ПОДАРОК ИЗ ПРОШЛОГО

1.

Дети с визгом выскочили из-под моста и бросились к деревне. Они бежали не оглядываясь. Полем, через лес, спотыкаясь, падая, сшибая коленки, разбивая носы, голося во все горло. Девчонки и мальчишки, маленькие и постарше с одинаково выпученными глазами и разинутыми в вопле ртами. Малыши, забытые обезумевшими от ужаса старшими, громко ревели, оставшись далеко позади.

Компания вразнобой ворвалась в деревню, переполошив взрослых. Пока сосчитали детей, дождались последнего малыша, кое-как выпытали в чем дело, у взрослых добавилось седых волос и убавилось нервных клеток.

Всхлипывающих детей женщины увели по домам, а мужчины устроили стихийное собрание на бревнах. После недолгого совещания было решено отправиться в чертово место и на этот раз вывести на чистую воду всю чертовщину, что там водится.

Через полчаса стройная колонна мужчин покидала деревню. Никто их не провожал, хотя шли они, как на войну. За плечами - охотничьи ружья и рюкзаки. В рюкзаках - все, что могло понадобиться, хотя никто не знал, что именно пригодится в схватке с врагом. Святая ли вода, осиновый кол, кинжалы, выкованные чуть ли не век назад.

Маленькое войско, окутанное сизым табачным дымом, прошло по дороге, свернуло в лес. Ряды не потеряли стройность. Мужчины шли по трое, как учили с детства. Как ходили на странную войну их отцы, деды и прадеды. Но за почти столетнюю историю в этой войне не было победителей. Никто так и не увидел противника. Однако каждый маленький отряд разных времен был уверен: на этот раз все будет по-другому. Неведомый враг даст промашку, и ужас многих десятилетий покинет деревню.

Каждый боец отряда до сих пор помнил собственный страх. Мало у кого сохранился в памяти сам объект ужаса. Но сам страх сидел в душах, как в удобном кресле. Все помнили как, наплевав на предупреждения и запреты, собирались ребятишками со всей деревни и - ох уж этот запретный плод - ватагой шли к мосту. Собственно, это был и не мост вовсе. Потому что реки там и в помине не существовало. Широкий длинный - на пару километров - овраг, через него настил - когда-то деревянный. Некогда здесь проходила дорога - из соседней деревни к барскому имению. Но с приходом советской власти редко кто решался проехать "барской" дорогой. Всем известно: в овраге гниют господские трупы - не просто ж так баре тогда в одну ночь пропали из усадьбы.

Вечером были, никуда не собирались, покорно ждали своей участи. А утром - пропали. То-то бабам было раздолье - ковырялись в барских тряпках, корсеты примеряли, шляпки, перчатки пытались на руки натянуть, изорвали только - куда ж на их лапищи? Мужики-то поумнее - по сараям да мастерским шуровали. Много тогда полезного по домам растащили. Пока хозяева в доме были, как-то неловко было, хоть и власть пришла народная, но мало ли? Сегодня так, а завтра этак. Тем более, баре-то и не плохие были вовсе. И старые, и молодые - людей своих не морили, детей крестьянских грамоте обучали. Собирали зимой в барском доме - книжки читали, буквы писать заставляли, цифири складывать. Некоторых даже музыке обучали. Смех смехом, а бывало, и помогали - за кого-то словечко замолвили, кому-то учебу оплатили. И актеры из деревенских получались, и музыканты - тоже в город уходили, важные люди их слушали. Говорили даже, кто-то ученым человеком стал, в науку подался, давно еще, когда старые баре молодыми были. Приезжал потом, навещал благодетелей, подарки чудные привозил, диковинки всякие.

Одним словом, стыдно было таких людей обижать. Но уж коль не стало их - что ж, пропадать добру? Все равно товарищи все реквизируют. Правда, товарищи все равно по дворам прошлись, все забрали, что из господского дома сперли. Только говорили, что драгоценностей не нашли и мебели исчезла, на которую уже кто-то из товарищей глаз положил. Всю деревню перевернули. А - не нашли. Разговоры были, будто сбежали баре, прихвативши ценности и бумаги. Но мебель, картины, книги? Скорее всего, она сгорела в крестьянских печах.

Однако в бегство никто не верил. Не такие были господа. Вот лихие люди могли и пришибить, позарившись на богатство. А трупы в овраге припрятать. С тех пор и начались деревенские кошмары. Нет, в самой деревне ничего страшного не происходило. Но зато возле оврага случались странности. То следы, уходящие в никуда, проявлялись. То кто-то человека видел, проваливающегося сквозь землю. Тогда-то в первый раз прибежали насмерть перепуганные дети, заигравшиеся в овраге.

И родилась легенда про чудовище, охраняющее тела невинно убиенных господ. Про души несчастных помещиков, ждущих своих убийц, лелеявших мечту о мести, без исполнения которой не будет покоя, надеявшихся, что потянет преступников на место преступления.

Нет-нет, да и всплывало в пересудах имя господского управляющего, в барские времена наводившего ужас на крепостных и обслугу. Помещицкой овчаркой звали его за необычайную преданность хозяевам, не знающий пощады нрав и нюх на беспорядок, какого бы свойства он ни был, если дело касалось хозяйского благополучия. И еще стоглазым драконом звали управляющего - он все видел, все слышал, все знал. Казалось, даже мысли читал. Только подумает работяга схалтурить, дракон уже готовит расправу. Словом, чудовище, а не человек. Ему в самый раз в овраге разбой творить. Да только пропал управляющий вместе с господами без следа.

Изредка находили в овраге покойников. Бывали среди них местные, но, в основном - чужаки, купившиеся на россказни о семейной могиле. Что тянуло людей на страшное место - если баре и зарыты в овраге, никаких ценностей при них нет, все забрали убийцы - неизвестно. На всякий случай пытались искать тела - может, если похоронить по-человечески, мятущиеся души покинут свое пристанище и уйдут страхи? Но всякие раскопки кончались несчастных случаем, поэтому рыли наспех, неглубоко, естественно, ничего не нашли.

И объявили овраг проклятым местом. Заодно и дорогу. Лучше лишнего крюка дать, чем проехать через овраг. Так дорога и заросла потихоньку. Но мост остался. Его даже на дрова не растащили. Старались обходить стороной, и детям наказывали.

Время будто съедало землю - овраг углублялся, расширялся. И какой-то заезжий не в меру ретивый ревизор, наткнувшись на этот треклятый мост, счел его ветхим и опасным, на что и указал в отчете. Спустя месяц деревенские издали со страхом наблюдали за работой приезжих, ожидая, что вот-вот случится нечто ужасное. И случилось: одного рабочего нашли с разбитой головой на дне оврага. Деревенские переглядывались, бабы поджимали губы, понимающе хмыкали: мол, говорили вам, уж мы-то знаем.

Расследование проводилось тщательное. Обыскали окрестности, осмотрели овраг. Опросили всех рабочих, принялись за местных жителей. Рабочие, само собой, ничего не видели и не слышали. А деревенские вновь и вновь пересказывали фантастические истории, похожие на бред сумасшедшего. Конечно же, всерьез их россказни никто не принял. Гибель рабочего признали несчастным случаем. Наспех зацементировали овраг, навели прочный мост и уехали. На месте оврага появилась длинная глубокая яма с цементными краями и дном. И крепкий мост. Только средства и силы были потрачены зря: мостом так никто и не пользовался. Проложили новую дорогу, в объезд - дальше, конечно, зато вернее.

Скоро в цементе появились трещины, которые превратились в провалы. Говорили, что за провалами целые ходы, ведущие в подземелья. Оттуда и являются призраки убиенных, пугая местное население. Время от времени приезжали проверяющие - нет-нет, да и поступали сигналы о странностях оврага. Искали недобитых помещиков, белогвардейцев, просто бандитов. Но никаких подземных ходов не находили. Мало того, никаких следов пребывания людей обнаружено не было. В конце концов, власти махнули рукой на бредни сельчан и перестали реагировать на заявления. И только дети каждого поколения, не умеющие и не желающие сдерживать любопытство, прибегали к оврагу в надежде отыскать что-нибудь интересное, а если не отыскать, то просто поиграть в чудовище. Но каждое поколение детей резвилось у оврага только один раз в жизни. После ни один из ребятишек по своей воле не приходил к оврагу до тех пор, пока его дети или внуки не прибегали в деревню с диким воплями и круглыми от страха глазами.

Так и жили, смирившись с засевшим близ деревни кошмаром. Впрочем, кошмар не вмешивался в жизнь деревенскую жизнь. Пугая с детства, он отбивал всякую охоту интересоваться оврагом и скрытыми в нем тайнами. И, надо сказать, кошмар такими профилактическими мерами добился, чтобы его оставили в покое. Нагнав страху примерно раз в двадцать лет, он не тревожил сельчан. Вряд ли его беспокоили традиционные вылазки деревенских отрядов. Пошуровав окрест, заглянув в провалы и трещины, которых стало больше, чем зацементированной поверхности, бойцы ничего подозрительного не обнаруживали. И, забористо поматерившись, убирались восвояси.

Вот и этот отряд, снаряженный по всем дедовским правилам, только с более современным оружием, пришел к мосту. Долго лазили мужики по дну оврага. Ощупывали, простукивали стены, заглядывали в провалы. Некоторые трещины и впрямь имели продолжение. Можно было проползти несколько метров, что охотников-добровольцы и сделали. Но, преодолев несколько метров, уткнулись в земляную стену. Дальше хода не было. Пройдя овраг от начала до конца, отряд перекурил и расписался в бессилии. Как отцы, деды и прадеды. Не могут они защитить своих детей и внуков от неведомого врага. Но, в конце концов, все живы, здоровы. Напугались только. Так это даже на пользу - не будут лезть куда нельзя. Все они в свое время прошли через этот страх. Все кричали по ночам - кто-то и писался в кровать. Но никто не умер. Не сошел с ума. Выросли, у самих появились дети. Единственное, что оставлял кошмар - полное и бесповоротное осознание табу. Сказано - нельзя, значит - нельзя. Вот и получалось, что от этого кошмара и не было никакого вреда кроме пользы.

Придя к такому выводу, отряд собрался и отправился в обратный путь. Заветы дедов были выполнены, традиционный поход окончен - бойцы возвращались с чистой совестью. Удаляясь от оврага, они все ускоряли шаг. Оборачивались. Переглядывались, натужно ухмылялись, пытаясь скрыть душевный дискомфорт. Согласитесь, любому станет не по себе, если знаешь, что за спиной только соседи и приятели, и в то же время чувствуешь, как затылок сверлит чей-то пронзительный холодный взгляд.

2.

Когда дурная толпа потянулась через поле, бетонная трещина раздвинулась. Человек в лиловом фраке вылез из своего убежища, посмотрел вслед вооруженной процессии.

- Ну, чисто дети, - промолвил он. - Шастают, колобродят. Ну, ничего, теперь уже долго не придут.

Осмотрев овраг, человек собрал брошенные мужиками окурки, спички и прочий мусор в полиэтиленовый мешочек. Нырнул обратно в трещину, которая тут же приняла прежний вид, словно и не открывалась вовсе.

За трещиной тянулся длинный коридор. Человек уверенно шел в абсолютной темноте, минуя ложные ответвления, ведущие в тупики. Наконец он свернул влево, толкнул тяжелую дверь. Без малейшего звука дверь отворилась, пропуская человека в ярко освещенную комнату.

Собственно, этому человеку свет был не нужен. Он прекрасно видел в темноте. Но свет был необходим для хранившихся здесь вещей. Они должны выглядеть так, как много лет назад, когда служили своим хозяевам. Словно хозяева отдыхают на водах или заграницей. И вот-вот вернутся. Должны ощущать свою нужность, пусть даже ожидание этой нужности. Тогда вещи будут соответствовать своему предназначению. Гостиная будет ждать гостей, спальня - сладких снов своих владельцев, кабинеты, будуары, библиотека - прекрасных и умных людей, умевших жить и радоваться этой жизни.

Подземная пещера являла собой точную копию хозяйского дома, оставшегося наверху и разграбленного, обесчещенного убогим сбродом. Только стены, потолки и полы были земляные. Зато все остальное осталось почти прежним. Конечно, пришлось потрудиться, чтобы восстановить копию святыни. К тому же бывший управляющий успел перетащить практически все: мебель, посуду, одежды, книги, драгоценности, картины. Сброду досталось лишь то немногое, что просто надо было оставить, чтобы не вызвать переполоха.

Зеркала танцевальной залы, казалось, еще хранили отражения улыбчивых красивых лиц, стены - отзвуки музыки и звенящего смеха. Столько лет прошло, но память цепко держала в голове идеальную структуру той жизни.

Тогда его звали Сириллом. Кто дал такое имя, он уже и не помнил. Да и вряд ли мог помнить. Он появился в этом доме уже взрослым. И своей жизни до того момента даже не знал, словно ее и не было. Ни детства, ни отрочества не сохранилось в сознании. Но это не волновало Сирилла. Главным стало - служение хозяевам, этим прекрасным людям, идеальным созданиям.

Все казалось ясным и понятным: сделать жизнь господ близкой к идеалу. А, если получится, то и вовсе идеальной. Странная эта штука - идеал. Недостижимая, вечно манящая. Порой Сириллу казалось - вот-вот, до идеала два шага. Но всякий раз случалось что-то непредвиденное - это при нем-то, просчитывающем варианты и последствия на сто ходов вперед! - и идеал вновь и вновь отдалялся. Сирилл не пугался и не опускал рук. Он вычислял ошибку и учитывал ее, чтобы вскоре споткнуться на другой кочке.

Скоро Сирилл сделал вывод: вина за недостижимость идеала лежит на людях, окружающих хозяев. И неистово гонял горничных, поваров, конюхов, садовником и прочую челядь. Любая неправильность приводила его в ярость. Бывало, сама старшая хозяйка журила управляющего, мол, что ж ты лютуешь? Но у Сирилла на всё были доводы и объяснения. Без причины он людей не тиранил. Наоборот, выделял способных к тому или иному делу, поощрял трудолюбие и смекалку. Как-то, особо памятный случай, конюха отправил учиться парикмахерскому делу, глядя, как тот искусно стрижет гривы лошадей. Конюх от позора чуть под копыта самого свирепого жеребца не кинулся. Но месяцы спустя вернулся в хозяйский дом таким мастером, что к барыне из Петербурга приезжали - прическу делать. Бывший конюх преисполнился благодарности и боготворил управляющего, пока соседский помещик не пристрелил цирюльника, целовавшего в оголенное плечико его жену.

Много всякого бывало - управляющего ненавидели и обожали, боялись и любили, ценили и проклинали. Но это не мешало ему упрямо гнуть свою линию. Возможно, ему удалось бы привести в порядок эту систему и сделать ее идеально жизнеспособной. Но тут и произошла эта страшная ненормальность.

Это назвали революцией. Но Сирилл не видел в названии никакого соответствия происходящему. Бунт - да. Которого не смог предвидеть даже он. Но как просчитать аномалию? И все равно - должен был. Тогда бы смог - не предотвратить, нет, куда там - смягчить удар для хозяев.

В конечном итоге, хозяев он, конечно, спас, хоть и сам получил пулю в голову - так, легкая контузия. Но все произошло не совсем правильно, не по схеме. За эту ошибку он готов был убить себя. И убил бы. Если бы не знал, что где-то есть девочка, которая осталась в том, враждебном мире. Ее он уберечь не сумел. Теперь она, конечно, совсем старуха, если вообще жива. Но у нее были дети, внуки. Сирилл знал, он чувствовал это. И считал своим долгом жить, чтобы дождаться оставшихся в живых наследников, дабы привести их во владение поместьем. Правда, он не мог воссоздать аккуратной лужайки перед домом, великолепных конюшен, поля для поло. Но дом, последнее пристанище их далеких предков, Сирилл предоставит наследникам в том истинном виде, который радовал глаз хозяев в те счастливые времена.

3.

"Дорогой Симон!

Вот я и в России. Так странно называть эту сумасшедшую страну родиной. По рассказам бабушки мне представлялось несколько иное, хоть телевизор и предупреждал меня, ты же знаешь, я не особенно верю журналистским россказням. Но как бы то ни было, я с детства привыкла считать себя русской, за что спасибо бабуле, а не француженкой, как настаивала маман. И это меня спасает. Слава Богу, я отговорила тебя от поездки. Ты не выжил бы здесь и трех дней. Но довольно об эмоциях. Москву ты увидишь на фотографиях, я их уже выслала.

Едва ступив на землю предков (чувствуется трепет?), я сразу же занялась делом, как завещала бабуля. Ведь даже обладая нашим состоянием, сложно было из Руана узнать судьбу людей, потерянных почти семьдесят лет назад в Москве. Здесь же я за несколько дней совершила чудо. Вернее, не столько я, сколько всемогущие, как оказалось, евро.

Если б я пошла привычным законным путем, никогда бы не исполнила бабушкину волю. Ведь имена многих в 30-е годы сгинули вместе с их носителями. Мне пришлось ехать в Сибирь (Смотри фотографии, такого ты в жизни не увидишь, кстати, снимков больше не будет: у меня украли пакет с фотоаппаратом, бесболкой и кожурой от банана; как бабуля жила здесь целых пятнадцать лет - не представляю! Но зато теперь я еще больше преклоняюсь перед ней, вернее, перед памятью о ней). Но теперь моя совесть чиста. В местечке с пугающим (на русском языке) названием Мочище я нашла следы пребывания бабушки. Мало того, в облупленной конторе я обнаружила в толстенной книжище запись о заключении брака моей бабули с Петровым Петром Петровичем (!). Наверное, это имя глубоко впечатлило бабулю, если спустя много лет она отдала руку и сердце моему дедушке Пьеру.

Эх, насколько все было бы проще, помни бабуля - меняла она фамилию, вступая в брак, или нет. Она же просто вычеркнула эти годы из памяти. Представляешь, помнила, как ее, пятилетнюю, отправили летом 1917-го к тетушке на море, как вместе с тетушкой в октябре отправили в Сибирь на простой телеге (это сколько же они добирались!). А с момента смерти тетушки от тифа - как отрезало.

Уже после той роковой поездки (говорила я ей, бабуля, не садись за руль, а уж если садишься - не лихачь! В твоем-то возрасте!), скорее всего, в результате травмы бабуля вспомнила возвращение в Москву в 1932-м. И уже дальше впомнила все: как поступила в институт (наверное, потому что еле пробилась туда - бывшая дворянка), как проходила практику в маленькой деревенской больнице, как в 1935-м развелась и снова вышла замуж - за кудесника-хирурга. Вспомнила родившуюся в 1936-м дочурку. Как любила ее и мужа, готовилась к выпускным экзаменам... Все, кроме своей фамилии в то время. Наверное, в лагере, куда ее сослали в 1937-м, фамилии были не в ходу. Вот и не знала: меняла она фамилию один раз, два раза или не меняла вообще. Но теперь я знаю: первый раз она оставила свою фамилию. Петровой стать не захотела.

Так что, в Сибирь я съездила не зря. Хоть и покрылась волдырями (комары там здоровенные, как самолеты) и потеряла туфлю (на центральной улице, среди бела дня! так и не нашла ее в луже грязи), но добыла ценные сведения, которыми можно было воспользоваться в дальнейших поисках. Что я и сделала, вернувшись в Москву.

Дальше было легче. Поставив на уши все справочные (благословен будь, евро!), я узнала, что и во второй раз бабушка не меняла фамилию. Так обидно стало: столько дней потеряла, нет бы сразу по девичьей фамилии искать! Могла бы догадаться, уж если бабуля к французской фамилии пришпандорила кусок русской... Хотя, может, этот кусок от фамилии по первому замужеству... Или по второму.

Впрочем, какая сейчас разница. Я у цели. Представляешь, я нашла родственников. Хотя, нет, насчет родственников я погорячилась. Моя тетя Клара не так давно умерла - всего несколько лет назад. Помни о ней бабуля, мы бы непременно встретились. Но свою дочь, оставшуюся в Советском Союзе она вспомнила лишь умирая. Их разлучили, когда Кларе был всего годик. Бабулю с мужем - в Сибирь. Девочку - в детдом. Слава богу, имя и фамилию ей оставили данные родителями. Бабуля надеялась, отсидев срок, вернуться и найти дочь. Но началась война, и она попросилась на фронт. Пусть ей не дали сдать экзамены, но она все равно была врачом, хоть и недоучкой. Ей позволили служить в медчастях штрафбата. Оттуда и попала в плен. А в 45-м дедушка сам вынес ее из лагерного барака на руках - свою русскую любовь, ставшую смыслом всей его легкомысленный французской жизни (шучу, я, дорогой, конечно, французские мужчины самые лучшие). Дедушку не смутило, что невеста забыла большую часть сознательной жизни. Так было даже лучше - он постарался наполнить пустой сосуд ее памяти новым содержанием (куда деваться от французской вычурности?). Он так и не дожил до момента истины - когда бабуля вспомнила все. Она пережила дедушку на двадцать лет. Наверное, лагеря закалили тело и дух настолько, что все прочие жизненные перипетии казались шелухой от семечек. И если б не авария, враз лишившая меня двух самых дорогих людей, как знать, может, бабушка и сейчас сопровождала меня в поисках. Поехала бы завтра со мной - прижать к груди внука, а после все вместе - посмотреть на родовое гнездо, разоренное революцией. Правда, смерть дочери вряд ли прибавила ей здоровья...

Кстати, насчет внука. Мне, получается, он двоюродный брат. Кто он? Какой он? Насчет поехать завтра я, похоже, погорячилась. Неловко признаваться, дорогой Симон, но я боюсь. Да-да, я, которая может в два счета укротить необъезженного жеребца, одним приемом уложить на лопатки зарвавшегося ублюдка, готовая в любую бурю выйти на яхте в море, гоняющая на любимом "харлее" с чокнутой скоростью, я боюсь этой встрече. Мы, наверное, слишком разные. Я - капиталистка, он - наверное, скромный конторский служащий, всю жизнь отказывающий себе в мелких радостях. Что он может испытать при встрече? Неловкость? Ненависть? Зависть? Если верить рассказам бабушки о широкой русской душе, он должен встретить меня с распростертыми объятиями. Но бабуля могла на старости лет потерять чувство реальности в отношении России, несмотря на всю ее мудрость и ясность ума. Ностальгия, и все такое...

Поэтому, думаю, я сначала навещу имение предков, это не так и далеко от Москвы, судя по карте. Может, вид родных пенат ободрит меня, придаст уверенности. И я все-таки найду в себе силы... Представляешь, у меня есть брат!

Симон, торжественно обещаю, если все получится как я загадала, я выйду за тебя замуж. Лови на слове. И молись, чтобы так и вышло, если все еще любишь меня..."

4.

Через полчаса, как у сельсовета остановилось такси, и из него вышла изящная дамочка в черных облегающих брюках и свободной светлой рубашке, по деревне разнеслась весть: наследница приехала.

Скоро сельсовет окружала плотная гудящая толпа. Высказывались разные мнения, зачем явилась дамочка. Но перевес имело одно: приехала вернуть свое. Многие признавали за ней это право. На каких правах отобрали? Опять же, предков погубили. Но большинство возмущалось: за какие такие заслуги дарить особняк какой-то бабенке? Что деды-прадеды здесь жили? Так, власть переменилась, побарствовали, дайте другим пожить. Она, видать, и так неплохо устроилась, раз из Франции прикатила, буржуйка недорезанная. Реквизированное имущество принадлежит народу. А народу нужен клуб, пусть на ладан дышит и грозит вот-вот рассыпаться, так починить можно. Вот деньги выделят - и за ремонт. Ремонт, ехидно возражало меньшинство, что-то не особо видно, чтобы народу нужен был этот ремонт. И вокруг позасрали, и внутри. Что ни говори, нет хозяйской руки, а надо бы.

Пока судились-рядились, чуть не до мордобития дело дошло, на крыльце появилась та самая дамочка, ведомая под руку председателем сельсовета. Сзади маячил заместитель. Председатель, угодливо изогнув спину, - осторожно, осторожно, здесь ступенька кривая - вел гостью:

- С превеликим удовольствием, все покажем в лучшем виде, только вы уж насчет ремонта, как говорили...

Заместитель забежал вперед - распихивать толпу, освобождая дорогу к машине:

- Что вам, цирк приехал, а ну разойдись, дай пройти.

- Уже и жопу лизать...

- Может, и свою хату продашь, Алексеич?

- И конюшню, давай, ничего не жалко...

- А барышня ничего...

- Француженка...

- А по-нашему она понимает?

- Нужно ей больно, она свое оттяпает и уедет, а мы тут на нее горбатиться будем, как при царизме...

Дамочка улыбнулась, высвободила руку и цепкой председательской лапы.

- Здравствуйте. Ничего я оттяпывать не собираюсь. Просто приехала посмотреть.

Толпа недоверчиво-одобрительно загудела:

- Врет и не краснеет...

- Ишь, добренькая какая, да кто тебе отдаст, итить твою налево...

Председатель побагровел:

- Чего разорались? Наследница приехала, посмотреть, где предки жили! Что бузу устроили? Позорите, понимаешь... Мадам ремонт оплатит целиком и полностью, на компьютеры для школы деньги даст. А вы... - председатель махнул рукой и потащил барышню к машине.

Такси уже пылило в сторону клуба, а толпа все бурчала:

- Благодетельница...

- Видно, деньги некуда девать...

- И сами могли бы...

- Вот и смоги.

- А ну вас...

5.

Сирилл не верил в чудеса. Он верил в законы человеческой природы. И знал, что рано или поздно потомок или потомки той потерявшейся, так и не спасенной им девочки, появятся в доме. В настоящем доме, который осквернила чернь. Он каждый день настраивался на волну тех стен, мысленно прощупывал деревню. Но годы шли, а никаких признаков жизни наследники не подавали.

В этот день Сирилл приводил в порядок библиотеку. Надо было протереть обложку каждой книги, смахнуть пыль с многочисленных полок, не говоря уже об игральном столике, камине, курительных, письменных принадлежностях. Он стоял на верхней ступеньке лестнице, протирая томик Вольтера, когда вдруг почувствовал возбуждение деревни. Оно было пыльной бурей, маленьким смерчем. Сирилл уже знал, что означает этот смерч.

Степенно спустившись на пол и вернув лестницу на место, он прошел в гостиную. Прижавшись всем телом к стене, Сирилл почувствовал вибрацию, словно дом стал собакой, помахивающей хвостиком при виде хозяина. Но и это еще не являлось полным доказательством - всякий может принять желаемое за действительное. Сирилл свистнул. Тотчас из-за камина выскочили две крысы. Минуту они с Сириллом смотрели друг на друга. Потом крысы юркнули обратно, а Сирилл присел на краешек кресла и замер в ожидании.

Когда-то давно он самолично убивал крыс, как вредную неправильность. Они прогрызали дыры, если не поедали, то портили продукты, пугали хозяек. Но когда все перевернулось с ног на голову и пришлось обосноваться в жалкой копии некогда великолепного дома, Сирилл изменил свою точку зрения насчет этих грызунов. Смешно, но тут сыграл роль глупый случай.

Когда Сирилл возвращался с очередной пугалочки для детей - раз в двадцать лет это было просто необходимо, чтобы отбить охоту совать сюда носы - в глубине коридора раздался отчаянный писк. И в ту же секунду по штанине прямо Сириллу на руки, взобрался крысенок. И замер в мощных ладонях. Управляющий разглядел в темноте коридора здоровенную крысу, притаившуюся при виде человека.

- Ну и дела, - пробормотал он, унося с собой крысенка.

Сирилл быстро сообразил - крысы разумны. И через спасенного крысенка наладил с ними контакт. С тех пор он был обеспечен лучшими на свете шпионами. Вот и сейчас Сирилл был уверен, что крысы принесут ему самую достоверную информацию.

И не ошибся. Скоро две остренькие мордочки высунулись из крысиного лаза. Минутный контакт трех пар глаз, и сомнений не осталось. Время пришло.

Выйдя в людскую, Сирилл отодвинул заслонку громадной, во всю стену, печи. Он часто пользовался этим ходом, навещая по ночам хозяйский дом. Словно расковыривал старую рану, не давая ей заживать. Созерцание упадка, поругание идеала давало ему силы к существованию. Дарило надежду, что рано ли, поздно - он исполнит свой долг и покинет этот мир с чистой совестью.

6.

"Дорогой Симон!

Увы, ты не получишь этого письма. У меня нет ни ручки, ни бумаги, чтобы написать его. Поэтому ты никогда не узнаешь, что стало с твоей непутевой невестой.

Я сочиняю это письмо, чтобы не сойти с ума и как-то осмыслить случившееся. Это какая-то глупая фантастика, никчемная мелодрама, дурной триллер. Не знаю, в общем, как назвать происходящее. Наверное, ты был прав: не стоило мне ехать в Россию.

Знаешь, я даже представить не могла, что почувствую, увидев дом, где жили мои неведомые прабабки и прадеды. И когда вышла из такси и увидела это несчастное здание, что-то сжалось во мне. Моя бабушка оскорбилась бы, узнай она о том равнодушии, с которым я поднималась на крыльцо. Мне уже сказали, что здесь сначала был какой-то комиссариат, потом изба-читальня, теперь - клуб. Этих расшатанных перил касались тысячи рук, ступени скрипели под тысячами ног. Сюда, возможно, заволакивали кулаков, прежде чем поставить к стенке или выслать в Сибирь. По этим же ступеням сюда бегали ребятишки и взрослые - почитать книжку, прикоснуться к чему-то неведомому, доселе тайному. А в последнее время в доме показывали кино, устраивали танцы. Даже не знаю, может, мне стоило оскорбиться этим? Не получалось. Я не воспринимала этот дом своим. До тех пор пока не зашла вовнутрь.

И всего-то - я оступилась и коснулась рукой стены. Теплая, шершавая, она тотчас отозвалась мелкой вибрацией, словно у дома вырос хвостик, и он завилял им от радости. Не поверишь, волна тепла окатила меня с головы до ног. И на миг я стала словно единым целым с этими стенами, потолками, полом, дверями, окнами...

Из этого одуряющего состояния меня грубо вырвали. То есть, старались, конечно, как можно вежливей. Взяли под ручку, повели показывать комнаты.

- Вот здесь, кажется, была бальная зала. Слишком большая комната, здесь перегородки ставили. А вот здесь...

Я плохо слушала председателя сельсовета. Он потерял мое уважение после первых пяти минут разговора. Это не мужчина и, тем более, не хозяин. Узнав, кто я, он превратился в ледяную глыбу, очевидно, решив, что я буду претендовать на что-то, вряд ли что-то отвоюю, но нервы попорчу изрядно. Но выяснив, что я просто с визитом, моментально превратился в липкого маленького человечка. Вытряс с меня ремонт моего же дома, покупку компьютеров, что-то еще, я уже и не помню, не все ли равно.

В доме он оказался совершенно лишним, как и прочие сопровождающие. Спасибо, конечно, что привезли меня сюда, но пора бы и честь знать. Смешные, видимо, боялись, что я передумаю или потихоньку уеду, не выполнив обещаний.

Пришлось достать чековую книжку, выписать чек, объяснить в каком банке Москвы можно его обналичить, поблагодарить за прием и попросить оставить меня одну. Что и было выполнено, правда, после пяти минут прощания, пожимания рук (ладони, кстати, у всех влажные) и расшаркиваний.

Когда смолкли шаги делегации, мне захотелось крикнуть, но все же я тихонько шепнула:

- Здравствуй, дом...

Как тебе объяснить это, Симон? В обмен на чек мне оставили ключи от всех помещений, наверное, решив, что если я даже что-то сопру, это окупится. Я ходила по комнатам, трогая стены, пальцами проводя по дверям, оконным рамам, поднялась по лестнице, бродила на втором этаже. Пыталась представить, как все это выглядело много-много лет назад. Но не могла - мешал нынешний вид, совершенно непрезентабельный, скажу я тебе - замшелые, изъеденные молью портьеры, почему-то красные вперемешку с зелеными, никудышной работы портреты каких-то неизвестных деятелей, грубая лепнина на потолке, дешевая краска на стенах, дурная планировка. В общем, ужас. Но когда полезла за сигаретами - это ж надо было забыть! - наткнулась на план, составленный нашим архитектором по просьбе бабушки перед самой ее смертью. Безусловно, это неточный план, не могла бабуля запомнить все до мельчайших деталей, да и много не удержалось в голове. Но хотя бы общее представление я смогу получить!

У меня тряслись руки, когда я разворачивала бумагу. Спускаясь с лестницы, я чуть не грохнулась на проваленной ступеньке - так спешила начать знакомство сначала.

От неожиданности я заорала. Представь: у дверей навытяжку стоял невысокий бородатый человек в лиловом фраке! Машинально отметила белоснежную манишку и бабочку, утопающий в бороде большой рот, густые брови, близко посаженные маленькие цепкие глазки, огромные длинные, слишком длинные руки. Мужчина приложил левую руку к груди и склонился в глубоком поклоне:

- Мое почтение. Добро пожаловать домой.

Он так благоговейно произнес это, что я сразу расслабилась, не успев по-настоящему испугаться.

- Спасибо. Но я просила оставить меня одну.

- Прошу прощения. Но уделите мне несколько минут Вашего драгоценного внимания.

Он сказал "Вашего" именно так - с большой буквы. Боже, подумалось мне, еще один проситель. Разве многого хочу? Один день, даже полдня в своем доме без посторонних глаз. Но деваться было некуда.

- Слушаю вас, - я сказала это настолько уныло, что любому должно было бы стать стыдно. Но не этому странному человеку.

- Пройдемте в гостиную, если позволите, - шаркнул он ногой, совсем как наш дворецкий, и таким же почтительным жестом указал мне путь.

Тут и начались чудеса"...

7.

Сирилл не скрывал радости: ему удалось. Задача всей жизни почти выполнена. Достижение идеала не есть призрачная мечта - но реальность, данная нам. Все компоненты собраны, недостающее слагаемое найдено. Задачка сойдется с ответом.

Управляющий окружил гостью заботой и вниманием. Сирилл неслышно ходил за новообретенной барыней. Жмурился, как нагулявшийся кот, глядя, как молодая хозяйка со слезами на глазах обходит комнату за комнату.

Сирилл сразу узнал фамильные черты, но все же требовалось последнее доказательство. Как бы случайно он уколол гостью булавкой, подсунув ей шляпку ее прапрабабушки. И когда на пальце выступила капелька крови, притворно ужаснулся, мгновенно вытащил белейший носовой платок и вытер кровь. Улучив момент, он понюхал кровавое пятно на платке, лизнул. И довольно засопел. Теперь действительно все. Это она - законная наследница.

Сначала она, как и положено даме приличного воспитания, испугалась. Но Сирилл умел убеждать. Он сразу рассказал ей все: что жизнь разделилась на до и после, как он создавал подземного близнеца, как расставлял все по своим местам. Конечно, кое-чего не хватало - того, чем пришлось пожертвовать. Но в основном, у него безупречная память - все воссоздано как в оригинале, в точности.

Сирилл даже представить не мог, какие чувства обуревали барыню. Предполагал, что она в растерянности и практически в бессознательности. Гостью мало заинтересовали драгоценности предков, что весьма порадовало Сирилла. Зато портреты поглотили ее целиком. Сирилл рассказал о каждом, подтвердив собственные слова о своей исключительной памяти.

Легко ответил и на разумный вопрос - сколько же ему лет и как удалось дожить до нынешних времен. Трудно сказать, поверила ли госпожа в чувство долга, потомственное долголетие и прочую ахинею. По крайней мере, обвинять во лжи не стала, как и подобает особе ее положения. И когда невозможное открытие окончательно вскружило ей голову, Сирилл решил, что пора.

Когда они добрались до библиотеки, мадам закурила сигару из сигарного ящика своего прадеда. Налив хозяйке настойки почти столетней выдержки, Сирилл повел разговор к самому главному:

- Я долго ждал Вас. Уже иссякала надежда, а значит, близился смертный мой час, который не принес бы мне покоя. Но я вознагражден. Вы здесь, и можете вступить во владение своим имуществом, сохраненным для Вас. Моя миссия выполнена.

- Вы не представляете, как я вам благодарна. Пожалуй, я бы погостила здесь какое-то время. Но вступить во владение? Вывезти это я не смогу. Господи, да это настоящий музей,- похоже, хозяйка до сих пор не могла прийти в себя.

- Погостить? Вы здесь хозяйка. Вы не можете оставить свои владения.

- Как же быть? Больше и некому. Знаете, моя бабушка, как я понимаю, она и была той девочкой, которую вы не успели спасти, умерла не так давно.

- Мне очень жаль, - искренне отозвался Сирилл.

- Я уже свыклась. Но мне до сих пор не хватает бабушки. Она была лихой старушкой. Повезла маму в магазин и не вписалась в поворот, она всегда так быстро ездила. Мама погибла сразу, а бабушка еще жила какое-то время. Будто для того, чтобы рассказать мне о себе, о нашем доме. Знаете, она ведь всю жизнь почти ничего не помнила о себе, только до революции. А перед смертью вспомнила и послереволюционную себя. Странно, правда?

- Не странно. Она защищала себя от того мира, столь далекого от идеала, в котором жила до того. Только это был мираж, к сожалению. Истинный идеал мне открылся после.

- Погодите, вы говорили, что спасли своих хозяев. Значит, они где-то заграницей живут? Может, они, как вы говорите, вступят во владение?

- Они не вступят. Они и так владеют. А Вы еще нет.

- Ну, тогда я буду приезжать иногда. Мы с вами будем беседовать, вам наверняка есть, что порассказать. А у меня есть, что спросить.

- Нет, это не решение задачи.

- Да я не вижу никакой задачи. Стойте! Я от радости совсем голову потеряла. У меня же есть двоюродный брат, он живет здесь, в России!

Сирилл на мгновение потерял самообладание:

- Брат?! Наследник?!

Мадам насторожилась:

- Вы не рады?

- Наоборот! Я счастлив, - Сирилл взял себя в руки, но голос все же дрогнул от радости. - А почему Вы без него?

- Да я только недавно узнала о его существовании. Не успела, вернее, не осмелилась сразу прийти - здравствуйте, я ваша сестра. Но теперь... Эта обстановка, эта атмосфера - теперь я смогу предстать перед братом.

- Да, пожалуй, - только и ответил Сирилл. - Я помогу вам встретиться.

8.

"Будь проклята моя авантюристская натура! Симон, какая еще дура пошла бы за незнакомым мужиком черт знает куда? Я пошла, почему-то сразу поверив ему. Да и как можно было не поверить? Более убедительных речей я не слышала. Тем более, многое совпадала с рассказами бабули. А может, это был гипноз? Что теперь гадать.

Но когда я попала в дом-близнец! Симон, если в самом доме мне радовались стены, то в подземелье меня просто захлестнул поток ликования. Зеркала сияли, стулья манили - каждый просил, присядь на меня, на меня. Ковры ласкали ноги. Глаза портретов излучали такую любовь, что можно было захлебнуться в ней. Шторы, за которыми должны бы были быть окна, колыхались, хотя окон там не было. Разные мелочи вроде шпилек, побрякушек, вееров, ножей для разрезания бумаги... Симон, это невозможно описать. Я на самом деле почувствовала себя дома, вернувшейся после долгого отсутствия. Поэтому мне показалось вполне естественным предложение Сирилла "вступить во владения". Но разве такое возможно? Между нами произошел странный разговор, который теперь я начинаю понимать. Но тогда я просто недоумевала. Подумалось, что долгожитель-управляющий (не поверишь - ему больше ста лет! но выглядит замечательно для его возраста; а имя какое странное - Сирилл) просто не выдержал груза времен и помешался. Если б я знала, как близка к истине.

Что толку теперь перечислять свои ошибки. В сумме они дали то, что дали - я пленница. О будущем даже думать боюсь, с тех пор как поняла, куда определил меня коварный старец. Он завлек меня, обещая показать нечто особенное, потайную комнату, святыню нашей семьи.

И не обманул, Симон, он сказал правду! Но лучше б я не знала этой правды.

Я поначалу и не поняла, куда он меня привел. Темное помещение, но даже в темноте понятно - огромное. И даже когда он зажег газовые рожки (в подземелье!) я не сразу сориентировалась. Стены обиты черным шелком, по центру - шесть каменных плит. В углу - алтарь! Самый настоящий, я видела такие в православных храмах. Иконы, перед иконами свечи, он зажег их сразу все.

Комната оказалась семейным склепом. Я поняла это, прочитав надписи на плитах.

- Здесь все, кого я успел спасти. Старые баре, молодые, их дети. Я не стал переносить сюда более древние захоронения. Я служил этим господам. Им и приготовил пристанище. Идеальным людям - идеальный мир. Тот мир уже не подходил им. Аномалия несовместима с идеалом.

Дошло с опозданием. Он убил их, представляешь? Старый верный слуга помешался, когда прежняя жизнь рухнула. И решил, что хозяевам лучше умереть, чем жить в хаосе. Они были слишком хороши для этого, по его мнению. То-то он сокрушался, что не смог спасти одну девочку. Не должна благородная кровь жить среди бедлама, Содома и Гоморры. Это неправильно!

Не в силах найти девочку, он ждал. Долгие годы, как змея в засаде. И я, как овца, покорно пришла на закланье. Он знал! Представляешь?! Знал, что рано или поздно оставшиеся из рода придут сюда, на родное пепелище. И он сможет завершить дело своей жизни.

Можно обвинять его сколько угодно. Называть его чокнутым, идиотом, сумасшедшим, кретином (он сказал мне: молись, барыня, я, мол, сам атеист, но твои предки искренне молились перед уходом в идеальный мир, не стоит нарушать традиции). Но такая преданность заслуживает... ну, не знаю, уважения, что ли. Но это не значит, что я из уважения безропотно умру и лягу рядом с предками. Безусловно, это великая честь. Но, по-моему, рановато.

Я запаслась подсвечником - тяжелым, как колесо мотоцикла. Если бы дверь была открыта, я бы нашла, чем обезопасить старика. Мне кажется, я смогу убить его. Надо только сосредоточиться на том, что он лишил меня родных. Ведь они могли остаться живы. Репрессированные, сосланные, лишенные всего, но живые!

Симон, мне страшно! Ему прислуживают крысы! Я сама видела: он приказал им следить за мной. Время от времени из аккуратной дыры высовывается острая мордочка, проверяет.

И самое главное: он забрал адрес брата. Интересно, а как этот придурок поедет по Москве в своем дурацком фраке? Додумается переодеться? А если его засунут в дурдом? Как же я отсюда тогда выберусь? Подкоп?

Брат. Как его зовут? Кажется, Саша. Да, точно, Саша. Боже, ну почему я такая дура. То хоть один бы из нас остался. А теперь наш род прервется. Из-за моей глупости. Знаешь, я впервые поняла, что за странность такая - родовая связь. Ведь я даже не видела ни разу своего брата, узнала о его существовании лишь несколько дней назад. И уже готова отдать за него жизнь. Немного утешает, что когда они приедут, нас будет двое. Двое против одного. Неужели не справимся со стариком? Настораживает, что он не связал меня... Настолько уверен в своих силах? Ну, это мы еще посмотрим.

Симон, если я выберусь отсюда, точно стану твоей женой, клянусь. Я буду очень хорошей супругой и еще лучшей матерью. Перестану ввязываться во всякие авантюры. Я расскажу нашим детям... Впрочем, не буду пока об этом".

9.

Саша долго не мог взять в толк, что плетет ему этот нелепый старик в еще более нелепом фраке. Завтра истекали все сроки, позвонит заказчик и потребует свое, законное, уже оплаченное. Времени осталось впритык. Он как раз рассчитывал вечером закончить чертову базу данных, отметить это рюмкой, бокалом, стаканом, что под руку попадется, водки. А тут появляется какой-то городской сумасшедший, твердит что-то о родовом поместье.

О поместье Саша знал. Одно время даже хотел съездить - молодой тогда был, горячий. Между прочим, сам допер, что деревенька когда-то его предкам принадлежала. Да там ума-то большого и не надо было. Назвали деревеньку немудрено - по фамилии помещиков. По девичьей фамилии Сашиной, матери. Сама-то мать выросла в детдоме. Старая нянька как-то проболталась, что она дочка врагов народа. Ну а сопоставить несколько фактов - дело нехитрое.

Навестить имение собираться-то собирался. Да поначалу времени не было - учеба, подработка, да и отдохнуть когда-то надо. А потом остыл. Чего ворошить-то? Назад имущество никто не вернет. Да и где оно, имущество. Растащили все давным-давно. Одни стены, небось, и остались. Так какой смысл идти на пепелище? Уронить скупую мужскую слезу? Ее еще выжать надо. Потому как другой жизни не знал, предков - тем более. Одни они с матерью были на всем свете одинешеньки. А теперь он и без матери остался.

Любил Саша мать. Грандиозная была женщина. Совершенно не похожа на детдомовскую. Дворянская кровь - одно слово. Он с детства гордился мамой. Отец как-то и не запомнился. Он потерялся на фоне матери - красивой, сильной, элегантной женщины. Да и умер рано - Саша еще пацаном был.

Мать ни разу ни на кого не повысила голос. Ни разу не назвала никого дурным словом. Если была чем-то недовольна, просто поднимала одну бровь, глаза становились ледяными. И сразу делалось не по себе, стыдно, страшно, неловко, словом, по проступку. Все уважали ее, любили. Сашины приятели по институту, приходя к нему домой, первым делом целовали его матери руку. Мужики ходили за ней табунами. Посвящали ей стихи и песни. Один, художник, написал ее портрет. Но после смерти отца мать так замуж и не вышла.

Умерла она тихо, во сне. Под собственным портретом, на котором - молодая, красивая - грустно улыбалась чему-то.

А сейчас, глядя на этот портрет, старик в лиловом фраке, кивал головой.

- Она, - значительно говорил он, - порода... На свою бабку похожа, на молодую хозяйку.

Старик расстегнул фрак, задрал манишку, достал медальон на цепочке, раскрыл, показал Саше. Со старого блеклого фото строго глядела женщина. Другую прическу - вылитая мать. Саша вдруг разволновался. И согласился.

- Поехали.

В метро маялся: смятение от предстоящей встречи с прошлым переплеталось с мыслями о неготовом заказе. Программиста жопа кормит. А он оторвал ее и едет к черту на кулички через всю Москву. Когда вернется - неизвестно. Плакали сроки. Придется неустойку платить или придумывать какую-нибудь хреновину в оправдание.

Да и какой он, к чертям собачьим, программист? Но кому нужен биофизик? Пусть даже головастый и способный. Государству? Ему по фигу. Капиталистам - да, нужен. Но за свои деньги обдерут, как липку, высосут все до капельки и пинка в зад дадут. Вот и ремесленничал: брался за любую работу - лепил сайты, базы данных и прочую лабуду. Хватало на содержание двухкомнатной квартиры, жрачку и хорошую выпивку. Заработав необходимое, Саша отдыхал. Читал журналы по специальности, выискивал новые публикации в Интернете - биомеханика, генетика, биофизика... Окунался с головой. До зубовного скрежета завидовал тем, кто занимался любимым делом и получал за это деньги. Но наступало время, и снова приходилось погружаться в знаки и символы C++, Basic, цепочки Access. А так хотелось настоящего интересного дела, например, собрать команду и заняться созданием биоробота...

Беспорядочный поток мыслей прервал шум вокзала. Пробираясь за стариком сквозь толпу к электричке, Саша вдруг испугался. Не того, что едет с незнакомцем неизвестно куда. Испугался своей реакции. Саша не очень доверял своей нервной системе и психике. Наверное, в этом он пошел в отца. А вдруг крыша поедет? И сдохнет в дурдоме. Эх, почему у него ни сестры, ни брата, да хоть какого родственника захудалого.

В электричке заколотилось сердца, стало трудно дышать. Саша мысленно надавал себе по щекам и попытался представить - как бы вела себя на его месте мать? Зажмурившись, он увидел её портрет. Заглянул в глаза. И вдруг почувствовал, как наливается спокойствием и силой - духовной силой. "Спасибо, мама, теперь все будет хорошо," - совершенно успокоился Саша, твердо уверенный - все будет хорошо.

10.

- Я служил вашему дому, вашему семейству верой и правдой много лет. Если вы сказали правду - а я не почувствовал лжи в ваших словах - и у вас не осталось потомства, я выполнил свой долг целиком и полностью. Я создал для идеальных людей идеальный мир. Ступайте к вашим предкам, воссоединитесь с ними. Круг замкнется - мир сомкнется. К несчастью, мне в этот мир хода нет. Я не смогу вас сопровождать. Но это и не входит в мои обязанности. Правда, для вас еще не готовы пристанища. Но это уже не суть важно. Время у меня будет.

Брат и сестра стояли рядом. Не на коленях, в отличие от своих предков. Жаль, конечно, но это все символика. Большой роли не играет.

Сирилл достал из-за иконы две рюмки, пузырек и бутылку коньяка. Налил сначала коньяк, капнул из пузырька в обе рюмки.

- Мария! Александр! Счастливого пути, - торжественно проговорил он, поднося рюмки только что обретшим друг друга родственниками.

Под его немигающим взглядом они, как загипнотизированные, взяли рюмки. И выпили.

11.

Когда в склеп вошли двое - Сирилл и Саша (Мари сразу узнала брата, да и больше некому было приходить со стариком), она уже почти настроилась на борьбу. Даже занесла подсвечник для удара. Но старик словно пригвоздил ее взглядом. Опустилась рука, упал подсвечник. Обмякло напряженное тело. "Саша, ну что же ты, Саша", - только и оставалось мысленно взывать.

Но брат безучастно взглянул на нее и, повинуясь взгляду Сирилла, встал рядом. "Овцы", - мелькнула в мозгу Мари последняя здравая мысль. Она машинально взяла рюмку, протянутую Сириллом. Краем сознания отметила, как медленно протянул руку Саша - за своей порцией яда. Они даже не посмотрели друг на друга, прежде чем выпить. Словно чужие, случайно оказавшиеся в одно время в одном месте.

Умирать вообще грустно, но таким образом - вдвойне.

Коньяк с ядом горячо упал в желудок. Сирилл отвел взгляд. Потоптался и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Мари медленно возвращалась в сознание, а с ним четкое осознание - она сейчас умрет.

- Не хочу! - прошептала Мари, посмотрев на брата. - Саша! Здравствуй! Прощай, брат...

12.

Саша доверчиво вошел за стариком в подземелье. С интересом разглядывал комнаты, через которые вел его Сирилл - так он представился. Старик торопился, не давал нигде задерживаться, поэтому Саша даже не успел толком ничего увидеть. Наверное, правильно, начинать знакомство с прошлым лучше с самого начала. А где оно, начало, старику лучше известно.

- Пришли, - промолвил Сирилл и пропустил Сашу вперед.

Саша чувствовал затылком его тяжелый взгляд. Почудилась опасность. Но тут Саша увидел... маму. Но в следующую секунду понял - нет, необычайно похожая на нее женщина, почему-то с тяжелым подсвечником в руке. Обернулся и тут же споткнулся о взгляд старика. Он тут же понял, что надо делать - подойти к женщине и встать рядом. И ждать приказаний Сирилла.

Яд он выпил спокойно - Сирилл велел. И так же спокойно ждал его действия. До тех пор пока Сирилл не вышел.

13.

Все произошло так смутно и быстро, Мари даже не успела ничего понять.

Саша прижал палец к губам. Поднял выпавший из ее рук подсвечник. И когда Сирилл вошел с размаху шарахнул его по голове. Старик несколько секунд держался на ногах, хотя глаза его потухли, остекленели. Со второго удара он упал к ногам своих пленников. Мари с ужасом смотрела на тело: она страшно боялась крови и непременно упадет в обморок, едва она появится. Но крови не было, хотя с головы Сирилла сорвало целый лоскут скальпа. Мари отвернулась.

- Ты Саша? - не глядя на брата, спросила она.

- Саша, - по голосу было слышно, что он улыбается, надо же он еще и улыбаться может.

- Саша, мы скоро умрем... Поэтому я буду говорить быстро. Что не понятно - спрашивай, отвечу, сколько успею.

- Уже не умрем, если еще живы. Старик не учел одной мелочи: времени. Яд разложился.

До Мари с трудом доходил смысл сказанного.

- Ты посмотри-ка! - присвистнул Саша, склонившийся над Сириллом. - Не может быть!

Неужели она выпуталась? И придется выходить замуж за Симона? О чем она думает, сидя на корточках между братом и несостоявшимся убийцей...

14.

Сирилл был связан и заперт, коньяк выпит, слова сказаны. Опьяневшие от спасения, от обилия сюрпризов, брат и сестра сидели друг напротив друга в креслах своих предков. Курили их сигары. Маленький столик красного дерева был усыпан бумагами. Среди счетов, купчих, свидетельств и прочих грамот, обнаруженных в большой шкатулке на секретере, они нашли любопытный документ, который Саша читал вслух.

У Мари отвисла челюсть при первых же его словах:

- Технический паспорт на экспериментальное изделие "Сирилл" за номером 0001.

В дальнейшем Мари вообще ничего не поняла. И потребовала объяснений.

- Биоробот это, Машка, с ума сойти, биоробот начала двадцатого века. То, чем я бредил многие годы. Но как?! В начале прошлого века, без спецоборудования, технологий... Там же черт знает что за тонкости должны быть. Микросхемы, микропроцессоры... Да один внешний материал чего стоит - его же от кожи не отличить. А скелет? Что за хитрый сплав? Или синтетика голимая? Но каким образом?! Ничего не понимаю. Я же думал об этом, как о чем-то недостижимом, мечтал собрать команду таких же ненормальных и создать такое вот чудо, даже не создать - хоть на йоту придвинуться, основу заложить. Ученые всего мира бьются над этим. А он - вот он, - Саша кивнул на запертую дверь склепа. - Подарок, мать его.

- Какой подарок? - машинально спросила Мари, стараясь как-то причесать взъерошенные мысли.

Саша в ответ бросил еще какую-то бумагу. "В благодарность за участие в моей судьбе".

- Ничего себе благодарность! - воскликнула Мари.

- Не, Машка, - помотал пальцем Саша, - не руби сгоряча. Подарок благодарного ученого, вытащенного из грязи, от бывшего крепостного, ставшего большим человеком - дорогого стоит. Помнишь, Сирилл все твердил про идеальный мир для идеальных людей? Он был запрограммирован на своих хозяев. Они для него были идеалом. И он старался создать для них подходящий мирок. Но что-то случилось, может, микросхема какая съехала, кто его знает, смотреть надо, ковыряться. И робот поехал. Черт знает, смогу ли разобраться... И в паспорте лишь руководство к управлению - никаких технических описаний.

Саша почесал затылок, долго смотрел сверлящим взглядом на дверь склепа.

- Революция, - нарушив паузу, сказала Мари.

- Не знаю, Маш, - откровенно признался Саша. - Может, его по башке стукнули, может в бане закрыли. Слушай, это все дико интересно. Но давай все же отложим разгадки на потом. На свежую голову. Я, понимаешь, сестру нашел. И чуть не потерял тут же.

Мари бросила в брата сигарой.

- Знаешь, я еще вчера думала: познакомимся, я позову тебя к себе, в Руан. Будем жить в одном городе, где-нибудь поближе друг к другу. Я представлю тебя Симону. Начнется новая жизнь. Ведь я только недавно поняла смысл - "кровные узы", родственные связи. А теперь, после всего...

- Ну вот, ты передумала. Испугалась, что я принес тебе несчастье?

- Теперь я думаю: а ну его, этот Руан, этого Симона. Я остаюсь здесь, с тобой. Соберем команду таких же придурков, как ты. Разберем Сирилла по косточкам, или что у него там. Как бы там ни было, я прощаю его. Он же хотел как лучше. И потом, лично я бы не отказалась от собственного биоробота, который за меня в огонь и в воду...

- А не боишься? Ну, повторения истории.

- Если всего бояться...

15.

Брат и сестра перебивали друг друга, обсуждая свое будущее. Кричали, смеялись, били кулаками по антикварному столику. А в семейном склепе перезагружал операционное сознание Сирилл. Когда он смог разобрать звуки, доносящиеся сквозь дверь, его мертвое сердце забилось.

Господа! Молодые господа! Живы... Слава создателю. Но этот страшный глюк... Непоправимый системный сбой. Даже если они простят, а они простят - Сирилл знал, идеальные люди иначе не могут. Но где гарантия, что система не подведет во второй раз? Имеет ли право на существование столь несовершенное устройство?

Сирилл думал. Он слышал молодые возбужденные голоса, но старался не вникать, чтобы не получилось, будто он подслушивает. Он вытаскивал из памяти события последних лет. Десятилетий. Как убивал хозяев. Как голографическими ужасами распугивал детей. Как лишал жизни ни в чем не повинных людей, лишь бы они не нарушили его планов. Как долго ждал наследников и для чего... Он стал машиной смерти.

Сирилл принял решение. И тут же из норы под алтарем полезли крысы - десятки, сотни. Живой крысиный ковер укрыл весь пол, оставив свободными лишь могильные плиты. Прощались молча. До наследника было не дотянуться сквозь мощную дверь склепа. Поэтому Сирилл скачивал в крысиные головы всю информацию - изначально вложенную создателем и накопленную за долгую жизнь самообучающегося искусственного интеллекта. Спустя несколько минут крысиная стая, получив последний мысленный приказ Сирилла, потянулась к норе и исчезла в недрах подземелья.

Направив взгляд вовнутрь, в самый центр черепной коробки, где под надежной, как когда-то казалось, пластиной неустанно работали его электронные мозги, Сирилл запустил последнюю программу.

Скоро в склепе стало жарко, невыносимо жарко. Боли Сирилл не чувствовал. Он начал обратный отсчет, отстраненно контролируя время и температуру. Скоро от Сирилла останется лишь жалкая кучка безнадежно расплавившихся деталей. И позорный кошмар больше никогда не повторится.

16.

Брат и сестра, утомившись беседой и алкоголем, уснули в креслах. Мари - уютно свернувшись калачиком. Саша - вытянув под столиком длинные ноги чуть не до середины комнаты. Мирно посапывая, они не могли видеть, как в покои забежали две крысы и подкрались к сумочке Мари. Ловко раскрыв замочек, одна крыса юркнула в сумку, а вторая также ловко застегнула застежку снаружи. Последняя воля Сирилла будет исполнена, да он и не сомневался - крысы найдут возможность передать полученную информацию молодому барину.