Я стоял напротив бани N65, пил "хуч", с содержанием натурального сока, каких-то там гормон, которые имеют место во всех баночных напитках и являются чрезвычайно полезными для вашей потенции; с восьмью градусами алкоголя, и всякой, намешанной химиками дряни - это была не джинса хучувской амброзии - вступление у меня просто такое. Стоял, смотрел на хмурые питерские дома, облитые ночной тьмой, пропитанные каменным безразличием, изъеденные трещинами и ветхими язвами перхотной, отваливающейся штукатурки. Слушал гулкое ночное эхо пьяных голосов, издаваемых сборищем пэтэушного типа, с недавних пор нашедших себе пристанище в организованной черными, антишовинистической дискотеки с русским бильярдом. Глядя на их физиономии с бычьими выражениями глаз, вникая в бессмысленность их тупых, скорее воплей, нежели разговоров, видя наглые, развязанные и агрессивные движения, я испытал жгучее желание, немедленно покинуть этот провонявший блевотиной пейзаж, и отправится в направлении несколько иного мира. По пути к Грибоедову я поблагодарил бога за то, что я там куда иду, а не там, откуда ухожу.
Всего каких-то сто метров, и я на пороге другой жизни; среди совершенно иного общества, в котором приятно пахнет, которое хорошо смотрится и звучит. Опять стою, смотрю, слушаю и нюхаю, а точнее вынюхиваю, пустят ли меня в клуб или нет. Замечаю парочку девиц хихикающих надо мной, оцениваю их взглядом: одна выше меня на голову, я сегодня не на каблуках, буду неприступен как крепость. Хочу зайти в клуб, позирую перед глазком влепленной в стену камеры. Серьезный голос наблюдателя через эту дырочку, ставит меня в известность, что меня не помнит, я этому абсолютно не удивляюсь. Отвечаю, что мол, нарядился сегодня в клевую, белую спортивную курточку с зелеными, красными, синими полосами, доставшуюся мне от отца, пытаюсь объяснить этому человеку, что она будет нереально светится в свете люминесцентных лам. Не работает. Если б не вмешался охранник, которому я ужасно благодарен, меня бы не впустили, я сейчас искренне жалею, что забыл его отблагодарить, когда у меня появилась возможность.
Спустился вниз, диско еще только начиналась, стал бродить в поисках знакомых и алчущих меня женских взглядов - несколько конечно поймал, но их обладательницы были немного ..., короче "орел мух не ловит" - моя любимая латинская поговорка. Из грибоедовских товарищей я встретил пока только двоих: одного парнишку, не помню его имени - добрый простачек, невысокого роста со смазливым лицом и длинными светлыми волосами, которые как-то сыграли со мной постыдную шуточку, когда на танцполе, я принял его сзади за девушку по этой чертовой головной растительности, и, взяв его за талию сблизил наши чресла - так мы собственно и узнали о существовании друг друга; другим был нынешний бармен Грибоедова, с козьей бородкой и вечно дергающейся ногой, устарелой сумочкой на поясе, что он в ней носил кроме сигарет, предположить не могу, хотя может там жил хомячок, тараканчик или ящерица, "Почему я делаю столь неоригинальные выводы?" - вы можете спросить, отвечаю: "Когда я стреляю у него сигарету, он так быстро открывает и закрывает эту черную сумочку, вытаскивая сигареты, что как будто боится, что-то оттуда выпустить", как человек он неплох, хотя самомнение у него находится в состоянии опухоли. Не совру, если скажу что персонал в клубе на уровне, не только с профессиональной точки зрения, но и с человеческой, прошу прощение за джинсу, вырвалось.
Пока шатался по клубу, нагулял пивной аппетит. На кружку не хватало пяти рублей. Начал конспиративно просить - мой августейший титул, не позволял афишировать свое неимение, я не мог взять и просто так встать с протянутой рукой и страждущим выражением лица у барной стойки. Не поверите, но пятак я получил только с третьего захода; мне дал его чисто грибоедовский тип - актер, преподаватель, (как он мне авобиографировал), модный и не глупый человек со вкусом, который находится, что называется, в струе. Мы с ним перекинулись парочкой острот на китайском языке и разошлись. Я допивал свое пивко, когда подошла одна моя чокнутая знакомая, с незаурядным взглядом (у меня наверно был такой же, когда получал разряд из розетки), она не была под чем-то, как обычно, я это понял с первых слов разговора. Одета была во все темное и маленький красный герпес на верхней губе, я не поскромничал выразить свой комплимент этому, ее новому аксессуару.
Народ подходил, веселье начинало закипать подобно воде в ковшике с яйцами. Я повеселел, небольшое количество выпитого начало согревать мне душу, стал меньше думать и замечать, на лице начала появляться хмельная улыбка, я был чуть, чуть пьян - мое излюбленное состояние, когда немного освобожден от своих бзиков. Вышел на бурлящий людьми танцпол, все было в пульсирующем движении, люди и все вокруг них было залито разноцветными, живыми красками прожекторов, экспрессивное ретро зажигало взоры счастливим огнем, заставляло быстрее биться сердца, переполняло чувства восторгом. Я просто стоял и слушал музыку, проникающую в каждую клетку моего тела, наполняющую меня какой-то звенящей субстанцией, направляющей мысли в сияющий поток счастья. Музыка уже начинала меня заводить, когда я заметил, что оказался в кругу людей, расступившихся что б дать место одной паре оторваться вдоволь. Тщедушный паренек и его обалдевшая напарница, вытворяли что-то невообразимое; точнее мадам извивалась в его объятьях словно шарахнутая током змея, она то забиралась на это хилое тельце, качающееся под ее весом, то сползала на пол, принимая там невероятные позы, которым позавидовали, наверно даже некоторые йоги, она вытворяла такое, что я не мог понять, где у нее верх, а где низ. В итоге от созерцания всего этого, у меня чуть не началось головокружение, я отвел взгляд в сторону; стал рассматривать пришедшую публику, заражаться ее настроением. Мне было почти совсем хорошо, когда модам с незаурядным дарованием танца, огрела меня каблуком по лицу - такого па я от нее не ожидал! Было конечно немного не приятно; ощущение небольшой полоски жгущей боли на лице - ничто, в сравнении с резким чувством негодования по поводу слетевших с меня очков. Эта маленькая, дорогая для меня вещица с двумя стеклышками (у меня пунктик по поводу очков), упала мне прямо под ноги. И вот, я собираюсь за ним нагнуться, когда краем глаза замечаю нашу Майю Плискцкою, подползающую ко мне на коленях, так и не вставшую на ноги, после ее рокового для меня финта. Я не успел моргнуть глазом, как мои очки накрыли полы ее юбки, с разрезом не у бедра, а спереди - по центу. Она обнимает меня за ноги и гротескно, просит прощения. Все мое внимание на том ее месте, под которым находятся мои дорогущие, новые очки. Мне абсолютно не нужны ни какие извинения, и я продолжаю стоять над ней, как отец над блудной дочерью, только потому, что жду когда она закончит церемонности, и встанет наконец, чтоб я мог взять свое. Она этого не понимает, и продолжает трясти меня за ногу. Мне эта сцена надоела, и я решаю покончить с ней (с ситуацией, а не с мадам) - немного ее отодвигаю, приседаю, протягиваю руку между ее ног под платье, а далее, к очкам, она в это время, в недоумении замирает, я не представляю, что тогда творилось в ее голове... В итоге я нащепал там то что мне надо и был таков.
Правая душка очков безжизненно болталась, словно сломанная ножка тушканчика. Я в упадке поднялся из Грибоедова наверх, к фонтану - был бы он глубже - подумал бы об утоплении. Настроение вмиг упало, плохие мысли полезли в голову. Я думал: какой же я ничтожный, что способен расстроится из-за какой-то железячки, доставшейся мне на халяву; о том, что вся моя философия, основанная на манкировании вещественности, лишь самообман, самоутешение перед тем, что у меня ни чего нет - ни денег, ни желаний их заработать, ни возможностей выбиться в жизнь, ровным счетом, ничего кроме нереальных для меня долгов, в которые продолжаю залезать и погнутых очков, которые я сейчас пытаюсь выпрямить; мне захотелось уйти поджав хвост, залезть в свою маленькую комнатушку как в нору, свернуться там клубочком под одеялом, и послать весь этот дреной мир в соответствующее место, и себя туда же!
Немного успокоившись, я спустился в Грибоедов. Бодряк прошел, я тупо встал у стенки, прислонившись к ней спиной, и насупился, устремив взгляд вниз. Там я глубоко задумался о справедливости бытия, припомнил все случай, когда легко пришедшая халява также легко и уходила, бросая меня, как я бросаю грязные носки под кресло. Вдруг под мой равнодушный, блуждающий взгляд подпала маленькая, мятая бумажечка, одиноко валяющаяся на полу. Я долго не реагировал. По цвету, она походила на полтинник, еще даже думал брать или не брать, может владелиц ее ищет. Взял и демонстративно, начал рассматривая вертеть ее в руках, чтобы люди, которые ее искали, могли подойти и забрать принадлежащую им находку. Я не верил своим глазам - на ней было три нуля; штука! "Надо быть полным идиотом, чтобы искать владельца, ибо откажется от денег только полный идиот в квадрате, коих я в Грибоедове не встречал" - с такой мыслью я пошел за пивом.
Стоя с кружкой на танцполе, в педантично выбранном, безопасном месте, я чувствовал, как бумажки в заднем кармане греют мне сердце. Эти деньги не пахли потом и кровью как заработанные на ненавистной работе, также они не пахли унижением, которое присутствует в даваемых кем-либо деньгах, они пахли самым сладким, воздушным, легким, и прекрасным - халявой. Тяжелые мысли исчезли, хотя где-то глубоко во мне закралось негодование, оттого, что я бессовестно радовался чьей-то потерей, но это зудящее чувство, вскоре бесследно растворилось в музыке, танце, пиве с водкой, сигаретном дыме, улыбках окружающих и приподнятом настроении.
Я никогда столько не тратил как в эту ночь, несмотря на мои долги и полное отсутствие денег, алкогольная манна текла из меня для всех, кто только открывал рот. Я угощал даже тех, кого не знал - друзей моих грибоедовских знакомых, не забывая постоянно заливать и свое счастье. Словно по волшебству подтянулись мои наиболее уважаемые и любимые друзья-музыканты, один из них только что вернулся из Нью-Йорка, я не мог ни кого из них обидеть... Особенно рад был встретить одну мою новую знакомую, чрезвычайно симпатичную и далеко не глупую девушку, умеющую себя вести, быть доброй, внимательной и деликатной, правда живущую, к моему глубокому сожалению, в общепринятых заблуждениях мира сего. Не понятно для меня одно - не смотря на то, что она - почти мой женский идеал, я ровным счетом к ней ни чего не испытываю. Меня позабавила ее темноволосая подруга, с острым взглядом быстреньких глаз. Здесь я ее видел не первый раз, даже как-то подходил; я сравнивал ее красоту с луной на небе, пытался говорить претенциозные, банальные до смеха вещи, ее все это не тронуло, может она не поняла, что я специально идиотничую, в итоге она спустилась в клуб. Я решил боле ее не беспокоить, несмотря даже на то, что она оказалась подругой вышеупомянутой мной идеальной женщины. Но, стоя перед этими двумя соблазнительными курочками, и что то им говоря, я совершенно случайно, без всякой задней мысли, поделился о том, что встретил здесь моего друга, только что приехавшего из Нью-Йорка. Взгляд у черненькой заискрился, она мне заулыбалась, начала говорить со мной в ином голосовом диапазоне, появились жесты и милые улыбки. На призыв о знакомстве с ним, она с охотой согласилась, перед этим, конечно, немного поломавшись ради приличия. Пока я за руку подводил ее к другу, то, мило улыбаясь, думал - "чего она находит в американских мужиках такого, что идет даже на такую мерзость как сводничество, неужели они умнее, красивее или "штуковины" у них, что ли больше, чем у наших? А может она просто ...".
Когда я подвел ее к благовидной компании музыкантов, показал ей вернувшегося в Россию человека, она как-то замялась, и слова даже не сказав, хотя к ней обратились, развернулась и ушла. Модам видимо ожидала видеть типичную, тупую американскую физиономию, ее не интересовали добрые и отзывчивые люди, в карманах которых трется рубль, а не доллар, плевать она хотела на русских, талантливых, джазовых музыкантов любовь и истинные отношения, в жизнях которых значили едва ли не больше, чем самое главное для них - музыка. Смотря ей в спину, я думал о побрякушках и шмотках, мобильных телефонах и автомобилях, я видел грязных свиней в хлеву Америки, жрущих, жрущих и жрущих, чувствующих только диарею, и семяизвержение в подлезающих под них раком русских дур, мне стало обидно за свою страну, поставляющую б...дей всему цивилизованному миру, мне сало просто жаль это убогое существо, забывшее про духовность и не видящие главного.
Уже хорошо подпитый я вышел на танцпол, музыка не просто завела меня, а буквально торкнула. Дед мой был хорошим танцором, видимо потому, я особо чутко воспринимаю это. Звуки захватили мое тело, они превратились в нити, я в куклу, ди-джей в руку держащую крестовину, танцпол - в сцену кукольного театра. Не было ни чего кроме моего тела, музыки, движений и ритма заражающего каждую каплю крови. Эйфория стала королевой мира, я был в ней, и кончал без конца, она затмила собой все. Не знаю, сколько все это продолжалось, пока случайно не открыв глаза, я не заметил скопление дам, вокруг меня - стало смешно. Мне было неописуемо приятно от того, что я свободен от вас дамы, вы мне сейчас абсолютно индифферентны - мое либидо завалилось куда-то за диван, где я добивал пятую кружку пива, в данный момент я не раб своего скипетра, я лечу от ваших глупостей, капризов, желаний и не желаний, плевал я на ваши з...цы и с...ки, я в облаках абсолютной свободы!!!
Вечеринка подходила концу, стало свободней, оставались одни гурманы. Я после бешеных танцев, изнеможенный стоял у барной стойки, мне было кайфово. Увидел своего одного знакомого, который когда-то помог мне устроится на работу связанную с писаниной, где у меня ни чего не получилось, но я, тем не менее, был ему крайне благодарен, предложил выпить. Пока я брал выпивку, он приободрял меня, говорил, что мне не надо отчаиваться, продолжать пытаться и "пробивать разные темы" - как он выражался, учиться, двигаться, а не лениться (я только что надвигался до дрожи в ногах - хотел я пошутить, но это было бы неуместно).
- Когда ты станешь известным, у тебя будет куча баб! - заканчивал он свой монолог.
- Да у меня есть одна, и мне по...й на всех остальных, - ответил я, про себя подумав, что и на нее мне тоже по...й.
- Но любовницы та нет, - серьезно заверил он.
Я понимающе кивнул ему и улыбнулся, он был хорошим человеком, и мне совсем не хотелось ему говорить, что яйца у меня уже не звенят, что я тащусь от "жизни без желаний", живу созерцанием, и ни чего кроме куска хлеба и свободы, мне от жизни особо не надо.
Мокрое утро, люди бегут на работу, лица их пасмурнее серого неба, я сижу у себя во дворе перед домом, смотрю на крышу котельной, на которую в детстве обожал лазать, и которая, была моим вторым домом, вспоминаю себя малышом, мне хорошо. Думаю о Грибоедове - он теперь моя "крыша котельной", прокручиваю в голове прошедшую ночь, от штуки, которую я мог бы на месяц растянуть, осталось сто пятьдесят рублей, все было хорошо, сейчас я счастлив, достаю из кармана очки, глаза лезут на лоб - с ними все в порядке, сломанная душка снова жива - она невредима! Чудеса! Я счастлив еще больше. Встаю и иду отливать.