Двери закрываются, замыкая круг в круге, альфу в омеге, а ключ в замке.
Он любит спать днем. Но там, где он спит, неясно, каким именно путем в небе проходит солнце. Там - черное небо, стены за стенами и футляр в футляре. Там - ядовитая зелень, мертвенный свет и сани, которые никогда не вспорют полозьями снег очередной зимы.
Он восковой человек, и почему-то не помнит, как его зовут. Зато помнит то, что ему много-много лет, и то, что днем нужно спать в застекленной комнате, похожей на нарядный кукольный дом.
Он спит сидя, потому что так повелось. Спит, запрокинув голову в мертвых волосах. Почему, он не может вспомнить. Когда нужно спать, он сидит в глубоком кресле, обитом липким бархатом, и, откинувшись назад спинку, кладет онемевшие руки на подлокотники. Может случиться, что он спит сидя из-за своей деревянной спины. Или потому, что ему надо нравиться смазанным теням по ту сторону.
Стекла?
Он смотрит туда, не отводя схваченных испугом глаз. С бесконечным удивлением.
Когда снаружи начинает веять волглым ноздреватым снегом и полночью, он просыпается. Не всегда - только если где-то далеко светит луна, похожая на круглую дырку в небе. Только если там, снаружи, уже осень. Иначе никак нельзя.
Он очень скучает по ком-то, но по ком - не может вспомнить.
И потому вскидывает руку в немом приветствии - в звенящую пустоту. Когда-то давно он умел это чаще и лучше. Теперь разучился. Позабыл. И его восковые пальцы сведены смертной судорогой.
Он поднимается со скрипом, потому что его деревянные суставы затекли от сидения на одном месте. Выпрямляется, вздернутый невидимым шарниром. Там, где красное, зеленое и золотое, щемящее в старом деревянном каркасе. И шахматная доска пола. Он идет по ней - покряхтывая, поскрипывая и медленно переставляя деревянные ноги в белых чулках.
Стук. Стук. Стук. Старые, с пряжками, башмаки стучат по полу, и в пожухлой от пыли тишине кажется, что это тяжелый кузнецкий молот опускается на наковальню. Восковой человек подволакивает негнущиеся ноги, размазывая шаг, и время от времени утыкается бледным пятном круглого лица в покатые стены узких коридоров. Стук! Его откидывает от стен, и он вспоминает, куда нужно идти.
Стук. Стук. Стук.
Слышишь?
Когда он заворачивает за угол, кидая длинные нескладные ноги, его рука в рукаве голубого кафтана ломается назад. Это его правая рука, когда-то он умел ею взмахивать в немом приветствии. Теперь разучился. Позабыл. А его пальцы остались такими, как прежде, а какими они были до того, он забыл.
Когда приходит луна, похожая на дырку, прорезанную в небе, он понимает, что когда-то закрыл глаза, а потом уже никогда больше их не закрывал. У него стеклянные карие глаза под мертвыми ресницами и щекастая восковая маска вместо лица.
И стук, стук, стук.
У него есть собаки. Их две. Они отмирают с хрустом сухих жил. Облезлая шерсть похожа на паршу и на полузабытое месиво снега с грязью. Восковой человек идет туда, где давным-давно стоит уснувший токарный станок, похожий на орудие пытки. Там, на скользком полу, устланном веселой шахматной плиткой, собаки резвятся без лая. Их породу невозможно различить. Когда они сталкиваются заскорузлыми боками, из них сыплется труха, и восковой человек с трудом поворачивает мертвую маску лица им вслед.
В нем шуршит и повизгивает деревянное тело. И он знает, что это, потому что на нем - мертвые волосы, те самые. Он приходит туда, где ему необходимо работать. Тут - голубое, как его кафтан, и белое, как его чулки. Тут он очень скучает по ком-то, а по ком - никак не может вспомнить. Только чужие бледные пальцы, между которыми проходят пряди волос. Живых.
И потому он без конца переставляет вещи - свои. В темноте. Туда и обратно, и снова, сжимая запястьями, потому что пальцы у него - стылые от воска и не гнутся. А окосевшие от смерти чучела собак путаются у него в деревянных ногах и глухо колотятся пустыми брюхами, заваливаясь набок.
Они слепы мутными глазами. И скалят желтые клыки потому, что у них рассохлись губы.
Восковой человек работает, потому что единственное, что он еще помнит - ему непременно надо работать. А если кто-то будет мешать, он станет бить его руками а затем палкой, и выковыряет глаза, как устерсы из ракушек.
Чтоб неповадно было впредь.
Он помнит то, что работал. А потом - стук, стук, стук, тишина. Он не может вспомнить имя, которое ему когда-то дали. Но когда ему этого хочется, в раздутом животе начинает хрипеть и скрипеть, и внутри загорается камень.
Пора уходить. Пора спать. Чтобы сон был черный и вязкий, как смола. С доков.
Он идет, стукаясь в стены и мерно шаркая ногами. Возвращается и со стуком падает в кресло. Его руки обвисают, а ноги бессильно вытягиваются.
Где-то по ту сторону быструю темную реку марает пурпурный рассвет.
По эту сторону тишина давит сверху черным матовым небом, видным сквозь оконные решетки и бликующие жидкие стекла. Восковой человек снит высокими крылатыми кораблями и холодными пальцами, шевелящими живые волосы.