- Тань, а если бы ты своего Витька с какой-нибудь стервой застукала, ты бы кого убила - его или эту гадину?
Нинка-кондукторша, Танькина сменщица на 35-м автобусном маршруте, как никто умела задавать самые насущные и злободневные вопросы, но почему-то всегда не вовремя и не к месту. Сосредоточенно пеленая выручку в тугие монетные колбаски, могучая Танька на полном автомате буркнула:
- Да я бы их обоих порешила!
Нинку такой ответ вполне удовлетворил, и она замолчала, задумавшись о своём, наболевшем. А подумать было о чём.
Жизнь - штука непредсказуемая, и принимать её приходится в любом виде, каким бы местом она к тебе ни повернулась. Нинка давно поняла эту житейскую мудрость и поэтому не особенно парилась, очутившись после очередного увольнения в дребезжащей автобусной колымаге, но не в качестве пассажирки, а став её полноправной хозяйкой. Когда девушке далеко за тридцать (а точнее - сорок два), привередничать в выборе работы не приходится. А тут - график три через три, с работы, на работу - развозят, каждые два часа - пятнадцатиминутный перерывчик на отдых и перекус.
Работа хлопотливая, но весёлая. Просто обхохочешься иногда. Хотя, конечно, есть и неудобство: просыпаться в полшестого утра. Да ещё то, что в двенадцатом часу ночи, когда наконец-то встаёшь на твёрдую городскую мостовую, качает, как заправского матроса, и в глазах мельтешение - рубли, "двушки", "десятики"... "двушки", рубли, "десятики"...
Нинка - одинокая. Знаете, по нынешним временам это даже хорошо. Вот детным одиночкам не позавидуешь. Да и у замужних товарок особого счастья не наблюдается. А Нинке-то что? Встала полшестого, малосемейку свою - на ключ, и весь день голова ни о чём не болит.
Ещё полгода назад, когда Нинка только-только устроилась в автобусное городское хозяйство и начала познавать тонкости новой профессии, в первую же рабочую неделю ей пришлось сменить три автобусных маршрута. Тут-то и открылась для неё подлинная суть её роли в автобусной иерархии: нет, вовсе она не хозяйка автобусных апартаментов, а всего лишь служанка всемогущего господина и повелителя двухдверного четырёхколёсного автобуса-инвалида, мудрейшего и опытнейшего водителя категории Д Татарчука Виктора Петровича. Или Мамедова Алика Загитовича. Или виртуоза автобусных гонок - Владика Семёнкина.
Для водителя автобуса кондуктор - это почти вторая жена. Что ни говори, а с раннего утра до поздней ночи вместе в малометражной автобусной коробке, в непредсказуемых погодных условиях, на непредсказуемых городских трассах... Тут к выбору спутника по автотранспортной жизни надо подходить серьёзно и по потребностям: кому и пары беляшей да матерщинного анекдота хватает, а кому-то полную иллюзию семейной жизни подавай. В общем, переходила Нинка из одних водительских рук в другие, пока наконец-то не обрела свою вторую рабочую половинку в лице неразговорчивого пятидесятилетнего женатика Николая Садчикова. Серьёзный и основательный Коля каких-то особых предпочтений не имел, но сразу предупредил, что визгу и скандалов в салоне не потерпит. Так что все свои кондукторские проблемы с пассажирами Нинке решать самой и мирным путём.
Так и стали они жить, то бишь колесить по 35-му городскому маршруту. Нинка, согласно неписаному дрес-скоду автобусных кондукторш всея Руси, коротко подстригла свои жесткие чёрные патлы, чтобы не требовали расчески в течение дня, упрятала всю косметику с глаз долой (хотя нет: губнушку всё же вернула обратно в сумочку), нарядилась в красно-синий китайский спортивный костюм, удобные, растоптанные кроссовки, а на шею повесила объемную мужскую борсетку со множеством карманов и карманчиков для мелочи.
Никогда за все свои сорок два года Нинка не числилась в списках сексапильных красоток. Никогда! Так себе: ни то ни сё, нечто непримечательное, маленького роста, бледно-серо-чёрное. Может, поэтому и замуж не вышла: так никто и не заметил, не пригляделся внимательней. Была бы уродкой, так хоть бы нагло разглядывали да глазели вслед. А так - будто невидимка, будто и нет её.
Но теперь, в дребезжащем салоне автобуса, в яркой китайской одежонке, Нинка была королевой. Никто и не догадывался, что отнюдь не она главная владычица салонно-автобусного царства. Все тянули к ней свои ладошки с монетками, услужливо разворачивали льготные удостоверения, выясняли подробности маршрута и послушно продвигались внутрь салона. А когда темнело и спадала волна трудового люда, автобусные двери впускали одиноких подвыпивших мужчин, часто норовивших обнять Нинку, говоривших всякие глупости и жаждущих продолжить знакомство. Но Нинка, эта неприступная королева горавтотранса, блюла себя строго и неприступно, памятуя, что строгий водитель Коля Садчиков неодобрительно наблюдает за ней в своё кабинное зеркальце.
Тот припозднившийся пассажир сразу показался Нинке особенным. Он как бы нехотя протиснул сквозь распахнутые створки автобусных дверей своё широкое тело в длинном плаще, с толстой петлёй лохматого шарфа на шее. Плюхнулся на ближнее пустое сиденье и, оглядевшись, поманил Нинку согнутым пальцем.
Этот рейс был предпоследним в Нинкиной трёхдневной рабочей смене. Она устало побрела по почти пустому салону к новому пассажиру. Тот, широко улыбаясь и стараясь басить не очень громко, доверительно задышал ей в лицо экзотическим, пряно-сладким алкогольным ароматом.
- Милая девушка, видите ли, я забыл своё портмоне. Понимаете - ни рубля! Но я художник, я могу нарисовать ваш портрет в качестве оплаты. Мне бы только карандашик или ручку. Да бумаги листок.
"Прямо сказка какая-то!" - подумалось Нинке. Но - портрет! Портрета у неё никогда не было. Она даже фотографироваться не любила. А тут - портрет!
Бумага и ручка тут же нашлись, и теперь Художник то резво чиркал ручкой по бумаге, то подолгу отрешённо смотрел в окно. Нинке было боязно подойти и рассмотреть нарисованное, боязно спугнуть ещё не родившееся чудо.
Художник явно никуда не торопился. Автобус заканчивал свой последний рейс, когда Нинка всё-таки подошла к засидевшемуся пассажиру.
- Мы скоро повернём в депо. Вам на какой остановке выходить?
- Я не знаю... Понимаете, я ушёл из дома... Совсем, понимаете? Я не хочу никого видеть... А можно к вам? Мне бы только переночевать.
От такой наглости у Нинки даже дыхание перехватило и глаза на лоб полезли. Но это чудо в мешковатом плаще и с лохматушкой на шее смотрело такими по-детски безгрешными глазами, что Нинка молча кивнула в ответ.
Так же, не проронив ни слова, они тряслись в холодной служебке, так же, храня молчание, как заговорщики, вышли возле Нинкиного дома, поднялись на второй этаж.
От волнения Нинка долго возилась с дверным замком, и когда наконец-то открыла дверь в свою отшельничью норку, то Художника прорвало. Он заговорил, и говорил, и говорил своим глуховатым баском, драматично тянул паузы, заглядывал Нинке в глаза и театрально порывался целовать ей руки. Она совсем не понимала, какую Ларису с такой обидой проклинал Художник, кто такие Борис и Рая и почему они так невзлюбили несчастного Художника и ещё много-много разного про что-то очень личное и больное. Кое-как уложив его на свой хлипкий диван, Нинка выключила свет и пристроилась в разложенном кресле. А Художник всё басил и басил, тяжко и шумно вздыхал и всё тянул к ней свои большие мягкие руки.
Проснулась Нинка на диване. Одна. Как, когда и куда сгинул Художник, она не слышала. Трёхдневный рабочий марафон делает сон крепким до беспамятства. Да был ли мальчик? Была ли бредовая сказка про Художника? Нинка встала, оглядела комнату: всё, как всегда, всё на своих местах. Нигде ни следа вчерашнего гостя. И только тут она заметила белый листок бумаги на прикроватной тумбочке. Белый-белый, испещрённый синими штрихами листок из блокнота с совсем незнакомым, красивым женским лицом и подписью: "Лариса, это вам"...