Мне - год или полтора. Может быть. Должно быть так.
Мама налила мне молоко в стакан и ушла в дом.
В пижаме - наверное мама готовила меня ко сну - помню это приятное ощущение свежести и чистоты, сидел на стуле - нет, стоял на коленях на стуле, опираясь локтями о стол, тянул молоко, держа стакан в обеих ладонях, смотрел в окно... А там, за окном происходило то, из-за чего этот вечер остался со мной навсегда.
Закат. Вот, что происходило снаружи. Заход солнца.
Окна выходили на огромное поле, огромное - от дома и до горизонта - сиреневое поле. Иван-чай.
Колыхающееся, ходящее волнами сиреневое пространство цветов и белое - удивительно для заката - белое уходящее вниз, за край земли светило.
Я смотрел на борьбу белого и сиреневого и удивлялся: как мама могла уйти в дом, как она смогла не увидеть чудо, как она не остолбенела от этой картины?
- Сейчас он появится.
Голос спокойный, деловой. Удовлетворенный.
Я вздрогнул, повернул голову: сестра.
Она тихонько вышла на веранду и тоже не попала под чары цветной магии.
- Сейчас он точно появится, - сестра положила на стол альбом, одним коротким, явно подсмотренным где-то движением, рассыпала карандаши из коробки, - я тебе говорю, сейчас ты его увидишь, Тима.
Я отвернулся к окну.
Или меня расстроило это небрежение чудом. Или просто не мог тогда ничего сказать.
Сестра приставила ладонь ко лбу - козырьком, защищая глаза от безжалостного белого солнца - залезла на соседний стул, и...
- Вон он! Вон он, Тима! - ее торжествующий голос должен был развеять мои сомнения, хотя какие сомнения - я ведь молчал? - Смотри, смотри, да не туда, ну же!
Я не хотел смотреть туда или не туда, хотел - на солнце и сиреневый луг. Но властная рука повернула мою голову, заставила увидеть...
На небольшую прошлепину, там, где сиреневое уступало обычному, нет - нормальному зеленому - вылезло маленькое белое животное.
Кролик.
Удивительно. Такое мягкое, белое и нежное. Кролик.
Сестра схватила один карандаш, другой, начала рисовать, бросила, уставилась в окно, затем гневливо переключилась на меня:
- Тима, ну чего же ты сидишь? Он же убежит сейчас! Иди! Иди, поймай его! - она выхватила стакан с почти допитым молоком из моих рук, толкнула меня со стула и тут же - она ведь старшая сестра не первый день - подхватила меня, чтобы я не ударился, встал на ноги.
И выставила за дверь.
***
Несколько лет спустя, тоже летом.
Родители уехали в экспедицию; на это время они оставили нас у тетки. И это было странно - тетка-то тоже работала в экспедиции, но другой, правда. В чужой стране, посреди выжженных солнцем степей - десятки жилых вагонов, стоявших на земле прямо на "пузе" - без колес.
Я не помнил, как мы туда прилетели: путь был долгим, я уснул у тетки на руках в аэропорту, проснулся уже в спасительной прохладе теткиного "жилотсека".
- Тима, вставай, просыпайся, - сестра сидела рядом со мной, на кровати, - сколько спать-то можно? Вечер уже. Я тут сижу и жду тебя. Тетя Ира ушла, а я не могу выйти. Ты же спишь. Как я могу выйти на улицу, пока ты спишь? Ты же проснешься и испугаешься, что один.
Испугаюсь? Думаю, что это она была напугана.
- Одевайся. Я тебе одежду уже достала. Я ведь твоя старшая сестра, ты должен меня слушаться без мамы и папы.
Она серьезно подошла к делу: на стуле висели мои шорты, белая рубашка и галстук на резиночке. Галстук?
- Давай-давай, одевай. Я сейчас старшая, ты должен быть красиво одет, - жалобные нотки в ее голосе на фоне выпячиваемой уверенности убедили меня не протестовать против клоунского одеяния.
...Мы вышли на улицу, хотя какая тут улица: жилые вагоны, поставленные квадратом, образовывали не улицу, а площадь.
И застали какую-то непонятную суету.
Толчею.
Здесь, посреди диких степей, сейчас - в сумерках уже - та самая площадь была заполнена людьми. Работниками экспедиции, наверное - в наступающей темноте, при свете прожекторов стоящие, проходящие мимо люди, парочки, семьи, казались лишь тенями для нас - двоих испуганных детей, стоявших на неструганном крыльце чужого дома.
Хотя...
Это же праздник? Мы попали на праздник.
Работники экспедиции вышли из своих домов, для того, чтобы сейчас, после захода безжалостного солнца, отпраздновать что-то. Все внимание всех было устремлено к центру площади - там сходились лучи прожекторов, громыхали колонки, проверяли - "раз-раз-раз" - звук.
Сестра схватила меня за руку и потащила туда - к помосту. Или сцене. Потому как действо как раз начиналось.
Тетенька в красивом и неуместном здесь платье с блестками - таком же неуместном, как мой галстук с резинкой - взяла микрофон:
- Уважаемые друзья, мы начинаем наш..., - визг плохо настроенных колонок, а также манера тетеньки жевать микрофон не давали услышать все, что она говорила, - ...сегодня, работники полевой экспедиции... и наши друзья из...
Говоря про "друзей" тетенька указала на группу людей, отличавшихся по виду от членов экспедиции. На этих людях не было шорт и маек, они были одеты в халаты... Да вот и все отличия, как мне показалось.
- Это аборены, - сестра прошептала мне на ухо. И тут же мужественно встала между мной и теми самыми "аборенами". Прикрыла, получается. - Мне тетя Ира рассказывала.
Мне же было все равно: меня захватило то, что происходило на сцене - там начался концерт. Хотя нет, захватил не сам концерт, а освобождение от страха, легкость оттого, что не происходит ничего плохого; ко мне пришло: испуг сестры - пустое, все замечательно, все будет замечательно.
И угадал: люди с такой же радостью, как и я, отдались празднику, музыке. Сначала там, за пределами света прожекторов, кто-то начал танцевать, а потом, один за другим -все, все вокруг сцены, и далее, пустились в пляс.
Я с хохотом бежал сквозь, между танцующих пар, хороводов, между детей и взрослых; сестра сначала пыталась остановить меня, но потом не удержалась, и так же бегая за мной, начала смеяться.
Те люди - "аборены" - в какой-то момент оказались на сцене. У них были свои инструменты и они, несмотря на свои суровые лица, грянули что-то отчаянное и плясовое. Я остановился - оказалось, что стою на лесенке, ведущей на сцену, не в центре, но все же на виду у всех - стою и приплясываю, пытаясь подражать "аборенам".
Главный "аборен" на сцене - старик с длинными седыми волосами - увидел меня, оторвался от своей скрипки, схватил меня за руку и втянул на сцену. Сестра невольной собачкой последовала за мной. Двое детей, двое нарядных детей - мальчик в шортиках, белой рубашке, при галстучке и девочка в белом платье, белых гольфиках, красных туфельках - оказались втянутыми в водоворот чужого праздника. Я не чувствовал этой чуждости, был здесь своим, частью происходящего. Сестра, огорошенная поначалу, заразилась весельем.
И двое детей, кружащихся под музыку, посреди всего этого.
...В ночь после праздника тетя Ира вернулась, наконец, домой, в свой вагончик, и тихо - так, чтобы не разбудить якобы спящего меня - сказала сестре, что наши родители погибли в авиакатасрофе.
***
Следующее самое яркое воспоминание детства - тигр. Впервые я с ним столкнулся... Нет, впервые я он нем услышал от сестры.
...После смерти родителей, мы переехали в поселок к двоюродному дедушке. Совсем не в тот поселок, в котором стоял дом на сиреневом лугу.
В другой. Самый обычный.
Но вот дом...
Дедушка со своей, совсем уж не родной нам бабушкой, жил в старой школе. Большое одноэтажное деревянное здание, отделенное, теперь, от других домов новой школой; десятки закрытых дверей, десятки заколоченных окон, исполинский темный коридор. Исполинский? Ну, тогда он мне казался огромным.
...- Андрей, Людмила Васильевна жаловалась, что Анечка опять не ходит в школу, - это выговаривала мне бабушка в тот день. Ах, да, Андрей - мое имя для всех, это только для сестры я - "Тима".
Сестра не приняла бабушку. И дедушку. И поселок. И школу. И всю эту жизнь без папы и мамы.
Я же считал... Да нет, не то что бы считал, а просто принимал все как оно есть. Есть школа? Учись. Есть друзья? Дружи. Есть бабушка? Слушайся. Или не слушайся.
Бабушка же, со вздохами и причитаниями, как она говорила, "тащила" нас, внезапных внуков. Хотя, конечно же, могла бы плюнуть на нас, не кормить, не одевать, не интересоваться школьными делами. Дедушка же смог.
- Понятно, скажу ей.
Так вот, бабушка не нашла общий язык с сестрой. Поэтому всегда говорила с ней через посредника - через меня.
...- Тима, он здесь! - шепотом. Сестра стояла в коридоре, прижавшись к какой-то двери.
- Кто? - сначала подумал, что она просто не хочет опять говорить про школу. Но все оказалось серьезнее.
- Тихо!
Зашептала мне в ухо:
- Тигр! О котором я тебе говорила!
Эти рассказы начались где-то с год назад. О том, что в нашем огромном доме-школе живет тигр. Что его завела бабушка. Чтобы скормить нас.
Я прижался ухом к двери.
Тихо.
- Никого там нет, - несмотря на то, что за дверью никого не было, я тоже шептал. На всякий случай.
- Он затаился. Тебя услышал. Понюхай дверь.
- Чего? Да ты ваще...
- Ладно. Не веришь мне. Вот ключ. Открывай, - холодная железка легла в мою ладонь.
Откуда у нее ключ?
Я встал на колени, заглянул в замочную скважину. Темно. Темно здесь, в коридоре, а там, за скважиной просто чернота.
А что если он стоит там, внутри и смотрит прямо на меня? Тихонько-тихонько дышит, чтобы не спугнуть свое счастье, ведь сейчас два кусочка мяса сами пойдут ему в рот...
Холодный пот выступил на затылке.
Я вставил ключ только для того, чтобы не было этого ужасного пространства пустоты между моим испуганным глазом и хладнокровным глазом зверя там, напротив, через пять сантиметров хлипкого дерева.
- Ты чего застыл? Давай, я.
Щелк.
Щелк.
Сестра сама же не выдержала испытания: схватила меня за шкирку, дернула на ноги; мы побежали, полетели, понеслись по коридору к спасительно открытой двери в спортзал, захлопнули за собой, не глядя назад...
...И сидели, там, в темноте, прижавшись, друг к другу до тех пор, пока бабка не начала мыть пол в коридоре.
А тигр?
Не было никакого тигра, конечно. Я это знал еще там, стоя на коленях перед дверью. Но это холодным разумом. А вот сердце ничего не знает, оно способно лишь верить. Кому? Самому близкому тебе человеку, конечно же.
***
Моя сестра ненавидела бабушку. Почему? Причин много.
Но более чем бабушку, она, оказывается, ненавидела тетю Иру. Эта нечастая гостья заявилась к нам на следующее лето после истории с тигром. Приехала не одна - с какой-то девочкой.
...
- Какие вы большие стали, - тетка обняла несопротивляющегося меня, сделала шаг к сестре, встретилась с ней взглядом и остановилась.
- А, Анечка... Как учишься?
Я, сестра, тетка, незнакомая девочка стояли на крыльце. Бабушка была в больнице - гости приехали неожиданно, поэтому встречали их не так радушно, как они, должно быть, рассчитывали.
- Вы зачем приехали?
- Видишь, Аня, у Алисы, - тетя Ира показала рукой на молчаливую девочку рядом, - умер дедушка.
- А... А Алиса - ваша дочь? - это я решил поинтересоваться.
- Я... Ну что же вы нас так встречаете? Пойдемте в дом, - тетя Ира решила не участвовать в допросе, сохранить лицо, и, с остатками улыбки на лице, заспешила в дом.
Сестра обернулась к девочке:
-Привет, Алиса! А вы на поезде приехали? - обычная светская беседа. Никакого допроса.
Они общались как люди давно знакомые, но так же давно не видевшиеся.
...Вечером того же дня сестра потащила меня на чердак - самое запретное место в доме. Взрослые собрались на кухне, не кого было бояться.
Ржавая пожарная лестница с тыльной стороны спортзала еле держалась на стене. Будь я старше или один - точно бы туда не полез.
- Тима, давай! - сестра уже наверху, с нетерпением подгоняла меня.
...Свет заката сквозь забрало чердачных ставень, головокружительная высота второго этажа и облегчение от того, что хлипкая лестница больше не пляшет под ногами.
- Смотри, - сестра сунула мне в руку розовые листки.
- И что? Билеты на поезд.
- Да, билеты. Я залезла в сумочку к тете Ире и украла их. Имена-фамилии читай.
Ирина Федоровна Полыхаева. Алиса Горленко.
- И что?
- Ты чего, до сих пор не понял? Это мое имя! Это меня по-настоящему зовут Алиса Горленко! А тебя - Андрей Горленко!
"Эту Алису" сестра помнила с давних пор - общались как-то еще при жизни наших родителей. Дочка тети Иры. Но дело не в ней, дело в умершем дедушке. Наш дедушка, тот с которым мы жили, как-то рассказывал какой у него замечательный брат - профессор, уважаемый человек, живет в Санкт-Петербурге. Вот с ним "Эта Алиса"-то и жила.
- Понял?
- Что?
- Блин! Наш дед, с которым мы живем здесь - дядя нашего папы. Значит тот дед из Питера, который умер сейчас, профессор который, - тоже дядя нашего папы. А тетя Ира - тетка нам по маме! Эта "Эта Алиса" не родня умершему профессору! Понял?
Подслушанная, выхваченная сестрой, из обрывков старых воспоминаний, история.
Тетя Ира вышла замуж и родила "Эту Алису". Муж умер, и тетка оставила своего ребенка свекрови, которая - та-дам! - и есть наша тутошняя, поселковая псевдобабушка. Погибают наши родители, дед-профессор из Питера высказывает желание, чтобы нас отдали ему на воспитание... И ему подсовывают "Эту Алису".
- Это она - Аня, блин! Понимаешь? Это я - настоящая Алиса, я тебе сто раз говорила! Я - мамина и папина дочка Алиса Горленко! А эта... корова - Анечка Полыхаева! Они наши документы поменяли, подсунули свою доярку профессору! И заставляют поверить, будто это я - Аня, заставляют говорить всем и в школе... знаешь, что бабка сказала что мне будет если я расскажу, что мое настоящее имя - другое? Это ты не помнишь, а я помню!
- Подожди, а как же я? У "Этой Алисы" же нет брата?
- Да, нету.Ну, не знаю. Может, сказали, что ты летел тогда с папой и мамой. Профессор-то старичок, он нашего папу хорошо знал, а нас-то - нет. Понимаешь?
- А что же делать?
Все это я слышал и раньше, но вот так вот все вместе... Как так может быть? Какой мерзкий мир этих взрослых, которые берут и подменяют детей. Или умирают в авиакатастрофах, когда они так нужны своим детям. Или заводят тигров, чтобы скормить лишних прихлебал.
Что мы можем сделать против?
Что я могу сделать?
У сестры план был:
- Слушай сюда, я сейчас эту "Эту Алису" сюда притащу, пока бабка с теткой заняты и мы разберемся...
...С крыши - ступать мягко, чтобы никто в доме не услышал - верхушки деревьев под самыми пятками. Деревьев? Раньше, за спортзалом был школьный парк, который сейчас вообразил, что он - настоящий лес. Деревья вытянулись и раскинулись вширь; казалось - спрыгни с крыши и твой зад мягко приземлится в воздушную пружинящую твердь шелестящей листвы... Спрыгни... В действительности, полетишь вниз, вопя от своей беспомощности, недолго - лишь до встречи с неожиданно жесткой землей...
Я одернул себя, заставил перевести взгляд.
Зря.
Рядом стояла "Эта Алиса". Которую я должен был столкнуть вниз. Потому что меня не посадят из-за возраста. Потому что эта девка заняла не свое место. Не по своей воле, но не свое.
Ее первоначальный испуг, страх высоты, уступил место восторгу: закатом, полем из верхушек деревьев под ногами; ее испуг уступил доверию. Доверию твердости крыши, доверию нашим словам - "Да не бойся ты, мы каждый день сюда лазим!", доверию теплу моей руки, в которой лежала ее ладонь.
- Не бойся, Алиса. Это наше секретное место, - я бормотал и бормотал. Не мог остановиться. Все одно по одному. Какая-то чушь лезла и лезла изо рта.
- Да я поняла. И не боюсь, - мягко улыбнулась.
Я прикусил себе язык: он опять попытался сказать про "не бойся" и про "секретное место".
На другой стороне дома хлопнуло кухонное окно. Взрослые.
Момент. Момент наступил.
Время растянуло ход; мгновения тащились еле-еле. В омываемой холодным потом голове только дурацкая мысля: "А если вся жизнь так будет тянуться, я состарюсь и умру здесь на крыше?". И еще: "Да или не да?" К кому последний вопрос? К ней, к улыбчивой девочке рядом или к Богу? Потому как Бог мой соучастник? Потому что правда на моей стороне?
"Эта Алиса" же осмелела, сделал шаг вперед, к краю, и, развеивая неловкое молчание:
- Я ведь здесь была раньше. Я помню. Папа и мама уехали, а меня привезли к вам. В детстве, - как будто она сейчас не в детстве, - мы с вами играли, сюда, на крышу мячик залетел. Ты еще за Аню все время держался, не отходил ни на шаг, рыдать сразу начинал...
- Подожди, какие папа и мама?
- Мои. Они умерли. Разбились на самолете.
- Не твои!
- Что?
- Не твои! Наши! - у нее было легкое тело.
Оно легко двинулось под моими руками - в пустоту.
Теплая ладонь соскользнула с кончиков моих пальцев.
Деревья приняли жертву шорохом листьев и треском ломаемых веток.
...
- Я не говорила тебе ее толкать!
Не говорила.
- Посмотри на меня! - взяла меня за подбородок, повернула мое лицо к себе. - Я. Не. Говорила. Я хотела ей все объяснить. И все. Ты сам. Сам.
Ничего не ответил, пошел к лестнице. Хотя, может, и следовало бежать со всех ног, чтобы узнать, что там... внизу. Но все силы мира не смогли бы заставить меня посмотреть.
На ее тело.
Или в ее глаза, если она еще жива.
...
Сестра зашла на кухню, к взрослым, я же остался в коридоре. Сел на корточки. Нужно просто смотреть перед собой и ни о чем не думать.
Но уши-то не отключишь.
- Алиса упала с крыши.
- ЧТО?! - звук упавшей табуретки.
- Она умерла.
- Что?! Где телефон, надо звонить... скорая...
Это суетилась бабка, тетка ожидаемо молчала. Как и дед.
- Не надо.
- Что? Ты чего несешь? Дед, где телефон? Ирка, дура, ты чего сидишь столбом? Быстро ты...
- Сядь. Если ты позвонишь, я всем расскажу все, как было. Ее Тима с крыши столкнул. Сядь, не носись. Мама, теперь мы можем уехать с тобой в Питер вместе.
...И еще много, много слов.
...Потом. Тетя Ира прижимала меня к себе, бормотала: "Андрюшенька, ну что ты... Все хорошо, все хорошо..." Как будто меня надо было успокаивать. Дед пошел за лопатой.
...Потом. Сестра уехала с тетей Ирой в Питер. "Не называй меня больше Аня. Теперь я - Алиса". А за спортзалом появился аккуратный прямоугольник вырезанного дерна.
***
...Я - Андрей Полыхаев, мне двадцать лет, и я здесь первый раз в жизни. Привез сюда то, что принадлежит этому месту.
Это место. Трудно было его найти.
Труднее было заставить себя понять и поверить.
Все мои воспоминания о прошлом - ложь. Моя мать - тетя Ира, как я ее называл всегда, и как называю до сих пор - оставила нас с сестрой бабушке - матери нашего умершего отца. Воспитала же меня сестра.
Все мои воспоминания о прошлом - украденные. Сиреневое море иван-чая. Кролик. Мама и папа. Лагерь таинственной экспедиции посреди степей. Концерт "аборенов". Все это перевранные рассказы Алисы Горленко - девочки, которой так хотела стать моя сестра. Она ею и стала - использовала документы умершей девочки. Стала ею, а не моей сестрой.
Все мои воспоминания о прошлом - не мои. Они оказались настолько яркими, что заставили меня позабыть о реальности. О серой нудной реальности. Я и сейчас не помню своего настоящего раннего детства. Потому что мои воспоминания начинаются с кролика. Потому что ложь стала частью меня. Сестра выдумала часть из них, а остальное придумал сам.
...Сиреневое море иван-чая смыкается за моей спиной, укрывая от взгляда свежий холмик земли. Прощай, Алиса, ты - та, настоящая, прости меня. Надеюсь здесь ты встретишь того кролика.