Аннотация: Жизнь и обычаи затерянной в глухой тайге, некогда староверской деревушки, покой которой на время нарушили понаехавшие лесорубы.
УСЮЛЬГАН
-Оболокайся, выходь. Ужо, сигналють! - шаркнув глубокой чуней об вчера, до воскового цвета, косарем выскобленные доски пола, торопливо прошамкал, немного хромоногий дед Ефим. Он уже третий час, терпеливо дежурил у кухонного окна и на замерзавшем стекле, толстым, бурым от самокруток, ногтем указательного пальца правой руки, в настойчивой наледи, регулярно процарапывал небольшое смотровое отверстие, сквозь которое наблюдал за происходящим на улице.
Надо заметить, что простым, деревенским языком, он разговаривал только дома, а на людях, пытался выражаться более светски, образованнее.
-Ай, кто уже бежит? - из горницы, спросила невестка Фрося, хватая с высокой деревянной спинки кровати большой, серый шерстяной платок и на ходу, повязывая его поверх красного ситцевого, туго обтягивавшего её высокий, бледный лоб.
-Бегуть, ой, как бегуть! - подтвердил тесть, ещё усерднее царапая, моментально затягивавшуюся, голубоватую пленку льда. - Ты только оболокайся потеплее, а то седни, кажись, мороз покруче обычного. Ужо обед, а молочный туман, ни вверх, ни вниз - будто застрял, над смерзшимся снегом. Я вверх, как гляну, так кажись, ажник само солнышко не хочет нам светить. Одни радуги вокруг. Придется буржуйку покруче топить, а то изба совсем выстынет. Того и гляди, что мороз в подпол, до картошки доберется.
-Что нам мороз, мать честная! - задорно воскликнула сноха, поправляя отворот чёрных фигурных валенок, по осени, катаных в бане, самим Ефимом. - Нам сибирякам, к лютым морозам не привыкать.
-Так-то, оно так, но в такой мороз, пимы лучше тепло держат, когда они без галош. Резина, она ведь, холод притягивает. Сняла бы ты их, что ли.
-Под галошей, задник прохудился.
-Новые пимы, и уже прохудились! - удивился Ефим. - Наверное, шерсть плохая попалась. Что ж ты до сих пор молчала. Задник можно кожей зашить.
-Всё недосуг было. Эту зиму, как-нибудь доношу, а на следующий сезон, закажу подлиньше, чтобы не было заметно, что ноги кривые, - и, скрипнув, пристывшей к пазам толстой дверью, со смехом, выбежала на улицу.
-Больно шустрая, едрена вошь! - пробурчал вдогонку дед, покачивая седой головой. - Моя бабка покойница, царство ей небесное, в её годы, была намного скромнее. Эх, Фекла, Феклуша! Рано ты ушла из жизни, вволю не нарадовавшись ею. Слишком рано, Господь Бог забрал тебя в свою обитель, а здесь-то и церкви нетути, что бы за тебя грешную помолиться, али за твою несчастную душу свечку поставить. И крест на твоей могилке давно следовало бы новый поставить, да всё руки не дотягиваются. Разве что, перед Троицыным днем..., когда с работой управимся.
Такое обещание своей бывшей жене, он давал себе уже несколько лет подряд, но постоянно находился веский предлог, что бы его не выполнить. То, вдруг, начинала ныть, прострелянная в Гражданскую войну нога, отдаваясь верещанием сверчка в левом ухе, то скрючивало пальцы рук так, что не мог их выпрямить, то, после выпитой четвертушки, внезапно начинала кружиться голова, чего в молодости никогда не замечалось. А если перед Троицыным днем случалась гроза, он тут же спешил на улицу, что бы по старинному обычаю, на свежей травке, три раза, через себя перекувырнуться. Так делали все староверы мужского пола для того, что бы в течение всего года, не болела спина. Но в последние годы, как назло, после такой акробатики, в неё будто всовывали бастрик, не позволявший даже пригнуться, и несколько дней приходилось полежать. Когда же все боли проходили, Ефим окончательно забывал о своих предках, как и данных, им обещаниях, хотя само кладбище, при желании, можно было разглядеть через маленькое окошко бывшего коровника, в котором теперь хранилось лишь несколько березовых банных веников, да ржавая совковая лопата, с надломанным черенком.
Как и сама деревенька, кладбище было небольшим, около пятнадцати, двадцати захоронений, и располагалось на маленькой опушке, у самой кромки тайги. Зимой оно, полностью заносилось глубоким снегом так, что сравнивалось с окружающей местностью. Летом, среди местного ландшафта, тоже ничем не выделялось. Ну, разве что высоченным, чуть ли не в рост человека, жестким быльником, который ногами приминали только к Троицыну дню, что бы отыскать тот единственный холмик, который принадлежал бывшему родственнику, и положить на него съедобные угощения тому, кто под ним покоится. А среди пятнадцати бугорков, такое сделать было не сложно. В другое время года, заглядывать на погост, не было принято. То ли так повелось, то ли не хотели тревожить покой усопших, но такое отношение к усопшим, ни один житель села, объяснить не смог бы. К слову, надо добавить, что зимой незаметным оно становилось потому, что могилки партийных товарищей ничем не обозначались, а осиновые кресты староверов, быстро сгнивали.
Мысли о ветреной невестке, о покойной жене, о изготовлении нового креста, так заняли деда Ефима, которому на днях, стукнуло семьдесят пять лет, что он даже забыл свою сиюминутную обязанность. А за это время, смотровое отверстие так затянуло ледяной коркой, что пришлось заново его расковыривать.
Его изба стояла почти в самом центре одноуличной деревни, под мудрёным названием Усюльган, насчитывавшей двадцать шесть дворов, три из которых, уже несколько лет стояли необжитыми, потому что их прежние обитатели, прожив положенный срок, спокойно отошли в мир иной, так и не оставив миру потомства. С тех пор, в зимние месяцы, когда со всей Омской области засылали сюда лесорубов, пустующие избы служили нескольким целям. Во-первых, несмотря на неотапливаемость, они являлись отличным местом интимных встреч для соединявшихся парочек, а во-вторых, в них можно было свободно, никого не стесняя, устраивать залихватские танцульки, или просто попойки. Самая же большая из них, что стояла крайней, при въезде со стороны Пологрудова, была приспособлена под леспромхозовскую контору, и делилась коридором на две равные половины. В одной стоял стол с несколькими табуретками, а во второй, на полу валялась спецодежда в виде рукавиц, запасные топоры, пилы.
Когда Ефим Ватулин, в своей обширной, квадратной кухне, боком сидя на широкой, сосновой скамейке, внимательно наблюдал за происходящим на улице, то соседняя изба, находящаяся с левой стороны, пустовала. Несколько лет назад, её покинул последний хозяин, бобыль Парфен, в свое время, деливший с Ефимом многие житейские передряги. Ещё в давние годы, здесь, в тайге, что бы окончательно не разъединяться, свои подворья они обнесли общим, высоким забором, крепившимся на лиственничных столбах. Даже сейчас, через несколько десятков лет, он смотрелся, как новенький, в то время как соседние, давно подгнили, покосились и теперь держались, как говорят, на честном слове. Не удивительно, что их хозяева регулярно жаловались на шатающихся у деревни лосей, постоянно метивших проникнуть на обработанный участок, что бы полакомиться растущей там зеленью летом, а зимой норовили попасть под хозяйственный навес, где на вешалах, хранилось заготовленное для овец, сено. Коров здесь не держали. Посреди леса, для таких крупных животных, не было ни выпаса, ни нормальной косьбы.
А заборы в деревне, не ремонтировали не потому, что не было чем. Наоборот! Всё под руками, только пили, руби, да строй. Но, так как в былые времена, у людей на это, уже не хотели подыматься руки. У, в конец, обнищавшей деревни, силы были на исходе. Многим всё казалось настолько безразличным, что чуть ли не каждый её обитатель думал: лишь бы дожить до вечера, а завтра будет видно! Нет, зимой, когда наезжали лесорубы, за квартиранство которых оплачивал леспромхоз, кое-как, жить ещё было можно. Но, начиная с весны, когда до самой глубокой осени, все вокруг пустело, обитать здесь становилось, немного жутковато, хотя на такое вынужденное затворничество, мало кто и жаловался. Привыкли. А некоторым, даже нравилось. Ведь вокруг лес, замечательная природа, не доступная взору, пониманию тех, кто живет на той стороне Иртыша.
С другой стороны Ватулинской избы, стояла добротная клеть из отборных кедровых брёвен, предназначавшаяся на два двора, и срубленная самим Ефимом, да соседом Подгорным, с некогда отдельными выходами на свои территории, как и общим, на улицу. Однако всю семью соседа, вскорости унес тиф. С организацией колхоза двери, что вели в обе стороны, заложили бревнами, оставив только одни, что с улицы, а в самой клети, сделали магазин, который, с легкой руки односельчан, назвали "Зимником", потому что не отапливался. Так как температура в нём, почти что, не отличалась от той, что была снаружи, то в самые лютые мороза, продавщица Дарья сидела за стойкой в тулупе, шубенках, а на голову наматывала столько платков, что из-за них, не могла расслышать, что у неё спрашивали покупатели. Исходя из этого, деревенщина решила, что на зиму, у Дарьи закладывает уши и, зайдя в магазин, с порога кричали о своих потребностях. Сердобольные же бабки, сочувствовавшие её недугу, регулярно рекомендовали ей пить настой из "волчьих" ягод, что та и делала, не вникая в суть своей глухоты.
Вообще-то, работа у продавщицы была, как говорят, "не бей лежачего", потому, что ассортимент товара, большим выбором не отличался. Продукты, естественно, отсутствовали, зато кроме ватной одежды, да различных спецовок, все три полки блестели стеклом не только графинов, но и граненых стаканов, различной вместимости. В самом углу средней полки, лежало несколько флаконов одеколона, в форме виноградной грозди, которым здесь никто, никогда в жизни не пользовался, а поэтому и не имел спроса. Были и разноцветные ледяшки, которые жителями использовались не только к чаю, но и для брожения хмеля.
Но самый драгоценный, в этих местах продукт, называемый "Водка", Дарья хранила дома, а в магазине держали лишь несколько бутылок, как она выражалась, для "приманки". Как местные жители, так и лесорубы, в случае необходимости уже знали, что если магазин на замке, то опохмелиться можно и у продавщицы на дому. Даже с огурцом, и без дополнительной платы. Но это, в основном, только для наезжих. Казенную водку за двадцать пять рублей, местные жители покупали очень редко - не было за что. Вместо этого, они прекрасно наловчились гнать собственный самогон из обыкновенной картошки, часть которой выращивали на своем огороде, а часть получали на трудодни.
Да, картошка в таёжных деревнях, считалась самым питательным и наиглавнейшим продуктом. Её использовали и на первое, и на второе, и на третье. А, вот, с хлебом, было туговато. Исключая сухие лепешки, кушали его редко. Зато молока, в зимние месяцы, было, даже в избытке. Отчаянные охотники-лыжники, что жили у самой кромки тайги, навьючив на спины тяжелые мешки с замороженным в мисках молоком, регулярно доставляли его во все таежные деревни. Раз в неделю, сюда на санях, с молоком навещалась и бабка Нюра, из Атирки. Эти пол-литровые, литровые "кружкй", продавались не только за деньги, но и обменивались на шкуры, добытых в лесу зверей. Самый натуральный обмен, в проигрыше не оставлял никого.
Замороженное молоко, охотно раскупали лесорубы, которым, из-за плохой доставки продуктов, не всегда было что кушать. А их наезжало, не мало. Третью зиму подряд, в общем, с тех самых пор, как открыли здесь участок, бравые и хилые, рослые и коротышки, пожилые и молодые, отбывшие наказание и не осужденные, мужчины и, в единичных количествах, женщины, заполняли эту, спрятанную среди Урмана деревеньку, носящую название Усюльган.
Вся эта, обосновавшаяся на зиму масса людей, была не только одной из потребителей картофеля, огурцов, грибов, да капусты, но и Дарьиной водки, которая, по некоторым причинам, у неё никогда не иссякала до нуля. Да и как ей было иссякнуть, когда зимой вокруг, столько кристально чистого снега, растопив который, можно получить мягкую, дистиллированную воду, не портившуюся даже в жаркое лето. Ну, а дальше, дело техники! Медицинским шприцом, через пробку, замазанную тонким слоем обломанного сургуча, с неким оттиском непонятной печати, из бутылки, следовало только вытянуть определенное количество, содержащейся в ней доходной жидкости, восполнить потерю чистейшей водицей, и, как говорится, дело в шляпе!
Дарья, хоть и молодая, но была уже с опытом, поэтому такой коктейль предлагала только уже подвыпившим лесоповальщикам, которые, иногда, спускали у неё все деньги, до последнего рубля, после чего, возвращались к своим гостеприимным вдовушкам, оставшимся здесь после войны, и у которых, чаще всего квартировали, до конца заготовительного сезона.
Проводив невестку, дед Ефим довел, наконец, смотровое отверстие до нужного размера, после чего стал внимательно наблюдать за правой стороной улицы, что в конце деревни, упиралась в старенькую овцеферму, наполовину скрытую разросшимся пихтарём с ельником, а, дойдя до угла, у самой стенки, круто сворачивавшей влево, где и терялась между стволов кедрачей.
У этого самого поворота, нетерпеливо похлопывая шубными рукавицами, топталась немногочисленная, заиндевелая деревенская публика. Несмотря на, уже который день, прижимавший мороз, некоторая её часть, дежурила здесь с самого позднего, зимнего рассвета, поджидая, так редко наведывавшихся в этих глухих краях, гостей. В общем, ждали свадебный кортеж. По времени, по накалу ожидания, он, тот самый кортеж, вот-вот должен был появиться на повороте. Люди прислушивались. Ведь в морозном воздухе, звуки слышны, очень издалека. Овцевод Артём, у чьей фермы и должна была произойти официальная встреча, несмотря на мороз, даже осмелился поднять в шапке одно ухо, в то время как остальные, пристально смотрели на него, ожидая последних сведений.
-Ну, что? - торопили бабы, в процессе внимательного вслушивания, застывшего в сказочной форме, Артёма.
-Дядя Артём, да это же дед Сидор, от махорки заходится, - напомнили ему расторопные ребятишки, взад-вперед, шнырявшие по следу санных полозьев.
-Не перебивайте! Если я говорю, что слышу, значит, слышу. Вот, и хруст снега начал раздаваться. Это обязательно, едут оне!
За невестой были отправлены обе, имеющиеся в деревне лошади. Второй, должен был управлять старший сын Ватулина Никанор, он же и официальный кубельный, а первой подводой, правил его младший брат Еремей. Если Никанор оженившись, ушел жить к своей невесте, то Ерёма со своей Фросей, остался в отцовском доме.
Никанору не зря доверяли такие ответственные роли. Хоть он, как и все местные, атрофировавшиеся староверы выпивал, зато носил черную, окладистую бороду, пышные усы, кончики которых, были постоянно закручены кверху, а рыжеватые брови, спускались до самых глаз, которые, словно два буравчика, сверлили насквозь собеседника. К тому же, он был росл и широкоплеч. Каждый год, в день Победы над Германией, надевал выцветшую гимнастерку с орденами, медалями и погонами капитана, без закуски, выпивал полный стакан водки, после чего желающим, подробно рассказывал о своих военных похождениях. Вся деревня, их давным-давно знала наизусть, но постоянно с интересом слушала и восхищалась. В отличие от других деревенских парней, с фронта возвратился, цел и невредим, из чего верующие бабки сделали вывод, что он избран, самим господом Богом, для продолжения своей истинной веры, в Урмане. Их предположения, Никанор, в некотором роде, даже оправдывал.
Женившись на местной кержачке из Мамешево, что на другой стороне Иртыша, почти напротив Пологрудова, он "настругал", как здесь выражались, восьмерых деток, и теперь был весь в заботах о них, о своем хозяйстве, насчитывавшем двух свиней, девять овец и одну козу с козлом. Этих рогатых, кроме него, в деревне никто не держал, поэтому козел, хоть и в обузу для хозяйства, но был необходим, в то время как для случки овец, годился и дохленький колхозный баран. Свиней, овец, здесь держали многие, но не все.
В то время как с наступлением зимы, женский персонал ходил в тайгу, на звериных тропах ставить петли, немногочисленное, работоспособное мужское население деревни, в это же время, на неделю, а то и две, отправлялось на дальние дачи, отведенные им по плану, для лесоразработок. Никанор же, оставался на месте, потому как неофициально, исполнял роль председателя колхоза, с которыми здесь, особенно не везло. Присылаемые сюда с района руководители, дольше одного лета не задерживались. При этом каждый из них, от овцеводческого хозяйства, пытался, как можно больше урвать себе прибыли, после чего, удачно исчезал. В районе же, только разводили руками, но с текучестью руководящих кадров в этой глухомани, ничего поделать не могли. О хозяйственных способностях Никанора знали все, но утвердить его в должности председателя, не могли. Не состоял в партии! Так, в силу своих возможностей, он и продолжал неофициально управлять этой деревушкой.
Из-за отсутствия поблизости школ, большинство детей, не училось, но зато они преуспевали над своими городскими сверстниками в других областях жизни. Это природа, охота. Родители считали, что своих отпрысков к выживанию в тайге, следует приучать с самых малых лет жизни. Какие травы и ягоды годятся в пищу, для изготовления лекарств, для отпугивания злых духов и так далее и тому подобное. Кроме этого, не только мальчишки, но и девчонки, должны были уметь ставить силки, петли, делать загоны. Идти с рогатиной на медведя, разрешалось только отслужившим в армии, и в сопровождении опытного, взрослого члена семьи.
Брату Никанора Еремею, На Илью должно было исполниться тридцать лет, однако крепкий побег Ватулиных, в нем не проявился. Немного рыженький, в свою покойную маму, небольшого роста, щупленький, без характера, столь необходимого для выживания в суровых условиях тайги. Зато прилежность в работе, давало ему полное право причислять себя к семейству Ватулиных. Да и женился он на Фросе, больше по сговору родителей, нежели по любви. По душе ему подходили более уравновешенные, спокойные девушки, нежели, эта ветреная, отчаянная, склонная к флирту с другими мужчинами вертихвостка. Но в таком, жизненно важном вопросе, давнишние старообрядческие законы восторжествовали, и противоречить родителю, он не имел права.
В отличие от брата домоседа, Еремею в зимние месяцы, дома бывать, приходилось довольно редко. На колхоз он работал только летом, а остальное время года, являлся работником Муромцевского леспромхоза, который, за проделанную работу, платил не картошкой, да тридцатью копейками на трудодень, как колхоз, а самыми настоящими рублями. Он работал лучковой пилой в одиночку, и норму в шесть кубометров за день, выполнял и даже перевыполнял. Его делянка находилась дальше всех от деревни, у избушки лесника, где он и жил столько, на сколько хватало захваченных из дома продуктов.
О готовящейся в деревне свадьбе, он знал заранее, поэтому в пятницу, при свете полной луны, на своих широких снегоходах, к полуночи, сумел-таки добраться домой и не заблудиться. Как таёжные жители безошибочно находят дорогу к намеченному пункту, загадка даже для них самих. Думают, что это врожденное, таёжное чутьё, помогает им не сбиться с ориентира. Значит, таким же чутьем обладал и Ерёма, сумевший в ночное время, да ещё по свежевыпавшему снегу, благополучно добраться до своей деревни.
Морозная погода установилась, лишь, несколько дней назад. А до этого, не меньше недели, валил обильнейший снег, сопровождаемый, с непонятной стороны дующим, и закручивающим ветром. Во дворах его намело столько, что, не раскопав дорожки, нельзя было добраться даже до собственной калитки. Но сама улица, поскольку продувалась, была засыпана меньше. К тому же, на следующий день после бури, на лошади из Атирки приезжала бабка Нюра с молоком. Своими санями с широкими розвальнями, по центру улицы проделала такой глубокий след, что им сразу же воспользовались прохожие, к концу второго дня расширив его и утрамбовав ногами настолько, что бури здесь, будто бы и не было.
Не менее живописный след оставили за собой и уехавшие за невестой братья, но деревенские ребятишки успели его основательно затоптать, нетерпеливо забегая по нему в глубокую чащу, что бы, если повезет, первыми принести весть о приближающемся кортеже.
Наконец, не Артём, как все надеялись, а дед Сидор, первым уловил донесшийся из тайги, не свойственный ей, звук. Но прошли не менее десяти минут, прежде чем стали довольно четко различимы голоса, понукавшие лошадей. Ребятишки тут же, балансируя в нитках полозьев, бросились навстречу, а взрослые, с полной решимостью бывалых вояк, всей гамерней, плотно перегородили санный путь.
О-о-о! Вот это было зрелище, так зрелище! Долго простояв, на жгучем морозе, бородатые староверы стали больше походить на заиндевелых Дедов Морозов, а женская половина, на моложавых Снегурочек, с длинными, прелестными ресницами, которые могла придумать только расходившаяся зима. Но к подобным её выходкам, сибиряки давно привыкли, поэтому и не обращали никакого внимания на изменившиеся внешности соседей. К тому же, впереди их ждала такая ответственная миссия, что они не имели права отвлекаться на подобные мелочи.
Но вот, из-за стволов деревьев показались раскрасневшиеся лица возбужденных ребятишек, а за ними, склонив головы, и чуть ли не утыкаясь в снег мордами, тяжело сопя, торопились лошади. Обе были в мыле, и от их крупов валил такой пар, будто из дверей жарко натопленной бани. У живого заграждения они остановились, и подводы сразу же были оцеплены плотным кольцом, наконец, дождавшейся деревенщины. Выяснив, что на передних санях, кроме закутанной в теплые шали невесты ничего нет, все сгрудились у вторых, возницей которых был Никанор, успевший соскочить на бок, в глубокий снег, и теперь выбиравшийся на твердое место.
По заведенному обычаю, столпившийся народ не только встречал невесту, но и стремился посмотреть на прибывающих чужаков, хоть и в единственном экземпляре, как в данном случае. Это для проформы. Самым же главным для них, было видеть и оценить приданное. О состоянии своих, деревенских невест, им казалось, что знают всё досконально, а значит, уже и не интересно. А эта, аж, из другой деревни! Что там, у них? Как там, у них? Какие они сами? Любопытство, любопытство! До чего только, оно не доводит людей, лишенных регулярного общения с внешним миром!
Нет, категорично сказать, что в Усюльгане очень плохо знали о жизни своих соседей, нельзя. Здесь хоть и удаленная, глухая тайга, но свежие новости добирались и сюда. Конечно, не так оперативно, как в городе, но все же. Кто-то уезжал, и что-то узнал, кто-то приезжал и рассказал, кому-то сорока на хвосте принесла, и так далее. Не беда, если в тех новостях недоставало какой-нибудь связки! Она додумывалась на месте. Каким образом? Да очень даже, простым! Ведь регулярные посиделки, были неотъемлемой частью уклада жизни, уединенной деревни.
Вот и перед этой свадьбой, было обговорено много различных слухов, но говорить - одно, а увидеть своими глазами - совсем другое! Здесь должно быть все очевидно и конкретно. Если и этого мало, то можно и потрогать руками, что бы потом, на будущих посиделках, со смаком рассказывать все подробности происшедшего.
Забегая вперед, нужно сказать, что на приготовление к свадьбе, отводилась даже суббота! Если молодые из одной деревни, то в этот день, жених с дружками, идет в сваты. Если девушка согласна, а её родители то же не прочь, то ровно через неделю, опять же в субботу, происходит ответный визит. Родители невесты прибывают в дом жениха, что бы конкретно договориться о свадьбе, которую стараются сыграть тоже ровно через неделю. Таков здесь, неписаный закон!
Несмотря на то, что суббота является рабочим днем, в деревне, где состоится свадьба, выходной относится ко всем жителям, а гулянка у бракосочетаемых, начинается с самого раннего утра, причем, совершенно раздельно. У невесты гуляют её гости, у жениха, сперва только приглашенные, а потом и все желающие, коих может набраться целая деревня. После обеда, жених со своими приглашенными, идет в дом к невесте. При их появлении, те гости, что гуляли у невесты, дружно отправляются в дом к жениху, где вполне по-свойски, пьют без него. Таков порядок, в первый день свадьбы. Второй день, то есть воскресенье, начинается, как и утренняя суббота, только с той разницей, что невеста уже живет в доме своего жениха. А в доме, где она до этого жила, её гости, с появившимися прочими желающими, вовсю празднуют, или вернее продолжают праздновать, свадьбу без невесты. Следует только видеть разницу между приглашенными гостями и прочей, желающей поразвлечься публикой. Все приглашенные размещаются за столом, а остальные любопытные, могут находиться в помещении где угодно, даже на улице, под окнами, но всем им, без исключения, подносятся чарки. Тоже повторяется и в доме жениха. Читатель, ты ещё не запутался в таёжных хитросплетениях? В общем, при таком свадебном порядке, самое главное заключалось в том, что бы хватало чего выпить, а за что пьют, под конец дня, не помнят и сами.
Отвлеклись! А за это время, любопытствующая деревенщина встречала долгожданную невесту. Пока уставшие лошади облегченно сопели, шевеля заиндевелыми губами и звякая железными удилами во рту, Никанор, мужественно снял стеганые рукавицы, стал рядом со своим возом, и начал развязывать, покрытые снежной пылью, аккуратно сложенные узлы. Все они оказались коричневого цвета, только разных размеров. То ли для того, что бы присмотреть за своими вещами, то ли по другим причинам, но поглядеть на досмотр, вылезла из саней и сама невеста. Среднего роста, коренастая, в цигейковом пальто и сером пуховом платке, она как на смотринах, стала рядом с Никанором. Только в этот ответственейший для ожидавших любопытных момент, на неё никто не решился обратить особо долгого внимания. Все были увлечены, заинтригованы содержанием узлов, которые Никанор, он же кубельный, стряхнув с намерзших усов длинные льдинки, не торопясь, по очереди, начал развязывать для всеобщего обозрения.
-Две подушки без наволочек! - хриплым голосом, выкрикнула бабка Фёкла, протискавшаяся к заветным саням, ближе всех.
На подобных мероприятиях, она почти всегда была первой, а значит, и ближе всех к товару. Иногда, её даже специально пропускали вперед, потому что, вернее неё, никто не мог правильно оценить любую увиденную вещь - будь она новая, либо подержанная, как в случае с подушками. Пока любопытная публика их разглядывала, оценивала, кубельный успел свернуть "козью ножку" и несколько раз затянуться.
-Ну, закурил, так давай дальше выкладывай, - заторопили замерзшие зрители, вволю наглядевшись на пухлые, чистые подушки.
Никанор покорно взялся развязывать второй узел, покрытый тонким слоем рыхлого снега, выброшенного лошадиными копытами. Все манипуляции с узлом он так торжественно растягивал, что вокруг стали даже роптать.
-Итак, две подушки вы уже видели, - как бы в насмешку, бубнил он.
-Видели, видели! - загалдели вокруг. - Ты давай, дальше показывай, а то к этим подушкам, будто прилип. Будто они здесь самые главные и кроме них, ничего больше нет толкового.
-Как ни главные, если без них, некуда будет и голубиные головушки положить, чтобы перед сладким сном, вволю наворковаться о красоте совместной жизни, о тепле рядом бьющихся сердец, - подмигнув правым глазом, интриговал кубельный, застывшими пальцами, продолжая развязывать неподдающийся узел, который в невестином дому, зам же и завязывал.
-Заморозишь! Истин крест, ты нас сегодня заморозишь! - не на шутку, возмущалась женская половина, оказавшаяся здесь в большинстве. - С самого раннего утра здесь стынем, а он над нами, ещё поддразнивает.
-Крепкий морозец, в день пожизненного соединения двух влюбленных, обозначает по календарю, неограниченное счастье, - был его, научно успокаивающий ответ.
-На счастье, на счастье! Мы же не спорим. Но на их счастье, не плохо бы и поторопиться, а то глядишь, и самую невесту заморозишь.
-Выдержит, не за здря сибирячкой кличется. А знатный морозец, что? Он любую дружбу, как и любовь, наподобие металла, только крепче сжимает, укорачивая расстояние, для взаимных объятий.
-Смотри, как бы от такого сжатия, что не лопнуло.
-Чему лопнуть суждено, то лопнет и без нашего вмешательства. Но кому кажется, что сегодня больно морозно, мог бы и дома посидеть.
-Усидишь тут, когда в деревне такие дела творятся! - в сердцах, выкрикнула Фёкла.
-Кажись, впервые в эту зиму, щипательный морозец показался. Давненько такого не было, - согласился, оттесненный бабами Егор, шубной рукавицей, вытирая навернувшуюся под носом, очередную прозрачную каплю, вот-вот готовую, либо примерзнуть, либо сорваться с покрасневшего кончика, остренького носа.
Егору было за шестьдесят, но он уже многие годы жил бобылем, что естественно, все ставили ему в укор. И это притом, что любая деревенская вдовушка, с великой радостью согласилась бы принять его к себе, в качестве суженого. В свое время, жена у него, конечно же, была, но мужа с фронта не дождалась, сойдясь с каким-то лесником из Муромцевского леспромхоза, который, основательно её обчистив, удрал в неизвестном направлении. На таком финале любви, упрямая женщина смириться не хотела, и, распродав последние вещи, направилась разыскивать своего беспутного проходимца. Но через некоторое время, её нашли мертвой возле Тары, где и похоронили.
Возвратясь с войны, Егор сошелся с дочерью соседа, которая была моложе его на двенадцать лет. Но, когда в ближайшей от Усюльгана деревне открылся участок по заготовке древесины, и в неё понаехали лесорубы, расторопная жена, однажды туда наведалась, после чего, бросила Егора и уехала с одним из них в Одесский район, что за Омском. Когда же внезапно умерла его третья жена, незадачливый Егор, решил больше не жениться. После её смерти, он активно занялся охотой, уходя в тайгу на несколько дней, а то и на всю неделю. В такое время, его остывшую избу, односельчане не в шутку сторонились. Кто-то даже пустил слух, что в отсутствие хозяина, там замечали подозрительные огоньки, указывавшие на то, что в ней мог поселиться нечистый дух, который, однако же, хозяину нисколько не мешал. "Я дружу со всеми духами, которые заходят ко мне в гости", - отшучивался он, настойчивым любопытным. Домой возвращаться, он был вынужден, так как здесь у него хранился свинец, из которого отливал дробь, в то время как порох с капсюлями, выменивал на добытую пушнину. Когда в самом начале пятидесятых годов, куница, белка, соболь, в тайге поредели, охоту бросил и обосновался здесь неким неучтенным сторожем, в ночное время, отгонявшим от деревни волков, из-за бескормицы, пытавшихся попасть в частные подворья для проверки, случайно плохо закрытых дверей в хлев, где стояли овцы. В летнее же время, отпугивал досаждавших медведей, которых, естественно, как профессиональный охотник, нисколько не боялся и отгонял, чуть ли, не голыми руками. Когда селяне резали овец, то за ненормированный труд, энную долю мяса, получал и Егор. Бабы снабжали солеными огурцами, да грибами. Хлеб доставал у лесорубов, которым леспромхоз доставлял централизованно. В общем, к холостяцкой жизни привык настолько, что о не сложившейся семейной жизни, нисколько не жалел.
-Дядя Егор, а где ты достал себе, такие шикарные варежки? - вдруг спросил, рядом стоявший пацан, заметивший прижатую к носу, совсем новенькую рукавицу.
-Ишь, пострел, заметил! - удивился Егор, вскользь глянув на мокрое пятно у большого пальца, и опуская руку. - Выменял. Как же ещё по-другому, здесь можно приобрести такую роскошь! В такой морозец без них, далеко не уедешь.
-Да, мороз прижимает, - совсем как взрослый, отвечал юный собеседник.
-Ещё бы! - подхватил, тут же стоявший Фетис, почти ровесник Егора. - У бабки Поли, в сенцах даже бормотуха замерзла. Вот какой, мороз!
-Она же меня ещё вчерась ей угощала, и ничего себе, показалась, - попытался заступиться Егор. - Только зубы, от мороза заходились.
-А седни замерзла, и всё тут.
-Пусть покрепче делает, тогда и не замерзнет, - заметил Сидор, подслушавший разговор. - Впрочем, вот она здесь, собственной персоной. Давай спросим. Эй, Полина, подь сюда к нам, поближе.
-Чё тебе так срочно понадобилось? Ай не видишь, что приданое разбирают, а ты отвлекаешь! - отвечала недовольная бабка, но все же на полшага приблизившись на зов. - Говори, да побыстрее.
-Тут мы заспорили о седнишнем морозце. Это правда, что в твоих сенцах самогон загустел?
-Да, начало затягивать, - не чувствуя подвоха, отвечала простодушная женщина, не спуская глаз с возка. - Давно, очень давно так не студило, как в последние дни.
-А не могло такое случиться, что на этот раз, твой самогон в градусах не вышел?
-Так сказать, слабоватым получился, - робко добавил и Фетис, не желая отставать от своего односельчанина.
Ему было, за что робеть перед бабкой, потому что частенько, "до получки", заглядывал к ней в гости. Но, в силу своей общительности, не вступить в такой заманчивый разговор, утерпеть он не мог.
-И дураку понятно, что только слабак не может выдержать суровую зиму! - из ближайшего окружения, послышался ещё чей-то голос.
-Кто это там такое говорит? Голос слышу, а человека не вижу, - заинтересовалась Полина, повыше поднимая закутанную голову. - Ах, это ты старый плут! Ну, знаешь, Феоктист..., - будто от возмущения, даже прервала речь. Потом, более миролюбиво продолжила. - Врет Феоктист, истин крест врёт. Господь Бог свидетель, что через каждые пять минут, проверяю на огне. Не горит, значит, не беру. Напраслину, на меня наводите.
-И керосин горит.... Надо пробовать не на огонь, а на язык, - подучил Егор, причмокнув застывшими губами.
-Она же сопьется, если через каждые пять минут будет совать язык под краник, - засмеялся Феоктист.
-За здря, совсем за здря вы, мужики, обижаете меня несчастную, - не-то в шутку, не-то всерьез заныла Поля, отворачиваясь, все своим видом давая понять, что эта тема, по сравнению с раскладываемым приданым, её затрагивает меньше всего.
-И вправду мужики! Чё это вы сегодня взъелись на мою соседку? - заступилась, кривоватая на один глаз, Домнида. - Как в горле у вас пересыхает, так сразу же бежите к ней, не различая, горит она, или не горит, замерзает, или не замерзает. А тут, зазубоскалились, не дадут человеку хорошенько разглядеть прибывшие вещи. Впрочем, я сегодня слышала, что и казенная водка, что была оставлена в магазине, тоже замерзла, а вы к какой-то бормотухе прицепились. Стыду вам нет! Одним словом, не мешайте.
-Дарьюша, это правда, что твоя водка в магазине замерзла? - попытался Егор отвлечь продавщицу, от общей оценки приданого.
-Смотрели бы вы лучше на возок, а не толкли, бИстолку, как комары мак, эту алкогольную тему, - отвечала Дарья, не поворачивая головы.
-Нет, ты все же нам ответь, тогда отстанем, - настаивали мужики.
-В одной бутылке закристаллизовалась, будто ледяная шуга по весне, а во второй так вообще..., - но, спохватившись, что вторая была разбавлена водой, прикусила язык. - В общем, мороз такой, что даже водка не выдерживает. Смотрите, смотрите, какие шикарные кружева на подушки! Сколько их там было? За этими мужиками, толком ничего нельзя разглядеть.
Зная, что водка разбавляется, мужики моментально засекли её оплошку, но промолчали. С другой стороны, в такой маленькой деревушке, как Усюльган, продавец считался очень даже заметной фигурой. Кроме того, что торговала водкой, за которой на лошади, приходилось ездить в Атирку, где находилась не только самая северная база областного райпотребсоюза, но и сельсовет, она оттуда привозила ещё и последние новости, которых здесь так не хватало! Значит, с такой фигурой, лучше иметь хорошие отношения и не ссориться.
-Если и сорокаградусная водка стала замерзать, то мороз не меньше пятидесяти, обязательно, - добавил от себя Никанор, не прерывая основного занятия, и тоже подслушавший разговор о водке.
-Неужели так много? - удивился кто-то.
-А, что ж тут такого! Были и до этого года зимы с пятидесяти градусным мороз, и ничего себе, выдюжили. Мы же к морозам привычные, не то, что там, какие-то изнеженные европейцы, где я проходил с фронтом, которые начинают трястись уже при двадцатиградусном.
-А, как у них?
-Да для них двадцать градусов, кажется концом света.
-Неужто?
-Как Бог свят!
-Что ж, и такое может быть, - сразу согласилось несколько голосов. - Не зря же говорят: что край, то обычАй.
-Граждане, не отвлекайте Никанора, а то он что-нибудь, да перепутает. Тут такое дело, а вы разбазарились! - упрекнула, не в меру увлекшихся, посторонней болтовней, Фрося.
-Да, да, ты права, - спохватился Егор. - Это всё мороз виноват, что б он к вечеру поперхнулся! Смотрим, все смотрим внимательно. Что там следующее, показывай. А в задке саней, нет ничего припрятано?
-Всё на виду, мы ничего не скрываем, - пробасил кубельный. - Вот, можете спросить у невесты, если мне не верите.
-Верим, верим. Говори дальше.
-Значит, две подушки были с кружевными салфетками.
-Что, опять подушки? Ты же их в самом начале показывал!
-В таком случае, не отвлекайте разговорами о водке, а то уже слюнки потекли, не могу сосредоточиться.
-Надо было жениха сюда притащить, а то сидит себе дома в тепле, в ус не дует.
-Его сейчас никак нельзя беспокоить, а отвлекать, тем более, - сказал Феоктист. - У него на ночь запланирована такая ответственная работа.
-Лучше скажи, что собирается не только с мыслями, но и с последними силами, - поправил Егор, чем вызвал, многие улыбки.
-Да, все мы были молоды, все прошли эти житейские ступеньки, - согласился Никанор.
-Мы снова отвлекаемся, уезжая не в ту степь! - напомнил кто-то.
-Сами начинаете, а меня во всем вините. Значит, следующими идут белые наволочки.
-Наволочки ты уже показывал. Давай следующее.
-Большое покрывало, для укрытия квашни, и одно, вышитое петухами полотенце, для семейных портретов. Все видите? - спрашивал кубельный, поднимая их над головой. То-то же! Тогда поехали дальше. Снова полотенце с кружевами по концам, для икон. Вот, медный тазик для щёлока.
-На этом полотенце, что для икон, что-то вышито. Объясняй подробнее, а то всё и не разглядеть.
-Если на первом были петухи с курочками, то на втором, естественно, кресты с лампадками.
-А-а-а, ну хорошо, давай дальше.
-Самовар медный, пятилитровый.
-О-о-о! - удивились собравшиеся. - Целых пять литров!
-У меня и то, только на три, - признался Сидор.
-Будет от чего, всю ночь бегать на шайку.
В отличие от того времени, когда такие смотрины происходят при умеренных температурах, и любопытные, каждую вещь имеют возможность потрогать даже руками, что бы определить то, сами не зная что, на этот раз, вся процедура смотрин заняла не больше пятнадцати минут. Мельком взглянув, на последнюю вещь, которой оказалась чугунная сковородка, удовлетворенная публика, разом заспешила по домам согреваться, а свадебный кортеж, в сопровождении нескольких, самых выносливых мальчишек, благополучно покатил к просторной избе Казюры, стоявшей почти что, напротив однооконного магазина. Отец женил своего единственного, немного туговатого на уши, почему его и не призывали служить в армии, сына.
Для некогда больших семей, строились и вместительные избы. Но, шло время. Кто умирал, кто выходил замуж в другие деревни, и в добротных домах от первоначального количества, оставалось, лишь, по несколько человек, Так случилось и у Казюры старшего, оставшемся вдвоем с сыном, и обживавших тёплую кухню, да спальню. Из-за своей вместимости, их горница годилась, разве что для больших гулянок, которые, время от времени, местная молодежь, что бы ни мерзнуть в пустующих домах, здесь и устраивала.
Вот и в позапрошлом году, на Покрова, в своей горнице, Казюра разрешил Богдановым сыграть дочери свадьбу. Только на тот раз, случился непредвиденный казус. К утру, молодожены поссорились и разошлись по своим домам. Вместо того, чтобы их уговаривать, пьяные гости единодушно сошлись во мнении о том, что в чужих домах гулять свадьбы даже удобнее, чем в собственных, из которых, в случае размолвки, некуда отлучаться. Правда, наутро проспавшись и протрезвев, молодые снова сошлись догуливать. Значит, осознали свой гражданский долг. А ещё годом раньше, гуляя свадьбу в этой же горнице, Ильюхины так поссорились, что догуливать свой праздник, не возвратились. В общем, успели разойтись. Гости тогда говорили: а случись такая разноголосица в чьей-нибудь из собственных изб! Куда деваться? Тут и до понажевщины недалеко! Ведь эмоции, как и действия пьяных людей, предугадать трудно. Известно всем, что русская душа не предсказуема даже в трезвом виде, а что говорить, когда она "на взводе"!
В отличие от некоторых старых деревень, где жили исключительно местные кержаки, Усюльган, как и ещё несколько других таёжных поселений, появился относительно недавно, и причислял себя к смешанным населенным пунктам. Очень много семей, здесь было из Алтайского края. Жили-поживали они у себя, в Алтае, пока на них ни обратила внимание Советская власть, по всей стране утверждавшая власть огнем, штыком, винтовкой, депортацией из родных мест. Так волею новых коммунистических правителей, эти труженики земли, оказались на таёжных просторах необъятной страны Советов, а по-простому, "за болотом". Так в то далёкое время, называлось спец переселение своих же, русских.
Вообще-то, эти края начали обживать ещё в восьмидесятых годах, восемнадцатого столетия, когда сюда, на необжитые земли, потянулись люди из перенаселенных западных районов Великой России, окраиной которой с запада, считалась Прибалтика. Латыши одними из первых, стали заселять районы среднего Прииртышья, продвигаясь, всё дальше и дальше, на север. Почти что, вслед за ними, сюда стали перебираться семьи и из других областей России. Только эти, уже по своим, российским причинам. Когда же в 1929 году началась сплошная коллективизация, то, спасаясь от колхозов, в Сибирскую глухомань хлынули зажиточные крестьяне, в короткие сроки, сумевшие здесь наладить свой быт не хуже, чем жили в своих родных местах. Это уже потом, Зауральский край превратился в почти поголовное место ссылки всех неугодных коммунистическому режиму, людей. С тех пор, как начались гонения на свой народ, прошло больше двадцати пяти лет, а о тех событиях, в открытую, люди до сих пор, побаивались разговаривать. Только проверенные старожилы, собравшись на посиделки, иногда, все же вспоминали то прошлое, когда им только-только минуло за пятьдесят пять. Ведь всё мужское население, что помоложе, было либо уже уничтожено, либо на Колыме, доживало последние дни. Но с годами, выживших "ветеранов" становилось все меньше и меньше. Возраст брал своё. А как хотелось донести до потомства, доставшиеся на их долю мытарства, которые пришлось испытать в те далекие и наитруднейшие времена, в которые им довелось жить, или точнее, выживать.
* * * * * * * *
Та зима была снежной, ветреной, морозной. В январе месяце, на тракторных санях, в присутствии вооруженной охраны, их довезли до Тары. Здесь пересадили на обыкновенные сани, запряженные лошадьми, и в том же сопровождении, повезли в тайгу. Трое суток углублялись в неё, по полнейшему бездорожью. Потом всех, высадив в снег, подводы с солдатами развернулись и уехали, оставив в незнакомом мире беспомощных людей, на произвол судьбы. Но так, уж, устроен человек, что даже в самых экстремальных ситуациях, ищет спасительный выход.
Среди выброшенных "неугодников", несколько мужиков, оказались знакомы с плотницким делом. У одного оказалась, захваченная из дому пила, у другого топор, и среди тайги развели спасительный костер, а рядом стали выкладывать стенки. Благо, ровный как свечи, строевой лес, был под рукой. Крышу накрыли лапником. Так за неделю, сварганили некое подобие барака, с главным очагом посредине. Холодно, конечно, но все ж не под открытым небом. С едой, тоже кое-как утряслось. Ставили силки, петли, иногда в них, удавалось загнать даже самого лося. В общем, если и голодали, то в пределах жизненно допустимых норм. Для воды, снега хватало в избытке.
С таянием снега, стали раскорчёвывать пни, рубить настоящие избы. К этому времени, досужие переселенцы "разнюхали", что в тайге они не одни. Что в некотором, доступном для них отдалении, имеются и самые настоящие деревни. С их жителями, на картофель и семенные злаки, стали вести обмен шкур, пойманных зверюшек. На раскорчёванных участках, картофель давал отменный урожай, на который тут же позарились барсуки, чей жир отлично годился для лечения обмороженных участков тела. Но этого свинства оказалось так много, что огороды пришлось обносить внушительным забором. Заодно, как и у себя на родине, на въездах в "деревню", соорудили решетчатые ворота. Это дань прошлой жизни. Конечно, их можно было объехать и обойти с любой стороны, но никто не мог себе позволить такого "разгильдяйства". Подъезжая к ним, останавливались, открывали, а, проехав, так же солидно запирали. Когда они сгнили, их заменили обыкновенными, сдвигавшимися в сторону, жердями.
Шли годы. За это время, то ли власти о них забыли, то ли решили, что в туже зиму, все сосланные "за болото" должны были погибнуть, но никто к ним не наведывался. А когда вспомнили, то в деревеньке, названной самими жителями Усюльганом, уже велось крепкое, полноценное, натуральное хозяйство, основанное, в основном, на охоте. К этому времени, некоторые жители близлежащих деревенек успели побрататься, пережениться, понарожать потомство. Когда "дикарей" повторно "обнаружили", то все допускавшиеся, до сих пор самовольства, государство решило взять под контроль, приведя их не только к общему советскому знаменателю, но и общему территориальному подчинению.
Вообще-то, эта глухая "заболотная" территория находилась в юрисдикции Тарского райисполкома, распространявшего свои владения на север до границы с Томской и Тюменьской областями. Сам же город Тара, основанный ещё в 1696 году, стоял на другом, левом берегу Иртыша, и сообщение с ним из-за бездорожья, было никудышным, особенно в то время, когда вскрывалась река. Может быть поэтому, не только Усюльгану, но и другим заброшенным сюда деревням жилось спокойнее нежели тем, что располагались на левом, более доступном, а значит, и плотнее обжитом, берегу реки.
Итак, однажды, по наводке соседей, с первыми серьезными морозами, Тарское начальство заявилось в Усюльган, не забыв прихватить с собой и свежеиспеченного председателя. Надо создавать колхоз. Как это, мол, они одни, могут жить совершенно неорганизованно, без командования свыше, без отдачи доходов в государственные закрома! Не дело! В Советской стране, такая роскошь не позволительна! Кроме тех, кто при власти, остальные в ней, все должны быть равны.
Тот памятный день, для сельчан стал роковым в жизни. Всё, что было возможным, обобществили, а Ватулинский амбар, стал местным заготовительным пунктом. Лишние боковые входы в нём наспех заделали, оставив только с улицы. Появился и ответственный "амбарный", что из соседней деревни. Ходили слухи, что это он и выдал властям, местонахождение не учтённой застройки. С этого момента, вся добытая в тайге пушнина, должна была сдаваться государству, в конфискованный амбар, а взамен предлагались патроны, дробь, порох, капсюли, сталистая проволока для петель и даже обыкновенные пыжи.
Доступные охотничьи принадлежности - это одно, но охотникам надо же, кормить и семьи. И тогда смекалистые звероловы, часть добытого, от всевидящего ока государства, стали припрятывать, подвешивая расчлененные туши, на сучья деревьев. И комиссия не найдет, и прочие звери ими не поделятся. Такое практиковалось только в осенне-зимний сезон, а летом, у каждого охотника были свои заветные ямы, где круто засоленное мясо, и держали. Хозяину такого хранилища казалось, что только он один знает расположение своей потайной кладовой, к которой наведывался, по мере надобности. Но это только так ему казалось. С некоторых пор, завистливые, да неудачливые охотники, друг за другом стали подглядывать. Ну, а там, где знают двое, тайны уже не бывает. О проделках Усюльганцев, прознали в Таре. Понаехали солдаты, прочесали известные места, найденное, конфисковали и уехали, в случае чего, пообещав вернуться, но уже с более суровыми намерениями.
Люди, однажды успевшие испытать на себе, непредсказуемые удары судьбы, искушать её во второй раз, не решились. С тех пор, не в силах прокормиться, некогда зажиточная деревня, стала приходить в упадок. Почуяв неладное, её покинул самый первый председатель. А за ним, его последователи сменялись самой настоящей чехардой. Но удивительнее всего было то, что, отбывая восвояси, каждый из них, не преминул прихватить с собой чего-нибудь из колхозного достояния. И это было в порядке вещей! С момента образования Советского Союза, в нём тащилось всё и всеми теми, кто был мало-мальски допущен к любому руководству.
Да, деревня нищала. Из-за отсутствия продукции, заготовительная контора вынуждена была само ликвидироваться, а амбар, в котором она располагалась, приспособили под магазин, в котором и продолжала работать продавщицей незамерзающая, и ещё не замужняя Дарья. Но, несмотря на постигшие трудности, её жители, окончательно духом не пали. Жизнь притихла, но не замерла. Бывшие охотники, каждый себе, втихаря, выкопал новые ямы-хранилища, в которые навещался, либо перед самой метелью, что бы заметало следы, либо в пургу. Не умирать же с голоду! Кроме того, постигший деревню катаклизм, местных жителей заставил искать другие методы, способы выживания. Старожилы стали вспоминать свое прежнее ремесло. Некоторые, из стволов кедра, да пихты, стали выдалбливать добротные кадушки, которые сбывали в Атирке, либо Пологрудове. Ведь только в кедровых ёмкостях, мука долго не портится, а в пихтовых, сливочное масло. Женщины, из берёзовой коры, наловчились изготовлять искусные, разнокалиберные туески, которые так же охотно раскупались. Заведя овец, из их шерсти не только катались пимы, но и вязались узорные рукавицы для молодежи.
Так как для хлебных злаков, в тайге не оказалось достаточной площади, то колхоз перешел на выращивание картофеля, которым, в совокупи с тридцатью копейками, приспособился оплачивать трудодни. И не только колхоз. Его уже сажали в каждом подворье. Пользуясь отменной урожайностью, кроме традиционных блюд, в смеси с травой, из него выпекали вкусные лепешки, из него гнали самогон, женщины готовили отбеливатель и так далее, и так далее. В общем, картофель заменял, чуть ли не все продукты, используемые для пропитания. С ним мог потягаться, разве что, только чай. В доме могли остаться без хлеба, картошки, огурцов, грибов, но традиционный самовар, был всегда готов к действию. Из-за отсутствия сахара, чай пили с конфетами-леденцами, которые, к слову сказать, в магазине не переводились. Заложив леденец за щеку, его хватало на две, три чашки чая.
Вот так! Пока росла картошка, плодились овцы, колхоз и держался на зыбком плаву. Конечно, на ликвидацию он просился давно, но что взамен? Присоединить, не к кому. Оставить на произвол судьбы, тоже нельзя. Как уже говорилось, в советском государстве, всё должно быть подотчетно. Кроме всего прочего, хоть он и дышала на ладан, его поддерживала своя овцеферма, которая, при случае, довольно щедро снабжала свежим мясом не только районное руководство, но и поставленных ею председателей, последним официальным из которых, был калека Демьян. К удивлению сельчан, овец он не резал, появлявшееся начальство не жаловал, но, не проработав и полгода, скоропостижно скончался. Так, по стечению обстоятельств, беспартийный Никанор и продолжал присматривать за делами незадачливого колхоза, по иронии судьбы, носящего имя "Ильич". А колхозники к тому, что их же селянин, ими и управляет, привыкли сразу, а поэтому и его немногочисленные указания выполняли вовремя, добросовестно, качественно, без излишней спешки. Действительно, куда торопиться, когда деревня, в силу постоянно, неблагоприятно складывающихся для неё обстоятельств, и так погружена в состояние самой обыкновенной депрессии? Для старшего поколения, такое состояние было уже не в новинку. Они успели его испытать в последние годы ещё там, на далекой родине, перед отправкой "за болото". По их наблюдению, как тот, так и этот жизненный уклад, имели много схожего.
Впрочем, если глубже поразмыслить, то что, собственно, могло и меняться? Там Россия, и здесь Россия. Там Зауралье, и здесь тоже. Если не считать ландшафта местности, то, как там живущих людей, так и здешних сибиряков, очень много что объединяло. В первую очередь, культура, обычаи. А для оседлого крестьянства, это вовсе не мало. В российской глубинке, особенно бережно относятся, сохраняют обычаи своих предков. Это незыблемо традиционно, поэтому не удивительно, что всё веками накопленное предками, в чистейшей неприкосновенности передается из поколения в поколение. Каждая очередная волна народившейся, и достигшей зрелого возраста молодежи, традиции предыдущей волны воспринимает, впитывает с такой охотой, будто важнее и кровнее этого, в жизни ничего не может и существовать! Это ещё раз показывает, что такая преемственность может происходить только в очень ограниченном кругу, в котором волей, или неволей, оказывались люди. Иногда тот круг оказывался настолько замкнутым, что в него не могли заглянуть даже соседи. К ним относятся староверы. Они сами себя ограничили определенными рамками, в которые нет доступа посторонним. Если такой путь жизни они избрали сами себе добровольно, то другим людям, он был заказан в силу местной специфики. Так в Усюльгане, например, молодежь никогда в жизни не видела поезда, трамвая, самолета, а автомашины, да трактора, появились здесь совсем недавно.
* * * * * * * * *
По древесине, каждому району Омской области, был "спущен" план. В свою очередь районы, "спускали" тот план ещё ниже. Такими ступеньками, он достигал колхозы, совхозы, другие организации. А здесь, на месте, собиралось начальство и просчитывало, сколько человек можно и нужно отправить на лесоразработки, что бы до весны, выполнить план.
Только в этот сезон, отправка лесорубов затянулась. И не удивительно. Пока по такой сложной лестнице подчинения спускался план, зима уже давно была в разгаре, и в Пологрудовский участок Муромцевского леспромхоза люди стали съезжаться с большим опозданием. Но здесь тоже, ради нескольких человек, не могли гнать трактор, либо машину, к чёрту на кулички. Собирались бригады, которые затем разбивались на пары, либо звенья.
Итак, собрав нужное количество людей, усадив их на два газогенераторные ЗИСы, а на третий, сложив вещи с инструментами, колонна машин, медленно продвигаясь за трактором, тащившим деревянный клин, рано утречком в воскресенье отправилась в неблизкий путь. По прошлогодним расчетам начальства, на место, в Усюльган, они должны были прибыть в тот же день вечером. Но, из-за навалившего снега, пробились только до полдороги. В тайге, на жестоком холоду, согреваясь огромным костром, пришлось заночевать. Только в понедельник к обеду, голодная, уставшая, недоспавшая братва, прибыла к месту назначения, наполнив деревню непривычными для этих мест, трескотней моторов, матерщиной, просто выкриками, от которых местные собаки просто взбесились, добавив свои голоса в общий, разнокалиберный гул. Пока у крайней, пустующей избы, где по обыкновению, была лесхозовская контора, машины разгружались, тракторист, ни у кого не спросясь, попытался потянуть клин по деревенской улице, но его тут же остановили те, кто был поближе из деревенских зевак. Глубоко прорезанный в снегу след, только ухудшит состояние, уже натоптанной улицы! Да, так оно и было бы. Расчищенная колея, после первой же бури, настолько уплотнялась новым снегом, что протянуть по ней клин повторно, уже было невозможно, а рядом не было места. Это на открытых пространствах, его протаскивали столько раз, что к весне, так называемая дорога, расширялась до нескольких сотен метров, представляя собой, параллельно вздыбленные, высокие волны, внезапно застывшие от сибирской стужи.
А в лесу, все было схоже с деревенской улицей. Меж стволами деревьев, клин можно было протянуть только единожды, поэтому, едва высадив людей, машины тут же повернули обратно. Тракторист остался ночевать. У него уже не было больше сил, дергать за поворотные рычаги гусеничного трактора.
С первым заездом, в Усюльган прибыло ровно сорок человек, включая прораба Майера, и единственную девушку, по имени Нюся, лет двадцати пяти, только что освободившуюся из мест заключения, под предлогом беременности, которой на самом деле, у неё не было. Однако врачом зоны, факт полового сношения был зафиксирован, что и помогло ей досрочно выйти на свободу. "Как тебе такое удалось"? - приставали к ней те, кто ещё не сидел, или уже отсидел.
А дело-то было, совсем прозаичным. Двух заключенных девушек, одной из которых была Нюся, молодой конвоир, сопровождал к реке за водой. Начерпав ведра, попили сами и предложили ему. Неопытный парень, не отказался. Пока он прикладывался к ведру, прислонив винтовку к ветле, напарница Нюси схватила оружие, взвела курок и потребовала, чтобы он тут же изнасиловал подругу. Обменявшись винтовкой, то же самое, ему пришлось повторить и с другой. В это время, происходящее у воды, с вышки заметил часовой, поднял шум. Моментально набежали солдаты, преступниц обезоружили, а упомянутый врач, тут же зафиксировал процесс сношения. Факт был задокументирован, а через пару месяцев, не без помощи денег, подтверждена беременность обеих "пострадавших". В то время, беременных в зоне не держали, а отпускали на свободу.
Немец Майер, лет тридцати пяти, бывший ссыльной из Поволжья, уже несколько лет руководил различными участками, а сюда, вместе со своим неизменным толстогубым подручным Иваном, прибыл впервые, хотя и знал не только расположение этой дачи, но и наличия в ней строевого леса, годного к вырубке. Как и в прошлые годы, его команда была самой, что ни на есть разношерстной, хотя в самой тайге, несколько человек из неё, все-таки работали не первый сезон.
Никанор ещё с осени, был предупрежден о предстоящем десанте, поэтому, вовремя успел составить список домов, в которых хозяева соглашались поселить будущих лесорубов, и сразу же по прибытии, каждому из них был дан адрес, куда направляться квартировать. Квартиранты, конечно, могли стеснять некоторых жильцов, но, зная какую цену за них будет платить леспромхоз, шли и на некоторые неудобства, для себя. Плюс к этому, деньги каждый месяц, чистоганом! Проданная картошка, грибы, ягоды, хмель, обвивавший здесь, чуть ли не каждую сосну. Разве толковый хозяин сможет упустить такую выгоду?
Ватулин тоже согласился на четырех человек. Кроме уже перечисленных благ, он надеялся и на дармовые дрова, которых у него вечно не хватало, а заготавливать некому. По жребию, ему достались латыши из Колосовского района.
Ещё при отбытии в тайгу, Иван Иванович Копейкин, что работал заместителем начальника Пологрудовского участка, предупредил Майера об исключительном трудолюбии этой национальности. Что эти ссыльные люди не на словах, а на самом деле гонятся за длинным рублем, поэтому на них может, смело положиться.
-Представляю, сам из таких, - улыбнулся обрусевший немец, с трудом понимавший свой родной язык.
К этому времени, немцы были уже давно расконвоированы и могли свободно передвигаться по Дальнему Востоку, Сибири, вплоть до Урала. Как и прочим рецидивистам, дальше на запад, путь им был заказан. Обретя свободу, многие из них, как работали в сельском хозяйстве, так там и остались. Другие же, перебрались в города, выучились, вступили в партию и заняли соответствующие должности. К таковым принадлежал и Майер.
В противоположность ему, начальник Пологрудовского участка Яков Мельгаф, в партию не вступал принципиально. Однако благодаря своим недюжинным организаторским способностям, смог добиться бСльших вершин, нежели его партийный земляк, которого он, из-за национальной принадлежности, не скупясь, тащил вверх по служебной лестнице. Если Майер имел обширную родню, причем, все взрослые, считались членами Коммунистической партии, то Мельгаф вырос без отца и родни, которые, в трудные минуты, для поддержки, смогла бы подставить ему свои плечи. По пути из Поволжья в Казахстанские лагеря, при попытке к бегству, его отца застрелили, и ему, как старшему в семье, пришлось содержать мать и малолетнюю сестру. Кроме упомянутых начальствующих личностей, в Томской, Тюменьской, Омской областях, жило очень много и других Поволжских немцев, освобожденных из под надзора. Начальником Муромцевского леспромхоза, то же был немец. Многим русским, такое не нравилось, но Первый секретарь Омского Обкома партии, без чьей санкции, на видные руководящие должности, не назначался ни один человек, руководствовался, в основном, не на лояльность к советским институтам, а на деловые качества работника. Но, надо заметить, что и немцы никакой враждебности к властям не проявляли. В крайнем случае, открыто.
Не было секретом, что среди них попадались, и довольно часто, такие рьяные поборники Советского строя, власти, что им мог бы позавидовать и сам Хрущёв, только что вступивший во владения страной Советов. Встречались и обыкновенные "стукачи", "соглашатели", которые на провокационные вопросы, обычно отвечали:
-Так же, как и вам, нам там хорошо жить, где сносно кормят, хорошо платят, а всё остальное - нажитнСе.
Радикалы были в меньшинстве. Зная неустойчивый нрав своих соплеменников, открыто пропагандировать националистические идеи, они побаивались, но втихаря, обменивались довольно рискованными идеями. Вплоть до бегства в Западную Германию! Они яростно ненавидели своих гнусных отщепенцев, попросившихся в партию, как и тех, в ком подозревали доносчиков. Но знали они и то, что в данной политической ситуации, на ход событий, повлиять не могут. К этим людям, принадлежал и начальник Пологрудовского участка, Муромцевского леспромхоза Яков Мельгаф, впоследствии переведенный на стройку в город Златоуст, что на Урале. Майер, дальше обыкновенного прораба, так и не "вылез".
Итак, этот заготовительный сезон хоть и с опозданием, но начался. Усюльган будто проснулся, встрепенулся, как после длительной спячки. Хозяевам домов, где поселились лесорубы - доход, девушкам, как и молодушкам - свежая любовь! Как и в прежние годы, начнутся воскресные гулянья, танцы, несбыточные надежды девушек на то, что, а вдруг да повезет, и она окажется в числе тех счастливых, которых, уезжающие весной лесорубы, увезут туда, где цивилизованный мир, и где, кроме леса, есть ещё очень много всего красивого, интересного. И пусть позавидуют, оставшиеся подружки!
Энергичная, непоседливая Фрося Ватулина, с закадычной подружкой Фисой, у которой муж тоже работал от леспромхоза, и регулярно, на несколько недель, уезжал на дальние дачи, уже в ближайшее воскресенье, собирались организовать первые танцы. И место присмотрели в пустующей избе, некогда принадлежавшей вдове Клочковой, а в прошлом году, распрощавшейся с жизнью. С этой целью, они не поленились натаскать в избу самых лучших смоляков, расчистить от снега подходы, но их рассоветовали. Люди, мол, не успели освоиться, оглядеться, да и морозец продолжал держаться на самой нижней отметке, постоянно удивляя, даже видавших виды старожилов. Подружки нехотя, но согласились отложить намеченный, было, бал, перенеся его не далее, как на неделю. К тому же, по их предположению, учитывая мороз, снег, бездорожье, взятые с собой дополнительные продукты, в следующий выходной, мужья ещё не должны были появиться в деревне.
Конечно, отложить такое важное мероприятие - ощутимый урон для всей молодежи, но не в сибирском характере, сразу же, падать духом. Вынужденную отсрочку, решили заполнить продуктивными, на их взгляд, посиделками, когда досконально можно обсудить все мнения о постояльцах. Так что, ко времени назначенных танцулек, ими были выяснены не только возрастные данные каждого из прибывших, но, примерно, и их семейное положение. Вплоть до отдельно выраженных склонностей. Всё это, они сумели выведать от домочадцев, у которых те стояли. Последнее, было особенно важно. Если уж, с каким лесорубом рисковать, то "без сбоев" и на всю катушку. Ведь, если что не "выгорит", то в деревне узнают сразу и тут же засмеют. Вон, в прошлом году, Дуся связалась с коротышкой калмыком, что квартировал в её доме, кормила его, поила, а к интимным связям он оказался не способным. Всё лето, деревня обсуждала тот случай до такой степени, что Дуся стала сожалеть о том, что невзначай раскрыла этакую важную тайну. Язык виноват! А пьяный Макар, однажды услышав её историю, деревенщине процитировал: просил, как волк, а совокуплялся, как заяц!
Завершалась неделя томительного ожидания, и самые активные организаторши, в последний раз собрались у Капки, что жила рядом с овечьей фермой, в которой она, вместе с Артёмом, ухаживала за овцами. Несмотря на свои двадцать два года, Капка два раза успела, как говорила сама, выйти замуж, и развестись. От каждого мужа, имела по ребенку. Последняя девочка родилась только в прошедшее лето и малышка находилась под неусыпным наблюдением, ещё не старой бабушки, у которой жизнь складывалась почти также, как и у её дочери. Первенец мальчик, был отдан на воспитание в соседнее село, к бездетным родственникам. После последнего замужества, Капка стала себя считать, куда более интеллигентной, нежели подружки. Ещё бы! Второй муж, обещая счастливую жизнь, довез её аж до самой Тары, завел в ресторан, заказал обед, где она была вынуждена съесть не только свою, но и его порцию. Дело в том, что, заказав еду, он куда-то вышел и больше не вернулся. Выйдя на улицу, от бегавших ребятишек узнала, что этот дяденька сел в попутную машину и уехал. Теперь она, дважды покинутая, снова собиралась подыскать себе подходящую партию.
-Этот татарин Рычапов. Он у кого квартирует? - уточняла Капка, у подружек.
-У Казюры, - отвечала Дуся.
-У Казюры квартируют два татарина и два калмыка, - уточнила всезнающая Мотя. - Я только забыла фамилию второго татарина. Не-то Худой бердиев, не-то Худойбергиев. В общем, какой-то "Худой".
-А ты не путаешь их с калмыками? - засомневалась Фиса. - Там есть ещё и какой-то Хазимухамедов.
-Девочки, ну какая нам разница, у кого какая фамилия! - воскликнула продавщица Дарья. - Мы что, мужиков стали выбирать по фамилиям, али по национальностям? Что у тех, что у других: глаз узкий, нос плюский, значит совсем не русский. Я, например, сразу уточнила, что один из них никуда не годен, потому что старый. А тот Рычапов, о котором интересуется Капка, ничего себе, татарчоночек. Только фамилия какая-то странная, не совсем татарская.
-Ты Капка, глаз на него можешь не ложить, - предупредила Дора. - Я уже уточняла.
От её последних слов, публика даже затаила дыхание. Что она успела "уточнить, в таком важном деле, обскакав их всех?"
-Говори быстрее, не май! - зашумели вокруг.
-Он вовсю крутит с этой учетчицей Нюськой, что вместе с ними прибыла.
-Да, ну? Во, зараза! Что б ей лодыжки вывернуло! Не могла себе найти другого хахаля! Успела перехватить! - послушались возмущённые возгласы.
-Стерва! Как есть, стерва! - подтвердила и Капкина мама, покачивая на коленях ребенка. - Не иначе, как конину давно не кушала. Думает, что угостит.
-А, может быть, конину он и не ест, - возразила Фрося. - Я слышала, что некоторые татары, мусульманские обряды не соблюдают.
-Гляди-ка, не соблюдают! - передразнила её "няня". - Они же, кроме лошадей ничего не держат. Это здесь, в лесу, он будет есть всё, что съедобно, потому что другого, нигде не достать.
-У нас, на Алтае, сколько я помню, хоть и была совсем ребенком, тоже были татары, так они очень строго соблюдали свои обряды, - продолжала Капкина мама, не переставая держать скользкую соску, которую девочка язычком, пыталась вытолкнуть из своего маленького, пухленького ротика. - Пожилые татары, ой, как соблюдали свои законы. Я говорю, не понаслышке. Водка у них, полностью запрещена, а свинину и близко не показывай!
-Интересно, почему это, они так не любят свинину? - высказалась Глаша. - Вот мы, не только домашних, но и диких кабанчиков иногда лопаем, а ничего себе, не болеем от их мяса. Если они боятся жира, так он и в конине присутствует.
-Там вопрос, совсем в другом ракурсе, - сказала "няня". - Ту историю я слышала давно, сразу, как прибыли в эти места, да почти запамятовала.
-Нет, ты вспомни, потому что для нас на сегодня, она очень важна, - зашумели девушки. - Капка, возьми дитё, ей легче будет припоминать.
-Неужели до сих пор, я вам ничего подобного не рассказывала?
-Конечно, нет. Впервые слышим. Давай, вспоминай. Не секретничай, на старости.
-Значит, не подвернулся к слову случай, поэтому и не рассказывала, - оправдывалась женщина, поднимая с полу выплюнутую соску, и передавая ребёнка своей дочери.
-Не май, не май, говори, да побыстрее. Мы, как говорят военные, во всеоружии, должны встретить не только татар, но и другие национальности, которые уже прибыли, или ещё прибудут к нам. Говорят, что на наших дачах, очень много строевого леса, на разработку которого, уйдет не один год. Так что, живём! - воскликнула Фрося.
-На месте нынешнего Тобольска, что стоит на слиянии Тобола с Иртышем...
-Далеко от сюда?
-Не сказала бы, что далеко. Всего-то, километров триста пятьдесят, четыреста.
-Мириться можно.
-Так вот. Раньше на том месте, испокон веков, в небольшой деревушке, жили татары, а, напротив, через речку, позже поселились русские кержаки, занимавшиеся рыбной ловлей. Татары тоже ловили рыбу, но больше занимались разведением лошадей и свиней.
-И свиней!
-Что ж в том плохого. Без еды, быстро ноги протянешь. Человек должен перепробовать всякие яства, пока не остановится на чем-нибудь определенном. Только вы меня не перебивайте, а то забуду и то, что ещё осталось в памяти.
-Ладно, молчим как рыбы!
-Так вот. Один вредный татарин, безжалостно издевался над своей молодой женой. Каждый раз, после очередной вспышки гнева, свою дражайшую супругу тащил к реке, где, на речной отмели, выискивая погибшую рыбу, или ещё там чего, паслись его свиньи, и несколько часов подряд, заставлял её лежать под опрокинутой лодкой. Кержаки с другого берега, всё это видели, но вмешиваться в чужую жизнь побаивались. Вдруг, та женщина, со стороны супруга, и вправду заслуживала положенную кару! Но один из мужиков, что был холостым, очевидное издевательство не выдержал. Однажды подкараулив, когда татарин опрокинул над женщиной лодку, а сам ушёл присматривать за табуном лошадей, быстренько сел в лодку, переправился на противоположный берег, и освободил перепуганную женщину. А, что бы мужу неповадно было издеваться над женщинами впредь, под лодку засадил, пойманную тут же, хрюшку. Татарочку, естественно, он увез в своё стойбище.
По прошествии определенного времени, татарин вернулся за женой, ну, и как догадываетесь сами, вместо неё, обнаружил под лодкой свинство! На его крик, сбежалась вся деревня. Вместо того чтобы, как положено в аккуратной семье, уточнять количество пасущихся свиней, мулла объявил, что это женщина превратилась в свинью, а поэтому есть их мясо, запретил. Крайне неприглядная для здешних мест, весть, быстро разнеслась по всему мусульманскому миру, и с тех пор, они ненавидят не только саму свинью, как животное, но и любые части её тела. Вы только осмельтесь, в присутствии татарина, сжать угол полы пиджака, либо фуфайки, на уровне кармана! Я уверена, что сразу же получите хорошую затрещину.
-Ну и чудеса! А почему?
-А вы сами попробуйте, провести такой экспериментик.
Все дружно принялись расстегивать, и сжимать в ладонях, полы своих фуфаек.
-И, что получается?
-Смахивает, на свиное ухо!
-Вот видите! И без моей подсказки сообразили. Теперь поставьте себя на место татарина, которому показывают такую срамоту!
-Девки, девки, мы отвлеклись! - напомнила Фрося. - Времени-то у нас осталось в обрез. Давайте ближе к делу.
-И то, правда! А то, начали с Нюськи, а залезли в татарский свинарник.
-Вот вы говорите, что на ту самую Нюську, татарин глаз положил, а я слышала, что она крутит и с Иванютиным, что у Богдановых поселился, - подсказала Капкина мама.
-Хохма, да и только! - воскликнуло, пораженное собрание. - Что же получается?
-То и получается, что из-за неё в лесу, уже успели подраться.
-И ты до сих пор молчала! - упрекнула её дочка. - Так не совсем честно.
-Когда же я могла успеть тебе сказать, когда сама только что узнала от Акулины.
-Значит, девка не промах!
-Не за здря, тянула срок.
-Жаль, что рано освободили.
Такова была реакция собравшихся, на последнее известие, всерьез опечалившее, бойцовски настроенных Усюльганок. Требовалась серьезная корректировка действий, что бы наглухо нейтрализовать эту выскочку, Нюську. Но, как? Даже при таком обилии отчаянных и умных голов, как назло, выхода не находился. Вероломство тюремщицы, обговаривали и так, и этак. Даже тему разговора, временно пытались сменить, что бы чересчур не загромождать свои мозги, неожиданно возникшей досадой. Но нет, ничего не получалось. Как кость в горле, в их свободолюбивых сердцах, застряла эта Нюська! О чем бы ни пытались говорить, а возвращались все туда же.
-Так говорите, на семь лет её отлучали от воли? - начинал кто-то.
-Да ещё пять, с поражением в правах, - добавляли знатоки.
-Только таких выродков, в наши края и направляют.
-Куда же их девать ещё! За Урал, им дорога закрыта, в Китай они не поедут. Говорят, что русских оттудова прогоняют с 1949 года, когда к власти дорвался Мао Цзе Дун.
-Ты от кого такое слышала?
-Как от кого? Сам Никанор рассказывал, намедни.
-И не один Никанор об этом знает. Эту весть, ещё в начале зимы, молочница, что из Атирки, нам рассказывала.
-А я и не слышала.
-Интересно было бы знать. Вот таким, как Нюська, паспорта выдают на руки, или как мы, сидят на справке?
-Никанор говорил, что вся крестьянская Россия сидит на справках, что бы, значит, никуда не удрали.
-В городах, паспорта будто бы имеются на руках.
-Значит там, если хочешь жениться, то надо обязательно показывать паспорт?
-Не только показывать, но в нём и запишут.
-Что запишут?
-Тоже мне вопрос! Запишут, что ты женат, али замужем.
-Толи дело у нас! Сошелся и живи. Главное, что бы в волости зарегистрировали.
-А я бы хотела, что бы у меня на руках, был самый настоящий паспорт, а когда выйду замуж, пуст в нём так и запишут, - задумчиво, с сожалением протянула продавщица Дарья.
-Открытие сделала! Можно подумать, что ни одна из нас, такого удовольствия не хочет, али откажется.
-Хоть бы разок взглянуть на тот паспорт. Интересно, что он из себя представляет? Никто из вас, девки, не видел паспорта?
-Спросила! Вот, может быть, Капкина мама его видела.
-Нет детки мои! Мне тоже не довелось его видеть.
-Если так, то в нашей деревне, не видел его никто.
-Живя в такой глухомани, разве можно увидеть что-нибудь толковое, что творится на белом свете!
-Зато те, что живут в городах, никогда не увидят красот нашей тайги, нашего Урмана! - выкрикнула Фрося, напугав, даже придремавшего ребенка. - Я, например, хоть и не видела паспорта, и, может быть, никогда его не увижу, но уезжать из таких красивых мест, как наше, никуда не собираюсь. Мне хорошо здесь жить и без паспорта.
-Твоя семейная песенка, уже спета здесь, на месте. А нам, горемычным, своё счастье ещё надо искать, да искать. Своих-то парней, раз, два и обчелся.
-Нет, с вами я не спорю, - сдалась Фрося. - С этой стороны жизни, вы, конечно, правы. Здесь не только нет выбора, но он и не предвидится. У кого какая судьба. Что на роду написано, то и случится. Но я, мне так кажется, что в другом месте, жить не смогла бы. Здесь мне с детства знакомо каждое дерево, каждая тропка, каждый ручеек. Мы знаем не только каждого зверя, но и все их повадки, чем не могут похвастать те, кто живет на равнинах. Я, например, по следам могу отыскать любого из них. А какие весной, летом, даже глубокой осенью, в тайге запахи! Они же нам жизнь продлевают...
-Ну, знаешь.... С твоей философией сидеть не в Усюльгане, а...
-Ну, ну, где сидеть?
-Сидеть в туалете, и кричать: "занято"!
-Девочки! - одернула их Капкина мама. - Вы так и поссоритесь. Но, что, ни говорите, а тайга останется тайгой. Вот мы, где жили раньше. То степь, то горы, глаз нет, на чем остановить. Я тоже тайгу не променяла бы ни на какое другое место, настолько к ней привыкла.
-Ну и живи, кто тебя выгоняет! - недовольно, сказала Дарья. - Лично мне, так хоть одним глазом хотелось бы взглянуть на Омск, Москву, да и вообще, что они из себя, те города представляют!
-Хорошо, взглянула. Что потом?
-А потом, хоть помереть!
-Очень сильно сказано! - заметила Фрося. - Не зря же говорят: что край, то обычай. Но выше пояса, не прыгнешь.