Фон-Ландзеер Генрих : другие произведения.

Virtus quoque

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ну что сказать? Небольшое исследование о медицине былой эпохи, доблести и немножко ностальгии...

Virtus quoque

  

Чете Крамаренко с искренней признательностью.

   - Конечно, многие применяемые нами лекарства, полученные за последнюю сотню лет, значительно изменили к лучшему ход лечения, но хорошему врачу нельзя ни на минуту забывать, что в своей основе все эти препараты суть яды, и лауданум не представляет исключения.
   Этьенн де ля Гард опустил подбородок на скрещенные пальцы; сегодня доктор был мрачнее обычного, и его собеседник был немало озадачен. Как правило, во время воскресного обеда мэтр рассказывал примечательные случаи из практики, бывшие неоценимым подспорьем для молодого интерна "Отель-Дье", но в этот раз Фелисьену рассчитывать, очевидно, было не на что.
   - Вы хотите сказать, что использование подобных лаудануму веществ неоправдано? - удивился юноша. Мсье де ля Гард, поджарый аристократичный арденнец, начинающий седеть, ответил не сразу. Он некоторое время смотрел на чашку дымящегося шоколада, отражающие скупой дневной свет серебряные бока сахарницы, поглаживая ножку бокала.
   - Я не утверждаю этого с уверенностью, друг мой, ибо видел достаточно случаев благотворного воздействия опиума на течение болезни... Но я бы не сомневался в его полезности, если б не случаи, демонстрирующие ту внутреннюю силу страдающего организма, которую душит лауданум. Надо сказать, впрочем, что за тридцать лет работы с такими вариантами я сталкивался раза три... особенно врезался в память первый, что неудивительно. Странно... я помню все до мелочей, хотя история эта случилась лет тридцать пять назад, если не больше.
   Фелисьен нервным жестом поправил волосы; их каштановый цвет казался еще темнее на белизне высокого крахмального воротника; поймав заинтригованный взгляд, мэтр внутренне усмехнулся. Красивый малый был лучшим учеником де ля Гарда - отличаясь не только знаниями, но и трепетным отношением к пациентам, самоотверженностью и впечатлительностью. Только он был вхож в дом наставника, присутствовал на обедах и праздничных вечерах - но никогда не использовал привилегии в корыстных целях. Честность входила в число наиболее ценимых взыскательным врачом добродетелей.
   - Да, тогда я был Вашим ровесником, только что оперившимся интерном Ecole Normale, правда с наставником мне не повезло. Сейчас даже мои однокашники навряд ли вспомнят Гастона Серо, настолько непримечательной была эта личность. Бесконечно самоуверенный, ограниченный и мелочный тип, он олицетворял тип стервятника, выжимающего последние деньги из больных. При этом он отличался редкой неспособностью ставить диагнозы и продолжал лечить по старинке, солями металлов и минеральными соединениями.
   - И подобная дикость держалась еще в 20-е годы? - поднял бровь Фелисьен. - Как странно... с тех пор, как Вирхов облагодетельствовал медицину целлюлярной патологией, не верится, что всего поколение назад и лучшие умы бились в замкнутом круге, между асафетидой и йодом...
   - И гомеопатией, - улыбнулся врач. - Но всему свое время, друг мой, и если я начну развивать предложенную Вами тему, то боюсь чересчур далеко уйти от предмета моего рассказа.
   Именно тогда лауданум с триумфом вошел в фармакопею, и мэтры лечили им как заразные болезни, так и сердечные, нервные и психические заболевания, усматривая в нем чуть ли не новый эликсир. Мэтр Серо, разумеется, принял новинку в штыки - неудивительно, что я стал ее горячим апологетом.
   Опробовать чудодейственное средство мне довелось довольно скоро, когда после невыразимо нудного предисловия наставник поручил мне первого пациента. Вы можете представить мое смущение, когда я увидел человека лишь на пару лет старше меня самого. Он происходил из хорошей семьи, и во избежание лишних расспросов, я буду называть его Андре - это имя не хуже других. Вы можете осудить меня за излишнюю щепетильность, но врач всегда обязан блюсти в первую очередь интересы больного.
   Знаете, Фелисьен... я никогда не забуду его взгляд. Такое выражение встречается разве что у статуй Сен-Шапеля - кристальная гордость, и вместе с нею, спокойная нежность. И сосредоточенность, стремящаяся охватить любую мелочь, впитать все оттенки непрестанно меняющейся картины. Тогда я был гораздо более мечтательным, и одухотворенное благородство Андре волновало меня не меньше тех жалких условий, в которых он обитал. Третьесортная комнатка доходного дома была просто отвратительной - крохотная, сырая и холодная. Топить там никто не топил, а зима выдалась по-настоящему жестокой, с обильными снегопадами и продолжительными морозами.
   У Андре было заражение крови. Вы знаете, что даже сейчас, после появления всевозможных сывороток, ни один врач не поручится за жизнь пациента, хотя, говорят, какой-то русский вроде бы применил новое лекарство из плесени... В пору моей юности сепсис был смертельным приговором, и мне невыносимо жгла душу мысль об обреченности Андре.
   Причиной болезни был инфицированный абсцесс позвоночника, доставлявший невыносимые боли; тогда я начал давать бедняге лауданум, чтобы хоть как-то облегчить его участь. Слишком хорошо помню проведенные у постели Андре вечера, в зыбком свете дешевых свечей комнатка еще сильнее съеживалась, сквозняк пробирался через развинченные ставни, а тени плясали на стенах и потолке чудовищную сарабанду. Это ощущение безнадежности отлично передает "Tristia" Берлиоза...
   Мы подолгу, допоздна беседовали; несмотря на молодость, Андре отличался обширными знаниями и зрелостью суждений; по его собственному признанию, перенесенные несчастья закалили ум, но истерзали душу. Хотя наши отношения довольно скоро утратили официальную сухость, я понимал, что он никогда не откроет мне подлинной истории своей жизни, и довольствовался беседами на общие темы. Хотя... в устах Андре даже банальности наполнялись новым смыслом, словно солнечный луч выхватывал из тумана сверкающие шпили собора.
   К сожалению, большую часть времени отнимала у меня работа в клинике: Серо сделал меня своим ассистентом, сложив большую часть обязанностей; тем не менее, я каждый вечер бывал у Андре, порой чуть не валясь от усталости. Минувший день порою был очень тяжелым для него, и когда я видел, что он, печальный и упавший духом, измученный борьбой со смертельной болезнью, в беседе со мною хоть на краткое время забывает о грызущих болях, то откладывал уход насколько возможно, не желая оставлять его одного на пороге бессонной ночи. Правда, однажды Серо настолько вымотал меня бесчисленными поручениями по больнице, что я не нашел в себе сил приехать к Андре. Следующим вечером он заметил мне это, и поскольку я стал извиняться, он с улыбкой остановил поток покаянного красноречия и сказал, что не держал и мысли об упреке. "Что касается меня, - тихо проговорил он, - единственное, чего мне бы хотелось, это подольше задержаться здесь, чтобы иметь удовольствие общаться с Вами, Этьенн". Можете представить, Фелисьен, мои чувства - чувства одинокого, робкого и замкнутого юнца, которому предлагал дружбу столь замечательный человек. Иногда я думаю - а знал ли он вообще о благоговении, которое я перед ним испытывал? Скромность его была исключительной, и иногда, если в изъявлении восхищения я заходил слишком далеко, Андре приподнимал ладонь, произнося: "Ваш пыл поистине заслуживает лучшего адресата, mon ami".
   Хотя я делал все возможное, все, что позволяла наша несовершенная медицина, состояние моего друга (за время болезни нас связала поистине духовная симпатия) ухудшалось, хотя самообладание он сохранял просто изумительное. Здесь и берет начало та история, что напрочь изменила мое мнение о силе опиума.
   Боли Андре испытывал практически нестерпимые, и видя его молчаливое мученичество, я предложил увеличить дозу лекарства. В ответ он лишь улыбнулся прежней ласковой улыбкой.
   - Я не вижу смысла... в этом, - прошептал он, хотя на лбу выступили крупные капли пота, а зрачки расширились до предела.
   - Это облегчит Ваши муки, - отвечал я.
   - Лишь на время, mon ami. Только на время. Ваше снадобье скует мой дух, подарив ему мечту об Эдеме, и когда действие кончится, мне придется пить лауданум снова, страшась возвращения боли? Нет уж, пусть она все время будет рядом - тогда можно притерпеться...
   Он не верил иллюзиям забытья, что дарит опиум, предпочитая встречать огненные волны страдания с поднятым забралом, в честном бою. И находил силы подбадривать меня, хотя методы лечения, что я вынужден был применять, были не менее мучительными, чем сама болезнь.
   Мне потребовалось вырезать абсцесс, разъедавший тело позвонка; Андре вообще отказался от приема наркотика в день операции.
   - Но как же Вы перенесете эту процедуру, друг мой?
   - Все будет хорошо... я только хотел бы просить Вас об одной услуге.
   Этот удивительный человек велел поставить постель изголовьем к зеркалу, и пока я делал свое дело, Андре наблюдал за операцией, приподнявшись на локтях. Из-за большой сложности операция заняла целых десять минут, в течение которых он не издал ни звука.
   Через пару дней я застал его за обдумыванием устройства гроба: чувство поражения овладевало его существом. Страшная усталость застыла в глазах, состарив лицо неуловимым выражением. Он все так же отказывался от опиума, но я видел, чего это стоило.
   - У Вашего лауданума есть возможность усыпить меня... И сила не дать мне проснуться.
   Хотя я по привычке возражал, что опиум позволит выспаться и отдохнуть, откуда-то пришло понимание правоты Андре; столь незаурядная личность не нуждалась в средстве, необходимом более слабым натурам.
   Мне казалось, что он мог бы победить и болезнь, если б захотел, но стремление к жизни угасло в Андре. Да и ради чего, по большому счету, ему было оставаться дальше в комнатушке, оклеенной серыми обоями? Андре не был бы самим собою, если б не продолжал подшучивать над изнуряющими муками - даже умирая.
   - Я слишком поздно понял, что боль портит; - сказал он мне, когда я собрался уходить, - и этого рода испорченности нужно тем более опасаться, что тот, кто стонет под ударами, имеет сильнейшее чувство своей невиновности. Учтите это в дальнейшей практике, доктор!
   Я обернулся: Андре лежал, опираясь на руку и склонив голову набок; волосы темною волною разметались по плечам, а на бледных губах играла полуулыбка. Именно таким я запомнил своего друга.
   На следующий день он умер. Откуда-то возникшие "доброжелатели" не пустили меня попрощаться с ним, и в рекордные сроки оставили в квартире только голые стены. Я жалею, что из-за природной застенчивости неизменно отказывался от подарков, которые настойчиво предлагал Андре. Впрочем, самый главный подарок он все же заставил меня взять - это знание. Знание, что в мире существуют столь великолепные творения Бога. Помните, у Дикинсон:

Конечен проигрыш - дерзанье бесконечно.

Один Корабль красуется в порту -

Но сколько доблестных сокрушено Созданий

Им не взлететь с волной на высоту.

   Он резко отставил непочатый бокал и перевел взгляд на пылающее чрево камина. Фелисьен молчал, не стирая слез, сверкающих на ресницах.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"