На Перепутье
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Политические страсти конца 80-ых,начала 90-ых годов 20-го века, когда большая часть коммунистов не знала, на какую сторону перекинуться. Чья возьмет?
|
Рукмейс в это утро, проснулся рано и сразу же соскочил с кровати. Время не ждет. Началась уборка урожая, а директор Сакоста, как назло, вдруг, заболел, что-то там с сердцем, и его срочно отправили в спецбольницу Центрального комитета коммунистической партии, в Риге. В совхозе есть и главный инженер, который по должности должен был бы заменять директора, но так повелось, что в отсутствие главного, все заботы о большом хозяйстве, взваливаются на него, прораба по должности. А здесь народец такой, что за ним нужен глаз, да глаз. Не доглядишь, и кто-нибудь уже успел улизнуть с работы по собственным делам, а то и вообще, на рабочем месте появятся только к самому обеду. В другое бы время, закрыл на это глаза, но не сейчас, когда наступила самая страдная пора по уборке урожая! От комбайнов, надо оперативно отвозить зерно. Простои в такое горячее время, допускать никак нельзя, а то о них как узнают в районе, так хлопот не оберешься, оправдываясь во всех инстанциях. Ладно бы ещё перед местным руководством, но могут и с самой Риги пожаловать. Ведь хозяйство-то считается передовым в Республике, поэтому у всех на слуху. Как им посмотреть в глаза, если сорвется уборочная! "Ох, уж, эти заезжие! Нет, чаще всего, конечно, нам приятно, что не проезжают мимо нашего совхоза, но бывает иногда, что лучше бы здесь не появлялись. С ними, одна маята. Их директор так приучил, что бы ни сворачивали в сторону, когда направляются в нашу сторону", - сам с собой рассуждал Рукмейс, второпях натягивая старые, замызганные белой шпатлевкой, штаны.
Несмотря на огромное, постоянно развивающееся, расширяющееся хозяйство, директор Сакоста не очень-то разумно умел править доверенным ему пригородным совхозом. В таком случае, сам собой напрашивается вопрос: как обыкновенный сермяжный коммунист с ограниченным мировоззрением, семиклассным образованием, совсем недавно сменивший кирзовые сапоги на добротные, импортные ботинки, мог занять такую ответственную должность? Как и все ему подобные, Сакоста был выдвинут районным партактивом, во главе с Первым секретарем райкома партии. А до этого момента? Скорее всего, от души, выпил с подвалившим начальством, вместе поохотились, вовремя похвалил родную партию.... Да мало ли в жизни бывает непредвиденных неожиданностей! Так и случилось, что из обыкновенного колхозника, превратился в видного начальника, которому не приходилось, до одурения, ломать голову над проблемами своего совхоза. Во-первых, подобрались дельные кадры, а во-вторых, всё важное за него, делала Рига. Ему оставалось только повторять приготовленный текст. Но, недаром. Когда совхоз окреп до такой степени, что позволил себе выстроить финскую баню с отборным буфетом, те рижские представители, что помогли Сакосте стать на ноги, с завидной регулярностью зачастили к нему на предмет помывки собственной бренной плоти. Опять же, выйдя из парной, было чего выпить, закусить, а напоследок, покидая совхоз, увезти с собой достаточное количество продуктов до следующего захода. Взять их, не брезговали и командированные из самой Москвы, ревизовавшие различные Латвийские министерства, и которых, привозили в эту же баню. В общем, если приглядеться даже поверхностно, то и невооруженным глазом выявлялось то, что нужные связи, вполне заменяли скороспелому директору его безграмотное хозяйничанье. Зато потом, когда Сакоста окончательно "выбился в люди", и само выдвинувшее его чрево, стало перед ним, в некотором роде, раболепничать, жизнь для него, потекла совсем по другому руслу. Дошло до того, что сами выдвиженцы, при обоюдном разговоре, своего подзащитного стали не на шутку остерегаться! Мало ли что по пьянке, на районное руководство он может ляпнуть, гостящей у него рижской делегации! Ему поверят, а этим, отдувайся, оправдывайся.
Обо всех этих перипетиях, отлично знал и Рукмейс, направлявшийся сейчас в диспетчерскую, которая находилась через дорогу от его дома, и по обочине которой, только что прогромыхал большой, синий трактор, тащивший полный прицеп коровьего навоза. На колдобинах, он черными хлопьями выпадал на проезжую часть, распространяя терпкий, специфический запах. "В парники, - подумал Рукмейс. - Надо будет предупредить, что бы так полно не загружали, а то колесами он разнесется по всему асфальтовому покрытию, и в дождь будет скользко. Беспорядок. В таком простом вопросе, и то не могут сообразить. Что бы сказал Сакоста, если увидел? Впрочем, ничего не сказал бы. Не до навоза ему, потому что парит слишком высоко. Его голова постоянно забита свежими гостями, которых надо не только напоить, накормить, но и ублажить, что бы и впредь не забывали оказывать посильную помощь в работе. Интересно, как долго он продержался бы на этой должности, не будь такой сильной поддержки со стороны высоких республиканских чинов? Однако, что это я, на своего кормильца директора, стал бочку катить! - испугался, расходившихся свободных мыслей Рукмейс, невольно оглядываясь по сторонам и ускоряя шаг через проезжую часть дороги, направляясь в сторону новой диспетчерской.
День предвещал быть жарким, поэтому двери в ней были открыты настежь, а изнутри доносилась страшная трескотня двух раций, одна из которых работала на общие службы, а частота второй была нацелена только на снабженческие машины, да полевых механиков. "Что за бестолковые специалисты, приезжают их налаживать! - неодобрительно подумал Рукмейс. - Пока они здесь ковыряются, будто и не так страшно шумят. Но, не успеют уехать, скрыться за первым поворотом, как снова продолжается этот невообразимый гам. В переговорах, нельзя понять ни одного ясного слова".
Ещё не заходя вовнутрь, он обратил внимание, как женщина диспетчер, нервозно крутит различные ручки на пульте мудреного аппарата, по форме и цвету, напоминающего обыкновенное пианино, тщетно пытаясь разобрать доносившиеся из динамика слова механика, сливавшиеся с невообразимым душераздирающим треском. "Надо будет опять вызвать мастера", - подумал Рукмейс, громко здороваясь, хотя знал и так, что его не услышат. Ожидая конца связи, он уселся за небольшой столик, стоявший у окна, которое выходило во двор мастерской, где у высокого бетонного забора, стояла различная сельскохозяйственная техника, ожидавшая не только ремонта, но и та, что была предназначена к списанию. Срок её службы ещё не вышел, а она к эксплуатации уже не пригодна. Списать сразу, тоже нельзя. На это нужно отдельное разрешение Госсельтехнадзора, где главным начальником работает "свой парень", за бутылку водки, не успевающий давать разрешение на её ликвидацию. "И что только за технику выпускают! Год, два протянет, и уже никуда не годна. Хорошо ещё, что в её недостатке, наш совхоз не страдает. За дармовые мясные изделия, за баню, за гостеприимство, Рига выделяет техники столько, что хоть каждый день работай на новой! Интересно, как выходят из положения прочие колхозы нашего района, для которых она строго лимитирована"?
Надо признаться, что "своих парней" из различных районных инстанций, совхоз обслуживало много. Взять хотя бы тот самый Госсельтехнадзор, состоящий из трех человек, и где самый главный, был личностью особенною, даже среди "бывалых". За один присест, он мог выпить столько водки, что другие такое количество, не осилили бы и за несколько дней. Старых, избитых анекдотов мог рассказать столько, что только развешивай уши. Почему он работал на такой ответственной должности? Да, очень просто. Во первых, Первый секретарь районного комитета партии, который его и выдвигал на эту должность, выпивал не меньше, а во вторых, при обильном возлиянии, очень любил слушать те скабрезные анекдоты.
Сам же Первый секретарь, на время, был выслан в район, из Риги. На перевоспитание. А, придя к выводу, что он "перевоспитался", его тут же отправили ответственным работником в Латвийское посольство города Москвы.
Наконец, трескотня прекратилась, и диспетчер, с облегчением, положила серую, угловатую трубку в специальное углубление на обшарпанном пульте.
-Ну, что там? - сразу же поинтересовался Рукмейс, барабаня пальцами о край столика.
-Сколько можно было разобрать, то у одного комбайна полетела наклонная камера.
-Надо послать снабженца в Сельхозтехнику. На днях, когда управляющий приезжал за колбасой, то хвастал, что обменного фонда у них достаточно.
-Попробую связаться, если удастся. Но, за это время, может быть, сами отремонтируют...
-Не надо ждать. Есть обменный пункт, туда и отправляй человека. Ну-ка, попробуй вызвать снабженца!
Левой рукой, диспетчер приложила трубку к уху, а правой, задергала один из черных рычажков, что торчали из лакированной панели.
-Тишина, не отвечает. Скорее всего, рация отказала.
-А микрофон здесь что, тоже не работает, если ты пользуешься трубкой?
-Да, вот, сам видишь. Эти современные рации, никуда не годятся. Одно громкое название, да и только. Придется снова вызывать мастера.
-Так им и колбасы не напасешься, каждый раз по сумке увозят! Ладно, черт с ней, со всей этой современной техникой. Скажи, тебе удалось узнать, каков за вчерашний день намолот, и сколько зерновых убрано?
-Убрано десять процентов, от посева, а намолот, всего тринадцать центнер с гектара. В прошлом году, на это число, было намного больше.
-Ну, и влетит же нам от директора, когда вернется! Сколько было в прошлом году?
-Тридцать один центнер с гектара, а убрано сорок пять процентов всех площадей, - заглянув в бумажку, отвечала женщина.
-Отстаем больше, чем на половину, - задумчиво, посмотрел Рукмейс в потолок, будто ища там ответ на причину, такого большого расхождения.
-Сам же знаешь, как выполняли! - попыталась напомнить разволновавшаяся диспетчерша, но её перебил Рукмейс:
-Знаем, знаем! Знаем не только мы, но и во всем районе знают о наших приписках. Только я не хочу брать на душу, заведенный и укоренившийся здесь, обман общественности.
-Действительно! И кого обманываем? Сами себя, - поддержала собеседница.
-Зато, у всего района, всей республики, на виду.
-Так, что же будем делать?
-Посылай в районное статистическое управление такие цифры, какие есть на самом деле. Пусть будем в последних рядах по уборке урожая, зато честно и открыто. Вернется САМ, пусть разбирается. За липовые цифры, его не накажут, а нам, если газетчики докопаются до истины, может и влететь.
-Ты прав. Так спокойнее на душе.
-Договорились, - решил Рукмейс, поворачиваясь, и разглядывая машины, что проходили по дороге, с свеже обмолоченным зерном. Потом, вдруг, встрепенулся, рванулся к раскрытому окну, и даже наполовину из него высунулся, взглядом провожая серый, бортовой КАМАЗ. - Что это такое значит?! - воскликнул он, взглядом провожая, удаляющуюся машину.
Он был немного близорук, но очки носить стеснялся, из за чего частенько попадал в неловкие ситуации.
-В чем дело? - встревожено, спросила диспетчерша, немного догадываясь, в чем заключалось внезапное возбуждение своего начальника. - Авария, что ли какая? - продолжала она, подымаясь с места и подходя к тому же окну.
-Какая тебе, ещё авария! - передразнил он, возвращая свое туловище обратно в помещение. - Ты не заметила, что было нарисовано на дверке КАМАЗа?
-Так, ведь, совхозные эмблемы нарисованы на всех дверцах автомашин и тракторов. А, что?
-А рядом, рядом! Красно с белым разрисовано.
-А-а-а, - равнодушно протянула женщина, возвращаясь на прежнее место. - Это они ещё вчера, когда узнали, что директор отправился в Ригу, некоторые шофера, дверцы своих машин разрисовали старыми латышскими национальными флагами.
-Где они могли видеть эту символику? Её же нигде, никогда не показывали!
-Обнаружили в какой-то исторической книге. Разве плохо?
-Какое идиотское самовластие! - почти вскричал, обозленный Рукмейс. - Кто им разрешил! Какими это ещё "национальными", если у нас есть свой, законный, с морскими, голубыми волнами!
-Может быть, волны улеглись, образовав, ровную гладь, - почти с издевкой, резюмировала соседка, в конце концов, даже удивившаяся своему неординарному ответу.
-Ну, ты, ещё будешь надсмехаться над Советской символикой! - повысил голос, начальник. - Сдается мне, что однажды, люди здесь доиграются до беды, со своими идиотскими выходками. Сегодня флаг, завтра посягнут на герб, потом.... В общем, так можно добрести и до самой революции.
-Я, например, так не вижу ничего плохого в том, что у людей зажегся интерес к своему прошлому, - парировала женщина. - У латышей, до сих пор, просто дремало национальное самосознание. Теперь же, в расцвет полной Горбачевской гласности, оно и стало проявляться в такой свободной форме.
-В гробу бы видеть, этих националистов, вот что я о них скажу! - продолжал злиться Рукмейс. - Надо будет проверить, нет ли среди них членов коммунистической партии. Тогда, на очередном партийном собрании, мы им так врежем, что забудут, как звать родную матушку!
А, надо заметить, что после смерти чахоточного Улдиса, по совместительству, он временно занимал и должность секретаря местной парторганизации.
-На национальный порыв наших водителей, ты все же зря возмущаешься. Однако сколько я успела приметить, красно-бело-красные полосы на дверках накрасили только те водители, что в партии не состоят.
-Все равно неприятно! Но я обращаю внимание на то, что ты их как бы защищаешь, а это не очень благоприятно может отразиться на нашем дружном советском коллективе. Ты все-таки при такой должности, которая должна объединять работу всех наших служб. Ни куда-нибудь, а к тебе каждое утро водители приходят за путевками, заданиями. К твоему ошибочному мнению, некоторые из них могут и прислушаться. А это, уже, попахивает пропагандой.
Не дождавшись конкретного ответа, на вышедший из строя комбайн, Рукмейс вышел из диспетчерской, остановился на обочине дороги и подслеповатыми глазами, стал отслеживать проходящие мимо машины, злорадно про себя, думая:
"Вот, я вам..., вот, мы вам! В общем, когда вернется директор, мы вам покажем, как надо любить свободу, какой флаг есть самый настоящий! Собственными зубами, заставим соскабливать с дверцей кабины, омерзительную мазню. После такой процедуры посмотрим, каким голосом вы запоете! Патриоты поганые, ещё неизвестно какого государства".
Следует отметить, что красно-бело-красные флажки на дверцах, у проходящих мимо транзитных машин, Рукмейс заметил ещё раньше. В своем тесном кругу, на утренней планерке, этот невиданный до селе выпад против существующей власти, с директором они уже поверхностно обговорили, и пришли к общему выводу о том, что такой беспорядок может существовать только там, где не налажен надлежащий порядок с нормальной агитацией населения. В их совхозе, такого безобразия возникнуть не могло. К этому, нет никаких объективных причин. Квартирами все обеспечены, зарабатывают, по сравнению с соседями, тоже не плохо. В местном магазине, по талонам, можно приобрести и некоторые мясные изделия, отсутствующие в городских торговых точках. В общем, и волноваться-то не о чем!
Между тем Рукмейс, перейдя проезжую часть, и направляясь, в новую, двухэтажную контору, под которой и находилась знаменитая финская баня с буфетом, как истинный коммунист и патриот, не переставал про себя возмущаться только что увиденным.
"О таком антисоветском безобразии в нашем совхозе, могут узнать и в районе! Что тогда скажут в райкоме партии? А, сам Первый! Ведь не директору, а мне, как заместителю и секретарю, придется перед всеми избранными отчитываться. Фу, какая напасть свалилась на мою голову! Скорее бы директор вернулся целым и невредимым из той рижской больницы, куда его положили. Далось ему, заболеть в такой сложный период времени. Политика, уборка. А тут ещё эти плавающие проценты, каждый год завышавшиеся "на дурака", лишь бы в районном хвосте не плестись, хотя все знали, все видели, что мы нисколько не оперативнее, не умнее других руководителей районных хозяйств. Если дожди замочили всю республику, то, естественно, замочили и нас, мешая нормальной уборке хлебов. Засушило Латвию, то засушило и в нашем совхозе. Неурожай, так он везде не урожай! Но нет, директору нужны такие показатели, которые благоприятно воспримутся не только в районном руководстве, но и в Министерстве республики. Нет, с одной стороны, это не плохо, что директор всех приучил к своим мнимым успехам в подъеме сельского хозяйства, но с другой.... Ну, я вам покажу, сукины дети, как выравнивать волны нашего родного латвийского знамени!"
"Предатель! Продажный коммунистический прихвостень"! - в свою очередь, подумала диспетчерша, провожая спину Рукмейса презрительным, уничтожающим взглядом.
Едва успел возвратиться из больницы Сакоста, как Рукмейс тут же поспешил ему доложить о вопиющих непорядках, сложившихся в рядах транспортных механизаторах, особенно шоферах.
-Говоришь, трудно было бороться с нашими ревизионистами? - сочувственно заметил выздоровевший, но все ещё бледный директор.
-Честно говоря, без твоего авторитетного присутствия, вступать с ними в политические пререкания, я не решился.
-Неужели и наш диспетчер, с ними заодно?
-Я так понял, потому что ничего плохого в тех флагах, что намалеваны на дверцах, не приметила.
-Такое её поверхностное отношение к бесформенному безобразию, действительно достойно глубокого сожаления. Если она собирается и дальше сохранить место диспетчера, то придется поговорить с ней, со всей серьезностью.
-Я тоже, так думаю. И, чем раньше, тем лучше для неё и для нас.
-А как у нас подаются дела с уборочной? До меня доходили слухи, что в процентном отношении, мы здорово отстаем от остальных.
-Нет, мы не отстаем, а держимся посредине районной сводки.
-Как с намолотом? - таким же спокойным тоном, поинтересовался Сакоста. Чтобы снова не оказаться на больничной койке, врачи ему категорически запретили волноваться.
-С гектара, еле тринадцать центнер намолачиваем.
-А в среднем, по району?
-Двадцать один. На вторую половину уборочной страды, проценты всегда снижаются.
-Знаю, знаю. Все самые лучшие участки уже скошены. А площадь?
-Почти что, половина.
-Да, дела неважные. Очень даже неважные! - задумался Сакоста. - Впрочем, как советовали врачи, посредственные производственные успехи, не будем принимать близко к сердцу. Сейчас вызовем диспетчершу, и все уладим. Нам, как сам знаешь, к этому не привыкать, а в районном хвосте, тянуться не пристало.
Уже на следующее утро, в центральную диспетчерскую района, полетела сводка о том, что в совхозе убрано восемьдесят два процента зерновых, а средний намолот составил, тридцать два центнера с гектара. Эти же цифры, опубликовали и в очередном номере районной газеты.
Читатели, регулярно следившие за ходом уборки урожая в хозяйствах, только улыбнулись. Им и так было всё ясно.
-Что, значит, появился сам хозяин! - своим конторским работникам, удовлетворенно заметил начальник Сельхозуправления, недавно награжденный орденом Ленина, а про себя подумав: Сакосте хорошо, и мне приятно в Ригу отчитаться.
Как и прочие районные руководители высокого ранга, орденоносец Сельхозуправления Унгревс, тоже питался за счет Сакостовых дармовых продуктов, поэтому, никогда не встревал в стиль работы, "заслуженного" директора.
-И как, это, у него так здорово, всегда, получается! - раболепно поддакивали сослуживцы. Из продуктов, с того руководящего стола, им тоже кое-что перепадало.
-Всем охота прилично жить, - осмеливались переговорить между собой некоторые из них, когда высшее начальство не могло подслушать.
-Как Унгревсу, так и Сакосте, очень, уж, охота быть на виду у рижского начальства, - высказывали свою мысль единицы, из них. - Все министры, по выходным, не хотят вылезать из его шикарной, финской бани.
-Уважение к себе, к своей работе, одни добиваются собственным умом, в то время как другие, обыкновенным подхалимством, - обсуждали посторонние наблюдатели, знавшие всю подноготную районной кухни.
-Что ни говори, но благодаря этим двум людям, наш район в республиканском хвосте, никогда не плетется.
-От их работы, ни хлеба, ни урожая, не прибавляется ни на грамм.
-Как он может прибавиться, если из года в год, бытует удивительная практика. Все хозяйства засевают посевных площадей в полтора раза больше, чем показывают в отчетах. Вот тебе и хорошие проценты осенью, на убранные гектары, вот тебе и добавочные центнеры с гектара.
-А, что руководителям хозяйств остается ещё делать, если хотят удержаться у власти! Никто не хочет ходить в дураках.
-Да, жить хочет каждый.
-Живет кот, живет и собака, только в стужу один дома в тепле нежится, а другой на улице замерзает. Так и с советскими людьми. У одних колбасы дома столько, что не в состоянии её сожрать - выбрасывают в помои, а другие не знают где и как её достать, что бы прокормить семью.
-Что-то народ зашевелился, неспокойность почувствовалась. Может быть, она откроет глаза нашим нерадивым руководителям.
-Гляди, откроет! В свои кресла они вросли настолько крепко, что и краном не вытащишь.
-Предлагаешь революцию?
-Революцию - не революцию, но пошевелить кое-кого каленой кочергой, было бы, не плохо.
-Ты имеешь в виду Унгревса с Первым секретарем райкома партии?
-Можно и их, заодно прибавив подхалима Сакосту.
-Говорят, выздоровел, вернулся к своим обязанностям.
-По сводкам в газете, можно догадаться.
-Рукмейсу - гора с плеч долой.
-Да, слышал. Досталось бедненькому. Пока директор отсутствовал, его водители, чуть ли не государственный переворот совершили.
На первом этаже Сельхозуправления за дверью, на которой значилось, что за ней располагается Госсельтехнадзор, его начальник Карстиньш, по тому же поводу, препирался с агрономшей этого же Управления.
-Ты Карстиньш, давно отстал от ритма жизни, - как бы упрекала его женщина. - Во всех организациях только и делают, что обсуждают размеры с формой, бывшего латышского флага. Изо дня в день, он становится всё моднее и моднее. Вот ты сейчас, выйдешь к своему ГАЗику, или Бобику, как вы его называете, а на всех дверках красно-бело-красные полосы.
-Ты меня не стращай подобными ужасами, а то и вправду накаркаешь! Мы, коммунисты, не должны допускать таких вольностей в нашей Советской республике. Впрочем, пойду, проверю, мне и так пора уезжать на проверку, - и, надев фуражку на лысеющую голову, поспешил во двор.
-Толстопузый болван! - вдогонку ему, бросила женщина, возвращаясь в свой кабинет.
Такую оценку собственной персоне, Карстиньш снискал давно. Вернее несколько лет назад, когда в район, Первым секретарем райкома партии прислали Менжинского, а на окраине города придумали устраивать ежегодный, осенний базар, которому, по сценарию, нужен был бутафорский директор. По партийности, патриотизму, росту, но особенно объему, начальник Госсельтехнадзора как раз подходил к такой заметной роли.
Каждую осень, в самый разгар базарной толкотни, обе названные персоны, основательно "подзарядившись" в специально отведенном для начальства шатре, важно из него появлялись, что бы пройтись и осмотреть, запруженную народом территорию. Поросята, куры, гуси, интересовали их меньше всего. Зато надолго останавливались у тех лотков, где торговали деревенским пивом, да дурманящий нос, шашлыками. Для них здесь, всё выдавалось бесплатно, за что благодарный Карстиньш, постоянно расплачивался с продавцом плоским, "солененьким" анекдотом. Находившийся рядом Первый, от смешного удовольствия, только хватался за живот.
Тем временем, когда "толстопузый болван" торопился к своему зеленому Бобику, в кабинете главной экономистки, женщины вели свой, только им присущий, разговор.
-Бабы, так как вам нравится этот коротышка, Рукмейс?
-Нравится только тогда, когда нет на месте самого Сакосты
-Догадываюсь. После директора, только он может наложить резолюцию на твое прошение, о выделении колбасы.
-Такова наша жизнь, что поделаешь!
-А, чем там кончилось дело у Рукмейса с водителями, пока его директор, в Риге лечился?
-Разве не слышали, что он обегал всё районное начальство, справляясь, как бы это суровее поступить с взбунтовавшимися шоферами?
-Да, было такое, зондировал почву. В случае чего, не хотел остаться последним дураком.
-Ну, и чем кончилось?
-Единомышленников хватило, только ни один из них, не мог ему реально помочь. Взять хотя бы председателя районного отделения ДОСААФ.
-Вайлендс, этот последний балда?
-Как для кого. Но, вообще-то, он действительно, как говорят, ни в зуб ногой, а держится на той должности только благодаря своим партийным связям.
-Сакоста на продуктовых. Вайлендс на партийных. Кто еще, на каких держится?
-Разве этого мало? Однако, как ни говорите, как ни вертите, но кажется, что неотвратимо наступает некое смутное время, поэтому некоторые ответственные руководители, я имею в виду, что рангом пониже, стали потихоньку оглядываться. Вы же знаете народную поговорку: бросишь позади, а найдешь впереди. Видно, вспомнили.
-Народ соображает, что говорит. Не одно поколение, живет на мудрых высказываниях своих пращуров.
-Вот будет чудо, если однажды тот, красно-бело-красный флаг возьмут, да и вывесят где-нибудь в публичном месте!
-Говорят, что в Леспромхозе очень сильны патриотические настроения.
-Не может такого случиться. Наша милиция, строго следит за общественным порядком.
-Но, на машинах же, накрасили, и в милиции не спросили!
-Скорее всего, это частный случай.
-От латышей, всего можно ожидать! - послышался резковатый голос самого Унгревса, внезапно заглянувшего, к женскому обществу.
-Мы между собой..., - смутились женщины.
-Ладно, ладно, понимаю. Теперь многие взбудоражены разными переменами, нововведениями, что пришли вместе с Горбачевым, - сделал, кислую мину начальник, перекосив узкие губы. - В общем, как говорили в старину: стало жареным попахивать.
-В воздухе, некоторые перемены витают, - согласилась главная экономистка.
-Что ж, посмотрим, время покажет, чем вся его затея кончится. Но мы, как истинные коммунисты, должны неукоснительно подчиняться всем директивам, которые получаем из республиканского ЦК.
-Как же, иначе!
-Чует мое сердце, что для страны сегодня, как никогда до этого, требуется наша сплоченность, преданность. Только истинные коммунисты побеждают в классовой борьбе.
Одного он не предусмотрел. Классовая борьба, уже стремительно вступала в свою новую, решающую фазу. Коммунисты проморгали. Огонь легко затоптать в самом начале, а когда вовсю разгорится, не зальешь и водой. Первой победой националистически настроенного общества явилось то, что в сентябре этого, 1988 года, Верховный совет республики, большинством голосов, вынужден был разрешить своим подданным, в некоторых случаях, вывешивать красно-бело-красный флаг, чем в немалый шок, поверг всех его ярых противников. Особенно закоренелых коммунистов, все еще надеявшихся на то, что там, в верхах, пошумят, почудят, "выпустят лишний пар", да и вернутся к прежней, привычной жизни.
К их сожалению, с каждым днем, часом, набиравший силу процесс обновления, остановить уже, было нельзя. Как снежный ком с горы, он находил все больше и больше сторонников, подминая под себя всё надоевшее, отжившее, опротивевшее. Его самым первым официальным продуктом, явился Народный фронт Латвии. По районам, начали срочно создаваться группы поддержки.
Как уже упоминалось, в числе прочих, которые не могли смириться с новым флагом, был и Рукмейс. "А тут ещё, этот Народный фронт, что б он лопнул, - в сердцах, ругался про себя прораб, взад-вперед шагая по недостроенному картофелехранилищу! - Не стали признавать начальства! Вон, вчера, в обеденный перерыв, эти вечно замызганные механизаторы, как только ни подсмеивались над Менжинским! Даже в моем присутствии. А бывало. Только при одном упоминании его имени, все замирали, настораживались. Куда только катится Латвия, вместе с расшатавшейся общественностью! Первого секретаря райкома партии не боятся, Второго - то же. Работников КГБ игнорируют, от призыва в армию - скрываются. Хоть в лес убегай. Хорошо, что ещё Сакоста держится молодцом, хотя, как все заметили, рижане баню стали посещать реже - нет, мол, времени. Теперь продукты с выпивкой, им приходится доставлять своим транспортом. Хорошо, что свои, районные начальники сами за ними приезжают. Все-таки молодец наш директор, что в Риге, сумел объединиться со своими коммунистами единомышленниками. Они убедились, что не зря предложили его кандидатуру в депутаты Верховного совета Латвийской ССР. Он надежный помощник в защите пролетарских интересов, а заодно и нас, простых коммунистов. Сдается, что пока у власти будут такие патриоты как он, Советская власть в республике, останется незыблемой. Как хочется, что бы в складывающейся, не простой ситуации, наши представители от пролетарски настроенного общества, смелее шли в народные массы, доступно разъясняя простолюдину позицию нашей родной партии".
Так думал не только он один. У него был родной брат, работавший в Сельхозтехнике управляющим. Этот пост он занял после того, как самонадеянный выскочка Грегерс, переселился на работу в министерство Сельского хозяйства. По небольшому росту, по интонации голоса, по духу, по поведению, по взгляду на политику, братья были схожи, как две капли воды. Оба, до мозга костей, убежденные коммунисты. В общем, под стать отбывшему в столицу, Грегерсу.
Забегая вперед, надо заметить, что только благодаря этим двум братьям, демонтированный памятник Ленину, что стоял в центре города, поруган не был, а сразу же после снятия с пьедестала, увезен и спрятан в надежное место. Узнав такую радостную весть, Грегерс заметил: из обыкновенных латышей, советская власть сумела-таки выковать самых настоящих, самых беспринципных коммунистов! Эти слова, он произнес на расширенном партийном собрании своего министерства. Её участники, слышавшие его патриотическую речь, ещё не догадывались, что этот двуличный человек, уже начал юлить и перед Народным фронтом. В случае грозящей опасности, приспособленчества ему было не занимать. Удивительнее всего то, что люди, его окружавшие, ему верили! Кто искренне, кто не очень, но для поддержания коммунистического авторитета, Грегерсу достаточно были и того, что на данный момент, имелось в наличии.
Между тем, Народный фронт набирал обороты. Слухи о его успехах, дошли и до самой Москвы, которая срочно командировала в Ригу официального представителя, что бы на месте разобраться в происходящих политических перипетиях. Как повелось, назначенные встречающие, в первую очередь, предложили гостю съездить в баню помыться. Большинство Россиян, о финских банях знали только понаслышке. Дорога известная, и Сакоста со всей коммунистической ответственностью, приготовился встретить дорогого гостя. Перед началом серьезных разговоров, по его личному распоряжению, прибывшим личностям были предоставлены все совхозно-банные услуги, включая доступных местных девушек, выступающих в роли официанток, заносивших в парилку крепленое пиво.
На следующий день, с подачи Сакосты, гость должен был встретиться с группой рабочих, которые, пока делегация к ним выходила, успели разделиться на два противоположных лагеря, чего директор в данный момент, уж, никак от них не ожидал. Но, сориентировались довольно быстро. Высокого гостя подвели к той группе, которая, по убеждению Сакосты, была полностью лояльна существующему строю, и которую возглавлял его преданный друг Барздиньш, недавно, по рекомендации самого заместителя министра, перебравшегося в совхоз на постоянное местожительство.
Судьба этого Барздиньша, где-то перекликается с судьбой Первого секретаря Менжинского. Как один, так и другой, по своим повадкам, образованию, способностям, больше не подходили к работе, на уровне Риги. Тем более что на Барздиньша там было заведено какое-то уголовное дело, связанное с распределением выделяемых квартир. Но, поскольку оба были партийные, то для окружающих, их падение не должно было быть сильно заметным.
Барздиньш, или "слимак", "косоглазик", как его успели прозвать в совхозе, был долговязым, костлявым, косоглазым, тонко носатым и носил маленькую, рыжую, клинообразную бородку. Чтобы не обидеть нового члена совхоза, Сакоста выделил ему участок земли со всеми строительными материалами для нового особняка, и даже придумал для него высокооплачиваемую должность, называвшуюся заместителем директора по торговым вопросам. В общем, под началом нового кадра, оказалось несколько, не связанных между собой, отраслей. Как такое понять? Да, очень даже не замысловато. Он оказался очередным руководителем, чья подпись на челобитных прошениях, была прямым приказанием к исполнению.
Итак, когда вторая, "непризнанная" сторона расколотого общества, попыталась приблизиться к московскому гостю, чтобы разъяснить свои позиции, неизвестно откуда, появились два милиционера, которые попросили теснившихся трудящихся "не мешать" ответственным лицам, деловой встрече с простым народом. Барздиньш оказался на высоте. Свою отдельную группу, вместе с прибывшими "представителями", он срочно увел в спортивный зал клуба, где и продолжилась их "теплая", откровенно доверительная беседа.
-Настоящий коммунист! - назавтра, на открытом партийном собрании, отозвался о Барздиньше парторг Рукмейс, сопровождавший ту же патриотическую группу сельчан. - Побольше бы таких бесстрашных патриотов, и никакой Народный фронт нам не будет страшен. Пусть не надеются, не радуются. Не удастся им выбить из-под наших ног, завоевание социализма. А то, развелись тут всякие шовинисты, да ревизионисты!
Кто и что, собираются здесь ревизовать, он не знал, но с гордостью повторил те слова, что в последнее время часто слышал от Менжинского, регулярно жонглировавшего ими на районных партийных конференциях.
А, что сам Сакоста? Смешно сказать, но после столь обнадеживающего визита, он даже стал лучше себя чувствовать. Не давило в сердце, которое так старательно лечили, и до конца не могли вылечить в рижской ЦКовской больнице, несмотря на принимаемые импортные пятидесяти рублевые уколы. Не жгло печень, на которую он регулярно жаловался всем присутствующим на общих собраниях районного масштаба, и где, как казалось, ему все самоотверженно сочувствовали. Ведь, как ни говори, а благосостояние многих из них, напрямую зависело от регулярного снабжения продуктами питания со "стола" предприятий, которыми руководил Сакоста.
Когда Российский представитель с сопровождающей делегацией отбыл восвояси, то не только Сакоста, но и многие местные коммунисты, с пылкостью, воспрянули духом. Ещё бы! Сама Москва заинтересовалась политическими процессами, происходящими в республике. И если "старший брат" решил заслать сюда своего эмиссара, то есть надежда что, по возвращении домой, он поможет правительству "открыть глаза" на нездоровые тенденции, возникшие в латвийском обществе, а значит, и принять соответствующие меры к их погашению.
Они не ошиблись. Спустя неделю, в совхоз прибыл ответственный работник ЦК партии республики, и на закрытом партийном собрании сообщил, что в республике, в противовес Народному фронту, организуется Интерфронт.
-Товарищи, - в заключение, добавил он присутствующим. - Ряды патриотически настроенных коммунистов, перед лицом зарвавшихся националистов, никогда не дрогнут. На этой земле, мы решили построить социализм, и мы его построили. Решились строить коммунистическое общество, то, верьте мне, мы его и построим. В его строительстве коммунисты, как всегда и везде, будут в первых рядах.
-Настоящий коммунист! - восхищались им партийцы, расходясь по домам. Даже наш новый Первый, не всегда так пламенно может высказаться, с трибуны.
-Он долго в Риге не продержится. Таких, как он, в Москву быстро забирают. Как и при Ленине, там снова стала мода на латышей. Пельше, Восс, Менжинский, кто следующий?
-Который-нибудь, из братьев Эглайнисов...
-Ну, да, тоже мне скажешь! Оба с матерью, в 1949 году репрессированные в Сибирь.
-Не скажи! Некоторые из репрессированных, в душе оказываются надежнейшими коммунистами, нежели те, кто здесь прохлаждался, да с помощью партбилета, выбивался, как говорят, в люди.
-Таковых единицы, по пальцам можно сосчитать. В основной массе, все коммунисты до мозга костей, преданы своей партии, своему народу.
-Можно, но они есть. Они существуют. А эти два брата, наглядный пример для всех латышей. По моему разумению, партия вполне может положиться на таких умных людей, как они.
-К Эглайнисам, не лишне добавить и Кнагса.
-Которого?
-Наш соотечественник, только сейчас он проживает в Риге и работает советником в команде какого-то начальника по продовольствию, Румписа.
-А-а-а, помним! В сороковом, или сорок первом, вместе с семьей он попал в Сибирь, где вступил в комсомол.
-Более того! В сорок пятом вернулся на родину, а в сорок девятом, его снова турнули в ту же Сибирь. Тогда он был уже взрослым, и там его приняли в коммунистическую партию.
-Ту самую, которая его репрессировала!
-Сколько я знаю, бывших репрессированных, в партию принимать, не рекомендовано. Интересно, кто за них поручался?
-Есть среди коммунистов и не дураки, которые собственным нутром чувствуют настрой другого человека. Я, например, слышал, что за Эглайнисов поручались Грегерс с Роктайсом.
-Это тот...?
-Он самый.
-Достойный партии, мужик! Коммунист - он везде останется коммунистом. Возьмем, хотя бы нашего Сакосту, который всегда и везде, старается поддержать совхозных партийцев.
-Да, знаю, помню, как в прошлом году он привозил из ЦКовской больницы импортные уколы для Сёмина, который болел белокровием.
-И, главное, помогли. Человек идет на поправку.
-Двадцать пять рублей за каждый укол, а всего их было пятьдесят!
-Для коммуниста, не жалко. Не из своего же кармана, а совхозного. Так, уж, повелось с началом Советской власти, что партиец партийцу, должен помогать во всех случаях.
-Всё правильно, не спорю. Вот и сейчас, когда в нашей республике складывается опасная ситуация, так, что бы дать достойный отпор всякого рода оппортунистам, нам надо как можно теснее сплотиться друг с другом.
-На Интерфронт, сколько я понимаю, возлагается большая надежда.
-Будем надеяться.
Посетив упомянутый совхоз, представители ЦК партии, побывали и на других предприятиях города. После их отъезда, в районе начали срочно создаваться, "сколачиваться", как говорили их представители, дружинные ячейки, участники которых, стали называть себя Интерфронтовцами, главный штаб которых, находился в Риге.
Но, так как Интерфронт объединил в своих рядах, в основном, русскоязычное население, то латышским пролетариям, скрепя сердце, пришлось сплачиваться от них отдельно. Вот, только названия себе, не могли придумать. Будто бы и условно, но реальность была такова. Почему так случилось? Объяснение напрашивалось само собой, уже довольно давно. Начало ему положил ещё Берклавс, будучи членом Политбюро Латвийской компартии. Но тогда у него "не выгорело". Его затею, прервал Никита Сергеевич Хрущёв.
Затея Берклавса была предельно простой, и, в тоже время, с точки зрения латышских коммунистов, патриотичной. В печатных изданиях, в образовательных учебных заведениях, просто в быту, было расхоже употреблять сочетание "член КПСС", что означало Коммунистической партии Советского союза. Нет, звучит не плохо, даже хорошо. А, вот, "член КПЛ", употреблялось только в узком понимании. И у членов Коммунистической партии Латвии ни с того, ни с сего, воспылал дух собственного национализма. До этого момента, в их душах, он только тлел, а тут ответственный партийный работник, да ещё своей национальности, предлагает латышским партийцам "выше поднять голову". Хватит, мол, раболепничать перед Всесоюзным Центральным комитетом партии, что находится в далекой Москве. Свою политическую направленность будем строить по примеру зарубежных компартий! Например, во Франции, есть коммунистическая партия Франции. В Италии, коммунистическая партия Италии и так далее. А тут, член КПСС, и этим всё сказано. Куда такое годится? Где национальная гордость?
Так, вот. С момента Берклавса - Хрущёва разногласий, будто бы всё улеглось, утихомирилось. Партийная дисциплина, все-таки сыграла свою роль. Но, настало другое время! И если коммунисты Интерфронтовцы сколачивают собственные ячейки, то почему бы ни организовать и сугубо латышские кружки, с той же направленностью? Не хотят нас принимать в свою семью, и не надо, обойдемся. Главное в том, что благородная цель обоих течений, все тот же социализм, заканчивающийся победой коммунизма в СССР. Казалось бы, о чем спорить? Предательский, разноголосый менталитет!
А вся эта заваруха началась не с бухты-барахты. Серьезные недоразумение между коммунистами началось с того, что однажды, на важном Интерфронтовском собрании, куда были приглашены и Вагрис с Горбуновым, их не пригласили в традиционный президиум, и те остались сидеть в зале, как обыкновенные смертные. Куда такое годится! Для ответственных республиканских партийцев, большей обиды и быть не могло. Страна о таком ужасном кощунстве организаторов собрания оперативно узнала, и с тех пор в народе, пошли разные толки.
-Вы слышали, что сам Вагрис, который несколько недель назад, ратовал с трибуны за сохранение в Латвии советской власти, неожиданно затих, "ушел в подполье".
-А Горбунов! Помните, как на Комсомольской набережной, клеймил латышей за то, что не очень рьяно поддерживают советскую власть, призывая народ, ещё теснее сплотиться вокруг родной коммунистической партии Советского союза. А где он сегодня? Что стало с нашим руководством?
-Горбунова ругать не надо, потому что он родился хамелеоном.
-А не может быть такого, что он имеет секретное задание из самой Москвы?
-Какое ещё задание?
-Как, какое? Соображать надо. Это африканец может не понять нашего брата - латыша, который что слизняк, затиснется в любую щель. Как там говорят блатные: "все выгадывает. В заднюю дыру залезет, а в переднюю выглядывает". В общем, в том скоромном месте будут себя чувствовать не хуже, чем в собственном доме.
-Что есть, то есть. Только жаль, что за пятьдесят лет существования Советской власти в Латвии, многие из нас, так и не научились распознавать в коммунистических личностях, обыкновенных изгоев общества, живущих исключительно на своих бредовых идеях построения коммунизма во всем мире.
-Нет, не спорим. В этих словах, доля правды присутствует.
-А Горбунов-то, Горбунов! Перевертыш, несчастный. Каждому дураку понятно, что за одну ночь, человек не может поменять свои взгляды на целых сто восемьдесят градусов. Наука подтвердила давно, что после двадцати лет жизни, взгляды человека, изменить очень трудно, а подчас, и не возможно, потому что, успевшие законсервироваться в мозгу идеи, уже почти не поддаются ломке. А он, вечером лег в постель, будто с одной идеологией, а проснулся, совсем с противоположной.
-Не может случиться такого, что при Советах, он им только подыгрывал? Теперь взялся за ум, да и ввернёт своим бывшим покровителям! Покажет им кузькину мать.
-Сказано давно, что ворона никогда не высидит дрозда. Каждому существу, в природе, суждено быть таким, каким родила его мать.
-Ладно. Какие выводы?
-Проще пареной репы! Он выполняет чье-то задание, а некоторые граждане нашей республики, ни с того, ни с сего, поверили его надутой искренности.
-Напрашивается вывод, что и они с ним заодно! Насмотревшись, наслушавшись всякой всячины о безоговорочных поддавках Горбунову, нехотя приходишь к выводу, что многие наши соотечественники причастны к тому тайному, московскому заданию, хотя лично в открытую, не высвечиваются.
-Тоже стратегия. Политика, дело не столько тонкое, сколько закулисное. Особенно теперь, в складывающейся у нас ситуации.
-В московском правительстве чувствуют, что в Латвии дело запахло керосином, вот оно и переложило свою заботу на плечи испытанного КГБ. А вариантов у тех, хоть отбавляй. В той репрессивной организации, сидят то же не обыкновенные олухи. В случае победы Народного фронта, в нём уже есть "свой" человек. Победит Интерфронт, сгодится он и там.
-Неужели наш видный политик, способен на такую гадость?
-Ещё как! Если бы в Москве, до сих пор дремали, то они были бы последними попугаями, в чем есть большое сомнение. Ведь здесь, в Латвии, столько предателей, что если вдуматься, то волосы станут дыбом.
-Чудно устроен мир.
-А ещё чуднее, живущие в нем люди.
-В одной малюсенькой нации, нет настоящего согласия.
-Можешь смело назвать - у латышей.
-Какие сами, такие и сани.
-Может быть, политика во всем мире, устроена одинаково?
-Кто знает, может быть, и одинаково. Нас же, далеко за границу никуда не выпускают, на радио, чужие голоса глушат, в газетах только и пишут о загнивании запада. Что нам остается? Только то, что своим умом сумеем сообразить.
-Если взять историю нашей Латвии, то чего только в ней не было, кто только её бедненькую не топтал! Кому не лень! При чем, каждый завоеватель считал здесь себя единственным и правильным хозяином, с только ему присущим взглядом на завоеванных плебеев. А, что оставалось делать завоеванным? Кто-то свободно, безболезненно вливался в новую жизнь, кто-то пытался сопротивляться завоевателям, чаще всего, при явной обреченности на проигрыш, кому-то было совершенно безразлично, при какой власти он будет жить. Ну, как и когда, в такой обстановке, в Латвии могли выковаться настоящие, устойчивые патриоты? Когда могли успеть выковаться собственные, настоящие кадры с обособленными от завоевателя, взглядами? Как и когда, могла успеть утвердиться собственная, настоящая, отличная от других народов, самобытность? Вот и получается, что каждому новому поколению, приходится расплачиваться за предыдущее. Всех тянуло к жизни, к счастью...
-К предательству.
-Что поделаешь, если в той самой жизни, а точнее, в её обществе, культивируется и такой отвратительный продукт.
Косоглазый Барздиньш, не долго тешился своей все дозволенностью под крылышком Сакосты. В это непонятное, неспокойное время, когда у рижских начальников появилось других дел невпроворот, то пришлось несколько сузить интерес и к щедрому совхозу. А это значило, что Барздиньш оказывался как бы, не совсем у дел. По совету Рукмейса, как и по далеко идущим планам Сакосты, его, сохранив название должности, по рекомендации Райкома партии, перевели начальником на Торговую базу, бывшую вотчину Грегерса. Один руководитель на базе уже имелся, а новый... Пусть поработают оба, а потом будет видно. Так, по дележу дефицитных товаров, у прежнего начальника Рыдвевского, появился ненужный соперник. Если до сих пор, по примеру бывшего управляющего Сельхозтехникой Грегерса, за соответствующее вознаграждение можно было безбоязненно давать указание товароведам, на выписку "нужному" потребителю того, или иного товара, то с появлением Барздиньша, такой вседозволенностью придется поделиться. Такой подход, естественно, был не совсем приятен для собственного белорусского самолюбия, как и поддержания в глазах окружающих, надлежащего достоинства. Вместе с тем, всем было понятно, что Барздиньш, как ставленник Сакосты, хоть на одну ступеньку, да будет выше зазнавшегося Рыдвевского. Более того, через времечко пошли слухи, что с помощью нового ставленника, Сакоста намеревается подчинить себе Торговую базу, и на такое слияние, Рига уже дала "добро".
Чувствуя поддержку "сверху", Барздиньш долго церемониться, не стал. У него ещё не был до конца доведен двухэтажный дом, кроме которого, намечено было построить гараж на две машины, баню, хозпостройки. Оставленные в Риге дети, отписанной отцом трехкомнатной квартирой, то же были довольны. Они решили, что пока отец при должности, надо этим воспользоваться, и в черте города построить отдельные особняки.
Итак, в ущерб колхозам с совхозами, немногочисленные дефицитные стройматериалы потекли на строительство упомянутых объектов. А что Рыдвевский? Ничего. Ему оставалось только с завистью глядеть на загружаемые машины, да от злобного бессилия, жадно глотал набегавшую обиду. Перечить он не мог, да и боялся. Ведь такое самовластие практиковалось по всему Советскому союзу. Почти любой человек, дорвавшийся до известных вершин государственной власти, свою должность старался использовать на всю возможную катушку - благо, сама система такое допускала. Это простой труженик мог оставаться без жилья, продуктов питания, но, упаси Бог, не представитель номенклатуры, который имел возможность пользоваться всеми благами, которые даровала ему коммунистическая система, закрепленная в шестой статье Конституции СССР! За предоставленные поблажки, своей стране, партии, они на всех углах, собраниях, платили железной клятвой доверия, голой, оголтелой пропагандой, преданным хором восхваления социалистического строя, дающего всем страждущим, точно поровну!
Конечно, в ту болтовню, если кто и верил, то только те, кто её распространяли. Простой люд все видел, знал, но, в лучшем случае, молчал. Об истинном положении вещей, могли друг другу жаловаться только в самом узком, доверенном кругу, а то, чуть что, и стукачи уже донесли, куда следует. Дальше, что? Тюрьма, психушка, понижение в должности! Не секрет, что репрессии на инакомыслящих, правительством были поставлены на самую широкую ногу. И, в такой ситуации, чтобы выступить против правительства, надо было быть, либо последним идиотом, либо отчаянным патриотом, не боящимся жертвовать самим собой. В общем, ещё не пришло время в открытую, распространять собственное недовольство властями. История сама все расставит по своим местам, и торопить её было бесполезно.
Да, Рыдвевский с ненавистью смотрел на уходящие за ворота базы груженные стройматериалами машины, и молчал. В другое время, при других обстоятельствах, может быть, что и сказал своему двойнику по должности, но не сейчас. Время не то. Не та, привычная сердцу, республика.
Сам он, из Белорусской ССР, и на эту ответственную должность попал благодаря своему земляку - однопартийцу Путкевичу, правившему здесь до него, и переведенного на работу в ЦК партии города Риги. Не найдя в Белоруссии счастья, их отцы, принимавшие личное участие в расстреле польских офицеров в Хатынских лесах, по примеру многих обнищавших белоруссов, в поисках благоденствия, перебрались на жительство в Латвию.
Как и его предшественник, Рыдвевский не стремился вливаться в латышскую культуру, перенимать обычаи, традиции. Более того, при всяком удобном случае, пытался опорочить латышское общество, его язык, национальные праздники. К слову сказать, его прямое латышское начальство, на этом и не настаивало, потому что само любило отмечать только Янов день, да и то потому, что праздновался на открытом воздухе, с обильной выпивкой. Подвизаясь в таком обществе, не надо удивляться тому, что Рыдвевский, в противовес созданному на его Торговой базе Народному фронту, вступил в ряды Интерфронта. Обладая чернильной душой, ещё в самом начале, попытался официальным приказом, запретить Народный фронт на территории, ему подвластной. Проект приказа дошел до районного начальства, которое его патриотический порыв, просто засмеяло. Тогда он обратился за советом к Барздиньшу, только что вернувшегося из какой-то командировки. По непродолжительным с ним беседам он догадывался, что и Барздиньш, несмотря на то, что сам латыш, совершенно недоволен националистическими настроениями в его вотчине. К тому же, до него дошло и то, что его коллега примкнул к тем коммунистам, с которыми русскоязычный Интерфронт никак не мог поделить сферу влияния на умы, латвийского народа. Вместо ожидавшегося совета, Барздиньш внезапно ответил:
-Очень жаль, что не утвердили твой проект приказа о запрете. В таком случае, с нашими людьми, придется работать более осмотрительно. После того случая, сам Сакоста очень заинтересовался политическим настроением наших базовских рабочих. Ты на месте бываешь больше, поэтому должен лучше меня знать внутреннюю обстановку. В таком вопросе, как общегосударственная политика, нам коммунистам, не должны быть безразличными даже малейшие намеки на Народный фронт, который ощутимо подрезает коммунистическое учение в нашей республике. Сакоста говорит, что любыми способами, но прежнюю ситуацию нам необходимо держать под контролем. В общем, быть бдительными, как никогда.
Вопрос был поставлен прямо и откровенно.
-К сожалению, надо констатировать, что нечисть Народного фронта, появилась и у нас на работе, - сконфуженно, признался он. - Что-либо с ней сделать, я был уже бессилен.
-Я так и предполагал. Какой ужас! Что я скажу Сакосте? Он же меня прикончит за то, что недосмотрел. Эта гадость, разрастается у него самого, в совхозе, мешая нормально работать, а тут, ещё мы.
-Что поделаешь, если, как говорят, дурной пример заразителен, - совсем осмелел Рыдвевский, услышав признание бессилия самого всесильного Сакосты.
Значит, виноват не он один, что под самым носом правленческого аппарата, запахло неприятными поступками подчиненных. Скорее всего, виноватым надо считать время, сложившуюся обстановку, ещё что-нибудь, о чем его мозг никак не мог сообразить.
-И сколько этаких выродков, у нас насобиралось? - презрительно сострив гримасу, поинтересовался косоглазый.
-Пока что, не знаю, - признался напарник.
-Надо уточнить. Об их количестве, я буду вынужден доложить дальше.
-Это можно.
-Как ты это собираешься делать, если так уверенно отвечаешь?
-Я попробую вызывать их к себе в кабинет, по одному. Так им труднее будет соврать. А потом, цифры останется только сопоставить.
-Хорошо задумано. Смотри, не вмешивай меня, а то сам понимаешь - я же латыш.
-Как не понять, отлично понимаю. Мы хоть и разной национальности, но коммунистическая партия у нас одна. Это, многое значит!
-Договорились. Сколько сможем, будем держаться вместе. Я поехал в совхоз, и как только сумеешь во всем разобраться, приезжай туда с ответом.
Первым на собеседование был вызван Крамс, которого Рыдвевский почему-то недолюбливал. После войны, его отец работал в органах милиции и считался одним из патриотически настроенных коммунистов. Сын по каким-то причинам, в партии не был. Уже знал Рыдвевский и то, что идея Народного фронта его тоже, не прельщала, поэтому мог дать ценные сведения о подслушанном, в рабочем коллективе. Беда только в том, что "недолюбливаемый" подчиненный, по разным причинам, постоянно с ним препирался.
Товаровед Крамс, имевший семиклассное образование, и вынужденный поступить в техникум для "подгонки" образования к занимаемой должности, ну никак не подходил на такую ответственную должность, а был на неё принят только благодаря заслугам отца, несколько лет назад, покинувшего этот свет, да рекомендации, тогда ещё числящегося управляющим Сельхозтехники, Грегерса. Он не только не мог навести порядок в подчиненном ему складе, но и сделать обыкновенную пересортицу в актах, после годовой инвентаризации. Но способность выживать в социалистическом обществе он подсмотрел ещё у Грегерса, который окончил высшее учебное заведение только благодаря дефицитным продуктам, которые машинами направлял в принявший его, московский институт. У Крамса возможности были поскромнее, хотя то же очень весомые. Он "сидел" на дефицитных автомобильных запчастях, которые, по мере поступления со складов Республиканской базы, тут же, в ущерб хозяйствам района, переправлял в свой "родной" техникум. Иначе было, его не закончить. А, как иначе, если на одном из "вечеров", после нескольких чарек водки, с удивлением бубнил соседу по столу:
-И зачем в алгебре кто-то придумал а + b, если понятливее для всех было бы написать 1 + 2!
Теперь, вкратце познакомившись с яркой биографией Крамса не удивительно, что на заданный Ридвевским вопрос, относительно участников Народного фронта базы, вразумительного ответа, получить, не мог.
-Я никакой не участник, и этот ФРОНТ для меня, что зайцу светоотражатель.
-Неужели ты латыш, его не поддерживаешь? - нарочито удивленно, задал вопрос начальник. - В нём же, как мне сказали, находятся, чуть ли не все коренные жители Латвии!
-Может быть, но мне и без него неплохо жить. Каждый человек, по-своему с ума сходит. Мой сосед по коммунальной квартире, постоянно твердит: не лезь раньше батьки в пекло! Вот, я и не лезу. У кого чешутся руки, пусть тот и дерется, а я со стороны, посмотрю.
-Значит, на победителя?
-Зачем рисковать! Я хочу, ещё пожить.
Потом Рыдвевский попытался выудить некоторые сведения от уборщицы конторы, по его сведениям, не вступившей в Народный фронт, но, как оказалось, её хоть и не учили "раньше батьки, не лезть в пекло", она придерживалась того же мнения, что и Крамс. Получалось, что она тоже ставила "на победителя". "Лучше чужими руками жар загребать, чем собственными", - вспомнились Рыдвевскому, умные слова отца. Зато, от этой уборщицы он узнал всех тех лиц, что вступили в новый Фронт. Тут же были вызваны "на ковер" заведующая складом со своей кладовщицей, особенно радовавшимся новому веянию в республике. За недозволенное "радование", с этих женщин, он рассчитывал спросить особенно строго. Но в итоге, получился некий непредусмотренный планом, конфуз. Вместо толкового ответа на вопрос: что они там делают, на проходящем два раза в неделю собрании, обе женщины, как, сговорившись, высокомерно подняли головы, и предложили ему отправляться "в свою Белоруссию", потому что здесь, в Латвии, они разберутся и без него! Такая же пара из другого склада, предложила ему убираться не конкретно на родину, а вообще, лишь бы вон из Латвии. Начальник по сборке сельхозмашин, почему-то вспомнил его отца, принимавшего участие в расстреле поляков, за что был выгнан из кабинета, с угрозой увольнения. Но поостерегся. "Поди, пойми этих проклятых латышей! - немного струхнув, подумал Рыдвевский. - То, до сегодняшнего дня были покладистыми, приветливыми, даже шутливыми тружениками, а тут, как им чёрт копытом на мозги наступил. Почувствовали политические перемены. Про прошлое моего отца, успели где-то разнюхать. Сволочи, ничего не скажешь о таких нахалах! В общем, наступают времена, когда следует быть с подчиненными поосторожнее, а то, неровен час, подстерегут вечерком, да чем-нибудь и треснут по голове из-за угла. Какое неспокойное время, настает. Не знаешь, куда и пожаловаться. Если так будет продолжаться и дальше, то эти латыши, и на самом деле могу нас, эмигрантов, вытурить из своей страны. Это здесь, в Латвии, я стал начальником, а будь до сих пор в Белоруссии? Таких, как я белоруссиков, там полным полно. Работать слесарем, пасти коров! Нет, дудки. Буду держаться здесь, до победного конца. Тем более что в этой классовой борьбе, я не одинок. Даже многие латыши, и те против всяких нововведений. Вот и Сакоста, Барздиньш, оба Рукмейса... В общем, полный район моих единомышленников! Вот, заочно и в институт удалось поступить. Разве у себя на родине, мне удалось бы достичь таких высот? Да, никогда в жизни!"
Справедливости ради, надо сказать, что благодаря протеже своего земляка предшественника на этой должности, закончившего тот же институт с отличием, он и смог тута попасть без вступительных экзаменов. А то бы... Что значит, своевременная поддержка друга! Да, друг, земляк, или ещё, как хочешь, его назови, был намного умнее Рыдвевского, поэтому, после окончания института, его хотели направить в школу разведчиков, да он отказался. Лучше пресмыкаться на партийной работе, нежели рисковать жизнью на чужих территориях. И то, правда! Рыдвевский ту историю знал, и был от всего сердца, благодарен своему покровителю.
Ну, а что здесь для него, на сегодня? Ясное дело, если вылез на такую ответственную должность, то надо, по примеру единомышленников, отчаянно сопротивляться! Любыми способами. Никому не секрет, что в Латвии, как в том курятнике, где каждый старается взобраться выше, клюнуть ближнего и обгадить нижнего. Жаль, не хватает отцовского опыта. Обидно и то, что Барздиньш с Сакостой могут общаться не "короткой ноге", а ему всегда надо подождать. Но, ничего, ещё посмотрим кто кого!
Так рассуждал Рыдвевский, крутя баранку "Волги", которую, как и прочим руководителям подвластных подразделений, совсем недавно, подарил ему Сакоста из совхозных запасников. "Если социализм не пройдет, то чем советскому добру попадать в чужие, недружественные руки, пусть коммунисты вволю покатаются на дармовом транспорте, - рассуждал директор совхоза, глядя в широкое окно своего кабинета, и глотая очередную, противовоспалительную таблетку.
Чувствуя за собой некоторую вину за то, что не сумел до конца "раскусить" своих проклятых Народофронтовцев, Рыдвевский робко постучал в дверь, за которой должен был находиться Барздиньш, и, не дожидаясь разрешения, с немного растерянным видом, вошел вовнутрь. Как тот отреагирует, на его безликий отчет?!
Хозяин кабинета, был занят телефонным разговором, поэтому несколько минут пришлось постоять, пока тот положил трубку, после чего приподнялся, чего никогда не делал, и протянул свою костлявую руку. Растерянным взглядом, Рыдвевский внимательно посмотрел тому в глаза, пытаясь определить, с каким настроением, его здесь встречают. Но, не получалось. Сперва Барздиньш уставился на него леву глазом, потом правым, в то время как выражение лица, нисколько не менялось. Было от чего стушеваться. Это там, у себя на базе, он чувствовал с ним всегда свободно, а здесь, рядом с самим Сакостом, к которому Барздиньш вхож, как у себя дома!
-Садись и рассказывай, - почти в приказном порядке, были произнесены первые слова. - Мне скоро к директору с докладом, так что давай короче, если можешь.
Рыдвевский беспомощно развел руками, показывая свое ничтожество, перед заварившимися на Торговой базе, делами.
-Неужели ничего не добился? - и обозленные, карие глаза, в разные стороны от переносицы рванулись так стремительно, будто ища лазейку, что бы выпрыгнуть из орбит.
Рыдвевскому только оставалось виновато опустить голову. Потом, опомнившись, ответил:
-Не совсем.
-Как это понять: не совсем? - настаивал тот, пытаясь нацелить на него, то левый, то правый глаз.
-Откровенно говоря, я до сегодняшнего дня не подозревал, что в моем, вернее в нашем коллективе, орудуют крайне националистические шайки! Представь, каждый рабочий базы, стал чувствовать себя единоличным хозяином. Ничего нельзя сказать, спросить.
-Говоришь, пошатнулась дисциплина? Не удивляйся. Здесь, в совхозе, дела обстоят не лучше. Все стали сходить с ума. Независимости требуют. Сакоста обещал, самых рьяных отвезти в город и сдать в милицию.
-Может быть, так поступить и мне со своими националистами?
-Сколько на базе этаких отщепенцев ты насчитал?
-В том-то и дело, что только приблизительно.
-Ну,и?
-Около двадцати.
-Для такого маленького коллектива, это много.
-Конечно.