Рыжее желание покаяться на костре поквитаться врозь когда волос достанет пламя от дурацких вопросов побреется визг, кому лень стоять упрется в кость коленями в тротуарный камень, покроется печными бликами личико смерда с бодуна бескорыстное честное слабое, короткостриженый кричит спеет в огне, поспевает просто со школы понятно с первого класса со столба с кучи хвороста со своего этажа над костром из сухого окраса стен спального шеста с гримасами бесшумного смысла скрытого за стеклопакет прячется кто-то влез в петлю и так и ахнул. ничего себе номер вешаться когда вешенки кусают твое пламя промокшими клювами так и посвистывают над грузчиками унизавшими петли реки. погода падших с вешалок в шкафах излюбленных платьев поглаженных лысин детей из трудовых книжек цитатами слетевших с петель, безрукая падшая погода по-своему оставленных людей на улицах под притолокой в положенном ветру конце барочные младенцы брошены на самом торце. важно не просить их ожить, положенных стенам положенных ветру в конце. Капай!
Приближается новое море как в урожайный год теплое ищущее меня на рыбах на корточках на качествах качаться звезд на косах девичьих и гривах конских на коже детей на берегу крита настоящего на ногах на задних лапах прямоходящего у человека в учебнике версия обезьяны предка черная по белому, на дыбы поднятым и говорящим матом ищущее меня повсюду в себе и на поверхности протянулось вверх видно вскинутую гладь видно что теперь ему известно где меня взять торопится и тянется море вперед к востоку ни облака ни конца у него ни края, приближается синее море сразу. Кап. я капля. воздух висит не шелохнется за шиворотом у тебя за шиворотом воздух похолодел как мышь в ловушке коченеет воздуха висельник застыл за шкирку отмененный ноябрьский снег оттаскали пихали между собой солдаты срочники все в шинелях как сродники катаются по льду под Богом бездари.
Прошу, там опускается со слухом смежный снег, там лес содержится и в сумерках созрела соль, которую лось лижет близорукий из воздуха известную как корм, как ночь в ключицах у него немеет течь половины крови с кирпичный дом красной и ровной на многолетние стены с ножа на бал артериальные, между смежными снегом и слухом лижет соль в сумерках думает стихи созрели в воздухе словно ели не росли из земли а стыли сами, словно его содержали как лес без причины и мысли вместе со снегом спускали медленно нежно ниже и ниже к земле. так пойди получи теплую вторую половину крови твоего пути тогда своды стают. тогда полиняют пики, будут потушены ситцем места скопления людей лишатся окрика и свиста наглых запасных знамен. кому-то умирать вторично второй раз словно по просьбе по слезному прошению может быть даже из-за мольбы. прошу, без рвами выровненных трупов ноги находят загляденье под стать ограде неба плечистый песок, седой совсем мертвый сука не спариваться больше не врать не рвется. прости, под простынями спят простолюдины пол луны их пол паркетный пол мужской и женский, раз мы вместе оказались здесь надо дружить, надо тужить и не тужить, посуда под постелями пуста и безмятежна заоблачная трасса. посмеялись смехачи и сузились. антон открыл рот и подробно подстригся заставив себя замолчать. поднялся и заплакал стоя. постоял, осекся и отпустил волосы. посмотрел в стороны и сел лысея. антон опять открыл было рот но заставил себя причесаться насовсем. на полу стою стакан. поднимают выливают убирают. показалось. на полу стою стакан.
Не конник в саду скачет а листва летит. намоли мне меда в душу без сытых волков и целых овец на пригорок дай день. денег не будет, сказали мне, что ты делаешь? медитирую и читаю мантры. мастурбируешь и читаешь маты? повтори. подошел, радуясь. мы не расслышали. повтори. поулыбайся с простолюдином губами потянись с удовольствием утрене широко, поговори рот в рот паром здесь и за уралом мы слишком смешно сморщились и хохоток трясет пупы под тулупами меняет меня на смех сволота. пупырчатые граждане расходитесь пожалуйста, здесь нет ничего интересного. не конник нам машет а листва казнится. очищенный птичками грузчик из пятерочки был мелодично сердечным человеком через раз, с него капали цветочки капали ласточки набегами чужими накренами сходили ливни внове сыпалась носом витражная кровь сосала концы усов сталина его гнилая рана использованная очень как дырка засохла, вот и теперь птички червячки и лучики очистили косточки доброго мальчика почемучку в понедельник некрещеный поперхнулся патокой в составе баночного пива только дрянь и кипяченая вода милая ему далеко сердцу без любви нелегко вот и режется в глазах стеклянная лампа под потолком проспекта пасется снег.
Вот и не конник нам скачет а суп горит. сталина нам бы сталина сосать концы его усов, и сыпаться бы посыпаться сталиным нюхать его порошок. дилер спайса джугашвили дает показания в камере за краем ночи, на сделке с почемучкой погорел растяпа, взяли в кафе блюз обоих датыми за греческим салатом с водкой пел им губин, брынзу и боль на блюдце просили из буфета достать и дать им подергать. ха, эта поставка не первая и почемучка впервые ответит сам. банда половинок ляжет под нож суда, опг любименький человечек заговорила под пытками, многовековая история на миллиарды пожизненных сроков не закончится пока применяются пытки. итак, джугашвили и почемучка из "банды половинок" часть социального синдиката планеты "любименький человечек". попросят повторить промолчи.
Он шел по городу в одних котах на молнии наслаждаясь маршрутными такси. рейсами социального транспорта наслаждаясь, отдельно взятыми станциями метро пугаясь, путаясь одними ногами в других по пах, пялясь струясь не скрывая крайнюю страсть. задержавшихся мамочек в черные колодцы меряют за ноги за руки между ягодиц сначала палец потом поедем домой сначала язык к тебе потом застегнем лиф, изгладим проход под кожу ширнемся подъездом под окна залезем сунемся под кипяченые стекла. темно и точно тебе в переулок нашептал дворник пока ты шла остановил и подул в ухо облетевшей осиной, показал мокрый палец между ягодиц, осунулся и октябрь на исходе. О этот язык двора касается как корень имбиря и трется очищенный ленин осенью от ланской лоснящимися штанами шагает в зимний положить в пол лицом царя и кусается за ус сталин тебе в трусы лезет толстая кора обрезанного стоящим ствола очень смуглого дерева сильно в смоле из своего конца, сорока выбивает парк панически крича и вот мы прервали косые хлыстья дождя об дома об трубы об темена навыворот вся чешуя и доски оторвались от срама от голыша. стыд не лечи, заметно что ты ненависть. заходи чутче пляши пой красться не бойся в близости смоги меня, смори мою грудь сотканной зимой щекой, мне не плати ничем. в расчете на пустырь после оргазма я южный, нищий а ты немного горькая и кажешься ниже пусть в постели пусть мягкая не нарывай на мне, не плачь, только толща там шире река, только тощая мель там руками нашарь и прикури мне.
ленин - лысый, двор - коренной имбирный, я - добавленный, сталин - здесь не ссы, стены - в коже, они - ходят, это - не углы, ты стреляешь - они лягут, мертвые в крови. ленин - кошка, я - накренный, двор - натертый, воздух - красный, сталин в угол ссыт: собачка говорит я собачка, помечаю и нюхаю, очень хорошо, хочу чешусь, хочу стреляю, где стены стояли, в боку моем бомба бууум. не писай тут деда, сказала коляска, а там непоседа сидит. ты старый и мертвый, я маленький милый, мне можно а тебе нет. в боку твоем бомба, во рту моем соска, во рту моем каша и крик, я выползу из твоих жил за ворота, я выскочу через парник, где дядя и тетя, старик и старуха великой страны валинор пятились задом пятились брюхом в узлы заплетая лён. мне нужно, я не шнурки бантиком, мне можно, я изнутри заинька, изнанка малютки плоскость, пулемето-грудной паинька, буду кушать что положено и постепенно стану хорошистом жизни, прыг-скок об рычаги колыбели бум, бах по копьям люли, в коляске коридор автоматчики погоны тусклые лампы двери допросы, в коляске бритву шило не удержишь, там в коридоре дыры надрезы и болевые на излом всего мешка мироздания, автоматчики - куклы, ленин - кошка, двор - коляска, сталин нюхает шнурки на кедах, воздух - мешок и в нем дыры, я чешу в боку моем бомбу - бууум. осторожно, пожалуйста, на земле созванной криком диким чувствительный торс затих, не шевелится, ты и ночь - вы взаимозаминированы чревным взрывом черного круга. не расчесывай бомбу, выходи в обезболенном поле скошенный нежно-розовый смотреть рассвет, выходи обезвреженный, взрослый. а ленина кошку с котятами корми костром и сырыми опятами - пусть кушает кошка казненных в упор. выполни свой прием.
гаршин столуется в пролете лестницы, чин-чинарем лежит не бреется, борзый, прыгнул скакнул подальше вниз и поел покушал хорошо.
меня как будто будит Бог, берет за плечи и бросает навзничь точно в ров. я слышу грозный зов до завтрака, до первых петухов, считай до света, мне не проснуться только открыв глаза, мне мало их открыть, мне мелькаю в пальцах фокусом, монетой, фантиком, бруском. как будто будит все брутто опасным трюком суицида - падения банки в окно, будит ложками и кирпичами, кочками и небесами, книгами и хочу чаю, водочным помелом. берет за плечи и бросает навзничь на уличные выходки природы, к хамству кустов, к колючим кофтам, к кулакам и скулам к кусочкам сдобной ходьбы по ножевому тротуару, где из подвалов ещё по-большевистски пахнет котами, к рыбацким обнажениям на ольги форш, там у озерца выступы породы в плащах и сапогах дышат сквозь носы, нечувствительная снасть в приземистых руках покамест светло еще посижу. похоже на воровство похоже на пальцы щелкают призывно в такт сердцу, в такт снегу, по носу, по подбородку куются, щелкают как карманники щипачи в трамваях ваши куртки, мои побудки часто часто чушь, щелчки пальцев. думаю как будто Бог бьет мне по лапам руками когда я нюхаю нож и прячется за трубы, потом я отвлекаюсь в клочья топора пороги в городе обиты драпом под ними катины ноги не были, под порогами меня били, но не очнуться никак, только лопнуть. пустельга постится над полем. отболевшая.
Ночь будет то же что и ты, безногая, то же что и ты, безрукая, такая же голая и двубокая, такая же скотная и забитая, такая же полумертвая. Пугает сердце гашиш - дракон стал кучей. Такая же ночь будет глебом почищенным мужчиной, а мне стать деревом взрослым елью синей, лисицам даль, быть больше без ума от подземелий не прятаться а только медлить. да, я - что, крутой круг теперь твердый, не каток не горка не волна, а где это действует неподвижно в лесу не ищи мой расходящийся круг без воды больше не болен не двигается и так тихо и ровно. мне бы деревом простоять кружок один, как оно без устали зычное, вощит все безусловно и густо ветвясь лишь. не на воде внутренние круги. не воды бой в дыры но коры корысть корней жуть кучи окрепли в кольцо. на слепые карачки наступили спящие и остались как постояльцы в изножье мрака перепутанными кулями косеть. человеком стала ночь, зови его глеб.
Мной пробуют стать старше тут так и этак. мной хотят здесь жить и умереть. очень хотят мной поделать разные дела, походить посмотреть послушать потворить повториться, перестараться хотят и остановиться когда уже станет некуда не миновать. что ты? чему нужен кто, чтобы чувствовать, чтобы узнать и использовать возможное, чтобы банда половинок узнала и испытала на себе действие всех законов этих расстояний этого пространства меру. сам я себя называю время. похоже на правительственный заказ, эксперимент, похоже на миссию, похоже на опыты, похоже ищут дно, всё страшно похоже одно на одно. возможно что возможности заканчиваются, и неминуемая остановка вблизи. тогда что попробует быть ещё кем-то, но ведь этот тоже станет старше. сейчас мной пробуют стать старше тут так и этак. в эти мгновения мной и тобой меряют как мы метрами граммами и минутами всё. как течением с глубиной. используются возможности, испытываются законы. чувствуешь. только глубину, где дно ищет красная внутри себя река без пейзажей одна течет падает во все стороны машет руками река. страшно похоже. меряют и становишься старше. чувствуешь. падаешь. без боли значит Бог. кап я капля расходящийся в глубину круг, расходящийся всюду круг. капля в глубину, капля вокруг. меня будят. встань и падай ещё. будят и бросаюсь ещё. ступаю по собственным трупам в тишину туда же где раз за разом разрушается бездна. кап. я капля. капля ещё.