Почтительно сопровождаемый чиновником, аббат Крюшон прошел к наместнику. Бисмарк заканчивал какие-то наставления светловолосой девице огромного роста и богатырского телосложения.
- Яволь! - наконец громко выкрикнула девица и, молодецки щелкнув каблуками, замерла с руками по швам.
- Ваше превосходительство, - доложил подчиненный, - это аббат Крюшон с инспекцией от императора.
Лицо наместника вытянулось, но тут же он изобразил приветливую улыбку.
- Очень, очень рады, ваше преподобие, давно ждем! - забормотал он, целуя аббату руку (ту самую, которой аббат держал орудие возмездия, карая Блудного Беса). - Позвольте представиться - наместник провинции Неннам Бисмарк. А это, - Бисмарк показал подбородком в сторону девицы с глазами цвета стали, - это Лотта Бенкендорф, наш лучший экзекутор.
- Так-так-так, - протянул аббат, - вы что же - ввели у себя телесные наказания?
- Мы были вынуждены, - вздохнул Бисмарк, - нас одолевает преступность. Идите, Лотта.
Лотта топнула могучими ногами и строевым шагом вышла из кабинета. Наместник меж тем посмотрел бумаги аббата и прочел предписание императора. Его лицо вытянулось еще больше - император предоставлял аббату полный карт-бланш.
- Значит, вы хотите вести в моей провинции проповедь добра и христианского всепрощения? - спросил Бисмарк. - Это зер гут.
Он побарабанил пальцами по столу.
- Сначала я хочу разобраться в причинах разгула преступности, - молвил аббат. - Император чрезвычайно встревожен.
Бисмарк снова побарабанил по столу.
- А нет ли у вас, аббат, - спросил он наконец, - какой-нибудь записки для меня от прусского посла барона фон Пфлюген-Пфланцена?
- Отчего же не быть, - отвечал аббат, подавая Бисмарку распечатанный конверт.
- Хм, - нахмурясь, указал наместник, - я вижу, печать нарушена. Следовательно, письмо вскрывали.
- А как же, - подтвердил аббат. - Четыре раза. Сначала читал я, потом император, потом обер-полицай, потом министр почты. Он-то и забыл заклеить.
Бисмарк хмыкнул и, не говоря более ни слова, приступил к чтению. Письмо, впрочем, было весьма коротким. Оно начиналось так: Берегитесь иезуита, дорогой фон Бисмарк! - А дальше шли отчаянные жалобы и ругательства и столь же отчаянные просьбы извести аббата если не с этого света, то хотя бы из Некитая. Всего этого, однако, Бисмарк не прочел - аббат аккуратно замазал все эти ненужные кляузы.
- А что тут? - спросил, недоумевая, Бисмарк. - После первых слов все вымарано. Кто это сделал?
- Это сделал я, - объяснил аббат, приветливо улыбаясь. - Как духовный отец барона я не мог допустить, чтобы бумага, им писанная, печатлела неприличные для христианина выражения.
- А, вот как! - и Бисмарк отложил письмо в сторону. - Значит, фон Пфлюген под вашей, так сказать, духовной опекой... Как же он поживает?
- Очень хорошо, - заверил аббат. - Он делает большие успехи, укрепляя свое тело и дух. Барон осваивает систему упражнений господина Мюллера и теперь совершает естественные отправления исключительно стоя на голове.
- Стоя на голове! - наместник не мог скрыть удивления. - Не понимаю, как ему это удается. Я вот, к примеру, и сидя-то не всегда могу сделать это удовлетворительно... Но зачем же барону это понадобилось?
- Для него это вопрос национальной чести. Он хочет превзойти в гимнастике йогов другого посла, итальянца де Перастини.
- А, ну да, да, я знаю о нем. И что же, - недоверчиво поинтересовался наместник, - этот де Перастини тоже йог?
- Да, он серет когтями, - отвечал аббат Крюшон.
- Когтями? - Бисмарк подумал было, что ослышался. - Какими когтями?
- Самыми разными - медвежьими, львиными, когтями грифа, муравьеда - и знаете, чаще крупными. На кошачьи коготки он не разменивается, - поведал Крюшон. - Перед отъездом я посетил посла - кстати, мы с ним большие друзья, и он показал мне целый сундук когтей.
- Он что же, коллекционирует их?
- А как же! Не пропадать же добру. Он их полирует, а потом нанизывает на нитки. Де Перастини собирается продавать их туземцам Новой Гвинеи и Амазонии - у тамошних воинов такие ожерелья пользуются повышенным спросом.
- Получается, это прибыльно - испражняться когтями, - заметил Бисмарк. - Пожалуй, мне тоже надо будет заняться йогой.
- Честно говоря, - признался аббат Крюшон, - я полагаю, что сила тут все-таки не в йоге. Мне думается, это Господь наложил на де Перастини вериги за его приверженность гегельянству. На месте барона Пфлю я не стал бы завидовать итальянцу - тот признался мне, что срать когтями порою весьма болезненно.
- Да уж я думаю, - сказал Бисмарк. - Я, например, и без когтей-то... впрочем, это неважно. А вот еще, - переменил он тему, - лорд Тапкин. Как его здоровье?
- Ну, что может сокрушить британское здоровье! - отвечал аббат. - На глазах лорда Тапкина всю британскую экспедицию обули в намордники, а он, говорят, даже ухом не повел. Британское, знаете ли, хладнокровие!
- Да уж, - поправил пенсне Бисмарк.
- Так что лорд Тапкин процветает. Видели бы вы, какие уклоны он одолевает в качестве рикши - мало какому здоровяку это под силу. Ну, правда, у него хороший стимул - кружка пива в конце подъема.
- Лорд Тапкин работает рикшей! - вскричал Бисмарк. - Этого не может быть!
- Да, верно, не может быть, - поправился аббат. - Я оговорился. На самом деле среди некитайских рикш завелись двойники иностранных послов - один подражает Тапкину, а другой подделывается под барона.
- Как, и под барона тоже!
- Да, да, - подтвердил аббат. - Его двойник отвозит меня на прием во дворец, а двойник Тапкина везет домой.
Бисмарк сидел с бледным лицом и сцепив челюсти.
- Но что особенно меня радует насчет Тапкина и Пфлюгена, моих духовных чад, - сказал аббат, - это пробудившийся у них художественный талант. Слышали бы вы, с каким артистизмом они исполняют в харчевне застольные некитайские песни. Это потрясающий дуэт - то лорд Тапкин берет на себя вокал, а барон аккомпанирует ему на губной гармошке, то британец ведет мелодию на волынке, а барон поет.
- Барон Пфлюген и лорд Тапкин поют дуэтом в некитайской харчевне! Этого решительно не может быть! - возопил Бисмарк.
- Отчего же? - возразил Крюшон. - Я сам приходил их послушать. Особенным успехом у публики пользуется недавно сочиненная песня "Дрочилка Артуа" - это просто шлягер.
Наместник вытаращил глаза:
- Дрочилка Артуа? Про кого же это?
- Это баллада, воспевающая подвиги моего спутника, графа Артуа. Уже здесь, в Некитае выяснилось, что он святой - представьте, герр Бисмарк, граф ни разу в жизни не онанировал!
- А почему же тогда песня в его честь называется "Дрочилка Артуа"?
- Ничего удивительного, - улыбнулся аббат. - Песню сложили еще до того, как открылась святость графа.
Бисмарк сидел с таким видом, будто наглотался колес или иголок - какой-то серо-буро-малиновый весь. У него даже пенсне вспотело.
- Но почему же благородным господам, барону и лорду, понадобилось петь в харчевне "Дрочилку Артуа"? - выдавил он, наконец, из себя.
- Все просто - острая нехватка денежных средств, - отвечал аббат. - Им стало нечем оплачивать угощение Синь Синя, местного водовоза и вышибалы.
- Зачем же понадобилось его угощать?
- Чтобы умиротворить его злобу и гнев. Этот Синь Синь очень страстосерден и вспыльчив и все мечтает размазать обоих послов по стенке. Сначала благородные господа лорд Тапкин и барон Пфлюген, этот цвет истинного дворянства и рыцарства, возили вместо вышибалы воду по городу, но потом решили, что лучше уж петь дуэтом. Мне кажется, это правильное решение, - заметил аббат, - зачем же зарывать в землю талант артиста.
- Да, да! - пробормотал совершенно ошарашенный новостями правитель. - Знаете что, аббат, у меня голова идет кругом. Может быть, продолжим нашу беседу за обедом?
- Конечно, - согласился Крюшон. - Как можно пропустить обед. Но сначала один вопрос, господин наместник. Я все-таки не понимаю, с чего это вдруг некитайцы в вашей провинции стали такими правонарушителями. Откуда эти преступления?
- О, нет, нет, - возразил наместник. - Все не совсем так, дорогой аббат. Не в том дело, что выросла преступность - мы просто наладили систему ее учета и контроля. Возможно, в других частях Некитая совершается еще большее число правонарушений, но там их не умеют выявлять, а мы выявляем.
- А! - воскликнул аббат. - Теперь понимаю. И как же вы выслеживаете преступников?
- Очень просто. Каждому из них предоставлена возможность в любое время явиться с повинной.
- И что же - все являются? - удивился аббат.
- Большая часть, я полагаю, - да.
Аббат Крюшон недоверчиво хмыкнул.
- Ну, а что же потом?
- Потом виновник сообщает степень тяжести своей вины и, сообразно этому, подвергается исправительной каре.
- Подвергается каре! - вскричал Крюшон. - После того, как сам осознал свою вину! Это неслыханно - в христианских странах принято прощать при явке с повинной.
- Именно поэтому, - возразил Бисмарк, - там и не удается взять под контроль криминальную ситуацию.
- Ну, хорошо, - сказал аббат, - а в чем же состоит наказание, которому подвергается осужденный?
- Фелляцией!.. - аббат невольно раскрыл рот - "Так вот что, - мелькнуло у него в голове, - имел в виду имперский палач, когда говорил, что меня не поставят на фелляцию!" - Позвольте, герр Бисмарк, - как это - фелляцией? Я не ослышался?
- О, нет, совершенно верно - фелляцией, - отвечал наместник. - Наша система состоит в том, чтобы карать виновника до тех пор, пока он не раскается. Приговоренный садится на стул или диван, затем появляется экзекутор. У нас это Лотта, Линда и Гретхен, иногда Гринблат, а в дальних селениях мы назначаем на эту должность самую красивую девушку в данной местности. Экзекутор задает вопрос: "Зачем Амундсен на Северный полюс ходил?" - и феллирует осужденного до тех пор, пока тот в этом не сознается.
- Постойте-ка, - прервал аббат, - я что-то не понимаю. В чем же он должен сознаться? Вы же сказали, что преступник должен раскаяться, и с тем наказание кончается?
- Это абсолютно одно и то же, - терпеливо объяснял наместник. - Раскаяние приговоренного и есть его признание и одновременно - ответ на вопрос следствия.
***
- Чего-то я ни фига не пойму, - заметил император Ли Фаню. - Этот Бисмарк у тебя какой-то мистицист выходит.
- О нет, ваше величество, - разъяснил Ли Фань, - никакой мистики и никакого асбурда. Фелляция заканчивается - ну, вы знаете, что испускают в таком случае. Это и есть то, зачем Амундсен на Северный полюс ходил. И само собой, это то раскаяние, которого добивается герр Бисмарк.
- Что-то я не слышал, чтобы Амундсену для этого надо было идти на полюс, - снова удивился император.
- Не торопитесь, государь, всему свой черед, - отвечал писатель. - Об этом у меня дальше - в письме графа.
- Так святой граф все-таки пошлет мне весточку! - возликовал император.
- Ага, - обнадежил Ли Фань.
***
Аббат посоображал и, уяснив себе нечто, продолжил расспросы.
- Ну, хорошо, а как определяется тяжесть вины? За какой проступок какое наказание следует?
Бисмарк снисходительно улыбнулся.
- Подобный метод характерен только для стран с неразвитой системой юстиции. Наша практика давно уже обогнала эту безнадежно устаревшую систему. Напоминаю, дорогой аббат, - наш преступник сам определяет себе меру наказания. Какая разница, что именно он сотворил, если уже известна мера полагающегося за это принудительного воздействия? Мы, естественно, можем предположить, что, коль скоро преступник назначил себе три или четыре фелляции подряд, то его вина весьма серьезна. Но выяснять, в чем она состоит, - это совершенно излишний бюрократизм. Достаточно того, что правонарушитель явился с повинной, был наказан и полностью раскаялся.
- Ну, допустим, - сказал аббат. - Но вот вопрос - случается ли, что после такой кары преступник вновь совершает преступление?
Наместник развел руками и признал справедливость догадки аббата:
- Действительно, аббат, я вынужден это констатировать: практически каждый из наказанных впоследствии становится рецидивистом.
- Ага! - вскричал аббат. - Ну, теперь видите! Вот вы караете их, караете - а преступность знай растет! Неужели вам все еще непонятна порочность системы наказаний?
- Преступность, действительно, растет, однако мы ее полностью контролируем, - заявил обиженный наместник. - Где же еще вы найдете столь тотальный учет? И при этом - абсолютная беспристрастность правосудия. Я, например, сам несколько раз приговаривал себя к наказанию, хотя как правитель области легко мог бы ускользнуть от кары.
- Я отдаю должное вашему правосознанию, герр Бисмарк, - признал аббат. - Но все же - что вы намерены делать, чтобы снизить этот криминальный беспредел?
- Да, проблема нас тоже тревожит, - согласился наместник. - В частности, женская часть населения изъявляет сильное негодование. Так что мы собираемся ужесточить систему наказаний. В моей канцелярии уже подготовлен проект закона о распространении телесных наказаний и на женщин. Согласно этому законопроекту - правда, я еще не подписал его, - так вот, женщин-преступниц предполагается беспощадно карать куннилингом.
- Куннилингом! - возопил аббат.
- Да, до окончательного раскаяния. Разумеется, сохраняется та же система явок с повинной, но мы вводим и новшество. Поскольку женщины, как известно, менее решительны и более стеснительны, нежели мужчины, то теперь можно будет явиться с повинной анонимно.
- Анонимно? Это как?
- Очень просто - надо будет только написать донос на самую себя, указать имя, адрес и тяжесть вины - и в назначенное время явится экзекутор и произведет меры принудительного исправления.
- А если кто-то сделает ложный донос на свою соседку? - спросил аббат. - В бытность мою ребенком, я, помнится, очень страдал от нападок одной старой девы, жившей по соседству. Даже я, при моей кротости, не смог бы удержаться при таких обстоятельствах, чтобы не послать на эту мегеру донос.
Бисмарк отмахнулся:
- Эка важность, ну, полижут ей разок по ошибке - небось, не помрет из-за этого. В конце концов, аббат, всякая судебная система не свободна от подобных ошибок.
- Да-а-а... - протянул аббат Крюшон. - Да-а-а... Вот теперь, в самом деле, не мешает пообедать.
Обед этот, хотя и был накрыт роскошно и даже с некоторой помпой в честь высокого гостя, прошел молча - каждый размышлял над тем, что узнал от другого. "Этот аббат - опасная штучка", - встревоженно думал наместник Бисмарк и строил планы по нейтрализации нежелательного ревизора. А Крюшон думал-думал и наконец твердо решил положить конец этой новоизобретенной судебно-карательной системе. "Господь учил нас прощать. А это что же такое - явился с повинной, а тебя за это фелляцией карают! Нет-с, больше такому не бывать!"
Меж тем в столовую вошел юноша-слуга и стал разливать напитки. Аббат глянул на него внимательней и ахнул: - Верди!
Юноша глянул на аббата и как девушка опустил глаза. На его щеках заиграл румянец смущения.
- Нет, нет! - поспешно заявил Бисмарк. - Это не Верди. Это Гринблат.
- Как это может быть? - возразил аббат. - Гринблат - в Некитае, служит послу Пфлюгену.
- Идите, Гринблат, - торопливо махнул рукой наместник. - Я вам сейчас все объясню...
- Нет, Гринблат, постойте-ка, - остановил аббат. - А ну-ка, расстегните сорочку - нет ли у вас там розового шрамика возле пупочка? Ага, вижу, вот он... Так, так... А ведь ваш партнер де Перастини о вас так скучает, так скучает! Грешно, юноша, что вы изменили своему патрону!.. А я-то еще недоумевал, зачем наш итальянец ищет своего слугу, когда всем известно, что он в доме у барона Пфлюгена!
- Да нет же, - свистящим шепотом отвечал фон Бисмарк, все-таки выпроводив слугу кивком головы. - Это как раз Гринблат. Верди... его нет в Некитае более. А у нашего посла служит Шуберт. Эти трое - тройняшки. Один из них родился в итальянской части Швейцарии, а остальные - в немецком кантоне.
- В таком случае, не родился ли еще и четвертый, во французской части Швейцарии? - осведомился аббат, глядя в глаза Бисмарку ясным взором.
- Попробуйте-ка это вино, - предложил Бисмарк. - Букет - не хуже рейнского двадцатилетней выдержки.
- Я предпочитаю наливку из нашего монастырского погреба, - отвечал аббат, однако угостился. Он не стал более расспрашивать о Гринблате-Верди, решив, однако, позже дать весточку де Перастини.
После обеда аббат позволил себе вздремнуть часика три для восстановления сил и, восстановив их, обрел окончательную решимость исполнить задуманное. Ближе к вечеру он имел с наместником Бисмарком новую беседу.
- Я хорошо обдумал то, что вы мне сообщили, дорогой сударь Бисмарк, - сказал аббат, - и должен вам сообщить, что решительно выступаю против созданной вам палочной системы. Прощать, прощать надо, господин наместник, как нам это и завещал Господь наш!
Лицо Бисмарка вытянулось:
- Но, аббат, а что же все-таки вам не нравится?
- Как что! Во-первых, преступность у вас неуклонно растет, во-вторых, фелляция и куннилинг негативно отражаются на рождаемости, и в-третьих, главное, евангельская заповедь гласит: "не судите, да не судимы будете"! Господь наш подавал нам примеры человеколюбия, а вы что же? Сами не знаете, в чем вина человека, а уже готовы его казнить! Так что надлежит прекратить все экзекуции.
- Но я не могу вот так сразу взять и отменить все, - со злостью возразил Бисмарк. - Система запущена, установлены виновники, утверждена очередность их наказания, определены сроки и смены работы экзекуторов... Выгляните во двор - там целая толпа осужденных, и все они нетерпеливо ждут наказания!
- Хорошо, - незлобиво прервал аббат. - Раз вы так ставите вопрос, то вот мое решение. Я не могу допустить, чтобы тех, кто явился с повинной подвергли столь изощренной пытке. Я сам явлюсь на экзекуцию и претерплю все то, что назначено сегодня этим несчастным правонарушителям.
У Бисмарка глаза полезли на лоб:
- Но на сегодня назначено 28 фелляций! Вы уверены, дорогой аббат, что в силах столько раз раскаяться?
- Мне не в чем раскаиваться, сударь Бисмарк, - твердо отвечал Крюшон. - Мой долг христианина - пострадать за ближнего моего.
Немец пожал плечами, но про себя он слал благодарение Небу - теперь-то, думал Бисмарк, аббат сам себя изведет до полусмерти или хуже!
Он вызвал Лотту:
- Фройляйн Лотта, - елейным голосом распорядился Бисмарк, - это наш инспектор аббат Крюшон. Он сам хочет подвергнуть себя наказанию вместо всех тех, кому на сегодня назначено. Передай Гретхен и Линде, чтобы они никого сегодня не пытали и были рядом в готовности сменить тебя в любую минуту.