Я люблю рисовать. Правда, правильнее будет сказать - срисовывать и перерисовывать.
Беру, например, картинку из художественной книги или учебника и перерисовываю в свой блокнот. Есть у меня такой блокнот с гладкими белыми листочками, на которых так и хочется что-нибудь накалякать. Конечно, легче всего перерисовывать по квадратикам. Разобьешь рисунок на квадраты и ведешь линии. Тут главное не перепутать квадратик, а то получится, что вместо ноги у человека "вырастит" какой-нибудь хвост от бегущей рядом собаки. По квадратикам, вообще-то рисовать, как говорит мой одноклассник Димка, каждый дурак сумеет. Дураком, понятно, быть не хочется, да и лень квадратики разбивать - поэтому в основном рисую без них. Получается иногда тоже смешно, как в кривом зеркале. Еще у меня, это уже мама замечает, с масштабом не всегда хорошо. Головы выходят большие, а туловище маленькое.
В последнее время больше всего мне нравится рисовать древнеримских воинов и гладиаторов из "Истории древнего мира". Люблю выписывать щиты, копья и мечи. Я даже кошек и собак с латами рисую.. Они ведь тоже должны быть защищены от плохих людей. Спартак у меня здорово вышел - как он с мечом и щитом выходит на гладиаторскую арену. Мама, когда увидела рисунок, то даже сказала, что я почти как настоящий художник.
Но Спартак это уже пройденный этап. Это когда было. Давно. А сейчас мы проходим Парижскую коммуну. Вот это были герои. Как они сражались на баррикадах - просто дух захватывает. Из-за Парижской коммуны и вышла у меня эта история.
Случилось все на уроке химии. Ведет химию Валентина Сергеевна. Вообще то неплохая училка: красивая, волосы русые с большим пучком сзади, еще очки у нее очень изящные - с тонкой серебристой оправой. Домашние задания по химии я написал, и сидел спокойно, пока Валентина Сергеевна выговаривала тем, кто не сделал. А чтобы не скучать, я вырвал листочек из черновой тетради и перерисовывал интересную картинку из учебника по истории.
На картинке было изображено как коммунары, стоя за баррикадой, стреляют в наступающих контрреволюционеров. И надпись под картинкой была соответствующая : "По войскам диктатора Тьера - пли!" И что мне взбрело в голову - до сих пор не понимаю, но вместо Тьера я поставил Хрущева, и вышло: "По войскам диктатора Хрущева - пли!" Скорее всего, я вспомнил, как вчера вечером папа маме рассказывал, что в Новочеркасске расстреляли рабочих. Но про диктатора он ничего не говорил - да и, причем здесь диктатор. Наоборот, папа, как говорит мама, на Хрущева молится, то есть если сказать по нормальному, то очень его хвалит, что он разоблачил культ личности и колхозникам паспорта отдал.
Картинка у меня получалась качественная, и я совсем забыл про учительницу, старательно дорисовывая мундиры гвардейцев Тьера. Вдруг что-то как кольнет меня в спину. Я чуть было не вскрикнул - так больно было. Оборачиваюсь - Витька Никулин как-то странно смотрит на меня и еще к тому же подмигивает. Вот, думаю, шутник, какой нашелся - чуть мне спину карандашом не продырявил. И только я собрался по Витькиной пустой голове книжкой стукнуть, как слышу над собой спокойный и очень тихий голос Валентины Сергеевны ( она когда сердится то нарочно говорит очень спокойно): "Ты чем это на уроке занимаешься?" Так это Витька меня так предупреждал об опасности, вот малохольный, не мог заранее шепнуть.
А Валентине Сергеевне мало, что я с перепугу книжку и свою картинку на пол уронил. Она еще спокойнее так продолжает: "Давай сюда свою писульку. Я директору покажу, чем ты на уроках химии занимаешься". Как бы не так! Чтобы меня из-за какой-то картинки еще к директору вызывали! Я - раз... и порвал свою историческую работу, а порванные листочки на парту положил - смотрите, мол, уважаемая Валентина Сергеевна. А она побледнела, но ничего не сказала, а только порванные листочки зачем то собрала и в классный журнал положила. Ну, думаю, делать тебе нечего - макулатуру собирать. Эх, не догадывался я, что моя личная история с этого момента только начиналась.
Я то думал, что порвал картинку - и все закончилось. Не тут-то было. Только закончился последний урок, а мы как раз на моей любимой литературе проходили "Горе от ума", как заглядывает в класс наш завуч и сообщает, что меня вызывают к директору школы. Я еще иду по коридору и гадаю, что про меня Валентина Сергеевна наговорила, что меня вызывают. Ничего ведь особенного не было: никого я не бил, ни с кем не разговаривал, по химии у меня твердая четверка. Вообще, ни о чем таком я не догадывался, что дальше произошло.
Захожу в директорский кабинет. Сидит наш директор - Мельник Степан Андреевич, здоровый такой мужик, черноволосый, с бровями как веники, в нашем классе он физику преподает. Вот где тишина, когда его уроки! Степан Андреевич только посмотрит на тебя и уже мороз по коже. Как моя мама говорит - "серьезный мужчина".
Так вот - сидит директор за столом один и перед ним мой листочек с картинкой из учебника истории. Оказывается, Валентина Сергеевна мои обрывки не только подобрала, но и склеила в целую картинку. Как она догадалась, куда что клеить? Жалко, конечно, что обрывки оказались слишком крупные. Если бы я тогда порвал их помельче или бы съел. Вот это был бы номер! Как в кино про шпионов.
- Так ты Коваленко выходит скрытый враг, - говорит директор,- и вредитель. Не зря тебе так Есенин нравится. Вон по случаю юбилея про него какую хвалебную статью написал. А ведь он тоже скрытым врагом народа был и если бы он не сам повесился, то потом его бы наши все равно расстреляли за контру.
Это я недавно в нашем стенном "Пионере" про Есенина статью написал. Всем, между прочим, понравилось. Так Есенин же классный поэт- певец России и революции. Мы его в прошлом году проходили. И никакой он не контра, а настоящий патриот и гений. Он и про Ленина писал. "Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь, согнувшись под метелью белой..." Нет, это, конечно, не про Ленина, но все равно красиво.
- Я пока ходу не даю твоим художествам, - продолжает гнуть свою линию Степан Андреевич, - а завтра жду у себя твоих родителей. Хотя говорят, что яблоко от яблони недалеко падает. Короче, завтра посмотрим, что у тебя за семья и чем вы все там дышите. Можешь идти.
Честно говоря, не очень то я мог после этого идти - ноги просто не передвигались. Еле доплелся домой - что теперь будет? Больше всего я боялся папу. Он нас с сестренкой никогда пальцем не тронул, но иногда было видно, что папа еле сдерживается. Один раз таки не сдержался и так больно взял меня за ухо, что даже теперь, когда это вспомнил, ухо зачесалось. Но я на него за это не обиделся потому, что сам довел - вдруг двойку по геометрии схлопотал, а перед этим папе говорил, что все выучил и поэтому спокойно вечером читаю. Но впрочем, кто бы на моем месте не соврал бы - я только на вечер взял почитать у Петьки рассказы Стругацких "Путь на Амальтею". А тут на следующий день как нарочно вызвали к доске. Раиса Степановна так разволновалась, что ее лучший ученик ничего не знает, что тут же влепила в дневник огромную красную двойку. Но, конечно, по сравнению с сегодняшним случаем это ландыши.
Мама сразу по моему виду догадалась, что случилось что-то плохое. Пришлось ей все сразу рассказать во всех деталях. Ну, мама всегда за меня заступается, когда чужие обижают, и поэтому я даже немного сгустил краски - пусть почувствует каково мне без вины быть виноватому. Но тут я маму не узнал. Она вдруг как заорет: "Дурак! Ты что хочешь, чтобы нас всех посадили! Я им отца не отдам! Лучше ты в тюрьму иди, если такой умный". И после этого убежала в спальню и дверь за собой закрыла. Слышу, что ревет там белугой. Я, конечно, обиделся, что мама хочет вместо папы меня в тюрьму послать, но все - равно маму жалко, попытался зайти в спальню, но мама мне чуть нос не прищемила - так дверью хлопнула.
Так мы и дожидались папу: я в своей комнате, а мама - в своей. Когда он пришел, то мне пришлось снова все рассказывать. Только на этот раз я ничего не сочинял - понял, что и без этого история неприятная. А папа, как это ни странно, воспринял все молча, без криков. Наоборот он маму стал успокаивать, что все не так страшно: " Ведь ежу понятно, что ребенок все сделал по глупости. Просто детская шалость. Конечно, пора ему и повзрослеть, но сейчас поколение такое, инфантильное".
На следующее утро по дороге в школу папа молчал, и от этого было еще хуже. Только перед самым директорским кабинетом он вдруг, с каким то непонятным интересом так на меня посмотрел, улыбнулся и сказал: "Не бойся Вовка. Никогда не бойся. Прорвемся".
Директор смотрел на нас с папкой тоже как-то странно, будто изучал и ждал чего-то. Папа поздоровался и молча стоял перед массивным директорским столом. Так они какое-то время друг друга молча изучали, оценивали, наверное, кто слабее. Мой папа тоже высокий и широкоплечий мужчина. Он раньше, когда служил в армии, боксом занимался. А я вот к моему большому огорчению ростом пошел в маму.
Смотрели они с директором друг на друга долго и упорно, как боксеры перед рингом. Ну, папу не пересмотришь. - Я пробовал, и не разу не получилось. Он так смотрит, что, кажется, оценивает расстояние до твоей челюсти. Директор, конечно, первый не выдержал и отвел взгляд.
- Ну что, - сказал он хмуро, - плохо вы, товарищ Коваленко, воспитали своего сына. Или может быть, вы сами его такому научили?
- Какому такому?
- А, так вы ничего не знаете, - вдруг оживился директор. - Тогда нужно, товарищ, искать того тайного врага народа, который нашего советского школьника и вашего сына, между прочим, научил такие картинки рисовать.
А папа продолжает так смотреть на Степана Андреевича, будто ну ничегошеньки не понимает. Даже я поначалу подумал, что он вдруг забыл все, что я об этом рассказывал... или не понял. Это я уже потом докумекал, что в папе умер великий артист
Ничего, - говорит папа, - не понимаю. Что он там натворил, мой балбес.
- А вот, - показывает директор мой злополучный склеенный листик.- Полюбуйтесь.
- Ничего не разберу, - что это за произведение Репина такое, - присматривается к картинке папа, и неожиданно легко перегибаясь через широкий директорский стол, берет из рук оторопелого директора листочек, рассматривает его внимательно, складывает в четыре раза и кладет в нагрудный карман пиджака.
- Не волнуйтесь, товарищ директор, дома я с этим художником-вредителем разберусь.
Степан Андреевич потерял дар речи и с трудом промычал, что-то типа "верните документ". А папа уже в дверях широко улыбнулся и похлопал по нагрудному карману: "Не волнуйтесь, товарищ директор, документ сохраним в целости и сохранности. До свидания". Директор только, как рыба, попавшая на берег из воды, широко раскрывал рот, но не мог больше ничего из себя выдавить.
К этой истории мы в семье больше не возвращались. Папка меня так и не поругал, как следует, а маме, наверное, было неудобно вспоминать, что она мне сгоряча кричала. С Валентиной Сергеевной мы с тех пор стараемся друг с другом не встречаться, но в нашей небольшой школе это не так легко сделать. Директор вскоре после случившегося вдруг ушел из школы. Недавно я услышал, что у него крупные неприятности. - Будто бы узнали, что он в войну служил полицаем. А я с тех пор потерял всякую охоту перерисовывать картинки. Ну, как отрезало. Я теперь больше натюрморты рисую.