Аннотация: Непогода сводит за одним столом четырёх путников. В ходе разговора выясняется, что всех их объединяют мрачные происшествия, случившиеся в прошлом. Ghost story, написанная по "лекалам" английских рассказов подобного жанра. Действие происходит в России в декабре 1658 года.
Последняя свеча
Вьюга мела все сильнее. Зимнее тусклое небо было цвета ношеного белья - еще десять минут, и не видно будет даже заводной лошади, бегущей по левую руку. Но счастливая звезда не оставила майора - на высоком берегу сквозь несущийся снег блеснул огонек фонаря у ворот. Повернув, он проехал вверх по деревянному настилу, спешился и толкнул высокие ворота - громада постоялого двора лежала перед Андреасом. Откуда-то вынырнул старик - из щели между шапкой и тулупом торчала длинная седая борода. Андреас кинул ему поводья, приказал задать овса уставшим лошадям и зашагал по заметенной дорожке к двери.
Дальний угол зала был освещен двумя десятками свечей, у большой печи были сдвинуты вместе три или четыре стола. На скамьях вокруг сидели и спорили о чем-то дюжина людей, по виду торговцы рыбой - сейчас с Онеги вверх по реке такими ватагами только рыбники и ездят, возят обоз за обозом в Вологду, Ярославль и Москву. Услышав хлопнувшую дверь, купцы обернулись к вошедшему, покосились на саблю и снова стали говорить что-то нараспев на своем непонятном северном наречии.
Прямо перед майором, у малой печки, стоял небольшой стол. Сидевший за ним молодец тоже взглянул на чужака, ухмыльнулся и взглядом показал на скамейку рядом.
Скинув холодный тулуп, Андреас сел и подозвал целовальника: "Водки и чего-нибудь горячего". Теперь можно было оглядеться. Молодец напротив был широкоплеч, одет в хороший расшитый зипун и мерлушковую шапку с хвостом. Судя по виду, это был казак, судя по одежде - казак при деньгах, а судя по запаху - уже подвыпивший казак. "Эти сиволапые таких, как мы, к себе никогда не пригласят", - вполголоса сказал новый сосед и цыкнул зубом в сторону поморов. "Да, таким как я, здесь рады не бывают", - подумал майор.
- Иван Портюк, казак, сотник реестрового войска, - сказал молодец, с интересом рассматривая нового собеседника.
- Андрей Каролсон, майор рейтарского полка Вилима Джонстона, - представился Андреас.
"Сотник - уже хорошо. Интересно, что сотнику надо зимой на Онеге". Трактирщик принес горшок каши и маленький кувшин с водкой. Тут же выпили за знакомство. Жар приятно разлился по телу.
- Уже с утра тут сижу, - озабоченно сказал казак. - Вчера в ночи приехал, тихо, ясно было, а как проснулся - смотрю, метет. Думал, проскочу до следующего двора, да гляжу - рыбники не трогаются. Поговорил с целовальником - гутарит, что вверх по реке постоялый двор три недели как сгорел. До следующей деревни в метель засветло не доберешься, а ночевать в такой мороз на реке - только волков мерзлым мясом тешить. Вот, сижу, хорошо, гроши есть. Гроши есть - казак всегда себя развеселит... Только скучно здесь - никто не поет, сидят вон кружком, все рядятся. Верно, рыбу торгуют. - Иван поморщился и мотнул головой в сторону северян.
- Хорошо бы завтра с утра вверх двинуться, - кивнул Андреас. - Мне в Рейтарский приказ надо.
- А я в Кирилло-Белозерский монастырь еду, - доверительно наклонившись, сказал казак.
"Ох, богомолец, - подумал Андреас. - Такие лихачи просто так по монастырям не ездят. Такие все больше в саблю верят и перед чаркой кланяются". В неярком свете сальных свечей разглядел, что у казака порвано ухо. "Да, такой веселье любит. И сам сыграет, и все вокруг до упаду плясать будут. Да только музыка не всем может понравиться".
Сбоку послышалось покашливание. Высокий худой мужик в сером кафтане кивнул Андреасу и уселся на свободную скамью, спиной к печке.
"Тихо подошел, я даже дверь не услышал", - подумал майор.
- Ай, забыл, извини. - Иван широким жестом указал на тихого соседа: - Петро Афонин, подьячий. Тоже в Москву едет.
Андреас представился.
- Я на конюшню ходил, смотрел, как там лошади. Все в порядке. Малый сидит, за печкой смотрит, лошади с овсом. - Худой говорил негромким четким голосом.
- Ух, чего-то холодает. Петро, будь ласка, подбрось дров. Эй, иди-ка сюда! - Иван замахал целовальнику рукой. - Чего так темно у тебя? Давай нам еще свечей пяток, и тоже каши, что ли, неси. Каша хорошая здесь? - Казак обратился к Андреасу.
- Да, хорошая пшенка с салом. Мне тоже еще горшок неси.
Служивые обернулись к подьячему. Тот кивнул: "И еще один".
Иван явно входил в роль.
- А может, еще кувшинчик на всех возьмем? Все одно ночь сидеть, если завтра разгуляется, то в седлах не заснем, а вьюжить будет - днем отоспимся?
"Эк, быстрый какой", - подумал Андреас. Но казак ему чем-то начал нравиться. - Что ж, давай посидим, повечеряем.
Подьячий снова кивнул.
- И кувшинчик неси. Давай, чего стоишь?
Целовальник пожевал толстыми губами, но о деньгах не спросил - по виду было ясно, что не голытьба за столом.
Скоро на столе появились горячие горшки, ломти хлеба и глиняный кувшин. Свету прибавилось, и Андреас снова стал украдкой рассматривать попутчиков. На скуле казака и дальше к порванному уху шел широкий заросший шрам. "Зипун, пожалуй, не пашней заработал", - подумал майор. Подьячий, в отличие от говорливого сотника, был молчалив, и, казалось, о чем-то напряженно размышлял.
Водка была разлита по кругу, ложки застучали о горшки. На некоторое время все замолчали.
- Складно по-русски говорите, господин майор. Где так научились, коль не тайна? - вдруг спросил, улыбнувшись, подьячий.
- Давно я тут у вас служу, - Андреас пригладил усы. - Считай, уже десять лет.
Иван разлил еще, все выпили.
- Я на Большой войне начинал. Всю Германию, всю Богемию под шведским знаменем прошагал. Когда в Вестфалии заключили мир, мы все в один день стали не нужны короне. Потом я узнал, что русский царь набирает новое войско и предложил ему свою саблю. Так у вас и остался. Пошел в рейтарский полк Фанрозербаха, сначала поручиком, потом капитаном. Теперь я майор в полку Вилима Джонстона. А язык-то ваш... Мой товарищ, Онуфрий Свинокрадов, меня учил, учил и научил. Мы, шведы, старательные. - Андреас немного помолчал. - Еще у меня жена русская.
Все удивленно подняли головы от горшков.
- Да, я крестился в вашу веру и женился.
"И черт меня дернул говорить с ними, - подумал Андреас.- Ну кто они мне такие? Что мне им рассказывать? Как в девятнадцать лет я, Андреас Карлссон, сын нищего арендатора с острова Готланд, записался вместе с младшим братом в армию? Нас ведь полдеревни записалось. Обещали хорошо кормить, сказали, что вернемся с войны богачами, а если и погибнем - попадем прямо в рай вместе с другими защитниками лютеранской веры. И сразу угодили в кровавую баню у Виттштока. Потом были бесконечные марши, налеты на войска католиков, бегства от католиков, преследование католиков, и снова марши, марши. Разоренные немецкие деревни, по пять раз переходившие из рук в руки. Нищие, обезумевшие крестьянки с детьми, чьими отцами были все мужчины Европы, эти дикарки прятались в лесах при виде солдат любой армии. Страшная зима в Померании... Двенадцать лет бесконечных скитаний по Европе. Наверное, тогда я выучил все языки, кроме вашего... Пражский кошмар, гибель брата, и вдруг этот неожиданный, дурацкий мир. Долгая дорога в шведский Штеттин. Еще вчера мы были солдатами славной армии шведского короля, но сейчас возвращались, осыпаемые со всех сторон проклятиями, по выжженным землям, еще более нищие, чем когда впервые высадились на эти берега. Родной остров Готланд. Отец уже умер, старший брат арендовал у графа нашу старую землю. Свободных наделов не было, брат потерпел немного и сказал, чтобы я занялся делом. Но, кроме военного, я не знаю больше никакого ремесла... Слухи о том, что в Московии нужны ветераны. Брат с плохо скрываемой радостью дал кошель серебра, пожелал удачи и не уходил с причала, пока не удостоверился, что мой корабль скрылся за горизонтом. В Москве приняли неожиданно хорошо, определили в рейтары к немцу фон Розенбаху и поставили на довольствие. Поручик, капитан. Дружба с Онуфрием Свинокрадовым, дворянином-новиком из-под Дмитрова. Одинокая жизнь - утром и днем муштра новобранцев, караколе и сабельный бой, а вечером - долгие разговоры на ломаном русском с товарищем. Поездка в гости в Свинокрадово, старшая сестра Онуфрия, Аглая. В нее, засидевшуюся в девках, тридцатилетнюю, и влюбился на старости лет, Онуфрий же и не чаял выдать ее замуж. Чтобы обвенчаться, пришлось перейти в православие. Как раз в это время у русских началось что-то вроде реформации, какие-то изменения в церковных книгах, и переход лютеранина Андрея Каролсона в православие обставили со всей пышностью, в Успенском соборе Кремля. Ну а дальше - очередная замятня с Польшей, полки нового строя спешно пополнялись и расширялись. За пять лет хождения в капитанах в полку фон Розенбаха я был на хорошем счету. Когда стало известно, что в полк Вилима Джонстона будут набирать еще две шквадроны, мы с Онуфрием поняли - этот шанс упускать нельзя. Безупречная служба, парадные показы и щедрые подарки в Рейтарском приказе сделали свое дело - оба были переведены к Джонстону. Осенью были выделены деньги на рекрутов. Всю позднюю осень и зиму ездил по глухому северу, набирал людей. Из дальних, богом забытых деревень уезжал со списком молодых парней, которых весной пригонят в Москву, из богатых торговых сел - с кошельком серебра. Но главное сейчас скорее попасть домой, в Москву, - Аглая на сносях и по расчету должна родить с недели на неделю. Я забрал достаточно жизней и хочу посмотреть хотя бы на одну, которую создал".
Все замолчали. Кувшин пошел по кругу, и опять застучали ложки.
- Ну, майор, как, весной к нам пожалуете? - Казак оторвался от горшка и пристально посмотрел на Андреаса.
Змея Выговский. Ведь говорили же царю Алексею, что предаст, в Польшу смотрит, а нет, все грамоты Иуде слал. Офицеры, возвращавшиеся из Белгорода, еще летом рассказывали, что Малороссия бурлит и скоро начнется новая война. Бывший писарь, волею случая сделавшийся гетманом, бессовестно крал деньги, которые русский царь слал в Сечь, восстановил против себя ветеранов Хмельницкого и едва ли не всю старшину, почти не скрываясь, сношался с Польшей. Когда восстали полки Пушкаря и Барабаша, утопил казаков в крови, а их самих, писавших царю об измене гетмана, выставил изменниками. Полковник фон Розенбах как-то сказал Андреасу, что не понимает, почему царь продолжает доверять этому проходимцу.
И конечно, осенью случился подлый Гадячский договор, Выговский перешел под скипетр короля. Украина взорвалась: все восстали против всех. Запорожцы, правобережные казаки, казаки левого берега, изгнанная было шляхта, татары, московские гарнизоны - все накинулись друг на друга и стали рвать на части. Огромная страна на глазах уплывала из рук.
Андреас вздохнул.
- Как не пойти, пойдем. Измена договору - измена царю.
Иван вдруг ощерился:
- А и я пойду. Я с Филоном Джеджалием с самого начала был. Как в 7156 все началось, так вместе и были. Он мне сотню и давал. Вместе под Желтыми водами силу почуяли, вместе под Берестечком страдали. Филон летом погиб, эх, глупо вышло. А теперь Выговский, пес польский, все назад отвернуть хочет? Опять в холопы, опять ксендзы? Ну нет, дудки. К Беспалому пойду, решил уже.
Было видно, что казак уже сильно пьян. Его лицо, освещенное пламенем свечей, налилось кровью. Сотник продолжил спокойным, бесцветным голосом, уставившись куда-то за плечо Андреаса:
- Я пойду и помогу им. Я им помогу, потому что они сами не справятся. Я ведь как заговоренный, меня враг убить не может, значит, мне и помогать братьям. А знаешь что, - Иван вдруг схватил Андреаса за руку, - знаешь, это ведь не с меня, это с деда моего началось. Сам я его не застал, отец мне рассказывал. Село наше под Черниговом было. Жили мы там, земля наша там была. А на краю поля курган был. Дед как-то весной пахал да и подумал - а ну как в кургане есть чего? Мужики на ярмарке всё говорили - там курган раскопали, клады великие нашли, тут раскопали... Вот дед и решил, как пахота пройдет и в полях людей меньше будет, ночью прийти и со стороны степи лаз выкопать, чтоб незаметно было. - Иван вперил взгляд в подьячего. - Ну и повадился в июне копать по ночам. Хлеб уже подниматься начал, лаза-то и не видно было. Копал, копал, да и докопал до каморы. В камору через дырку залез, и вроде нет ничего, только мусор под ногами звякает. А лампу раздул - видит, это кубки да кольца по полу перекатываются, с землей вперемешку. А в дальнем углу... В дальнем углу дева лежит, в кольчуге золотой. Лежит, как вчера положили, тленом не тронутая. - Казак опять уставился безумными глазами на Андреаса. - Дед подошел, да легонько за кольчугу потянул. Вдруг дева глаза открыла и говорит тихо - "Пришел? Я ждала тебя тысячу лет. Теперь ты меня жди". Улыбнулась и прямо тут же, на глазах, почернела и в пепел рассыпалась. Как уж дед оттуда выбирался, не знаю, да только нашла его утром бабка на огороде, лежал в забытье, голова седая. Но дед крепкий казак был, оправился. Лаз с сыном, отцом моим, ночами ходил засыпать. А следующим летом... Закричал он однажды ночью. Закричал так, что все соседи проснулись. Кричал, показывал пальцем куда-то, а потом улыбнулся, дернулся всем телом и обмяк. Ну и все. Значит, пришла она за ним.
Андреас разлил остатки водки. Иван продолжил:
- Потом у нас чередой бунты пошли. Отец мой, может, и не первый силач был, но лихой, как бес, и как заговоренный, ничего ему не было. С Павлюком вместе ходил, до самого конца. Вместе на переговоры к Потоцкому отправились, так он один вывернулся. На следующий год с Остряниным, потом с Гуней вместе рубились. И уж кого постреляли, кого утопили, кого на кол посадили - а отец все живой. Павлюка в железном быке в Варшаве зажарили, Острянин с людьми после разгрома на Слободскую Украину утек, Гуня на Дон подался, а отец все как ветер по степи носится. А раз осенью, у Чигирина где-то, с казаками на хуторе ночевал. На стороже по очереди стояли, черед отца уже под утро был. Казаки рассказали, что вдруг закричал кто-то, дико, по-звериному. Выскочили, а отец мертвый лежит, голова белая. И улыбка на лице застыла... Выходит, и за ним дева из кургана пришла.
Сотник шумно сглотнул. Подьячий поднял было кувшин, но, обнаружив, что тот пуст, отставил в сторону. Иван продолжил тихим голосом:
- А вот и я тоже. Как Богдан поднялся, так Филон и я тоже на Сечь утекли. Желтые Воды, Корсунь, все было. Под Берестечком, когда поляки прижали нас крепко, а нашего гетмана в полон союзнички покрали, я на коне в самый жар бросился, напролом. Рубка такая была, что саблю поломал, коня убили, в упор стреляли - а изранили только, не смогли убить. Камышами тогда утек... Когда остальные умирали, на мне затягивалось все, и уж под Батогом я свое обратно взял. Вот теперь, как выдалось время, езжу, отмолить хочу. Я с Соловков еду, в Кирилло-Белозерский. Уж много где был... Страшно, понимаете? - Казак шептал, глядя в лица Андреасу и подьячему. - В бою не боюсь, а как один останусь - страшно. Когда она ко мне придет, когда мой черед улыбаться будет?
Потрясенные, майор и подьячий молчали. Казалось, весь зал постоялого двора вымер, нигде не раздавалось ни звука. Немного придя в себя, Андреас понял, что торговцы, очевидно, поднялись наверх, и в зале они сидели втроем. Тишину нарушало только дыхание собеседников и потрескивание догорающих свечей на столе.
Внезапно с пушечным грохотом отскочила в сторону дверь. Из темноты сеней прямо на путников шагнула и застыла громадная фигура. На какой-то миг все замерли. Но уже через долю секунды казак замахнулся в сторону гигантской тени пустым глиняным горшком, а в руке Андреаса блеснула полуобнажённая сабля.
Из-за фигуры вдруг выпрыгнул целовальник и замахал руками:
- Нет, нет, не надо! В метели нашли, чуть колокольчик услышали. Проехал бы мимо, так и сгинул бы.
Целовальник достал откуда-то фонарь, и путники увидели, что перед ними стоит огромная баба и держит на руках свернувшегося в калач мужчину. Целовальник отодвинул от стола последнюю свободную скамейку, баба осторожно положила замерзшего и отступила в темноту. Через мгновение появились новые свечи, целовальник притащил откуда-то еще один горшок и со вздохом сказал:
- Заснул в санях, видать, на морозе да в метель. Хоть и проезжий, да все же христианская душа. Сейчас разденем, укроем, горячего дадим, глядишь, оклемается. Раз уж сидите, присмотрите за ним, вам Господь отплатит.
Иван буркнул:
- А чего в горшке ему принес?
- Уху принес. На утро варили, горячая.
- Ну так и нам неси.
Целовальник пошел, освещая дорогу фонарем, куда-то в глубь зала, к большой печи. Казак кинул вслед:
- И кувшин еще неси, если хочешь, чтоб смотрели всю ночь.
Андреас почувствовал, что от всего произошедшего - от рассказа казака, от выпитой водки, от внезапно появившихся людей, - у него кружится голова. Перешагнув через лежащего человека, вокруг которого снова хлопотал целовальник, майор шагнул в сени, толкнул входную дверь и вышел во двор. Поток холодного воздуха ударил прямо в лицо. Вьюга только становилась сильнее, сквозь тьму неслись лезвия снежинок. Скоро стало холодно, но возвращаться в зал постоялого двора пока не хотелось. Андреас вернулся в сени и нащупал сбоку невысокую дверь в коридор, который вел в конюшню. Конюшня была освещена тусклой масляной лампой, стоявшей на небольшой печке у входа. Вдоль стен, в стойлах, всхрапывали во сне кони. Андреас взял светильник, чтобы найти своих лошадей, и вдруг прямо перед ним выросла фигура, легонько толкнувшая майора в грудь. От неожиданности Андреас шагнул назад и чуть не выронил фонарь, но ловкие руки легко выхватили лампу. В тусклом свете майор увидел чумазую девку, по скуластому виду - татарку. Девка нахмурилась и кивнула: "Что надо?"
- Все, вижу, хорошо сторожишь, все хорошо, - пробормотал Андреас и спиной отступил в коридор.
Целовальника в зале уже не было, а у скамьи крутились Иван и подьячий. Путник был раздет до исподнего и укрыт тулупом Ивана. Сам казак нависал над странником и пытался накормить супом с ложки. Судя по кашлю и слабому мычанию, путнику теперь угрожал не мороз, а слишком глубоко засунутая в рот казацкая ложка. На столе аппетитно пахли четыре горшка, лежал хлеб, посередине, на глиняной плошке, горели новые свечи, рядом стоял кувшин.
Когда замерзший наконец начал слабо отмахиваться и пробормотал "все, отстань, ну прошу, отстань", сотник наконец сел на свое место. Все ненадолго замолчали. Вдруг подьячий сдвинул все стаканы, разлил водку и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.
- Ну что ж, Иван свою историю рассказал, теперь мой черед.
Майор и казак удивленно посмотрели на подьячего. Тот, как и несколько часов назад, сидел хмурый, немного раскачиваясь на скамье.
- Как зовусь я и что служу подьячим, вы уже знаете. - Подьячий замолчал на мгновение и мрачно усмехнулся. - А приказ, где служу я, называется Приказом тайных дел.
Лица Андреаса и казака вытянулись. Встреча с таким человеком могла закончиться чем угодно: дыбой, острогом или просто исчезновением навсегда. Приказ не подчинялся никому, кроме царя, был его глазом, носом, зубом. Делом приказных было искать измену, стеречь крамолу и хулу, выжигать ересь. Приказной дьяк и его подьячие были выше всех законов, князей и бояр. И хоть недавно собрали Приказ тайных дел, о его мрачной славе знали уже везде.
Подьячий оглядел собеседников:
- Да не про вас речь, про меня... Родился я в этих краях. Да не об этом рассказ... А о том, как дошла до Приказа весть, что в здешних местах есть людишки зловредные, что правленые книги церковные, из Москвы присланные, отвергают и поносят. А книги эти ведь сам святейший патриарх Никон посылает, значит, они и его отвергают. Сам царь наш, Алексей Михайлович, принимает учение Господа, очищенное и к истокам возвращенное, значит, если кто присланные книги отвергает и обряды отрицает, то и ставит себя выше Государя. Стали мы, по мере сил скромных наших, ересь здешнюю изыскивать. Поначалу послали письмо ласковое, мол, повинитесь и покайтесь, царь и закон у нас милостивые, все простить могут. И получили мы дерзкий отказ, дескать, не примут еретики наших слов, а если настаивать на своем будем, так скорее в огонь очистительный войдут, чем покорятся.
Афонин скривился в улыбке и замолчал ненадолго.
- Выпало мне поехать, благо сам жил тут когда-то. Как добрался, стал разбираться, кто заводила, кто смутьян, а кто случайно в тенета злобные попал. И надо же так случиться, что в моей деревне и нашлось то самое гнездо, откуда все неверие идет. Вера и законы наши милосердны, так что решено было только одним заводилой обойтись, покарать, а простецов, им очарованных, по монастырям отправить, пусть молятся да в ошибках своих раскаиваются. Вот и отправился зачинщик в огонь, да только скорее адский, чем священный... - Речь подьячего, до того ровная, стала прерывистой. - Из пламени все кричал, грозился... Проклинал... От родства отказывал... Кричал, что не сын я ему больше... Что жить я дальше не смогу...
Подьячий быстро налил полный стакан водки и залпом выпил. По его худому лицу текли слезы. Он с какой-то тоской оглядел Андреаса и Ивана и замолчал.
Казак и майор не могли пошевелиться после услышанного. Молча, дрожащими руками, Андреас налил себе и сотнику, и вдруг услышал звук пододвигаемого стакана - их новый спутник сидел на скамье и мрачно разглядывал компанию.
Отчаяние вдруг охватило Андреаса. Мысли, которые он всегда старательно гнал от себя, снова овладели им. Почему мы всегда стараемся быть такими, какими нас хотят видеть другие? Мы совершаем грехи, но верим, что их можно искупить молитвой. Но ведь молитвой нельзя исправить уже содеянное зло. Правду ли мы говорим, что важнее прощение Бога, чем свое собственное прощение, прощение себя самого, или лицемерим и пытаемся сами себе солгать? И грехи, наши грехи, они же всегда с нами, висят, как котомка за спиной, и куда бы ты ни пошел, в какой стране ни был, они будут с нами до самого конца.
- Раз уж начали рассказывать истории, похоже, настал мой черед. - Майор оглядел собеседников. Три пары глаз смотрели на него из темноты. - Сам я родом из Швеции и кормлюсь военным делом без малого двадцать пять лет. Я записался в армию, когда мне было девятнадцать, со мной пошел мой брат. В то время войска короны сражались в Германии. Поначалу, когда наш славный король был с нами, удача была на нашей стороне. Но к тому времени, когда мы с братом и толпой таких же новобранцев высадились в Померании, все было уже не так радужно. После гибели короля Густава Адольфа у нас не стало человека, за которым солдаты шагнули бы хоть в пекло, а тут и чертовы католики стали теснить нас с новой силой. В общем, уже через год половины тех, кто пришел с нами, не было в живых, а мы стали настоящими ветеранами. То, что начиналось как приключение, как побег из отцовского дома, обернулось адом. Поначалу мы еще давали сражения, ходили под развернутыми флагами в атаку и брали в плен разгромленных врагов. Но потом... Война тянулась уже много лет, и земли, по которым мы проходили, были совершенно разорены. - Андреас посмотрел на сотника. Иван грустно кивнул. - Чтобы найти пропитание, войска всех сторон разделились на отряды и были более заняты поисками еды, чем сражениями. Местное население, само вымирающее от голода, разбегалось в ужасе, завидев солдат под любыми знаменами. Война превратилась в налеты на заставы и посты, а лучшим трофеем стал не вражеский флаг, а отбитый обоз. Плохо было попасть в то время в плен... За двенадцать лет мы исходили всю Германию и Богемию взад и вперед. То, что вначале было армией шведского короля, стало каким-то странным братством солдат всех народов, братством, живущим и умирающим по своим неписаным законам. То, что мы видели и делали, навсегда останется с нами. И как-то раз, в Богемии... В общем, у нас был один офицер, Эрнст Оденвальден. Начинал он на стороне императора, но с ним плохо обошлись и он предложил свои услуги лютеранам. В этом человеке смешались отчаянная храбрость, гордыня и дьявольский расчет. Однажды он обратился к нам с безумным предложением, и триста человек вызвались добровольцами. Среди них были я и мой брат Юхан... В июне 1648 года мы тайно выдвинулись к Праге. Расчет был верный: хотя огромный город и находился в глубине вражеской территории, войск императора поблизости не было. Ночью через сад капуцинского монастыря мы выбрались за стены. Вырезав кинжалами охрану, мы захватили Страговские ворота. Наутро в городе началась паника, но проклятые католики быстро сообразили, что нас всего лишь горстка, и пошли в атаку. Мы стреляли, рубили саблями, скидывали камни, сходились врукопашную, но отбили атаку. А потом еще одну. И следующую. Наши силы таяли, все окрестные улицы были завалены трупами. Мы молились, богохульствовали и прощались друг с другом, не веря, что останемся в живых. В непрерывных боях прошло два дня, а на третий наконец подошел наш генерал и привел с собой две тысячи солдат. Воодушевленные, мы бросились вперед и захватили почти половину города. Однако чертовы имперцы тоже подтянули войска. Город был разрезан на две части, и ни нам, ни войскам императора вместе с горожанами не удавалось выдавить противника. Мы дрались за каждую улицу и каждый дом, но еще больше мы искали что поесть и выпить. По чести сказать, солдат с обеих сторон было так мало, а город так велик, что мы часто не знали, где находимся: еще на нашей территории или уже на вражеской. Но где бы мы ни были, горожане смотрели на нас с ненавистью, и немало наших пропало в этих узких улочках навсегда. Мы старались не восстанавливать против себя жителей захваченных кварталов и за едой, выпивкой и добычей отправлялись в еврейский квартал. Конечно, наши полковники грозили нам всеми карами, но когда уже много лет ты каждый день видишь смерть, порка не очень впечатляет... Забавно, что туда же наведывались и солдаты его католического величества... Там все и произошло. Голем... Вы слышали о големе? - Андреас оглядел слушателей. Все трое покачали головами.
- Чтобы как-то защититься, эти чертовы евреи сделали великана из глины, каким-то образом оживили его и заставили охранять квартал. Почти никто из наших солдат его не видел, только издали или в темноте, а те, кто повстречался с ним, уже ничего не могли рассказать, - я сам видел их раздавленные тела. Этот монстр до смерти сжимал людей в своих объятьях, разбивал головы, растаптывал поверженных. Он появлялся не всегда, даже редко, но в еврейском квартале нам приходилось быть начеку: огромный глиняный истукан мог оказаться где-то рядом. - Майор глубоко вздохнул. - Это произошло в октябре. Я помню, как Прагу заливали дожди. Город был по-прежнему разделен, но к нам подошли очередные подкрепления, и наш отряд отозвали на передышку. Однажды вечером мы решили, что давно не заходили в еврейский квартал. Мы собрались и незаметно вышли из лагеря. Нас было человек десять: я, мой брат Юхан, несколько шведов, немцев, англичан и чех-протестант. Чех хорошо знал город, и мы, не привлекая внимания, пробрались в самый центр Старого города. На окраинах квартала брать было нечего, и наши, и католики вынесли все, что смогли, а вот забраться в самое еврейское сердце мечтали многие. Наступила глубокая ночь. Мы выбрали дом побогаче, подергали ворота - они, конечно, были на засове - и запустили несколько человек через высокую ограду. Эти дураки не держат собак, считают их нечистыми. Что же, они за это поплатились... В общем, мы пробрались внутрь и стали шарить по комнатам. Мы не хотели никого убивать, ведь за такое могли и повесить, а просто решили прихватить что-нибудь ценное, если придется - припугнуть оружием обитателей и дать деру. Кто-то из наших пробрался на кухню за едой, впотьмах опрокинул посуду, и эти чертовы евреи полезли изо всех щелей. Мы затолкали всех, кого смогли, в подвал. Тех, кто пытался закричать, немного поколотили, нескольких самых ловких, кто хотел убежать, у запертых ворот поймали наши товарищи. Часть наших отправилась собирать добычу по комнатам, пара солдат остались у ворот на улицу, а мы с братом сторожили пленников. Юхан стоял сверху, у лестницы, ведущей в подвал. Я был внизу и внимательно смотрел, чтобы никто не вылез в оконца под потолком. В подвале было полно разного товара, но нам все эти ряды бочек, груды колес и столы, заваленные глиняной посудой, были ни к чему: много такого добра не унести, да и стоит оно недорого. Все евреи, мужчины, женщины и дети, жались в дальнем углу. Я сказал им, что нам не нужны их жизни, но они все болтали на своем странном диалекте немецкого. Вдруг один старик, по виду самый важный из них, воздел руки и начал о чем-то петь. Это нервировало меня, но не убивать же человека за песню. А потом... - Давно прошедшие события будто снова проходили перед глазами Андреаса. - Сначала раздался ужасный грохот и хлопнула входная дверь. Потом грохот повторился, уже ближе, грянул выстрел и раздались вопли моих товарищей. А вслед за этим я услышал тяжелые шаги. Это не были шаги человека - люди ходят, бегают, крадутся, и звук человеческих шагов все время разный, но шаги, которые я слышал... Они были размеренные, как тиканье часов, как вода, капающая из дыры в потолке. Не быстрые и не медленные - они были одинаковые. Звук этих шагов то приближался к подвалу, то затихал где-то на верхних этажах. Раз или два шаги останавливались, и в тот же миг раздавались глухие мощные удары или крик. Вопли моих друзей были все громче, и наконец мимо меня, размахивая руками, промчался чех. Как куница, в один прыжок, он взлетел на стол, кулаком выбил окошко под потолком, подтянулся и исчез в темноте. Следом за ним вниз по лестнице затопали остальные. Расшвыривая все на своем пути, все они неслись к окнам. Мой товарищ с мешком за спиной крикнул мне: "Он там, он пришел, спасайся" и помчался прочь. Я обернулся и увидел, что у лестницы, у самого входа в подвал, лежит мой брат. Видно, он споткнулся, когда бежал вниз, и сломал или подвернул ногу. Я бросился к нему и потащил к окнам. Шаги раздавались уже где-то совсем рядом, лестница затрещала, и я понял, что, даже если смогу быстро протолкнуть Юхана в окно, сам выбраться не успею. И я... Я бросил Юхана, а сам спрятался тут же, за рядом бочек. Он лежал совсем близко от меня, и я смотрел на него. Сам он глазами, расширившимися от ужаса, глядел вперед, на лестницу. Не прошло и полминуты, как огромная тень зависла над братом. Как кошка, я вскочил на бочку и прыгнул вверх и вперед. Надо мной возвышалась огромная коричневая фигура ростом в десять футов. В тот момент, когда я вцепился в мокрую глину головы, монстр сделал шаг вперед и всем весом наступил на моего брата. Я, как безумный, колотил рукояткой пистолета по голове чудовища, потом пистолет выпал, и я стал бить кулаком. Вдруг моя рука провалилась в какое-то углубление, от неожиданности я разжал кулак и схватил что-то мягкое. Выдернув руку, я понял, что держу какую-то бумажку. В тот же миг исполин замер, дернулся и рассыпался на части. Я упал прямо на брата. Вид его был ужасен: от груди осталось кровавое месиво. Весь в крови и пыли, я поднялся на ноги и оглянулся. Мои товарищи не оставили меня - в тот же миг трое или четверо из них спрыгнули вниз, подхватили меня и потащили к окну. Пробегая мимо евреев, один из них сделал быстрое движение рукой. Старик покачнулся и упал навзничь, на руки стоявших позади. После этого я потерял сознание.
Я пришел в себя только в лагере. Мне рассказали, что невероятной силы удар выбил ворота. Стоявшие на страже сразу побежали в дом предупредить остальных. Один немец и чех остались у двери, а другие разбежались по дому, чтобы собрать всех вместе. Когда гигант вырвал входную дверь, чех выстрелил из мушкета, а немец бросился вперед с саблей. Удивительно, но пуля не причинила вреда голему. Не снижая хода, чудовище схватило немецкого храбреца и, не обращая внимания на сыпавшиеся удары, прижало к себе. Тогда я и услышал те страшные крики сверху.
Монстр преследовал моих товарищей по всем комнатам, сгоняя их вниз, к своему хозяину. Потом нам стало ясно, что именно старик своим пением вызвал это ужасное создание. Один за другим пробегали оставшиеся целыми друзья мимо меня. Моему брату просто не повезло. И все же... - Андреас надолго умолк. - Я никогда не смогу забыть, как он смотрел туда, на вход в подвал... Я ведь испугался, что, спасая его, не успею спастись сам. Я просто испугался...
Все сидели, не в силах пошевелиться. Глубокая тьма окружала стол с четырьмя путниками, и только пламя нескольких почти догоревших свечей освещало их лица. Тишину нарушил басовитый голос нового спутника:
- Как послушаю, невеселые у вас истории. Ты, казак, поди свою уже рассказал?
Иван мрачно кивнул.
В нательной рубахе, с накинутым на плечи тулупом, незнакомец выглядел несуразно. Почесав короткую, на моряцкий манер стриженную бороду, он продолжил, сильно окая:
- Ну, во-главных, спасибо и поклон земной, что пропасть не дали, спасли. Если б лошадь не почуяла, где двор, так бы и ушел вверх по реке. Сейчас, поди, уже перед судией небесным отчет бы держал. Ну и спасибо, что от стола не отказали: люди тутошние меня не приимут... Да...
- И чего так, вы ж все тут заодно, это мы не тутошние, - с расстановкой сказал Иван.
- Ну да, тутошние. Или тамошние... - Незнакомец опять замолчал. Потом неспешно заговорил снова: - Тут не просто все. Опять же, спасибо вам. - Андреас и Иван отмахнулись, но подьячий внимательно слушал, подавшись вперед. - Зовут меня Аникей Симарин и живу я в этих краях сызмальства, а питает меня море. С ватагами промышляю морского зверя, свою долю по зиме в Вологду на торг вожу. Так и сейчас вез...
- А чего тогда со своими не увяжешься, вместе ехать проще, - подал голос подьячий.
- Я ж говорю, не приимут. Считают, я лишнего живу.
- Чего? - вытаращился казак.
- Да было дело. О седьмом годе уже. - Аникей опять поскреб бороду. - Отправились мы раз ватагой на Новую Землю, за моржом, зуб брать. Решили посевернее зайти, там и зверя поболе, и зуб мореный есть, самый дорогой, значит. Сели в коч, поплыли. А было нас тринадцать душ... Далеко забрались, аж за Маточкин Шар. Нашли место хорошее, коч вытащили, из плавника избушку сотворили, печурку, опять же, собрали. Начали мы зверя бить, из воды мореный зуб тягать, хорошо дело пошло. Да только уж слишком хорошо - месяц поработали, да и пора возвертаться было. Ан нет, зверя много, где уж тут остановиться. В общем, затянули мы, а тут и бури начались. На море волны в три сажени, снег мокрый стеной, а мы сидим в избе, топим без передыху, моржа едим и думаем, когда с севера лед придет. Когда лед придет, считай, мы покойники - побьет коч, утопнем. Льда дождаться и пешком дойти - тоже не выйдет, уж слишком далеко от людей забрались. Зимовать - припаса не взяли, на морже долго не продержишься. Немедля в путь отправиться - буря сразу коч перевернет, к Садко в гости пойдем. Нам бы три денька тихих, мы б под парусом да на веслах поднажали, а там уж не пропасть - вдоль берега, вдоль Печерского края, к Канину Носу выбрались бы. Но нет, ревет, метет... Мы уж молились-рядились, мужались-ругались, а все без толку. Снег таять перестал, по колено намело, да еще больше будет, а все море ревет, нет ходу. Чувствуем, отплавали свое. Был у нас один дед... Старик, да крепкий, что дуб мореный. Говорит, значит, так и так, коль бабу снежную не позовем, все тут и останемся. Позовем бабу - может, и спасемся. Вот так вот...
- Какую бабу? - удивленно спросил Андреас. Диалект северянина было трудно разобрать, и непонятно, причем тут снеговики.
- Снежную. Есть у нас такое поверье... Если в снегу гибнешь, если вьюга или шторм велик, а отправляться надо, бабу снежную позвать можно. И добровольца к ней встречь отправить, женихом, значит. Баба смилостивится и отпустит остальных.
- А этот, жених? - с округлившимися глазами пробормотал Иван.
- А жених с бабой останется, - коротко ответил Аникей. - В общем, решили звать. Щепку тянули, чтоб никто лихом не поминал. Ну и выпало... мне. Старик заговор прочитал, за дверь меня проводили и в спину перекрестили. - Аникей надолго задумался. Потом продолжил: - Да только вернулся я. И не спрашивайте, а вернулся. В Койде ватажников своих встретил. Те сначала не поверили, а потом поняли, что лишнего живу. С тех пор и бегут все меня. Жена с детьми обратно к своим ушла. Соседи стороной обходят, говорить боятся. В ватагу только чужую, незнакомую прийти могу, да и то на сезон лишь. Так и живу, живой для себя, а для других как бы и нет. Вроде и радоваться надо, а тоска ведь. - Северянин медленно оглядел всех сидящих. - Тоска, понимаете?
Помор замолчал. Молчали и все остальные. Огонек последней свечи, щелкая и подергиваясь, освещал лица собеседников. В зале стояла полная тишина: все постояльцы и прислуга спали в своих закутах, ни лошадиное ржание, не треск печей, ни вой ветра не нарушали глубокий покой окружающего мрака. Все звуки, все цвета исчезли. Андреасу на миг показалось, что за пределами света этой последней свечи и нет ничего: полная тьма поглотила весь мир, и все, что осталось на свете, - это четверо путников за столом. "Почему мы, четверо незнакомых людей, оказались этой бесконечной ночью именно здесь? Что привело нас сюда? Почему именно мы?"
И в этот миг подьячий с перекошенным от страха лицом поднял руку, показывая куда-то вдаль, за спину помора. Андреас, Иван и Аникей обернулись. Из темноты в круг света медленно вошел длиннобородый старик. Потом татарка. Огромная баба. Юхан.
Огонек свечи дернулся и погас.
Филон Джеджалий - один из ближайших сподвижников гетмана Богдана Хмельницкого.
1648 год по григорианскому календарю.
Павлюк, Острянин, Гуня - предводители крестьянско-казацких восстаний на Украине в начале XVII века.