Вкус коржика.

Владимир Иванович совершенно не ощущал себя дедушкой. Да, сорок восемь лет багаж немалый и нарастающий груз годочков все трудней нести по длинному переполненному перрону, каковой является эта такая странная штука, жизнь человеческая.

(Если б еще знать свой поезд, время его отправления и пункт назначения...)

Некоторые убеждены, что в его возрасте, мол все: "отжил свое, товарищ господин хороший", как это однажды выдал восемнадцатилетний салага, сосед по подъезду. Но Владимир Иванович, если и думал так, то разве что в порыве минутной слабости. А вообще-то, он четко и конкретно, как родную армейскую команду "Шагом марш!", воспринимал самим же созданный миф, что, быть может, в последнее время и жить-то только начал на всю катушку.

Возможно, он этим скромненько обманывал себя самого, а может, так и было на самом деле. Если и обманывал, то греха в этом большого не усмотришь. Иногда в жизни святая ложь, как например, детская соска-пустышка, хотя сами в этом ни за что не признаемся даже самим себе, ценится намного дороже откровенной и потому очень часто грубой и неудобной правды.

Хотя ложь святой быть не может. Ложь она и есть ложь...

А если серьезно по поводу годочков-гудочков набежавших-нашумевших, то Владимир Иванович всегда считал, что у всякого возраста есть свои преимущества и свои недостатки. Да и человек так устроен: молодым очень хочется скорее повзрослеть, пожилые немного завидуют молодости. Все о чем-то мечтают, всем чего-то не хватает, все кому-то, пусть самую малость, но завидуют.

Но Владимир Иванович все-таки был дедушкой. Этот непреложный факт жестко и однозначно констатировал человек, который слово-то "констатировал" никогда в жизни даже и не пытался еще произнести. Это был знаменитейший из всех ему ныне известных личностей, величайший из всех в мире проказников внучок Егорка.

Из соседней комнаты послышались, частые шажки Егорушки с громкой характерной паузой, как всегда, очень нескладного падения, отдающегося где-то в глубине души Владимира Ивановича.

Егорка дедушку любил больше всех на свете, если не считать маму, конечно.

А вот и внучок.

Егорка протянул своей пухленькой ручонкой коржик.

Это была, скорее даже не доброта, а лишь знак будущего великодушия: на мол дедуля попробуй вкусный, румяненький коржик.

Все-таки, всего лишь знак.

Но ведь постреленку всего-то неполных два годика... Он всегда угощал деда таким образом: просто протягивал ему свою рученку, в которой крепко зажата сладость. При этом переставал улыбаться и очень внимательно и серьезно контролировал весь этот - скажем так, - ритуал.

Владимир Иванович смотрел на коржик, на малыша Егорку, а память уплывала, уплывала, как бумажный кораблик в апрельском звонком ручье, в далекое прошлое.

Ученик первого класса Вова Петров не отличался особым рвением в учебе.

Звали его все единодушно не Вовкой Петровым, а просто Петькой. Причиной тому наверное была его фамилия и закадычный друг Васек, верховод и зачинщик всех школьных недоразумений, и которого за это величали с легкой руки уборщицы тети Маруси Василием Ивановичем. Был ли Васек взаправду Ивановичем Петька не помнил. Да и - надо отметить,- что его этот вопрос никогда и не интересовал.

Сказать, что Петька совершенно не отличался прилежанием в области школьных наук, было бы не совсем правильно. Как иногда рассказывал знакомым о своем начальном периоде школьного просвещения, он подавал большие надежды применительно к бегу с препятствиями на переменах, в разговорчиках на уроках на темы, к этим урокам отношения не имеющих.

Вот и в тот день Петька так увлекся разговором с Таней Подрезовой, что Фаина Тимофеевна, их учительница, уже не первый раз одергивала и в первую очередь именно Петьку, никак не желавшего внимательно следить за ходом событий весьма поучительной сказки, которую читали всем классом, выходя по очереди к доске.

Читать к тому времени в классе уже умели все, но по-разному, в том числе и по складам с совсем неинтересными паузами. А Петька читал, если не лучше всех, то уж наверняка не хуже любого в классе. Да и сказку эту он давно знал почти наизусть.

Очередное замечание по поводу "разговорчиков в строю" закончилось тем, что Петьке пришлось, не ожидая конца урока, собрать свои пожитки и перебираться в другой конец класса за парту к отличнице Лене, с которой не поговоришь ни за какие коврижки и с которой никто из мальчишек сидеть за одной партой откровенно не хотел. Место за партой рядом с самой правильной в мире ученицей Леной с легкой руки нашей учительницы, на самом деле не такой уж легкой, было чем-то вроде Сибири для декабристов.

Смена парты было событием в целом ординарным и ничего особенно не значащим для Петьки. Но этот наряд вне очереди имел, как оказалось, и некоторые последствия, о которых Петька на тот момент не догадывался, но которые оставили свой неизгладимый след в его памяти. А времена тогда были не самые "сытые". Нет, никто не голодал, что жизнь поломатая, нескладная не считал, а, скорее, даже наоборот... В магазинах были и колбаса, и конфеты, и масло, и сгущенка. Но это совсем не означало, что в Петькином "довольствии" все эти деликатесы, именно деликатесы, присутствовали. Что там говорить, небогато жили.

Завучу школы удалось из не столь щедрого школьного бюджета выкроить небольшие средства для выдачи школьникам младших классов бесплатного молока. После третьего урока на перемене тетя Маруся, школьная уборщица приносила в класс разносы со стаканами. Бывало, вместо молока перепадали коржики. И нередко "доппайка" на весь класс не хватало. В этом случае в один день молоко пила левая половина класса, в следующий - правая.

Когда подошло время "подкрепиться", Петька вдруг понял, какова истинная цена его вольностей на уроке чтения. Перемещение из одной половины класса в другую, оказывается, лишало его вожделенного коржика. Коржики Петька любил отчаянно; может быть, потому, что перепадали они ему очень нечасто, если не сказать, совсем редко. И вот сейчас сладостный дух румяных коржиков, количество которых на подносе катастрофически уменьшалось, заполнял весь класс. Но аппетитно хрустела ими та, другая часть класса, которую он, Петька пол часа назад по известным причинам покинул .

Петька хотел было поднять руку, что бы обратить внимание учительницы на творящуюся вопиющую несправедливость, но, глянув на одноклассника, сидящего за бывшей такой родной его партой и невозмутимо жующего коржик, понял всю бесполезность каких-либо попыток изменить этот мир и, сглотнув слюну, с нескрываемой обидой отвернулся в сторону окна.

- На! - изрек Егорка, возвращая Владимира Ивановича из его детских лет. Дед отломил маленький кусочек, потрепал внучонка по головке, тут же развернувшегося и побежавшего по своим безусловно самым важным в мире мальчишеским делам.

Владимир Иванович машинально жевал приторно сладкий коржик.

В детстве коржики были вкуснее.

* * *