|
|
||
крути, а кому-то ехать надо - яблок скопилось невпроворот. Сад большой, ухоженный, яблоки в ответ дружно зреют и начинают сами от легчайшего ветерка осыпаться и мягко
стучать о землю, напоминая о себе. Только успевай убирать и подбирать - для коз, для
сушки, для себя, а что получше и потоваристей - для рынка. Ведь он, собственно говоря, и
кормит их всю долгую зиму. Что там пенсия? Слезы одни. Вот и живут за счет сада...
Тете Соне ехать не под силу : она и на другой-то конец деревни в своих валенках да вечной
телогрейке не в силах доползти. Только разве коз встетить или проводить на пастбище.
Трудовой фронт до сих пор сказывается. Вся насквозь застудилась на рытье окопов да
противотанковых рвов. Землю копаючи. Вручную. Она как раз под моей Тулой копала-то.
Через этот ров мы с отцом или Борисом всегда с большим трудом перелезали, чтобы попасть в ближайший лес за цветами, грибами, да ягодами. А то и просто проведать
вросшие в землю бетонные ДОТы или подбитый немецкий танк...
Короче, выбор пал на меня.
- Внучек, - охала бабушка с кровати: - Ты уж там поосторожней, наших держись. Как
распродашь, так хлебца купи и сразу назад, на шаххтерском автобусе...
- Ничего, бабусь, не маленький, - солидно отвечал я ей, помогая тетке укладывать
яблоки в две корзины.
- Да уж, не маленький, - ехидно поддакивала тетка Софья, явно намекая на мой прямо-таки
небольшой тогда росточек и тем самым подогревая мое самолюбие:
- Курточку-то не забудь. Прохладно. А деньги потом внутрь, в боковой карман убирай, скла-
дывай, вот тебе и булавочка.
И она забулавила-застегнула мне кармашек изнутри. Курточка была знатная. новая. Мне
ее сшила мама из дедушкиного пиджака. Тот у папы поизносился, вот мы с ней и расстарались весной: я аккуратно все распорол (не впервой ведь), а мама материю перевер-
нула, выкроила да и сшила мне на нашем старом "Зингере" для меня это чудо
портновского искусства.
- Береги,- предупредила. - Осенью в школу в этой обновке пойдешь.
Но как тут вытерпеть - и я перед отъездом в деревню на каникулы выканючил-таки у нее
разрешения аоехать в ней, покрасоваться перед Женькой - Колчаком, перед Толиком
Эвакуированным и рругими ребятами...
Так вот, собрался я, оделся, через плечо тетка водрузила на меня корзины - сзади и спереди
на перевязи, и тронулся я на подгибающихся ногах в путь, на край села, к шахте, где и располагалась автобусная остановка. Для меня ничего нового в этой поездке не было: я и
раньше, бывало, помогал бабушке, а то и ездил с ней не раз на базар, но вот чтобы сам, один, самостоятельно - это впервые.
Не буду распространяться, как дожидались автобусика, как досужие наши деревенские
бабы все норовили меня по головке погладить, а я уворачивался...
- Вот бабушкин помощничек-то растет, - распевали они обо мне поодаль...
А мне и приятны их похвалы, да отчего-то стыдно - не маленький, чай. Хорошо, что никого
из наших ребят поблизости не было...
Короче, добрался я до Щекино, до райцентра, удачно отторговался, купил хлеба и стою
на остановке - назад ехать. Народу много. Знакомых почти никого. Я то и дело гордо прикла-
дывал руку к груди: пиджачок от денег заметно топорщился, распух. Ведь какие тогда
деньги-то были : большие по форме, да мелкие по содержанию, совсем как теперь. Обьем-то, вроде, большой, а денег на самом деле - пшик, как говаривала тетя Соня. Да и какие
деньги за яблоки-то выручишь - кукушкины слезки. Тогда и цены-то были копеечные -
не то, что сейчас. Так вот, стою я, значит, на остановке в толпе, и вот показался наконец
наш автобусик, задрипанный наш, дребезжащий на каждой ухабине... Суета, толкотня, мне
вдобавок мои корзины с хлебом мешают вперед просунуться. А тут тетя Тоня, дальняя
родственница наша, захотела мне помочь, повернулась, да так и остолбенела. Только
потом закричала-запричитала:
- Посмотрите , люди добрые! Вот заразы! Так бы и поубивала! - Так заголосила она вдруг,
не отрывая взгляда от моей курточки... Я рукой - хвать за грудь, а оттуда. из широкого
разреза уже выползают вырученные с таким трудом деньги...Короче - шум, гам, крики.
Бабы раскудахтались. А и никого уже рядом со мной нет, никто не давит, не толкает. Меня,
обалдевшего, тут же усадили на самое лучшее место. Соболезновали-сопереживали всю
дорогу. Припоминали, что это не впервой. Ругали власти, милицию, пьяниц и подонков...
А во мне все как-будто замерло, оцепенело. Вся дорога обратная прошла как в замедленной
съемке...
Больше я в своей жизни никогда и ничем не торговал. Не судьба.