|
|
||
Ромео и Джульетта...Как это было на Востоке в Коммунистическом обществе. | ||
|
литературы и противнику женских романов. 1. Дорога, уходящая в бесконечную степь, пыль и холод. Серо-стальное небо, без единого облачка, словно выгоревшая тряпка болтается на ветру. Скрип ветвей высохших деревьев, шорох пыли и песка. Вот и все звуки этой соленой пустоши. Черные деревья да перекати-поле, и одинокая фигурка Мун рядом с сизым зданием химзавода. Девушка шла к автобусной остановке. В сумке деньги, и немалые - был день зарплаты. И сегодня ее очередь ехать в город за покупками для коммуны. Стоя под бетонным навесом, Мун размышляла: а не уволиться ли ей и не переселиться ли в город? Но что там? У нее нет ни друзей, ни даже знакомых. Химзавод был не просто работа и дом, это была ее вселенная, ее мир со своими правилами. Канарейка не выживает на воле. Так же, как и сливовое дерево зачахнет, попав на голую землю степи. Начиналась буря. Автобус подъедет в лучшем случае через час. К остановке подошли двое мужчин и встали так, чтобы Мун не могла выйти из бетонного короба, не миновав их. Один закурил и искоса посмотрел на пленницу. Второй повернулся: "Зарплату получила?" - даже не спросил, а просто сказал, констатируя факт. Мун поднялась и пошла к ним, решив, во что бы то ни стало вырваться из ловушки. Мужчины пропустили ее. Девушка пошла по дороге. "Если что, остановлю автобус по пути" - думала она, а от шагов за спиной потели руки и скользили по судорожно сжатой лямке сумки. Так и шла эта процессия: впереди Мун с замирающим от страха сердцем и два грабителя. Они не торопились напасть на нее, наслаждаясь своей властью над ее жизнью, негромко обсуждая, что они сделают с деньгами и девушкой. Цокот копыт заставил их обернуться. Прямо на них мчался всадник в черном плаще. На голове его был капюшон, скрывающий лицо. Виден был только сжатый "в нитку" рот. Неожиданно взвизгнув, первый грабитель схватился за лицо, получив удар ногой. Второй успел отпрыгнуть. Подъехав к боящейся посмотреть, что происходит у нее за спиной Мун, всадник подхватил ее под мышки и грубо усадил в седло. Прижал к себе, сковывая движения, обхватив рукой. Ветер сек лицо. Усиливала его порывы бешеная скачка. Сквозь прищуренные глаза Мун видела лишь замшевый рукав на своей груди, притиснувший ее руки к туловищу так плотно, что саднило плечи; черную затертую перчатку с намотанными на нее поводьями и спину хрипящего жеребца. Мун попыталась заглянуть в лицо спасителя, но после грубого толчка отказалась от этой затеи, успев заметить только белесые глаза, холодно блеснувшие из-под черных косматых волос. 2. Очнулась она оттого, что лошадь стояла. Вокруг темень, лишь вдалеке светил факел. Было необычно свежо и сыро, словно после ливня. Лошадь тронулась и рысью пошла в гору. Факел держал горбун, стоя у ворот. Ловко поймав поводья, ввел коня во двор. Всадник спрыгнул. Едва слышно чавкнула под его весом земля. Сняв с седла Мун и крепко держа за руку, он ввел ее в дом. Мун села в кресло у камина, в соседнее опустился хозяин. Без плаща он выглядел все так же внушительно. Наконец-то Мун могла разглядеть его. Невысокий, поджарый, он отличался шириной плеча. Такими обычно бывают лучники. Не красавец - мало сказано. Видя его лицо, на ум приходит одно определение - выродок. Выцветшие, водянистые глаза, как у старого животного, узкий, словно нож, нос, и вместо рта сжатая в линию щель, серо-землистая кожа и всклокоченные, черные до синевы волосы дополняли облик. Уродство завораживало, чувствовалось, что так и должно быть, была какая-тот заманчивость в этом, классичность. Горбун тихо появился за спиной с двумя стаканами подогретого вина и так же бесшумно исчез в темноте. Всполохи огня в камине не освещали стен, и они словно не существовали. Складывалось впечатление, что комната бесконечна во мраке и дом внутри намного больше, чем снаружи. "Спасибо" - сказала Мун, слегка отхлебнув горячий напиток. "За что же?" - В голосе мужчины послышалось удивление. Он повернулся, вглядываясь в лицо девушки, словно не веря своим ушам. "За то, что спасли меня от этих негодяев" - ответила Мун. "Но я не собирался тебя спасать" - серьезно сказал хозяин дома. - "Я похитил тебя, чтобы убить. Ты последняя из рода Чу И, а я последний из рода Ют Та и судьбе было угодно поставить нас друг против друга, дабы окончить эту партию в пользу одного из нас. Последняя битва, как тебе известно, произошла, когда мой брат сжег твоих родителей, и скрываясь от погони, погиб, сорвавшись с крыши". "Когда ты хочешь убить меня?" - спокойно спросила Мун. "Вот этого я тебе не скажу" - Микки Ют Та поднялся и, позвав слугу, приказал проводить гостью в ее комнату. 3. Дождь лил, ударяясь о недавно распустившиеся, еще свежие и яркие листья деревьев и кустов, оставляя слезные дорожки на чисто вымытых стеклах витражей, выбивая дробь о перила веранды и крышу. Вода стекала по желобам, размывая землю у стен. В потоках неслись вымытые из почвы слабые травинки. Водяные кувшинки дрожали в озерце посреди сада. Жабы ворковали в любовном экстазе весенней песни, призывая подруг присоединиться к ним, сидящим на листьях болотных лилий. Солнца не было видно, но оно все же освещало эту идиллию. Виноград оплел стены, и только фиолетовый плющ спорил с ним за право обладания этим пространством. Но, увы, должен был довольствоваться стволами кедра и платана. Вся эта роскошь царства растений была в новинку Мун. И она стояла, прижав лицо к стеклу, рассматривая великолепие трав и зелени, так полностью и не одевшись. За спиной девушки Го У бесшумно убрал ее постель и, оставив завтрак, удалился, оставаясь незамеченным. Одевшись и поев, Мун спустилась вниз, касаясь, то деревянных, наборных панелей, то массивных, выточенных из голубого мрамора перил. Микки сидел с книгой в руках. У его ног лежал лук с заново перетянутыми жилами. Заметив Мун, он поднялся и вышел в сад. Мун последовала за ним, едва поймав тяжелую створку двери. Микки явно не хотел соблюдать этикет и закон гостеприимства. Дождь кончился, но с листьев нет-нет, да и срывалась запоздалая капля, вспугивая зазевавшуюся мошку и окатывая брызгами и без того влажные травы. Очнувшись, запели птицы. Мун прошла к пруду и, присев на корточки, стала разглядывать золотых карпов, жадно дерущихся из-за крошек печенья, которые она крошила. Тихий шорох привлек внимание девушки. У стены, пытаясь вжаться в виноградные листья и стать как можно менее заметным, крался черный зверек с кошачьей мордочкой. Мун бросила ему кусок печенья. Пришелец вздрогнул, застыл и затравленно глянул на Мун, готовый в любую секунду удрать. Но любопытство взяло верх над страхом, хитро глядя на девушку и вздымая пушистый полосатый хвост, он молниеносно оказался на ограде, сжимая лакомство передними лапками. Микки недовольно проворчал: "Ты всех нахлебников в округе прикормишь в мой дом...", и, не обращая внимания на растерянность Мун, ушел в дом. 4. "Хватит таскать книги из моей библиотеки. Го У повесил качели - это более подходящее занятие для тебя". Мун послушно села на раскачивающуюся скамейку и спустя минуту поняла, что качели ей очень нравятся. Она взлетала на них все выше и выше. Микки, сидящий в плетеном кресле, становился то маленьким и далеким, то вновь обретал истинный размер. Казалось, протяни руку и дотронешься до него, но качели взлетали, и вот уже виден только его затылок под ее ногами. Качаясь, Мун решила сорвать лист платана, чьи ветви с земли были недостижимы. А теперь верилось, что они будут заслуженным трофеем. Не удержавшись, Мун полетела вниз. Падение было долгим, как будто замедленным. Она с запоздалым удивлением заметила испуганные глаза Микки и приближающуюся землю. Вдруг все кончилось. Темень накрыла ее, на мгновение, вспыхнув ярко- красными звездами. Чем-то теплым залило лицо, которым она мягко ткнулась в траву. Мун лежала на постели. Она попыталась встать, чтобы снять ботинки, но Микки мягко пресек ее порыв. Пока он протирал ей лицо, Го У стоял рядом, держа бутылку спирта и клок ваты. Удивительно, но голова совершенно не болела. Девушка дотронулась до лба и почувствовала, как поползла кожа под ее пальцами. На глаза съехал большой лоскут. Приехал врач и, смущенно хихикая, предполагая, что таким образом ободрит пострадавшую, наложил швы. Получился аккуратный треугольник без одной стороны. Когда он ушел, Микки, присев на край кровати и склонившись над девушкой, спросил: "Тебе больно?" "Да". "Тогда почему ты не плачешь?" "Чтобы не доставлять тебе радости" - ответила последняя из рода Чу И и закрыла глаза. Хозяин дома, стараясь не шуметь, вышел. 5. Мун сидела на злополучных качелях, стараясь не раскачивать их - еще кружилась голова, и муть время от времени подкатывала, волной ударяясь в затылок. Микки, оторвавшись от починки самострела, бесстрастно смотрел на освоившегося и хозяйничавшего лемура. Все так же, не глядя на Мун, он сказал: "Пора снимать швы. Можно вновь вызвать врача, а можно, если хочешь, отправиться в город, где ты, конечно, постараешься сбежать". "Если я сбегу и спрячусь, ты все равно найдешь меня, и очень скоро, потому что любой, кого ты подкупишь или запугаешь, укажет на девушку с уродливым шрамом на лице. Найдя меня, ты не станешь задумываться над расправой. А так у меня есть шанс, что моя смерть наступит не завтра". Доктор растерянно глядел на посетителей. Нервно хихикая и шутя невпопад, он трясущимися от волнения руками снял швы, несколько раз уронил инструменты, словно пальцы утратили былую гибкость и были наполнены ватой. Когда Микки и Мун вышли, доктор тяжело опустился на старую кушетку и уронил лицо в ладони. Он очень устал. Немного посидев, приходя в себя, он резко встал и, подойдя к стеклянному шкафу, достал бутыль со спиртом и отхлебнул из горлышка, поморщась. Наутро его нашли под потолком. Слюна стекала на халат, а в глазах была тоска. Он смотрел, не видя, в окно, где гудел дождь. В то время как бедняга решал, чем закончить свой путь, фальшиво напевая песенку о грустной голубой весне и суетливо намыливая пояс халата, Микки, крепко держа Мун за запястье, шел в сторону ярмарки. 6. Мун ежилась от сырости и предвкушения. Она ни разу не была на празднике в городе. Все праздники, что отмечала коммуна, были тусклыми и хорошо сдабривались тяжеловесными фразами стесняющихся публики руководителей, они отдавали фальшивкой и суррогатным супом. Обычно хотелось поскорее их закончить и вернуться к привычной работе. Совсем иное дело - Ярмарка, встретившая красивыми драконами и бумажными фонариками. Улицы были усыпаны разноцветными квадратиками конфетти. Отовсюду звучала музыка. Торговцы читали смешные стихи о леденцах и табаке. Сласти, разложенные на досках, манили к себе. Яркие наряды на дамах влекли бесстыжие глаза мужчин. Кораблики и лошади на карусели были почти настоящими. Молодые люди, одетые птицами, пели песни о приходе весны. Казалось, что дождь не только не портит, а напротив, придает свое неповторимое очарование всему празднеству. Мун чувствовала себя счастливой среди этого великолепия. Даже Микки едва заметно растянул в улыбке свои тонкие, как у ящерицы, губы, глядя на ее сияющие глаза. Мун задохнулась от восторга, получив в подарок тряпичную обезьянку в голубом шелковом халате. На бледном изможденном лице девушки заиграл румянец, когда она поняла, что праздник и ее тоже. Мун кружилась на карусели, ела тянучку, с трудом вонзая в нее свои мелкие зубы, что ее очень смешило. Она откидывала челку, будто та мешала ей лучше видеть. Праздник оборвался в тот момент, когда она услышала за спиной презрительный мужской голос: "Такая миленькая, а с эдаким уродом. Шлюха. Продалась за игрушку и тарелку супа". Это произнес пьяный парень, которого можно было бы назвать симпатичным, если бы не развязность в позе и не цинизм во взгляде познавшего грехи. "Ну, чего смотришь, ты..." - он не успел договорить. Никто толком не понял, что произошло. Молнией пронесся мимо говорившего черный плащ и, увлекая Мун за собой, исчез в толпе. Парень недоуменно глядел на свои руки, сжимающие рукоятку ножа, торчащую из живота чуть ниже того места, где находится желудок. Сквозь сведенные судорогой пальцы толчками лилась красная жидкость, словно вино из пробитой бочки. Одежда на протрезвевшем юноше намокла и холодила живот, который почему-то стал жарким, нестерпимо раскаленным. Это - последнее, что он понял перед тем, как, сжавшись в последней судороге, горло перестало пропускать воздух и дым ярмарочных факелов. Сидя на коленях у Микки, Мун дрожала и, уткнувшись ему в плечо, разрыдалась. От избытка впечатлений у нее случилась истерика. Обезьянка глупо улыбалась вышитым ртом из соседнего кресла. Тихо вошел предусмотрительный Го У и оставив стаканы с традиционным травяным вином, потушил свечи и вышел, бесшумно прикрыв дверь. Вишневый, мутный настой сиял, ловя огненные языки камина. Мун спала, завернувшись в плащ. Рядом, на ковре, обнимая ее, лежал Микки. Начинало светать. Утренний, нежно моросящий дождь будил птиц. 7. Молодой врач суетился вокруг стонущей Мун. Он близоруко щурил глаза и не мог найти иглы на столике, путаясь в шелковых нитях и опрокидывая банки с мазями и склянки настоек. Зажим, как беспомощное насекомое, лишенное конечностей, свисал с простыни. Отомстил ли Микки всему древнему роду Чу И, убив Мун? Она была слишком истощена работой на химзаводе и солью голодной степи. Неопытность врача лишь довершила это, закончив ее земной путь. Мун, последняя из рода Чу И, умерла, подарив мстителю наследника. Ей снился лемур, державший в одной лапке раскрошившееся печенье и указывавший другой на резные ворота, у которых на качелях раскачивалась обезьянка в шелковом голубом халате. За воротами моросил дождь, а на ветвях винограда сияли бумажные фонарики. В это время Го У, запершись на кухне, ронял слезы в серебряную кастрюльку, где грелось молоко. Путь сквозь сухую пустыню, К морю тебя приведет. Ты сядешь в мокрую лодку. Море тебя позовет. Теперь ты не нужен детям, Теперь ты не нужен жене. От бедного мало прока, Нищий не нужен семье. Осень не спрячет за спину. Буря не скроет луну. Дождь лишь намочит одежду, Грустно зовя голубую весну. |
|