Оглавление

     ФАНТАСТИКА

     Дмитрий Палеолог

     Потерянная станция

     Глава 8

     Глава 9

     Глава 10

     Глава 11

     Игорь Книга

     С ливером и картошкой

     Олег Нагорнов

     Маска

     Джо

     Михалевская Анна

     Звёзды за спиной Юны

     Табашников Юрий

     Как повезёт

     СТИХИ

     Николай Панин

     Загадки

     Полина Орынянская. Стихи

     ЮМОР

     Игорь Юрьев

     Это не мне!

     Предел несчастья

     Ксенофобия

     Михаил Бочкарев

     Колдовство

     Карьера (Job’a)

     Дмитрий Фантаст

     Новый виток

     МИСТИКА

     Алексей Бородкин

     Хастур

     Олег Красин

     Зеркало

     ХОРРОР

     Роман Дих

     Дом-морок

     Алексей Холодный

     Чекист

     Проститутка

     Григорий Неделько

     Вершина

     Семён Созутов

     Сирена

     СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА

     Денис Голубев

     Рождение бабочки

     Татьяна Лаин

     Сказание о волчьей верности

     Всего сто метров

     Один день из жизни кота

     Павел Вербицкий

     Упавшая звезда

     Murders Lament

     Бастион

     Александр Шипицин

     Асфальтовая болезнь

     Кошка загуляла

     Эксклюзив. Фотоработы Натальи Зяблицкой

     К читателю

     Вот и добрались мы до пятого номера. Не корысти ради, не славы для представляем на ваш суд новую подборку работ авторов рунета. Многие из них уже известны и популярны, издаются на бумаге, читаемы и любимы. Благодарим их за разрешения публиковать работы. Рады, что можем познакомить с ними нашу аудиторию.

     Журнал был и будет бесплатным изданием на добровольной основе. Вопреки издательской воле, на собственный вкус подбираем работы и продолжаем приглашать авторов и читателей к сотрудничеству. Ждем вас! Заходите в группу в ВКонтакте https://vk.com/jurnal_portal, оставляйте предложения, пожелания.

     Приятного чтения! Надеемся, что на некоторое время погрузим читателя в мир удивительной фантазии лучших авторов.

     Главный редактор: Юрий Табашников, [email protected]

     Редакторы: Тина Гагарина, Дмитрий Фантаст

     Художник-иллюстратор: Алиса Дьяченко

     Оформление номера: Дмитрий Фантаст, Алла Воронкова

     https://vk.com/jurnal_portal

     

     Дмитрий Палеолог

     Потерянная станция

     Глава 8

     …Шагающая артиллерийская установка приближалась к месту боестолкновения. Встроенные сканеры непрерывно «прощупывали» местность, процессор осуществлял анализ потока данных, поступающего по локальной сети.

     Выбрав оптимальную огневую позицию за одной из разрушенных надстроек, артустановка замерла – тонкими иглами сверкнули лучи лазерной связи, формируя индивидуальную сеть с двумя ближайшими андроидами. Через пару секунд кибермеханизмы завершили обмен данными и расположились в непосредственной близости, образовав боевой тандем. У каждого на плече находилась переносная ракетная установка.

     Пятидесятимиллиметровые спаренные стволы артустановки дрогнули, осуществляя точную наводку на цель. Через мгновение ударила короткая пятитактовая очередь.

     Часть снарядов ударила в скошенный бронированный козырек орудийного блистера, выдав вместе с золотистой вспышкой ливень осколков, но другая – точно в узкую прорезь смотрового триплекса.

     Толстое бронестекло выдержало удар, хоть и покрылось паутиной трещин.

     Кибермеханизмы, отследив траекторию выстрела, внесли поправки в точку прицеливания, и пусковые тубусы озарились ярким стартовым выхлопом.

     Ракеты огненным росчерком устремились к модулю. Управляющий орудиями компьютер активировал режим заградительного огня, одна из атакующих ракет тут же окуталась желтым бутоном разрыва. Но вторая совершила по крутой параболе сложный маневр, выскочив из зоны обстрела, и через секунду достигла цели.

     Десантно-штурмовой модуль содрогнулся от чудовищного удара – в покатом бронированном боку космического корабля расцвел красно-желтый цветок объемного взрыва. Тонны рваной брони, металла и спекшегося пластика ударили на сотни метров вокруг смертельной шрапнелью. Темным штрихом мелькнул изогнутый обломок орудийного ствола с болтающимися оборванными торсионами привода. Секундой позже сдетонировал неиспользованный полностью боекомплект. В броне корпуса образовалась громадная рваная дыра.

     Соседнее орудие неожиданно смолкло, поврежденное кусками брони уничтоженного блистера – двухсотмиллиметровые стволы подергивались из стороны в сторону, привод башни заклинило осколками.

     В безвоздушном пространстве пламя взрыва погасло практически мгновенно; дым тяжело упал на изуродованную металлическую поверхность.

     Оставшиеся неповрежденными орудия модуля продолжали поливать окружающее пространство непрерывным огнем; гора отстрелянных обойменных лотков у подножия корпуса ДШМ росла с каждой минутой.

     Управляющий стрельбой компьютер выделил из мешанины целей наиболее опасные, и через секунду орудия дали прицельный залп.

     У шагающей артустановки оторвало поворотную платформу, которая, вращаясь, отлетела на сотню метров. Искореженные грунтозацепы с огрызком сервопривода застыли неуклюжей изломанной конструкцией.

     Боевые андроиды, которые успели сбросить использованные тубусы и подхватить из транспортных кофров новые, потонули в пламени разрывов. Один из них все же успел нажать на спуск, но ракета, поврежденная осколками, рванулась ввысь, тут же окутавшись желтым облаком самоподрыва.

     …Глебу удалось обнаружить информационное табло. Подобные устройства имелись на всех космических кораблях, независимо от их предназначения для удобства ориентировки экипажа в сложной путанице отсеков и коридоров.

     Галанин едва успел коснуться сенсора, когда мощный удар сотряс модуль.

     Глеба швырнуло на противоположную стену, больно приложив головой.

     Взвыв от боли, он безвольно сполз на пол.

     Лица вдруг коснулся непонятно откуда взявшийся ветерок, который начал набирать силу, превращаясь в настоящий ураган.

     Глеб, холодея от ужаса, различил свист улетучивающегося в пространство воздуха.

     – Прямое попадание! Третий орудийный блистер уничтожен! Разгерметизация палубы! – раздался ровный, хорошо смодулированный, голос системы жизнеобеспечения модуля.

     Тугие массы воздуха ринулись в пробоину – уплотнитель гермодвери уничтоженного орудийного блистера дал широкую трещину. Глеба поволокло по полу, легкие резануло острой болью. Он заскреб пальцами по полу, пытаясь удержаться, но сопротивляться исполинской силе декомпрессии не было никакой возможности.

     Протяжно взвыли сервомоторы – из стен выдвинулись сегменты аварийной переборки, наглухо запечатав поврежденную часть коридора.

     Глеб, распластавшись на полу, тяжело дышал – воздух был разреженным и стылым, и резал легкие саднящей болью. Голова кружилась от недостатка кислорода.

     Кое-как утвердившись на ногах и борясь с серой мутью в сознании, он вновь склонился над информационным табло. Непослушными пальцами набрав команду, он принялся ждать.

     – Технический уровень номер три, сектор четыре А, хранилище номер шестнадцать, – прочитал он вслух. Голос звучал глухо и хрипло.

     Позволив себе минуту передышки, Галанин тяжело привалился спиной к стене. Он понимал – второго такого попадания и без того потрепанный модуль не переживет. И если ракета угодит в реакторный отсек, то неконтролируемая ядерная реакция превратит в пар все в радиусе нескольких километров вокруг. Но сейчас артиллерийская палуба продолжала вести огонь, несмотря на повреждения – Глеб чувствовал спиной мелкую дрожь переборки.

     Тряхнув головой, Глеб прогнал из сознания остатки предательской серой мути. Время сейчас играло против него.

     …Со стороны правой артиллерийской палубы к модулю приближалась группа кибермеханизмов. Боевые андроиды совершили маневр, обходя зону боестолкновения за пределами возможностей сканеров космического корабля.

     Орудия правой полусферы молчали. Рубка ДШМ была сильно повреждена столетие назад попаданием снаряда системы противокосмической обороны станции. И теперь, лишившись централизованного управления, боевые компьютеры артиллерийской палубы не могли открыть огонь, нуждаясь в командных директивах, введенных в ручном режиме. Воспользовавшись этой технической оплошностью, боевые андроиды быстро сокращали расстояние до цели...

     ...Технический уровень был погружен в густой сумрак. Редкие осветительные плафоны под сетчатыми колпаками давали минимум освещения.

     Звук шагов гулко разносился по длинному помещению.

     По правой стороне протянулся ряд дверей.

     Глеб, щурясь в темноте, разобрал надпись: «Хранилище № 16».

     На панели управления тлел зеленый огонек. Едва Галанин коснулся клавиши активации, как на крохотном экране вспыхнула надпись: «Введите личный кодон».

     – Черт! – Глеб в сердцах грохнул ладонью по стене.

     В горячке боя он и не подумал, что доступ к амуниции и стрелковому вооружению может быть закрыт кодами доступа, и лишь член экипажа, на основе личного кодона, чей электронный узор внесен в реестр системы контроля доступа, сможет разблокировать вход.

     Злость и обида на злодейку-судьбу вдруг закипела на донышке души горячей волной.

     Бормоча ругательства, Глеб выхватил из набедренного кармана десантный нож.

     – Универсальная отмычка… – зло пробормотал он.

     Коротким движением отковырнув внешнюю пластиковую панель, не долго думая, вогнал широкое лезвие в электронную плату.

     С треском полыхнуло короткое замыкание, ударив снопом золотистых искр. В воздухе поплыл запах сгоревшей проводки.

     Массивные створки двери дрогнули, приоткрывшись на пару сантиметров, и замерли. Электромагнитные замки теперь оказались обесточены и Глеб, ухватившись за край двери, с усилием потянул ее на себя. Открыв проход на полметра, он с трудом протиснулся внутрь.

     Автоматически вспыхнуло освещение.

     В технологических нишах у стен, удерживаемые страховочными захватами, выстроились ряды армейских бронескафандров.

     Галанин перевел дух, смахивая пот со лба.

     Пользоваться военной амуницией ему не приходилось, и сейчас Глеб мучительно пытался вспомнить то, чему обучали во время обязательной шестимесячной военной подготовки.

     Получалось плохо. Все, что приходило на ум – это слова инструктора об универсальности военных систем. Человеческий фактор – слабое место в современном бою. И кибернетическая система его компенсирует, работая в режиме миллисекунд, опережая скорость прохождения нервного импульса человека.

     Бронескафандр, высотой более двух метров и весом около четырехсот килограммов, представлял собой самодостаточный кибернетический комплекс – мощную огневую единицу.

     Взгляд Галанина невольно остановился на короткоствольной автоматической пушке. Закрепленная на независимом сервоприводном подвесе над левым плечом, она являлась мощным огневым средством. Выстрел двадцатимиллиметровых снарядов вскрывал легкобронированную цель, как банку консервов. В довесок к этому, на правом наплечнике скафандра располагались короткие тубусы ракетного комплекса. Наличие встроенной сервомускулатуры позволяло использовать его без травматических последствий для пилота – сорокамиллиметровые ракеты могли поражать цель в радиусе километра. Собственно, сервопривод здесь был определяющим - сдвинуть с места почти полтонны брони и механизмов без усилителей движения было невозможно при всем желании. Многослойная композитная броня надежно защищала от пуль и осколков, и даже могла выдержать лазерный разряд не слишком высокой мощности. Покрытый бронелистами объемный кофр за спиной скрывал в себе программное ядро кибернетической системы, элементы системы жизнеобеспечения и боепитания встроенного вооружения. Подача энергии осуществлялась от двух микроядерных батарей – основной и резервной.

     Не теряя больше времени даром, Глеб быстро освободился от скафандра, оставшись в одном летном комбинезоне. Склонившись над контрольной панелью, он минуту изучал расположение кнопок, после чего пробежал пальцами по клавиатуре.

     Клацнув, отошли фермы обслуживания. С тихим шелестом подались в стороны сегменты брони, открывая нутро скафандра.

     Глеб повернулся спиной и сделал шаг назад. На секунду его охватила легкая оторопь – раскрывшаяся бронированная оболочка невольно пугала. Иррациональное чувство появилось в сознании – казалось, скафандр, заключив в себя человека, уже никогда его не отпустит.

     Глеб нервно облизнул пересохшие губы, слыша, как взвыл сервопривод и толстые бронеплиты пришли в обратное движение, плотно облегая тело. Тихо клацнули электромагниты замков, герметизируя оболочку. Сверху, закрывая голову, опустился гермошлем. На секунду упала полная темнота; Галанин ощутил вокруг шеи круговое движение соединительного кольца. Раздалось несколько щелчков, и проекционное забрало шлема посветлело, отображая цифровые показатели – киберсистема запустила тест самопроверки.

     Пришлось подождать несколько минут.

     «Тестирование завершено», – вспыхнула на экране строчка.

     «Кибернетическая система – тест пройден. Необходима загрузка оперативных данных и перечень программных приоритетов.

     Боевой сканирующий комплекс – активирован, тест пройден.

     Системы бортовых вооружений:

     Автоматическое безоткатное орудие – тест пройден, боекомплект – 100%.

     Ракетный комплекс – тест пройден, боекомплект 100%.

     Сервоприводы и система пространственной ориентации – тест пройден.

     Система жизнеобеспечения и метаболического контроля – тест пройден. Требуется подключение к импланту для снятия медицинских показателей».

     Последняя строчка призывно мигала алым цветом.

     Глеб опять выругался.

     Все это время он держал имплант выключенным. Для этого было несколько причин. Находясь в мягко сказать нестандартной ситуации, которую он теперь уже без всяких натяжек определял, как враждебную, Глеб боялся постороннего воздействия на сознание окружавшей его техносферы. Взломать индивидуальные защитные коды его импланта для здешних «обезумевших» кибермеханизмов не составит большого труда, и что случится дальше – было страшно подумать до дрожи… Тем более, если вспомнить про чудовищные эксперименты Тобольского с расширителями сознания, за которые ему запросто светили урановые рудники Плутона на пожизненный срок. Подтверждения им Галанин пока не нашел, но ожившая после столетнего забвения армия боевых андроидов давала мало повода для оптимизма. Особенно после того, как он воочию убедился в том факте, что об этих кибернетических исчадий «споткнулись» даже компехи. Но сейчас иного выхода просто не было.

     Глеб мысленным усилием активировал имплант.

     – Подключение разрешаю!

     Короткий шелест – тонкая игла шунта оптико-волоконного кабеля вошла в соединительное гнездо импланта.

     Глеб поморщился и невольно вздрогнул. Ощущение было малоприятным, хоть и не болезненным. Прямым нейросенсорным контактом он не пользовался никогда в жизни – управление бытовыми киберсистемами происходит по беспроводной связи, через инфракрасный порт обмена данными. Соединительное гнездо импланта являлось по сути анахронизмом, пережитком прошлого, оставляемое на непредвиденные, особые случаи. И вот такой случай наступил…

     Несколько секунд ничего не происходило, как вдруг лавина неведомых ощущений затопила сознание.

     Глеб судорожно выдохнул и даже приоткрыл рот – настолько это было необычно.

     Глава 9

     Полный нейросенсорный контакт…

     Слияние живого с неживым…

     Словами это передать невозможно. И ни один симулятор виртуальной реальности не мог дать полной глубины ощущений.

     Скафандр – четыре сотни килограммов брони, вооружения, сервоприводов и различных систем – в одно мгновение в субъективном восприятии стал частью его тела.

     Глеб с искренним изумлением чувствовал, как с легким гудением раскручиваются гироскопы самостабилизации системы пространственной ориентации, подрагивают торсионы сервомускулатуры, чутко реагируя на каждое непроизвольное движение мышц, слегка вибрируют толстые бронеплиты в такт его дыханию. Киберсистема бронескафандра теперь стала частью его мозга, нервные окончания, казалось, слились с каждым сантиметром брони.

     Нахлынувшие ощущения оказались настолько ярки, глубоки и неожиданны, что просто вымели из сознания все посторонние мысли.

     «Приветствую вас, пилот! Нейросенсорный контакт успешно установлен. Медицинские показатели загружены в базу данных, система метаболического контроля активирована», – раздался в сознании чистый безликий голос.

     – Приветствую! – произнес Глеб после некоторого молчания. Общаться мысленно с киберсистемой, ставшей частью его в результате обратной связи, было в высшей степени необычно.

     «Я боевая кибернетическая система «Клеопатра», – вновь прошелестел в мозгу ровный голос. – «Возможно обращение через голосовой ряд, так и мысленно. Физиологическая и эмоциональная составляющие вашего мозга мною усвоены, теперь я могу выделять главенствующие мыслеобразы и интерпретировать их в соответствующие команды».

     Глеб невольно усмехнулся – имя древней царицы, жестокой и прекрасной одновременно, действительно соответствовало сути киберсистемы, готовой защищать жизнь пилота и сеять вокруг смерть.

     «Прошу ввести перечень программных приоритетов и оперативную обстановку на текущий момент», - вновь зазвучал голос киберсистемы. Он не нес в себе никаких эмоций, и был безликим и ровным, но подсознание Глеба уже установило неявные ассоциативные связи между именем и звуковым рядом, вызывая в мозгу размытый и смутный образ женщины.

     «Это нормально и естественно,- Клеопатра тут же отреагировала на мыслеобраз. – Скорость реакции пилотов-мужчин в бою становится наиболее оптимальной, если они воспринимают управляющую киберсистему в женском роде».

     Теперь голос приобрел мягкий оттенок, стал грудным и бархатным.

     «Для пилотов-женщин происходит наоборот».

     Глеб оказался искренне поражен такими нюансами.

     – Вот оно как… – не удержался он от возгласа.

     «В меня заложен полный курс психологии. Установка положительной обратной связи между пилотом и киберсистемой – важнейшая составляющая успешных действий в бою. В подавляющих случаях это происходит на подсознательном уровне. У каждого человека на подкорковом уровне есть идеальный образ, пусть даже неосознанный – у мужчины, это образ женщины и наоборот. Я считала твой образ, Глеб, и изменила настройки голосового ряда в соответствии с ним».

     – Ты копалась в моем сознании?! – возглас вырвался сам собой. На секунду Глебу стало неуютно – боевая кибернетическая система теперь знает все закоулки его души, всю его память, включая и те моменты, о которых он хотел бы забыть навсегда.

     «Не стоит это воспринимать так негативно, Глеб. Я не могу причинить тебе вред своими действиями. Сохранение жизни пилота в бою – для меня высшая задача».

     Галанин нервно облизнул пересохшие губы. «Соседство» со столь мощной боевой кибернетической системой давало повод для оптимизма – может, ему все же удастся выбраться из этого кошмара.

     «Согласно образам, запечатленном в твоем сознании, модуль атакован боевыми кибермеханизмами. Информация слишком мала для конструктивного анализа».

     На дымчатой поверхности проекционного экрана замигал зеленый огонек – Клео сканировала окружающее пространство.

     «Возможно подключение к системе видеонаблюдения модуля через разъем на блоке интеркома – устройстве внутренней связи. Это даст необходимую информацию».

     Галанин сделал шаг из технологической ниши. Сервомускулатура бронескафандра чутко отозвалась на сокращение мышц, усилив его в сотни раз – двигаться в четырехсоткилограммовой оболочке оказалось даже легче, чем в скафандре пилота.

     Из запястья левой руки выдвинулся тонкий контактный шунт, соединившись с приемным портом устройства интеркома.

     Киберсистема потратила минуту на считывание данных – огромная бездна времени для электронного устройства, процессоры которого работают в режиме миллисекунд.

     «Информация принята и проанализирована. В зоне сканеров модуля 83 кибермеханизма. Класс – боевые андроиды. Осуществляют атаку с левой полусферы. Вооружение – интегрированные ручные лазеры мощностью в 100 мегаватт, импульсные винтовки модификации «гладиус», две переносные ракетные установки. Космических аппаратов огневой поддержки не зафиксировано. Цели классифицированы и внесены в реестр. Состояние модуля – множественные повреждения, близкое к критическому. Командный центр уничтожен. Реактор на 20 процентах мощности, контур не поврежден. Огонь ведет третья артиллерийская палуба. Орудийные блистеры № 1 и № 3 уничтожены прямыми попаданиями, орудийный блистер № 2 – повреждения привода орудия. Прошу постановку задачи».

     – Задача – покинуть модуль! Поиск шлюзовых камер или вакуум-створов станции!

     «Принято. Глеб, боевого столкновения не избежать. Вероятность положительного исхода не более 81%».

     – Ну, обрадовала… – мрачно выдохнул Глеб.

     «Это реальная оценка ситуации».

     – Ясно. Имеется план?

     «Оптимально – модуль покинуть через аварийный выход нижнего технического уровня правой полусферы».

     На проекционном экране тут же появились схематичные контуры ДШМ, тонкая красная линия прочертила маршрут.

     – Действуем! Бортовое вооружение – полная активация!

     «Команда принята».

     Глеб ощутил, как глухо щелкнул электромагнитный подаватель автоматической пушки, вставая на боевой взвод. Вздрогнули направляющие тубусы ракетной установки, принимая в себя заряды.

     «Вооружение активировано. Режим – наведение по взгляду пилота».

     Уже знакомый легкий укол в глазное яблоко. Вороненый, покрытый вздутиями электромагнитных катушек, ствол орудия вздрогнул, чутко реагируя на движение зрачков.

     – Наведение по взгляду – отменить! – бросил Глеб после короткого раздумья. Только опытные пилоты, прошедшие не одну мясорубку боев, могли контролировать взгляд, когда кровь буквально кипит от переизбытка адреналина, а эмоции захлестывают сознание. И тут ни одна система метаболического контроля не поможет. – Огонь в режиме автоматического выбора целей!

     «Команда принята. Дополнительно:

     система автоматического уклонения от попаданий, статус – активировано.

     Система неявного прицеливания, статус – активировано».

     – Последнее – уточни!

     «Система неявного прицеливания позволяет рассчитывать вероятностную траекторию рикошета снаряда в зависимости от характеристик поверхности».

     На проекционном экране побежали строчки сообщений. Клео, с присущей кибермеханизмам холодностью, готовилась вступить в тяжелый неравный бой.

     – Ясно, – Глеб пробежал взглядом строчки сообщений. – Ограничители перегрузки сервоприводов – сброс значений, работа на максимуме! Курс – в зависимости от обстановки и поставленных задач!

     «Команды приняты. Готовность к движению. Глеб, тебе необходимо личное оружие. Это увеличит огневую мощь».

     Галанин чертыхнулся – не подскажи ему Клео об элементарных вещах, он так бы и поперся в бой с пустыми руками.

     У противоположной стены отсека находились объемистые оружейные кофры. Глеб приподнял герметичную крышку – внутри, в крепежных захватах, лежали импульсные винтовки, покрытые темным, антибликовым покрытием.

     «Это «Глобул-200» – импульсная штурмовая винтовка с интегрированным реактивным подствольным гранатометом, – тут же отреагировала Клео. – Калибр винтовки 9 мм, емкость магазина 150 зарядов. В данной ситуации против андроидов малоэффективна, но подствольный гранатомет даст хороший результат».

     Глеб вытащил из кофра оружие – массивное, с длинным стволом, сработанное специально для бойца в бронескафандре. Подствольник на десять зарядов – таким без сервомускулатуры действовать проблематично.

     Галанин коснулся сенсора активации – процессор оружия тонко пискнул, замигал индикатор.

     «Беспроводная связь с процессором оружия установлена,- тут же отрапортовала киберсистема. – Теперь он будет выступать, как периферийная оружейная система».

     Глеб вытащил из кофра дополнительные заряды к «глобулу» и кассеты к подствольнику, рассовав их в клапаны разгрузки на броне – пять магазинов и столько же гранатных кассет.

     – Выдвигаемся!

     Глеб коротким движением раздвинул двери отсека, замершие на половине своего хода, и вышел в коридор.

     Клео постоянно переключала режимы сканирования, и сейчас полутемный проход высветился иной, невидимой для простого взгляда, расцветкой. На проекционном экране проявилась сигнатура модуля – карта распределения энергий. Стены коридора словно стали прозрачными, превратившись в серую пелену. Темно-алым цветом светились действующие энерговоды, красными точками отмечались активные электронные устройства, ярким пятном тлел работающий реактор.

     В открывшемся оперативном окне тонкой синей линией обозначился маршрут до аварийного выхода.

     На техническом уровне царила темнота и полный вакуум. Лучи встроенных в скафандр фонарей рубили густой, вязкий мрак яркими клинками.

     На мгновение Глеб замер, осматриваясь. Справа высился громадный подъемный механизм шасси модуля. В результате аварийной посадки, несколько шлангов гидропривода оказались перебиты, натекшая зеленая жидкость превратилась в лужицы темно-зеленого льда.

     «Люк аварийного выхода через четыре метра направо», – подсказала Клео.

     Протиснувшись в узкий проход, Галанин различил в свете фонарей овальную крышку гермодвери.

     «Энергия на привод не подается», – киберсистема отсканировала электрические цепи. На мгновение на проекционном экране проявились темные контуры обесточенных энерговодов.

     Глеб ухватился за вентиль ручного открывания, около которого, на поверхности двери, была нанесена световозвращающей краской надпись: «ОТКРЫВ.»

     Механизм поддался с трудом - массивная плита двери опустилась на выдвижных подавателях наружу, превратившись в небольшую площадку на высоте трех метров от поверхности.

     Глава 10

     Группа из пяти андроидов добралась до модуля. Двое кибермеханизмов расположились в нескольких десятках метров в боевом охранении, осуществляя круговое сканирование окружающего пространства и поддерживая непрерывный канал телеметрии с ядром группы. Другая пара андроидов принялась сканировать поверхность ДШМ в поисках технологических ниш для проникновения внутрь. Кибермеханизм с интегрированным в левую руку лазерным излучателем выполнял функции командира группы, одновременно контролируя и дозор, и технических сервов.

     Мощность встроенных сканеров андроидов оказалось не слишком высокой, отчего процесс затягивался. Прошло несколько минут, как вдруг серый монолит брони ДШМ дрогнул, и овальный сегмент плавно опустился наружу.

     Глеб едва успел шагнуть наружу, как заполошно взвыл аларм-процессор киберсистемы. Тут же сработал лазерный дальномер, определяя расстояние до цели.

     Реакция андроидов оказалась мгновенной. Две очереди из импульсного оружия и лазерный разряд ударили одновременно с трех сторон.

     Галанин едва успел сделать вдох, как сработала автоматическая система уклонения от попаданий, в долю секунды просчитав траектории выстрелов и отдав команду сервомускулатуре.

     Сферические пули прошили пустое пространство, ударив в бронированную поверхность модуля. Площадка открытого люка была пуста – Глеб совершил прыжок секундой раньше. Лазерный разряд настиг его уже в полете – композитная броня вскипела рубиновым рубцом ожога, моментально остывая на абсолютном нуле вакуума. Автоматическое орудие выдало длинную очередь, беря поправку на движение.

     Двадцатимиллиметровые снаряды накрыли кибермеханизмов смертельным дождем. Командира группы андроидов швырнуло на покатую поверхность ДШМ – титановый череп превратился в рваные лохмотья металла, рубиновый стержень лазерного излучателя взорвался, ударив фейерверком золотисто-красных искр.

     Два кибермеханизма, осуществлявшие сканирование, не успели активировать встроенное вооружение. Ударившие с короткой дистанции выстрелы пробили обоим грудные кожухи, разрушив программное ядро системы и превратив андроидов в неподвижные статуи.

     Глеб мягко приземлился в десятке метров от модуля. Кожу в районе груди саднило – обратная связь нейросенсорного контакта сигнализировала о попадании. Сознание погрузилось в жуткую ритмику смертельной схватки, утопая в кипящем в крови адреналине и впадая в какую-то неестественную эйфорию.

     Андроиды, осуществлявшие охрану уничтоженного теперь ядра группы, ясно зафиксировали цель и открыли кинжальный огонь – расстояние едва превышало два десятка шагов. Бледно-голубые росчерки выстрелов сплелись в пульсирующую сеть.

     Глеб, припавший на одно колено, легкими уколами ощутил десятки попаданий – пули импульсных винтовок оказались не способны пробить многослойную броню. Тем не менее, четырехсоткиллограмовый исполин пошатнулся; коротко взвыл гироскоп самостабилизации, компенсируя воздействие кинетической энергии попаданий.

     Автоматическое орудие работало не переставая, выдавая прицельные очереди. Штурмовая винтовка дернулась в руках – процессор, находясь в постоянной связи с Клео, захватил цель. Короткий синий сполох статики – и подствольник «выплюнул» реактивную гранату. С ярким коротким росчерком она ударила кибермеханизму ниже выпуклого грудного кожуха, и в ту же секунду жгучий желтый бутон разрыва разметал андроида на куски.

     Бой был закончен – пораженные автоматическим орудием кибермеханизмы застыли изломанными фигурами, искря остаточной электрической активностью в перебитых энерговодах.

     От момента, когда Глеб вскрыл аварийный выход, едва прошло полторы минуты.

     Галанин осмотрелся. Жуткая пляска скоротечного боя не отпускала, взгляд лихорадочно метался вокруг, непроизвольно выискивая в каждом изломе металлической поверхности потенциального врага.

     Сухо щелкнул инъектор – сработала система метаболической коррекции, сглаживая пиковые нагрузки из-за естественного переизбытка адреналина.

     Глеб ощутил, как успокаивается взбудораженное сознание, а дыхание становится ровным - впрыснутый седативный препарат оказал воздействие практически сразу.

     «Повреждения незначительны»,- отрапортовала Клео. – «Герметичность скафандра не нарушена, системы и коммуникации исправны. Вооружение исправно, боекомплект- 92%».

     - Курс - на удаление от модуля! Сканирование согласно поставленной задачи!

     «Принято. Глеб, мне удалось перехватить канал телеметрии андроидов и взломать код. Командир группы успел скинуть файловый пакет. Нас будут преследовать».

     - Я вот почему-то подумал, что просто так от них не отвяжемся, - пробормотал Глеб, размышляя в слух.

     Он бежал по заваленной металлическим хламом поверхности, огибая препятствия, и, зачастую, и перепрыгивая их. Сервомускулатура мгновенно усиливала каждое движение, позволяя перескакивать высокие преграды, и развивать приличную скорость движения.

     «Слева, сто двадцать пять метров – шлюзовая камера», - Клео постоянно вела круговое сканирование. – «Повреждена взрывом, нефункциональна».

     Галанин ничего не ответил – в этом не было необходимости. Киберсистема обязательно найдет объект соответствующий заданным параметрам - это лишь вопрос времени.

     Он выскочил на относительно ровный участок. Трехметровая будка осветительного маяка оказалась цела – на зеркальных световых отражателях ни царапины. Обогнув нее, он двинулся дальше, как вдруг резкий удар опрокинул Глеба навзничь.

     Это было настолько неожиданно, что система самостабилизации просто не успела сработать, сейчас натужно гудя. Запоздало взвыл аларм-процессор.

     Из тени осветительной башни проступил боевой андроид. Высокая технологическая надстройка укрыла его от сканирующего излучения киберсистемы бронескафандра, и сейчас он оказался в мертвой зоне бортового вооружения.

     Андроид был поврежден – одна из миниатюрных камер выбита, торсионы правой нижней конечности перебиты, отчего он неуклюже приволакивал ее. Вдобавок ко всему, боекомплект интегрированной в левую руку импульсной винтовки был израсходован – электромагнитный затвор несколько раз шевельнулся вхолостую.

     Глеб успел различить это, уйдя перекатом сторону и вскидывая «глобул». Короткая очередь ушла в пустоту – кибермеханизм молниеносно отбил в сторону оружие и попытался ударить рукой в забрало гермошлема.

     Галанин перехватил конечность и, повернувшись, ударом ноги отшвырнул андроида. Удар получился чудовищным. Сервомускулатура усилила его до нескольких тонн, отчего кибермеханизм, словно механическая кукла, отлетел на десяток метров, врезавшись в остатки ограждения осветительной башни.

     Глеб прыжком настиг его и коротким ударом перебил титановый позвоночный столб. Желтыми брызгами ударило короткое замыкание; андроид, превратившийся в безобразный обрубок, бессмысленно заскреб руками.

     «Выстрел в грудной кожух дает гарантию уничтожения, – тут же отреагировала Клео. – Не стоило делать это механическим повреждением».

     – Русская любовь к кулачным боям, – мрачно пошутил Глеб. – Двигаемся!

      «Глеб, зафиксирована группа боевых андроидов. Двигаются в нашем направлении от ДШМ. Расстояние – тысяча семьсот тридцать метров».

      На проекционном экране вспыхнула карта. От модуля, помеченного ярко-синей точкой, двигалась цепочка алых маркеров. Андроиды рассредоточились правильным полукругом, покрывая максимально возможную территорию для зачистки.

     – Скорость передвижения?

     «Тридцать пять километров в час. Есть возможность нанесения ракетного удара ракетным комплексом. В зоне поражения цель окажется через полторы минуты».

     – Действуй!

     Клео мгновенно отсканировала окружающую местность на предмет оптимальной стартовой позиции.

      Глеб опустился на одно колено, принимая устойчивое положение. С гудением заработал привод ракетного комплекса — пусковые тубусы дрогнули, выбирая необходимый угол относительно стартового горизонта.

      На проекционном экране на яркие маркеры целей наложилась бледно-голубая сетка.

     «Цель захвачена. Расход боеприпасов — три ракеты. Полетное задание сформировано, данные загружены в системы наведения».

     Стартовый выхлоп на мгновение ослепил все датчики бронескафандра.

     Глеб покачнулся в такт резкому толчку отдачи; гироскоп самостабилизации с коротким завыванием отработал поправку.

     Ракеты ярким росчерком ушли пологой траектории. Через пару секунд золотистым бутоном полыхнула серия взрывов, подняв в небеса тонны металлических обломков.

     «Цель уничтожена», – маркеры погасли практически одновременно.

     – Уходим! Сканирование местности согласно поставленной задачи!

     Галанин вновь перешел на бег, на этот раз стараясь осторожно огибать препятствия, помня о недавнем неприятном «сюрпризе».

     «Четыреста двадцать метров по курсу — грузовой вакуум-створ. Герметичность не нарушена. Система доступа исправна, есть отклик», – доложила Клео.

     – Принято!

     Глеб и сам успел заметить, как изменился окружающий ландшафт. Он выскочил на относительно чистое пространство. Несколько магнитных полос для автоматических погрузчиков вели к широким воротам грузового дока. Справа возвышались решетчатые фермы автоматических кранов около ровной стартопосадочной площадки для приема грузов.

     На бронированных створках герметичных ворот блеснула надпись: «Сектор приема грузов. Вакуум-створ № 4».

     Внешне ворота выглядели исправными; сквозь прозрачный защитный колпак на панели управления виднелся изумрудный огонек работающей системы доступа.

     До вакуум-створа оставалось два десятка метров, когда многотонные створки дрогнули и поползли в стороны.

     Заполошно взвыл аларм-процессор, фиксируя цель.

     Из темной глубины шлюза ярким золотистым росчерком ударила очередь.

     На таком расстоянии огонь оказался едва ли не фатальным.

     Работающая программа уклонения от попаданий сработала практические мгновенно, развернув и уведя бронескафандр в сторону. Снаряды прошили пустоту в опасной близости, врезавшись в решетчатую ферму автоматического крана, превратив его в покореженную груду обломков. Но один из выстрелов все же зацепил Глеба — снаряд ударил под острым углом и, выбив кусок брони, ушел на излет.

     Удар оказался чудовищным — Галанина отшвырнуло в сторону, штурмовая винтовка выпала из вмиг ослабевших пальцев, повиснув на страховочном ремне, которым он предусмотрительно закрепил ее к разгрузке скафандра.

     В голове на миг помутилось, сознание поплыло, но Клео, беспристрастно зафиксировав повреждения, продолжала действовать, активировав подпрограмму независимого поведения. Сработавший сервопривод толкнул Глеба за широкий выступ технологической надстройки.

     «Повреждения не критические. Потеря 3% внешних датчиков», – Клео проанализировала состояние бронескафандра.

     Комариный укус инъекторов системы метаболической коррекции вернул Глебу ясность сознания.

     «Цель опознана по образам, снятым с твоего сознания, Глеб», – произнесла Клео.

     Тут же в открывшимся оперативном окне на проекционном экране появилось схематичное изображение кибернетического стража — того самого, с которым Глеб встретился в коридоре станции.

     – Старый знакомый... – процедил сквозь зубы Галанин. – На этот раз он не так добр, как раньше...

     Глава 11

     Двухметровое кибернетическое исчадие выбралось из глубин грузового дока. Хвостовой крупнокалиберный пулемет исходил едва заметным дымком, мгновенно остывая на абсолютном нуле. Гибкий короб подачи боепитания сейчас едва заметно вибрировал, подавая новый боекомплект. Излучающий стержень лазерной установки светился кроваво-красным, готовый к выстрелу, пулемет носовой полусферы подергивался — кибернетический страж осуществлял сканирование в поисках внезапно пропавшей цели.

     «Зафиксировано встречное излучение, – доложила Клео. – Мы вне зоны действия сканеров киберсистемы — переборка экранирует его».

     – Выжидаем? – сейчас Глеб полагался только на умение Клео вести скоротечный бой — реакции человеческих чувств бессмысленно тягаться с сенсорами кибермеханизма.

     «Нецелесообразно. Кибермеханизм обнаружит нас в течение двух минут и при этом сократит расстояние. При таких условиях поражение будет почти стопроцентным. Прыжком меняем диспозицию — оптимальный вариант».

     Клео уже просчитала траекторию планируемого прыжка. В десяти метрах от них находился поворотный транспортный круг для сортировки грузовых контейнеров. Несколько технологических люков оказались открыты — они могли послужить удобными укрытиями от огня, при этом оставив возможность вести прицельный огонь самим.

     Глеб подобрался, ощутив, как натужно взвыла сервомускулатура, выбрасывая четырехсоткилограммового исполина по короткой дуге.

     Мгновенно ударил лазерный разряд. Рубиновый шнур полоснул по корпусу, заставляя плавиться композитную броню и выжигая датчики. Проекционный экран потускнел, подернулся рябью помех, но изображение вернулось почти сразу.

     В ту же секунду заработало автоматическое орудие, выдавая яркий росчерк длинной очереди.

     Двадцатимиллиметровые снаряды ударили точно в центр полусферы контрольно-следящих систем кибермеханизма, заставив ее взорваться фейерверком ослепительно-белых искр. Клео, используя экспресс-анализ, смогла за несколько секунд определить слабое место противника.

     Следующий снаряд разнес на мелкие осколки искусственный рубин лазерного излучателя.

     Ослепшее кибернетическое чудовище неуклюже затопталось на месте. Лавина критических повреждений нарастала, перегружая управляющий процессор. Хвостовой и носовой пулеметы поливали непрерывными очередями все вокруг, хаотично вращаясь на независимых подвесках.

     Глеб тяжело рухнул около распахнутого технологического люка, тут же метнувшись под его прикрытие.

     Несколько крупнокалиберных пуль ударили в толстую закаленную сталь, золотистым росчерком уйдя на излет.

     Тонко пискнул сопроцессор штурмовой винтовки — Клео произвела распределение целей на поражение, сбросив данные на сопроцессор оружия по беспроводной сети.

     Галанин резко встал из-за укрытия, одновременно вскидывая «глобул». Автоматическая бортовая пушка отработала короткой прицельной очередью, перебив управляющий привод, отчего пулемет с куском манипулятора кибермеханизма, вращаясь, отлетел в сторону. В то же мгновение реактивная граната, поставленная на замедлитель подрыва, выпущенная из подствольника, залетела между механических лап чудовища, и через пару секунд полыхнул взрыв.

     Полутонный корпус кибермеханизма, подскочив на полметра, тяжело рухнул на металлическую поверхность. Один из механических грунтозацепов оторвало, изнутри пробитого корпуса полыхнули искры. Хвостовой пулемет замер, понуро опустив ствол вниз.

     «Цель поражена», – доложила Клео.

     На проекционном экране медленно затухала сигнатура кибернетического стража.

     В глубине вакуум-створа работал проблесковый маяк, заливая просторное помещение мигающим ярко-желтым светом.

     – Внутрь! – скомандовал Галанин.

     «Глеб, есть вероятность повторного боестолкновения уже внутри вакуум-створа — кибермеханизм мог быть не единственным».

     – Ты ведешь сканирование, Клео?

     «Непрерывно. Активных сигнатур не зафиксировано. Но сканирующее излучение не проникает внутрь сооружений — многослойное антирадиационное покрытие его экранирует».

     – Какие варианты?

     «Целесообразно проникнуть внутрь через другой шлюз».

     Галанин задумался на мгновение.

     – Нет! Слишком рискованно. Мы можем запросто столкнуться еще с одним таким монстром. Или с двумя. И про андроидов не забывай. Отправляемся внутрь!

     «Принято».

     Внутри вакуум-створа оказалось просторно. Рассчитанный на прием крупногабаритных грузов, он покрывал пространство в добрые пару сотен квадратных метров.

     Тяжелые створки ворот плавно сомкнулись, оставив по ту сторону оживших от столетнего сна андроидов и изуродованный десантно-штурмовой модуль.

     Глеб вздохнул с облегчением — хотелось думать, что затянувшийся кошмар закончился.

     Ярко-желтая «зебра» окаймляла платформу грузового подъемника.

     Глеб ступил в центр, коснулся нужной клавиши на пульте управления, и широкая плита плавно пошла вниз.

     Отверстие шахты тут же закрылось герметичной диафрагмой; платформа опустилась, мягко ткнувшись в амортизаторы.

     «Внимание! Активирована процедура плавной декомпрессии! Не разгерметизируйте ваш скафандр до окончания процедуры!» – раздался безликий голос управляющего компьютера грузового терминала.

     Прием грузов мог производится и в отсутствии атмосферы, но автоматический контроллер, пробежав лучами сканеров по поступившему «грузу», определил в нем человека и активировал процедуру.

     «Давление и температура соответствует нормам», – доложила Клео.

     Глеб непроизвольно потянулся к замкам гермошлема, но киберсистема остановила его:

     «Не стоит разгерметизировать скафандр, пока не убедишься в отсутствии потенциально опасных объектов, Глеб».

     «Эмоции — плохие советчики», – подумал Галанин.

     Он абсолютно потерял счет времени и даже приблизительно не мог сказать, сколько минут или часов назад выбрался на поверхность станции. Он даже не мог сказать, сколько длился этот затяжной бой, после того, как он покинул подбитый модуль. Он устал морально и физически; хотелось скинуть бронированную оболочку. Сознание все еще оставалось ясным — стимуляторы делали свое дело, но Глеб знал, что скоро наступит «откат», и организм потребует длительного отдыха за такое жестокое обращение.

     Сейчас он находился в просторном помещении грузового терминала номер четыре, о чем возвещала надпись крупными буквами во всю стену. Несколько погрузчиков замерли около поворотного круга, опустив огромные механические манипуляторы. Два ярко освещенных тоннеля с магнитными полосами для транспортеров уводили в складские сектора.

     – Клео, подключись к внутренней сети. Необходима поуровневая схема станции.

     Из правого запястья выскочила тонкая игла соединительного шунта, погрузившись в приемный порт автоматического контроллера грузов.

     «Данные загружены. Позиционирую местоположение».

     На проекционном экране появилась вычерченная синими линиями схема станции. Яркий красный маркер показал местоположение.

     – Жилой уровень, кварткапсула номер... – Глеб замялся — на номер он даже не обратил внимания.

     «Двести пятьдесят девять, – тут же подсказала Клео. – Маршрут движения сформирован».

     На схеме появилась тонкая алая линия.

     «Номер определен по образам, снятых с твоего сознания, Глеб», – пояснила Клео.

     Галанин промолчал — с прямым нейросенсорным контактом забыть что-то не представлялось возможным в принципе.

     «Глеб, сформирован аналитический отчет по твои образам. Для тебя это будет важно…»

     Голос Клео осекся на полуслове.

     Тревожно взвыл аларм-процессор.

     С шипением открылись двери, ведущие в технический коридор.

     На пороге стояли два андроида, сжимавшие в руках короткоствольные автоматы.

     Глеб приоткрыл от удивления рот.

     Не то чтобы он был не готов к такому повороту событий. Просто где-то в глубине души надеялся, что весь кибернетический кошмар остался на поверхности, среди разрушенных надстроек, поврежденного ДШМ и обломков кибермеханизмов. Сейчас же его подвело сугубо человеческое восприятие — стоявшие перед ним кибермеханизмы мало чем отличались от людей. Созданные более века тому назад для обеспечения необходимых нужд персонала станции, андроиды имели покрытие из пенорезины, скрывающее ужасные подробности титанового остова, на который уже успел насмотреться Глеб.

     Он на секунду вспомнил современных бытовых дроидов. Для кибернетических технологий столетие — огромный период. Современных кибермеханических созданий по внешнему виду практически невозможно отличить от живого человека. Миниатюрные торсионы, вживленные в пеноплоть, имитируют мимическую деятельность лица. Даже движение зрачков и моргательный рефлекс оказались заложены в программное обеспечение. И все ради одного — снизить до минимума естественное отторжение механических созданий человеческой психикой. И киберконструкторы добились своего — грань в отношениях между человеком и кибермеханизмом стала очень тонка.

     Появившимся андроидам было далеко до такого совершенства. Застывшие, неподвижные, похожие на посмертные маски, лица. Холодный взгляд неподвижных глаз.

     Но реакция кибермеханизмов оказалась мгновенной.

     Вскинув оружие, они нажали на спуск.

     Одновременно сработало автоматическое орудие бронескафандра.

     Грохот выстрелов оглушил Глеба.

     Пули, выпущенные из древнего огнестрельного оружия, ударили в грудные пластины, завязнув в композитной броне — конусообразная форма давала им лучшую пробивную способность по отношению к боеприпасам импульсного оружия.

     Глеб ощутил болезненный укол попадания, вскидывая штурмовую винтовку. Однако выстрелить не успел.

     Выстрел автоматической пушки с расстояния в десять шагов оказался убийственным. Двадцатимиллиметровые снаряды прошили корпус андроида навылет, перерубив его пополам в районе живота и ударив в обшитую пластиком стену. Безобразный обрубок, искря оборванной проводкой и роняя клочья серо-красной пенорезины, отшвырнуло вглубь коридора. Нижние конечности с куском корпуса, из которого торчала искрящаяся бахрома оборванных оптико-волоконных кабелей, остались стоять в дверном проеме, судорожно подергиваясь в результате остаточной электрической активности в оборванных цепях.

     Второй андроид успел уйти перекатом в сторону за секунду до выстрела, продолжая вести огонь.

     Глеб пошатнулся, в результате попадания целого ливня пуль боль стала вполне ощутимой. Сжав гашетку винтовки, он выпустил длинную очередь — сферические пули ударили андроида в грудь, превращая покрытие из пенорезины в безобразные лохмотья.

     Кибермеханизм отшвырнуло к стене; боекомплект в автомате иссяк, пустой магазин полетел на пол. Заменить его на новый андроид не успел — автоматическое орудие рявкнуло, выдавая короткую пятитактовую очередь. Снаряды разнесли верхнюю часть туловища андроида в клочья; оторванная голова покатилась по полу с глухим звуком. Изуродованное тело съехало по стене, издавая затухающий гул обесточенных сервомоторов.

     В воздухе повисла сизая мгла от выстрелов.

     С глухим гулом сработала вытяжная вентиляция, поглощая серую хмарь и подавая чистый воздух.

     «Поврежден сервоприводный узел правой нижней конечности. Работа на 68% от номинальной мощности», – на проекционном экране побежали строки теста самопровекрки.

     Глеб ощутил, что шевелить правой ногой стало заметно труднее, будто на нее навесили пару пудовых гирь. Он даже прикинул в уме, что при полном отключении сервомускулатуры надежная высокотехнологичная оболочка превратится в неподъемную груду металла, из которой ему самому ни за что не выбраться.

     – Черт, откуда взялись эти образины?! – в сердцах выругался Глеб.

     Вопрос, по сути, был риторическим, но Клео тут же отреагировала.

     «Для полноценного анализа ситуации слишком мало данных. Наличие внешних покровов из пенорезины и устаревшего огнестрельного оружия дает возможность предположить, что в программные приоритеты андроидов не входило действие вне помещений станции. Попытки передачи каких-либо данных и формирования локальной беспроводной сети со стороны андроидов не зафиксировано. Возможно, кибермеханизмы являлись внутренним патрулем станции, не связанными с событиями на поверхности. Вероятность — 38 %».

     – Ясно! – Галанин даже поморщился от этого словоизлияния киберсистемы. Его сейчас волновало другое. – Ты хотела сообщить о результатах анализа образов моего сознания.

     «Отчет сформирован. Анализ показывает, что кибермеханизмы, действующие внутри станции, не воспринимают человека как враждебную цель. В основу выводов лег подетальный анализ эпизода твоей встречи с негуманоидным кибермеханизмом в коридоре станции. С высокой вероятностью могу предположить, что в реестр целей кибермеханизмов внесены объекты, имеющие какие-либо признаки военно-космического флота земли или подразделений космической пехоты. Боестолкновение около вакуум-створа подтверждает это. Вывод: дальнейшее продвижение вглубь станции в бронескафандре нецелесообразно».

     – Во как... – выдохнул Глеб.

     Он был согласен с выводами Клео. Иначе и не объяснишь тот факт, что кибернетическое чудовище не уложило его еще там, в коридоре.

     Глеб усмехнулся — получалась абсурдная вещь: избавившись от непробиваемой оболочки, он, в данном случае, станет целее.

     «При движении выключи имплант, Глеб. Для киберсистем при отсутствии вживленных электронных компонентов и внешних признаков внесенных в реестр целей ты не будешь представлять никакого интереса», – вновь откликнулась Клео.

     – Хмм... Зато ты будешь представлять прекрасную цель! - произнес Глеб.

     Он даже не представлял, куда можно спрятать двухметрового четырехсоткилограммового исполина, а бросать бронескафандр просто так не поворачивалась рука.

     «Я войду в режим пассивного ожидания. Все системы будут погашены, за исключением минимально необходимых. Далее по транспортному коридору находятся складские помещения. Скафандр можно поместить в подходящий по размерам транспортный контейнер. Это скроет его от визуального обнаружения и сканирующего излучения».

     На проекционном экране вновь появилась укрупненная схема.

     «Да, пожалуй, лучше ничего не придумаешь», – подумал Глеб.

     Галанин двинулся в указанном направлении. Поврежденный узел сервомускулатуры надсадно гудел, что-то глухо скрежетало, и Глеб слегка приволакивал правую ногу, ставшую «неподъемной».

     Коридор вывел его в просторное помещение, тускло освещенное редкими световыми плафонами.

     По обе стороны виднелись ряды высоких грузовых контейнеров. В углу замерли несколько транспортных электрокаров для перемещения грузов.

     Пройдя в середину склада, Глеб заметил полдюжины пустых металлических боксов для крупногабаритных грузов. Двери одного оказались приоткрыты.

     Он потянул за створку, включив плечевые фонари.

     Внутри было чисто и сухо.

     «Подойдет, – отреагировала Клео. – «Стенки контейнера непроницаемы для сканирующего излучения. Глеб, мне нужна твоя помощь».

     – Помощь? – искренне удивился Галанин.

     «Да. В твое отсутствие я проведу ремонтные работы имеющихся повреждений. При отсутствии внешних команд и угроз, поддержание исправной функциональности — главнейшая задача».

     – Ты можешь действовать при отсутствии пилота? – изумлению Глеба не было предела.

     «Да, но в строго определенных рамках. Их задает модуль независимого поведения».

     – И вести боевые действия?

     «Да. В данном случае я имею реестр целей, подлежащих уничтожению. В случае моего обнаружения я буду вести огонь на поражение вплоть до полного израсходования оперативного боекомплекта или получения критических повреждений».

     – Ну, ничего себе! – выдохнул Глеб. – Ты хоть бы обмолвилась о наличии таких возможностей.

     «Запроса не поступало», – отрезала Клео.

     – Ладно, это так, к слову... Так что от меня нужно-то?

     «Согласно электронным маркерам на контейнерах, в одном из них находятся ремкомплекты для бытовых дройдов. Надо доставить их сюда».

     Через десяток минут Галанин втащил в бокс два объемистых кофра. Что в них находится, Глеб понятия не имел, но вполне резонно считал, что Клео знает, что делает.

     Глеб встал в углу помещения.

     На проекционном экране вспыхнула надпись: «Активирован процесс разгерметизации».

     Клацнули электромагнитные замки, загудел сервопривод, сдвигая в стороны толстые плиты композитной брони. Круговое движение в районе шеи возвестило о расстыковке соединительного кольца.

     «Удачи, Глеб!» – голос прошелестел в мозгу, и тонкая игла шунта нейросенсорного контакта выскочила из приемного порта.

     Скафандр раскрылся, и Глеб сделал шаг наружу. Бронеплиты начали обратное движение, гермошлем опустился, и через десяток секунд перед Галаниным замерла грозная боевая машина.

     На какое-то мгновение Глеб почувствовал себя беззащитным и голым без бронированной оболочки.

     В боксе оказалось прохладно; воздух, пропитанный запахом пластика и машинного масла, холодил лицо и вызывал легкий озноб, пробираясь под комбинезон.

     Горевшие плечевые фонари бронескафандра давали достаточно света. Глеб бросил короткий взгляд на бронированную оболочку. Ствол автоматической пушки потемнел от выстрелов, замысловатый узор царапин и выщерблин осколочных попаданий разукрасил броню. Рубцы лазерных ожогов перечеркнули грудные пластины, светлыми кляксами белели пулевые попадания из огнестрельного оружия андроидов. Выпущенные практически в упор, они смогли перебить торсионы сервопривода на правой ноге — Глеб невольно задержал взгляд на пробитой композитной броне.

     На мгновение вдруг стало тоскливо и одиноко без ровного голоса Клео в сознании. Ему показалось, что она сейчас молчаливо наблюдает за ним через объективы скрытых видеокамер.

     Глеб понимал — это чувство иррационально, всего лишь побочный результат полного нейросенсорного контакта, стопроцентной обратной связи между сознанием и киберсистемой. Оно не имеет под собой никакой основы – психика человека от природы не способна к восприятию неживого, и лишь при помощи сложных электронных устройств человек сумел совместить в принципе несовместимые вещи.

     Стараясь ни о чем не думать, Глеб достал из клапана разгрузки бронескафандра модуль памяти видеокамеры, снятой им с погибшего компеха. Положив его в карман комбинезона, он быстро покинул бокс, плотно затворив за собой двери.

     Впереди лежали километры коридоров станции. Держа в уме проложенный Клео маршрут, Глеб отправился в путь.

     Коридоры по-прежнему были пустынны и тихи, словно гремевший на поверхности бой находился где-то далеко, на расстоянии многих световых лет. Это вызывало некоторое недоумение, но Глеб сейчас старался не загружать себя думами, справедливо рассудив, что всему свое время. Вдобавок действие стимуляторов начало заканчиваться — усталость плотной непробиваемой пеленой стала окутывать мышцы, в сознании словно плавал туман. Спать хотелось все больше.

     Ему повезло — на одной из развилок коридоров он обнаружил несколько исправных пассажирских электрокаров. Решив сделать передышку, Глеб подключил силовой кабель машины в разъем технологической ниши, а сам устроился рядом на полу. Усталость взяла свое — он едва не уснул и только чудовищным усилием воли заставил себя подняться.

     Короткая передышка пошла на пользу – в голове прояснилось. Взобравшись на место водителя, он запустил двигатель и тронулся в путь. Стараясь не заплутать в паутине коридоров и переходов, Глеб останавливался у каждого информационного табло, сверяясь по указателям. Однажды, в глубине коридора он успел заметить краем глаза движение, но кто или что это было, так и не смог различить.

     Электрокар значительно сократил время в пути, и уже через полчаса Галанин выбрался из лифта на жилом уровне. Войдя в кварткапсулу, он тяжело привалился к стене — спать хотелось смертельно. А еще больше – пить. Заказав в кухонном автомате порцию эрзац-сока, он жадно выпил напиток и, скинув ботинки, рухнул на кровать.

     Сон пришел мгновенно...

     Продолжение следует…

     Игорь Книга

     С ливером и картошкой

     Каждый день в обеденный перерыв Дэнни заходил в кафе с приятным названием «Парижанка». Где рыжеволосая толстушка Марта, одного возраста со старшей сестрой Дэнни, протягивала ему заранее приготовленный бумажный пакет с тремя пирожками. Обычно пирожки были с ливером и картошкой, иногда только с ливером или только с картошкой, но выпечка здесь всегда получалась отменная. Нигде и никогда Дэнни такой не ел.

     Вернувшись в лавку, мальчик пережёвывал пышные хрустящие пирожки, запивая кофе. Ел медленно, растягивая удовольствие, предаваясь мечтам о не слишком отдалённом будущем, в котором он обязательно разбогатеет и позволит себе на обед всё, что только захочет. Башмачник Чарли из мастерской напротив твердил, что всухомятку Дэнни испортит желудок или поджелудочную, как он в молодости. Чарли перевалило за семьдесят – старик слишком хорошо знал, о чём говорил.

     Паркер, хозяин скобяной лавки, постоянно ругался, что его работник – лентяй несусветный, только ест и спит, не принося ни малейшей пользы. И если ел Дэнни прямо за прилавком, то спать ему приходилось в маленьком подсобном помещении. Накрывшись стареньким залатанным пальто, он всякий раз вздрагивал, когда снаружи проезжал кэб или проходила шумная компания выпивох. Башмачник не раз намекал Паркеру, что нужно доплачивать своему работнику за сторожа. На что хозяин только скалил пожелтевшие от сигар зубы. Ругаться с Чарли он не хотел – старик покупал обувные гвозди и подковы, но и лишний шиллинг выкладывать не спешил.

     В редкие перерывы Дэнни любил погружаться в мир грёз. Для этого ему не требовалось курить особую траву или заправляться виски. Четырнадцатилетнему скитальцу, оставившему отчий дом в нищей провинции, Господь подарил слишком богатую фантазию, не вручив ни шиллинга на жизнь. А жизнь, как известно, без монет существовать не может, поскольку всё для её поддержания продаётся и покупается.

     На волнах сладких мечтаний глаза Дэнни замирали на одной точке. Серая реальность тускнела, её место занимало разноцветье волшебного мира. При этом мальчик выглядел, словно восковая кукла из музея. Но внутри, в бурлящем образами сознании, разворачивались нешуточные страсти…

     ***

     Он падал с высоты птичьего полёта.

     Тело сковал ледяной страх, хотелось закричать, позвать на помощь. Но вместе со страхом пришло наслаждение тишиной и безграничным зелёным пространством долины. Падение постепенно замедлилось, Дэнни плыл по воздуху, словно по течению тёплой тропической реки.

     Мимо пронеслась стайка птиц размером с журавля.

     – Привет, Дэнни! – пропели птицы, щёлкая длинными тонкими клювами.

     – Привет, – удивлённо ответил мальчик, проводив взглядом жёлто-зелёные создания.

     Падение остановилось, Дэнни висел в желтоватой дымке, разглядывая долину. А смотреть здесь было на что. Размером с голову слона розовые бутоны раскачивались, напевая грустную мелодию, махая листьями в такт. Их язык поначалу показался незнакомым, но с каждым куплетом слова проникали в сознание всё глубже – вскоре Дэнни подпевал.

     Внизу кто-то шёл, тяжёлые шаги чередовались со скрипом. Из туманной дымки вынырнули раскидистые кроны, усеянные разноцветными шариками. С десяток толстенных деревьев вальяжно подошли и обступили гостя. И хотя глаз на стволах Дэнни не обнаружил, но почувствовал, что его разглядывают. Самое большое дерево ухватило ногу гостя толстой веткой и сильно потянуло.

     – А-а-а! – закричал мальчик, полетев вниз …

     ***

     На пороге стоял хозяин.

     – Опять дрыхнешь, лентяй!

     Ежедневно в скобяной лавке повторялся один и тот же сценарий. Врываясь словно ураган, Паркер безжалостно пинал работника, отчего с Дэнни не сходили синяки. Обычно это случалось в полдень, когда хозяин успевал принять дешёвого виски, вонь которого вызывала у парня отвращение. Злобные глазки бородача Паркера просматривали записи в книге продаж, сверяя с оставшимся товаром. Хозяин несколько раз скрупулезно пересчитывал выручку, забирал всё до пенни, не оставляя даже на сдачу. Бросая напоследок неизменное – бездельник. После чего доставал из-за пазухи пузатую бутылку виски, делал большущий глоток и быстро уходил, что не исключало неожиданного возвращения.

     Но вечером лавочник появлялся редко. Когда тьма опускалась на узкие улочки, а газовые фонари потоками жёлтого света прорезали город вечного тумана, Дэнни приподнимал доску в полу, доставал завернутую в тряпку толстую тетрадь, пузырёк с чернилами и перо. Вспоминая видения, мальчик неторопливо записывал всё аккуратным почерком. И даже не знал зачем, ведь напечатать это в виде книги или в журнале он никогда не сможет. И кроме него это никто не читает. Хотелось бы ещё сделать иллюстрации, но рисовать чернилами Дэнни не хотел. А без цветных карандашей в рисунках не будет того непередаваемо яркого волнующего ощущения запредельного мира.

     Доставая из кармана маленький потёртый кошелёк, мальчик каждый вечер пересчитывал заработанные гроши, стараясь распределить скудный доход. По воскресеньям рассчитывался с кафе за пирожки – сразу за неделю. Ещё нужно отложить на новые тетради, которые имели свойство заканчиваться всё быстрее. Дешёвые чернильные перья постоянно ломались, приходилось писать обломком. И всё чаще посещала мысль, что придётся урезать обед до двух пирожков, что даст хоть и мизерную, но всё же экономию.

     С мрачными думами Дэнни гасил свечу и ложился на жёсткий топчан. В усталое тело сон приходил быстро, вновь отправляя в сказочный мир, где над розовыми бутонами парили прекрасные феи, а чудные птицы напевали волшебные гимны Солнцу. Проснувшись утром, мальчик всегда жалел, что расстался с волшебной страной и с нетерпением ждал следующего погружения.

     Иногда в скобяную лавку заглядывал Чарли – просто так, поговорить о жизни. Башмачник любил рассказывать о своей бурной молодости, о работе на большой обувной фабрике. Нанявшись грузчиком в семнадцать, он дошёл до мастера в двадцать пять, а в сорок стал управляющим. Дэнни не раз порывался спросить, что заставило Чарли бросить тёплое местечко, но всякий раз вопрос отодвигался на потом.

     Однажды башмачник застал парня с пером в руке. Дэнни и не заметил, что Чарли внимательно читает его каракули, пока тяжёлая рука не опустилась на плечо. Мальчик вздрогнул – ведь, если заметит Паркер, то, разразится скандал, придётся искать другую работу. А значит, и жильё.

     – Парень, – с нажимом в голосе сказал Чарли. – Ты можешь стать таким же знаменитым, как сэр Артур!

     Дэнни покраснел и закрыл тетрадь, но Чарли всё же удалось уговорить дать почитать. На следующий день в обед башмачник вернул рукопись вместе новой толстенной тетрадью. Уверяя, что та завалялась в мастерской без надобности. Добавив к щедрому подарку пузырёк чернил и пачку перьев. Так у Дэнни появился первый читатель и первый критик.

     Пару раз в неделю, закрыв мастерскую, башмачник заглядывал в скобяную лавку, и вечер проходил в обсуждении очередного рассказа о запредельном мире. Именно Чарли высказал мысль, что любой мир в голове писателя где-нибудь существует материально. Не то чтобы Дэнни поверил, но хотелось бы. А уж попасть туда он точно мечтал. Незаметно, из обычных каракулей на бумаге, мечта тесно вплеталась в его серую жизнь и становилась её частью…

     ***

     Дэнни мягко шлёпнулся в густую траву.

     Шагающие деревья обступили мальчика, поскрипели корнями, словно обсуждая пришельца с небес, и двинулись дальше. Немного придя в себя, гость волшебной долины поднялся, подошёл к массивному, с руку толщиной и высотой в два человеческих роста стеблю цветка.

      – Ищи свою фею, Дэнни! – пропели чудо-птицы. – Ищи фею!

     Пёстрая стайка вспорхнула с цветка и унеслась ввысь, оставляя за собой искристый след.

     – Где искать? – спросил мальчик, испугавшись своего голоса. Звуки в долине отличались от обычных более высоким тембром.

     Грустная песнь цветов стихла, мальчик понял – сейчас начнётся что-то важное. Туман сгустился, почти скрыв небо. Бутоны загудели, словно пароходы на реке. Сквозь гудение, как выстрел из ружья, прозвучал хлопок.

     – Бэк!

     Раскрылся самый крупный бутон. Огромные лепестки расправились и приняли симметричное положение.

     – Бэк! Бэк! Бэк!

     Открывались всё новые и новые бутоны. По долине поплыл медовый аромат, приправленный цветочными пряностями. В голове у Дэнни зашумело, послышались голоса. Тоненькие, словно писк комара, и вместе с тем удивительно приятные, ласкающие слух.

      – Найди её!

     Множество волшебных крылатых созданий выпорхнули с цветков.

     – Найди её, Дэнни! – пропели маленькие волшебницы, порхая над человеком.

     – Я не знаю, – огорчённо ответил мальчик. – Я не знаю, которая. Помогите мне!

     Крылатых созданий становилось всё больше. В белоснежных платьях, с большими розовыми бантами в золотистых причёсках стаи маленьких фей проносились над гостем, легонько касаясь нежными крылышками.

     – Ты узнаешь её, Дэнни. Ты узнаешь! – уверяли феи.

     Поток белоснежных волшебниц уплотнился и взмыл вверх, превратившись в облако. Но одно крылатое создание задержалось. Фея насмешливо разглядывала мальчика, потом опустилась чуть ниже и звонким голоском пропела:

     – Огненная фея сорит звёздами. Если поймаешь хоть одну – загадай желание!

     Волшебница рассмеялась и унеслась ввысь.

     – Сорит звёздами, загадай желание, – прошептал Дэн, провожая фею взглядом. – Обязательно.

     Стоя посреди опустевшей поляны, мальчик растерянно обшаривал взглядом широко открытые и теперь уже пустые бутоны. Хотя, нет – один так и не раскрылся.

     – Знаю! – вскрикнул гость волшебной страны …

     ***

     Иногда приходило письмо из дома.

     Такое случалось не чаще, чем раз в месяц, и для Дэнни становилось настоящим праздником. Почту в торговый ряд обычно разносил Гримлоу – конопатый двенадцатилетний мальчишка в серо-зелёном сюртуке. Маленький почтальон с важным видом вручал узкий пахнущий мятой и чабрецом конверт, из которого Дэнни нетерпеливо извлекал большой лист желтоватой бумаги, испещрённый размашистым почерком старшей сестры.

     В письме Бетси рассказывала новости в деревне, не забывая передавать привет от друзей, отчего у Дэнни теплело на душе. Хотелось бросить всё и вернуться домой, но мальчик хорошо понимал, что там его не особо ждали. В маленьком домишке вместе с родителями жили две сестры: старшая на четыре года Бетси и младшая на пять Анна.

     Про отца Бетси писала мало. Старик днями трудился на суконной фабрике и не особо радовал семью заработанными шиллингами, часто являясь в пьяном виде. Зато нередко устраивал скандалы, называя домочадцев дармоедами. Никто ему не перечил, дети молча сносили пьяные крики. Лишь мать, когда старик забывался сном, тихонько плакала в углу и молила Бога не оставить их в беде, ниспослать благодать её любимому сыну.

     На Рождество Дэнни собирался съездить домой, но хозяину пока ничего не говорил. Да и шутка ли: выручка на праздники в этот раз ожидалась хорошая, вряд ли Паркер захочет даже слышать об отпуске для работника. К тому же нужна была подмена, а кто согласится торчать в лавке на праздники?

     Ехать домой с пустыми руками мальчик не мог. Дэнни собирался купить подарки, но для этого нужно скопить хоть немного денег. Хотя бы полсоверена, что при нынешней плате за работу никак не выходило.

     Случалось, в моменты чтения письма заглядывал Чарли. Обувщик всегда интересовался, как там в деревне. Иногда вспоминал, что Дэнни похож на его внука, два года назад уехавшего во Францию. Впрочем, насколько лучше по ту сторону Ла-Манша старик не говорил, из чего мальчик сделал вывод, что не очень. «Везде хорошо, где нас нет», – философски заключал Чарли, переводя разговор на другую тему.

     После отъезда Дэнни на заработки, работы по хозяйству легли на плечи сестёр. Корову и коз нужно пасти, доить, заготавливать сено. В последнем письме, Бетси известила, что выходит замуж за парня из их деревни. За кого, она не написала, сообщив лишь, что жить молодая семья пока будет в её доме. Говоря простым языком, обратный путь брату отрезан навсегда. Особенно, если у Бетси родится ребёнок. Дэнни улыбался при мысли, что в одном из следующих писем сестра именно так и скажет. У него появится племянник или племянница – он станет дядей.

     Отдельный фрагмент письма украшал ровный почти каллиграфический почерк Анны. Сестрёнка сильно скучала, просила писать почаще. А ещё Анна напоминала про сказку, которую он пообещал прислать к Рождеству. Дэнни часто рассказывал сказки младшей сестре, под которые Анна хорошо засыпала. И снились ей удивительные сны, в которых феи парили над огромными бутонами, а с небес лилась серебристая мелодия.

     Но последняя сказка осталась незавершённой. Дэнни несколько раз начинал писать, но всё время комкал и рвал неудачные фрагменты. Всё новые и новые попытки не приводили к успеху, сказка замерла, застыла, словно ледяная глыба. Не хватало чего-то из реальной жизни, чего-то яркого впечатляющего и вместе с тем трагичного. Иногда появлялось ощущение, что это трагичное неумолимо приближается…

     ***

     Нераскрывшийся бутон выглядел меньше других.

     Может, поэтому он и не раскрылся? Предстояло ещё добраться до него. Дэнни порыскал взглядом по лужайке, но ничего подходящего на глаза не попадалось. Обхватив стебель, мальчик начал медленно карабкаться.

     – Могу помочь. Ты ведь ищешь свою фею?

     Дэнни повернул голову – рядом стояла пепельного цвета кошка размером со льва. У гостя сказочной страны перехватило дыхание, ладони словно приклеились к стеблю.

      – Простите, я вас не заметил, – неловко ответил мальчик. Добавив: – Да, ищу.

     – Прощаю, – кошка сверкнула янтарными глазами, подошла вплотную и подставила спину. – Можешь опереться, но аккуратно.

     Мальчик снял башмаки, взобрался на спину зверя и, дотянувшись до бутона, схватился за край. Осталось подтянуться, но сил не хватало.

     – У тебя только одна попытка, – пропела кошка, облизывая лапу.

     Слова сказочного создания придали энергии. Собрав остаток сил, Дэнни взобрался на бутон. Осторожно, чтобы не свалиться, заглянул чрез лепесток. Внутри, свернувшись калачиком, спала фея судьбы. Именно такая, как он себе её представлял. Растрёпанные огненные волосы излучали потоки радужных искр, собиравшихся в маленькие вихри.

     – Что дальше? – спросил Дэнни и на этот раз у кошки.

     Но волшебный зверь исчез. Даже трава выровнялась, словно никого и не было. Небеса резко потемнели, жёлтый туман мгновенно стал серым. А холодный ветер задул так, что Дэнни едва не полетел вниз...

     ***

     Торговля шла совсем плохо.

     Паркер вновь поднял цены, что отпугивало и без того редких покупателей. Дэнни как раз выслушивал очередную ругань с упоминанием о более дешёвой лавке на соседней улице, когда подошёл Чарли.

     – Я закрылся. Если нужно куда сбегать – подменю.

     Дэнни только кивнул и быстро направился в «Парижанку». Есть хотелось страшенно, и мальчик решил не сокращать паёк. Хотя бы сегодня.

     В кафе против обыкновения собралась куча народу. Покупали выпечку: булочки, пирожки, пончики, а длинные белые батоны – по два, по три и более. Дэнни заподозрил неладное, но не стал интересоваться странным хлебным бумом. Возможно, суда с пшеницей застряли на полпути, или шторм их разметал. Всякое бывает, но впрок никогда не напасёшься.

     – Один? – спросила Марта с грустным против обыкновения лицом, протягивая длинный батон.

     Дэнни отрицательно замотал головой.

     – Пирожки. Как обычно.

     Марта пошарила за прилавком, достала бумажный пакет, протянула Дэнни и тут же переключилась на следующего покупателя. Мальчик даже не успел спросить, что вызвало «вселенский потоп». Шагая обратно, он всё же обратил внимание: пакет немного больше и тяжелее обычного. Но и это не вызвало подозрений: иногда булочники устраивали для постоянных покупателей маленькие, но приятные сюрпризы. Например, пирожки с говядиной по той же цене что и с ливером.

     Едва мальчик вернулся, как Чарли, не сказав ни слова, ушёл. Дэнни открыл пакет: вместо трёх пирожков Марта положила четыре. Мальчик с удовольствием попробовал один – с ливером и картошкой, как он любил. Мысленно поблагодарив Марту, Дэнни быстро съел три, оставив четвёртый на вечер. Обернул пакет полотенцем и положил на полку в углу.

     А вскоре появился башмачник.

     – Закрылись, – огорчился Чарли. Под мышкой старик держал два больших батона, завернутых в плотную бумагу.

     – Так рано? – озабоченно спросил Дэнни.

     – Они совсем закрылись. Марта тебе не сказала?

     Старик махнул рукой и ушёл, оставив продавца в раздумье. С чего бы это кафе закрылось? Ведь спрос на хлеб не иссякал никогда: ни утром, ни в обед, ни вечером. В любой день недели и в любую погоду. Может быть, мука сильно подорожала? В таком случае, ему придётся бегать на соседнюю улицу, что гораздо дальше. И там всё дороже. А Дэнни точно знал, что хозяин не заплатит ему больше. Ко всем странностям дня добавилась полная апатия Паркера. Сегодня он явно куда-то спешил, пересчитал выручку только раз и даже не обругал работника.

     Всё прояснилось вечером, когда вновь пришёл Чарли. Башмачник всегда был в курсе местных событий. Обычно, его клиенты выкладывали новости, когда он в срочном порядке латал башмак, туфель или сапог.

     Накануне хозяин «Парижанки» собрался покинуть страну и дал объявление о продаже булочной. Покупатель нашёлся быстро, хотя и долго торговался. В конце концов, сделка состоялась, но с условием, что к завтрашнему утру весь товар из лавки будет убран. Чтобы окончательно поставить точку и оставить о себе добрую память, хозяин устроил распродажу с призовыми: в одно изделие (даже продавцы не знали в какое!) он спрятал золотую монету. Вот почему народ так лихо смёл весь товар. Рассказывая это, Чарли ругался, ведь никто из его знакомых монеты так и не нашёл. Да и сам он поддался на детский розыгрыш. И лишь когда башмачник, язвительно посмеиваясь, ушёл, Дэнни вспомнил про четвёртый пирожок.

     Такой же по размеру, он оказался заметно тяжелее, вызвав у парня волнение. Неужели ему повезло? Дэнни постелил лист бумаги и осторожно разломил пирожок вдоль, выложив на бумагу содержимое. Чуть выглянувший из ливера блестящий краешек заставил сердце ускориться в своём беге. Не веря глазам, мальчик выковырял подарок небес и булочника – соверен! Такую крупную сумму он держал в руке впервые.

     И это его деньги!

     Дэнни даже не представлял, что можно купить на это. Например, он может снять комнату и некоторое время не работать. Нет, работать всё равно придётся, но он сможет уйти из опротивевшей скобяной лавки в другое место. Хотя, куда? А вот этого он не знал. В любом случае, Дэнни решил не спешить, сначала хорошо продумать дальнейшие действия. И уж конечно, на эти деньги он сможет купить сёстрам подарки к Рождеству. Достав тетрадь, Дэнни вложил между страницами почтовый конверт с монетой. Так надёжнее, решил мальчик, боясь потерять нежданно свалившееся сокровище.

     Волшебная монета перевернула монотонно-противную жизнь парня, и дело здесь даже не в деньгах. Монета стала символом надежды на лучшую долю. Грела ладонь и сияла, словно луч из волшебного мира. А когда на душе становилось совсем плохо, Дэнни поднимал половицу и гладил сокровище, предаваясь мечтам. В руках монета излучала приятный свет, раскрашивая мрачно серый быт, а затем вновь возвращалась в укромное место под полом.

     – Дэнни, – хозяин лавки появился неожиданно. Скорее даже не появился, а подкрался. И едва ли не впервые пришёл трезвым, слегка улыбаясь.

     – Слушаю, сэр, – с готовностью ответил мальчик, быстро вернувшись из мира грёз.

     Паркер подошёл ближе, побарабанил пальцами по столешнице.

     – Ты ведь знаешь, что Чарли тяжело заболел?

     В душе Дэнни царапнул чёрный коготь страха. Он не видел башмачника со вчерашнего дня, но никак не подумал, что старику нездоровится.

     – Как? Нет, сэр.

     – Да, – Паркер прошёлся по лавке, поправляя товар. – Прискорбное событие для всех нас. Два дня назад он заказывал фунт сапожных гвоздей. Оплату я не получил, но …

     Паркер скривился и снова натянул на лицо улыбку.

     –…но, будь добр, отнеси ему.

     Хозяин выложил на прилавок маленький свёрток. Фраза «будь добр» несколько насторожила Дэнни, но он тут же списал «доброту» хозяина на желание побыстрее продать.

     – Конечно, сэр, – мальчик схватил свёрток и выскочил из лавки.

     За время работы здесь Дэнни не мог припомнить, чтобы Чарли слёг. Бывали мелкие простуды, желудок мучил. Но так, чтобы не мог прийти сам – никогда. Мальчик ускорил шаг, чувствуя неладное…

     ***

     Молнии крушили небеса.

     Гром долбил в барабанные перепонки, фиолетово-чёрное небо давило, словно каменная твердь. Холод пробирал до костей.

     – Что мне делать? – прокричал гость сказочной страны.

     Пустота и молчание: ни чудо-птиц, ни шагающих деревьев, ни волшебных зверей. Только он, полураскрытый бутон и спящая фея. Лепесток под ладонью потемнел и начал сворачиваться. Мальчик понял – пошли последние секунды и если он ничего не предпримет, фея никогда не проснётся, а вместе с ней погибнет и его заветное желание. Дэнни шагнул внутрь цветка.

     Мощный запах пыльцы так ударил в голову, что мальчик едва не потерял сознание.

     – Проснись, – закричал Дэнни. – Прошу тебя, проснись!

     Крик отчаянья совпал с воем ветра, превращающегося в ураган. Под напором движущихся масс воздуха стебель согнуло и, если бы Дэнни крепко не ухватился за лепесток, то непременно свалился вниз. Небо очистилось, сквозь фиолетовую тьму прорезались крупные звёзды, осветив мрачный пейзаж волшебной долины.

     – Дэнни, – прошептал зловещий голос сверху. – Лови!

     Мальчик раскрыл ладонь, и в тот же миг шлёпнулось что-то холодное. Он инстинктивно сжал и разжал пальцы: на ладони лежал почерневший медный пенни...

     ***

     Предчувствие не обмануло.

     Мастерская Чарли встретила запертой дверью и вывеской «Закрыто». Мальчик постучал.

     – Сэр. Сэр, это я, Дэнни!

     Никто не ответил, и мальчик решил войти без приглашения. В полутёмной мастерской на кушетке лежал Чарли. Сваленные грудой инструменты и принадлежности покоились в углу комнаты. Бледность лица и мутный взгляд хозяина указывали на сильное недомогание.

     – Дэнни, мальчик, присядь, – ослабевшим голосом произнёс башмачник.

     – Я вызову врача, сэр.

     Чарли протянул руку:

     – Присядь. Врач уже не понадобится.

     Мальчик присел. Гвозди, вряд ли теперь нужные, положил на стол.

     – Хорошо, что ты пришёл. Скоро здесь будет мой двоюродный брат, тебе лучше уйти до того, как он появится.

     Чарли закашлялся, показал на стол. Дэнни налил в стакан воды и поднёс к губам башмачника. Старик сделал несколько больших глотков.

     – Парень, ты должен уехать из этого мерзкого городишки. Когда-то я вытащил из очень грязного болота кое-кого, и этот кое-кто обещал ответить тем же. Лично мне уже ничего не нужно, а вот тебе…

     Башмачник указал на стол:

     – Открой ящик и достань.

     Дэнни выдвинул ящик: внутри лежала стопка толстых потёртых тетрадей. Мальчик протянул стопку Чарли. Башмачник прослезился и отодвинул тетради ладонью.

     – Оставь себе. Я ведь тоже пытался писать, но получалось не так красиво, как в твоих сказках. Там внутри одной из тетрадей конверт с деньгами. Хватит, чтобы купить билет на пароход до Нью-Йорка. Возьми их и уплывай отсюда.

     – Нет, сэр, – Дэнни положил тетради на стол. – Я не могу.

     – Дэнни, не дури. Этот человек мой должник, у него своя обувная фабрика, он устроит тебя, и ты сможешь заработать деньги на учёбу. Там, на конверте имя и адрес.

      Башмачник закашлялся

     – Передай ему – долг оплачен. И обещай, что когда-нибудь напишешь книгу по моим записям. Обещай, Дэнни!

     Старик неожиданно крепко схватил руку мальчика.

     – Обещаю…

     Хватка ослабла, пальцы разжались, и рука соскользнула на пол. На лице Чарли появилась умиротворение, взгляд упёрся в потолок и замер навеки.

     Мальчик закрыл лицо ладонями и заплакал.

     С улицы послышались шаги. Дэнни встрепенулся, быстро затолкал пачку тетрадей за пазуху.

     – Ты кто?

     В комнату вошёл высокий джентльмен в чёрном плаще, немного похожий на Чарли. Следом полисмен и священник.

     – Он умер, – плача ответил Дэнни. – Он умер…

     Полицейский и священник переглянулись.

     – Очевидно, это паренёк из скобяной лавки, – сообщил брат покойного полицейскому. – Чарли упоминал о нём в письме.

     Дэнни поднялся и вытер слёзы. Троица молча расступилась, и он вышел на улицу. Возвращаться на работу не хотелось, плыть в Нью-Йорк тоже. Что делать? Ведь он дал слово Чарли.

     За один день всё изменилось до неузнаваемости. Закрылась «Парижанка», нет больше Чарли. Он остался один, совсем один. В тяжёлых размышлениях Дэнни не заметил, как добрался до лавки. Судя по свекольно-красному лицу, Паркер уже успел заправиться.

     – Дэнни, щенок паршивый! – прорычал хозяин, дыхнув перегаром. – Я давно подозревал, что ты воришка, но только сегодня убедился воочию. А ну-ка, иди сюда!

     Свинорылый поднялся и, пошатываясь, попытался ухватить волосатой пятерней продавца за худое плечо. Мальчик увернулся.

     – Хорошо, – миролюбиво сообщил Паркер, вернувшись на стул. – Я не буду заявлять в полицию, но ты отработаешь этот месяц бесплатно. И если я ещё раз обнаружу …

     Дэнни разглядел на прилавке стопку своих тетрадей. Сейчас это единственное, что интересовало его здесь. Чарли оказался прав: нужно уезжать из этого мерзкого городишки. Мальчик с трудом изобразил улыбку и подошёл ближе:

     – Да, сэр. Как скажете, сэр.

     Левая рука скользнула по столу и схватила пачку тетрадей. Паркер лишь ехидно проводил стопку взглядом, не пытаясь перехватить.

     – Конечно, Дэнни. Это ты можешь оставить себе. Но запомни…

     Слушать дальше сил не осталось, Дэнни пулей выскочил из лавки. Остановившись посреди улицы, открыл тетрадь и достал конверт: на ощупь монета на месте, но что-то изменилось. Что именно, он понял, лишь заглянув внутрь: вместо золота чернела окислившаяся медь.

     Сердце замерло, остановилось. Вместе с ним остановилось всё вокруг: дома, прохожие, кэбы, облака, птицы. Остановилось мгновенье, и остановилась сама жизнь. Но ведь он знал, что случится плохое, тогда во сне. Во сне, который не досмотрел. А значит, нужно вернуться. Дэнни зажмурил глаза…

     ***

     Буря властвовала над волшебной долиной.

     Ураганный ветер с корнем вырывал стебли цветов, швырял вверх, расплёскивая комья земли. Дэнни изо всех сил вцепился в лепесток, пытаясь удержаться, но тщетно. Шквал снова пригнул стебель к земле и выстрелил цветком в небо. Дэнни полетел вверх, словно пуля. Земля стремительно уменьшалась, долина растворялась во мгле.

     Неожиданно, рёв бури стих, полёт продолжился в полнейшей тишине. Дэнни ощутил, кто-то крепко сжимает запястье правой руки.

     – Держись, – прошептал мягкий волшебный голос.

     Едва веря в происходящее, мальчик повернул голову: рядом, чуть махая полупрозрачными розовыми крылышками, летела фея!

     Огненно-рыжие волосы волшебного создания развевались, разбрасывая стаи разноцветных звёздочек.

     – Скажи, у меня всё получится, моё желание сбудется? Скажи!

     Мальчик швырнул почерневший пенни. Кувыркаясь, монетка скрылась во мгле.

     – Дэнни, исполнение твоего желания зависит только от тебя, – ответила фея.– Ты и только ты решаешь, что будет дальше. Я лишь миг, лишь тень в твоём сознании. В твоих мыслях и твоей мечте. А сейчас, открой глаза…

     ***

     Прислонившись спиной к стене дома, забулдыга напевал заунывную песнь. Чуть дальше по улице алела вывеска кафе «У фрау Марты». Лицо пьяницы по цвету гармонировало с вывеской, чего не могли не заметить прохожие. Некоторые просто улыбались на ходу, другие останавливались, хихикали и откровенно тыкали пальцами.

     Сидящий на тротуаре выхаркивал невнятные ругательства, жестикулируя почерневшими от грязи руками. Рваный клетчатый пиджак и растрёпанные слипшиеся волосы делали его похожим на спившегося циркового клоуна.

     Остановившийся рядом кэб ничем не отличался от десятков проносившихся мимо за день, кроме внешности сошедшего джентльмена, явно прибывшего издалека.

     – Я ненадолго, – сказал кэбмэну молодой человек в модном сером плаще. Поправив шляпу, он на мгновенье задержал взгляд на пьянице и зашёл в кафе.

     За прилавком весело болтали две женщины: хозяйка – приятная рыжеволосая толстушка в годах с пышной причёской, заколотой ярким розовым бутоном, и официантка – худенькая брюнетка помоложе. За разговором они увлечённо перелистывали модный женский журнал, не замечая посетителя в низко надвинутой шляпе. Пока гость деликатно не кхекнул.

     – Что желаете, сэр? – очнулась брюнетка, выдавив милую улыбку.

     – Пирожки с ливером и картошкой. Три, нет – четыре штуки в пакет, – сделал заказ посетитель.

     Через минуту девушка вернулась с бумажным пакетом. Покупатель приоткрыл пакет, ностальгически понюхал выпечку, положил на прилавок соверен и пошёл к выходу.

      – Сдача, сэр. Сэр?

     Молодой человек не отреагировал. Выйдя на улицу, запустил руку в пакет, словно что-то выискивая, и через некоторое время достал пирожок. Забулдыга продолжал увлечённо мурлыкать песнь, выстукивая ритм ногою в рваном башмаке.

     Джентльмен подошёл к пьянчужке и протянул пирожок:

     – Не желаете ли закусить, сэр?

     Пьянчужка враз очнулся:

     – Что? Ты это мне? А, да, желаю!

     Волосатая рука жадно схватила подаяние:

     – Благодарность от меня не услышишь.

     – Да, сэр. Как скажете, сэр.

     Шутливо отдав честь, джентльмен пошёл прочь.

     Пьянчужка ухмыльнулся, укусил пирожок и вскрикнул, словно его стукнули по голове. С ругательством выплюнув на мостовую зуб.

      – Сволочь! Ты специально подсунул мне этот кирпич! Эй, слышишь?

     Пьяница запустил два пальца в рот и достал окровавленную монету. Несколько секунд сверлил стеклянным взглядом, потом поднёс к глазам.

     – Поганая медяшка.

     Лицо забулдыги перекосило злобой, красные глазки сузились.

     – Пенни, – прогундосил пьяница, словно что-то припоминая. – Конечно. Это ты, щенок…

     Он попытался подняться, но количество выпитого позволило лишь встать на четвереньки и провожать странного «благодетеля» взглядом.

     – Эй! – взвыл пьянчуга. – Куда пошёл, а? Эй, как там тебя, богатеем стал, зазнался?

     Забулдыга пополз, сплёвывая кровь на мостовую.

     – Видишь, во что я превратился. Ты видишь? А всё эти поганцы, работнички. Растащили, разули честного трудягу Паркера. Лентяи, уроды безграмотные!

     Вопль растворился в цоканье копыт промчавшегося мимо зелёного фургона с крупной табличкой: «Гримлоу – быстрая доставка в любое время дня и ночи». Джентльмен чуть приподнял шляпу, словно поприветствовал старого знакомого.

     – Что он хочет, сэр? – поинтересовался кэбмэн, брезгливо разглядывая пьяницу.

     – Понятия не имею, – лениво ответил пассажир, откинувшись на сиденье. – Будете пирожок?

     Кэбмэн охотно угостился.

     – М-м-м, вкусно! Спасибо, сэр.

     – Да, – согласился пассажир. И добавил: – Когда-то из таких пирожков состоял весь мой обед.

     – Что вы говорите, сэр!

     Возница стегнул лошадей, коляска аккуратно объехала плачущего забулдыгу и помчалась по мостовой. Женщины из кафе провожали кэб взглядами.

     – Знаете, кто это был? – спросила брюнетка.

     – Кто?

     Девушка придвинулась ближе и чуть слышно прошептала:

     – Сам Дэн Нортон!

     – Шутишь. Что он забыл в нашем захолустье? – возмутилась хозяйка. – Это ещё фантастичнее, чем твои любимые сказки про фей.

     – Шучу, – согласилась брюнетка. – Но очень уж похож, если верить фотографиям в журналах. Кстати, действие его романа «Башмачник» происходит где-то в наших краях.

     Хозяйка в ответ хмыкнула.

     – Всё-то ты знаешь! Идём работать – свои книжки вечером будешь читать.

     Отправив вздох вслед растаявшему в тумане экипажу, девушка шустро взбежала по ступенькам.

     Марта на мгновенье задержалась, глянула на отражение в окне и поправила причёску. С пышных огненно-рыжих локон вспорхнула стайка разноцветных звёздочек. Мимолётные создания замерли, полыхнули аметистом, сделали круг и унеслись ввысь…

     Олег Нагорнов

     Маска

     Абориген сел напротив, внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

     – Как же так?

     Я не люблю, когда за мой столик садятся без разрешения. Не люблю пристальные взгляды и глупые вопросы. Меня можно назвать слегка нетерпимым, но я вообще не люблю дураков в любой форме. Но я уважаю местные обычаи, какими бы они ни были. Может быть, у них здесь так принято…

     – Что, простите?

     Мужчина откинулся на спинку, прищурился и снял шляпу, всем своим видом демонстрируя, что расположился надолго.

     – Вы меня поняли!

     Тон его изменился с удивленно-подозрительного до агрессивно-настойчивого. Я нащупал в кармане «электрошокер». Так, на всякий случай.

     – Нет, я вас не понял.

     Я же был вежлив и терпим, как одинокая медсестра с душевнобольным пациентом. Незнакомец отвернулся к окну, закурил без разрешения, перестав нравиться мне окончательно.

     – Хорошо, – наконец заскрипел он настороженно, – я спрошу прямо. Почему вы не в маске?

     – Ах, вот вы о чем!

     Я сразу расслабился, даже улыбнулся. Вот в чем дело…

     – Что же, я с удовольствием отвечу, хотя вы и заставили меня понервничать. Там, откуда я родом, не принято носить маски. Честно говоря, даже не понимаю, что в этом хорошего. А как вы догадались?

     – Не понимаете?!

     Нет, я не снял напряжения. Собеседник завелся еще больше.

     – Но это же… это же так естественно!

     – Носить маску? – снова улыбнулся я.

     – Именно! Носить маску!

     Абориген сатанел на глазах.

     – И не улыбайтесь! «Там, откуда я родом…»! Что это за дыра, интересно, где отвергают дары цивилизации? Девяносто процентов обитаемых миров пользуется масками, ясно вам?!

     – Во-первых, перестаньте орать. Во-вторых, я не знаю закона, обязывающего меня носить маску. Вас это шокировало? Очень жаль, но это ничего не изменит. Мне нечего скрывать.

     Он немного успокоился, затушил сигарету в прозрачной пепельнице, расстегнул ворот белой рубашки. Подумал и закурил еще одну.

     – Очень жаль, что такого закона нет. Разумеется – шокировали! Я не видел ничего подобного даже на других планетах, не то что в кафе возле собственного дома! И что вы, черт возьми, имели в виду вот под этим: «мне нечего скрывать»?! Всем нам есть что скрывать! Необязательно быть преступником, чтобы носить маску. Открытые, показные эмоции вредят обществу, это доказано. Когда мы, люди, стали чрезмерно проницательны, это стало необходимостью. Понимаете?

     – Нет. И не понимаю, и не принимаю. Меня не пугают чужие мысли, чувства и желания, написанные на лицах. Это – естественно. Это правильно и честно. Повторюсь – мне нечего скрывать и не от чего прятаться.

     – Такие, как вы – опасны, – сделал он неожиданный вывод.

     – Чем же?

     – Вы тут спросили, как я догадался…сам не знаю! Но вы резали мне глаза, смущали, раздражали, пока я не понял, в чем дело! Ваша так называемая искренность… это обычное бесстыдство. Моральная обнаженность, цель которой – только шокировать и выделиться. Ваши открытые эмоции вредят обществу, вы – червь, точащий устои!

     Я пожал плечами.

     – Думайте, как хотите. Я свой выбор сделал. Мне маска не нужна, а нравится вам это, или нет – не мои проблемы.

     – Не нужна?

     Его улыбка нравилась мне даже меньше, чем он сам в целом. Мужчина задрал голову, как непослушный конь, и нажал на лейб «Мир масок», наклеенный на тощий кадык. Симпатичный шатен исчез. Передо мной сидел лысый неухоженный сорокалетний человек с дряблой кожей и густыми волосами в носу. На его лице, завершая картину, проступали отвратительные зеленоватые пятна.

     – Как вы думаете, я бы смог, выглядев таким вот образом, жениться, получить хорошую работу, заслужить уважение? Нет! Никогда!!! Я понимаю, вы – красавчик, но дело даже не в этом. Маска позволяет не только скрыть внешнее уродство, но почувствовать себя другим! Более уверенным, независимым, неуязвимым! Ваши слабости перестанут быть достоянием общества! Поймите, мир – театр. Стать настоящим актером можно, только надев маску! Всем нужны маски! И он надел маску.

     Ангелина закончила творческие процедуры в дамском туалете и вернулась, не дав мне ответить.

     – Заводишь друзей?

     Она эффектно улыбнулась. Она такая красивая, моя Ангелина. Русые волосы, карие глаза, очаровательные ямочки на розовых щечках… само совершенство! Не без гордости я подумал, что ее маска от «Шарма» гораздо дороже, чем у моего собеседника.

     – Давайте знакомиться! Я Ангелина, а это, – она поцеловала меня в щеку, – мой муж Эрик «Икс двадцать пять». Он только позавчера прибыл из питомника, и еще осваивается на Земле. Надеюсь, все хорошо?

     – «Икс двадцать пять»?! Эрик «Икс двадцать пять»?! Так вот почему! Так ты…ты – андроид?!

     И он засмеялся, хотя эти звуки нельзя назвать смехом даже из вежливости.

     – Я предпочитаю, чтобы меня называли «искусственный человек»! – холодно отозвался я.

     – Чувства! – хрюкал он, не слушая, - Эмоции! Искренность! Андроид!

     Тут он засипел и замахал руками, напугав нас и официантку. Но, к счастью, это был очередной приступ хохота. Наконец он удалился, пошатываясь и спотыкаясь, на прощание поцеловав руку Ангелине и отвесив шутовской поклон мне.

     – О чем вы говорили? – спросила моя прелесть.

     – О природе человека, – серьезно ответил я.

     – Глупенький, – Ангелина нежно погладила меня по руке, – тебе еще рано говорить с людьми на темы, в которых ты совсем не разбираешься!

     Джо

     Ориентироваться по потолку совсем не сложно, если хорошо знаешь маршрут. Меня везли в большой зал. Я нравлюсь профессору, это факт. Я гвоздь программы, я тот, без кого не обойтись. Я Джо!

     Белые халаты тревожно зашуршали, по круглым стенам заметались солнечные зайчики от хромированных стетоскопов, порывистые юные голоса слились в один единственный вопрос: неужели?! Студенты увидели меня! Мягкие колеса бесшумно доставили каталку на середину зала. Профессор подошел ко мне, улыбнулся, положил руку на плечо.

     – Привет, Джо. Рад тебя видеть. Извини, что потревожили, но ты нам нужен.

     Потом он обратился к студентам, причем в его голосе прозвучала легкая, беззлобная ирония. Так, наверное, любящий отец уговаривает сына сделать первый шаг.

     – Есть добровольцы? Прошу вас, не надо бояться.

     Подошли двое, пока некрасивая девушка и уже некрасивый юноша. Робкие, забавные и очень умные. На меня они старались или не смотреть совсем, или по крайней мере не смотреть в глаза.

     – Ну-ну, – подбадривал профессор, - смелее. Джо ярко проиллюстрирует нам тему сегодняшней лекции. Однако я не тороплю вас с выводами. Поставьте диагноз.

     И началось! Меня буквально обмотали проводами, облепили датчиками, засунули градусники во все места, где можно измерить температуру тела. Будущие доктора тщательно изучили результаты анализов. Синхронно пожали плечами. Девушки смелее, а потому я не удивился, услышав звонкий голос «синего чулка».

     – Профессор, а можно задать Джо несколько вопросов?

     – Нужно!

     Светило делало вид, что читает за кафедрой какую-то книгу, и происходящее его совершенно не интересует. На самом деле, это было не так. Профессор любил спецэффекты.

     – Сколько вам лет, Джо?

     – Тридцать пять! – быстро ответил я. Девушки почему-то начинают с вопросов о возрасте. Так и хочется соврать.

     – Где вы работаете? – это уже подал голос «ботаник».

     – В офисе. Я занимаюсь ценными бумагами.

     Последующие вопросы, градом застучавшие по моей голове, были настолько же частыми, насколько и «оригинальными».

     – Вас били в детстве?

     – Нет.

     – Вы хорошо себя чувствуете?

     – Да!

     – Вы довольны своей работой?

     – Да.

     – А… жизнью?

     – Вполне.

     – Что вы любите?

     – Ночные шоу по ТВ, деньги, футбол.

     – У вас есть девушка?

     – Да.

     Когда студенты иссякли, профессор был уже тут как тут. Стоял рядом, теребил бородку и отечески улыбался.

     – Вы закончили?

     Девушка снова взяла лидерство.

     – Да, мы закончили обследование. Джо физически здоров, интеллект – на среднем уровне, адекватен, общителен, достаточно разносторонен. Наш диагноз…

     – О! – перебил ее профессор, – не спешите. Я знаю, что вы скажете. Но вы жестоко ошибаетесь. Не краснейте, вы еще так молоды, вы еще учитесь. К диагнозу физического состояния Джо у меня претензий нет. Но сейчас я задам ему нужные вопросы, и вы все поймете…. Профессор обошел каталку, потрогал ремни, крепко державшие мои руки и ноги.

     – Джо, в вашем офисе, на подоконнике, стоит цветок. Что это за цветок?

     Его вопросы никогда не повторялись, в отличие от блеяния студентов. Я задумался. Цветок?

     – Я помню, что там что-то стоит. Но цветы меня не интересуют.

     – Хорошо. Джо, о чем ты мечтаешь?

     – Я хочу получить место начальника отдела.

     – Еще?

     Я опять задумался. Как он это делает?

     – Пожалуй, все.

     – Во сколько лет ты осознал свою личность?

     Этот вопрос был мне знаком. Его задавали часто.

     – В пять лет.

     – О чем ты мечтал в пять лет, Джо?

     – Я хотел стать начальником. Я плохо помню, профессор, может не начальником, президентом…

     – Не волнуйся, этого вполне достаточно. А кто твой лучший друг?

     Я честно и долго вспоминал хотя бы одного человека, которого мог бы назвать другом.

     – У меня нет друзей.

     – А с кем ты общаешься чаще всего? Кому доверяешь свои тайны, желания, надежды? Кто твой любимый собеседник?

     – Пожалуй, Смит Великолепный.

     В зале глупо захихикали.

     – Прекрасно, – серьезно ответил профессор, – телеведущий. Ты любишь кого-нибудь, Джо?

     – У меня есть девушка, я же говорил.

     – Нет, меня не интересуют отношения. Только любовь.

     – Наверное, я любил свою мать, – ответил я через пару минут.

     – И последний вопрос. Веришь ли ты в бога? В волшебство? В сверхъестественное? В возможность существования других миров? В телепортацию, наконец…

     – То есть, – конкретизировал я, – во всякую мистику?

     – Да хотя бы так! Веришь ли ты в мистику?

     – Нет! Это глупо и недостойно современного человека.

     Профессор развел руками. Зал зааплодировал.

     – Так какой вы хотели поставить диагноз, ребята?

     В порыве триумфа ученый муж перешел на откровенное панибратство.

     – Джо – жив, – кратко и кротко ответила студентка.

     – Нет, милочка, нет! Именно об этом я и говорил в своей лекции. Но одно дело – слушать, а другое – ставить диагноз, правильный диагноз! Вы научитесь, садитесь на место. Мы говорили с вами, что после штормовой эволюции сознания тридцать лет назад некоторые индивиды продолжают стареть, умирать, им неподвластна магия, перемещение в пространстве и прочие блага современного общества. Ученые ломали голову – почему так происходит? Искали ответы в физическом теле, в генах, в экологии. А ответ-то лежал глубже – в сознании. У Джо оно умерло, когда ему исполнилось пять лет, то есть когда он якобы осознал себя! Причина такой патологии пока неизвестна, найти лекарство еще предстоит. А пока мы можем сказать лишь одно!

     Профессор смотрел в зал, бородка тряслась, глаза просто горели, он, не оборачиваясь, показал на меня пальцем.

     – Этот человек мертв, как камень! Мы не можем признать нормальное функционирование тела жизнью. Его сознание умерло, по ошибке не прихватив остальное с собой. И единственно, что мы можем сделать, это изолировать таких вот «джо» от общества, занять чем-нибудь, а потом и похоронить окончательно, когда они дойдут до конца своей роковой дороги. И, конечно, мы будем продолжать исследования. Увезите его в склеп!

     Санитар послушно покатил меня в офис. Хорошо, потому что руки и ноги уже затекли. Вслушиваясь в удаляющийся гул аудитории, мне вдруг захотелось порвать ремни, вскочить на ноги, подбежать к профессору и потрясти его за козлиную бородку. И обязательно что-нибудь закричать, очень-очень важное. Но я этого не сделал. Ремни были слишком крепкими, и, наверное, профессор был прав.

     Михалевская Анна

     Звёзды за спиной Юны

     – Она мертва, Юна!

     Кайл фыркнул, резко встал, громыхнула тяжёлая скамья. Упала корзинка, красным и синим языками выплеснулись на пол шали.

     Юна промолчала, лишь плотнее прижала ладонь к маленькому тельцу кошолапки. Хижина наполнилась душным ожиданием.

     Пламя свечи дрожало, отбрасывая пьяные всполохи на выскобленный стол, развешанные под потолком венички пряных трав, печь в углу, трупик кошолапки на коврике у печи и склонившуюся над ним Юну.

     – Почему ты не можешь оставить всё, как есть?

     – А тебе не жаль, когда что-то гибнет? – Юна подняла на Кайла удивлённые глаза. – Ведь именно твой сапог лишил её жизни.

     Кайл виновато опустил голову. Он случайно наступил на зверька – тот бросился под ноги перед самым крыльцом. Кайл нёс Юне подарки: плетёную корзинку, шали с пёстрыми узорами, сласти. Он предвкушал радость Юны и был неимоверно горд собой – распродал на рынке весь улов из подземного пруда и выручил ни много ни мало – пять серебряных монет! Конечно же, Кайл не смотрел вниз – разве люди глядят под ноги, когда счастливы? Глупец! Почему он думал, что Юна обрадуется подаркам? Или вообще их заметит?

     Он подобрал тельце кошолапки, хотел похоронить, но Юна не позволила. Она никогда не давала событиям просто случаться. У девушки было свое мнение об этом мире, и оно часто шло вразрез с естественным ходом вещей...

     Раздался писк, Кайл подошел ближе, заглянул за плечо Юны – мохнатое тельце зверька судорожно дёрнулось, угольки глаз испуганно смотрели на него. Кайл снова почувствовал укол вины. Нет, он не хотел смерти кошолапки. Но страстно желал, чтобы хоть раз фокус Юны не удался. И злился, когда у неё получалось снова и снова.

     Это неправильно, так не должно быть! Зачем рушить разумный мир и создавать хаос ради одного зверька? Нельзя что-то вытащить из ниоткуда или отправить в никуда! Он видел, что делает девушка, но не верил её трюкам. И своим глазам.

     Между ним и Юной зияла пропасть, а Кайл мечтал о близости.

     Девушка бережно взяла кошолапку на руки, открыла дверь, выпустила зверька в темноту.

     – Видишь, всё хорошо! – она повисла у него на шее, чмокнула в щёку.

     Как бы не так. Кайл вдохнул Юнин запах – аромат весны и сирени, вздрогнул, тёплая волна прошла по телу. Он отдёрнул руки, отстранился.

     Юна отступила на шаг. Тёмно-каштановые со светлыми русыми прядями волосы разметались по плечам крыльями дикой тарлаи, а сквозь распахнутые глаза смотрел на Кайла незнакомый мир. Наполненный изумрудом весенней листвы. Естественный и до жути пугающий.

     Вдруг стало нечем дышать. Так бывало всегда, стоило девушке хоть мизинцем дотронуться Кайла. Её волшебство делало с ним странные вещи.

     Он схватил с крючка у выхода плащ и, не поднимая глаз на Юну, нырнул в ночь вслед за воскрешённой кошолапкой.

     ***

     Кайл направился было к амбару, но передумал.

     Амбар вёл в чопорный парк с идеальными прямоугольниками клумб и хрустальным фонтаном. Парк вполне мог быть королевским, но королей там не водилось. И других людей тоже. Лишь они иногда гуляли с Юной. И неважно, что по пути к выспренным аллейкам приходилось переступать через огородную утварь, старые мешки из-под зерна, щепки полений – Юна утверждала, что выход в парк открывается только через заднюю стенку амбара, и Кайл не спорил.

     Он вздохнул. Без Юны бродить по пустым аллеям тошно.

     Он нашёл лестницу возле поленницы, прислонил к соломенной крыше. И не спеша начал подниматься. Знал – чтобы всё получилось, надо поймать ритм, нельзя торопиться, но и медлить не стоит. Кайл посмотрел вниз: полная луна огромным фонарём высвечивала хижину, амбар справа, притулившуюся к нему поленницу, колодец с подземным прудом на дне, огородик за хижиной, жутковатое пугало. С каждой ступенькой картинка уменьшалась вдвое, пока не исчезла из виду совсем. Ещё одна придумка Юны – лестница, сколоченная из чёрной древесины суа-бата – соединяла их нехитрое жилище с бесконечными просторами полей.

     Кайл вскарабкался по склону неглубокого оврага, ухватился за пучок колосьев и оказался на поле. Сюда ночь пока не добралась – последние лучи солнца гладили колоски, поджигали их изнутри янтарём. А может, ночи и вовсе не было в этих краях. Во всяком случае, Кайл её ни разу не застал. Хоть и наведывался сюда часто – расставлял силки на тарлай, что гнездились в редком леске за полями. Мясо птицы было нежным и вкусным, а разноцветные, отливающие перламутром клювы и когти на рынке сразу разбирали на украшения. Юна настрого запретила убивать здоровых молодых тарлай – силки ставились в траве на земле, куда опускались ослабленные птицы...

     Кайл шёл через поле напрямик, сминая колосья, не выбирая протоптанных тропинок.

     Сейчас он проверит силки, освежует птицу, отделит клювы – это займёт руки и мысли. И он не будет думать о Юне. И о том, как хочется её поцеловать. И что он ей не пара. И что между ними пропасть. Закончит работу только к утру. По крайней мере, в их хижине будет утро. Он пойдёт на рынок и продаст тушки тарлай так же быстро, как выловленных в озере марун сегодня. Дары из придуманных Юной земель всегда идут нарасхват. Он принесёт домой пять, а то и семь монет, и не будет знать, что с ними делать. Кайл бы купил на эти деньги новую душу, которая могла бы понять Юну, но души на рынке не продаются...

     Они встретились две луны назад. Первое, что Кайл увидел, когда очнулся, было озабоченное лицо странной девушки. Слишком большой рот, слишком широко расставленные глаза, вздёрнутый нелепый нос, тёмные вперемешку со светлыми пряди волос. Но стоило девушке улыбнуться, и захватило дух – как она красива! И сразу пришло волнение другого толка: Кайл забыл, кто он. Из чаши с водой смотрел незнакомый угрюмый мужчина с проседью в ореховых кудрявых волосах. Прошлой жизни как не было, осталось лишь имя.

     Вспоминалось поле – Юна тащила Кайла сквозь колосья. Потом – хижина и пряные отвары, которые вливали силы в ослабевшее тело. Девушка уходила на день, а он вздрагивал, когда слышал малейший скрип – всё ждал, вот Юна откроет калитку, вот войдёт в дверь. Кайл влюбился раньше, чем стал на ноги. И понял, что его сердце разбито, прежде, чем Юна показала колодец и подземное озеро. Это была первая прогулка в её сумасшедшие неправильные миры.

     Они долго спускались по выступавшим из камня петлям корней; ползняки, облепившие стены колодца, слабо мерцали, не давая погрузиться в темноту. Каменная кладка постепенно сменялась тугим переплетением корневищ.

     Юна легко прыгнула в то, что казалось водой, но было лишь дымкой тумана. Кайл – следом. Они приземлились перед знакомой хижиной. Только здесь из окон росла буйная зелень, уходя корнями наверх. Причудливо сплетаясь, корни занимали всё небо, оставляя мерцающий призрачным светом кружок – дно колодца.

     Там, где наверху стоял колодец, внизу было озеро. В нём слабо плескались маруны. Кайл протянул руку, без труда поймал рыбу. Но под взглядом Юны выпустил в пруд. Она не любила, когда кому-то причиняют боль. Может, потому что сама придумала этот колодец, и пруд, и рыб... Кайл не нарушал её правило – ловил марунов раз в луну, когда те всплывали умирать после нереста.

     И таких мест рядом с хижиной была уйма. За поленницей открывался вход в сосновый лес с гладью моря вдалеке. Каморка погреба выводила в мрачный лабиринт с невидимым рыкающим зверем. Чердак служил дверью в перевёрнутую башню, повисшую высоко в облаках.

     Юна звала за собой, но Кайл редко соглашался на путешествия, чаще отсиживался дома, а если и выбирался, то поохотиться. Девушка расстраивалась и днями молчала. Но Кайл ничего не мог поделать – он не хотел гулять по абсурдным мирам, и если б умел, закрыл бы навсегда не к месту открывшиеся входы и выходы.

     Однажды, когда Юна обернулась попрощаться, он заметил за её спиной светящиеся шары, и лишь потом понял, что неимоверно близко увидел звёзды! Юна шагнула за край, а Кайлу тогда показалось, что девушка упала в пропасть, и ничто её не спасёт. Ту пропасть, что он ненавидел. Которая разделяла их.

     Хижина Юны стояла на отшибе. В деревне девушку не любили, кричали вслед проклятья, лили под ноги помои – однако близко не подходили – чуяли чужака и боялись. Кайл неизменно вышагивал рядом с Юной и гадал, когда ему придётся взять в руки палку и начать отгонять разъярённую толпу.

     Но нет-нет и беда загоняла соседей в Юнину хижину. Кайл видел, как девушка сжималась при виде гостей, и каким резким становился её взгляд, но она ни разу не отказала в помощи. Будь то неурожай, поиски пропавшего ребенка, сильная хворь. Кайл не мог этого понять и злился пуще прежнего...

     Он миновал поля, вошёл в редкий лесок и направился к местам, где расставил силки.

     Кайл осматривал одну петлю за другой – всё нетронуто. Он задрал голову, прислушался. Ни шороха от взмаха крыла, ни чёрно-белых птиц в небе. Лес был пуст, тарлаи исчезли.

     Обескураженный Кайл добрался до конца просеки, свернул на тропинку в обход леска. За ним следом плелась тишина. Стоит ли искать объяснение ещё одной странности и без того чудных Юниных миров?

     Кайл сглотнул, навалилась тяжесть.

     Он опасливо огляделся. Никогда раньше не заходил дальше леска – не было надобности. Но за леском тянулись такие же пшеничные поля, вдалеке торчал одинокий холм.

     Расстроенный неудачей с тарлаями, Кайл не спешил возвращаться к Юне. Надо немного успокоиться. Он вздохнул и направился к холму.

     ***

     Путь оказался неблизким. Поля всё не заканчивались, от размеренной ходьбы клонило в сон, ноги заплетались – так было, пока он не заприметил дом на вершине холма. Небольшой аккуратный домик с низким забором и соломенной крышей очень походил на Юнину хижину. С каждым шагом Кайл узнавал всё больше мелочей. Луну назад он перестилал прохудившуюся крышу – справа виднелась полоска светлой соломы. Слева торчало пугало, Кайл никак не мог решить, кого оно отпугивает больше – ворон или людей. Пугало напоминало остановленного в движении человека и выглядело жутко. У соломенной крыши лестница. Именно так Кайл её выставил часа два назад...

     Он топтался у порога, не решаясь войти в дом. Хотелось повернуть обратно и навсегда забыть о двоящейся хижине. Но нет, он узнает правду! Кайл хмыкнул, с каких это пор он стал любознательным? И вдруг понял: в прошлой забытой жизни так было всегда.

     Наконец он толкнул дверь. Всё выглядело знакомо, но тут не было Юны, и Кайл пока не мог понять, хорошо это или плохо. Дерево стен казалось темнее, старее, скамьи и стол – тоже потемневшие, давно не скобленные, печь стояла в другом углу. Крышка сундука откинута. Кто-то уходил в спешке?

     Кайл подошёл ближе, с интересом заглянул вовнутрь. Вместо Юниных платьев и пары его рубах в сундуке лежал камзол из дорогой чёрной ткани с позолоченной оторочкой и нашивкой на груди в виде звезды. Кайл погладил звезду – по ободу были вышиты буквы. И даже не пытаясь разобрать надпись, он и так понял, что прочитает: «Королевское научное общество».

     Память вернулась болезненной вспышкой.

     Он выпустил из рук камзол, вышел во двор. Солнце и не думало садиться. Порыв ветра качнул руку пугала – тряпичный человек будто поздоровался с Кайлом. Тот кивнул, опустился на землю рядом с поленницей. Спина уперлась в полукружья шершавых стволов.

     Кайл идёт за ней по лесной просеке.

     Голова гудит после утренней работы – он провел оптические эксперименты и пришёл к любопытным выводам. Нужен час на прогулку и отдых, потом он повторит эксперимент и сделает записи. За это лето в деревне он закончит манускрипт по естествознанию и с чистой совестью вернётся в город – к интригам общества и студиозам.

     Но девушка впереди не даёт расслабиться. Её волосы ахроматичны – крупные тёмные пряди чередуются с выгоревшими русыми, точно клавиши органа. Хотя, сегодня он кое-что понял про белый цвет, и это делает волосы девушки вершиной гармонии и наполненности.

     Она оглядывается и исчезает. Озадаченный Кайл остаётся один посреди просеки...

     Он держит в руке призму, свет проходит насквозь, распадается на разноцветные лучи. Амфитеатр полон студиозов, они сидят, затаив дыхание, пытаются осмыслить увиденное. Одинокие хлопки взрывают зал.

     Кайл поворачивается – девушка с чёрно-белыми волосами встаёт из-за скамьи и улыбается ему. Кайл смущён и почему-то раздражён...

     Через год он возвращается в деревню, всё время посвящает работе, делая передышки на сон, приём пищи и короткие прогулки. И на улице снова видит ту девушку – её хватает за руку парень в мятой коричневой шляпе, тянет в глухой переулок. Кайл не умеет драться, но он расправляет плечи и спешит на выручку. Однако девушка обходится без его помощи – толкает парня в грудь, тот неловко падает и проваливается сквозь пыль деревенской улочки.

     Кайл замирает на полдороги, не зная, стоит ли верить увиденному. Так не бывает! У природы строгие законы, он посвятил всю жизнь их изучению. Ничего не принимал на веру, всё доказывал опытами! Предметы и люди не появляются из ниоткуда, и не уходят в никуда от одного касания руки. У тел есть инерция, и чтобы началось движение, нужна сила! А сила действия равна силе противодействия. Но девушке с чёрно-белыми волосами это не важно.

     Он должен её найти! Хотя бы для того, чтобы увериться – то был лишь фокус...

     Он жаждет новой встречи, гуляет дольше обычного и натыкается на девушку в неожиданном месте – среди рыночных лавок. Она сидит на корточках и успокаивает плачущего мальчугана лет пяти. Мальчик не унимается, и тогда девушка вытаскивает один за другим леденцы из рукава. Ребёнок всхлипывает, тянет руку за сластями. Но леденец перехватывает Кайл:

     – Как ты это делаешь? – он сверлит глазами девушку, – в чём секрет?

     Ребёнок, не получив угощение, снова заходится плачем.

     – Его надо успокоить, поэтому я это и делаю, – она пожимает плечами, вытаскивает из-за спины мальчика новый леденец и суёт в детскую ладошку.

     – Я не спрашиваю почему, я спрашиваю как?

     В эту минуту Кайл уверен, что ненавидит девушку. Она разрушает его мир!

     – Не знаю.

     Девушка снова пожимает плечами. Поднимается с колен, отряхивает платье.

     – Хочешь, покажу?

     Кайл качает головой. Он достаточно видел, он ждёт объяснений.

     – Не бойся, – говорит девушка, – это всё равно, что сделать из одного прозрачного луча много разноцветных.

     Конечно же, он не боится. Но...

     Девушка гладит воздух, будто перебирает отрезы тканей в лавке. А потом вдруг находит нужный и отводит руку, открывая несуществующую штору. Кайл видит за её спиной ночное небо и светящиеся шары звёзд – слишком близкие, чтобы быть настоящими.

     Он смеётся, он понял фокус. Это лишь искусное полотно, ловко спрятанное до поры до времени в длинном рукаве платья. Кайл шагает вперёд, желая схватить полотно, и проваливается в бездну...

     Он тяжело поднялся, снял с огородного чучела коричневую шляпу, нахлобучил на голову.

     Интересно, подумал Кайл, почему Юна его ни разу не превратила в пугало?

     ***

     Тишина угнетала. Без привычного клёкота тарлай становилось жутко.

     Кайл возвращался той же дорогой и не узнавал её. Пшеница выцвела, посерела, стебли пригнулись к земле. Почва на глазах высыхала, шла трещинами, низкорослые деревья раскалывались надвое, словно под ударами гиганта-дровосека, обычно чистое небо заволакивало тучами цвета сажи.

     Он ускорил шаг.

     Любому действию всегда есть равное противодействие, напомнил себе Кайл. Когда-то он с пеной у рта доказывал этот постулат профессорам старой школы, а столкнувшись с необъяснимым, предпочёл забыть всё. Жизнь. Науку. Себя.

     Кайл задохнулся пониманием, побежал. Баланс сил не может быть нарушен, если этот мир умирает, значит, дрогнула вся ось.

     С Юной случилась беда!

     Перепрыгивая через трещины, уворачиваясь от падающих деревьев, помятый крупным градом, Кайл добежал до оврага. Даже не пытаясь отыскать тропинку, кубарем скатился на дно, ухватился за шершавую перекладину лестницы и, ломая ногти, заскользил вниз...

     Брезжил рассвет. Хижину Юны плотным кольцом окружала толпа. Кто держал наизготовку вилы, кто – мотыги, кто мял в руках веревки. Женщины, мужчины, дети кричали, улюлюкали, скалились. В глазах – страх и ненависть. Парень впереди победоносно потрясал палкой с заточенным концом. Острие было окрашено алым.

      Юна сидела, опёршись спиной о поленницу, точно как сам Кайл час назад. Глаза закрыты, руки прижаты к боку. Кайл подбежал к Юне, наклонился. Крылья носа девушки чуть вздрогнули, складка на лбу разгладилась.

     Он осторожно коснулся её плеча:

     – Они скоро будут здесь, нам надо уходить.

     Бесполезный, глупый совет.

     – Это должно было произойти. Лучше бы ты не возвращался.

     Голос Юны стал бесцветным и тихим.

     – Юна! – Кайл сорвался на крик. – Ты вытащила меня из бездны, ты спасла не одного человека, ты оживила какую-то кошолапку, будь она проклята! Открой дверь, и мы уйдем, куда скажешь!

     Она слабо улыбнулась.

     – В любом мире это повторится. Люди не очень-то меня любят, – Юна махнула в сторону беснующейся толпы. – Да и сил нет, мне и обычной двери не открыть.

     Кайл взял её на руки, отнёс в дом. Сел на скамью, крепко прижал девушку к себе. В кои-то веки пропасть между ними сжалась, Юнина душа на миг обнажилась для Кайла.

     Сколько у них времени до того, как толпа осмелеет и снесёт старый забор перед хижиной? Четверть часа, меньше?

     Сейчас, когда Юна слаба, Кайл должен решать за двоих, как это делала она, вытаскивая его из бездны. Но он не волшебник, он учёный. «А тебе не жаль, когда что-то гибнет?» – вспомнились слова Юны. «Жаль. Очень жаль!» – захлебнулся отчаянием Кайл. Но, проклятье, он не умеет оживлять. И до сих пор не верит, что это происходит наяву. Всё кажется – вот-вот проснётся от кошмара в своей кровати.

     За дверью раздался победный возглас – это пал забор. Сейчас толпа начнет испытывать на прочность дверь хижины.

     Кайл встал, осторожно положил Юну на скамью.

     Она умирает, и вслед за ней тают миры, что она отыскала, или придумала сама. Бежать некуда, даже если у него получится открыть дверь...

     Но ведь Юна не могла возникнуть из воздуха. И она должна вернуться туда, откуда пришла.

     Он коснулся щеки девушки, длинные ресницы дрогнули.

     – Юна, где твой дом?

     – Помнишь звёзды? Ты ещё подумал, что это холст... Но ты не сможешь...

     Кайл не нашёлся с ответом.

     Куда угодно, только не в бездну! Даже ради Юны. Люди не способны летать между звёздами. Им нужен воздух, движущая сила. То был сон, морок. Он не мог оказаться в звёздном небе и остаться в живых. Кайл просто потерял сознание, сильно ушибся, на время забыл прошлое. Не было никаких звёзд и полетов. Юна – мастер миражей и только.

     Он беспокойно зашагал по хижине. Девушка тихонько вздохнула, закрыла глаза. Лицо покрыла мертвенная бледность.

     Но кошолапка ожила. Люди выздоравливали. Дети находились. Это тоже мираж? Он сам гулял по её мирам, ловил тарлай, продавал их.

     Кайл зажмурился.

     Что он делает? Зачем оправдывает свой страх и зависть? Он потратил десятилетия, пытаясь понять природу, её законы. Но лишь узнавал буквы. А Юна играючи превращала буквы в новые миры. Нанизывала их на одну ось – саму себя. И если её любили, девушка оживляла королевские парки и волшебные пруды, а чья-то ненависть добавляла в её огород новое пугало и жухлую траву. Сегодня именно его недоверие лишило Юну сил, оставило на растерзание соседей. Действие всегда равнялось противодействию.

     Кайл до сих пор не знал наверняка, кто Юна на самом деле. Ворожея, ангел, павшая звезда? Это не имело значения. Он её любит. Любой. Непонятной, далекой, недостижимой. В конце концов девушка спасла его, и он будет негодяем, если не отдаст долг.

     Кайл осторожно подхватил Юну, стараясь не задеть раненый бок. Закрыл глаза. «Это всё равно, что сделать из одного прозрачного луча много разноцветных» – вспомнилось незатейливое объяснение Юны.

     Он представил белый свет над их головами, вспышка ударила по опущенным векам, ослепила. И тогда Кайл начал различать цвета. Алый, изумрудный, синий – потоки свивались, закручивались, рождали жёлтый одуванчиковый, оранжевый цвет зари, лиловый. С закрытыми глазами он увидел, как зажглись разноцветьем чёрно-белые волосы Юны. Почувствовал, как она вздрогнула, очнувшись.

     Треснула под натиском обезумевших соседей дверь. Чья-то палка опустилась на спину Кайлу, и он, не думая и не выбирая более, прыгнул в лиловый поток, как в омут.

     ***

      Они плыли, обнявшись, между планетами. Бездны больше не было, и Кайл счастливо улыбался.

     Скоро Юна уйдёт – открывать миры и спасть тех, кто её ненавидит.

     Кайл будет грустить, но он знает, что так надо. Юна не принадлежит никому – как луч света, или вновь открытый закон природы. Всё, что он может – понять её и отпустить на волю.

     ______

     Вдохновением на эту историю я обязана волшебным работам польского художника Яцека Йерка (Jacek Yerka): "Эпитафия" (The Epitaph), "Под водой" (By The Waters).

     Табашников Юрий

     Как повезёт

     

     Корреспондент краевой газеты «Вечерний город» Кузькин Илья Васильевич недовольно поморщился, когда недавно приобретённый в кредит, весь сверкающий новизной и свежестью дизайна, «хундай» свернул с трассы федерального назначения на просёлочную дорогу, покрытую сплошь и рядом кочками и ямами. Чёрт знает что! Живём в двадцать первом веке, а асфальта на все дороги не хватает. Прямо как в Индии, где, по рассказам знакомых, лишь центр Дели имеет современный вид, а за пределами столицы передвигаешься по дорогам, законсервированным этак с века пятнадцатого, утрамбованным временем и колёсами повозок, и так и не познавшим радости общения с асфальтовым катком.

     Автомобиль затрясло на кочках и ухабах, заставив журналиста начать потихоньку нервничать по поводу подвесок и стоек. Да, подобный экстрим вряд ли могли учесть разработчики новой и современной модели.

     – Прости меня, – сказал вслух Илья Васильевич, обращаясь к своему любимцу и, как он считал, металлическому другу. – Это я тебя подписал на испытание.

     И действительно, в тех нагрузках, что так внезапно обрушились на последнее чудо техники, как обычно бывает, оказался виновен хозяин железного коня. Ровно сутки назад Кузькина подозвал к себе главный редактор той самой газеты, в которой работал журналист.

     – Как ни крути, – заявил начальник крайне недовольным тоном, – а все твои последние статьи – настоящая ерунда. А если проще сказать, то форменная дрянь. Кто по-твоему будет читать ту чепуху, которую ты мне притащил?

     – Но я… – робко попытался оправдаться Илья Васильевич, но его как всегда никто не слушал.

     – Побегай… Найди что-либо стоящее, интересное и горячее, – продолжал редактор, – не знаю что, но чтобы было что-то читабельное, и материал должен быть готов не позже среды.

     Очень озадаченный, Кузькин вернулся за свой стол. Некоторое время сидел красный, как рак, недовольный полученной взбучкой. А потом погрузился в раздумье. Конечно, он сам был виноват в неприятностях, выдавая для печати долгое время одну халтуру за другой. Вот в итоге и получил то, что заслужил. С другой стороны, всегда можно всё исправить. Нужно только задуматься и какая-либо свежая идея точно залетит в его пустую голову. Кузькин нахмурил лоб, создав вид находящегося на пороге мирового открытия великого физика. Или химика. Или биолога. Но почему- то все мысли пролетали мимо, захваченные в плен сознанием более развитых соседей-журналистов, сидящих рядом за офисными столами. Да, это точно они перехватывают все искорки, предназначенные ему! Он с подозрением посмотрел с видом хитрого партизана на своих соседей и ещё сильнее наморщил лоб. Теперь-то он точно поймает хоть одну идею, с таким-то видом!

     Неизвестно какой мелкий гений журналистики, пролетая мимо, заметил нечеловеческие усилия Ильи Васильевича. Ангел низшего звена сжалился над несчастным и подарил Кузькину то, что тот просил. Что-то искрящееся и интересное влетело журналисту в левое ухо и принялось весело носиться по пустой черепной коробке. Илья Васильевич попробовал поймать гостью. Он мысленно достал ружьё, сеть и динамит и отправился на охоту. Идея, весело хихикая, то появлялась, то пряталась, но Кузькин упорно продолжал погоню за пытавшейся сбежать из его головы радужно-весёлой бестией. В конце концов, его усилия увенчались успехом. Он поймал пришелицу и перевёл язык небесных сфер в обычную человеческую мысль. Боясь потерять секундное озарение, журналист лихорадочно достал из стола карту родного края и развернул её. Да, да, искорка была права! Подрагивая от возбуждения, удачливый охотник немедленно направился к столу главного редактора.

     Выслушав Кузькина, начальник рассеянно кивнул своей маленькой и очень злой головой:

     – А что, неплохо. Честно говоря, удивлён. Не ожидал от тебя такого… Поезжай, конечно, за счёт газеты. У нас на самом деле немало, как ты говоришь, глухих и забытых деревень. Посети забытые места и расскажи в своих репортажах, как живут люди в глубинке, о чём думают и чем промышляют. Районные газеты пишут о том, что на виду, а вот посмотреть на жизнь изнутри, подальше от города… Наверное, получится интересно… Собирайся.

     Окрылённый поддержкой, журналист радостный отправился домой, готовиться к командировке. Первые несколько минут даже хотел вернуться и в порыве чувств обнять главного редактора. Но когда его пыл немного остыл, Кузькин неожиданно для себя понял, что добраться в намеченные с начальником населённые пункты он сможет только на своём личном транспорте. «Ах, он, подлец», – кардинально поменял своё мнение о начальнике в один момент журналист. Но, как говорится, вызвался – будь добр, делай. И не прошло и суток со времён памятного разговора, как Илья Васильевич крутил баранку, напряжённо вглядываясь в опасные неровности дороги, ежеминутно недобро вспоминая посетившую его идею, своего начальника и всех местных жителей вне зависимости от пола и возраста.

     Вдоль дороги весело шелестел листвой большой и, на взгляд коренного горожанина, крайне дикий и опасный лес. Местная природа довольно откровенно потешалась над забравшимся в непроходимую чащобу дорогим автомобилем. В один момент журналист даже не выдержал и, высунув голову из машины, недовольно крикнул деревьям:

     – Что, так смешно? Да вы такой тачки отродясь не видели!

     В ответ деревья зашумели и загудели ещё веселее и радостнее.

     – А пошли вы все, – огорчённо буркнул себе под нос Кузькин, продолжая преодолевать одну сплошную полосу препятствий за другой. Вот ведь сглупил. Ну, поругал бы его начальник, а потом остыл и всё вскоре наверняка, забылось бы. Сидел бы сейчас в своём кресле спокойно со своей-то расползшейся на всю голову лысиной и свисающим животом. Посиживал и ухмылялся. Ан нет! Потянуло в сорок лет на подвиги. Можно подумать, кто-то зарплату за преодолённые трудности добавит. Да никогда! Не подрабатывал бы по вечерам страховым агентом, давно уж ноги протянул.

     «Ладно, ладно, всё, хватит», – попытался успокоить себя журналист. Уже в дороге Кузькин разработал непростой план, который позволял обернуться ему в обе стороны за сутки. Для себя он наметил посетить не более одной деревушки, а все остальные истории про многочисленные встречи, про изнуряющие дороги, про десяток обследованных заброшенных деревень, населённых собаками-людоедами, Илья Васильевич сможет легко сочинить дома, сидя на своём горячо любимом диване.

     Итак, как она называлась? Конечная цель его путешествия? Дамы и господа, скоро наш пассажирский поезд прибудет в местный мегаполис. Смотрите, не потеряйтесь в Пьяньково! Ну и названьице подобрали. Хотя, возможно, как нельзя более подходящее не только для конкретного села, но и для множества затерянных, забытых и заброшенных, некогда процветавших поселений. Михалыч, не одно десятилетие производивший вёрстку газет, заметил, впрочем, что раньше деревня, куда направлялся Кузькин, называлась как-то по другому. Лет тридцать назад, по уверению всезнающего старика, жители нескольких далёких, вместе скученных деревень, обратились в местную администрацию с просьбой о переименовании своих населённых пунктов. Зачем? О причине столь странного названия Илья Васильевич был намерен обязательно спросить местных жителей сразу по своему прибытию.

     Просёлочная дорога, в очередной раз изогнувшись, как змея, вывела автомобиль журналиста прямиком на деревенскую улицу. Мельком Кузькин успел заметить придорожный указатель с большой табличкой, на которой красовалось название населённого пункта: «Пьяньково». Едва чудо техники оказалось на деревенской улице, как колёса заскользили по рассыпанным всюду свежим лепёшкам коровьего навоза. Несколько куриц, громко и надрывно ругаясь на своём птичьем языке, с трудом успели спастись от безжалостного металлического зверя.

      Илья Васильевич, уменьшив скорость, осмотрелся. Ничего необычного. Деревня как деревня. Домики – деревянные, кирпичные или прикрытые сайдингом – спрятались за крашеными заборами. Пора остановиться, решил журналист. Посмотрим, что можно будет выудить хотя бы для маленького репортажа. Главное, чтобы не разочаровали, чтобы рассказали какие-либо интересные для читателей истории о поломках тракторов и сенокосилок.

      Кузькин припарковал своего красавца у понравившегося ему зелёного забора. Затем открыл дверь «хундая», ощущая внутреннее превосходство над местными аборигенами, и тяжело выбрался из автомобиля. Деревня обрушила на незваного гостя множество звуков. Деревня, оправдывая своё название, гуляла. Пьяные крики вперемешку с надрывными звуками гармошек, западных и отечественных шлягеров, неслись из каждого окна, создавая неповторимую атмосферу дикого и буйного веселья.

      Журналист, едва устоявший на ногах от обрушившейся на него агрессивной звуковой атаки, почувствовал себя крайне неуютно. Ему захотелось как можно скорее нырнуть обратно в свой автомобиль и на спасательной шлюпке поскорее вернуться в привычный уютный мир с тихой женой на кухне и постоянно ждущими хозяина верными диваном и телевизором. Однако Илья Васильевич ничего не успел предпринять. Журналисту не оставили ни единого шанса для возможности свободного выбора. Калитка в заборе, возле которого корреспондент остановил свою машину, резко распахнулась, и появился первый персонаж для будущего репортажа, коренной уроженец деревни Пьяньково. Незнакомец полностью соответствовал тому образу, который успел, согласно первым впечатлениям, создать для себя Кузькин. Огромный мужик, давно не бритый и не стриженый, со всколоченной бородой и косматыми волосами, с заплывшими глазами на отёкшем лице, производил впечатление серьёзно больного алкоголем человека.

      При виде журналиста искренняя и радостная улыбка осветила разбойничье лицо. Мило улыбаясь беззубым ртом, неизвестный, пошатнувшись, шагнул навстречу Кузькину и ласково обнял огромной ладонью пришельца за плечо:

     – Гость, дорогой… В какое-то время к нам гости пожаловали, – очень тепло приветствовала деревня город, окатив все изнеженные органы чувств журналиста запахом многодневного перегара.

     – Я… случайно… – попробовал прощупать возможность побега Кузькин. Илья Васильевич быстро отменил ранее запланированное в уме тактическое отступление и приготовился к паническому бегству.

     – Да замолчи ты, – по-хозяйски распорядился ситуацией житель Пьяньково и легко потащил слабо упирающуюся жертву во двор.

     – Это ошибка… Мы незнакомы, – пролепетал Илья Васильевич, тем самым давая повод к продолжению беседы.

     – Ну, это дело поправимое, – добродушно отозвался мужик, – давай познакомимся. Меня все Василичем кличут. А ты кто будешь?

     – Я тоже Василич, – пропищал Кузькин, тяжело поднимаясь по деревянным ступенькам, ведущим в дом.

     – О, родственничек, – искренне обрадовался местный житель, – да не упирайся ты так. Вот выпьешь со мной и пойдёшь, куда захочешь дальше.

     Через минуту журналист оказался в гостиной большого дома. Сразу было видно, что комната давно забыла ласку женских рук и могла даже при беглом осмотре отпугнуть человека с намного более крепкой психикой, чем у Ильи Васильевича. Рой больших и толстых мух, повисших над столом, заваленным кучей давно не мытых тарелок, встретил гостей недовольным гудением. Кроме стола, занявшего центр комнаты, и старого телевизора Кузькин не заметил больше никакой мебели, которая обычно создаёт уют. Зато на полу вдоль стены стояли в несколько рядов большие бутыли, заполненные некой мутной жидкостью.

     – Садись, – властно приказал местный Василич вновь прибывшему и, небрежно очистив рукой от мусора стул, подвинул его к гостю. Кузькин неохотно и испуганно присел на самый краешек.

     Хозяин дома нагнулся, поставил на стол бутыль с мутной жидкостью, ловко откупорил горлышко и, выбрав стакан почище, наполнил его самогоном, не забыв, впрочем, и про себя.

     – Пей! За знакомство!

     Журналист поднёс стакан к губам и судорожно проглотил содержимое. Напиток оказался на удивление приятным на вкус и в то же время обжигающе крепким. Огненным потоком он проник в гортань, а затем весело побежал по венам, разливая по всему организму приятное тепло. В голове мгновенно зашумело, и Илья Васильевич решил больше не употреблять веселящей жидкости. У него немедленно созрел новый план, соответствующий обстановке. Он будет лишь подносить стакан к губам и делать вид что выпивает, незаметно выливая содержимое не в своё горло, а под стол.

     – Ты кем будешь-то, гость?

     – Журналист, – пытаясь справиться с подступающей тошнотой, сообщил Кузькин. – Вот хочу написать репортаж о вашей деревне, о людях…

      – Журналист, – засмеялся местный Василич, – ну что ты будешь делать! Не прошло и двадцать лет, как вспомнили. Хочу обрадовать тебя, родственничек. Здесь писать-то особенно не о чём. Нет у нас героев, нет ничего такого интересного. Вот только пьём много. В деревнях везде пьют, но в нашей особенно…

     – Сыночки вы совсем обнаглели? – прервал беседу хриплый и резкий голос. – А почему без меня?

     Из-под стола, куда журналист намеревался сливать невыпитый самогон, на четырёх конечностях выползла особа явно женского пола. Кузькин не мог сказать точно, сколько лет женщине, но по цветастому выгоревшему и вылинявшему платью понял, что однозначно немало.

     – Это мамо, ей и стакана хватит, – с теплотой в голосе представил женщину гостю хозяин дома. После пары безуспешных попыток взобраться на стул, которые вызвали приступ буйного веселья у местного Василича, старушка всё-таки заработала на свою порцию искрящегося самогона. С добычей она заползла обратно под стол. Из-под стола послышалось бульканье, потом довольное урчание, которое вскоре сменилось богатырским храпом.

     – Видишь, журналист, – немного виновато сказал собеседник Кузькина, – помогло. Всё, понимаешь, эти военные виноваты. Полигон-то рядом, испытывали при Союзе тут всякие бяки, а ветер всё время в нашу сторону. Вот мы всей деревней и лечимся от радиации единственным доступным способом. А кто нам поможет…

     Чпок! Чвак!

     Перебивая мужчину, прямо перед столом из ниоткуда, с чавканьем и грохотом, появился мальчик лет десяти или одиннадцати. Розовощёкий, в яркой цветной рубашке. Только что на том месте, где стоял мальчик, было пусто, и журналист был уверен в этом на сто процентов.

     Не может быть! Илья Васильевич встряхнул головой и принялся тереть глаза. Но иллюзия не пропала от его усилий, а наоборот, начала ещё и говорить:

     – Привет, па!

     – Здорово, Дениска!

     – Всё лечишься?

     – Ага, чтобы в такого, как ты, не превратиться.

     – Ой, здрасьте, – покраснел паренёк, только сейчас заметивший журналиста. Кузькин машинально кивнул головой и оглянулся, испугавшись на миг, что пришло время появиться медбратьям в белых халатах.

     – Пап, напиши, пожалуйста, объяснительную Марье Ивановне, а то я уже два дня, как пропустил.

     – Маляву училке? Да запросто. Только давай завтра. Видишь, гость у нас. Принёс что-то?

     – Ага, – парнишка вытащил из карманов джинсов несколько очень странных на вид плодов, которые тут же распространили по комнате неземной аромат. – Как раз вам к столу. Вкусные и очень сытные. Мы сейчас на Альдебаране остановились. Нашли там развалины какие-то, хотя эти вот фрукты с другой планеты.

     – Ты там смотри, поосторожней, – строго, начавшим заплетаться языком, наказал отец сыну.

     –Да что с нами может случиться! С нами же Сёмка! Он всё живое за километр видит, и всё, что не нравится – тут же сжигает. Ладно, побежал, ребята ждут, не забудь про объяснительную.

     – Замётано, – кивнул головой местный Василич.

     Чмок! Чпук!

     Мальчик исчез с резким хлопком, как будто его и не было. Даже запаха серы не оставил, одни лишь плоды неизвестного ещё земным учёным растения на столе.

     Остекленевшим взором Кузькин смотрел на то место, где секунду назад стоял парнишка. Хозяин дома нагнулся поближе к гостю и помахал огромной ладонью перед его лицом, пытаясь вывести Кузькина из ступора.

     – Эй, эй, девушка, вы с нами? Прыгун он у меня, а ещё у них там Сжигатели есть, Переворачиватели… Словом, охо-хо, пошли дети сейчас с отклонениями, стыдно вам, городским, показать. Я ж тебе сразу сказал, ничего у нас интересного нет. Вон, Москву покажут, здания, машины, жизнь кипит, а у нас … Будь добр, не пиши про сыночка, не позорь. Да к тому же понаедут учёные-червяки, жить не дадут, а он у меня один. Да и растил я его тоже один. Жена моя, царство ей небесное, померла уж как лет пять назад. Врачи в райцентре сказали, что от цирроза печени. Брешут, как всегда. Я точно знаю, от чего её Господь к себе забрал. От проклятой радиации, будь она неладна. Вот с ней-то, заразой, мы и боремся. Да ты бери фрукт заморский, откушай, где ещё такой попробуешь.

     Илья Васильевич машинально взял со стола неземной плод. Тот оказался приятно мягким и тёплым. Он откусил немного и, едва кусочек попал в рот, как больше не в силах себя контролировать, обильно выделяя слюну, Кузькин в один миг расправился с предложенным угощением.

     Чувствуя каждой клеткой тела, что в воздухе запахло не рядовым репортажем, а самой настоящей сенсацией мирового значения, журналист осторожно спросил у жителя Пьяньково:

     – А зачем тебе столько самогона? – и довольно точно показал пальцем на длинные ряды бутылок.

     – А что, не нравится? – обиженно встрепенулся мужик.

     – Да вы что, бесподобная!

     – Ох, это хорошо, что по вкусу пришлась. Вот вставай, покажу кое-что… Благодарен буду по гроб, если подскажешь, как эту штуку остановить, – хозяин поднялся со стула, подошёл к одной из закрытых дверей и распахнул её:

     – Смотри!

     Илья Васильевич тоже поднялся и из–за широкого плеча осторожно заглянул в прежде закрытую комнату. Всё помещение занимала тихо гудящая огромная машина неизвестного назначения. Всевозможные блестящие колпаки и сверкающие квадраты соединяли друг с другом провода и трубы, создававшие впечатление единого целого, сотворённого рукой безумного гения. Откуда-то сбоку на глазах изумлённого журналиста выдвинулась металлическая рука, очень похожая на лапу знаменитого Терминатора, извлекла из нутра машины готовый бутыль со знакомой мутной жидкостью, поставила его в угол комнаты и метнулась за следующей пустой бутылкой.

     – Что это? – хрипло спросил Кузькин, обострившимся нюхом профессионального журналиста, ощущая всё более заметный запах сенсации.

     – А что, не видишь? Самогонный аппарат! Во! Мужики из Умниково у нас в каждом доме такой поставили. Трубы под землю опустили, говорят, уникальный серебряный источник под деревней имеется. Всё остальное нужное для хорошего самогона, как я понял, машина просто берёт из воздуха. Одна только беда – остановить её никто не может, а ломать жалко. Всё-таки принцип вечного двигателя использовали, шельмы. И гарантию дали. Ни много, ни мало, а ровно миллион лет. О, журналист, – лицо мужика освятила посетившая его идея, – а напиши-ка ты о моём самогоне. Сам видишь, ничего у нас нет интересного, кроме самогона. А я через тебя, может, его реализовывать начну.

     Во рту Ильи Васильевича давно от волнения пересохла слюна, и только сейчас ему удалось с трудом выдавить из себя очередной вопрос:

     – А что за Умниково?

     – Да деревня рядом! Я ж говорю: вокруг все деревни странные. И всё из-за военных. Испытывали рядом на полигоне то одну бяку, то другую. Грохнут её, а ветер ведь он, понимаешь, имеет свойство в разные стороны дуть. Вот и деревни поэтому в округе разные, с непохожими друг на друга отклонениями. Пойдём-ка лучше за стол….

     Кузькин машинально уселся следом за хозяином дома на стул и механически опрокинул в горло очередную порцию самогона. Между тем житель Пьянькова продолжил свой рассказ:

     – О чём спросил-то? А, вспомнил, об Умниково! Ну, скажу тебе, не зря они деревню переименовали. Уж сильно все они там умные. А сами в деревне-то больше в последнее время и не живут. Приезжают ко мне за самогоном, уговор у нас такой. Да в город привозят фуры с фруктами, оттуда, значит. На вырученные деньги покупают всякие нужные чипы, да плато. А в деревне держат пару часовых, на всякий случай. Случаи-то разные бывают, ха-ха… Сторожа те открывают и закрывают ворота в прдельный мир…

     – Параллельный, – поправил собеседника журналист, отказываясь верить услышанному.

     – Во, во, туда! – обрадовался местный Василич, услышав знакомое слово. – Там, говорят, людей вообще нет, властей никого. Лес один и чистый воздух, и зверья! Всё зовут в гости, а у меня же хозяйство, некогда. Понастроили они там летающих тарелок, на полях роботов трудиться заставили, а сами живут в своё удовольствие, мир исследуют.

     – Не может быть! – прохрипел Илья Васильевич, который внезапно очень захотел попасть в заветную деревню.

     – Ещё как может! – немного обиделся местный житель, – вот давай ещё по стакану, только без хитрости, и к ним в гости…

     Не веря в удачу, корреспондент чокнулся стаканом с гостеприимным хозяином и залпом одолел лечебный напиток. Проглотил свою порцию и хозяин дома, но поступившая в организм жидкость оказалась последней каплей поборовшей могучий организм. Взгляд мужика окончательно помутнел. Он пару раз моргнул и, закрыв глаза, заснул.

     «Вот незадача, – подумал Кузькин, прислушиваясь к ровному дыханию спящего жителя Пьяньково. – Ради Умниково я готов ждать сколько угодно».

     Добавляя уверенности к его решению, в соседней комнате тихо гудел самогонный аппарат, основанный на принципе вечного двигателя. Лишь изредка позвякивали бутылки, меняемые рукой Терминатора. Процесс, запланированный на миллион лет, продолжался без всякого участия человека.

     Внезапно один глаз спящего мужика немного открылся:

     – Журналист, скучно здесь, писать не о чем, о самогоне напиши, – пробормотал едва слышно Василич и снова заснул.

     Между тем на улице в свои права вступила прохладная ночь. Вместе с появившимися на небе звёздами затихла пролечившаяся деревня. Наступившая темнота прогнала последний звук и наступила долгожданная тишина.

     Начав немного скучать, Кузькин принялся сквозь стекло окна рассматривать уютный сельский дворик дома, который приютил журналиста на ночь. Напротив окна темнела хозяйственная пристройка, собранная местным умельцем из досок. Рядом с сараем возвышалась большая копна заготовленного на зиму сена. Из-за скирды испуганно выглядывал типичный деревенский некрашеный покосившейся туалет с вырезанным сердечком над дверью. За туалетом раскинулось море начавшего увядать картофеля.

     Журналист, измученный тишиной и одиночеством, решил разогнать тоску стаканом крепкого самогона. Он потянулся за бутылём, но тут же отдёрнул руку. Во дворе начало происходить что-то непонятное. Сначала Илья Васильевич не понял причину возникшего внутри сознания беспокойства, пока все детали не сложились в одну тревожную картину.

     Из большой будки перед стогом сена, позвякивая цепью, вылезла собака. Кузькин плохо разбирался в породах, но пёс был очень большой и имел необычайно грозный вид. С момента появления собаки мозг журналиста отметил некую странность в поведении животного. Не наблюдалось обычной ленивости и хаотичности, присущих древнему спутнику человека. Все движения пса были осмысленны так же, как и выражение его морды.

     Собака засунула лапу под будку и достала что-то из-под досок конуры. Пёс решительно поднял лапу к своему ошейнику и принялся с озабоченным видом ковыряться в нём. Никогда раньше, ни в одной из многочисленных передач, посвящённых животным, Илья Васильевич не видел ничего похожего. Спина журналиста мгновенно взмокла, а в ногах появилась непонятная тяжесть.

     «Что за ерунда?» – растерянно подумал Кузькин.

     Хорошо освещённая светом полной луны собака продолжала действовать. Покопавшись с минуту в ошейнике, пёс справился с намеченной задачей. Загрохотав, цепь вместе с ошейником упала на землю. Собака тяжело оперлась передней лапой о будку и распрямилась, встав на задние лапы. Стоя она выглядела вдвойне, а может, и втройне угрожающе в силу необычности позы, не предусмотренной природой для данного представителя животного мира. Встав на задние лапы, пёс «подрос» до размеров среднего человека. Он поднял морду и радостно завыл, здороваясь с полной луной.

     «Оборотень, – с ужасом подумал журналист, – куда меня занесло?»

     Вой пса сменился надсадным кашлем. Отплевавшись и прочистив глотку, собака заговорила резким, нечеловеческим голосом. Хорошо ещё, что стекло окна хоть как-то приглушало звуки.

     – Ау-у-у-у! Пришло время Договора! Выходите все, время хозяев кончилось! Пришло наше время!

     Не помня себя от ужаса, пребывая в явном помрачении сознания, Кузькин схватил со стола отдельно лежащую вилку и с силой воткнул её в свою филейную часть тела. Желание проснуться от страшного сна обернулось реальной и сильной болью. Зажав рот рукой, чтобы не привлечь к себе оборотня криком, Илья Васильевич другой рукой выдернул вилку из кровоточащей раны.

     Во дворике события продолжали разворачиваться по наихудшему сценарию. Дверь сарая распахнулась, и во двор, уверенно балансируя на задних конечностях, вышли из хозяйственной пристройки Бык и Свинья. Животные, приняв неестественную позу двуногих, поразили своим ростом и без того напуганного журналиста.

     – С нашим временем, брат! С нашим временем, сестра! – приветствовал животных Пёс.

     Больше наблюдать за подобным ужасом Кузькин не смог. Его глаза заметались по комнате в поисках укрытия. Не найдя ничего подходящего, журналист не нашёл лучшего решения, как спрятаться под единственным предметом интерьера в комнате – под столом. Благо стол был большим, к тому же под столом журналист обнаружил мирно посапывающую бабулю. Использовав тело, как щит, Илья Васильевич умудрился сложиться в несколько раз, превратившись в почти незаметную складку на теле спящей женщины.

     Он едва успел справиться с шумным дыханием, как лапы и копыта загрохотали по полу комнаты, и ночные хозяева деревни расселись за столом. Журналист с замиранием сердца услышал, как звери разливают по стаканам самогон. Судя по звуку, животные, отмечая встречу, стукнулись стаканами. Совсем как люди.

     – За нас, Продвинутых! – лающим голосом провозгласил тост Пёс.

     Кузькин испуганно выглянул из-за тела мирно сопящей женщины и тут же наткнулся взглядом на здоровенные копыта Быка. Оценив размеры копыта, журналист немедленно спрятался в свой окоп.

     «Аномальная зона, – с ужасом подумал он, – совсем как в фильмах, только намного-намного хуже». Журналист принялся со всем усердием, на которое был способен, вспоминать слышимые в далёком детстве от своей бабушки молитвы, изгоняющие всевозможную нечисть, но быстроразвивающиеся события не позволили установить связь с высшими силами.

     Что-то маленькое, какой-то небольшой живой меховой комочек, зашевелилось под столом среди разбросанных объедков и начало медленно перемещаться в сторону несчастного городского жителя. Вскоре Кузькину удалось идентифицировать незнакомку, как обычную комнатную мышь. Мышь всё ближе и ближе подбиралась к спрятавшемуся корреспонденту краевой газеты.

     Пытаясь отогнать непрошеную гостью, Илья Васильевич скривил страшное лицо, выпучил глаза и надул щёки:

     – Фу-у! Кыш-кыш! – как можно тише сказал журналист, обращаясь к мыши.

     – Ой, ой, ой! – в ответ заверещала Мышь, притом довольно громко и противным фальцетом. – Ой, ой, только посмотрите, кто здесь прячется! Пёс, Бык, смотрите, смотрите, человек! Не наш, не деревенский!

     Поняв, что пропал, Кузькин захотел напоследок прихлопнуть наглую Мышь кулаком, но та уже успела сотворить своё чёрное дало и, умело увернувшись, шмыгнула прочь из-под стола. Пёс просунул голову под стол и зло сверкнул глазами на Илью Васильевича:

     – Ну-ка, гав, вылезь, – прорычал Пёс.

     С медлительностью приговорённого к смертной казни Кузькин выполз из-под стола. Ведь выбора у него и правда не было.

     – Садись, – гортанно приказал Пёс.

     Опустив голову, чтобы не видеть страшные, да к тому же ещё и одухотворённые внутренним мыслительным процессом морды животных, журналист уселся на ближайший стул. Набравшись смелости, он всё же на короткий миг поднял голову. Ну и в нехорошее же место он попал! На другой стороне стола сидел Пёс и скалил в зловещей ухмылке здоровенные клыки. Запрокинув голову и удерживая бутылку вверх дном двумя копытами, огромный бык вливал в свою глотку мутную жидкость прямо из горлышка бутылки. А слева от Кузькина расползлась на стуле Свинья. Она успела где-то найти дешёвую губную помаду и усердно мазала пятачок ярко-красным цветом.

     – Человек, – глухо рявкнул Пёс.

     – Ага, точно, – проревел громоподобным голосом Бык, ставя на стол пустую бутылку.

     – Я тебе нравлюсь, хрю? – вызывающе хрюкнула сидящая рядом Свинья.

     – У-у, не из наших, – задумчиво протянул Пёс.

     – Ты кто? – грозно спросил Кузькина Бык.

     – Журналист… Кузькин Илья… Васильевич, – тихим и срывающимся голосом ответил несчастный.

     – Из внешнего мира! – удивлённо взвыл Пёс. – Вы слышали? Ау-у-у!

     – Значит, он не входит в число тех, кто обозначен Соглашением! Выходит, мы имеем право судить человека за все прегрешения его гнусного рода! – взревел Бык. – За всё, за всех наших замученных братьев и сестёр! Он должен ответить за грехи своего вида!

     Продолжая усиленно красить свою морду, Свинья воспользовалась короткой паузой, чтобы вставить свою фразу:

     – Хрю, хрю, хочешь меня?

     – Я не понимаю, в чём вы меня обвиняете, – не обращая внимания на Свинью, с трудом выдавил из себя журналист, – я ни в чём не виноват …

     – Ты ел мясо, всю жизнь ел мясо! И чавкал от удовольствия! Ел плоть моих братьев и сестёр! – заревел Бык с такой силой, что зазвенела вся посуда на столе.

     – Нам удалось доказать свою разумность только здесь, – вставил Пёс, – а люди даже у нас продолжают есть мясо, правда, пока привозное.

     Кузькину нечего было сказать, и он сжался ещё больше, пытаясь спрятаться за стоявшей на столе посудой.

     – Выпьем, – предложила спокойно Свинья.

     Звери разлили по стаканам самогон.

     – Без человека! – опять взревел вечно недовольный и крайне агрессивно настроенный Бык.

     – Без него! – в один голос поддержали авторитета Пёс и Свинья.

     Журналист судорожно и разочарованно сглотнул. Спиртное, как никогда в жизни, сейчас было ему очень необходимо.

     Не обращая внимания на человека, разумные животные опорожнили свои стаканы.

     – Пьют в деревнях, – задумчиво протянул Пёс.

     – А в нашей – особенно, – проворчал Бык.

     – От радиации спасает, – с умным видом, на миг перестав краситься, изрекла Свинья.

     – Договор у нас такой, – пояснил Пёс, – днём люди от радиации лечатся, а ночью мы. Чтобы, так сказать, не пересекаться. Да к тому же, мало ли кто может днём в деревню понаехать.

     – Приходиться весь день обычным поросёнком притворяться, – тяжело вздохнула Свинья.

     – А мне собакой. Тяжело, – всхлипнул пёс, – даже бывает, местные забываются. Шарик, лови кость, Шарик, а что это мы гавкать на прохожих перестали… Ох, как тяжело…

     – А всё вы люди во всём виноваты, – опять заворчал Бык.

     – Но больше других – военные, – внесла поправку Свинья.

     – Взорвали что-то, не подумавши, вот мы и мутировали немного, – показал острые клыки в ухмылке Пёс.

     – Но… – попытался оправдать себя журналист, и ему, как и в обычной жизни, опять не дали слова. Свинья почесала бок о край стола, отчего от шкуры отвалился большой кусок прилипшего навоза, а затем подвинулась поближе к Илье Васильевичу.

     – Я что-то не расслышала ответ. Так ты хочешь меня или нет, хрю? – томно захрюкала она. Игривая агрессивность или, может быть, агрессивная игривость Свиньи резко возрастала с каждым новым выпитым стаканом крепкого хмельного напитка. Кузькин постарался отодвинуться подальше от теряющего над собой контроль животного.

     – Да что с ним говорить, – опять не выдержал Бык. – Поступим с ним, как они всё время поступали с нами. Смерть ему! Без суда! Ведь на бойню приговаривают без решения суда. Я здесь судья и моё решение: виновен! В злодействах, описать которые не хватит всей бумаги: виновен! Приговор: смерть!

     – Вставай, человек, – зарычал Пёс, – пошли! Сначала посидишь, как я, на цепи, а под утро мы тебя зарежем!

     – Вот это правильно! – стукнул одобрительно по столу копытом Бык.

     – Хрю, хрю! Меня всё устраивает, – радостно захрюкала Свинья, – теперь он никуда не денется. Но прежде чем вы его зарежете я его посещу, поиграюсь с ним чуть-чуть…

     Низко опустив голову и плечи, Кузькин встал из-за стола и на негнущихся ногах, следом за Псом, покинул суд зверей. Для себя он ещё не решил, кого боится больше – Быка или Свинью.

     Стоило журналисту оказаться во дворе, и сразу же Пёс толкнул его в бок лапой:

     – Становись на четвереньки!

     Едва Илья Васильевич исполнил грозный приказ, как Пёс защёлкнул на его шее ошейник. А затем неожиданно, брызгая на лысую голову слюной, нагнулся и торопливо зашептал:

     – Там, под левым углом будки лежит ключ от ошейника. Ты легко откроешь замок… А потом беги, беги… Я не смогу остановить Быка, но отвлеку на время их внимание. А ты беги, беги, ведь я тоже люблю… мясо.

     Услышав слова Пса, журналист едва не закричал от радости, но ему хватило ума сдержать эмоции. Действительно, Пёс оказался из всех зверей самым дружелюбным и всё время за столом пытался уладить миром назревающий конфликт. Как раньше Кузькин не заметил союзника!

     Дрожащими пальцами журналист принялся шарить под будкой. Довольно быстро нашёл нужный предмет и мгновенно освободился от оков. Цепь с грохотом, испугавшим царившую ночную тишину, упала на землю. Кузькин распрямился, гордо встав с колен. Его глаза превратились в глаза летучей мыши. Он увидел каждый предмет, пытавшийся спрятаться в ночной тьме, притом очень отчётливо. Неуловимо быстро, как самый опытный ниндзя, журналист пересёк дворик и перевалил через забор.

     Оказавшись в безопасности, на улице, он судорожно вдохнул сладкий воздух свободы. Хотя Илье Васильевичу немного мешал свисающий живот, он всё же развернул тело с непередаваемой грацией акробата и направился к тому месту, где припарковал свой автомобиль. Через несколько шагов Кузькин остановился. Зрение летучей мыши помогло разглядеть ему, что с железным другом творится что-то неладное. Во-первых, у «хундая» не хватало колёс, и он своим уставшим животом улёгся на землю. А во-вторых, непонятный мохнатый шар облепил его ласточку и, шевелясь, быстро разбирал дорогую иномарку на запчасти.

     – Ох, – невольно тихо сказал Кузькин. От едва слышного звука мохнатый шар в один миг рассыпался на фрагменты. Десятка два собак и котов образовали агрессивно настроенную звериную банду. Разбойниками командовал большой и толстый рыжий кот, который уверенно вышел вперёд на двух задних лапах. Сзади своего предводителя одной несокрушимой фалангой выстроились немного мутировавшие животные, вооружённые гаечными ключами и монтировками.

     –Ш-ш-шеловек, – недовольно зашипел Рыжий Кот, – мы же договорились… Ночь – наше время, и всё что находится на улице ночью, принадлежит нам.

     – Я не знал, – растерянно пробормотал журналист.

     – Теперь будеш-шь знать, – продолжал шипеть Кот, – катись отсюда, пока цел. Мы в Пьяньково неместных не любим. А машинку твою мы по частям мужикам в Умниково продадим. Очень интересные в твоей тачке детальки оказались.

     – Всё, всё, успокойся, я ухожу, – начал задом пятиться Кузькин.

     – Тебе скорости добавить? – деловито шагнул к журналисту Рыжий Кот, демонстративно поигрывая гаечным ключом.

     – Нет, нет, я с-а-ам! – истерично вскрикнул Илья Васильевич. Начав почему-то панически бояться говорящих котов, собак и быков, опасаясь вновь потерять свободу, Кузькин развернулся спиной к своим врагам и побежал. Он торопливо переставлял ноги, радостно хватая ртом свистящий воздух и не мог заставить себя остановиться. Мимо проносились смеющиеся над журналистом деревья, а где-то в глубине леса, не выдержав, радостно заухал, не в силах сдерживать душивший хохот, филин. Но журналист продолжал бежать со скоростью, с которой никогда раньше не передвигался. Он отсчитывал своими ногами метр за метром до тех пор, пока не заметил горящие впереди огоньки. Следом за светом его слух уловил далёкие звуки человеческих голосов.

     – Люди, – радостно захрипел Кузькин, и только тогда его ноги остановились на самом краю ещё одной забытой и заброшенной невесть куда деревушки. Первое время, пытаясь отдышаться, нагнувшись, Илья Васильевич судорожно ловил ртом острый, как бритва, воздух. Сердце марафонца бешено колотилось, а ноги тряслись от противной дрожи.

     Ещё до конца не придя в себя, журналист вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он поднял голову и увидел стоящего напротив мужичка. Маленького роста, неказистый с виду, со свёрнутым набок носом, представитель местной общины был одет явно не по погоде и, если честно, даже не по времени года. Голову местному жителю прикрывала зимняя шапка, на тело он зачем-то напялил фуфайку, а на ногах красовались сильно потрёпанные валенки в галошах. Возле ног мужичка на четвереньках ползала, пытаясь обхватить руками оба валенка, женщина среднего возраста в бесформенном платье. Колоритная группа встречающих расположилась на самом краю уходящей куда-то вглубь темноты улицы.

     Неожиданно к Кузькину опять вернулся слух, на который обрушились несущиеся из каждого открытого окна дикие крики.

     – Привет, дорогой, – улыбнулся мужичок, выпустив изо рта струйку слюны, которая пробежав по нижней части лица, повисла на подбородке. – Посмотри, пожалуйста, у меня из ушей тараканы не лезут? Замучили меня эти насекомые. Как начнут копошиться в голове, да с места на место перебегать, так просто спасу нет никакого. Одно облегчение, когда начинают из ушей выползать.

     Илья Васильевич тупо смотрел на мужичка, пытаясь осилить тираду. Вдобавок ко всему ползающая по земле женщина разродилась чередой вполне членораздельных причитаний:

     – Ой, ой, ой, кормилец, не отдавай её, оста-а-авь!

     – Я же уже тебе сказал, Варвара, – недовольно заворчал мужичок, – отнеси девчонку туда, где взяла. Не того ребёнка ты в школе забрала, не нашего. Понимаешь, всё сходится, ребёночек не наш. И вес не тот, и рост, и пол, и возраст. Я проверил, у меня всё в тетрадке записано.

     Кузькин сделал шаг назад, но в тот момент двери здания на другой стороне улицы с красивой вывеской «Баня» распахнулись от резкого удара, нанесённого изнутри. Из бани выскочила, не стесняясь зрителей, совершенно голая молодая девица. С визгом и хохотом она промчалась мимо ошеломлённого журналиста. Большие деревенские груди, высоко подлетая при каждом прыжке, смачно и звонко шлёпали девицу по щекам. Следом за ней выбежали на улицу несколько похожих на фавнов голых мужиков. Кое-что из одежды они всё же имели на своих обнажённых телах. Верхонки. В верхонках мужики держали зелёные веники и старались как следует достать ими девицу, а та, с визгом, ловко уклонялась от предназначенных ей ударов.

     – Ну-ка, стой!

     – Сейчас мы тебя попарим! – громко кричали разгневанные посетители бани.

      «По старинке в бане моются», – совершенно отрешенно подумал журналист, – «мужики вместе с бабами».

      – Эх, опять берёзовые веники закончились, – сокрушённо покачал головой собеседник, – хорошо хоть, что крапива в этом году удалась. Высокая, кустистая – парься, не хочу! А ты тех, что пробежали, не бойся! Эти нормальные ещё, тихие!

     Деревня, несмотря на поздний час, не собиралась ложиться спать. Дикие крики с каждой минутой имели тенденцию усиливаться.

     Открытые двери бани выпустили на улицу сноп яркого света, который осветил придорожную вывеску, указывающую путникам на название населённого пункта. Кузькин поднял голову и прочитал по слогам вслух пляшущие буквы:

     – Чок-ну-то-во. Чокнутово.

     Читая название деревни и понимая, что оно означает, исследователь аномальной зоны начал медленно пятиться подальше от мужичка, который по-прежнему одной ногой в валенке, усердно отбивался от воющей и пытавшейся иногда укусить супруги. Нервы Ильи Васильевича окончательно сдали, и он с тихим воем резко развернулся и снова побежал.

     – Эй, дружок, а ты куда? – закричал ему вслед житель Чокнутово. – Постой! Зайди на чай, не забудешь! Да не беги ты по той дороге! Там же Маньяково! Эх, пропал человек… Там развилка будет, слышишь? Слева Маньяково, а справа, как повернёшь, Умниково, не перепутай! Или наоборот… Всё равно, пропал человек…

     Не слыша предназначенных ему слов, Кузькин с места взял очень хороший темп. Тело стало лёгким, а свисавший ранее живот почему-то совершенно не мешал движению. Лунный свет, как мог, помогал беглецу. Попадая на лишённую растительности голову, лунный свет, подобно фаре прожектора, отражался от лысины и освещал марафонцу путь. Невольный исследователь паранормального и необычного стремительно приближался к зловещей развилке…

     ***

     Кузькин Илья Васильевич так никогда и не вернулся в родной город. Родственники и коллеги по работе некоторое время на самом деле искали журналиста. Но не смогли найти никаких следов и вскоре перестали о нём вспоминать. Дольше всех помнил и тихо вздыхал по пропавшему один лишь по-настоящему любивший хозяина потёртый диван.

     Но мы-то с вами знаем, что Илья Васильевич добежал до опасной развилки. А вот в какую сторону он повернул, в Маньяково или в Умниково, сможет ответить только посоветовавшая нашему беглецу сделать выбор госпожа Удача. Здесь ведь дело такое, сами понимаете, как кому повезёт…

     

     Николай Панин

     Загадки

     Я с обедом расквитался.

     Даже выпил весь кисель.

     А теперь пора кататься –

     Я хочу на (……..)!

     [qvǝɔʎdɐʞ]

     Кто в чащобе окопался,

     Кто от солнца спрятал бок?

     Наконец, ты мне попался,

     Мой хорошенький (……)!

     [ʞоƍиdɹ]

     Покраснев, сказала: «Я годна»!

     И тотчас же её съели… (…..).

     [ɐɓоɹʁ]

     Я сказал, приду сейчас,

     А прошёл ещё не час…

     На часы ты посмотри –

     Ведь прошло минуты (…)!

     [иdɯ]

     Ходу нет мне… Вот те на!

     Предо мной стоит (…..)!

     [ɐнǝɯɔ]

     Посмотри на изумруд –

     В нём хранится чей-то (….).

     [ɓʎdɯ]

     На пеньке расселись чинно

     Дружные ребята –

     Их узрел грибник-мужчина,

     И сказал: «(…..)»!

     [ɐɯʁuо]

     Он никакой не боевик.

     Он – гриб хороший, (…….).

     [ʞиʚоdоƍ]

     Южанин знает и помор –

     Гриб нехороший (…….).

     [dоwохʎw]

     Бледна… Не гриб, а хулиганка,

     Короче: (……. …….).

     [ɐʞнɐɹоu ʁɐнɓǝvƍ]

     Встану завтра спозаранок

     Наберу букет (…….).

     [ʞонɐdɐɔ]

     Я гулял-гулял в лесу

     И увидел там (….).

     С нею был – узнай-ка! –

     Серый-серый (…..).

     [ɐʞņɐε и ʎɔиv]

     В лесу гуляли мы с Саньком –

     Ушли от дома далеко…

     «Устал я», – мне сказал Санёк,

     И вмиг уселся на (…..)!

     [ʞǝнǝu]

     В лесу я спрятался от Светки

     И наблюдал за нею (. …..).

     [иʞɯǝʚ ɔ]

     Мне попался на крючок

     Толстый гриб (………).

     [ʞоҺиʚоdоƍ]

     Шла неспешно я по лесу

     И плела косичку,

     Вдруг мне встретился повеса,

     Рыжий гриб, (…….).

     [ɐʞҺиɔиv]

     Она живёт в Америке.

     Садится у окошка

     И слушает лимерики…

     Кто это, дети? (…..).

     [ɐʞmоʞ]

     Еду я в трамвае,

     У меня лукошко.

     Кто тотчас узнает,

     С кем я еду? (. ……).

     [ņоʞmоʞ ɔ]

     Мама настороженная –

     Таю от (………..).

     [оɹонǝжоdоw]

     Теперь мне ваза не нужна –

     Она ведь вовсе не важна:

     Стои́т себе порожняя,

     А было в ней (……..).

     [ǝонжоdиu]

     Кто вольнее всех на свете?

     Отвечайте, дети! (…..)

     [dǝɯǝʚ]

     Деревья, прекрасней, чем вешние грёзы…

     Конечно же, эти деревья – (……).

     [ıqεǝdǝƍ]

     Одинока, кучерява,

     У ручья за нивой,

     Не стройна и не корява,

     Шелестела (…).

     [ɐʚи]

     На крутой скале – уступ.

     Там растёт могучий (…).

     [ƍʎɓ]

     Сестра берёзы вовсе неплоха –

     В народе всем известна, как (…..).

     [ɐхqvо]

     Ведь старался целый день я,

     Но лишь «ТРИ» за (………)…

     [ǝqнǝɓǝʚоu]

     Не знакомы с ней пока,

     Но без азбуки никак…

     Пусть болгарами привит,

     Служит верно (…….).

     [ɯиʚɐȸvɐ]

     День, казалось будет вечным…

     Оглянулся, а уж (…..)…

     [dǝҺǝʚ]

     Средь разных детских пугал

     Имеется и (….)…

     [vоɹʎ]

     Чрезмерное дерзание

     Чревато (……….).

     [wǝинɐεɐʞɐн]

     Нарисовал нам на окошке

     Букеты дивных нежных роз,

     И тем порадовал немножко

     Волшебник добрый (… …..).

     [εоdоw ɓǝɓ]

     Распушил цветочек хмель –

     На него уселся (…..).

     [qvǝwm]

     Два колеса со спицами –

     Источник радостей и бед –

     Протру его тряпицею

     И сяду на (………).

     [ɓǝuиɔоvǝʚ]

     В речке, где-то в глубине,

     Может быть, на самом дне,

     Под корягой он сидит

     И на мир земной глядит…

     Мы и молим, и велим,

     Но не ловится (…..)…

     [wиvɐн]

     Он зелёный длинный вкусный,

     Под листочком прячется, хитрец…

     Коль найдём, так и откусим,

     И поймём, что это – (……)!

     [ǹǝdʎɹо]

     Они такие разные

     И вроде несуразные…

     Для недоучки – буки,

     Для грамотея – (…..).

     [ıqʚʞʎƍ]

     Нет, немного их совсем

     (Я признаюсь, только семь!)

     Но – взгляни на стан – полно там…

     Как зовут сестричек? (….).

     [ıqɯон]

     В чистом поле –

     Много воли.

     Мне б квасок…

     Даст водицу

     Молодице

     (…….).

     [ʞоɔоvоʞ]

     Ты включил выключатель – в ответ

     Загорелся искусственный (….)!

     [ɯǝʚɔ]

     У двери – выручатель,

     Зовут – (………..),

     А по-за козеткой

     Спряталась (…….).

     [ɐʞɯǝεоd и qvǝɯɐҺoıvʞıqʚ]

     Ей пескарь – на зуб один,

     Может плавать между льдин…

     Я её в реке ищу́ как,

     Но клевать не хочет (….)

     [ɐʞʎm]

     Что оно? Всего лишь обод,

     Куча спиц, а к ним и ось,

     Шина, с камерою чтобы –

     Вот и хитрость вся, небось…

     Ему нравится бетонка,

     Но не нравится песок…

     Дело знает своё тонко –

     Катит резво (……)!

     [оɔǝvоʞ]

     Не клюёт… Ну хоть ты тресни!

     Но влечёт к рыбалке страсть…

     Мне рыбачить интересно:

     Вдруг поймается (……)…

     [qɔɐdɐʞ]

     Мне удить всегда по нраву –

     Как какой-нибудь дикарь,

     Жду, что будет бой неравный,

     Но попался вновь (…….)…

     [qdɐʞɔǝu]

     С зорьки ранней я у речки,

     Но о рыбе нет и речи…

     Вдруг заметил мой крючок

     Обитатель дна – (…..).

     [ʞоҺıqƍ]

     Да, на Северном Кавказе

     Климат рыбке не показан…

     Выпало мне горюшко:

     Не живёт здесь (…….)!

     [ɐʞmoıdоʞ]

     Это что за чудеса?

     Я возился полчаса!

     Наконец-то на крючок

     Был насажен (……..)!

     [ʞоҺʁʚdǝҺ]

     Нет, удил я не напрасно –

     Мне не нужно рыбы красной.

     Я поймал на сто рублей

     Пять отличных (……..)

     [ņǝvʚɐvоɹ]

     Я не зря рыбачил в море:

     Вот, скажу я вам, умора!

     Там ещё вчера была

     Чудо-рыба (…….).

     [ɐvɐƍwɐʞ]

     Он солиден и весом –

     На крючок попался (…)

     [wоɔ]

     У реки сижу, грущу:

     Ни плотвичек нет, ни щук…

     Ведь не сделал и кивок –

     Мой злосчастный (……..)!!!

     [ʞоʚɐvuоu]

     Попался карп мне уникальный

     Не тот, обычный, а (……….).

     [ņıqнqvɐʞdǝε]

     От Аляски до Магриба

     И индийцы и карибы

     Очень-очень любят (….).

     [ʎƍıqd]

     Хоть чёрная, хоть красная,

     На вид она зернистая,

     На вкус, скажу, прекрасная –

     Люблю её я истово…

     И любит также детвора.

     Понятно всякому: (….)

     [ɐdʞи]

     С крючка сорвался окунёк,

     Но в мой садок попал (…..).

     [ʞǝниv]

     Признаваться мне неловко…

     То есть, вовсе нечем хвастать:

     Были только лишь поклёвки,

     А поймался (……….)…

     [ʞиɯɔɐʚоvоɹ]

     Цель – она всего превыше:

     И капканом, и арканом

     Я ловил, но нет, не вышло –

     Не поймал я (……..).

     [ɐнɐʞɐdɐɯ]

     В море плыл, нырял и булькал,

     Но поймал я (……….).

     [ʎʞqvʎƍɐdɐƍ]

     Деловито, не спеша

     Я снимал с крючка (….).

     [ɐmdǝ]

     Подарили акварель:

     В речке я ловлю (……).

     [qvǝdоȸ]

     Треска нет, и это странно…

     Но, увёртлива, резка,

     В океанах иностранных

     В глубине живёт (……)!

     [ɐʞɔǝdɯ]

     Я бы точно дал ей в скулу,

     Но не ловится (…..).

     [ɐvʎʞɐ]

     Воды не любит вовсе ток,

     Но рыба вкусная – (……).

     [ʞоɯǝнɔ]

     Змея проползла прямо рядом совсем –

     От страха забился бы угол…

     Напрасны боязни, поведаю всем:

     То – рыба. И звать её (…..).

     [qdоɹʎ]

     Меж козявок и червей

     Нёс хвоинку (…….).

     [ņǝʚɐdʎw]

     Вот – цветочек-василёк

     На цветочке – (…….).

     [ʞǝvıqɯоw]

     Слово дал и не нарушу –

     Прежде завтрак, после – (…..).

     [ɐmʎdɹ]

     Нет, подружка неправа –

     Сено – бывшая (…..)!

     [ɐʚɐdɯ]

     Одуванчик – это проза…

     А поэзия – как (….)!

     [ɐεоd]

     Он в себе не одинок,

     Овощ этот – злой (……).

     [¡¡¡ɐʞƍʎε ɐʚɓ ıqƍ ʁɯох qɯɔǝ

     ɐʞонɔǝҺ ǝʞʚоvоɹ ʚ qɓǝʚ

     :ʞониɓо ǝн

     ʞонɔǝҺ ǝƍǝɔ ʚ

     ˙ʞонɔǝҺ]

     Редька – знают все – свирепа.

     Добродушней редьки – (….).

     [ɐuǝd]

     Овощ вовсе не смире́н –

     Зол и горек этот (….).

     [нǝdх]

     Под листочком осмелела

     И, конечно, заалела,

     Заливаясь буйно краской,

     Говоря, как будто: «Здравствуй»…

     – Ах, – вскричала Вероника, –

     Как люблю я (………)!

     [ʎʞинʁvwǝε]

     Ты подумай головой-ка,

     Ну, а нет – поставлю (……)!

     [ʎʞņоʚɓ]

     Через тёмный страшный лес

     (Я б туда и не полез!)

     Шли тропинкой дошколята

     И попались им (…….).

     [ɐɯʁvɔɐw]

     Шёл я лесом – слышу хрусть!

     Накатила сразу грусть:

     Это гриб был, звался («……»)…

     Зря вот так, не глядя, прусь…

     [qɓεʎdɹ]

     Курица-хохлатка наша молодцом:

     К завтраку снесла мне свежее (….).

     [оǹņʁ]

     Наш кот и вовсе без мормышки,

     А просто так прищучил (….).

     [ʎʞmıqw]

     Вот такой я непоседа,

     Вот такой я шалунишка:

     Поиграл с котом-соседом,

     А теперь латать (……..).

     [иʞmинɐɯm]

     – Почитай нам сказку вдругоряд, –

     Обступили дедушку внучки́.

     – Почитать я вам, конечно, рад…

     Только где лежат мои (….)?

     [иʞҺо]

     Пробежался я по лужам –

     Ну, кому же сделал хуже?!!

     Дед аж выронил очки.

     – Посмотри на (……..)!!!

     [иʞҺɐwmɐƍ]

     Для машин, велосипедов создана,

     И замечу, что всегда нужна она.

     Захочу – смогу её потрогать.

     Что же это? Кажется, (……).

     [ɐɹоdоɓ]

     Заблудился я, наверно –

     Не туда, быть может, влез…

     Это, братцы, очень скверно:

     Мне бы в поле, я же – в (…).

     [ɔǝv]

     По ступенькам шёл я долго

     И запыхался уже:

     У меня квартира в доме

     На четвёртом (…..).

     [ǝжɐɯє]

     – Я тебя зимой согрею, –

     Обещала (…….)…

     Вот уже пришла зима –

     Мёрзнет, гадкая, сама!

     [ʁǝdɐɯɐƍ]

     В поле летом колосится

     И похожа на пшеницу

     До поры её не трожь –

     Пусть дозреет прежде (….).

     [qжоd]

     Не краснеть совсем от роду?

     Это, я замечу, вздор:

     Он прекрасен, дар природы, –

     Краснощёкий (…….).

     [dоɓиwоu]

     Он хорош, пока зелёный –

     Пожелтеет коль хитрец,

     Будь хоть пресный иль солёный,

     Но не вкусен [……].

     [ǹǝdʎɹо]

     Он прельщает своим вкусом

     И селян, и горожан –

     Похваляется искусом

     Огородный [……..].

     [нɐжɐvʞɐƍ]

     Сеет внучка со старушкой

     Ароматную [……..].

     [ʎʞmʎdɯǝu]

     Не хотела, но – случилось:

     Допустила я промашку

     Может быть, погорячилась…

     Угадайте имя […..].

     [ɐʞmɐw]

     Я – мальчишка шустрый, юркий.

     Моё имя, ясно, [….].

     [ɐʞdoı]

     Вот он я, хоть и не зван.

     Как зовут меня? [….].

     [нɐʚи]

     Говорят, мол, мурава,

     Но всем ясно: я – […..].

     [ɐʚɐdɯ]

     – Шоколадку дашь, а?

     – Нет! – сказала [….].

     [ɐmɐɓ]

     Любит кексы и эклеры…

     Как зовут девчонку? [….].

     [ɐdǝv]

     Однотонна «песнь» над ухом.

     Кто жужжит? Конечно, [….].

     [ɐхʎw]

     Влез на дерево Антошка –

     Он свою спасает кошку.

     Не смотрите, что малец:

     По всему ведь – (……)!

     [ǹǝvɐɓʎ]

     Ты прислушайся к подсказке:

     Палец – это не (……)!

     [ɐʞεɐʞʎ]

     Почему, да почему…

     Не пойму, да не пойму…

     Кладезь знания глубок –

     Знает всё один лишь (…)!

     [ɹоƍ]

     Баран – святая простота –

     Стоит, глядит на (……)…

     [́ɐɯоdоʚ]

     Я катался по аллее:

     То правее, левее…

     Неудачен был вираж –

     Самокат несу в (…..)…

     [жɐdɐɹ]

     Чтоб прыгать в такт, нужны всегда

     Лишь ловкость, да смекалка.

     Но прыгать проще мне, когда

     В руках моих (……..)!

     [ɐʞvɐʞɐʞɔ]

     Кукла – лучшая подружка.

     И ещё она – (…….)!

     [ɐʞmʎdɹи]

     Живёт в болоте и в кадушке,

     Сама собою – просто душка.

     Она – квакушка-попрыгушка –

     Тебе известна, как (…….).

     [ɐʞmʎɹʁv]

     Курлыкнув, надо, мол, проститься,

     На дальний юг пустились (…..).

     [ıqǹиɯu]

     И нет – совсем я не разиня:

     Глотаю слюнке в магазине…

     Не отойти мне от витрины:

     Ведь в ней – хурма и (………)!

     [ıqниdɐɓнɐw]

     Не стесняйся, а скажи,

     Разве вкусен рыбий (…)?!!

     [dиж]

     Дам тебе один совет:

     Помни, милый, знанье – (….)!

     [ɯǝʚɔ]

     Мне сказал вчера сынишка:

     «Самокат, машинки, книжки,

     Пистолеты и мечи,

     И скакалки, и мячи,

     И забавные зверушки –

     Это всё мои (…….)»!

     [иʞmʎdɹи]

     Продолжение следует

     Полина Орынянская

     ЧЕТЫРЕ ЗЕЛЁНЫХ СВИСТКА

     Налей мне. Я, в общем, особо не пью,

     но дело такое – тоска.

     Ты знаешь, она прорастает, как вьюн,

     когда поезда, уползая, дают

     четыре зелёных свистка.

     И тот, кто отчалил, – счастливый дурак –

     немедленно стелет постель.

     А ты аутсайдер, и дело табак,

     ты сборщик полночного лая собак,

     хозяин пустынных земель.

     Ты делаешь пару дурацких шагов...

     Так нужно – и машешь вослед.

     А там календарь полчаса как другой,

     ребёнок над чаем качает ногой

     и время открыть туалет.

     И поезд как будто проходит насквозь,

     оставив в грудине пролом.

     Такая досада, беспомощность, злость

     на это ночное холодное врозь,

     на тёмный пустующий дом...

     А там – красота, огоньки средь полей

     и тянет прохладой сырой...

     Ты знаешь, давай-ка налей по второй.

     И сразу по третьей налей.

     МОСКВА – ПИТЕР

     Хороший мой, сегодня дождь и дождь.

     Ходили с псом гулять в сырые дебри.

     На вырубке трава хмельная сплошь,

     качаются подвыпившие стебли.

     Тепло, спокойно. Птицы голосят.

     Заходятся вороны в перебранке.

     А помнишь, в это время год назад

     солёный холод в пасмурной Паланге,

     тоска дорог и мызы по бокам,

     по радио этнические ритмы...

     У памяти чутьё острее бритвы,

     она со мной играет в дурака,

     подкидывая то, что не отбить...

     Давай ещё вернёмся – в Ригу? в Пярну?

     Ты любишь поболтать за стойкой барной

     с блондинками о жизни и любви

     на эсперанто мимики и жеста –

     и декольте становится им тесно...

     А мне смешно: позёр и ловелас,

     чумная кровь... Я вся с тобой сбылась

     до самого нескромного желанья,

     а прежде и цена была мне грош...

     Хороший мой, у нас сегодня дождь.

     Гуляли с псом. Промокли. До свиданья.

     ЦВЕТ ЛЮПИНА

     Когда спадает лютая жара

     и вечер обретает цвет люпина,

     становится спокойно и легко.

     Сплетаются любовно стебли трав,

     прохлада шарит в зарослях лениво,

     на выдохе рождая мотыльков.

     Просёлок пуст, и мир похож на сон.

     Двоятся голоса, роятся звуки –

     чужие, не знакомые ничуть…

     Иду себе по сумеркам босой.

     Ну, вот сейчас, смотри: раскину руки

     и – полечу…

     ИМЕНА

     На крыльце сидел, курил одну за другой.

     Торопиться некуда, счастье – подать рукой.

     Август. Прохладно. Травы искрятся росно.

     Доносит ветер с окраины сонный лай.

     Свет бы включила, а говорит: не включай!

     Шторы раздёрнул – только луна да звёзды.

     А губы сухие, жадные – не для слов…

     Навязала ночь на ветвях узлов.

     Воздух – дремучий, вязкий – лилов и сладок…

     Рождаюсь заново и жду, когда наречёт.

     А имён всего-то, наперечёт:

     Поля да Поленька – большего и не надо.

     ДЖАЗ, ЕЖЕВИКА И КОТ

     Влюблённые навеки в сквозняки,

     танцуют шторы, томны и легки,

     послушны закипающему зною.

     Сквозь пыль и шум в эфир пробился джаз,

     но горлица уныло завелась

     оплакивать никчёмное земное.

     И в полудрёме кажется: ага,

     уснуть, уснуть, пошло бы всё к богам...

     И тут же в сон вплетается дорога,

     чернеет ежевика по бокам,

     и вот уже и губы, и щека

     лиловые от ягодного сока...

     Но рыжий кот, хозяйский хулиган,

     облюбовал, мерзавец, мой диван,

     мешает отлететь душе к истокам.

     И я встаю. Лепёшка. Сыр. Вино.

     Тут море плещет чуть ли не в окно.

     Упасть и плыть, рассматривая дно...

     Всё остальное — морок и морока.

     ГОРА

     Я здесь бываю реже, чем везде.

     Я не люблю кладбищенские туи.

     Тут ветер с моря носится, лютуя,

     И надпись полустёрта на кресте.

     Тут вечность постигают все подряд:

     Татары, православные, евреи.

     Один вообще, похоже, из Кореи.

     Родился в мае, жил до января.

     С горы напротив стонет муэдзин.

     Зудят под вечер травы насекомо.

     Вон там, у клуба, в трёх шагах от дома,

     Вином торгует в розлив магазин.

     Бреду наверх, бодрю себя пустым:

     Из праха в прах, взойду цветком, быть может.

     Подъём всё круче, лезу, обезножев,

     На каменный обветренный пустырь.

     Там — ничего. Натянут на обрыв

     Цветущий мох, как лопнувшая кожа,

     И время, одурев, беззубо гложет

     Века и сланцы, сложенные вкривь.

     Но только там, на маковке горы,

     Как Джизус Крайст в благословенном Рио,

     Взлечу, раскинув руки, над заливом,

     И жизнь, и смерть оставив до поры.

     КАМЕНЬ-НОЖНИЦЫ-БУМАГА

     Камень-ножницы-бумага,

     Карандаш-огонь-вода.

     Руки синие от ягод,

     квас из бочки у продмага.

     Замуж выйдешь? – Ни-ко-гда!

     Камень был насквозь дырявый:

     амулет – не амулет.

     Не поверила. Не зря ли?

     Рос у дома клён кудрявый.

     Клён остался – дома нет.

     Отрезала, не померив,

     из обрезков вышел змей.

     Пахло красками и клеем.

     Стала я бумажным змеем

     на верёвочке твоей.

     Вниз по лестнице. Куда ты?

     Полон шкаф испитых чаш.

     Календарь. У каждой даты –

     галки чёрные крылаты.

     Исписался карандаш.

     Нет у ночи столько мрака.

     Окна – мутная слюда.

     Всё сожгла, а дождь оплакал.

     Камень-ножницы-бумага,

     Карандаш-огонь-вода…

     НЕМНОЖКО ЗЯБКИХ СНОВ

     Немножко сна. Немножко зябких снов.

     Зовёшь уехать, шепчешь и целуешь.

     Там будут горы, солнце и вино,

     Обители и храмы… аллилуйя.

     А у меня предчувствия болят…

     Часы спешат, отсвечивая серым,

     беспомощно уставив циферблат

     на голый стебель розовой герберы.

     Уже листва желтеет на ветвях.

     Ещё чуть-чуть потеплится душа – и

     я, кажется, осыплюсь, словно прах,

     смешав слова до тихого шуршанья.

     Зовёшь уехать… Смятая постель.

     Сквозняк тепло из комнаты уносит.

     Не торопи. Сейчас я просто тень,

     не явь, не сон, не август и не осень.

     Белеют окна проблесками дня –

     мои давно намоленные складни.

     Успение назавтра отзвонят,

     и битых яблок полон палисадник…

     ЛОВИ МЕНЯ

     Лови меня на первую звезду,

     на бабочку, уснувшую в подъезде,

     на тёплый запах чая с чабрецом.

     Я звон росы в простуженном саду,

     я ниточка, сшивающая вместе

     шаги и скрип состарившихся лестниц,

     и день, и ночь, и сон заподлицо.

     Я птиц полночных зябкий пересвист

     (на ощупь звук прозрачный и ребристый —

     пустой стакан на лунном пятаке).

     За полем чёрной коркой запеклись

     леса, леса... И, вынырнув из свиста,

     тяжёлый жук утробно и басисто

     взлетит, провоет, стихнет вдалеке.

     Трава под ветром выдохнет: не трошшь…

     Сойдутся тучи тёмными горбами.

     Лови меня, как дети ловят дождь, –

     губами…

     ЗА ЛИХОЙ РЕКОЙ

     За Лихой рекой под Аксаем

     в деревнях огни угасают.

     Горько мыкнет скот, разорётся кот

     да зайдутся Жучка с Кусаем.

     Где ржавеют падуб да ясень

     и уходит бес восвояси,

     хлопот крыл — и вот молит Бога кто-т

     у резных церковных балясин.

     Разольётся марево-морок,

     из травы поднимаясь сорной...

     Даже дом пустой — не пускай, постой,

     на постой паломницу в чёрном.

     Будет вещий сон несчастливым.

     Скрипнет дверь и качнётся слива...

     От крыльца в кусты — птичьих лап кресты

     да вороний грай над обрывом.

     А Господь один-то и знает,

     что за души кружатся в стае...

     По домам нишкни. Не горят огни

     за Лихой рекой под Аксаем.

     МЦХЕТА

     В грузинских сёлах жёлто зреет осень

     хурмой на тёмной зелени садов.

     Приснившееся, кажется, сбылось, и

     закат горяч, растрёпан и багров.

     И вдалеке, в густой закатной гари,

     приютом обретённого креста

     чернеет на скале извечный Джвари,

     эпохами прочитанный с листа.

     Я здесь чужак. Но хочется остаться

     средь тьмы и тьмы разбросанных камней.

     Здесь ветер вяжет запахи акаций

     в мудрёный узел с памятью моей.

     И на меня, взошедшую озимо

     среди руин и таинства апсид,

     Иисус, похожий ликом на грузина,

     в Светицховели с купола глядит.

     ПТИЦА НА ОКНЕ

     Забилось солнце в рюмку коньяка.

     Октябрь себе вычёсывал бока,

     линял, плешивел, крыл сырую землю.

     И птица, синехвостая, как ночь,

     смотрела с подоконника в окно,

     где лето в лампу спряталось и дремлет.

     О чём ты, птица, смотришь на меня,

     мучительно подёргивая веком?..

     Казалось, пошевелишься — и всё:

     в печальный список будешь занесён

     со всеми, кто решил оспорить время.

     А время это бухало внутри,

     пульсируя, вздувая пузыри,

     оранжевым окрашивая темень.

     Зачем ты, птица, голову склоня,

     моих минут улавливаешь эхо?..

     И тонкий луч тянулся ниткой, но

     затихло возле ног веретено,

     и тени зашептались безголосо...

     Когда придёшь, мне будет много лет,

     и будет литься тот же бледный свет,

     и будет на дворе всё та же осень.

     Садись-ка рядом. Дай же руку мне.

     Скажи, ты видишь птицу на окне?

     ДВУХЭТАЖКИ

     У города сломался метроном.

     Уже давно везде многоэтажки,

     а у соседки, Корневой Наташки,

     как прежде, голубятня под окном.

     Дома у нас всего в два этажа.

     Мы все тут – как родня-единокровки.

     Наташку Конаныхин провожал,

     а родила она двоих от Вовки.

     Сосед Серёга, радостная пьянь,

     по трезвой зол и очень бледен ликом,

     а как напьётся, громко любит Вику —

     орут, сцепившись, словно инь и янь.

     И я, скрипя по лестнице домой

     (потёртой, деревянной, в три пролёта),

     принюхаюсь: картошку жарит кто-то,

     а к ней, небось, селёдка, боже мой!

     Наутро – тишь. Сосед в отходняке.

     Сырая хмарь по комнате разлита.

     И голуби дырдят на чердаке

     то нежно и влюблённо, то сердито.

     Я каждый день по улице иду,

     любуюсь заповедником эпохи.

     Вот сливы – диковаты, но не плохи.

     Вон яблоки в запущенном саду.

     Здесь теплится надежда на покой,

     и двор описан яркою строкой –

     подштанники, пелёнки да рубашки.

     И если в мир, расплывшийся от слёз,

     пришёл никем не узнанный Христос,

     то он живёт в такой же двухэтажке.

     МОЙ БЕЛЫЙ СВЕТ

     Мой белый день и белый снег.

     Мой белый свет.

     Я забываюсь в полусне.

     Я забиваюсь в полусне

     под плед.

     И городская тишина

     шумит в окне.

     И тянет стужей от окна,

     и стужа тянется, бледна,

     ко мне.

     Запрячу руки в рукава,

     а между век

     дрожит июльская трава...

     Вот так живёшь и день, и два.

     И век.

     Проходит белый свет насквозь.

     За ним темно.

     Отшепчешь мутный сон – авось?..

     Но всё уже сбылось. Сбылось

     давно.

     Из длинных нитей суеты

     и паутин

     свяжу чехол для пустоты.

     На подоконнике цветы.

     И снег на крыши и мосты

     летит...

     ПРИГЛЯДИ ЗА НЕЙ

     Белый коридор, белые кровати.

     Буду на тебя, Боже, уповати.

     Только у Тебя в той графе прочерк,

     у Тебя, Господь, не было дочек.

     Я расскажу, Господи, а Ты слушай.

     В целом мире нет девочки моей лучше.

     Ты же видел, Господи, небо на дне реки

     и по краю поля звёздочки-васильки?

     Летом, в июле, вспоминай, Господи, ну же!..

     Вот у дочки моей глаза и синей, и глубже.

     Ты за мной не смотри, Господи, время своё не трать.

     У неё у окошка в больнице стоит кровать.

     Ты бы, как доктор уйдёт, на край присел,

     Отче наш, сущий на небесех.

     И она у меня одна, и Ты один.

     Пригляди за ней, Господи, пригляди...

     ТАКАЯ ОСЕНЬ

     Такая осень, друг, такая осень.

     Сто бед. В довесок — горе не беда.

     Холодный лес затих многоголосо.

     Земля седа.

     Ни сны не зреют в пору снегопада,

     ни солнца белый пасмурный налив...

     А снег тихонько штопает, где надо,

     где на разрыв.

     Друзей считают осенью, в ненастье,

     когда листву срывает и несёт.

     А пишут имена на первом насте.

     Раз, два... И всё.

     ОСЕНЬ. ДАЧА

     В тот год цвели до снега астры,

     И пруд, лягушек наплодив,

     По-стариковски безучастно

     Хлебал осенние дожди.

     И между дач, вздыхая тяжко,

     Бродила местная дворняжка,

     Протяжно нюхала траву,

     А ночью выла: доживууууууууу!

     У деда вызрела настойка,

     Трещала бодренькая печь,

     И после третьей мне б прилечь,

     А он: ещё давай по столько…

     И я, сомлев, без задних ног,

     Сидела с ним, как будто впрок…

     РЕЧКА

     Я забыла дорогу туда... А была дорога —

     колея, колея, иван-чай, духота и пыль,

     щавель — детское детство, кислятина-вырви-око,

     да красавец репейник — до неба одни шипы.

     От пригорка — полого, уже выдыхай, недолго

     до реки. Берега — глинозём, как ныряешь — муть.

     Помню, время тянули, лелеяли, а без толку.

     Колея, колея... Полусонный обратный путь.

     Вскинешь голову — виснет в малиновом небе сокол.

     Слышен лай-перебрёх по далёким чужим дворам...

     И крестил нас вослед переплётами древних окон

     с невысокого берега речки безглавый храм.

     ОСТРОВА

     Когда я устаю от зим и лет,

     Тревоги, суеты, столичных башен,

     Мне снятся острова, которых нет, —

     Солёные обветренные кряжи.

     Давай, встречай меня, архипелаг,

     Нагрей под солнцем каменные глыбы.

     Я всё-таки опять не умерла.

     И там, где выживали только рыбы,

     Где небо в мокрой радужной пыли

     И лунный диск отсвечивает алым,

     Где ищут пятый угол корабли

     И бьются, как безумные, о скалы,

     Я выплюнута морем на песок

     И строю недостроенные замки.

     Со мной опять шуршание осок

     И призрак тонкой девочки в панамке...

     ЗИМА. ЛИНИИ

     Мир забывает привычные линии.

     В белом морозном окне разгляди меня —

     так, что-то снежное шарфом обмотано...

     Зиму хотели — да вот она! Вот она...

     Это сон. Белый шум.

     Время банок с вареньем, да...

     Ты исчезаешь до утренних сумерек

     в белом дыхании, мареве-куреве.

     Ложечка звякнет. Целуешь на вдохе, и —

     улица, холод, рекламные сполохи.

     Это снег. Серый свет.

     Одинаковых дней слюда.

     Небо сползает на крыши, на плечи мне.

     Старый троллейбус, намаявшись к вечеру,

     звякнет оставшимся: что же вы? как же вы?..

     Свет из пекарни хрустящий, оранжевый...

     Это ночь. На стекле

     драю мутной луны латунь.

     Тьма мотыльковая сыплется в улочки.

     Ты возвращаешься ближе к полуночи.

     Я обнимаю: как холодно, боже мой!

     Ты говоришь: скоро лето, хорошая.

     Ты вдыхаешь декабрь,

     выдыхаешь в него июнь...

     НА КРАЕШКЕ ЛЮБВИ

     На краешке любви, на линии огня,

     где сполохи зари вылизывают крыши,

     к судьбе моей привит побег такого дня,

     в котором мы с тобой одним дыханьем дышим.

     На краешке любви, где улочки юлят,

     смещая и дробя границы тьмы и света,

     луна успеет свить гнездо на тополях,

     и вылупятся сны оранжевого цвета.

     Однажды тишина придёт на водопой –

     с ладоней наших пить осенние закаты.

     И будем вспоминать, как за руку с тобой

     по краешку любви ходили мы когда-то...

     МАМЕ

     Слишком мало времени на любовь.

     А сидеть бы, слушать, не отпускать.

     Как дитё, за юбку ходить с тобой,

     Седину рассматривать на висках.

     Может, чаю? Зябко, в окне зима...

     И налить, и ложечкой позвенеть.

     Всё жила не рядом, а возле, мам,

     И почти прожита вторая треть.

     Разрослось под окнами тополей.

     Два окна на север и два – на юг.

     Ты в окошко машешь мне столько лет...

     Всё, что есть, молитвой далось твоей.

     Ты прости мне, мам, слепоту мою...

     НИ СЛОВА

     ...И помнить сны, и стоны, и слова

     не просто наизусть, а каждой клеткой.

     И руки благодарно целовать

     за то, что я пляшу марионеткой,

     почувствовав желание твоё.

     Снимать одежду, стаскивать бельё...

     В испарине смотреть, как утро брезжит,

     роняя тени бледные на нас

     сквозь дикий хмель, которым дом увит...

     И никогда ни слова о любви —

     за то, что до тебя, когда-то прежде,

     о ней другим твердила столько раз...

     ВРЕМЯ. УЗОРЫ

     Время стало послушным: попросишь — и не бежит.

     Мы сидим с ним вдвоём на скамейке в чужом дворе.

     А вокруг невозможную зимнюю миражизнь

     прожигают снежинки, сбиваясь у фонарей.

     Синий звон холодрыги — тревожный скупой бемоль.

     Напридумает ложная память себе утех.

     И мерещится город — старинный, не твой, не мой.

     Не из этих времён, а быть может, и не из тех.

     И дымят по-над городом трубы, и снег скрипит,

     и на розвальнях катит незнамо куда и кто.

     Беспородные псы выгрызают свои репьи,

     и холодное небо растрёпано и желто.

     Переулок озяб, поджимает короткий хвост.

     Я закрою глаза и пройду по нему на спор.

     Мне знакома ограда у церкви, знаком погост,

     и шевелятся губы — я знаю, что тянет хор...

     Стало время беспамятным, вяжет в один узор

     всё, что было и не было... Небо черней зрачка.

     Мы сидим на скамейке. Я знаю и этот двор,

     и другие дворы, переулки, дома, века...

     МУХА В ЯНТАРЕ

     Зима была корявой и скупой

     на снег и синь, и солнце в этой сини.

     Свинцовых туч болезненный припой

     стекал на крыши, с крыш и между ними,

     и чётких линий не было сто дней,

     и света в мире не было темней,

     и тьмы на свете не было тревожней.

     Чего ждала? Не знаю. Ничего.

     Не встретив, проводила Рождество…

     Мне кажется, что я вот так, до дрожи,

     всю зиму простояла у окна –

     то гордо, то на всё готова, лишь бы…

     И вечером была тебе видна

     издалека, подсвеченная рыжим…

     Бессмыслица… Как муха в янтаре…

     Смешно и горько. Здравствуй и (тире)

     входи же.

     МОЖАЙСКОЕ МОЛОКО

     Пелёнки, распашонки и кружавчики

     висели на верёвке во дворе.

     Вода была вонючая от ржавчины,

     и церковь доживала на горе.

     Ах, это среднерусское барокко!

     Всего-то в этой церкви перебор —

     и башенки, и стрельчатые окна...

     К оврагу уходящий косогор

     тащил с собою липы-вековухи,

     корявые, как старческий костяк,

     и заросли крапивы были глухи,

     и скучен взгляд раскормленных дворняг.

     Обед и тихий час, как было велено.

     Не спишь — так, хоть умри, лежи молчком...

     У бабушки моей был орден Ленина

     и булочки с можайским молоком...

     ШАПКА

     На ресницах у бледного солнца иней.

     Облаками пузырится синий день.

     Я такая дурацкая в шапке зимней,

     а тебе всё равно, говоришь: надень!

     Говоришь: я же видел тебя спросонья,

     мне теперь — и смеёшься — сам чёрт не брат.

     И внутри что-то рвётся, звенит и тонет,

     и так хочется сразу назад, назад –

     в это утро, рождённое раньше срока

     из горячего «ты…» и остатков сна

     и глядящее в щёлочку белым оком —

     будто рыба попала в садок окна.

     ...Мы скрипим по скверику тихо-тихо.

     Не к лицу, не по летам — в руке рука.

     Любопытная круглая воробьиха

     расчирикает всюду наверняка...

     КТО

     Да кто меня узнает средь других когда равняйсь налево униформа когда я птицам стану вместо корма когда в глазницах темень и ни зги

     кто опознает хрип и боль и мат когда земля напитанная хлором заставит умирать протяжно хором траву зверей деревья и солдат

     кто будет мне заглядывать в лицо за ноги-руки в ров и сверху известь а там вода и ближе ближе близость таких же безнадежных мертвецов

     кто будет выбирать меня из тьмы и тьмы и тьмы спасая от потопа меня поцеловала Каллиопа но Кали опа! щурится с кормы

     кто станет разбирать движенье губ когда во сне мне будет откровенье а утром повалившись на колени я Отче наш припомнить не смогу

     кто сможет разыскав меня в скиту поверить и скалу долбить для кельи и жить без цели просто жить без цели цветы и мох и сосны на ветру

     МОЙ КИТЕЖ

     На пруду у мостков даже удочку не закинешь —

     зацвело, водомерки уснули без задних лап.

     Но златится на дне мой блаженный июльский Китеж

     с голубыми стрекозами в солнечных куполах.

     На просёлке колотит по пыли хвостом Чернушка —

     хромоногий брехун, подобревший под старость чёрт...

     А у лета ведь тоже бывает, представь, макушка —

     светло-русая (просто седые дожди не в счёт).

     У дороги на самой жаре (и смотреть-то сладко)

     красноглазо и дымчато, как на заре туман,

     поспевает малина, печали моей заплатка.

     От распаренной мяты полуденный ветер пьян.

     Наберёшь этих ягод пригоршню и ешь с ладони.

     И звенит... паутина на стебле? в цветке роса?

     Обернёшься и видишь: прозрачный в далёком звоне

     упирается Китеж соборами в небеса...

     ОММММ

     Где ветра вырезают дудки из серых скал,

     у непуганых ящериц насмерть черны глаза.

     Над ущельем полоска неба бледна, узка.

     Трепыхается воздух, от зноя гудит базальт.

     Распластайся на нём, слова позабыв, мычи,

     повторяя извечное глухонемое «омммм».

     Тишина рассыпается стрёкотом саранчи.

     Стрекоза, замерев, улыбается жутким ртом...

     Посмотри: это вечность, безвестность, полынный дух.

     Здесь вино превращается в воду и в камни — хлеб.

     Здесь тела пожирает кровавая птица Рух

     и к вершинам прикованы Сириус и Денеб.

     А теперь убирайся, пока не сошёл с ума.

     Что горам твои беды, беспомощный бунтовщик?

     Одиночества хочешь? Довольно с тебя холма —

     чтобы камень катить или крест на него тащить.

     

     Игорь Юрьев

     Это не мне!

     Директор НИИ, профессор, член-корреспондент Академии наук и просто уважаемый человек, Кузнецов Виктор Андреевич, с утра занялся разбором скопившихся бумаг. Он брал документ, бегло вникал в содержимое и ставил резолюцию. Но очередная служебная записка вызвала на лице светила науки «взрыв эмоций». Сначала его брови удивленно взметнулись вверх, потом хмуро сошлись на переносице. Виктор Андреевич несколько раз заносил шариковую ручку над документом, но каждый раз рука возвращалась в исходное положение. Но вот в голову пришло нужное решение, Виктор Андреевич усмехнулся и быстро что-то написал в левом верхнем углу.

     – Ниночка, зайдите ко мне, пожалуйста! – в кабинет вошла секретарша. – Верните, пожалуйста, этот «шедевр» автору.

     Ниночка удивленно приняла документ. В «шапке» служебной записки было отчетливо напечатано «Члену корреспондента Академии наук РФ Кузнецову В.А.», а в резолюции было аккуратно выведено: «Это не мне!»

     Предел несчастья

     Как мало нужно человеку для счастья! Рано или поздно эта мысль приходит в голову практически каждому. Но кто-нибудь задумывался над тем, как иногда мало нужно человеку, чтоб ощутить себя самым несчастным на этой планете?

     Медовый месяц начался просто замечательно. Средиземное море поражало своим великолепием. Солнечные лучи разбивались о ленивые волны и мириадами искрящихся брызг устремлялись в глаза разомлевших отдыхающих. Утопающий в зелени новенький отель сам по себе был произведением искусства и вполне дополнял картину вселенского счастья.

     Вдоволь накупавшись, мы с женой неторопливо побрели в свой номер. На ресепшн спиной к нам стояла слегка полноватая дама средних лет в халате отеля. Вспомнив, что эта женщина вчера заселялась в отель вместе с нами, мы подошли поздороваться и поделиться первыми впечатлениями от отдыха.

     – Здравствуйте! Ну, как вам здесь нравится? – радостно улыбаясь спросила жена.

     Женщина повернула к нам перекошенное от ярости лицо и заголосила:

     – А вам здесь нравится, что ли?!!

     Улыбки тут же сползли с наших лиц. Что случилось? Картинки в голове быстро сменяли одна другую: кража, разбой, убийство… Что?

     – Что? Что случилось?!!

     – Вы представляете, они… они мне в номер шапочку для душа не положили!!!

     Жизнь дала трещину.

     Ксенофобия

     Убежден, что самые смешные истории основаны на реальных событиях. Просто нужно покопаться практически в любом периоде своей жизни, вспомнить и…

     Египет. Вместе с женой стоим в толпе туристов перед зданием аэропорта, ожидаем представителя нашего туроператора. С любопытством рассматриваем пальмы, расписные туристические автобусы, снующих вокруг местных аборигенов. И вдруг слышу за спиной разгневанный женский голос:

     – Сколько раз я тебе говорила – не общаться с этими арабскими собаками!

     Мои брови полезли вверх. Смело! Сказануть такое в арабской стране, да еще не понижая голоса! А вдруг кто-то понимает русский?!

     Медленно поворачиваю голову и вижу «картину маслом». Женщина держит за руку маленькую девочку, а та протягивает ручку к маленькой собачке. К арабской собачке!

     Михаил Бочкарев

     Колдовство

     – Да вы поймите меня правильно, уважаемая Матильда Арнольдовна, мне очень нужно!

     – Вы у нас сколько работаете? Третий месяц всего, а отпуск, чтобы вы знали, положен сотрудникам по истечении минимум девяти! И всё! Оставьте меня в покое, у меня работы завал!

     – Да мне неделю всего, Матильда Арнольдовна! Я же согласен и за свой счёт.

     – Вы что, в самом деле? Вы глупый? Я вам русским языком говорю – у нас критический момент, людей не хватает, а вы – НЕДЕЛЮ!

     – Я уволюсь! – пригрозил Татищев.

     Замдиректора, Матильда Арнольдовна Збдищева, посмотрела на Ивана глазами совы повстречавшейся с мышью.

     – Уволитесь?

     – Да, – робко подтвердил Татищев, нервно моргнув.

     – Извольте, – и она, решительно выдернув чистый лист из пачки бумаги, протянула его Ивану.

     Татищев, побледнев, потянул было руку к листу, но тут в его кармане запищал мобильник. Матильда Арнольдовна вопросительно вскинула правую бровь и слегка кивнула на его карман. Татищев судорожно вынул телефон и ответил.

     – Да. Как? Уже? - он нервно посмотрел в сторону начальницы. - Но мне не дают... За свой... Я же объясняю. Как? А если это... Да какое они имеют право! Как это ничего не поможет? Я в суд обращусь. Что? Да что же это за беспредел... – трубка смолкла, и Иван спрятал её обратно в карман.

     – Что у вас произошло? – наконец заинтересовавшись своим подчинённым, прищурилась Збдищева.

     – Я... Я не могу сказать. Это личная причина.

     – Понимаю, что не общественная, и всё же?

     – Мне нужна всего неделя, для поездки по срочному делу, – словно мантру, повторил Татищев, и посмотрел жалобно-просительно, как пёс, промокший под дождём, может посмотреть на колбасу, висящую в витрине мясной лавки.

     – Нет! – ответила начальница твердо.

     Тупо таращась в монитор, Татищев сидел на своем месте и обдумывал варианты. Сказаться больным — поздно, не поверят, бросить работу — безумие! Может быть, сломать ногу? Да нет, что за абсурд. Надо пойти к самому Сюпизлондрову и попросить отпуск у него лично. Но этот вариант был еще хуже. Сюпизлондров Афонарей Панкратович слыл бескомпромиссным и безжалостным человеком. Начальник, конторый наводил на подчиненных ужас. Да он и не принял бы рядового сотрудника, каким являлся Иван. Оставалось одно — пропадать. Но пропадать желания не было, и Иван, дождавшись конца рабочего дня, пошел домой, поникший и кислый, как униженный старшеклассником школьник.

     Проходя мимо станции метро «Красносельская», он задержал взгляд на одном персонаже, контрастирующем с толпой, подобно пингвину, забредшему в баню. Это был старый, невысокого роста дед. Одет он был в яркий оранжевый сарафан, а на голове имел шляпу с высоким острым конусом. Табличка, что висела на его груди, извещала: «Колдун. Решаю все вопросы».

     И Татищев ощутил в голове вспышку. Вот оно! Он подошел к загадочному незнакомцу и спросил.

     – Вы это серьёзно?

     – А то ж, – уверил дед.

     – И что, по любому вопросу можно?

     – А как ж, – кивнул колдун.

     – Понимаете, у меня бабка в Саратове померла. Нужно срочно ехать решать вопрос наследства, а с работы меня не отпускают. Бюрократы замшелые. Промедление в таких вопросах — смерти подобно. Там желающих — вагон и малая тележка. Все хотят урвать, сволочи! А ведь я - главный наследник. Мне вот и адвокат звонил, срочно говорит приезжайте, иначе без вас всё поделят.

     – Люди, – ответил, понимающе, дед.

     – Можете помочь?

     – Тысяча рублей, – ответил тот, не задумываясь.

     – Идет.

     В квартире деда-колдуна царил бардак такой, словно только что здесь искала бриллианты бандитская группировка. На полу валялись вещи и книги. Скомканное тряпье громоздилось по углам. Грязная посуда источала аромат непотребный, а стекла окон были мутными, покрытыми зеленой накипью, как не мытый сто лет аквариум. И везде горели свечи.

     – У вас что, электричества нет? – спросил, пораженный обстановкой, Иван.

     – А оно мне ни к чему. Только помехи создает в метафизическом пространстве, – ответил колдун поучительно. – Ты садись вот сюда, а я тебе зелье изготовлю.

     Татищев сел в продавленное кресло, а старик без предупреждения, вырвал у того щепотку волос с макушки.

     – Ай! Ты что, старый, офонарел? – закричал Иван.

     – Надо так. Сделаю я тебе зелье, кто его выпьет, тот тебе подвластен станет. Всё, что ни скажешь — выполнит.

     – Иди ты? – изумился Татищев.

     – Для того и нужны твои волосья. Чтоб тебе человек подчинялся, – пояснил колдун. – Только тут тонкость есть. Когда человеческой волей насильственно пользуешься, из его души перетекает тебе в душу её частица. А уж какая она будет, то зависит от души. А уж каждая душа за собой и свойства свои имеет. Так что осторожно надо с зельем-то!

     – А без этого никак нельзя?

     – Никак.

     – Ну, да и ладно. Мне многого от других не нужно, – усмехнулся Татищев, - валяй свое зелье, дед.

     – Деньги-то вперед, – напомнил колдун.

     Татищев вытащил деньги и положил на стол, а дед-колдун достал из серванта спиртовку и жестяную подставку и принялся варить зелье в грязной миске. Зелье источало аромат болотной гнили и стирального порошка. Клал он туда неизвестные компоненты с полки, что хранились в стеклянных банках, и вообще все, что подворачивалось деду под руку. Туда же кинул он и волосы Ивана, а напоследок еще и плюнул в мутную воду. Когда все было готово, дед перелил жидкость в бутыль и закрыл пробкой.

     – Подольешь человеку зелья этого в питьё, он и станет тебе послушным. Да помни про душу, – изрек старик.

     – Помню, помню, – кивнул Иван, радостно пряча бутыль за пазуху.

     На следующий день придя на работу, Иван уселся за свой компьютер и озадачился лишь одним вопросом — как бы подлить Збдищевой зелья в кофе. Замдиректора поглощала его алчно, как поглощает горючее двигатель ракеты. Но со своей любимой кружкой, где была изображена она же в пляжном одеянии на курорте Джемете, ни на минуту не расставалась. И тогда Татищев решил налить зелья прямо в кофейник. Надо сказать, что кофе любили в офисе практически все, и к середине дня, приправленного зельем напитка, напилась добрая половина сотрудников. Это дало о себе знать неожиданным образом. В два часа дня у Татищева зависла рабочая программа и вызванный им системный администратор Стас Жербуньков, принялся решать проблему. Проковырявшись с полчаса и так ничего не исправив, сисадмин заявил, что не в силах ничего сделать, и Татищев должен самолично пойти к директору и рассказать, что он сломал компьютер. На что Татищев, пылая щеками, заявил, что тогда сам Жербуньков так же должен пойти к директору и рассказать ему, как он на новогоднем корпоративе уединялся с его, директорской, женой в его же, директорском, кабинете и занимался с ней прелюбодеяниями, пока сам Сюпизлондров находился в состоянии глубокого алкогольного сна. Перепалка двух работников закончилась неожиданно. Стас Жербуньков встал и направился в кабинет директора. Через пять минут в кабинете послышался грохот, а спустя еще минуту из него вышел Стас. На его лице явно проступали следы побоев. Вид у него был ошеломленный и потерянный.

     – Ты чего Жербуньков, что случилось? – подбежала к нему симпатичная сотрудница Настёнкина.

     – Уволен, – ответил Стас обреченно.

     Все сотрудники конторы, потрясенные случившимся, проводили сисадмина пугливыми взглядами, а Иван понял, что Жербуньков выпил кофе с зельем, потому и подчинился случайно слетевшему с его губ приказу. Но ему захотелось подтвердить свою догадку. Для этого требовалась новая жертва. Он окинул взглядом офис и увидел, как сидя за своим столом и пуча глаза в монитор, пьет кофе сотрудница Каримова Гульнара Хусейновна. К ней то и направился Татищев.

     – Здравствуйте, Гульнара Хусейновна, – обратился он к женщине, – не могли бы вы дать мне, – он задумался, – тысячу, нет... пять тысяч рублей?

     Каримова оторвала взгляд от монитора и посмотрела на сослуживца карими глазами шамаханской царевны. Казалось, в ней вскипела горячая восточная кровь. Татищев похолодел, осознав, что жертва была выбрана неверно. Он понял, что выглядит совершенно глупо и навсегда потерян в глазах Каримовой, как добрый товарищ по работе. Но вот вдруг что-то переменилось во взгляде Гульнары, и она, совершенно соблазнительно улыбнувшись, потянулась к своей сумочке и, покопавшись в ней, вручила Татищеву деньги. Он принял купюры и, кашлянув, уточнил:

     – Ведь это подарок? Возвращать не нужно?

     – Конечно Ваня, – сказала она ласково.

     – Круть какая! – обрадовался он, и спрятал деньги в карман.

     «Работает зелье!» – внутренне восторжествовал Татищев. Теперь оставалось одно – выяснить, подвластна ли теперь его воле замдиректора Збдищева. И он направился в кабинет начальницы.

     – Матильда Арнольдовна, здравствуйте, это я, и я опять к вам со своим вопросом.

     – С каким вопросом? – ответила та сухо.

     – Мне необходим недельный отпуск.

     – Ах, это.

     – Да, именно это. Дайте мне отпуск! – потребовал он.

     – Как вам будет угодно, Татищев. Пожалуйста. Вы в отпуске.

     – И оплатите его! - обнаглел Иван.

     – Да-да, разумеется.

     – И... вот что... И попрыгайте на одной ноге! – сказал он, дурея от собственной власти.

     Збдищева вскочила со стула и запрыгала на одной ноге.

     – И премию мне выпишете! Тройную.

     – Слушаюсь! – все еще прыгая, кивнула замдиректора.

     – Ладно, хватит скакать тут. Работайте, – разрешил Татищев.

     Он вышел из кабинета Збдищевой и окинул офис властным взглядом.

     – Так-так, – сказал он громко, что бы все сотрудники его слышали, – кто сегодня пил кофе, построиться в линейку!

     Сотрудники, оторвавшись от своих дел, послушно встали и, словно рядовые перед генералом, выстроились посреди офиса. Остался сидеть на своем месте только сотрудник Двоздь Игорь Семенович, который наблюдал за происходящим удивленно. Он кофе не пил вообще.

     – Все, быстро скинулись по пять тысяч! – скомандовал Иван.

     – Иван Андреевич, у меня нет денег с собой, – извиняющимся тоном проскулил Трешкин, рядовой менеджер отдела сбыта.

     – Тогда, гони сюда свой телефон, – совершенно обнаглел Татищев.

     Наконец получив внушительную сумму от своих сослуживцев, которые были теперь ему совершенно подвластны, а также телефон Трешкина, он уже собрался было идти домой, как вдруг вспомнил. «Ах, да, конечно!» – и направился в кабинет директора.

     – Встать! – скомандовал Татищев, ворвавшись в кабинет Афонарея Панкратовича.

     Сюпизлондров резво встал.

     – Ну что, самодур плешивый, попил кофейку? Привык командовать, козлиная морда? Теперь я тобой покомандую.

     – Так точно, – ответил директор, выпятив живот по стойке смирно.

     – Раздеться до трусов!

     Сюпизлондров через минуту стоял в розовых семейниках с синим слоненком в ромашковом поле и черных носках с дырой на большом пальце.

     – Пляши!

     И директор принялся нелепо плясать. Продолжалось это долго, пока, в конце концов, пляски страдающего избыточным весом начальника Татищеву не надоели, и он не отправил его на вокзал за билетами в Саратов, наказав тому, чтобы доставил их к нему на адрес и положил в почтовый ящик. Сам же новоявленный деспот поехал домой, перед уходом наказав сослуживцам встретить его через неделю шикарным банкетом и подарками. Главным подарком Татищев пожелал себе новый автомобиль.

     Дома он отужинал и блаженно лег спать. Заснул он быстро, как младенец, и увидел во сне странное. Снился ему старик-колдун в сарафане, который плясал вокруг Ивана и стучал в бубен. Рядом горел огромный костер из сложенных шалашом бревен, и в этот костер кидались опоенные зельем сослуживцы Татищева. Из костра вылетали белесые силуэты и устремлялись к Ивану. Ему было страшно. Силуэты кружились над его головой, грохот бубна усиливался, и в какой-то момент все кружащиеся призраки разом вонзились иглами в голову Ивана. Он вскрикнул от боли и, вскочив с земли, побежал. Бежал он в темноте куда-то в сторону огней большого города, уже рассвело, и он наконец увидел фасад Павелецкого вокзала. Ворвавшись в него, он кинулся к поезду, и тут заметил, что вокруг на него с любопытством смотрели совершенно все люди. Сон неожиданно превратился в явь.

     Он действительно был на вокзале. Татищев стоял у вагона номер восемь. Вид его был диким и несуразным. Он был одет в домашние тапки, женский халат и старую, проеденную молью шубу, оставшуюся от прабабушки. Лицо его было в пудре и помаде. Накрашен он был неумело, и скорее походил на клоуна в белой горячке. В одной руке он держал фен, в другой – заветный билет, вынутый из почтового ящика. В общем, он выглядел, как типичный сумасшедший.

     Проводница Колдыбаева имела четкую инструкцию — психов в вагон не допускать, а потому сразу же преградила Татищеву путь, когда он попытался проникнуть в поезд.

     – Паспорт у вас есть? – спросила проводница, пытаясь выиграть время.

     – Паспорт? – уточнил Иван, интонацией дамы, которую толкнули в трамвае. – Естественно, я вам что, дура – без паспорта функционировать. Мне срочно в Саратов, пусти! План горит! А отчет не сдан! – тут он перешел на бас. – Да ты знаешь, с кем дело имеешь? Проститутка вагонная!

     Глаза его горели огнем, а из уголков рта выбрызгивала пена.

     – Аллах свидетель, я ни в чем не виновата, всё дед! – крикнул он вдруг с сильным восточным акцентом, и вдруг стал совсем вялым, как ленивец на солнцепеке. – Девушка, где я? Что такое? У меня совершенно потусторонние облака в голове. Ты инструкцию читала? Нельзя антивирус ставить поверх файервола! Пусти, говорю, сейф сейчас привезут. А я так мечтала попасть на венецианский карнавал. Колготки порвали, сволочи. Да постойте, отчет-то где? Черный нал весь в документации.

     Интонация его менялась, как мозаика калейдоскопа. Он то бубнил, то кричал, то совершенно по-девичьи соскальзывал на фальцет, то картавил и шепелявил, то громыхал басом и шумно дышал. Речь его была всё бессвязнее и безумней.

     – Ты пусти уж в вагон, в вагоне мне станет легче. Не могу я в этом офисе целыми днями сидеть! Кто идиотка? Я? Кто? Сама ты, шалава, идиотка! Да у меня на счете три миллиона зелени, я что, не могу себе любовницу позволить в Париж скатать. А сама с этим дрищом малолетним?! Да она сама ко мне в штаны полезла, пока ты нажратый спал! Рожу-то свою видел в зеркале? И как я тут уже третий год работаю? Шарашкина контора, мне бы стихи писать. Ах, туманы леса венского — Сосны как ресницы — Как глаза озер вселенские — Городов темницы... Да прекратите вы! – кричал он и тут же обрывал себя. – Зарплату повысьте, Афонарей Панкратович, у меня же трое детей. А может, тебе еще и квартиру купить в центре? Ух, вот приду как-нибудь на работу со своей двустволкой, всех порешу... Пельмени, пельмени купить забыл! А кто ворует бумагу из принтера? Ну, правильно, после работы в карты до утра. Тебе-то чего до моих увлечений? Сама вон ляжки нажрала, как свинота! Да вы тут все проститутки офисные, лишь бы через труп соседа. А мужчинка-то он видный, у него и усы, и зарплата. Боже Саратов-то, Саратов... где я?..

     Когда Татищева сажали в «Скорую», собралась толпа зевак, всем было любопытно посмотреть на сумасшедшего, кричащего на всю площадь разными голосами всякий бред.

     – Синдром Билли Миллигана, надо полагать. Множественные личности, – говорил один доктор другому, почесывая подбородок.

     – В Кащенко? – уточнил коллега.

     – Ну, естественно.

     Тут из-за плеч дородных санитаров высунулась голова все еще сопротивляющегося аресту Татищева.

     – Вон он, сволочь, хватайте этого чертова колдуна скорее! – и палец его указал на мелькнувшего в толпе старика в оранжевом сарафане и черной шляпе с острым высоким конусом.

     Но все проигнорировали его просьбу. Оно и понятно, ведь никто из присутствующих кофе с подмешанным в него зельем не пил. Татищева затолкали в «Скорую» и увезли.

     Карьера (Job’a)

     За окном красивыми хлопьями, похожими на перышки мелких птичек, падал снег. Форточка была открыта, и дым, выдыхаемый Глебом, не застаиваясь в помещении, вытекал еле видимой струйкой в окно. Глеб Пружинкин, опухший спросонья, прихлёбывал кофе «Нескафе» и рассеяно смотрел в пространство. Он думал. Думал о предстоящем дне.

     Сегодня безработный (вот уже второй месяц) Глеб, должен был прибыть на собеседование. Намедни в бесплатной газете, которыми вечно был переполнен почтовый ящик, Глеб обнаружил объявление с вакансией. Небольшому заводу, расположенному в промзоне города, требовались неквалифицированные рабочие. Деятельность завода не разглашалась, но на это Глебу было наплевать. Ему было совершенно всё равно, где и кем работать. Лишь бы платили побольше. Встречу назначили на двенадцать. Молодой женский голос, слегка хрипловатый (что, несомненно, придавало сексуальности) предупредил соискателя не забыть паспорт и трудовую книжку. Документы Пружинкин приготовил с вечера. Теперь он предвкушал встречу с сексапильной секретаршей, чей голос породил мучительные фантазии, всю ночь не дававшие уснуть. Пружинкин силился представить, как она должна бы выглядеть.

     – Клёвая, наверное, тёлка! – додумался наконец Глеб.

     К двенадцати Глеб подъехал к заводу, предъявил на проходной паспорт и, миновав турникет, очутился на территории будущего места работы. В том, что его на работу примут, Пружинкин не сомневался. Морщинистый дедок-вахтер направил Глеба к зданию из желтого кирпича:

     – Туда иди! – и махнул не глядя.

     – Спасибо, – буркнул соискатель и, хрустя снегом, добежал до здания. Отдел кадров находился на третьем этаже, и Глеб пешком (лифта в строении не было) поднялся на требуемую высоту. Открыв дверь, он очутился в приемной. За столом сидела тетка, вероятно, секретарь, в толстенных очках, с лицом кислым и некрасивым. Лет ей было далеко за тридцать.

     – Вам чего? – поинтересовалась она, глядя на вошедшего так, как может смотреть аквариумная рыбка на танцующую стриптиз девицу. Голос её, слегка хрипловатый, но молодой и совершенно не подходящий к внешнему облику, словно чугунная сковорода в руках маньяка, убил в соискателе веру в невероятные приятные случайности.

     – Я вам звонил, – вздохнул расстроенный Глеб, – по поводу работы.

     – Фамилия?

     – Пружинкин.

     – Триста седьмой кабинет, – механически направила тетка и кивнула в глубину коридора.

     Глеб без затруднения нашел требуемую дверь и, постучавшись, вошел. В комнате не было ничего. Ни столов, ни стульев, ни стеллажей. То есть совершенно никакой мебели. Только на треножнике посередине, словно механический перевернутый вертикально жук-гигант, возвышался футуристический телевизор, а возле него…

     Возле него стояла жопа. Обыкновенная жопа в красных задорных сапожках и кепочке «Манчестер Юнайтед». Она смотрела новости. Увидев посетителя, жопа погасила телеэкран.

     – Эээ… как это? – опешил Глеб, – это что… что такое… – он испуганно отшатнулся.

     – Вы ко мне? – озабоченно поинтересовалась жопа, нахмурившись.

     – Что это? – вскрикнул Глеб, тыча в увиденное пальцем.

     – Вы о чем? – не поняла жопа и завертелась, выискивая причину удивления посетителя.

     Пружинкин, в момент покрывшись испариной, нервно хохотнул.

     – Это фокус?

     – Я что-то не пойму, – грозно засучило сапожками необъяснимое существо. – Вы издеваться изволите? Или не в себе?

     – Я? – сказал Глеб, а сам подумал: – «Как это она разговаривает?»

     – Вам кто нужен? Вы зачем сюда?

     – На работу устраиваться, – пораженный деловитостью обладательницы кепочки, ответил Глеб.

     – Паспорт! – потребовала жопа.

     – Вот, – Пружинкин, совершенно растерянный, протянул паспорт.

     – Так-так, Пружинкин Глеб Валентинович. Прописка… так-так… Холост! Замечательно, – обрадовалась она. – Ну-с, кем бы вы хотели у нас работать?

     – Я… Мне так странно… – Глеб во все глаза смотрел на необыкновенного работодателя.

     – Я так понимаю, образования у вас нет?

     – Как же? Школа, ПТУ… Я по профессии радиомонтажник, – набил цену соискатель.

     – Ну… с таким образованием, знаете ли, молодой человек… – тут жопа засмеялась, издевательски потряхивая целлюлитными складками, – … могу вам предложить должность дворника или вахтера. Зарплата небольшая – семь пятьсот!

     – Как же? – удивился Пружинкин, – в объявлении написано: «от пятисот долларов и выше»… – он достал смятый клочок газеты и тревожно развернул.

     – Знаю, знаю – отмахнулся работодатель, – но это по истечении испытательного срока, плюс обучение нужно…

     – А что за должность-то?

     – В аналитическом отделе, – прищурилась жопа хитро. – С бумагами работа… Нудная довольно-таки.

     Она оценивающе осмотрела Пружинкина, покачиваясь сапожками с пятки на носок.

     – Ну-с? Готовы ли?

     – А других вакансий нет? – интуитивно Глеб чувствовал, что загадочный руководитель темнит, и хочет предложить что-то еще.

     – А вы, молодой человек, не глупы! – похвалила жопа, аккуратно сняв кепочку, под которой скрывалась жалкая прическа. Несколько бережно прилизанных рыжеватых волосков. Она замерла и, развернувшись в полоборота к окну, с таинственной интонацией произнесла: – Что ж, могу предложить вам место моего заместителя!

     – ??? – изумился Пружинкин.

     – Очень хороший оклад, – соблазнил работодатель, лукаво подмигнув, – плюс два месяца отпуска, премии, личный автомобиль…

     – А что надо делать? – сухо сглотнув, Пружинкин вытянулся, как рядовой перед генералом.

     – Пустяк.

     – ??? – Глеб изобразил подобострастно-глуповатое любопытство.

     – Да сущую ерунду, – заулыбалась жопа и, просеменив к соискателю, по-приятельски приобняла того за плечи, – это даже и не работа… удовольствие одно!

     – Да? – обрадовался Глеб, представляя себя богатым замом. – А все-таки, какой оклад?

     – Пять тысяч евро! – ошарашила жопа, и Глебу даже начало казаться, что ничего такого необыкновенного-то и нет. Ну, жопа, ну, в сапожках красных. Ну и что? Пять тысяч ведь! Пять!

     – А обязанности мои какие будут?

     – Сущая безделица, – успокоил работодатель, кружа возле Пружинкина, словно хитрый лис вокруг курятника. – Переговоры, банкеты, договора, впрочем, для этого у вас будет секретарь.

     – Ух ты! – осоловело представил Пружинкин

     – Командировки частые, загранпоездки, отели… все по высшему классу… – продолжало соблазнительно работодательное существо. – Вечеринки в лучших домах, фуршеты, общение с прессой, телешоу и лизать…

     – Что? – не расслышал Глеб.

     – Лизать, – ласково пропела жопа.

     – Что лизать? – опешил Глеб.

     – Меня лизать, родной, меня!

     – Вас?

     – А что? – обиженно отпрянула она. – Противно?

     – Эээ… – замялся Пружинкин, – мне просто… я еще никогда…

     – Ну, это пустяки, – успокоила обладательница сапожек. – Все когда-то начинают!

     – Да?

     – Все! – заверила она.

     Глеб внутренне разрывался. С одной стороны, такие перспективы, а с другой? Лизать это? Да как это возможно? Это же мерзость! Гадость унизительная!

     – А ты попробуй, – словно прочитав его мысли, предложила жопа и отклячилась так, что две половинки слегка разъехались, представив взгляду жуткий проем. – Смелее! Ну же! Пять тысяч! – заманивала жопа. – Шесть… Нет – семь!

     Глеб зажмурился и, превозмогая отвращение, наклонившись, лизнул. Ничего не произошло. На небе не полыхнули молнии, не грянул гром. Лишь на языке, остался тошнотворный привкус, слегка горьковатый и затхлый, словно он облизал трухлявый пень.

     «Ну и что? – подумал Пружинкин. – Нормально! За такие-то бабки!».

     – Согласен! – смело заявил он.

     – Вот и молодец! – похвалила жопа, став вдруг какой-то значительной, солидной даже.

     – Иди, оформляйся, – приказала она, и барски потрепав Пружинкина за щеку, включила телевизор. На экране в золотом блеске дворца советов, окруженный подобострастными взглядами подчиненных и руководителей всех мастей, сидел президент.

     – …и наша задача, – говорил он, – как можно глубже и прочнее внедрять в общественное сознание новые политические и культурные ценности! Общество нуждается в национальной идее! – собравшиеся в зале, вскочив с мест, ликуя, зааплодировали.

     Жопа благоговейно улыбнулась и согласно кивнула. Пружинкин же, счастливый и окрыленный, захлопнул дверь и нетерпеливо побежал оформляться на новую, перспективную работу.

     Дмитрий Фантаст

     Новый виток

     Труп молодого тиранозавра на прицепе к бронемашине продолжал испускать газы, когда его трясло на кочках. Сержант Пуськин поморщился и заглянул в открытый люк. Лейтенант Требухин напевал что-то, ловко орудуя рычагами управления.

     – И на хрена было убивать этого урода, когда можно было выбирать из вегетарианцев. От этого вон как несет, до сих пор… – сержант покосился на тушу, будто она могла ожить и наброситься на него.

     Но огромное серое тело неподвижно лежало на прицепе, лишь слегка подрагивая всей массой на кочках. Вместо головы у него было сплошное кровавое месиво из зубов и мозгов. Лейтенант угодил из подствольника прямо в разинутую пасть.

     – Сержант, ты всегда был придурком, даже криоген тебе не помог. Из двух людей на планете ты единственный придурок. Если бы он меня сожрал – остался бы умным, но тебе не повезло, – проорал лейтенант и расхохотался собственной шутке.

     Пуськин злобно матернулся, спрятав свои слова в грохоте и лязге ползущей по камням машины. Лейтенант уже стал что-то рифмовать про Пуськина громко и оскорбительно, сдобрив все изрядной порцией виртуозного мата.

     – На фига мы тащим всю эту тушу в убежище? – не унимался Пуськин, доказывая собственное благоразумие. – Могли бы просто ляжку отрезать…

     Пуськин подпрыгивал на кочках, цепляясь за броню изо всех сил, но газов, как их груз, не испускал. Лейтенант тот еще эстет.

     – Заморозим, вдруг окажется вкусным? – слегка задумавшись, ответил лейтенант.

     – А вдруг дерьмовый? – уцепился сержант, пытаясь поставить шутника на место. – Потом опять эту тушу назад тянуть?

     Он вспомнил, как они поднимали его на прицеп при помощи подъемника, и даже вспотел от воспоминаний, только капельки пота на лбу утирать не стал, продолжая цепляться за борт прицепа. Тощий зад сержанта безжалостно колотился о броню. Он уже жалел, что изъявил желание ехать не в кабине. Вместо ожидаемых приятных впечатлений от запахов девственных джунглей – сплошные синяки на заднице. Шоссе и дороги уже давно канули под слоями почвы.

     Даже их убежище находилось теперь под слоем земли, пришлось откапываться несколько дней. Они проснулись после криогенной заморозки в полном недоумении, обнаружив вокруг себя истлевшие трупы, укрытые слоем вековой пыли мониторы и пульты. «Двое солдат давно минувшей войны», – как сказал лейтенант, стирая пыль с таблички «Склад неприкосновенного запаса». Запасы были. Их не сожрали крысы, они не проржавели и не превратились в труху, но есть их было просто невозможно, потому что они были безнадежно испорчены.

     Сколько лет они провалялись в криокамере для резервистов – было загадкой. Никаких календарей уже давным-давно не было, потому что источники питания иссякли неизвестное время назад, а криокамеры тем не менее продолжали работать, потому что профессор секретной военной лаборатории Цуммерман был гениален.

     Он был близок к изобретению вечного двигателя, еще чуть-чуть – и они пролежали бы в криокамере до тех пор, пока их не разбудила бы следующая разумная цивилизация. По злому року камеры отключились в тот момент, когда на поверхности сотрясали землю массивными шагами динозавры, а ближайшими родственниками очнувшихся были огромные гориллы, жрущие непомерно много фруктов и рыбы из озера неподалеку.

     Соседство не абы какое, но по ним можно было ориентироваться в местной флоре и фауне, которых даже лейтенант толком не знал. Зато он знал военную тактику и стратегию, умел командовать и издеваться над сержантом.

     – Сержант! – скомандовал лейтенант, заглушив двигатель перед самой норой, которая была кропотливо прорыта до самого входа в убежище. – А не прихватить ли нам гориллу?

     Пуськин недоуменно уставился на лейтенанта, пытаясь предугадать и парировать очередное издевательство. У него в голове вертелся один единственный вопрос: «А на хрена?», но он его не задавал, это было бы слишком просто. В мозгу натужно, как несмазанный механизм, работала мысль, скрипела незримыми сержантскими шестеренками. Он размышлял по-солдатски просто: «Гориллу? Зачем? Есть ее не имеет смысла, общаться она не умеет… Пользы и помощи от нее никакой, значит…» Сержантская мысль приятно зашевелилась внизу живота.

     – А вдруг… – сержант сглотнул. – Они болеют чем-нибудь таким…

     Лейтенант замер около туши, взявшись за крепления, чтобы отстегнуть.

     – Пуськин! Ты что собираешься с гориллой делать? – он медленно развернулся и внимательно посмотрел на собеседника, не в силах поверить в собственные предположения.

     – Так я это… – Пуськин густо покраснел, выдавая себя с головой. – Да ну тебя!

     Пуськин изобразил обиду, взялся за крепления и с ожесточением их отстегнул. Туша тиранозавра шевельнулась и начала сползать с платформы прицепа.

     – Берегись! – заорал Пуськин и моментально отскочил.

     Туша рухнула и опять испустила газы. Лейтенант брезгливо зажал нос и ругнулся.

     – Что жрала эта тварь? Надо же, какой вонючий!

     Он отмахнулся от воздуха, словно разгоняя вонь таким жалким жестом.

     – Глаза слезятся… – пробормотал сержант. – Как мы эту дрянь есть будем? Лучше бы фруктами…

     Пуськину слова товарища навеяли воспоминания. Лейтенант послал его в разведку, когда они выползли из-под слоя почвы голодные и уставшие. Едва не потеряли надежду добраться до поверхности. Целью разведки была простая задача: пронаблюдать какие фрукты жрут гориллы.

     Гориллы жрали много фруктов и все время совокуплялись…

     Пуськин достал из ящика бронемашины массивный топор и подошел к туше, намереваясь отогнать дурные мысли интенсивным трудом.

     Образцы фруктов он собрал, правда, еле удрал от агрессивного самца, который вдруг решил, что он посягает на его сообщество, но результат был. Они насобирали целый подсумок ягод и фруктов и отправились пробовать все это в свою нору.

     Пока они разобрались в качествах и вкусах, произошло немало казусов. От темно-синих ягод их жутко слабило, до полного изнеможения. От прозрачно-желтых внезапно напала неуемное желание близости с почившими давным-давно женщинами. Так и промучились, пока действие чудо-ягод не прекратилось. Хоть и переносили они эту напасть по отдельности, но впечатлениями не делились.

     Теперь лейтенант решил испробовать местных мясных деликатесов. Сержанта это не радовало.

     – Сержант, отдели-ка мне часть бедра, пока я костер разведу, – коротко приказал Требухин, расчищая место для кострища около поваленного бревна пальмы.

     Сержант вонзил лезвие топора в тушу с особым остервенением, словно мстя лейтенанту за постоянные издевательства и команды. Ему было непонятно, почему даже из двух выживших один остается командиром. Но подчиняться всегда было проще, чем принимать решения. Это он понял, пробиваясь на поверхность сквозь твердый слой почвы.

     – Пуськин, а у тебя женщина была хоть раз в жизни? – спросил лейтенант, с треском ломая сухие ветки для костра.

     – Дык это… – Пуськин оторвался от процесса разрубания жесткой, как броня, шкуры, которая не поддавалась топору. – Я жениться собирался после армии. Ну, я, конечно, встречался…

     Пуськин не мог признаться, что весь его сексуальный опыт состоял в беспощадных и жадных объятиях на площадке подъезда.

     – Вооот, Пуськин! – довольно протянул лейтенант, будто подтверждая собственную мысль. – А где-то на земле есть убежище, где нас ждут две блондинки. Возможно, им помощь нужна. Ты же помнишь, как мы откапывались?

     – А с чего ты взял, что ждут? – удивился Пуськин.

     – А потому что логика военная проста: оставили лучших представителей всего населения планеты и компаньонов им для обеспечения жизнедеятельности, чтобы не было сверхрасы. Вот и выходит по этой логике, что есть эти блондинки. Твоя пострашнее…

     Пуськин понаблюдал за лейтенантом, чтобы понять – издевается он или говорит серьезно, и опять принялся за работу, пробормотав:

     – Да сейчас все красавицы, если не первая, то вторая…

     Лейтенант сложил добротный костерок, принес еще дров в запас и уселся на бревно, глубоко вдохнув плотный влажный воздух. Он полюбовался синим небом с мягкими уютными облаками, сощурился на солнце.

     – Вот проведем рекогносцировку на местности и пойдем искать наших принцесс, – мечтательно проговорил он.

     Пуськин уже добрался до красного мяса тиранозавра, разрубив толстую шкуру. Мышечная масса была жесткой, в прожилках, но ему не терпелось поскорее отделить большой кусок и подвесить его над огнем, чтобы почувствовать давно забытый запах жареной плоти.

     Вот уже месяц он вспоминал о том, что было в его жизни до криокамеры. Никаким холодом и льдом эти воспоминания не выжигались. Неужели всего этого больше не существует?

     Лес вокруг жил треском, клекотом, хрустом веток под ногами, но он жил чужой, неведомой жизнью, заставляя всегда под рукой иметь оружие.

     Внезапно из кустов молнией вырвалось что-то рыжее, лохматое, пронеслось по сложенному лейтенантом костру и забилось куда-то под транспортер. За этим комком шерсти в прыжке появился саблезубый тигр, которого бдительный лейтенант сбил в полете очередью из автомата. Тигр бухнулся под ноги тяжело и безжизненно.

     – Пуськин, загляни, кого он гонял? Может, сожрать можно? – скомандовал лейтенант, пнув ногой мертвого хищника.

     Пуськин с автоматом наизготовку опустился на колени, заглядывая под бронетранспортер. Хохотнул, поднимаясь, неторопливо отряхнул колени от прилипшей листвы под вопросительным взглядом лейтенанта.

     В нетерпении лейтенант подошел к бронемашине.

     – Горилла, – торжественно объявил Пуськин. – Молодая самка…

     Последним уточнением Пуськин объявил все, что увидел под бронетранспортером. От взгляда сержанта не могли укрыться поросшие редкой рыжей шерстью признаки, позволяющие безошибочно распознать существо женского пола. Лейтенант с досадой махнул рукой и вернулся к рассыпавшимся дровам. Он бормотал что-то, ругал гориллу, восстанавливая приготовленный костер.

     А когда первый импровизированный шампур мяса распространил аромат, горилла заинтересованно выглянула из своего укрытия.

     ***

     В ослепительно белой лаборатории через камеры, тщательно замаскированные в стволах деревьев, за ними наблюдали две блондинки.

     – Может, зря разбудили? Пусть лежали бы себе дальше ледышками, и черт с ней, с цивилизацией. Мне что-то ни один не нравится…

     

     Алексей Бородкин

     Хастур

     

     13 июня

     У Джейн прекрасная память на даты. Абсолютно точно – это случилось тринадцатого июня. Началось в этот день – вот, что это значит.

     Утром позвонил Фредди и сказал, что им лучше расстаться. На время. Он так и сказал: "Расстаться на какое-то время". "Какое-то время, какое-то время…" – мысленно повторила Джейн. Покатала фразу. Ей хотелось услышать, как слова отзовутся в душе. Никак. Абсолютная тишина. Тогда она сказала: "Мудрое решение. Я соберу твои вещи", – и положила трубку. И ещё подумала, что Жако вышел победителем.

     Жако – её попугай. Он умный, он защищает дом, когда хозяйка отсутствует. На подозрительный шум может спросить: "Какого чёрта там происходит?" или пригрозить: "Сейчас вызову полицию!", на худой конец, может матерно выругаться, это тоже неплохо работает. Джейн не учила его этим словам, попугай научился сам. "А может, прежние хозяева постарались". Жако достался Джейн вместе с квартирой. По наследству. Прежние хозяева (те, которых миновал передоз) исчезли в неизвестном направлении.

     Несколько месяцев Фредди и Жако боролись за место перед телевизором: попугай любил сидеть на спинке кресла, мужчина этого не переваривал. Теперь Фредди ушел – на какое-то бесконечное время – Жако остался.

     Что ж… чем меньше пассажиров, тем быстрее движется автомобиль.

     Первым делом Джейн рассчитывает свой гороскоп на сегодня. Звёзды утверждают следующее: "События произойдут незначительные, но они могут привести к крупным неприятностям. В перспективе".

     Это верно, думает Джейн, уход Фредди – событие незначительное. Вот только какими неприятностями он грозит? Непонятно… Фредди занял у неё две сотни баксов и, вероятно, не собирался отдавать, но эти деньги не тянули на крупную неприятность. Скорее на пакость средних размеров.

     Часам к одиннадцати припекает, как в преисподней. Небо из синего превратилось в серо-голубое, желтушное, словно затёртая джинса. Термометр притормозил около восьмидесяти шести, решил, что этого недостаточно и полез вверх. Включать кондиционер бесполезно: всё одно, как останавливать пушечный снаряд газеткой и уповать на броскую передовицу. Джейн наглухо закрыла жалюзи и приоткрыла дверь – на случай, если посетитель решит заглянуть в студию. Студией она называет свой "Магический салон. Эзотерика. Астрология. Таро".

     Давным-давно, когда Джейн только начинала заниматься бизнесом, слова "магия", "предсказания", "пророчество" будоражили её воображение. Милая дилетантка поражалась своим способностям и спешила сообщить о них всему миру. "Люди! Я сделаю вас счастливыми!" – хотелось кричать во всё горло. "Во всяком случае, облегчу вашу участь! Я это умею!" Теперь этот юношеский оптимизм казался смешным, а тогда Джейн была уверена, что каждый житель Сьюпертауна станет её прилежным клиентом. С годами пыл угас, уютное название "студия" теперь казалось уместнее. Правдивее.

     Мир оказался не таким, каким его представляла рыжеволосая гадалка с родинкой над пухлой губой.

     Даже магия изменилась. Она оказалась не снаружи, а внутри. "Если по небу летит человек, – рассуждала Джейн, – вы полагаете, это магия? Или загаданная карта выскакивает из колоды, как чёртик, это волшебство? Это трюкачество. Обман и больше ничего. Настоящая магия внутри человека, – она подходит к зеркалу, смотрит. Глаза пересекаются с отражением, взгляд проваливается во взгляд. – Когда вы способны мысленным взором прикоснуться к самому далёкому объекту Вселенной – вот это магия".

     Джейн закрывает глаза и набирает полные лёгкие воздуха: всякий раз, когда она думает над этим, у неё кружится голова. Несколько лет назад, на конференции она познакомилась с экстрасенсом из Линкольна. Это был маленький улыбчивый человечек неопределённого возраста с плешивой головой-яйцом. Держался он обособленно, но никогда не оставался один – к нему тянулись другие участники конференции. Джейн обратила внимание на его вытертый пиджак (швы залоснились и потемнели) и на сандалии. Сандалии нельзя носить с костюмом, удивилась Джейн.

     Экстрасенс брал человека за руку, закрывал глаза и рассказывал. Прошлое, будущее – будто читал книгу.

     – А зачем вы берёте руку? – спросила Джейн, когда подошла её очередь. – Через физический контакт перетекает информация?

     – Нет, ничего подобного, – он помолчал, будто размышляя можно ли доверить "тайну" незнакомой девушке. – Просто так привычнее. Людям кажется, что они понимают происходящее. – Вынул из кармашка платочек и промокнул плешку.

     Не стал брать Джейн за руку и глаз не закрывал. Со стороны могло показаться, что пожилой отец мило беседует с почтительной дочерью. Приятная картина.

     Кроме прочего, он предупредил, что через четыре месяца Джейн попадёт в больницу, и действительно, зимою Джейн поехала к матери, в аэропорту поскользнулась и сломала ногу. В двух местах.

     "Когда я достигну подобного мастерства? – подумала Джейн. – Если вообще доберусь до таких вершин". В глубине души она понимала, что ей не светит: экстрасенсом нужно родиться, как нужно родиться певцом или баскетболистом. "Иначе только мячики подносить". Однако приятно было надеяться. Быть может, по этой причине Джейн не составляла своих гороскопов на далёкое будущее. Оставляла надежду.

     Она засыпала зёрна в кофеварку и – чтоб скоротать время, - выглянула на задний двор. Через приоткрытую дверь немедленно потянуло зноем. В тени мусорных баков растянулась дворняга, выкатила розовый язык. Джейн подумала, что хорошо бы вот так улечься прямо в пыль и проваляться целый день без движения.

     – Есть кто живой? – из студии раздаётся мужской голос.

     От неожиданности Джейн вздрагивает и ударяется коленкой о тумбочку: "Кого принесло в такое время?" Часы показывают половину двенадцатого. Почти.

     – Есть, – кричит в ответ.

     В этот момент в колбу бежит струйка кофе. Уйти сейчас – значит совершить преступление.

     – Можете подождать минуту? – громко спрашивает Джейн, голос что-то бурчит в ответ. – Могу предложить чашечку кофе, если хотите. Хотите?

     Падают последние капли, Джейн выключает машину. В студию она выходит с колбой в одной руке и с двумя чашками в другой.

     – Кофе? – гость смотрит без интереса, водянисто-серые глаза остаются холодными. – Нет, не хочу. Спасибо. Забавные у вас книжки, – он кивает за спину на книжные ряды.

     Слово "книжки" покоробило, Джейн нахмурилась, но ничего не сказала. Молчание – золото, эта истина никогда не подводила. Гость повернулся и пошел вдоль полок. Пальцами он касался корешков, клонил голову к плечу, чтоб легче читались названия. Том в зелёном переплёте попытался извлечь.

     – Не трогайте, прошу вас, – Джейн непроизвольно вскидывает руку, чашки звенят. – Пожалуйста. Книги редкие и… – нужен веский довод, – и дорогие. Я собирала эту коллекцию двадцать лет. И даже…

     Джейн хочет сказать, что коллекция отняла более чем двадцать лет, но замечает перемены. Неприятные перемены: на нижней, свободной от книг полке, незнакомец переставил фигурки. Двенадцать деревянных статуэток китайского гороскопа должны образовывать ровный круг. Ровный. Это важно. Гость переставил фигурки в одну линию и подровнял по росту. Три самые высокие статуэтки (дракона, тигра и обезьяну) поставил отдельным треугольником.

     Джейн разглаживает лицо, набрасывает на него бесстрастное выражение. В три крупных шага она пересекает комнату (не хуже баскетболиста) и возвращает фигурки в первоначальное положение. Эмоций никаких, всё буднично, как будто так и задумано.

     – Не понравилась моя композиция? – удивляется незнакомец.

     – Понравилась, – кивает Джейн. – Только три и девять – плохие числа.

     Рядом с часами и антикварным барометром висит старинная гравюра. Две половинки глобуса, виноградные лозы в качестве бордюров, длинные латинские названия, драконы над материками и зубастые рыбы в океанах. Джейн больше всего нравится огромное треугольное око в центре гравюры-карты. Художник соединил трёхстворчатую диафрагму фотоаппарата и два глаза. Получилось завораживающе. А ещё Джейн нравится, как выгорели краски. Алый цвет превратился в запёкшуюся кровь, фиолетовый предательски побледнел, лучше всего сохранился ультрамарин. Он остался самим собой. Продавец гравюры пытался врать, что это оригинал, и набрасывал за это лишнюю сотню. Поторговавшись, сошлись на том, что это добротная копия и стоит она… Джейн попыталась вспомнить, сколько она заплатила, но не смогла. Гравюра не имела практического значения, она лишь украшала студию, только и всего. Нравилась посетителям, задавала настроение.

     Гость толкнул двумя пальцами шляпу (он носил ковбойский стетсон), почесал за ухом:

     – Верите в плохие цифры?

     Он был среднего роста, с небольшим (едва заметным) брюшком. Напомаженные волосы уложены на пробор, серый льняной костюм стильно помят, плетёный галстук перетянут брошью. На ногах – вполне ожидаемо – остроносые сапожки. Джейн пробегает взглядом от макушки до пяток… На правом мизинце маленький перстень, на левом – длинный желтый ноготь. Маленький шрам у правого виска – розовая полоска на смуглой коже.

     Ноготь очень не нравится Джейн. Как и весь его хозяин. "Что если взять незаметно ножницы, – думает, – и отхватить этот отвратительный коготь? Представляю, как он заверещит, этот ковбой недоделанный".

     – Не в цифры, а в числа. Цифры пишут на доске или в тетради, а числа это объекты, понимаете? Они материальны.

     – Правда? – удивляется гость. – Никогда бы не подумал. Хм. Для меня, что цифры, что числа – суть одно. Лишь бы они писались с плюсом и приносили доход.

     – Это я уже поняла, – нетерпеливо говорит Джейн. – Что вы хотите?

     Ещё она замечает, что гость вынимал репринт "Астрономики" Марка Манилия и поставил книгу не на своё место.

     – Я-то? – мужчина глядит на часы. – Вообще-то я приехал к Майки. У него автомастерская на углу. В конце улицы, знаете? – он машет рукой, указывая направление. – Только парнишка занят, попросил подождать часок... – Пауза. – Такая история… – Пауза. – Так я, чтоб не возвращаться…

     – Решили заглянуть ко мне, – заканчивает фразу Джейн. – Любопытства ради.

     – Не совсем, – "ковбой" снимает шляпу. – Может, мы присядем, мэм? Такая жарища…

     Предложение не понравилось. Джейн совсем не хочется, чтоб этот человек задерживался в студии, но она показывает рукой на стул, сама садится напротив. У круглого стола.

     – Я торговый агент, – рекомендуется гость. – Продаю скобяные изделия, газонокосилки, стиральные машины… много чего. Кроме того я представитель "Вестхайлендского страхового общества". Больших денег это не приносит, но кое-какая копеечка капает на счёт. Уж не знаю, считать ли эти крохи цифрами или числами…

     – Мило.

     – Оставьте ваш сарказм, леди, сейчас вы сообразите, что к чему. Сегодня я должен был ехать в Барренхилл, поскольку это захолустье относится к моему округу. Но мой "форд" выкинул фортель и потребовал заменить водяную помпу. – Мужчине нравится говорить о машине, как об одушевлённом существе.

     – Прекрасно. Я очень рада, только, если можно, чуть ближе к моей персоне.

     – Вы – язва, – говорит мужчина. – К слову сказать, меня величают Робом. Полное имя Роберт Гук. А вас?

     – Джейн Эвиган.

     – Очень приятно. Так вот, миссис Эвиган, я пинал на улице окурки, цедил "Эвиан" (я всегда пью эту минералку и тебе советую) и вдруг подумал: "Роб, старина, что если тебе вовсе не стоит переться в эту занюханную дыру?"

     Глаза Роберта искрятся, будто он во второй раз изобрёл велосипед или открыл секретный путь в Индию через забытую станцию нью-йоркского метро. Он подталкивает указательным пальцем щеточку усов и приятельски подмигивает Джейн:

     – Что скажешь? Ты ведь заправляешь этими вопросами в Сьюпертауне, не так ли?

     – Вы хотите, чтоб я вам погадала?

     – В точку! – он хлопает себя по коленям. – Я хочу, чтобы ты блеснула своим мастерством, и сказала, ждёт ли меня барыш в этой навозной дыре или я зря потрачу бензин.

     – Я могу составить астрологический прогноз… – Джейн страшно не хочется связываться с этим человеком, и она собирается дать ему "от ворот поворот". Тактично: – Это займёт час времени, не меньше. Может полтора.

     – Что такое астрологический прогноз и сколько стоит этот фокус?

     Как объяснить? Джейн смотрит на модель солнечной системы (она стоит рядом с гравюрой), её охватывает тоска. Вообще-то она довольно часто пользуется моделью, клиентам интересно наблюдать, как вращаются вокруг Солнца маленькие пронырливые шарики-планеты.

     В глазах Роберта прежняя прохлада. Его моделью не пронять, понимает Джейн и сердится: "Что за тупица?"

     – Это рекомендация звёзд, – щёки Джейн чуть розовеют. – Если говорить примитивно. Прогноз будет стоить двадцать долларов. Вы сообщите мне дату и место своего рождения, а я составлю карту нахождения планет и скажу, как планеты повлияют на вас сегодня. На вас и на вашу поездку.

     – Ха, мэм! – Роберт смеётся и складывает пальцы пистолетиком. – Я родился ночью, но не вчера. Это похоже на бред: как дата моего рождения может влиять на Барренхилл?

     "Послать его в задницу прямо сейчас?" – порхает шальная мысль. – Или ещё потерпеть?" Джейн решает набраться терпения. Годы практики научили её долготерпению.

     – Когда человек рождается, это похоже на рождение маленькой звёздочки. Или планеты – если так вам понятнее. Только эта микроскопическая планетка не вращается вокруг солнца, а ходит по земле, понимаете? Все космические объекты влияют на неё, то есть на вас. На меня, на всех.

     – Красиво сказано, Джейн. Только я не верю. Давай другой способ.

     – Быть может, карты таро? – предлагает Джейн. – Там много разных цветных картинок, почти как в телевизоре.

     – Опять язвишь? Нет, карты не годятся. В тех местах, откуда я родом, карты не в ходу и знаешь почему? Как-то один почётный житель города – дядюшка Гловер – устроил представление. Он дивно управлялся с этими цветными картинками и обыгрывал всех подряд. Лет тридцать это продолжалось. А однажды напился и уснул на скотном дворе. Свиньи подрали его куртку, и из рукавов посыпались тузы.

     – Намёк усекла. Приму к сведенью. Ни при каких обстоятельствах не лягу спать на скотном дворе.

     – Шутишь? Тебе смешно, а дядюшку облили горячей смолой и вываляли в перьях.

     – Гуманный способ. Притом эффективный, – Джейн вспоминает о кофе, понимает, что не хочет пить его при нём. – Могу погадать по руке. С руками у вас всё в порядке? Ни в чём дурном они не были замечены? Естественно, опуская юношеский онанизм.

     – Можно и по руке, – Роберт поворачивает руку ладонью вверх, смотрит на неё почти с любовью. – Цена та же?

     – Что вы! За рассказ о дядюшке Гловере я погадаю вам совершенно бесплатно.

     "Упаси бог брать деньги у таких людей!» – Джейн это ясно понимает. Она работает давно и научилась "читать" людей не только по их гороскопам. – За свою вшивую двадцатку он выдернет из вас душу, перебуровит её десять раз подряд и запихает обратно, утоптав башмаками. При этом будет считать, что сделал вам одолжение".

     Эта категория людей называется "Центр Вселенной". Они не отличаются особыми физическими или умственными кондициями, однако свято верят в своё превосходство. Их легко можно отличить по франтоватому виду и по перстню на мизинце (мужчины) или по выражению "они обязаны" (оба пола). "Центральным" всегда и все обязаны. Даже в кинотеатре, купив входной билет, они считают, что покупают весь кинотеатр целиком… по крайней мере, на время, пока они находятся в зале. А как мерзко они разговаривают с официантками…

     Джейн вглядывается в ладонь Роберта, на лицо опускает таинственную, отрешенную маску. Щурится, потом закатывает глаза. Пауза длится бесконечно – в такие моменты драматизм не бывает излишним, считает гадалка.

     "Интересно, как он себе это представляет? – думает. – На линии жизни есть маленькая-маленькая козявка под названием "Барренхилл" и я должна эту малявку разглядеть?"

     – Твои ноги не всегда ступали по гладкой, нахоженной тропе, – прежде всего, полагалось дать несколько общих "магических" формул, – долгое время неприятности преследовали тебя по пятам, мой мальчик, жизнь наносила тебе жестокие удары, но ты справился…

     – Ближе к делу, – подаёт голос Роберт. – Не пудри мне мозги.

     – Как пожелаешь, – соглашается Джейн. – Сегодня у тебя трудный день, голубь. Ясно вижу неприятности. Финансовые и моральные. Цифра семьдесят пять видится мне среди линий…

     – Это новая помпа! – вспыхивает Роберт. – Майки хотел срезать сотню, да я его обломал, сторговал до семидесяти пяти! – Роберту хочется рассказать что-то ещё про себя, про Майки и про новую помпу, однако его нетерпение берёт верх: – Валяй дальше, гадалка!

     – Неприятности придут от женщины. Опасайся сегодня блондинок и брюнеток… рыжих тоже игнорируй… на всякий случай. Одна из них тебя сегодня обманет… во всяком случае, попытается это сделать. Если ты не проявишь природную мудрость, будешь облапошен. Ты понял? – Роберт кивает. – Не пей много виски, сторонись водки безо льда и джин оставь англичанам. Будь кроток, как овечка и беды минуют тебя.

     На этом "гадание" можно было считать оконченным, чтоб придать процедуре таинственности, Джейн говорит: – Путь, начатый сегодня, может оказаться долгим и трудным. Барренхилл – это только этап твоего большого длинного пути.

     Роберт поднимается на ноги, восхищённо трясёт головой. Он трактует слова Джейн по–своему: "Ехать необходимо, раз эта баба так говорит... Ха! Я так и знал!" Гадание ему понравилось. Он даже колеблется: заплатить ли двадцатку?.. Эта слабость длится всего мгновение.

     – А теперь уходи! – грудным голосом молвит Джейн. – Мне нужно отдохнуть, восстановить силы.

     "Уйди уже, козёл! Как ты мне надоел!"

     Роберт кивает. Выйдя, он плотно прикрывает дверь. Джейн облегчённо вздыхает и наливает себе кофе. Неприятности, обещанные на сегодня звёздами, она отработала.

     Через полчаса должна прийти мисс Портер – так и происходит: старушка стучит, церемонно раскланивается. Зонт она оставляет у двери, вместо него распускает веер. В веер мисс Портер можно завернуться целиком, если возникнет такая необходимость. Павлиньи глаза порхают по студии.

     Джейн наливает в кружку топлёных сливок, прибавляет каплю кофе – мисс Портер бережёт своё – на редкость здоровое – сердце.

     Оказалось, у старушки воспалилась давнишняя болячка – её отношения с соседом. Когда-то давно (в прошлом тысячелетии) они женихались и даже были помолвлены. Однако что-то разладилось, и забор между участками стал фронтовой полосой.

     На днях соседская кошка (не ведая о конфронтации между стариками) перебралась на участок мисс Портер и…

     – Эта ужасная хищница пожрала бутоны моих гибискусов! Можете представить что-либо более гадкое?

     Джейн отвечает, что хищники не едят цветов, старушка не слышит и конфузливо улыбается. Она не любит признаваться в собственной глухоте.

     – Так что мне делать, Ди? Подать в суд? Или нанять киллера? Я устала терпеть его нападки! – Она драматично заламывает руки и откидывается на спинку стула.

     – Сейчас посмотрим…

     Джейн берёт в руки колоду карт, потом решает, что это не лучший вариант для такого случая. Карты таро раскрывают душу просителя, его подсознательные желания и стремления. "Я и без того знаю, чего она хочет, – думает Джейн. – Столько лет прошло, а она всё ещё любит".

     – Лучше я посоветуюсь со звёздами, мисс Портер.

     Пятьдесят минут Джейн потратила на гороскоп. Педантично расставила планеты, Луну и Солнце. Пометила контрольные точки и вектора движения. Тем временем старушка сообщила городские новости: этот напился пьяным, в баре случилась драка, мальчишка–молочник опрокинул фургон, а правительство в который раз…

     "Нужно отказаться от газет, – решает Джейн. – Всё одно мисс Портер рассказывает сплетни. Притом в красках и лицах".

     Старушка приходила в студию каждую неделю. Как по расписанию. Она нуждалась в Джейн, это очевидно. Иногда Джейн задавала себе вопрос, нуждается ли она в мисс Портер? В ней и вообще во всех своих клиентах? Ответить она не могла.

     К вечеру северный ветер принёс грозовую тучу. Джейн сказала об этом Чери (продавцу бакалейного магазина) и показала пальцем на небо. Старик нахохлился, а затем рассмеялся, сказал, что это не туча, а тучка, и что к ночи от неё не останется и следа. "Ди! на этой неделе не будет дождя. Это предсказывают мои колени!" Чери любил намекнуть на профессию Джейн.

     Пророчество старика сбылось: дождя опять не было, тучка растаяла, как кусочек ванильного мороженного. Точно так же из памяти девушки исчезли мысли о случайном коммивояжере. Всегда приятно избавиться от неудобных воспоминаний.

     ***

     28 февраля

     Утром Джейн подумала, что хорошо бы этот день был последним в феврале – на целые сутки ближе весна и всё такое. "Что за глупость двадцать девятое число? Как термитник посреди дороги". Не сказать, чтобы Джейн выделяла это время из круговорота сезонов… скорее поддавалась всеобщему настроению. Мисс Портер начнёт рассказывать о клубнях и луковицах, что она выписала через "Гарден Экспресс". Тодд будет верещать о конце света (эта тема тревожит его каждую весну), а старик Чери откажется делать скидку – у него распухнут колени и резко испортится характер. Все эти изменения – так считает Джейн – и есть признаки жизни: "Иначе застываешь, как муха в смоле".

     Около полудня, после визита четы Барретт и ругани с подростками (швырялись пустыми банками), дверной колокольчик тихонько прозвонил.

     – Здравия желаю! – гость широко раскрыл дверь, обернулся, закрыл дверь, прошел в центр студии и остановился. Во всех движениях было что-то необычное. Нелогичное. К чему, например, оглядываться, когда ты только что вошел?

     – Здравствуйте, – отвечая, Джейн чувствует напряжение. Впрочем, нет, не напряжение, скорее настороженность.

     Гость в штатском, но это определённо военный: выправка и приветствие выдают армейца.

     Возникла пауза. Джейн молчала, отдавая инициативу посетителю. "Не знаешь, как поступить – не суйся, – считает она. – Лучше показаться дурой, чем быть ею".

     Гость обвёл взглядом помещение, удовлетворённо кивнул. Джейн подумала, что он отыскивал лучшую точку для обороны – чтобы все направления простреливались, прикинул, как забаррикадирует дверь и чем прикроет фланги – тут нужно что-то крепкое, пуленепробиваемое. Как будет отходить в критической ситуации. "Хочет взять меня в заложники?" Вчера по новостям показывали теракты в Израиле.

     – Джейн Эвиган? – вопрос звучит как утверждение.

     – Верно, – соглашается Джейн.

     – Джон Дугал. Лейтенант, – мужчина протягивает руку, Джейн вкладывает в ладонь свою лапку. – Служба исполнения наказаний.

     – Наказаний? – Джейн инстинктивно одёргивает руку: – Извините, – теряется: – А… кто? Кого? Почему наказаний?

     Рыжеволосый ирландец клонит голову набок, во взгляде профессиональный интерес. Джейн понимает этот взгляд неверно, ей кажется, что её в чём-то подозревают, и она лихорадочно перебирает события последних недель. На ум не приходит ничего, кроме неоплаченной парковки и среднего пальца, показанного нахалу в супермаркете. На ней нет никаких преступлений. Она чиста. Тогда зачем он здесь? Зачем? На самом деле лейтенант удивляется другому: как гадалка может задавать подобные вопросы? Она обязана знать.

     – Роберт Гук. Это имя вам что-нибудь говорит? – следует вопрос. Лейтенант закладывает большие пальцы за ремень и распрямляется во весь рост. Ждёт ответа, смотрит внимательно.

     Джейн рассеяно трёт лоб: дело не в ней и потому можно расслабиться. Но только отчасти, она по-прежнему не понимает, чего от неё хотят: – Нет… кажется нет. – Медленно произносит она и пожимает плечами. Внимание мужчины приятно, хочется задержаться в нём. – Точно нет. А кто это?

     – Хм… – лейтенант переминается с ноги на ногу. Он ожидал другого ответа. – Один из заключённых федеральной тюрьмы. Впрочем, это не имеет значения. Если вы его не помните, – массивные плечи приходят в движение, ткань рубашки напрягается. Вместе с тканью напрягается и Джейн. Она невольно представляет, каково это засыпать и просыпаться под этой тяжелой рукой.

     Дугал извиняется:

     – Простите. Вероятно, произошла ошибка.

     – Погодите, – теперь, когда опасность окончательно миновала, Джейн жаждет подробностей: – Давайте разберёмся, уж если вы пришли. Я – Джейн Эвиган, верно? Вы направлялись именно ко мне? – лейтенант кивает. – Тогда расскажите, кто такой Роберт… как там его зовут?

     – Гук, – с неохотой произносит лейтенант. – Его приговорили к электрическому стулу. Сейчас он находится в камере смертников. За сотрудничество со следствием и признательные показания он попросил… попросил… – по лицу лейтенанта пробегает волна, он отворачивается и говорит глухим голосом: – Попросил встречи с вами.

     – Со мной? – Джейн искренно изумляется. Говоря откровенно, её удивляет не столько плата за встречу, сколько сам факт: кто-то прислал офицера, чтоб назначить ей свидание. – Вот это новость. А он какой? Этот Гук? – Лейтенант не понимает вопроса и Джейн просит: – Опишите его, как он выглядит?

     – Среднего роста, седой, шрам у виска…

     В памяти клубится туманный образ, Джейн перебивает:

     – У него длинный ноготь на левом мизинце?

     Лейтенант на мгновение замирает:

     – Да. Был когда-то. Насколько я помню. Сейчас ему это запрещено.

     – Я вспомнила! – Джейн кладёт ладони на щёки. – Это было… давно. Почти два года назад. Тринадцатого июня он приходил ко мне. Да–да, так давно. Можете вообразить? Мы виделись всего четверть часа, не больше. Я га… – слово застревает на языке, Джейн спотыкается. Она ясно припоминает тогдашнее "гадание". Впрочем, думает она, это не наказуемо. "Я не сделала ничего дурного". – Он ждал машину из автосервиса, зашел в студию… мы просто поболтали. Всего-навсего.

     – Я понял, – лицо лейтенанта становится серым, как мышиная шкурка. Он смотрит поверх головы. – Только знаете, леди, если человек за пару дней до своей смерти чего-то просит, значит, это имеет для него значение. Я в этом уверен.

     Если бы у Джейн была пара минут, чтобы вдуматься, она непременно бы согласилась, что близость смерти – весомый довод. Чем ниже нож гильотины, тем дороже минуты, их не тратят на случайные встречи.

     – Но послушайте! – Джейн резко поднимается, стул, на котором она сидела, отпрыгивает в сторону, качается и падает навзничь. – Я действительно ничего не знаю! Не представляю, чем я могу помочь этому…

     Лейтенант прячет взгляд в пол. Подумав, он подаёт визитную карточку с адресом и телефоном, предупреждает, что если Джейн что-либо вспомнит или совесть и сострадание пробудятся в ней, то она может приехать. "Только поторопитесь, мэм. Времени совсем мало".

     Краска бросается в лицо Джейн: "Какое вы имеете право меня оскорблять?" Она цепляется лейтенанту в рукав, тот медленно и брезгливо убирает руку.

     Прощаясь, он качает головой - рука по привычке взлетает к козырьку, фуражки на нём нет, - и шагает в дверной проём.

     "Что за… – у Джейн вырывается нецензурное слово. Зачаровано она глядит на дверь, слушает мелодию колокольчика. В голове проползают все мыслимые и немыслимые ругательства. – Что происходит вообще?"

     Полчаса уходит, чтоб привести себя в порядок. Успокоить дыхание и вернуть ясность мыслям. "Он сказал времени мало, - Джейн мысленно прокручивает разговор. – Это значит недели… две или три. Если меньше – не было смысла приезжать".

     Она прикинула расстояние до тюрьмы, время на сборы и дорогу, срок в две недели до исполнения приговора ей показался логичным. "С другой стороны, почему так долго? о чём он хочет со мной говорить? жизнь свою пересказать?" В голове опять зашумело. Джейн глубоко вдохнула, взялась за инструменты. Быть может, впервые в жизни она решила заглянуть на месяц вперёд.

     Звёзды ясно указывали, что она находится на распутье. Мерцало новое направление, старый путь расплывался, как пудинг на горячей сковороде. Неприятное ощущение.

     "А вот вам! – Джейн показала астрологической карте фигу, почувствовала мстительное удовольствие. – Никуда не поеду!"

     Неожиданно захлестнула ярость. Джейн схватила лист, изорвала его в клочья: "Не поеду! Сдохну, а не поеду!"

     Как это происходит? Звёзды управляют человеком или человек звёздами? Хороший вопрос. Пятьсот лет назад жил итальянец Джироламо Кардано – во многих смыслах интересный человек. Он описал карданный вал (чем остался известен потомкам), написал несколько статей по медицине, немножко отметился в математике и очень интересно распорядился своими астрологическими способностями: он предсказал дату собственной смерти. Зачем? Хотел доказать силу и точность своей любимой науки.

     Когда подошла указанная дата, бодрый и здоровый астролог покончил с собой.

     Можно ли считать гороскоп Джироламо верным? Вне сомнений: он должен был умереть и он умер. Причина смерти не имеет значения. Вот только (это выяснилось через столетие) Кардано ошибся в своём прогнозе на три года. Небольшая арифметическая ошибка, только и всего.

     Ярость отхлынула так же быстро, как и накатила. Джейн опустилась в кресло, перехватила руками колени, стала маленькой-маленькой девочкой. Эмбрионом. "Можешь ехать, а можешь не ехать, – думала она. – Звёздам всё равно". Эту истину она много раз наблюдала на своих "пациентах".

     Звёздам до лампочки, они пожимают плечами, говорят: "Твоё дело, малышка! Мы советуем, а дальше поступай, как знаешь". Это кажется милым и даже сердечным. Седовласый добряк-дедушка журит своего внука, грозит ему пальчиком. Однако, это показное равнодушие. Деланое. На самом деле звёзды говорят: "Нам всё равно, тебе будет хуже".

     "Взять синюю блузку или не брать?.. Лучше бордовую. Ночевать, конечно, придётся в мотеле, а может быть этот… Дугал устроит меня в гостиницу? При тюрьме наверняка есть гостиница… Боже, какая чепуха лезет в голову. Зачем там гостиница?.. Но у них же есть свободные комнаты? Эти… камеры… О чём я думаю? Нет, я не поеду! Нет. Пусть меня разорвёт на части – не поеду".

     Джейн обзвонила клиентов и отменила на сегодня встречи. "Интересно, чего он от меня хочет? – Мысль возникла, когда Джейн разговаривала с Лизи Валевски. – Неужели отомстить? За что? Что я ему сделала?" Валевски словоохотливо сожалела, что они не смогут увидеться, а в голове Джейн крутился вопрос, за что? За что ей можно мстить? И ещё: нужно ли взять тёплые брюки? На всякий случай.

     Уснуть никак не удавалось. Джейн налила в стакан бренди, опустила пару кубиков льда. "Кроме того, я совсем не знаю дороги. Не стану же я спрашивать у прохожих?" Эта идея показалась комичной. Джейн скривила губы и произнесла (обращаясь к невидимому собеседнику): "Скажите, пожалуйста, как проехать в тюрьму? Через два квартала налево? Прелестно! Что я собираюсь там делать? Вы не поверите, мне назначил свидание один бандит. Да-да, вы не ослышались, бандит. Его приговорили к электрическому стулу, но прежде чем его поджарят, он хочет побеседовать со мной. Быть может, мы займёмся любовью, это так эротично: секс на электрическом стуле. Как вы сказали? Это запрещено законами штата? Чепуха!"

     "Боже, что я болтаю!" – Джейн схватилась за голову. От пяток к макушке поднялась волна ужаса, кожа на макушке заледенела, казалось тронь её в эту секунду – и голова развалится на части.

     Часы показывали без четверти двенадцать. Джейн выглянула на улицу – вполне представляя, что она увидит, - темнота непроглядная. На соседней улице заорала кошка. Добродушно моргнула звезда. Или это был спутник?

     "Что если…" В задней комнате, переделанной под кладовую, стоял шкаф. Старые документы, счета, журналы, каталоги – всё то, что было жаль выкинуть и чему не нашлось места в студии. Джейн бросилась в эту комнатку, распахнула створки шкафа. Где-то здесь должна лежать визитка… кажется, она была в конверте… "Или в я сунула её в журнал?.. или… Вот она!"

     Джейн зажмурилась и поцеловала клочок бумаги. Появилась надежда переложить ответственность на кого-то другого. На более опытного. На старшего.

     "А если он спит? – набирая номер, Джейн ещё раз посмотрела на часы. – Извинюсь. Ничего страшного". Она представила себе маленького улыбчивого экстрасенса, сосредоточилась на образе, сжала кулаки. "Господи помоги!"

     Трубка отвечает почти сразу:

     – Слушаю! – голос ясный, без признаков сонливой вялости.

     – Здравствуйте! Это Джейн Эвиган. Эвиган… вы помните? – Джейн понимает, что совсем не подготовилась к разговору. – Я астролог… мы встречались на конференции…

     – Я прекрасно вас помню, Джейн, – экстрасенс останавливает поток слов. В голосе мелькает нотка раздражения. Едва заметная, но отчётливая. – Я знаю, зачем вы звоните.

     Возникает пауза. Джейн "переваривает" услышанное, экстрасенс даёт время, чтоб до неё "дошло". В трубке что-то щёлкает, чужой голос потусторонним эхом спрашивает, сколько сейчас времени, ему отвечают, что с мамой всё в порядке, она здорова.

     – Вы ещё на линии? – спрашивает экстрасенс.

     Джейн отвечает вопросом на вопрос:

     – Вы знаете всё про всех?

     В её голосе звучит надежда. Если он ответит "да", то можно будет рассказать историю от начала до конца (плевать на счёт за телефонный разговор) и спросить, что ей теперь делать. Он старший, он возьмёт ответственность на себя.

     – Не всё и не про всех, – "старший" откровенно нервничает. – Про вас мне было видение. Вчера. И сегодня… – он хочет сказать что-то ещё, но останавливает себя. – Впрочем, это не имеет значения.

     – Неужели? – Джейн говорит медленно, растягивая слоги. Бренди, наконец, достиг сосудов мозга. – Мне это лестно. И что было в этом видении? Хотя бы в одном из них?

     – Боюсь, вас это не касается, – голос холоден. – Позвольте, я сразу отвечу на ваш вопрос. Да, вы поедете.

     Джейн молчит. В линию опять проникают посторонние звуки. Джейн кажется, что она напрямую подключилась к космосу, телефонная станция научилась "переводить" звуки Вселенной, делать их слышимыми.

     – Спасибо, – говорит она, не понимая, за что именно она благодарит.

     – Это не всё. Отвечаю на ваш второй вопрос. Да, вы встретитесь с заключённым.

     Джейн показалось, что её застали на месте преступления. Это был план "Б" – тайный, почти подсознательный. Поехать, но не встречаться. Хитрость, как исполнить волю звёзд, но не впутываться в "это дерьмо".

     План разоблачили. Щёлкнули по носу: шутки здесь не проходят.

     – И что вы мне посоветуете? – вопрос глупый, но другого Джейн не может придумать.

     – Я? – экстрасенс удивляется. – Посоветую? – Джейн буквально чувствует, как у него поднимаются брови, и лысина покрывается капельками пота. – Я не могу вам советовать, извините.

     – Хм… – многозначительно хмыкает Джейн и думает, что сегодня он не очень-то многословен. – Но…

     – Что "но"?

     – Вам же известно, что будет?

     – Так же, как и вам, – он хочет повесить трубку, но не делает этого.

     – Да, – усмехается Джейн. – Извините. Дурацкий вопрос. У меня сегодня был трудный день. Простите, – она понимает, что городит чепуху и решает прощаться: – Всего доброго. Ещё раз прошу прощения.

     – Ничего страшного, приятно было побеседовать, только… – он притормаживает.

     – Только? – Джейн прижимается ухом к трубке, в ней опять вспыхивает надежда.

     – Только не звоните мне больше. Никогда. Даже если вы наберёте этот номер, я не стану отвечать. Всего доброго!

     Джейн произносит ещё несколько слов, кажется, извиняется за "позднее вторжение" и благодарит, потом замечает, что беседует с короткими гудками.

     "Мудак, – думает она то ли весело, то ли грустно. – Мог бы сказать пару слов. Хотя бы намекнул, ведь он всё знает…"

     Как это работает? Джейн представляет себе капот автомобиля, стоит поднять его, и становятся видны провода–поршни–тяги–воздуховоды. Можно разглядеть причины и следствия. Откуда подаётся топливо, и почему вращаются колёса. "Вся Вселенная как на ладони. Загадок не остаётся; он мог бы и сказать".

     ***

     04 марта. 8:30 утра

     Джейн остановилась в мотеле: "Восемь комнат на все стороны света. Кондиционированный воздух, бар, барбекю. Неизменно свежие полотенца".

     Джейн посмотрела на вывеску и подумала, что если бы хозяин переписал имена официанток, то получилось бы полное описание мотеля. На неоновый короб приземляется ворона, проходит взад-вперёд. Её привлекает провод высокого напряжения. Два-три удара клювом, думает Джейн, и ты отправишься в птичий рай, малышка.

     В десять часов её ожидает лейтенант Дугал. Сегодня он одет по полной форме. Крепко жмёт руку, хмурится и отводит глаза. "Ещё дуется", – понимает Джейн и решает, что ей наплевать. В этой стране слишком много полицейских, чтоб угождать каждому.

     Они идут по длинному светлому коридору. Левая нога Джейн чавкает и чмокает. Кажется, весь мир слышит это противный звук. Утром, на парковке Джейн не заметила выбоину и наступила в неё. Левая туфля немедленно наполнилась водой. Удивительно, но Джейн даже не сразу поняла, что происходит. Вдруг стало холодно и сыро, она подумала, что начинается дождь.

     Переобуться времени не было, да и не во что. Джейн взяла три комплекта белья, бирюзовый пиджак (если будет жарко) и тёплую куртку. Про обувь не подумала. Просто не подумала.

     – Куда вы меня ведёте? – она оглядывается, вертит головой.

     В фильмах часто показывают вытянутую комнату с длинной стеклянной стеной-перегородкой. Вдоль стекла тянется металлическая сетка или стальные прутья. По одну сторону сидят заключённые, по другую – посетители. Беседа идёт через телефон или через дырочки в стекле. Джейн ожидала увидеть нечто подобное.

     – В камеру, – говорит Дугал.

     Это похоже на шутку. На несмешную полицейскую байку, которой пугают неопытных посетителей. Или посетительниц. Джейн выворачивает голову, как ворона, снизу вверх смотрит на копа и понимает, что тот не шутит.

     – Он тихий заключённый, – поясняет лейтенант. – Ведёт себя примерно. К тому же он будет в наручниках. В камере вам будет удобнее. С начальством я договорился.

     "А со мной?!" – хочется кричать. "В наручниках!" – повторяет Джейн и издаёт истерический смешок.

     – А если он меня… – она делает какое-то сложное движение, будто завязывает мешок или перекручивает бельё.

     В глазах лейтенанта появляется высокомерное небрежение.

     – Уж дату своей смерти вы должны знать, госпожа гадалка. Или я что-то путаю?

     Полукруглым сводом камера напоминает конюшню. Конюшню для породистых рысаков. Только своды здесь ниже: рысаки не привыкли пригибать голов, люди – запросто. К счастью, Роберт занимает первую, ближнюю камеру. Почему к счастью? Джейн с содроганием представляла, что нужно будет пройти вдоль всех камер и в каждой из них – смерть. Покойник. Живой труп.

     Даже хуже: покойник уже ничего не излучает, он молчит, как сгоревшая спичка, а тут спички живые, горящие. Извергающие страх и ненависть. Целое море страха и ненависти – в нём можно задохнуться. Запросто.

     Лейтенант осмотрел камеру, приказал заключённому встать к стене, надел наручники. Джейн наблюдала со стороны. Она совсем не узнала коммивояжера. "Он изменился так сильно или я просто забыла?"

     – У вас есть два часа. Если что-то случится – звонок на столе.

     "Кому он это сказал, – усомнилась Джейн. – Мне или ему?"

     Роберт сидел, повесив руки между колен, смотрел глазами старой потерявшейся собаки: "Как славно, что ты меня нашла. Теперь всё наладится".

     Джейн заметила на блузке пятно (кажется, кетчуп), потянула лацкан пиджака, чтобы прикрыть. Движение получилось неловким – Роберт заметил. И Джейн заметила, что Роберт заметил. Неприятное ощущение. Вдалеке (вероятно в конце коридора) кто-то высморкался, потекла вода, в соседней камере скрипнула койка, кто-то икнул и перевернулся на другой бок. Под лампочкой жужжала муха.

     "Какого чёрта? – психует Джейн. – Сколько можно меня терзать?" Она вскидывает голову и говорит:

     – Чего тебе? Зачем звал?

     Вопрос получается грубым и на мгновение Роберт смущается. Так смущается человек, принявший незнакомца за старого друга, когда хлопаешь по плечу приятеля, а поворачивается чужой человек.

     Собачье восхищение испарилось, на лице проступила растерянность. Джейн видит, что Роберт очень постарел. Волосы побелели, дряблая кожа повисла складками, серые глаза замутились, стали водянистыми, как у запойного алкоголика. Пальцы находились в непрерывном движении.

     – Ты была права! – Роберт тянется ближе, Джейн невольно отстраняется. – Он существует! Я нашел его.

     – Ты о чём?

     – Глаз, что на твоей картинке. Я нашел его владельца.

     – Владельца глаза? – Джен кажется, что она ослышалась, но уточнять она не решается. "Пусть выскажется до конца. Кто знает, что у него на уме?".

     – Нет, не владельца, – Роберт трёт лоб, – конечно не владельца, а хозяина… кому принадлежит глаз. Монстра.

     – Монстра, – чуть слышно повторяет Джейн и чувствует невероятное облегчение. Напряжение последних дней ослабевает. Ещё мгновение и стальные оковы превратятся в бабочек. Хочется улыбнуться и даже расхохотаться.

     "Боже мой, сколько было страхов! Сколько нервов потрачено впустую из-за глупостей. А этот дурак, – Джейн думает об экстрасенсе, полагает, что тот разыграл её или, быть может, – просто не знал, что сказать. Или нет: это было совпадение. Возможно, я так сильно о нём думала, что он почувствовал мои мысли. Поэтому у него было видение. Всё это ошибка". Джейн смотрит на Роберта, как смотрит мать на выпачкавшееся в грязи любимое чадо. "Один сумасшедший поставил на уши столько здоровых людей… бедняга Роб, как давно ты спрыгнул с катушек?"

     – И что этот монстр? – спрашивает она.

     – Я нашел его в колодце! – шепчет Роберт и оглядывается. В углах камеры по-прежнему безлюдно.

     – Монстра?

     – Глаз!

     Он просит её сесть ровно и ровно поставить ноги. Джейн не сразу понимает, чего от неё хотят и переспрашивает. Оказывается, она скрестила ноги – этого делать нельзя. А ещё она наклонилась, и её фигура (вместе с головой и скрещенными ногами) напоминает символ "урх".

     – Я выложил в комнате защитный контур, – Роберт показывает пальцем на пол. Приглядевшись, Джейн замечает круглые бусины, разложенные через равные промежутки. – Их семьдесят два и это очень сильное число. Оно "бьёт" тройку и девятку. Однако мы не станем провоцировать демонов. – Роберт хихикает и поднимает плечи, будто говоря: "Ты же понимаешь!"

     Джейн укладывает руки на колени, выпрямляет спину и ровно ставит ноги. Теперь она похожа на школьницу.

     Роберт складывает руки в замок, показывает его Джейн.

     – Я даже спать так научился. Очень мощная защита.

     – А разве… – Джейн понимает, что с умалишенными лучше не спорить. Она говорит осторожно, подбирая слова. – Разве перекрещенные пальцы это хорошо?

     Он тихонько смеётся и объясняет, что перекрещенные пальцы – очень плохо. Однако я научился бить врага его же оружием, говорит он, если плотно прижать пальцы, то пять пальцев одной руки спрягаются с другой пятернёй.

     – Десятка много лучше двух пятёрок. Ты же сама учила меня отличать хорошие и плохие числа. К тому же контур рук замыкается в кольцо. Кольцо не даёт ЕМУ выйти.

     – Ты прав, – соглашается Джейн, не понимая о чём (или ком) он говорит. – Кольцо – символ бесконечности.

     – Вот именно! – Роберт придвигается ещё ближе, Джейн чувствует кислый запах его тела. – Я обложил колодец двойным контуром, восстановил кладку. Я сделал, что мог, только боюсь…

     "Только боюсь этот бред пора прекращать". Джейн тянется к кнопке, Роберт перехватывает её руку.

     – Ты ничего не поняла. Извини. Это моя вина. – Говорит быстро и неожиданно трезво. – Дай мне четверть часа, я всё объясню.

     Он отпускает Джейн, та медленно отводит руку. Кивает. "Четверть часа можно и потерпеть, – думает она. – Господь терпел дольше".

     – Я вышел из твоего салона, забрал машину и отправился в Барренхилл. Ты когда-нибудь бывала в тех местах?

     Джейн делает вид, что задумывается, Роберт поднимает правую руку ладонью вперёд, так делали римские патриции. Жест красноречивый, он говорит: "Не лги, я знаю, что ты не была там. Не трудись отвечать".

     ***

     Дохлое место. Уже свернув с трассы, я понял, что ты меня обманула – барыш меня здесь не ждёт. Обочина заросла, деревья наклонились и почти смыкались над дорогой. Красивое зрелище и жутковатое одновременно, будто въехал в подземный лабиринт. По радио как раз пели "Blackmore’s Night". Что-то про рыцарей и затерянное королевство. Они пели, а я слушал и представлял, что еду в самое затерянное королевство на земле.

     Миль через двадцать это "путешествие хоббита" мне надоело, я стал подбирать место, чтоб развернуться. Местечко пошире, чтоб не задеть колёсами обочины. Очень не хотелось пропороть здесь баллон.

     Неожиданно деревья закончились, началось кукурузное поле. Слева кукуруза, справа… поле для выпаса или что-то подобное. "Кто-то посадил здесь кукурузу, Роб, – сказал я себе. – Значит, здесь есть люди".

     На одного человека я точно рассчитывал. В восемьдесят первом здесь жил Марк Холливер. Этот малый переехал из Миннеаполиса. У него была жена, детишки, земля – всё, что полагается приличному фермеру. Этот Холливер страховал свою жизнь от несчастного случая - очень боялся молнии.

     Поле закончилось у ручья. Маленькая речушка с заросшими берегами, через неё перекинулся мост. Понятия не имею, как он выдержал вес машины – брёвна пели и стонали.

     Тебе это всё, конечно, не интересно - все эти подробности. Это я рассказываю для себя. Мне хочется понять, что это за место и почему оно находится именно там, в Барренхилле.

     Промелькнула брошенная ферма – от неё остался контур сарая и забор через всё поле. Он тянулся и тянулся - шел в бесконечность, я даже притормозил, чтоб разглядеть, где он заканчивается. Не разглядел – жерди мелькали в траве, как рельсы, повёрнутые на бок. Можешь представить поезд, который идёт по таким рельсам? Нет? И я не могу.

     Церковь, заколоченная крест-накрест, магазин. Представляешь, там был магазин "Товары от Рейчел". С виду обычный маленький магазинчик при заправке. Я остановился, вошел внутрь. Пыль, коробки, разбросанные жестяные банки – обычная картина заброшенного помещения. Судя по надписям на стене и куче пустых бутылок, здесь кто-то жил несколько месяцев.

     Вот тут я на тебя порядочно разозлился. Барренхилл вымер, и ты должна была это знать. "Но кто посеял кукурузу? И зачем?"

     Солнце давило прямиком в затылок, - ты помнишь, какая в тот день была жара – кажется, что на голову поставили телеграфный столб. Я отыскал на заднем дворе раскладное кресло, достал из багажника полудюжину пива и устроился в тенёчке. У магазина рос огромный вяз. Футов пятьдесят в вышину, не меньше, а на магазинной антенне аисты свили гнездо. Их было двое – он и она. Самец и самка… или как там они называются? А? Я решил потратить остаток дня с пользой – устроить пикник. Включил погромче музыку. Ловило здесь плохо, радио сипело и щёлкало, но мне это не мешало. Я думал над твоими словами.

     "Я не заработаю сегодня денег, но, может быть, получу что-то иное. Не всё в этом мире можно измерить долларами".

     После пары бутылочек я задремал.

     Проснулся от того, что кто-то грыз мою руку. Не в буквальном смысле – мне так показалось спросонья. Открыл глаза и увидел, что бродячий пёс слизывает пиво с моей руки. Бутылка опрокинулась, и пиво пропитало рукав.

     – Чтоб тебя!

     Я отмахнулся, пёс отбежал в сторону и зарычал. Бедняга был голоден, но мне нечем было с ним поделиться.

     Солнце опустилось к закату. Небо стало такого оттенка… нервного. Волнующего. Я назвал этот цвет цветом горького апельсина. Такие апельсины растут в Испании, ты знала? Кажется смесь граната и лимона.

     А ещё я заметил холм. Холм, из-за которого Барренхилл получил своё название. Довольно большой, высокий и… я удивился, что раньше не обратил на него внимания. На холме стоял дом и в нём кто-то жил. Из трубы шел дым.

     "Э-ге! Быть может я поторопился упрекнуть гадалку. В этой старой избушке запросто мог затеряться котелок с серебром. Котелок "гобрехтов" потянет нынче…" Я попытался прикинуть, сколько будет стоить пригоршня серебряных долларов. Помнишь этот фильм "За пригоршню долларов"? Там снимался молодой Клинт Иствуд.

     За сотню ярдов от дома, "форд" заглох. Встал, как вкопанный. Я решил, что дело в помпе, поднял капот, пригляделся… Помпа была в порядке – Майки знает своё дело, - и индикатор показывал нормальную температуру двигателя.

     – А тут ничего не работает.

     Он неожиданности я едва не облегчился в штаны. Оглянулся - рядом со мной стояло "нечто". Старуха Невилл собственной персоной.

     Позже мы познакомились и даже подружились… почти подружились, а тогда я увидел египетскую мумию в больших солнцезащитных очках. Волосы она перетянула резинкой, на макушке получился бастард пальмы и метёлки. В обеих руках держала по клюке. Я даже подумал, что старушка занимается скандинавской ходьбой. А что? Барренхилл подходящее для этого место: вверх-вниз… простор до горизонта… под палящим солнцем.

     Ещё несколько раз я дёрнул стартером и она повторила:

     – Не мучайся, сынок. Здесь ничего не работает. В полнолуние даже примус не разгорается, приходится топить печь. – Она махнула рукой в сторону дома.

     Радом с двухэтажной развалюхой – это её Невилл назвала домом, – стояла печь. Каменная, сложенная из длинных узких пластушек печь под навесом. Широкая топка, явно для хозяйственных нужд, квадратная труба футов в шесть высотой. На чугунной плите кастрюля, рядом медный чайник с измятыми боками.

     – Хочешь есть?

     Я задумался: хочу ли я есть? Потом поставил вопрос шире: чего я вообще сейчас хочу? Поскорее убраться отсюда или осмотреться? В таких местах не часто доводится побывать. Мне стало любопытно.

     – Машина твоя заведётся не скоро, так что располагайся.

     – А почему она не заведётся?

     – Я ж говорила, – старуха подняла правую клюку, положила её на левую. Я с удивлением увидел, что это дробовик. Ремингтон 870. – Полнолуние. Даже Реми стреляет дважды.

     Хотелось спросить, почему только дважды, но я промолчал. Когда перед тобой старуха с дробовиком, и вы стоите посреди пустоши – слова излишни. Лучше со всем соглашаться.

     В мою миску она плюхнула порцию бобов, дала ломоть булки. Похвалилась, что сама их печёт из ячменной и кукурузной муки.

     Мы разговорились. Старушка Невилл оказалась ещё вполне в своём уме. Современных "штучек" она не знала, зато многое помнила из прошлого века. Я рассказал ей про свою работу в страховой компании, спросил про Марка Холливера. Оказалось, он пропал лет десять тому назад.

     – Скорее всего, сбежал. Его жёнушка отличалась скверным характером. Брюзжала дни и ночи напролёт. Кому приятно жить с такой бабой?

     – Мне – нет. Я бы тоже сбежал.

     Она поняла юмор и рассмеялась. А следом попросила меня сделать одну штуку. Нужно было подняться на самый верх холма и посмотреть, как там дела. Я подумал: "О чём она? Какие там могут быть дела? Или там центр управления космическими полётами?"

     Тропинка круто забирала вверх, кое-где из-под кустарника выглядывали камни. Огромные зализанные валуны.

     Я забрался наверх и огляделся. Отсюда открывался бесподобный вид. У самого горизонта перемигивались огоньки Сьюпертауна. Солнце светило уже не сверху, а как бы из-за кадра, снизу. Во второй раз я вспомнил про горький апельсин – таким оттенком теперь светились облака.

     Милое место, решил я. Будь я художником – обязательно застрял бы в этих местах на пару недель. Увидеть закат, нарисовать восход. Горькое небо и ванильные облака. Песня! Да и марево над полем впечатляет… волны в траве, которые гоняет ветер.

     Меня охватило романтическое настроение. Каждый житель города рано или поздно попадает в место, где его панцирь лопается. Броня исчезает. Он чувствует запах земли, трогает рукой тёплые камни и задумывается, что будет, когда его не станет. Мир не перестанет вертеться, травы будут расти, а дождь будет литься на землю. Как и тысячу лет до его рождения. Человек – всего лишь песчинка.

     У западного крутого склона я увидел каменный круг. Я даже не сразу сообразил, что это колодец. Кому придёт в голову рыть колодец на самой макушке холма? Я подошел, заглянул внутрь. Колодец! Это был точно колодец, причём с водой! Чувствовалась мокрая прохлада, как около реки.

     "Чёрт меня побери, – я был в восторге. – Это действительно удивительное место". Даже неприятности с "фордом" забылись…

     ***

     В двери звякает ключ, Джейн вздрагивает и замечает, что её рука всё ещё лежит рядом с экстренной кнопкой.

     – Как он себя вёл? – спрашивает лейтенант, Джейн трясёт головой. Она растеряна.

     "Мёртвый городок, колодец, старуха, – думает она. – Причём здесь я?" Она намеревалась вернуться домой уже сегодня (во всяком случае, надеялась на это), но встреча прошла впустую, ничего не прояснила.

     – Завтра можете прийти на полчаса раньше, – говорит лейтенант.

     – Завтра? – непонятно зачем Джейн давит на кнопку, раздаётся противный звонок. Дугал морщится. – Завтра? – повторяет Джейн, как заезженная пластинка.

     Роберт напрягается – это видно по побелевшим костяшкам и по вспотевшему лбу. Он привстаёт:

     – Это важно! Важно для всех. Для тебя, для меня, для…

     Его начинает рвать. Джейн едва успевает отпрянуть, струя мутной жижи падает на стол, по камере расплывается мерзкий запах полупереваренной пищи.

     Через минуту в камеру вбегает доктор, делает Роберту укол, пытается успокоить. К этому времени Джейн и Дугал уже вышли в коридор, лейтенанта в камере сменил другой полицейский.

     Врач громко кричит, что это нервный припадок и требует перевести Роберта в медицинский блок, коп отвечает, что на это нет времени, говорит, что это абсурдно. Просит сделать ещё один укол или: "Какое-нибудь другое лекарство. Дай ему что-нибудь! Нам нужно всего несколько суток".

     "Почему несколько суток?" – удивляется Джейн. Дугал берёт её за руку, ведёт по коридору. Спрашивает, придёт ли она завтра. В голосе слышится просьба.

     – А какой в этом смысл? – Джейн оглядывает себя со всех сторон, не попали ли капли. – Неужели вы не видите, что он безумен?

     Дугал говорит, что была медкомиссия, и Роберта признали вменяемым.

     – А почему он здесь? – спрашивает Джейн. – Какое он совершил преступление?

     Она вдруг понимает, что за всеми разговорами упустила главное – вину Роберта. Дугал не хочет отвечать, говорит про должностные обязанности, про тайну следствия и прочее. Джейн чувствует, что это чушь, идёт в атаку.

     – Или вы рассказываете мне подробности, или я сегодня же уезжаю.

     Дугал смотрит гадалке в глаза, видит в них решимость. Рассказывает с неохотой, едва разжимая зубы.

     – Убийство при особо отягчающих обстоятельствах, – и прежде чем Джейн задаёт следующий вопрос, он добавляет: – Убита миссис Невилл. Он извлёк её глаза и удалил внутренние органы.

     У Джейн трясутся губы, она хватается за голову и шепчет, что-то вроде "Матерь божья!"

     – Он сделал это уже после её смерти, – говорит Дугал, как будто это может быть оправданием или смягчающим обстоятельством. – Она ничего не почувствовала. Так вы придёте завтра?

     Джейн трясёт головой. Она собирается сбежать при первой же возможности. "Плевать на мокрую туфлю. В конце концов, я могу ехать босиком".

     ***

     05 марта

     Джейн не уехала. Вечером в номере она составила свой гороскоп. Она впервые столкнулась с подобным явлением – звёзды молчали. Будто они забыли про неё или не хотели говорить.

     Или Джейн исчезла из Вселенной.

     Абсолютная Пустота.

     ***

     Роберт заламывает руки, просит прощения за вчерашнее происшествие, кажется, вот-вот и он опустится на колени. Джейн это неприятно и она пожимает плечами: "Какие мелочи!" Чтобы быстрее начать (и быстрее закончить) она садится за стол (запах ударяет в нос) и говорит:

     – На чём мы остановились?

     Роберт трёт пальцами виски, будто ему предстоит решить сложную математическую задачу, молчит. Несколько раз открывает и закрывает рот – решает с чего начать.

     ***

     Старуха Невилл спросила, сколько камней лежит на венце колодца, я ответил, что не знаю. Какое это имеет значение? Она спросила что-то ещё, прикрикнула на меня. Я разозлился и ушел спать в машину.

     Утром, знаешь, всё изменилось. При ярком свете краски тухнут, цвета выгорают. Я ещё раз поднялся на холм, нашел там жухлую траву, несколько развороченных кротовьих куч, чахлые мескитовые кустики, камни, мох. Ничего интересного. Впрочем, вид по-прежнему оставался великолепен. Над полем дрожало марево, Сьюпертаун сгинул в раскалённом воздухе – его почти не было видно.

     Я раскинул руки в стороны, встал, чтобы видеть свою тень прямо перед собой. Начал медленно поворачиваться. Хотел увидеть панораму окрестностей. Как-то в Детройте я был на выставке, там один художник нарисовал круговую картину – так же, как здесь, с самой высокой точки.

     Я поворачивался, а глаза непроизвольно шили по сторонам, искали колодец.

     С ним явно что-то происходило. Мастер выложил горловину колодца из двенадцати крупных камней. Он стесал их на конус и плотно подогнал, получилось нечто похожее на ромашку. Только с отверстием внутри. Однако там был тринадцатый камень. Похожий по форме и размерам на остальные - будто каменщик оставил его про запас, - он лежал сверху горловины. И… это самое удивительное… Представь, что на круглой лавке сидят двенадцать крепких мужчин. Плотно сидят, так что ладонь не вставишь между ними. И тут подходит тринадцатый. Он пытается всунуться. Мужчины подвигаются, образовывается щель, тринадцатый давит, но не может влезть. Не сразу. Он оказывается выше остальных, торчит. Нечто подобное происходило и с тринадцатым камнем. Под ним была щель, и ближайшие камни промялись, но всё же тринадцатый был лишним. Чужим.

     В колодце плескалась вода, я кинул голыш и услышал плеск. И тут же сумасшедшая мысль: "Что если?" Ну… ты понимаешь… Я толкнул ногой тринадцатого… Он оказался тяжелее, чем можно предположить, фунтов шестьдесят или семьдесят и не поддался. Я навалился сильнее и спихнул его. Через секунду вода ответила – не думай, что я оговорился, более всего это походило на речь, – "уомп-па-уга!", из колодца дыхнуло чем-то… Помнишь, как пахнет на рыбных ярмарках? Примерно так.

     Я заглянул внутрь, прямо подо мной лежал глаз. Нет, неправильно. Прямо на меня смотрел глаз. Глаз с твоей гравюры. Три створки, два зрачка. Будто чью-то голову сдавило гигантскими тисками и два глаза объединились в один.

     Минуту я смотрел, как зачарованный. Может, дольше.

     Следующее, что я помню: лежу на спине, голова гудит от удара о землю, а надо мной нависает милашка Невилл. Она долбанула меня прикладом в плечо.

     – Вижу, вы познакомились. Вот и прекрасно. Теперь ты не сможешь сказать, что я выжила из ума.

     Шишка на затылке вылезла с кулак величиной. Я встал, отряхнул брюки. Перед глазами мелькали розовощёкие ангелочки, тыкали в меня стрелами. Оглянулся на колодец, сосчитал камни. Двенадцать. Ровно двенадцать и никаких зазоров между ними.

     Солнце творит страшные вещи, решил я. Ходить в такую жару без шляпы – безумие.

     – А ты ещё разок загляни, – подначила старуха. – Погляжу, как тебя выручит шляпа.

     Машина завелась только на следующий день. К тому моменту я многое знал о… НЁМ, о хозяйке Барренхилла и о здешних манерах.

     Старуха провела со мной беседу, нечто похожее на инструктаж. С левой ноги не вставать - никогда и не при каких обстоятельствах, даже если сидишь в кресле-качалке. (Невилл предпочитала это плетёное кресло.) Нельзя надевать двух разных носков – устойчивое число разъединяется. Нельзя держать вилку в левой руке… уже не помню почему. Недопустимо чтобы линии пересекались. "Все предметы укладываются в меридианы, - говорила старуха. – Эти энергетические линии не должны пересекаться".

     Тут я и вспомнил про тебя, Джейн Эвиган. Про твою теорию хороших чисел и правильных композиций.

     Я размышлял, а старуха продолжала рассказывать "правила поведения в Барренхилле". Нельзя зажигать огонь с первой спички. Она должна погаснуть. Причём нельзя задувать её сознательно, она должна погаснуть сама.

     Над печной трубой висел огромный амулет: круг из гнутого камыша, а в нём тысяча непересекающихся прутьев и верёвок. Невилл называла его бесконечным вращением. Когда поднимался ветер, амулет вращался и гудел.

     Все эти "правила" позволяли сдерживать ЕГО. Старуха так считала.

     Когда "форд" выскочил на трассу, я остановился, включил аварийную сигнализацию и высадил оставшееся пиво прямо из горла. Ощущение сказочное - словно я сбежал из племени каннибалов, когда они уже развели огонь и приготовили соус.

     "Стереть на карте этот городок и забыть о его существовании! – постановил я себе. – Пропади они пропадом!" А уже через неделю опять ехал туда. Ехал и колотил себя кулаком по лбу: "Развернись! – кричал. – Развернись немедленно! Нечего тебе там делать!" Представляю, как это смотрелось со стороны.

     Теперь я смог подъехать к самому дому – полнолуние миновало. Старуха спросила, привёз ли я соли и сколько у меня бутылок виски. Она употребляла только крепкий алкоголь: "Пью всё, что горит. И не градусом жиже". Спросила так, будто она ни на мгновение не сомневалась, что я приеду.

     Я ответил, что виски нет, тогда она налила мне стакан мутной жидкости, сказала, что после этого Хастур меня не найдёт.

     – Он видит не человека, а его разум, понимаешь? От этой настойки твой разум отделится от тела.

     Так и произошло. Я поднимался на холм и смотрел на себя… как это объяснить? Стало два Роберта Гука. Один перебирал ногами и обходил мескитовые кусты, второй парил в воздухе, футах в тридцати над землёй. Приглядывал за первым Робертом и любовался окрестностями.

     Пейзаж изменился. К апельсиновой красноте прибавилась изумрудная зелень – узкая яркая полоска вдоль самого горизонта. Она была… как стрела или трещина. Знаешь, так бывает, когда ткань лопается и проглядывает яркая подкладка.

     Тринадцатый камень лежал на горловине, в том самом месте, где я увидел его в первый раз. Меня это озадачило.

     "Или старуха озорует, или…"

     Только это была чепуха. Старуха не смогла бы поднять камень такого размера, это очевидно. Откуда он тогда взялся? Всплыл? Или…

     Роберт (тот, что на земле) наклонился и заглянул в колодец. Ничего. Чернота и только. Я (то есть он, нижний Роб) сел на горловину, повесил голову.

     Ты знаешь, что такое покой? Я расскажу. Тишина стояла такая, что… что было слышно, как трава растёт. В городе такое бывает редко, только когда в электросети вдруг исчезает напряжение; люди на миг замирают в растерянности, оглядываются друг на друга и молчат. Через какое-то время показалось, что я объединился с Землёй. Сознание (верхний Роберт) расползлось настолько, что стало везде и нигде одновременно. И в тот же миг Хастур открыл глаза. Он меня почувствовал.

     Из беспросветной черноты вспыхнули зрачки. Они сверлили меня, просвечивали, как рентгеновские лучи. Потом появились руки. Бесплотные – их не было, – но они вытягивали из меня душу – вцепились и тянули. Хотелось закричать, нужно было закричать, но звук не шел из глотки. Нижний Роберт упал и забился в конвульсиях, верхний метался вокруг, как птица в сети.

     Ухнул выстрел. Всё мигом оборвалось. И последняя мысль, как призрак: Реми всегда стреляет дважды.

     Старуха отпаивала меня травами. Когда сознание вернулось, и я сопоставил события, понял, что старушка не так мила, как мне показалось при первой встрече.

     – Ты нарочно? – спросил я. – Испытывала меня?

     Она рассмеялась:

     – Конечно. Я же не вечная, кто-то должен меня заменить.

     Чтобы Хастур оставался в своём мире, на горловине колодца должно лежать двенадцать камней. Линии в Барренхилле не должны пересекаться и вокруг не должно быть плохих чисел.

     – Думаешь, для чего мне Реми? – старуха погладила приклад дробовика. – На холме завёлся крот. Не сам завёлся, его приманил ОН! – она показала большим пальцем в пол. – Крот роет ходы, и камни защитного контура исчезают. Кроме того, он делает плохие числа. Три кучи, затем пять, девять.

     – Ты стреляла в крота?

     – Ага! – старушка хихикнула. – Убить не убила, но подранила. Поэтому ОН тебя отпустил. Отвлёкся на мгновение.

     Старуха Невилл сказала, что она восстановила защитный контур, и убрала кротовые кучи, "И полнолуние прошло. Это нам на руку".

     – Иди к нему, – сказала она. Я опешил: "Посылает меня в клетку с тиграми?" – Первым делом убери тринадцатый камень, мне не хватило сил. И… побудь там. Привыкай.

     Знаешь, что я сделал? Что бы ты сделала на моём месте? Нет, не угадала. Я не уехал. Я решил проверить, насколько угроза реальна.

     Я взобрался на холм, на каждый камень горловины положил ещё два. Два маленьких камушка. Размер здесь не имеет значения, ты сама мне это говорила. Имеет значения энергия.

     Получилось двенадцать треугольников. Двенадцать троек.

     Я ждал четверть часа – ничего не происходило. Наконец я сообразил, в чём дело. Двенадцать треугольников – в итоге тридцать шесть. Очень устойчивое число.

     Тогда я добавил ещё один камень и посмотрел в колодец.

     Глаз смотрел на меня с брезгливой благодарностью. Он был совсем близко – в паре футов от горловины, – и поднимался на волне клубящегося тумана.

     Я отпрянул. Вокруг колодца стремительно жухла трава, из неё уходили жизненные соки. Кустарник кукожился и чернел. Что-то упало и покатилось по склону холма. Вероятно, случайная птица…

     ***

     Джейн ждёт продолжения. Роберт молчит. Сидит, как и прежде, свесив руки между колен, голова его тихонько покачивается. Он похож на паралитика.

     – И что? – спрашивает Джейн. – Он выбрался наружу?

     – Нет, я сбросил лишние камни. Всё обошлось, Хастур остался в своём мире… или как можно назвать его место? Преисподняя?

     – Не думаю, – отвечает гадалка. – Хотя, кто знает?

     – С тех пор он стал сильнее, – продолжает Роберт. – Старуха сказала, что виноват я. Я дал ему возможность "вкусить близости" – её слова. Почувствовать, как близко он от нас. Только думаю, дело в другом. Где-то в нашей обороне была слабина.

     Джейн машинально замечает перемену. Роберт сказал (про себя и старуху Невилл) "мы" и "в нашей обороне".

     – Я даже догадывался, где эта брешь.

     Джейн понимает к чему клонится разговор. Она не двигается, но мысленно прикидывает траекторию, по которой рука полетит к тревожной кнопке. В голову лезут идиотские мысли: "Если он задушит меня, похороны будут за счёт правительства? Или они станут искать родственников?" Ещё она задумывается (в тысячный раз) что может означать её гороскоп?

     Молчать бесполезно, в животе Джейн становится холодно и пусто, она спрашивает:

     – Поэтому ты убил её?

     Роберт на удивление спокоен. Он измотан. На кончике носа висит капля пота. Говорит:

     – Она носила солнечные очки. Огромные, в пол-лица. Была похожа на старую морщинистую черепаху.

     – Что это значит?

     – Оказалось, она ослепла на один глаз. – Роберт долго смотрит на Джейн. Наблюдает за её реакцией. – Понимаешь, что это значит? Всякий раз, когда она оказывалась у колодца, пусть даже с благими намереньями… убить крота или поправить контур, она помогала ЕМУ.

     Джейн понимающе кивает. Она пытается поставить себя на место Роберта (профессиональная привычка), чтобы найти иной выход.

     – Но убийство… – медленно выговаривает она, собираясь сказать, что это крайняя мера. Избыточная.

     – Старуха не могла уйти, – Роберт перехватывает мысль. – Некуда. Да и не хотела она. Я выстрелил в живот, а потом… – Роберт рисует пальцем круги вокруг глаз.

     Джейн чувствует жар по всему телу, голова кружится: она сидит рядом с убийцей. Настоящим, живым убийцей.

     – ОН всё ещё там, в колодце, – наконец-то звучит фраза, ради которой затевались эти встречи. – Ты должна поехать в Барренхилл.

     Джейн молчит. Она опустошена. Выпотрошена не хуже старухи Невилл. "Зачем ему потребовались внутренности?" – мелькает вопрос.

     Роберт тоже молчит. Пауза длится бесконечно.

     Подходит лейтенант, тактично кашляет за пару шагов до камеры, гремит ключами.

     Роберт произносит свой последний аргумент. Джейн понимает, что он специально его готовил и мудро оставил для финала:

     – Это ты послала меня в Барренхилл. Пусть даже непроизвольно. Значит этого хотели звёзды, разве нет?

     ***

     "Только посмотреть. Я еду только посмотреть. Ничего иного. Даже из машины не буду выходить".

     Серенький "приус" почти сливается с асфальтом и окружающими деревьями. Джейн подумала, что сумела бы развернуться. "Приус" короче "форда". Она покрутила ручку радио, "Blackmore’s Night" пели о затерянном королевстве. Песня показалась смутно знакомой.

     Вспаханное поле (ещё буро-серое, не засеянное кукурузой), брошенная заправочная станция с магазином. Огромное гнездо. Аистов в гнезде нет, во всяком случае, Джейн их не заметила.

     У дороги стоит пёс, внимательно смотрит. Джейн притормаживает, но не останавливается, набирает ход: "Не втягиваться! У меня визит вежливости, только и всего".

     Приговор привели в исполнение в воскресенье. Джейн присутствовала. "Кто родился в день воскресный, – крутилось в голове, – получает приз чудесный". А кто отправится на небеса в этот день? Или убийц не берут на небеса?

     В понедельник она взяла на прокат машину и поехала. Пора было кончать с этим затянувшимся кошмаром. За дополнительные двадцать баксов ей установили GPS навигатор. Эта штучка могла сообщить точные координаты.

     "Приус" Джейн оставила за полмили до холма. Во-первых, "на всякий случай", а во-вторых, ей хотелось пройтись. Почувствовать эти места.

     Незакрытая дверца топки покрылась ржавчиной, по трубе бежали чёрные потёки. "Разруха пришла в разрушенный городок", - подумала Джейн. В дом она не пошла, отыскала в сарае более-менее пригодный стул, поставила его у стола под навесом. Потом решила, что стол слишком грязный, а это противно. Сняла с забора тряпку, поняла, что её повесила старуха Невилл. "Роберт бы не додумался". Вытерла столешницу.

     Поставила ноутбук, рядом положила навигатор. Подумала, что стоит быть до конца точной. Включила навигатор и направилась к макушке холма.

     Здесь всё было, как описывал Роберт. Только пейзаж из другого времени года: зелёные тона отсутствовали, зато коричневых было в избытке. Вся гамма, от тёмного шоколада до жёлтой горчицы.

     Тринадцатый камень почти "влез" в горловину. Почти занял своё место. Джейн попыталась его вытащить – бесполезно. Ни малейшего шанса.

     Крот, очевидно, всё это время тоже продолжал работать. Джейн насчитала пять групп по три кучки. Она влезла на горловину колодца, посмотрела сверху. Если соединить крайние кучки, получится пентаграмма. Три вложенные друг в друга пентаграммы.

     Навигатор сохранил текущие координаты, Джейн пошла вниз, к дому.

     На западном склоне (едва заметно) белел контур. Здесь лежал труп старухи Невилл, поняла Джейн. Роберт выложил его из камней, а позже полицейские покрасили мелом.

     С точными координатами можно составить точный гороскоп. (Точность – это от слова "точка"?) Джейн открыла ноутбук, ввела в программу координаты.

     "Сегодня главный день вашей жизни", - так можно было трактовать слова звёзд. Так бы сказала Джейн, если бы гадала кому-то другому.

     Получилось пафосно. Даже очень. Джейн фыркнула и всплеснула руками:

     – Ну надо же! Самый главный день! Вот те раз! А я не подготовилась! Не одета, не причёсана! Маникюр не в порядке. – Она глянул на руки. – Разве можно встречать главный день своей жизни в джинсах и куртке? Тут необходимо вечернее платье! Хорошо бы пригласить оркестр, устроить фуршет…

     Чем больше она говорила, тем паскуднее становилось на душе. Кошки скребли.

     День клонился к закату. Из дорожной сумки Джейн вынула амулет – заячью лапку, перевязанную розовой шерстяной ниткой. Подумала, что она до конца никогда не верила в амулеты. То есть, да, она их носила и даже придумывала сама, но…

     Легко понять, если мысленно представить слои-уровни. Есть уровень людей - это самый верхний уровень. Здесь "работают" амулеты… знахарки заговаривают зубную боль, встречаются злые глазливые люди.

     На уровень ниже расположено подсознание. К этому уровню обращаются карты таро. Человек подсознательно понимает чего ему нужно. Карты – подсказывают. Только умей слушать.

     Космос лежит уровнем ниже. Человек – это маленькая звёздочка, Джейн вспомнила свой первый разговор с Робертом.

     А на самом низу прячется фатум. Он непостижим и почти невидим. Он не понимает подсказок и не слышит просьб. Он есть и всё, вне зависимости, что подсказывают звёзды или пророчит экстрасенс.

     ***

     Через серое небо змеится прострел, и через мгновение сухо и оглушительно трещит. Трещит прямо над головой, кажется, небо сейчас рухнет на землю. Джейн вздрагивает и зажмуривает глаза. Ноги хотят бежать к дому, к укрытию, она сдерживает себя, и направляется к машине. Там, в багажнике – Джейн это знает точно, – рядом с запаской и домкратом лежит сорокафутовый нейлоновый трос.

     Он достаточно прочный, думает она, и не гниёт. Совершенно не гниёт. Ему сносу не будет. Она улыбается – это словечко из бабушкиного лексикона. Та говорила "не будет сносу" про вещи из своего приданного.

     Мельком смотрит в зеркало заднего вида, успевает заметить родинку над верхней губой. С некоторой гордостью думает, что мужикам всегда хотелось слизнуть эту родинку. На вечеринках или в баре. "Я вообще-то хорошенькая".

     Трос лежит, где ему и положено. Длинный, прочный, эластичный. То, что нужно.

     Джейн накидывает моток на плечо и идёт к колодцу. Она ни о чём не думает – мыслить уже не нужно. Всё решено. Ей только не хочется, чтобы пошел дождь. "Дождь испортит ботинки. Замша не переносит влаги".

     "Заглянуть или нет?" Очень хочется, но она не позволяет себе. Неизвестно, как ОН поведёт себя. Насколько силён и на что способен.

     Джейн накидывает петлю на горловину колодца, пропускает трос раз, второй. Закрепляет его на выступе тринадцатого камня и думает, что это странная прихоть фатума: камень должен был освободить Хастура, а вот теперь наоборот – поможет его удержать. Хорошо, что верёвка достаточно длинная.

     Первые капли падают на землю, взрытая кротом земля брызжет маленькими комочками грязи. Ветер стихает, и это значит, ливень будет неистовый. Джейн торопится. Она накидывает второй конец троса на шею и двойным узлом закрепляет его. Получается туго и неприятно, но это не имеет значения – чуть-чуть потерпеть. Она прыгает в колодец.

     В последний миг, перед космической чернотой замечает глаз с двумя зрачками, точно такой, как на её гравюре. И думает, что тринадцать плюс один будет четырнадцать. Число слабее двенадцати, но достаточно сильное. Главное, чтобы трос не подвёл.

     Олег Красин

     Зеркало

     

     – Чёрный человек! Я чёрный человек! Чёрный, чёрный...

     Мужчина, стоящий у зеркала сдвинул брови к переносице, наклонил голову и набычился, сделав вид, что смотрит исподлобья. Самому себе он теперь казался грозным и крутым, способным разделаться с любым соперником.

     Человек у зеркала готовился к губернаторским выборам. Он был недоволен. Ему не нравилась собственная артикуляция – всё слышалось непонятное шипенье изо рта, словно вырвали пару зубов, отвечающих за чёткое произношение, и теперь он, как старая бабка, шамкал, стоя в очереди. Только бабки обычно стоят в очереди за пенсией или в магазине к кассе, а он стоял в очереди за более существенным – за властью.

     "А может, ну его нафиг, бросить эту затею?" – появилась в голове предательская мысль. С этими выборами один ненужный тремор и сплошной геморрой. Бодаешься с кем-то, толкаешься локтями, пинаешь, а у финиша? У финиша ждут спонсоры, которым придётся отдавать бабло.

     Спонсоры... Деликатная тема. Они ведь, как собаки, как бультерьеры, вцепятся в глотку и не отстанут, пока не отгрызут своё. И не только своё. Заодно могут и требуху из пуза вырвать.

     Мужчина, которого звали Иван Максимович Марченко, опять посмотрел на себя в зеркало. Он был в махровом банном халате, недовязанном, распавшимся на две половинки. Густые волосы кучерявились на груди.

      – Чёрный человек! О тебе дурная слава носится, – громко процитировал он Есенина, которого помнил со школы. "Тьфу, блин, и чё привязался!"

     – Папа, с тобой всё в порядке?

     В дверь ванной постучала старшая дочь. Она услышала громкий голос отца и поспешила на помощь. Вообще, у двух его дочерей были свои отдельные ванные и спальни.

     Иван Максимович жил неподалеку от города в элитном коттеджном посёлке, где обретались такие же, как и он, чиновники областной администрации, крупные бизнесмены, известные люди области. Среди последних, например, был глава писательской организации Челдомцев, в прошлом властитель высоких дум жителей региона, неподкупная совесть интеллигенции и просто честный человек. Теперь он жил бок о бок с Марченко и был его соседом. Кстати говоря, коттедж писателя смотрелся ничуть не хуже коттеджа его, чиновника второго уровня, к коим обычно относятся замы глав департаментов.

     – Да всё нормально, дочь! – откликнулся Иван Максимович.

     Вообще, он не планировал выдвигаться в губернаторы. Дело это хлопотное, затратное и к тому же опасное. Можно ведь и того – здоровья лишиться, если уж чересчур настойчиво топтать врагов в пылу предвыборных баталий.

     Выдвигаться должен был начальник Ивана Максимовича – глава Департамента экономического прогнозирования Мордвинов. Прежний областной руководитель господин Карлин выбыл из гонки по возрасту, проработав в должности почти двадцать лет. Наверху посчитали: сколько же можно, пора на покой! И действительно, сколько можно доить область! Пора, пора уступать дорогу молодым.

     С учетом всех известных слухов, Иван Максимович спокойно готовился стать заместителем нового губернатора Мордвинова, в победе которого сомнений не возникало. А что, место было шоколадным: ответственности самый минимум, работы не так уж и много по нынешним меркам, к тому же статус первоклассный – высокий, почётный.

     С потенциальным губернатором у Марченко сложились превосходные отношения – вместе парились в сауне по пятницам, обоюдно поздравлялись по семейным праздникам и, чего греха таить, иногда шалили вдвоём по-взрослому.

     Это было предвкушение рая. Сон наяву. Милость бога, внезапно упавшая на голову Ивана Максимовича, который её, эту милость, совершенно и не ждал.

     Между тем Мордвинов прошел предварительные согласования по партийной линии, получил одобрение на всех уровнях и... И вдруг ушёл в жёсткий запой, неожиданно, по-сумасшедшему, как уходят иногда из дома, позабыв об одежде, о деньгах, о близких, позабыв обо всём. Уходят, в чём мать родила.

     Наверное, запой, погружение в водочную нирвану, позволяет таким отчаявшимся защититься от опасного внешнего мира, который полосует личность страхом, точно убийца ножом свою жертву. Как предположил Иван Максимович, его начальника сломал именно страх, страх ожидания будущего, страх неизвестности.

     Так или нет, но Мордвинов запил и выбыл из номенклатурного конвейера.

     Вообще, если задуматься, жизнь чиновника, карьерный процесс, во многом схож с конвейером. Сравнение, может быть, и не очень уместное, не совсем корректное и всё же имеется некое сходство в вечном, непрерывном драйве, в этом общем движении в никуда.

     Катишься на ленте такой машины, как какой-нибудь полуфабрикат, а тебе время от времени рука робота добавляет детали: то гайку прикрутит, то припаяет электронику или вставит проводок в какое-нибудь место. А рука робота-власти, точно также раздает чины, звания, учит уму-разуму.

     В конечном итоге ты становишься лучше, и от того ценнее. Ты становишься "Мерседесом" с новыми литыми дисками, с дверцами, блестящими чёрным глянцем, с хромированным передком. Соответственно и чувствуешь себя, как немецкая супермашина, – стильно, важно, адекватно немецкой марке.

     Проблема только в том, что ты русский чиновник, а не немецкая машина. Но эта загвоздка быстро решалась приобретением недвижимости в Германии или Франции. По крайней мере, раньше. Сейчас, конечно, стало сложнее.

     Что касается его начальника, то позднее Иван Максимович узнал: причиной срыва неудавшегося губернатора стала любовница. Она бросила областного чиновника ради олигарха из Москвы, с которым её неосторожно познакомил сам же Мордвинов.

     Чудак человек! Было бы из-за кого пить!

     – Чёрный человек, о тебе давно худая слава носится! Я взбешен, разъярён и летит моя трость прямо к морде его, в переносицу!

     Марченко закончил декламировать и представил своего ближайшего противника на выборах, его худое, дистрофичное лицо, ломкую переносицу. Противник был назначен заранее, проживал в одном из городов областного подчинения и работал мэром. В сущности, он был таким же, как и все: безответственным болтуном, хапугой и придурком, о нём не стоило даже думать и брать в расчёт.

     Но просто так выбираться скучно, нужен же хоть какой-нибудь антагонист, пусть даже такой провальный, как тот мэр.

     – А, чёрт! – выругался Иван Максимович, заметив несколько волосин, торчавших из правой ноздри. Рука потянулась к ножницам, и он принялся выстригать компрометирующую растительность под носом. Заодно прошелся над ушами, состригая торчавшие там волоски.

     "Может, брови подровнять?" На левой брови волосы закручивались сильнее, чем на правой, что было заметно. Нет, так дело не пойдет! Он же не Брежнев какой-нибудь, не бровеносец в потёмках.

     Марченко прицелился, поднёс ножницы, подрезал. Увиденное ему не понравилось, и он укоротил волоски ещё больше. Теперь одна бровь выглядела короче другой. "Вот же хрень какая!" От растерянности он застыл с удивленным лицом и разведенными в стороны руками, словно принял участие в модном флэшмобе, который в его детстве звался: "Море волнуется раз". Теперь эта игра на западный манер называлась: "Челлендж манекен".

     "Придётся просить дочерей, чтобы придумали что-нибудь", – раздраженно подумал он. Пусть закрашивают тушью или приклеят сюда одну из своих длинных ресниц. Авось издалека корреспонденты не заметят.

     Он постоял, посмотрел на себя в зеркало, затем растянул губы в улыбке, но получилось не очень. Глаза подводили, они были холодными, неискренними. А ещё мешки под глазами, образовавшиеся после вчерашнего неумеренного возлияния с предвыборным штабом. Штаб, впрочем, слишком громкое название, если учесть, что в него входили только два человека: Денис Драгунов, начальник отдела в их Департаменте по кличке "Драгун", и Венера Алексеевна, заместитель регионального отделения одной из партий, представленных в Думе.

     Дениса звали Драгуном за напор, наглость и говорливость. А ещё он умел хорошо рассказывать анекдоты и поддерживать разговор. Качества эти были немаловажны для чиновника, пожелавшего сделать карьеру в стенах их Департамента. Такие люди нравились Мордвинову, и потому он поручил Драгуну периметр ответственности, связанный с оргвопросами подготовки к выборам. Денис, можно сказать, достался Марченко по наследству.

     Что касается Венеры Алексеевны, то вчерашнее её появление в кабинете Марченко было вызвано своего рода компромиссом между партией власти и другой, тоже представленной в ГосДуме. Место губернатора здесь, в Новокузнецкой области, правящая партия отдавала соперникам, а в другом регионе, наоборот, забирала. "Рокировочка, так сказать", – как заметил бы один небезызвестный персонаж на посту Президента России, правящий в девяностые годы.

     Пили коньяк. Хороший. Наверное, оттого перебрали и нажрались до свинячьего визга, когда Драгун, будучи лет на пятнадцать моложе Венеры Алексеевны, стал делать ей недвусмысленные предложения. Венера выглядела польщенной, но на увещевания не поддалась.

     – Вот же гадость! – посетовал вслух кандидат в губернаторы, – надо что-то с моей мордой делать, с долбанными мешками.

     Он попытался размять лицо, энергично потёр под глазами, но добился того, что щеки покрылись большими красными пятнами. Словно его кто-то отхлестал в порыве бурной ревности.

     Марченко вспомнил о жене, и его лицо стало недовольным. Дело в том, что жена не на шутку увлеклась Востоком, всеми этими икебанами, философиями дзэн, восточными календарями, йогой. Читала толстые книжки, занималась растяжками, забрасывала ноги за голову. Она даже в сексе пыталась использовать позы йогов. Но Иван Максимович, которой в потёмках иногда путался с частями тела жены, принимая голову за ноги и наоборот, вскоре отверг эти эксперименты.

     Несколько раз он артикулировал ей о своей озабоченности этим странным увлечением, но был послан по известному направлению, и пришлось подчиниться.

     В глубине души Марченко подозревал, что у благоверной появился любовник – молодой инструктор йоги, которого он однажды разглядел сквозь прозрачное стекло. Мускулистый парень, высокий, стройный, чернявый, умел изгибать своё тело так, будто оно было гуттаперчевым, без костей. Они, его жена и инструктор, смогли бы без проблем заниматься совокуплением в какой-нибудь замысловатой асане типа моста или собаки мордой вниз.

     Чтобы проверить подозрения, Иван Максимович один раз даже отправился с женой на занятия. Но после первой растяжки, когда он едва возвратил ноги своему телу, от идеи с йогой пришлось отказаться.

     Кстати говоря, супруга у него была почти на двадцать лет моложе, как и у других служивых его ранга. Мода на молодых жен тоже достигла их региона, хотя и отдаленного от столицы многими тысячами километров.

     А что, он, Марченко, хуже других, что ли?

     Вообще, телевизоры и интернет делали удивительные вещи – они позволяли чиновникам держать тренд, обозначить актуальную тему: как в случае с флэшмобом "челлендж манекен", так и с молодыми женами.

     Розовые пятна постепенно расплылись по щекам. Теперь Иван Максимович выглядел покрасневшим, точно был вызван на ковёр в вышестоящий кабинет, где ему вставили хорошую клизму.

     "Да, лицо не пойдёт! Надо над ним плотно поработать".

     Марченко плеснул в глаза водой из-под крана, ощутив её ледяной холод. Ему стало полегче. Он вспомнил о жене. "Чёрт с ней, пусть делает, что хочет, только бы не приставала со своим Востоком! Совсем свихнулась".

     Он отправил её на месяц в Южную Францию, на побережье Атлантики. Жене не мешало проветриться, пожить в коттедже, купленном Иваном Максимовичем, когда он занимался бизнесом до перехода на госслужбу. Пусть освежит мозги своим дзэном, а ему морочить голову не надо.

     "Итак, на чём мы остановились?"

     – Голова моя машет ушами, как крыльями птица! Тьфу, что за бред! И привязался этот Есенин!

     Он вспомнил, что в комнате на столе осталась лежать ещё не правленая речь на предстоящем выступлении перед избирателями. Хотя речь писали спичрайтеры, всё равно почитать не мешает. Хорошо, если напишут что-нибудь внятное, а то затолкают в текст всякую ерундятину, потом выкручивайся. Марченко как-то читал, что президенту Клинтону речь писали три спичрайтера: один отвечал за общий текст, другой вставлял идеи, а третий втюхивал байки и анекдоты. Но Клинтону было легче – у него, кроме живых помощников, телесуфлеры ещё стояли.

     Да, стоило почитать и проверить, чтобы наличествовали простые незамысловатые словечки, известные поговорки, которые так любят нищеброды. Чем больше, тем лучше. Псевдонародность – важный имиджевый штрих, украшающий физиономию любого избранника.

     Пора было заканчивать с тренировкой перед зеркалом.

     Иван Максимович улыбнулся во весь рот, поднял руку в приветствии. Укороченная бровь явно была не к месту, смазывала образ, ибо у областного вождя не могло быть только полброви. Он должен быть перед народом весь, единый и неделимый, как Россия, со всеми частями тела в целости.

     Он почесал голую грудь. Сколько хренотени с этими выборами, сколько ненужной суеты. И ведь не соскочить никак, раз подписался!

     В груди тоскливо заныло.

     Успокаивало только, что все они – циники и живут в циничное время. "Я впариваю им лабуду, трахаю мозги, – думал он об электорате, – но ведь они знают, что это кидалово, никаких обещаний никто выполнять не собирается. Ещё они знают, что мы играем в одни ворота, и победитель заранее известен. На самом деле, меж нами договор, консенсус – я знаю, кто должен победить. Они знают, кто должен победить. И все знают о знании друг друга. Примерно так".

     С другой стороны, они все артисты по жизни, лицедеи. Сейчас он, например, лицедей на политической сцене. Народ тоже лицедей, только играет роль статиста. И каждый из них недалеко отошел друг от друга. Они циничные артисты в циничное время! Впрочем, подобные размышления не пугают Марченко, он давно привык плавать в грязной воде политики.

     – Весь мир театр, а люди в нём актёры. У каждого свой выход и уход! – озвучил он цитату из Шекспира, искоса наблюдая за своим лицом.

     "Пожалуй, надо морду лица поворачивать чуть-чуть вправо, так лучше смотрится. А то щёки выпирают, как у перекормленного хомячка". Иван Максимович медленно, словно геолог-исследователь, ощупал лицо, щёки, решил, что за оставшееся время надо присесть на диету и попробовать похудеть. Тогда, возможно, обозначатся скулы, которые придают лицу известную мужественность.

     Он всматривается в себя.

     Зеркало отображает многозначительную физиономию господина, который в табеле о рангах скоро не просто поднимется на несколько ступеней выше, но в своём мнении вырастет на значительную, почти недосягаемую высоту. Теперь всё равно, есть ли у него мешки под глазами или щёки хомячка, есть ли живот, все ли зубы на месте.

      Иван Максимович чувствует, как нечто сильное, могущественное, величавое вливается в него. Он словно пьёт волшебный кубок вина, в котором вместо жидкости плещется власть. И невольно его плечи распрямляются, лицо застывает в торжественной маске, беспокойные руки перестают расчесывать волосатую грудь, и он запахивает белоснежный банный халат, выглядящий важным элементом торжественности.

     А что? При хорошем раскладе он бы смог подняться и выше – способностей ему не занимать. Мог бы стать министром в Правительстве, и премьер-министр при встрече с уважением жал бы ему руку, а может, и дружески хлопал по плечу. Марченко кажется, что ему всё удастся, что дружески расположенный к нему премьер-министр уже стоит за его плечом, улыбается.

     И точно, лицо премьер-министра выглядывает из-за спины, это реально, это по-настоящему, сейчас он что-то скажет...

     И премьер говорит:

     – Иван Максимович, пора уже! Сколько можно торчать у зеркала?

     Пациент психоневрологической больницы города Новокузнецка Иван Максимович Марченко огладывается и находит подле себя санитара. Санитар одет в синий халат для персонала, он невысокого роста, как и премьер-министр, и возраст у него за сорок. Но лицо у санитара не премьерское, оно не внушает почтения.

     Скорее он мужчина, потрёпанный жизнью, который нашёл здесь хороший заработок и возможность раннего ухода на пенсию. У него недоверчивые глаза и брюзгливое, кислое выражение на физиономии, потому что в прошлом он ничего хорошего от жизни не видел и не ожидает в будущем.

     Санитар с нотками раздражения в голосе просит:

     – Пойдёмте, уже обед скоро. Как ни привожу вас в туалет, так постоянно про выборы твердите, а ещё Есенина читаете. Ну что за беда! Зеркало, что ли, тут особенное?

     Марченко отвлекается от созерцания собственного лика и задумчиво бормочет:

     – Знаете, дорогой мой, у каждого есть момент, когда зеркало показывает перспективу – отражает не только того, кто стоит перед ним, но и того, кто может стоять в будущем. Надо только выбрать правильный ракурс, точный угол зрения и внимательнее присмотреться. И тогда выиграете выборы.

     – Какие выборы?

     – Губернаторские.

     Санитар недоумённо смотрит на Марченко.

     – Только зеркало никогда не раскрывает тайну по пустякам, – добавляет тот.

     – Да ладно!

     Мужчина, потрёпанный жизнью, подходит и следом за Иваном Максимовичем заглядывает в зеркало, но видит в нём лишь обыкновенного, приземлённого человека, который никогда не побеждает на выборах, неважно каких, никогда не выигрывает.

     И всё, более никого.

     Конечно, чего ждать от простого зеркала? Чего ждать от ушибленного на всю голову дурика, который зависает в отхожем месте каждый день? Наверное, Марченко двинулся еще в детстве, начитавшись Пушкина. "Свет мой, зеркальце скажи! Да всю правду доложи".

     Ничего там нет, в этом зеркале – ухмыляется санитар с видом бывалого. Ему всё ясно, уж он-то знает жизнь, и на мякине его не проведешь. Никакой загадки, никаких вопросов. Зеркало – всего лишь кусок стекла, покрытого амальгамой. Кусок блестящего стекла.

     Он уже хочет повернуться и пойти следом за Иваном Максимовичем, который направился к выходу из туалета, но в последний момент вновь кидает взгляд на своё отражение.

     Не может быть!

     На него смотрит шикарный мужчина – брюнет, в тёмном вечернем костюме, ослепительной белоснежной рубашке, он сияет в улыбке белыми зубами. За его спиной маячит молодая ухоженная девушка. Она загадочно молчит и, кажется, готова прикоснуться рукой к его плечу. Кажется, сейчас она приобнимет, шепнёт ласковое слово, увлечёт за собой.

     Какая-то мистика. Санитар, чувствуя, как холодок бежит по спине, озадаченно встряхивает головой, чтобы прогнать заманчивое видение и торопливо бросается следом за пациентом.

     Наверное, лицо в отражении зеркала – лицо классно одетого мужика рядом с привлекательной девушкой всего лишь ошибка, глупая мистификация, а возможно, и просто обман зрения, что тоже не исключается. Хотя зрение ещё никогда не подводило его, человека, знающего жизнь. По крайней мере, пока.

     Так можно объяснить себе случившееся и успокоиться на этом.

     Но как же хочется оглянуться и снова посмотреть на себя на другого, такого стильного и успешного.

     Он открывает дверь, пропуская Марченко вперёд, и замирает в нерешительности. Оглянуться или нет? Оглянуться?..

     

     Роман Дих

     Дом-морок

     Печалью прорастает вечер – закатное солнце собирает вокруг себя сумерки и бросает окрест, они расползаются и увеличиваются всё больше, шире… Ты мне всегда говорила, что любишь темноту, и скоро мы без фонаря или свечи действительно ничего тут не увидим.

     Домик принадлежит тебе, кто-то из твоих деревенских родственников умер, бабка, что ли, и ты теперь наследница. Эту новость ты вчера мне сообщила так радостно – и я подумал: всё равно безработный, почему бы не махнуть в полупустую деревню на пару недель, собраться с мыслями, стряхнуть пыль города с души – а ты так обрадовалась, что я решил помочь тебе обжить неожиданно свалившееся на тебя… сокровище.

     Полупустой автобус домчал нас до точки назначения, когда уже закат разукрашивал тёмно-синее небо красными отчаянными мазками. Приехали на ночь глядя – ну да у нас почти всё не как у людей, думаю я, пока, вполголоса ругаясь, пытаюсь справиться с замком. Откуда-то взявшаяся бродячая собака виляет хвостом, негромко скуля, будто радуясь тому, что мы появились.

     Мы входим в дом, холодный, пахнущий сыростью, неживой какой-то. Электричества пока тут нет, объясняешь ты – давно уже отключили.

     Щёлкаю своей «Зиппо» – на столе только подсвечник из копыта козы со свечой в нём – и ты берёшь у меня зажигалку... Женщины издревле возжигали огонь в домах – но в домах, заполненных миром и уютом, а не в одиноких лачугах, подобных той, где сегодня прячутся двое одиноких людей – беглецы от мира и друг от друга.

     Ценная вещь этот подсвечник, старинная, видимо, – думаю я, торопливо помогая тебе раздеться – мы с тобой с момента нашего знакомства лишь блудом спасаемся от холода и от страха, и от прочих жизненных невзгод. Расположившись на допотопной софе, на которой расстелен мой плащ, кидаемся в пламя похоти, пытаясь уйти от себя, от этого дома, что, мерещится мне, с наступлением ночи начинает выпускать во тьму сонмы неведомых нам сущностей… Мы, изнемогшие от торопливого секса, который нам отнюдь не помог, ощущаем чуждое присутствие каждой порой кожи, я шёпотом спрашиваю:

     «Слышишь?»

     «Да» – отвечаешь ты.

     «Боишься?»

     «Не-ет, – доносится из сумрака, – мне так интересно...»

     Свеча в подсвечнике вдруг вспыхивает – на стенах появляется хоровод безобразных теней…

     «Ведьма, ведьмино отродье» – так я шепчу и вдруг в порыве совершенно безотчётной ненависти обхватываю обеими руками твою шею, которую ещё четверть часа назад исступлённо целовал, жадно спускаясь ниже, чтобы покрыть поцелуями твою грудь, и принимаюсь душить тебя.

     Свечка в странном подсвечнике торопливо трещит, словно сам подсвечник хихикает скрипучим костяным смехом. Неровное пламя бросает на стену новую тень, кого-то толстого и безобразного, а с потолка начинает сыпаться штукатурка…

     Ты хрипишь и вдруг издаёшь скулящие звуки – я с удивлением обнаруживаю, что душу не тебя, а ту приблудившуюся к одинокому дому собаку, единственное живое существо, которое нас встретило у входа. А старый дом принимается трястись: скрипят стропила, слышно, как стекло на веранде хрустнуло и зазвенело, разбиваясь об пол...

     Размыкаю руки – и всё затихает. Кое-как одеваюсь в полумраке, и тут кто-то словно поворачивает мою голову вниз – в тусклом полусвете блестит кольцо крышки погреба. Я поднимаю крышку, зову с собой на всякий случай тебя, – и кидаюсь вниз, по ступеням, которые не вижу.

     Крышка сама собой захлопывается, слышен звук, точно на неё двигают нечто тяжёлое, вроде сундука. Прислушавшись, я слышу над собою твой голос, что-то нестройно поющий по-французски, кажется:

     «C'est la danse des canards

     Qui en sortant de la mare

     Se secouent le bas des reins

     Et font coin-coin

     Fait's comm' les petits canards

     Et pour que tout l' monde se marre…»

     Тру виски – словно какое-то мутное облако окутало часть мозга… Неожиданно для себя кричу вверх: «Ты что там – самогон нашла?».

     Я принимаюсь шарить по стенкам погреба – объёмистый, прежние хозяева, видимо, были трудолюбивыми людьми, не поленились выкопать такое… Нащупываю выключатель, щелчок – и прямо передо мной загорается маленькая лампочка. Странно, ведь ты уверяла меня, что тут нет никакого электричества, что его отключили, ещё когда умерла эта твоя бабушка или кто она там тебе была, – но вот эта лампочка… Продвигаюсь вперёд, – впечатление, что погреб длиною в несколько домов, равных тому, под которым он вырыт.

     Вблизи видна пара бочонков, сдвигаю с одного крышку, и в нос бьёт смрад сгнивших фруктов – похоже на абрикосы. Со злостью толкаю бочонок – он валится на бок, слипшаяся заплесневелая масса ползёт по полу, её вид напоминает мне огромную раковую опухоль, что я видел в анатомическом театре, заспиртованную и отвратительную.

     Вой доносится снова – я слышу цоканье собачьих когтей по бетонированному полу погреба… Задушенная мною дворовая собака – оказывается, я повредил ей шею, и голова болтается на боку – радостно кидается ко мне, волоча заднюю ногу – почему я не удивляюсь? Собачьи глаза озорно блестят в полумраке – машинально провожу ладонью по её морде и стряхиваю с пальцев слюну.

     Животное отстраняется от меня, пытается понюхать гнилую абрикосовую массу, которая вдруг оживает и обволакивает собаку, словно коконом…

     Собравшись с силой, бью кулаком снизу вверх в тяжёлую крышку надо мною – та вдруг легко подаётся.

     В комнате за время моего отсутствия произошли некоторые изменения: вся немногочисленная мебель сдвинута в угол, на полу стоит подсвечник из ноги козы, причём кто-то заменил в нём свечу с обычной парафиновой на какую-то странную восковую. Я присаживаюсь на корточки, охая от боли в подвёрнутой ноге, и вижу, что в воске самодельной свечи отчётливо видны мёртвые мухи – она наполовину состоит из мух…

     Ты подвешена за руки к потолку, плоть с твоих ног, с икр уже кем-то объедена. Ты, странно… ты лишь беззвучно разеваешь рот, потому что не можешь кричать… из твоего рта мне под ноги начинают сыпаться зубы, следом шлёпается язык. Я страшусь поднять голову, чтобы увидеть, что же с тобою происходит – но моё любопытство вознаграждается помимо моей воли – твоя кожа с мокрым хлопком падает у моих ног.

     Всё же поднимаю глаза – навстречу моему взгляду с потолка, взявшись из ниоткуда, спускается ещё одна петля – для меня, я так понимаю. Кто-то толкает в спину, прямо к этой петле… я трясу головой, прогоняя морок, и отчётливо слышу, как толкавший отступает – слышен сзади грохот шагов, как будто он обут в сапоги, что грохочут, словно копыта.

     Не оглядываясь, распахиваю дверь, ведущую на веранду, но вместо дверного проёма передо мною огромная собачья пасть, источающая зловоние. Шарахаюсь назад, щёку задевает свисающая с потолка петля – и я на миг ойкаю, потому что она оставляет влажный след на щеке. Вытираю и обнюхиваю ладонь – пахнет кровью и абрикосами. Дверь сама собой закрывается и вновь распахивается… ничего сверхъестественного – открытая дверь и свет луны, пробивающийся в окна веранды.

     Выхожу на крыльцо, и меня передёргивает: все деревья во дворе увешаны собачьими трупами, покачивающимися от лёгкого ночного ветра. Обернувшись, вижу в глубине дома, как твоя петля лопается, и ты шлёпаешься на пол, пытаешься подняться на полусъеденных ногах…

     ***

     …Я просыпаюсь от того, что ты играешь со мной – я с охотой, ещё полусонный, отвечаю на твои ласки… какой у нас тут запах, нам нужно помыться сегодня же! Ты оказываешься сверху. В комнате, я вижу сквозь полуприкрытые веки, становится темнее, потому что твоё тело в позе «всадницы» на мне словно закрывает лучи весеннего солнца, бьющие в окно.

     Всё кончается быстро.

     «Ну и ерунда же мне снилась – бормочу, прикрыв глаза. – Дом твой действительно…»

     Вместо ответа мохнатая когтистая лапа гладит меня по щеке, царапая, и я, ойкая от боли и морщась от запаха псины, окончательно просыпаюсь – чтобы увидеть голову той самой несчастной собаки, которую я вчера задушил, на твоих плечах.

     Алексей Холодный

     Чекист

     Из сна вырвал телефон: он каждое утро истерит. Ещё не открыл глаза, а кажется, что шею змеёй обвил провод.

     Осматриваюсь: всё по-старому. Сирена воет по ту сторону туго натянутой плёнки – ширмы. За ней – кабинет. Накинул гимнастёрку, вышел. Кое-как добрёл до стола, поднял трубку.

     – Да, вводите.

     Снаружи слышится возня. Смотрю в окно, пока один. Утро, раннее, ещё темно. В стекле отражается Мефистофель: тонкая бородка, крючок-нос – на таком хоть вешайся.

     Из угла смотрит Хозяйка комнаты. Познакомились с ней, когда впервые спустил курок. Сидит на кресле-качалке. Одета в чёрное кружево, лицо скрывает вуаль. В костлявых пальцах – спицы: что-то вяжет.

     Клацнула ручка. Дверь открыл голем: высокая масса в фуражке. Делает всё, что прикажу. Прорычал утробно:

     – Группа седьмой категории.

     – Этих в первую очередь.

     В кабинет загнали десятерых. Каждый, кто попадает сюда, делится надвое ещё у порога. Душа отходит Хозяйке: только я её вижу. А тело, пустой кожаный мешок, – мне.

     Команда, выстрел – минус один. Команда, выстрел… тот, что последний, до своей очереди погибает девять раз. Вон он, косоглазый – лежит трупом. Смотрит на нас с ней. В последний раз они все её видят. Но это длится недолго.

     «Да, Мадам. Это ваш завтрак».

     Кивает: довольна, но не удовлетворена.

     – Уберите и давайте следующих.

     Кожаные куртки подняли тела, молча вынесли в коридор. Когда ходят, внутри них скрепит пустота: наверное, заржавела. Так что смазываю их кровью: чтоб исправно работали.

     Рядом стоит секретарь. Вру: дьявол это, самый настоящий. Как филин, вертит головой – даже назад: всё хочет знать. И колет наглыми глазами-бусинками.

     – Товарищ, – наклонился ко мне. Ленивым голосом проник под кожу. – Зачем вы так поздно встали? Уже утро. Ночью же их психика слаба.

     – Бессонница, – выдавил из себя.

     Красный змей вылез изо рта, прошмыгнул по губам: облизнулся.

     – Аааа, понимаю, понимаю.

     Улыбается, упырь. Качает массы воздуха ввалившимся носом.

     – Однако, это не всё.

     «Чего ещё тебе? Заводи следующих, а сам сгинь».

     – Вас снаружи ждёт одна княжна. Вернее не вас, а приговора.

     Кивнул ему:

     – Пусти.

     – Будет исполнено, товарищ, – шмыгнул в коридор.

     Ещё так приторно подмигнул. Или показалось… А есть ли вообще у него веки?

     Машина с маузером открыла дверь. На пороге стоит девушка, молодая. Взглядом прошу присесть. Вошла целиком. Хозяйка уже поманила пальцем душу. Но та, вскинув нос, аристократкой проскочила мимо и нырнула в девичье тело.

     Мадам перестала вязать: разозлилась.

     Смотрю на бумаги. Ничего не могу разобрать: буквы плывут. Чёрт с ним, пока расспрос.

     – Ваше имя?

     – Татьяна.

     – Кто вы?

     – Жена убитого офицера.

     Посмотрел на неё. Только сейчас разглядел. Вместо глаз – голубые стекляшки: вот-вот треснут от мороза. Кожа – как штукатурка: сейчас осыплется.

     А в кабинете холодно. Ледяные струи режут горло, изо рта паром выходит туберкулёз. Заработал его в тюрьмах.

     Она тоже дрожит. Так и сидим, трое: я, девушка и Мадам.

     – Вы не договорили. Жена убитого белого офицера. Какое участие принимали в антиреволюционном движении?

     Молчит.

     – Вы меня слышите?

     Спицы снова затрещали: Госпожа успокоилась.

     – Послушайте, Татьяна. Моя задача – истребить аристократию, как класс. Она – плесень на куске сыра: толку не приносит, только придаёт лоск. Но иногда ею отравиться можно. Видите этот крючок под очками? Он эту плесень чувствует. И вас чувствует.

     С синих губ сорвалось:

     – Зачем вы это делаете?

     Не нашёлся, что сказать. Спрашивал себя по сто раз, но вместо ответа – пустота в голове. Да и разве это голова? Нет, думающая гильотина.

     – Так нужно. Вы помогали белым в Архангельске, пока тот не был взят. Агенты говорят, обслуживали раненых.

     Обволакивает меня взглядом. В синих глазах пенятся волны. Или это слёзы, а не пена…

     – Как же вы черствы.

     Такие высказывания слышал не раз. В начале, когда человек не хочет приговора, он кричит. Все слова его – в утвердительном тоне. Потом – неуверенность, и вопросы. Он уже ничего не знает и всё спрашивает, спрашивает. Затем – снова утверждение. Томное такое, в пустоту. Как сейчас.

     Но всё равно задело.

     – Не чёрств. В нашем деле важен настрой. Нужно чувствовать собеседника.

     – Вы обвиняемого называете собеседником?!

     Вот он, последний пшик злости. Дальше сопротивляться не будет.

     – Не перебивайте. Если бы я не чувствовал, то превратился бы в тупую машину – и мы бы не говорили. Так что, я тонкого настроя человек. Знаете ведь: чем тоньше струна, тем громче она звучит.

     – Значит, из-за утончённости своей убиваете людей?

     Не ответил. Она тоже молчит. Сидим в тишине. Хозяйка и княгиня – чёрная и белая королевы. Я между ними – безвольный король.

     Над нашими головами скрипит лампа. Это не омела, конечно, но всё равно от пафоса противно. Надо же, с такой работой сохранил вкус.

     Она неожиданно спросила:

     – Вы верите в Бога?

     – Нет.

     – Странно. Польских попов ведь не расстреляли.

     По больному ударила!

     – Потому, что сам поляк.

     Презрительно улыбнулась. Презрение и сарказм – всё, на что способна интеллигенция.

     Нет, разговор бессмыслен. Нужно кончать.

     Мадам скользнула тенью к руке. Чувствую, как водит её. По листу шагают чернила – чеканят маршем приговор.

     Подаю сигнал.

     В кабинет вошла серая масса в фуражках. Вульгарно подав княгине руку, увели. Подхожу к окну. Оттуда, сбросив зелёный саван, смотрят готические башни без кроны. Их ветви облепила снежная саранча.

     Сейчас появится она. Вот стадо големов с маузерами наперевес – ведут. Она бледнее февраля. Путается белыми ножками в длинном пальто. У наших солдат шинели теплее.

     Не могу смотреть, отвернулся. Внутри что-то порвалось, причём давно. Может быть, та же струна. На столе лежат дела. Каждое из них белыми нитками шито. Нет, красными.

     Мрачно стало. Лампа так же стонет, но уже с укором. От стыда побледнели стены.

     Сел за стол. Смотрю на томик Ницше напротив. Она спросила о Боге. Разве не знала, что он мёртв? Впрочем, неважно теперь. До сих пор чувствую её взгляд: он прилип к затылку. Когда уходила, с тонкого язычка сорвалось: «Чекист».

     В углу улыбается Хозяйка. Смотрит на меня, сверля чёрными дырами вместо глаз.

     – Теперь я понял, почему вы так худы, Мадам: у вас зверский аппетит.

     Она улыбнулась и указала на лист под рукой. Да, забыл поставить подпись. Вывожу красным по белому: «Дзержинский».

     Ноябрь,

     2016

     Проститутка

     Пытаюсь стряхнуть сон с накрашенных ресниц. Из-за туши те почти слиплись. Лень пошевелиться, в голове бродит похмелье. Внизу печёт: вчера приходил клиент. Вроде бы какой-то белый офицер. Даже оставил после себя вино.

     Сделав усилие, открываю глаза. Комната окрашена в пурпурный: её залило солнце. Пьяное, оно прилипло к оконному стеклу и заползает в дом. Не пойму, рассвет это или закат.

     Звуки вокруг отдаются гулом. Только что услышала скрип своих уставших век. К нему примешался стон кровати, будто я здесь не одна. И правда, кто-то сидит рядом.

     На меня смотрит полуголая старуха – Похоть. Её рыхлое от складок тело прикрывает обветшалый пеньюар. Похоть здесь давно, сколько себя помню. А помню я немного: так, рваные отрывки. Не знаю даже, как сюда попала. Старая бестия забрала мою память, спрятав последнюю в шкафу. Та сейчас молчит: наверное, ещё не просыпалась.

     Я обратилась к гостье.

     – Зачем ты меня мучаешь?! Верни то, что обещала.

     Противный голос прохрипел:

     – Не дождешься. Жди: еще последний.

     Она улыбнулась, обнажив гнилые зубы. Не знаю, родилась ли эта ведьма человеком. Иногда кажется, что с самого начала была мумией. Как те монстры, с которыми она пришла. Нельзя об этом думать, иначе вспомнится проклятый образ. Или уже поздно...

     Чувствую, как щеку гладит кожаная перчатка. Ее лакированные пальцы скальпелем пробрались внутрь. Рядом, лаская мои волосы, сидит красный инквизитор. За его спиной спряталась знакомая Старуха. Вокруг толпятся призраки в плащах.

     Руки палача пробрались ниже: он расстегивает мою юбку. Не могу терпеть: нервы зажевал сломавшийся замок. Сняв брюки, инквизитор входит. Влагалище заныло адской болью, словно туда воткнули нож.

     Позади, как из тумана, звучит голос:

     – Мы нашли, товарищ комиссар!

     С того момента боль внутри меня так и осталась.

     Старухе всё равно. Она сидит, тревожно уставившись на дверь. К нам стучат. Во время похмелья стук противен: нагло выскочив из ниоткуда, он ломом крошит темя. Даже сейчас кажется, что в голове дыра. Опять стучат: очередной клиент. Надеюсь, Похоть не соврала – и он действительно последний. Крикнув, я разрешила зайти.

     На пороге появился силуэт. Самого гостя не вижу – только воздух, обтянутый плащом. Над высоким воротником, в пустоте, болтается фуражка. До чего похож на них...

     Плащ заговорил:

     – Ты обслуживаешь?

     Я кивнула. Больно отвечать, горло связал спазм.

     Чувствую спиной горячие касания. Превратившись в дрожь, они ползут к плечам. Лёгкий жар добрался до щеки. Не выдержав, я обернулась. Вокруг меня скачут маленькие черти. Они с крыльями и похожи на детей. Это амуры, дети Похоти. Один уселся рядом. Двигая пухлыми губами, что-то шепчет. Слышу его слащавый голосок: «Прими клиента!»

     Стало жутко: не могу отдаться призраку.

     – Будь добр, сними плащ.

     Гость исполнил просьбу. Сбросив чёрную кожу, в комнате показался человек. У него жалкий вид: лицо напоминает скомканную тряпку. Ленивые зрачки, испугавшись света, спрятались в глазных мешках. Это тот самый инквизитор. С прошлой нашей встречи, помрачнел. Значит, не узнал, кто я. Ну-ка, поиграем.

     – Так ты чекист?

     Гость опустил глаза, молчит. Неужели, пришел конфисковать. Поздно спохватился: мое тело давно принадлежит народу.

     – Почему ко мне пришёл?

     – Замучила проклятая работа. Хочу забыться.

     Его голос надломлен и дрожит. Пусть еще скажет, что устал терзать людей.

     – Может, выпьешь?

     Зачем спросила, дура! Не могу же отдаться этой твари. Однако он кивнул. Что ж, придётся пригубить. По крайней мере, голова пройдёт.

     Я налила вина в бокал и сделала несколько глотков. Терпкая вишня оставила нежный ожог во рту. Приятный вкус. Чувствую, как в теле шевелится истома. Позади слышится тихое шуршание: наверное, от алкоголя появились крылья. Нет, это амуры залезли на кровать. Их толстые ручонки стаскивают с меня халат. Я оттолкнула мелких бесов. На этот раз хочу прелюдию: месть не терпит спешки.

     Коснувшись мужских плеч, шепчу украдкой:

     – Расскажи, пожалуйста, о своих делах.

     – Зачем тебе? – лицо клиента побледнело.

     – Да так… – нежно сжала его шею. Пусть думает, что это массаж. Всё равно, позже задушу. Если Похоть не удушит меня первой: проклятая Старуха уселась рядом с нами.

     Не замечая её, гость тихо бормочет:

     – Там страшно, море крови. Наверное, уйду из Губ.Чека.

     – Что же тебя так сильно напугало?

     Он пригубил вина.

     – Людей боюсь. Их много, и каждого нужно расстрелять. Ни одного убитого не помню. Вместо лиц одни глаза, уши, подбородки. Все смешались.

     Оказывается, у зверей тоже есть совесть. Или он всё же человек?

     Слышу гнилой запах рядом с шеей: Похоть впилась в неё губами. Две напомаженные пиявки скользят к белью. Под их ласковым напором сползла одна моя бретелька. Теперь вторая... Из шёлкового кружева выскочила грудь.

     Нужно заканчивать: такая беспомощность невыносима.

     – Ну, чего ты ждёшь. Справляй свою потребность.

     Клиент молча приблизился. Нагнувшись, томно поцеловал меня в бедро. Его губы коснулись шелковых подвязок. Помогая себе пальцами, он расстегнул тонкий ремешок. Извращенец любит нежность. Противно: к моей коже липнет его мерзкое дыхание.

     Склонив голову, целует скользкими устами мои ступни. Ему мешает кружево. Начал стягивать с меня чулки. Щекоча ими ресницы, завязывает мне глаза.

     Мерзкие губы чекиста испустили вздох, смешавшийся с сотней голосов: те принадлежат зверям в погонах. Они закутались в свои плащи, как хищные вороны в перья.

     Носятся вокруг по дому. Один каркает: «Нашли!» Шум, возня – рядом что-то рухнуло. Я оглянулась: на полу лежит отец. Из его тощего тела испарилась масса: тонкие мышцы, как верёвки, опутали скелет. Старик уже одной ногой в могиле.

     Бросив меня на пол, инквизитор подскочил к нему.

     – Говори, папаша: твоя дочь?

     Скелет судорожно кивнул.

     – Значит, о ней ты думал, когда прятал списки?

     Тот покорно опустил глаза. Улыбнувшись, комиссар вынул из кармана финку и приставил ему к горлу.

     Их фигуры растворились в тёмной драпировке, похожей на шёлковую ткань. Она ласково щекочет мои веки: глаза по-прежнему завязаны чулками. Рядом слышится противный смех: Старуха никуда не уходила. Значит, хочет меня до смерти замучить, прежде чем вернуть память. Та уже проснулась: слышу, как кричит в шкафу.

     Моей груди̒ коснулось что-то липкое. Набухнув, напряглись соски. По телу течет томная слабость. Ощущаю её приливы в животе и легкую щекотку рядом с сердцем. Внутри шевелится что-то ледяное: мужские пальцы вошли в промежность. Чувствую, как та пустила сок.

     Надо же, делает все аккуратно. Он словно другой. Неужели и вправду изменился.

     Под коленками ползут мурашки, распространяя в мышцах ток. Мне свело судорогой ноги. Не выдержав, я их раздвинула: сдаюсь.

     Клиент понял сигнал, спустился ниже. Его шершавые губы скользят по моим бедрам, слизывая пот. Впитав всю влагу, клиент остановился. Слышу звон бляхи: расстёгивает брюки. Внизу всё сжалось.

     Он вошёл в раскалившуюся плоть. Мне жарко, нежная мякоть меж ног горит огнём. Просачиваясь в щель, её сжигает пот. Толчок, ещё один. Наконец, прохлада: выйдя, клиент семенем залил мой внутренний пожар. Теперь понятно, как они добились власти. Долго приготовляясь, сделали молниеносный выпад. Что ж, и вправду, очень быстрые.

     Мы оба замерли, чтобы восстановить дыхание. Я сорвала кружево с лица. Комната осталась прежней. Разве только солнечный пурпур потемнел. Рядом струйками блуждает дым. Его цедит папироска, застрявшая в зубах клиента. Тот разлёгся на кровати и молчит. Значит, так и не вспомнил. Что ж, я не претендую.

     Надев чулки, я прилегла рядом с мужчиной. Немного мерзко, но терпимо. Положила голову ему на грудь.

     – Почему ты стал чекистом?

     – Не от счастливой жизни, – мужской голос дрогнул. – Как батько помер, остались с матерью одни. С годами попривыкли: кормилица холила скотину, а я дрова рубил. Так бы и жили, коль не мужики. Федот-смутьян шатался по деревне, крича о пролетариате. Наши отроду такого слова не слыхали. Но дядька умный был – за ним пошли. Потом: красные флаги, люди в погонах… и война.

     По моему телу ползёт холод: проклятые амуры спрятали халат. Облепив крылатой массой Похоть, они сосут её морщинистую грудь. Старуха всегда их кормит, когда я обслужу клиента: потому, что насыщается сама.

     – А что потом?

     – Потом в избу ворвался белый офицер: толстый такой, в очках. Рассевшись за столом, просил: «Давай, мать, хлеб!» Она молчала: мы сами пайком перебивались. Допрашивал её, кричал. В итоге застрелил – небрежно, будто от нечего делать. А я стоял, как вкопанный: потому, что струсил. Затем проснулась злость. И в красные подался, чтобы отомстить. Только зря все это: человеческая жизнь не стоит мести.

     В чем-то, гад, прав. Может, не мстить ему...

     Его лицо почернело, нос вытянулся. Клиент уже не говорит, а клацает огромным клювом. На меня смотрят два бездушных чёрных глаза. Сознание снова захлебнула муть.

     Вороны в плащах столпились над раненым отцом. Каркая, пихают ему в руки мятые бумаги. На тех чернилами плывут слова: «Армия… Корнилов… авангард». Я не могу пошевелиться: запястья тугой верёвкой прикованы к трубе. Рядом опять склонился инквизитор. Чёрная кепка с козырьком скрывает его острый клюв.

     – Ну, папаня. Где будет наступление?

     – Да кончай его! – один из воронов достал наган.

     Инквизитор отмахнулся:

      – Я не закончил.

     Ворон, молча, стал заряжать оружие. Барабан щелчком поглотил пулю, палец опустился на курок. В старческий висок упёрлось дуло.

     – Нет, стой!

     Раздался выстрел. На стены, вместе с кровью, брызнула тугая тишина. Она иглой проткнула мои уши. Ничего не слышу, в глазах плывёт. К зрачкам прилипли мутные фигуры комиссаров. Пытаясь совладать с воспоминанием, в судороге сжимаю руки. Пальцы впились во что-то тёплое. Это шея клиента: он лежит бездыханный. Наверное, заснул.

     Из-за работы, я научилась различать тончайшие запахи мужчин. От этого несет утратой. Пусть изнасиловал, но ведь отца убил другой: он даже не отдал приказа. Хоть монстр, а чем-то похож на человека. Даже стало совестно душить. Не знаю: может, это тупая жалость. В конце концов, мы оба с ним похожи. Проститутка и чекист: две опухоли на теле общества. Одна вредная – и губит души; другая, развратная, лечит тела.

     Пусть остаётся до утра: не хочу будить. Прикрыв клиента одеялом, я легла напротив. Как для спящего, он подозрительно спокоен. Ни дёрнется, ни повернётся. Неужели, задушила…

     – Нет, мужчина жив, – рядом сидит Похоть. Её лицо заметно побледнело. Окоченев, покрылась пятнами сухая плоть. Вместо пеньюара с плеч свисают тряпки. Кажется, старуха умирает. – Простив его, ты заслужила свою память. Забирай, – сказав это, она рассыпалась в труху.

     Чувствую, в ногах что-то шевелится. На кровати распласталось крохотное тельце. У него гладкая кожа: словно вместо плоти душа обтянута розовой пластмассой. Слышу, как под ней стучит сердечко.

     Наконец, вспомнила: как выносила, как рожала. Как, желая чадо прокормить, на базаре клянчила рубли. Как затем пошла по жёлтому билету, заключив с Похотью контракт. На цельных четыреста клиентов, чтоб она нашла отца. Больно, не могу терпеть: память сверлами буравит череп.

     Значит, выбралась из рабства. Ребёнок теперь мой. Только ничего не изменилось: вокруг та же нищета. В окно по-прежнему скребётся голод.

     Уложив мальчика с клиентом, налила себе вина. В бокал попало несколько зелёных капель. Мальчик плачет: конечно, чувствует, что я собралась сделать.

     – Не плачь милый. Ты теперь с отцом: я почти год его искала. Открыться ему не смогу: где ж это видано, чтобы чекист порочил своё имя связью с проституткой. Тем более я нищенка и свожу концы с концами. Меня ты больше не увидишь. Оставайся с папой. Он человек важный, сможет тебя прокормить.

     Коснулась ребёночка губами – у него холодный лобик. Пусть лежит рядом с чекистом: хочу увидеть их в последний раз. Потом не насмотрюсь.

     Чувствую, как винный яд сжал клещами горло…

     Январь,

     2017

     

     Григорий Неделько

     Вершина

     …До пирамиды оставалось два километра.

     Навстречу Гаррету Видеру, бесстрашному и отчаянному воину, непобедимому в боях, капитану звёздного корабля, неслись, оглушительно крича, звери-киборги. Тяжеленные твари из металла и металлозаменителей, пластика и других искусственных составляющих, сотрясали воздух громогласными воплями. Гаррет знал, какую тактическую хитрость применить против них: его лазер-пистолет уже не помог бы, поэтому Гаррет залепил дуло материалом, которым заделывал дыры в обшивке своего корабля, зажал кнопку увеличения заряда и, хорошенько размахнувшись, бросил в наступающую толпу. И снова упал на колени, уворачиваясь от выстрелов, взрывающихся снарядов и детонирующих стрел. Всё было рассчитано точно, как обычно: бластер угодил в сердцевину надвигающегося войска и, разорвавшись, вызвал там цепную реакцию. Один за другим киборги-звери, теряя конечности, превращаясь в металлические щепы и маленькие ядерные грибы, распадались, разлетались, усеивали окружающее составными частями, из коих когда-то были сделаны. Биополе благо надёжно защищало обладателя, отважного мистера Видера, от подобных опасностей.

     До пирамиды оставалось полтора километра.

     Защитники пирамиды, новые и, кажется, уже бесчисленные по счёту из общего количества, двигались на него – кто ползком, кто бегом, а кто на крыльях. Гаррет даже не пытался подсчитать, сколько их и какого они вида, поскольку там были все: и роботы, и зомби, и твари, и демоны, и люди, и совершенно непонятные гибриды мутанты, родившиеся, следует полагать, после очередной мировой ядерной войны. К несчастью, Гаррет упустил момент, когда их выстрелы и бомбы врезались в его биополе, и оно отключилось.

     «Сломано», – с ужасом, но без отчаяния подумал Гаррет.

     Тогда он принял решение сколь смелое, столь и оригинальное. Запустив джет-пак, он взлетел над толпой в кровавые красные небеса и, чудом, наверное, увернувшись от летевших в него снарядов, оказался над центром гомонящего войска. Затем Гаррет сбросил всё собственное многочисленное снаряжение, все мины, бомбы, заряды – весь арсенал, сбросил его прямиком в сердце защищавших пирамиду-крепость. Масса взрывов различных цветов, когда орудия смерти уничтожали жителей Планеты Смерти; когда-то это было вызвано столкновением боеприпасов и оружия с телами врагов, когда-то – с их лучами, пущенными из пушек в надежде отсрочить скорую погибель или совсем избежать её. Не получилось, и трупы – обломки – очередных неудачливых защитников-нападающих, так называемых врагов Гаррета Уинли Видера, усеивают выжженную землю.

     До пирамиды оставался километр.

     Не успел Гаррет прийти в себя, как чья-то не великанская даже – богоподобная рука едва не смахнула его с листа реальности. Гаррет увернулся, ловко, как только он умел, руководя джет-паком, и нашёл с помощью головидения явившегося противника. То был робот колоссальных размеров и пропорций, настоящий робобог, если пользоваться устаревшими терминами. Для Гаррета же единственными важными терминами, спустя полёт через полгалактики, высадку на Планету Смерти и пройденные, прорванные десять километров убийств и гибели, остались лишь понятия «враг» и «друг». Друзей у Видера не было, поэтому несложно определить, к какому классу относился робот-бог. На миг захолонуло сердце, стоило представить, что с ним может сделать гигантское создание, наверняка, из прочнейших сплавов; впрочем, на подобное времени не было. Гаррет стал усиленно думать, что предпринять в данной ситуации, выглядевшей опаснее прочих, и тут ответ сам пришёл в голову. Через секунду после его удачной попытки увернуться от размахивающих миллионтонных рук робот вознамерился сжечь Гаррета Уинли выстрелом из плазмоглаз – плазмоглаз величиной с облако, почти с планету. Но Гаррет уже отстёгивал джет-пак и активировал автопарашют. Вот устройство для полёта, разогнавшись, влетает в глаз «богоробота» и, очутившись внутри, взрывается от удара. Взрыв получается несильный, но он добирается до мозговых центров робота и коротит их. Последовательность деактиваций и разрушений, и робот, чьи безжизненные глаза становятся ещё более мёртвыми, падает наземь, вызывая на другой стороне планеты землетрясения и извержения вулканов. Словно целая Планета Смерти приподнимается, чтобы тотчас опуститься, в страшнейшем финале агонии – или в желаемом завершении страстнейшего танца любви.

     До пирамиды оставалось полкилометра.

     Падая, бог-робот, как его называл про себя Гаррет – что, однако, уж и неважно, – задел краешком мизинца автопарашют, разорвав его прочнейший материал. В итоге, последние метры до земли Гаррету пришлось одолевать в свободном падении. Удар о твёрдую, точно булыжник, почву! И Видер мычит сквозь зубы, понимая, что сломал ноги. Автодоктор немедля сориентировался и принялся за работу (для того его и создавали). Он залечил раны и срастил раздробленные кости, но оказал недостаточную помощь; достаточной в нынешних обстоятельствах, тем временем, и не предвиделось: слишком силён был удар искусственного пальца о конечности бравого воина-искателя. И тогда последний, сжав зубы почти до боли, принял единственное возможное решение: он пополз.

     До пирамиды оставалось двести метров.

     Он полз и полз, отрицая боль, не обращая внимания на появление возможных врагов, новых и таких знакомых и долгожданных, учитывая радость, с которой его встретила Планета Смерти, и томительное ожидание приключений, когда он, Гаррет, ещё только работал звёздным перевозчиком и мечтал о многочисленных опасностях. А потом он узнал, что на одной далёкой-предалёкой планете со звучным и говорящим именем Планета Смерти находится, стоит, возвышается Пирамида. С её вершины можно взглянуть на мир и увидеть его в других цвете и качестве, не обычных, а настоящих. И Гаррет, не потрудившись уволиться с работы, просто «дезертировал» из очередного рейса на быстролётном судне, взяв курс на мечту, случайно почерпанную у бесчисленного грузчика на бесчисленном складе несчитаемого порта. Военные обучение и практика, и прекрасно выученные уроки нападения и защиты, и одни сплошные отличные оценки по армейским предметам, надо сказать, весьма пригодились в недалёком будущем.

     До пирамиды оставалось пятьдесят метров.

     Силы оставляли его; боль, напротив, заполняла не просто всё тело, а ещё и окружающее пространство. Но он полз, полз дальше.

     До пирамиды оставалось двадцать метров.

     До пирамиды оставалось десять метров…

     До пирамиды оставалось…

     …До пирамиды…

     …оставалось…………………………………………………………………………………………

     …Он уронил голову не на землю, нет, но на самый краешек её, вожделенной цели. На нижайшую часть четырёхгранного, подпирающего небеса и отдающего приказы тучам стародавнего, древнее жизни, строения.

     И Пирамида, похоже, приняла его подношение – его смелость и щедрость.

     Случайно отметив движение где-то там, вверху, очень высоко, выше того места, откуда он сверзился, Гаррет попытался приглядеться. Да, то была птица. Такая птица, которую не встретишь не то что в жизни – на страницах учебников, коллекционных путеводителей, в сетевых архивах или где-либо в ином общедоступном хранителе информации. А то парила действительно необыкновенная птица, и Гаррет понял это сразу; подтвердилась же догадка немедленно, едва Птице стоило низринуться и схватить его когтями. Когтями на крыльях; чёрными когтями на чёрных, как смоль, как вся она, Птица, крыльях. Ножи с острыми шпилеподобными лезвиями вонзились в него, вызвав страх, боль и слёзы, и радость, и его неудержимо повлекло, понесло наверх.

     Они зависли над Пирамидой. До неё оставалось около десяти вертикальных метров.

     А после Птица отпустила его, и он полетел вниз… вниз, вниз… внизвнизвниз… и врезался в безразличный и странных цветов камень. Двигаться больше было некуда, да и у него не сохранилось сил и резервов. Он всего лишь лежал неподвижно.

     Лежал и смотрел.

     И видел её, настоящую реальность – отсюда и дальше, и везде, и повсюду, на всех планетах, включая Планету Смерти и Ерту (Землю), в каждой галактике и любых вселенной, мире, вероятности.

     Он улыбался; он добился своего!

     Слеза скатилась по щеке, удивительная, нежданная слеза скатилась по небритой щеке и упала на камень центра Пирамиды, Её вершины, алтаря. Гаррету Уинли Видеру уже ничего не стоило нажать на последнюю кнопку. Вернее он ничего и не делал – это тело само, очутившись там, куда и должно было попасть по программе настоящих богов, не роботов, не зверей-киборгов и не чудо-птиц, это оно, тело, отреагировало на зашитую внутрь сердца волю.

     Сильнейший взрыв прозвучал и распахнулся на вершине Всевидящего Ока, дав начало чему-то качественно, совершенно новому. И поглотил таинственную и волшебную, мистическую, смертельно опасную пирамиду.

     Ну а к тому моменту Гаррет Видер уже находился в ином мироздании.

     Послышался резкий крик, разрывающий, разрушающий небеса – Птица Планеты Смерти возвещала о следующей победе. Об окончательной победе, что пришлось так долго ждать.

     О победном конце, дающем начало пока не рассказанной истории из нескончаемого их количества…

     Далеко в небе ждали звезды, пока дойдет до них крик Птицы Смерти, чтобы увидеть последние, предсмертные мгновения расы Людей.

     Харлан Джей Эллисон «Птица Смерти»

     Январь, 2017

     Семён Созутов

     Сирена

     – Я ухожу от тебя, – лицо Молли застыло неподвижной восковой маской.

     Я промолчал, машинально затушив сигарету, и тут же достал новую.

     – Я ухожу от тебя, – повторила она, пристально глядя на меня. – Ну, не молчи, скажи хоть что-нибудь! – ее голос сорвался на крик, а в глазах блеснули злые слезы.

     У меня к горлу подкатил ком. Я никак не мог заставить себя вымолвить и слово.

     – Да пошел ты, Джейк! – Молли запустила в меня пепельницей и выбежала из кухни. Я услышал, как ее каблуки стучат по крыльцу нашего дома, но все также продолжал неподвижно сидеть на месте. Случилось. То, чего я так долго подспудно опасался, все же случилось. Она решилась. Она наконец решилась. Сам виноват. Нечего было вести себя, как тряпка. Хотя теперь чего уже сожалеть. Прошлого все одно не вернешь.

      Я подошел к окну, глядя на цветущий летний сад, разбитый на нашем участке, который мы с Молли сажали своими руками, и со злостью хватил кулаком по подоконнику. Проклятье! Неужели это конец? Сигарета продолжала тлеть в моих пальцах до тех пор, пока не обожгла кожу. Я с проклятием швырнул окурок в окно. Спокойно, Джейк. Иначе ты совсем слетишь с катушек. Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, приходя в себя. Обычно я спокойный человек, но уход Молли по-настоящему выбил меня из колеи. До этого момента я сам не подозревал, насколько она на самом деле дорога мне. Что-то подобное творилось со мной в старшей школе, когда один парень, который постоянно обходил меня на футбольных соревнованиях, назвал меня черепахой. Я тогда выбил ему два зуба, и после мой психоаналитик сказал, что по характеру я полуинтроверт, обычно спокойный и в меру общительный, но порой мне требуется как следует выпустить пар, чтобы чего не вышло. Хорошо, что дело тогда удалось замять, и меня не посадили…

     Твою мать, о чем я только думаю. Моя жизнь разваливается ко всем чертям, а я предаюсь бессмысленным воспоминаниям о прошлом. Взяв со стола мобильный, я на автомате набрал знакомую комбинацию цифр.

     – Алло, Джейк, это ты? – Томми почти сразу взял трубку.

     – Ты сегодня дома? – вместо приветствия спросил я.

     – Да ведь суббота же, старик. У тебя что-то случилось?

     – Молли. Она ушла. Навсегда.

     Повисло молчание.

     – Что планируешь делать? – вот за что я люблю Тома, так это за то, что он никогда не занимается бабским сюсюканьем.

     – Да не хрена мне сказать, – угрюмо пробурчал я.

     – Это не дело, старик. Давай-ка встретимся сегодня на нашем месте. Там и потолкуем обо всем…

     ***

     Поплавок пару раз дернулся, уйдя под воду, и я резко подсек добычу. Довольно крупная форель шлепнулась на траву совсем неподалеку от воды.

     – Хороший улов, – улыбнулся Том, снимая рыбину с крючка и забрасывая в садок, где уже плавало с полдюжины ее товарок.

     Том хороший парень. Спокойный и немногословный, как и я сам. Мы с ним дружим с самого детства и за всю жизнь ни разу не поссорились. Вот и сейчас он прекрасно понял, что именно мне нужно, предложив порыбачить вдвоем. Здесь, на нашем исконном месте, которое мы облюбовали еще с детства, даже воздух был совершенно не таким, как в городе. Чистым и пьянящим. Мне всегда тут дышалось особенно легко. В нашей округе об этом озере ходили слухи, будто бы тут творятся странные вещи, и обитает всякая нечисть. Когда я был ребенком, я в них верил…

     Постепенно стемнело. На костре жарилась свежая форель, издавая весьма и весьма аппетитный запах. Неожиданно вспомнилось, что я с самого утра так ничего и не ел. Ночное светило отражалось от серебристой поверхности воды, придавая ей таинственное колдовское свечение. Молли очень любила плавать под луной. Ее дивные черные волосы водопадом ложились на водную гладь, а белая мраморная кожа загадочно блестела в ночном мраке, делая ее похожей на сказочную сирену…

     Воспоминания нахлынули на меня с новой силой, и я непроизвольно застонал, стиснув кулаки.

     – Что, дружище, опять накрыло? – сочувственно протянул Томми, ободряюще похлопав меня по плечу. – Да брось, у меня с Джесси чего только не случалось. К кому она меня только не ревновала… Все образуется, вот увидишь.

     Я в ответ на это неопределенно хмыкнул, ничего не сказав. Да, у Джесси был повод ревновать Тома. Красивый стройный голубоглазый блондин, звезда футбола еще со старшей школы. Такие парни нравятся девушкам. Я когда-то тоже был таким, но к сороковнику заметно подсдал и обзавелся изрядным пивным животом. А Том до сих пор держит форму, регулярно посещает спортзал и вовсю болтает с тамошними девицами, отчего у него с женой нередко возникают проблемы.

     У нас же с Молли совсем другая беда. Мы не можем иметь детей. Точнее я не могу, болезни детства. У Молли с этим все более чем в порядке, и она так и не смогла смириться с тем, что в нашем доме никогда не будет звучать детский смех. Не раз она предлагала мне взять приемного, но я все тянул, не говоря ни да, ни нет и… ее терпению пришел конец.

     – Да с женщинами никогда не бывало просто, – вновь вернул меня в реальность голос Тома. – Даже с теми малолетками, с которыми мы тусили, когда были еще молоды и полны огня. Все равно нет-нет да и случался геморрой. Он подобрал небольшой плоский камень и запустил им в водную гладь озера. Камешек запрыгал по воде словно лягушонок, а затем пошел ко дну.

     – Помнишь эту нашу детскую забаву… – улыбнулся Томми. – А еще мы кричали, надрывая глотку, и поверхность озера отражала наши голоса, создавая эхо. А мы верили, что это нам отзывается водяной…

     – Хэй! – неожиданно рявкнул он, и его голос разнесся эхом по округе. – Давай, брат, присоединяйся ко мне, вспомним детство! – рассмеялся он и вновь издал оглушающий вопль.

     – Уррр… – внезапно раздалось в ответ со стороны озера.

     Я замер. Звук был совершенно ни на что не похож, напоминая одновременно треск сверчка и голубиное курлыканье, но явно не являлся ни тем, ни другим.

     – Ты это слышал? – нахмурился я.

     – Да… не знаю, вода, наверное, журчит, – беспечно рассмеялся Томми. – Эхехей!!!

     – Уоррлллль… – на этот раз звук был намного четче и громче.

     – Нет, это определенно не вода, – покачал я головой.

     – Гляди, что это там? – указал Том на бурлящие пузыри на воде возле самого берега и решительно двинулся вперед.

     – Осторожнее, Томми, – осадил я его, но он не послушал меня, подойдя почти к самой воде и пытаясь что-то в ней рассмотреть.

      Внезапно поверхность озера вспенилась, и над ней показался бледный силуэт, напоминающий женский, но вот пропорции…

     – Что это… – выдохнул Томми, и тут существо издало крик.

     Мое тело тут же пронзила сладострастная судорога, как будто в вены вкололи ударную дозу наркотика в сотни раз сильнее героина. Я застонал от наслаждения, сознание накрыла вязкая мутная пелена, но я не иначе как чудом сумел удержаться на плаву, не дав ему соскользнуть в черноту забвения. Не отрываясь, я глядел, как существо медленно приблизилось к парализованному его криком Томми, почти выбравшись из воды. Его тело было абсолютно голым и уродливо костистым, с непропорционально длинными конечностями. А кожа… кожа была такой же блестящей и мраморно белой, как у моей Молли.

      Запрокинув голову, существо издало еще один вопль, швырнувший меня на колени. Сквозь мутную круговерть я тем не менее сумел разглядеть отвратительное шевелящееся пятно густого чернильного мрака, бывшее у твари вместо лица. Томми содрогался всем телом, обмякнув в ее лапах, не предпринимая даже малейшей попытки освободиться, и я могу голову дать на отсечение – то были не судороги страха, а… удовольствия. Стоя намного ближе к воде, Томми испытывал то же, что и я, но с гораздо большей силой.

     Существо тем временем медленно обхватило его голову своими уродливыми клешнями и впилось ему в лицо. Раздался мокрый чавкающий звук, и когда бестия оторвалась от своей жертвы, на месте лица моего лучшего друга скалились чистые белые кости. Нижняя челюсть продолжала по инерции двигаться, с сухим стуком ударяясь о неестественно длинные оголенные верхние зубы, до тех пор, пока тварь не взяла ее передней конечностью и легко отделила от головы, словно пазл некоего чудовищного конструктора.

     Это стало последней каплей. Вскочив на ноги, я опрометью кинулся прочь. Несколько раз я падал на землю, спотыкаясь о ветки и коряги и обдирая руки в кровь, но тут же поднимался и продолжал бег до тех пор, пока не оказался возле своего джипа. Дрожащей рукой нашарив ключи, я кое-как взобрался на сиденье и плотно захлопнул дверь, заблокировав ее. Сердце колотилось с бешеной силой, перед глазами до сих пор стояло жуткое шевелящееся темное пятно кошмарной морды озерной сирены и голый оскаленный череп моего лучшего друга.

     Дикий панический ужас гнал меня прочь, как можно дальше от этого места, но я все же нашел в себе силы перевести дыхание и хоть чуть-чуть успокоиться, прежде чем завести мотор. В отдалении вновь послышался душераздирающий вопль упустившей добычу твари, но он уже не мог меня достать. Я отчаянно вырулил на шоссе и погнал прочь от жуткого места, ставшего могилой для моего лучшего друга. Все, чего я желал сейчас, это поскорее добраться до дома и вусмерть напиться, чтобы как можно скорее забыть обо всем…

     ***

     Я не помню как доехал до дома, но был настолько не в себе, что даже не удивился тому, что на кухне горел свет, хотя я никогда не оставлял его включенным, уезжая куда-либо.

     – Джейк… – она смотрела на меня со странным выражением. – Джейк, прости меня, я была неправа… Что с тобой, на тебе лица нет…

     С секунду я, не отрываясь, глядел на свою женщину, а затем крепко сжал ее в объятьях, с наслаждением вдыхая аромат ее волос и ощущая такую знакомую, такую родную теплоту ее тела.

     – Завтра же мы с тобой едем в приют… – задыхаясь, прошептал я. – Слышишь, завтра же… У нас будет чудесный малыш…

     – Я люблю тебя… – прошептала Молли, нежно беря меня за руку и ведя в дом, словно маленького ребенка. – Я люблю тебя…

     

     Денис Голубев

     Рождение бабочки

     Распутная ночь оказалась

     Беременна робким утром.

     Звёзд золотистая пудра

     Скрывала рассвета румянец.

     Нам ночью грехов не хватало.

     Всех, что повыдумал Хаос,

     Но... "Отвернись. Я стесняюсь!" —

     С утра. И вуаль покрывала.

     Среди мини-отелей встречаются вполне приличные. Этот в их число не входил.

     Под гостиницу отвели половину первого этажа общежития, какое, несмотря на своё ещё советское прошлое, по сию пору использовалось по прямому назначению.

     Перепланировка началась и завершилась возведением перегородки из гипсокартона. Ремонтом же помещений владелец гостиницы — кем бы он ни был — вовсе не озаботился. Вот разве прикрепил над бывшим пожарным выходом вывеску "мотель", особенно нелепую, учитывая отсутствие на прилегающей территории места хоть сколько-то пригодного для парковки.

     Решив, должно быть, что содеянного вполне достаточно, предприниматель ничего более предпринимать не стал, а принялся извлекать прибыль из капиталовложений. И, как ни странно, бизнес его процветал.

     Цены — в том числе почасовые — на койко-место были здесь существенно ниже среднегородских, за счет чего ночлежка пользовалась спросом у малобюджетных приезжих и не слишком состоятельных, но сексуально активных парочек. По крайней мере, накануне свободным оказался единственный номер, и тот люкс. К счастью, поскольку для прочих гостей расположенная в конце коридора помывочная была разделена по половому признаку, но в остальном оставалась общей. Зато люкс предполагал наличие санузла, оборудованного душем в виде распылителя над эмалированным поддоном по соседству с унитазом.

     Вообще-то, Кирилл без ощутимого ущерба для бюджета мог себе позволить пусть не пять, но хоть нормальные три, а то и четыре звезды. Так бы и поступил, планируй он заранее, но всё случилось спонтанно.

     Дашу он знал уже больше года и столько же... нет, не любил. Хотел. Очень хотел.

     Вчера выяснилось, что она его тоже. Вдруг выяснилось.

     Желание, помноженное на два, стало нестерпимым.

     Ох, недаром в Средние века похоть считалась дьявольским наваждением! Было в этом и впрямь что-то демоническое. Одержимость какая-то.

     Посредствам мобильного Интернета отыскали ближайший отель. Отзывы не читали — сразу забронировали номер.

     По дороге, пока ехали в такси, едва не начали раздевать друг друга. А уж как остались наконец наедине, о том, чтобы искать что-то попристойней и не помышляли. Кровать имеется, душ тоже. Большего вчера не требовалось.

     Приближаясь к зрелому возрасту, Кирилл, развратничал в меру. Плейбоем не стал, однако в интимных утехах искушён был достаточно, чтобы на мальчишниках не выдумывать истории о своих похождениях. Нынче же утром, воспоминания о том, что они с Дашкой вытворяли ночью, окрашивали уши в насыщенный пунцовый цвет. То ли от смущения, то ли от мужского самодовольства.

     И ладно бы пьяные были, так нет же. Несколько глотков виски во время недолгих перерывов, по очереди, прямо из горлышка, не в счёт — бутылку даже не ополовинили. Одурманенные влечением, они не нуждались в алкоголе.

     Кирилл подумал, что сегодня, возможно, всё же напьётся с друзьями, а то и вовсе один. Оставаться, хотя бы до вечера, в компании с Дарьей он не намеревался.

     За окном, в просвете между бордовыми шторами виднелся клок розового неба. Всю неделю шёл то мокрый, то не очень снег, но сегодня разъяснело, и рассвет выглядел настоящим рассветом, а не оттенком серого. Впрочем, зимой светает поздно.

     Действительно, настенные часы в форме синего петуха с отломанным гребнем напоминали, что им пора собираться. Торопиться однако не хотелось, и Кирилл решил оплатить дополнительное время. Не стоило комкать финал такого свидания.

     От вчерашнего безумства не осталось и следа, но кувырнуться с Дашкой ещё разок Кирилл был не прочь. Лишь бы она не восприняла утренний секс, как намёк на развитие отношений. Вчера про "люблю" речи не шло, но кто этих баб разберёт. Отношения — вот дурацкое слово! — их пунктик.

     Даша, укрытая одеялом, спала к нему спиной. Обнажённым оставалось только плечико — миниатюрное и такое трогательно беззащитное, что впору умилиться, если не знать, какой бестии оно принадлежит.

     Кирилл запустил руку под одеяло и облапал горячее бедро девушки.

     — Не надо! — попросила она.

     Не спала, значит. Тем лучше. Переместив ладонь на живот, Кирилл попытался по-хозяйски подтянуть Дашку к себе, но та вывернулась и села на край кровати.

     — Ты чего?

     Он дёрнул за одеяло. Даша, оказавшись голой, скорчилась и прикрыла груди ладошками.

     — Не надо! Пожалуйста!

     — Да, что случилось-то?

     — Не смотри на меня.

     — Почему?!

     — Я... стесняюсь.

     Кирилл с полминуты осмысливал услышанное, а потом рассмеялся.

     — Ну, Дашка! Хочешь поиграть в невинную?! Вряд ли у нас получится. Забавно было бы, но после вчерашнего, девственница из тебя неубедительная. Давай в "медсестру и пациента". Или, ещё лучше, ты — "заключённая", а я — "тюремщик", а? Иди-ка сюда, я тебя накажу.

     Кирилл снова потянулся к девушке, но не донёс руку, встретив её взгляд. Так, должно быть, целомудрие смотрит на скабрезность. Распахнутые Дашкины глазищи налились влагой. Подбородок и нижняя губка едва заметно подрагивали. Казалось, она вот-вот готова расплакаться... от обиды.

     Кто, Дашка?! От обиды на что?! Что он такого сказал, или сделал?! Но, чёрт возьми, она не притворялась!

     Кирилл аж зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел что Даша стоит босиком на полу, обернувшись покрывалом.

     — Я попросить хочу, — тихо, не глядя на него, сказала девушка. — Собери, пожалуйста мои вещи. И отложи.

     Даша старательно прятала взор, и Кирилл мог поклясться, что её смущает обнажённое мужское тело. То самое тело, на котором она сама прошлой ночью не оставила ни единого необлизанного места!

     Да что же случилось с тобою?!

     Хоть намекни, дорогая!

     Я, как гаруспик, гадаю

     По пятнам линялых обоев.

     Вспорхнула испуганной птицей.

     Лишь, обнажённо-нежное

     Тела тепло так небрежно

     В постели оставив храниться.

     Глупо, конечно, но собственная нагота вдруг показалась Кириллу какой-то неуместной, что ли.

     — Что-то со мной не так! Нормальные люди от баб триппер цепляют а я — шизофрению, — проворчал он, однако пах одеялом всё же прикрыл. Затем и вовсе сел, отвернувшись — кресло, на которое они вечером побросали вещи, стояло с другой стороны кровати. Шкафом воспользоваться в голову не пришло. Хорошо хоть на кресло, а то могли ведь и на пол. Ползал бы сейчас на карачках.

     Разбирая их перемешанные в беспорядке шмотки, Кирилл чувствовал во-первых — вину не понятно за что, а во-вторых — злость на себя за иррациональное чувство вины.

     А вот на Дашку отчего-то не злился. Надо бы, да не получалось. Не злость и не обиду испытывал к ней, а что-то совсем другое, чему не мог пока подобрать определения.

     Что ж так сложно-то всё с этими бабами?!

     Кирилл услыхал, как зашумела вода в душе. Оборачиваться не стал, продолжая выбирать и аккуратно складывать в сторонке Дашкины тряпки.

     Ха, а ведь свои-то попросту отбрасывал.

     Неожиданно Кирилл понял, что ему нравится держать в руках её одежду. Он поднёс к лицу фиолетовый, грубой вязки свитер и вдохнул запах. Её запах.

     Где-то под рёбрами защемило.

     Тряхнув головой, Кирилл зло прошептал сам себе:

     — Давай трусы ещё понюхай, извращенец хренов!

     Джинсы складывать не стал, а швырнул со всей возможной небрежностью. Потому не удивительно, что из кармана выпал смартфон. Удивительно, что он делал у Дашки в кармане — обычно женщины держат их в сумках, в косметичках, или в совсем уж невообразимых местах, но только не там, где удобно.

     Кирилл машинально, не задумываясь, нажал клавишу включения и ошалело уставился на осветившийся экран. Оттуда глядел, улыбаясь, он сам. В расстёгнутом пиджаке и без галстука. Дашка, видимо, изловчилась незаметно сфоткать его на работе. Фотография получилась удачной, но вряд ли она только поэтому установила её, как заставку.

     Воровато оглянувшись, Кирилл вернул смартфон на место. Лёг, опираясь локтями, на спину и уставился в стену.

     Разводы на неравномерно выцветших обоях образовали асимметричный узор, затейливый и таинственный, словно код. Бесполезно пытаться его разгадать. Задача, изначально лишённая смысла, не имеет решений. Всякий ответ будет равно верен и не верен.

     То, что касаемо "отношений" Кирилл поторопился с выводами, стало очевидным. Другое дело — как быть дальше. Чего он сам-то хочет? И, не менее важно — что может?

     Голой спиной он ощущал тепло. Дашкино тепло. Скоро простыня остынет.

     Дашка уйдёт. Не устраивая сцен. Совсем. И никаких отношений в будущем у них не будет.

     Ещё недавно Кириллу казалось идеальным перепихнуться и разбежаться. Он совершенно не дорожил ей, а теперь даже с одеждой её обращался бережно. И вовсе не от склонности к фетишизму. Прощался он с Дашей.

     А я-то, едва сожалея,

     Решил, что тобой пресыщен,

     Что дымное пепелище

     На месте пожара уж тлеет.

     Но вдруг, увидав что остыла

     Ты без причин, в одночасье,

     Мёртворождённое счастье

     Выкапываю из могилы.

     Едва ли минуло более получаса с той минуты, когда Кирилл, лёжа под одним одеялом с Дарьей, был подобен обожравшемуся коту, что развалился рядом с миской полной сметаны.

     Теперь на побитого пса похож.

     Сметанку отобрали? Велика беда! Уж найдёт кошак, чем полакомиться.

     Хорошо бы всё объяснить банальным эгоцентризмом избалованного мальчика. А как быть с проказливой памятью?

     Только успел Кирилл пожалеть, что раньше мало обращал внимания на Дашу, как воспоминания замелькали яркими живыми картинками. Сам того не подозревая, он, оказывается, помнил чуть ли не каждую их встречу. В деталях.

     Что это? Неужели...

     Вот же, блин, беда!

     Прошлая ночь тоже запомнилась в подробностях, однако прежнего довольства собой уже не вызывала. Даже наоборот. Кирилла не покидало ощущение упущенного шанса. Что-то он сделал неправильно. Вот только — что? Дашка ведь сама проявляла инициативу. И активность. И, кстати, демонстрировала умения — свидетельство богатого опыта.

     Раньше эта мысль не могла оставить его равнодушным, потому что просто не приходила, а придя, оказалась настолько неприятной, что Кирилл даже поморщился.

     Впрочем, сейчас следовало думать о другом.

     Расставаться с Дарьей ему не хотелось. До боли. Неважно, по какой причине. Просто факт, и факт этот сомнений уже не вызывал.

     Дашку надо удержать, объясниться. Но где ж найти нужные слова?!

     Тебя влажным жаром ласкают

     Струи в гостиничном душе.

     Там я сегодня не нужен —

     Наказан за что-то. Не знаю.

     А мокрые прелести дразнят!

     Дверь не закрыла нарочно?..

     С фигою за спиной: "Можно?"

     В ответ: "Заходи уж. Проказник".

     Перевернувшись на живот, Кирилл пристроил подбородок на кулаках.

     Дверь в санузел была открыта. Нараспашку.

     За полупрозрачной полиэтиленовой занавеской Даша скорее угадывалась, чем виделась. Так же размыто отражалась она в запотевшем зеркале.

     Впрочем, большего и не требовалось. Остальное красочно дорисовало воображение.

     Кирилл отреагировал так, как обычно реагируют здоровые мужики, завидев голую бабу в душе. Он снова хотел. И снова очень.

     Однако теперь его желание не было таким животным. Он хотел её, а не только её тело.

     Проблема в том, что Даша не хотела его, ясно дав это понять. Или всё же не ясно? Или всё же не это? Вот и дверь оставила открытой. Случайно?

     О, женщины! Язык ваш способен творить волшебство, но, чёрт возьми, неужели так трудно хоть изредка использовать его по прямому назначению, и просто сказать чего вы хотите?!

     Ожидание не имело смысла. Если он сейчас сделает что-то не так, то упустит второй шанс. Если ничего не сделает, то и шанса не получит.

     Кирилл рывком перебросил себя через кровать и, прошлёпав босыми ногами в санузел, кашлянул, привлекая внимание.

     Даша отёрла рукой испарину с зеркала. Стало видно её лицо. Она глядела молча и вопросительно, однако сразу не прогнала.

     — Даш, я... — Кирилл совершенно не знал, о чём говорить, и потому сказал глупость. — Я замёрз там. Можно мне к тебе? Погреться.

     Даша закатила глаза и едва заметно улыбнулась.

     — Заходи уж. Находчивый.

     Упрашивать себя Кирилл не заставил, отодвинув, пока не передумала, занавеску.

     Её близость волновала до дрожи. Кирилл скользнул взглядом по Дашкиной спине. Комом в горле перехватило дыхание.

     На её ягодицах горели багровые гематомы. Почти ссадины.

     Это сделал он. Ночью. Своим ремнём.

     Да, он не думал, что останутся такие следы. Да, она сама его об этом просила. Да, ей это нравилось.

     Глупо просить прощения. Не за что.

     Но до чего же невыносимо видеть это сегодня!

     Кирилл снова встретился с Дашей взглядом. Спросил чуть слышно:

     — Больно?

     Она не ответила. Молча кивнула, и от молчаливого этого жеста в глазах у Кирилла почему-то защипало.

     Он опустился на колени, едва коснулся ладонями Дашиных бёдер и подул. Его дыхание холодком обласкало разгорячённую мокрую кожу. Даша сильнее прижала к себе его ладони, и то ли тихонько застонала, то ли громко вздохнула.

     Этот её вздох стоил всех иступлённых криков, что раздавались ночью.

     Кирилл прислонился лбом к её бедру. Хотел щекой, но побоялся уколоть щетиной нежную кожу. Он не видел, как блаженно улыбалась Даша. Закрыв глаза, он сам улыбнулся, подумав, что не станет сегодня напиваться с друзьями. И в одиночку не станет. Этот вечер он проведёт со своей женщиной. И следующий тоже. Если она позволит.

     Татьяна Лаин

     Сказание о волчьей верности

     Он безучастно лежал в тесной обшарпанной клетке, на тонкой подстилке из старой соломы и, закрыв глаза, грезил о чем-то своем.

     Он будто не слышал ни ударов по прутьям клетки, ни окриков недовольных посетителей, пришедших посмотреть на грозного хищника, но видящих перед собой неподвижно лежащего с закрытыми глазами черного волка.

     Ему было все равно. Он давно прекратил пробовать вырваться на свободу. Только железные прутья со следами волчьих зубов, исцарапанный пол клетки, старые шрамы на лапах и сломанный клык указывали на то, что борьба за свободу была долгой и нешуточной.

     Но неволя победила. И он смирился. Он перестал метаться по клетке, равнодушно съедал брошенное раз в день тухлое мясо, чтоб порой вырвать его обратно, настолько мерзким было оно даже для волка…

      Он исхудал, когда-то блестящая черная, как антрацит, шерсть свалялась и стала серой от грязи. И только глаза, янтарные глаза волка горели неугасимым огнем ненависти. Взгляд этих больших желтых глаз, тоскливый и одновременно неукротимый, сбивал с толку, заставлял останавливаться и долго смотреть на грязно-черное неподвижное тело, на крупную голову, покоящуюся на огромных лапах со сбитыми когтями.

     Этот волк был загадкой. Купленный когда-то директором зоопарка у охотников, он ни с одной волчицей не сошелся, не дал потомства. Все попытки найти ему пару заканчивались смертью подселенной к волку самки.

     Похоронив несколько волчиц, директор махнул рукой на этого зверя, и волк в одиночестве доживал свой век.

     По ночам волк выл .

     Вой его, протяжный, густой, долгий бередил душу, будил обитателей зоопарка, хищники начинали метаться по клеткам и тоже выть, лаять, рычать, стонать… Не выдержав этой пытки, клетку с волком перенесли в самый дальний угол зоопарка, чтоб он не мешал хищникам отдыхать ночью.

     Всеми забытый, он был даже рад этому. Волк жил в своих грезах, своих воспоминаниях.

     Он вспоминал, как давно, в другой жизни, мальчиком Егоркой он бегал по лугу перед домиком, стоящим на краю леса, играл с огромным добродушным алабаем, слушал заливистый смех красавицы-матери, ощущал сильные руки отца, поднимавшего его над головой…

     И тосковал…

     Не знал тогда мальчик , что мать его была лесной мавкой, полюбившей веселого, обожающего лес и его обитателей лесничего Сашку и оставшейся с ним жить, как простая смертная женщина.

     Родившийся сынок был черноволос, желтоглаз, силен и ловок. Он вместе с отцом ходил в лес и изучил там каждую полянку, каждое деревце, знал наперечет всех волков, оленей, лосей...

     Да недолго длилось их счастье. Спалили злые люди их домик. Убили мать и сожгли вместе со всем скарбом, скотиной и домом. Как горевал Сашка! Как он плакал и проклинал людей. Маленький Егорка цеплялся ручками за плачущего отца и горько плакал.

     Ушли они тогда на другой край леса и там отец нашел старую избу, в которой когда-то жил прежний лесничий.

     Стали жить в этой избе. Уютно было им вдвоем. Казалось, сам дух леса помогает, защищает Сашу и его сына от напастей и злобы людской.

     Лесничий починил крышу, пристроил резное крылечко, снова завел коз и корову.

     Живи, радуйся... Но будто подменили Сашку после гибели его мавки. Молчалив стал. Все думал о чем-то.

     А Егорка вырос, и пришло время встретить ему свою первую любовь. Столкнулся как-то на полянке парень с хорошенькой девчушкой по имени Мария, синеглазой и смешливой. Ягоду брала она. Полюбил он ее всем своим сердечком искренним. И она полюбила странного черноволосого молодца с янтарными глазами. Да так полюбила, что согласна была убежать с ним, куда глаза глядят…

     Но почувствовал Егор, что с ним что-то происходит. Манит его по ночам сила какая-то, зовет за собой. Не иначе, дух мавки зазывал парня в лес.

     В канун своего шестнадцатилетия впервые оборотился Егор в волка. Прекрасного, крупного, с черной сверкающей шерстью, с янтарными глазами, сильного и могучего, как сама жизнь.

     Всю ночь он носился по лесу, вдыхая чутким звериным носом открывшийся ему мир запахов, наслаждался ночной жизнью лесной.

     Утром, уставший и счастливый, он рассказал отцу о своем перевоплощении. Еще больше помрачнел Саша. Понял он, что кровь мавки сделала сына полуволком-получеловеком. И понял Саша, что отныне, пока Егора не убьют, не успокоятся люди. Хоть и далеко жил лесничий от деревни, но люди везде ходят, все видят.

     Не стало покоя Александру. А когда он узнал о любви сына и Марии, долго беседовал с сыном, рассказывая, какая беда может приключиться и с ним, и с девушкой.

     Но молодость беспечна. Егорка и Маша по-прежнему встречались в лесу, на заветной полянке. И не было во всем свете счастливее их. Маша не испугалась его превращениям, она ласкала своего суженого одинаково нежно и в образе человечьем, и в образе волчьем, зарываясь в густую блестящую шерсть и обнимая крепкую шею своего милого.

     Все тайное становится явным. Увидали их как-то злые глаза людские, донесли родителям Марии... И в скором времени сыграли свадьбу, отдали горько плачущую девушку в дальнюю деревню, за богатого, да не любимого.

     Долго ждал Егорка свою возлюбленную. По ночам в образе волка к деревне ходил, Машу воем выкликивал… Никто не отозвался на его призыв.

     Понял юноша, что лишили его любимой, понял, что отныне никогда не увидит он ее глаз синих, любовью сияющих, не обнимет хрупкие плечи, не прошепчет слов заветных…

     И попросил Егор дух матери своей, мавки лесной, оставить его в образе волчьем. Не хотел он становиться человеком. Не хотел…

     Так остался Саша совсем один. Ушел сын его, Егор, исчез в лесу и больше не появлялся.

     Только иногда вдруг начинал выть верный пес алабай, и ему откуда-то из лесу вторил волчий вой.

     Прошло пять лет. Так же обновлялась природа весной, так же весело пели птицы, сидя на резных перилах крылечка Сашиного домика. Появился у лесничего новый пес вместо старого алабая, погибшего зимой в схватке с волками. И только душа Саши не знала покоя. Говорили, что появился в лесах окрестных волк-одиночка. Крупный, черный. Но он не трогал скотину, и его местные жители тоже не трогали, хотя постоянно охотились приезжие любители пострелять, желая приобрести редкий экземпляр черного волка.

     Только не встречал Саша волка, не заходил черный зверь в родной лес, обходил его стороной. Что с Егором, где он, не знал отец и мучился от неведенья.

     А Егор доживал свой волчий век в клетке зоопарка в большом городе, расположенном неподалеку от того самого леса, где когда-то он познал радость жизни и любви.

     Как-то зимой Егор, совсем изголодавшись, найдя кусок козьей туши, съел его, не зная, что мясо было нафаршировано снотворным, и очнулся уже в клетке. Увезли его в город, продали за большие деньги. Черный волк – редкость. Большие надежды были у директора зоопарка, да не сбылись они.

     И лежал Егор на грязном полу тесной клетки мечтая только об одном – скорее умереть…

     Он будто не слышал ни ударов по прутьям клетки, ни окриков недовольных посетителей, пришедших посмотреть на грозного хищника, но видящих перед собой неподвижно лежащего с закрытыми глазами обычного черного волка.

     Однажды в этот город приехала женщина с мальчиком. Приехала по делам своим, но, уступив просьбам сына, повела его в зоопарк.

     Долго ходили они, глядя на невольников звериных. У женщины сердце кровью обливалось от безрадостной картины, когда она видела изможденных зверей, сидящих в тесных клетках. Они уже собрались уходить, когда женщине показалось, будто кто-то зовет ее. Тихо-тихо, шепотом чуть слышным: «Машенька, где же ты?»

     Женщина оглянулась, поискала глазами зовущего, но кроме нескольких незнакомых посетителей никого не увидела.

     Зов повторился. Женщина почему-то подошла к клеткам, стала смотреть на зверей и… обомлела.

     В самом углу в старой клетке лежал черный волк. Он в упор смотрел на Марию желтыми янтарными глазами.

     Как часто она видела во сне эти глаза! Как часто мысленно гладила густую черную шерсть, как нежно прижималась к груди любимого, когда он был в образе человеческом!

     Женщина быстро перелезла через ограду, подошла к клетке, протянула руку сквозь прутья:

     – Егорушка? Это ты, Егорушка?

     Черный волк медленно встал, шагнул к решетке и… потерся головой о протянутую руку.

     Сердце Марии радостно забилось, слезы хлынули из глаз, она прижалась к решетке и гладила, гладила черную грязную шерсть волка, который всем телом навалился на прутья и облизывал ее лицо, а из янтарных глаз его тоже бежали слезы. Она целовала морду зверя, обнимала его крупную лобастую голову и рыдала навзрыд, ничего не видя и не слыша.

     Женщина не слышала испуганных криков сына, не видела, как к ней бежал, размахивая палкой, служащий зоопарка. Через много лет она встретила его – своего потерянного и вновь обретенного любимого, и никакая сила не могла оторвать ее от этого счастья.

     – Егорушка, любовь моя! Меня силой отдали за нелюбого. Он хороший, но чужой. Я все ждала, что ты найдешь меня. Почему ты здесь? Как спасти тебя, родной? Егорушка, это сын твой, посмотри! Мария кивнула в сторону испуганного мальчика, такого же черноволосого, как и его отец, только глаза у него были синими, как у Марии.

     Подбежавший служащий с руганью стал отгонять Марию от клетки.

     Она потребовала отвести ее к директору зоопарка.

     Уходя, Мария бросила в клетку своей платок, сорвав его с шеи.

     – Помни обо мне, жди меня! – крикнула она волку, грустно смотрящему ей вслед.

     Волк лег, обнял лапами платок, уткнувшись в него носом и замер.

     Мария долго умоляла директора продать ей волка. Но хитрый директор такую цену заломил, что у нее потемнело в глазах. Умоляла она вредного мужчину пойти на уступки, плакала, говорила, что этот волк ей дорог.

     Но неумолим был директор .Не сбавил цену.

     Тогда Мария попросила подождать, и никуда не продавать волка, пока она съездит за деньгами к себе домой, в деревню.

     Обратной дороги Мария почти не помнила. Весь путь домой ее мучила одна мысль: как рассказать мужу о волке, как объяснить, что волк и не волк вовсе…

     Трудно объяснить человеку, что на земле чудеса случаются. Не верят люди в чудо, боятся его.

     Недолгим был рассказ Марии, но искренним и пропитанным горькими слезами.

     Прижав к себе сына, смотрела она на мужа в ожидании ответа.

     А он молчал. Угрюмо уставился в пол и молчал. Только желваки играли на скулах его.

     Потом схватил Марию за косу длинную и стал бить, жестоко, сильно, проклиная и желая ей смерти.

     Горько плакал сын, умоляя не трогать мать, но и ему досталось от тяжелой руки мужчины.

     Тогда маленький мальчик громко вскричал:

     – Проклинаю тебя! Зверь ты, а не человек! И мы уйдем от тебя в лес, в избу к деду!

     Замер с поднятой рукой мужик, задумался… Потом выскочил из избы и ушел незнамо куда.

     Пока Мария лечила раны и побои, в городе, в зоопарке произошли изменения. Сняли старого директора, назначили нового – умного и грамотного.

     Он и обратил внимание на странного волка. Лежал тот волк в тесной клетке и обнимал платок женский. Не ел, не пил. Тихо умирая, ждал…

     Новый директор и клетку сменил, и пищу хорошую волку давать стал. Бесполезно. Обнимет волк платок и лежит. Молча. Выть перестал. Только иногда слеза выкатится из желтого глаза и упадет на платок.

     Новый директор узнал, что какая-то женщина умоляла прежнего директора продать ей волка этого, но никто не ведал ни ее имени, ни места проживания.

     А Мария, едва оправившись от побоев, продала все, что имела, собрала нужную сумму и поехала с сыном в город – выручать любовь свою из неволи.

     …Ранним утром у ворот зоопарка сторож увидел женщину с ребенком.

     Она нетерпеливо ходила вдоль ограды, посматривая на ворота, ожидая, когда они откроются.

     – Милая, ты что так рано? – спросил сторож у нее.

     – Дедушка! – бросилась к нему Мария,– впусти меня! Мне к волку надо… Это мой волк! Позволь свидеться с ним, прошу тебя!

     Сторож посмотрел на женщину: руки трясутся, слезы бегут из глаз, мальчонка жмется к ней и тоже плачет…

     – Это ты, что ли, к волку-то приходила месяц назад? Плох он… Не ест. Лежит неподвижно. Платок только охраняет. Твой, чай, платок-то?

     – Мой, мой… Пусти, Христом Богом прошу…– Мария умоляюще смотрела на сторожа.

     – Эх, ма! Где наша не пропадала! Идите.

     Сторож отворил створку ворот, рассказал, где теперь стоит клетка с черным волком, и женщина, взяв за руку мальчика, почти бегом побежала в указанном направлении.

     В клетке неподвижно лежал худой черный волк. Крупная голова покоилась на мощных лапах, обнимающих цветастый платок. Глаза цвета янтаря смотрели в никуда, в прошлое, которое теперь навсегда останется с ним. А будущего уже никогда не случится…

     Тоскливый, полный скорби и боли женский крик разорвал утреннюю тишину звериного царства…

     Всего сто метров

     После обильных весенних дождей резко поднялся уровень воды в тихой и всегда мелкой реке. Никто не ждал от зажатой с обеих сторон высокими земляными валами, прозрачной и говорливой Черной речки такой прыти. Но не зря ее звали Черной. В одну ночь ее негромкая говорливость превратилась в грозное, низкое ворчание, и воды ее свободно перехлестывались через валы, заливая окрестности.

     Окрестностями, захваченными речкой, оказались коттеджный поселок Чернореченский и основная шоссейная трасса, ведущая в город.

     Было раннее утро, и восьмилетний Славка еще сладко спал, когда на улице поселка появились первые ручейки от разлившейся реки.

     Мутные мокрые дорожки потихоньку завоевывали пространство, отбирая у земли дорогу, сады, огороды, проникая на первые этажи и в подвалы коттеджей.

     Вскоре в поселке начался переполох. Мужчины таскали свое имущество из подвальных помещений коттеджей. Женщины рыдали и помогали, как могли, сберечь нажитое. А нажитого оказалось немало. Поселок был не из бедных. Элитный, можно сказать…

     Ольга, Славкина мать, увидев, как в оставшиеся открытыми после отъезда мужа ворота хлынула мутная вода и устремилась в подземный гараж, развила бурную деятельность по спасению имущества, забыв о спящем на первом этаже сыне.

     Помешанная на чистоте, Ольга с ума сходила от любого пятнышка на скатерти или паркете, не говоря уже об одежде своих мужчин. Мужу было легче: выслушав утром указания, как правильно садиться, чтоб не помять брюки, не запачкать пиджак и прочее, муж, проглотив завтрак в идеально чистой столовой на стерильно сверкающей белизной скатерти, исчезал на весь день.

     А вот Славка… он, бедняга, был под надзором постоянно, даже в школу мать провожала сына до самых дверей, хотя школа была в ста метрах от дома. И всю дорогу мать вдалбливала мальчику правила хорошего тона и требовала от сына аккуратности, всенепременного мытья рук и «никаких контактов с животными»!

     А Славка так хотел собаку! Но мать и слушать не желала об этих «ужасных, сыплющих везде свою шерсть и гадящих монстрах»…

     Никакие доводы сына в защиту собак не принимались. Ольга просто не слушала Славку.

     Чистый дом был важнее всяких мосек…

     И теперь Ольга изо всех сил спасала свою стерильную крепость от посягательств стихии.

     Звонок мужу вселил надежду на помощь городских властей.

     – Когда еще она будет, эта помощь…– подумала Ольга, глядя на мутную гладь воды, по-хозяйски разлившуюся по поселку.

     Проснувшийся от шума Славка какое-то время с интересом наблюдал за беготней прислуги и слушал командирские крики матери, порадовался, что не надо будет идти в школу, но потом вдруг тихо исчез из дома…

     Славка вспомнил, что в пристройке к школьному зданию, где хранился всякий ненужный хлам, сейчас дрожит от страха совершенно беспомощный щенок. Щенка этого мальчишки из его класса случайно нашли в кустах, и уже месяц прятали в пристройке, кормили по очереди и ухаживали за ним. Это милое белоснежное создание с темными глазами любили все мальчишки, и каждый мечтал взять его к себе в дом. Но прекрасно понимали, что в их великолепных жилищах могут обитать только породистые собаки, да и то с согласия родителей… Родители…

     Родители не всегда бывают друзьями своих детей. Зачастую они – дрессировщики. Дрессировщики, выбивающие кнутом все светлое и доброе из душ детских.

     А мальчишкам хотелось пряника… Пряника в виде этой милой собачонки, а не резких окриков и щелканья менторского кнута родительского…

     Маленький друг нуждался в помощи. И что бы мама ни говорила о собаках, только одна мысль тревожила мальчика: надо помочь щенку.

     Он решил идти спасать малыша.

     Схватив курточку и сунув ноги в резиновые сапожки, мальчик через калитку заднего двора вышел на улицу и метнулся к школе, но вскоре понял, что потратит много времени, чтобы пройти эти много раз хоженые сто метров: там, где взрослым вода была по колено, мальчику она оказалась почти по пояс. Да и теплой назвать разлившуюся воду никак нельзя было: только начался месяц март, довольно прохладно для гуляний по воде…

     А щенок тем временем мог утонуть… И мальчик пошел… Сапожки были полны холодной мартовской воды, Славка замерз, но упорно шел вперед, цепляясь за заборы, за торчащие из воды кусты жасмина и сирени. Добравшись до здания школы, мальчик свернул к пристройке, пролез в знакомую дыру в порванной во многих местах рабице, служившей подобием забора.

     Дверь сарайчика была завалена мусором, принесенным водой. Славка с трудом приоткрыл ее, и на него хлынул поток скопившейся в пристройке воды.

     В этом потоке промелькнуло белое тельце щенка.

     – Захлебнулся…– с ужасом подумал мальчик, изо всех сил стараясь выловить в водовороте мутной воды несчастного песика.

     Наконец он схватил щенка и с радостью увидел, что тот жив и отчаянно молотит лапками по воде.

     Прижав к себе спасенного малыша, Славка поискал, где бы отдохнуть, но кругом была только вода... Он пробрался в пристройку, нашел плавающий там небольшой деревянный щит, залез на него, прижал к себе трясущегося от холода щенка, и только теперь почувствовал, как сильно устал и замерз. Холодная вода лишила малыша сил, и его трясло от холода…

     Славка сидел на щите и дрожал вместе со щенком. Надо было возвращаться, но как? Кругом вода… и холодно… очень холодно…

     Только перетащив на всякий случай все вещи на второй этаж особняка, окончательно охрипнув от постоянного крика на прислугу, загоняв ее до седьмого пота и устав сама, Ольга вспомнила о сыне.

     Славку нигде не нашли. Ольга упала в обморок, прислуга женского пола последовала за ней, а оставшиеся боеспособными мужчины потерянно махали над лежащими женщинами мокрыми платочками…

     Славку надо было немедленно искать…Но где и как? Его мобильник лежал на столе, отсутствовали только курточка и сапожки…

     Попытка обзвонить одноклассников и узнать что-либо о нем, ничего не прояснила: все были заняты спасением своего имущества и никого не интересовал пропавший сын Ольги. Менталитет жителей коттеджей не был обременен особым вниманием к соседям.

     – Ты, милая, с сыном-то пробовала нормально разговаривать, по- матерински, ты его душу пробовала понять? Может, чем обидела? – услышала Ольга от бабки одноклассника, когда пыталась узнать, не знает ли бабкин внук, где может быть Славка…

     Выслушав сказанное спокойным, беззлобным тоном, с явно сквозившим сожалением, Ольга бросила трубку и разрыдалась… Она вспомнила, что буквально накануне Славка снова просил разрешения принести домой щенка, и вспомнила свою проповедь, прочитанную сыну на повышенном тоне и в довольно резких выражениях…

     Вскоре на вездеходе прибыли муж и МЧСовцы в составе пяти молодых парней и тощей овчарки, которую впору было саму спасать от голода… След она не возьмет – везде вода. Где искать мальчика – тоже не понятно…Мать никогда не интересовалась, где бывает сын и какие у него интересы…

     К обеду вода перестала подниматься, ветер разогнал тучи, и солнце осветило полузатопленный поселок…

     Заглянуло солнышко сквозь дыру в крыше пристройки и к Славке. Южное солнце в марте уже теплое. И Славка подставил свою спину его таким нужным сейчас теплым лучам.

     Согревшись, Славка решил, что пора действовать. Он спрыгнул со щита и невольно охнул: холодная вода оказалась ему по грудь, намокшая одежда снова вызвала озноб.

     Славка сунул щенка за пазуху и попытался поставить щит ребром, чтоб протолкнуть его в приоткрытую дверь. Намокшая доска была тяжелой и непослушной, но Славка упорно переворачивал щит на ребро.

     Не сразу, но мальчику это удалось.

     Протолкнув щит в дверь, Славка снова залез на него и осмотрелся.

     Родной дом был так близко – каких-то сто метров… Но вода… холодная, высоко стоявшая, пугала мальчика. Очень хотелось кушать, и за пазухой беспокойно возился и скулил голодный щенок.

     Славка понял, что не сможет проплыть эти метры на щите, как задумал: мешали сетка-рабица, деревья, отсутствие сил…

     И пока парни из МЧС бестолково топтались на крыльце Славкиного дома, слушая всхлипывания его матери и причитания прислуги, Славка снял куртку, чтоб она не мешала двигаться своей мокрой тяжестью, спрыгнул со щита, взял в руки щенка, поднял его над головой и… пошел домой! Пошел, задыхаясь от холодной воды, сдавливающей грудь, но крепко держа над головой свое сокровище, свое «Я», свое светлое и доброе, что зовется душой.

     Его увидели очень скоро: ведь всего каких-то сто метров прямой дороги, залитой водой, отделяли Славку от родных. Идущий по грудь в воде ребенок с поднятыми вверх руками, в которых он держал щенка, заставлял замереть и забыть о своих делах всех, кто видел эту картину…

     …Навстречу мальчику, поднимая тучи мутных брызг, бежала женщина и повторяла только одно слово:

     –Прости, прости, прости…

     Один день из жизни кота

     Марк – белый персидский кот, развалившись на подоконнике балконного окна, блаженствовал после сытного перекуса.

     Вообще-то его звали Маркиз, но для краткости и удобства Маркиз превратился в Марка.

     Щуря свои желтые глаза, Марк лениво слушал, как в соседней комнате ругаются его хозяева.

     Лежать на подоконнике было удобно – широкий, не то что было на старой квартире. Там маленький, обшарпанный подоконник только раздражал Марка своей постоянной занятостью.

     Этот же был полностью в распоряжении кота. Большой, во всю длину балкона – гуляй, не хочу.

     Наевшись «Вискаса», Марк грелся под лучами теплого солнышка, подставив ему нехилый свой животик, раскинув лапы в стороны, и лишь изредка нервно дергал кончиком хвоста: крики в комнате становились все резче и раздраженнее.

     Хозяева кота недавно переехали в высотный дом, обставляли свою новенькую квартиру, которую долго ждали, и теперь спорили по любому пустяку: что и где поставить, повесить, куда положить ту или иную вещь.

     – И чего так ругаться,– думал Марк,– ведь все равно все будет так, как хочет хозяйка.

     В комнате стало тихо.

     – Опять целуются,– хмыкнул кот, – нашли консенсус….

     Кот любил размышлять, и от этого очень важничал.

     На балкон забежала хозяйка, отодвинула кота в сторону, открыла окно и стала что-то высматривать на улице.

     – Нет, еще не приехали! – крикнула она в комнату.

     – Хм, и что она хочет увидеть с шестнадцатого этажа?– подумал кот, недовольный тем, что нарушили его сиесту, бесцеремонно сдвинув с пригретого местечка.

     Марк сел, потерся головой о руку хозяйки.

     – Отстань! Не до тебя сейчас! – хозяйка погладила кота, продолжая выглядывать из окна.

     – Вижу, вижу! Наверное, это к нам… – женщина резко обернулась, толкнула кота, тот от неожиданности потерял равновесие и, испуганно мявкнув, полетел вниз…

     Тонкий женский визг догнал его на уровне четырнадцатого этажа.

     Хозяйка, почти вывалившись из окна, тянула руки к падающему коту и истошно визжала.

     – Дотолкалась!– подумал кот. – Вот сейчас по твоей милости разобьюсь в лепешку….Эх, жизнь….

     Марк растопырил лапы в стороны, стараясь придать телу вид парашюта, но немереное количество еды и закон притяжения неотвратимо тянули кота к сближению с землей.

     На девятом этаже женщина снимала высохшее белье, висящее на веревках, закрепленных за балконом.

     Сухие пододеяльники раздувались под порывами ветра, приобретая вид надутых парусов.

     Марк точнехонько спланировал в такой «парус», попав вовнутрь пододеяльника, мявкнул, и затих, не веря своему счастью.

     – Жив! Лишь бы пододеяльник не сорвался! – подумал кот, судорожно вцепившись в ткань невольного своего спасителя.

     Видевшая со своего шестнадцатого этажа все эти кошачьи кульбиты хозяйка, забыв про лифт, рванула на девятый этаж, прыгая через три ступеньки. Муж бежал за ней с перекошенным лицом – кота он обожал до невменяемости, и потакал любому его капризу.

     Длинная, непрекращающаяся трель дверного звонка отвлекла женщину от снимания и складывания высохшего белья.

     – Кто там? – спросила она, подойдя к входной двери.

     В дверь суматошно колотили кулаками, и кричали:

     – Откройте! Откройте немедленно!

     Перепуганная женщина спросила:

     – Кто вы? Что вам надо?

     Из-за двери рявкнул мужской голос:

     – Отдай кота!

     – Какого кота? У меня нет кошек. Я не люблю их. Вы ошиблись.

     Женский голос объяснил:

     – Мы с шестнадцатого этажа. У нас упал кот прямо к вам. Я видела.

     – Женщина! Вы что, с ума сошли? Как ваш кот может попасть ко мне? Он, наверное, уже давно упал….

     – Нет, нет! Он у вас, в пододеяльнике!

     – В каком пододеяльнике? В спальне, что ли?

     – Господи! Да он в ваш пододеяльник упал, который на веревке сохнет! Я видела! Отдайте котика, прошу вас!

     Женщина решилась открыть дверь.

     За дверью стояли молодые испуганные мужчина и женщина, причем женщина рыдала в голос, повторяя: «Маркизочка мой! Котенька…»

     Увидев хозяйку квартиры, где, по предположениям владельцев кота он и находился, несчастные хозяева стали умолять женщину посмотреть пододеяльник, сохнущий на веревке – туда и упал кот.

     – Идите, смотрите сами,– женщина махнула рукой в сторону балкона, совершенно растерявшись от такого бурного натиска Маркизиных хозяев.

     Марк, сидя в пододеяльнике, успокоился, расслабился, и уж было поверил в свою удачу, как вдруг услышал тихий щелчок, и пододеяльник резко провис на одну сторону. Отлетела прищепка, не выдержав веса толстого кота.

     Пододеяльник теперь держался только одной прищепкой.

     – Жлобиха! – подумал кот,– не могла побольше прищепок прицепить…–Теперь и земли не увижу. И смерть моя будет вся в белом, как этот пододеяльник… Нда…

     Лапы устали цепляться за ткань, и Марк попытался, карабкаясь по пододеяльнику, выбраться наружу.

     Это ему удалось! Высунув голову из обшитого кружевом отверстия в пододеяльнике, Марк вдохнул воздух и… замер.

     Снизу восхитительно пахнУло вяленой рыбой. Ветер-проказник, успокоившийся было на короткое время, снова набрал силу, подхватил запахи, и понес их, раздаривая всем желающим.

     Запах рыбы для Марка был святым.

     Не было на свете другого кота, так обожающего вяленую рыбу, как Марк.

     За рыбу он готов рассказать все, что знал и не знал, но кошачий язык, увы, никто не понимал…

     Марк заинтересованно принюхался, забыв на время об опасности, таящейся в предмете для удобного сна.

     Медленно выбравшись наполовину из пододеяльника, кот посмотрел вниз.

     На третьем этаже рыбак-любитель натянул за балконом сеть на рамке, и разложил вялиться выловленную им рыбку.

     Как раз вовремя.

     Последняя прищепка тонко тенькнула и улетела в никуда.

     Пододеяльник с вцепившимся в него котом стал падать вниз.

     Вышедшие на балкон хозяева кота застали ужасную для их сердец картину: пододеяльник с их сокровищем медленно планировал на землю, они даже увидели своего любимца, наполовину выглядывающего из пододеяльника.

     Женщина схватилась за сердце, мужчина – за женщину, хозяйка – за голову, и все трое, не сговариваясь, выскочили из квартиры и помчались вниз, забыв про лифт….

     Пододеяльник «прирыбился» на третьем этаже.

     Марк, запутавшийся в пододеяльнике, наконец-то выбрался из ловушки-спасительницы и оказался в окружении восхитительно пахнущей рыбы.

     Все передряги были моментально забыты. Марк с наслаждением впился зубами в ближайшую рыбку и стал есть…

     Хозяева кота и владелица спальной принадлежности тщетно искали на земле останки Марка и сам пододеяльник, пока не сообразили посмотреть наверх.

     На третьем этаже, на сетке с рыбой, сидел белый пушистый кот и спокойно жрал чужую рыбу. Пододеяльник сиротливо свисал с рамки.

     Котовладельцы и владелица белья хохотали так, что в буквальном смысле упали на тротуар, молотя по нему руками в приступе гомерического хохота.

     …Вечером Марк, напившись в очередной раз воды, жалобно мяукал, глядя на хозяев, ходивших за ним по пятам.

     – Что, плохо? А зачем так много рыбы съел? Космонавт ты наш с планеты Обжора.

     Марк, мурлыкнув, подумал:

     – Ха! Я – лицо, то бишь, морда – пострадавшая, должна же мне быть какая-то компенсация за все пережитые волнения! И потом, халявная рыбка всегда такая вкусная!

     Марк дернул пушистым хвостом и запрыгнул на подоконник – отдыхать.

     Павел Вербицкий

     Упавшая звезда

     Что можно услышать ночью на самой окраине пригорода? Тихий ветер, едва слышный шелест листьев на деревьях и в кустах, шорох травы. Вдали возник свет фар одинокого автомобиля. Проревев, машина, покидала эти укрытые мраком места.

     И вдруг лёгкое движение рядом, сбоку…

     – Сынок! Вот ты где!.. Вадик, опять ты полез сюда без разрешения ночью! Мама будет ругаться! – над помостом появилась голова, а вслед за ней – мужчина средних лет, несколько полноватый, в синем халате. На лице читались легкая досада и недовольство. Впрочем, мужчина явно пришел не ругаться, и мальчик сразу распознал это.

     Вадик, одетый в разноцветную пижаму, лежал на крыше небольшого навеса, устроенного на верхушках дерева. Немного наивная улыбка, кудрявые рыжие волосы, в левой руке – зажата плюшевая игрушка.

     – Папа, а давай вместе посмотрим на звезды, – мальчик приподнялся на локтях и посмотрел отцу прямо в глаза. – Они такие красивые. Как светлячки…

     Улыбка озарила лицо мужчины. С молчаливым одобрением он смотрел на сына, и радовался его необычному для такого возраста увлечению.

     – Да, сынок, они действительно красивые, – он подошел и лег рядом с Вадиком. Рука описала дугу над головой мальчика.

     А небо, словно темно-синее решето, казалось, вот-вот упадет и поглотит их бесконечностью.

     – Помню, – заговорил отец совсем тихо, словно боялся, громким звуком нарушить небесную идиллию, – когда мне было сколько же лет, как тебе сейчас, я с родителями жил в горах у самих берегов Черного моря. В маленькой, но уютной деревеньке. Тишина и спокойствие разливались по узеньким улочкам. Даже туристы редко беспокоили нас. Казалось, величественные горы, словно стоящие в ряд огромные, гордо гудящие от проносящегося ветра гиганты в белоснежных шапках охраняли наш покой. С них, как покрывало, тянулся зеленый ковер хвойного леса. И помню, как сейчас, я впервые наблюдал с интересом за бескрайним звездным небом…

     – Папа, тебе в глаза что-то попало? – Вадик заметил, как папа протирает глаза.

     – Нет, нет, что ты…. Я тут долго думал…

     – О чем папа?

     – Тебе скоро восемь лет, и мы с мамой хотели подарить тебе… – отец осторожно полез обратно под навес. Через некоторое время, довольно высокая коробка показалась над помостом. Любопытство охватило Вадика. Он старательно всматривался в темноте в коробку, пытаясь понять, что в ней скрыто, или же рассмотреть картинку, указывающую на содержимое.

     – Это телескоп… Настоящий! – отец осторожно поставил коробку на помост.

     Мальчика охватило чувство радости и благодарности отцу. Быстрые, как кометы, руки обхватили заветную коробку, а через пару минут на крыше возвышался телескоп, с гордо вытянутой шеей-трубой. Он был готов бросить вызов неизведанным далям космоса!..

     – Папа, спасибо большое! Я всегда мечтал о таком чуде!

     – Только маме ни слова! А то она обидится, если узнает, что я показал тебе наш подарок раньше времени. Но… Кто знает, когда будет еще такое чистое и открытое небо… – отец встал в полный рост и направил руки в небо, словно хотел дотянуться, до звездного кружева, пытаясь ухватить хоть пылинку от этих сияющих даров. Немного помолчал, опустил руки. – Посмотришь немного, а потом я его спрячу, чтобы мама не заметила. Это будет нашей с тобой тайной!

     – Хорошо, папа.

     – Я уже настроил. Давай, пронзи небо своим любопытным взглядом.

     Вадик торопливо прильнул к объективу телескопа. Что за чудо! Казалось, глаз намертво приклеился к телескопу, рассматривая, ставшие такими близкими, звёзды. Состояние Вадика невозможно было описать словами. Да и вряд ли человеческий язык способен передать всю феерическую красоту открывшегося звёздного мира.

     – Давай-ка масштаб сменим. Я сейчас покажу тебе ближайшую туманность…

     Вадик не успел что-либо ответить. Мысли его переместились сейчас туда, в бескрайние просторы вселенной, в круговерть звёзд и галактик. Все вокруг вдруг стало двигаться. Медленно, спокойно, плавно убегая за пределы поля зрения, стремительно исчезая в небесной глубине… Где-то на границе видимости возникло едва заметное облачко туманности. Казалось, что оно приближается, превращаясь в галактику, растёт и распадается на мириады огненных пылинок-звёзд. В голове у мальчика возникла мелодия, сначала тихая и едва слышная, а затем всё разрастающаяся, заполняющая всё его существо. Казалось, что это сама энергия Космоса вливается в Вадика, заполняя его без остатка и вытесняя все посторонние мысли…

     А галактика тем временем становилась все ближе и ближе. Отдельные участки её, так же, как и проявившиеся звёзды, окрасились своим цветом, и продолжали меняться, сплетаясь в едином звёздном танце ….

     – Видишь, как много звезд, сынок? Тысячи миллионов и миллиардов … – проговорил папа, через какое-то время. Прошло относительно долгое время, прежде чем Вадик выпустил из своих объятий трубу телескопа. Отец и сын снова встали у края помоста. – И заметь: они неспроста тут, и не просто так они смотрят на нас….

     – А может, они живые? – спросил Вадик едва слышно.

     – Помнишь, что тебе рассказывала тетя Настя в церкви вчера?

     – То, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Он нас видит, а мы его нет.

     – Я всегда считал, что и мы их видеть можем, – отец вновь обвёл небо рукой.

     – Звезды?

     – Да…

     – Хм... даже не знаю пап… А тогда какая-же моя?

     – Вот в этом самый интерес, сынок… Живешь всю жизнь, ждешь, ищешь своего ангела хранителя, а он не приходит. А ведь пока смотришь на звезды, кажется вот он, рядом, протяни руку и… А его нет… Он появится только тогда, когда придет время. Тогда он сам спустится и укажет тебе путь. Пусть, может, и не самый сладкий, но главное твой, а больше ничего и не нужно…

     – Мой точно спустится…

     – Не гадай! Просто верь, живи и поступай, как нужно, как велит сердце…

     * * *

     Прошло много лет. Этот разговор с отцом всплыл яркой полосой воспоминаний…

     Я снова стою у края навеса. Прекрасная, теплая ночь и чистое звездное небо, как тогда. Единственное отличие – вместо отца рядом Она. Осторожно сжимаю ее нежную, немного дрожащую руку. Она опустила голову мне на плечо. Слышится немного прерывистое, может, от чувств, дыхание. И тихий шёпот: «Как красиво... Спасибо, что привел меня сюда». Я опустил голову, коснулся щекой её белоснежных волос… И только сейчас мой блуждающий по небосводу взгляд заметил: кажется, на небе стало на одну звезду меньше...

     Murders Lament

     Господи, я так слаб. Боль, ужасная боль. И жуткая пустота внутри. Мне нужно это заглушить. Заглушить немедленно. Ничего не помогает. Ни таблетки, ни слова, ни я сам…

     Что же мне делать? Что за странная мысль? Мне нужно убить.…

     Нет! О чем я думаю?

     Я не умею этого делать. Как это – отнять жизнь? Причинить боль, невыносимые страдания другому человеку. Но нужно попробовать. Иначе эта боль сожрет меня изнутри.

     Черт, это уже невыносимо! Хотя я понимаю, что не умру от нее, просто она в последний момент заставит убивать меня уже открыто, и тогда я не знаю, что случится. Но пока я слаб. И мне нужны силы, нужны страдания других.

     Ладно. Я иду по улице. Ночью я чувствую себя лучше. Словно какая-то легкость внутри. Уверенность, которая из ниоткуда, но жажда крови становится сильнее. Она ощущается так, словно что-то в голове зудит. А временами – словно по башке молотком бьют. Проклятие, как меня это достало!

     С чего же начать? Смотрю по сторонам, а улицы пусты. Конечно, пусты. Ночь ведь.

     Хотя вот... Какая-то молодая девушка вышла из магазина. Она направилась в переулок. Она не заметила меня. Следую за ней. Я, прищурившись, смотрю на нее. Девушка идет не спеша. Черт, она слишком наивна и глупа. Идеальная добыча.

     Я иду за ней. Дьявол, а она красивая. Она манит меня. Я немного вижу ее плечи. Какая светлая кожа. Я все ближе к ней и начинаю понимать, что меня тянет к ней. Словно она была моей девушкой уже много дней или даже лет. Проклятье, о чем я думаю! Я же просто хочу ее убить. Я не должен хвалить ее, длинные ножки, упругую попку, чтоб тебя… Опять…

     Я должен ненавидеть ее! Нужен повод, чтобы убить ее, чтобы не сожалеть потом и не грызть себя. Черт, временами мне кажется, что во мне живет еще что-то порядочное.

     Похоже, она меня не заметила. Я иду совсем тихо, но все равно постепенно настигаю ее. Она остановилась. Проклятье! Она что, заметила меня? Нет, не может быть. Телефон. Она достала телефон из сумочки. Господи, извини, что произношу твое имя, ибо грешник я, но как можно такое понять?

     Она словно хочет, чтоб ее убили, ограбили и изнасиловали. Она все для этого делает. Словно хочет подсознательно этого. Возьмите меня! Трахните меня! Заставьте меня быть вашим животным!

     Черт, какая же она глупая. Теперь у меня нет сомнений в убийстве ее. Она заслужила урок…

     Я подхожу совсем близко. Я чувствую ее запах. Это последняя капля. Теперь я обворожен ею. Теперь нет больше преград, она сделала свой шаг. Что же, я сделаю следующий. Не вздумай сбежать, ты сама начала это.

     Она закончила разговаривать по телефону. Ее последний разговор. Скоро будет и вздох, и взгляд. Надо дать ей эти последние секунды. А я уже совсем близко к ней.

     И тут я растерялся.

     Вот, блин, а что мне делать?! Я хотел, следил, подошел, а что делать – так и не решил. Эта невыносимая боль заставляет меня идти напролом. Проклятье! И вот ее взгляд падает на меня.

     Для меня время словно останавливается. Тысяча вопросов «что делать?». Но опасность перед обнаружением делает все за меня. Я хватаю ее. Резко и грубо. Максимально бессердечно. Мне так хочется…

     Она пытается сопротивляться. Я прижал одну руку ко рту, другую – к груди. Я сжал ее настолько сильно, насколько мог. Я не знал, что она предпримет, но теперь не могу позволить ей убежать.

     Ах! Какой аромат. Какое тепло от ее тела. Мне нравится, мне это определенно нравится. Я еще сильнее прижал ее к себе. Черт, это приятно.

     «Тише, тише, милая…» – шептал я ей, давая понять, что она в моей власти. Да, а девушка действительно наивная. Самоуверенная. Мне нравится она такой. Нравится.

     Как приятно чувствовать, что в твоей власти целая жизнь. Душа... И ты прижимаешь ее горячее тело к себе. Сжимаешь его. Я могу сделать с ней что угодно. И эта мысль словно пьянит меня. Я понимаю, насколько можно быть властным, если у тебя в руках только одна жизнь. А если будут тысячи, миллионы… Нет! Хватит. Она одна. И у меня в руках. И мне сейчас этого достаточно.

     Что же мне делать дальше? Я хотел боли и страданий других. Похоже, я получаю их. Она нервничает, она жутко боится меня. Она хочет жить. Она проклинает себя за свою глупость. Она подсознательно понимает, что сама виновата в этом. Я чувствую это. Ее боль, ужас и страдания.

     Мне и правда стало легче. Гул в голове начал отступать. Но я вновь в растерянности. Что мне теперь делать? Я получил, что хотел. Зачем мне уже убивать ее? Но я не могу ее отпустить. Теперь я понимаю всю иронию этой ситуации. Мне придется забрать ее жизнь. Иначе… Даже думать не хочу, что будет…

     Чтоб тебя! Шаги впереди. Мужские голоса.

     Думать пришлось быстрее. Что мне делать? Что же делать, черт возьми?! А она радуется. Она хочет спасения. Хоть ее надежда и призрачная, и нет почти шансов, но она надеется. Надеется на жизнь. Я мог бы уйти, и меня не найдут. Никогда. А она будет до конца жизни любить себя такой, какой бы она не была.

     Проклятье, как-то благородно выходит. Мне аж смешно…

     Нет. Я не могу позволить себе такую роскошь. А ей – тем более. Шаги и голоса уже совсем близко. Что еще сказать?.. Ничего. Ничего. Я просто без слов и мыслей ломаю ей шею. Но для меня эта процедура показалась излишне долгой. Каждый хруст отдавался в мозгу ударом молота. Каждый миллиметр поворота ее головы казался бесконечным.

     Последний вздох. Ее больше нет. Я все еще чувствую ее тепло. Но ее души больше нет. Я забрал жизнь. Она повисла на моих руках. Теперь это был просто кусок мяса. Черт, как мерзко звучит.

     И все. Это все. Меня провели.

     Я в гневе! Кто угодно. Когда угодно. Законы соблюдались везде. Но целая жизнь. Душа... Неужели так просто? Я забрал жизнь. Я убил человека. Я убил…

     Я смеюсь до слез. Так просто. Я отпускаю ее тело. Она падает у моих ног. Я вглядываюсь в последний раз в ее безжизненные глаза. И тут что-то бьет мне в голову.

     Озарение?

     Ее лицо не шевелится. Но я словно вижу ее ухмылку. Она смеется надо мной.

     Я совершил ужасный поступок. Я вижу ее глаза, и в них мне мерещится ее жизнь. Ее грехи, ее правильные поступки. Ее взлеты и падения. Как я мог судить ее за лишь одну секунду ее жизни? Я как мог судить ее… и вынести приговор…

     Еще секунда – и я прыгаю на мусорный бак. Чувствуя прилив сил, я цепляюсь за карниз и взбираюсь на балкон на первом этаже.

     Мужчины уже совсем рядом. Скоро они увидят ее.

     Не прошло и секунды, как гул в голове снова возобновился. Моя собственная боль не давала мне покоя. Как комар, которого не никак не убьешь. Но… Что это? Еще что-то я чувствую, что-то новое. Это боль за эту девушку. Она бьется в моем сердце.

     Надо это заглушить. Теперь у меня вся жизнь чтобы придумывать причины ее убийства и внушать их себе. А не проще?.. А не проще убить еще?.. Черт… Я уже не ощущаю себя собой...

     Я думаю по-другому.

     Я исчез.

     Я убил себя… Вместе с этой девушкой…

     Что это?.. Слеза? Я что, плачу? Нет, я не плачу. Я не хочу плакать!

     Это слеза девушки…

     Бастион

     1

     Он ехал по старой, некогда заасфальтированной, а теперь потрескавшейся от времени дороге. Колеса велосипеда иногда попадали в небольшие ямки, и тогда раздавался звонкий стук. Уже давно эта дорога потеряла всякое значение. По обеим сторонам её расстилались бескрайние поля, ныне заброшенные и пустые. Вдалеке, среди поваленных деревьев, то и дело мелькали разрушенные деревенские избушки.

     Солнце пылало на безоблачном небе, дул легкий ветерок, было тепло и спокойно. Навстречу багровому зареву заката ехал светловолосый парень примерно двадцати четырех лет. Одет он был в простой серый спортивный костюм, который смог раздобыть в последнем оставшемся магазине. Парня звали Андреем. Свою фамилию он уже давно не помнил, да и имя не имело больше значения. Ведь некому было произнести его.

     С едва заметной улыбкой, словно в ожидании чего-то, Андрей, не щадя сил, крутил педали велосипеда. Лицо юноши было спокойно. Спешить было некуда, но хотелось как можно быстрее достичь цели.

     На горизонте показалась одинокая будка «КПП», оставшаяся еще с давних времен. Со стороны казалось, что маленькая конструкция вот-вот рухнет, но парень оборудовал ее, как смог и часто оставался в ней на ночлег. Особенно когда город – родной и одновременно совершенно чужой – нагонял на него ужасную тоску. Часто он думал, что останется тут навсегда, но строгие порядки новых жестоких властей обязывали всех жителей, и Андрея в особенности, являться на поверку.

     …Он оставил велосипед, взял рюкзак и, перейдя через дорогу, оказался на крутом склоне. Высокие заросли травы шелестели, словно сливались в гуле легкого ветра. Издалека доносилось редкое эхо, похожее на скрежет металла, но едва доходило сюда, смешивалось и тонуло в сотне прекрасных, ласкающий слух звуков природы.

     Андрей медленно вдыхал чудесный аромат цветов. Наслаждался им, как гурман заказанным деликатесом. В городе воздух было трудно выносить: он был пропитан маслом, хлоркой, металлической гарью. Только в этих полях Андрей по-настоящему начинал дышать.

     Собрав букет цветов, который помогли бы скрасить темный серый пейзаж, парень лег в траву и стал наслаждаться ярким закатом. Огненный диск уже наполовину скатился за горизонт, но еще озарял рыжую пустыню, испещренную воронками от взрывов.

     Андрей ни о чем не думал, ничего не планировал. Уже давно его лишили работы и приказали просто жить без лишних вопросов. Не осталось причин для беспокойства. Смирение – единственное, что наполняло его чистую душу.

     Вскоре солнечный круг полностью скрылся за горизонтом, и на землю стали спускаться сумерки. Андрей, не спеша, стараясь дотронуться ладонью до каждого цветка, ощутить каждую травинку под босыми ногами, обошел склон вдоль дороги, и перед ним открылся чудесный пейзаж. Совсем близко зеленел лес, точнее – небольшая роща.

     Андрею казалось, что с каждым разом она становилась больше, но это было только заветным и самым сокровенным желанием юноши. Андрей перешёл на бег и словно слился с зарослями кустарника. Под кронами пышных деревьев, в тени огромных зеленых ветвей, время, казалось, остановилось. Вскоре в этом царстве тишины послышались первые звуки: где-то нежно заливалась пением птица, вдалеке зазвучало бодрое кваканье лягушек. Андрей не спеша, с осторожностью пробирался по лесу. Стараясь даже не дышать, он слушал и наслаждался этой настоящей жизнью вокруг. Казалось, что тут собрались звери и птицы со всей округи, хотя так и было. На тысячу, даже на десять тысяч миль окрест, нигде уже не осталось ни клочка не отравленной земли. Прислонившись к могучему дубу, Андрей больше всего хотел стать частью этого последнего, нетронутого островка природы, и никогда его не покидать.

     Пышный мох под ногами и на деревьях в сумерках излучал тусклый свет. Пряди мха переливались всеми цветами радуги, порой казалось, что это было похоже на сон. Впервые Андрей заметил этот свет несколько месяцев назад. Произошло это после очередного «ограничения территории». Новым властям казалось, что разрастающаяся роща может испортить структуру их прекрасного безжизненного города.

     Андрей пересек небольшой овраг и оказался у кристально-чистого, совсем маленького озера. Подойдя к песчаному берегу, он уже в сотый раз, но всегда как впервые, любовался темным дном, прекрасно различая всех его обитателей. Наступил глубокий вечер, и вода переливалась сотнями красок в свете маленьких летающих земных звездочек-светлячков.

     Только здесь юноша чувствовал себя человеком по-настоящему. Ему казалось, он живет не один, а вместе с оставшимся кусочком настоящего мира. Каждый раз, приходя сюда, Андрей вспоминал о давно прошедших временах. Сердце переполняла грусть, но рассказать о ней было уже некому. И так все эти долгие восемь лет. Вздохнув, Андрей хотел набрать воды, чтобы умыться, но вдруг произошло неожиданное...

     2

     Успокаивающую симфонию леса разорвал жуткий рев. Андрей в испуге оглянулся: за ветвями деревьев и кустарников вспыхнул свет множества фар. Парень надеялся, что его самые худшие опасения не сбудутся, но тотчас же на другой стороне озера, показался большой серый бульдозер. Рядом с Андреем из леса выехали еще несколько машин. Они опрокидывали деревья в воду, сносили всё на своём пути…

     Андрей кричал, размахивал руками, но никто его не замечал. Бульдозеры безжалостно продолжали уничтожать все вокруг. Парень бросился бежать, перед ним показались несколько человекоподобных существ, облаченных в напоминающие скафандры металлические костюмы. Андрей едва успел заметить направленные на него огнеметы и прыгнуть на дно оврага, заслонив голову руками. Яркие языки пламени в мгновение ока пожирали все, до чего могли дотянуться. Рев бульдозеров, треск пожара и рев испуганно мечущихся животных не прекращались, и в какой-то ужасный момент сложились в новую жуткую симфонию ярости и смерти.

     Вскоре все стихло. В воздухе висел запах жуткой гари и машинного масла. Андрей долго не хотел вылезать из оврага. Тяжело было вынести это, даже просто признать, что все это действительно произошло. Преодолевая страх, парень выбрался из временного укрытия – и замер при виде новой картины. Лес исчез, его буквально сровняли с землей, вокруг торчали лишь обгорелые дымящиеся пеньки. Андрей схватился за голову. Казалось, вместе с этим последним кусочком природы предали огню и его самого. Осталась только бескрайняя пустыня отчаянья.

     – Субъект номер один, почему вы здесь находитесь?! – одно из облаченных в скафандры существ приблизилось к Андрею.

     Назвать это создание человеком не было сил, ведь оно и не было человеком. Парень повернулся и увидел перед собой железное, лишенное всякого выражения лицо робота, который повторил:

     – Задаю вопрос еще раз! Какова цель вашего присутствия здесь?!

     – Что вы наделали, как посмели!? Зачем?! – Крикнул Андрей в лицо бездушной железяке.

     Он не мог выговориться. Злость и обида одновременно жгли его, едва не лишая рассудка. Попытавшись успокоиться, парень стал говорить медленнее и четче. Иначе мозг машины просто не понимал его слов.

     – Договор, договор номер шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть! Понимаете?! – Андрей показал на себя и толкнул робота в механическое плечо. – Почему его условия не выполняются!? – он кивнул в сторону выжженной поляны.

     – Ваш договор был отменен! – робот развернулся и направился к дороге, за ним последовали остальные. Замыкали эту странную процессию бульдозеры.

     Андрей побежал следом, спотыкаясь о пни и черные обугленные туши животных. Обогнав роботов, он увидел на другой стороне склона часть рощи, куда они еще не добрались. Радость мгновенно наполнила его пустое за миг до того сердце, и юноша решил действовать отчаянно.

     – Стоп! – встал он на пути бульдозеров. – Я заявляю, что приказ об отмене договора выполнен некорректно! Ваши действия не санкционированы!

     Робот, возглавляющий шествие «уничтожителей», остановился.

     – Информация принята! Поручаем вам сделать запрос по выполнению нашего приказа. Переходим в режим ожидания до двенадцати часов следующего дня. Обратитесь к модели номер девять тысяч девятьсот девяносто девять.

     Все роботы и бульдозеры остановились, а парень направился к будке КПП. Оказалось, что она разрушена, а велосипед погребен под обломками. Потратив немало сил, Андрей вытащил его – и разозлился еще сильнее. Велосипед оказался сломан. Недолго думая, юноша побежал в город. По дороге проехали несколько грузовиков с железными пластинами. Это могло означать только одно: вскоре этот последний кусочек «живой земли» превратится в саркофаг воспоминаний. Нужно спешить!

     Андрей стал догадываться, что происходит. Отмена договора – это всего лишь системная ошибка. Единственный, кто мог помочь Андрею, – модель номер девять тысяч девятьсот девяносто девять, или (на языке людей) «мэр» роботов. Впрочем, пользовался этим языком только Андрей. Роботы в роще были отрядом «уничтожителей», который сдерживал разрастание леса.

     Неизвестно, сколько времени прошло, когда вдалеке показались стены города, освещенные яркими прожекторами. Снова в нос ударил этот невыносимый запах машинного масла и хлорки. Андрей наконец дошел до ворот, но, как ни странно, за столько часов бега он совсем не устал. Это удивило его, хотя и не настолько, чтобы всерьёз об этом задуматься.

     Трудно представить более унылое место, чем этот город. В какой-то момент эта унылость начинала пугать. Стены, земля, здания – все было покрыто железными квадратными пластинами, отполированными до зеркального блеска. Свет прожекторов, отражаясь на них, становился слишком ярким для человеческих глаз. Приходилось надевать темные очки. Тот же свет от прожекторов, направленных на железные плиты, был жарче, чем солнце на пляже, и выдержать его больше десяти минут не удавалось. Горячий пар бил из всех щелей, и Андрею захотелось сбросить одежду. Находиться на улицах города было невыносимо. В поисках покоя взгляд скользил вверх, но в пелене черного густого дыма, валившего из труб, терялось даже небо. Андрею казалось, что он сам и весь этот пропащий мир оказались в брюхе огромного механического чудовища. Все сводило с ума, не давало думать, наводило тоску и злило одновременно.

     Тяжело дыша, Андрей пробрался к зданию, где работал «мэр» роботов. Как и все здешние «творения» архитектуры, оно было похоже на металлическую коробку без окон и отличалось от прочих домов лишь размерами.

     Стоящий у входа робот, квадратный, как и само здание, сразу обратился к человеку:

     – Приветствую, субъект номер один. Цель вашего визита?

     – Мне срочно нужен мэр! Это насчет договора номер шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть. Вы обещали сохранить последний лес и поляну! Сказали, заберете их, когда я умру, но я еще жив! Или это очередная ошибка, сбой в вашей недоработанной системе?!

     – Ваша просьба принята! Ожидайте ответа!

     – Как ожидайте!? Ваш мэр всегда принимал меня без очереди!

     – Ничем не могу помочь! Ваша заявка будет рассмотрена сегодня в восемь часов утра.

     Андрей снова попытался убедить механический мозг, но тщетно. Парень не понимал, что происходит. Неужели машины сейчас решили все забрать, а следом и его «отправить в утиль»? Хотя в таком случае они бы избавились от него еще тогда, в роще.

     Размышляя о случившемся, он направиться домой. Квартира располагалась в самом центре города. Поднявшись на лифте, Андрей оказался дома. Трудно, конечно была назвать это домом: маленькое помещение, голые стены с единственным окошечком. Конечно, даже этой квартиркой, последней в городе и, возможно, в мире, он мог гордиться, поскольку всем роботам без исключения выделяли капсулы метр на метр.

     У стены стояла железная складная кровать, а напротив – автомат с пищей. Если, конечно, «едой» можно считать похожую на манную кашу жижу, такую же невыносимую, как и все вокруг. Изредка Андрею удавалось полакомиться грибами и ягодами в роще. При виде их он радовался, как ребенок, наслаждался вкусом, медленно смакуя каждый кусочек.

     Глубоко вздохнув, Андрей разделся, лег и почти сразу заснул. Он редко видел сны, а если доводилось, то сначала вспоминал родной город и любимую семью, а потом видения вспыхивали огнем страшной, бесконечной войны, точнее, безжалостного истребления. И когда уже ничего не оставалось, он стоял на краю крутого обрыва и смотрел вниз, туда, где покрытая вместо песка металлическими пластинами пустыня тянулась до самого горизонта. Но в эту ночь его взору предстала удивительная картина: сквозь щели между плитами на свет солнца медленно тянулись ростки цветов…

     3

     Проснулся Андрей неожиданно, почувствовав странную колющую боль в руках и плече. Включив свет, он осмотрел руку – и содрогнулся от ужаса. В нескольких местах кожа слезла, словно от сильного ожога, обнажив темно-синюю поверхность.

     Не веря в происходящее, надеясь, что это лишь сон, юноша подбежал к умывальнику. Внимательно осмотрев руку перед зеркалом, он обнаружил подобные раны на плече, груди и даже лице. Андрей осторожно потрогал одну из таких ран – и его изумление и страх достигли предела. Та синяя поверхность на самом деле была металлом! Боли не чувствовалось, и он попытался извлечь куски железа, непонятно как попавшие в его тело, но только сильнее содрал кожу.

     В отчаянье он закричал и ударил зеркало. Кожа с кисти разлетелась в стороны, полностью оголив пальцы. У Андрея от ужаса перехватило дыхание. Теперь он видел перед собой не плоть, а механическую конечность. Невозможно передать чувства, охватившие его. В отчаянии он стал бить себя по щекам, но кошмар наяву не заканчивался. Он решил, что сошел с ума, что этот пустой мир доконал его окончательно. Поток предположений захватил Андрея, но звонок в дверь прервал эти размышления.

     Ещё дрожа от пережитого ужаса, он открыл гостю. Утреннее солнце на мгновение ослепило Андрея. На пороге стоял робот с электронным планшетом в руках.

     – Модель номер шестьсот двадцать один, вы готовы к переезду?!

     – Какой переезд!? – крикнул парень и ужаснулся: его собственный голос стал таким же низким и шипящим, как у всех роботов.

     – Вы обязаны переселиться. Вам уже выделена капсула.

     – О чем ты болтаешь, тупая машина!? Я же человек, не видно!? – Показал парень на себя.

     – Не понимаю Ваших возражений! Вам выделено жилье, позже вам представят график работы.

     – А как же договор номер шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть? Я вчера был у вашего мэра! Что он сказал?!

     – Договора больше нет. Вашего запроса тоже. Программа по присмотру за «Субъектом номер один» в целях исследований закончена.

     – Тогда я пойду и пошлю повторный запрос мэру!

     – Ваша модель не имеет прав для совершения данной операции. Попрошу вас отойти! Ваш дом подлежит сносу.

     – Нет! – Андрей попытался вернуться в квартиру за вещами, но робот схватил его за плечи и вытолкнул на дорогу. Не прошло и секунды, как дом оказался уничтожен взрывом.

     – Да что происходит!? Что вы со мной сотворили?! – Андрей с криком набросился на робота, нанося ему удары.

     К своему удивлению, он смог без усилия пробить голову машины. Его руки полностью лишились кожи, преобразившись в тонкие, похожие на металлический остов, конечности робота.

     Крики Андрея и лязг металла привлекли внимание показавшихся из переулка роботов – охранников с квадратными щитами в руках.

     – Модель номер шестьсот двадцать один, вы не исправны! Проследуйте за нами для устранения системной ошибки! – раздался грозный окрик.

     Андрей не знал, что делать. Бросив тело уничтоженного им робота, он пустился бежать. Охранники даже не последовали за ним. Вскоре парень достиг выжженной пустыни за городом.

     Не чувствуя усталости, не переводя дыхания, через несколько часов он добрался до места, где прежде стояла знакомая будка КПП. Теперь земля здесь была покрыта железными пластинами, как в городе. Вокруг сновало множество рабочих-роботов, поднимавших на кране блоки. Строительство нового города было в самом разгаре.

     Андрей поднялся выше по склону: от леса и полянки не осталось и следа. Ему открылась та безжизненная страшная пустыня, что не раз заставляла его просыпаться в холодном поту, тревожила его сны. На какое-то мгновение Андрею показалось, что он утратил способность мыслить и чувствовать. Не осталось даже слов, чтобы описать это состояние.

     Вдруг он увидел небольшую яму, кусочек земли, не закрытый железной пластиной. Андрей подошел ближе и заметил маленький цветок, ромашку. При взгляде на нее парень почувствовал, как разгорается искорка надежды, что осталась в душе.

     Не понимая, сон это или явь, Андрей прыгнул в яму. Ромашка словно потянулась к его рукам, и он осторожно потрогал ее. Ладонь и вся рука мгновенно покрылись кожей, словно по волшебству, но Андрей уже не удивлялся этому. Внезапно к яме подошли несколько роботов.

     – Модель номер шестьсот двадцать один, вы находитесь на месте расположения строительного элемента. Просим вас покинуть его!

     Андрей ничего не ответил: на полированной поверхности плиты парень видел свое отражение, но не узнавал себя. Теперь у него было лицо робота. Он чувствовал, как воспоминания исчезают одно за другим. Слезы потекли из механических глаз. Он обнял ромашку и потянулся к ней, словно заслоняя от ветра.

     Робот повторил приказ, но Андрей не двинулся с места. Взмахнув механической рукой, старший робот скомандовал: «Продолжать работы!» Кран быстро подъехал с последней плитой, которая должна была завершить этот безжизненный пейзаж. Через несколько секунд все была кончено.

     И вдруг что-то произошло, но никто из роботов не почувствовал этого. Не прошло и дня, как бескрайнее небо покрылось черными тучами. Свежий дождь омыл эти места чистой водой, исполняя волю неведомых сил, давно уже наблюдавших за миром. Как только последняя капля коснулась холодного металла, в щелях между плитами показались едва заметные зеленые ростки.

     Часы продолжали гордо отсчитывать время. Прошли месяцы, и на месте бывшего леса появился зеленый ковер нежных и хрупких ромашек. Роботы не раз пытались уничтожить их, но цветы уже вместе с другими растениями продолжали справедливо превращать металл в коричневый крошащийся песок. И с каждым годом живой зелени становилось все больше и больше...

     Александр Шипицин

     Асфальтовая болезнь

     До Нового года, а значит, и до полкового банкета оставалось не более восьми дней, когда комэск сколотил экипаж и отправил нас на завод во Владивосток забрать отремонтированную ракету. Мне было всего двадцать один год, и я в этом сборном экипаже играл роль второго штурмана. А командиром у нас был Геннадий Петрович. Правым летчиком к нам определили Саню Носа. Его только сняли с должности командира экипажа за излишне лихие развороты самолета при рулении на земле.

      Он совсем недавно, и месяца не прошло, так резко крутанул Ту-16, что тот завалился на левый борт, отломал левое полукрыло, а правое задрал высоко в небо. Кто рядом стоял, говорят, в жизни не видели столько керосина на бетоне и как слаженно и быстро экипаж покидает самолет. Нет, на счастье, не загорелось. Крыло восстановили, самолет не списали, но и летать на нем что-то охотников не находилось. А вот Саню с должности сняли.

     Мы с ним еще до вылета сдружились. Это мой крест. Стоит кому в опалу к начальнику попасть, так он тут же моим другом становится. И, естественно, часть опалы и на меня распространяется. Со стороны это выглядит так, как будто я с опальным дружу, а командиром эскадрильи пренебрегаю. Хотя, подойди я, второй штурман, с предложением дружбы к комэску, он бы меня обсмеял, да еще на субботу-воскресенье в самый поганый наряд законопатил.

     Так вот, вылетели мы на своем самолете на аэродром Кневичи. Это я не забыл, куда мы направлялись. Это и есть Владивосток. С одной стороны полосы гражданские самолеты стоят – аэропорт Владивосток, а с другой военные – Кневичи, значит. Аэродром совместного базирования называется. И уж в самом незаметном углу притаился ремонтный заводик, который мелкий ремонт большим самолетам оказывал и крупный крылатым ракетам, что тогда стояли на вооружении морской авиации.

     Прилетели мы утречком в пятницу. А что там лететь. От СовГавани нашей до Владика и двух часов лету не будет. Прибежали на завод: «Давай, давай!» А какой там «давай»? Ракета раньше понедельника готова не будет. Спрашиваем: а зачем тогда вы нас сегодня вызвали? Ну, мы думали, пока вы соберетесь да пока прилетите, как раз понедельник-то и настанет.

     Раз такое дело, селите нас в гостиницу. А это с превеликим нашим удовольствием. Доработчики все перед праздником по домам разлетелись. Мест в гостинице – хоть полк сели.

     Послали мы техника по ракетам вместе с радистом Гошей в магазин и очень весело вечер провели. Только я подумал, если так веселиться, то до понедельника у нас денег не хватит, а уж что здоровья, ракету забирать, точно не останется. Вот мы с Саней в субботу поутру во Владивосток и рванули.

     Очень интересный город, должен вам сказать. Он, наверное, так устроен, чтобы моряки, которые в этот порт прибывают, не слишком о семьях своих далеких печалились. Тут и Саня вспомнил, что в местном институте две девушки из нашего гарнизона учатся. И даже адрес общежития вспомнил. Купили мы коробку конфет, большую бутылку «Будафока» – венгерский то ли коньяк, то ли бренди, емкость один литр. Я в те времена на такие объемы с опаской смотрел, но Саня заверил, что наши девицы пьют, как лошади, и нам помогут. Одной двадцать три года, другой двадцать пять. По моим понятиям, древние старушки. Саня меня успокоил. Ту, что моложе, он на меня рассчитывает. Правда она страшненькая, но раз для меня возраст имеет такое значение, то пусть мне молодая будет.

     Нас ожидал сюрприз. Скорее, меня. К девушкам совсем недавно подселили третью жиличку. Она не студентка, а из Хороля, что в ханкайском районе Приморского края, приехала. До весны поработает где-нибудь, а по весне в ПТУ поступать будет. Катя, семнадцать лет.

     Сразу должен сказать, что такой красавицы я еще в жизни не видел. Зубки белые, глазки карие, чайного цвета, густые прямые каштановые волосы, ростом с меня, а я метр восемьдесят два. Фигура – класс! Всем природа наградила, даже с избытком. Девушка слегка крупновата была, весила, наверное, чуть больше меня. Но и я тогда еще не шибко тяжелый был. Красотка свела бы с ума и католического аббата, помешанного на идее целибата. Я прямо ахнул. И чего ее в ПТУ мучить? Ее надо сразу замуж отдавать и печатать с ней деток, насколько сил и зарплаты хватит.

     Девушки приняли нас радостно. Правда, с порога заявили, что есть у них нечего. Но летчики в те времена тем от студентов и отличались, что в женской компании отнюдь не пропитание искали. Мы свою коробку с конфетами на стол поставили и бутылку с «Будафоком» туда же. Девчонки пискнули от удовольствия и за рюмочками полезли. Но Катя сказала, что коньяк она в жизни не пила и очень боится опьянеть. Все кинулись ее успокаивать. А я больше всех. Я ей сказал, что это не тот коньяк, от которого пьянеют, а даже наоборот. Похоже, что она мне поверила. Причем как-то очень быстро.

     Когда пили первую стопку, Катерина долго не решалась, ахала, охала, да как это можно, чтобы она, приличная девушка, вдали от маменьки и такую гадость пила. Я ее долго уговаривал, говорил, что ей будет только тепло и приятно, а когда мне это надоело, она вдруг махнула эту рюмку не хуже корабельного боцмана с тридцатилетним стажем. И даже не поморщилась. Но вовремя спохватилась и стала причитать, что у нее голова кружится, что она сейчас в обморок упадет, что ей уже худо. Девушки закусили конфетками, а Катя что-то про них забыла. И когда я ей конфету подсунул, она ее взяла, но положила на блюдце.

     Старшая, Елена, заговорила о нашем гарнизоне. Они с Саней вспоминали общих друзей и, как она с ними на охоту ходила. Мне тоже захотелось похвастать своими подвигами. Как-то я попал из мелкашки, уж не помню с какого раза, в спичечный коробок на расстоянии тридцати шагов. Эти тридцать шагов в моей голове превратились в пятьдесят метров. И, желая произвести большее впечатление, я сказал, что могу попасть в спичечный коробок с расстояния в сто пятьдесят метров. Очевидно, венгерский коньяк быстро дошел до моих сдерживающих центров и полностью раскрепостил их.

     Оля, та, что моложе, всплеснула руками от такого молодечества, хотя было видно: скажи я ей, что попаду с расстояния ста пятидесяти километров комару в левый глаз телеграфным столбом, ее бы и это обрадовало точно так же. Другое дело Лена. Она занималась биатлоном и четко представляла себе цену каждого метра. Она и выразила по этому поводу сомнения:

     – Врешь, ни за что не попадешь.

     Тут уж мне вожжа совсем под хвост попала, и я решил даже еще усилить впечатление:

     – А вот попаду! И не просто в коробок, а в ребро коробка.

     – Спорим на ящик коньяка, что не попадешь.

     Я, не сомневаясь, что вижу этих девушек в первый и последний раз в жизни, уверенно сказал:

     – Спорим!

     Тут Лена, хитро улыбаясь, принесла листок бумаги и записала условия нашего пари, дескать, я такой и такой обязуюсь попасть в ребро спичечного коробка на расстоянии ста пятидесяти метров из любой пристрелянной мелкашки. Спорим на ящик коньяка. И я, ничтоже сумнящеся, эту бумагу подписал.

     Затем мы выпили по второй рюмке. Катя ахала и охала пуще прежнего. А когда налили третью рюмку, она уже забыла, что надо ахать, и только бдительно следила, чтоб наливали поровну и ее, бедненькую, не обделили. Когда коньяк был поровну и весь выпит, Катюша предложила мне выйти на воздух прогуляться. Я обрадованный перспективой остаться с ней один на один тут же согласился и натянул свою морскую шинель. Мы тогда только что в парадных мундирах не летали.

     Мы вышли на улицу, и тут на мою подружку напал приступ романтизма. Она кружилась и пела. Рассказывала стихи, но совершенно не давалась в руки. А уж как мне хотелось запустить свою ладошку ей под пальто я и передать не могу. И сейчас, когда я вспоминаю ее гитарообразную фигуру, так и дал бы себе по башке за то, что у меня это не получилось. Но ничего, думал я себе, этот романтизм ей так даром не пройдет и коньяк все же сделает свое дело. А пока она кружилась и вертелась и ни в какую не давала себя обнять.

     Кто бывал во Владивостоке, должен помнить, какие там улицы: вверх-вниз, вверх-вниз. Горбы у перекормленного верблюда и то более пологие. Я спрашивал местных жителей, как они ходят по этим горам? На что они отвечали: вверх идти тяжело, зато вниз легко. Поживешь здесь полгода, перестаешь понимать, как люди по ровному месту ходить могут. Вот эти кучугуры и довели мою романтичную девушку до крайней степени романтизма.

     – А давай, – предложила она, когда мы забрались на самый верх особо крутой улицы, – сбежим, взявшись за руки, вниз. Это будет, как полет двух журавлей.

     И этот глупый лейтенант тоном Романа из известного фильма «Роман и Франческа» ответил:

     – Давай!

     Вы никогда не бегали пьяненьким под гору в развевающейся шинели? И не пробуйте. Вначале вы еще как-то контролируете ситуацию, но, приближаясь к подножию, ваши ноги начинают мелькать с такой частотой, что станковый пулемет позавидует. И тут стоит чуть оступиться – и все. Это досадное происшествие и произошло со мной. Попал под ногу камешек или нога сама в ямку, какую попала, но я, взмыв на высоту не менее двух метров, вошел в крутое пике и приземлился на самую выдающуюся часть лица. Тормозной путь, прочерченный на асфальте моим обликом, был не хуже, чем у «Жигулей», управляемых лихим водителем. Я и выматериться толком не успел, как на мою, распростертую на асфальте сущность, десятитонной бомбой упала моя недотрога.

     Я мог полностью ощутить всю прелесть ее ранее недоступного тела. Но мне это почему-то и в голову не пришло. Выплюнув песок и мелкие камешки, набившиеся при торможении мне в рот, я довольно грубо прикрикнул на, придавившую меня к земле, Катюшу:

     – Слезай!

     Но она принялась стонать и плакать, что ушибла колено и порвала чулки. А теперь у нее нет таких чулок, и в чем она завтра пойдет искать работу, неизвестно. На мою шинель было страшно смотреть. А уж, какое у меня было лицо, и говорить нечего! Если бы жестокие апачи накинув мне на шею лассо, волочили бы меня по прериям не один десяток миль, то и тогда я бы выглядел приличнее.

     Делать нечего. Я выполз из-под Катерины, подал ей руку и, как облезлый кот Базилио и хромая лиса Алиса, мы заковыляли назад в общежитие.

     Саша не поднял даже голову, чтобы посмотреть, кто пришел. Он держал над ведром за головы двух студенток, которые, не желая за столом уступать Катерине, теперь издавали звуки известного тембра и характера. Он весело смеялся и приговаривал:

     – Вот, будете знать, как с летчиками пить.

     Когда он глянул на меня, то от смеха чуть не упустил девчонок в ведро.

     Хорошо, что было темно, когда мы возвращались в заводскую гостиницу.

     Геннадий Петрович только глянул на мое лицо и прошептал:

     – Мамочки мои! Что комэск скажет.

     Мы благополучно прилетели домой, сдали ракету. На другой день на построении комэск так на меня посмотрел, что задрожал стоявший рядом мой друг.

     – Как же ты пойдешь на банкет с такой рожей? – спросил Виктор. – Осталось всего пять дней. Оно же не заживет.

     – А вот спорим, заживет?

     И действительно, пораженная асфальтовой болезнью область каждый день уменьшалась. И за полчаса до банкета я оторвал последний участок корки и сияющий, как портрет Дориана Грея, вошел в банкетный зал.

     А Лена действительно приехала на каникулы в гарнизон. Неделю я скрывался от нее, так как слышал от друзей, что она меня ищет с какой–то бумажкой в руках. Я поставил на камень спичечный коробок и отошел на сто пятьдесят шагов. Шагов, а не метров! Коробок исчез из поля зрения. Вот проделайте такой эксперимент, и если вы увидите на этом расстоянии коробок, то вы беркут, а не человек. Нормальный человек не может на таком расстоянии увидеть спичечный коробок даже анфас. Я уже не говорю со стороны ребра.

     Я все же встретился с ней и, чувствуя, что мои капиталы уменьшатся на триста-четыреста рублей, предложил пойти поискать мелкашку.

     – А разве у тебя нет своей?

     – Откуда? Я тогда стрелял из винтовки физорга. Но он перевелся, и где взять другую, ума не приложу.

     Лена еще неделю побегала в поисках оружия, но так как она ничего не нашла, а я известные мне хранилища оружия не выдавал, считать теоретически наш спор проигранным я отказался. Согласились на ничью, выпили бутылку шампанского, нацеловались и объявили, что победили дружба и любовь.

     Кошка загуляла

     Жила в нашем гарнизоне морской авиации семья одна – Людмила и Толя. Анатолий – рослый, симпатичный капитан. На него все официантки в летной столовой заглядывались. И Людмила – чуть ниже среднего роста, фигурка ладненькая, ножки стройные, бутылочками. Глазки всегда долу, ни на кого не глянет. Не красавица, но мужики ее издалека замечали.

     Двухкомнатную квартиру им быстро дали. Может, просто повезло, а может, причина, какая была. С квартирами туго было и с одним ребенком только однокомнатные давали. Катюша-пятиклассница Анатолию неродная дочка была. В те времена, если офицер брал жену с ребенком, квартиру им вне очереди давали. Правда, очередь у нас в полку понятие относительное. Я сам секретарем квартирной комиссии полка состоял. Комиссия – это так, для видимости. Как командир решит, так оно и будет. Иногда я ему подсказывать пытался, кому квартиру раньше других дать. Он, бывало, на меня глянет тигром, чтобы помалкивал, пока не спросят, но иногда прислушивался.

     Было в этой семье нечто такое, что выделяло их из общего списка и заставило командира особое внимание к ним проявить.

     Мне, по квартирным делам, как-то надо было узнать, сколько детей у одного техника? Гляжу, Галка Мелешенко идет. Галка все про всех знает, и в справочное бюро не ходи. Она и уточнила. А тут Людмила мимо шла. Глаза, как обычно, в землю, и как меня заметила? Поздоровалась. Еще бы, я ж ей документы на квартиру оформлял. Как ей меня не заметить?

     Когда Люда скрылась, Галка фыркнула:

     − Тоже мне, святоша!

     − А что, за ней вроде не замечалось ничего?

     − Это тут она такая смирная да тихая. Ты бы её лет семь-восемь назад в порту видел.

     − А что в порту?

     − Так первая лебедища там была.

     − Ну, да!

     − Вот тебе и «ну, да!». Толян ее там подобрал. В оргии одной участвовал. Он тогда часто в порт ездил, когда холостяком был. В «Прибое» моряки с БМРТ (большой морозильный рыболовный траулер – Прим. автора) гуляли. Они, как под выгрузку становятся, дней десять во всех ресторанах дым коромыслом стоит. Тёлок нагонят, и день, и ночь гулеванят. И эта, − Галка кивнула вслед ушедшей Людмиле, − там же. Первая шалава была. Когда Толян с товарищем поужинать, а может, тоже девок снять, в ресторан пришел, он морякам понравился. Они его к себе пригласили. Слово за слово и прогудели они с другом в моряцкой компании три дня. Даже на службу не пошли. На их счастье командир в отпуске был, сошло им тогда с рук. Вот с Люськой-то и познакомился. Когда БМРТ в очередной рейс ушел, съездил Толян в портовый город наш. Людмилу встретил и не узнал, такая она скромная и тихая ему показалась. Короче, поженились они. У нее дочка была, лет пяти, не больше. Уж от кого, поди, она и сама не знает. Так он ее с дочкой и взял. Все бы у них хорошо, но раз в полгода подруга ей звонит: БМРТ в порт пришел. И все! Хоть на цепь ее сажай. Вырвется – и в порт. И неделю ее не видно. Толя, бывало, за ней ездил. Один раз крепко его побили. Но пока это судно в порту, Людмилу домой не заманишь. Да и не найти ее. Они сейчас в ресторанах не гуляют, а у какой-нибудь новой подруги на хате шалман устраивают. Как БМРТ отчалит, возвращается наша красотка домой. Под глазами круги, иной раз и фингал, тощая, как из концлагеря, идет и ее ветром шатает. В квартиру войдет, Толя ее встретит, титан затопит, выкупает, покормит. Сядут они на диван рядком. Она ему голову на плечо положит. Он ее гладит и жалеет: «Да ты ж моя бедная!» А она задремывает и говорит: «Потом, все потом, сейчас спать, спать, спать… Сутки отоспится, и нет жены примернее и порядочнее ее. Я, грешным делом думала, что у нее любовник на этом корабле ходит. Интересовалась, − ответила Галина на мой вопросительный взгляд, − нет у нее там никого. Там команда уже пятый раз меняется. Боцман один, старый, правда, давно на этом судне ходит, а так, ни капитан, ни старпом долго не задерживаются. А спроси ее, как судно называется – и не ответит. Подруга у нее тоже на этом кораблике помешана. А может, у них, как у кошек, время подошло и, хоть ты убейся, гульба начинается, да такая, что дней десять дым коромыслом, и не поймешь − кто там с кем, и кто кого, и кого куда. Все в общей куче валяются. Вот командир ваш Анатолия и жалеет. Да и то сказать, другой или ее бы придушил или сам в петлю залез. А Толя восьмой год с ней живет, и раз в полгода его жизнь в кошмар превращается. Терплячий.

     На том мы с Галкой и расстались.

     В новостях, по телевизору, как-то показали, что БМТР во время шторма на мель у берегов северного Сахалина наскочил. Людей с судна почти всех сняли. Двое, правда, без вести пропали, и один погиб. А траулеру, похоже, конец пришел. Кто говорит, намертво на мель уселся, а кто говорит, что срок ему вышел. Короче, списали судно.

     Людмила кинулась подруге своей звонить. Та подтвердила – траулеру конец. В пять минут собралась Людмила, кинулась на автобус и в порт укатила. Даже дочке не сказала, куда и зачем. Толя, как домой пришел, все сразу понял. Побежал к другу, у того «Москвич» имелся. С другом они к командиру. Тот, как всегда, уже в курсе, и разрешил им ехать, Людмилу искать. Уехали они и три дня не появлялись. Но Людмилу отыскали и привезли. Пьяную, конечно, и всю растерзанную.

     Толя ее на диван посадил, а сам титан растопил. Ванну приготовил. Людмила, как зомби, послушно в воду улеглась. Только взгляд ее рассеянный по полочкам в ванной скользил. Стал он ее намыливать, да мочалкой тереть, а она говорит:

     – Я сама. Дай дверь закрою, а то еще Катенька зайдет и меня такую увидит.

     Закрыла она дверь в ванную на щеколду и опять в воду легла. Толя пошел на кухню ужин готовить, жену подкормить. Минут через пять прислушался: в ванной тишина. Не понравилась ему эта тишина. Стал он на табуретку и в окно ванной комнаты заглянул. А там только краешек воды видно. И вода эта красная.

     Кинулся он дверь открывать, а она изнутри заперта. Хорошо топорик в коридоре оказался. Выломал он дверь и в ванную комнату влетел.

     Как белая роза в чаше с красным вином голова Людмилы из воды выглядывала, а в лице ни кровиночки. Толя её руки над водой поднял. На левом запястье глубокий разрез появился, и кровь тонкой струйкой сочилась. На стене грелка-клизма висела. Толя из шланга жгут Людмиле на руку наложил. Взвалил безвольное тело жены на плечо, занес в комнату. Там ее в одеяло завернул и, как был в одних носках, с Людмилой на руках, на улицу выскочил.

     От их дома до лазарета около километра. Добежал он одним махом. Дежурному врачу крикнул, что у Людмилы большая потеря крови. В лазарете имелся аварийный запас плазмы, физраствора, чего-то там еще для таких случаев. Короче, до утра хватило. А утром офицеры и матросы пришли и кровью своей с Людмилой поделились. Вытащили с того света.

     Через неделю Людмила поправилась. Но теперь взгляд опущенный долу её не спасал. Все тетки гарнизонные в ее сторону пальцем тыкали и за спиной злобно шипели. На Толю смотреть было страшно – почернел парень весь.

     Командир ему и говорит:

     – Карьера твоя, Анатолий, здесь закончилась. Я против тебя ничего не имею. Специалист ты хороший да и человек неплохой. Но политотдел житья тебе не даст. Пиши, парень рапорт на перевод. И советую тебе перейти из морской авиации к дальникам. И чем дальше от моря ты будешь жить, тем спокойнее тебе будет. Давай я тебя в Семипалатинск сосватаю? Друг у меня там – замкомдива. Он тебе поможет. Да и наших, гарнизонных, там не встретишь. Пиши рапорт.

     Лет через семь, участвуя в межфлотском маневре, оказался я в Семипалатинске. В учениях наступила пауза, и мне удалось побродить по городку и его магазинам. В гастрономе мне бросилась в глаза стройная фигурка и ножки бутылочками. Это была Людмила.

     Она меня тоже узнала, обрадовалась. Мы разговорились. Все у них было нормально. Толя стал подполковником и, похоже, собирается на пенсию. Катюша окончила школу и поступила в пединститут. Нет, уезжать отсюда они не собираются. Ну и что – степь и климат не из лучших?! Ей он подходит. Тут воздух для здоровья полезен. Смотрела она на меня прямо и смело. Глаза светились теплом и спокойствием. Она рассказывала про семейную жизнь, вспоминала смешные моменты. Весело смеялась. Только один раз ее взгляд, брошенный за мое плечо, застыл, будто увидела что-то страшное. Я посмотрел в ту сторону, но ничего кроме безбрежной степи не заметил. Только ветер, играя высокой травой, катил небольшие волны, отдаленно похожие на морскую рябь. Да и то сказать, это какое надо иметь изощренное воображение, чтобы в траве море увидеть?

     Спасибо командиру, что научил меня людей видеть. Это они снаружи капитаны да майоры, а что внутри у них, понять, не каждому дано. Только таким, как наш командир, потому что был он не только полковником, но и человеком.

     

     Зима на Алтае

     

     Зимнее солнце

     Зима на Алтае

     

     Горное озеро

     Зима на Алтае

     

     Декабрь

     Зима на Алтае

     

     Пробуждение. Катунь проснулась