Гендель Казимир Казимирович : другие произведения.

Буря В Стоячих Водах

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Буря в стоячих водах" (или "На "вечном" поселении") начинается с судьбоносного марта 1949 года, когда за одну ночь Латвия лишилась нескольких десятков тысяч своих граждан. Здесь в подробнейших деталях разбирается их путь от места проживания до пункта будущего назначения. Скрупулезно отражены первые дни, месяцы, а затем и годы на новом месте в Сибири. Взросление, возмужание, любовь, работа, как и сам быт выживания в условиях бесправия, нищеты, ограничения в передвижении, вплоть до 1955 года.
   БУРЯ В СТОЯЧИХ ВОДАХ
  
  
  Если этой книгой я зароню в сердца и души латышей хоть немного гордости за свою Родину, за свою нацию, то буду считать, что выполнил тот долг, который мне бессловесно завещали все незаслуженно репрессированные земляки.
  
  О, неисповедимы пути человека! О них написаны бессмертные истории. Человечество их читает, изучает, но всегда остается самим собой. Решительность и страх уживаются в нем, противореча друг другу.
  С винтовкой в руках люди защищали свою Родину и потом ее продавали. Трепетали перед словом "колхоз", но потом шли с заявлениями о приеме их в эту организацию. Их ссылали в Сибирь, но они выживали, а потом, как муравьи, тащились обратно к родным местам.
  Да, Сибирь пригревала и сводила в могилу во все времена живущих в ней людей. Кто хоть раз побывал в ее краях, у того надолго останутся в памяти: то бесконечные степи, то бесконечные болота, то бесконечные леса, потянутые голубоватой дымкой. И все это кажется бесконечным...
  Этот рассказ и будет о ней, как память и воспоминание.
  
  
  Год 1949-ый, март. Уже два дня на небольшой станции Индра сновали военные. Никто не видел, откуда они прибыли, но однажды утром, выйдя на улицу, жители были удивлены их появлением. Конечно, и раньше здесь проезжали и останавливались люди в военной форме, но в этих была какая-то особенная медлительность. Заметно было сразу, что они никуда не торопятся, а, значит, пробудут не один день.
  Поползли различные слухи, а когда в тупик загнали товарный состав, догадались - будут вывозы. Все вспомнили 1941 год, когда за одни сутки в Латвии не стало около десяти тысяч человек.
  Теперь стали гадать: кого заберут? В первую очередь, конечно, забеспокоились те, кто лучше жил, и те, чьи семьи в войну как-то были связаны с немецкой армией. И все же каждый в душе надеялся - а, может, пронесет.
  Жили и ждали. Но ждать пришлось недолго. На четвертый день, рано утром, к Индре начали подходить подводы с испуганными людьми, плачущими детьми, стонущими стариками.
  Вывозы начались...
  
  
  I. ВЫВОЗЫ
  
  Начинался обыкновенный мартовский день. Дружно наступала весна. Еще кое-где лежал почерневший снег, а в это утро прилежно моросил неприятный, холодный дождик, безжалостно уничтожая последние бело- серые пятна у дороги и леса. Низкие тучи, казалось, опустились до самой земли, чтобы своей темной массой соединить две стихии. Поля и луга лежали угрюмыми и неприветливыми. Темные кусты хмуро топорщились безлистыми ветками. Оголенные от снега улицы Индры были по-деревенски грязны и разъезжены. Редкие прохожие, прижимаясь к стареньким деревянным заборчикам, торопились по своим делам. Они встревожены. Еще бы! Местные жители просыпались рано, а эти, военные, уже расхаживали по станции.
   - Скорее бы все это кончилось, - каждый в сердцах думал про себя. И вот появились первые подводы. Изнуренные, потные лошади изо всех сил тащили по грязной, протаявшей до земли дороге, нагруженные различным скарбом сани. Временами кованый полоз наезжал на камень и издавал такой душераздирающий звук, что мурашки пробегали по коже. Чтобы облегчить воз, рядом шагали те, кто был еще в состоянии идти.
  Миновали первые сани. Мужчина в длинных, доверху грязных сапогах глухо понукает и без того торопящуюся лошадь. Видно, как у той дрожат от натуги ноги и часто вздымаются намыленные бока, а из ноздрей с шумом выдыхается воздух, сразу же обращающийся в сизый пар. Голова лошади на неимоверно вытянутой шее наклонена почти до земли. Длинная грива всклокочена и свисает бесформенными жгутами. Мокрая шерсть гладко прилипла к коже, а с боков срываются струйки воды, смешанной с мыльным потом. Натянутые гужи, кажется, вот-вот лопнут от натуги.
  На возу, среди узлов, сидела древняя, седая старушка. Безжалостный дождь щедро поливает ее высохшие плечи. Струйки воды по редким прядям седых волос, выбившихся из-под черного платка, стекали прямо на впалые щеки. Она беспрерывно взывает к Богу. На этом же возу двое военных с винтовками.
   - Сынки мои! Куда же это вы меня, старую везете? - спрашивала она дрожащим голосом.
   - Замолчи ты, бабуся. За дорогу, совсем надоела. Заладила себе: "куды, да куды" и твердит одно и то же, все утро.
   - Ну что я вам плохого сделала, родные? Отпустите меня домой.
   -Значит, сделала и виновата, если забрали. В общем, там разберутся, а пока молись своему Богу, если он у тебя еще есть.
  Подвода проехала, и шум трущихся полозьев заглушил причитания старушки. На второй - женщина средних лет прижимает к груди совсем маленького ребенка. Она вся мокрая, но малыша запрятала под пальто и еще наклонилась, чтобы на него не попал дождь. На узлах сидят еще мальчик с девочкой, оба лет пяти-шести. Дрожа от холода и страха, они изо всех сил прижимаются к матери. На девочке накинут старый мешок в виде капюшона Мальчик в совсем новом пальтишке, видимо, только что, сшитом для праздника, а на голове зимняя кожаная шапка с опущенными ушами. Их охраняют тоже два солдата, но на возу сидят попеременно. Вот, только что поменялись. Неуклюже севший, дулом винтовки нечаянно прижал мальчика к мешку, и тот тоненько заплакал. В это время усилился дождь. Мать обернулась и, покорно глядя на сынишку, заплакала сама. Жаркие материнские слезы смешивались с холодным весенним дождем.
   - Неужели это все простится? - с ужасом, думала несчастная женщина.
  Но она не могла и догадаться, какие еще испытания придется перенести ей и ей подобным, двигавшимся сейчас к железнодорожным вокзалам со всех уголков Латвии! Целыми обозами и в одиночку, семьями и порознь - все свозилось, "сваливалось" в кучу, а потом комплектовалось по вагонам с таким расчетом, чтобы их максимально заполнить, "запечатать" и, без возвращения, отправить в неизвестность.
  
   * * *
  
  Единственное большое здание в Индре - школа. Из дальних и ближних селений учились здесь ребята. Одна средняя, а после войны уже русская, на всю округу. Поэтому многие ученики жили на квартирах.
  Вот и в это утро, пряча головы от дождя под военно-командирскими кирзовыми сумками, весело перепрыгивая лужи, они беззаботно бегут в школу. Их еще не тяготят житейские проблемы, свойственные взрослым, уставшим от вечной борьбы за выживание. Даже случайная двойка, ненадолго омрачала беззаботное, деревенское детство, за которым, без сомнения, должно было последовать семейное продолжение пахарства.
  Прозвенел звонок, и просторные, гулкие коридоры опустели. Начался первый урок. Через несколько минут в восьмой класс кто-то заглянул и сказал, чтобы ученик Нейвалд Айвар зашел к директору. Айвар, круглолицый, голубоглазый мальчуган четырнадцати лет, учился здесь первый год. Его родители жили на хуторе, километрах в семи от Индры, а на въезде в нее снимали ему квартиру. Нельзя было сказать, что ко всем преподаваемым предметам он относился с большой прилежностью, но литература занимала особое место. В классе, лучше его никто не знал творения Плудониса, Блауманиса, Райниса, Шекспира, Пушкина. Стихотворения запоминал со второго, третьего прочтения, а однажды даже сам попробовал сочинять, но дома высмеяли.
  Восьмой класс находился на втором этаже, а кабинет директора - на первом.
   - К чему бы это? - недоумевал он со страхом, торопливо спускаясь по просторной лестнице.
  В такие минуты ученику кажется, что он где-то, что-то натворил - зря вызывать к директору не станут! Незначительные конфликты, обычно, разрешались классным руководителем.
   "Вот вчера открывал окно и бросал кусочки хлеба, а внизу, смешно толкаясь, их подбирали голуби. Может, на кого из прохожих попала крошка, и тот пожаловался директору? Или даже сегодня, чтобы не опоздать на урок, быстро бежал и громко стучал сапогами"!
  Но вот, и кабинет! Дверь полуоткрыта. Робко переступив порог, в полутемном кабинете Айвар сперва почему-то заметил стоявшего справа у книжного шкафа завуча, а только потом встающего из-за огромного стола небольшого роста, но до смешного широкоплечего директора. Душа моментально ушла в пятки!
   - Здравствуйте, - еле выговорил Айвар, останавливаясь в дверях.
   - Здравствуй, Нейвалд - Сейчас тебе придется идти вот с этими товарищами, - и ткнул пальцем за его спину.
  Айвар оглянулся. Сзади, от дверей, оторвались два солдата, и подошли к нему вплотную.
   - Ну, пошли, - охрипшим, грубым голосом скомандовал один из них.
   - А моя сумка? - нечаянно, вырвалось из гортани.
   - Принесут.
  Куда принесут? Что принесут? В голове вдруг, все сразу перепуталось. Сознание затуманилось и не смогло выделить ни одну четкую мысль. Послушно повернувшись, Айвар вышел в коридор. Как и в кабинете директора, здесь все тот же полумрак. Ради экономии керосина, в школе свет тушили рано, либо оставляли еле светящийся фитиль. Испуганная, пожилая дежурная со звонком в руке, застыла у тумбочки, боясь присесть, и провожала солдат недоуменным взглядом. У наружной двери, к стенке прижалась, опоздавшая к первому уроку, учительница русского языка. Выйдя на улицу и, по каменным ступеням спустившись вниз, свернули направо к вокзалу. Куда идти, никто не командовал, но другого пути из школы здесь просто и не было. За углом Айвар невольно обернулся и увидел наставленные на него две винтовки с примкнутыми штыками. Теперь он растерялся еще больше.
   "Надо же что-то придумать! Но что думать? - мешалось в голове. Впереди моросящая завеса дождя, сзади тяжелое чавканье солдатских сапог. - Вот что, надо думать: в какое положение я попал!?
   - Но вместо этого, в голове засела одна и та же, мысль: вот он идет, идет, идет. А куда идет - неизвестно! Что бы еще такое подумать? Ага, в парте осталась фуражка, сумка и положенная на парту тетрадь. Жаль фуражки, недавно сшили. Папа рассердится за халатность".
  Его отец и сестра жили километрах в семи отсюда, и Индра была самым дальним местом, куда он отлучался из родного дома. Мама умерла еще в войну, и ее работа со всеми семейными заботами легла на плечи дочери. После войны жили бедновато, но дружно. Каждую субботу после уроков, Айвар с радостью бежал домой, где, он знал, его с нетерпением ждут. И пусть та буханка хлеба, которую в воскресенье вечером он уносил с собой на квартиру, частенько в доме была последней, о чем он, естественно, не знал, все равно ему была привилегия перед другими - человек учится!
   - Сына надо учить из последнего, - говорил отец.
  Собственный участок земли был глинистый и неплодородный. После всех мыслимых и немыслимых налогов, коровий навоз вывозили только на самые важнейшие участки, а остальная земля перепахивалась без подкормки. Айвар, конечно, слышал и по своему возрасту понимал семейные проблемы и трудности, но никогда не задумывался о последствиях. Его забота пока ограничивалась учебой.
  Вот только что, перешли железнодорожный переезд.
   - Где живешь? - крикнули сзади.
  Айвар не понял вопроса. Какой дом?! У него есть дом, и есть квартира.
   - Оглох сдуру, что ли?! Такую твою мать! Где твоя квартира, спрашиваю? Может быть, собственных вещей тебе совсем не надо?
   "Интересно, совсем чужие люди, а знают, что я здесь только на квартире", - как сквозь сон, безразлично подумал Айвар.
   - Так ты скажешь, или нет?! - прохрипел тот же, голос.
   - Там, - махнул он вперед рукой, останавливаясь.
   - Не останавливаться, стрелять будем! - предупредили сзади.
   - А ну, шагай вперед.
  Эта угроза нисколько не подействовала на Айвара - так был ошарашен, сражен случившимся. Сразу за рельсами, мощеная камнями улица шла параллельно путям, и он по ней свернул влево, а за вокзалом - вправо, на выезд. Этот путь был несколько длиннее обычного, что ему сейчас и требовалось, чтобы хоть чуточку прийти в себя.
  От квартиры до школы было не больше километра, но раньше это расстояние либо сокращалось, либо увеличивалось. Когда плоховато знал уроки, школа появлялась так быстро, что не успевал про себя повторить неусвоенный материал. А вот теперь, возвращаясь, может быть, в последний раз, дороге просто не было конца. Утром в школу прибежал в одном пиджачке - дождя как будто и не заметил, но сейчас! То ли дождь усилился, то ли медленно шел, но спина промокла насквозь, а струйки воды по длинным волосам, сбегали прямо за воротник.
  Вот поравнялись с разрушенным в войну зданием вокзала. До сих пор Айвар почти никогда не обращал на него внимания, но сейчас перед глазами оно предстало в былом виде. Невысокое, вытянутое в длину параллельно перрону, все увитое плотным, зеленым, диким виноградом, сквозь который просматривалась голубоватая стена, а в разрывах красовались затейливые полукруги окон и дверей. Здесь, с ныне покойным братом, он однажды к празднику, встречал гостей из самой Риги. Но запомнились не гости, а то, что они здесь были вдвоем. Сейчас уже нет ни вокзала, ни брата. Война все сровняла с землей. Дальше за углом стояло, красовалось только что выстроенное двухэтажное здание просторного магазина. В нем они тоже были вместе. Теперь на этом месте, остался только высокий фундамент.
  Получалось так, что захваченные врасплох мысли выхватывали только яркое прошлое, но надо же, было думать о настоящем! Например, о том, что сейчас происходит на самом деле?! Но за следующим поворотом снова: вот по этой дороге он с мамой на роскошной, полнорессорной линейке, какой не было, ни у кого из соседей, ехали к доктору. Сейчас нет и мамы! За последним домом снова нечаянно обернулся. Шагах в пяти за ним, с винтовкой наперевес, его сопровождал лишь один солдат.
   - Что шары-то таращишь? Канай только вперед! Кажи, где твой дом!
   - За тем поворотом.
   - Вот и дуй туда, да побыстрей, а то из-за тебя поскребыша, мокнуть приходиться.
  Прорезанная с осени глубокая колея, до краев была наполнена талой водой. Такими же заполненными, были и углубления, оставленные лошадиными копытами, поэтому идти приходилось по самому краю колесных разрезов. Ноги постоянно скользили и срывались в воду. Айвар слышал, как отчаянно матерился конвоир, очередной раз, плюхнувшись в грязную лужу, но посмотреть назад уже боялся - вдруг со зла, да и бабахнет в спину!
  Прошли последний поворот. Еще немного и тропинка свернет налево к дому. За ней дорога делала еще один поворот и шла чуть вниз. Только он свернул на тропинку, как из-за поворота показалась подвода. Еще даже не осознав, в чем дело, внезапно екнуло сердце.
   - Лошадь! Да это же наша Маруся!
  Позади саней, чуть ссутулившись, шагал его отец. На санях, рядом с брошенным поперек мешком, развалясь, сидели два солдата. От удивления Айвар даже приостановился. Захотелось крикнуть отцу, что он здесь, но в горле так сдавило, что рот только открылся и задрожал подбородок. В это время, видимо, узнав Айвара, кобыла заржала. Отец поднял голову, и его спина как-то неестественно выпрямилась. Он не мог поверить своим глазам. Сына! Его единственного сына ведут под винтовкой! Одного убили, теперь последнего...
   - Сынок! Айвар! - крикнул он в отчаянии, хватаясь рукой за грудь.
  Один из солдат моментально спрыгнул с саней и прикладом толкнул его в плечо. Отец упал коленом в грязь, но успел схватиться за розвальни. Лошадь остановилась. Тогда он медленно поднялся, и, не спуская с сына глаз, обе руки, протянул к небесам, за что, второй раз получил прикладом в спину.
   - А ты чего пялишься? - гаркнул конвоир на Айвара. - А ну, вперед!
  Айвару хотелось ему сказать, что это же его отец, но рот все еще ни за что не раскрывался. Тогда вдруг захотелось плакать, но спазма так сдавила горло, что не только слезы, но и дышать стало нечем! "Боже, поддержи меня, не дай упасть на глазах у отца"! - бессознательно туманилось в опустошенной голове. Но, несмотря на остолбенелое состояние сознания, он все же, заметил, что отец плачет.
  Отец заплакал! Айвар впервые увидел, как не выдержал натиска судьбы этот мужественный человек. В последние годы одна беда следовала за другой, но эта, похоже, была последней! Свидятся ли они снова?! А вдруг, эта и есть их последняя встреча перед вечным расставанием?!
   "Что теперь будет дальше"? - вертелось в мальчишеском мозгу. Вошли в дом. Стоявшая у стола хозяйка всплеснула руками, и плюхнулась на скамейку.
   - Не волнуйтесь, мамаша, вас трогать не буду, - успокоил солдат.
   - А его за что?
   - Он, мамаша, враг народа. Срок тебе, паря, пять минут - и на выход.
  Он обошел комнаты, осмотрел окна и стал у дверей. Айвар в дальней комнате, стал собирать вещи. Хотя он жил здесь только с прошлой осени, но уже успел привыкнуть к этому уютному домику, к веселой хозяйке, муж которой, толи был убит русскими в 1940 году, то ли сидел где-то в тюрьме, и теперь она жила одна. Отец платил не только за квартиру, но и за то, что хозяйка иногда готовила ему обед. Жила она не в большом достатке, но если готовила для себя что вкусное, то обязательно угощала и Айвара. Эта деревенская простота казалась неподкупной и само собой разумеющейся. Теперь со всем этим он должен расстаться, причем так внезапно, трагично и унизительно.
  На сборы времени было мало. Свернул в трубочку одеяло, а в простыню завернул подушку с учебниками, надел пальто и зимнюю шапку. Узлы хотел перевязать, но под рукой ничего подходящего не оказалось, а просить у хозяйки постеснялся. Нечаянно уронил чернильницу, и на полу растеклось синее пятно.
   "Пусть простит, убирать некогда", - заключил Айвар.
   - Время вышло, - скомандовал солдат.
  То ли время действительно истекло, то ли солдат заметил, что он собрался, и поэтому подал такую команду. Положив свертки на плечо, Айвар направился к выходу.
   - Прощайте, тетя, - неуклюже, обернулся он в сторону хозяйки.
   - Бедный ребенок! - прошептала, еще не пришедшая в себя хозяйка. - Куда же, вы его теперь? Что же, это я сижу! Подождите немножко, хоть поесть на дорогу приготовлю. Я мигом управлюсь. Вот глупая баба, сижу! Только минуточку - и все приготовлю.
   - Не положено. Впрочем, об этом надо было думать раньше, а сейчас айда, пошли. И так засиделись.
   - Я мигом, - метаясь по кухне, молила хозяйка.
   - Разговор закончен, давай выходи.
  Уже на пороге Айвар обернулся, чтобы в последний раз глянуть на покидаемое жилье, за что, прикладом получил сильнейший удар под левую лопатку.
  Путь назад показался короче, да и дождик как будто немножко утих. А по дороге бесконечной вереницей стекались к станции сани, телеги. Испуганные лица людей говорили о том, что всех их застали врасплох.
  Вот и магазин, в котором он частенько покупал вкусные концентраты, похожие на четырехугольные ириски, по пятнадцать копеек за штуку. Напротив старый, побеленный лишь с одного конца, приземистый домик. С приходом русских в сороковом году, бывший хозяин оказался в тюрьме, потом исчез, и в пустующем помещении обосновалась милиция. Мимо этого дома старались не ходить. Достоверно было известно, что на допросах здесь избивают, а кто-то даже видел, как ночью отсюда выносили завернутых в мешки людей. Да, молодые люди в округе пропадали, а на официальные заявления родителей, милиция даже не удосуживалась что-либо ответить.
  В мрачный коридор вело перекошенное крыльцо с двумя подгнившими ступеньками, с левой стороны которого темнело тоже перекошенное окно с треснутыми стеклами. Говорили, что за ним в той комнатке, обычно, вели допрос.
  Айвар заметил, что его ведут как раз в этот дом, у которого толпилось много военных, и стояли подводы, подводы... Солдаты кричали на возчиков, чтобы те побыстрее уезжали прочь, освобождая место вновь прибывающим. А кому неохота посмотреть на такое зрелищное столпотворение?! И они нарочно задерживались у лошадей, поправляя то хомут, то шлеи, не спуская глаз с того, что творится вокруг. Любопытным все хочется видеть самим, чтобы потом в деревне рассказать соседям последнюю новость.
   - Направо! - скомандовали сзади.
  Айвар покорно поднялся по скользким от грязи доскам, на крыльцо. В сенях сыро и тоже скользко. Через несколько шагов, путь преградила солдатская фигура. Незнакомец растворялся в темноте, но хорошо угадывался по блестящим пуговицам.
   - Куда прешь, хорек! - зарычал он. - Не видишь, что ли, что я стою. Жди, пока открою.
  Щелкнул замок, и заскрипел засов. Из открытой двери дохнуло холодом и отвратительной плесенью. Переступив через порог, Айвар чуть не упал, настолько пол там оказался ниже, чем в коридоре. Единственное, никогда не мытое окошко, изнутри забранное железной решеткой, скупо пропускало и без того скудный свет.
  Первое, что бросилось в глаза, и на что он едва не оступился, это куча узлов и чемоданов, сложенных по всему полу небольшой комнатки, на одном из которых в самом центре, сидела женщина. Как только открылась дверь, она начала истерично выть и причитать. Голос этот, ему показался где-то слышанным, даже знакомым, но Айвару сейчас было не до него. Прежде всего, надо присмотреть место, где примоститься. Ведь все вокруг занято тряпьем, детьми, женщинами.
  "Странно, сколько женщин"! - мелькнуло в голове.
  Посмотрел влево, под окошко. Повернувшись задом к дверям, какой-то мужчина копался в мешке.
  "Папа"! Узнал он отца по старенькому, некогда зеленому полушубку, между узлов, пытаясь пробраться в его сторону.
   - Слава Богу, слава Богу, - повторял отец, прижимая к себе сына и целуя в голову. - Я так боялся, что нас разлучат. Говорили, что в сорок первом, всю молодежь от стариков и женщин отделили, а потом их уничтожили. Ну, слава Богу, хоть на времечко, а, может быть, даст Бог и навсегда, останемся вместе.
   - А где Вия? - удивился Айвар, оглядываясь.
   - Тише, так громко не спрашивай. С ней все хорошо. Твоя сестра, мне кажется, в безопасности. Потом расскажу подробнее.
  Соединившись с отцом, Айвар несколько успокоился. Его стало удручать не столько будущее, сколько непонятное настоящее. Глядя на этих ё крестьян, печально сидевших на своих вещах по всей комнатке, у него стало появляться ощущение безысходности и жуткого мрака, повисшего над разношерстным сборищем беззащитных людей. Но, оказывается, их было здесь еще мало. К крыльцу подъезжали все новые и новые подводы, и охрана уже просто не успевала закрывать двери. В комнатке не осталось ни пятачка для прохода. Теперь сидевшая посреди комнаты женщина вопила почти беспрерывно. То она требовала к себе коменданта, то кричала, чтобы ее пустили к нему, на что охранники только улыбались. Убедившись в бесполезности своей истерики, она стала обращаться к собравшимся и доказывать им, что ее забрали совершенно невиновную, что произошла страшная ошибка. Ведь она всю свою сознательную жизнь боролась с кулачьем, как она рада была приходу советской власти. И вот ее, патриотку, посадили вместе с теми, против кого она шла. Но в безудержном отчаянии она забыла, что здесь собраны не те, кому в свое время можно было пожаловаться и в ответ услышать сострадание!
  Призабыв свое горе, только теперь стали на нее обращать внимание и, несмотря на замотанное до глаз в теплый платок лицо, опознали. Да, это же была Эмма! Это она в 1940 году, когда в Латвии установилась советская власть, пошла, работать учительницей русского языка. В то время, все дети носили на шее крестики. То ли желая угодить новым властям, то ли действительно обладала настоящей злобой к Богу, но прямо на уроках, с завидной ненавистью, срывала детям металлические крестики, после чего, на теле у ребенка оставался глубокий порез от крепкого льняного шнурка. И она здесь!
  Её нынешнее положение, по мере величины своей веры, каждый определял как неизбежное Божье наказание.
  - Ты должен знать эту Эмму, - напомнил сыну отец.
  - Как же, помню. После её урока, мы всю перемену разбирали, кому какой крестик принадлежит. Как хорошо, папочка, что мы вместе! - радовался Айвар.
   - Я, сынок, очень боялся, что с тобой больше уже не увидимся. От Советов всего можно ждать. В сороковом, сорок первом годах, мы сполна испытали их коварную власть.
   - А я тебя сразу узнал по полушубку, когда ты в мешке копался.
   - Пустой у нас мешок, мой мальчик. Мне как сказали, собирайся, так растерялся, что ничего не собрал. Солдаты потом что-то бросали из шкафа, так вот я и смотрел, что в нем есть. А там разные тряпки да Виино белье. Одним словом, только не то, что нам с тобой может пригодиться. Я только под конец спохватился и принес с чердака последний кусок свинины, но время уже истекло, и солдаты заторопили ехать. У других, видишь, сколько набрано!
   - Не дадут же нам умереть с голоду! - как-то по взрослому, выразился Айвар.
   - Кто их знает, как с нами дальше поступят, но будем молить Бога. Попросим у людей. Ведь помогал же я в войну, да и после, пока было чем, тем самым жабрунам, которые, как ты помнишь, шли в лаптях из разоренной России, да Белоруссии. Лапотниками их ещё называли.
   - Как же, помню. Изо дня в день, под окнами просили милостыню.
   - Жаль, что из одежды почти ничего толкового не бросили. Разве что только армяк дельный попался. На улице вон, какая промозглость.
   - А мне разрешили постель взять. На двоих хватит!
   - Один Бог знает, что нас ждет впереди, а пока поделим деньги. У меня с собой всего триста рублей. Вот, тебе ровно половина, и смотри, береги их. Мало ли что в дороге может случиться? Тогда тебе все самому придется начинать сначала.
  Айвар никогда не держал в руках столько денег и теперь с интересом разглядывал потертые, розоватые червонцы.
   - Прячь быстрее, после разглядишь. А то того и гляди, что солдаты либо отберут, либо вытащат, когда мы будем спать.
   - Ты обещал, что скажешь, где Вия.
   - Только тише, а то здесь могут подслушать. Она с Имантом в костел ушла. Их не было дома, поэтому и не забрали.
   - Спрашивали, почему их нет?
   - Как же! У них списки. Ну, сказал, что в Ригу уехали, а когда вернутся - не знаю. Не поверили. Весь дом, все подворье перерыли. Вернулись перепачканные в навозе, на одежде солома
   - Значит, тебя забирали не только военные?
  - Куда там! Они же не знают нашей местности. Их дело конвоировать, а наводили наши местные прихвостни по заранее составленным спискам. Но об этом потом.
   - Как ты думаешь, в костел за Вией могут приехать?
   - Кто их знает. Но туда же, мимо шли Зарецкие и видели, как меня забирали. Я думаю, что им сообщат.
   - Наверно, так и будет, - сам себя успокоил Айвар. - Выходит, что наши соседи на нас направляли?
   - Всё, сынок! Об этом потом поговорим. Здесь опасно, видишь сам, что творится! Давай, садись ко мне на мешок. Я очень за тебя беспокоюсь. Ведь ты - вся моя радость. Когда я увидел тебя под винтовкой, думал: мое сердце не выдержит, разорвется. Ну, пусть я в чем-нибудь виноват перед этой зверской властью, а ты-то причем? Тебя, ребенка, за что?! Но, смотрю, сюда вообще грудных понавезли. Что уж тогда о тебе говорить!
  К обеду комнатка превратилась в сплошное месиво человеческих тел. Если угрюмые взрослые сидели отрешенными, молча, бесцельно уставившись, кто в пол, кто в противоположный угол, то дети все время пытались ходить. Среди нагроможденных вещей они спотыкались и падали, плакали, снова вставали и карабкались дальше. Беспрерывно клянчили у родителей, есть, просились в туалет. Справа от входа, стояла полуразвалившаяся плита, за которой дети, наконец, и приспособились отправлять свои нужды. В помещении образовался спертый, тяжелый воздух. Ко всему и дверь уже долго не открывали: то ли успели всех свезти, то ли в другое помещение стали селить. А люди постепенно, уже начали привыкать к новой обстановке и друг к другу. Некоторые были знакомы, о других расспрашивали.
  Лишь одна Эмма, с заткнутыми ватой ноздрями и плотно завязанным ртом, одиноко и важно восседала на своем чемодане, ни с кем не общаясь. Но вот и она, наконец, не вытерпев зловония, спустилась пониже, с величайшей ненавистью посматривая на очередного ребенка, неуклюже пробирающегося к придуманному туалету. По ее свирепому взгляду казалось, что будь ее воля, она бы ребенка задушила.
  Время шло уже за полдень, а в помещении светлее так и не стало. За окном лить, будто перестало, но низкие тучи по-прежнему плотно закрывали небо, и из них вот-вот, снова могло полить. Так как Нейвалды сидели под самым окном, то Айвар уже несколько раз втискивал лицо в железную решетку, чтобы сквозь запотевшее стекло хоть немного взглянуть на улицу. А там военных становилось все больше и больше. Да и по коридору они чаще застучали сапогами. Кто-то из взрослых, наконец, не выдержал и постучал в дверь, чтобы выпустили в туалет.
   - Кто это осмелился стучать? - появилась голова в фуражке, и дверь тут же снова захлопнулась.
  И уже с той стороны:
   - Твари вонючие! Чтоб вы там задохнулись в своем говне. Точно, как в хлеву.
  Но тот, кому очень уж было невтерпеж, постучал снова. В коридоре, некоторое время поспорили, но дверь открыли и настойчивого клиента выпустили. За первым, настойчиво стали проситься и другие. Туалет находился где-то рядом, потому что возвращались очень быстро. Когда же, к дверям выстроилась целая очередь, с той стороны опять задвинули засов. Но натерпевшиеся люди так упорно забарабанили в дверь, что открыли снова, но выпускали с таким матом, что матери закрывали детям уши. В деревнях такой матерщины, еще не слышали.
  Часам к четырем, хождение снова прекратили и больше часа на стук не реагировали. Потом как-то внезапно засов заскрипел, и обшарпанная дверь распахнулась на всю ширь. У порога стали два офицера и, не заходя вовнутрь, громко приказали:
   - Сейчас вас будем вызывать. Чьи фамилии назовем, забирайте вещи, и выходите на крыльцо.
  В ужасе, вдруг, все притихли. Вот оно! Начинается то самое страшное, которого так ждали и боялись. Сейчас начнут делить, сортировать! После нескольких секунд затишья, у стенки послышался робкий стон, потом плачь. Его подхватили другие, и вот, затхлое помещение наполнилось разноголосым воем. К нему присоединились отчаянные детские разноголосицы, во весь дух вопившие, что бы мамы их не покидали!". Худые детские ручонки ни в какую, не хотели отпускать шеи своих матерей. Даже Айвар, до сих пор, полностью все еще не осознавший своего нового положения испугался, и плотнее прижался к отцовскому полушубку. Теперь оба, напряженно сидели на мешке, и дрожащей рукой, отец сильно сжимал руку сына, будто держал ее в последний раз. Потом наклонившись к уху, еле слышно, но твердо, прошептал:
   - Прости меня, сынок, если я до сих пор что-то не так для тебя делал. Видит Бог, я старался, как мог.
   - Папочка, что ты?! - испугался Айвар.
   - Пока ничего, но все может случиться. Будем надеяться на Бога и думать, что все будет хорошо.
  Вызывали не торопясь, и фамилии Нейвалдов пока не называли.
   - Слава Богу! - облегченно, вздыхал отец. - Дали еще несколько минуток побыть с тобой вместе, - и небритой щекой, прижимался к лицу Айвара.
  А вокруг по-прежнему плач, прощание, и очередная семья скрывалась за распахнутой, низенькой дверью.
  Дальше Айвар выдерживать не мог. Слезы уже давно душили ему горло, но после отцовской просьбы о прощении, они полились сами собой.
  Сдержать их нельзя было никак, да и зачем, когда все вокруг плачут. Теперь и его отчаянные всхлипы слились с общей скорбью по всему тому, с чем сегодня навсегда приходилось расставаться.
  Комнатка освобождалась, а напряжение остающихся горемычных, возрастало. Ведь никто себе не представлял, как и куда исчезают вызванные семьи?
   - Скорее бы конец, а то не выдержу! - вздохнул отец. - Если останусь жив, я всегда буду молить Бога за тебя сынок. Если нас разлучат и тебе одному придется жить среди чужих, никогда не забывай свою Родину. Запомни мои слова на всю жизнь: дороже Родины могут быть только отец с матерью да родные дети.
   - Ты, папочка, говоришь, будто прощаешься, - и немножко было успокоившийся Айвар, снова задергал нижней губой.
   - Я понимаю, что в чем-то, может быть, и преувеличиваю, но мы, старшие, хорошо помним 1941 год! Тогда такие же изверги, тоже не считались ни с чем. Семьи дробили так, чтобы каждому доставить как можно больше горя. Еще и сегодня многие не знают о судьбе своих близких, а тут, на тебе, новое наказание! Догадываются, конечно, что пропавших без вести людей, в живых уже нет, но пока сами не увидят, или не прочитают этого известия в бумажке - все на что-то надеются. Сам знаешь, что в школах без конца обличают жестокие Средние века, но я скажу, что тем инквизиторам и не снилось того, что сегодня вытворяет советская власть.
  Из коридора все чаще стало доноситься слово "вагоны", и оставшиеся теперь уже были уверены, что грузят именно туда.
   - Я еще вчера была здесь, в Индре. Смотрю: в тупике состав стоит, - вспомнила одна женщина, - и подумала: вот еще одно наказание на нашу Латвию, а сегодня и меня саму в вагон поселят.
   - Если бы только поселили!
   - Теперь на край света.
   - И я позавчера в магазин приезжала за керосином, а этот проклятый состав уже стоял. Я на него еще так посмотрела и подумала: чего бы ради, на нашей станции стоит телячий состав, когда все поезда проходят без остановки?
   - И мне про него соседи говорили, но я не поверила, что такие вагоны могут предназначаться для людей. В таких же, обычно, возят скот или еще что-либо, но только не людей.
   - Советская власть приравняла и тебя, и меня, и всех нас к скоту, поэтому другие вагоны нам не предназначены.
  Прикрытая дверь отворилась, и оставшаяся горстка людей опять вздрогнула.
   - Нейвалд Казимир, Нейвалд Айвар!
   - Наконец, и наш черед. Дай напоследок поцелую. Береги деньги, это все наше с тобой богатство. Больше у меня их и не было. Если будет возможность, пиши Зарецким, я тоже туда напишу, и через них узнаем, где кто находится.
   - Хорошо, папочка, - снова чуть не заплакал Айвар. - Я никогда не забуду твоих слов
   - Не забывайте вещи, - предупредил, стоящий на пороге, высокий майор. В руках он держал список. - Почему не забираете свои вещи? - обратился он, к мимо проходящим Нейвалдам.
   - Это все, что у нас есть.
   - Как! И ничего больше? Как же вы собираетесь жить дальше? Нейвалды прошли мимо, опустив головы.
  Улица их встретила снова свежим, весенним воздухом. Просто не хотелось верить тому, что еще этой ночью они были свободны, а световой день уже успеть отсидеть в нестерпимой вонище карцера. Все мелькало, как во сне.
  От крыльца до телег, плотной цепочкой вытянулись хмурые солдаты, беспрерывно, предупреждая:
   - Шаг в сторону - сразу стреляем! Не задерживайтесь, садитесь плотнее.
  Две нагруженные телеги двинулись к переезду, где за ним справа, в ровную шеренгу вытянулись товарные вагоны. У закрытого шлагбаума пришлось остановиться. Со стороны русской границы прогромыхал товарняк, очень смахивавший на тот, что стоял здесь. Вдоль всего короткого пути к поезду стояли, ходили, даже сидели на бревнах военные. Впечатление было такое, что в Индру стянуты несметные вооруженные силы. Еще больше их было у самих вагонов, двери которых были полузакрыты.
  Телеги остановились почти посреди состава, и какой-то военный в бушлате, приказал разгружаться. Вещи сложили прямо на мокрую, истоптанную сапогами землю. Сопровождавший майор проверил всех по списку, а встречавший указал, кому в какой вагон залезать. Заскрежетали отодвигаемые солдатом двери, и из-за них высунулось несколько любопытных голов, которые тут же были отогнаны грубым окриком солдата. Лестницы не было, и, подсадив отца, Айвар залез сам. Дверь задвинули снова, оставив небольшую щель, видимо, для воздуха. В вагоне было темно, но где-то в углах шевелились и шептались люди. Нейвалды прислушались.
  Наконец глаза стали привыкать к темноте, и из нее постепенно начали вырисовываться двухъярусные нары. Отец сделал несколько шагов вправо, где более четко виднелась светлая солома.
   - Сюда, сюда, дорогой, - послышалось снизу. - А-а, со света да в темноту ничего не видно?
   - Пока не вижу, - признался отец.
   - Вас двое? - опять тот же, хрипловатый мужской голос.
   - Двое.
   - Тогда держитесь правой стороны, а то левое место, я уже успел откупить.
   - На двоих хватит?
   - Поместимся, если никого больше не подселят.
   - Иди вперед, сынок. У тебя зорче глаз.
  
  Нижние нары оказались на высоте колен. Положив наугад вещи, присели на край. Сидеть пришлось, немного пригнувшись - мешал верхний ярус. В противоположном конце вагона угадывались такие же нары. Когда глаза освоились с полумраком, стала видна и прочая обстановка вагона. Посреди, как раз напротив дверей, стояла небольшая четырехугольная жестяная печка, труба от которой выходила через крышу. Сразу за ней, у забитых накрест двумя широкими досками дверей, деревянная бочка, а справа ящик с углем и опрокинутым сверху ведром.
   - Откуда будешь, браток? - спросил новый сосед.
   - Почти индравские. Пять-шесть километров отсюда. А ты?
   - Мартуш, может, доводилось слышать такую фамилию? С дочкой я. А ты с сыном? Так, так, значит, соседями будем.
   - Давно вы здесь?
   - С утра. Как дома с печки, так прямиком в вагон. А тебя только?
   - Да нет, тоже утром, но мы в каталажке от деревенщины, так сказать, очищались.
   - Неужели в том знаменитом карцере?! А за что?
   - Не знаю, нас там много было.
   - А здесь с утра такое было, что негде повернуться. Это сейчас немного успокоилось. Вся площадь перед составом, телегами да санями заставлена была. Ведь брали всех сразу, пока опомниться не успели, то есть, удрать. Сперва мне показалось, что сюда, к нам всю Латвию переселяют. Такое тут было! Жаль только, что близко к дверям не подпускают, а то, может, знакомого увидел. Расскажи, что там творится на воле? Ты ведь последний с улицы.
   - Из каталажки, мы почти последние, а так по дороге, прут и прут. Через пару вагонов отсюда, я заметил, тоже выгружались.
   - Значит, все еще везут. Ах, как жаль, что посмотреть нельзя. Я пытался, но оружием грозят. Сам чёрт не поймёт, могут и вправду пальнуть.
   - Неужели никого знакомого?
   - Двоих узнал, но тут все так быстро. Их в другие вагоны поселили.
   - А с нами, только одна знакомая сидела.
   - И в один вагон не попали?
   - И, слава Богу! От таких людей как она, лучше держаться подальше. Да ты о ней должен был слышать. Эммой, что учительницей была, звать.
  - Это та самая, что крестики у детей с шей срывала?!
  - С таким именем, других женщин я не припомню.
  Айвар полез разравнивать солому и стелить постель. У другой стенки, подогнув коленки к самому подбородку и обхватив их руками, сидела дочь Мартуша. Черты ее лица разглядеть было трудно, но Айвар заметил, как ее испуганный взгляд метался от двери к нему.
  С верхних нар, тоже поинтересовались новенькими, но разговор не клеился - и скоро все замолчали. Айвар лег у стенки и решил о чем-нибудь подумать, но мысли, как и весь день, были отрывочны, бестолковы; он решил, что самое главное сейчас - это то, что рядом с ним отец, поэтому он, Айвар, не пропадет. Через несколько минут дверь почему-то открыли пошире, но никто не залезал. Тогда Айвар подошел к проему, чтобы посмотреть, что там происходит, но на него тут же, закричали, чтобы не высовывался. Тогда он отступил к печке. Отсюда тоже, все хорошо было видно.
  А там подводы, как по команде, подъезжали, разгружались и моментально скрывались. Вот, почти напротив, остановилась телега со старушкой. Она безразлично смотрит на вагон. Сколько ей лет, сказать трудно, но до неузнаваемости морщинистое, высохшее лицо, такие же, руки, покорно сложенные на коленях, да и сама сгорбленная фигура - все говорило о глубочайшей старости. Она даже не могла самостоятельно слезть. Солдаты сбросили в грязь несколько узлов, а потом сняли и ее саму. К ней подошел офицер с бумагой.
   - Как звать, бабуся?
   - Милда, а ты, сынок, кем тут будешь?
  Забегая вперед, следует заметить, что она умерла через месяц по прибытии на конечный пункт, на девяносто четвертом году жизни.
   - Я Порхов.
   - Нет, мне твоей фамилии не надо. Скажи, что у тебя за чин?
   - Полковник, али не различаешь звания?
   - Да будь ты хоть маршалом, но мне надо знать, что у тебя за должность, что ходишь тут с бумагами?
   - Ну и пристала, бабуля! Начальником я над всеми вами буду, вот кто. Ты теперь поняла?
   - Так бы сразу и ответил. Я пить хочу, а твоя солдатня, не дает.
   - Может, ты еще и есть хочешь? - съязвил полковник.
   - Да, и есть, и пить хочу, - призналась старушка.
  Порхов выпрямился, удовлетворенный удачным вопросом. Неподалеку, у дома, женщина гнала корову к водопою.
   - Вон видишь корову?
   - Ну и, что?
   - А ты сходи, да подóй её. Сразу наешься и напьешься, - торжествующе, посмотрел Порхов на солдат, которые тут же загоготали.
   - Я не коммунист, - серьезно отвечала старушка, - и чужих коров доить не буду.
   - Посадите ее быстрее в вагон, а то она начала пропаганду разводить, - разозлился командир, не ожидавший такого ответа. Холодный, пасмурный день, быстро переходил в вечерние сумерки.
   - Печей не топить, - крикнул проходивший мимо сержант. - Уголь сгодится вам в дороге.
  Потом заскрежетали закрываемые двери, послышался лязг навешиваемого замка, щелчок ключа - и вагон погрузился в тишину и пугающий мрак.
   - Смазать дверь не могли, - буркнул Мартуш, потом тихо к Нейвалду, - Тебя за что, браток, забрали?
  - Об этом сегодня знают только те, кто составлял на нас списки. После войны, зачислили в кулаки, а когда за три года все спустил на сумасшедшие налоги, даже в колхоз приняли.
   - Так ты все же, крепко жил?
   - Всякое было. Но ты сам должен знать, что те, кто старался, не разгибая спины, тот и имел. Деревня лодырей, не терпела.
   - Тогда расскажи, как ты справлялся с хозяйством? Здесь я вижу тебя только с подростком.
   - Что ж тут такого! Брал на лето работника.
   - Значит, батраков использовал.
   - Сейчас это слово модным стало. Были "батраки", как ты их называешь, но жили, скажу тебе, не хуже, чем я. Судя по твоему вопросу, можно подумать, что чужих людей у тебя в доме не было?
   - Незачем они мне были, потому что хозяйство держал небольшое.
   - Тоже, без хозяйки едете?
   - От тифа в сорок четвертом умерла, вечный покой ей.
   - Моя жена тоже, в том году. Советские как пришли, так какую-то заразу принесли. Брюшным тифом называли. Говорили, что он от вшей.
   - Какой гадости тогда, только не было!
   - Как ты думаешь, что с нами могут сделать?
   - Если как в сорок первом, то могу твердо сказать одно: хорошего, не жди.
   - До сих пор ясно, иначе бы и не забирали. Подумай, только восемь лет прошло после тех вывозов, и на тебе, снова!
   - А ты думал, что Советы перевоспитались?
   - Конечно, нет! Их почерк остался прежним.
  Помолчали, вспоминая каждый о своем, но разговор в этот вечер не клеился. Спать улеглись без ужина, и не раздеваясь. В щели очень сильно несло холодом и сыростью, поэтому Айвар плотнее прижался к отцу, чтобы согреться теплом его тела.
  Казалось, что ночь будет длиться бесконечно - так тревожно провели ее обитатели вагона. Но вот, с улицы все громче стали доноситься голоса, а через времечко щелкнул замок, и так же, как вчера, отвратительно заскрежетала отодвигаемая дверь.
   - Смазать не могут, - снова пробурчал Мартуш.
  На дворе уже было довольно светло. В нижней части двери появилась голова военного.
   - Все проснулись! Тогда хорошо, - и в вагон, неуклюже цепляясь за кромку двери, залез сержант.
   - Будем знакомиться. Я Иван, и с этого момента старший вашего вагона. Всем спуститься на пол. Сейчас я вас пересчитаю, проверю, - и повернулся к свету, разглядывая список. - Та-а-ак! Двадцать семь души или тела, как себе хотите. У кого это, так много детей?
   - У меня, товарищ начальник, - послышался голос, с верхней полки.
   - Фамилия?
   - Рубис, товарищ начальник.
   - Не обманул, все точно сходится. Значит, будешь здесь за старшего.
   - За что меня, товарищ начальник?
   - За то, что много детей имеешь. Я, конечно, шучу. Впрочем, какая тебе разница. Значит, все жалобы будешь докладывать и, смотри у меня, чтобы из этого вагона никто не удрал. Сам догадывайся, чем для тебя все может кончиться. Значит, Рубис. Не забыть бы только, - и в списках, подчеркнул его фамилию. - Теперь, все на проверку!
  Рубис с семьей, располагался как раз над Мартушем. Спрыгнув сам, снял с нар трёх девочек-подростков и поставил рядом с собой. Его жене помог слезть Мартуш. Рубис был чуть выше среднего роста, с широкой лысиной на всю голову. Голос высокий, чуть дребезжащий. Покопавшись под одеялом, он зачем-то достал оттуда тетрадь с огрызочком карандаша и замер.
  В вагоне, люди оказались размещены неравномерно. Если на стороне, где расположились Нейвалды было одиннадцать человек, то на противоположной - шестнадцать.
   - Что вы там жметесь, а с этой стороны свободно. Давайте часть сюда, - предложил сержант, вглядываясь в тот строй.
   - Мы все из одной местности, и нам так приятнее. Мы не жалуемся, - ответила моложавая женщина, с накинутой на плечи цветной шалью.
   - Дело ваше, я только предложил. Это не корабль, и вагон не опрокинется. Но, что я вижу - все женщины, и только три мальчика! Многодетная мамаша, как твоя фамилия?
   - Казарс.
   - Ладно, мне это ни к чему. Давай, Рубис, вместе пересчитывать. Сам себя, смотри, не забудь приплюсовать.
  По обеим сторонам печки, будто солдаты на смотру, выстроился дрожащий от холода, весь наличный состав, причем в женской половине - в две шеренги.
   - Теперь можете залезать обратно, - разрешил сержант, сверив список с наличностью. - До вечера. После его ухода дверь, как и накануне, оставили полуоткрытой, но подходить к ней близко, все равно запрещалось.
  Каким вчера день заканчивался, таким же, сегодня и начинался: пасмурный, мокрый, холодный. Поеживаясь, у состава прохаживались солдаты. Чтобы не привлекать их внимания, как и вчера, что происходит на свободе, люди наблюдали из глубины вагона. А там, продолжалась прежняя вакханалия, начатая со вчерашнего дня. Подъезжали, выгружались и скрывались подводы, оставляя на земле узлы, мешки, чемоданы. Боязливо озираясь, у вещей стояли люди.
   - Сколько народу забирают! - ужаснулся Рубис. - Так могут и всю Латвию по вагонам растолкать, землю опустошить.
   - В нашем положении, я думаю, за латвийскую землю беспокоиться не стоит, - заметил Мартуш. - Несколько лет, правда, под пảром, она может постоять, а потом соседи понаедут. Наши места пустые не будут, слишком лакомый кусочек! Земля без человека, оставаться не должна - это закон природы.
   - Жаль, земельку! - вздохнул Нейвалд. - Через пару недель уже надо бы выезжать в поле, а мы неизвестно, где будем.
   - Да, с нашей землицей, видно, придется на время расстаться, - тоже, вздохнул Мартуш. - Теперь мне становиться жаль, не только ее, но и все то, что на ней будет без нас происходить.
   - А что особенного тут может произойти, как ты думаешь? - спросил, настораживаясь Рубис - Неужели всю спалят?
   - Зачем им палить! Просто ассимилируют, на ней оставшихся, вот и все. Место-то наше у самой границы. Здесь и так много различных национальностей, хотя после нас, на одну станет меньше.
   - Россия сюда, конечно же, потянется, - предположил Нейвалд.
   - Неужели мое поле, пахать, и сеять будет кто-то другой? - вдруг заволновался Рубис.
   - Будут, и у нас теперь не спросят!
   - Чтоб им руки отсохли. У меня ж там все удобрено, вспахано.
   - Каждому своего труда и добра жалко, но ничего уже не поделаешь! Бывало, рукавицу потеряешь, так целый месяц покоя нет, жалко. А тут, надо же! Несколькими поколениями добро наживалось, чтобы в несколько минут все пошло прахом.
   - Если мы все это как-нибудь переживем, - не удержался Мартуш, - то, скажу вам прямо, человек устроен очень чудно!
  Наглядевшись вдоволь, уходили на нары отдохнуть, чтобы через времечко возвратиться к печке и снова любоваться свободой. Даже не хотелось, есть, хотя отец уже несколько раз звал Айвара подкрепиться, который не столько переживал случившееся, сколько не мог его теоретически осмыслить. А на нарах отец с Мартушем, продолжили вчерашний разговор.
   - Все лето мой помощник, или батрак, как теперь стало модно его называть, жил на всем готовом, - рассказывал Нейвалд. - За одним столом питаемся, по договору, каждую неделю выплачиваю деньгами, а, уезжая по осени, домой увозит с собой еще и хлеб. То, что зарабатывает за лето, ему с семьей хватает на целый год. В отличие от меня, он же всю зиму нигде не работает, а на следующее лето, снова ко мне. При Латвии, старался держать работников постоянных. Я знал, что они из себя, представляют, где живут, и даже бывал у них дома. Представь себе, что эти люди имели свою землю, пусть и небольшой кусок, но всю не обрабатывали: считали, что лучше подработать на стороне. Со своей землей большая волокита, на то она и земля, а так, все свободно и просто.
   - Я, признаться, никогда не нанимал, как и сам в заработки не ходил.
   - Конечно, чтобы это все понять, надо хоть немножко побыть в шкуре одного или другого.
   - Я не такой уж, и пролетарий, но, согласись, тут немножко попахивает эксплуатацией?
   - Это - по сегодняшним меркам. Но, вдумайся сам! Человек по каким-то причинам не хочет копаться на своем куске земли - это я уже говорил - и ему кажется проще где-то заработать, тем более что этого заработка ему и семье хватает на весь год. Что ж, тут плохого? Если есть желание, то работы у меня хватит - иди, зарабатывай! Мне со своим большим хозяйством, все равно не управиться. А ведь было время, когда собирались жить большой семьей, для чего и землицы напокупали. Но все пошло прахом! Я ли, в этом виноват?
   - Признаться, над такими вопросами я никогда не задумывался. Но, чувствую, в твоем рассказе доля правды есть. Ко мне иногда заходили активисты, мы слушали радио, почитывали листовки - в общем, пытался жить в ногу со временем. Я ведь лесником был, и домик мой в лесу стоял. Своей земли имел столько, что, пожалуй, накрыл бы одеялом. Я больше охотой промышлял. В войну-то, сам помнишь, как? Идет один фронт - партизаны по лесу шныряют, есть просят. Идет другой - уже другие партизаны. И все в дом просятся. Что оставалось делать? Попробуй, не угоди всем - сожгут к черту и самих перестреляют.
   - У меня точно так же, было, хотя в лесу и не жил.
   - Вот видишь! Так и приходилось подлаживаться к обстановке. Не удирать же, из дому! Теперь из-за них, остался виноват. Один раз, все равно доконали, сволочи. А о батраках ты, наверное, был прав, но на эту тему у нас еще хватит времени поговорить.
   - Так выглядит.
  Весь этот день прошел в томительном ожидании чего-то страшного, неизвестного. И каждый взрослый, втиснутый в обшарпанный бледно- коричневый вагон, мучительно переживал не только о брошенном добре и доме, но и о позавчерашней свободе.
  К вечеру, своз прекратили. Самой последней, доставили женщину с четырьмя маленькими детьми, меньший из которых, был еще в пеленках. Их поселили в соседнем вагоне, и Айвар со своим крепким сном все равно слышал, как с небольшими перерывами, малыш прокричал всю ночь.
  На следующее утро, его разбудил ужасный скрежет открываемых дверей. Первой мыслью было: где он находится? В темноте поискал отца, но того рядом не оказалось.
   - Увели! - мелькнула ужасная мысль, и он почти оцепенел от страха. Но, по мере того, как все шире отодвигалась дверь, впуская скупой утренний свет, он различил знакомую, согнутую спину с опущенной головой, на самом краю нар. Айвар обрадовался, значит, они все же, еще вместе!
  Для заключенных латышей, наступило очередное утро в продуваемых товарных вагонах.
  Айвар приподнялся и соскользнул под отставленную руку отца.
   - Я испугался, думал, тебя забрали! - признался он.
  Отец прижал его к себе, и, по обыкновению, поцеловал в голову.
   - Куда же, еще дальше забирать? Мы и так все под охраной. Но пока, сынок, мне кажется, что все складывается относительно терпимо. Будем молить Бога, чтобы он помог в нашем горе.
   - Ты давно не спишь?
   - Всю ночку, мой мальчик.
   - А почему?
   - Подрастешь - поймешь. Только ты за меня не волнуйся, все будет хорошо, вот увидишь.
  В вагон вскарабкался Иван, и снова заставил всех слезать на пол, чтобы, как выразился, "видеть каждого в лицо". Поднимали детей, которых дома в такое раннее время, и не добудился бы, а здесь они покорно поднимались, протирая заспанные глазенки, и послушно слезали, будто, как взрослые, предчувствовали неотвратимую беду. Как и вчера, рядом с Нейвалдами, чуть ли не по стойке "смирно" стояли муж с женой, располагавшиеся над ними. Оба подтянутые, аккуратно одетые. Муж выглядел лет на пятьдесят пять, но с таким усталым и бледным лицом, что Айвар решил, что тот, болен. Эти двое, до сих пор, ни с кем в разговоры не вступали, а между собой, общались только шепотом.
  Пересчитав людей, сержант выпрыгнул, оставив дверь открытой. Айвар и еще несколько женщин из противоположного конца, сгрудились у печки. У соседнего вагона стояла телега с несколькими мешками муки, а рядом высокий, худощавый мужчина, перепачканный в белое, настойчиво что-то доказывал уже знакомому Порхову, который, по всей видимости, пытался отвязаться от назойливого гражданина. Но хозяин телеги никак не отпускал полковника, то забегал ему наперед, то трогал за руку, показывая на вагон и телегу.
  Когда же, в соседнем вагоне заголосила женщина и заплакали дети, крича: "папочка, наш папочка", догадались, что это хозяин того семейства, что привезли вчера поздно вечером. В ответ на их разноголосье, слышно было, как военные задвинули дверь. Несмотря на отчаянные крики и стук, к вагону никто не подходил.
  Между тем, оставив телегу, мужчина исчез. Ушли на нары и женщины. Оставшись один, Айвар, чтобы не быть очень заметным, подошел к косяку и оперся на него плечом. В нескольких шагах от вагонов, ходили солдаты. Их было много - больше, чем вчера, но не они привлекали внимание Айвара. С, вдруг, нахлынувшей тоской, он рассматривал Свободу! С этого момента, он как-то по-другому стал понимать, что такое неволя и свобода.
  Вон, шагах в двадцати, растет одинокий куст безлистой сирени. Его никто не срубит, и не увезет. Здесь, в Латвии, он останется расти и цвести свободным, как и прочие кусты с деревьями. А вон там, хозяйка снова вывела из хлева корову. В том, что они свободны, Айвар позавидовал не только женщине, но и корове.
  Его скучные раздумья прервал все тот же мужчина, что прибыл на телеге. Теперь он появился с другого конца состава и, догнав начальника, снова зажестикулировал немного длинноватыми руками. Порхов прогнал его опять. Но, немного спустя, тот появился уже не один, а с каким-то офицером, которого Айвар случайно, заметил у карцера. Впалые глазницы, сильно выступающие, острые скулы на продолговатом лице - такие запоминаются сразу и надолго.
  Вот они подходят все ближе и ближе. Их замечает Порхов и идет навстречу.
   - Ей-богу, на мельнице я был, когда их забирали, - доказывает настойчивый мужчина - Посмотрите, я еще даже в мýке.
   - Когда мы только научим вас правильно говорить по-русски? - возмутился Порхов. Ему, видите ли, все равно, на какое слово поставить ударение.
   - Тогда уже не слово, а букву, - поправил прибывший.
   - Я о чем и говорю, Иван Васильевич. Вот тебе, еще не надоело вспоминать эту проклятую "дзирнаву"? - обратился он к мужчине. - Даже в моих мозгах, запечаталось это поганое слово!
   - Нет, не надоело, товарищ начальник, - не понял тот насмешки. - А сегодня утром приезжаю домой, смотрю - их нет, а дом заколочен. Соседи говорят, что забрали, в Индре, мол, ищи.
   - Да, ну ладно, замолчи ты один раз! Теперь я верю, кто ты есть. Я сделаю тебе удовольствие, что поедешь вместе с ними, если такой дурак. Ты просто не понимаешь, куда лезешь. Сидел бы дома, если не трогают. Что за люди эти латыши, не понимаю, черт бы вас побрал!
   - Товарищ начальник, может, я и дурак, плохо по-русски разговариваю, но понимаете, в свой дом попасть я уже не могу, а там, в вагоне, мои маленькие дети, а жена только что после родов, больная. Очень прошу не прогонять меня от них!
   - Сказал же я тебе русским языком, который ты, к сожалению, плохо понимаешь, что запишу в общие списки, - успокоил его прибывший с ним военный, одетый в длинную шинель с накидкой.
  - Я понял. Спасибо, родной ты мой, - и, упав на колено в грязь, схватил целовать его руку.
   - Ты что, сдурел от радости?! А ну, кончай, - и, брезгливо отвернувшись, отошел к солдатам.
  Немного приутихший было плач в соседнем вагоне, возобновился с новой силой. Теперь казалось, что там кричали все дети.
   - Ну и орут, оглохнуть впору! - удивился Иван Васильевич. - Откройте их скорее, а то сдохнут без воздуха
  Загромыхала дверь, и Айвар увидел, как из вагона выпал маленький мальчик.
   - Куда смотришь, разиня! - закричал Порхов на испуганную мать. - Вы убьетесь, а мне за вас, отвечай.
   - Ты ушибся, Гунар? - спрашивал отец, поднимая с земли мальчика, который ручонками тут же обвил его шею, заплаканным личиком прижался к уху и притих.
  Все как будто уладилось, но остался беспризорным воз с мукой и лошадью.
   - Ты кому все это оставляешь? - крикнул Порхов.
   - Берите себе, мне это уже больше не понадобится, - отвечал хозяин, карабкаясь в вагон.
  Посовещавшись, Порхов приказал одному из солдат отогнать телегу к милиции.
  В этот день, свезли лишь несколько семей. Кому было положено, все, видимо, находились уже здесь.
  Напротив состава, шагах в двадцати, стояли два очень низеньких туалета, наспех сколоченные из старых досок. К ним водили по одному человеку, и охрана, как правило, следовала вплотную спереди и сзади. В таком же порядке, они дожидались и выхода клиента. Но, если туда заходил мужчина, то дверь обязательно должна была быть приоткрытой. Дети оправлялись в вагоне, потому что без родителей в туалет не шли, а вместе не разрешалось. За кадушкой, между дверью и полом, обнаружили щель, в которую приспособились испражняться сначала дети, а по ночам справлялись и мужчины.
  Наступило двадцать восьмое марта. Шли четвертые сутки заточения. За это время, некоторые успели привыкнуть к новому жилью, но, однако, все с тревогой ждали дальнейшей развязки событий. Должна же была она однажды наступить! Но до того критического часа, от вынужденного безделья, люди пытались о чем-нибудь поболтать, только бы хоть немного отвлечься.
  Внимательно обследовав вагон, Айвар убедился, что он заколочен на совесть. Хотя во всех четырёх окошках были стекла, за ними просматривались толстые железные прутья, которые, с внешней стороны, были забиты еще и досками. Лишь в рассохшейся стенке, как раз в том месте, где лежал Айвар, светилась длинная, узкая щель, сквозь которую хоть и с трудом, но кое-что можно было разглядеть.
  Весь этот день двери, как нарочно, держали полностью открытыми, хотя высовываться по-прежнему не разрешалось. Охрана все время была в каком-то нервозном движении, и защитный цвет бушлатов даже примелькался. Иван заглядывал в вагон чуть ли не каждый час и, бегло оглядев испуганных людей, молча, удалялся. В одно из таких появлений, какая-то женщина пожаловалась:
   - Есть хочется.
   - Когда поедем, тогда и кормить начнем, - ответил он.
   - А нас повезут? - спросил тот же голос
   - Вы что, меня за дурачка принимаете? Решили, что вот так, сразу и выболтаю? - обиделся Иван. - Может, я и сам не знаю. Доедем - увидите.
   - А как долго ехать придется?
   - Хватит времени, обо всем передумать.
  Теперь немножко прояснилось, что дорога не близкая, и тем, кто попал в эти вагоны, вместе придется провести не один день. Значит, надо сживаться, друг к другу привыкать.
  Но Мартуш с Рубисом, как-то сразу не сошлись. Потому ли, что на того пал выбор, стать старшим вагона, или, по наитию. А может быть, даже потому, что у Рубиса была отвратительная манера прихвастнуть:
   - Женился-то я в сорок лет, - откровенничал он.
   - Сидел бы ты, - упрекала жена. - Тебя же об этом, никто не спрашивает.
   - А разве я неправду говорю? И дурак, что так поздно. Вон у других, какие большие дети, а мои еще сосунки, когда вырастут! Причем, были все возможности раньше семью заводить. Все имел.
   - Например? - не утерпел Мартуш.
   - Почти все машины.
   - Как понять, "почти все". Ты их назови, раз на то пошло.
   - Грабли, например, были.
   - Так у меня их целых трое было! У кого их не было.
   - Нет, не ручные, а лошадиные. Потом были косилка и жнейка.
   - А лошадей сколько?
   - Одна кобылка, а второй жеребеночек.
   - Так во все твои машины надо было запрягать как минимум две лошади. Где же ты брал вторую?
   - В грабилку одна, а вторую сосед одалживал.
   - Выходит, что он был богаче тебя! Может быть, он с нами едет?
   - Не знаю, но у него была тоже одна лошадь.
   - Вот ты такие дорогие машины покупал, а на вторую лошадь денег так и не собрал?
   - Нет, я правду говорю, а ты мне не веришь.
  Напротив состава появлялись любопытные, которых охрана отгоняла подальше. Вместе с другими совагонниками, Айвар внимательно вглядывался в отдаленные фигуры, но среди них, сестру не видел. А как хотелось! Он так соскучился по дому!
  С противоположной стороны вагона грохотали проходящие мимо составы. Только в этот день их, кажется, прибавилось. С раннего утра, выглянувшее, было, солнце, быстро скрылось и не показывалось весь день. В щели тянуло зябкой сыростью, поэтому большинство обитателей вагона, без надобности, с нар старались не слезать.
  Ночью проснулись, от резкого толчка.
   - Сколько может быть сейчас времени? - послышалось сверху.
   - Узнай, когда ни у кого нет часов, - буркнул Мартуш, приподнимаясь.
   - У меня дома были часы, - некстати, вспомнил Рубис, - но остались висеть на стене.
   "Только они, наверно, и остались" - подумал Айвар.
  Вся семья Рубиса сидела обложенная туго набитыми мешками. Несколько, даже стояло на полу.
  На некоторое время, установилась гнетущая тишина. Но вскоре последовал такой же, резкий толчок в другую сторону. В темноте послышался шлепок выплеснувшейся из бочки воды. Айвар оперся на локоть и прилип к щели, но, кроме темноты, ничего нельзя было различить. Двигается ли вагон, стоит ли, определить не мог никто, так как чрезмерное нервное напряжение мешало это ощутить. Люди почти срослись с вагоном, боясь даже громко дышать, чтобы не упустить важный момент своего отправления. Но нет, кажется, еще стоит! Однако снова толчок, вагон качнуло, и стало явственно ощущаться, как колеса потихоньку катятся по рельсам, чуть постукивая на стыках. Потом снова остановка - и движение в обратном направлении до резкого металлического лязга ударившихся буферов. Впечатление было такое, что вагоны сцепливали.
  Неизвестно, сколько времени прошло после этого маневра; но вот очередной рывок, всплеск воды - и сперва редкий, нерешительный, а затем все учащающийся стук колес возвестил о том, что такая, с детства знакомая, родная станция Индра, оставалась где-то позади, а поезд уходил все дальше и дальше в неизвестную темноту. Напряжение нарастало. И вдруг, этот притихший вагон прорезал внезапный женский всхлип, а за ним, будто его только и ждали, заголосил сразу весь вагон. Не было слышно лишь мужчин. Отец сперва прижал Айвара к себе, но руки его так дрожали, что вынужден был их отпустить. Как и все, теперь они сидели на краю нар, свесив ноги.
  В сознании людей невольно продолжало подниматься, нарастать обида за совершаемое ныне зло. Жгла горечь по покидаемой Родине, как и ее земле, на которой родились, возмужали и на которую всегда возлагали столько надежд! Росла ненависть к правительству, которое так круто и безжалостно повернуло их, поколениями отлаженную жизнь. Вот чем сейчас оказались заняты их мысли, чувства, все существо. И все усугублялось еще тем, что поверженные люди были бессильны что-либо предпринять. Они оказались заложниками чьих-то великодержавных идей, чьей-то черной зависти. Несмотря на все это смешение, люди понимали, что самое главное сейчас - сохранить силы, чтобы выдержать, выжить!
  Выдержать, выжить, во что бы то ни стало! Сейчас упасть духом - значит, потерять над собой контроль! Да, для них это было величайшим испытанием, и, конечно, же, не первым и последним.
  У Айвара частенько стоял перед глазами тот ночной пожар, когда горело их гумно с только что свезенным туда и обмолоченным хлебом. В тот год - все лето, всю осень где-нибудь да поджигали. То на одном, то на другом хуторе по ночам светилось зловещее зарево. Это было очень страшно, поэтому отец ночами не спал - караулил свое добро. Но все равно добрались, сожгли! Даже следы преступника были хорошо видны на свеже вспаханном поле, но начальник милиции, к которому отец обратился за помощью, его обругал, обозвал кулаком, врагом народа, добавив, что если подожгли, значит, так ему и надо. Куда после этого еще можно было жаловаться?! А еще за несколько месяцев перед пожаром дом обстреляли, ранив Иманта в руку, к счастью, не серьезно. Насмерть перепуганный Айвар, забрался тогда аж под кровать!
  В общем, как только пришла новая власть, гак сразу и начались все житейские гадости, за которые отвечать было некому. У людей складывалась уверенность, что при советской власти, будто так и должно быть. Победители упивались невинной кровью! Они знали точно: больше террора, запугивания - будут покладистее крестьяне, а непосильными налогами, довершали свое черное дело. И вот они, эти униженные, доведенные до отчаяния люди, лишаются своей родины, как и законного права, быть гражданином. В пугающей темноте они сидят, обхватив склоненные головы натруженными руками, сживаясь с неволей, стуком колес и вагоном, увозившим их в неизвестном направлении. Какой ужас! Какой кошмар!
  Кроме маленьких детей, в эту ночь никто не уснул. Айвар уже несколько раз мысленно пытался остановить убегавшие мгновения, чтобы хоть последней искрой они отпечатались в памяти на всю жизнь, но, за размеренным стуком колес, самый важный, на его взгляд миг, все ускользал и ускользал в небытиё.
   - Прощай, Индра! - твердил он в исступлении. - Пусть навечно останется в моей памяти, что я вот так, в последний раз чувствую уходящую родную землю. Как бы это еще сильнее прочувствовать, пока поезд не успел уйти далеко? Вот так, вот так! Чтобы было что вспомнить, если доведется когда-нибудь вернуться обратно. Ах, эти мгновения, мгновения! Но нет, уже поздно, кажется, поезд ушел слишком далеко за невидимую границу.
  Отец закурил самосад. По тому, как он раньше жаловался, Айвар знал, что табак в огороде рос слабый. Однажды, как и отец, он высушил лист и попробовал закурить, но дым очень не понравился, после чего никогда не пытался повторить. Но сейчас чего-то не хватало. Причем не хватало как-то остро, больно.
   - Папа, дай закурить? - даже не задумываясь над вопросом, совсем просто попросил он.
   - Ты что, сынок, уже куришь? - удивился отец,
   - Нет, но в груди что-то жмет.
   - Лучше бы не привыкал.
   - Теперь все равно.
   - Я лучше тебе оставлю, - подумав, ответил отец.
  После нескольких затяжек, приятно закружилась голова.
   - Ну как, лучше? - беспокоился отец.
   - Не знаю, но хуже не стало.
   - Что бы сказала твоя мама, если увидела! - и через минутку. - Может, она и счастливее меня, что не дожила до этих дней.
  Айвар прижался к отцу.
   - Как там Вия с Имантом? Где они теперь будут жить? Дом то опломбировали, и им туда не попасть.
  Айвар молчал. Он отчетливо чувствовал, какая страшная буря, с силой разразилась в душе отца, лишившегося вдруг сразу всего. Сам же он пока ничего не нажил, и переживать за потерянное так, как взрослые, конечно, не мог. Но вскоре монотонный стук колес, с беспрерывным покачиванием, стал убаюкивать, а отцовское тепло пригрело настолько, что он незаметно уснул.
  Проснувшись утром, Айвар сперва никак не мог сообразить, где он находится. Мысли никак не хотели собираться в стройный ряд действительности. Школа, поезд, папа, сестра - все перепуталось. Наконец четко выступило небритое лицо отца, низко склонившегося над ним, и реальность положения вернулась моментально. На улице было настолько светло, что солнечные лучи упорно проникали сквозь разные по размеру щели, которые в пасмурную погоду даже не были заметны. Но светлее всего казалось вверху.
   - Выспался, сынок? - спросил отец, гладя его всклокоченные волосы.
   - А ты?
   - Не спится. Можешь залезть на нары и посмотреть в окошко. Я там уже был. Достаточно хорошо видно.
  Верхние "жильцы" Риекстини потеснились, чтобы пропустить его к окошку, у которого наружная нижняя дощечка передним концом по ходу поезда очень сильно оттопырилась, готовая вот-вот сорваться вместе с гвоздем. За окном можно было разглядеть, в основном, лишь то, что мелькало в непосредственной близости от полотна дороги да частицу совершенно чистого неба Такой обзор, конечно, его не устраивал, но в неплотно пригнанной раме Айвар обнаружил отверстие, через которое тонким предметом можно было достать доску. Рубис тут же дал ему длинный столовый нож, которым он и помог оторваться еле державшейся доске. Пол-окна теперь оказалось свободным. Протирая еще сонные глаза, Айвар жадно прижал лицо к холодному стеклу. Поезд огибал нечто похожее на круглое озеро, и потемневший лед накрыл черный дым, стлавшийся с трубы паровоза. На полях лежал снег, хотя местами уже просматривались обширные проталины. До самого горизонта совершенно ровное, безлесное поле, над которым повисло большое, багровое солнце. Какой невиданный пейзаж! В Латвии такого, кажется, он не видел, хотя там почти никуда и не ездил.
  Далеко впереди хорошо просматривался большой, черный паровоз, а хвост состава оказался совсем близко. Значит, индравских подцепили последними. В это время, рядом с его ухом засопела какая-то женщина, и ему ничего не оставалось, как уступить ей место. Но этот первый взгляд в чужой мир, только добавил чувство тоски, оторванности от Родины и сам факт неволи. Снова неприятно защемило в груди, и он опять попросил закурить.
   - Что там, на воле, сынок?
   - Все чужое, папочка. Даже леса нет.
   - Значит, как я слышал, так на самом деле и есть. Поэтому у них нет и хуторов, что некуда приткнуться. Говорят, только большие деревни. И как они могут обработать такие плантации, не пойму?! От поля люди живут за десятки километров, а земля ведь ухода требует. Как они могут ее хорошо обработать? Скорее всего, здесь пустырь. Помнишь, какое ты учил стихотворение, когда пришли советы: "все кругом колхозное, все кругом мое".
   - Как же, помню.
   - Давай, сынок, поедим хоть сала. Мы же пятый день, почти ничего не ели.
   - Давай. Только одно сало все равно невмоготу есть.
  Изобилие продуктов, было только у Рубиса.
   - Может, дашь кусочек хлеба для сына? - попросил Нейвалд. - Сам я могу потерпеть, а ему нельзя, растет.
   - В долг дать могу, - то ли в шутку, то ли всерьез, отвечал хозяин.
   - Ну, дай хоть в долг. Если останусь жив, когда-нибудь отдам.
   - Это я так сказал, - ответил Рубис - Но видишь сам, у меня малые ребятишки, а сколько еще ехать - неизвестно.
   - Ну, не дашь, так не дашь, - согласился Нейвалд.
   - Разве что, немножко, - снова послышалось сверху. - Вот дочка недоела кусок. На, дай твоему мальчугану.
   - Я передумал, - ответил расстроенный отец, - Осталось немного подождать. Скоро поезд остановится и нас покормят.
   - Иди ты! - удивился Рубис. - Откуда ты знаешь?
   - Мне, да не знать, - и к Айвару. - Потерпи, сынок. Не дадут же люди умереть нам с голоду, где-нибудь да покормят. Зачем бы тогда им было нас забирать и увозить. Прикончили бы на месте - и все.
   - Я тоже мало взял с собой, но давай поделимся, - предложил Мартуш. - Пусть Рубис подавится своими сухарями. Вот они, в мешках, даже рядом со мной поставил, на верху места не хватило.
   - Бог ему судья, - вздохнул Нейвалд, беря протянутый кусочек. Всякие люди есть на свете - одни лучше, другие хуже.
  К обеду, поезд, действительно, остановился на небольшой станции.
   - Вот здесь, нам и конец, - упавшим духом, заявил Рубис - Мне еще раньше говорили, что отвезут подальше и расстреляют.
  Эти слова были так четко произнесены в тиши вагона, что услышавшие их женщины тут же, расплакались.
   - Ты что чепуху мелешь? - рассердился на него Мартуш. - Чего ж ты тогда хлеб пожалел, если знал, что все равно тебя расстреляют?
  В этот момент, заскрежетала открываемая дверь. Все замерли.
   - Все живы и на месте? - поинтересовался Иван, всовывая голову. Рубис соскочил с нар и, на ходу подтягивая штаны, рапортовал:
   - Все, товарищ начальник. А где мы находимся?
   - Какая тебе разница, где находишься. Этого места ты все равно не знаешь, как и я.
  Айвар заметил, что сам вокзал находится впереди, по ходу движения и до него не доехали. А здесь только две небольшие деревянные будки, за которыми начинался сплошной пустырь.
   - Значит, распорядок такой, - продолжал Иван, не залезая вовнутрь вагона, - кто хочет, может оправляться только под вагоном, и под этой маркой не вздумайте убегать, потому что стрелять будем без предупреждения. А теперь, прошу, - и, великодушно махнув рукой, отошел в сторону, снимая с плеча винтовку.
  По всему периметру состава маячили военные. Кто стоял, кто прохаживался, - но все они не спускали глаз с заключенных. Айвар выпрыгнул первым. На ходу, расстегивая брюки, он полез под вагон. Но под соседним вагоном, уже сидело несколько женщин, и ему, согнувшись, пришлось перебираться на противоположный конец. Но за это время, сюда успели поналезть из этого же, вагона. Кое-как натянув штаны, Айвар вылез между буферов, и остановился в растерянности. Рядом стояли и другие мужчины, не решившиеся на соседство с женщинами. Но на всякий случай ожидая, когда те закончат. А на место одних, все лезли и лезли другие
   - Заканчивай туалет, закрываем вагоны, - послышалось откуда-то спереди, и этот клич повторили все солдаты, вплоть до последнего вагона.
   - Быстрее, быстрее, - стал подгонять Иван, - а то поезд уйдет! Мужчины бросились под вагон. Там запищали, закричали, и некоторые женщины моментально повыскакивали. Айвар присел на шпалу и уставился на крепежный костыль, но от волнения ничего не получалось.
   - Поезд трогается, двери закрываем! - кричали солдаты. - Да вылезайте же, черт вас побери, быстрее, а то задавит. На следующей остановке закончите.
  Расстроенный Айвар последним залез в вагон, и сразу же за ним Иван задвинул дверь. Поезд тронулся.
   - Не знаю, как вам, но мне такой туалет просто понравился, - попытался сострить Рубис. - Тут чувствуешь не только локоть соседа, но и его зад.
   - Молчал бы, греховодник, дети слушают, - упрекнула жена.
   - Им тоже привыкать надо.
   - Что ты только мелешь? Такой позор!
   - Все как будто естественно, только немножко непривычно.
   - Конечно, естественно, - подтвердил Мартуш, - но всякому естеству есть предел, а это перешагнуло все человеческие нормы. Подумать только! Я со своей дочкой должен рядом оправляться.
   - А ты отойди в другой конец вагона и получится, вроде как бы в двух разных туалетах.
   - До чего же глупы твои шутки, Рубис! - не выдержал Мартуш. - Неужели ты и в жизни такой?
  Рубис замолчал, а жена шепотом стала читать ему мораль. Нейвалд в разговор не вступал, также молча, сидели над ним Риекстини. Айвар снова залез наверх, чтобы смотреть в окошко. По-прежнему тянулись унылые, безжизненные поля, кое-где пересекаемые глубокими, почерневшими оврагами. От нечего делать он еще раз обследовал окошко и пришел к выводу, что таким же способом можно попытаться оторвать и вторую доску.
  Неудавшийся туалет постепенно стал давать знать о себе небольшой резью в животе. Лежа рядом с отцом, он пытался повернуться и так, и эдак, но все равно боль не проходила.
   - Ты не заболел ли, мой мальчик? - снова забеспокоился отец.
   - В туалет охота, - признался он.
   - Ты же недавно бегал!
  Пришлось рассказать правду.
   - Как же тебе помочь?! Остается только ждать следующей остановки. Выдержать бы тебе только!
   - Не беспокойся, постараюсь выдержать. Терпеть еще терпимо.
   - Терпи сынок, сколько можешь. Похоже на то, что впредь наша жизнь и будет построена на одном терпении.
   - Я все перетерплю, ты увидишь! - храбрился Айвар.
   - Я на тебя очень надеюсь. Ты же у меня все будущее. Кроме тебя, мужчин в нашей фамилии больше нет, а это значит, что тебе одному придется продолжать наш род.
   - Постараюсь быть таким, каким ты меня хочешь видеть.
   - Твои бы слова, да Боженька услышал! - и, прижав сына, поцеловал в голову.
  Айвару вдруг стало очень жалко отца. У него защемило сердце, и сразу захотелось плакать.
   - Я знаю, мой сынок, как тебе хочется, есть, - продолжал отец, - только, видишь сам, нет у нас с тобой ничего. Мне как сказали, собирайся, так я ничего и не собрал. Что поделаешь, сам виноват!
   - Ты же меня учил, что все будет хорошо. Значит, так и будет! А есть я совсем не хочу. Мы же с тобой перекусили. Скорее бы только поезд остановился, и все будет хорошо.
   - Теперь уже, ты меня успокаиваешь?
   - Не знаю. Но нас с тобой не разлучили, чего ты очень боялся, и я думаю, что сейчас это самое главное
   - Да, ты прав. Наши молитвы, Бог услышал.
  К вечеру поезд остановился снова. Иван довольно быстро открыл дверь, вскарабкался в вагон и, подозрительно оглядев нары, начал распространяться об ответственности пассажиров: если, мол, кто-нибудь из присутствующих случайно пропадет или сбежит, отвечать будет весь вагон, причем старшему - кара вдвойне. Айвар еле дождался конца выступления, и следом за Иваном спрыгнул на землю. Как и на предыдущей остановке, кругом полно солдат с винтовками наперевес. Таких массовых картинок, Айвар вдоволь насмотрелся еще в войну, поэтому теперь четко представлял, что они обозначают. Под соседним вагоном уже сидели люди. Там они сбились плотно, будто морозным днем в тесном вокзале поджидали поезда: платки, шапки, растрепанные волосы - все вперемежку.
  Здесь, к счастью, Айвар оказался первым. Какая удача! Согнувшись, шмыгнул под вагон так быстро, что чуть не проскочил на другую сторону, если бы неожиданно не клацнул затвор и солдатская глотка не рявкнула так, что со страху, он чуть не упал. Сообразив, что дальше бежать нельзя, быстренько спустил штаны и голым задом прижался к холодному колесу. Но, пока приготовлялся, набилось плотно и здесь. Предупрежденные короткой прошлой остановкой, отдельно делиться не стали. К своему величайшему изумлению, почти рядом с собой, Айвар увидел дочь Мартуша, свою соседку по нарам. Так как на нижнем ярусе все время царил полумрак, то черты ее лица там он так и не разглядел. А здесь, взглянув лишь мельком, смутился. Как же так? Оправляться рядом с девушкой! Она тоже заметила соседа и, сидя с поднятой юбкой, обеими ладонями, плотно закрыла лицо.
  Справившись с таким важным делом, латыши уходили, давая место новым страждущим. Но Айвар сидел, и ему было так хорошо, что совсем не хотелось вылезать. Уставившись на какой-то черный баллон с трубками, он нехотя стал соображать, какие функции тот здесь выполняет. Потом взгляд привлекли, плотно насаженные в свежий снег, разнокалиберные темные кучки с беспорядочными желтыми пятнами.
   - Ты что, мужик, примерз, ай с говна сойти не можешь? - рядом пробасил охранник.
  Из-под вагона были видны, лишь его стоптанные валенки, да длинная шинель. Удачно высказанную шутку, дружным хохотом поддержали ближние солдаты.
   - А ну, канай отсюдова, а то вторую дыру сзади сделаю, - послышался тот же голос, и клацнул затвор.
  Айвар не помнил, как выскочил из-под вагона, на ходу поднимая непослушные штаны. Через несколько минут, в вагон всунул голову Иван.
   - Один человек возьмет с собой два ведра - и, айда за ужином!
  Обитатели вагона оживились. Наконец-то, будет горячая пища!
   - Ведро у нас только одно, товарищ командир, - как-то виновато, признался Рубис.
   - Почему одно?! - рассердился Иван. - У всех по два, а у вас одно.
   - Не ругайтесь, товарищ командир, - взмолился Рубис - Мои дети, в него тоже оправляются.
   - Так ты решил, что если и твоя мелюзга в него какает, то второе ведро можно использовать и не по назначению? Вот новости! Какое мое дело, куда твои дети оправляются. Так никогда ведер для вас не напасешься. Берите, что есть, и быстрее в строй, видите, уже собираются.
  Наскоро ополоснув спорное ведро, Рубис выпрыгнул, и стал у дверей, а Иван предупредил:
   - Смотрите, не забывайте номер своего вагона, там, у амбразуры, его обязательно спросят. Смотри, Рубис. Видишь, на доске написан номер? Читай?
   - 32 - 1949, - чуть ли не по слогам, прослебезил Рубис
   - Запомнил? А, может, я тебе дам карандаш, и ты запишешь?
   - У меня в мешке тоже есть карандаш.
   - Пока будешь искать, колонна пройдет.
   - Бумагу тоже, надо.
   - Что ты за человек! Впрочем, запоминай и возвращайся!
   - Такой счастливый номер легко сразу, без записи, запомнить на всю жизнь, - сказал стоявший в дверях, и слышавший этот разговор Мартуш. - Последние четыре цифры, как раз кончаются нынешним годом, а он для нас теперь, исторический.
   - Да, ты прав! Точно совпадают. Как же, я на него сразу не обратил внимания! Кстати, сказать, ты там особенно не умничай, - спохватился Иван, - а то сам знаешь, если много будешь болтать.
  Возвращения Рубиса ждали с большим нетерпением. Уже начинало смеркаться, а он все не возвращался. Заволновалась жена, да и остальным стало как-то не по себе. Вдруг, то была хитрая ловушка, и Рубис стал ее первой жертвой! В женской половине для освещения, зажгли свечку, и её тусклый свет, еще больше усугубил и без того траурное настроение. Разговаривать стали только шепотом, а ради экономии тепла, дверь прикрыли.
  Рубис возвратился довольно поздно. Бережно поставив дымящиеся ведра на край, предупредил:
   - Не трогать, пока не залезу сам.
  Как он ни пытался самостоятельно вскарабкаться в вагон, у него ничего не получалось, пока Нейвалд не протянул руку, а сзади не подтолкнул Иван, заметив:
   - В вагон сам залезть не может, тоже мне, мужик называется! Интересно, как это ты детей столько наделал? Может, там тоже, кто подсаживал!
   - Там ловкости не надо, товарищ начальник. Уф, ты, ну и вагончик! - забирая ведра, пыхтел Рубис - Лестницу не могли сделать.
   - Надо было свою из дома взять, - не утерпел Мартуш.
   - У меня длинная, на крыше лежала...
   - Жаль, а то, обрезав, здесь точно пригодилась.
   - Ладно, подходите, буду делить, но только чтобы один представитель от семьи.
   - Боишься, что перехитрят? Смотри, только сам честно дели, а то другой раз не доверим такую ответственную работу.
   - Ты что, мне не веришь? - не понял шутки Рубис - Впрочем, я и сам не хочу больше ходить за едой.
   - Это ты что, так долго?
   - Там же ничего не было готово, нас вовсе не ждали. Мы все перемерзли, пока начальство разбиралось.
   - Ладно, давай дели быстрее, а то слюни текут.
  У всех были взяты с собой миски и ложки, только у Нейвалдов ничего не оказалось.
   - Ладно, я оставлю вам в ведре, - согласился Рубис
   - Ты только хорошенько размешай, а то весь жир, наверно, наверху плавает, - предупредил Мартуш, видя, как тот подбирает порции для своей семьи.
   - А чем я помешаю?
   - Хотя бы кочергой, только, конечно, не тем концом, что в печку.
   - Вечно у тебя шуточки. Сам бы попробовал делить, тогда знал, как это легко дается. Давай сюда свою миску. Подложите кто-нибудь дров в печку, а то ничего не видно.
  Алюминиевая кружка, которой пили воду, пригодилась и для раздачи каши.
   - Забирай, Нейвалд. Твоя порция на дне осталась. Сколько там, не видно, но чувствую - не меньше нашего.
  Успев съесть свою порцию, Мартуш отдал ложку Нейвалду.
   - Сейчас, кончит Элза, дадим вторую.
   - Пусть не торопится, времени хватит.
   - Такую порцию надолго не растянешь.
   - Начинай, сынок, а я подожду, - предложил отец.
   - Нет, я без тебя кушать не буду.
  Каша была теплой и вкусной. Казалось, что так бы съел всю, одним духом, но Айвар следил за очередностью и совал ложку в ведро только после отца. Под кашу, на этот раз, случайно попало туалетное ведро, поэтому со дна, очень чувствовался неприятный запах.
   - Больше не хочу, доедай, сынок, - отец облизывал ложку. - Я лучше попью кипяточка. Очень захотелось пить.
   - Ты же, совсем мало съел!
   - Что-то не хочется!
   "Жалеет меня, - понял Айвар. - Такая вкусная каша, а сам говорит, что не хочет".
   - Я лучше в другой раз больше съем, а ты нажимай, пока не остыла.
  Кипяток пили без сахара. На этой половине, он был только у Рубиса.
  После ужина, стало немного теплее. Из открытой печки, красноватый свет падал на пол, двери и казался таким ласковым, уютным. Спать еще не хотелось, а делать было нечего. Все лежали и самозабвенно думали, думали, но никто из них не мог предугадать, какое будущее их ждет, сколько осталось ехать и, где конечная цель.
  Всю ночь, беспрерывно стучали колеса, а утром остановились лишь для того, чтобы пропустить встречный. Большую остановку сделали лишь к обеду. Иван моментально открыл дверь, залез вовнутрь и вместе с Рубисом тщательно пересчитал людей, после чего было разрешено спускаться под вагон. После удовлетворительного ужина, а за ним долгого терпения до самого обеда, люди как обезумевшие лезли под вагон, толкая и тесня, друг друга, лишь бы успеть. Начинали привыкать.... Никто ведь не знал, сколько будет стоять поезд.
  На этот раз, Айвар не вылезал. В туалет не хотелось - ранним утром, он пописал в довольно широкую щель между дверей и полом, когда все спали.
  Внезапно, пронеслась команда идти за обедом. Поскольку Рубис еще сидел под вагоном, Мартуш предложил послать Айвара.
  Поезд остановился в большом городе, который располагался дальше, но, по внушительному вокзалу можно было судить о его значимости. Паровоз немного не дотянул до здания вокзала и остановился на окраине. У железной дороги рассыпались, большей частью одноэтажные, деревянные домики с маленькими окошками, окаймленными резными наличниками, выкрашенными в голубой цвет.
  Окружающий пейзаж, Айвар успел разглядеть стоя с ведрами у вагона, и поджидая своей очереди, которая шла с "хвоста" состава По мере продвижения вперед, разношерстный строй в две шеренги, все растягивался, двигаясь своеобразным коридором, с одной стороны зажатый вагонами, а с другой - шеренгой солдат, стоявших чуть ли не плечо к плечу. Еще издали, на стене большого здания кто-то прочитал слово: "Тула", и оно моментально полетело в хвост колонны. Звеня ведрами, люди с удивлением читали название, большинство из которых, слышало его впервые.
  Обогнув высокий, синий забор, попали в просторный, замусоренный двор, который охрана, тут же, оцепила. Два солдата стали у низенького окна и стукнули в раму раз, другой. Там никого, пока не подошел высокого роста еврей в длинном кожаном пальто и лохматой лисьей шапке. Он так стукнул кулаком в кожаной перчатке по раме, что со звоном вылетело верхнее стекло, где моментально появилась чья-то испитая физиономия. В образовавшееся отверстие, еврей сунул какую-то бумажку. Минут через пятнадцать-двадцать, окошко открыли и стали выдавать продукты. Стоило только назвать четыре последние цифры своего вагона, как высовывалась рука, забирала ведро, а через минуту возвращала с кашей. У открытой двери получали хлеб и сахар. У еврея был второй список, по которому он сверялся в правильности отпуска продуктов, так как тульские повара, видимо, не отличались большой точностью. Из-за этого, настойчивый еврей не на шутку нервничал.
   - Почему в этом ведре так мало каши? - строго, кричал в окошко. - Какой номер вагона? Ну и сколько у тебя там значится человек? А ты, жулик, сколько даешь! - сняв перчатки, размахивал он волосатыми руками. - Сколько граммов сала положено на человека? Ах, ты не помнишь, зато я хорошо знаю. Давай, лей сюда еще черпак! Вот так. Смотри, у меня! - Потом у дверей:
   - У тебя, на сколько частей порезана эта буханка? Пересчитай. Кто тебе дал право на одиннадцать, когда на десять положено. Людей грабить?! Ты посмотри на них хорошенько... Они же едут издалека, есть хотят. Понимаешь? А ты на них решил состояние себе сделать. Давай другую буханку!
   - У нас так все порезаны, - отвечал опешивший выдававший.
   - Я подожду, режьте по-новому. Сахар, почему не докладываешь? Два куска на человека положено, ты это прекрасно знаешь. И, если в вагоне тридцать два человека, так, сколько должно быть? Ах, ты считать, вдруг, разучился!
  Как за разбитое стекло, так и за дележку, с ним не спорили, возможно, потому, что суровый вид топтавшихся рядом солдат, внушал поварам некий страх, или уважение. Айвару понравился этот энергичный еврейчик.
   - Кто это? - спросил он у соседа
   - Разве ты вчера с нами не ходил? - удивился тот. - Это же интендант по провизии. Он вчера повару чуть ведро на голову не надел, хорошо, что солдаты заступились. Их в войну погоняли, так теперь они в почете, ничего не боятся.
   - А в каком вагоне он едет?
   - Думаю, с начальством.
   - Начальство тоже в товарняке?
   - Других не видно. Может быть, только лучше утеплен. Они, в носу поезда.
   - С охраной, по-моему, два последних.
   - В передних, тоже есть.
   - За кипятком! - скомандовали сзади.
  Айвар поднял обломочек грязноватой доски, накрыл им ведро, а сверху аккуратно положил разваливающийся хлеб. Сахар сунул в карман и стал в строй так, как шел сюда Кипяток брали за вокзалом, чуть дальше по перрону. Там была небольшая кирпичная будка, из которой над бетонным лотком торчало несколько загнутых книзу труб. Лоток так намерз грязным, с окурками льдом, что даже нельзя было подставить ведро под кран. Передние, глухо возмущались:
   - У хороших хозяев, в хлеву куда чище!
  Один из конвоиров подошел к закопченному окошку и несколько раз стукнул в треснувшее стекло, а, немного подождав, крикнул:
   - Открывай, чего сидишь! - но тут же, поскользнулся, ударился спиной о лед, поднялся, поправил на плече винтовку, и еще громче закричал; - У-у, пидарас, сидишь там, обколоть лед не можешь. Открывай, видишь, люди ждут!
  Из двух трубок, сразу потекла горячая вода, паровыми брызгами обдавая стенку, окно и людей. Сизо-белое облако, плотными клубами окутало ведра и державшие их руки. Набрав кипятка, быстро отходили, освобождая место другим.
  Таская тремя пальцами кашу из ведра, Нейвалд решил:
   - Надо достать посуду, так дальше, мы не выдержим.
  А когда вечером, на проверку появился Иван, попросил:
   - Помоги достать посуду, есть нечем.
   - Назови, что нужно.
   - Да хотя бы по паре кружек, мисок и ложек.
   - Такое удовольствие будет стоить тебе пятьдесят рублей.
   - Откуда ты знаешь? - удивился Нейвалд. - Разве тут есть магазин?
   - Какое твое дело, батя. Сказал, будет, значит, будет.
   - Надо брать. Сколько еще ехать, неизвестно, да и на месте все это будет необходимо.
   - Вот-вот. Так что, не зевай, бери, пока продают.
   - А дешевле нельзя?
   - Нет, нельзя. Так что, берете?
  Достав из нагрудного кармана потертый, кожаный бумажник, вытащил пять червонцев и, два раза пересчитав, отдал Ивану. Тот мигом исчез, а минут через двадцать появился с совершенно новенькой алюминиевой посудой.
   - Держи, папаша, на здоровье и приятного тебе аппетита.
   - Это же, вся посуда солдатская! - определил Мартуш, когда Иван выпрыгнул из вагона. - В войну, у каждого солдата такое было, а здесь он за пять червонцев загнал, негодяй. Какой тут приятный аппетит может быть!
   - Не ругай, ты его, - вздохнул Нейвалд, - Спасибо, что еще хоть принес.
  На следующее утро, когда уже почти час, стояли на небольшом полустанке, сюда подкатил еще состав, и тоже, остановился. Его не видели, так как он находился с той стороны, с которой были забиты окна и двери, но через несколько минут, оттуда послышался свой, родной язык. Здесь, прислушиваясь, все замерли. Да, там разговаривали на латышском языке, перебиваемом русским окриком и бранью.
   - Наши! - воскликнул Нейвалд.
   - Надо проверить, - решил Мартуш. - Тут много непонятного. Я попрошусь под вагон. Будь что будет!
   - Думаешь, пустят?
   - А почему это я не могу, вдруг, захотеть!
  Чтобы сберечь тепло, дверь все время держали прикрытой. Мартуш ее немного отодвинул и вылез. Его никто не прогонял. Тогда за ним выпрыгнул Айвар, отец, и все трое, на ходу снимая штаны, полезли под вагон. Тот состав стоял через два пути, и под ним полно сидело людей: кто, надвинув на глаза шапку, кто платок, а кто, закрыв лицо руками.
   - Латыши, вы откуда сами? - крикнул Мартуш, и покосился на солдат, расхаживавших между составами.
  Один из скрючившихся, поднял фуражку и, удивленно, уставился в их сторону.
   - Смотрите, это же наши! - воскликнул он. - Мы из Риги. А вы?
   - Латгалия: Даугавпилс, Краслава, Индра.
   - Вам известно, куда везут?
   - Не говорят. А вы?
   - Тоже нет, но по всему, видимо, далеко.
   - Значит, латыши снова на вылет?
   - Второй раз, на нашей памяти. На предыдущей станции мы обогнали Елгаву, Добеле, так что скоро и те будут здесь.
   - Всю Латвию всколыхнули.
   - Мы всего еще не знаем.
   - Кончай болтать! - крикнул ближайший охранник. - Вот, как бабахну одного, так все сразу замолчите.
  "Бабахнуть" он мог. "Попытка к бегству", его оправдает. У двух составов скопилось столько солдат, сколько Айвар не видел даже в войну, когда проходил фронт. Последними новостями поделились в вагоне, и сразу начался подсчет.
   - По известным данным, на восток уже движутся три состава, - анализировал смекалистый Мартуш. - Вчера я случайно услышал от солдат, что у нас восемьдесят три вагона.
   - Не может быть такого, паровоз не потянет! - воскликнул Рубис.
   - Слушай, что люди говорят, - упрекнула жена.
   - Если взять в среднем, в вагоне двадцать пять, тридцать душ, то только в нашем составе едет не менее двух с половиной тысяч человек. И это, считай, только из одного места, а в Латвии, не менее двадцати уездов. Если же к ним прибавить большие города, то, как минимум, пять десятков тысяч человек наберется!
  Как впоследствии оказалось, они были довольно близки к истине. В тридцати трех железнодорожных составах, из Латвии увозилось 43 тысячи 251 человека, или, 13504 семьи.
  Для сравнения, 14 июня 1941 года, из Латвии на восток, вывезли от десяти, до шестнадцати тысяч человек.
   - Неужели ты думаешь, что со всей Латвии вывозят? - удивился Рубис. - Я считаю, что это только Латгалию взяли.
   - Почему ты так считаешь?
   - Не знаю.
   - Нет, теперь совершенно ясно, что в эту авантюру вовлечена вся Латвия.
   - А-а-а! - только протянул, изумленный Рубис.
   - Вот тебе и, а-а-а, - передразнил Мартуш.
   - Говори тише, - предупредил Нейвалд, - Этот Рубис, мне все больше и больше, почему-то не нравится.
  Но начатый разговор, все равно требовал какого-то завершения.
   - В таком случае - это много, - почему-то согласился Рубис.
   - После войны в Латвии, наверно, и двух миллионов не осталось. К сороковому году нас около двух с половиной миллионов было?
   - Так говорили, а сколько на самом деле проживало, в деревнях этим не очень интересовались. У нас других забот хватало.
   - Я все-таки думаю, что не могли сразу столько забрать, - опять забубнил Рубис. - Я считаю, что нас вывозят потому, что этот край раньше был под Россией, ну, а раз мы бывшие русские, то нам и место не здесь, вернее не в Латвии.
   - Так чего же ты тогда боишься, что всех перебьют? Радоваться надо, к своим, ведь, везут! - и уже тихонько между собой:
   - Сколько ненадежных соседей жило среди нас, которых мы даже не замечали.
   - Не то, чтобы не замечали, а не хотели замечать, а еще точнее, дали волю и не хотели им мешать. Такие выскочки, уже сегодня сидят на высоких постах, ответственных должностях, а завтра залезут еще выше, поверь мне!
   - Что ж, тут спорить! Да, они сидят и смотрят на свою грязную работу, воображая, будто совершили что-то очень великое, историческое.
   - То, что это историческое, сомнений быть не может, а вот насколько великое, разберутся другие, но после.
   - Наши предатели быстро смоют подобную грязь со своих рук.
   - Смыть-то смоют, но родимые, несмываемые пятна на них, все равно останутся.
   - Скорее всего, что по ним когда-нибудь, может быть, и найдут преступников.
   - Только придет ли, такое время?
   - Оно должно будет прийти, потому что вечного ничего нет.
  В Туле простояли до вечера. Айвар снова ходил за едой и опять наблюдал, как неуемный еврей спорил с поварами. Тронулись в путь, когда уже совсем стемнело. Ночь прошла тревожно и беспокойно. Поезд часто останавливался, дергался, страшно качало вагон. Из бочки, вода выплескивалась не только на пол, но даже на горячую печку, отчего та отчаянно шипела и свистела. Подкладывать в неё уголь, с нижних нар вставали по очереди, а открываемая и закрываемая дверка стала так скрипеть, что резало прямо по сердцу. В довершение всего, на противоположных нарах заболел ребенок и после каждого писка печных дверок, долго плакал. Начало дуть в щели, и на нижних нарах стало особенно холодно.
   - Ты тоже, не спишь, мой мальчик? - спросил отец, чувствуя, как Айвар ворочается. - Давай я лягу к стенке, а то ты замерзнешь.
   - Нет, я тебя сюда не пущу, мне хорошо, - соврал он.
   - Если так, то прижимайся ко мне поближе.
  Айвар послушно, как и в первую ночь, плотно прижался к отцовскому телу. А тот приложил давно не бритую, щетинистую щеку к его щеке, и от этого прикосновения Айвару стало так хорошо, что он незаметно уснул.
  Было еще совсем темно, когда Айвар проснулся от чьего-то стона. Отец уже не спал, он лежал у стенки, закрывая собой холод, безжалостно дувший в многочисленные щели.
   - Что это? - тихонько спросил Айвар.
   - Пока не понимаю. Это над нами Риекстиньш. Может быть, спросонку.
  Только он ответил, как стон повторился тяжелей и явственней. Заскрипели доски, и наверху довольно громко зашептались. Теперь все поняли, что если Риекстиньши, самые замкнутые пассажиры заговорили в такой ранний час, то случилось что-то необычное.
   - Зажгите спичку! Кто может, помочь? С Янисом, плохо, - попросила жена.
  Мартуш первый нашел спички.
   - Сюда, ближе, если можно. Янис, милый, что с тобой? - и стала трясти мужа за ворот пиджака. - Боже, он весь бледный, холодный. Он может умереть! Помогите! Дайте больше света!
  Пока на противоположной стороне искали свечку, Нейвалд нашел у печки небольшую лучину, зажег и полез светить.
   - Айвар, дай скорее воды, - заволновался он.
  Отдав держать лучину Рубису, который клялся, что у него тоже где-то есть спички, но только сразу не может найти, Нейвалд расстегнул на больном рубашку, и, смочив руку, стал растирать грудь. Дрожащими руками Айвар держал кружку, а в голове вертелась одна и та же, мысль: неужели Янис умрет?! Что тогда будет? Наконец, кое-как разжали крепко стиснутые зубы, и влили в рот немного воды, от которой тот сразу закашлялся.
   - Ты живой! Ты не умрешь! - обрадовалась жена. - Тебе лучше? Ну, скажи, что тебе лучше? Посмотри, тут все наши! Ты меня слышишь?!
  Со свечей, на помощь подошли женщины с другого конца вагона, чтобы дать различные советы. Мартуш с Нейвалдом по очереди растирали грудь, лицо, шею, и только когда стало по-настоящему светать, убедились, что кризис прошел. Румянец постепенно возвращался к щекам. Мужчины спустились вниз, а с больным осталась одна из женщин, что держала свечу. Она принесла какой-то порошок, который дала выпить больному, а потом всячески старалась подбодрить отчаявшуюся жену.
   - Мой, бывало, как занедужит, так я ему сразу такой порошок в рот, он и повеселеет. Ещё в начале сорокового года, аптекарь Гайлишь мне их выписывал. Девять лет прошло, а они все не портятся. Хорошо что, впрок запасла. Умный был человек.
   - Это тот Гайлишь, что в Индре работал? Ты, чья сама-то будешь? - поинтересовался Нейвалд.
   - Салвисы, может, слышали?
   - Это те, что держали лавку до сорокового?
   - Держали. Еще при немцах торговали.
   - Знал, как же! Теперь я и тебя припоминаю. А где твой сейчас?
   - Парткомовские убили, сволочи. Знаем кто, да сегодня их власть. Это местные подонки-активисты. С приходом советской власти, они стали героями! Им теперь ничего не стоит спустить курок. Так они моего, горемычного, и прикончили.
   - Так тебя одну забрали?
   - Нет. В этом или другом поезде должна ехать моя дочь.
   - Как так?
   - Когда пришли меня забирать, сказали, что дочь уже на вокзале дожидается мамочку. Она в Даугавпилсе училась. Я как стояла, так и упала. Так они, сволочи, приводили меня в чувство ледяной водой, а потом такую мокрую, и на воз усадили. Думала, заболею, сдохну, да, видно, - не судьба, хотя после смерти Ивара, стала частенько побаливать сердцем. Вот и вожу с собой лекарство.
   - Значит, вас с дочкой, так и не соединили?
   - Обманули проклятые! Но я уверена, что она тоже где-то едет.
   - Когда привезут на место, может, разрешат поискать?
   - Привезут! Еще неизвестно куда завезут! Может, к тому времени и искать уже будет некому. Впрочем, все в руках Божьих.
   - Выдержишь. С виду, у тебя энергии на троих хватит. Таких трудно сломить.
  Часам к десяти поезд, наконец, остановился. Больной чувствовал себя намного лучше, и только слабость не позволяла подниматься. Как только сняли замок, и заскрежетала отодвигаемая дверь, Салвис бросилась к Ивану.
   - Здесь тяжело больной, и надо срочно вызвать врача!
  Иван спокойно улыбнулся, влезая пересчитывать людей, и на ходу отвечая:
   - В поезде доктора нет, а мы остановились на полустанке. Тяните до следующей остановки.
   - Как это тяните! - возмутилась Салвис. - Попробовал бы ты сам тянуть, когда будешь умирать.
   - А он что, уже совсем сдает?
   - Может быть. Откуда мы знаем?
  Иван подошел к нарам, посмотрел на больного.
   - Все равно, помочь ничем не могу.
   - Тогда позови начальника поезда, - не унималась, отважная женщина.
   -Над этим поездом, начальники только мы, военные. Впрочем, разболтались. Одного человека, давайте за водой.
   - Я,- быстренько спрыгнул с нар Рубис - Надо подышать свежим воздухом.
  Стояли очень мало. Пока принесли воду, успели лишь посидеть под вагоном, как дружно заскрипели закрываемые во всех вагонах двери, и состав тронулся. Зато на следующей остановке, населенный пункт выглядел большим, но, так как здание вокзала было с другой стороны, то где остановились, не знали. Зато с этой стороны, перрон оказался вровень с порогом, и, чтобы попасть под вагон, надо было, либо бежать в конец рампы, либо остаться без туалета. Некоторые бежали, а кто еще мог терпеть, остались ждать до следующей остановки.
  Воспользовавшись тем, что на этот раз Иван сопровождал колонну за сухим пайком, Айвар с помощью кочерги, сорвал доски и со второго окошка. В вагоне стало почти светло, и узники почувствовали себя немного бодрее. Только оставалось опасение, что подобное самовольство Иван может заметить и наказать, но все обошлось. Узники невольно обратили внимание на то, что за Москвой, почувствовалось некоторое послабление дисциплины.
  От холода, или еще по каким причинам, но охраны у вагонов становилось все меньше и меньше, а те из оставшихся солдат, что прохаживались напротив, больше топали сапогами, валенками по снегу, да хлопали перед собой замерзающими руками. Винтовки с плеча, ни один из них, больше не снимал.
  К резкому покачиванию вагона и размеренному стуку колес, люди привыкли еще раньше, но тут появилось другое беспокойство.
  Если считать, что поезд все время идет на восток, то к закату солнце, так или иначе, но должно было бы быть где-то в хвосте. А в этот день многие заметили что, сколько они ни едут, солнце все слева, да слева! Теперь, когда оба окошка освободились от досок, это особенно хорошо стало заметно. Вон оно большое, красное, снова прячется слева за плоский, безлесный горизонт.
   - И куда это нас нелегкая везет? - первым вслух, высказал свои сомнения Нейвалд.
   - Да, - подтвердил Мартуш. - Все время двигались, будто на восток, а сегодня целый день, только на север. Как известно, в сорок первом латышами заселяли не только Сибирь, но и Воркуту. Говорили, что там некому каменный уголь добывать. Может быть, и нас собираются похоронить в шахтах! Этак, ведь, куда спокойнее отделаться от нас.
   - Так тоже, может случиться, но лучше повременить с выводами. Одним словом - подождать.
  Хотя они и разговаривали не очень громко, вполголоса, но оказалось, что к их беседе прислушивается Рубис.
   - Это точно, что нас на погибель отправляют, - заныл он, вдруг. - Мне еще дома говорили, что не видать нам больше своей земли, не вырваться из лап дьявола, и одна для вас дорога - в могилу!
   - Кому это, "нам"? - возмутился Мартуш за то, что их подслушивали. - Если тебе, нытику, то точно не вырваться, потому что слишком много у тебя глупой фантазии, которую следовало бы поберечь, хотя бы от своих детей. Я вижу, что ты совсем забыл о них, так же, как и о других. Нести на всех такую омерзительную чепуху! Я бы на твоем месте, лучше попридержал язык за зубами, а еще лучше, не подслушивал чужие разговоры.
   - И, правда, не лез бы ты, не в свое, - упрекнула его жена - Еще никто не знает, что с нами будет. Бог даст, все хорошо кончится.
   - А я что? Я ничего, - присмирел болтун.
  Давно стемнело. Поезд, с грохотом проскакивал одну станцию за другой. Хотелось, есть, а еще больше "под вагон", так стали называть туалет. Теперь уже знали, что если состав и остановится в темное время, то на улицу все равно никого не выпустят. Ночью, не положено. Ещё, какой смельчак удерет, а потом оправдывайся перед вышестоящими командирами. Оставалась дверная щель. Но ее могла использовать только мужская часть вагона. Тогда снова решили использовать ведро. Оправившись, содержимое тут же вытряхивали и полоскали. Как ни старались поддерживать чистоту, в вагоне образовался спертый запах, особенно ощущавшийся на верхних нарах. От собственной беспомощности, у людей обострялось чувство подавленности, униженности. Такая масса народа отвергалась, как личность, как существо природы!
   - Сосед, ты не спишь? - шепотом спросил Мартуш.
   - Нет, дружок. Все время пытаюсь переварить в себе происходящее, перемолоть, так сказать, да не получается.
   - Как ты на все это смотришь?
   - Спросил у меня, ты верно. Теперь мы имеем право, только смотреть, подобно скоту, а думать за нас, будут наши мучители.
   - Совсем по-хамски, нагло и подло поступают.
   - Хуже и не придумаешь! Чтобы создать в Латвии колхозы, коммунисты прибегли к таким драконовским методам! Чует мое сердце, что доведут они нашу покинутую земельку до пустоты.
   - А я вот, смотрю и думаю: кто из этих запуганных крестьян мог помешать с организацией колхозов? Эти безмужние женщины, мы, старики, или наши несмышленые дети! - и совсем тихонько, - или тот самый Рубис, готовый служить первому встречному, если у того власть?
   - Ты же знаешь поговорку: "Вали кулем, потом разберем".
   - Когда-нибудь, конечно, разберутся, а пока, рот нам заткнули основательно.
   - Признаться тебе, пока меня не забрали, в моей душе не было глубокой неприязни, недружелюбия к новой власти. Конечно, меня раскулачили, ограбили большими налогами, но всякая власть кого-нибудь, да немножко насилует. Я считал, что это временно, то есть, если со мной так обходятся, то я в чем-то провинился перед Богом. Мы уже привыкли: советы, немцы, снова советы - и мне казалось, что если далеко не забираться, то при любой власти выжить можно. Мы крестьяне, а не политики, и нам хватало того, что зарабатывали своим трудом. Но сейчас, скажу тебе, во мне словно что-то перевернулось! После каждых прожитых суток в этом вагоне-тюрьме, я чувствую все большую и большую неприязнь к советской власти за то, что она меня морально унизила, материально уничтожила, да вдобавок еще и надругалась, выселяя куда-то. А жил бы в Латвии, смотришь, и свыкся бы со всем. Конечно, это только предположение, а на самом деле крестьяне, может быть, сплотились бы и организовали достойное сопротивление за свою землю.
   - Я тоже думаю, что новое правительство просчиталось в своей безнаказанности. Значит, оно недальновидно. Хорошее ли, плохое, но совершенное однажды с родителями запоминается детям. Как они тогда посмотрят на сегодняшнее из будущего?
   - Разные дети бывают. Одни могут не понять, другие - быстро забыть.
   - Будут, конечно, и такие. Так пусть же в награду им достанется от нас презрение и проклятье!
   - Не надо быть таким эгоистом.
   - Это не эгоизм, а вполне человеческая благодарность и пожелание.
  Айвар жадно ловил каждое слово. Мир для него, только- только намечался, формировался, открывался. Отца до сих пор, он любил просто, как родителя, но сейчас, тот вырастал в его глазах как личность, способная четко выражать отношение к происходящему. Дома он никогда не слышал, чтобы отец так критически оценивал ситуацию. Папа для него, в первую очередь был крестьянин-кормилец, а тут, не по его вине, вдруг вплелась политика, к которой он явно не был готов. Она ломала его, просто на глазах. Да и не только его!
  Ночью где-то маневрировали, потому что вагон безжалостно дергало в оба конца, а когда, наконец, утром остановились, все бросились к открываемой двери. Иван же, всех отогнал и залез для проверки, но тут же, выпрыгнул обратно.
   - Во, скоты! - заматерился, уже с улицы. - Вы что, весь вагон загадили?!
   - Товарищ командир..., - начал было Рубис.
   - Ну и культура у вас, в Латвии! В вагон зайти нельзя! И не говорите ничего в оправдание! В общем, один за завтраком, а остальные, если хотите, под вагон.
  Под него уже не лезли, а бежали; на ходу снимая штаны, поднимая юбки. До стеснения ли было, истерпевшимся людям?!
   - Не в духе что-то сегодня наш Иван, - заметил Мартуш, когда тот вместе с Рубисом ушел за едой.
   - Черт их поймет этих советских, - ответил Нейвалд. - Он и вчера- то не был человеком, а сегодня вообще бешеный.
   - Запах, видите ли, ему не понравился! Надо было стенки одеколоном, перед его приходом побрызгать. Может, сам в хлеву родился, а здесь нечаянно, родной запах учуял!
   - Да ладно, ну его к черту. Янис, ты как там себя чувствуешь? Давай, слезай, подыши свежим воздухом, пока стоим.
   - Мне уже намного лучше, спасибо.
   - Все равно, надо на свежий воздух. Тебе помочь слезть?
   - Что вы, я сам!
   - Пошли, а то поезд уйдет, и ты не узнаешь, где мы находились. Не забудь, что дорогу назад, надо запоминать. Придет время, и...
   - Шутите все!
   - А, что нам еще остается делать? Несомненно, всякое еще может случиться.
   - Тебя послушать - и на душе радостнее, хотя и знаю, что врешь. Нейвалд с Мартушем помогли Янису вылезти из вагона. Следом, спрыгнула и жена. Заметив, что одного из заключенных ссаживают, подошел один из стражников.
   - Что, папаша, заболел? - поинтересовался он.
   - Что-то с сердцем, - отвечала жена.
   - А врача вызывали?
   - Сперва не разрешил Иван, потом побоялись. Но сейчас лучше.
   - Ивана я знаю, это человек минуты.
   - Нам показалось, что сегодня он не в духе.
   - Потому что проигрался! У него откуда-то появились деньги, но это так, словом сказать, а поезд здесь будет стоять долго. Это Казань. Я схожу, поищу врача.
   - Янису значительно лучше, может быть, не надо. Вот если бы только достать лекарства от сердца, в дороге все может пригодиться.
   - Думаю, что все-таки лучше вызвать врача. Посмотрите, какой он бледный, даже руки трясутся. Эй, Гриша! - крикнул прохаживавшемуся поблизости высокорослому, долговязому охраннику. - Если спросят меня, скажи, что за врачом пошел. Так и передай, понял? - и, поправив обвисшую, длинную винтовку, направился к зданию вокзала.
  Гриша согласительно кивнул головой, и занял его место.
   - Какой добрый человек! - удивилась жена Яниса, поддерживая мужа под руку. Я думала, что нас только одни мерзавцы да убийцы сопровождают, - а затем, чтобы понял Гриша, те же мысли высказала вслух на ломанном русском языке.
   - Зря вы о нас, так плохо думаете, женщина, - отвечал Гриша. - Мы только солдаты и выполняем приказ. Однако каждый приказ, подчиненные воспринимают по-своему. Но, вот, если кто-нибудь из вас, например, удерет, то в первую очередь отвечать будем мы. А насчет грубости - так ее везде хватает. Мы такие же люди, что и вы, и зла вам не желаем.
   - Ваш ответ нам очень нравится. Вы сами воевали? - спросил Мартуш.
   - Мы с другом Митей, что ушел, только самый конец войны захватили.
   - Может, потому и Бог вас помиловал, что вы оба добрые. А Иван?
   - Мы с ним познакомились только в Латвии, когда комплектовали группы.
  Минут через тридцать, возвращалась колонна с пищей, а обогнав ее, к больному спешил Митя с какой-то женщиной, правую руку которой оттягивал большой кожаный портфель.
  Яниса срочно подсадили в вагон, а чтобы не залезать на верхние нары, Нейвалды уступили свои места внизу.
   - Ему не дорога, а требуется самая срочная госпитализация, - заключила врачиха, прослушав больного.
   - Если бы у нас такая возможность была!
   - Сколько вам еще ехать?
   - Об этом один Бог, да начальник знает.
   - Сейчас я сделаю пару укольчиков, и поговорю с начальником. В таком состоянии, продолжать езду нельзя. То был, инфаркт. Впредь, только полнейший покой и никаких волнений.
   - Если бы, так можно было!
   - В крайнем случае, пока вы здесь будете стоять, я постараюсь навещать больного и принесу лекарства. Надо посмотреть, какое лучше поможет.
   - Какой вы будете национальности, если не секрет? - поинтересовался Мартуш. - Наверно, не русская?
   - Разве не видно по лицу, что я татарка? Это же, столица татарской республики! Здесь большая река Волга протекает. Разве вы её не заметили?
   - Господи, куда нас занесло! - вскрикнул кто-то, в другом конце вагона
  В Казани стояли, чуть ли не до вечера. Здесь основательно запаслись водой и углем. Врачиха приходила еще раз и, сделав укол, оставила много лекарства Она встречалась с начальником поезда, который отказался оставить больного под тем предлогом, что тот враг народа, может ещё много натворить разных бед и, значит, человеческого внимания не достоин. Кроме того, может убежать.
   - А вы, случайно, не прослышали, куда нас везут? - не выдержала любопытная Салвис
   - Сказали, в Сибирь. Не то в Омск, не то в Томск. В общем, куда-то туда
   - Это далеко отсюда?
   - Неужели не знаете? Это же, за Уралом.
   - Спасибо за новость и помощь. Рассчитаться вот, нечем...
   - Какие глупости! Мы лечим бесплатно, а тем более, в вашем положении! Вот вы спрашиваете о будущем, а разве вам не сообщили о новом местожительстве?
   - Вы впервые открыли нам эту тайну.
   - Ну, если я такая везучая, то постараюсь побольше узнать для вас новостей.
  Но добрую женщину не дождались. По всему составу внезапно объявили посадку, загнали людей в вагоны, заскрежетали двери, защелкали замки, и через несколько минут поезд тронулся.
  Айвар забрался на нары к Риекстиньшам, чтобы посмотреть на покидаемый город. Вот, мимо проплыло красноватое, кирпичное здание вокзала с четкой надписью "Казань", а под ней, на всю длину стены до боли знакомый лозунг "Да здравствует великий вождь человечества И. В. Сталин". Айвар прочитал его, нарочно громко.
   - Не вождь, а деспот человечества, - не выдержал Мартуш.
   - Вывозит ведь не Сталин, - сразу, заступился Рубис
   - Мы же договорились, что громко говорить не будем, - шепнул Нейвалд.
   - Не могу сдержаться, так режет! - и громко проговорил - Все равно, Сталин в Москве последний ставил свою подпись. Это наши прихвостни потом стали ее размножать да восхвалять.
   - А я вот, так не думаю, - стоял на своем Рубис
   - Можешь не думать, - не уступал Мартуш, - а едешь все равно вместе со мной, в одном вагоне.
  Рубис снова хотел что-то сказать, но не разрешила жена. Айвар внимательно слушал, безразлично глядя в окно. Ландшафт почти не менялся. До самого горизонта однообразно простирались обширные, безлесные взгорки и низины. Лишь иногда, параллельно поезду долго тянулась стройная стена еловых насаждений, за которой ничего не было видно. Некоторые низины прорезали речушки, и в таких местах, как стадо животных на водопое, толпились и жались друг к другу голубые, деревянные домики.
  Несмотря на кажущуюся однообразность, Айвар никак не хотел покидать своего наблюдательного места, и с юношеским любопытством смотрел на незнакомую, чужую природу.
  Горы начались как-то неожиданно. За однообразной равниной, вдали, внезапно появилась зигзагообразная линия, которая, через какие-то полчаса, превратилась в вершины подстриженного хвойного леса. На фоне безоблачного неба и белого снега, его темно-зеленый покров казался четким и завораживающим.
   "Наверно, Урал"! - догадался Айвар, о чем тут же, сообщил остальным. Теперь каждому, своими глазами захотелось увидеть "эту горную страну". В Латвии "такого", они никогда не видели!
  На Урале, резко похолодало. Во все щели, ужасно потянуло пронизывающим ветром. Принятая попытка заткнуть их взятой из-под бока соломой, успеха не принесла. За долгую дорогу, солома была настолько истертой, что в дверях проваливалась, а в стенках - выдувалась. Несмотря на это, в вагоне все-таки казалось теплей, чем на улице. Маленькая надежда согреться, оставалась лишь у самой печки, от которой теперь, не отходили дети.
  Айвар не пускал отца ложиться к стенке, но утром, проснувшись, всегда находил его там. Своим теплом отец закрывал сына от холода. Железную печку теперь, топили беспрерывно, и поэтому быстро кончился уголь. На станции, где останавливались, его почему-то не давали. Тогда стали проявлять инициативу. Когда "один представитель от вагона" шел за кипятком, второй бежал искать поблизости торчащие из-под снега куски досок, палки и все прочее, что могло гореть. Конвоиры мерзли тоже. Наравне с заключенными, они бегали и искали топливо. Чаще всего, они ломали заборы, которыми были обнесены все полустанки. Местные женщины бросались на них с коромыслами, неистово ругаясь, но охрана не обращала внимания, а особенно упрямым крикуньям, просто угрожала винтовкой.
  Вначале царившая строгая дисциплина, во много, спала. Сплошная стена охранников развалилась. Теперь они, лениво съежившись, будто неся неприятную, чужую ношу, нехотя прохаживались на виду у заключенных. По другую сторону состава, их было еще меньше. Даже двери не стали замыкать, но запор еще накидывали. Иван в вагоне, давно не показывался, а о наличии людей, справлялся у Рубиса. Ослаблению дисциплины сперва удивились, а потом пришли к выводу и сами, что из-за Урала, вряд ли кто решится удирать в неизвестное, "куда"? Однажды Иван, даже забыл накинуть запор, и от вибрации дверь постепенно отошла. Айвар на нее нажал чуть посильнее, и образовалась щель, в которую можно было выпрыгнуть. Но он только посмотрел с завистью на проносящийся мимо свободный мир и, чтобы на самом деле не соблазниться свободой, отошел в свой угол.
  За Уралом, получали только сухой паек: чайная ложка сахара, маленький кусочек сыра и тоненький ломтик хлеба. У вокзалов больше не было будок с торчащими трубками, из которых для них тех кипяток и холодная вода. Теперь ее добывали из снега, который растапливали на железной печке. Добытую таким способом воду, в бочку не сливали; она там замерзала, несмотря на то, что стояла у самой печки.
  Последний горячий обед получили в Тюмени. Здесь стояла самая настоящая зима! Большие сугробы снега лежали у вокзала, на перроне. Крыши близлежащих домов казались просто укутанными в толстые покрывала, края которых небрежно свисали за карнизы. Мартовская весна здесь даже не чувствовалась! Мерзли ноги, и люди закутывались во все тряпье, что было взято с собой. Не было ни угля, ни дров, и на поиски чего-нибудь горючего, из вагона уходили по два- три человека, а, ожидая их возвращения, иногда даже задерживали отправление поезда. За неимением топора, добытый материал ломали всякими изощренными способами, а что не поддавалось, в топку засовывали целиком - лишь бы залезло, и, по мере сгорания, подталкивали дальше. Больше других от холода страдали дети. Застывшие, проголодавшиеся они плакали и кашляли. Матери пытались согревать их своим дыханием, но, остающийся в одежде пар, настывал еще сильнее. В конце концов, даже у "железки" не стало тепла. Северный боковой ветер, со снежной пылью врывался в одну дверь, и вылетал в другую, поэтому в углах вагона, казалось даже уютнее. Измученные бессонными ночами, люди держались на пределе возможного выживания.
  Отец очень волновался за Айвара. Он пытался снять с себя полушубок, чтобы согреть сына. Но, за длинную дорогу, Айвар как-то привык к холоду. Если в начале пути его трясло, то теперь, при большом морозе, чувствовал себя вполне сносно и даже удивлялся, как это так мерзнут другие!
  На долгих остановках, командование разрешало ходить на вокзал в буфет. Выбора там не было: пряники да леденцы, но многие воспользовались этой относительной свободой, чтобы походить по вагонам в поисках знакомых, родственников.
  Салвис тоже побежала искать дочь, но, в первые сутки, безрезультатно.
   - Неужели в Индре меня обманули?
   - Не знаю, что сказать тебе, - отвечал Мартуш. - Но ты же, еще не все вагоны обошла?
   - Да, конечно, конечно.
  На одной из остановок, Нейвалд принес развесное печенье. Для Айвара, это было маленьким праздником, но один он есть не стал. Ему очень хотелось угостить соседку Элзу, поэтому гостинец разделил на четыре части. Взрослые взяли по одному печенью, а Мартуш, бережно откусывая, чтобы не раскрошить, сказал:
   - Нам взрослым, сладкое не годится. Сейчас бы, для согревания, хорошего самогона тяпнуть!
   - Могу предложить, - будто этого только и ждал, отозвался Рубис. - Чистая, хлебная, паровая.
   - Действительно, ты только плуг не забрал в дорогу! - удивился Мартуш. - Ну, а за сколько продаешь?
   - Двадцать червонцев.
   - Ты с ума сошел! Это же цена магазинной.
   - Ну и что? Здесь и такой не достанешь.
   - Тогда лучше, пей сам.
   - Ладно, давай за девятнадцать.
   - Нет, я передумал. Пить, вообще говоря, нездорово.
   - Жаль! Все легче бы было таскать узлы.
  Начиная с Тюмени, состав начал укорачиваться, или облегчаться, как говорил Иван. Больших станций, вроде не проезжали, хотя ночью могли и не видеть, но на некоторых маленьких, отцепляли по нескольку вагонов. Когда же, на одиннадцатые сутки поезд остановился на станции "Любинская", Айвар сразу заметил, что они оказались почти что последними. Отцепив несколько вагонов, оставшиеся, паровоз потащил дальше. Здесь оказалось столько снега, что нельзя было даже залезть под вагон. Заключенные предположили, что их путешествию, подходит конец.
  В это утро, перрон станции казался очень оживленным. По нему взад-вперед ходили военные, гражданские, от крепкого мороза, похлопывая рукавицами. В стороне стояло несколько автомашин, много саней, запряженных рыжими быками, которых сперва приняли за коров.
   - Смотри, Нейвалд, куда коров запрягают! - ужаснулся Мартуш.
   - На первый взгляд, я тоже так подумал, но смотри, под животом что! Это - быки. Кажется, теперь мы, еще и не такое увидим!
   - Базар здесь какой, что ли? - удивился Рубис. - Надо сходить посмотреть, - и попытался шагнуть на улицу.
   - Назад! - скомандовал Иван. - Не расходиться, будет проверка. Рубис, пыхтя, отступил обратно.
   - Ну, что там продают? - нарочно, спросил Мартуш.
   - Гонят.
   - Бессовестные, а то бы, можно было торгонуть чем-нибудь. Скажем, самогонкой.
   - Какие-то люди с бумагами ходят.
  От такой новости, латыши снова переполошились, хотя и знали, что какой-то конец, один раз, должен был быть.
   - Вот и наша остановка, сынок, - вздохнул Нейвалд. - Смотри, не забывай то, о чем я тебе говорил в самом начале. Если нас сейчас разлучат, и мы чудом останемся живы, держи связь с Латвией, как учил. Деньги не потерял?
   - Нет! - еле сдерживая дрожащую нижнюю губу, отвечал Айвар.
   - Все, что видел, ты ничего не забудешь?
   - Нет! - почти закричал Айвар, зажимая рот обеими ладошками. Мучительные слезы, потоком хлынули по давно немытым щекам. Отец склонился и, по обыкновению, поцеловал сына в голову. Только этот поцелуй, длился намного дольше обычного.
   - Ты все мое будущее, - наконец, глухо произнес он. - И сколько доведется жить, столько буду молиться за твое благополучие. Бог меня обязательно должен услышать! Не зря же, наша семья в него так искренне верит!
  Последние слова, произнес с очень длинной расстановкой. Чувствовалось, что мысль свою, одним духом высказать он не мог. На лоб упала теплая капля, и, не глядя, Айвар догадался, что отец плачет. Мартуш тоже, о чем-то шептался с дочерью. В вагоне настороженно притихли. За время стоянки, температура внутри, успела сравняться с наружной, и люди стали мерзнуть сильнее обычного. Тогда Айвар с отцом встали, и подошли к дверям.
   - Идут сюда, - сообщил испуганный Айвар, - только их много, и некоторые в штатском.
   - Известное дело - это КГБ, - заключил Рубис, завязывая мешок. Айвар снова прижался к отцу и от страха, боялся даже плакать. Но на нарах уже послышались всхлипы: кто громче, кто в одежду - но почти все, стали прощаться между собой. Наступал кульминационный момент. Вот, совсем рядом с дверью, послышались громкие, властные голоса.
  - Это твой вагон, Меркушкин?
   - Мой, товарищ полковник, - отвечал знакомый голос Ивана
   - А, ну, показывай, кто в нем находится! Сколько у тебя тут человек? Так, так. Вагон номер... Так, так, все сходится.
  Так как перрон был вровень с дверью вагона, несколько человек, свободно зашли вовнутрь. Выступивший вперед Иван, предупредил:
   - Сейчас вас будут вызывать по имени и фамилии, и вы должны сразу же, отвечать одним словом: "Есть". Поняли?
  Но, так как все молчали, продолжал:
   - Только, давайте, погромче! Все поняли?
  Хоть людей никто и не заставлял, но на этот раз, почти все обитатели вагона слезли с нар и застыли в тревожном недоумении. Что же, будет дальше?!
  Рядом с Иваном, заглядывая в его списки, топтался совсем молоденький, почти мальчишка, светловолосый солдатик в, не по росту длинном, но новеньком белом полушубке, с красными погонами и пистолетом на широком ремне. У печки, остановился невысокого роста полковник, тоже, в белом полушубке и каракулевой папахе, надвинутой на уши. За ним лейтенант, в милиционерской форме, и еще двое гражданских в черных, с отворотом, полушубках.
   - Значит, латыши, - бубнил один из штатских, смахивающий на цыгана. Цыган взял у Ивана списки и начал вызывать:
   - Сузис, Скрузис, - Господи, что за фамилии, не разобрать! Эй, как там твоя фамилия, что с буквы "С" начинается?
   - Может быть, Скрузманис, - робко послышалось в женском конце вагона.
   - Звать-то как, Алоз?
   - Алоиз, - отвечала женщина - Ему еще три годика, и по-русски не понимает.
   - Как это сегодня, да не понимать по-русски?! - удивился цыган.
   - Он еще маленький, - оправдывалась мать.
   -Нет, тут точно язык наизнанку вывернешь, пока всех прокличешь!
   - Донка!
  Никто не отзывался.
   - Кто на "Д" начинается, чего молчишь?! Опять не так прочитал?
   - Если Дронка, то я, - ответила пожилая женщина.
   - Лучше бы ты дранкой была, так хоть в строительстве сгодилась. Читаю дальше: Чирранс Гум... Гун~. Гумыр. Снова воды в рот набрали, не понимаете по-русски?! Я еще раз спрашиваю, кто Гумыр?
  В самом углу, на верхних нарах заревел ребенок.
   - Так и будем молчать, что ли?! - повысил голос цыган.
   - Вот же, он ответил. Только звать его Гунар, - ответила мать.
   - А он обиделся, что не так позвали, и заревел парнишка, - не вытерпел Мартуш. - Ему еще только годик, несмышленыш, не надо на него обижаться.
   - А ты, кто такой, что отвечаешь! Вы мне бросьте шутки шутить, потому что с сегодняшнего дня, я буду вашим директором. Поняли?
   - Ну, тогда другое дело. Так сразу надо было и сказать. А, извините, директор чего?
   - Как чего? - удивился тот, - Совхоза, конечно, в котором вы будете жить и работать.
  Все с облегчением вздохнули. Значит, не расстрел и не тюрьма которых, ждали чуть ли не на каждой остановке.
  Наконец, с горем, пополам, проверку закончили и, приказав выгружаться, комиссия ушла к соседнему вагону. Но выходить, очень и очень не хотелось. Ведь десять суток, этот вагон считался вторым домом для репрессированных латышей, - и вот, вылезай!
  Пока отец помогал женщинам, Айвар обтоптал слежавшийся снег, и только потом на это место, поставил свои узлы. Он видел, как начальство ходило от вагона к вагону и как после них, точно букашки после зимней спячки, из них начинали вылезать люди, с недоверием глядя на мир, встретивший их большим снегом и сильнейшим морозом, от которого воздух казался каким-то голубоватым. На чистейшем снегу, темными точками нагромождались изрядно похудевшие мешки, чемоданы, торбы. Чтобы не замерзнуть, усевшиеся на узлы женщины оборачивали ноги старой одеждой, а мужчины, боясь воровства, топтались рядом. От сотен шагов, жалобно скрипел снег, сливаясь с гулом моторов и кашлем детей.
  В Прибалтике, увидеть человека в валенках, большая редкость, весеннюю пору - тем более. Поэтому, все без исключения прибывшие, обуты были, как говорят, налегке - ботинки, сапоги.
  В течение часа, выгрузка была закончена. Военные, тщательно осмотрели покинутые вагоны, закрыли двери, а запоры завязали толстой проволокой.
   - Смотри, Нейвалд, сколько вагонов сразу отцепили, - ткнул вперед пальцем Мартуш. - Наша судьба, видать, решается где-то здесь, а тем, которых паровоз потащил вперед, Сибирь придется осваивать куда дальше!
   - Кто ее знает, может, нам еще и повезло, - ободренным голосом, отвечал Нейвалд, надеясь, что теперь-то с сыном, его уже не разлучат. - Смотри, Мартуш! Живут же люди и здесь! Неужели мы не приживемся?
   - Привыкнем, вот увидишь, привыкнем! Латыш трудолюбив, а для выживания, во все исторические времена, такой признак является довольно веским аргументом. Может быть, еще так заживем, что оставшиеся в Латвии земляки, нам крепко позавидуют.
   - Смеешься?!
   - И не собираюсь. Трудяга, дело себе всегда найдет.
   - Может быть, ты и прав. Не способны к выживанию пьяницы, да лодыри.
   - Я еще не знаю, что с нами будет, но верь мне, если бы ты был хлам, негодная вещь, то никто бы тебя и не тронул. Они знали, кого забирать! Мы здесь будем матушку Россию подымать, вот что!
   - Обрати внимание, какую тьму народа сумели натолкать в эти проклятущие вагоны! Мы окажемся в каком-то совхозе, но будут и такие несчастливые, которые попадут в построенные лагеря.
   - Все может быть, но Сибирь большая, на всех места хватит.
  Несмотря на какую-то обозначенную определенность, зловещая тоска по-прежнему скребла душу каждого топтавшегося здесь латыша. Что же будет дальше? Как их примут местные? Вон они, в отдалении стоят целой кучей и с нескрываемым любопытством разглядывают приезжих. Хорошее ли, у них на уме, или только ждут удобного случая, чтобы ограбить?!
  Наконец, вновь прибывших стали делить. В каждую группу определили по три вагона репрессированных, и к каждой сразу же, приставили охрану. Получилось как раз так, что здесь остались два военных, которые появились в вагоне вместе с цыганом. Подошел назвавшийся директор- цыган и произнес маленькую речь:
   - Граждане! Забыл уже, откуда вы, но неважно. Вас прислали к нам в Сибирь, чтобы помогать нашим неутомимым труженикам в поднятии богатств этого обширного края. Все подробности дальнейшей жизни расскажу, когда приедете на место. Значит, я ваш директор. Вон стоят наши машины, в которые вы погрузитесь и, в путь. Я вас буду ждать в совхозе. А вот и ваши сопровождающие. Этого зовут Демьяненко Сашка, - ткнул коротким указательным пальцем в грудь белобрысого сержанта, да так сильно, что тот вынужден был отступить на шаг назад. - Он ваш будущий командир, а вот этот - Трофимов, работник милиции. Их команда - для вас закон и подчинение. До встречи, - и ушел к машинам.
  Затем выступил Сашка. Тонким, почти визгливым голосом, он прокричал:
   -Отныне и дальше я ваш командир. Со всеми вопросами обращаться только ко мне. Кто хочет что-то спросить? - все молчали. - Ну, если вопросов нет, тогда хорошо. Сразу предупреждаю, никому никуда не расходиться, так как я за вами буду смотреть. Садиться в машины только после моей команды, а пока ждите моих дальнейших указаний.
  Трофимов молчал. Нельзя было понять, или он со всем сказанным соглашался, или ему это безразлично.
   -Значит, тот бслобрысеиький мальчик из КГБ, а этот обыкновенный милиционер, - шепнул Мартуш Нейвалду-
  У других, по всем признакам, тоже происходил подобный разговор, но у них очень быстро скомандовали размещаться на санях. Остались стоять только самые дальние. Айвар с изумлением, с крайним удивлением, смотрел на незнакомую тягловую силу! Рога полуобломаны, по бокам страшно выпершиеся широкие кости, у всех, к животам присохший, или примерзший навоз. И вот на них куда-то увозили часть бывших пассажиров товарняка. Потом на погрузку дал команду и Сашка. Некоторые даже обрадовались, что, мол, те на быках, а они на машинах!
  Утренняя морозная дымка исчезла. Большое, яркое солнце поднималось все выше и выше на безоблачном небе. Его теплые лучи прорывались сквозь настывший воздух, словно приветствовали пришельцев на чуждой им, Сибирской земле.
   - Вы к нам весну привезли, - улыбнулся шофер машины, на которую садился Айвар. - Все эти дни так крутило, морозило, что собаки на улицу не выходили, и вдруг, на тебе. Как у вас там погода? Вероятно, давно снега нет.
   - Да, только в лесочках еще держался и то, последний, - отвечал Нейвалд-
   - Вы, пожалуй, и снега-то настоящего не видели?
   - Нет, почему же. Большие снега и у нас бывают.
   - Я там войной проходил, так с нашими, никакого сравнения.
   - В этом мы успели убедиться. И как далеко вы собираетесь нас везти - осмелел Нейвалд.
   - Почитай, километров триста, по прямой.
   - А по какой вы нас, повезете?
   - Тут много не нафантазируешь. Поедем, там, где будет, протянут клин.
   - Что это такое?
   - Даже это, явно не знаете? - удивился шофер. - Здесь же такие снега, что после бури машиной не проехать, так трактором тянут такую железную, или деревянную махину, которая снег раздвигает по сторонам. Между прочим, мы вас ждем здесь уже третьи сутки, поэтому обстановки на дороге, не знаю. Там больше директор командует.
   - Значит, думали, что раньше приедем?
   - Нам в совхозе так сообщили.
  Чуть ли не с каждой минутой становилось все теплее и теплее. Если спина еще мерзла, то на сапогах, со стороны солнца, таял снег. Три машины: ЗИС, ГАЗик и "полуторка" увозили латышей на север. В трех кузовах, что селедки в бочке, плотно прижавшись, друг к дружке, чтобы не вывалиться на ямах, люди созерцали чуждый для них, заснеженный ландшафт.
  Недалеко от станции в совхозе "Любинском", накормили горячим обедом, а к вечеру, шоферы рассчитывали, доехать еще до одной деревни, где и переночуют. За совхозом простиралась однообразная, белая равнина. В ярких лучах весеннего солнца, снег ослепительно блестел, и смотреть на него было невозможно. То, что клин здесь тянули по действительно существующей дороге, было весьма сомнительно, так как даже на малой скорости, машину отчаянно бросало из стороны в сторону. Впечатление было такое, что ехали по вспаханному полю. Раздвинутый в стороны снег, местами достигал вровень с бортами кузова полуторки. За безветренный день, так хорошо пригрело, что оставшийся на колее тонкий слой снега растаял, и оголилась черная скользкая земля. Несколько раз на ней даже забуксовали, но у каждого шофера был трос, который и выручал. Застрявшую машину толкали либо вперед, либо назад - в зависимости от ее положения в колонне. Из-под буксующих колес грязь фонтаном летела на людей, но все были довольны, когда машину удавалось вытолкнуть на относительно твердую почву. Вокруг безлюдье, и только поздно вечером добрались до первого населенного пункта. В старом саманном клубе, заночевали. У шоферов с собой имелось по бочке бензина, и, пока пассажиры разгружались, они заправляли баки, причем для освещения двора в ведре жгли бензин. Когда усталые латыши, сидя на вещах уже засыпали, привезли ужин: постную перловую кашу, да без сахара, чай.
  За ночь, чуть подморозило, поэтому шоферы рано заторопились в путь. Но с первыми лучами солнца, колея опять стала раскисать. Повторяя все вчерашние приемы, до обеда проехали не больше пятнадцати-двадцати километров и, наконец, засели совсем.
  Ревели моторы, шоферы матерились во всех кровных и бескровных матерей, да так, что женщины не знали, как лучше оградить слух своих детей от их площадной брани.
  Завтрака в это утро не давали, и полуголодные люди, корчась от сырости и ветра, с сожалением вспоминали о покинутом вагоне, где можно было хоть как-то, но поразмяться. А здесь, хочешь - не хочешь, приходилось сидеть в кузове, так как внизу поблескивала отвратительно-жирная грязь, а по сторонам - глубочайший снег, на бровку которого не каждый мог взобраться. Единственное место - кузов!
  Когда шоферы определили, что до ночи отсюда не выбраться, латыши решили хоть в одном месте, немного расчистить снег, чтобы было где потоптаться, а заодно, совершить туалет, в который, отощавшие за дорогу желудки, не так и настаивали, как в первые дни путешествия. Все с энтузиазмом принялись за работу: кто нарезал куски снега, кто его выбрасывал, кто утаптывал дорожку - главное, была возможность погреться. В конце тоннеля, сделали небольшой поворотик, в котором стоящий человек, из кузова уже не был виден. Теперь, надо - не надо, стали прохаживаться до расчищенного конца.
  Почти не спавшие от холода пассажиры, до самого рассвета продрожали в открытых кузовах. Но и утро не принесло облегчения. Ночная прохлада, все равно не приморозила землю, и, немного побуксовав, шоферы прекратили попытку выбраться своим ходом. Тогда одного из шоферов отправили обратно в деревню, чтобы сообщить в совхоз о своем положении, и пусть, мол, начальство думает, что делать дальше". Двое оставшихся товарища, зажгли в ведре бензин и на огне стали разогревать мясо. Почуяв его запах, расплакались малыши, прося поесть, а за ними, как повелось, последовали беспомощные мамаши. Только мужчины, плотно сжали зубы, сознавая свое скотское, безвыходное положение. И так же, как до сих нор, у многих снова и снова билась тревожная мысль: неужели все это останется безнаказанным?! Неужели сегодня, самые сильные имеют неограниченное право попирать слабых? Поговорка: "Не бей лежачего", сейчас не годилась. В этой жизни, все оказалось наоборот! Вот, они! Не только полностью поверженные личности, но ещё и связанные удушливым молчанием. Они знали, что любое высказанное недовольство, обернется против них же, самих. А у них, почти у каждого дети! Кто их потом защитит? Да, и что вообще значат те слова ненависти, которые вертелись у некоторых на языке? Здесь же глухая Сибирь! Любое выраженное недовольство, если оно не возвратится наказанием моментально, оно все равно рассеется среди этих бескрайних равнин с белым снегом. Латыши оказались каплей пресной воды в необъятном соленом океане Зауралья. Поэтому, с ними здесь считаться, никто и не соберется!
  Очень хотелось пить. Шоферы дали ведро, которым заливали бензин, и подучили, как добывать в нем воду. А это оказалось совсем просто. Зачерпнули снег, облили бензином и подожгли. На дне собиралась вода. Она была вонючей, с нефтяными разводами, но, то была вода! Вода холодная, как лед! К вечеру, у многих появился кашель, а дети стали даже задыхаться. Итак, наступила вторая ночь в открытом поле. Снова подул пронизывающий, сырой ветер. От холода не спасала никакая одежда, ни мешки. Всю ночь, в кузовах слышался тоненький плач голодных, замерзающих детей.
  Охрану это не волновало. Кроме требования соблюдать дисциплину, да не отлучаться, в контакт со своими поданными, она не вступала. Даже шоферы, старались держаться от них подальше, хотя обстоятельства заставляли людей быть вместе.
  Лишь поздно вечером на следующий день, возвратился шофер на гусеничном тракторе. Оценив обстановку, решили машины сцепить тросами и дотянуть их до ближайшей деревни, которая для латышей, находилась на неизвестном расстоянии от этого места. Замерзавшие, воспрянули духом! Все-таки, вперед. Чтобы помочь трактору, у каждой машины работал мотор, и была включена скорость. На относительно лучших участках, машина шла чуть быстрее трактора, и тогда провисал трос. Но чуть колеса начинали пробуксовывать, как следовал сильнейший рывок, и пассажиры едва удерживались в кузове, да и то, лишь благодаря тому, что держались друг за друга. Кругом темень, и лишь фазы сзади идущей машины, ослепляли напуганных людей. Иногда казалось, что тракторист ведет свой трактор больше наугад, чем по следу, потому что, в нем горела одна фара, да и то, красноватым светом.
  Часто останавливались, чтобы забить вылезающие из гусениц пальцы. В таких случаях, тракторист, как и шоферы, отменно матерился. К отборному мату, латыши стали понемногу привыкать - спасения-то все равно никакого не было! В одном месте, задняя машина забуксовала и оторвалась. Тракторист этого не видел и продолжал ехать. Только когда на всех машинах подняли ужасный крик, он остановился. О возвращении назад не могло быть и речи! Уплотнившиеся борта снега, не дали бы возможности ему развернуться. Тогда мужчины облепили застрявшую машину и еле дотолкали к связке. Снова всю ночь, почти не спали и от усталости еле держались на ногах. Только, когда совсем рассвело, среди безбрежного поля, слева показалась, заваленная снегом деревня, без единого деревца. Начиналась она жердяным забором, который угадывался лишь по верхней вытаявшей из сугроба палке. Были даже ворота, в виде задвинутой жердины, которую, чтобы заехать, пришлось сдвинуть в сторону и потом снова закрывать. Дальше, метрах в ста, начинались небольшие домики, причем почти все без крыш. Ровными, точно вымеренными квадратиками, они тянулись по обеим сторонам широкой, длинной улицы. У каждой избы, посеревшие ворота с калиткой. Во дворах хозяйственные постройки: у кого больше, у кого меньше. Дома с участками земли, отделены друг от друга, либо плетенными, либо жердяными заборами. Повсюду в глубоком снегу, проделаны аккуратные проходы. Посреди деревни внушительный колодец, с высоким деревянным срубом и кривоватым "журавлем". Здесь, несколько женщин с причудливо гнутыми коромыслами на плечах, о чем-то судачили. Полные ведра с водой, стояли рядом.
  Остановились недалеко от колодца, у единственного большого здания под толевой крышей, с невзрачной вывеской "Клуб - контора". Здесь Сашка дал приказ разгружаться и заходить в клуб. Все зашевелились. Но за долгую дорогу так затекли ноги, что некоторые, спрыгнув на землю, тут же, падали.
  Наконец, машины опустели, а шоферы остались заливать бензин. Помещение плотно набилось промерзшими телами и все теми же, узлами. У маленького окна топилась железная печка, труба от которой выходила в открытую форточку. От нее шла такая жара, что вблизи нельзя было стоять.
  Четыре длинные скамейки составили вместе и на них уложили детей, а сами уселись - кто на мешки, а кто прямо на пол. Пеленки развесили сушить у печки, и вскоре помещение наполнилось таким запахом, что хоть нос затыкай! Но все понимали, что с этим надо мириться. Стражники и шоферы ушли за кованную дверь с золотистой надписью: "Председатель" и больше не показывались.
   - Говорит Москва, московское время шесть часов, - хрипло донеслось из репродуктора, подвешенного над сценой.
  Все, невольно, посмотрели вверх на круг из черной бумаги.
   - Господи, какие чудеса! - воскликнула одна женщина. - Я в шесть часов всегда корову доила, так было темно, а тут день настоящий.
   - Тут разница во времени между Москвой и Омском составляет три часа, - со знанием дела, ответил Мартуш.
   - Откуда ты знаешь? - засомневалась женщина. - Может, здесь солнце раньше всходит, и тут недалеко край земли. И как это понять - три часа? В самом Омске что, часы не такие, как наши?
   - Сразу видно, что ты из деревни, - засмеялся Мартуш.
   - Можно подумать, что ты из Риги.
   - Нет, я не из Риги, но побывать кое-где пришлось, пока не осел на одном месте, да, вишь, и от туда выкурили.
   - Так ты тогда расскажи мне про эти три часа.
   - Здесь все такое же, что и в Латвии, только все на три часа раньше бывает.
   - Коров доят раньше?
   - И коров, и ложатся, и встают.
   - Почему так? Разве Бог не одинаково создал землю?
   - До чего же ты любопытная, ей-богу! Видишь ли, земля круглая, и крутится как раз в ту сторону, откуда встает солнце, поэтому его здесь, раньше Москвы и видят. Так что считай, что тебе уже давно надо было выдоить свою корову, а то молоко пропадет.
   - Господи, куда нас занесло! - ужаснулась женщина
   -Теперь всего повидаем, только не падать духом. Мы все должны пережить и переживем. Вот, увидите!
   - Дай-то Бог!
   - Он прав, - поддержал Нейвалд, - еще не все потеряно. У нас отняли все, но оставили жизнь, и за это надо благодарить Бога.
  Спустя какой-то час после того, как на следующее утро все проснулись, в расстегнуто полушубке, без шапки, вошел Сашка. Латыши притихли.
   - Граждане! - начал он, пристально оглядев всех, будто считал присутствующих. - Здесь мы остановились и пробудем некоторое время, в течение которого вы должны соблюдать строжайшую дисциплину. Никому, никуда не разбегаться. К вашему сведению, туалет находится за конторой.
   - А я не знал, и вчера вечером ходил за угол, - признался невысокого роста мужичок с седеющей бородкой.
   - Напоминаю, - продолжал Сашка, не обратив внимания па замечание, - что туда можно и без моего разрешения, причем, обратно следует возвращаться без задержки.
   - Ну, а если допустим, что у меня понос, что тогда делать? - не то в шутку, не то в серьез спросил тот же мужичок.
   - Прошу только без умных выражений. К сожалению, дальше на машинах не поедем, так как наступила весна.
   - Я это тоже заметил.
   - Эй, многоговорящий! Как там твоя фамилия?
   - Я по-русски плохо понимаю, товарищ начальник, во в чем дело. Если не секрет, то о чем вы у меня спрашивали?
   - Идиот какой! Имя и фамилию спрашиваю! Или снова непонятно?
   - Теперь разобрался. Букис, я. Но, в чем дело?
   - Ты сегодня, наверно, пьян! Но, когда приедем на место, я тебя, Быка, не забуду. Ты у меня потанцуешь.
   - Снова, не понял.
   - Замолчи сволочь, инородная, или я тебя застрелю! - взвизгнул Сашка, хватаясь за кобуру. Но, вовремя спохватившись и, придя в себя, продолжал. - Уже сообщено в совхоз, где мы находимся, так что будем ждать трактора. Если у кого в машине остались вещи - заберите.
  После ночного отдыха, люди как-то потеснились, и теперь места в помещении стало, будто гораздо больше. Несколько освободился пол, который от натасканной грязи больше походил на скотское стойло. Лишь подмостки сцены, оставались чистыми, куда с вечера, Айвар первым успел бросить свои узлы. Рядом устроился Мартуш с дочерью. Сидя на краю сцены, свесив ноги, Айвар мог удобно разглядывать втиснувшихся сюда земляков.
  Вон там, сзади, почти у дверей, женщина среднего роста в теплом, сером платке и поношенном, в большую клетку, домотканом пальто. Это, Казарс. Он с ней ехал в одном вагоне, только в противоположных концах. У неё четыре мальчугана, двое из которых почти ровесники Айвару. Дисциплина там строгая. В вагоне, всю дорогу их не было слышно. Рядом пожилая женщина и совсем седой мужчина. Он выделялся высоким ростом и крупным телосложением. Чуть впереди, та самая старушка, что в Индре отказывалась доить корову только потому, что она не коммунистка. С ней едет внук, худенький парнишка, лет пятнадцати. А вот, и та самая Эмма, что в сороковом, с детских шеек срывала крестики. Она и здесь пытается обособиться от других, выбрав место, на виду. Но теперь она притихла. За всю дорогу от Любинска, ее ни разу не слышали. У печки, с детьми хлопочет Калвиш, которого не хотели пускать к семье. Кроме мальчика и девочки дошкольных возрастов, у него еще один наследник в пеленочках. У печки, несколько женщин переодевают своих годовалых. А у самого окна, седеющий мужичок, что накануне так интересно говорил с Сашкой. Как и у Мартуша, у него есть дочь почти того же возраста. Рядом с ним, Рубис с семейством. Теперь он больше, не старший, но при нем, все равно откровенно разговаривать побаиваются.
  Риекстиньш поправился, но большую часть времени проводил сидя. С этой четой, подружилась Салвис, и теперь они стараются держаться вместе. У самой стены, семья Гардумсов. Как муж, так и жена, очень смахивали на евреев, но папа их немножко знал и сказал, что это настоящие латыши. У них маленькие сын и дочь. Слева от них в заплатанном тулупчике, согнувшись, на мешке сидит совсем высохший старичок, с безразличным выражением лица. У него рыжие, редкие усы, и на кончике острого носа висит прозрачная капля. Она вот-вот готова сорваться, чтобы дать место новой, но ее хозяин голову поворачивает так плавно, будто боясь, что она сорвется не вовремя. Разношерстная одежда, платки, шапки. Заостренные, пожелтевшие, угрюмые лица, вдобавок у мужчин, обросшие густой щетиной. Некоторые из них, поснимали сапоги и на мешках разложили сушиться портянки. К специфическому детскому, добавился запах потных ног. Айвар решил выйти подышать свежим воздухом.
  Во двор только что, привезли и вывалили большой, чугунный котел, наподобие того, что у них дома стоял возле угла, для сбора дождевой воды. Здесь же топтался Трофимов.
   - Эй, парень! - позвал Айвара - Тебе все равно нечего делать, так давай, займись котлом, видишь какой ржавый? Видать, что им никогда не пользовались, а вам под кашу, как раз сгодится. Айда, пошли искать инструмент.
  По расчищенной дорожке, между высокими сугробами чуть подтаявшего снега, милиционер впереди, Айвар сзади, направились в соседний дом. За калиткой, их встретила небольшая, лохматая собачонка, с отчаянным лаем, бросившаяся под ноги чужакам. Не обращая на нее внимания, Трофимов смело пошел к высокому крыльцу, но Айвар так испугался этой злюки, что попытался спрятаться за милиционера, на что, тот только рассмеялся. В детстве, Айвара однажды укусила соседская собака, и с тех пор, он их боялся, до ужаса.
  На лай, вышла стройная, не успевшая снять коричневый передник, хозяйка, и вопросительно посмотрела на пришельцев.
   - Любезная, дай пару ведер и тряпку, - попросил Трофимов, не здороваясь. - Через часок, вернем.
   - Что это за люди, к нам-то понаехали? - в свою очередь спросила она - Тут всяко, давеча говорили, а ты мне толком объясни, чтобы понять.
   - Это люди, высланные из Прибалтики.
   - За что?
   - Шут их знает! Сказали, что неблагонадежны.
   - Вероятно, надолго, коли с семьями?
   - Вроде как, навсегда.
   - Страсти-то, какие! Неужели убивцы?! У нас, что ли, их оставят?
   - Да нет, дальше поедем, да вишь, дорога-то раскисла.
   - Рано нынче отпустило. А можно на них посмотреть?
   - На кого? - не понял Трофимов.
   - Да на этих самых, немцев.
   - Вот спросила! Иди и смотри, они очень похожи на нас с тобой, - улыбнулся милиционер. - Только смотри не испугайся, а то, они все не мыты, да не бриты.
  Колодец был во дворе, и, набрав воды, Айвар пошел к котлу сдирать ржавчину. Он видел, как та женщина зашла посмотреть на "немцев" только из-за женского любопытства, и как через несколько минут, торопливой походкой ушла и очень быстро так же вернулась, держа в одной руке глиняную кринку с молоком, а во второй - большую, плоскую буханку хлеба. "Малышам", - догадался Айвар, и какое-то теплое чувство, как некогда к маме, овладело им при виде этой доброй женщины.
  Вымытый котел, на ломике подвесили у мусорной кучи и налили воды, а за это время, колхозный трактор привез мешок перловой крупы, который поставили тут же, на снег. Несмотря на усталость, готовить завтрак вызвалась Салвис. Очень долго пришлось ждать изголодавшимся латышам, пока сперва закипит такой большой объем воды, а потом сварится крупа. Узенькой дощечкой, выломанной из забора, Салвис в котле помешивала и пробовала, а у Айвара текли слюнки. Так как он все время помогал, то в награду, получил двойную порцию.
   - Ты видишь, папа, что я заработал? - с полными мисками прибежал Айвар.
   - Мальчик, сынок ты мой! - посмотрел он с сожалением на Айвара - Разве я растил тебя для того, чтобы ты радовался этой каше, сваренной в чужом котле?!
   - Ничего, папочка. Ты же, всегда говоришь, что все будет хорошо.
   - Бедный мой мальчик! - и поцеловал сына в волосы.
  В конце третьего дня пришли, наконец, два трактора с новенькими, еще пахнущими сосной, санями. Гусеничных тракторов в Латвии почти никто не видел, поэтому здесь их обступили и разглядывали с особым любопытством. Отдельным вниманием, пользовался железный великан без кабины, с броской маркой "ЧТЗ". Массивные колеса, широченные гусеницы, а в бензобак упирается грязное, посреди продавленное, с торчащими пружинами, брезентовое сиденье. Тракторист, небольшого роста, коренастый паренек, рядом со своей махиной, выглядел совсем карликом, но по тому, как деловито ощупывал детали этого монстра, было видно, что технику любит, и в ней разбирается.
  Сани же, представляли два толстых бревна-полозья, скрепленных четырьмя поперечинами. На них набросаны тонкие жердочки и сучья с прошлогодними листьями. Пройти по настилу было невозможно - он раздвигался и проваливались ноги, поэтому, когда на следующее утро приказали грузиться, узлы покрупнее клали сбоку, а с детьми садились посреди саней.
  При перегрузах, больше всего доставалось Эмме, с ее многочисленными узлами, мешками и чемоданом, Она всегда последняя разгружалась и последняя погружалась. К тому же, всегда старалась захватить место получше, даже за счет детей. Так как ей никто не помогал, то и на этот раз, места в середине не осталось. Тогда она просто оттеснила мальчишку Калвиша и, несмотря на то, что вещи сложила сзади, села в самом центре воза Ее присутствие и так с трудом переносили за неприглядное прошлое, которое за дорогу стало известно многим, но, наконец, терпение у людей лопнуло.
   - Сейчас не сороковой год, уважаемая, - напомнил ей Калвиш, - поэтому лучше держаться у своих вещей.
   - Что вам дался тот, сороковой! - сразу вспыхнула Эмма.
   - Мы для воодушевления некоторых, его вспоминаем, - недвусмысленно, заявил Букис. - Но выталкивать детей, я считаю, все равно, позорно.
   - А вы не вмешивайтесь, ничего с ними не случится, - дерзко ответила она, поправляясь между узлами.
   - С ними и в сороковом году ничего особенного не случилось, если не считать нескольких десятков ученических шеек, порезанных шнурочками, - запальчиво, выкрикнула Казарс.
  Ее старший сын успел испытать на себе, мощь ее вседозволенной руки.
   - Я буду жаловаться на вас коменданту, - рассердилась Эмма, и глаза дико заблестели. - Вы у меня еще запоете.
  - Ах, так! - не выдержал Мартуш. - Старые угрозы припомнились! А, ну, слазь и пусти ребенка, - и, не дожидаясь добровольной уступки, стянул ее с саней за рукав.
  Видя открытое нахальство, все женщины подняли страшный шум. Из конторы выбежал Сашка но, не понимая чужого языка, испуганно выпучил глаза, разинул рот, решив, что поднялся бунт. Потом, не раздумывая, выхватил пистолет и, для острастки, отвратительно тонко взвизгнув, выстрелил в воздух, Все разом успокоились. Даже Эмма испугалась и тихо пристроилась на своем старомодном чемодане, углы которого были обиты кожаными накладками. После этого ЧП, расстроенный Сашка, еще несколько раз бегал в контору и обратно, чтобы убедиться, что никто не остался. Он несколько раз считал и пересчитывал испуганных латышей, и его тонкий, визгливый голос, отвратительно долго, резал и резал утренний, затуманенный воздух. Лишь окончательно убедившись, что все на месте, Сашка сел на передний "ЧТЗ", Трофимов же, залез в кабину "НАТИка", и обоз тронулся.
  Хотя Сашка и не был милиционером, а обыкновенным КГБешником, для латышей он стал - Сашка милиционер. Так им показалось, удобнее его определять. За три дня, что провели в деревне, он настолько всем опротивел нудным досмотром и недоверием, что даже Рубис, который вначале его чуть ли не боготворил, вдруг, стал отзываться о Сашке в нелестных выражениях, хотя в перевоплощение своего земляка, никто не поверил. Скорее всего, ему не понравилось, когда Сашка выругал добрую женщину за то, что та ежедневно приносила детям молоко, а это же, самое молоко, пили и его дети.
  Середина саней, на которых разместились Нейвалды, представляла собой некую усеченную пирамиду, к сторонам которой прилипли люди. Два своих узла, Айвар пристроил с самого края над полозом, что несколько придавало уверенность и безопасность. Ведь дальше, примерно на метр, выступала лишь голая поперечина.
   - Господи, господи! - по очереди, причитали уставшие женщины. - Опять с крошками малышами - в открытое поле! Когда же, кончатся наши мучения? Неужели не видит Бог наших страданий? За какие же, грехи, вся это напасть?!
  По дороге, где протаскивали клин, не поехали, так как она вся растаяла. Еще на месте, посовещавшись, трактористы решили ехать прямо по полям в направлении той единственной на пути деревни, где намечалась ночевка. Впереди, для надежности, широченными гусеницами громыхал "ЧТЗ". Однако даже для такой махины, снег оказывался неприятной помехой. Горой, уплотняясь перед трактором, он давил на столитровую бочку, вместо замерзающего радиатора, поставленную для охлаждения. В таких случаях, тракторист ехал назад и сходу разбивал снежный вал, а если определял, что не удастся, объезжал стороной. Снег собирался также и перед санями, да еще таким валом, что страшно было на него смотреть, не то что, сидеть рядом. Только тогда, когда трактору не хватало силы тянуть, и мотор начинал глохнуть, тракторист сдавал назад и рывком, с разгону, вытаскивал сани на уплотненный бруствер. Сперва высоко поднимался перед, затем следовало неустойчивое равновесие, и вот, вся масса саней переваливается на ту сторону, да так, что у сидящих захватывает дух! Весь груз, сразу же подается вперед, раздвигая и так чуть держащиеся сучья с жердями. Между ними появляются дыры, сквозь которые свободно проваливаются незакрепленные вещи.
   - Не могли эти самые жерди, хоть прибить, - постоянно ворчит Рубис, обеими руками удерживая разваливающийся скарб.
  Но страх перед Сашкой заставлял людей молчать, хотя в таких ситуациях, крик отчаяния готов был сорваться у каждого. Вот только тот выстрел, окончательно закрепил за сильным, его превосходство!
  На очередном рывке, с саней упал мальчик Калвиша, и выступающими поперечинами его вдавило в снег. Трактор шел вперед, а обезумевшая мать с отцом, изо всех сил кричали: "стой"!
   - Стой! Стой! - на русском и латышском языках кричали уже все пассажиры, еще не зная, чей мальчик упал.
  Трактор надо было остановить срочно, во что бы то ни стало! Ведь сзади шел второй, который мог на него наехать. Самого мальчика вдавило в снег так, что сверу виднелась только его темная одежда. Сам он, не шевелился. Наконец, тракторист услышал и остановился. Несколько мужчин, еще на ходу спрыгнули с саней и бежали назад, размахивая руками. Торопливо, стали разгребать снег. Мальчик был жив, но, наверно, повредил руку, так как к ней нельзя было притронуться. Из щеки текла кровь. Пострадавшего тут же, тщательно осмотрела всезнающая Салвис, которая пришла к выводу, что ничего опасного для жизни, нет. Щечку намазала какой-то густой мазью и перевязала платком, а вот ручонку пришлось положить в шину из двух сломанных жердин и стянуть полотенцем, чтобы не шевелилась. В данной ситуации, другим ничем помочь она не могла. Мальчик очень плакал, но до деревни, где надеялись найти врача, приходилось терпеть.
   - Мальчик мой, миленький, - вместе с сынишкой, всхлипывала мать, бережно поглаживая его маленькие пальчики поврежденной руки. - Живой ты остался, Бог пожалел меня, несчастную. Но за что ты нас так наказываешь? - вопрошала она снова и снова - Ну, чем мы перед тобой провинились?
   - Не гневи Бога, - одернул се муж. - Видишь, Гунар живой остался! Потерпи, сынок, скоро доедем до деревни, там обязательно найдем доктора.
  Тракторист тоже испугался. Он все время извинялся и клял глубокий снег. Чтобы не замерз мальчик, он отдал свой тулуп, сам оставшись только в фуфайке. Поинтересовались происшедшим и оба милиционера, но, убедившись, что мальчик живой, разошлись по тракторам. Лишь Сашка не вытерпел и буркнул:
   - Держаться надо, разини инородные!
  Надо было добавлять настил, но где его взять, когда вокруг, ни единого кустика! Поправили прежний, и двинулись дальше. Только теперь, после каждого рывка тракторист тревожно оглядывался.
  Вечерело. Первый раз за эти дни, стало хорошо примораживать, и сидеть на санях без движения, было невмоготу. Гуськом, по следу полозьев, за возами потянулись мужчины. Но оставшийся толстый слой снега не держал человека, и ноги проваливались, а так как полоз был не очень широкий, то спешившие по нему люди оступались и падали. Поднимались, чтобы через несколько шагов, потеряв равновесие, снова упасть и тем самым загородить дорогу идущим за ними. Это выглядело бы смешно в другой обстановке, но не сейчас. Так на полях Сибири, разыгрывалась очередная маленькая трагедия. Измученные и вспотевшие ходоки догоняли сани, садились, чтобы через некоторое время, замерзнуть еще больше.
  Поздно, уже с зажженными фарами, подъехали к намеченной деревне и остановились у старого здания под знакомой вывеской: "Клуб-контора".
   - Не хотят ли нас сделать артистами? - как всегда, пошутил Мартуш. - Уже который раз, селят только в клубы.
   - Теперь свою артистическую роль, уже не сыграешь, - заметил Нейвалд. - Неизвестно как долго, но придется вынужденно, плясать под чужую дудку.
  Внутренняя обстановка здесь, ничем не отличалась от предыдущего "Клуба". У стен, не крашенные, длинные скамейки, и небольшая возвышенность для сцены. С одной стороны портрет Ленина, по другую, совершенно новенький - Сталина. Посреди помещения, жарко топилась железная печка, длинная труба которой, висела на проволоке почти под самым потолком. Она была мятой и ржавой. Ее нижняя часть светилась ярко-оранжевым цветом. Гостей здесь, уже ждали.
  Сначала все обступили печку, вперед пропустив малышей с мамами. Над их головами, мужчины по очереди протягивали озябшие руки к восходящему теплу и притопывали замерзшими ногами. В свете единственной большой электрической лампочки, все время менявшей свет от тускловатого до ослепительно яркого, лица латышей выглядели сине-желтыми, будто их души еще несколько дней назад ушли в мир иной, и только по недоразумению, тела еще не успели предать земле. Для подсчета своих подданных, Сашка вначале попытался построить всех в ряд, но перемерзшие и отупевшие, они менялись местами, и счет никак не получался. Тогда он решил отогнать всех от печки, только для этого, пришлось силой протискиваться к ней. Уже у самой печки, он так сильно толкнул впереди стоявшую женщину, что та, подаваясь вперед, невольно прижала к горячей трубе, рядом стоявшего ребенка. Раздался страшный, детский крик, и в ту же секунду, Сашкино горло сдавили две грязные руки, да так, что тот не успел схватиться за пистолет. Это двоюродный брат прижатой Скайдриты, Алдис, парень лет двадцати, не выдержал и бросился на милиционера. Тот попытался крикнуть на помощь, но горло не отпускали цепкие пальцы, и он закашлялся. В это время вошел Трофимов и, увидев друга в опасности, без предупреждения выстрелил в потолок. Потом, резко оттолкнув опешившего Алдиса, встал рядом с Сашкой в такой позе, будто ожидал нового нападения.
   - Что тут происходит? - грозно вращая бельмами, выпалил он.
   - Убить, убить нас хотят эти враги, - кое-то непривычно жалобно, провизжал Сашка.
   - Как убить?! Нас, защитников Советской власти!
   - Расстрелять их всех на месте, и все тут! - так тоненько, что для мужской особи, казалось, тоньше и некуда, пропищал Сашка.
  На шум вбежали трактористы, что несколько разрядило обстановку. Но латыши испугались не на шутку. На той стороне теперь четверо, причем, двое вооружены, а они - беззащитны! Что-то с ними теперь будет!
  Алдис стоял у стенки, сжав кулаки, и, казалось, готов был, снова броситься на любого обидчика Внезапный выстрел его отрезвил, но душевного напряжения не снял.
   - Вот этот, толкнул мою сестренку на горячую печку, - почему-то стал он оправдываться перед трактористами, указывая пальцем на Сашку. - Видите, она обожглась?
   - А что они не становятся в ряд? - будто обиженный ребенок, неизвестно кому, отвечал Сашка. - Я никак не мог их пересчитать.
   - Ладно, ничего тут нет страшного, - оценил обстановку Трофимов. Он был намного старше своего коллеги, и, видимо, мыслил куда здравее.
   - Давайте не будем делать проблем, - примирительным тоном, продолжал он. - Я думаю, что никто из них пропасть не мог, так как я ехал позади вашего трактора. Но командира, конечно, надо слушаться. А ты, парень, - обратился к Алдису, - руки свои особенно не распускай, быстро обрубим. Хорошо, сейчас выстрелил в воздух, но учти, что нам разрешено стрелять и в цель. Ладно, Саша, пошли. Дальше они сами разберется.
  Пострадавшей девочке руку смазали салом, но на месте обжога, появился большой волдырь.
  Айвар присматривался к Алдису еще с момента выгрузки в Любинске. Светлые волосы, необычайно высокий лоб, голубые глаза под низко опущенными, светлыми бровями. Взгляд тяжелый и решительный. Примерно так же, выглядел и его отец, но только с лысиной на пол головы. Оба часто были сосредоточены на каких-то проблемах, а если когда улыбались, то почему-то оба разом. Эта гармония одной крови неподкупно располагала к себе окружающих. В противоположность им, мать была худенькой и небольшого роста. Красотой она не отличалась, зато в ее глазах светилась таинственная гордость, свойственная только счастливым женщинам.
  Этот смелый поступок земляка так взволновал Айвара, что он хотел подойти и пожать ему руку, только в последний момент постеснялся - тот был значительно старше. Потом Айвар ждал, что кто-нибудь из мужчин все же, подойдет к Алдису и вслух восхитится его поступком. Но, нет! Каждый, только за себя! Каждый занят своим делом, будто здесь ничего такого и не произошло. Айвар впервые в жизни почувствовал стыд за такую разобщенность своей нации! Кто их такими сделал? "Ну, пусть бы так случилось в Латвии, - рассуждал он, - там еще как-то можно понять мелкое отчуждение этих крестьян, проживших в уединении всю жизнь, а здесь! Чужая страна, чужие поля, чужие люди. Вот здесь бы в самый раз показать свою сплоченность, так нет же! Они привыкли к деревенскому умиротворению, и их быт, походил на застоявшиеся воды обмеливающегося озера. Но даже эта внезапная буря, которая разом расплескала их неглубокую чашу деревенского уклада, не способствовала объединению, а скорее наоборот! Каждый еще плотнее замкнулся в себе, добровольно отдавшись на волю свирепых волн жестокой политики. Сам Айвар, тоже был выходцем из такой же глубинки, но он, вдруг, почувствовал ту грань человеческого существа, которая отделяет каждого в отдельности и всех вместе. Ему захотелось поделиться своим открытием с отцом, но тот, не дослушав его до конца, сказал:
   - Только тише, а то подслушают. Верно, ты думаешь. Наверно, поэтому мы и страдаем. Я видел по тебе, как ты это воспринял.
   - Разве так можно узнать по внешности? - удивился сын.
   - Может быть, это получилось случайно, но, по выражению твоего лица, я догадался, о чем ты подумал. Да, мой мальчик, мы разобщены, поэтому и боимся. Даже я. Я не могу рисковать только потому, что у меня есть ты. Посмотри, почти у каждого семья, поэтому и не хотят рисковать, пока не коснется лично самого, как случилось в данном случае. Власть нам рот заткнула, только не думаю, что так будет продолжаться вечно. Есть Бог, и он видит все.
  За поврежденную в пути руку мальчика, чувствовал свою вину тракторист. Сразу же, после конфликта у печки, он разыскал местную фельдшерицу, которая по-настоящему перебинтовала руку, сделала несколько уколов и дала пить порошки. Заодно, обработала и обожженную руку сегодняшнего случая.
  Потом ели кашу. Хлеба не дали, зато постную кашу можно было есть до отвала. Под конец ее не делили, а кто хотел, подходил к котлу и накладывал сам. После ужина дети уснули, а взрослые еще долго разбирали поступок Алдиса. Но, только шепотом, да и то, лишь с теми, с кем ехали в одном вагоне и были уверены друг в друге.
  Но вот, притихли и взрослые. Только что, из репродуктора послышались бесчисленные гудки автомобильных клаксонов на Красной площади, за которыми последовало двенадцать ударов Кремлевских курантов, и тут же, захрипел гимн Советского Союза. Когда он смолк, предупредительно, три раза моргнула электрическая лампочка , а через несколько минут, погасла совсем.
  В темноте все успокоились, и лишь пострадавшие дети, во сне жалобно стонали. В раскаленной печке треща, догорали сосновые дощечки, и из открытой дверки исходило красноватое сияние.
  Айвар проснулся от холода и укусов. От внезапного пробуждения, сразу даже не мог сообразить, где находится. Ставшая привычной снежная дорога с рокочущими тракторами, вдруг сменилась жутким покоем. Для верности, почесал укушенные места и основательно напряг память. В помещении носились различные приглушенные звуки, издаваемые носами и ртами уснувших сотоварищей.
  Оказалось, что Айвар во время сна, раскрылся, а вдобавок к этому, почти потухла печка. Через неплотно прикрытую дверку, блестел лишь один уголек. Его надо было сохранить! Айвар встал и, осторожно нащупывая свободное место для ноги, добрался до печки и раздул уголек до яркого свечения. Наложил полную печку дощечек и снова подул. Через минутку, занялись огоньком нижние, захватывая и остальные. Разгорающееся пламя, скупо осветило близлежащих. Айвар невольно оглядел их лица и, уже во второй раз за трудную дорогу, невольно ужаснулся! Грязные, небритые, с запавшими щеками, глазами - точь-в-точь вид убитых солдат, которых ему довелось насмотреться в войну. Но, что там, они? Во сне, он и сам точно такой же! Что сделали власти с нормальными людьми?! Убедившись, что дрова разгорелись, плотно закрыл дверцу, вернулся на место, залез под армяк и животом плотно прижался к теплой, отцовской спине. Еще несколько минут хотелось поразмышлять о чем-то важном, но тепло заставило забыться и незаметно уснуть.
  Проснулся от прикосновения отцовских рук. Он укрывал его своим полушубком. В окна чуть брезжил рассвет, и почти все, были на ногах.
   - Полежи еще, сынок, - уговаривал отец. - Только поставили варить кашу, значит, без завтрака не уедем.
  Айвар потянулся и съежился. Хоть пол был и жесткий, но, после изнурительной дороги, он казался вполне пригодным для ночлега. Рядом спала Элза, но Мартуш уже встал. Значит, как мужчине, и ему пора! Бодро поднявшись, обвел помещение любопытным взглядом. Да! Все те же, маленькие семьи-островки, и у каждой свои заботы. Они сжаты одним железным обручем под названием, Советская власть. Никакая потусторонняя сила не сможет их оттуда вызволить - даже война, или прочее стихийное бедствие. Разве что, конец света мог пресечь это беззаконие! Значит, до определенного судьбой времени, придется плыть по течению, пока какая-нибудь коряга не подденет и не опрокинет в крутящуюся бездну, или, в лучшем случае, на какое-то время, задержит на плаву. А там, смотри сам! Переждешь, выплывешь - твое счастье, а нет - поминай, как звали!
  Недалеко от сцены, усиленно работая челюстями и почесываясь, что-то жевал Рубис. Под окном сидела Эмма и, видимо, немножко плакала, концом платка утирая раскрасневшиеся глаза. Матери плотнее укрывали спящих детей. В открываемую дверь, врывался резкий холод.
   - Сегодня хорошо приморозило, - рассказывал тракторист, прикуривая от головешки. - Надо пораньше выбраться, чтобы по насту дальше уехать.
   - Так ведь, гусеничному трактору должно быть все равно, где тянуть, - заметил кто-то из мужчин. - Разве не так?
   - Так-то оно так, да при морозце все равно лучше скользит.
   - Сам-то ты, местный будешь? - поинтересовался у него Нейвалд.
   - Куда там, местный! Немец я, с Поволжья.
   - Тебя как сюда занесло?
   - Как и вас.
   - Как это понять?
   - Так и понимайте. Мы с войны осваиваем эту землю, украинцы после, а теперь и ваш черед настал.
   - И много вас здесь?
   - Не очень. Большую часть, в Казахстан отправили.
   - Тоже, наверно, натерпелись?
  В это время, забежал Сашка. Наскоро, всех пересчитав, обратился к трактористу:
   - Заводи трактор.
   - Разве завтрак уже готов?
   - Я предупредил повариху, чтобы быстрее шевелилась. По-моему, каша готова
   - А по поварихиному?
   - Ладно, пошли.
  Недовольный тракторист, последовал за милиционером.
   - У нас, сынок, завелись вши, - тихонько сообщил отец. - Я слышал, как ты ночью теребился. Но не мы одни ими заразились. Посмотри вокруг! В эту ночь, они расселились по всем, присутствующим здесь.
   - А почему это так? Я заметил, что и Рубис чесался.
   - Вши заводятся от грязи, от горя и неизвестно еще от чего! Здесь они появились как-то сразу у всех. Может, на полу, эти поганки ползали уже до нас. Только этого нам с тобой не хватало! Теперь от них, скоро не избавишься.
   - Наверно, тогда с пола.
   - Посмотри, сколько немытых тел скопилось в этой комнатушке, сколько потной одежды, не менянной с самого дома!
  Как бы в ответ на размышления отца, у Айвара зачесалось под мышкой, потом на животе, под ремнем.
   - Я лучше выйду на улицу, - решил он.
   - Смотри, только аккуратно! Я уже там был. Сегодня очень сильный мороз с ветерком.
   - Я ненадолго.
  В дверях на него дохнуло таким холодом, что он даже зажмурился. На улице было довольно светло. У большого трактора, снова ходили любопытные латыши, обсуждая его качества.
   - Большой, в хозяйстве не годится, - оценивал один.
   - Это для твоего хутора он большой, а колхозу в самый раз, - отвечал другой.
   - Он же всю землю передавит. На том месте, где он проедет, ничего не вырастет.
   - Если их делают, то годятся.
   - Очень сомнительно, - не унимался первый.
   - По-моему, так лишь бы тащил, как нас сейчас, да пахал.
  Сашка торопил. В длинно полушубке, он ходил взад-вперед, изредка заглядывая в то место, где что-то подкручивал тракторист. А у того, еще с вечера была заготовлена бочка для растапливания снега. На ночь, воду - то с двигателя сливали. Сейчас он только облил дрова бензином и бросил туда зажженную спичку. Огромное пламя с взрывом рванулось вверх. Ведро с оставшимся бензином поставил под картер, и тоже, поджег. Затем вытащил из под сиденья толстую проволоку с намотанной на конце, и обугленной тряпкой. Потыкав ею в пылающее ведро, стал разогревать коллектор.
  Любопытные мужчины, забыв про мороз, жадно следили за приготовлениями к запуску.
   - Мужики! - предложил им тракторист, - помогайте добавлять снег. Айвар, как и прочие, каблуками сапог откалывали смерзшийся снег и бросали в бочку. Тот с шумом опускался в подогретую воду, издавая булькающее шипение. Когда трактористу показалось, что нагрел достаточно, потушил факел о снег и сунул обратно под сиденье. Взяв коротенький ломик, вставил в одно из отверстий маховика, выступавшего над поликом кабины, и с силой дернул на себя. Несколько минут, продолжалось единоборство человека с техникой. Стучал ломик, звенела рифленая, толстая жесть, что-то клацало в сцеплении, а мотор все не заводился. Тракторист вспотел, снял фуфайку, вытер ею лицо и продолжал дергать за ломик. И вот, как бы в награду за его упорство, на очередном рывке, мотор чихнул, а еще через несколько движений ломика, нехотя заработал, выбрасывая из трубы идеально круглые, красивые кольца дыма, которые затем подхватывались ветром, изменялись и уносились в сторону.
  Айвар, почесываясь, с раскрытым ртом, следил за уплывающими дымками. Тракторист, вскарабкавшись на гусеницу, заливал в бочку, подаваемую ведрами воду. У Айвара сначала мерз нос, потом щеки с ушами, а потом это ощущение исчезло.
   - Айвар, ты же обморозил щеку! - испуганно заметил стоявший рядом с ним Риекстиньш. - Левая, так она у тебя совсем побелела.
  Айвар потрогал щеку рукавицей, и ничего не почувствовал. Она проехала, будто по голенищу сапога.
   - Пока не поздно, надо натирать снегом, давай я тебе помогу, - и, разбив верхнюю корку, достал рыхлого снега, стал натирать им обмороженное место. Не дождавшись сына, на улицу вышел и сам Нейвалд. Он увел Айвара в помещение, и там продолжал растирать шерстяной рукавицей. Наконец, щека начала постепенно гореть, почувствовалась нудная, щемящая боль. Как всегда, в подобных случаях, не обошлось без Салвис:
   - Ах, ты мой родненький, - тараторила она, осматривая обмороженное место. - Как же это, тебя угораздило? Что значит, молодость! Обморозился и не хнычет. Сразу видно, что ты настоящий мужчина и весь в папу. Как посмотрю я на вас двоих и думаю: вот надо же быть такому сходству! Сейчас я тебе помогу, мой хороший. Помажем мазью - и все пройдет, еще на свадьбу пригласишь. У тебя же нет мамы и поухаживать за ребенком некому, за сиротой. Я тоже одна и знаю, как без поддержки тяжело.
   - Вот бы вам и объединиться, - не утерпел Мартуш.
   - Вечно у тебя глупости на уме, - как бы обиделась Салвис. - До того ли нам сейчас? Смотри, чтобы живым до места добраться, а он здесь, про женитьбу!
   - Ну, ладно, ладно, я же пошутил, а ты сразу всерьез. Намеревался еще что-то сказать, но теперь боюсь.
   - Так бы давно. Сейчас щечку платком перевяжем, и не стесняйся, что будет не очень красиво. Днем, если станет теплее, платок можно будет снять.
   - Спасибо тебе, - благодарил отец. - Везде ты все видишь, и успеваешь всем помочь.
   - А как иначе, Нейвалд?! - удивилась она - Я всегда считала, что между людьми должны быть человеческие, а в нашем положении еще и обязательные, отношения.
   - Жаль только, что в самой жизни не всегда так получается! Я сравниваю тебя с другими...
   - Сегодня этого делать не надо, - улыбнулась она, отходя к своим узлам.
   - Во, женщина, скажу тебе, Казимир! - восхищенно заметил Мартуш. - Побольше бы таких хозяюшек в Латвии, так может и не было бы сегодня такой мерзости.
  С улицы крикнули, чтобы шли за завтраком, и у дверей выстроилась очередь. Еще не успел последний получить свою порцию, как Сашка, пискливым голосом, уже стал подгонять едаков, что бы собирались. Он успел где-то почистить свой полушубок с отвернутыми рукавами, а также светлые валенки, тоже с большим отворотом. На Трофимове был все тот же, видавший виды поцарапанный, черный полушубок с традиционными отворотами на рукавах, что придавало его хозяину некоторую элегантность. С латышами он почти не общался, поэтому создавалось впечатление, что здесь он, больше для солидности, как и внушения вновь прибывшим, беспощадной власти военных.
  Но вот, все погрузились. Сашка, на обоих санях, дотошно, два раза пересчитал наличный состав и только после этого, разрешил трогаться. Резкий рывок примерзших полозьев, смещение жиденького настила, в глазах людей страх, и в морозном воздухе, над необъятными просторами сибирских полей, разнеслась беспорядочная трескотня натруженных моторов.
  Однако вскоре стало пробирать, и мужики снова побежали по санным следам. Днем ветер усилился, и не спасала от него, никакая одежда. Тряслись женщины, посиневшими губами успокаивая замерзающих детей. Мужчины, некоторую мешавшую, верхнюю одежду оставляли на возах, а сами до изнеможения, до последнего дыхания чуть поспевали за удаляющимися санями. И когда сердце уже готово было вырваться через горло, валились в сани и остывали до посинения.
  К обеду, ветер еще больше усилился, и пошел мокроватый снег, а потом так запуржило, что впереди трактора, плохо просматривалась дорога. На санях, люди прижались друг к другу и некоторое время, представляли собой цельную заснеженную скирду. Они даже не пытались стряхивать с себя снег, гак как он тут же, налеплялся и проникал во все щели одежды. Валы влажного снега, еще большими объемами стали собираться перед санями. Теперь он, подпирал уже и снизу. Разъезжался настил, а сквозь образовавшиеся щели, снова стали проваливаться вещи. Не выдержали и сани, начав перекашиваться на поперечных брусьях. Когда их скрип сливался с криком людей, тракторист останавливался. В очередной раз, поправляли жерди, ветки, по-новой, складывали вещи и, вперед! Надо бы было добавить настил, но где его взять, когда вокруг, ни единого нормального кустика, кроме низкого, кривого тальника!
  Съеденная утром каша, не давала ни тепла, ни силы. Только ещё теплившаяся в униженных душах сила воли выжить, во что бы то ни стало выжить, держала людей на какой-то критической отметке, на которой они временно могли перенести голод, холод, оторванность от родины!
  Двухмесячная девочка Скроманов, кашляла уже третьи сутки. Мать просто не знала, как помочь ребенку. Молока в груди не стало, лекарств не было и помощи ждать тоже, неоткуда. Она с надеждой вслушивалась в подозрительный хрип ребенка, который становился все острее и острее. Укутывание тряпьем не помогало, так как в таком случае, нечем было дышать, а холодный воздух, только усугублял кашель. Вечерело, и впереди показались приземистые, мазаные белой глиной, домики. Еще не доезжая до них, после очередного приступа кашля, девочка, вдруг, сразу умолкла. Мать настороженно сунула голову в отдушину. Встревожился отец, пытаясь заглянуть туда же. Какое-то время оба, как завороженные, смотрели, затаив дыхание. Потом дрожащими, замерзшими пальцами, мама потрогала детское личико и, внезапно, так зарыдала, что все сразу поняли о случившемся. Девочка, скончалась! Остановили трактор и не знали, что делать дальше. Все послезали с саней, а мужчины поснимали шапки. С трактора, наконец, спрыгнул и Сашка.
   - Зачем остановились? - взвизгнул он. - Что тут происходит? Вы что, не видите впереди деревню, где запланирован ночлег!
   - Вот дочурка, наверно, умерла, - глухим голосом, ответил Скроман.
   - Если "наверно", тогда еще не умерла. Садитесь и поехали дальше.
  Подъехал второй трактор. Подошедший Трофимов, поспешил узнать - в чем дело. И только после его просьбы, все снова разошлись по саням, чтобы быстрее добраться до деревни, а несчастная мать, своим дыханием, всю дорогу пыталась отогреть коченеющее тельце.
  Деревня была татарской, но "Клуб-контора", написано на русском языке. Гостей, здесь тоже ожидали. Помещение было хорошо натоплено, а кашу стали варить сразу же, по прибытии. Этим делом, занималась пожилая татарка в большом, черно-красном, цветастом платке, бахромистые концы которого, несколько раз были обмотаны вокруг шеи.
  Будучи голодными, истощенными, в этот вечер немногие стали есть. Первая смерть в дороге, слишком потрясла измученных латышей. А у конвоя появилась своя забота: что делать с покойником? Трофимов пошел искать председателя колхоза, а трупик, как был закутан, так и положили на две сдвинутые скамейки. К нему приближались с благоговением и сожалением, чтобы в последний раз посмотреть на почти кукольное личико с открытым ротиком. Некоторые молились.
  Председатель появился очень поздно. Это был татарин невысокого роста, с раскосыми глазами под нависшими черными бровями. Большинство латышей, эту нацию видело впервые, поэтому с недоумением и страхом смотрело на его коренастую фигуру. Айвару вспомнилась та врачевательница-татарка в Казани, тоже немножко косоглазая, но не так ясно выраженная, как этот сибиряк. "Наверно, это и есть настоящие татары", подумал Айвар. Но главное, он не обнаружил в нем ничего отталкивающего - человек как и все, только очень черный.
  А татарин, между тем, подошел к трупику и, немного посмотрев, обратился к собравшимся:
   - Примите мои самые искренние соболезнования, по случаю постигшей вас утраты. Родителями погибшей, я вижу, будете вы? Надеюсь, вы по-русски понимаете?
   - Да, да, - закивал головой Скроман, - мы много понимаем.
   - Сейчас придет фельдшер зафиксировать случившееся. Я тоже отец, и понимаю ваше горе. Правда, у меня их восемь, но все равно, всех одинаково жалко.
  Председателя обступили, и стали задавать вопросы. Конечно же, о том, куда их везут.
   - Как! Сутки осталось ехать, и не говорят?! Ну, и дела!
   - Все, что узнаėм, только от посторонних, - осмелел Нейвалд.
   - Может, разрешили бы нам дитя до места довезти, если не совсем далеко, как вы говорите? - попросила мать.
   - На такую аферу, разрешения никто не даст, да в ней и нет надобности, - взвизгнул, рядом стоявший Сашка.
  Несчастная мать, едва устояла на ногах.
   - А скоро ли, прибудет врач? - с мольбой, просила она - Может, моя девочка еще не совсем умерла' - и слабая искра надежды, вспыхнула в ее глазах.
   - Что ж делать, когда всех нас такой печальный конец ожидает. Надо взять себя в руки, и успокоиться! - просил татарин. - Я не врач, но вижу, что ребенку мы ничем не поможем. Пока шли сюда, я кое-что обдумал, и хоронить мы вам поможем.
  Мать зарыдала во весь голос.
   - Председатель колхоза хочет сделать для вас, как можно лучше, а она еще плачет! - высокомерно, обведя глазами присутствующих, заявил Сашка.
   - Не так говоришь, - одернул его председатель. - Здесь горе, большое горе, и людям надо помочь по-человечески.
   - А я, что сказал?! - возмутился Сашка - Здесь командую я, и все мои команды должны выполняться!
   - Здесь не место для споров, - вмешался Трофимов, - но другого выхода, как похоронить здесь, я не вижу.
   - Я не желаю вам плохого, - продолжал татарин, с сочувствием глядя на растерянных латышей.
   - Мы так не думаем, - тихо, отозвался Скроман, - но как можно у чужих оставить свое дитя?
   - Летом, по хорошей дороге, здесь не так далеко, и вы сможете приехать на могилку.
   - Так мы их и пустим! - снова возмутился Сашка - Для них будет ограниченная территория, которую запрещается покидать.
  - Там, посмотрим, - двусмысленно сказал Трофимов. - Возможно, по такому случаю, сделают исключение, а пока давайте послушаем, что скажет председатель. Он здесь хозяин, и лучше нас знает обстановку.
   - А, может, все-таки разрешите отвезти дочурку на место, если тут не совсем далеко? - сквозь слезы, просила мать - Мы будем сидеть очень тихо.
   - Не надо этого делать, - ответил председатель. - Ребенок свое отмучился, и ему надо дать покой. Здесь ему будет хорошо, а за могилкой, мы присмотрим. Я вас очень прошу согласиться со мной. Утречком, мои люди вам помогут.
  Вошла молоденькая татарочка, фельдшер. Она мельком осмотрела трупик и села писать заключение. Итак, другого пути не было. За них уже все решили другие, и им следует только подчиниться.
  Всю ночь, латыши почти не сомкнули глаз, провожая в последний путь свою первую жертву. Старый, седоволосый Зиедонис, ехавший один, без семьи, видом своим напоминавший уединенного отшельника, из небольшой, сильно потрепанной книжечки в кожаном переплете, до утра читал грустные молитвы. Когда стало рассветать, обратился к окружившим его земляка:
   - Не будем больше плакать и отчаиваться! Душа этой невинной девочки обязательно пойдет в рай, и гам расскажет о том, как на этой бренной земле, все еще продолжают мучить людей. Эта безгрешная душа расскажет там, какое тяжелое испытание снова выпало на долю нашего разобщенного поколения. Мы - маленькая, порабощенная нация. Враг этим воспользовался! Но верьте мне, мои соотечественники, что пекле грозы всегда бывает солнце. Может быть, оно будет светить уже не нам, но я глубоко верю, что однажды, оно еще ярче засияет над нашим янтарным берегом. И тогда это прошлое, а пока, настоящее, войдет в латышскую историю бессмертным символом нашего терпения, нашей стойкости. Я верю, что на всех прошлых ошибках, однажды сплотится латышская нация, чтобы больше никогда не дать посягнуть на нашу неустойчивость ни своим, ни тем более чужим врагам, Аминь.
  Проникновенно четкие слова, камнем падали в души и сердца латышей. Женщины плакали, а мужчины, стиснув зубы, смотрели на маленький трупик, каждый по-своему, давая в душе клятву на мщение. Этот неприметный в дороге старик, волшебно всколыхнул давно уснувшие патриотические чувства. Только теперь им стало ясно, что надо сплотиться! Надо бороться! Но как? Вся свобода действий на сегодня, заключалась этими подгнившими стенами да ошалевшим от неограниченной власти Сашкой. Скованность действий давила сердце, туманила мозг, стучала в висках гулкой кровью. Но все это, надо было вынести и пережить!
  Утро снова выдалось ветреным и пасмурным. Едва рассвело, как пришел председатель в сопровождении Сашки.
   - Извините, но меня торопят, - с сожалением, начал татарин. - Мои люди уже работают на кладбище, а за дверьми, еще несколько человек ждут ваших распоряжений. Не бойтесь нас! Мы поможем, что в наших силах
  Его обороты речи, слова в русском выражении, изобиловали самыми произвольными окончаниями, но интонация голоса была самой дружелюбной.
   - Неужели всю ночь, могилу копали? - удивился Нейвалд.
   - Нет, товарищ. Мы на зиму, как дровами, так и могилами запасаемся. Наша земля к весне промерзает больше чем на два метра и попробуй тут пробить такой железный слой. Только поэтому, несколько ям, никогда не будут лишними. Землю для засыпки, мы держим в теплой сушилке.
  О таком страшном и таинственном, человек рассуждал просто и практично.
   - А как с гробиком? У вас же здесь и леса не видно, что бы было из чего напилить доски.
   - Ах, да! Я и забыл, что вы в гробах хороните! Может, на этот раз по- нашему обычаю?
   - Как это, по-вашему? - не понял Скроман.
   - Мы в простынях...
   - И потом сверху глыбами! Да вы за кого, нас принимаете?!
   - Не горячитесь, выслушайте. В могиле, сбоку есть подкоп, куда и кладется покойник, но от общей ямы, ту нишу загораживают прутьями, либо досками.
   - Пусть подкоп будет, но без гробика, я ребенка своего хоронить не позволю! - заупрямился отец. - Где это видано, покойника в яму бросать! Пусть и меня вместе с ней зароют, но так не позволю.
   - Хорошо, мы постараемся что-нибудь придумать, только будет небольшая задержка, сдался председатель.
   - Какая еще может быть задержка! - на самой высокой ноте, взвизгнул Сашка - Нам сегодня надо доехать, и вся нėдолга! Я не могу неделями мерзнуть из-за этих проклятых латышей. Мне все надоело с первого дня, поэтому сейчас я требую дисциплины.
  Татарин миролюбиво взял его за локоть, и они вместе вышли на улицу. Минут через пять, Сашка возвратился очень расстроенный и с порога, ни к кому не обращаясь, заявил:
   - Ящик сейчас сделают, чтоб вы все подохли, нерусские твари! - и, хлопнув дверью, вышел. Но, в ту же минуту возвратился, чтобы добавить:
   - Зато, поедем ночью. Я все равно своего добьюсь!
  Часа через полтора, действительно, два татарина принесли наскоро сколоченный деревянный ящик из неструганых досок и обыкновенной крышкой.
   - Простите, если не такой, на какой вы рассчитывали, но мы никогда не видели, какие делают в вашем государстве. Надеюсь, что подойдет. Видите, сверху и снизу овечью шкуру постелили, а с боков, лошадиная, чтобы земля не просыпалась.
   - Не знаю, как вас и благодарить за работу, - отвечал взволнованный отец, осматривая ящичек. - Мы никогда вас не забудем.
  Трупик вывернули из тряпок и в одном тоненьком, грязном платьице, положили в ящик, который как раз пришелся впору. Потом его вынесли на улицу и поставили на обыкновенные строительные носилки. Погода к этому времени, окончательно испортилась. Как и накануне, крупными хлопьями шел мокрый снег, да такой плотный, что нельзя было открыть глаза. Сквозь серую мглу, едва различались отдаленные дома.
  Несмотря на отвратительную погоду, напротив клуба собралось, наверное, все население деревни. Латыши испугались.
   - Они могут нас всех перебить, - в страхе, шептал Рубис всем, кто проходил мимо него.
   - Ты что, забыл, как они нам помогли с гробиком? - спросил у него Мартуш. - Зачем бы им тогда, было его сколачивать?
   - Это прикрытое двуличные! От них всего можно ожидать. Я сердцем чувствую подвох.
   - Плохое тогда, у тебя сердце.
   - Как ты думаешь, милиционеры за нас заступятся, если те полезут к нам драться?
   - Я на твоем месте, на всякий случай, ломик захватил бы.
   - Серьезно!? А где его взять?
   - Успокойся, я пошутил. Смотри, вот и председатель пришел.
  Как бы в ответ, на их тревогу, татарин спокойно сказал;
   - Не обращайте внимания, что нас здесь собралось так много. Такое здесь, впервые, вот колхозники и пришли посмотреть на ваш обычай. Они все рады вам помочь, что только в их силах.
  Кладбище находилось с противоположной стороны деревни, от которой они въехали, и чуть поодаль от дороги. По распоряжению председателя, несколько молодых парней пошли впереди, протаптывать след. Мартуш с Нейвалдом несли носилки с гробиком, а сзади за ними цепочкой, шли все латыши. Шествие замыкали трактористы и Сашка с Трофимовым. Маленькие похороны вылились во внушительную процессию. Так как Нейвалд шел впереди, то Айвар считал своим правом находиться рядом. Отсюда он видел, с каким трудом утаптывали снег впереди идущие татары. Вопреки опасениям Рубиса, ни один из них не выказывал злобы. Они честно делали то, что было приказано. Конечно, то, что они притаптывали, было не очень производительно - сюда бы сотню солдат, тогда бы, может быть, и получилась маломальская тропа в этом, чуть ли, не до пояса, снегу. Носильщики поминутно спотыкались, перекашивая носилки, и только ловкие движения рук, выравнивали скорбную ношу. Почти встречный ветер, тяжелый снег лепил прямо в глаза и уши, но люди шли, не обращая на него внимания. Их цель, была куда скорбнее и выше этой непогоды! Весь путь занял не больше получаса.
  Зимой, кладбище совершенно не было заметно - так все сравнял снег, и только в некоторых местах, торчащие из сугробов доски с выжженной на них звездой с полумесяцем, отмечали место захоронения.
  Пока латыши на краю могилы прощались с девочкой, многие татары ушли откапывать могилы своих родственников, и Айвар заметил, что некоторые из них, бросают на могилки деньги. Сашка с Трофимовым остались сзади, несколько десятков шагов, не доходя.
  Когда приколотили гвоздями крышку, двое татар спрыгнули в яму и приняли гробик, который, по своему обычаю, поставили в боковую нишу, закрыв ее деревянным щитом. Такому необычному, невиданному захоронению, мама попыталась слабо протестовать, но ее уговорили.
  К удивлению латышей, из деревни выехал гусеничный трактор, таща за собой сани с талым грунтом.
  -Не могли перед нами проехать, хоть дорогу расчистили бы, - тихонько, что бы, не слышали татары, прошептал Мартуш Нейвалду.
  -Не иначе, как такой здесь обычай, - так же тихо, отвечал ему Казимир.
  Нестерпимо тревожной болью в сердцах латышей, отозвался глухой стук ссыпаемого грунта. В мгновение ока, перед ними промелькнула прожитая жизнь и остановилась у неизвестного и загадочного для каждого живого существа, рубежа. Тающий на щеках снег, смешивался со слезами, грязными руками, утирать которые, не стеснялись даже мужчины. Вскоре вырос ровненький холмик. Работа была завершена, и татары разошлись. Только латыши, некоторое время все еще стояли с непокрытыми головами и скорбно смотрели на свеже насыпанный бугорок, под которым нашла покой первая жертва, в цепи их несчастий. Они растерянно и бессмысленно смотрели на не струганную доску, зачем-то воткнутую в изголовье могилы, на месте которой, по всем христианским понятиям, должен был стоять настоящий крест. Стоя у противоположного конца могилы, Зиедонис на латинском языке прочитал коротенькую молитву и, закрыв молитвенник, от себя добавил: - Я уже стар и, думаю, что не увижу торжества своего народа. Но, вы, кто сумеет выжить в этих нечеловеческих условиях, никогда не забывайте этот холмик, спрятавший под собой частицу нашей родной Латвии. Пусть последний вздох этого невинного ребенка, жжет ваши сердца и души до тех пор, пока внешние враги и свои собственные предатели, будут топтать нашу священную, латвийскую землю. Аминь.
  Как раз в это время, забеспокоились милиционеры. Сквозь снежную завесу, послышался надоевший до чертиков пискливый окрик:
   - Заканчивайте там, а то застоялись! Мерзни тут из-за них. Покойник от вас, никуда не убежит.
  Все покорно повернули к деревни, оставляя в одиночестве первую могилку ссыльных латышей.
  Услышанное от окружающих, виденное случайно, пережитое самим, да вдобавок еще эта последняя сцена, закрепляли в душе Айвара ненависть к этой власти, занявшую такую чудовищную позицию к национальным меньшинствам, как и ненависть к тем, кто на родине составлял на них списки и способствовал выселению. И кого?! Своих же соотечественников, с которыми при встрече здоровались. Теперь они там ехидно потирают руки, избавившись от такого опасного, по их понятию, груза. Неужели не придется, с ними еще встретится в другой обстановке? Ах, как бы хотелось тогда взглянуть на их потускневшие рожи! Такая завистливая подлость, никогда, никем не должна прощаться.
  У клуба, уже ждала приготовленная каша и на этот раз, с хорошей порцией какого-то жира Татары не поскупились. Есть, как и накануне вечером, не очень хотелось - слишком были потрясены случившимся. Но памятуя, что ехать придется день и ночь, а натощак это опасно, можно быстрее замерзнуть - ели все. Потом пили крепкий чай с сахаром, который тоже, выделил колхоз. За это время, снег как-то внезапно прекратился, и выглянуло ослепительно-яркое солнце.
   - Благословляет нас в путь, - сказал Мартуш.
  Кавалькада тронулись, и её путь проходил как раз мимо того кладбища, где нашла успокоение невинная жертва советских репрессий. Все взоры, даже детей, устремились в ту сторону, где в небольшом отдалении, оставалось чужое кладбище со свежим, темнеющим бугорком.
  За деревней стали попадаться мелкие, кучные заросли тальника, а еще чуть в отдалении, и небольшие березово-осиновые рощицы. Остановить бы трактор, да сбегать наломать веток, но боялись Сашки. Похоже, было, что и тракторист его тоже побаивается. Он же знал, в каком состоянии настил, но не останавливался. С ним рядом сидел, сам Сашка. Пассажирам оставалось только молить Бога, чтобы помог им перенести постигшее горе и благополучно добраться до места
  День установился солнечный и теплый. Начал интенсивно таять свеже выпавший снег. Впереди саней, снова стали собираться опасные валы и, однажды не выдержав сильного напора, оторвалась передняя поперечина. Это чуть не стоило новых жертв. Задравшееся бревно, прижало к мешкам сразу несколько человек, но тракторист вовремя заметил и остановился. Теперь все переместились взад саней, но без передней, основной поперечины, прицепные штанги стали опасно сжимать полозья, угрожая сломать и вторую поперечину.
  К концу дня, у заднего трактора слетела гусеница и оба тракториста долго с ней возились, пока натянули по-новому. Когда, наконец, её одолели, стало темнеть. И снова в путь. И снова треск, и треск моторов - до отупения. Только под самое утро, впереди замаячили редкие огоньки отдаленной деревни, но пока до нее доехали, прошло не меньше часа
   - Как ты теперь думаешь, Нейвалд? - будто в шутку, спросил Мартуш. - Не эта ли, запорошенная снегом, без единого деревца деревня, будет нашим вторым домом?
   - Все может быть, - так же, в шутку, - отвечал Казимир. - Сашка вчера все утро бубнил, что за день надо доехать, ну, а если взять в расчет наш поздний выезд, да прибавить поломку в дороге, то может как раз так и получиться.
   - С виду, будто и деревня, как деревня.
   - Да, и здесь люди живут. Только как здесь к нам отнесутся? Ты заметил, что Сашка сегодня нас еще не пересчитывал, а прошла целая темная ночь.
   - Ему просто некогда было, да и он замерз, не только мы. Попробуй посидеть на такой верхотуре, без движения. Мы хоть иногда пробегали, все ж теплее. Да и куда ты с голого поля убежишь? Или замерзнешь, или с голоду подохнешь - всего два выбора. Деревня от деревни, на пол сотни километров отстоит, не то что у нас, в Латвии.
   - Ты только посмотри, какие дома' Некоторые чуть из-под снега торчат, а те, вон, покосившись. Значит, без фундамента
   - А, крыши, крыши-то какие! Смотри, вон у тех домов, так он вообще отсутствуют! Куда же у них, в таком случае, стекает вода?
   - Может быть, есть какая внутренняя канализация.
   - Тоже мне скажешь! Домик - ткни пальцем, развалится, а у него еще внутренняя канализация.
   - Глянь. Между бревен, пазы замазаны. Наверно, и глина здесь есть.
   - И ворота у каждого дома. Интересно, от кого это они хоронятся?
   - Да, все отгорожено. Смотри, даже соседи между собой перегородились.
   - Едрена корень! Смотри, бабы за водой ходят, не то, что у нас.
   - Наших, попробовал бы так заставить!
   - Смотри, у них даже электричество есть. Видишь столбы с проводами.
   - А, как ты думал! Разве керосиновую лампу ты так далеко заметил бы!
   - Видишь? Двухэтажное одно, как в настоящем городе.
   - Значит, там "Клуб-контора".
   - Ты уже, автоматически.
  Трактора въехали на единственную, довольно широкую и уже протаявшую на середине, улицу. По обеим сторонам тянулись старенькие, разнокалиберные домики. Некоторые крыты камышом, большинство дерном, а некоторые вообще без крыш. Двухэтажное здание под ржавой жестяной крышей, втиснулось между этими домами, как раз посреди деревни.
  Пока два трактора с оглушительным треском рвались к своей конечной цели, по пути их следования, во всех окнах виднелись удивленные лица. Некоторые жители выходили за ворота. Тут особо не церемонились. Чем дальше углублялись в деревню, тем грязнее становилась улица. У плетней таяли сугробы снега, и талая вода стекала к её середине, где было ниже. Канав не было, поэтому грязь, перемешанная копытами и колесами, лежала ровным слоем. Сани легко скользили по черной жиже, оставляя за полозьями гладкую, блестящую полосу, которая через несколько секунд старательно заплывала. На огородах, в тех местах, где высыпали золу, снег основательно протаял, и местами уже, блестели робкие лужицы. Из хлевов доносилось зычное пение петухов, встревоженное кудахтанье кур, мычание проголодавшихся коров.
   - Слышь, Мартуш? - ткнул того в бок локтем Нейвалд. - Все так, как и у нас, в деревне.
   - Скотина, она везде одинаковая.
   - Оно-то, конечно, так. Но эта мычит и кудахчет совсем по-свойски, по-латвийски. У меня такое чувство, вроде я приехал к себе домой и меня встречает своя корова. До чего же, здесь крестьянским духом отдает.
  Деревня просыпалась и начинала жить своей обыденной жизнью, в которую предстояло окунуться и латышам.
  Трактор круто свернул налево, во двор двухэтажного дома и остановился напротив дверей. Снега здесь было еще много, потому что двор продувался ветрами, а солнце сюда заглядывало лишь после обеда. Вокруг, валялась вытаявшая солома с пометом, сено.
  Едва трактор остановился, как Сашка молодцевато ступил на гусеницу, а потом спрыгнул в снег, на ходу предупредив, чтобы не разбредались, и направился к перекосившейся, некогда коричневой двери, справа от которой, на уровне человеческого роста в старенькой рамке под треснувшим стеклом, виднелась вывеска "Клуб-контора совхоза ?_". Номер нельзя было разобрать, так как цифры затекли, и только первую единицу, кое-как еще можно было разобрать. Но не успел милиционер дойти до дверей, как из нее вышло несколько человек. Впереди без шапки, с седеющими волосами, знакомый с первых шагов по сибирской земле, цыган, он же директор совхоза. Вежливо поздоровавшись, выразил свое удовлетворение их благополучному прибытию. Сопровождающая его свита, только поздоровалась, но больше не произнесла, ни слова.
   - Сегодня 17 апреля. Будем считать его первым днем вашего постоянного поселения в наших краях. Мы все рады новому пополнению и надеюсь, что сработаемся. Об остальном потом, а пока заносите вещи в клуб и располагайтесь внизу, как дома. Для вашего сведения, на верху, контора. Несколько дней поживете вместе, пока карантин, а потом расселим по квартирам. Есть готовить, будете сами, так что выбирайте повариху. Продукты подбросим Я вами командовать буду только на работе, а в остальном, вы в подчинении Демьяненко Сашки, того самого, что ехал с вами и, надеюсь, хорошо познакомились.
   - Чтоб его черт задавил, в темном углу, - буркнул Мартуш.
   - Мы будем рады жить и работать у вас, - ни с того, ни с сего, ляпнул Рубис, приподнявшись на санях, чтобы его лучше заметили.
   - Значит, договорились, - удовлетворенно, сказал директор, и тише к Сашке: - Кто этот мужик?
   - Он у них старшим в вагоне был, так мне донесли.
   - Видать, толковый мужик, знали, кого выбирать.
   - Я тоже так думаю, хотя черт их поймет, что они за люди.
   - Смотри, люди, как люди! - и уже громко, - располагайтесь, товарищи, на новом месте, как вам будет удобнее. Не буду мешать.
  За дверью зиял темный, сырой коридор, почти весь заваленный вынесенными скамейками. С правой стороны от входа, поднималась узкая лестница с перилами, ведущая на второй этаж. Так как коридор был без окон, то, чтобы не споткнуться на покоробленных досках, наружную дверь оставили открытой, подперев палкой дров.
  Под клуб отводился весь нижний этаж. Из пахнущих гнильем сеней, латыши сворачивали налево и попадали в помещение с таким низким потолком, что очень высокий человек, вполне мог зацепить головой за его прокопченные доски. Пол лежал прямо на земле, поэтому почти все доски были покороблены, а концы подгнили. Толстые, почти черные бревна стен, на уровне спины, 6ыли отполированы до блеска. Три, плотно прижавшиеся друг к дружке небольшие окошка, выходили к дороге. Слева, у глухой стены, стояла обыкновенная домашняя плита на три колодца, что явно недоставало для такого помещения, поэтому рядом с ней, прилепилась и железная - неотъемлемая принадлежность любого сибирского дома.
  Когда же, в помещение снесли все свои вещи, свободного места почти не осталось, и это несмотря на то, что укладывались довольно плотно.
  После того, как люди расположились и немного успокоились, на середину, с открытым молитвенником вышел Зиедонис и, подняв обе руки, попросил внимания.
   - Братья мои и сестры, дети, внуки и правнуки! - начал он, чуть охрипшим голосом. - Дорогие мои земляки. Мы давно сбились со счета времени, но оно идет, и нам сегодня напомнили, что наступило 17 апреля 1949 года. Пошел двадцать четвертый день, как нас выгнали со своих собственных домов, со своей собственной земли, со своей собственной родины. На этот раз, враги и предатели победили. Они сегодня, торжествуют кровавую победу. Что ж, каждому от Бога дано свое время, как и действия в нем. Но жаль, не так того времени, как оплошных действий в нем, часто необдуманных, часто противоречивых. Когда человеку в руки попадает что-нибудь незнакомое, то, рассматривая, он начинает его крутить, другие же пробуют гнуть. Даже власть! На этот раз, перегнули! Перегнули сами латыши. А все из-за того, что у нас не всегда была настоящая сплоченность! Чаще всего, ее не было вовсе. Кто не помнит времена становления нашей Латвийской Республики, времена Улманиса? Уже тогда, некоторые проходимцы ухитрялись латгальский народ считать второсортным! И это в нашей-то маленькой Латвии с двухмиллионным населением! Тут бы зубами держаться друг за дружку, а мы начинаем делить сословия! Доделились! Но и это не пошло впрок. Во вторую мировую, да и после, мы стали еще более отчужденными, а к чему это привело - вот вам налицо! Плодами наших раздоров питаются другие. На сегодня мы, как ни одна нация в мире, разрозненны и не жизнеспособны. Если латыши это когда- нибудь поймут, то пусть наш урок, станет им наукой.
  Но еще я хотел сказать не только это. Сегодня, дорогие мои, Пасха. Сейчас там, на Родине, красят яйца, идут в священный храм молиться Богу, а мы, как когда-то сам Бог, терпим, чтобы отпустить чьи-то грехи. Христос воскрес! Христос воскрес!
  Латыши вспомнили этот праздник, и в их душах затеплилась придавленная искра радости.
  Определившись по местам, многие вышли на улицу. Айвар тоже. Солнце поднялось довольно высоко и приветливыми лучами ласкало остывшую землю. "Почти, как в Латвии, - невольно сравнил Айвар, - только вокруг все чужое!" На солнечной стороне, у самой стены на завалинке, снега не было, и земля уже успела просохнуть. По ней ползало несколько муравьев. Они были такими же, как и в Латвии. Севшая на забор сорока, тоже ничем не отличалась от знакомых ему с детства. Она также резко дергала хвостом и стрекотала. В сторону конторы, бежали две лохматые собаки, но Айвар еще издали на них крикнул и те, в недоумении остановились, с любопытством посмотрев на незнакомых людей, но приближаться не стали. Из соседней калитки выглянула маленькая девочка, немного постояла, разглядывая посторонних, но потом, видимо, решила, что в своем дворе надежнее. Айвар видел, как та, из своего убежища, неотступно наблюдает за ними. Мимо проехала высокая бричка, запряженная двумя быками. На самом передке, свесив у колеса ноги в завернутых кирзовых сапогах, сидел бородатый мужик. Длинным прутом, он по очереди подхлестывал истощенных животных. Айвару вспомнились те, Любинские, и он решил, что здесь на лошадях не ездят. Зато, как они тянут! Тихо, размеренно, неторопливо, дружно. Он смотрел вслед повозке до тех пор, пока не скрылась из виду. Но вот, в доме, напротив, в открытое окно кто-то вылил помои, и Айвар стал смотреть в ту сторону. Потом где-то заспорили мужчина с женщиной, причем, женщина перекричала и мужчина умолк первый. Конторский двор упирался в высокий плетеный забор, за которым виднелась крыша внушительного хлева, наружная стена которого, сливалась с забором. В проем без рамы, высунулась темно-коричневая бычья голова с массивным кольцом в носу. Повертев налившимися кровью глазами, она исчезла, чтобы в хлеву издать оглушительное мычание.
  Вот, она, новая жизнь! Всем латышам надо было обрести здесь новый дом, новые радости и печали, а кому-нибудь и бесславный конец. Сколько им, здесь жить? Год, десять или всю жизнь?! Что их ожидает в этом диком, незнакомом мире? А пока, только робкое начало.
  Итак, здравствуй, непонятная Сибирь!
  
  II. НА НОВОМ МЕСТЕ
  
  Директор совхоза Кариев, сидел на старенькой табуретке у изъеденного жуками-точильщиками стола. Перед ним несколько разграфленных, исписанных корявым почерком, листов. Одна ведомость о сборе птичьего помета, в другой - сколько подохло кур. Он знал, что учетчик-кореец подсовывает ему "липу". Птичий помет здесь в жизни не собирали, да и не думали этого делать, а сотню кур держали для своего стола, поэтому те птицы "охотно" подыхали в одном и том же количестве, довольно регулярно. Но районному начальству нужны были эти данные, и их давали, иногда вместе с товаром. На молоканке, от сотни коров принимали молоко, сепарировали, и часть сливок, забирала себе заведующая этим пунктом Фрося, другая часть, делилась по начальству и их родственникам, а что оставалось, отвозили в район. Иногда это количество где-то отмечали, но чаще всего обходились. В обиде, не был никто. Только телятам доставалось совершенно обезжиренный обрат. Но, несмотря на это, некоторые из них выживали и восполняли, павшее за голодную зиму, стадо.
  Кариев смотрел на эти бумажки, но мысли были совсем о другом. Кассирша, на быке еще вчера уехала в район за деньгами и, по всем расчетам, должна была вернуться, а ее все нет. В прошлом году, как раз в это время, одну убили, ограбили, а бык, зная дорогу домой, привез только закоченевший труп. Потом, три месяца нечем было с людьми рассчитываться. Районный Банк перестраховывался, не отпуская деньги. Вот, опять. Не сиделось на месте, и он беспрерывно тер серыми валенками о ножки табуретки. Давно уже стемнело, надо бы идти домой - он только один остался в конторе - но все ждал, ждал, хотя и делать было нечего.
  Наконец, за окном послышалось знакомое тпр-р-р-ру. Кариев взял в руки первую попавшуюся бумагу, и важно уткнулся в нее, будто читает, хотя сам с трепетом, вслушивался в скрип снега под ногами прибывшей кассирши. Она не должна была видеть его расстроенным.
   - Ну, что ты, Анхвиса, так долго блукаешься в дороге? - упрекнул он заиндевелую женщину. - Быка морозишь, меня волнуешь.
   - Чьё тут волноваться, впервой мне, что ли! - отвечала раскрасневшаяся от мороза Анфиса, снимая меховые рукавицы и сдвигая с правого уха платок, чтобы лучше слышать.
   - Так бандиты же, пошаливают.
   - А чево бояться-то? Денег нет, опять не дали. Нет, сказали, и все тут.
   - Так грабители же не знали, что ты без денег.
   - Зато пришлось другое ждать, - не слушая его, продолжала кассирша.
  - Что именно? - встрепенулся Кариев.
   - Как увидели меня в банке, так сразу приказали идти в милицию. Вот там и пришлось без дела сидеть, бумагу какую-то готовили, - и, вытащив из-за пазухи запечатанный конверт, положила на стол.
  - Что там внутри?
   - Сказали так: без денег можешь в свой колхоз приезжать, а без этой бумаженции - никак.
   - Ладно, Анхвиса, можешь ставить быка и идтить домой. Сидели два месяца без зарплаты, посидим еще. Не страшно. Ты иди, иди.
  Почту и другие известия из райцентра, зимой доставлял возчик сливок, но если там случалось быть другим должностным лицам, то доставляли и они. Так случилось, что в районе, почти все друг друга знали в лицо, поэтому и доверяли. Телефонной линии-то, не было. Никакие срочные бумаги, даже если бы они приходили из самой Москвы, особых потрясений здесь не вызывали. Место это, самое что ни на есть глухое, и все перипетии политической жизни, совхоз поглощал без эмоций. Обычно, первую новость промывали конторские, и, если она появлялась утром, то за обеденным столом сообщалась членам семьи, а до вечера, о ней знала вся деревня. Затухала же она, либо летом на завалинке, либо зимой на посиделках. После этого, все снова как бы погружалось в дрему до следующего раза
  Так и на этот раз, директор больше ждал денег, чем какую-то бумагу. Деньги нужны были ему лично, чтобы рассчитаться с татарами за лошадиное мясо, что он брал в долг по случаю выдачи замуж дочери за цыгана из родного табора, в котором сам когда-то рос, но из которого потом прогнали за то, что продавал лошадей другому табору, кочевавшему в соседнем районе. После того случая, судьба повела его другими дорогами, и вот он, дотянулся до должности директора, хотя все знали, что образование имел всего три, или четыре класса. Для кочующих цыган - и этого много.
  Небрежно разорвав конверт, толстыми, короткими пальцами вытащил желтый, шероховатый, с вкрапинками злаковых отрубей листик, на котором, ярко-фиолетовыми чернилами ему, Кариеву, предписывалось ровно через день быть в райкоме партии и иметь при себе данные о пахотной земле, болотах, прочих угодьях (будто у них нет сведений о совхозе! - подумал директор), а также данные о наличии трудовых ресурсов на данный момент как и перспективное их восполнение на ближайшие годы. Содержание письма смахивало на то, что могут предложить рабсилу, о которой слухи ходили еще с осени.
  На следующий день, как и каждое утро, в конторе собрались все совхозные специалисты, что бы обсудить текущие работы на день. Бригадир Шалов, полевод Поцкий, прораб Потесинов, десятник Журов. В это утро, что-то забарахлил мотор, и местная ЖЕСТка не дала света, поэтому собравшиеся расселись на сосновой скамейке так, чтобы свет из окна падал прямо на их тетради. Это в случае, если что придется записать, хотя такого здесь не практиковалось, и простецкие, однообразные задания, обычно, запоминалось. Но, что поделать, если директор любил, когда его подданные были готовы к записи.
   - Мне вчера вечером Анхвиса привезла письмо из райцентра, - начал Кариев, ни на кого не глядя, - в котором, как я понял, нам предложат людей. Ваши предложения. Сколько нам надо просить человек, если меня об этом спросят?
   - Откуда будут люди? - выпучил голубые, до белесости, глаза Шалов.- Война давно закончилась, военнопленных быть не должно.
   - Пока я знаю столько же, сколько и ты.
   - А не может быть, что тебя вызывают совсем по другому вопросу? - засомневался Потесинов.
   - Неужели, после немцев да украинцев, еще кого могут пригнать? - опять Шалов.
   - Могут, и как еще могут! - заверил директор. - На эти мысли у меня есть все основания. Еще перед Новым годом, в облисполкоме об этом шел слушок, а там знают, что говорят! Мне показалось, что область тогда давала какие-то сведения в Москву. В Омске у меня старый дружок работает, и он не даст соврать.
   - Наверно, заключенных досрочно освобождают, - догадывался полевод Поцкий, почесывая щетину, неделю не бритого подбородка
   - Я вас позвал, - важно продолжал директор, - чтобы узнать, сколько, и кому, приблизительно, не хватает людей. Вот ты, Поцкий. Сколько тебе с Шаловым надо человек в поле?
   - Мне, хоть все пятьсот! Всем работу найду, - без раздумья, хрипло рявкнул Шалов.
   - А чем, ты думаешь, я их кормить буду и где спать положу?
   - Да, тут надо поразмыслить толковее, не торопясь, - вразумительно, заявил прораб Потесинов.
   - Людей, конечно, надо, но надо же, их и разместить. Я думаю, нам с тобой Журов, надо будет новые базы строить. Старые вот-вот грохнут!
   - На первый случай, пару бы толковых плотников, - неуверенно, высказался Журов, поправляя черную повязку, закрывавшую потерянный на войне левый глаз, и характерно резко, чмыхнув в нос.
   - Пару, конечно, маловато, - поправил Потесинов, - а вот с десяток, не мешало бы.
   - Так и запишем, тебе - десять, - согласился директор.
   - Тебе, Поцкий, тоже десять писать?
   - Что же, мы будем с десятью делать! - заныл Шалов. Его, конопатое от оспы лицо побагровело и стало походить на отвратительно отталкивающую, сморщенную поганку.
   - Тогда лучше, совсем не надо.
   - Ну, ты кончай плакать, - перебил его Поцкий.
   - Давайте ближе к делу. Значит, у нас три фермы, причем вторая и третья, почти без животноводов, - продолжил директор.
   - Если считать все три фермы, то на полеводство, я думаю, человек двести надо, - предложил Поцкий.
   - Это уже ближе к делу, но вы все равно не учитываете размещение людей.
   - А вдруг, пришлют каких рецидивистов, и майся с ними, - задумчиво, высказался Журов.
   - Сами не рады будем такому количеству.
   - Я на них быстро найду управу, - загорячился Шалов, - у меня бич во-о-о какой! Как врежу кому по спине, сразу поймут, с кем дело имеют.
   - Твой бич известен, - согласился директор, - но, я думаю, с теми людьми должны дать и охрану.
   - В крайнем случае, деревню обнесем колючей проволокой, - предложил Потесинов.
   - Вот сказанул! - удивился Журов.
   - Это я пошутил, но человек на двести рассчитывать надо.
   - Тогда смотри сам по обстоятельствам, только не прогадай.
   - Хорошо, я постараюсь своего не упустить. Ты, Шалов, посмотри, чтобы моего быка к завтрашнему дню лучше покормили. Выеду, часов в пять.
   - Все будет проверено.
   - Тогда идите по своим делам, а я тут еще один подумаю.
  После их ухода, Кариев зашел к Шапошникову, ведавшему рабочими кадрами. Это был старикашка небольшого роста, худенький, седенький, с продолговатым лицом и маленькими умными глазками.
   - Как ты считаешь, Шапошников, сколько работяг нам не мешало бы взять, если кто предложил?
   - Смотря кто, и как предложит, но людей у нас явно не хватает.
   - Сколько лет ты здесь работаешь?
   - Почти всю жизнь, если не считать, что провел на фронте, да в госпитале.
   - Ну, скажи, что за последние пять лет у нас прибавилось?
   - Я бы сказал, что убавилось. Свое-то население отмирает, почти не восполняясь. Из других мест, сами к нам тоже, не едут. Возьмем теперь ссыльных. Значит, эстонцев - одна семья, немцев - три и украинцев одиннадцать, в итоге - пятнадцать семей.
   - Да, семей будто много, а людей мало. Причем ни те, ни наши - никто, толком дом не умеет срубить. Со стороны, плотников приходится звать.
   - Мужиков нам не хватает.
   - Ты прав, нам нужны мужики, причем специалисты. Где ни посмотришь - одни бабы работают, аж в глазах рябит от их красных платков.
   - Если появится такая возможность, бери людей. Фермы надо обновлять.
   - Сколько ты думаешь, нам не мешало бы прихватить?
   - Если серьезно, то сотню вполне можно брать.
   - А мне подсказали двести.
   - Смотри сам, тебе виднее. Их же, надо будет размещать где-то, жить. Кому захочется пускать к себе неизвестных квартирантов, которые стеснят и так не роскошные избы!
  Территория совхоза была довольно обширна, но очень заболочена, особенно ее центральная часть, где располагалась первая ферма. Вторая была недалеко - два-три километра от первой, а вот третья, самая дальняя. Там-то и домов было не больше десяти, и добираться до неё приходилось через три топких болота. Там даже не было магазина, и продукты доставлялись от случая к случаю. С ранней весны и до трескучих морозов, в болотах стояла высокая вода, мешавшая общению всех трех ферм, между собой. Между ними, среди невысоких кустарников, а порой и чахлого лесочка, выступала какая-нибудь сухая грива, которую обрабатывали и засевали, либо пшеницей, либо подсолнечником на силос. Некоторые плеши подступали к самим болотам, и на них раньше других, начинали косить траву. Часто, болота незаметно переходили в небольшие озерца, но настолько мелкие, что в стужу, промерзали до дна. Зимой здесь, все казалось ровным, гладким до горизонта, и ночные уличные огоньки, в хорошую погоду были видны на расстоянии нескольких километров.
  Вернулся Кариев из района лишь через четыре дня под сильным хмельком. Там он, всегда задерживался у своих цыган, останавливавшихся на зимние квартиры в одних и тех же домах. Хоть он и жил в более цивилизованном мире, душа его была там! Только со своими сородичами он мог утолить свою врожденную удаль. И чем чаше с ними встречался, тем сильнее туда тянуло. Он уже несколько раз зарекался бросить к чертовой матери этот совхоз и уйти в табор, но там как будто, еще помнили его старые грешки, а с другой стороны, цыгане за совхозный счет, могли много чем поживиться. Получалось так, что только в таком хитросплетении сторон, всем её участникам может быть приемлемо и даже хорошо. Так и тянулись эти годы.
  Не успел директор слезть с саней и отряхнуть пушистый снег, как его заметили Шалов с Поцким. Не одеваясь, выбежав на улицу, и наперебой затараторили об ожидаемом пополнении.
   - Готовьтесь, мужики, будут у нас люди, - отвечал Кариев, пошатываясь.
   - Какие люди? Говори скорее! Не май!
   - До чего нетерпеливые граждан, не дадут с воза сойти. Угоните быка, в конторе все расскажу.
   - Ну, так как? - приставал Шалов, когда директор скинул тулуп и чуть ли не улегся за столом.
   - Обещали ссыльных. Целые семьи прибудут.
   - Ну, во-о-от! - развел длинными руками Шалов.
   - Если семьи, то либо один работающий, либо одни женщины с детьми. Одни рты будут. Только что, счет.
   - Да, будут люди из прибалтийских республик. Они там что-то натворили, и их оттуда, как пчел, выкуривают, а чтобы они не сбились с пути, им направление сюда показывают: летите, мол, жужжите, дорогие.
   - Так сколько же, их в конце концов будет?
   - Сто человек обещано, другим тоже, говорят, надобно.
   - Где же мы расселим такую прорву?
   - Об этом после подумаем, время еще есть, а пока давайте выпьем за хорошую новость.
  
   * * *
  
  Изнуренные холодной, бессонной ночью, люди едва дотянули до обеда и, поев каши, легли отдыхать, проспав без ужина до следующего дня. Утром, их разбудил Сашка. Его пискливый голос резко зазвучал в спертом воздухе набитого помещения.
   - Он мне и на том свете, наверно, будет сниться, - вздохнул Букис, вставая.
  Сашка был в новеньком, уже коротком полушубке, без шапки и в черных валенках. Поставив тоненькую, как палочка, ногу в галифе на край скамейки, вытащил из-за пазухи список и стал выкрикивать поименно. За детей должны были отвечать родители. К концу переклички, появился директор.
   - Я решил, что вечером проверять вас не буду, - заявил милиционер, - но утром, чтоб все были на ногах и на месте.
   - Стоит ли, Сашка, утром людей беспокоить, - засомневался директор. - Вряд ли, кто отсюда пропадет?
   - У меня есть приказ, который я не могу игнорировать.
   - Ладно, ладно, поступай согласно указу, порядок должен быть. Ты закончил перекличку?
   - Все на месте, товарищ директор.
   - Тогда дай мне с ними поговорить, а ты пока. позови сюда Поцкого с Потесиновым, они наверху. И дальше, обращаясь к латышам, продолжал:
   - Вы, товарищи, свалились к нам, как снег на голову, хотя в известной степени, нам приятно вас видеть. Пока мы не готовы вас принять по всем цивилизованным правилам, но без вас у нас, некому было работать. Местность глухая настолько, что ни одна собака не решается здесь остаться пожить. Видя, что своими силами нам не обойтись, государство решило помочь. Вы увидите и почувствуете все неудобства совхоза, но с вашей помощью, я надеюсь решить все основные вопросы быта и сельского хозяйства. Вот посмотрите, сюда зашли два человека. Они моя правая и левая руки, если можно так выразиться. Один из них прораб, второй полевод. Если у вас есть к нам какие вопросы, пожалуйста. Ну, раз вы все молчите, продолжу я. Мы хотим поближе познакомиться. В каком смысле? Сашка будет вызывать по списку, а вы только называйте свою профессию. Тогда нам станет яснее, что делать.
  После получасового опроса оказалось, что у всех специальность - крестьянин. Они умеют пахать, сеять, убирать.
   - Как же так? - удивился директор.
   - Неужели ни один из вас не умеет плотничать? Я так надеялся. Кто вам в Латвии строил дома, хлевы, наконец, скамейки, табуретки? А?
   - Ходили литовцы, строили, - за всех ответил Нейвалд.
   - Выходит, что лично вы, и рук не прикладали к строительству?
   - Нет, почему же. По мелочам ремонтировали сами. Где денег на все наберешь?
   - Крыши, допустим, кто крыл?
   - Сами, конечно.
   - Вот видите! Крыши крыть умеете, постройки ремонтировать умеете, а ведь это тоже строительство, сколько я понимаю.
   - Так, чтобы совсем не уметь, это не так, - отозвался Букис. - Я видел, как строят, и даже немножко помогал сам.
   - Если разобраться, я тоже, помогал плотникам, печникам в молодости, - признался Гардумс.
   - Потесинов, я думаю, всех пожилых мужиков запишем на строительство. Их тут не так и много, а толк, я уверен, с них будет. Остальных, поделим по полеводству и животноводству.
  После опроса и знакомства, начальство ушло наверх, а ссыльные понемногу разговорились. Это были робкие вопросы, недосказанные мысли, но это уже, было общение, которого не наблюдалось всю дорогу. Люди, привыкшие жить особняком, не могли безболезненно влиться в новое и чужое для них общество. Оно их стесняло, как только что купленные, новые сапоги. Все были слишком заняты, только своим горем. Своя родина их выплеснула, как лишних, а чужая земля, еще не успела пригреть. И вот, они здесь, без ничего, как беспризорные! Все их богатство - что на них. Новую страницу жизни надо начинать с нуля, а они все такие разные. И все-таки, их всех что-то объединяет. Да, это Родина! Да, та самая негостеприимная Латвия, та единственная на свете земля, в которую они вложили столько сил, которую полили потом и кровью и которая кормила сполна только в лучшие годы. Но зато, она была своя, родная.
  Пока выясняли специальности, пока робко узнавали новых соседей, Салвис сварила кашу. Она была жирной и вкусной. К ней на завтрак, дали по маленькому кусочку сыроватого хлеба
   - Ты женщина, хоть куда, - хвалил ее Мартуш, - и лучше тебя никто не сварит такой каши. В женки бы мне тебя взять.
   - Так ты же, мне до пояса, - отвечала Салвис - Что я с тобой буду делать?
   - Черт, а не баба! - восхищался Мартуш.
  Он, действительно, был не очень высокого роста, притом и щуплее, худее ее.
   - Вот мне Нейвалд был бы как раз, да он на меня совсем не смотрит. Ты, Айвар, не слушай, что мы болтаем, это все шутки. Ты уже съел свою порцию? Давай миску, еще наложу.
   - Ты мне тоже наложи еще, может, подрасту.
   - Иди, знакомься с местными. Смотри, какие красавицы мимо ходят.
   - С тобой, никак нельзя серьезно поговорить.
  Кто-то разузнал, что во дворе через дорогу, есть магазин, и латыши решили посмотреть, чем здесь торгуют. С отцом, вышел и Айвар. Снаружи, у конторской двери, опершись плечом о косяк, стоял конопатый мужик и Сашка.
   - Куда это вы собрались? - удивленно, взвизгнул милиционер.
   - В туалет, - что первое пришло в голову, ответил Айвар.
   - В штаны, вот куда надо! - рявкнул, конопатый, - а то туалет ему здесь подавай. Ха-ха-ха!
  Айвар чуть не сел от страха. Изрытое оспой, задубленное ветром и морозом лицо, смотрелись отталкивающе и холодно. Между выпершихся острых скул, глаза сидели узко и глубоко, а выступающий, как лопата, подбородок, нервно подергивался над расстегнутой у шеи, рубашкой.
   - Мой сын испугался, поэтому ответил неверно, - поправил отец. Мы хотим сходить в магазин, если это не запрещено. Сказали, что он где-то здесь.
   - Сперва надо спрашивать разрешение, а уж потом, идти, - внушительно, изрек Сашка.
   - Вон за вами, сколько собирается, и все сразу в магазин захотели! Ладно, идите, только не задерживайтесь.
   - Ну и циклоп! - ужаснулся Айвар, когда перешли на другую сторону дороги. - Ему бы еще один глаз оставить, и полная копия.
   - Тише говори! - испугался отец, оглядываясь по сторонам. - Давно известно, что, как все живые твари, так и люди, созданы Богом не только, чтобы веселить мир, но и пакостить в нем. Этот, видать, из последних.
  Вход в магазин был со двора. Чтобы в него попасть, надо было подняться по четырем широким ступенькам. Массивная железная штанга, внушительно болталась на узеньком косяке, на котором была навешана коричневатого цвета дверь, некогда обитая ватниками, а в настоящее время, болтавшимися оборванными лоскутьями.
  Помещение оказалось небольшим, продолговатым в поперечнике. В двух шагах от входа, во всю длину широкий, грязный прилавок. Слева, у единственного окна, весы с позеленевшими чашками.
  Несколько крупных гирь, начатая бутылка водки и два граненых стакана с, на самом донышке, остатками жидкости, стояли на треснувшем подоконнике вместе с кучей обрезанных углов от кирпичного, формового хлеба. По другую сторону от весов тоже гири, но помельче. На четырех полках расставлены графины, стаканы, алюминиевые кружки, чугунные котелки, а в большой алюминиевой миске, бесформенные, колотые куски сахар. В правом углу, развешаны фуфайки, ватные штаны, а под ними большой, кованый сундук. В магазине топталось несколько человек, которые, при появлении латышей, с нескрываемым любопытством уставились на вошедших. Осмотрев содержимое магазина, Нейвалд попросил:
   - Хлеба у вас купить можно?
   - А карточки у вас есть?
   - Какие?
   - Такие самые! Хлеб у нас ограничен и продается только по карточкам Рабкоопа.
   - А-а-а-а.
   - Можете купить водки, на разлив. Сколько налить? - и продавец
  взялся за бутылку.
   - На что нам водка? Мы есть хотим!
   - Тогда возьмите сахару, пока есть.
   - Его тоже не бывает?
   - Только что завезли.
   - Сахару можно, а то кипяток не с чем пить.
   - Есть чай "фамильный", "кирпичный", "зеленый". Какой берете?
   - Для нас он весь одинаковый, мы в нем не разбираемся.
   - Жаль. Но мое дело предложить, а ваше спрашивать.
  Продавец оказался довольно шустрым мужиком Невысокого роста, плечистый - ему бы бревна катать, землю пахать, а он водкой, да стаканами торгует.
  Сахару все же купили, и отец пересчитал сдачу.
   - По-моему, здесь не хватает еще трех рублей! - удивился он.
   - Правда? - невозмутимо удивился продавец. Я, наверно, ошибся при подсчете. Вот, возьми.
   - Странный продавец! - рассуждал отец, выйдя на улицу. - Или он действительно ошибся, или хотел обмануть.
  Только когда Рубис, уже в клубе обнаружил, что его тоже надули на целых пять рублей - все насторожились, а пострадавший после нескольких минут громкого возмущения, побежал требовать деньги.
  За скотным двором начинался густой, высокий камыш с пожелтевшими метелками, сквозь который, в глубоком снегу, угадывалась протоптанная тропинка, выходившая на небольшое озерцо с прорубью. Его окружали небольшие, ветвистые, будто специально изуродованные кусты тальника, а дальше - далеко-далеко, сколько охватывал взор, простиралось бескрайняя, гладь болота. С противоположной стороны, за деревней, темнели невысокие, густые кусты, среди которых поблескивали и редкие, чахлые березки. В конце улицы, куда они не доехали, стояли две скотные базы, за которыми снова болото и пустырь. А с той стороны, откуда въехали, почва поднималась чуть выше, поэтому там виднелся сеновал и мастерские. У самой стены "Клуба - конторы", под прямым углом, главную улицу пересекала маленькая, одним концом упиравшаяся в упомянутое озеро, а другим, в узкое болото. В том месте, где улочка упиралась в болото, стояли неизвестно зачем сюда вынесенные, два дома. Вот так выглядела деревня, куда волею судьбы и своих озверевших соотечественников, попали многострадальные латыши.
  Трое суток, прожили они в клубе. Для каши из озерца, приносили затхлую, с примесью торфа, воду, а для чая, по примеру местных, кололи лед. Невыносимо донимали вши! От грязных тел, скапливался тяжелый воздух, но проветривать помещение боялись - могли простудиться дети. Кроме того, из сырого коридора в не плотно закрывавшуюся дверь, все время тянуло как плесенью, так и гнилью.
  Утром и вечером забегал Сашка, но не подсчитывал, а больше для устрашения. Совхозное начальство не появлялось, и от безделья, латыши стали слоняться по двору, а без разрешения, их дальше и не пускали. Пока женщины приводили в порядок растрепанные за дорогу вещи, мужчины проверяли, из чего и как сплетена высокая изгородь, интересовались состоянием толстых бревен в конторских стенах, на просохшей завалинке, пересыпали в руках черную, рассыпчатую, как соль, землю. Земля, но какая она чужая!
  Так как на хлебное довольствие их еще не поставили, а продавец обсчитывал, в магазин пока, старались не заходить. Эти дни для них были не только карантином, но и хорошим отдыхом после изнурительной дороги. Лишь на второй день, пришла женщина-фельдшер, чтобы перевязать мальчику руку и помазать девочке обожженное место. При этом, ни одного сочувственного слова. Почти молча, сделала свое дело и ушла.
  Как замуштрованные солдаты на привале ждут внезапной команды, так и латыши жили в ожидании дальнейшей участи. Создавалось впечатление, что, кроме Сашки, ими здесь больше никто не интересуется.
  На четвертый день, едва успели поесть каши, как заявилась целая делегация. Внесли и посреди комнаты втиснули небольшой стол, у которого уселись прибывшие. Только Сашка остался стоять у дверей. Теперь все свободное пространство было занятым, и если бы кто захотел войти, то только потеснив других.
  Стопки бумаг была только у Кариева, который и начал:
   - Мы, значит, здесь поразмыслили, посоветовались и распределили вас по домам. В моих списках вы по семьям, поэтому буду называть только главу. Вы же с вещами идете туда, куда назову, и устраивайтесь. Места, в основном, приготовлены, хозяева предупреждены. Карантин ваш закончился, и с завтрашнего дня будем вызывать на работу, что позволит выделять для вас пайку хлеба: неработающим двести пятьдесят, трудягам четыреста граммов в сутки. А вот эти люди, - коротким жестом руки указал на сидевших за столом, - будут вашими непосредственными начальниками, так что прошу их слушаться и подчиняться.
   - Беспрекословно! - гаркнул конопатый.
  Это был Шалов. По другую сторону стола, сидели Поцкий и Потесинов.
   - Сейчас, - продолжал директор, - пока вы все вместе, несколько слов скажет знакомый вам, Демьяненко Сашка. Говори.
  Несмотря на то, что установилась теплая погода, он был в белом полушубке, валенках и военной шапке со звездой.
   - Граждане, - начал он тоненьким, но властным голосом, - сейчас вас расселят, и вы будете находиться в разных местах. Но это не значит, что вы выходите из-под моего контроля. Напротив. На каждого из вас у меня заведена отдельная карточка, где будут записываться все ваши отрицательные стороны характера, а по ним я буду сверять ваше поведение. Надеюсь, вы все хорошо понимаете по-русски? Но это еще не значит, что вы все здесь сидящие и стоящие сможете...
   - Ты, давай, короче, - перебил директор. - На работу еще надо людей распределять. Что там у тебя, самое главное?
  Сашка поперхнулся, но возражать не стал.
   - Если короче, то первого и пятнадцатого числа каждого месяца вы все, как один, должны являться ко мне в контору и расписываться. Все, начиная с семи лет. Ваша подпись будет свидетельствовать о том, что никто из вас никуда не отлучился и...
   - Ты опять время тянешь, - снова перебил его Кариев. - Одним словом, два раза в месяц вы будете у него расписываться, это всем понятно. За пределы совхозной территории мы вас пока отправлять не будем, а потом, как говорится, посмотрим на ваше поведение. Об этом все. Сашка, где Трофимов?
   - Он на улице, с Матреной.
   - Нашел время с бабами болтать. Предупреди, чтобы не уходил, людям дорогу, пусть покажет. А сейчас слушайте меня внимательно, я буду называть кто, где размещается. Только сразу не расходитесь, а то все тут перевернете. Значит, называю.
  Трем семьям пришлось отправиться на самую дальнюю, третью ферму, что в одиннадцати километрах от центра, на вторую - десять, остальные здесь. Потом, выйдя на улицу, милиционеры показывали кому куда идти - благо с этого места просматривалась почти вся деревня.
   - Нейвалды и Казарсы - вам через улицу. Видите вон там на краю два дома? Ваш, левый.
  Это было неплохо. Вместе в одном вагоне ехали. Перебросив узлы через плечи, по краям проталин, прижимаясь к заборам, перепрыгивая через лужи, кривой цепочкой покорно потянулась латвийская братия по указанным адресам. А вокруг, весна! В высоком небе приветливо и ярко светит солнце. Воздух насыщен влагой и тягучими запахами пробуждающейся природы. Из отдаленных кустов доносится беспрерывное карканье ворон, а рядом, не обращая внимания на людей, купаются и дерутся воробьи. В каком-то дворе, во все горло, орут влюбленные коты, которым отвечает безразличный лай соседних собак.
  Дом, предназначенный Нейвалдам и Казарсам, ничем не отличался от остальных, разве что крыша была добротнее - из свежих, тесовых досок. В сенях маленькое окошко, вырезанное в бревне и заставленное стеклом. Налево, дверь в избу. Первая, не то кухня, не то прихожая с русской печкой. Здесь, у правой стенки, двухъярусные нары для вновь прибывающих. За дощатой перегородкой горница. Квартирантов встретил сам хозяин. Это был худощавый, сорокапятилетний блондин среднего роста. Из-за его спины выглядывали жена с дочерью, лет пятнадцати.
   - Добрый день, - переступив высокий порог и осматриваясь, начал Нейвалд.
   - Правильно ли мы попали, но нам показали этот дом?
   - Здравствуйте, заходите смелее, мы вас ждем. Все, все правильно. Видите, кровати, если их можно так назвать, готовы. Располагайтесь, как вам будет удобнее.
   - За месяц в дороге, мы отвыкли от всего нормального, так что обижаться не будем.
   - Нам сказали, что будут две семьи, так и кровати приготовили.
   - Так и есть, две. Это мой сын, а они Казарсы, другая семья.
   - Тогда все нормально. Низ, как видите, широкий, на четверых хватит.
   - Постараемся потесниться. А мы с парнем, полезем наверх.
   - Только сперва сходите на баз за соломой, а то бока не выдержат. Жерди есть жерди, а досками мы не богаты, так как нет леса, из чего их пилить.
   - А разве так солому можно брать, не оштрафуют? - спросил Нейвалд. - Это же, чужое добро.
   - Как вы напуганы! Берите смело, доярки и скотник предупреждены. Вот, возьмите по веревочке и идите по задам.
   - По каким задам? - не поняли квартиранты.
   - По-над изгородью и болотом. Там есть тропинка, по которой ходят доярки. Она выведет прямо к базам Да, вот же они, совсем рядом!
  Одному Айвару, идти отец не разрешил - мало ли что, может случиться в чужой местности! От Казарсов, собрались два старших сына, один из которых, был ровесник Айвара.
   - Вы уж, присмотрите там, за ними, - попросила мать, - и если что, не дайте сирот в обиду. Некому их пожалеть.
   - Ну, не может такого быть, чтобы на каждом шагу здесь поджидали разбойники, - храбрился Нейвалд, хотя только что сам, побоялся отпустить сына.
   - Лучше подальше от них держаться.
  На "задах" (на задних дворах), лежал уплотнившийся, намокший снег, над которым полукруглым горбом, поднималась натоптанная тропинка, по которой идти было скользко и неудобно. Скотные дворы оказались совершенно обветшалыми, и по виду, должны были давно обвалиться. Стены, некогда обмазанные белой глиной, представляли смесь переплетенных прутьев и неошкуренных жердей. Вместо окон, небольшие проемы, затыкавшиеся старыми ватниками, валявшимися тут же. Обе базы, без крыш. Гора навоза подступала к самым перекосившимся воротам, рядом с которыми, на боку, лежала сломанная деревянная тачка. Куча соломы виднелась с противоположного конца, и латыши побрели к ней. А изнутри доносилось разноголосое, протяжное мычание коров, вперемежку с громкими окриками доярок. Солома была мокрой, с просохшим лишь верхним слоем, поэтому ее пришлось долго перебирать.
  В этот вечер, ужинали еще по-старому, из общего котла у конторы, но со следующего дня, коллективная кормежка прекращалась, и о своем пропитании, каждый должен был позаботиться сам. Для этого, после ужина, всем выдали аванс по двадцать пять рублей на взрослого, пятерка на ребенка.
  Возвратясь на квартиру, отец пошел на хозяйскую половину поболтать, а Айвар сразу полез на свой второй этаж. Ему очень хотелось спать, но, превозмогая сон, все же, пытался прислушаться, о чем говорили за перегородкой. Однако все время мешала мать Казарсов, внушавшая своим детям, какие здесь могут встретиться иноверцы, а, может быть, даже и разбойники, поэтому ни под каким предлогом нельзя вступать в контакт с местными жителями, особенно молодежью.
  Утром погнали на работу. Шалов заявился очень рано, и Айвара со старшим Казарсом Домеником, назначил на сеновал. Уходить приходилось без завтрака, так как вчера после аванса, магазин уже был закрыт. Отец попытался вступиться:
   - Куда же парни пойдут, без завтрака.
   - Так пусть быстрее едят, и, айда на сено.
   - Мы вчера ничего не успели купить.
   - Мое-то какое дело! Работа не ждет. Обедом, заодно и позавтракают. Я считаю, раз есть нечего, то дома и делать нечего, так что, собирайтесь. Найдете там Аношкина, он покажет что делать, а идти на сеновал можете прямиком через болото. Все же ближе, да и дойдете быстрее.
  Парни послушно оделись и вышли вслед за Шаловым.
   - Видите сено? Вот там сушилка и сеновал вместе. Идите, да побыстрее.
  Прямо, так прямо - бригадир лучше знает. Вот он, сеновал, совсем близко, у кустов. Болото еще замерзшее, но под снегом уже собралась непроточная, застойная вода. Пока дошлепали до сушилки, или сеновала, как называл бригадир, набрали полные сапоги воды. Пришлось разуваться и выливать. Подошел Аношкин.
   - Вы ко мне на работу? Так чего же, в бездну бредете, безголовые! Разве дороги не видите?
   - Шалов сказал, что надо быстрее, поэтому показал напрямик, - отвечал Айвар.
   - Это, он мог. Но назад пойдете мимо мастерских, там суше. А сейчас, чтобы не замерзнуть, давайте в сапоги засуньте сена и, живо за работу. Надо интенсивно двигаться, что бы не простудиться.
  Аношкин, человек небольшого роста, с заметным животиком, в шапке с отогнутыми и сзади завязанными ушами, одетый в чуть великоватую, выгоревшую почти до белизны, старенькую фуфайку, в ватных штанах с заплатанным левым коленом, поудивлявшись их несообразительности, пошел в какую-то будку и вынес пару трехрожковых вил.
   - Значит так, ребята. Сено надо сложить в одну кучу. Видите, как оно растянулось за зиму! И это еще бы ничего, да со стороны болота стало подмокать. Одним словом, надо убрать повыше, поняли?
  Страшно отвратительно было снова закручивать мокрые портянки, но, стиснув зубы, парни обулись и принялись орудовать вилами так прилежно, что заметивший это Аношкин подошел и сказал:
   - Сено-то слежавшееся, и, если будете его так драть, то силы хватит только до обеда. Когда я говорил, что надо работать, чтобы согреться, то это не значило, что на всю катушку. Давайте работать нормально. Вас как звать-то?
   - Айвар, Доменик.
   - Чудные имена! Только в войну такие слышал, когда фронтом проходили на запад.
  Нейвалда отца, в этот день на работу не погнали, поэтому он, выкупив паек, обоим принес обед. Хлеб был сыроватый, с закальцем, но молоко, что стали брать у своей хозяйки, было необыкновенно вкусным.
  Зима выдалась затяжной. То ночью сильно морозило, а таяло только после обеда, то сильный ветер нагонял тучи и лепил крупный снег. Только двадцать пятого апреля, морозы окончательно отступили, и началось бурное таяние оставшегося снега. Днем и ночью, победно шествовала весна! Снег полностью пропал за несколько дней, и к первому мая, появилась сплошная грязь. Это месиво из чернозема, торфа, солончака и каких-то жировых примесей, отливало свинцом даже в пасмурный день.
  Ходить по ней было просто невозможно - ноги скользили и разъезжались. Она проникала вовнутрь даже в целые кирзовые сапоги. Так как местность была ровной, то вода никуда не стекала, а стояла и ждала, пока оттает почва, чтобы в нее впитаться.
  К первому мая, все ссыльные находились при деле. Айвар с Домеником все еще работали на сеновале; Нейвалд, Букис, Мартуш, Чесниньш и Гардумс, ремонтировали базы. Женщины на быках, возили воду для коров. Некоторые, что помоложе, устроились доярками, чистили базы от навоза, на сушилке веяли зерно. Часть парней, отправили ремонтировать на бутах, то есть, относительно узких участках болот, проезжую часть. На местном наречии, эта работа называлась: бутить буты. Риекстиньш, Рубис, Зиедонис с еще несколькими семьями, угодили на вторую ферму. Все успели написать на родину письма, но ответа, не получил ещё никто.
  Заболоцкие, у которых жили Нейвалды, оказались очень хорошими людьми. В период массовой коллективизации в России, они сами были сосланы "за болото", а потом, так и осели здесь, в совхозе. Побывав на родине, он привез от туда и посадил у дома две березки, которые к этому времени, стали взрослыми деревцами. Большими, не выросли - подмачивало корни. Возвращаясь вечером домой, Айвар всегда задерживался возле них, чтобы отметить, как быстро набухали почки и как ласково-нежные ветки принимали свежий, весенний ветерок. И ему становилось грустно. Он вспоминал свои, такие же нежные березки у родительского дома, посаженные его погибшим братом. Они там, уже давно распустились! Странно, как это ему раньше, когда жил рядом, они не бросались ему в глаза? Нет, он их видел, но смотрел на них как на что-то само собой разумеющееся. А теперь? Вспомнились мельчайшие подробности. Вот брат на лошади привозит тоненькие березки из леса. Распряг, и отпустив лошадь пастись, роет ямки. Айвар все это, видел через окно. Но, сажать деревца без него! Нет! Он выбегает на помощь и держит гибкие прутики, а брат закапывает, потом поливает. Ко дню ссылки, те березки выросли довольно большими, и все лето дружно шелестели под напором, вот такого же, ветерка. Да, все это было там, далеко, а здесь, в сибирской деревне, кроме этих двух, у какой-то избы на центральной улице, виднелась старая осина, невесть какими судьбами, оказавшаяся в этих местах. И больше, на всю деревню, ни одного деревца.
  Когда подтаял торф, и спала вода, оголились кочки. Идя с работы, Айвар частенько задерживался возле них, пытаясь понять хитросплетение корневой системы, которая позволяла кочке гнуться, как резиновой, и возвращаться в прежнее положение. Некоторые, достигали даже полуметровой высоты. И на каждой, густая шевелюра из жесткой, пожелтевшей прошлогодней травы. Местами они начинались сразу стеной, а в других местах постепенно, с единиц и уже вглубь, уходили сплошным, покоробленным покровом.
  С наступлением теплой, сухой погоды, Заболоцкие стали готовиться к весенним посадкам на своем огороде. Целый день, всей семьей таскали из подпола картошку, ссыпали в мешки, и вскоре ими была заставлена вся горница и кухня.
   - Куда вам столько картошки! - удивился Нейвалд, возвратясь с работы. - Когда она вырастет, ею же, целую деревню можно накормить.
   - Вы, наверно, уже заметили, что картошка со стола у нас не сходит, - отвечала хозяйка
   - Она у нас все: хлеб, мясо и прочее, - добавил хозяин. - Вы же видите, какой хлеб на пайку дают? Сырой, поэтому и пайки маленькие. Мы настолько привыкли к картошке, что без нее и жизнь не представляем. Поживете, убедитесь.
   - Да, хлеб никудышный, мало на пайку приходится, а продавец и из того самого, старается украсть. Он как бросит на весы буханку, она сразу перевешивает, и тогда он, у каждой буханки угол отрезает, причем другой раз, на весы не кладет.
   - Этот, Лосев умеет.
   - Он нам, сразу жуликоватым показался.
   - Что есть, то есть. Он и от яйца отольет, не заметишь. У вас и так скудный паек, а он еще так по-хамски поступает, - вздохнула хозяйка
   - А у самого, чего только дома нет?! - опять хозяин. - Двух коров, трех свиней, вдвоем с женой держат. Я уже не говорю о курах да гусях. Он такой человек - если не урвет, то жить не может.
   - Неужели никто им не занимается?
   - Кому заниматься? - удивилась хозяйка - В совхозе у них своя рабкооповская шайка, во главе с самим Валуевым.
   - А это, кто еще такой? Фамилия будто слышанная.
   - Наш председатель РАБКООПа. Рабочий кооператив, сокращенно так величают. Я сколько раз видела, как он муку мешками у себя дома выгружал, а в магазине, она почти не бывает. У них там своя шайка
   - Значит, не подкопаешься, - заключил Нейвалд.
   - Да здесь и некому этого делать, слишком плотно переплелись интересы всего начальства, начиная с директора и кончая учетчиком.
  Прошло больше месяца с тех пор, как латыши обживали сибирские земли. Между собой, общались мало - побаивались. Каждый в своей семье, переживал случившееся. Каждый в отдельности, привыкал к новой обстановке, сживался с Сибирью. Но, пока, они знали лишь несколько деревенских дорог: к Сашке расписываться, в магазин за пайкой сырого хлеба и на работу. Регулярно по вечерам, пока еще светло, снимали с себя белье и тщательно, между двумя ногтями больших пальцев, били вшей. Разложив на скамейке чистый лист бумаги, частым гребнем чесали на него голову, потому что, только так хорошо просматривались вши, и можно было убить разбегающихся тварей. Но, несмотря на все эти трудности, ссыльные работали прилежно, не щадя набиравшихся сил. Даже директор, заметив их трудолюбие, однажды сказал, что на работе, один латыш стоит троих местных. Он был прав.
  К середине лета, связь с родственниками и близкими была полностью восстановлена, и многие, успели обменяться даже несколькими письмами. У ссыльных пропадало чувство страха и неуверенности за свою безопасность. Приличному настрою способствовала и хорошая, теплая погода, установившаяся с самой весны.
   - Чудно! - удивлялся Нейвалд, в разговоре с Заболоцким.
  -Что именно?
   - У нас, в Латвии, за месяц погода раз двадцать-тридцать меняется, а тут стоит, что по заказу! Неужели, так всегда?
   - Можно сказать, да, - отвечал хозяин. - Редкие годы, бывает исключение, У нас, если весна, так весна, а зима, так зима'
   - Конец зимы мы захватили, и кое-что сказать о ней можем.
   - Это только цветки. Я не пугаю, но к зиме надо готовиться крепко. Посевную закончили довольно быстро, и совхоз переключился на ремонт уборочной техники. Вот-вот, должна начаться косовица трав. Теперь только о ней и говорят, как о какой-то важной битве.
   Совхоз имел два комбайна "Сталинец", два колесных трактора "Универсал", ЧТЗ с НАТИком. Из автомашин - две "полуторки", ГАЗик и ЗИС, которые из-за бездорожья, простояли всю зиму. Основным средством передвижения, считался безотказный бык. За выносливость и проходимость их прозвали машиной ЗИС, у которой два рога вверх и один член вниз.
  До начала сенокоса, Айвар успел поработать в разных местах. После сеновала, грузил на брички мешки с зерном, мостил буты. Здесь он продержался дольше всего. Во время посевной, по ним стали часто ездить на поля. Машины пройти еще не могли, но быки и колеса бричек, их разбивали еще больше. Вот, медленно движется упряжка, запряженная двумя "ЗИСами". Ноги животных проваливаются в мутную жижу почти до живота, но они, не торопясь, спокойно их вытаскивают и переступают дальше. Если один из быков отстает, возница бьет его длинным прутом по выпершимся костям и животное рванется вперед, но ненадолго. К побоям они, видно, привыкли. Лишь когда колеса, раздвинув ветки, проваливаются в торфяную бузу, а в ось упирается кочка, быки начинают нервничать: то дернет один, то другой, сталкивая друг друга с узкой колеи. Тогда погонщик слезает с воза, чтобы помочь скотине. Вот, от таких "маневров", и разбивался настил. Ветки для него рубились из того же тальника, что рос в болоте. Поблизости весь тальник был вырублен, и тащились за ним по колено в воде, за несколько сот метров. Первые дни, в сапогах, но так как вода набиралась через верх, то, придя на работу, у края болота их снимали и дальше, босиком по холодной воде.
   - Дна тут нет, что ли? - жаловались ребята друг другу, таща очередную охапку кривых веток.
   - Толочь воду в ступе - вот, на что похожа наша бесполезная работа. Засыпать бы чем, это проклятое место, а не прутики кидать!
   - Так здесь же, кроме торфа, ничего другого нет.
   - И объехать негде. Не могли в другом месте деревню построить!
   - И какому первому идиоту, понравилось это место? Чтоб ему, на том свете черти пятки подсмолили!
  Вот в таких сетованиях и проходил каждый рабочий день, а вечером они, промокшие, возвращались домой, не видя никакой пользы от проделанного за день.
  Перед самым сенокосом, Сашка ходил по домам и всем латышам, даже с детьми, приказывал завтра явиться в контору. Ссыльные опять всполошились. Вроде все шло нормально. Только-только успели как-то сжиться, привыкнуть, и, надо же, опять что-то задумали! Не погонят ли еще куда дальше? Но вспоминались слова директора, сказанные вначале, что здесь их постоянное местожительство. Значит, что-то другое и, несомненно, очень важное. Рубис вечерком специально пришел со второй фермы, чтобы сообщить, что, по его мнению, всех отпустят домой, так как в Москве произошли какие-то перемены, но не знает какие. Люди верили и не верили этой болтовне, зная его, как первоклассного паникера.
  На следующий день, латыши шли в контору с противоречивыми чувствами. Собрались в клубе, в том самом, куда их поселяли в день приезда. Когда пришли Нейвалды, там уже было полно народа, поэтому остались стоять у дверей. По обеим сторонам, стояли солдаты с опущенными на пол винтовками, держа их у основания короткого штыка. Но взоры всех были устремлены к противоположной стенке, где стоял небольшой стол с длинной скамейкой. За столом, переговариваясь между собой, сидели два военных офицера, а справа и слева от них примостились Кариев с Сашкой. Стола им не хватало, поэтому какие-то бумаги держали на коленях. Недоброе предчувствие охватило латышей. Они даже боялись разговаривать между собой и только с ужасом смотрели в ту сторону, откуда с полной уверенностью, ждали какой-то очередной мерзости.
  Когда все собрались, Сашка встал и сделал перекличку. Каждый должен был отвечать только за себя, кроме тех, кто не умел говорить. Убедившись, что пришли все, встал директор. Не торопясь, окинув всех жгучими, карими глазами, начал:
   - Товарищи! Прошли уже, больше двух месяцев, как вы поселились в наших краях. Уверен, что каждый из вас основательно, очень подробно ознакомился с нашей жизнью, бытом. Мы очень довольны вашей прилежной работой и хотим, чтобы она спорилась у вас так же, в будущем. Вас сюда прислали не на месяц, не на два. О вашем будущем расскажет начальник нашей районной милиции и его заместитель по политчасти. Они прибыли к нам, чтобы тоже познакомиться с вами и зачитать соответствующие бумаги. Прошу внимания, товарищи.
  В отличие от Сашки и директора, начальник милиции говорил сидя. Среднего телосложения, предрасположенный к полноте. Лицо одутловатое, глаза навыкате, словно вот-вот вывалятся из орбит. Густые, широкие брови, угрожающе свисали над глазницами. Держа обеими руками тетрадный лист бумаги, начал хрипловатым, пропитым голосом:
   - Товарищи. Я собрал вас затем, чтобы до конца узаконить ваше свободное переселение в наши края, - сделал паузу, ожидая реакцию на такое неожиданное сообщение, но, так как все молчали, продолжал.
   - Не буду здесь повторять того, о чем вы знаете, а скажу только одно: вам повезло, и мы со своей стороны рады вас здесь приветствовать, - снова сделал паузу. - Над вами сейчас два командира. Это директор, - кивком головы, указал в его сторону, - и ваш непосредственный начальник Демьяненко Александр.
  Сашка привстал и хотел что-то сказать, но тут же, сел.
   - Со всеми вопросами, касающимися вашего передвижения, обращайтесь только к нему. Даже ваш уважаемый директор, Кариев, не имеет таких больших полномочий, как Демьяненко. Поэтому прошу, как говорится, любить его и жаловать.
  Лицо Сашки покраснело, рот раскрылся, и он обвел присутствующих победоносным взглядом.
   - О том, что вам не разрешено покидать территорию данной деревни, вам должно было быть известно с первых часов пребывания здесь.
  Опять сделал паузу. Безразлично оглядев присутствующих, снова продолжал:
   - Демьяненко дано указание, что при малейшем удалении от указанных границ, он имеет право и должен стрелять в каждого нарушителя. Это хоть, вам понятно?
  Публика, затаив дыхание, слушали начальника милиции, боясь пропустить каждое слово. Может быть, поэтому и на этот раз, никто не осмелился нарушить тишины.
   - Ладно, ближе к делу. Вас здесь собрали, чтобы, как уже сказал ранее, узаконить ваше присутствие в наших краях. Вы сюда приехали не в гости, а жить, причем жить вечно. Здесь будут рождаться ваши дети, внуки и правнуки. Все они станут неотъемлемой частью нашей необъятной Сибири. Таков расчет нашего правительства, нашей партии во главе с товарищем Сталиным. О том, что вы все здесь присутствующие, добровольно согласны навечно остаться и жить в Сибири, прошу по одному подходить ко мне и ставить свои подписи. Если кто желает первым, прошу к столу, это зачтется.
  Латыши недоуменно смотрели на начальника, будто тот сошел с ума. Как это, добровольно отказаться от своей родины, да еще, навечно!
   - Так, так... смелых нет. Тогда буду вызывать по списку.
  Пока он искал нужный список, в помещении установилось тягостное молчание с приглушенным сопением. Даже дети, будто почуяв беду, прижались к ногам родителей.
   - Ну, что, самого первого, решительного так и не нашлось?! Смелее давайте, смелее, а то начну зачитывать по списку.
  К столу подошел Рубис. Жена с детьми, пока остались стоять.
   - Ну, вот видите! - обрадовано, провозгласил начальник.
   - Я так и знал, что первый всегда найдется. А раз есть начало, то будет и конец. Кто еще смелый, подходи! Рубис потянул жену и детей.
   - Это что, и все? - наигранно наивно, спросил начальник политотдела.
   - Не может такого быть, чтобы в такой массе людей, нашелся только один смелый. Вот вы, товарищ. Как фамилия?
   - Шишанс.
   - Ну, так идите же, расписывайтесь.
  Вся семья из четырех человек, безропотно поставила свои подписи. За ними Неверсы - три человека. Больше, никто не двигался.
   - Только три семьи! Так мало! - разочарованно, протянул начальник. - В таком случае, дальше поедем по списку, по алфавиту, так сказать, а то, смотрю, добровольно мы и до утра не разберемся. Кто тут у нас первым значится? Ага, Алкснис Роберт. Давай, подходи, не стесняйся.
  К столу подошел совершенно седой мужичок, небольшого роста.
   - Расписывайся вот здесь, - ткнул в бумагу толстым указательным пальцем, конец которого побурел от самокруток.
   - За что расписываться, товарищ начальник?
   - Полдня объясняю, за что расписываться, а он, идиот, еще раз спрашивает, - рассердился, наконец, начальник.
   - Я плохо понимаю по-русски. Что это такое, "идиот"?
   - Кто бы из вас, мог объяснить ему мои слова? Как было тебя звать, кто первый у меня расписывался?
   - Рубис, товарищ начальник.
   -Рубис, ну объясни ты ему, что от него здесь хотят.
  Рубис знал, что Алкснис достаточно хорошо понимает, о чем здесь идет разговор, но все-таки перевел по-латышски.
   - За что меня навечно, товарищ начальник?! Я хочу домой, в Латвию.
   - Что-то, я смотрю, ты больно разговорчив. А ну, давай, живо подписывайся, а то мое терпение кончается! - и угрожающе, поднялся из-за стола.
  Испуганный Алкснис, не стал дальше упрямиться и расписался в том месте, куда указывал рыжий палец. Так как на букву "А" больше не было, то на "Б", вызвали Букиса.
   - Кто Букис, почему не выходишь?! - все больше, выходил из себя начальник.
   - Букис, тебя вызываю?!
  От стенки, протиснулся небольшой, русый мужичок, с девочкой.
   - Может быть, ты тоже не понимаешь по-человечески, то есть, по-нашему? - пискнул, насколько хватало голоса, Сашка, подымаясь вместе с начальником. - Сколько я помню, в дороге вы все по-русски хорошо понимали!
   - Не слышал я, гражданин начальник, о чем тут говорили. Но, в чем дело?
   - И этот тип, не слышал! - взвыл Сашка. - Все вы отлично слышали, только прикидываетесь!
   - Хватит паясничать, и давай расписываться, - вытаращил глаза начальник политотдела, суя в руку Букиса авторучку.
   - Сзади плохо было слышно, за что расписываться, во в чем дело, - упрямился Букис. - За то, что меня сюда привезли?
   - И за это, если хочешь, и еще за то, что ты нам благодарен, что тебя сразу не расстреляли. За все, за все! - не то в шутку, не то всерьез, говорил начальник милиции.
   - Если это добровольно, то я не хочу подписываться, во в чем дело.
   - Как это ты не хочешь! - изумился начальник. - Заставим! Ханин, - позвал одного из солдат, - помоги ему понять, что мы от него хотим!
  Сзади подошел солдат и прикладом, резко толкнул Букиса наискосок, к столу. Тот упал на худенькие плечи дочери, но, в последнюю секунду, успел ухватиться за край стола. От испуга, девочка закричала во весь голос, и уцепилась за шею отца. Ее детский крик, жутко прозвучал в гнетущей тишине затхлого помещения и болью отразился в сердце каждого латыша.
   - Папа! Папочка! За что, они нас?!
   - Не знаю, доченька, - оправился отец. - Давай, изверг, где расписываться?
   - Ну, ты, потише с оскорблениями! Разошелся. Вот здесь расписывайся, и тот же, рыжий палец указал нужную строчку.
  Айвар стоял у косяка, как в оцепенении. Так же, как и тогда, в самом начале этой эпопеи, идя под винтовкой из школы, он не мог сосредоточиться, так и теперь, мысли плавали вразброд, не находя русла. Все проходило, как во сне. Люди шли к столу, а возвращались с виноватым взглядом и потупленными головами. Только что, они подписали свой, почти смертный, приговор. Вот и широкая спина отца, стоящего чуть впереди, удалилась куда-то вперед между расступившимися телами, а он все еще стоит и стоит.
   - Нейвалд Айвар! - как во сне, послышался ему чей-то голос. Потом опять слышал свое имя, но никак не мог сообразить, что же, надо делать. Сзади что-то острое, больно уперлось в спину и бессознательно властно, заставило идти вперед. До самого стола, это острое, упиралось под лопатку. У стола он вдруг, как бы очнулся, все прояснилось. Мгновенно, как перед смертью, перед ним промелькнуло прошлое, и, чтобы не потерять отца, он резко обернулся. Вжатый в тело штык, проехал поперек спины, разрезав пиджак. Увидев рядом с собой блестящую сталь, отшатнулся, как бы, собираясь бежать. В одно мгновение, из-за стола выскочил Сашка и заломил его правую руку, за спину.
   - Ты что, парень, одурел от радости? - издевательски, гаркнул на него начальник политотдела
   - Вы же видите, что он еще ребенок, - вступился, рядом оказавшийся отец. - За что вы его так мучаете?! Если надо поиздеваться, то лучше возьмите меня, а сына не трогайте! Отпустите его сейчас же! - и уцепился за Сашкину руку.
   - Это что, бу-унт?! - взвизгнул милиционер, как ужаленный. - Солдаты, сюда!
   - Ладно, отпусти парня, - примирительно, сказал начальник милиции, - но ты, папаша, посматривай за своим отпрыском. Не такой уж он и ребенок, как ты нам его представляешь. Парню надо пахать да пахать, тогда, может быть, не будет склонен к дурным поступкам.
   - Простите его, гражданин начальник. Все равно, он еще молодой и многое не понимает.
   - Это сразу заметно, так что давай, папаша, воспитывай, а ты расписывайся и сматывай удочки, дай другим место. Следующий, кто у нас по списку?
  Отец увел Айвара к стене, на ходу проверяя распоротый пиджак и вопрошая:
   - Тебе не больно? Тело не поранили? - Ничего, сынок, все будет хорошо, вот увидишь, - повторял он свое любимое изречение, хотя неизвестно, верил ли, в него сам. - Видишь, мы не одни. Всех заставят, все распишутся. Сволочи, последний пиджак так распороли, одеть теперь нечего.
  С отцом, Айвару снова стало так хорошо и надежно, что больше ни о чем не хотелось думать. На его плече, лежит ласковая рука любящего отца, и пусть вокруг них стоят понурые соотечественники в траурном молчании! Все равно отец - самая лучшая защита от всех неприятностей!
  На прежнее место, к стене, возвратился невозмутимый солдат, который только что, применял силу. Его безмятежный вид говорил о том, что ничего особенного не произошло. Он даже немного подвинулся, уступая место обоим Нейвалдам.
  Так уж случилось, что этот роковой день, в судьбе латышских переселенцев останется памятнейшим из памятнейших! Против своей воли они подписывали пожизненный приговор. В каком государстве? Где бы еще могла произойти подобная подлость! Массы людей доводили до исступления, и этот постыдный поступок, пытались прикрыть законностью, мнимой добровольностью. О, подлое лицемерие! Ты и вправду безгранично, особенно тогда, когда находишься в руках сильных. Тебя всегда выручала безнаказанность.
  Принудительно-добровольные подписи, в продолжении сборища, шли более гладко. Называли фамилию, люди тотчас подходили, расписывались и возвращались на свое место. Лишь Мартуш не удержался, спросил;
   - Я навечно подписываюсь, что живым отсюда не выеду, а покойником можно будет переехать на родину? Как ни говори, а своя земля тянет.
   - Тогда тебе будет все равно, где лежать, так что, лучше не загадывай.
  Немного хуже, обстояло дело с Эммой. По алфавиту, она оказалась самой последней, и нервы ее не выдержали - упала в обморок. Нет, она не сопротивлялась, но, видимо, обида ее окончательно доконала.
  Часа за три, процедура с подпиской была закончена, и удрученные латыши расходились по домам. Как на испорченной пластинке, у каждого крутилось на уме: неужели навечно?! Неужели навечно?!
  Пока давали клятву на вечное поселение, прошел короткий, сильный дождь, но уже выглянуло солнце и весело отражалось в грязных лужах. Казарсы и Нейвалды, шли назад молча, не обходя грязь и хлюпая по ней разбитыми сапогами. Нейвалд-отец, шел с низко опущенной головой и сгорбленной спиной. Таким Айвар видел его только один раз, в тот роковой день, когда они встретились на дороге у Индры. Теперь-то он хорошо понимал, что происходит в душе отца и поэтому, не хотел ему мешать расспросами.
  Но подавленные чувства, державшие Айвара в напряжении на протяжении всего времени подписки, здесь, на свежем воздухе, сразу испарились. Это солнце, воздух, природа дали другой импульс. Уже с полдороги, он почувствовал прилив непонятных сил, и только что пережитое, стало уходить на задний план, а на его место возвращаться красота этой скудной природы, которая живет, цветет, а, самое главное - рядом отец. Айвару еще были неведомы те заботы, которые собираются с годами и, наслоившись, давят на человека в течение всей оставшейся жизни. Так как до ссылки он никуда не выезжал, то новая местность для него была целым открытием! Сердцем он все еще чувствовал, что все то, что здесь случилось, это отвратительно, не так, как должно было бы быть; но эта природа, совсем не похожая на латвийскую, эти жердяные заборы с облупившейся корой, эти промазанные смесью глины и навоза домишки, приводили его неискушенное воображение в неподдельный восторг. Окружившее его новшество, притупляло горечь очередной катастрофы. Очень могло быть и такое, что он до конца не сумел осознать выражение: "сосланы, навечно". Тоска по родине в нем еще не успела перерасти в трагедию?! А, может быть, в нем только-только стала пробуждаться молодость, с присущей ей необъятностью и неукротимой энергией.
  Хотя квартира была совсем близко, отец дошел усталый и вспотевший. Не раздеваясь и не разуваясь, залез на верхние нары и долго смотрел в потолок отсутствующим взглядом. Айвар молча, лежал рядом. Ему было очень жаль расстроенного отца и, повернувшись, поцеловал в его давно не бритую щеку. Отец как будто, только этого и ждал. Обхватив голову сына руками, он молча, долго целовал его в волосы, лицо. Айвар чувствовал, что щеки отца мокрые, и вытер их грязным рукавом, в ответ на что, отец еще крепче прижал к себе сына.
   - Навечно, навечно, сыночек! Что нам теперь делать?! Как будем дальше жить?!
   - Все будет хорошо, папочка! Ты же мне сам всегда так говорил.
   - Разве? Дай-то Бог, чтобы оно так и было, как ты сказал.
  Айвар пристально посмотрел на волосы отца, и ему показалось, что они стали светло-пепельными. "Странно, - подумал он, - или я раньше не замечал седины, или побелели сейчас?!"
  Казарсы тоже, сидели присмирев. Сначала мать долго плакала и сморкалась. Потом стала скороговоркой что-то внушать детям, да так быстро, что даже наверху, ничего нельзя было разобрать.
  Пока отсутствовали квартиранты, Заболоцкие просушивали подпол, а к моменту их возвращения, закрыли. Но в комнате все равно пахло гнилой картошкой, сыростью, землей. Хозяева уже знали, зачем вызывали квартирантов, поэтому на своей половине разговаривали тихо и без надобности, на улицу не выходили.
  В этот судьбоносный для латышей день, на работу не гнали и от ничегонеделанья, Айвар снял рубашку. Вши временами так больно кусались, что заставляли даже вздрагивать, а потом неистово чесать укушенное место. Сперва он ловил тех, что ползали по гладким местам и первыми могли удрать. Это были все крупные, светловатые твари, с темной прожилкой посередине. Неудивительно, что после укуса такой вши, иногда приходилось подскакивать. В отличие от мелких гнид, ловить их было одно удовольствие, а бить - отвращение. Они характерно трескали между ногтей, и вскоре концы больших пальцев вымазывались кровью. Вот одна упала на солому и исчезла. Айвара даже затрясло при мысли, что ночью, она все равно выползет, найдет его и больно укусит. Для верности, он даже порылся в соломе, но не нашел. Когда не видишь, откуда они берутся, то еще не так страшно, но когда ясно представляешь, что вот она, вылезает из соломы и лезет к немытому телу, чтобы его прокусить - это ужасно страшно и отвратительно! Но что делать? Не выносить же, всю солому на улицу!
  Наконец, и отец не выдержал, снял тоже рубашку. У Казарсов этим делом занималась мать, заставлявшая сыновей раздеваться по очереди. Окончив такое важное дело, Айвар вышел на улицу. День клонился к вечеру, но испарения еще висели в воздухе. Косоватыми лучами, солнце все еще ласкало плодородную землю и нежно-зеленые листочки берез. В кустах, за болотом, щебетали какие-то птички, а здесь, вокруг дома, задорно прыгали воробьи. Айвар долго вглядывался в их беззаботную жизнь и, кажется, немножко им завидовал. Потом он вышел на главную улицу и свернул направо, к базам. Все дома, как один, старые, серые и унылые. Вот, один вошел в землю даже по самые окна, но у него совершенно новые ворота, чуть ли не выше самой крыши. У другого, крыша лишь на половину дома, да и та покрыта дерном. А вон у того, совсем нет крыши. У нескольких домов, крыши крыты камышом. Сама же улица настолько широка, что подходит к самым стенкам домов, и, ни одного палисадничка, ни одной клумбочки у дома. В конце деревни, прямо на проезжей части, в иссиня-черной грязи валялась черная свинья, а две лохматые собаки с закрученными кольцом хвостами, прилежно ее облаивали. Чтобы с ними не встречаться, Айвар свернул вправо и по задам вернулся домой. За все это время, он не встретил ни одного человека. Вот это глушь! Но к ней надо было привыкать, в ней жить.
  На следующее утро латыши, "добровольно" отрекшиеся от родины и второй раз за два месяца пережившие ее потерю, притом теперь уже навсегда, с отупевшими от бессонницы лицами, казалось ко всему безразличные, нехотя шли на работу. Возможно, там, в общении со своими согражданами, они отведут душу в обоюдных сетованиях, уже не очень опасаясь случайного подслушивания. Теперь, в основном, они знают, кто есть кто. Ненадежные земляки, которых следовало опасаться, открылись, хотя о них догадывались и раньше. Но латышей, все время донимала назойливая мысль: как могли эти люди попасть в число репрессированных? Об их предательстве, скорее всего, разберутся потом, когда заново начнут писать историю латышского народа. Пока же, о них знали то, что всеми правдами и неправдами, они стараются выплыть на вид, хотя бы местному руководству. Насколько самонадеянна, порой беспечна и чудна, некоторая часть латышской нации!
  Через несколько дней, Айвару предстояло отправиться на сенокос в поле, а пока, вместе с отцом, его направили ремонтировать базы. Две недели назад их освободили, перегнав скот в летние лагеря куда-то за первое болото.
  Дальняя база была отведена под коровник, а вот вторая, делилась на две части. В первой, держали ездовых быков. Оба строения поражали примитивностью конструкции. За основу брался обыкновенный заборный плетень, обе стороны которого, забрасывались раствором глины, которая бралась тут же у стенки, и после этого, по всему периметру, оставалась глубокая канава. Жердяной потолок, засыпанный землей и заложенный дерном, служил одновременно и крышей. Особенно поражала бычья половина, у которой вместо окон, зияли не затыкавшиеся на зиму отверстия, а функции дверей выполняла толстая, задвигаемая жердина. Пол здесь, видимо, никогда не чистился, поэтому смерзшийся, ссохшийся навоз, местами поднимался до уровня окон. Быки стояли настолько высоко, что рогами разрывали потолочное перекрытие. Его-то и нужно было ремонтировать.
  Обычно, в июне здесь начинался покос К этому времени, уже все было приготовлено. Отремонтированная техника, стоя в ряд на машинном дворе, или, как еще называли, в мастерских, ждала работы, а прочий инвентарь хранился в складе. Этот сенокос отличался от предыдущих тем, что в нем впервые принимали участие латыши. Айвар оказался, среди них.
  Ранним утром, едва рассвело, Шалов ходил по домам будить отъезжающих. С заспанными лицами, молодежь собиралась у конторы. За полчаса, здесь выстроилась внушительная вереница. Впереди всех, тарахтел колесный трактор У-2, с прицепленными друг за дружкой косилками. Потом брички с высокими бортами и в каждой, по нескольку девушек. Парней, почти не видно. Замыкали кавалькаду три грабилки, запряженные быками. На двух, местные парни, почти ровесники Айвара, а на третьей, он сам. За ним вчера закрепили молодого, худенького, рыженького бычка. Сегодня он впервые в жизни, собственноручно запряг его в ярмо. По сравнению с грабилкой, бык казался раза в два меньше, и Айвар очень сомневался, сможет ли тот вообще ее потянуть! Однако от мастерской, где стояли грабилки, и до конторы, доехал довольно резво. Притом, на этом небольшом отрезке дороги, он четко научился, как с помощью длинного прута управлять рыжим. Только, к сожалению, на полдороге прут сломался и, чтобы дотянуться ударить, теперь приходилось подаваться вперед чуть ли не до самого хвоста. А чтобы добыть новый, за ним надо было бежать в болото.
  В дорогу отец отдал Айвару, накануне купленное у татар старенькое одеяло, сшитое из разных по размеру, пестрых кусочков. В него завернули алюминиевые принадлежности, купленные еще в вагоне, и торбочку с крупой, которая после картошки, считалась здесь основным продуктом. Но, так как у латышей картошки пока еще не было, то каша ставилась на стол, все три раза в день. В отдельной торбочке лежала целая буханка хлеба с сахаром - паек на неделю. Весь этот скарб он привязал снизу, под седло.
  Пока Поцкий да Шаловым бегали с последними указаниями, Айвар беззаботно разглядывал обоз. В душе он даже гордился тем, что ему, новичку, доверили быка с грабилкой. Правда, у тех парней быки куда упитаннее и крепче, но зато у него моложе и шустрее. Кроме того, по мнению Айвара, у него было и еще чем погордиться. В отличие от многих участников сенокоса, он все время будет сидеть и ездить.
  Несмотря на раннее утро, собралось много провожатых, будто уезжающие не скоро вернутся. Это только латыши не знали, что из себя, представляет сенокосная кампания в совхозе! Они даже не догадывались что, чуть ли, не до самой осени, эти люди будут жить вдали от родных, близких, что связь с ними будет осуществляться только через возчика, если тот не сопьется и доедет до табора.
  Стояло свежее утро с небольшой прохладцей. Болота вокруг деревни были окутаны низким, плотным туманом. Через пиджак, немножко знобило, и одолевал сон. Все утро, Айвар не мог с ним справиться, и когда нечаянно бык дернулся, он чуть не вывалился из седла. Но вот, трактор резко затрещал, разрезая притихший, застоявшийся воздух, впереди кто-то зычно крикнул, защелкали бичи с криками но-о-о, замычали быки, и все тронулись в конец деревни, где стояли базы. На самом краю деревни, чистый женский голос затянул заунывную, тягучую песню, которую разом подхватили другие голоса. Улица опустела. Деревня, по привычке, снова замерла. Почти вся немногочисленная молодежь, вслед за доярками, уехала в поле.
  Как и другие латыши, Айвар впервые выезжал за пределы деревни. Накануне, вечером, ссыльных собрал Сашка и долго и уныло предупреждал каждого в отдельности об ответственности и последствиях, если кто из них вздумает бежать. По его выражению, любое отклонение от лагеря будет считаться побегом, и тогда оставшихся родителей, или родственников могут пытать до чистого признания, или посадят в тюрьму. В поле, подчиняться только Шалову. Там он будет выполнять функции не только бригадира, но и надсмотрщика за латышами. Но это не значит, что он, Демьяненко, устраняется от контроля. Нет. Он постарается приехать на проверку, а об остальном, ему доложат.
  Вот первый бут. На нем работал Айвар. Но пока по нему прошел весь обоз, во главе с трактором, наверху не осталось почти ни одной палки - все ушло в бузу. Но для грабилок, они все равно были бы бесполезны, так как колея их колес не совпадала с телегой. Оба колеса шли в цело, и прорезали слабенькую корку торфа. Иногда колесо упиралось в кочку, и бык останавливался. Приходилось его стукнуть, после чего тот с трудом, двигался вперед. Перевалившее через высокую кочку огромное колесо, резко толкало оглобли в сторону и ярмо било быку в шею так, что тот чуть удерживался на ногах. Даже жалко было смотреть, на мотавшегося между оглобель 6ыка.
  За первым бутом, почва немного поднималась, и здесь пасли деревенских коров. Поскотина, так называемая. Дальше следовал еще один бут поменьше, за ним поляна и опять болото. И бык и Айвар вконец измотались, пока за невысокими кустиками не открылась довольно выпуклая и обширная поляна, протянувшаяся километра на два, в длину. У самого края, обоз остановился. Шалов, ехавший в середине, что-то крикнул, и все свернули вправо, но, проехав более двухсот метров, остановились снова. Здесь была конечная остановка. Все сгрудились в кучу. Распрягли быков, выгружали поклажу. Громкие крики, шутки смешались с серьезной девичьей матерщиной в борьбе за лучшее место.
  Айвар, как задним ехал, так с краю и остался. Вместе с другими латышами, ему оставалось только присматриваться. Вот он расшплинтовал ярмо и вытащил одну продольную палочку, что ограничивало шею животного. Почуяв свободу, бык дернулся, по привычке, пытаясь сбросить верхнюю толстую поперечину. Айвар испугался, что тот удерет, и не поймаешь, поэтому изо всей силы уцепился за рог и стоял в нерешительности, пока не услышал над ухом раздраженный голос Шалова;
   - Чё раздумываешь, отпускай! Видишь, скотина изголодалась, а ты её доржишь.
  От его "доржишь", у Айвара даже похолодела спина. Он выпустил рог, но, к удивлению, бык никуда не побежал, а на месте, жадно набросился на траву.
   - Отгони скотину подале, пусть с другими пасется.
  После той первой памятной встречи у конторы, Айвар боялся не только этого человека, но и его духа, поэтому лишь бы быстрее от него отвязаться, быстренько погнал быка прочь.
  По кустам шел сплошной треск. Для жилищ ломали молодой осинник и ставили балаганы. Табор начинался от кустов, расходясь полукругом. Примечая, как делают другие, Айвар тоже наломал прутьев и, по примеру братьев Казарсов, располагавшихся рядом, начал строительство. Осинки, что подлиннее, воткнул в землю, а вершины связал травой. Получился конус, который снаружи обложил сучьями и камышом. На подстилку нарвал много травы. Когда показалось, что все готово, с большим удовольствием залез в первое, построенное своими руками, жилье.
  Было за полдень, жарко грело солнце, а у него здесь прохладно, полумрак и запах свежей зелени. Лег, прислушался. Там все также спорили, хохотали, матерились. "И куда это, меня занесло!" подумал он.
  "Ах, как хорошо полежать! Утром ведь выспаться не дали, так хоть сейчас отдохну. Как там мой папочка? Один остался. Жаль, что он не видит, какой я себе дом отгрохал!"
  Отдав поварихе Салвис свою крупу, он снова забрался в балаган и, пока наслаждался запахом свежей травы, прислушивался к разнообразным звукам, доносившимся с улицы, незаметно уснул.
  Его разбудили. Кто-то дергал за ногу. Не помня себя, он кубарем выкатился из зеленого жилища. Был тихий вечер. В центре балаганного полукруга, горел костер. Из подвешенного на треноге чугунного котла, вкусно пахло знакомой кашей. Это его разбудили Казарсы на ужин и теперь потешались над его трусостью, когда дернули за ногу.
  Так как к ужину он был последним, Салвис наложила ему полную миску. Жир клали свой, которого у Айвара не было. А вот местные, прибыли не бедно. Вместе с крупой, они отдали поварихе и другие продукты, из которых та должна была готовить по индивидуальным заказам.
  После ужина, Айвар снова полез в балаган, но теперь долго не мог уснуть. Не спали и остальные. Хохот, визг, до глубокой ночи. Среди общего крика, один женский, выделялся особенно. Сильный, чуть грубоватый. Он же выделялся, и пока ехали сюда. Завтра, он решил разузнать его хозяйку.
  Казалось, что уже все набаловались, устали, когда у крайнего балагана два девичьих голоса, самозабвенно затянули грустную песню о несчастной любви.
  "Любил милый, теперь покидает, мимо ходит, ко мне не заходит. А заходит, недолго гостюет, до полночи со мной протолкует. А с полночи, до белой, до зорьки... Стала зоря, зоря заниматься, стал мой милый, со мною прощаться. Прощай, милка, прощай, дорогая, у меня есть, жена молодая. У меня есть, жена молодая, которая под венцом стояла, мужем называла"...
  Догорал костер, умолкла песня, а в ушах все повторялось: "А заходит, недолго гостюет, до полночи, со мной протолкует". Простой склад вольно взятых слов, но как задушевно они звучат в песне! Ясно, что текст сочинял не поэт, но от этого он нисколько не пострадал. Когда пером водит сама обстановка, сама жизнь, любой текст становится более четким и задушевным, и что, может быть, самое главное - доступнее пониманию всеми слушателями.
  Разбудил зычный окрик: "Подъем, подъем!" Айвар снова, как угорелый, выскочил на четвереньках. По-другому, из шалаша и нельзя было вылезти. Кричал Шалов. Вчера к ночи, его здесь вроде бы и не было, а сегодня вдруг, закричал, да ещё в такую рань! Солнце только что оторвалось от горизонта и предвещало жаркий день. На небе, ни облачка.
  Обитатели табора, поднялись довольно организованно и, протирая заспанные глаза, топтались у балаганов. Потом некоторые, побежали в кусты. Уже горел костер, варилась каша. Рядом с Салвис стоял Шалов, помахивая короткой рукояткой длинного бича.
   - Я что хочу сказать, - повелительным тоном, изрек Шалов, когда все, наконец, собрались к костру, - так это то, что надо раньше вставать. До завтрака мы успеем хорошо поработать. А сейчас все, айда на косовицу. Литовки вон, в той бричке, там же, и оселки. Косить начнем от камышей к болоту, а трактор пусть едет на середину, где суше. К оружию, совхозники.
  Русские свое "оружие", видно, приготовили еще в деревне и теперь разбирали по каким-то им одним известным приметам.
  Дома Айвар, немножко помогал отцу косить. Ему даже была куплена маленькая коса. Но, то все было баловство, а здесь придется работать со всей серьезностью. Оставшиеся литовки, были вроде все одинаковые, и Айвар взял первую попавшуюся. Огрызочек бруска достался очень маленький и криво сточенный. Девушки начали косить от балаганов, а парней поставили у самых кочек, подтопленных водой. Айвар сразу набрал воды в отцовские ботинки. Пришлось их снять и поставить на кочку сушиться. Семь парней взмахнули косами, и ушли, оставляя за собой светлые прокосы, с двумя темными полосками от босых ног.
  Айвар шел последним. Ему никак не хотелось отставать от остальных, да и побаивался Шалова. Только коса попалась неважной - болталась ручка и не давала точно прицеливаться на взмах. К тому же стерня, до темноты в глазах колола ноги, особенно под пальцами. Трава была высокой, вперемешку с камышом, поэтому косить приходилось со всего плеча. Но, отстал все равно. Даже Казарсы ушли довольно далеко вперед, а он, весь вспотевший, с онемевшими руками, все махал и махал непослушной косой. Передние, русские парни, пошли уже по второму прокосу, и чуть было, не настигли его. А на третьем заходе, догнали. У самых пят его босых ног, ложилась трава от настигшего косца. Временами казалось, что еще один взмах, и задняя коса вонзится в правую ногу! А тут, как назло, его коса вдруг воткнулась в кочку и сломалась. Айвар струсил, растерялся. Вытащив отломанный конец, зачем-то приложил его к оставшейся части.
   - Что, совпадает как раз? - пошутил, следовавший за ним косец. Пока Айвар собирался что-то ответить, рядом появился Шалов. Он, оказывается, сидел на бричке и наблюдал за работой. Что теперь будет? Бежать с поля! - мелькнула отчаянная мысль. - Но куда?
   - В бога, твою мать! - услышал над своим ухом грубый, хрипловатый голос и, ожидая удара по голове, съежился.
   - Не умеешь косить, латыская морда! Я так тебе, и литовок не напасусь, - и, вырвав из рук Айвара косу с обломком, тоже почему-то стал примерять отломанный конец, не переставая материться на все лады, во всех богов и матерей. Айвар впервые в жизни, слышал такой пахабный набор отборных слов. Этот Шалов, вобравший в себе все страшные черты и поступки, к тому же обладал способностью следовать за жертвой, как тень, все замечать, что бы потом разом, грубо выплеснуть из своей пасти все то, что там постоянно накапливалось. Беспрерывно матерясь и проклиная "понаехавших", все же пошел за новой косой, унося под мышкой старую и, по пути, все прикладывая отломанный конец, будто от его манипуляций, тот мог прирасти.
  Вторая, оказалась острее и, притом, более удобной по росту. Итак, снова вперед! Сибиряки только посмеиваются над ним, а он занемевшими, как не своими руками, машет и машет. Даже косу некогда поточить, а она, как и первая, снова и снова вонзается, то в кочку, то в землю. Но, к счастью, эта оказалась намного крепче первой. А босые ноги, все так же щекочет трава, скошенная задним косцом. "Только бы, не по ногам!" сверлит ужасная мысль, бессознательно, подгоняя его вперед.
  После очередного прокоса все, как по команде, воткнули косы в землю и закурили. Айвар тоже. Тугой отцовский кисет с махоркой и газетной бумагой, лежал в правом кармане и при каждом шаге вперед, неудобно прижимался к ноге
   - А ты, парень, здорово даешь! - обратился к нему косец, шедший
  следом по пятам. - В одном прокосе, я три раза точу литовку, а ты, ни разу.
  Все засмеялись, а Айвар от удовольствия, глубоко затянулся дымом.
   - Ты бы хоть чаще её точил, легче будет брать траву, - продолжал тот.
   - Сразу видать, что ты не спец в таких делах, подтвердил другой.
  С самокруткой в зубах, коротеньким бруском, боясь обрезать пальцы, кое-как поточил режущую часть и пригляделся к острию.
   - У тебя такой брусок, что враз можно обрезаться, - посочувствовал другой, - ты бы ему подлиней цовейко пристроил.
   - А чем привязать?
   - Можно травой, но еще лучше, снизу от портков полосу оторвать. Нужда заставит и научит.
  Три дня, от зари до зари, в буквальном смысле этого слова, махал Айвар косой, и все три дня, возвращался в табор с изболевшимися, онемевшими руками, которые за ужином, не могли поднять даже ложку. И все эти дни, так хотелось кушать, что сперва не мог дождаться завтрака, потом обеда и ужина. Если к вечеру, руки только отнимались, то страшнее беда, ждала утром. Теперь они чувствовались и поэтому болели особенно. Несмотря на усталость, к концу третьего дня он уже мало отставал от остальных. Да, неокрепшему, истощенному организму, тяжело было меряться силами с закаленными, взрослыми сибиряками. Но Айвар, все равно старался изо всех сил. Братья же Казарсы, казались более приспособленными к физическому труду и в косьбе мало отличались от местных парней, которые пока, ни на что не жаловались, а каждое утро с косами на плечах, дымя махоркой, шли на тяжелейшую работу с грубыми шутками, похабными анекдотами.
  Стояли жаркие дни, и скошенная трава сохла быстро. На третий день девушки пошли поворачивать прокосы, а на четвертый, после обеда, уже надо было убирать. С утра, наездники пошли искать быков, которых нашли на противоположной стороне гривы. Айвар очень надеялся встретить своего подросшим, поправившимся, но на самом деле, тот как был костлявым, так и остался. Разве что, живот стал чуть большим.
  Первый и второй день, у Айвара шло не плохо. Бык тянул сносно, грабилка сгребала чисто, и он был очень доволен своей работой. Неприятности начались со второй половины третьего дня, когда перерыв на обед составил всего минут десять, и бык не успел наесться. К тому же, он остался без воды, так как за ней надо было ехать через всю гриву, а Шалов уже кричал, что метчики и так простаивают без работы. Пришлось запрягать и ехать. Но уставший бык почему-то отказался подчиняться и идти по прокосу. То он пытался свернуть левее, и тогда бить его приходилось по левому боку. То он сворачивал слишком вправо, и надо было бить по правому. Наконец, животное вообще сбилось с толку и, при очередном ударе решило, что надо бежать. Причем побежало не прямо, а наобум.
  Громко затарахтели высоко подскакивавшие зубья, оставляя в беспорядке растрепанное сено. Однако бык бежал недолго и через несколько десятков метров остановился. Айвар с облегчением вздохнул, но, заметив маячившего за скирдой Шалова, снова стукнул по выпершимся костям. После этого, почти дотемна мучился с выбившимся из силы быком. Но это было только начало бед! С этим бычком, ему еще пришлось хлебнуть горя.
  Начиная со второй недели, к обеду, из совхоза начала приезжать двуколка, запряженная здоровым, рыжим быком, которым управлял мужичок небольшого роста, с рыжеватой бородкой и, несмотря на сильную жару, в неизменной военной шапке. Он привозил паек, питьевую воду, и в его ящике, всегда лежали присылаемые родителями из деревни, узелки с провизией. Завидев тачку, все бросали работу и шли к табору, либо она подъезжала к скирдам. По форме, цвету - но каждый узнавал свою передачу и в тени съедал присланное. Только латыши, к тачке не торопились. Их родные еще не знали, что из себя представляет это поле и жизнь на нем, да им-то и слать было нечего. А крепко поработав, кушать ой как, хотелось! На одной каше, далеко не уедешь. Паек же, можно было проглотить, за один присест, не заметив! Но, превозмогая голод и глотая слюну, его растягивали на три раза. Голод можно было бы еще залить водой, но тот бачек уезжал вместе с тачкой, а поблизости, ни капли! Только в болоте.
  Если в самом начале покоса, агрессивных комаров еще кое-как можно было терпеть, то через несколько дней, их появилось неимоверное множество. К заходу солнца, от них не было спасения. Темными тучами, они буквально облепляли открытые участки тела, лезли в глаза, нос, рот, каким-то путем, умудрялись попасть даже под одежду, чтобы укусить. Бить их было бесполезно: на месте погибших, появлялось еще больше - там размазывалась кровь! Старожилы советовали чаще курить - они, мол, боятся дыма, но, для такой армады, он был, не помеха. Более того, в своем балагане Айвар попытался жечь траву, но, от едкого дыма, вместо комаров, пришлось удирать самому. А однажды чей-то бык, спасаясь от гнуса, мордой стал тыкать в его балаган и разворотил. Скотину-то он прогнал, но пока в темноте ремонтировал жилище, незаметно быстро уходила короткая ночь, а вместе с ней и такой драгоценный сон. Наконец, засыпая, он ещё слышал тоненький комариный писк, и даже чувствовал укусы, но так хотелось спать, что все это казалось несущественным и в данный момент безразличным.
  Когда Шалов прокричал "подъем", Айвар не слышал, а с трудом проснулся лишь после того, как рассвирепевший бригадир вытащил его за ногу из балагана. Первое, что он почувствовал, приходя в себя - жжение. Как после крапивы, жгло лицо, руки, а когда на них посмотрел - испугался. Их покрывали сплошные красно-белые волдыри с подтеками крови. Таким же опухшим, шероховатым было и лицо. Это заметил даже Шалов и несколько секунд, раскрыв рот, смотрел с удивлением. Потом, по привычке, хотел отругать нерадивого работника, но не выдержал и, ухватившись за живот, покатился со смеху.
  По совету бывалых, Айвар тщательно умылся в прохладной, болотной воде. Вроде немножко полегчало, только ужасно чесалось. Его и здесь предупредили, чтобы сильно не расчесывал, а то на кровь, комаров соберется еще больше.
  Два дня, при прикосновении к особо пораженным участкам тела, чувствовалось что-то странное: не то боль, не то нервный шок, коловшие в самое сердце.
  Дни становились суше и жарче. Туман над болотом, с утра уже не висел, а комары пытались спрятаться с первыми лучами яркого солнца. Зато их место заняли мухи, слепни, овода.
  Вез выходных, ежедневно, сразу же после подъема, свернув "козьи ножки", трое парней шли за быками, запрягали и ехали в поле. Сибирячки, с неиссякаемым задором, вооружались вилами, граблями и тоже спешили к скирдам. До завтрака, в утренней, относительной прохладе, лучше ладилось, и этим старались воспользоваться. Часов ни у кого не было - время определялось только по солнцу, и чем оно раньше всходило, а позже заходило, тем рабочий день удлинялся. Шалов никогда не просыпал, и всегда вставал первым. Непонятно, чем его организм ориентировался на пробуждение. Зато ложился, всегда первым, сразу после ужина. Айвар никогда не замечал, чтобы он с кем-нибудь разговаривал без дела, но если давал какие указания, то они всегда были пересыпаны матерными словами, неприличной бранью. Без них он не мог обойтись даже при разговоре с девушками. Айвар с неподдельным испугом, постоянно наблюдал за этим грубияном. Казалось, что в минуты злости, он запросто смог бы убить человека. Его потемневшее от загара, изрытое оспой лицо, не выражало ни шутки, ни улыбки. Оно как бы окаменело в день своего рождения, да так и осталось, а до приторности голубые глаза, застеклились и застыли. Оттопыренные большие уши, в момент наивысшей злости, начинали резко дергаться, а из широко раскрываемого рта, брызгала пенная слюна. Давно не стиранная коричневая, в светлую клеточку рубаха, была всегда расстегнута и открывала впалую, волосатую грудь. Он никогда не расставался с длинным кожаным бичом на короткой рукоятке, который постоянно висел перекинутым через правое плечо. Узловатый конец тянулся за ним, не менее чем на пять метров.
  Уборка этой гривы, подходила к концу. Трактор уже несколько дней, как косил где-то в другом месте, не появляясь в таборе, даже на ночь. Сгребали и метали на противоположном конце поля от табора, а это было так далеко, что обед брали с собой. Туда же, подъезжала и двуколка из деревни. Так как по заведенному с первого дня порядку, на обед отводилось не больше получаса, животные весь день ходили не поенные и впроголодь. Не успевали они наесться и за ночь. Айвар с состраданием наблюдал, как освобожденный от ярма бык, от усталости, тут же ложился и в таком положении, поедал вокруг себя траву. Если он когда и пил, то, возможно, только ночью. По словам Шалова, из-за отсутствия времени, днем поить не полагалось. Доконать животное дружно помогали овода и слепни, неотступно следовавшие за всем живым. На месте их укуса сразу же выступала капелька крови, на которую тучей садились назойливые мухи. Вначале от боли Айвар подпрыгивал, но потом, как и бык, до определенной степени свыкся.
  Не выдержав навалившихся на него всех мук, бык начал сдавать. До обеда еще кое-как тянул, а после, стал ложиться и, чтобы поднять, о его бока пришлось сломать не один прут. А поднимать надо было любой ценой, иначе от Шалова досталось бы самому. Когда же прут не стал помогать, Айвар прибег к уговорам. Подойдя к морде, он ласково гладил по длинному носу, рассказывая, какой бригадир злой, и если он не поднимется, то бичом достанется им обоим. Но бык все равно лежал, как, ни в чем не бывало, изредка моргая длинными, изогнутыми ресницами. Тогда Айвар начинал ему рассказывать, что волокуши подбирают последнее сено, и потом метчикам нечего будет делать. После каждой фразы, он заглядывал в выпуклые глаза, пытаясь понять, насколько тот понял уговоры. Но, те усталые глаза, оставались равнодушными, и только в их уголках, где обильно собирались слезы, кишмя кишели мухи, слепни. Были ли это слезы обиды, усталости, или естественное выделение влаги, Айвар не знал, но животное, все равно было очень жаль. Однажды, в момент такого объяснения, верхом на недавно купленной у татар лошади, подъехал Шалов и с ходу, два раза стеганул быка по ребрам.
   - Чё уселся с быком, как с бабой, такую твою мать, - заорал он, на все поле. - Видел, чем его надо уговаривать, а ты с ним флирты разводишь!
  Бык дернулся, и встал. На выперших ребрах, осталась рассеченная кожа, из которой потекла темная кровь. Айвару стало, ещё более жаль быка, но надо было грести, и он послушно сел в седло, оставшимся обломком палки, ткнул быка в облезлую ляжку. Тот пошел, но до конца работы ложился еще несколько раз. За ужином, парни подучили, что надо резко крикнуть в ухо, и назавтра такой способ был испытан. Бык, действительно, вскакивал, но, пройдя пару сотен шагов, снова ложился. К заходу солнца, оба измученные, еле доплелись до табора. Наскоро поев постной каши, Айвар забрался в балаган и, не обращая внимания на комаров, моментально уснул.
  Утром он снова не слышал "подъема", за что второй раз был вытащен из балагана, но, сколько, ни силился, а прийти в себя не мог никак. Наконец, через силу открыв глаза увидел, как разъяренный Шилов рушит его балаган, попутно, матерясь во всех святых, а так же проклиная тот день и час, когда он, впервые увидел "латыские морды". Кое-как уразумев, что от него хотят, Айвар сел и, как сквозь туман видел, что бригадир, разделавшись с его жилищем, принялся за Казарсовых. Братья, видно, вчера тоже здорово подустали. Даже когда были сорваны последние сучья и остались без крыши, они все равно крепко спали, повернувшись лицом, друг к другу.
  Айвар не заметил, когда Шалов снял с плеча бич, но отчетливо слышал свист плетеной кожи, за которым последовал характерный щелчок. Тоненький армячок, под которым лежали парни, сразу рассекся. Моментально проснувшийся Доменик, не выговаривая "Ш", закричал:
   - Чалов, не бейся! Больно! - и, хватаясь за бок, вскочил на ноги. Второй удар пришелся по босым носам младшего, Эдуарда. Брызнула кровь, и мигом вскочивший парень побежал прятаться в кусты. В это мгновение, Доменик внезапно прыгнул на Шалова и, вцепившись в жилистое горло, свалил того с ног. Но на большее, сил не хватило. Бригадир из-под него, ловко вывернулся, отскочил на несколько шагов в сторону и, пока тот поднимался, несколько раз протянул бичом парня по голове и спине, после чего Доменик так и остался лежать, обливаясь кровью и корчась от боли. Айвар бросился к пострадавшему, но тут же, был отогнан Шаловым, пригрозившим и ему карающим бичом.
   - Не лезь, сам отойдет!
  Русские наблюдали, молча. Они отлично знали звериный характер этого человека и, может быть поэтому, не поддерживали ни одну из сторон, а пораньше проснуться, могли и без окриков.
  Убежавший, не возвращался, а ушел прямо в поле. Возле Доминика, осталась хлопотать повариха Салвис.
  Дни стояли особенно жаркие. Солнце палило безжалостно. Открытые участки тела уже несколько раз обгорали, облуплялись и снова обгорали. Часто хотелось пить, и, когда Шалов прятался от жары в свой балаган, Айвар, собрав все свое мужество, бежал к болоту. Вода была очень невкусной. Но зато, это была вода! Он просто не мог напиться, в то время как сибиряки, к болоту не бегают, чему был очень удивлен. Как и повелось, к обеду регулярно подъезжала двуколка, и все так же дружно, как и в начале, спешили за своими мешочками, после чего садились спинами к скирде и, переговариваясь, обедали. Айвар уже доел хлеб с сахаром - обычный свой обед - когда возница недоуменно стал спрашивать, кто еще не забрал свою передачу. Так как никто не признавался, то вытащил мешочек из коляски и поднял над головой. Айвар тоже посмотрел, и в нем что-то ёкнуло. Мешочек-то знакомый! "Неужели, папа?"
   - Значит тебе, если никто не признается, - подбодрил мужик. - Я теперь припоминаю, что его клал какой-то новенький, с поседевшей головой.
  Сердце Айвара прямо сжалось, когда взял в руку тоненький узелок. Быстренько забежав за скирду, сел и развязал. Внутри оказалась зеленая бутылка с молоком, кусочек хлеба и цветастый кисет с махоркой. А еще бумажка, где отец сообщал, что у него все хорошо и волнуется за сына - как он, там. О, теперь Айвар ещё больше знал цену присланного ему хлеба! Значит, сам недоел, чтобы выкроить ему! На его глазах, стали навертываться слезы, но вокруг ведь, все чужие. Нет, им он не может показать своего малодушия, все равно не поймут. С давно забытым удовольствием, съел хлеб с молоком и закурил свеженькую махорку. Та, что была взята с собой, как раз кончилась, и со вчерашнего дня, по карманам собирал табачную пыль. Он курил, а перед глазами стоял исхудавший отец, недоевший сам, но наравне с другими, приславший долгожданную передачу. Айвар только сейчас почувствовал, как соскучился по отцу. Как захотелось его увидеть и прижаться своим лицом к щетинистой щеке. Двуколка собиралась обратно в деревню, и Айвар с приятным волнением, положил в нее пустой мешочек. Теперь он уже догадывался, что завтра может получить его снова, наравне со всеми.
  После обеда, работалось намного легче. Раз отец о нем помнит, значит, все на свете хорошо и никаких волнений быть не должно. Пусть ложится и не идет бык, пусть испепеляет жара, пусть кусают эти твари, все, вместе взятые, пусть дым в балагане ест глаза - все, все казалось мелочью по сравнению с тем, что где-то недалеко есть отец, который всегда может прийти на помощь. Когда после ужина залез в балаган, даже сено, что под боком, показалось удивительно пахучим, чего до сих пор не замечал. Табор постепенно успокоился. Наступила совершенно темная, безлунная, тихая ночь. Только в траве, еще изредка стрекотали неугомонные кузнечики, да запоздалая птица пролетала над балаганами, шумно махая крыльями. Рядом, в болоте, глухо булькал вырывающийся из-под воды газ. Совсем рядом, пасся бык, регулярно, шумно выпуская через нос воздух. Беспокойные комары, умерили нескончаемую охоту на все живое, и лишь самые упрямые из них, мелодично звеня, по запаху пота, все еще искали добычу.
  Две человеческие фигуры, почти неразличимые в темноте, очень осторожно вылезли из своего балагана и задами пробрались к середине табора. Здесь с разных сторон они присели у одного балагана. Маленьким племенем зажглись две спички и опустились в высохшее сено, защищавшее жилище от дождя и ветра. Пока трава разгоралась, фигуры уходить не торопились, а когда убедились, что огонь не потухнет, изо всех сил, побежали в ночь. Через несколько секунд, весь балаган был в огне, а еще немного погодя, из пламени выскочил Шалов. Чтобы не обжечь лицо, закрылся фуражкой, которую, вместе с грязной рубахой, не снимал даже на ночь. Сзади у него загорелись волосы, но пламя тут же, сбил фуражкой. В нескольких местах горела рубашка, которую моментально разорвал и сбросил. У кармана дымилась штанина. Брюки были тоже оперативно сняты и горящие места затоптаны. Все это представление длилось не больше одной - двух минут, но зато, что началось потом! А потом Шалов разразился такой душеочищающей бранью, которую, может быть, до сих пор от него не слышали даже старожилы.
  С первым выкриком бригадира, почти все проснулись и стали вылезать из балаганов, думая, что уже утро. На этот раз, Айвар тоже проснулся сразу, и ему показалось, что проспал на работу и Шалов сейчас ему задаст. В щели между неплотно обложенной, и успевшей высохнуть травой, хорошо поблескивал свет. Отодвинув сук, закрывавший вход, опасливо, но быстро вылез из балагана. Печальное зрелище было в разгаре. Сухое сено сгорело быстро, и теперь горели листья с тонкими сучками. Дымилась осина, служившая каркасом жилища. Шагах в трех от пожара, в неуверенном свете красноватого пламени, четко выделялась худая, длинная, в одних красных трусах фигура Шалова, ожесточенно топтавшего сапогам горящие штаны. Несмотря на критичность положения, у Айвара сразу появилось переплетение сходства худобы бригадира с его истощенным быком. Но не успел он опомниться от увиденного, как пострадавший уже бежал в его сторону с душераздирающим и звучавшим на всю гриву криком:
   - Латыси-и-и-и, в бога и кровь вашу мать! Держите латысей!
  Но никто не бросился ему на помощь. Повылазившие их балаганов, с заспанными лицами, безразлично смотрели, чем кончится это представление.
  Айвар струсил совсем. Завидев бежавшего бригадира, сперва хотел удрать в кусты, но почему-то, вместо этого, задом залез обратно в свое жилище. Он замер, слушая, как трещит разрываемый соседний балаган. Теперь он уже догадался, чьими руками сотворен внезапный пожар. Ясно, что после такого случая, Казарсы не могли оставаться на месте, а, значит, отвечать ему, как латышу, придется тоже. Так и случилось! Разрушив пустой балаган, всю неиссякаемую злость, Шалов перенес на него. Бригадир не лез тащить Айвара за ногу, чего тот очень боялся, а просто разворотил все ветки, до последней. К счастью, на этот раз у него не было бича, но Айвар все равно лежал тихо, боясь пошевелиться. Разбросав подстилку, будто под ней могли находиться люди, пострадавший бегом пустился в противоположный конец табора, где стоял балаган недавно прибывшего метчика Алдиса. Но жилище у того разрывать не стал, а только залез вовнутрь для проверки.
  Крыши над головой не было, сон как будто прошел, и Айвар сел на оставшееся от погрома сено. Как и остальные, он напряженно ждал конца этой нежданной истории. Догорал балаган и с той стороны страшно тянуло вонючей, тоже догоравшей, бригадирской рубахой. Потом полукруг постепенно стал пустеть, люди уходили досыпать. Шалов несколько минут еще поматерился, пока кто-то из местных не пустил его спать в свой балаган. Над табором снова опустилась ночь и тишина.
  К своему удивлению, утром Айвар проснулся сам. Хотелось подробнее обдумать ночное происшествие, но, в это время, как обычно, послышалось грозное: "подъем", с несколькими резкими щелчками бича. Айвар сразу вскочил и невольно посмотрел на соседний разваленный балаган. Братья не возвращались. А в центре табора, на месте сгоревшего строения, сиротливо стояли три обуглившиеся жердины. Под ними, от легкого, утреннего ветерка, чуть пошевеливался черно-серый пепел. Солнце еще не вставало, но было уже довольно светло, и восток неба отливал особенно яркой голубизной. По кустам, Салвис собирала сухие сучья для костра, а одна из девушек, из ведра, в котел наливала воду. В чужой клетчатой рубахе и собственных, сбоку прожженных штанах, Шалов внимательно всматривался в заросли камыша, будто надеясь увидеть там поджигателей. Он даже прошел несколько шагов вперед, чтобы получше разглядеть почву, но, разочарованный, недовольно сопя, возвратился к костру. Ни на кого не глядя, дал задание на день, сел на лошадь и уехал.
  Собравшаяся за завтраком молодежь, с удовольствием дала волю, давно чесавшимся языкам.
   - Его лошадь, очень похожа на своего хозяина.
   - Говорят, татары продали троих. По старости лет, они не годились не только что на езду, но и на мясо.
   - Ну и поджарился наш хмырь, сегодня ночью, - подмигнул Айвару, радом сидящий парень и тоже работавший на грабилке.
   -Всю ночь, жареным мясом пахло, - вторил ему другой зубоскал.
   - Не пахло, а даже очень воняло.
   - Как от его старой лошади.
   - Кто, интересно, ему подарил рубаху?
   - У меня была, пришлось отдать. Не на съеденье же комарам, его отдавать. Все-таки живой.
   - А зачем ты запасную возишь? Знал, поди, что Шалова подкурят!
   - Он боялся, что мы последнюю с него сорвем, если станет нам противиться, вот и прихватил запасную - засмеялась одна из девушек.
   - Да, что вы на меня навалились, будто виноват, что рубаху отдал!
   - Вы заметили, когда он снял штаны, там во-о-от такая дырища успела выгореть.
   - Ну, и что? Оставшийся материал, на заплатки пригодится.
   - А вы не заметили, когда он скинул штаны, то на ногах уже горела и шерсть.
   - У такого худого, да такая длинная шерсть! Притом, какая-то светлая.
   - Это истинная правда! С ним в бане, и фонаря не надо.
   - Бессовестные вы мужики, - не выдержала Салвис - Разве можно над несчастным человеком издеваться?
  Все дружно расхохотались. Пока отсутствовал Шалов, многим хотелось сказать про него что-нибудь остроумное, смешное. Нет, они не радовались, как и не переживали о случившемся. Но оторванность на длительное время от привычного деревенского общения, здесь каждого несколько замыкала в себе и поэтому, при случае, старались раскрепостить свою душу от диковатого одиночества хотя бы обыкновенным зубоскальством, поделиться скудными впечатлениями, которых здесь, в поле, было не так, уж, много. После ночного инцидента Айвар заметил, что если сибиряки и не за латышей, то, в крайнем случае, и не за бригадира, которого здесь терпят исключительно, как командира, без которого не обойтись даже в полевом одиночестве.
  Трактор косил где-то в другом месте, трава быстро сохла, и имеющимися силами, уже было не под силу ее убирать, поэтому в этот день к обеду, приехала не только богоспасаемая двуколка, но и бричка с несколькими девушками. Среди них были две латышки, которых Айвар почти не знал, а всего лишь, встречал у Сашки при расписке. Почему-то здесь, в поле, ему бросилось в глаза различие между местными девушками и прибалтками. По сравнению с сибирячками, латышки выглядели бледными, хрупкими, худощавыми. И такие доходяги, должны были "подымать", как некогда выразился Кариев, запущенную Сибирь!
  С прибытием новеньких, табор оживился, зашумел. Шутливая перебранка, крепкие словца, смех, звонко зазвучали над обожженной солнцем, гривой. Обед, на этот раз, затянулся дольше обычного. Айвар с величайшим аппетитом ел сыроватый хлеб, запивая вкусным молоком из зеленоватой бутылки, присылаемой отцом регулярно. Ему было до боли жаль отца, который делился последним, скорее всего, недоедая сам, особенно хлеб, и Айвар хотел как-то сообщить ему, чтобы хлеб не слал, что такой же паек, дают и здесь, но с собой не было ни карандаша, ни бумаги, а устно с этим рыжебородым, передавать не хотел. Местные не должны знать о переживании латышей.
  Поздно вечером, когда только что сели ужинать, возвратился Шалов и, ни с кем не разговаривая, принялся мастерить новый балаган. Последующие дни, прошли в напряженнейшей работе. Закончили убирать не только эту гриву, но и небольшие соседние прогалины. Теперь надо было переезжать на новое место. Все имущество сложили на брички еще с вечера, а с восходом солнца с песнями, отправились в путь. С этого времени, на одном месте долго не задерживались, потому что обкашивались, в основном, небольшие участки, располагавшиеся либо между болот, либо кустов.
  Шла вторая половина июля, и табор ушел настолько далеко от деревни, что двуколка к обеду не поспевала, и обеденный перерыв переносился на более поздний час. Тяжело было людям, но не меньше страдали и животные. Весь день они тянули на износ. Поесть они не успевали, не говоря уже о воде, которая доставалась им только раз в сутки, да и то ночью. Скотина сдавала на глазах. Даже те, что прибыли сюда упитанными, несмотря на обилие вокруг травы, худели и слабели.
  Как и с самого начала косовицы, воду на поле, доставляли из совхоза. Бачок был с краном, но без крышки, а чтобы вода не расплескивалась, возница наталкивал в нее либо травы, либо сена.
  При такой страшной жаре, один раз в день пить, для Айвара было недостаточно. Его иногда так мучила жажда, что вместо слюны, рот, казалось, был вымазан клеем. Если поблизости не было Шалова, то, завидев издали приближающуюся коляску, он со всех ног бежал к ней, чтобы на ходу напиться первым, иначе, едва она подъезжала к бригаде, как тут же, облеплялась жаждущими настолько, что к ней нельзя было подступиться. К тому же, одного присеста, Айвару не хватало. Через краник, выступавший за бортик двуколки, никто не пил - из него приходилось долго сосать, а через край удобнее и проще. За долгую дорогу, вода в баке настолько нагревалась, что во рту, или не чувствовалась, или казалась неким бульоном, так как с ней, в рот попадало сено, цветочки, мелкая труха, букашки и прочий мусор. Когда же, бачок уезжал обратно, и если в нем еще оставалась хоть капля воды, то Айвар догонял двуколку и на ходу допивал, что мог успеть. Пот застилал глаза, вода по подбородку текла на грудь за грязную рубаху, а он все никак не мог оторваться от теплой жидкости, называемой водою. Казалось, что вот, уже напился, но проходило несколько секунд, и пить хотелось снова. Иногда проходил редкий дождик, и сразу после него, для Айвара был мимолетный праздник. Во вдавленном бычьим копытом следу, несколько минут держалась дождевая вода. От солончаковой почвы, она была немного солоноватой, но, это же, была вода! Ею вполне, можно было утолить жажду.
  Однажды утром, Айвар нашел своего быка еле живого. Тот лежал на боку, вытянув все четыре ноги. Глазами он еще моргал, но взгляд был такой туманный, что Айвар совсем испугался. Присев рядом с мордой, он совершенно серьезно стал уговаривать животное не подыхать, но тот, даже не разжал челюсти, чтобы съесть подложенную траву под самый нос. Убедившись в трагическом конце, Айвар, что было силы, побежал в табор за Шаловым. Услышав эту новость, тот вскочил на лошадь и, матерясь во всех богов, поскакал в ту сторону, куда указал Айвар. Пока же запыхавшийся, туда добежал сам, бык подох. Разъяренный бригадир, не слезая с лошади, несколько раз огрел своим страшным бичом неподвижную тушу, но она даже не дернулась. Тогда с угрозами и руганью, набросился на Айвара, который стоял рядом, вжав голову в плечи. Ему тоже было очень жаль погибшего быка, но что он мог поделать, когда животным, как и людям, приходилось трудиться без воды и пищи до последнего вздоха. На этот раз, человек выдержал, а бык - нет. Еще несколько минут, от души наматерившись, Шалов уехал, а Айвар, для верности, подергал тушу за ногу, хвост и, окончательно убедившись, что все-таки это конец, поплелся в табор за вилами. Не сидеть же без дела, и не ждать, пока вот такой ненормальный руководитель снова начнет на тебя кричать.
  Без третьей грабилки, в поле обойтись не могли, поэтому через несколько дней, пригнали другого быка, с виду ничуть не лучше прежнего. Той же рыжей масти, худой, один рог сломан, а вдобавок ко всему, больше половины хвоста, отсутствовало. Причем, самой главной половины с метелкой, чтобы отгонять кровососущих. Бедняжка, только шевелил обрубком справа налево, как палкой. Из-за своего хвоста и кличка ему была дана - Куцый. Этот не пошел, с первого же дня. В отличие от предыдущего, покойного, Куцый перед тем, как лечь, сперва чуть приостанавливался, резко падал на передние колени, затем плюхался на тощий живот, издавая тяжкий, не то вздох, не то стон. Кое-какой опыт у Айвара уже был с первым быком, который постарался применить и здесь. Когда не помогли уговоры, он стал кричать в ухо, потом клал перед ним свежую траву, но с таким расчетом, чтобы лежа до нее нельзя было дотянуться. Все напрасно. В такие минуты, Айвар с завистью смотрел на старых быков, на которых гребли его товарищи по профессии. У одного был желтоватый Фока, у другого темно-коричневый Культяпа. С ними, никаких проблем, а вроде бы едят и пьют вместе с его быком.
  А по краю поля, почти весь день маячила долговязая фигура бригадира на лошади. С нее он слезал, только на ночь. Как настоящий надсмотрщик, он все замечал и покрикивал, а в некоторых случаях и пощелкивал бичом. Айвар все время испытывал к нему некий животный страх, скорее всего, связанный с беспомощностью, отчаянием. Он и так работал из последних сил, а тут еще этот проклятый бык, с которым никак не совладать, и поэтому, когда однажды над лежачим быком были испробованы все мыслимые средства, он не выдерживал, и впервые в жизни, заматерился. И странное дело, сразу как будто полегчало! Снялось, постоянно давившее психологическое напряжение. Но бык от этого, все равно не встал. Тогда он побежал в соседние кусты и выломал такую палку, на которую хватило силы, чтобы сломать без топора. Возвратившись, он еще несколько раз покрыл лежавшую скотину отборным матом и, когда решил, что все это бесполезно, стал бить. И чем он больше бил по выступавшим ребрам, тем больше ожесточался против непослушного быка. А может быть, даже и не против быка. Пока он и сам не мог разобраться в своей внезапной агрессивности, но ясно было одно, что эта лежащая, не встающая и беззащитная скотина, является козлом отпущения. От побоев устали руки, и он бросил облупленную по костям палку. Что дальше? Заметив его мучения, подъехал сгребавший поблизости сибиряк и попытался своим бичом поднять уставшего быка. Не помогло. Тогда он посоветовал испытать последний, но самый верный способ - сунуть под хвост горячую головешку. Айвар огляделся. Шалов на лошади, стоял у дальней скирды и давал какие-то указания Алдису, а в нескольких десятках шагов отсюда, в таборе, Салвис готовила обед. Нисколько не раздумывая, он тут же побежал к костру и вытащил горевшую до половины палку. Пока прибежал обратно, палка почти потухла, но местами еще краснели твердые сучки. Что дальше? Ага, вон Шалов направляется в эту сторону! Значит, может случиться так, что быть битым обоим. Ведь, прошло не меньше получаса, как он не гребет. Тогда он уцепился за обрубок хвоста, поднял его и поперек вложил головешку. Бык изо всей силы прижал хвост, замычал, вдруг вскочил, и бросился бежать к кустам. Айвар едва успел вскочить на раму и уцепиться за седло. Обезумевший бык бежал, прерывисто мыча, пока колесо не зацепилось за куст и не остановило грабилку. Неимоверно напрягшись, бык стоял и дрожал всем телом, дико вращая испуганными глазами. Айвару стало, очень жаль невинное животное и, еле вытащив из-под хвоста зажатую палку, сел у колеса. По щекам, безудержным потоком потекли слезы страха, боли, обиды, бессилия.
  Исколесив за лето всю совхозную территорию, в начале августа, стали табором на последней, Ишиковой гриве. От деревни ее отделяло широкое болото, по которому проходила еле приметная "звериная тропа", вилявшая между высоченными кочками, наполовину залитыми водой. Она была только для пешеходов, а сама дорога, тянулась вокруг, и по ней до деревни, было не менее десяти километров.
  Когда в первый вечер по прибытии, Айвару показали как там, за непроходимым болотом, отраженным солнечным светом светятся совхозные окна, от безысходной тоски, у него зашлось сердце. За этими лохматыми кочками, за этой холодной водой - его отец, которого не видел целое лето! Он еще не знает и не представляет, какие испытания пришлось перенести его сыну, скитаясь по чужим полям с такими немощными быками. На днях, Шалов зачитал, кто сколько заработал. Хотя зарплата за весь сезон будет выплачена только по возвращении в деревню, Айвару, из-за невыполнения нормы, причитается меньше других, причем, больше чем наполовину. Но и это еще не все! Весь заработок, он все равно не получит, потому что еще вычтут за подохшего быка. От обиды, Айвар проплакал почти всю ночь. Даже русские говорили втихомолку, что Шалов мстит за тот конфуз. Казарсы на поле больше не появлялись, а чем закончилось то дело, он узнает только по возвращении в деревню. Пока же, ему приходится расплачиваться и за них.
  Трава на гриве была уже скошена, и трактор уехал в мастерские готовиться к уборке хлеба. Работы здесь оставалось не больше, чем на неделю, но, как всегда, последние недели и дни превращаются в бесконечность. Уже давно был потерян счет времени, хотя в поле в нем особенно никто и не нуждался. Основным мерилом времени были убранные гривы да сметанные скирды. Работа без сна, без выходных и отдыха притупляла все человеческие чувства. Здесь знали только одно: подъем, работа, обед, сон, который, по мере укорачивания светового дня, к счастью, удлинялся.
  Но приблизившись к самой деревне, люди как бы встрепенулись. Они вспомнили, что, кроме болота и поля, есть еще и нечто более человечное. Переезд как раз совпал с субботой. Если о таком дне до сих пор никто не вспоминал, то теперь вдруг догадались, что каждую субботу на улице у конторы, организуются танцы! Кто их там, в такое горячее для совхоза время устраивает? Ведь вся молодежь в разъездах по полям и летним фермам. Теперь, когда деревня оказалась почти под боком, девушки не могли упустить возможность, чтобы сбегать и потанцевать. К ним присоединилось и несколько парней. Едва успели кое-как устроиться на ночлег, а край солнца коснулся горизонта, как неспокойные энтузиасты, поснимав обувь и держа ее в руках, пустились через болото в деревню. Айвар смотрел им вслед и не мог взять в толк их сибирский характер! Вот эти парни и девушки, с которыми он проработал все лето, вымотанные работой, как и он, до последнего дыхания - спешат повеселиться! Сам же он, всегда радовался приходу ночи, чтобы хоть немного передохнуть, а эти - еще на танцульки! Причем в сумерках, через мокрое болото, где, по рассказам бывалых, ноги проваливались до колен, а то и вообще не находили под собой опору!
  Утром Айвар не поверил своим глазам, когда с восходом солнца, все дружно возвратились на работу, да еще с таким видом, будто всю ночь провели не на танцах, а на самом лучшем отдыхе. Рассказов хватило на все время завтрака.
  В воскресенье, как только прибыла двуколка, все по привычке, поспешили к ней. Последним, плелся Айвар. У самого балагана, его окликнули по имени. Голос показался очень знакомым. Какова же была его растерянность, когда увидел свою сестру Вию, идущую ему навстречу.
   - Вия! - воскликнул он, не веря своим глазам.
   - Я, братик! Это я приехала, - говорила она, обнимая и целуя Айвара. - Как я давно тебя не видела, как соскучилась!
   - Я тоже, - взволновано, не веря своим глазам, отвечал Айвар и не мог дать волю, вдруг, нахлынувшим чувствам.
  Как что-то тяжелое, упало с сердца и постепенно растворялось в давно забытой радости семейного уюта. Он даже ужаснулся: неужели за лето, успел так одичать?! Сестра что-то говорила, спрашивала, а он все никак не мог стряхнуть с себя укоренившееся чувство одиночества, отшельничества.
   - Ты одна приехала? - наконец, стало что-то проясняться в сознании.
   - Имант тоже. Он сейчас в совхозе, с папой. Передает тебе привет и ждет, когда ты вернешься. Не знаешь, скоро закончите?
   - Сказали, что эта неделя последняя. Эта грива, всего-то и осталась.
   - Как хорошо. Ты приедешь, и мы опять все будем вместе.
   - Когда же, вы приехали? Расскажи! Мне папа о вас ничего не писал.
   - Он сам ничего не знал. Мы тоже до конца не знали, что делать, ну, поэтому вам и не сообщали.
   - Как же вы решились в такое болото?
   - Я тебе все расскажу, Ты пока обедай, а то другие поедят, и ты останешься не евши. Вот тебе гостинец из Латвии, - и она раскладывала на траве сало, масло, печенье, конфеты, хлеб.
   - Ешь, братик, а то ты совсем худущий стал, Так тебя и ветром скоро станет качать.
   - Хлеб-то, наверно, наш? - в шутку, спросил Айвар.
   - Вот и не угадал. Это, омский.
   - Как вы узнали, в какую сторону из Омска ехать? - удивлялся он, засовывая в рот сразу несколько конфет. - Ты сама, тоже кушай.
   - Я дома поела, спасибо. Шоферы все знают. Мы у первого попавшегося спросили, как тут же, и выяснили, где, когда, откуда отправляются машины в вашу сторону. Похоже, что шоферы здесь обо всем хорошо осведомлены. Мы только одну ночь на вокзале просидели, а утром, уже тряслись в пыльном кузове.
   - Как долго, ехали до нас?
   - До Омска четверо суток, ну и здесь сутки.
   - Ты не забыла меня?
   - Тебе не стыдно так спрашивать?! Вчера вечером, папа познакомил меня с этим возчиком, вот мы и договорились. Тут не так далеко, только бык очень тихо идет, а мы ведь, не привыкли к такому транспорту, сам знаешь. Ты только ешь побольше, вон, как глаза ввалились. Замучили тут тебя, мой братик.
   - На таком транспорте, ты впервые в жизни ехала!
   - На колдобинах очень бросает, того и гляди, выпадешь, а так, не совсем страшно. Этот бык, все понимает. Ну, расскажи лучше, как тебя тут мучают? Есть, не дают, поэтому и исхудал.
   - Мне папа все время присылает, вот, только не знаю, что он там сам дома ест! Тут, действительно, с таким доходным быком, сильно не растолстеешь.
   - Тебе на быке, наверно, легче, чем другим с вилами и граблями?
   - Как сказать. Один уже успел подохнуть, а этот, всю душу вымотал. Но все это потом, когда вернусь. Расскажи о себе, о Латвии.
  Он смотрел на свою сестру широко открытыми глазами, будто пытаясь увидеть в ней отблески своей далекой родины. Ему чудилось, что в сестре он чувствует запах потерянного дома, земли, вещей. Ведь она только что оттуда, и поэтому все здесь названное, пока, должно было быть, с ней. Вот платье, которое она часто надевала дома, и оно теперь здесь, рядом с ним! Какими дорогими становились привычные когда-то вещи, и которые раньше, просто не замечались, а воспринимались как само собой разумеющийся предмет. В эту минуту, Айвар очень остро почувствовал оторванность от родины, и на миг, больно защемило сердце. Ему показалось, что лишь только с этого мгновения, он узнал цену своей родины. Она, вдруг, стала особенно далекой и недосягаемой, а сестра между тем, рассказывала:
   - Когда мы с Имантом узнали, что папу забрали, мы тут же, поехали домой. Но попасть в дом не смогли. На дверях висели чужие замки. Из сараев и клетей, соседи уже тащили все, что можно было поднять. Ты же помнишь Гравитов - лучшими соседями, можно сказать, считались, так те не выдержали, засунули руку в наш карман. А Мелбарды, а Кравали! Я никогда не думала, что они такие отъявленные стяжатели. Даже, когда заметили меня, и то не постеснялись тащить дальше, в свои закутки. Ангеш, так додумался взять наши сани, что с дедушкиных времен стояли, и нагрузить в них разной рухляди. А полозья на проталине застряли, так они всей семьей не могли их протолкнуть. Меня даже ненормальный смех забрал, когда я их увидела за такой коллективной работой! Если бы на тот случай, в руках у меня оказалась винтовка, то не ручаюсь, что не выстрелила бы в их сторону.
  Айвар уже не ел, а, раскрыв рот, внимательно слушал. Каждое ее слово, свинцом, глубоко западало в душу. А Вия продолжала:
   - Поверишь ли, я даже сама не знала, что у нас оставалось еще так много всего того, что людям может понадобиться, и чего у них самих не было. Не думаю, что все им могло сгодиться, но жадность до чужого, просто отвратительна. Ты помнишь, что вокруг нас жили не только латыши. Латгалия многонациональна, особенно у границы. Разные Авдюкевичи, Сумароковы, Шарки, Ошурки, Новожиловы, Петровы. Так вот, все это отребье, почувствовав власть, вдруг ополчилось на латышей, которые и без того, жили не особенно дружно. Наезжие интернационалисты, нигде не хотели работать, зато имели большое желание вылезти на вид. Новая власть, как раз им и создала ту почву, на которой они могли хорошо произрастать и размножаться. Вот тебе, и результат. А видели бы вы с папой, как они потом делили наше имущество, что было опечатано в доме! Мы то же не видели, но нам потом рассказывали. Так эта шваль на второй день подъехала к нашему дому на подводах. Каждому ведь хотелось заполучить лучшее. Представь себе, что они даже с воза друг у друга, с руганью, перетаскивали. Вот это, называется пролетариатом!
  Около часу ушло на обед, а за это время, сколько впечатлений! Уехала сестра, а в ушах до самого вечера звучал ее мелодичный голос. На ужин, он даже не пошел есть надоевшую кашу, а принялся за то, что оставила Вия.
  Из отцовских записок он уже знал, как туго пришлось перебиваться сестре с мужем, после их ссылки. Никто не хотел их долго у себя держать - каждый боялся! Бесцельно проболтавшись несколько месяцев, решили ехать к своим, в Сибирь и, вместе с ними, делить участь постигшего унижения. В этот момент, родина не нуждалась в таких, как они и им подобным. У Родины наступили кризисные времена. И в балаганной тиши, перед глазами вились знакомые тропинки, по которым в детстве бегал босиком, а то вдруг вставал небольшой березняк, где молодежь в былые времена проводила воскресный отдых. Этот березняк был их собственностью, и хотя Айвар тогда был еще малышом, но часто любил лезть туда, где гуляют взрослые.
  Должно было скоро светать, а он все не мог уснуть. Память наполнялась все новыми и новыми подробностями из прошлого, и в глубине его неопытной души, незаметно, но настойчиво, продолжала, уже давно начавшаяся разгораться ненависть к тем, кто только одним росчерком пера, пресек безмятежно тянувшуюся крестьянскую жизнь. Кто заставил покинуть родную землю, кто на ней сейчас безраздельно властвует, согреваясь одеждой, отнятой у отогнанных собратьев. Представится ли когда возможность отомстить за те надругательства, которые посмели учинить над невинным крестьянством?! Грянет ли над ними такая же буря, которую сами устроили другим? Конечно, Айвар еще не понимал, что вся эта мразь была лишь орудием в руках победоносной Москвы, которая чужими руками избавлялась от всего, казавшегося ей подозрительным. Так как свое будущее, Советский Союз видел только в колхозном движении, а своей собственной коллективизацией был достаточно и горько научен, то в маленькой Латвии, предпринял предупредительные ссылки. Была еще одна причина. Как в тридцатых, так и в сороковых годах, с переменным успехом набирал силу оголтелый латвийский пролетариат, который с установлением Советской власти, заявил о себе, как о самом надежном подхалиме, готовым душить на своем пути все то благое, что когда-нибудь способно было вырасти. А настоящие патриотические силы, объединить-то было некому. С первым приходом Советов в сороковом году, репрессировали почти всю интеллигенцию. Теперь же, принялись за крестьян, которые составляли большую часть нации, но, которые были настолько разобщены, что свой хутор, считали собственным маленьким островком, до которого другим не может быть никакого дела. Но они глубоко ошибались, особенно те, кто жил покрепче. Зависть соседей, знакомых, политические неустои, интриги, и явились в этом единоборстве той ржавчиной, которая исподволь разъедала вес устои, на вид казавшегося намертво вросшего в землю, крестьянина.
  Тяжкие мысли о задушенной родине, незаметно перешли в тревожный сон, в котором он все еще не переставал выискивать тех, кто доводил своих соотечественников до предельных мук, кто вязал им руки так туго, что они даже кричали от боли. На самом же деле, это Шалов кричал опротивевший: "подъем". В балагане было темно, и Айвар высунул голову наружу. Стояла холодная пасмурная погода. Нащупав продукты, оставленные сестрой, взял с собой кусок сала с хлебом и пошел за быком. У крайнего балагана встретился с бригадиром, который, низко согнувшись, что-то грубо объяснял еще не успевшему вылезти, новому метчику, Антону. Когда Айвар с ним поравнялся, Шалов выпрямился и, не прикладывая к носу пальцев, резко высморкался. Часть соплей, неудачно попала на рубашку, на что он даже не обратил внимания. "Да, я его боюсь, и все мы боимся, - размышлял он, продолжая путь. - Только на страхе и держится вся советская власть! Неужели так будет вечно?"
  Так как с утра тянуло на дождь, грести не стали, а быков впрягли в волокуши, чтобы свозить вчерашние валки. К нескольким, до блеска отполированным кривоватым жердинам, спереди крепилось дышло с ярмом для двух быков. Сзади жерди перекрывались откидной поперечиной. Волокуша постепенно двигалась вперед, и на нее накладывали сено. У скирды, поперечину откидывали, и быки вытаскивали волокушу, оставляя сено. Иногда, упершись в какую-нибудь неровность, сено и само могло остаться на поле, тогда его снова складывали и транспортировали дальше. Вблизи или издали Айвар все время восхищался работой Алдиса. Он так ловко метал скирду, будто всю жизнь этим только и занимался. В его сильных руках, вилы и сено казались игрушками. Глядя на его силу, Айвар вспоминал другого земляка, который столитровую бочку с горючим, свободно поднимал на бричку. Если сибиряки были выносливее, то латыши, обязательно сильнее.
  После обеда, пошел дождь. Он начался не сразу. До обеда солнце так и не появилось, но очень парило, а безжалостные комары, целыми тучами налипали на открытые участки тела, и бороться с ними было, как всегда, бесполезно. В это время казалось, что только они одни и владеют воздушной стихией. Природа торжественно молчала. Но вот, почувствовалось слабое дуновение ветерка, который потом стал усиливаться очень стремительно. В ближайших кустах вдруг затрещали, заскрипели деревья. Из-за них показался тяжелый, почти черный край низко плывущей тучи, который, через пару минут, как бы разделился на несколько неравных кусков. Между ними внезапно, засверкали молнии, за которыми последовали оглушительные раскаты грома. Казалось, что вся земля задрожала от его внезапного звука. Потом, на несколько секунд все стихло, и вдруг, как из ведра, хлынул такой ливень, какого в этом году, еще не видели.
  С первыми предвестниками грозы, люди побросали работу и побежали к табору. Но Айвара и еще нескольких ездовых, пока распрягали быков, отгоняли тех к болоту, дождь застал прямо в поле. В балаган Айвар залез, уже промокшим насквозь. Лило всю ночь. В темноте люди бегали за ветками и уплотняли стенки своих жилищ. Айвар тоже кое-что наломал, но за это время, сам еще больше вымок, а добавочный материал, почти нисколько не помог. К утру, воды в болоте скопилось столько, что она стала растекаться по всей низине и подтопила табор, который пришлось перенесли выше. Но земля и здесь так намокла, что в жилище пришлось натаскать изрядное количество мокрой травы. Только к обеду следующего дня, дождь внезапно прекратился и выглянуло теплое солнце, под которым немного просушились. На этой неделе, моросило еще несколько раз, так что, вместо одной, конец сенокоса затянулся на две недели.
  Но вот, последняя скирда сметана, и обоз, так же как и в поле, возвращался в деревню с песнями. Сев на грабилку, Айвар в последний раз посмотрел на опустевший табор. Сиротливые, остроконечные балаганы, торчали скорбными, одинокими пирамидками. Завядшие и пожухшие листья сучьев, уныло свисали с молодых веток, еле покачиваясь на легком ветру. В центре полукруга, еще дымились догоравшие головешки бывшего костра. Даже тронувшись с места, Айвар все еще никак не мог поверить в то, что покос, наконец, окончен, и он насовсем оставляет измучившие его и быка, луга. Бык же, наверно, почувствовав возвращение домой, будто там ждало его что-то лучшее, без понукания так торопился за всеми, что даже залезал в зубья впереди идущей грабилки.
  Обогнули болото, и вот, за дальним тальником, показались старые фермы. У Айвара, как, наверно, и у его быка, сердце просто рвалось наружу. Неужели все кончено, и он снова в деревне, в которой его ждет - не дождется соединившаяся семья?! Как он соскучился по своим, по деревне, даже по домам, которых не видел все лето. От избыточных чувств радости, ему представилось, что совхоз для него теперь и не совсем, уж, такой чужой, что впереди его встречает не иструхлевшая скотобаза, а собственный хлев в родной деревне, будто не первая ферма, а самая настоящая Индра, раскинулась впереди! Вот и первые дома на окраине. Они будто родные, теплые, уютные. Хорошо, после долгой разлуки возвращаться туда, где тебя ждут, и кого ты сам хочешь встретить. Еще немного, и он расстанется с этими загорелыми парнями и девушками, с которыми провел все лето, будто на маленьком необитаемом острове. Но, расставаться с ними, не было жаль. Вон они, все кажутся безразличными, хотя на душе, может, и волнуются, но не выдают своего настроения. Уезжали - пели, возвращаются, тоже поют. Впрочем, нет, мелодия та же, но слова вроде бы другие. Странно! Может, с годами и он сам станет таким закаленным? Ведь, судя по данной под нажимом штыка расписке, жить ему здесь придется весь отпущенный век.
  Особых изменений в деревне, не обнаружил. Она, не то жила, не то доживала свой печальный век в, раз и навсегда, заложенном укладе. С двух сторон, хмурые домишки, вокруг которых, буйно разрослась высокая картошка, соревнуясь с такой же буйной травой. Под самыми окнами, ни грядок, ни цветочков - одна трава. На всем протяжении деревни, ни живой души. Несмотря на неделю назад прошедший ливень, сама улица настолько сухая, что из-под копыт и колес поднималась такая плотная, черная пыль, что ехавшему последним Айвару, просто нечем было дышать. Стояла безветренная погода, и пыль еще долго оставалась висеть в воздухе, позади обоза. Лишь по кроям проезжей части, отвратительно блестели жирные, почти никогда не пересыхающие лужи. В самом конце улицы, во дворе больницы, пожилая женщина, в черном платке, с нарисованными на нем большими красными маками, "журавлем" набирала солоноватую воду, от которой сразу свертывалось молоко. На деревянных ведрах, лежало гнутое коромысло. Она лишь на мгновение задержала безразличный взгляд на веренице подвод, и снова продолжила свое занятие.
  Отец занимался ремонтом второй базы. К этому времени, одну успели закончить, но не ставили окна - не было стекол. С отцом на стройке, работал и Имант, а Вия ходила за деревню, полоть турнепс. Ими уже успела заинтересоваться комендатура. Документы, конечно, были в порядке, но районный КГБ, по наущению Сашки, два раза вызывал Иманта на допрос. Вию же на месте, допрашивал Сашка. Несмотря на отсутствие всяких улик, им все равно, без специального разрешения, запретили покидать пределы совхозной территории до тех пор, пока получат ответ на посланный в Ригу запрос. Теперь они стали вроде, как ссыльные.
  Как раз на выходной, приезжал фотограф, и, помимо прочего, латыши были обязаны сфотографироваться для справок. Ну, что ж! Пусть останется первая зримая память о пребывании на чужой земле. Какие они, сейчас? Фотоаппарат навечно запечатлеет их вид. Там, на родине, родственники с нетерпением ждут от них не только вестей, но и что они из себя, представляют, пережив столько горя! Небогат латышский гардероб, но каждый постарался одеть то, что считал самым лучшим. Очень дорого обошлись фотографии, но денег на них никто не пожалел.
  А когда фотограф уехал, о нем пошли различные слухи. Оказывалось, что будто и видели его здесь впервые, и никакой он не фотограф, а обыкновенный шарлатан, потому что деньги-то брал, а квитанций не давал. Потом, в рабочих буднях, о нем забыли. Но, в конце лета, через председателя Рабкоопа Валуева, по две маленькие карточки все же, прислал, хотя деньги брал за три.
  В этот же воскресный вечер, напротив конторы устраивались танцы. Айвар о них не знал, но когда звуки звонкой гармошки все настойчивее стали проникать в дом, а в горнице хозяйская дочь Валя замелькала в новом цветастом платьице, он решил сходить, хотя бы посмотреть, как здесь веселятся. К тому же, эта простая деревенская девушка, Айвару немного симпатизировала.
  Молодежи собралось много. Валя сказала, что это сегодня из Омска, на уборку урожая приехали студенты Сельхозакадемии. Под окном конторы, на очень высоком табурете, сидел гармонист и очень задорно играл всеми любимую "цыганочку". По одну сторону от него стояли парни, по другую девушки. А на кругу, поднимая несметную тучу пыли, вовсю плясали две девушки.
  Вот одна из них, наглотавшись черной пыли закашлялась, и покинула круг, но вторая, еще осталась. Она плясала с таким самозабвенным неистовством, что висевшая на груди заколка в виде кисти винограда, со всей силой била ей, то в подбородок, то в грудь.
  Затем последовала пляска с частушками. Айвар еще раньше заметил, что местные девушки очень большие мастерицы на припевки. В них они выражали все: любовь, измену, работу, ненависть и даже политику. Например:
  "Играй, гармонист, тебе было велено, приколю тебе на грудь, Сталина и Ленина".
  Но больше всех, восхвалялся, конечно, гармонист. На какие лады в припевках, его только здесь не превозносили и не склоняли!
  Постояв немного, Айвар стал замечать, что отвлеченные частушки в этот вечер, стали перерастать в целенаправленные. Пока парни стоят, да курят, на кругу снова две девушки - одна местная, Дора, вторая из приезжих студенток. Она подпрыгивает и поет:
  "Что-то местных девок много, просто некуда девать. Вот, когда быки подохнут, будут вас в ярмо впрягать"!
  На что, грубоватый, знакомый еще с покоса голос Доры, отвечал:
  "Попляши, попляши, на горбу четыре вши. На затылке пятая, чучело горбатое"!
  Еще в самом начале оскорбительных частушек, парни, разделившись на "ваших" и "наших", стали задирать друг друга. Начали, конечно, омичи. Как-никак, а себя они все-таки считали горожанами, и простить какой-то деревенщине различные вольности, никак не могли. Недалеко от Айвара, кто-то получил первый удар, но тут же, последовала сдача. В считанные секунды, задралась большая часть парней. Чтобы не досталось самому, Айвар отошел чуть подальше, к "своим" девушкам, где стояла Валя, равнодушно взиравшая на дерущихся.
  А гармошка все играла, будто ничего особенного не происходит, и на кругу все так же, плясали девушки, распевая задорные частушки, смысл которых постепенно, сходил к примирительным. Драка шла на убыль, но Айвару не хотелось здесь больше оставаться. Впечатлений было достаточно, чтобы о них поразмышлять. Он не торопясь, шел домой, а в ночном воздухе плыли и плыли безобидные частушки:
  "Девушки, война, война. Девушки - победа! Девушки, кого любить? Осталися два деда"!
  Дома, удивились его раннему возвращению, но допытываться не стали. Вскоре, возвратилась и Валя. Айвару даже показалось, что это из-за него.
  В понедельник распределяли на уборочную, по бригадам. Из-за ограниченности сухих участков, пшеницы сеяли, относительно немного, но, по словам старожилов, вырастала она всегда отменной. И снова, с грустью смотрел Айвар на удаляющуюся деревню. На этот раз, ехали в противоположную от сенокоса, сторону. Здесь и болот было меньше, и сами они, меньших размеров. Теперь за Айваром закрепили небольшую бричку с приличным быком, по кличке "Комсомолец". Намолоченное комбайном "Сталинец" зерно, машинами отвозили в совхозную сушилку, а другую часть, что бы, не простаивал комбайн, загружали в мешки, которые потом опорожняли в общую кучу, у табора. Когда освободятся машины, его тоже увезут в деревню. На поле работало два комбайна. От одного, отвозил Айвар, а от второго, Доменик Казарс. Да, тот самый! После той трагической ночи на сенокосе, братьев, на несколько дней, увозили в районную каталажку, но, чтобы подержать их там подольше, чего-то там недоставало, в юридическом плане. За это время, в конфликт вмешался директор Кариев, которому такие сильные рабочие руки были ох, как нужны, и братьев отпустили. Говорили, что такому обороту дела, больше всех, протестовал Сашка, но у директора там были свои связи, и милиционеру, на этот раз, не прошло. В отместку, он заставил парней ходить к нему расписываться каждое воскресенье.
  Мешки были большие и насыпались полные. Их оставалось только завязать, поднять и уложить в бричку. Но, тяжелее всего, оказалось высыпать. Растягивать кучу запрещалось, поэтому, по зерну мешок надо было тащить как можно ближе к середине. После нескольких рейсов, у Айвара стали дрожать руки, ноги. Одно счастье - был кусочек поля, по которому он ездил в оба конца. Здесь он, немного отдыхал и успокаивался. Только это счастье было очень и очень коротким. Надо было торопиться! Ведь комбайн не мог стоять и ждать.
  На третий день, едва нагрузил первую бричку, как почувствовал острейшую боль в правой стороне живота. Сперва показалось, что ничего страшного не должно было случиться и, постояв немного, полез на воз. Но уже стоя на мешках, Айвар почувствовал, что снова резануло по тому же месту, да так невыносимо, что схватился за живот и сел. Поблизости никого не было, а комбайн ушел далеко, значит, помощи ждать неоткуда. Но, зачем ему помощь?! Подумаешь, кольнуло! Это просто так, и он крикнул на быка. Но крик получился таким слабеньким, что даже сам удивился ослабшему голосу. Бык уже знал, куда идти, и послушно тронулся. Пришлось прилечь на мешки. Бугристое поле, качало бричку из стороны в сторону, и каждый наклон отражался в животе резкой болью. Оставив неразгруженный воз, прилег у своего балагана, не зная, что делать дальше. Подошла Салвис. Она и здесь была поварихой.
   - Что с тобой, Айвар? - участливо спросила она.
   - В животе, что-то плохо, - слабым голосом отвечал он.
   - Покажи, в каком месте?
   - Вот, здесь.
   - У тебя воспалилась слепая кишка. Это, точно.
   - Она же, только у старых людей болит.
   - Что ты! Даже у маленьких детей вырезают.
   - Что же, мне теперь делать?
   - Надо срочно ехать в деревню, к доктору.
   - Я сам так, тоже подумал.
   - Скоро мне должны привезти продукты, так я тебя с этой повозкой и отправлю.
   - Отвозить зерно некому. Шалов совсем с ума сойдет.
   - Знаю, но не погибать же, человеку в поле только из-за одного страха перед этим извергом.
  Айвар лежал, а боль все усиливалась. В это время, послышался лошадиный топот. Это Шалов, заметив стоявшую бричку, еще издали матерясь в бога и кровь, скакал к табору.
   - Что лежишь, в бога твою мать, - заорал он, не слезая с лошади. - Опять работать не хочешь?! Зачем оставил полную бричку? Видишь, комбайн ждет выгрузки! Я вам, латыским мордам покажу, как родину любить! А ну, давай в поле! - и замахнулся своим страшным бичом.
  Айвар закрыл глаза, с ужасом ожидая неминуемого удара, хотя от ужасной боли, теперь ему казалось, все равно. "Только бы, не по глазам", мелькнула последняя мысль, и потерял сознание. Очнулся, видимо, быстро, так как Шалов все еще сидел на коне, а Салвис мокрой рукой, протирала Айвару лицо. Боль в животе будто бы чуть-чуть утихла, но и на теле нигде не жгло. "Не решился стегануть, или Салвис помешала", безразлично подумал Айвар.
   - С продуктовой повозкой, его надо отправить в деревню, к доктору. Пусть посмотрит, - говорила она, разъяренному Шалову.
   - Она это решила! Ха-ха-ха Я здесь все решаю, вот кто, а не ты. Я сам его и отвезу к доктору, в бога его мать. Я выведу его на чистую воду. Он у меня сразу поправится и перестанет филонить. Вот только запрягу телегу и, айда. Ты меня понял?
  Айвар кивнул головой. От такой страшной компании, у него даже мурашки забегали по коже. Несмотря на ужасную слабость, с помощью поварихи, все же, залез в бригадирскую повозку и поехали.
  Деревня была в двух часах езды на быках, но на лошади, время сокращалось. Притом, местами Шалов так гнал лошадь, что повозка на выбоинах, только подпрыгивала. От боли, глаза застилал туман, а в голове сверлила одна мысль: только бы, доехать живым! Он так прикусил нижнюю губу, что теперь нельзя было понять - где больнее? Всю дорогу молчали. Приехали как раз перед обедом. "А папа уже дома, обедает", подумал он. Шалов замотал вожжину за плетень и почти бегом, поднялся по полусгнившему высокому крыльцу к рассохшейся двери, дернул за ручку, но быстро спустился обратно и рукояткой бича, сильно постучал в небольшое окно. За стеклом показалась женская голова, потом быстро скрылась и моментально открылась запертая на обед, дверь.
   - Заходите, товарищ Шалов, - приветливо, встретила его молодая, белокурая женщина.
   - Мне у тебя нечего делать, а прими вон того лодыря. Посмотри, что там у него болит, и давай обратно, пшеницу от комбайна некому отвозить. Я хорошо изучил, эту нахальную латысню! Ясно, что у них нигде не болит, но им, лишь бы, не работать. Они привыкли у себя, в Германии, дурака валять, думают, и здесь им пройдет. Там, небось, батраки на них работали, а здесь самим как пришлось, так сразу закорчились. Быстро вылазь, сейчас посмотрим, что там у тебя, с животом!
  Айвар еле слез и потихоньку поплелся. На кривые ступеньки крыльца еле поднялся, и то, согнувшись. Врачиха надела белый халат и указала ложиться на низкий топчан, застеленный желтой клеенкой.
   - Сними штаны, кто же так ложится, - предупредила она
  После напряженной работы и беспокойной езды, здесь дышало таким спокойствием, уютом, что все неприятное сразу забылось, и только боль в нижней части живота, все еще не давала покоя. Шалов уселся поодаль у окна, не спуская глаз с больного, а врачиха пальцами стала надавливать на живот. При одном нажатии так кольнуло, что он чуть не закричал, а та, все спрашивала:
   - Тут болит? А вот тут? А вот здесь?
  Там, где она тыкала, везде казалось больно, и он готов был закричать, как Шалов, проклиная эту затянувшуюся процедуру.
   - Аппендикс, - спокойно, сказала женщина. - Нужна срочная операция. Это, первый приступ.
   - Что значит, на операцию! - возмутился Шалов, страшно выпучив глаза. - А кто зерно от комбайна отвозить будет?! Неправда, нет у него никакого аппендицита. Это первейший симулянт, каких только я знал! Я помню его еще с покоса, когда он мне специально литовку сломал, чтобы только не косить, а потом угробил быка, чтобы не грести.
   - Но все данные показывают, что у него самый настоящий аппендицит, - робко, пыталась доказать врачиха.
   - Меня ваши данные не интересуют. Пиши справку, что он может работать, вот и все.
  Айвара поразила ее удивительная послушность. Пока натягивал штаны и заправлял рубашку, женщина вырвала из тетради в клеточку чистый лист, спросила имя, фамилию и написала, что "может работать на любых работах, но временно, желательно на легких" Поставила треугольный штамп и протянула Айвару, вместе с какими-то таблетками, которые надо было нить три раза в день, после еды. Пока он разглядывал красивую коробочку, Шалов выхватил справку из его рук и бесцветными глазами, жадно впился в ее содержание, а потом громко захохотал.
   - Я с самого начала знал, что у него ничего нет, кроме лени. Вот так-то, несчастный латыс! Теперь ты убедился сам, что здоров, как бык, в чем я никогда и не сомневался, в бога, твою мать! А ну, пошел на телегу и быстро в поле, в кровь твою мать! Только коня заздря сгонял такую даль.
  Айвару и вправду стало, вроде, немного легче. Страх, или еще что, смягчили жуткую боль. Опасаясь нового приступа, он потихоньку дошел до телеги и сел на самый край, свесив ноги. Обратно ехали по той же дороге, мимо турнепса, который тщательно пропалывали, возвратившиеся с обеда женщины. Среди них была и Вия, которая, заметив Айвара, что-то ему крикнула, но в этот момент Шалов с таким остервенением стеганул лошадь бичом, что та так рванула, что оба седока чуть сами не вывалились. Но, бригадир держался за вожжи, а Айвар успел упасть боком на доски. В животе так резануло, будто вывернули кишки. Пока лошадь бежала, он одной рукой уцепился за какой-то выступ, а вторую просунул под ворот штанов, чтобы пощупать живот. Но там, будто все было на месте, и он успокоился.
  Стоял очень теплый день, и хотелось пить. Или от боли, или от жары, но потел он всю дорогу туда и обратно. "Дотянуть бы до табора, чтобы напиться, - думал он. - Может, тогда легче станет". Но, по дороге, как назло, встретили Поцкого. Тот возвращался из Баткана, куда на все лето выгоняли коров. В полеводстве, тот считался самым главным, и директор почти не вмешивался в его работу. Айвар его мало знал, но поговаривали, что по своему хамству и жестокости, он мало отличался от своего подчиненного Шалова. Лицо островатое, бледное. Глаза коричневые, колючие, волосы русые, с чуть заметной проседью. Среднего роста, худощав, он постоянно носил военный пиджак со стоячим воротничком и фуражку.
   - Что, этот латыш пытался сбежать? - ехидно, улыбнулся полевод.
   - Если бы только так! Это же первостепенный филон! Работать не хочет, так вздумал, что у него где-то болит. Вот и маюсь с ним, целый день. А ну, кажи справку, что врачиха дала!
  Айвар послушно вытащил из кармана штанов вчетверо сложенный листок и протянул Шалову.
   - Ты вон, ему давай, а не мне. Я и так знаю, что ты здоров.
   - Да-а-а, - протянул полевод, прочитав справку и внимательно посмотрев на Айвара. - Ты, парень, далеко пойдешь, если уже с этих лет, начинаешь устраивать такие фигли-мигли, - и, со злорадным смехом, выругался. - Я бы тебе показал кузькину мать, да времени нет, а тут Шалов с тобой церемонится!
  Полевод и бригадир еще некоторое время поговорили о жатве, о сушилке, о погоде и разъехались, причем Шалов снова пустил лошадь бегом, нагоняя упущенное при остановке, время.
  Возвратившись в табор, Айвар вдоволь напился теплой воды и потихоньку пошел искать спрятавшегося от оводов в кустах, безотказного "Комсомольца". Но, по пути передумал, и решил сперва разгрузить воз. Взобравшись на бричку, уцепился за верхний мешок, но поднять успел только до колен. В одно мгновение, все тело так прожгло, что он сразу упал, а подняться уже не смог. К нему подбежали Салвис с только что подъехавшим Домеником. Они что-то спрашивали, но Айвар даже не мог открыть рта, а, закусив нижнюю губу, только стонал. К счастью, в это время в деревню шла груженая машина. Салвис ее остановила и уговорила шофера отвезти парня к доктору. Шоферу было все равно по пути, и он согласился. Айвара бережно подняли и уложили в кузов на зерно. Шофер нажал на стартер, что бы завести заглохший мотор, но аккумулятор оказался слабым, не потянул.
   - Крутани! - крикнул водитель Казарсу.
  Пока тот вставлял заводную рукоятку и попадал в храповик, пока крутил и делал передышку - что-то неладное в этой обстановке, заметил внимательный Шалов, находившийся у дальнего комбайна. Он, не раздумывая, пустил коня во всю прыть через скошенное иоле, чтобы успеть и здесь, навести свой порядок. Уже издалека, послышался его пронзительный, властный крик, но пока, кроме матерных слов, другое нельзя было разобрать. Мотор, наконец, завелся в тот момент, когда бригадир находился в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах. Шофер, как ни в чем не бывало, спокойно включил скорость, и машина тронулась, поднимая сплошную стену серой пыли. Шалов изо всей силы стеганул лошадь, чтобы догнать, но расстояние все увеличивалось...
  Заканчивался сентябрь, когда Айвар возвратился из районной больницы, где он пролежал почти два месяца. Аппендицит лопнул, и врачи даже не гарантировали жизнь своему пациенту, доставленному, по твердому настоянию отца, специальным рейсом на старенькой полуторке. За эту незапланированную поездку, шофер Илья содрал целый месячный заработок!
  И вот, он счастливый, опять идет по деревне к себе домой. В этот же день, отец два раза ходил к директору, чтобы сына оставили работать в деревне, хотя бы до тех пор, пока окрепнет. Кариев согласился! Это было большой удачей. Теперь, власть двух полеводческих деспотов на него больше не распространялась. Айвар никак не мог поверить случившемуся, когда назавтра, рано утром, зашел десятник Журов и, давая задание отцу, его назначил подручным к печнику Рачкову. Работа оказалась тоже не из легких: таскать глину, воду, все это в ящике перемешивать, а полученный раствор ведрами подавать наверх, мастеру. В кармане у Айвара, уже лежала другая справка, выданная районным врачом, где указывалось, что в течение месяца, её предъявителю, показана только легкая работа. Но кому здесь нужна была эта бумажка, если ей все равно никто не подчинялся. И что для него какая-то там тяжелая работа! Главное, он вышел из подчинения Шалова! Не придется больше слушать его грубых, бесчеловечных окриков, отвратительной матерщины, к которой чуть было не привык сам, не чувствовать, постоянно занесенного над тобой узловатого, бича. Какое неописуемое блаженство, не скитаться больше по полям!
  Рачков считался единственным мастером по печкам, на всю деревню. Сложенные во всех домах печки - его работа. Кроме того, он был заядлый рыбак и слыл непревзойденным рассказчиком. Ему было уже где-то около семидесяти пяти лет, но его энергии мог позавидовать любой молодой. Айвару, он показался довольно приятным старикашкой. С самого утра, своему подмастерью успевал рассказать несколько смешных анекдотов, историй, происшедших с ним самим, потом начинали работать. Он не любил спешки, как не торопился и сам. Айвару было очень приятно с ним работать, но замес раствора, таскание ведер, кирпича на верхотуру, к трубе, оказались тяжеловатым после такой сложной операции на животе. Несколько вечеров он возвращался домой таким усталым, что отец встревожился и выведал у сына причину недомогания.
   - Пойду снова к директору, - сообщил он, за ужином, - не выгонит же меня, старого человека.
  Но чуть было не ошибся! Кариев встретил его с подозрением.
   - Чего тебе, Нейвалд. опять недостает? - хмуро встретил он просителя, перебирая какие-то бумаги.
   - Вы уж меня простите, но я опять насчет сына.
   - Неужели? - передразнил директор.
   - Слабоват он у меня, после операции... Сами понимаете. А ведра с глиной тяжелые. Сегодня чуть домой дошел. Боюсь, что шов разойдется - и снова на операцию"
   - Но у меня нет филармонии, где бы он мог пет!
   - Я все это понимаю, но все-таки единственный парень у меня. Вся моя надежда, все мое будущее. У вас у самих, наверное, тоже есть дети, и вы также за них беспокоитесь?
   - Ты который раз уже ходишь ко мне и клянчишь одно и то же: сыну тяжело, сыну тяжело. А кому сегодня легко? Ты, я смотрю, спекулируешь на том, что зайти ко мне можно в любое время. Работать надо, вот что я тебе скажу, Нейвалд. Между прочим, я заметил, что ты, идя с работы или на работу, всегда бубнишь себе под нос какие-то песни. В твоем положении, я думаю, радоваться нечему. Разве ты не знаешь, что у нас поют только девушки да женщины?
   - Привычка, товарищ директор. У себя дома, я в костеле пел.
   - А наши мужчины, только пляшут, - не слушая его, продолжал директор.
   - Не умею я плясать, да и староват для такого дела.
   - Я заметил, что вы, латыши, много о себе воображаете. Не забудьте, что вы сегодня ничто, ноль, тьфу! Вот что вы есть, и тебе, старый, не советовал бы казаться умнее других.
   - Что вы, товарищ директор! Этого у меня и в мыслях нет. Теперь я знаю свое место и положение в этой жизни. Но мне с самого начала показалось, что вы здесь самый умный и честный человек, поэтому я сюда и прихожу с просьбами. У нас в войну, не в обиду тебе будь сказано, цыгане часто зимой ночевали, так мы с ними очень дружно жили и всегда ладили. С тех пор мне показалось, что все цыгане - толковые люди, потому что они много ездят, много видят. Но у моего сына все еще впереди, и за него, кроме меня, заступиться некому.
   - Впереди у твоего парня, как и у всех вас, этот совхоз со всеми его работами и заботами, а под конец за деревней, где сажаем картошку, есть одно место, куда нас всех переселят. Политическая обстановка, сколько я соображаю, не в вашу пользу.
   - На все воля божья, и все мы одинаково смертны. Может быть, там, куда указал, а кому в другом месте, один раз придется закончить свои земные радости и страдания.
   - Однако, что-то долго я с тобой разговорился, того и гляди, что в свою веру перетянешь, а у меня и без тебя, уйма дел. Так, что ты от меня хочешь, скажи?
   - Очень прошу за сына, Айвара. Вы ведь знаете, что он у меня только из больницы и тяжелое подымать не может. Дай чего-нибудь полегче, и я никогда не забуду твою доброту. Могу стать на колени, если поможете устроить сына где-нибудь полегче, - и сделал движение, опуститься.
   - Что ты, что ты, старый дурак! Я не об этом, разговор веду. От тебя мне такой жертвы не надо, а насчет цыган, ты правильно сказал. Они честный и свободный народ, причем, много знают и понимают. Ладно, с завтрашнего дня, мальчишку можешь забирать к себе, на стройку. О своем решении, я сообщу Потесинову и Журову.
  На глазах у Нейвалда выступили слезы. От безграничного чувства благодарности, он не мог высказать ни слов благодарности, ни попрощаться.
   - Ну, иди, иди, а то меня ждут другие дела, побольше твоих. Видишь, зима на пятки наступает.
  С появлением латышей, строительство в совхозе развернулось полным ходом. Рядом со старыми базами, начали новую, по точному образцу старых, а на противоположной стороне деревни, плели стенки первого барака на четыре квартиры - комнаты. Нейвалды знали точно, что одна будет принадлежать им, поэтому на той стройке работал Имант, к которому присоединился и Айвар. К его приходу, стенки уже были переплетены тальниковыми прутьями и для пола с потолком, прочесывали березовые жерди. Айвар здесь стал работать на подхвате, потому что, на ответственных операциях, стояли взрослые.
  Готовый плетень, белой глиной замазывали девушки из строй бригады. Рядом со стеной они сняли верхний слой земли, под которой оказалась глина. На штык лопаты ее вскопали, разрыхлили, добавили тачку коровьего навоза, свежей пшеничной соломы и все это, залили водой, а когда перемешали, получился отличный стройматериал, которым с обеих сторон замазали плетеные стены. На потолок насыпали слой земли, и получилось настоящее жилье. Имант только на следующий год, когда всю осень и следующую весну с потолка, как из решета, текла вода, что даже не хватало посуды ее собирать, над своей комнатой, поставил шпары, набил жерди и заложил дерном.
  Закончив барак, Айвар работал с отцом на строительстве базы. Только с этого времени, он стал внимательнее присматриваться к своим землякам, многих из которых, знал только в лицо. Вот, Гардумс Валдис, он был среднего роста, лет сорока, с черными, как смоль волосами и лицом, чем-то смахивающим на еврея. Он даже букву "Р" и то не мог чисто произнести, хотя точно было известно, что он коренной латыш. Потом, небольшого роста Чесниньш, ровесник Нейвалда. Рассказывали, что в молодости, он служил у помещика пастухом. Потом соблазнил хозяйскую дочь, и беременную девушку пришлось выдать за него замуж. Вывший пастух, оказался трудолюбивым крестьянином, и вскоре, молодая пара зажила не хуже помещика. А вон тот, Немирс. В свои пятьдесят, он еще холостяк, причем, немного заикается. Здесь, в Сибири, он с сестрой Фелицей, тоже старой девой. Поговаривали, что не обзаводились семьями потому, что не хотели делить нажитое богатство.
  До этой осени, Айвар никогда не держал в руках топор, как плотник, но здесь, его поставили прочесывать жерди, как равного. Чему подучил отец, что подсмотрел у других, но работа заспорилась. К концу дня, даже не отставал от старших. Отец подтачивал топор, поэтому работалось легко, а несколько дней спустя, он уже отчесывал настоящие столбы. Так же, как и другие, он натягивал шнур, натирал его головешкой, на середине оттягивал и резко отпускал. Черный шнур ударялся о бревно и оставлял черту, до которой надо было снимать край. Работа очень нравилась, а главное, он здесь был как взрослый.
  Строительство базы шло к завершению. К морозам успели настлать жердяной потолок и засыпать землей - крыши не ставили. Как приятно было, потом окинуть взглядом новую постройку, зная, что и твой труд вложен в ее строительство.
   - Ну и крепкий же, у тебя растет малец, - говорил Гардумс Нейвалду. - Я хорошо знал твоего старшего, погибшего, но этот, мне кажется, будет еще сильнее.
   - А как иначе! - с гордостью, отвечал отец. - Для начала, пусть будет в меня, а потом, когда вырастет, должен дальше моего шагать - таков закон жизни. Видишь сам, какая сложная обстановка. В ней только сильный телом и духом, сможет выжить. Так-то, товарищ.
  Осенью, совхоз где-то приобрел старенькую пилораму. Установить-то ее установили, но пилить, пока было нечего. Однако о лесе, директор уже где-то договорился, поэтому через несколько недель совхозный ГАЗик стал регулярно ездить куда-то в другой район и ежедневно привозить по одному грузу. В основном, это была кривая осина, но зато это было началом собственных досок, вместо которых до сих пор, на строительстве использовали ошкуренные жерди.
  Начальником пилорамы был назначен пожилой латыш Упенайс, а ему в подручные - местная девушка и Айвар. Упенайс - высокий, пожилой латгалец, постоянно ходивший в теплом, старом, сверху расстегнутом шерстяном полупальто с овчинным воротником. На его тонкой жилистой шее, всегда болтался скрюченный, некогда коричневый, в светлую полоску, длинный шарф. Совершенно не зная других языков, кроме своего, родного, он был очень доволен тем, что в подручные попал свой человек, служивший ему еще и переводчиком.
   - И что только тут за люди живут? Они же совершенно ничего не понимают, когда я им что-нибудь хочу сказать, - жаловался он Айвару. - Пока пальцем не ткнешь, они будут на тебя смотреть и удивляться. Ты для меня просто походка.
  Когда заморозило и машины стали свободно проходить через болота, поступление древесины резко возросло. Теперь лесорубы, они же и грузчики, постоянно жили где-то у леса и бревна заготавливали впрок, чтобы до больших снегопадов для пилорамы сделать хороший запас.
  С первыми снежными бурями появилось и больше работы. Снег не просто устилал землю, он плотно набивался в пилораму, тележки, заметал бревна. Каждое утро начинали с того, что работали лопатами и метлами, на что, уходило больше часа. Чтобы два раза не чистить яму, вечером опилки не выгребали, а бревна старались как можно ближе подкатить к тележкам. Барак, где теперь жили Нейвалды, находился совсем недалеко от пилорамы, и Айвар каждый день на обед, бегал домой. Семейный уют, тепло, моментально восстанавливали потерянные силы, и снова, все шло своим чередом. По вечерам отец, иногда сам, но чаще у него просили, рассказывал о своей юности, о покойной маме, о доме и событиях, сохранившихся в памяти только у него одного. Слушали, боясь пошевелиться. Рассказ казался таким заманчивым, мелодичным, а отец рассказывать умел, и впечатление создавалось такое, будто все это формируется сейчас, и уже законченное, проплывает перед глазами. В такие минуты казалось, что нет ни зимы, ни морозов, ни вообще Сибири. Есть отец - и, значит, как всегда, все в порядке.
   - Жаль, дедушкиных трудов, вложенных в хозяйство, - сокрушался он. - Ведь, как было вначале? Когда Латвия стала самостоятельной Республикой, в нашей округе, всю землю поделили поровну, по пять гектаров на семью. Но у нас она, уже была. Свой хутор, мой отец купили у помещицы, которая, после реформы в России в 1861 году, решила переехать к себе на родину. Шли годы. Живем мы с папой, с вашим дедушкой, год, второй, и хорошо получается. Хотя земля попалась и тяжелой, глинистой, но, прилежным трудом, многое можно исправить. Росла семья, и лишний кусок хлеба, не помешал бы. Смотрим мы на соседей Гризанов. Солнце уже где-е-е, высоко. Моя покойная мама приносит мне в поле завтрак, потому как пашу с восхода, а сосед только за конем идет. В поле выезжает, чуть ли не к обеду. У меня все отсеяно - он только начинает. Осенью я давно убрал, а он все еще копается. Я у него как-то спрашиваю, почему он так поздно встает, так он ответом, меня просто удивил. Утром, говорит, очень сон идет, и он никак не может проснуться, а вечером у него вроде куриная слепота, поэтому рано спать идет. К тому же, всю землю он никогда не обрабатывал, и часть её, из года в год, пустовала. Продай, говорю, тот кусок, что с моей землей граничит, все равно ты его не обрабатываешь. Продал он мне, даже с радостью. Ему чистые деньги, и работать не надо. С другой стороны нашего хутора, земля Сергея Лебедки. Они не то русские, не то белорусы, одним словом, не латыши. Баба любит погулять, а мужик выпить, но к работе не очень, оба Я и у них прикупил. Так вот и собралось землицы. Что потом? Земля есть, но не хватает рабочих рук! Папе моему было уже за восемьдесят, а сам я, от темна до темна, выбиваюсь из сил - вы-то все еще маленькими были. Не под силу одному, вот и взяли работника. Потом прибавилось скотины - пастуха пришлось нанимать. Ели мы с ними вместе за одним столом, притом, я их обувал, одевал, а в конце года, как и договаривались, платил деньгами, но большую часть хлебом. Полными возами на своей лошади, я им увозил заработанное. Одним словом, люди искали работу, и я им ее давал. Никто силой их ко мне не тащил. Им нужно было кормить свои семьи, они шли на заработки, и эти заработки я им предоставлял. Но вы уже знаете, что, по теперешнему выражению, мы их эксплуатировали. Не кормили, а издевались. Ну, допустим, что я над ними издевался, тогда зачем же, из года в год, они ко мне шли? Покупай себе землю на здоровье, или обрабатывай тот кусок, что имеешь. А был, признаться, у меня в работниках и один пролетариат, все подговаривал соседей, а мне старался доказать, что я эксплуататор. Нет, братцы, дело не в том! Я им делал доброе дело, и они ко мне шли. В горячую пору, я вместе с ними был в поле от темна до темна, и есть нам приносили в одном узелке, а тут на тебе, кулак! Мало того, так на тебе, еще предатель, враг своего народа и прочее, и прочее. Справедливо ли это при новой власти? Нет, конечно, нет! Это понимает каждый честный человек, который видел мой труд и мне подобных. Скажем, была Латвия. Это же, самостоятельное государство. В нем было правительство и подданные, в общем, как водится во всем цивилизованном мире. Все мы в этом суверенном государстве работали, жили, умирали и, как сознательные граждане, подчинялись его законам, С Советами пришла новая власть, и теперь оказалось, что я и прочие латыши, были предателями своего народа, то есть самих себя! А те, кто саботировал законное, конституционное правительство, оказывается, были патриотами, национальными героями. Нет, вы только послушайте, как все это может быть! В моей голове, это не укладывается. Только вдумайтесь в мои слова, и если не сейчас, то когда-нибудь вы все равно это поймете.
  Но я знаю и уверен в том, что, если кто родился с пятнышком, с ним он и умрет. Были наши соседи лодыри, пьяницы при старой власти, останутся они такими и при новой. Долго кормить даром, их не будут. Надо работать, а на это они, как раз неспособны. Свое черное дело они сделали, и большинство из них, за ненадобностью, скоро сойдут со сцены. Хотел бы я на них посмотреть этак, лет через десять - пятнадцать. Уверен, что это будут те же самые лодыри, погрязшие в склоках и самогоне. Только меня не покидает мысль, что такое безобразие, вечно продолжаться не может. Что-то должно случиться. Не может же бесконечно, черт топтать мою землю, омытую трудовым потом, а то и кровью. Ведь есть Бог на свете, и все это он должен видеть. Кроме него, есть ещё история!
  Айвар пока, своего ничего не нажил, и вначале, слова отца были скорее приятной мелодией, чем фактом с глубоким смыслом. Но, с каждым вечером, а потом и с каждой минутой, уже который раз, в его душе все больше и больше проявлялось что-то щемящее, недосказанное о своей далекой родине. Если вначале он был просто оглушен случившимся, то постепенно, в нем слагались определенные суждения о вещах, жизни, о людях и многом другом, что его окружало. Ему показалось, что с этой зимы, в нем начала формироваться некая определенность, последовательность к происходящим событиям.
  Рано лишившись матери, он не успел до конца познать ни материнской нежности, ни ласки. Но зато у него был настоящий отец, который, после всех постигших утрат, не пал духом, сумел сохранить домашний очаг, устоять против свалившегося несчастья. Удивительно, как потеряв все нажитое, в это труднейшее время, сумел сохранить настоящую выдержку, граничащую с великим мужеством!
  Комнатка, два с половиной на четыре метра, для четырех человек была маловатой, но зато, она своя! Слева, при входе, напротив дверей стояла низенькая скамеечка с ведром воды и тазиком для умывания. Справа, небольшая плита на три колодца. По обеим сторонам от окна, две жердяные кровати - правая для Вии с Имантом, левая - Айвара с отцом. Между ними, под окном, вместо стола, фанерный ящик из-под спичек. В нем же, и некоторые тряпки.
  С наступлением трескучих морозов, в комнате стало холодно, и это, несмотря на то, что она была средней. Промазанная глиной стенка, промерзла сразу, а топить было нечем. Тогда, по колено в снегу, побрели на замерзшее болото за тальником Его заготавливали столько, сколько могли унести, а у барака рубили на кусочки, по длине топки. Потом начиналось мучение с растопкой. Бумаги не было - ее не хватало даже для самокруток, поэтому растопляли маленькими лучинами, принесенными под полой отцом, со стройки. Но, чтобы зажечь сырой тальник, требовалось величайшее терпение! Он был настолько напитан влагой, что никак не хотел загораться, а потом, из концов палок еще долго текла и пузырилась горячая вода Только хорошо подсохнув, дрова, наконец, нехотя разгорались. Этот момент, как и последующее появление тепла, считалось наивысшей радостью. Натопленная до жары, до духоты маленькая комнатка, через два - три часа, все равно выстывала, поэтому в выходные дни, огонь поддерживали до самого сна.
  Когда к Новому году выпало большое количество снега, и он уплотнился, по наущению местных жителей, Айвар с Имантом нарезали его большими кусками и обложили стенку. После этого, барак снаружи выглядел очень смехотворно, но в комнатке, заметно дольше стало сохраняться тепло. Иногда, когда не было ветра, его хватало даже на всю ночь. И снова радовались всей семьей тому, что в такое суровое время, хоть какой-то, но выход находили.
   - Вы посмотрите, - говорил отец, глядя в маленькое оконце, - до чего человек только не додумается! Разве нам в Латвии когда-нибудь приходила в голову мысль дом, хотя бы до окон, снегом обложить?
   - Так там же, только для того, чтобы хоть фундамент засыпать, в некоторые зимы, снег пришлось бы собирать со всего хутора - засмеялся Имант.
   - Ладно, пусть было бы и так. Согласен. Я хочу сказать, вот что. Здесь мы додумались потому, что стали немножко по-другому соображать. Я имею в виду не только себя, но и всех нас, сосланных латышей. Теперь, как никогда раньше, нам становится все яснее, что жить в обществе надо куда более деятельно. Это мы, крестьяне, в Латвии жили, как водоросли в стоячей воде, за что, и поплатились. Но и с другой стороны, кто там знал, кто нас подучил, как еще надо жить?! Тот крестьянский уклад жизни, существовал с незапамятных времен. Может, по-своему, он и был хорош, по времена-то круто менялись, и к ним надо было пристраиваться, притом бегам, чтобы не отстать. Сегодня хорошо видим, что жизнь, политика забежали далеко вперед, а мы, все на том же, месте. Это будет хорошим уроком крестьянам на будущее, но главное теперь, чтобы такие ошибки никогда не забывались. Ведь они вполне могут повториться.
  Айвар очень внимательно вслушивался в отцовские рассуждения и всегда приходил к выводу, что если это сказал отец, то так оно и есть или, в крайнем случае, должно быть.
  По выходным, Айвар, как младший, ездил на озерцо за льдом. Он брал самодельные саночки, складывал на них пустые мешки, ломик, литровый черпак с длинной ручкой, лопату и по пояс в снегу, брел на болото. Озером оно только называлось, а на самом деле это был почти круглый участочек воды, шагов двадцать в диаметре, неизвестно как образовавшийся среди сплошного болота. Вода в нем промерзала до дна, мешаясь с торфом, но верхний слой был относительно чистым. Хранили лед в своеобразном коридоре, сделанном из длинного камыша, которого здесь было вдоволь. В самые сильные вьюги, когда за льдом попасть никак было нельзя, топили снег, вода из которого получалась не хуже, чем изо льда.
  Памятуя дельные советы, от бывшего хозяина Заболоцкого купили картошки, которую у него же и хранили, а приносили домой, по надобности. Она, действительно, оказалась единственной спасительницей от голода, так как сырой пайки хлеба хватало на один-два раза, а пайки макарон или крупы и того меньше. У соседки покупали молоко, так как к чаю еще не привыкли. В общем, питались слабо, денег на продукты тратили мало, как мало их и получали, потому что, даже с той мизерной зарплаты, двадцать пять процентов ухитрялись выплатить облигациями. Отец по этому поводу иногда шутил:
   - Как это я в Латвии не мог так дешево прожить? Честное слово, там уже давно стал бы миллионером. Сколько мы тут тратим за месяц?
   - Столько, сколько и получаем на руки, - уточнял Имант.
   - Я, может быть, не столько про заработки, сколько про еду. Разве дома мы были такими тонкими? Вот если пойти один раз на сушилку взвеситься! Нам же, весы не покажут. Но живем, не помираем. Что мне сейчас вспомнилось! Да, мы жили в достатке, но никогда им не разбрасывались, о чем соседи, видимо, не догадывались. Однажды, с одним разговорились. Слушайте, что он мне сказал: Казимир, если бы я на твоем месте был бы, то сало ел бы, а масло пил бы. На что, я ему ответил: то и хрен бы ты, имел бы! В общем, жить следует рачительно, своим богатством надо распоряжаться с головой. Вот, если Бог даст, когда-нибудь вернуться на родину, то и соседей научу, как надо бережливо жить.
   - Ты думаешь, они разучились?
   - Если бы только разучились! Они просто не умели, а жить чужим трудом, сможет и дурак. Наши бывшие соседи: Ангеши, Авдюкевичи, Лебедки и прочие - к этому времени, должны были доесть наш скот, и теперь, надо думать, ищут новые источники наживы. Но раскулачивать-то больше некого, грабить, тоже. А Макням да Сумароковым стрелять тоже вроде бы не по ком, а до нас их пуля, не долетит. Теперь винтовки, которые им в руки вложили разные Петровы, могут невзначай и заржаветь. Как удивительно все устроено на земле! Эта горстка людей, в свое время переметнувшаяся на сторону новой власти, смогла принести столько горя не только отдельным людям, но даже целой нации! Но теперь мы уже знаем, что такое отребье существует не только в Латвии. Посмотрите, кого только здесь нет?! Эстонцы, литовцы, немцы, украинцы, русские, высланные из Алтайского края. Последних, правда, больше всего. Все эти люди тоже, за что-то поплатились: кто за свою бездеятельность, как и мы, латыши, а кто и за справедливую борьбу. Выходит, что в каждой нации, в каждом государстве, находились и найдутся вечно чем-то недовольные, завистливые, которые ради своей выгоды топили и будут топить своих сограждан.
  Кончался февраль. Суровые морозы чередовались со свирепыми вьюгами. Сплошные снега гладко выровняли местность, и только кусты кривого тальника, чудно таращились из-под ослепительно белого покрывала. Занесенные снегом сероватые домики, выглядели сиротливыми пятнышками среди бескрайней равнины. Единственная улица смотрелась пустынно и неуютно. Если по ней, иногда, на быках и проезжали, то прижимались к тому забору, который на данное время, был меньше завьюжен.
  В последних числах февраля, в деревне умер какой-то фронтовик. Латыши его не знали - он все время болел - но слышали, что тот был очень заслуженным человеком. Нужна яма, а профиль такой работы относился вроде бы, к строительству. На рытье могилы, кроме Айвара, назначили еще двух латышей, Калвиша и Миллерса. Кладбище находилось рядом с деревней. Рано утром, при сильнейшем морозе и клонившейся к горизонту полной луне, начали расчищать глубокий снег, оказавшийся чуть выше пояса. В каком месте копать, никто не указывал. Журов просто сказал, чтобы вырыли могилу и все, поэтому, расчистку начали на свое усмотрение. По их понятию, лучше начинать с краю, хотя ориентиров никаких не было. На расчищенном месте, старых захоронений, как будто, не оказалось, хотя земля и не была особенно ровной. После нескольких ударов ломом оказалось, что здесь глина, причем настолько плотная и смерзшаяся, что массивный лом от нее отскакивал, как от железа. Казалось даже странным, что из-под него не вылетают искры. На месте удара, оставались лишь еле заметные точки. Такого не предвидели. Тогда из мастерской принесли два железных клина и здоровенную кувалду. Один работал ломом, второй наставлял клин, третий бил кувалдой. И, как ни старались, а до вечера не вырубили и метра Айвар пришел домой совершенно усталый, с сильной болью в руках и плечах.
   - Вы хоть знаете, что завтра хоронить собираются? - спросил отец.
   - Так мы же, за целую неделю не выдолбаем эту яму!
   - А Журов, к вам не подходил?
   - Не было никого. Нам даже не показали, в каком месте копать и какой брать с собой инструмент. Сами потом ходили, искали.
   - Журов просто не подумал, что вы такие профаны в зимних условиях. Может быть, мне сходить к нему и сказать, как у вас подается, а то потом вас же и обвинят, если не успеете.
   - Ты же знаешь, что недалеко от него живет Миллерс. Я думаю, он догадается сходить.
   - Может, и догадается. Странно то, что не показали место, где копать. Неужели им все равно? Лишь бы зарыть. Все-таки, есть же у него какие-нибудь родственники? Но, удивительнее всего то, что не успел утром умереть, а его, скорее в яму. Может, у них такой обычай.
   - Еще эта могила... Земля, что камень. Насколько, интересно, здесь земля промерзла?
   - При таких морозах, до талого, и не добьетесь. Смотри, сегодня как прижимало.
   - Да, даже через меховые рукавицы мерзли руки. Шубинками, их ещё здесь называют.
   - Потому что, все с железом.
  На следующий день, едва стало светать, как копальщики были на месте. За ночь, глина смерзлась еще сильнее и, когда по клину ударяли кувалдой, он, как пробка, отскакивал кверху, а, если отколоть что-то и удавалось, то не больше спичечного коробка. Иногда клин каким-то чудом удавалось загнать в землю почти весь, но он ничего не откалывал. Рядом забивали второй, который тоже оставался в земле, не произведя никакой полезной работы. Тогда били по ним сбоку. От махания ломиком и кувалдой, быстро уставали, потели, ну а, при держании клина, быстро остывали и замерзали. А тут еще поднялась пурга, закружило. Снег сплошным слоем заносил рабочее место, мешая определить наиболее удобные для скола, выступы.
  Прибежал, наконец, Журов и на краю ямы, резко чмыхнув в нос, возмутился:
   - Вы что, ребята, шутите, что ли?! Сегодня ведь хоронить будут, а вы яму не можете выкопать!
   - Не выкопать, а выгрызть, - не выдержав, огрызнулся Миллерс.
   - Вы посмотрите, товарищ начальник, - говорил Калвиш, - ну не поддается как надо, и все тут! Уже сто потов пролили и столько же раз промерзли, а, как не поддается, так не поддается. Когда же, тут талая земля начнется?
   - Вы меня, ребята, простите, меня тоже торопят, - и, снова характерно чмыхнув в нос, продолжал:
   - Талая земля если и покажется, то только в самом конце, потому как нынче суровая зима. На подмогу, вам дал бы кого, так в яме четверо, все равно не поместитесь. Ну, скажите, ребята, - взмолился он, как ребенок, - сегодня вы ее выкопаете, язви ее в душу? Что мне им там, сказать?
   - Мы понимаем. Но, раз надо, то постараемся, - заверил Калвиш, - если, конечно, на камень не попадем.
   - Так здесь же, камней нет. Кто из наших до Урала не доезжал, тот настоящих и камней-то сроду не видел. Ладно, значит, надеюсь, что к вечеру будет. Так и передам, - и чуть ли не бегом, направился в деревню.
   - Раз пообещали, надо поднажать, - сказал Айвар.
   - Хочешь - не хочешь, а поторапливаться придется.
   - Неужели. сегодня будут хоронить? - все еще, сомневался Калвиш.
   - Если Журов скажет, что яма не готова, может, не понесут.
   - Пусть они, как хотят, но мы же, пообещали.
   - Если Журов сказал сегодня, значит, сегодня, - заметил Миллерс.
   - Видели? Он даже возмутился, чего за все время, никто за ним не замечал. Значит, это очень серьезно.
  На глубине, глина шла вперемежку с черной землей и была более податливой. Чем глубже вкапывались, тем внутри казалось теплее, и не мешал ветер. Удары кувалды гулко отдавались от мерзлых стенок и моментально гасли.
  Когда оставалось копать всего на последний штык, лопата наткнулась на истлевшие доски.
   - Тут, братцы, чья-то могила и гроб, - сокрушенно, покачал головой Калвиш, осматривая отколотый кусок, подгнившей доски.
   - Этого, нам только и не хватало! Как это мы сверху ничего не заметили?
   - Все было ровно, - стал оправдываться Айвар, первым расчищавший место. - Вы же, тоже видели, что никаких признаков могилы не было.
   - Захоронение выглядит вроде бы, очень старым.
   - Глядя на эти доски, можно представить, что последнего мертвеца здесь хоронили лет пятьдесят назад.
   - Я слышал, что сибиряки очень долго живут.
   - Совсем не то. Они не ухаживают за своими могилками, вот те и сравниваются с землей. Я так за все лето, не видел здесь ни одного человека.
   - Неизвестно, как они узнают, когда Троица, но в этот день, прошлым летом, сюда собирались.
   - Это все так, но что же, будем делать дальше?
   - Гроб обкопаем, а там, посмотрим.
  Они наткнулись только на небольшую часть гроба. Большая его часть, уходила в сторону.
  Да, доски гроба были полностью сгнивши. Айвар впервые так близко соприкоснулся с покойником и по мере того, как все больше откалывалось гнильё, по телу стремительнее бегали мурашки. Он то и дело косился на показавшиеся светлевшие кости, ожидая, что оттуда вот-вот вылезет скелет и заклацает зубами. Троим, негде было повернуться, и Калвиш вылез разравнивать выброшенную землю. Теперь вдвоем, в полутемной яме, стало еще более жутко. Хотя рядом был Миллерс, но те кости, Айвар постоянно держал под наблюдением, боясь повернуться к ним спиной. Уже можно было бы дальше и не копать, глубины хватало, но очень неудобно торчал старый гроб, да, к тому же, только что добились до талой земли и не могли отказать себе в удовольствии пройтись хоть слой, только одной лопатой.
   - Братцы, идут! - сверху, закричал Калвиш.
   - Как, идут? - удивился Миллерс. - Они что, одурели! Еще не знают, готова ли могила, а уже идут.
   - Впереди Журов шпарит. Что мы ему скажем?
   - Надо ломать этот угол, а то и вправду десятника подведем, - и Миллерс ударил кувалдой по доскам.
  Айвар ждал, что оттуда ударит запах мертвеца, но, к удивлению, ничего не почувствовал. Снова принюхался - ничего. Но на виду, светлели разнокалиберные кости.
   - Ну что, ребята, успели-таки выдолбать? - послышался сверху голос Журова. - Сейчас принесут, так что давайте, из ямы не вылазьте, сразу гроб примете. Молодцы, что успели, я на вас, латышей, только и надеюсь".
   - Товарищ начальник, на покойника наткнулись! - взмолился Миллерс. - Что будем делать? Мы не виноваты, что он нам попал.
   - Какой еще, там покойник? - не понял Журов.
   - Конец гроба торчит.
  Десятник наклонился на ямой, оценивая обстановку.
   - Так там только концы ног видны. Затолкайте их подальше и все. Видите, темнеет, никто не заметит.
   - К-к-как затолкать?! - запнулся Миллерс
   - Просто, чтобы только не торчали. Все равно землей засыплются.
   - Я не могу такое сделать.
   - Вот еще, новости! - возмутился Журов. - Раздумывать нечего, делайте, что говорю.
  Пока Миллерс стоял в нерешительности, у Айвара вдруг, появилось не свойственная ему смелость. Не снимая рукавиц согнулся и сперва маленькие кости, а затем и большие, ловко переложил так, что сверху они не стали заметны.
   - Молодчина, - удовлетворенно, чмыхнул в нос Журов.
  Через несколько минут, кучка людей с гробом в форме обыкновенного ящика с крышкой, подошла к могиле. По ящик подвели веревки и спустили в яму, где дальше распоряжались Айвар с Миллерсом. Никто из присутствующих, кроме тех, кто опускал, даже не посмотрели в могилу. Вылезли из ямы, и тут же, стали зарывать. Некоторые из присутствующих стояли поодаль, нетерпеливо притоптывая валенками, другие, даже не спустились на расчищенную землю, а стояли, по колени в снегу, негромко переговариваясь. Айвар так и не понял, кто здесь был родственником покойного, а кто просто зевака, так как никто из них не плакал и не вздыхал. Едва засыпали чуть больше половины, как двое из прибывших, сунули в могилу конусообразный четырехугольник, с красной звездой на вершине и подержали, пока не закрепится. После этого, все разом, подались в деревню, а латыши - копальщики остались одни. К этому времени, почти стемнело.
   - Вот это, ничего себе! - воскликнул удивленный, и возмущенный Миллерс, глядя на удаляющиеся фигуры. - Оказывается, мы самые близкие и дорогие люди, нашему покойнику, раз нам его оставили.
   - Что поделаешь, - вздохнул Калвиш, поправляя деревянное сооружение. - Тут видать, такой обычай.
   - Да ну, тебя! Никогда не поверю. Они побежали скорее, водку пить.
   - Нам бы могли принести погреться.
   - Еще чего захотел!
   - Все-таки, большую работу сделали.
   - Тебе Журов заплатит в конце месяца, почасовой.
   - Все-таки, могли! ...
  В потемках, кое-как сгребли комья в холмик на середину и сверху, черенком лопаты выдавили символический крест.
  Вечером у Айвара очень болели руки, ныли они и назавтра, но в последующие дни, боль пропала и забылась.
  Работа на пилораме шла полным ходом. Когда кончился хороший лес, пилить стали самые кривые и суковатые, вначале отброшенные, как негодные. Прогонять через пилораму такие бревна, было сущим мучением, и Упенайс беспрерывно вспоминал черта. А латыши-плотники ухитрялись подгонять эту кривизну довольно сносно, за что всегда имели похвалы от Журова,
  Приближалась весна, и день заметно прибавлял. Установилась ясная погода. Снег до боли, слепил глаза, а на восходе солнца, мороз так прижимал, что временами казалось, он не был таким злым даже глубокой зимой. Местные жители предсказывали, что таких морозных утренников должно было быть сорок, потому что по святому писанию, столько было мучеников. Были ли эти утренники связаны с мучениками, неизвестно, но они продержались больше месяца.
  За это время, часто поднимались сплошные бури, но всегда резко обрывались, оставляя под солнцем хрустящую поземку, подгоняемую ветром. Потом снег побурел, уплотнился, и образовался наст, по которому, в морозные утренники, можно было свободно ходить. В деревне появились первые вороны с сороками.
   - Сибирские соловьи прилетели, значит, весна не отступит, - утверждали старожилы.
  Запорошенные снегом дома оттаяли и, словно кочки на болоте, зачернели темными точками. Скопившийся на чердаке снег намок и готов был проломить тоненькие жерди потолка в бараке. На этот потолок боялись залезать с первого дня его постройки, так как он весь прогибался, и тогда в комнату сыпалась земля. Но сейчас, надо было как-то убирать снег, иначе он водой просачивался в помещение, и уже не хватало посуды, что бы её собирать. Тогда Имант смастерил кривой совок, которым затем пользовались и соседние жильцы.
  Еще в самый разгар утренников, все, что можно было пилить, распилили, и, так как другой работы на строительстве, пока, не предвиделось, до лета, Журов вынужден был отдать часть строителей полеводу Поцкому. Айвар снова попал в подчинение Шалову, но он успокаивал себя мыслью о том, что это только до лета, что и придавало силы не пасть духом.
  Сейчас важнейшим делом полеводства, был своз с полей побольше сена, иначе в распутицу, скотина могла остаться голодной. Но, в отличие от других возчиков, которые свозили с полей скирды, Айвару должен был доставлять корм с сеновала к коровникам. Зайдя за быком, он увидел там единственно животное, своего старого друга "Комсомольца". Бык лежал перед открытым окошком и дрожал от холода. Кости задних ног выступали, будто сенные вешала. Когда же, Айвар на него прикрикнул, тот нехотя, но сразу встал. Теперь от этого, так громко прозванного "Комсомольца", осталось лишь жалкое подобие тягловой силы. Вдобавок ко всему, к его тощему животу и бокам, сплошным слоем, не то присохли, не то примерзли длинные навозные бирюльки.
  Поднявшийся бык, остался стоять с опущенной головой, а в уголках глаз, все те же вымученные слезы. Айвару, как и летом в поле, снова стало жаль эту беззащитную скотину.
   - Ты, бычок, меня узнаешь? - спросил он с надеждой и, погладив широкий нос, заглянул в безразличные, выпуклые глаза, обрамленные красивыми, длинными ресницами.
   - Ты меня не бойся, - шепнул в оттопыренное ухо, после чего тот, даже дернулся. - Пойдем опять со мной. Шалова здесь нет, поэтому ругать и бить тебя, не буду. Давай, пошли, - и потянул за оставшийся рог на улицу, где стояли, занесенные снегом сани. - Кто же это, тебе рог сломал? - допытывался Айвар, будто тот мог ему как-нибудь ответить. - Наверно, больно было? Ну, пойдем, пойдем, возить. Здесь совсем рядом, только с сеновала до базы, и ты заодно покушаешь, а то тебе ничего не дают, вон как исхудал.
  Бык шел, не упираясь. Ему было все равно, куда идти. Айвар шагал, полусогнувшись, чтобы головой не зацепиться за потолочное перекрытие, обвалившееся у самого входа, и вверху теперь, зияло огромное отверстие, сквозь которое, вовнутрь заносило снег.
  Несмотря на то, что травы скашивали много, её еле хватало для дойных коров, а быкам чаще всего, оставалась солома. Ещё сено доставалось быкам, закрепленным за определенными людьми, которые их специально подкармливали, чтобы можно было, нормально работать.
  Кроме того, в совхозе не считалось тайной то, что всё маломальское начальство, свою скотину кормит только совхозным сеном, которое прямо с поля, им подвозят определенные возчики. Доярки ночами, по возможности, тоже тащат в свои дворы. Так драгоценный корм, и расходился.
  От базы до сеновала, было не больше километра, и дорога хорошо укатана. Немного хуже, приходилось лишь на самом сеновале, где из-за разбросанного, или вытаявшего снега, полозья скользили очень плохо. Особенно неприятным был крайний, уплотненный вал, состоящий из снега и сена. С груженым возом, быку здесь приходилось помогать. Потом все шло проще. Став на оглоблю, затем на спину быка, Айвар взбирался на воз и ехал. Иногда, шел пешком сзади, но когда скотина останавливалась отдохнуть, ее никак нельзя было подогнать: по сторонам следа, лежал такой глубокий снег, пройти по которому, было нельзя никак, что бы подогнать скотину. Бывало и так, что, когда бык долго не трогался с места, волей-неволей, а в снег по пояс, залезать приходилось, что бы обойти воз. Бык, завидев приближавшегося погонщика, тут же трогался и уезжал. Дело в том, что пока удавалось выбраться из того снега, воз уходил далеко вперед, и за ним в тулупе, надо было бежать.
  В коровнике, с одного конца вывозили навоз, а с другого, ввозили воду, сено. Здесь же было и подсобное помещение со всеми доярскими принадлежностями. Как приятно было, с мороза въехать в эту парную теплоту! Здесь, даже по-особому пахло привезенное сено, а запах коровьего навоза, смешанного с пролитым молоком, нисколько не был отвратительным. Напротив. Еще у себя в Латвии, он очень любил запах стойла, где его всегда узнавали свои коровы, а довольные лошади, приветливо ржали.
  Въехав и закрыв за собой дверь, он сваливал воз на правую сторону и, не торопясь, желая подольше побыть в тепле, разравнивал кучу. За сеном приходили доярки и начинали подтрунивать, что он, мол, уже взрослый парень, а ни с кем не дружит, не гуляет и не забавляется. Айвар краснел и путался в ответах, чем еще больше вызывал шуток от отчаянных девушек. Среди русских, работали здесь и две украинки - Ольга с Параской, тоже из сосланных. Они разговаривали только на родном языке, который Айвару очень понравился. Девушки были скромны, поэтому с ними он чувствовал себя куда увереннее. Через некоторое время, Айвар не только понимал их разговор, но и кое-что уже мог ответить. Девушкам это, тоже нравилось. Когда рядом не было местных, они много рассказывали о собственных вывозах, которые во многом, напоминали прибалтийские. Только на сборы, им отводилось больше времени, что давало возможность лучше подготовиться к дальней дороге. Айвар кое-что рассказал о своей ссылке. Говорили о своей заботе, жаловались друг другу на издевательство Шалова, как и других руководителей.
   - Что там про нас говорить, когда даже над скотиной издеваются. Когда надои молока снизились, директор приказал доить четыре раза в сутки! - возмущались девушки. - Приходим теперь в двенадцать часов ночи, поднимаем спящих коров и надаиваем двести пятьдесят - триста граммов. Это же количество молока, они все равно недодают на утренней дойке. Чьи только пустые головы, могли такую глупость придумать?! Говорили, что такой приказ, ему поступил из района.
  Несмотря на равнинную местность, между бараком, мастерской, сеновалом и деревней с базами, образовался полноводный ручей с неизвестно в какое болото, текущей водой. Он не только затруднял возвращение домой, но и подвоз сена с сеновала. Когда вода поднялась настолько, что стала выше саней, Айвару сказали больше не ездить. В последний раз он вывалил сено и, развернувшись на маленьком пятачке, выехал на улицу. Внезапно где-то совсем рядом, защебетал жаворонок. Айвар позвал доярок, и все, как завороженные, слушали первую песню долгожданной весны. "Поет, совсем как в Латвии, - сравнил он - Солнце мешало видеть маленькую птичку, но по пению чувствовалось, что она поднимается все выше и выше. - Ну, совсем как дома. А у нас там уже, наверно, ручей шумит и до Старины дорога раскисла! А, может быть, там давно снега нет, и аисты на гнезде у тока, запрокинув головы, радостно стучат длинными клювами. Они могут радоваться весне, ведь они прилетели на старые гнезда и не знают о том, что старых хозяев, там уже давно нет и никогда не будут. Они вот здесь, в чужом краю, встречают вторую весну. Какие счастливые те аисты! Они видят его родной дом, покрытый потемневшей соломой. Дом, который для него потерян навсегда. Неужели навсегда, навсегда?!" Айвар так увлекся воспоминаниями, что даже довольный бык, что его не гонят, удивленно повернул голову на бок и одним глазом, посмотрел назад.
  Кончалось сено, а свежей травы еще не было, но коров все равно стали выпускать на болото, где на кочках шелестели прошлогодние рыжие космы. Коровы их не любили, но на голодный желудок щипали все то, что попадало под нос.
  По деревенской улице, в, не по росту одетых длинных рубашках и заплатанных штанишках, с криками, забегали перепачканные грязью ребятишки, пугая купающихся в лужах свиней и дразня соседских собак. Для женщин постарше, наступило время завалинок, когда на свежем воздухе можно было вдоволь посудачить: какая девушка на выданье и с кем она теперь гуляет, какая жена и с кем крутит, какая женщина отбила чужого мужа и чей муж, напившись, сильнее побил жену. Каждый день почти одна и та же тема, с одними и теми же лицами, поэтому о каждом жителе, здесь знали до мельчайших подробностей. Ну, а, уж, если появлялась действительно свежая новость, то первая узнавшая бросала все, даже самые важные дела, и считала величайшим долгом, не откладывая ни на минуту, поделиться ею с соседями, и где-то за полчаса о ней знала вся деревня. Мужчины в сплетни, особенно не вдавались, хотя на работе и делились мнениями о том, какая женщина лучше отдается.
  Когда на подвозке сена работа закончилась, Айвару с отцом поручили красить жестяную конторскую крышу. По виду, она не красилась со дня постройки самой конторы, но выглядела ещё вполне добротно, хотя порядком и порыжела. В складе им выдали флягу с чем-то засохшим, красноватым, ведро олифы и три высушенных бычьих хвоста. Они заменяли кисти. Айвару сразу вспомнился его куцый бык, хвост которого, может быть, тоже пошел на такие цели. Это была лишь догадка, и бык свой хвост мог потерять при других обстоятельствах, но все же!
  Еще в складе, отец потыкал в фляге пальцем, потом кулаком и вопросительно посмотрел на кладовщика.
   - Не знаю, не знаю, папаша, что это за краска. Она здесь уже несколько лет стоит, но прораб сказал, что ею еще можно красить.
   - А разводить её, точно олифой?
   - Другого у меня ничего нет.
  Приставили лестницу и поднялись на полутемный чердак, покрытый толстым слоем голубиного помета. С правой, восточной стороны имелось слуховое окно, закрытое снаружи крышкой. Когда ее столкнули, солнечные лучи осветили жуткую картину нетронутого царства пыли и паутины. За трубой, валялась какая-то одежда. Прокладывая путь среди паутины, короткой палкой, прихваченной для размешивания краски, Айвар заглянул за трубу и на мгновение остолбенел. Скрючившись, там лежал полуистлевший мертвец, Айвар с ужасом посмотрел в провалы пустых глазниц и хотел позвать отца, но от испуга не мог не только раскрыть рта, но и пошевелиться. Рядом валялась засиженная пометом бутылка. Подошел отец и, внимательно оглядев покойника, определил:
   - Этот бедняга, сгорел от водки. Как он только сюда взобрался, ища свою смерть?
   - И никто не заметил пропажи! - наконец, набрался храбрости Айвар.
   - Надо кого-нибудь позвать.
   - Я один не останусь!
   - Бойся живых, сынок, а покойников - не надо. В отличие от первых, они никогда не причинят тебе зла.
  В это время, из конторы кто-то выходил и отец позвал.
   - Чего там тебе еще не хватает? - огрызнулся Поцкий, подходя к лестнице.
   - Не бойся, а залезь и посмотри, может, знакомый!
   - Что ты еще там выдумал такое? С чего бы это, я лез на такую высоту.
   - Покойник, говорю, здесь, так что давай, залезай, не бойся.
   - Что еще, за покойник?
  Внизу заговорил еще кто-то, потом оба поднялись на чердак. Вторым оказался маленький кореец, работавший учетчиком.
   - О, сколько здесь птичьего помета! - воскликнул он, ступая на чердак. - Надо будет включить в план.
  Поцкий внимательно посмотрел на то, что еще оставалось от человека, и протянул:
   - Так вот где ты нашел свой конец, товарищ Богданов!
   - Да, а мы его, где только не искали! Думали, в болоте утонул, али волки разодрали, - добавил кореец.
  Вызвали милиционера Трофимова и докторшу. У конторы моментально собралась большая куча баб. Нейвалды хотели на время слезть, но Трофимов не разрешил - нужны свидетели. Врачиха поковыряла какой-то палочкой полуоблезлый череп, шею и заключила:
   - Он мертв. Его надо срочно отправить в район на экспертизу. Бутылку тоже. Явных признаков насилия нет, но очень возможно, что это отравление алкоголем.
  На чердак собралось все начальство, во главе с директором.
   - Сейчас организуем машину и гроб.
   - Так целый день пройдет, пока гроб сделают, - предупредил Поцкий.
   - Можно и в брезент, - предложила врач.
  Брезент принесли быстро, но кто положит? Все стояли и смотрели; то друг на друга, то на покойника.
   - Вы, того, Нейвалд. заверните несчастного в брезент, - приказал Поцкий.
   - Мы, видишь, одеты не так и рукавиц нет.
  После того зимнего случая с рытьем могилы, у Айвара появилось какое-то относительное безразличие к покойникам, а сегодня еще отец добавил, что покойников нечего бояться, и он, растянув брезент, смело взялся за ноги в сапогах, но они как-то мягко стали выезжать и отделяться от туловища.
   - По частям не надо, для медэкспертизы, лучше целый, - предупредила врач.
  Принесли лопаты и вдвоем с отцом, аккуратно перевернули покойника в брезент, завязали концы и спустили вниз.
   - Пусть проветрится, придем завтра, - решил отец, когда чердак опустел.
  В эти дни Вия с Имантом на сушилке, веяли зерно, но когда руководство прикинуло, что на запланированную площадь семян не хватит, директор договорился с соседним колхозом, взять взаймы. На Ильевой полуторке, за восемьдесят километров, они туда и поехали. Дороги еще не просохли, в бутах бездонная топь, но время не ждет, семена должны высеваться вовремя. Планировали возвратиться на третий день, но кончалась неделя, а машина не возвращалась. Нейвалд встревожился не на шутку! Каждый вечер, возвратившись с работы, он с сыном строил разные догадки. То на машину напали бандиты, которые часто здесь скитаются, то утонули в болоте, то на ночевке в поле, задрали волки. Ходили они и к директору узнавать, но тот, как и Нейвалды, выходил на улицу прислушаться, не приближается ли машина.
   - Слышишь, кажется, гудит? - спрашивал он Нейвалда. - Нет, не гудит, - отвечал сам себе.
  Пропавшие, вернулись лишь к вечеру шестого дня. Оказалось, что сначала они в болоте "сидели", потом председателя колхоза не было, а других он не известил, потом снова "сидели".
   - С этим несчастным Ильей, мы окончательно замучились, - рассказывал Имант. - Вия-то, сидит с ним в кабинке, а я их больше толкаю, чем еду. Вроде местами уже можно ехать нормально, и Илья разгоняет машину. Вдруг, на пути яма или разор. Ему бы тормознуть, а он, или не видит, или какой черт его подзадоривает - еще больше газует! Я только смотрю, за что бы уцепиться. Проехав на скорости неровность, он останавливается, открывает дверцу, становится ногой на подножку и спрашивает: "Ну, как?"
   - Ты бы, Илья, прошу, потише ехал на ухабах, а то меня вместе с зерном где-нибудь потеряешь.
   - Тормозов нет, - отвечает.
  Лишь только в бутах спала вода, возобновили вывозку леса из Кудрино. Здесь Айвар проработал до покоса. Однажды вечером, к Нейвалдам заглянул Журов.
   - Забираю обратно на покос твоего парня. Некому, говорят, на косилках ездить, а он как раз то, что надо, так что, на лето придется нам с ним расстаться.
  Так Айвар снова попал в полеводство. У мастерских, куда он явился в первое утро, готовили технику в поле. Тот же, колесный трактор, что и в прошлом году, тот же маленький тракторист в замусоленной фуфайке и таких же ватных штанах. Сегодня, он успел перепачкать смазкой даже лицо. Обхватив фуражкой рукоятку, он пытался завести двигатель. У двух косилок, уже копались местные парни, а третья была его. Парней этих Айвар не знал, но те встретили его как старого знакомого. Они показали, как косилки цепляются друг за друга, что надо в них подремонтировать, смазать и так далее.
  У Нейвалдов, в Латвии, была точно такая же косилка, и Айвар устройство ее видел, а однажды с отцом даже косил, правда, сидя у него на коленях. Двух дней хватило, чтобы привести доверенную технику в порядок и рано на рассвете выехать на луга, за деревню. В прошлом году он здорово завидовал тем, кто косил на тракторе, а в этом, и самому довелось, так что ехал теперь даже с некоторой гордостью. Другие сеноуборщики, как и в прошлом году, будут сгребать, метать, подтаскивать, а он - ездить. Нет, не на грабилке с несчастным быком, а на массивной косилке. По его понятию, на ней должно было быть работать легче. Продуктов предупредили, брать как можно больше, потому что ради четверых человек, двуколку гонять не будут. Выдали двухнедельный паек хлеба, крупы, жира, сахара. Отец купил несколько пачек махорки третьего номера, а сестра спаковала кухонные принадлежности с постелью.
  Косилка Айвара была зацеплена самой последней, поэтому все время катилась по обочине. Её трясло и кидало на ухабах, и Айвар держался изо всех сил, чтобы не выпасть из седла. При переезде же через буты, все встречные кочки были - его! Они лезли в колеса, упирались в дышло, раму, которая их рвала, вдавливала. Кричать трактористу, чтобы тот ехал тише, из-за трескотни трактора было бесполезно, притом он мог только посмеяться, а этого Айвару хотелось меньше всего.
  Начинали, как и в прошлом году, с ближних грив, а потом уходили все дальше, дальше, до самой обширной Петровой гривы. Здесь был крайний рубеж совхозной территории. На ней жили почти оседлые татары, которые только на лето, с табуном лошадей, уезжали в лагеря. Эти татары считались совхозными кадрами, но уклад их жизни сохранялся неприкосновенным, а окружающие угодья фактически принадлежали только им. Какую пользу для совхоза они приносили, никто не знал, но что имели тесные контакты с начальством, знали все. Кроме того, в совхозе жило несколько татарских семей, из которых работали только двое - пастух и пекарь. Айвару в деревне несколько раз попадался на глаза самоуверенный татарин, приезжавший из Петровой гривы на отличном скакуне. Всегда подтянутый, в национальной шапочке, с иголочки, черном костюме, высоких, до блеска начищенных хромовых сапогах, а через плечо, что у Шалова, кожаный бич. Иногда с ним прибегала черная, рослая собака, никого не подпускавшая к хозяину-
  Косить было не так просто, как казалось вначале. Даже на совершенно ровных участках, в траве, торчали невидимые кочки, на которых ломался дергач, поэтому требовалась предельная внимательность, чтобы вовремя, за рычаг поднять брус. Но каждую не углядишь, и у кого-нибудь он, да ломался. Резервные кончились на второй день, и теперь их на месте вырезали из осины или березы, что попадало под руку. А эти, не высушенные, были еще слабее. Тракторист обычно матерился, ведь простои отражались на его заработке.
  Как и в прошлом году, вставали очень рано, даже чуть раньше, потому что, по утренней росе, лучше шли косы. Айвар никогда не мог выспаться и удивлялся, глядя на, вечно грязного тракториста, как тот, каждое утро, мог просыпаться первым! Случалось, что кто-нибудь останавливал трактор для того, чтобы прочистить ножи, и в этот маленький перерывчик, Айвар старался вздремнуть. Тут же, за косилкой ложился и моментально засыпал. Просыпался от истошного крика. Рядом косилки уже не было - тракторист нарочно уезжал подальше, и тогда все вместе кричали. Сперва на него злились, а потом стали уезжать нарочно, чтобы, пока догоняет, прошел сон. Спать хотелось настолько, что часто дремал даже на ходу. Еще хуже обстояло дело с ночевкой. От частой перемены мест, балаганы не всегда ставили и спали под открытым небом. Заедали комары, особенно в душные ночи. Собрав побольше травы, он зарывался в эту кучу на самый низ, где от жары потел, нечем было дышать, и среди вот такой тишины, вдруг, раздавался отдаленный комариный писк, постепенно приближающийся к лицу. Был ли тот комар случайно подобран с травой или, по испарению пота, соображал, где можно поживиться кровинушкой, но всегда искусывал открытые участки тела. Их приближение, Айвар привык чувствовать даже сквозь сон, но проснуться, чтобы убить, не мог.
  На завтрак и ужин, каждый в своем котле варил крупу, а хлеб берегли только к обеду, когда для экономии времени, ели всухомятку. Раз в неделю, приезжал проверять Шалов. Он же привозил и паек. Однажды, уже в конце сенокоса, он не явился, как ожидали, а продукты кончились сразу у всех. Тогда, по инициативе тракториста, по болоту стали ловить куликов. Их, ощипанных и выпотрошенных, засовывали в широкую горловину радиатора, где все время кипела вода. Через несколько кругов, общее мясо было готово.
  Докосив Петрову гриву, как и в прошлом году, возвратились на последнюю, Ишикову. И снова, за болотом деревня манила электрическими огоньками, где раньше ложились и позже вставали. Какие там счастливые люди, что имеют возможность постоянно жить в деревне, а он уже второй год, как беспризорный скитается по этим чужим, сибирским полям. От недоедания, недосыпания, жары, комаров и прочей сосущей твари его мозг отупел. А сколько здесь стоила вода?! Даже в самые голодные дни, когда подтягивало пустой живот, в голове дежурило только одно желание - напиться!
  Возвратившись в деревню, Айвар удивился, что дома успели купить корову.
   - Где же вы столько денег взяли? - поинтересовался он.
   - Дело не в деньгах, - отвечал отец. - У Коршуновых купили. Молока мало давала, и старик решил зарезать ее ради шкуры, так что мы ему только за шкуру, можно сказать, и уплатили. Мяса из нее ясно, что нет, кожа да кости, но твоя сестра Вия, ждет пополнение, а ей без молока, никак нельзя. Хочешь - не хочешь, а сотню пришлось выложить, как-нибудь выкрутимся. Мы ее на прошлой неделе только купили, так Имант теперь на пятачках сено косит.
   - Да, большие и лучшие куски мы все обкосили.
   - Он где-то среди болота нашел островок.
  Так обзавелись настоящим хозяйством - первой коровой, Нарой. Когда вечером пастух пригнал стадо в деревню и Айвару показали Нару, то она сразу засомневался о наличии в ней молока, тем более, что из маленького, с кулак вымени, торчали всего три соска. Корова очень походила на его издохшего быка.
  По окончании сенокоса Айвара, как и обещали, взяли опять на строительство и сразу же отправили возить лес.
  Совхоз уже давно выращивал турнепс. Им засевались лучшие земли, расположенные между первой и второй фермами. Его сладкие, питательные клубни не давали покоя местным жителям, и по ночам, они ходили воровать. Для защиты огорода был сторож и даже с ружьем, которым пользовался довольно регулярно. Барак же, где жили Нейвалды, стоял совсем недалеко от этого поля, и частые ружейные залпы не давали спать. Поговаривали, что сторож палил не потому, что обнаруживал воров, он был слеповат, а больше для смелости. Однажды Вия предложила:
   - Айвар, давай сходим за витаминчиками. Что мы, хуже других? Смотри, каждую ночь туда вереницей с мешками тянутся.
  Айвар колебался, но, в конце концов, согласился, что витамины в ее положении, обязательно нужны. В безлунную, темную ночь, когда где-то за горизонтом собиралась гроза и, наверно, поэтому деревенские в поле не шли, Вия с Айваром взяли по приличной торбе и, почти на ощупь, подались за деревню, куда дорога была и так отлично знакома. Уже почти у самого огорода, ярко полыхнула молния, что помогло еще лучше сориентироваться. С края, турнепс показался мелким, поэтому легли в борозды и поползли вглубь. Ботва была высокой, с широкими, раскидистыми листьями и скрыла бы лежачего человека даже днем, а сейчас из-за нее нельзя видеть даже того, что находилось совсем рядом. Ползли в соседних бороздах, как вдруг, впереди что-то зашелестело и засопело. Холодный пот выступил на лбу Айвара, и он замер, прижавшись к земле. А шелест все приближался. Он готов был подняться и броситься наутек. Но, нельзя оставить в опасности сестру? Сторож, а это мог быть только он, пальнет из ружья - и обоим, крышка. Когда сопение приблизилось вплотную и Айвар с Вией в эту минуту должны были что-то предпринимать, снова ярко сверкнула молния, и они увидели совсем рядом быка, который тоже пришел полакомиться турнепсом, пока сторож, по-видимому, спал. Осмелевшие, они теперь встали во весь рост, быстро натаскали крупных клубней и до первых каплей дождя, успели забежать в барак.
  Однажды, в середине октября, возвратясь поздно из леса, Айвар не застал дома сестры. Это его насторожило.
   - Папа, где Вия?
  Отец молча, взглянул на Иманта.
   - Что-нибудь случилось?!
   - Ждем, сынок, пополнения. Вия сейчас в больнице, и нет ничего страшного. Даст Бог, все будет хорошо.
   - А почему тогда Имант здесь?
   - Где же ему еще быть? - удивился отец.
   - Там, у Вии. Может, что помочь надо!
   - Там справятся без нас, а после, конечно, придется много помогать.
   - Все равно надо посмотреть. Я схожу.
   - Вы лучше ложитесь, а подежурю, я.
  После ужина, Имант лег и сразу заснул, а у Айвара сон не шел. Не шевелясь, он лежал у стенки и слышал, как через некоторое время отец потихоньку встал, оделся и вышел.
  Кто там будет у сестры: мальчик или девочка? Какие они, эти маленькие? Куда его положат, чем кормить, что одевать? - Айвар никак не мог успокоиться и вот уже, кажется, начал засыпать, как вошел отец.
   - Как там, папа, может уже есть?
   - Спи, мой мальчик, завтра тебе рано на работу. В больнице окна темные, значит, ничего пока нет.
   - Почему ты не спишь? Тебе же тоже завтра на работу!
   - Я еще высплюсь.
  В полночь, как обычно, три раза моргнула лампочка, а через пять минут, свет погас до утра. Отец спать не пошел. Он зажег, постоянно висевший у входа фонарь, и принялся стругать высушенную палочку. На соседней кровати громко храпел Имант. Потом отец опять вышел, но его возвращения Айвар так и не дождался, уснул.
  В тревоге и нетерпении, прошел весь следующий день и ночь, а, проснувшись рано утром в воскресенье, Айвар сразу обратил внимание, что отца в комнате нет.
   - Имант, Имант! - тот нехотя, открыл глаза. - Ты что так долго спишь? Смотри, папы дома нет, может, что с Вией случилось!
  Оба вскочили с кроватей, мешая друг другу одеваться. Надо было срочно спешить туда, в больницу. И когда они уже были готовы открывать дверь, вошел сияющий отец. Оба застыли в нетерпении.
   - Девочка. Сейчас туда нельзя, не пускают. Я через окно спрашивал.
   - Ты давно ушел?
   - Я там, почти всю ночь.
   - И нам ничего не сказал!
   - Вы, молодые, отдыхайте. А мое уж такое отцовское сердце. Когда-нибудь и вы так же будете беспокоиться за своих детей, - потом отодвинул таз, сел на край скамеечки и взялся достругивать игрушку, изображавшую птичку.
  Айвар с Имантом все равно пошли к больнице, но, сколько ни заглядывали в рассохшиеся щели сеней, там никто так и не появился, а окна были слишком высоко, чтобы можно было дотянуться, посмотреть. Вернулись расстроенные.
   - Не пустили? - лукаво, спросил отец. - Не обижайтесь, сейчас Вия все равно не встает, ей нельзя, а потом, налюбуетесь на обоих.
   - Неужели ты всю ночь там ждал? - спросил Имант.
   - Эго неповторимое волнение, и оно стоит такого ожидания.
   - Значит, дочка, значит, дочка, - затараторил Имант, топчась на месте.
   - А ты что, сына ждал?
   - Да мне-то все равно, главное, кого ей хотелось.
   - Матери, первых всегда девочек ждут.
   - Тогда и хорошо.
   - А мы, в свое время, всегда с нетерпением ждали первых сыновей, а потом уже, что Бог пошлет. Нам нужна была сила к земле, а теперь что, работа общая. Вместе с парнями наравне, девки и косят, и убирают, и что хочешь, делают, а раньше не так. Каждому свое место в жизни предназначено было. Может быть, женщины крепче стали? Только, с чего бы?!
  В понедельник, возвращаясь с грузом леса, завернули в Кудрино к колодцу, залить в радиатор воду, и здесь, рядом с магазином, татарин продавал арбузы по сорок копеек за килограмм. У Айвара с собой был рубль, на который купил довольно большой арбуз и в тот же вечер, отнес его сестре в больницу. К ней уже пускали. С замиранием сердца, открыл он маленькую дверь, слева от которой стояла железная кровать с никелированными спинками. Он удивился тишине, царившей в этой чистенькой комнатке. По его понятию, если есть маленький, то он обязательно должен плакать. Вия, улыбнулась и приподняла край одеяла. Девочка спала рядом с ней, и только кукольное личико, розовело на белой подушке. Эго была первая новорожденная, которую Айвар увидел впервые в жизни. Сонное личико почмокало крошечными губками и снова засопело. Айвар не знал, что делать с арбузом и положил рядом на пол.
   - В наведы пришел? - улыбнулась сестра, показывая глазами на арбуз.
   - Только что из Кудрино.
   - А мне зелень, наверно, есть пока нельзя.
   - Ты же сама говорила, что очень надо витамины.
   - Это было до, а теперь все по-другому.
   - Ну, домой я его не понесу, - обиделся Айвар.
   - Ладно, гостинец есть гостинец. Я поговорю с доктором, может, и можно понемножку.
  Через несколько дней окрепшую маму вели из больницы домой. Имант помогал ей идти, дедушка нес внучку, а Айвару достался узел с пеленками.
  Новый член семьи сразу потребовал для себя отдельного места, и пришлось ликвидировать стол, а спичечный ящик приспосабливать под кроватку. С первого же дня, мужчины стали предлагать девочке различные имена, но оказалось, что у матери оно давно подобрано. В школьные годы, она увлекалась романами Генриха Сенкевича, и теперь имя одной из отважных героинь, зазвучало в тесной, мазаной комнатке. В Сибири, на свет появилась первая латышка. Она завладела всем свободным временем маленькой семьи. Хотя она больше спала, чем бодрствовала, но в периоды, когда лежала с открытыми глазоньками, каждому хотелось ей улыбнуться, потрогать.
  К зиме готовились основательна. Еще с осени, по колено в воде, бродили по болоту, нарубая тальник. Кроме того, идя на обед, а также вечером, отец регулярно приносил по маленькому чурбачку. Воткнув в него топор и перевесив через плечо - так было не очень заметно - все плотники несли домой дрова. Потесинов, правда, предупреждал, что отходы, в первую очередь, следует использовать на отопление конторы, но несли все равно. Если не было завалящего чурбачка, то отпиливали специально, от хорошего бревна. Местные осмелели настолько, что тащили, чуть ли не в длину своего роста.
  Стенки комнатушки вторично промазали белой глиной, а сени утеплили двойными снопами камыша. В этом году, основательно запаслись и картошкой, которую посадили рядом с бараком. Урожай выдался отменным! Клубни выросли таких размеров, что в обыкновенное ведро их помещалось не больше восемнадцати. Отец серьезно говорил:
   - Когда, Бог даст, нас отпустят домой, я обязательно захвачу с собой на развод, этой "москвички".
  Итак, прошли не более полутора лет, а большинство трудолюбивых латышей сумели приспособиться к окружающему их миру, к новой жизни. До определенной степени, сжиться с незнакомой Сибирью.
  А строительство на первой и второй фермах, все расширялось и расширялось. Если в первый год, за лето построили только одну плетенную базу, то теперь планировались сразу две, и обе капитальные. Поэтому все лето в Кудринском лесу работала целая бригада лесорубов. Вывозку намечали по санному пути и специально для этого смастерили новые, большие сани. В ноябре, когда болота позамерзали, а снега навалило достаточно, начались первые рейсы в лес. Вместе с Айваром, ежедневно в дорогу отправлялся отец и Миллерс с Калвишем. Свой "НАТИк", тракторист вел напрямик, и это несколько сокращало изнурительный путь. Работа на вывозке, тяжелой не считалась. Больше всего, боялись долгой дороги. На пустые сани были брошены две доски, на которых, четыре человека в любую непогоду и мороз, должны были удерживаться, чтобы не свалиться под перекладины, а в обратный путь садились на воз вспотевшие, и поэтому здорово замерзали. Тут проколачивало до последнего волоска, и не было никакого спасения. Но, к своему удивлению, никто их них не болел, хотя каждый был уверен, что вот сегодня-то, он сляжет с воспалением легких. Назавтра же, когда снова все собирались вместе, Нейвалд шутил:
   - Мы, братцы, стали настоящими сибиряками, и никакая хворь нас не хочет брать, а, может быть, и боится - все-таки не местные. Выходит, чтобы быть закаленным, не обязательно родиться в Сибири.
  Как-то в конце ноября, с утра, погода резко смягчилась, и, не привычный для такого времени года, пошел частый дождь. Обычно, Айвар ездил в ватных штанах и фуфайке, а на обратном пути, поверх набрасывал армяк. Отец же, на фуфайку надевал тулуп. На этот раз, все стали промокать, а дождь все усиливался.
   - Вот, наказанье Божье, - вздохнул отец, поеживаясь, - даже не думает переставать. А ты, сынок, успел промокнуть и дрожишь! Как же это я, старый дурак, раньше не догадался отдать тебе тулуп. Сейчас сниму, только бы не провалиться под сани.
   - Мне, папочка, ничего, - отвечал Айвар, не попадая зуб на зуб. - Вот, я сейчас побегу за санями и согреюсь.
   - Не вздумай! Дождь разрыхлил снег, и ты будешь только проваливаться. Снимай свой мокрый армяк и давай мне.
  Айвар хотел еще поупрямиться, но отец за воротник, уже стаскивал с него шерстяной армяк. Так они поменялись верхними одеждами. Дождь лил до самого леса. Если Айвар понемногу стал согреваться, то теперь промок отец. Пока грузили, дождь прекратился, и на обратном пути, ударил мороз. Одежда стала промерзать. Айвар снял тулуп и хотел отдать его снова отцу, но тот, ни в какую, не согласился.
   - Я как-нибудь выдержу, а вот ты, сыночек, если заболеешь, куда хуже будет. Мне достаточно армяка, а дома согреюсь. Тулуп все равно на двоих не поделишь.
  Из-за размякшей дороги, домой ехали дольше обычного и возвратились только около полуночи. Так как сам Айвар хорошо согрелся, а мерзли только ноги, то уже с полдороги, он все же уговорил отца на обратную замену. Только это оказалось поздно и не помогло. Утром отец, уже не встал. Поднялась температура, начался кашель, и Вия побежала за докторшей.
   - Это простуда, - констатировала она, - пройдет. Вот вам порошки по три раза в день после еды и не беспокойтесь.
  Когда рассвело, забежал Журов.
   - И ты болеешь? Целый рейс мне сорвали! Ну, как же это вы, так? Забил кашель, и отец не смог ответить.
   - Очень промокли все, и папа заболел, - за него, - ответил Айвар.
   - А ты же не болеешь, почему не вышел?
   - Одежда вся мокрая, не высохла, а одеть больше нечего, - оправдывался Айвар.
   - Теперь Потесинов даст мне прикурить, - сокрушенно, чмыхнул в нос десятник.
   - Плохо дело, товарищ Журов, - наконец, откашлявшись, хрипло заговорил отец. - Никто не ожидал такого ненастья, а одежда, сам знаешь, у нас какая.
   - Да при такой погоде, какой была вчерась, в любой одежде не укрылся бы, - согласился Журов. - Я даже не припомню, чтобы, когда такое, среди зимы случилось!
   - Надо поездку отложить назавтра. Подсушимся, а там, глядишь, и я поправлюсь.
   - Ну, ладно, болейте, только недолго, а то хоть разорвись, некого послать.
  Но к обеду, и Айвара стало знобить. Вдвоем с отцом, они быстро кончили лекарство, и Вия снова пошла за врачом.
   - У парня обыкновенная простуда. Вот вам еще порошки, и пусть пьют три раза в день, после еды.
  На пятый день, Айвару стало лучше, а отец больше не встал. Ему становилось все хуже и хуже. Пропал аппетит, усилился кашель, отхаркиваться стал кровью, и таблетки с порошками больше не помогали. За пару недель, он так ослаб и исхудал, что на него жалко было смотреть. Осознав, наконец, что ее порошки пользы больше не приносят, врачиха написала направление в районную больницу. Вия разузнала, что назавтра туда едут две рабкооповские подводы за продуктами, и один возчик, за двадцать пять рублей согласился отвезти больного. Вместе с отцом хотел ехать и Айвар, но Сашка запретил:
   - Если договорились, то отвезут без тебя.
   - Но он же, так слаб, что не дойдет до приемной, да и с врачами поговорить надо.
   - Если не дойдет, то доползет, - неестественным голосом, взвизгнул надзиратель. - И что у вас, латышей, за мода мне всегда все что-то доказывать, будто я сам ничего не знаю?! Если я сказал, что довезут, то довезут. Я Тимку- погонщика хорошо знаю, он с дороги не собьется. А вас только пусти, так потом сам за вами буду бегать, искать. Баста!
  Было договорено, что часа в три ночи, за больным заедет Тимка. В деревне его знали все. Это пожилой мужичок, по каким-то причинам не попавший на войну и всю жизнь отработавший возчиком в рабкоопе. Летом на бричке, зимой на санях. Говорили, что он еще никого не подвел, как и честно собирал дорожную дань.
  Не спали всю ночь, готовили отца в дорогу. Несколько раз прикидывали, как лучше посадить, что теплее одеть, так как в последние дни усилился мороз с ветром, но за неимением ничего другого, все равно сходились на ватниках, валенках и тулупе. Впрочем, ватная одежда здесь считалась неотъемлемой частью туалета, как в еде картошка, и некоторые старожилы с ватниками не расставались даже летом. Айвар помог надеть чистое белье, побриться. Бледное, исхудалое лицо отца не выдавало ни боли, ни страдания. Тогда Айвар еще не мог понять, что творится в душе вечного землепашца: или ему действительно не очень больно, или он всеми силами старается скрыть недуг, чтобы не расстраивать сына с дочерью?! "Неужели папа может когда-нибудь умереть?" - вдруг, закралось нежданное сомнение.
   - "Но нет, это же, простая простуда, как говорит докторша, а от нее не умирают!" - и опять, смутное сомнение не выходило из головы, а лезло в неё настойчивее и настойчивее.
   - Не беспокойтесь, детки мои, - ослабшим голосом, подбрил их отец. - Вот полежу недельку, другую - одним словом, пока зима кончится, и вернусь.
   - Конечно, папочка, - дрожащим голосом, отвечала дочь. - Ведь в районе, врачи куда больше понимают, чем наша, да и лекарства там другие дадут. Ты обязательно быстро поправишься.
  Айвар сидел рядом на кровати, изредка, проводя своей ладонью по впалым щекам отца.
   - Какой, однако, Сашка сволочь! - не выдержал Имант, - Никому из нас, не разрешил ехать вместе с тобой. Смотри, разбежимся! Да если бы я хотел убежать, то драпанул бы давно, возможности были.
   - У него сегодня власть, дети мои. Такие недалекие люди, как он, чаще всего портят жизнь другим. Вы думаете, что те, кто нас вывозил, или способствовал, были лучше? Когда власть достается таким глупцам, они просто не знают, как лучше ею распорядиться. Вот они и загибают столько, сколько им природа дала соображения. Умный, использует весть на благо, а подобные мошенники, для удовлетворения своих звериных побуждений. Сашка пустой, он далеко не пойдет. Он лишь маленькая затычка в вонючей советской бочке. Пусть Бог простит ему его глупость, а мы еще поживем!
  Скупая улыбка, нехотя пробежала по его лицу, когда невзначай, коснулся неопределенного будущего.
   - Вот увидите, я скоро вернусь, - и ослабевшей рукой, прижал к себе сына. - Ну, а ты смотри у меня, держись. Чтобы тебя тут только не обижали, пока я вернусь!
  Точно в назначенное время, дверь открыл Тимка, облаченный в широченный, нараспашку тулуп, с большущим, на все плечи, черным воротником.
   - Ну, как вы тут, готовы?
   - Вот уже одеваемся, а то точно не знали, во сколько будете, - заторопилась Вия.
   - Тимка всегда точен - это знают все.
   - Спасибо, спасибо. Только бы не замерз наш папочка.
   - Не волнуйтесь. На этот раз, я побольше наложил сена, а надо будет, дам свой тулуп. Под ним, у меня есть ещё полушубок.
   - Вы уж только аккуратно с ним, не трясите.
   - Да где тут по санному, может трясти? Ну и скажет!
   - Вы там ему тоже помогите, пока примут, а то нас не пустили. Мы в долгу не останемся.
   - Вы меня уговариваете, как ребенка. Все сделаю и сдам самым наилучшим образом. Давай, вставай, папаша, помогу выйти. Вот так, держись только за меня. Сани поданы к самым дверям.
  В санях был задок, поэтому отца устроили, полусидя, заправив поплотнее тулуп, шапку, обложили с боков сеном.
   - Ну, как тебе? - поинтересовался Тимка, садясь чуть впереди.
   - Лучшего не может быть, дорогой человек. Спасибо тебе, - благодарил больной.
   - Не стоит, а вдвоем все же веселее ехать. Мой напарник уже, пожалуй, где-нибудь за Иманом. Ну, ничего, догоним, мой бык резвее.
  Еще раз расцеловали отца; и сани, скрипя нековаными полозьями, скрылись в холодной темноте.
  Когда возвратились в комнату, у Айвара, будто что-то оборвалось. Уже так привыкли, что здесь постоянно должен был присутствовать отец, И вот, его пет. На том месте, где он лежал, осталось лишь смятое покрывало, заменявшее простыню, завернутое к стенке, залатанное одеяло. Быстро потушили фонарь и легли спать. Айвар залез под, как ему показалось, еще теплое одеяло, и захотелось плакать. Конечно, отец должен вернуться, но сейчас, его здесь пет. А сколько это отсутствие продлится? На соседней кровати ворочалась Вия, сквозь сон, захныкала девочка, но быстро смолкла, и лишь уставший за день Имант, быстро уснул, издавая ворчащий храп. "Только бы наш папочка в дорого не замерз, только бы не замерз", повторял Айвар, пока незаметно, не уснул.
  Потому ли, что рядом не было отца, или же так совпало, но Айвара снова передали на полеводство. К распутице, обычно, с полей старались свезти все сено, поэтому, на вывозку добавляли людей. Как и другие возчики, он должен был справляться с двумя быками, а кто хотел подзаработать, брали даже трех-четырех. Но так как Айвар в, свое время, не мог справиться с одним, то сейчас, для начал, дали только двух. Шалов показал ему дохленьких доходяг, каким-то чудом еще державшимся на ногах, и они, с пустыми санями, еле дотащились до Петровой гривы. А назад ехали, чуть ли не до полночи, хотя возы были совсем маленькими - Айвар просто не умел класть большие. Вот, ему казалось, что нагрузил высоко, но когда прижимал бастриком, воз оказывался ниже его роста. Тогда он развязывал, чтобы добавить, но освобожденное сено, разъезжалось само собой.
  На следующий день, он поступил так, как и другие возчики. На задок передних саней, положил немного сена, поэтому сзади идущий бык, ни за что не хотел отставать от него, и возчику оставалось подгонять только переднюю скотину. С утра, старались собраться все вместе, и в поле тянулась целая цепочка саней. Но, так как каждый возчик загружал сани с разной быстротой, конечно же, все давно уезжали, а Айвар свои возы, то докладывал, то перекладывал.
   - Черт тебя знает, что ты за человек, что не умеешь делать так, как все люди! - через несколько дней, не выдержал Шалов. - Если бы по стольку возили все, то давно бы весь скот передох от бескормицы, - и отдал его снова на строительство.
  И Вия и Айвар, уже несколько раз ходили проситься к Сашке, чтобы отпустил к отцу, но тот твердил только о побеге. Директор тоже помочь не мог, сославшись на то, что это дело политическое, а он хозяин здесь, только по работе.
  В начале февраля, Сашке дали отпуск и он куда-то уехал, оставив всех латышей, на попечение Трофимову. Посоветовавшись дома, в пятницу вечером, Айвар зашел домой к Журову.
   - Хочу к папе сходить. Больше двух месяцев не знаем, как он там.
   - Как же это ты сделаешь, когда без Сашки, вам не разрешено отлучаться, сколько я слышал?
   - Сашки в деревне нет, а я тихонько.
   - Так завтра же, рабочий день. Как ты уйдешь?
   - Поэтому, и пришел отпроситься.
   - Если узнает директор, то мне влетит!
   - Мне не к кому больше обращаться, - и у Айвара задрожала губа. - Может, папа там давно умер, а нам не говорят. Он уехал очень слабым.
   - Ну, нет. Если бы, не доведи Господь, умер, то как-нибудь сообщили бы. Так ты не думай, но как лучше поступить, не представляю.
   - Ну, если кто заметит мое отсутствие, может, скажете, что я заболел.
   - Доводы не очень убедительные, но другого выхода нет. Твой отец толковый человек, и мне его жаль тоже. Ты прав, надо навестить, пока нет Сашки. Но ты знаешь, что вокруг здесь, все пятьдесят километров? Не зная дороги, можно и заблудиться!
   - Я дорогу запомнил, когда ехал назад, после операции.
   - Ах да, я и забыл, что тебе пришлось там тоже побывать. Между прочим, по зимнику не иди. В случае пурги, можешь замерзнуть, и тебя никто не найдет. Хоть и дальше, но иди кружной дорогой, по которой, хоть иногда, но проезжают из Владимировки. Еще запомни, что за кирпичным заводом будет первая развилка, так ты держи левее, а за Лакмоновым будет еще одна, так там тебе надо правее брать. Спросить будет не у кого, там люди, почти не ходят. Солнце тебе должно быть, все время слева. Во сколько думаешь выходить?
   - Как только начнет светать.
   - Правильно, тогда ты успеешь. Ладно, договорились. Иди с Богом, и передай от меня привет. Между прочим, я слышал, что завтра собираются посылать подводы в район за продуктами. Ты бы сходил к Валуеву, поинтересоваться. Все-таки - не пешедралом.
  Айвар поблагодарил и, почти бегом, направился к председателю Рабкоопа, который, за пятнадцать рублей, согласился взять парня с собой. Дома, сообщил сестре приятную новость.
   - Пустил! - с порога, восторженно крикнул он.
   - Тише ты, а то соседи услышат, еще донесут.
  Вия сложила в зеленую, оставшуюся от немецких солдат, брезентовую сумку передачу, и, часа в четыре ночи, обоз из трех подвод, запряженных упитанными быками, напрямик, по зимнику, тронулся в путь. Так рано выезжали для того, чтобы на районные склады попасть загодя, и в этот же день загрузиться, а назавтра - обратно.
  Районный центр был небольшим, со старыми, деревянными, вросшими в землю, одноэтажными домишками, вытянувшимися в длину по единственной, широкой улице. Больница была почти с противоположного конца и, по сравнению с другими строениями, выглядела внушительно и добротно. Ее стены были сложены из совершенно ровных, хорошо подогнанных, толстых бревен. В отличие от других учреждений, вход был со двора. На крыльце стояла дородная женщина в белом полушубке и сказала, что время свиданий с больными кончилось еще в обед и сейчас заходить в больницу, запрещено. Айвар попытался ей разъяснить, что он прибыл издалека, но та все равно его не слушала, а, засунув руки в карманы, внимательно смотрела на садившийся, с выключенными двигателями, санитарный "кукурузник".
  Тогда он решил обойти здание и заглянуть в окна. Во втором окне, за углом справа, ему показалось, что под тонким одеялом угадывает своего отца! Только, как к нему добраться? Пока он так рассуждал, женщина, которая его не впустила, направилась на аэродром, к самолету. Айвар, не долго, думая, забежал в длинный коридор и открыл вторую дверь. На железной кровати, уставившись отсутствующим взглядом в потемневший от копоти потолок, лежал совершенно бледный, исхудавший до неузнаваемости, совершенно поседевший его отец. У изголовья, на обшарпанном табурете, стоял стакан с недопитой водой и несколько порошков.
   - Сынок! - ослабшим голосом, чуть слышно, прошептал отец, протягивая тонкую, посиневшую руку, и слезы покатились по его впалым щекам.
   - Папочка, папочка, родной ты мой! - и Айвар, став на колени, взял прохладную руку, поднес к губам. - За что они так тебя? - не выдержав, тоже заплакал.
   - Успокойся, сынок, это я от радости плачу, что Бог дал ещё тебя увидеть, - и попытался вытереть сыну слезы. - Как же это тебе удалось вырваться ко мне, мой мальчик? А я думал, что на этом свете, мы уже не встретимся.
   - Сашки, изверга, нет, поэтому, - немного оправившись, отвечал Айвар. - Говорят, целый месяц не будет. Я к тебе теперь, каждую субботу буду приходить. Вот, Вия прислала тебе поесть. Вижу, что плохо тебя тут кормят и лечат.
   - Как сказать, сынок. Иногда лучше, иногда хуже. Здесь, я гляжу, почти всем одинаково.
   - А лекарства?
   - Те же порошки, что и в совхозе. У них, наверно, другого лекарства нет.
   - Уколов тоже никаких?
   - По коридору, со шприцами, иногда звякают, но мне не приписаны. Неужели ты пешком сюда пришел? Расскажи, как там на улице? Все ещё, зима? В такую стужу, и ты не побоялся приехать?
   - Ты хоть, ходишь? - не отвечая на вопрос, спросил Айвар.
   - Нет, не всегда могу встать, но сажусь сам.
  У Айвара сжалось сердце от отцовской и своей беспомощности. Что он мог для него сделать, чем помочь?
   - Есть мало дают?
   - Я и не хочу. Мне хватает.
   - Ты же совсем исхудал. Где у тебя болит, покажи?
   - Врачи говорят, что легкие совсем плохие.
   - Очень больно?
   - К боли, я уже привык, все равно ничего не помогает.
   - Папочка, ты мой папочка! А на улице, скоро весна. Сегодня, так совсем не холодно.
   - Да-а-а, весна, весна. В Латвии сейчас самые работы начинаются.
   - Врачи часто приходят?
   - Как когда: иногда в день раз, а когда и в неделю раз. А что толку, если они и приходят? Трубкой послушает, или просто спросит, как чувствуешь, и уходит. Сколько у самого силы есть, столько и есть. Ну, расскажи ты мне, как вы там живете, как малышка? Я так давно никого из вас не видел.
   - Плохо без тебя, папочка, очень плохо. Нам тебя, очень не хватает.
   - Ну, вот еще скажешь! - попытался приободриться отец. - Надо занятие находить и не будет скучно. От безделья, в голову всегда всякие глупости лезут. Все свободное время, должно быть чем-нибудь заполнено. Никогда не сиди дома без дела, мой сынок, - это опасно! Читай, пиши, вяжи, плети - только не дай себя оседлать безделью. От него, разные пороки начинаются.
   - Я буду делать так, как ты меня учишь
   - Знаю, знаю твою послушность, это тебе в жизни поможет, - и погладил Айвара по голове.
   - Пока я посижу, ты возьми, поешь. Посмотрим, что тут Вия наложила. Тебе привет от Журова. Это он помог мне сегодня вырваться.
   - Есть и среди русских хорошие люди, а о нем, я всегда был самого высокого мнения. Вернешься, вкратце расскажи ему обо мне, только не сгущай. Кроме своих, это никому не нужно выдавать. Тут все равно никто не поможет. Где кому судьба, тот там и кончит, конечно, с Божьей помощью. А есть мне, сыночек, не хочется, нет аппетита. Вот, пригреет солнышко, выйду на свежий воздух и сразу поправлюсь.
   - Давай выйдем хоть в коридор, я тебе помогу.
   - Нет, мой мальчик, посидим лучше здесь, а то, у меня не хватит сил
   - Вот, так довели тебя! Меня какая-то женщина даже не хотела впускать, но хорошо, что самолет прилетел, так она к нему пошла.
   - Есть здесь одна хорошая уборщица, из немцев. Мы с ней часто беседуем. Их за6рали с Поволжья. На Урале, её брата и отца расстреляли. Здесь они с матерью, купили землянку и вдвоем живут. Она, по неделям работает, а в эту, у нее как раз выходной. Так вот, я ее, как послушал, так они не меньше нашего горя хватили! Мы с ней, на немецком языке разговариваем, а здесь его, никто не понимает. Она мне молока приносит, а то бы я, совсем дошел до ручки.
   - Я тебе это все оставлю, но скажи, что тебе следующий раз принести?
   - Мне ничего не надо, смотрите за собой. У вас тяжелая работа и надо хорошо есть, а я все равно, только лежу. Паек вам там, не добавили? Что ты, теперь делаешь?
  Айвар рассказал о своих проблемах с укладками сена в сани, над чем, отец немного посмеялся, а потом сказал:
   - Не получается из тебя, крестьянин!
   - Я буду стараться, - пообещал, смущенный Айвар.
   - Хорошо, я в тебя очень верю. Ты мой единственный, поэтому должен быть рассудительным и сильным телом и духом.
   - Разве я таким не становлюсь?
   - Значит, Бог услышал мою просьбу! Ах, чтобы дал Бог пожить еще несколько годков и увидеть тебя взрослым!
   - Ты это, увидишь.
   - Чтоб так, и было!
   - Будет, папочка, обязательно будет!
  В палате, где лежал отец, напротив друг друга, стояли две койки. Вторая, была пустой. С нее были сняты все постельные принадлежности, и теперь она выделялась продавленной проволочной сеткой, зацепленной за облупленные, некогда никелированные спинки. На ней Айвар и заночевал. Вечером, он тщетно искал какого-нибудь врача, чтобы конкретнее узнать о состоянии здоровья отца и чем он мог бы помочь, но не нашел не только врача, но пропала и та самая женщина, что ушла к самолету. На ночь, больница оставалась без единого медицинского персонала. Айвар твердо решил ночью не спать, а поухаживать за больным, но, едва лег на пустующую кровать, подложив под голову, пустую сумку, как моментально уснул.
  Проснулся от скрипа. Вошла какая-то женщина в белом халате и, недовольно посмотрев на Айвара, молча, положила на табуретку точно такие же порошки, какие там уже лежали. Затем, из нагрудного кармашка вытащила бумажку, что-то туда записала и вышла.
   - Кто эта? - удивленно спросил Айвар.
   - Наверно, из новеньких. Я её тоже, в первый раз вижу. Рассказывали, кто дольше моего здесь, что в прошлом году на них была жалоба от какого-то заезжего начальника - не то из Омска, не то из Москвы - пролежавшего здесь несколько дней, безо всякого ухода. Тогда медперсонал немножко перетрясли, но мало.
   - Новые, видать, не лучше.
   - Это у них, видимо, в крови.
  Айвар встал и только теперь обнаружил, что вместо сумки, под головой была подушка.
   - Это ты, папочка, положил?
   - Нет, сынок, не мог встать. Я попросил одного проходившего мимо больного, и он откуда-то притащил.
   - Я рассчитывал за тобой ночью поухаживать, а получилось так нехорошо.
   - Для меня самое главное то, что ты меня не забыл, а остальное, все нажитное. Когда ты со мной рядом, мне хорошо и так. Как ни тяжело мне с тобой расставаться, сыночек, но надо тебе собираться домой. Во сколько вы договорились отправляться?
   - В десять. Обратно торопиться некуда. Быкам дают отдых.
   - Помню. За своими быками, они присматривают.
   - Я поищу врача, что он скажет, - и пошел в конец коридора, где, как он помнил, раньше находился его кабинет.
   - Что тебе здесь нужно, кого ты ищешь? - из боковой двери, вышла та самая женщина, что недавно заходила в палату.
   - Я с врачом об отце, хотел поговорить.
   - Сегодня выходной и врачей нет.
   - А вы не могли бы что-нибудь сказать об отце, что во второй палате лежит? Может я, чем могу помочь? Мы живем в совхозе.
   - Тем более! О нем может рассказать только врач, а я здесь сестра.
   - Но вы же, знаете, какое у него состояние?
   - Знаю только то, что хорошего там ничего нет.
   - Ничего не удалось узнать, - возвратился Айвар, скучный.
   - Я так и знал. Тут у них свою власть и ничего мы с ними не поделаем. Пока сам ходишь, еще ничего, как слег, так и все! Собирайся, мой мальчик, тебе далеко ехать.
   - Нет, дай я тебя сперва побрею. Чем ты брился, до сих пор?
   - Вот, у этого брал, - и он кивнул головой на пустую кровать. - Посмотри, у него в тумбочке должна быть.
   - А почему он её с собой не забрал?
   - Туда, куда он ушел, бритвы не нужны.
   - Как, не нужны?! - и Айвара в догадке, передернуло.
   - Здесь лежал молодой украинец, царство ему небесное. Дня три назад, как его унесли. Последнее время он больше лежал без сознания, и я чуточку смог ему помочь.
  Айвар присел на край отцовской кровати, не зная, что сказать.
   - Ты не бойся, мы здесь к такому, уже привыкли.
   - Жаль, что лекарства негде достать.
   - Мы, все равно не знаем, какое.
   - Какое безобразие! В войну и то, такого не было, наверное!
   - Война - это дело другое. Теперь другие времена настали. Каждый только о себе думает.
   - А говорили, что сибиряки очень отзывчивые.
   - Среди них, как и среди нас, всякие люди есть.
   - Неужели ничем нельзя тебе помочь?!
   - Да, сынок, нельзя. Мы здесь - ничто.
   - Какое бессилие!
   - И уже, какое, по счету! Но на все воля Божья. Иди, сынок, и я буду тебя снова ждать. Так, когда ты собираешься снова меня навестить?
   - Если Сашка не вернется, то в следующую субботу, обязательно.
   - Легкой тебе и счастливой дороги. Передавай и от меня привет Журову, ну а своим, само собой.
  Айвар несколько раз поцеловал отца в выбритую щеку, подержал его высохшую руку в своей. Ему надо было сполна прочувствовать отцовскую близость и, наконец, нехотя ушел.
  Темнело, когда он, наконец, переступил порог своего барака, где его совсем заждались и волновались.
  На следующую субботу, как обещал, к отцу не сходил. В пятницу после обеда, отвозили лес на третью ферму, по дороге сломался трактор, а когда возвратился обратно, была уже полночь, и не посмел идти домой к десятнику, что бы отпустил назавтра. Следующие три недели так пуржило, что без надобности, люди даже на улицу боялись высунуть нос. Возчики сена, и то больше одного рейса в день, не могли сделать. Пускаться пешком в такой дальний путь, было крайне опасно. Зато на следующей неделе, Айвар попросил Журова, чтобы его далеко не отправляли - очень ждет отец. Журов обещание сдержал.
  В дорогу теперь готовились заранее. Продуктов наложили, полную сумку, а лично от себя, Айвар прикупил свое любимое варенье "Айва".
  Как и в прошлый раз: Сашки отсутствовал, с Валуевым было договорено, уплачено, поэтому никаких задержек не случилось.
   Вот уже больница, и второе окошко от угла, а за ним его самый дорогой человек на свете. Айвар еще издали стал всматриваться в стекло, не появится ли в нем отец? Но нет, все пусто и темно. С трепещущим сердцем потянул на себя дверь. Отец лежал в такой же позе, что и в прошлый раз, только показалось, что еще больше исхудал. Впалые щеки поросли седой щетиной, но в глазах еще сохранился блеск стремления к жизни, борьба за существование. Айвар снова стоял на коленях у его кровати, целуя холодную руку. Он выложил все из сумки, ожидая, как этому обрадуется больной.
   - Зачем ты, сынок, мне все это принес, когда и так есть не хочется. Вы только растрачиваетесь, а ты еще мучаешь свои плечики, неся столько провизии. Мне хватает того, что дают здесь.
   - А я тебе вот еще и "Айвы" принес, очень вкусное варенье.
   - Спасибо тебе за все, но ты же, знаешь, что я сладкое не ем. Ты уж, съешь его за меня. Знаешь, когда я отъемся? Когда домой выпишусь. Надоело здесь лежать, надо возвращаться и нянчить внучку, - довольно уверенным, но совсем слабым голосом, рассуждал отец. - Некоторое время, работать не буду, а занятие, считай, уже есть. Надо как можно быстрее отсюда выбираться, а то весь больницей пропах, даже самому отвратительно. Надоело смотреть на покойников, которых чуть ли не каждый день проносят мимо моих дверей, завернутых в простыни. Мне кажется, что врачи здесь не только не лечат, а они просто не понимают, ей-богу! Но, это все ерунда. Как я рад, сыночек, что тебя снова увидел. Знаю, что дорога до меня не легкая, но та моя радость, исцеление и гордость. Когда я вижу тебя, мне кажется, что все хорошо, что нигде не болит. Как не радоваться, что у меня растет такой побег! Значит, я не зря прожил жизнь.
   - Ай, папочка, не говори так грустно.
   - Ладно, ладно, не буду. Скажу только последнее, что и умирать было бы не страшно, зная, что после меня, останешься ты. Только очень не хотелось бы, в чужой земле оставлять свои кости!
  Айвар снова расплакался.
   - Я не хотел тебя разжалобить, это так получилось, - и ослабшей рукой, отец задержал катившуюся слезу. - Об этом все! Надо думать о жизни. Согнись, я тебя поцелую. Я не брился, после твоего ухода - слабоватые руки стали. Та бритва так и лежит у меня, никто за ней не приходит. Потом побреешь, а то я не привык к такой бороде.
   - Давай лучше сразу сейчас, а то забудем.
  Пока Айвар брил, отец учил:
   - Очень важно в жизни, не быть переметной сумой, а у нашей нации этим просто заражены! Я даже не буду брать дальних, поблизости хватало тех, которые считали, что, какая пришла власть, такая у них должна быть и масть. Это неправильно! У каждого человека должна быть только одна линия, которой он должен придерживаться всю жизнь. Это еще один пример, почему мы, латыши, пострадали, да и неизвестно еще сколько пострадаем. Я от своих взглядов никогда не отступал, о чем не сожалею, даже сегодня.
  Как и в прошлый раз, на тумбочке лежали те же порошки и полстакана буроватой жидкости.
   - Ты хоть пьешь это лекарство?
   - Пью, но что толку, все равно не помогает. Скорее бы домой. Я думаю, еще недельку полежу, и выпустят.
   - Откуда ты знаешь?
   - Так врач говорила.
   - Она тут сейчас?
   - Можешь сходить посмотреть, но на выходные они уходят домой. Айвар обежал все покои, но не встретил даже сестру. Ночь проспал на той же койке, так как к отцу никого не подселили.
  На следующий день, утром, отец выглядел куда бодрее, чем накануне, и это вселяло надежды. Он даже немножко съел из принесенного Айваром, который в свою очередь, доедал айвовое варенье. Отец ласково смотрел на него, и в глазах светилась безграничная ласка.
  Так как отец собирался домой, то договорились, что сейчас надо кое-что из вещей забрать - ведь приехал-то он сюда в зимнем одеянии. Бодро и уверенно распрощавшись, Айвар перекинул через спину сверток и зашагал к тому месту, откуда отправлялись обратно совхозники.
  Возвратившись домой, обстоятельно рассказал о том, что видел и о чем договорились с отцом. Из-за радости, что возвращается отец, не спали очень долго и все время обсуждали, что для него купить, чем занять, пока не окрепнет и главное, ни на какую работу больше не пускать.
  В этот год, весна насупила раньше обычного. Снег растаял в начале апреля, а от отца, никаких вестей. Айвар собрался в дорогу. Поскольку, прямой зимник давно растаял, пришлось идти окружным путем, начальный отрезок которого, некогда разъяснял Журов.
  Вот, Айвар прошел первый бут, за которым почва несколько понималась, и здесь стоял кирпичный завод с обыкновенным бараком, обитаемый только в летний период, когда формировали кирпич. Сейчас - пустота, и только за обжигательной печью, внизу, у озера, грустно шептался прошлогодний камыш. Озеро носило громкое название Иман, но сейчас оно было ещё подо льдом, который сильно набух и потемнел. Он считался самым глубоководным и в нем, даже водились рыбы. Дорожный след огибал озеро с левой стороны и потом, сразу раздваивался. Направо, в длинное болото - так называемый, зимник, а левее, как раз тот, что ему был нужен. По нему, куда ступил Айвар, в этом году ещё никто не проезжал и выглядел девственно волшебным, как в сказке. Две глубокие колеи, прорезанные машинными колесами, а между ними, бычьи следы, были до краев наполнены талой водой, поэтому приходилось шлепать рядом, по щиколотку в грязи.
  До деревни Лакмоново, говорили, было около шестнадцати километров, но до неё он дошел измученный, весь в грязи. Чувствовалась усталость и в ногах, но, его же, ждал отец, и это подбодряло! С каждым шагом, с каждым километром, он все ближе и ближе к своему любимому, многострадальному отцу.
  Лакмоново стояло между двух небольших озер, на довольно внушительном возвышении. За ним, опять болото. У озера, перед деревней, оказалось суше, а поэтому, легче идти. Очень хотелось присесть, отдохнуть, но погода стояла непонятная, солнце не показывалось, а душа рвалась к встрече. И он, шел. Километра четыре за Лакмоновым, стали попадаться осинки с березками. Болота, вроде бы, кончились. Появился устойчивый след, но очень грязный и разбитый. Айвар вспотел. Расстегнув фуфайку и сняв шапку, положил её в сумку. До сих пор, терпимая ноша, вдруг, стала оттягивать плечи. Решив, что это из-за шапки, связал тесемки, и повесил спереди, на шею.
  Уже давно промокла спина, пот застилал глаза, а он все шагал и шагал, к своей дорогой цели.
  Отца застал в таком же положении, как и в последнюю встречу, оставил.
  - Не выписывают! - сокрушенно, повестил отец. - Скоро месяц, как обещали выписать домой, а все, что-то тянут.
  - А ты-то, как себя чувствуешь - лучше, или хуже?
  - По-моему, болезнь остановилась на одном месте.
  - Беда, за бедой. Когда я только не приеду, никогда нет врачей на месте. Даже сестер! Спросить не у кого, про твое здоровье. Что будет - будет, но на следующей неделе, постараюсь прибыть в рабочий день. Пусть Сашка догоняет, если догонит.
  - Так здесь надоело! - вздохнул отец. - Домой, очень хочется.
  Так и договорились, что, на следующей неделе, все должно решиться. Снова переночевав на пустующей койке, рано утром, распрощавшись с отцом, Айвар отправился в обратный путь.
  Как и накануне, день начинался пасмурным и угрюмым. Пока выходил из села, так заныли ноги, что даже захотелось присесть, но, боясь быть застигнутым темнотой на незнакомой дороге, все время, торопил себя вперед. А перед глазами стояло и не пропадало изможденное лицо, одиноко оставленного отца. Айвар шагал и обдумывал предстоящее, решительное посещение этой проклятой больницы, в которой никогда никого не мог застать из ответственного персонала. Будущий, решающий визит, придавал ему силы, шагать дальше.
  Опомнился лишь тогда, когда одной ногой хлюпнулся в воду. В этот момент он вспомнил, что у него есть ноги, которые, ради отца, должны шагать до бесконечности. Как бы им в награду, похлопал каждую выше коленей. Удивительно, но, ни одну из них, не почувствовал! "Наверно потому, что ватные штаны", решил он. Но, по мере того, что их все чаще приходилось вытаскивать из грязи, они все явственней стали давать о себе знать тупым нытьем в бедрах. Так как вдали, уже показалось Лакмоново и позади, осталась, большая часть пути, решил, наконец, отдохнуть. С трудом опустившись на облюбованном, просохшем бугорке, к своему удивлению, не смог подогнуть ни одну ногу - не гнулись в коленях! Но, сидеть было приятно. Как мурашки, со всего тела к земле, беспрерывными волнами, бежала непривычная дрожь. Огляделся. Остался позади осиновый лесок, а впереди, сплошное болото, с торчащими между кочками, тальниковыми кустиками.
  "Хватит сидеть, - решил он. - Надо двигаться вперед, а то, так и завечереет, - и, попытался подняться, но, ни одна нога не слушалась - будто были не свои. - Ещё чего не хватало! - снова удивился он. Подогнуть ноги смог, только уцепившись за ушки сапог. - Ладно, решил он, ещё немножко посижу, и все будет в порядке. Отойдут, куда они денутся! - Но, и через "немножко", с подъемом тоже ничего не получилось. - Дурак, не надо было садиться! - упрекнул сам себя. - Ведь, мог же, ещё идти, так нет, сел, вот теперь, и ночуй на дороге. Неужели и вправду, не поднимусь!?" Со злости, как некогда, закусив нижнюю губу, перевернулся на живот и поднялся, почти не сгибая ног. В глазах пробежали искры, а та дрожь, что уходила в землю, хлынула обратно, к голове. Впечатление было такое, что ноги вот-вот должны переломиться, но упрямо, не спеша, начал переставлять их одна перед другой. Кое-как, пройдя деревню, снова присел на берегу озера, хотя только что перед тем, упрекнул себя за это. Ходьба превратилась в такую пытку, что даже стало резать в глазах. "Боже мой, хоть бы дойти до дому - взмолился он, в отчаянии. - Не оставаться же здесь на радость волкам! Помоги мне боженька оттопать оставшиеся шестнадцать километров!", и слезы отчаяния, неудержимо покатились по потным щекам.
  На этот раз, сидел недолго. По прежнему опыту, перевернулся на живот и встал, с ужасом ожидая, что вот, наконец, где-то, что-то, обязательно должно переломиться. Превозмогая отупевшую боль, снова двинулся вперед, а, что бы её не вспоминать, решил думать об отце, которому ещё хуже, больнее, но выдерживает. Айвар так старательно стал думать о страданиях своего близкого человека, что своя боль и призабылась, отошла на второй план.
  Смеркалось, когда он, наконец, переступил порог своего барака, где его совсем заждались и волновались.
  Об отце и дороге, рассказывал лежа. Решили, что в следующий раз, надо договариваться с возчиками, иначе, ноги могут не выдержать. Но их мечтам, не было суждено сбыться.
   В пятницу, на бричке, шофер Илья за чем-то ездил в Лакмоновский сельсовет, а возвратившись, посетил барак Нейвалдов.
   - Можете забирать из больницы своего покойника, - чуть с издевкой, сообщил он. - Врачи велели передать директору и вам. Вот, в бумажке все написано, - и протянул голубоватый листик, вырванный из тетради.
   - Ка-а-ак?! - открыл рот Айвар, принимая извещение.
   - Вот та-ак, забирайте, и все. Мне велено только передать, - и повернулся уходить.
   - Подожди, - задержал его Имант, а Вия с Айваром уже не могли переспросить.
   - Ты расскажи толком, что там случилось? Говоришь, отец умер?
   - Это не я, а справка говорят.
   - Когда такое случилось?
   - Разве мне знать, да и вообще какое мое здесь дело!
   - Подожди немножко, не торопись. Что же дальше?
   - Не знаю, решайте сами. Иду в мастерскую, мне надо машину ремонтировать, скоро просохнет.
   - Когда можно будет ехать в район на машине, не знаешь?
   - Валуев говорил, что на следующей неделе, можно попробовать.
   - Может быть, можно будет с тобой съездить и привезти папу?
   - Нашли дурака, я покойников не вожу.
   - А если мы попросим у Валуева или директора?
   - Покойника все равно не повезу. В кузове транспортируются только продукты. До свидания.
  Весь следующий день, ушел на сборы. Имант ходил к директору просить машину, но, как оказалось, все были на ремонте.
   - Машину за покойником! - воскликнул Валуев, услышав просьбу. - Да вы в своем ли уме, чтобы я машину за покойником дал! Я продукты не успеваю вывозить, а им, за покойником.
  Узнав о смерти земляка, в маленькую комнатку заглядывали латыши, предлагая свою помощь. Несколько раз забегал Журов выразить соболезнование и обговорить дальнейшие действия. На следующий день был готов добротный осиновый гроб и крест из лиственницы. Его смастерил дружок покойного, Чесниньш. Кто поедет в район, пока не обсуждали, но когда к бараку подъехала бричка, запряженная одним из лучших быков, и на нее поставили гроб, Айвар вдруг решил, что ехать должен только он.
   - Где же это видано, чтобы за своим отцом ехал сын! - возмутился Чесниньш, и попытался его отговорить. - Пусть лучше едет Имант.
   - Может быть, пусть они едут вдвоем, - несмело, предложила Вия.
   - А кто же тебе здесь будет помогать? - напомнил Чесниньш. - Работы хватит. За малышкой ведь, тоже надо смотреть.
   - Думайте, как хотите и что хотите, но за папой все равно поеду я, - твердо заявил Айвар.
  Зная его большую любовь и привязанность к отцу, спорить не стали. В гроб нарвали травы на кочках, и накрыли её простыней. Для подушки использовали ту же траву, набив ей наволочку. В зеленую брезентовую сумку была сложена лучшая одежда для переодевания. На ноги, Вия наспех, заштопала единственные шерстяные носки. Дорога была одна, и Айвар дал возможность идти быку самому, без команды. Он сидел впереди, поставив ноги на оглобли, а спиной прижавшись к гробу. Было жутковато, и не хотелось оглядываться назад. Мысли прыгали, волновались, не останавливаясь ни на чем конкретно. Как жидкость в качающемся сосуде, им был предел, но не было покоя. Оставался единственный центр, куда они снова и снова возвращались - это то, нет больше отца! Не на кого будет ему теперь опереться, услышать совета, просить помощи. Некому больше за него заступиться, как и некому пожаловаться. Все самому! От начала и до конца! Только с чего начинать, если все уже давно начато? Остается только продолжать идти, но только бы, не оступиться! А где это та грань, за которую нельзя переступить? Теперь показать ее некому, все самому, самому. Перед глазами настойчиво не уходит изможденное, небритое лицо отца, каким он видел его в последний раз, несколько дней назад. Но, тогда оно было еще живым! Теперь же, он увидит его застывшим, холодным. Даже мороз пробежал по коже! Стало почему-то страшновато, и пожалел, что рядом с ним нет Иманта. Но теперь уже ничего не изменишь. Только скорее бы доехать. На ровных участках, иногда быка подстегивал, хотя тот и так торопился. Лишь на бутах, Айвару приходилось придерживать гроб, чтобы не свалился. К обеду, он уже въезжал в село.
  Вот речушка, с деревянным мостом на высоких сваях. Настил моста сгнил, и некоторые места были залатаны свежими, кривыми досками. По оставленному помету было видно, что все старались держаться именно этих досок. За мостом, налево, милиция, дальше магазин, новая столовая, а за ней и больницы. Оставив быка пастись у изгороди, с сердцем, готовым вырваться из груди, вошел в больничный коридор. Он думал, что отец, как умер, так там и лежит. Но дверь была открыта, а кровать опустела. При виде проржавленной, железной кровати, на которой столько промучился его отец, вдруг, по сердцу что-то так резануло, что он еле удержался на ногах. Но, внезапная спазма прошла быстро - ведь надо же было, что-то делать, и он пошел искать доктора. В противоположном конце коридора показалась моложавая женщина в белом халате, и Айвар сразу направился к ней. Не обращая на него внимания, она хотела пройти мимо, но Айвар остановил и сказал, кто он.
   - А-а-а, - протянула женщина, безразлично, - ты за этим старикашкой, что намедни умер? Он в морге, пойдемте, я его покажу. Очень хороший был мужик, - рассказывала она, направляясь к отдельному домику, стоявшему во дворе. - Другие требуют, кричат, портят нервы, а этот был очень спокойным, никогда ничего не просил.
  Айвар хотел сказать, что, наверное, от этого и умер, но сдержался. В небольшой комнатке с земляным полом и маленьким оконцем, на низеньких нарах, на спине лежало обнаженное тело с откинутым подбородком и двумя натянутыми жилами на шее.
   - Вот этот? - ткнула в его сторону пальцем, женщина.
  У Айвара задрожали ноги, горло перетянуло, и он не смог ничего ответить, только благоговейно подошел сбоку и в забытьи, опустился на колени.
   - Ты его сейчас будешь забирать? - переспрашивала женщина, и, не дождавшись ответа, добавила:
   - Тогда я сейчас пришлю помочь одеть. Справка о смерти уже готова, зайдешь потом, заберешь.
  Он слышал ее голос, как сквозь сон, а когда та ушла, поднялся с колен и, наклонившись, стал вглядываться в безжизненное, бескровное и столь дорогое лицо, ища в нем предсмертные муки страдания. Но оно было спокойным, безразличным и торжественным. Он провел ладошкой по впалой, немного колючей щеке, погладил редкие, седые волосы. "Вот и все, мой папочка, вот и все", кто-то настойчиво твердил в его опустошенном мозгу. Что "все", он и сам бы не смог ответить, но притупленное чувство реальности подсказывало, что здесь обрывалась связь с прошлым и начиналась, или вернее продолжалась другая жизнь, к которой он полностью еще не был готов. "Как он исхудал, - ужаснулся Айвар, - одни косточки!"
  Пока ходил за быком, сюда пришли два пожилых мужика с сильным запахом винного перегара.
   - Помочь, говоришь? - обратился один к Айвару.
   - Давай, за литр самогона все быстро обтяпаем.
   - Нет у меня с собой ничего, дяденьки, - признался он. - Не додумался взять. У нас дома тоже нет, мы не покупаем.
   - А зря! Вот живут же люди и водки не пьют! Ладно, паря, не отчаивайся, поможем, так и быть. Врачиха нам сама нальет спиртика за праведные труды. Намедни, с одним уже так было. Где, что у тебя есть, давай сюда.
  Айвар вытащил из сумки приготовленную одежду. Он хотел сам одеть отца, но мужики заслонили тело с обеих сторон, и ему никак нельзя было подступиться. Одели очень быстро, и Айвару осталось только натянуть носки. Внесли гроб, аккуратно положили в него тело, а крышку только чуточку прихватили гвоздями.
   - Дома все равно открывать будете, - сказали они. - Теперь все, можешь трогать, а мы пошли с Васей к врачихе, за "получкой".
  Айвар удивленно посмотрел им вслед: "Какая грубая доброта наполняет их души?" - подумал он. - Все гак обыденно, просто, будто распилили палку дров. Даже не обиделись, что водки не поставили".
  Когда он зашел за справкой, мужики стояли в коридоре и закусывали. Увидев Айвара, тот, что звался Евсеем, сказал:
   - Вот я скажу вам, это парень, так парень! Мои лопухи, за километр не подошли бы к мертвецу, а этот сам одевает, да еще и везти такую даль собирается.
   - Я и то смотрю, - отвечал второй, утирая рот рукавом.
  Этот разговор, Айвара очень поддержал. Забрав справку, уселся впереди гроба и крикнул на быка, а в ушах все звучало: "вот это парень!".
  Путь был запланирован так, что в районе он переночует, а утром заберет отца и выедет. Но здесь все произошло так неожиданно быстро, что оставаться па ночь теперь не было никакого смысла, тем более, что и солнце стояло еще довольно высоко. Погода была хорошей, бык шел уверенно. "Так я могу к ночи и домой успеть", рассуждал он. Назад ехал только шагом, боясь потрясти драгоценную ношу. Но бык, как нарочно, чувствуя, что возвращаются домой, стал торопиться сам, а без вожжей удержать его нельзя было никак. Стоящий сзади гроб все время шевелился и не давал Айвару покоя. "Конечно, - подбодрял и уверял он сам себя. - Еще живой отец говорил, что мертвый не встанет, что их бояться не надо, но другой голос перебивал - а вдруг!" Тогда, замирая в страхе, оглядывался назад и, убедившись, что крышка на месте, немного успокаивался. Но потом мысль, "а вдруг" все же, взяла верх и для верности, залез и сел на крышку гроба. "Так надежнее", - решил сам себе.
  Большая часть дороги осталась позади, и это придавало бодрости и уверенности. Но, не доезжая Лакмоновой гривы, в болоте завязли колеса, бык поторопился, сильнее потянул и, сломал ярмо. Это уже, было слишком! С непредвиденной остановкой уходило и светлое время суток. Солнце все ближе склонялось к горизонту, и Айвар совсем упал духом. По щекам покатились крупные слезы бессилия, смешанные со страхом. Если до сих пор, мысли вращались вокруг отца и будущего его самого, то теперь встал вопрос - что делать и как быть дальше?! В ярме вырвало кольцо, которым оно соединялось с оглоблей, но под рукой не было ничего такого, чем можно было их скрепить. Притом, одно колесо сидело по ступицу в бузе, а спереди его подпирала, наполовину сломанная кочка. Для связки, Айвар попытался использовать длинные космы кочек, потом из узла достал старую отцовскую рубаху, но все напрасно. После каждой неудачной попытки, он залезал на гроб и грязным кулаком вытирал, от всей души, катившиеся слезы. Совсем вечерело и стало совершенно ясно, что здесь придется заночевать. "Ну, и что же, что покойник! - стал утешать он сам себя. - Это же мой родной отец, и он бы меня так не боялся. Как это пришло мне в голову его бояться? Он же мой, а я от него. Мы одно целое. Здесь мой родной отец, и я вдруг почему-то стал его бояться! Как это мне не стыдно, что такое могло прийти в голову!"
  В это время, с той стороны, откуда приехал он сам, показалась высокая бричка, запряженная двумя быками. Сперва Айвар очень испугался, но тут же, опомнился. Это же помощь! На передке сидел пожилой татарин с седеющей, реденькой бородкой.
   - Твоя забуксовала? - крикнул тот издали, спрыгивая на землю.
   - Сейчас я твоя помогу. Что в гробу? - поинтересовался, подойдя вплотную и, рукояткой бича, постучал по крышке.
   - Мой папа.
   - Ай, яяй, яяй, и так нехорош случилось. Вижу, давно твоя здесь стоит. Не надо плакать. Жалко мне твоя, но ничего не сделай, все мы помирай. Я своя жена на той неделе похоронил, семь детей имей, все есть просят. Давай посмотреть, что с ярмо случись.
  Приветливый татарин внимательно осмотрел место срыва и констатировал:
   - Ничего страшного. Сейчас моя, тебе помогай. Ты такой молодой и один не бойся с покойником?
   - Это же мой отец, - уверенно заявил, совсем осмелевший Айвар.
   - Молодец! Мертвец не вставай, и бояться его не надо. Мы все там тоже будем.
  Боковины татарской брички были переплетены кожаными ремнями. Один из них он снял, и накрепко привязал ярмо к оглобле, а затем помог выбраться на сухое место. До деревни ехали вместе. В Лакмонове, остановились у небольшого, старенького домика, из которого тут же, выскочило несколько полуголых ребятишек с лохматой, рыжей собакой, которые сразу окружили татарина и загалдели, перебивая друг друга. Но тот на них что-то крикнул и подошел к Айвару.
   - Давай, моя еще раз проверяй твое ярмо, - и, убедившись, что узел не развяжется, пожелал благополучной дороги.
  Едва выехав за деревню, Айвар обратил внимание, что стало быстро темнеть. Это с запада, во весь горизонт, стремительно надвигалась низкая туча, хотя ветра здесь даже не чувствовалось. Боясь в темноте сбиться с дороги, решил у озера заночевать, тем более что позади, все еще виднелась деревня. Выехав на сухой берег, распряг быка и из узла вытащил отцовский тулуп. Сперва он хотел расстелить его в стороне от брички, но туча так быстро приближалась, что вот уже и ветер подул и блеснула молния, поэтому, превозмогая непрошеный страх, залез под бричку, все время внушая себе, что там, над ним, его любимый отец, которого уже завтра не будет больше на этой земле, что его не надо бояться, потому что отец никогда не станет его пугать. Рядом, с брошенным с брички сеном, довольный, хрупал бык, и это тоже придавало немножко мужества, а в воде неожиданно и резко плеснулась рыба.
  Айвар лежал на спине, подложив под голову обе руки. Невидящим взглядом, он смотрел вверх, где теперь безучастное ко всему, лежало столь дорогое для него измученное и высохшее тело отца. Несмотря на все самовнушение, было все же немножко не по себе, поэтому не спалось. Он вдруг почувствовал полное одиночество, и уже не в первый раз, в голову полезли знакомые мысли: "Вот я остался один, совсем один. Не к кому больше обратиться за помощью, советом, некому больше в трудную минуту за него заступиться, а таких минут в жизни будет не счесть! Как все же было хорошо, до сих пор! Конечно, один раз это должно было случиться, но почему именно сейчас? Могло же попозже, а то только вроде устроились и, вдруг, такое! Папочка, папочка, так ты и не отвез картошку "Москвичку" к себе на родину, как мечтал!". Потом, мысли закрутились вокруг этой картошки и незаметно уснул.
  Долго ли он спал, но внезапно проснулся от мягкого толчка в бок. Мгновенно открыв глаза, рядом с собой увидел нечто бурое, сопящее. Еще не соображая, что это на самом деле, обеими руками уцепился за обод колеса, но, немного опомнившись, разглядел морду своего быка, который, съев сено, стал щипать пробившуюся, свежую травку так близко, что задел его носом. Дождя не было, и солнце еще не вставало, но было довольно светло. Выскочив из-под брички, сразу же осмотрел гроб, но крышка была на месте и гвозди не тронуты. Это немножко успокоило. Теперь очень захотелось поднять крышку и взглянуть на отца, но побоялся, однако приложив ухо к доске, внимательно прислушался. Накрыв тулупом гроб, запряг быка, снова взобрался на передок и продолжил оставшийся путь.
  Хоронили в рабочий день. Многие были в поле, поэтому народу собралось мало, особенно латышей. Местные любопытные бабки, без которых не обходилось ни одно мало-мальски значащее событие, кучкой стояли в стороне и все время что-то обсуждали. Гроб с телом сняли и поставили у камышовых сеней только для того, чтобы сфотографировать латышом-любителем, а потом его снова поставили на бричку и повезли на кладбище. Впереди шел Зиедонис, прижимая к плечу гладкий, отлично обработанный крест. Как уже сообщалось, Журов для него, отдал последний лиственный брусок, хранившийся в маленькой столярке с неизвестно каких времен. Сам он сейчас шагал за телегой, рядом с Айваром, опустив голову и чаще обычного, чмыхая в нос Двухметровой глубины могила была готова, и гроб с телеги хотели сразу опускать в землю, но Зиедонис, поставив крест у ног, властно поднял правую руку. Все присмирели.
   - Дорогие соотечественники, латыши, - начал он чуть глуховатым, но отчетливым голосом. - Нас постигло очередное горе. Первого, самого маленького латыша, частицу нашего будущего, мы похоронили в дороге, а сегодня хороним одного из тех, кто успел прожить относительно долгую жизнь, но не успел в ней сделать всего того, что было задумано, а планы только начинались, как сегодня у каждого из нас. После себя он оставляет молодой, крепкий побег, - указал сжатым кулаком на Айвара, - из которого, я надеюсь, вырастет еще более крепкое и стойкое поколение. Но, дорогие латыши, вслушайтесь в мои слова! Сегодня нас затоптали, и мы - ничто. Только Бог и время знает, сколько еще мы будем "ничто". Вы думаете что те, кто остался там, за Уральскими горами и кто способствовал нашему изгнанию стали счастливее, богаче? Нет! Они обокрали себя и нацию, как низкие и мерзкие личности, не достойные называться латышами. О них, когда-нибудь вспомнят только как о злодеях и предателях, а наше горе, войдет в новейшую историю Латвии яркой, пылающей нитью. Наши потомки будут ее изучать и учиться жить на нашей стойкости, выносливости и преданности родной земле. Если мы пережили столько захватнических войн, прошедших через нашу дорогую родину, то верьте мне, мы переживем и этот переворот. Верьте в будущее! Тот, кто упадет духом, не сможет строить то будущее. Наша сегодняшняя задача - выжить, и большинство выживет. Только жаль сегодня, хоронить в чужую землю нашу латышскую плоть. Кто знает, сколько наших людей еще сойдет туда, но те, кто останется здесь, наверху, пусть никогда не забывает прошлого, без которого, как известно, не бывает будущего. Тебе, наш дорогой Нейвалд. больше уже не будет стыдно за наш опозоренный народ. Пусть будет легкой для тебя эта чужая земля! Можете опускать.
  "Как все внезапно оборвалось, - метались у Айвара в голове, обрывки событий. - Я ведь еще не успел, как следует сыну, насладиться близостью отца, а его уже не стало. Как же я смогу теперь без него жить дальше? Но старик Зиедонис говорил, что я должен стать крепче, только как этого достичь без отца? Об этом, он так и не сказал!". В эту минуту, он впервые в жизни ярко почувствовал скоротечность времени - его начало и конец. Душа как-то бесцельно опустошилась, но в ней, как далекий колокол, все еще звучали только что услышанные слова: кто упадет духом, не сможет строить будущее! А кто тогда, если не он и его поколение, будет строить?! Старики, наподобие Зиедониса, или его отца, только бросят живительные семена в плодородную почву, а их же еще надо взрастить! Только все это - в будущем. Но с этого дня, Айвар уже знал и знал твердо, что он и такие, как он, будут строить новое будущее, Новую Латвию.
  На следующий день после похорон, Имант ездил за лесом в Кудрино и по просьбе Вии привез четыре березки, которые посадили по углам могилки. Она рассуждала так, что если когда-нибудь кладбище уничтожат, а почти вокруг, вплотную, уже сейчас садили картошку, то березки вряд ли решатся пилить, потому что поблизости, не было ни деревца. Они должны будут оставаться, как живой памятник их, безвременно ушедшему, отцу.
  Снова потянулись однотонные будни. Вокруг шутили, смеялись, матерились, а Айвар никак не мог попять, почему это им все равно, когда у него такое горе. Ему было горько и обидно, когда к нему обращались так, как к остальным, будто у него ничего не случилось. Раз в неделю, взяв два старых ведра, он шел на болото за водой и поливал тоненькие березки. Отцовская могилка тянула его теперь к себе, как волшебная. Предаваясь воспоминаниям, только здесь он находил душевное успокоение. Здесь беззвучно, потихоньку, как бы тайно, продолжался давно начатый разговор с тем, кто в земле. Иногда, чтобы его там лучше услышали, несколько, на его взгляд самых важных слов, он выговаривал вслух, после чего тревожно прислушивался, будто ожидая ответа.
  Шло в концу лето, и Вия с Имантом стали поговаривать о перемене места жительства с тем, чтобы было ближе к Омску. Милиция, наконец, оставила их в покое, после чего появилась возможность самим распоряжаться будущим. По всем слухам, у областного центра, жизнь казалась несколько лучше, совхозной. Имант однажды, с омскими шоферами даже съездил убедиться на месте. К тому же, Вия надеялась, что со временем к себе, можно будет перетянуть и Айвара, как члена семьи. Весть о готовящемся отъезде, как-то не очень встревожила Айвара, потому что до сих пор, он не мог стряхнуть с себя обуявшее впечатление внезапной потери отца, и, по сравнению с этим отъездом, разлука с сестрой считалась чем-то, само собой разумеющимся.
  Начало ноября выдалось солнечным и морозным. Снега еще не было, и пожухшая трава отливала прощальной желтизной. Соседнее болото блестело искрящимся льдом, сквозь который, местами, виднелись плотные заросли камыша и рогозаватого тальника. Окруженные болотом темно серые домики деревни, гляделись невзрачно, сиротливо, и казались еще ниже, чем летом. Все притаилось, в ожидании очередной долгой, суровой зимы.
  В этой затаенной тиши, однажды утром у барака, просигналила омская машина, возившая в совхоз негашеную известь. Захлопали двери, в маленькую комнатушку, впуская клубы холодного воздуха, заскрипели половые жерди, накануне вымытые и выскобленные косарем, зазвякала выносимая посуда. Короткое прощание, и вдруг, все смолкло.
  Айвар еще некоторое время постоял на улице, взглядом провожая удалявшуюся машину, увозившую последнюю частицу, некогда большой и счастливой семьи, вернулся в комнатку и сел на жерди пустой кровати. Болотная тишина воцарилась вокруг. Как свидетель, что здесь жили и другие люди, осталась вот эта, вторая кровать с отставшей от жердей и покоробившейся корой, с вытрясшейся из матраца и забившейся в щели потемневшей соломой. Здесь еще вчера смешно кувыркалась маленькая девочка и все внимательно наблюдали, чтобы та не упал на пол. Опустела мазаная стена, на которой, как раз посередине, висел деревянный крестик с оловянным распятием, привезенный из Латвии, а чуть поодаль, по сибирскому обычаю, несколько фотографий. Поубавилось посуды. А в ушах все еще звенел прощальный голос сестры: "Мы будем стараться изо всех сил, чтобы тебя побыстрее вытянуть отсюда. Я буду писать во все инстанции, чтобы нашу семью соединили. Не забывай вовремя кормить и доить корову, а то, молока не даст. Дров на зиму тебе хватит, а к лету, даст Бог, приедешь жить к нам". Айвар же, сколько верил ее словам, столько и сомневался - эта система слишком цепко держала своих подданных, чтобы пойти навстречу, их желаниям. Давно ли было совершенно тесно в этой продолговатой комнатке? За несколько месяцев, все сломалось, разрушилось. Из, некогда теплого, пылавшего очага, осталось одно несгоревшее полено - это он. Вот и все! Бесцельным взглядом, Айвар обвел свою осиротевшую конуру, и отвратительная боль, сдавила левую сторону груди. Поставив оба локтя на колени и, большими пальцами подперев подбородок, закрыл лицо ладошками. "Один - одинешенек!" - твердил его мозг, не находя других подходящих выражений. Ему только что, исполнилось семнадцать лет!
   Быстро, точно во сне, промелькнула перед ним, еще совсем короткая жизнь. Детство. Мало запомнилось о той поре. В памяти почему-то осталась подвешенная на гибкой жердине, воткнутой за матицу, деревянная качелька в виде небольшого, потемневшего сундучка, настолько отполированная ласковыми руками родителей, качавшими в ней его предшественников - братьев и сестер, что тот матовый блеск, стоял перед глазами даже сейчас. Интересно, сколько ему тогда было лет, если запомнил, как в нее залезал, со стоящей рядом, маминой кровати? Потом, когда уже спал с отцом, вспомнил шоколадные латы, привозимые братом из Индры и Краславы. Брат служил, и дома бывал очень мало, поэтому шоколадные денежки, поздно проснувшийся Айвар, чаще всего находил на подушке. Некоторые, соприкоснувшись с теплой щекой, вытекали, за что мама всегда была недовольна на старшего сына. За домом протекал ручей, а за ним поле, по которому он, белоголовый, бежал с отцом наперегонки к дальнему лугу. Зимой же, очень большая собака, по кличке Бонза, впряженная в саночки, часто катала его но глубокому снегу. Его так закутывали в одеяло, что, вывалившись из саночек, сам не мог подняться, и тогда на помощь, спешила сестра. Мама, никогда не знавшая покоя, запомнилась; либо хлопотавшей у печки, либо в огороде. Вот они с мамой, босиком идут в костел, а ботинки несут в руках. Так, для экономии, ходили все. Обувались на канаве, при входе в местечко, где стоял костел. Потом мама болеет. Вот она, рыжеволосая, с натруженными руками, еле сидя в кровати, молится, а он, меняет ей на голове горячий компресс, предписанный местным аптекарем, исполнявшим обязанности еще и доктора. Затем, поздней ночью, смерть мамы. Потом отец становится еще более ласковым и внимательным. Его привычка целовать детей в голову осталась до последних дней жизни. Вот большой, под соломенной крышею дом, обшитый узеньким тесом, и бревенчатые сени. Высохший между балками мох, то ли местами вывалился сам, то ли его повытаскивали дети, но в образовавшиеся щели хорошо просматривался мощенный камнями двор, и в будке собака, которую из сеней, безбоязненно можно было дразнить. Школа, слякоть и, наконец, встретившийся по дороге папа, охраняемый солдатами. Когда-то думалось, как пережить вывозы, потом смерть папы, а теперь еще, добавилось и полнейшее одиночество, вдали от Родины.
  
  
  III. БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ
  
  Освободившаяся кровать, долго не пустовала. Уже назавтра, ее занял Букис с дочерью. За прошедшие, пару лет, девочка очень подросла, но осталась нежной и хрупкой. Теперь она, вместе с отцом ухаживала за рабочими быками. С их вселением, у Айвара появилась проблема - утром одеваться, вечером раздеваться. В такое время, Букис обычно предупреждал:
   - Доченька, не смотри, отвернись, - хотя та и без напоминаний, боялась отвести взгляд от потрескавшейся стенки, а то и вообще с головой залезала под одеяло. Но, чаще всего, операцию со штанами, он проделывал под одеялом.
  Так как у Айвара была корова, то в лес его больше не отправляли, а, из-за отсутствия на строительстве других работ, на зиму снова перевели под командование Шалова, который во время болезни одной девушки, назначил его, подвозить к базам воду. Сперва на двуколке, а когда выпал снег, на санях. На укороченных полозьях крепилась внушительная, деревянная бочка с четырехугольным отверстием. Воду в нее надо было не только заливать, но и вычерпывать - слив не был предусмотрен. Его орудием стали топор и ведро, привязанное к длинной палке. Вчерашняя прорубь всегда замерзла, и каждое утро, ее приходилось прорубать заново. Затхлая, вонючая, с примесью торфа вода, сдуваемая сильным, морозным ветром, обливала бочку, замерзая на ней бурыми натеками настолько толстым слоем, что заливное отверстие, то и дело, приходилось обкалывать. Намерзало также, и ведро. Когда же усиливался, почти никогда не стихавший здесь ветер, вода сдувалась на одежду, которая на изгибах ломалась, как стекло. За ночь, она даже не успевала просохнуть, а возить приходилось, практически весь день - с шести утра до десяти вечера, с короткими перерывами на завтрак, обед и ужин, то есть на время дойки. В этих перерывах, он успевал покормить, подоить и свою корову. А когда выздоровела штатная водовозка, Айвара отправили возить сено. Только три раза он успел съездить в поле, когда его маленькие возочки, снова засек Шалов. Вдоволь наматерившись и наплевавшись, отправил Айвара на снегозадержание.
  Новая работа появилась только с прошлой зимы, когда НАТИк, по полю стал таскать два тяжеленных, чугунных тракторных картера, которыми, обычно, расчищали зимние дороги, В этом же году, снегозадержание решили ускорить, задействовав животных. Во дворе мастерской, Айвар запряг быка в совершенно новенький, дощатый клин и выехал на ближайшее поле. Клин был устроен так, что передний конец, за который цеплялись оглобли, был очень широким и захваченный снег, проходил в заднюю, суженную часть, уже в виде валка. Но так как он был очень легким, то для нагрузки, на нем все время надо было стоять. Специального места для этой цели, предусмотрено не было, поэтому, в зависимости от толщины и плотности снега, клин надо было прижимать то спереди, то сзади, перемещаясь на ребрах досок, с растопыренными ногами. Особенно неудобно было в передней части, где ноги растягивались до предела, до боли! Они затекали, мерзли, да к тому же, еще не за что было держаться. На счастье, бык шел равномерно и прямо. Но иногда, все же, останавливался и при трогании с места, Айвар всегда сваливался в снег и облегченное животное, быстро шло вперед, а освободившийся клин, скользил поверху. Теперь, по глубокому снегу, его надо было догнать и с ходу, на него взобраться.
  Домой на обед, не ездил, а с утра, корове клал побольше сена. Для себя, в поле брал посоленное сало и не больше, как полпайки хлеба, который на морозе замерзал так, что только его крепкими зубами и можно было отгрызть кусочек.
  Несмотря на все старания, в течение всей зимы, Шалов ни разу не начислил ему больше двадцати пяти - тридцати рублей в месяц, из которых деньгами, получал только половину. Другая часть, облигациями. Одним спасением от голода, было свое молоко, да картошка. Только оставшись один, он понял цену сибирской картошки, заменявшей здесь почти все продукты питания и поэтому называвшейся вторым хлебом. Правда, съеденная без хлеба, а только с молоком, в организме долго не задерживалась - часто приходилось писать. Поэтому, также часто, хотелось и кушать.
  Весной, когда бури, в основном, улеглись и под теплым солнцем стал уплотняться снег, за непригодностью к сельскому хозяйству, его снова отдали на строительство. Рядом с кирпичным заводом, на Иманском озере, он стал косить камыш для будущих новых крыш. У берегов росло его несметное количество и весь стройный, высокий. Айвар выбирал те места, где было относительно меньше снега, но так как косу все время приходилось держать на весу, то очень уставали руки. К концу же дня, чтобы случайно не замело, скошенное собирал и связывал в снопы.
  Ему очень понравилась эта местность. Если глядеть с озера в сторону кирпичного завода, рельеф чем-то отдаленно, напоминал латвийский. В крайнем случае, один из берегов, поднимался настолько, что закрывал надоевшее, безбрежное пространство. А в солнечную погоду, удивительно ярко сияли березовые жерди пустующего барака. "И откуда такая белизна, у этих чахлых березок?" удивлялся он про себя.
  Чуть поодаль - длинные навесы, в виде остроконечных крыш, опирающихся на коротенькие столбики, чтобы продувало, а за ними, обжигальная печь. В этот год, судьбе было угодно, чтобы он остался здесь, почти на все лето. Когда подтаяло настолько, что на льду стало опасно работать, его включили в бригаду плотников, начинавших ремонт этих сооружений.
  На кирпичный завод, он всегда шел с особенно приподнятым настроением. И не только потому, что этот маленький кусочек суши воскрешал в его сознании сравнение со знакомыми пейзажами Латвии, но еще и потому, что сама Латвия была в этой стороне! Хоть на два километра, а здесь он был все же, к ней ближе!
  В эту весну, Айвар с особой остротой ощутил оторванность от дома, от родины, и с этого времени, дороже их ничего не мог себе представить. Они прочно поселились в каждой клетке опустошенного мозга, в сладком юношеском сновидении, в каждом движении крепнущих мышц. Как под беспощадным гипнозом, он стал думать только о них, и это, во многом придавало силы и энергии на выживание. Теперь-то, он уже знал точно, для чего живет на этом, неспокойном свете! Во что бы то ни стало, надо выжить, чтобы, возвратившись на родину, добиться наказания не только личных мучителей его семьи, но и всех тех, кто каким-то образом был причастен к массовой депортации! Ему никто не подсказывал, но внутренним чутьем он чувствовал, что такое насилие вечно продолжаться не может! Дом Романовых, просуществовав даже целых триста лет, и то - пал.
  Для приготовления кирпичной массы, у каждого навеса была кольцевая яма, глубиной семьдесят - восемьдесят сантиметров, с возвышающимся пятачком в центре. Дно ее было выстлано жердями, как и сами стенки, по всей окружности. Они подгнивали, поэтому большую часть из них, приходилось ежегодно менять. На навесах латали камышовые крыши, а когда ремонт закончили, и бригада ушла на другой объект, Айвар и дальше остался здесь работать, но уже на производстве кирпича. Так называемым директором кирпичного завода, на каждое лето, постоянно назначался Пятачков. Немного грубоватый, невысокого роста, чуть прихрамывающий на правую ногу, несмотря на свои сорок лет, он в деревне слыл первейшим плясуном. Но, это под хмельком, а на работе непьющий, и требовательный.
  На традиционный двуколке, запряженной рыжим быком, Айвар, то загружал ямы глиной, то заливал их водой. Потом, туда загоняли с десяток молодых быков, которые, ходя по кругу, месили глину. Готовую массу, в небольшие ящички-формы, на два кирпича, набивали девушки. Эта работа, хотя и была тяжелой, когда за смену приходилось переработать не менее трех тони глины, зато считалось самой выгодной. Потом сырец раскладывали под навес, для просушки. На обжиг, в печку, загружали все вместе, а то и подмогу с других отраслей - полеводства, конторы - присылали. Такой же силой, и выгружали, только новенькие, почти всегда увиливали. Дело в том, что выгрузка происходила в неимоверно жарких и пыльных условиях, а пара рукавиц, выдаваемых на эту операцию, больше часа не выдерживала. Через образовавшиеся дыры, начинали протираться пальцы - сперва до крови, в потом, обнажались нервные окончания. Вот теперь, при соприкосновении с горячим кирпичом, боль колола не только в самое сердце, но и до красных искр, в глазах! В магазине рукавицы продавались, и их можно было купить, но Айвар, пока, и так не мог свести концы с концами. Притом, еще и зарплату выдавали как когда - то в два, то в три месяца, раз.
  Коров утром выгоняли с восходом солнца, а до этого, надо было успеть подоить. Со слипающимися от сна глазами, Айвар шел в хлев, обмывал водой вымя, и в пустое ведро звонкими, упругими струями, брызгало теплое молоко. Он очень любил этот звук, вместе с запахом парного молока. Едва краешек солнца только-только показывался над горизонтом, а иногда в предутреннем тумане его вообще не было видно, как с противоположного конца деревни доносилось резкое щелканье бича и нарочно громкий окрик погонщика. По мере приближения стада, из каждых ворот выпускали то корову, то козу, то овцу. Разноголосое мычание, блеяние постепенно удалялось за деревню, оставляя за собой темно-бурые разбрызганные лепешки, которые за день, под палящими лучами солнца высыхали, наполняя улицу терпким, навозным запахом.
  Скотину бесплатно не пасли. За корову в месяц требовалось выложить тридцать рублей - все, что Айвар зарабатывал и чтобы как-то выкрутиться, он стал продавать молоко соседу-украинцу, только что, рядом с бараком построившему свой дом. А к середине лета, корову купил и Букис. Обедом, за два километра прибежав домой, Айвар с Букисом спешили за деревню, на дойку. Вначале местные женщины смеялись над прилежными доярами, но, привыкнув, даже стали упрекать своих мужей:
   - Видишь, как латыши доят, а ты? Видишь, как латыши-мужчины воду носят, а ты?
  Да, идти за водой мужчине, здесь считалось очень позорным делом. Букис был замкнутым человеком, но, имея свободные деньги, иногда любил выпить. В такие моменты он отрывочно, но много рассуждал о жизни, об отношении людей друг к другу и, прочее. Айвару сразу запало в душу однажды продекламированное Букисом четверостишие:
  Не в шумной беседе друзья узнаются. Они познаются бедой. Как горе нагрянет, и слезы польются. Тот друг, кто заплачет с тобой!
  Подсознание Айвара уже и раньше о чем-то таком догадывалось. Вот эти, сосланные латыши, вырванные с корнями из своей земли, а многие ли, из оставшихся, по ним плачут? Конечно, там осталось много хороших людей, но, поди, разберись, кто душой кривит, а кто твой, настоящий друг! Даже здесь, в неволе, и то, собраны разные индивидуумы. А Букис, как масло в огонь подливал:
   - У нас в Риге, на Кундзиньсале, почти что, мой сосед Кукель, умел угодить любой власти. В сороковом русские пришли, он снял в углу святой образ и на его место водрузил большую красную звезду с серпом и молотом. При немцах, ее быстренько сменил на икону. Снова пришли русские, он ту же, звезду подкрасил и опять повесил. Тогда о нем говорили: какая власть, такая у Кукелиса и масть.
   - Разве ты из Риги? - удивился Айвар. - Здесь же, все латгальской зоны.
   - Жена и теперь в Риге живет, спуталась с каким-то военным. Сын тоже есть, почти что, твоего возраста.
   - Неужели так можно?
   - Ты только послушай меня, - не отвечая на вопрос, продолжал Букис. - Лет этак через пятьдесят, сто - латышей как нации, просто может вовсе не остаться, если такими темпами все пойдет и дальше, не доведи Бог! После всего того, что произошло с нами, я, в смысле предательства, некоторых латышей не могу сравнить ни с одной известной мне нацией, хотя сам латыш до последней клеточки. Все эти Кирхенштейны, Калнберзиньши, Лациси, продававшие Москве нашу родину, просто не укладываются в моем латышском сознании.
  Откровения Букиса, Айвар всегда слушал с удивлением и восхищением. Нечто подобное, он уже слышал от отца и Мартуша, но здесь было более конкретно и четко. Ведь сам Букис сослан из латвийской столицы, где, по сравнению с деревней, конечно же, знали больше и говорили откровеннее.
  Иногда по воскресеньям, Мартуш и Букис ходили, друг к другу в гости, и когда дома бывал Айвар, то всегда слушал их беседу, чуть ли не разинув рот.
  Между тем, лето подходило к концу. Поедая свежую траву, на которую так рассчитывал Айвар, его пестрая корова Нара, давала молока все меньше и меньше. Будто и паслась вместе с другими, ела одинаково, а как была худущей, без молока, так и осталась.
  Посоветовавшись с Мартушем, решил ее зарезать. Пригласить на помощь других - значит, им платить мясом, которого в этой скотине и так не было, поэтому решился сам, один. Для этого у Чеснинына выпытал, чем и как режут, как разделывать тушу и что лишнее выбрасывать. Проанализировав все сведения, отпросился у Журова на один денек, ибо в выходной, все зеваки были бы дома.
  Еще с вечера, с рукоятки снял косу и узкий конец замотал плотной тряпкой, а топор и нож наточил не хуже бритвы. Когда на следующий день, все ушли на работу, открыл хлев. Костлявая корова нехотя переступила порог и, не увидев привычно проходившего стада, в нерешительности, остановилась. Немного постояв, вдруг с несвойственной ей прытью побежала к стоящей в отдалении небольшой копне сена. Айвар с жалостью посмотрел на выпершие кости, и в нем еще сильнее утвердилось мужество зарезать. Вернув ее обратно к хлеву, взял в правую руку приготовленную косу, а левой сжал мокрые ноздри и стал выворачивать голову влево. К удивлению, корова даже не сопротивлялась. Она покорно позволила вывернуть шею так, что по ней стало удобно резать. Без всякого страха, первый раз в жизни, острой косой, Айвар с силой, несколько раз провел по жилистой шее, сразу же перерезав дыхательное горло. Корова сперва упала на колени, затем рухнула набок.
  К обеду, она была разделана, а к вечеру продано не только мясо, но и кожа. Ее купил бывший хозяин.
  Деньги выручил небольшие, но сразу же, назавтра, приобрел себе бобриковое пальто, рабочий костюм и кирзовые сапоги. Ради экономии, вместо рубашки, купил материала, из которого, землячке Скриверс, заказал три манишки. Эта женщина, лет пятидесяти, была очень полной, с больными ногами. И смешно и обидно было смотреть, когда она шла со снегозадержания, неся на плече большую совковую лопату, переваливаясь, точно гусыня, с боку на бок. Почему-то такой запомнил ее Айвар, хотя почти каждый день, встречал и летом.
  Она жила одна и никогда никому не жаловалась на свою долю, но когда ее видели возвращающейся с поля, она всегда была в слезах. Да, и она и другие, на четвертый год ссылки, все никак не могли смириться со своим положением. Несмотря на жесточайшие притеснения и унижения, они верили и ждали каких-нибудь перемен, и от этого, распространялись различные слухи. Вот, кто-то из латышей пустил слух, что Советская власть, по земле будет ходить ровно тридцать три года, а потом исчезнет. Но так как в 1950 году тридцать три волшебных года прошло и ничего не изменилось, то, видимо, тот же, источник, добавил еще пять лет. В ожидании конца нового срока, женщины шептались:
   - Мне пишут, что в Риге собаки стали очень громко и хорошо лаять.
   - А мне, что на западе каждый вечер вспыхивает очень яркая звезда.
   - А мне ... - и, так далее.
  Письма латыши получали всегда с обрезанными, и, кое-как заклеенными краями. Корреспонденция проверялась, и скорее всего, в Латвии. Здесь она, вряд ли кого интересовала. Край глухой, недоступный, и какие там, в Латвии новости, какая им разница!
  Это лето и осень, выдались сухими и ветреными. То ли от спички, то ли еще отчего, но с началом уборочной страды, в болотах начались пожары. Пока горело само болото, опасности не было, но огонь стал перекидываться на хлеба, и тогда руководство совхоза зашевелилось. На тушение, стали регулярно посылать людей не только днем, но и ночью. В самый первый выезд, Айвару не повезло, он провалился в выгоревшую яму и так подвернул ногу, что, сколько ее ни дергали разные знатоки, она все равно, сильно распухла и очень болела. На следующее утро, на неё он уже не мог ступить и с палочкой поковылял к докторше, которая тоже подергав, до темноты в глазах, прописала водочный компресс, на который у него не было денег. Тогда Айвар потащился к Журову.
   - Что, и бюллетень не выписала?! - возмутился тот, сильно чмыхнув в нос. - Ладно, иди домой, что-нибудь придумаем.
  А к вечеру, уже Журов, почти прибежал к Айвару с хорошей новостью:
   - Завтра с самого утра собирайся и иди в рабкооп к Валуеву. Вчерась на Баткане продавщица разродилась, и там теперь продавец требуется. Я с Валуевым договорился, он тебя берет и все сам расскажет.
  У Айвара просто не было слов, чтобы отблагодарить этого доброго десятника.
  С первой травой и до настоящих морозов, коров держали в летних лагерях. Все лето, почти безвыездно здесь жили пастухи и доярки. Баткан принадлежал второй ферме, но снабжение и торговля, шли через центральный рабкооп. Это был единственный в совхозе лагерь, где имелся магазинчик, потому что вторая ферма имела значительно больше скота, чем первая, а с ним, и обслуживающего персонала. Кроме того, неподалеку, каждое лето поселялись кочевые татары.
  Так, на пару, месяцев Айвар стал продавцом. Теперь в его распоряжении был бык с бричкой, на которой, один раз в неделю, ездил в совхоз за продуктами и прочим товаром.
  Но вот, выпал настоящий, большой снег, и табор опустел. Скот угнали в деревню, а татары перекочевали в зимние аулы. Айвар погрузил в бричку все, что осталось, и возвратился в совхоз. Но зарплату ему так и не выплатили. Причиталось получить девяносто девять рублей, а когда при сдаче остатков подбили концы, то оказалось, что как раз на столько, он съел круглых, нарезных леденцов, которые ему очень понравились.
  Зима началась как-то сразу и круто. Почти целую неделю сильно морозило, и валил крупный снег, так что намело такие сугробы, какие в прошлые годы, бывали только к январю. У Айвара сразу появилась работа. Где-то на окраине совхозной территории, по осени, омские студенты пилили лес, и теперь его надо было свезти в один штабель, хотя Айвар был твердо убежден, что, кроме болот и тальника, поблизости ничего нет. Ему дали старую-престарую лошадь - одну из тех, что татары не решались употребить в пищу, так как мясо такой лошади очень пахнет потом, снарядили сани, подсанки, отпустили месячную норму сена, хлеба, а за неимением сахара, дали в магазине леденцов. В какую сторону и как ехать, Журов ему примерно рассказал, а потом добавил:
   - Не заблудишься. Пусти только лошадь, она сама дойдет.
  Когда Айвар, рано утром пустился в путь, и контуры заметенной дороги еле угадывались, он никак не предполагал, что так можно доехать как раз туда, куда нужно. Но умная лошадь упрямо шла вперед, местами бултыхаясь в сугробы снега чуть ли не по самый живот. А после обеда, когда Айвар уже стал сомневаться в правильности пути, в ранних зимних сумерках, среди невысокого, кривоватого осинника, показалась возвышавшаяся над землей конусообразная крыша татарского жилья. Как-то интуитивно лошадь дошла до этого места и остановилась у прокопанного в снегу и земле хода, к дверям.
  Прибывших, встретила небольшая, злющая собака, с громким лаем бросившаяся под ноги лошади. Айвар испугался, что эта маленькая зверюшка, может обгрызть лошади ноги, и ему не на чем будет работать. Но, уставшая за трудную и долгую дорогу лошадь, не обращая внимания на поднятый шум, постояв несколько секунд, двинулась к камышовому навесу, где лежало сено. В это время вышел, небольшого роста, средних лет татарин, и прогнал собаку. Та нехотя послушалась, и, все равно, недовольно ворча и постоянно оглядываясь, пошла к будке
   - Распрягай конь, ставь под навес. Сена не забудь, давай, - предупреждал хозяин, помогая распрягать.
  Айвар хотел доложить, кто он такой и зачем сюда прибыл, но по всему было видно, что о его приезде здесь знали.
   - Я приехал лес трелевать, - все же, напомнил он татарину.
   - Моя знай, моя знай. Моя Потесинов говорил, что свозить надо по снегу. Это мало-маля дальше туда, в та сторона, - и махнул рукавицей куда-то вперед. - Летом есть дорога, а теперь лошадь доведет. Она здесь уже бывай, но ты дорога все равно замечай. Ты приехал одна? Прораб говорил, что работы троим, до весны. Там бревно, много-много!
  Внутри, землянка оказалась тоже круглой и довольно просторной. На полу разостланы лошадиные шкуры, а почти на середине, низенькая плита с длинными, горизонтальными колодцами. Рядом с ней ведро, большой медный таз и высокий кувшин с длинным рыльцем. У противоположной от входа стенки, никелированная кровать с двумя коваными сундуками, прижатыми к блестящим ножкам. На полу играло, как ему показалось, не менее семи-восьми ребятишек, а, поджав под себя ноги и спинами прижавшись к сундукам, сидели и вязали - совсем старая и вторая помоложе, женщины. При появлении Айвара, обе молча, безразлично посмотрели в его сторону и, как ни в чем, ни бывало, продолжили свое занятие. На ребятишек, появление нового человека, тоже не произвело никакого впечатления. Они, как и женщины, лишь ненадолго задержали на нем свое внимание и снова стали играть. Взяв пустое ведро, хозяин вышел на улицу, указав Айвару, в каком месте ему располагаться. Когда самовар, раздутый кирзовым сапогом, закипел, на середину землянки, татарин поставил круглый стол, до этого прислоненный к стенке. Его жена, расставила по кругу чашечки с блюдцами, разложила мучные лепешки и кусочки сахара. За столом оставили место и для Айвара. После ужина, сразу же, пошли спать. Кровать так и осталась нетронутой, зато, начиная от нее, все легли на шкуры в один ряд. Айвару досталось самое крайнее место, между печкой и дверью. Ему тоже подстелили шкуру, и он лег, не раздеваясь. Если со стороны печки немножко чувствовалось тепло, то от неплотно закрываемых дверей, тянуло жутким холодом, проникавшим даже под тулуп. Старуха быстренько потушила лампу, и минут через пять, в наступившей тишине, послышалось дружное детское сопение с вплетающимся громким храпом взрослых. "Как они быстро засыпают!" подумал Айвар, но очень скоро и сам уснул.
  Проснулся от холода. Тулуп съехал, печка остыла, а с дверей тянуло назойливее, чем с вечера. Было совершенно темно, но почему-то чувствовалось, что скоро должно было наступить утро. Айвар прислушался. За дверью завывал сильнейший ветер, путаясь в траншее прохода, и сквозь его меняющуюся тональность, вдруг послышалось возбужденное ржание лошади. Ему даже показалось, что он проснулся, только от этого звука. Тихонько, чтобы никого не разбудить, встал, нащупал лежавшую в изголовье ушанку, застегнул плотнее фуфайку и на ощупь, нашел дверь. Но открыть ее никак не удавалось. Вначале ему показалось, что та закрыта на засов, но, обшарив её сверху до низу, не обнаружил его, вообще. Тогда нажал сильнее, и дверь немного поддалась. Он догадался, что так плотно ее могло замести снегом, бешено кружившем в этом углублении. В этот момент, снова тревожно заржала лошадь. Проснулся хозяин и, не зажигая света, пробрался к двери.
   - Я твоя сейчас помогу.
   - Что-то лошадь неспокойна, - прошептал Айвар.
   - Моя слышал. Это может быть, близко волка есть. Так моя конь, всегда сигнал дает. Волк под утро, всегда любит побродить, есть хочет.
  Нажав вдвоем посильнее, дверь приоткрыли настолько, что в щель боком уже можно было протиснуться.
   - На другая ночь, твоя конь поставим с моим, в хлев, - шептал татарин, вылезая с лопатой на улицу.
  За ним протиснулся и Айвар. Крутила беспорядочная пурга. Жесткий снег ударил в лицо и бился в проходе, где его намело столько, что, чтобы выбраться, сперва надо было расчистить ход. Когда они, наконец, поднялись наверх, то шагов на пять еще что-то можно было разглядеть, а дальше, бушевала сплошная темно-серая пелена. В это время, еще испуганнее заржала лошадь и послышалось звяканье удила, топот копыт о мерзлую землю. Айвар уже хотел бежать к ней, но татарин остановил.
   - Одна туда не ходи, моя ружье возьмет, тогда вместе.
  Он быстро вернулся с двустволкой, на ходу доставая из кармана патроны и засовывая их в ствол. В вихре кружившейся пурги, на расстоянии предельно различимой видимости, что-то промелькнуло, темнее, чем снег. Не прицеливаясь, татарин выстрелил из обоих стволов и отступил к землянке, толкая туда же и Айвара. В этот момент, сквозь вой пурги, послышалось злобное рычание, сменяющееся диким визгом.
   - Неужели, я дурак, в своя собака попал! - ужаснулся татарин. - Я же ее, совсем не слышал. Таба, Таба, - позвал он, прислушиваясь.
  В темноте кто-то пискнул и затих.
   - А, жива, жива моя Таба! - обрадовался он. - Собака волка тоже боится.
  От выстрела, в землянке проснулись. Закутанная в большой, теплый платок так, что блестели лишь черные глаза, с зажженным фонарем, вышла женщин. Что-то, прокричав между собой, будто ругаясь, жена татарина вернулась в землянку и вынесла второй фонарь для Айвара, который, совсем было струсивший, робко стоял за спиной татарина. А тот, перезарядив ружье, хрипловато крикнул жене:
   - Я попал волка! Иди и свети. Не туда, я же в эта сторона стреляй.
  Женщина пошла первой, за нею муж и последним - Айвар, будто стараясь их обогнать, но только этому, вроде, мешает глубокий снег.
  Вдруг татарка остановилась и отступила назад, пропуская вперед мужчин. В окровавленном снегу, кусая себя за зад, извивался большущий серый волк. Прикладом ружья, татарин ловко стукнул зверя по голове, и тот затих.
   - Моя попал, моя попал! - затопал, обрадованный татарин, утирая приклад, полой фуфайки. - А их тут много бывай, смотри сколько следов! Свети сюда. Вот, видишь? - и, взяв у Айвара фонарь, обошел вокруг, причмокивая.
  Затем снова быстро и громко, о чем-то заговорил с женой на своем языке, на что та, так же быстро, стала отвечать. Около минуты, покричав друг другу, она отдала фонарь мужу, а сама одной рукой, да так привычно, будто этим только и занималась, взяла волка за хвост и потащила в землянку, а Айвар с хозяином пошли к лошади. Та дрожала всем телом и налитыми кровью глазами, дико озиралась. Татарин ласково похлопал ее по шее.
   - Волк голодный, и нанюхал твой конь. Хорошо еще, что так кончилось. Вечером поставим в хлев к моему, будет теплее и надежнее.
  Когда вечером Айвар возвратился из леса, у хозяина уже сидело, поджав ноги, несколько гостей. По случаю уничтожения волка, готовилось маленькое торжество, и в землянке стоял беспорядочный, гортанный галдеж. В большом чугунном котле, вмурованном в плиту, варилась целая лошадиная задняя ляжка. По длине, в котле она не помещалась, и толстая кость, что без мяса, торчала над мутной, кипящей жидкостью. Мужчины иногда поднимались на колени, дотягивались до ковшика, висевшего на длинной ручке на краю котла, черпали пенящийся, зеленоватый навар и со смаком, медленно выпивали. Когда же, на середину поставили стол, они заговорили еще громче и отрывистее. Айвар смотрел на них, прислушиваясь, и все никак не мог разобраться: то ли они ругаются между собой, то ли такая манера разговора.
  Сварившуюся ляжку, хозяин вытащил из котла и подождал, пока она стечется, а потом сел с нею на шкуры, к столу. Поставив на левое колено всю лопатку, торжествующим взглядом обвел застолицу.
  Айвар, со своей алюминиевой кружкой чая, сидел почти напротив, и ему показалось, что хозяин сейчас произнесет важную речь об убитом, или что-то в этом роде, но вместо этого, тот большим, острым ножом, стал отрезать куски мяса и подавать по кругу, против часовой стрелки. Кто не мог дотянуться, чтобы получить из рук, тому бросал.
  Старуха, между тем, наполнила широкие пиалы той жидкостью, в которой варилось мясо, и поставила их перед каждым, включая притихших детей. Хотя все гости эту зеленуху уже пили, сейчас они снова с каким-то особым удовольствием ее смаковали, причмокивая толстыми губами. Перед Айваром, поставили то же. Запах был как будто мясной, но вид, не внушал никакого аппетита. Не выпить - неудобно. Что подумают гости и хозяева? Вырвет, так вырвет! - решился он, на всякий случай, взглядом отмеряя расстояние до двери, чтобы успеть выскочить. Чтобы не чувствовать противного вкуса, одним духом опорожнил пиалу и, насколько хватило сил, задержал дыхание. Наконец, со страхом выдохнул. Но, странное дело! Напиток оказался каким-то жирно-нейтральным. Может быть, оттого, что долго не дышал, но отталкивающего привкуса, которого больше всего боялся, не почувствовал. "Удивительно! - подумал он. А с виду, настоящая болотная буза с пузырями".
  За время ужина, поджатые под себя ноги так затекли, что их почти не чувствовал, и только когда шевелился, то целый рой острых иголок проносился от коленей до пяток и обратно. Еле дождавшись конца, приподнялся и на полусогнутых ногах, еле дошел до стенки, где лежала его постель.
  Волки той ночью, так напугали Айвара, что они ему теперь чудились, чуть ли не за каждым деревом Он только соображал, как от них лучше защититься, если нападут. Только когда из густой чащи, выезжал к штабелю на поляну, становилось немного спокойнее. Каждый день, еле дождавшись сумерек, бегом гнал домой усталую лошадь, лишь бы самому быстрее попасть в землянку.
  Дерево, упавшее на снег, почти никогда не соприкасается с землей и поэтому его легче поддеть стежком, а здесь все бревна, лежали прямо на земле, и стоило большого труда, чтобы под ними как-то продолбить отверстие и комелек взвалить на подсанки. К тому же, почти весь осинник, выросший в переувлажненной почве, был невысок, кривоват и очень толст в комле. Если руководство рассчитывало вывозить бревна до весны, послав туда трех человек, то Айвар один, управился за два месяца. Несмотря на то, что питался только ограниченной пайкой хлеба, чаем и леденцами, силы в себе чувствовал столько, сколько требовалось для работы. Правда, к концу почти каждого дня, подводило живот, немножко дрожали промерзшие ноги, но к утру, все проходило. Со спокойной совестью за проделанную работу и с чувством непонятного сожаления, покидал он это страшное, но гостеприимное место.
  Строительство в совхозе набирало силу. Кариев не ошибся, когда в первый год появления ссыльных говорил, что не может такого быть, чтобы латыши не умели плотничать. За эти годы, они с успехом доказали свою прирожденную сноровку к любому делу, за которое брались. Успешно ремонтировались базы на всех фермах, сушилка, мастерские и даже дом самого директора. Но не хватало лесоматериала, простаивала пилорама. Плотники собирали, ранее выброшенные куски, обрезки, чтобы только не сидеть без дела. А то, что зимой натрелевал Айвар, в совхоз не попало. Тем лесом, загружались машины, шедшие в Омск. Он предназначался каким-то начальникам на дрова. Тогда снова вспомнили про Кудрино. Местных мужчин отрывать от дома, от семьи нельзя было никак, поэтому и на этот раз, к лесозаготовкам привлекли латышей. Гардумс Валдис, Мигланс Ояр, Алкснис Роберт и, конечно же, четвертым и самым младшим, был Айвар.
  Как Кудринский лес, так и сама деревня, этим латышам были довольно хорошо знакомы. Каждый из них, либо пилил в том лесу, либо вывозил. Перед отъездом, как всегда, прошли основательный инструктаж у Сашки и в журнале учета, расписались на два месяца вперед. Милиционер, между прочим, снова напомнил, что грозит их семьям в случае побега кого-нибудь из них, потом, что грозит им самим, и прочее, и прочее. Получив двухмесячный паек крупы, макарон, муки и сахара, а аванс, даже за три месяца, на двое саней нагрузили сена, запрягли лошадей (их к этому времени, в совхозе стало уже пять), и уехали, провожаемые подозрительным взглядом прислонившегося к дверному косяку, Сашки.
  Наезженная дорога тянулась лишь до дальних скирд, которые в начале зимы, всегда свозили в первую очередь. Дальше она раздваивалась. Один след уходил куда-то в болото, а другой, на третью ферму, в Мясники, и дальше, в Кудрино. Но, то был летний след, а теперь зима, все сравнялось снегом - езжай, где хочешь! И они, поехали прямиком. Так здесь поступали и до них. Только каким-то непонятным чутьем, лошади и люди двигались в нужном направлении. Ведь и тогда, не зная дороги, Айвар нашел в лесу то единственное, на всю округу место, где надо было работать. Может быть, это самое бездорожье и вырабатывало у всех чувство точного направления к намеченной цели? Да, дорог, как таковых, здесь никогда и не было. Просто кто-то, когда-то первый проехал, за ним еще, и вот так, появляется след. В любое время года, сворачивай в сторону, и появится новая "дорога".
  Путники ехали больше двух часов. Под конец, это была уже не езда, а одно мученье. Лошади брели по снегу, выше колен, нервничали, торопились. Полозья так врезались, что зачерпывали передком снег, который и так набивался в сено. В таких случаях, останавливались, кто руками, кто ногами разгребал снег, и так, двигались дальше. Когда же прорезал только один полоз, сани опрокидывались, вываливая в снег узлы и седоков. Но вот бескрайняя, болотистая равнина закончилась. Стали попадаться отдельные кусты, потом небольшие скопления; то осинника, то березняка, а на самом подступе к деревне, горизонт закрыла сплошная стена леса
  Деревня Кудрино, располагалось на самой его окраине. Некоторые хозяйственные постройки, стояли даже за первыми деревьями. Вначале, дорога шла по опушке леса и затем, сразу врезалась в огражденные частоколом, первые дворы.
  Совхоз здесь арендовал квартиру, которая находилась в самом первом доме, при въезде. Это был довольно большой, из добротных бревен и небольшими окошками, дом. Очень высокое крыльцо с узенькой навесной крышей, было обращено во двор и в сторону леса. В конце дома, перпендикулярно к нему, длинный хлев, заканчивавшийся сенным сараем. Все это огорожено высоким частоколом, вперемежку с почерневшими досками. В угол дома упирались высокие ворота с широкой калиткой. За постройками, у самого леса, небольшая ложбинка, а в ней баня с колодцем и "журавль". С виду, все казалось сделано добротно, толково.
  В обширном дворе, приезжих встретила небольшая, лохматая собака, но на крыльце тут же, появилась и хозяйка - высокая, худощавая женщина в черной юбке, и, несмотря на мороз, в легкой светлой кофточке и цветастым платком па плечах.
   - Здравствуйте, хозяюшка, - за всех, поздоровался Гардумс
   - Мы из совхоза, на лесозаготовки приехали. Сказали, что у вас можем остановиться на квартире. Правильно ли это?
   - Милости просим, располагайтесь. Я вас еще вчера ждала, - приятным, мелодичным голосом, отвечала женщина. - Лошадей ставьте вон в тот, крайний закут. Он пустой.
  Распрягли лошадей, задали корму, сани поставили поближе к забору, чтобы не мешали, забрали с собой узлы и пошли за хозяйкой, которая уже во второй раз вышла на крыльцо, чтобы проводить приезжих по темным, незнакомым сеням. Без сопровождения, они вряд ли сразу нашли бы дверь в комнату - таким длинным оказался неосвещенный путь. Просторная кухня, встретила промерзших путников теплом и уютом. Оставив у порога вещи и стряхнув с себя снег, по приглашению хозяйки, все пошли в горницу, которая оказалась тоже большой и чистенько прибранной. Слева, у глухой стенки, небольшой, светлый шкаф с железной кроватью. Справа от неё, большой, окованный сундук и вторая широкая, деревянная кровать. На обоих, под белоснежными, круглыми салфетками, высоченные стопки взбитых подушек. Четыре, близко посаженных друг к другу окна, обращены в сторону дороги, а под ними, небольшой стол, накрытый кружевной скатертью. Сверху - большая керосиновая лампа, подвешенная к потолку. Между окон, в разнообразных рамочках, потускневшие фотографии, а между крайними левыми, увеличенный портрет молодой пары, увенчанный длинным, льняным полотенцем с вышитыми красными петухами по концам. Когда же хозяйка зажгла лампу, Айвар невольно подошел поближе к стенке, чтобы получше разглядеть фотографии. Женщина это заметила и, обращаясь ко всем, сказала:
   - Это я, с мужем. Убили на войне, земля ему пухом. Растет дочь, вот она, на другой фотографии, рядом со мной. А вот, она в классе. Папочка ее так и не увидел, родилась после. Скоро придет со школы. Да вы располагайтесь, не стесняйтесь, а то я вас заговорила. У меня еще не все прибрано и не все накормлены. Приду из хлева, самовар поставлю, - и, зазвенев пустыми ведрами, ушла, а квартиранты остались стоять смущенные этой, давно забытой, уже непривычной чистотой, боясь ступить лишний шаг, чтобы чего не нарушить в этом порядке.
  В избу, хозяйка возвратилась с девочкой лет десяти, стройной, под стать матери.
   - Испугалась Нюра, что подвод много, боится одна заходить в избу. Вот она, моя, старшая и младшая, как хотите. Вдвоем мы с ней, топаем по этой жизни, и, слава Богу, пока, ни на что не жалуемся. Ну, вы уже освоились? Сейчас, сейчас будет самовар.
   - Да вы бы не беспокоились за нас, - попытался остановить ее Гардумс. - Мы только сегодня из дома, так что, проголодаться, еще не успели.
   - Ну как же, с мороза, горяченького чайку надо обязательно! Раздуй Нюра, самовар, пока я разбалакусь.
  Через полчаса, на столе стоял пышущий паром и начищенный до, ярчайшего блеска, небольшой медный самовар. Каждому квартиранту была поставлена чашечка с блюдцем, а посреди стола, стеклянная чашка с колотым кусковым сахаром.
   - Залезайте за стол, - предложила хозяйка - Сейчас мясо подоспеет, а ты, доченька пока, наливай дядечкам чай.
   - Нам просто неудобно, что вы о нас так беспокоитесь, - сказал Мигланс, развязывая свою торбу.
   - Такой уж, у нас обычай. А вы сами-то, откуда будете?
   - Из совхоза
   - То, что из совхоза, я знаю, но вы, как вроде не наши, слишком скромничаете. У нас, так не принято.
   - Никогда не подумал, что по этому, можно отличить людей! - удивился Алкснис
   - Я тоже так не думала, просто, само собой получилось.
   - Из Латвии мы, латыши, так сказать.
   - То-то оно и видать, что не русские.
   - Это плохо, или хорошо? - как бы в шутку, переспросил Гардумс.
   - Кто его знает, - уклонилась от ответа женщина - Всяк по-своему, как хорош, так и плох.
  Латыши повытаскивали свое, кто что привез, и выложили на стол. К удивлению Айвара, у Мигланса оказались две бутылки "Померанцевой", на что хозяйка, даже всплеснула руками. Ушли спать, только к полуночи.
  Назавтра, встали поздно. Впотьмах, свою делянку все равно бы не нашли, поэтому в первый день, не торопились. Только часам к девяти, после завтрака, Нюра ушла в школу, хозяйка в колхозную контору, где она работала бухгалтером, а латыши, выгрузив часть привезенного сена в сарай, с остальным уехали в лес. У дороги, им следовало найти, оставленные на деревьях зарубки, обозначавшие, в какую сторону следует двигаться дальше, к месту разрешенной вырубки. Почти километр, ехали обратно по тому же следу у опушки, что вчера приехали, потом свернули влево, и дальше пришлось пробиваться целиком. Дорога под снегом была, но по ней ездили только летом. Еще не менее двух километров промучили лошадей, пока не нашли нужный участок.
  В первый день, напилили мало - больше подготавливались. Под толстые сучья, от лосей прятали сено, вырубали стежки, расчищали площадку под штабель. Возвратились на квартиру, уже с темным. Хозяйка их ждала. Едва они вошли в избу, и разделись, как им тут же, было предложено помыться. А на столе дымился начищенный самовар. Как и вчера, каждому своя чашечка, поставленная в глубокое блюдечко. В большой, медной миске с широко отогнутыми краями, вкусно пахнущее, свежее мясо и румяные, плоские лепешки.
   - Вчерась вы моего почти ничего не ели, только своим угощали, так что сегодня, прошу только мое, - настойчиво, заявила хозяюшка. - Свои продукты, вам еще пригодится - не к теще на блины приехали, поди!
   - Зачем так, хозяйка! - отнекивался Алкснис. - Нам просто стыдно ваше есть. Смотрите, сколько нас ртов! У нас продуктов хватит надолго, все-таки паек, на месяцы вперед получили.
   - Вот-вот, паек, говорите? А у меня все свое, так что, не отказывайтесь, свое съедите потом. Мы с дочкой голодные не сидим. Держим коровку, пару овечек на зиму оставляем, свинку, а боровка вот, совсем недавно закололи, поэтому с мясом. На трудодни, немного зерна получаю, но я и сама возле баньки пшеничку сею. Если держать скотину, то без этого, нельзя.
   - Сразу видно, что вы трудолюбивая, - похвалил Гардумс. - У нас, в совхозе, в некоторых семьях по два мужика, а как работать лень, то и тянут свое существование, от получки до получки.
   - У нас тоже, такие лодыри есть. Они больше на самогон нажимают. Сегодня, не иметь подсобки, значит, как надо не прожить! Ведь на трудодень начисляется только тридцать копеек. Если у меня за месяц тридцать трудодней выходит, вот и считай! Без своего хозяйства, конечно, голодали бы.
  В отличие от своих земляков, выкладывавших на стол; кто сало, кто мясо - у Айвара, кроме пайки, с собой ничего не было. Он рассчитывал, по вечерам варить макароны, прикупив у кого-нибудь жира. Но, ни вчера, ни сегодня, никто из латышей ничего не варил, поэтому и ему одному неудобно было лезть к печке. Да и времени не было. Только из леса - и сразу к столу.
   - Давайте оттянем стол подальше от стенки. Мы с Нюрой, как тонкие, то нам места хватало, - говорила хозяйка, садясь в конце стола, где стоял самовар.
   Голос ее был приятный, немного тягучий с акцентом, выделенным на "о", а когда расселись, продолжала:
   - Ешьте, добрые люди. Вам, поди, тоже несладко вдали от родимой земельки? Такую дорогу отмерили! И зачем только маяться по свету?! Я так считаю, что лучше, чем у себя дома, нигде нет.
   - Мы тоже так считаем, - подтвердил Мигланс, - но вот жизнь, по- своему распоряжается человеком.
   - Мой муженек, вечный ему покой, погиб в ваших краях. В последнем письме, он писал о каком-то Курляндском котле. Мы с Нюрой искали, искали по карте, но такого названия так и не нашли.
   - О, мы знаем этот котел, там и наших очень много полегло. Курляндии на карте нет. Это местность, географическое деление.
   - А что же он, тогда так написал?
   - Название это не почтовое, но на самом деле оно есть. Кто там, в войну, доискивался до названий? Ему сказали, что Курляндия, вот и все. Название "котел", появилось в конце войны, когда в той Курляндии, русские войска отрезали большую группировку немецкой армии.
   - Наверно, много людей там полегло?
   - Много, - подтвердил Гардумс. - Те, немногие, кто из него вышел живым, рассказывали, что убитые солдаты лежали штабелями, так немцы пытались вырваться из окружения.
   - Вот и мой, там остался, - вздохнула хозяйка и вытерла прослезившиеся глаза краешком красного платка, накинутого на плечи, поверх платья.
   - Ай, давайте об этом не будем, - вмешался Алкснис - Всем тогда досталось вволю, что там, говорить. Нам же, надо жить, да жить, конечно же, не забывая о тех, кто не вернулся.
  Айвар сидел на скамейке у стенки, как раз на противоположном конце стола, от хозяйки. Ему было очень неудобно за то, что ему нечего положить на стол, и сейчас пытался представить, будто совсем не хочет есть. Но хозяйка это заметила.
   - Что это ты, мальчик, ничего не ешь? - вдруг, обратилась она к нему. - Скажи, как тебя звать?
   - Это уже не мальчик, а настоящий парень, - будто в шутку, поправил ее Гардумс, - а звать его Айвар, и вот, ищем ему невесту. Может, у вас есть какая-нибудь на примете?
  Айвар покраснел и съежился, будто его внезапно окатили кипятком. Сразу стало, жарко. Он готов был исчезнуть с этого места, чтобы не видели его растерянности и смущения.
   - Я вижу, что он у вас стеснительный, поэтому не надо так шутить, - вступилась хозяйка. - На, вот, возьми, откушай мою лепешку, свежая, только перед вами испекла. Доченька, подай ему, а то мне не дотянуться.
  Еще не легче! Теперь заметили, что он без продуктов, чего больше всего, боялся.
   - Спасибо, - стал отнекиваться, - я есть, совсем не хочу... У меня есть свои продукты.
   - Свои, съешь потом, я уже всем сказала об этом. Сегодня угощаю я, так что, не спорь и давай бери, ешь, а то обижусь.
   - Бери, если тебя просят, - толкнул коленом Алкснис.
   - Если бы меня упрашивала такая симпатичная женщина, ого....! - опять, начал Гардумс.
   - Перестань смущать парня, - вступился Алкснис. - Не забудь, что тебе с ним придется пилить, тогда не так запоешь.
  Все засмеялись, особенно звонко хозяйка, которая, под этот шумок встала, и принесла ему хороший кусок нежирного мяса.
   - Ешь, не слушайся их. Еще подложу.
  Мясо было до того вкусным, что он тут же, его съел. Но лепешки на вкус, оказались бесподобными. Такие пекла, только его мама! Здесь он мог съесть их все сразу, конечно, если бы никто не видел.
  В горнице, рядом с "русской" печкой, стояла и железная. Их на зиму, ставили почти во всех домах, потому что им не требовалось много дров и, главное, сразу нагревалось все помещение, хотя, конечно, так же быстро и выстывало. В прошедшую ночь эта печка долго топилась и на полу, где они все спали вряд, было довольно тепло. Но на этот раз, хозяйка предупредила, что если ветер повернет в окна, то на полу может быть и холодно.
   - Вот, видите, полати свободные. Правда, там тесновато, но, если кто желает, пожалуйста.
   - Кто из нас тоньше всех, тот пусть и испытает, - предложил Мигланс.
   - Кроме Айвара, больше некому.
  Полати висели под самым потолком, и попасть на них можно было только с печки. Сразу же после ужина, когда остальные еще сидели за столом, допивая чай, Айвар полез наверх. Расстояние между полатями и потолком было настолько малым, что не давало возможности повернуться на другой бок. На досках, уже лежало какое-то одеяло с фуфайкой, вместо подушки, так что, из своей постели, поднимать туда ничего не пришлось. Кое-как протиснувшись в узенькое пространство, улегся на спину. Но снизу так жарко топилась "железка", что наверху стало невыносимо душно, и он решил снять хотя бы ватные штаны. Однако когда расстегнул ремень и пуговицы, не смог дотянуться до низа штанин - надо было сгибаться. Слезать и раздеваться на полу, тоже не годилось, так как женщины еще сидели за столом. Тогда, кое-как, цепляя большими пальцами ног за штаны, сумел все же, их стащить с себя, но, к несчастью, полати оказались как раз в длину его роста, и когда он, вспотевший, сделал последнее усилие, штаны упали на пол.
  Айвару и так было - хоть провались, а тут еще Гардумс:
   - Ты с кем это там дерешься, что только одежда клочьями летит?
   - Не смущай парня, - сказал Алкснис - Ты, Айвар, его не слушай, он же, такой болтун с детства. Лежи, я тебе сейчас подам. Подумаешь, штаны упали! Ничего смешного.
  Спустя недельку, латыши окончательно обжились в Кудрине. Через хозяйку Асю, они узнавали: кто колол, или резал какую живность, и торопились купить свежее мясо. У хозяйки покупали молоко и картошку. Айвар больше не голодал. Теперь он, вместе со всеми, клал в котел и свой кусок мяса, который брали с собой только на обед, а утром и вечером старались обходиться супом или макаронами. Ну, чай, это уж, как положено в Сибири! Но, прошел месяц, и деньги у Айвара кончились. Он с самого начала соображал, что распускать их на продукты такими темпами, как остальные, не имеет права, но не хотелось показывать свое нищенство, хотя бы в самом начале приезда, а потом рассчитывал, что, быть может, к концу месяца и получку подвезут. Но один раз, для проверки, на тракторе приезжал Потесинов, привез передачи, паек, а денег, как обычно, в кассе не оказалось. Когда Айвар остался без денег, коллеги заметили сразу, а в лесу без мясных продуктов, много не наработаешь, поэтому Гардумс предложил сразу.
   - Вот, мы с тобой пилим на пару, так давай и есть вместе будем? Стеснительность ли, или какая гордость не брать чужого, не позволили ему, воспользоваться этим предложением. Потом Валдис придумал:
   - Тогда давай так: ты мне будешь платить за месяц, сколько договоримся. Ты же не маленький и видишь сам, что у каждого из нас кое- что из продуктов понабрано из дома и мы не голодны. Зачем тебе свой желудок, одним хлебом, да кашей мучить! Ну, соглашайся, давай по рукам!
  Но нет! Внутри, снова что-то восстало против такой сделки, хотя она была вполне законна и, ни к чему не обязывала.
  То, что Айвар не стал покупать мясо, заметила и хозяйка. Теперь она, под различными предлогами, стала печь свои вкусные лепешки, чаще всего с мясом, и угощать ими Айвара.
   - Ты знаешь, сынок, - лукаво, заговаривала хозяйка, - я сегодня достала муки из нового засека. Я знаю, что только ты можешь определить, не прогоркла ли она. - А в другой раз. - Это зерно, намеднись, смолола из пшеницы, что росла у бани. Попробуй этих лепешек на вкус, и скажи, есть ли разница с теми, что кушал в прошлый раз...
  Все это, хозяйка так искусно и искренне преподносила, что Айвару почти всегда казалось, что на самом деле так и есть. Иногда Алкснис ему говорил:
   - Смотрю я на тебя, и удивляюсь: откуда берется такая сила и выносливость! Если бы я питался так, как ты, то ей-богу дотянул бы только до леса, ну, может быть, еще и обратно, с одним условием, что в лесу, я пролежал весь день на санях. А ты еще так пилишь, что даже твой Валдис не может за тобой поспеть.
   - Это точно, - заверил Гардумс. - У меня уже язык на бороде, а он, как нарочно, таскает пилу на весь размах.
  Зима давно перешагнула свою половину, но, вместо ожидавшихся метелей, неожиданно, усилились морозы. На колхозной конторе имелся единственный на всю деревню градусник, и каждый раз, придя вечером с работы, хозяйка сообщала дневные показания, которые с каждым днем, становились все более устрашающими. Латыши успели кое-как привыкнуть к сорока- сорока пятиградусным морозам. Так же, как и сибиряки, такие морозы они считали, или привыкли считать, вполне нормальными, но на этот раз, ртуть термометра стала опускаться до пятидесяти градусной отметки. Тогда лесорубы, свою работу еще более уплотнили, иначе при отдыхе, пробирало до косточек, а заиндевелые лошади, во время обеденного перерыва дрожали так, что на них было жалко смотреть.
  Айвара, никогда не надо было будить утром. Он и сам не знал почему, но просыпался как раз тогда, когда другие, только открывали глаза, или, начинали шевелиться. Смертельно уставшие за день, ночью, почти никто не ворочался, а в любом положении, кто как уснул, тот так и просыпался.
  В это утро, Айвар уже был проснувшись, когда первым встал Мигланс и, не зажигая лампы, вышел на улицу, но очень быстро возвратился.
   - Что-то, браточки, сегодня не так как всегда, вроде холоднее, - сообщил он шепотом, чтобы не разбудить хозяйку.
   - Можно подумать, что вчера было жарко, - позевнул Алкснис.
   - Я совсем не шучу. Выйдите, посмотрите.
   - Ну и что, если холодно? - сказал Гардумс, решительно сбрасывая с себя одеяло. - Лучше поработаешь, вот и все.
  Встала хозяйка и пошла в кухню, зажигать лампу. Потом вскочил Айвар и, пока темно, постарался натянуть ватники. Растопив самовар, Ася вышла на улицу и вернулась, крайне удивленная.
   - Что-то и вправду сегодня холодновато, - подтвердила она. - Мороз кажется, чуток больше, чем всегда.
  Айвар накинул фуфайку и тоже пошел на улицу. Едва успел открыть наружную дверь сеней, как лицо обдало жутким холодом и захватило дыхание, а когда начал спускаться с крыльца, крепкие ступеньки жалобно заскрипели под его ногами, чего за ними, никогда не замечалось. Туалета не было, а по своим нуждам, все ходили через маленькую калитку, за хлев. Испражняться до конца, Айвару так и не удалось. Мороз моментально обжег открытые участки тела, и он поспешил в избу, думая, что теперь он, весь зад обморозил.
   - Ну, а ты что скажешь? - насмешливо, спросил его Гардумс.
   - Такого, кажется, в этом году еще не было.
   - Неужели так страшно? Пойду сам, проверю.
   - Иди, иди, только, смотри, широко штаны не расстегивай, а то обморозишь, - предупредил Мигланс.
   - Ух, ты! - еле проговорил, возвратившийся Гардумс. - Семьдесят, обязательно есть! Мы же до леса не доедем, замерзнем, к черту, на дороге.
  Последним на проверку, ходил Алкснис, и тоже согласился, что такого холода в эту зиму, еще не было.
   - Немножко холоднее, чем вчера, - безразлично, подтвердила хозяйка, наставляя самовар.
  Тогда, для уточнения обстановки, квартиранты оделись и вышли все вместе.
   - Тут не только работать - дышать нечем! - удивился Мигланс.
   - Да-а, - протянул Гардумс. - В такой мороз, не спасут ни валенки, ни тулуп. Давайте подождем, пока рассветет.
  Попили чая и прилегли отдохнуть. Нюра засобиралась в школу, но мать рассоветовала - надо подождать рассвета, а сама все же, пошла в контору. Вот, и стало светать. Теперь латыши, то по одному, то все вместе, стали выходить на крыльцо, не решаясь, что делать дальше. Вроде бы и ехать надо, но и страшно! С рассветом показалось, что мороз даже усилился. Мигланс с досады, даже сплюнул, и, к удивлению всех, слюна, пока долетала до земли, превратилась в кусочек льда. Это показалось забавным, и плеваться стали все.
   - Теперь уже ясно, что никуда мы сегодня не поедем, - сказал Алкснис
   - Тогда давайте зададим корма лошадям и пойдем, на боковую, - предложил Гардумс
   - А ты видел, сколько у нас здесь осталось сена? - спросил Мигланс
   - А что?
   - Да то, что сена у нас здесь нет. Осталось только то, что в лесу.
   - Я и не знал.
   - Надо чаще в хлев ходить, за лошадьми ухаживать. То, что привозил на тракторе Потесинов, мы ведь, все в лесу выгрузили.
   - Давайте займем у хозяйки.
   - Так ее же, нет дома.
   - Возьмем и все, а потом отдадим.
   - Во-первых, по чужим углам шастать нехорошо, а во-вторых, мы не знаем, сколько дней продержится такой мороз.
   - Что ты тогда предлагаешь?
   - Надо ехать за сеном, в лес.
   - В такой мороз?!
   - Но лошади голодные тоже не могут стоять. Одному надо ехать, ничего не поделаешь.
   - Если мы не можем выехать на работу, то так же опасно ехать и за сеном.
   - Другого выхода у нас нет, - веско высказался Алкснис - Я тоже, не хотел бы брать хозяйское. А вдруг то, что привезем, для животов её живности, не сгодится! Тут, разговоров не оберешься.
   - Кому ты предлагаешь ехать на такое удовольствие, или, может быть, бросим жребий? - спросил Мигланс
   - У нас есть самый молодой и крепкий, - Гардумс вопросительно посмотрел на Айвара. - Что поделаешь, раз ты моложе нас. Выручай.
  Айвара немножко передернуло, но, что поделать? Кому-то ехать надо.
   - Ну, что ж, раз смелых больше нет, придется ехать, - согласился он.
   - Вот и молодец! - обрадовано, сказал Алкснис - Мы тебе запряжем лошадь, укутаем, чтобы не замерз, только съезди.
  Мужики сделали все, как обещали. Они запрягли трясущуюся от холода лошадь, накинули на нее старое покрывало и привязали к оглоблям. На Айвара натянули два тулупа, после чего он сам уже не мог залезть в сани. Его усаживали все вместе, а чтобы удобнее было сидеть и отвалиться спиной, к саням привязали табурет. Ноги укутали фуфайкой, открыли ворота и крикнули на лошадь. Та послушно напряглась и выехала на улицу, с необычно закутанным седоком. Командовать лошадью не надо было. Каждый день, она здесь ходила и дорогу знала, так что Айвару оставалось только потирать нос, чтобы не замерз, да глядеть по сторонам.
  Солнце еще не взошло, но восток над лесом светлел как-то непривычно и тягуче, а сам воздух был наполнен неземной, голубоватой дымкой, уплотняющейся к земле. Непривычная звонкость чувствовалась даже через подвязанную под бородой шапку. Отдаленный лай собак слышался вроде, как из пустой бочки. Кто-то доставал из колодца воду, и "журавль" скрипел жалобно и пронзительно, а из-под копыт лошади, летел неестественный хруст снега, резавший прямо в сердце. При въезде в лес, на дороге лежала замерзшая сорока и лошадь на нее чуть не наступила, но, в последнее мгновение передумала, и сделала чуть короче шаг, отчего, даже сбилась с ритма. Окоченелый трупик, остался между полозьев. Под сильнейшим морозом, деревья казались подавленнее и смиреннее, будто люди, осознавшие свою вину. То тут, то там, с оглушительным треском, лопались стволы берез с осинами. В чаще леса, особенно звонко и необычно отдавался каждый шаг лошади и неуклюжий скрип полозьев. Почти у самой делянки, всхрапнувшая лошадь напугала сидевшую на суку сороку. Айвар видел, как белобокая птица расправила крылья, сорвалась с дерева, и, пролетев несколько метров, замертво упала в снег. Айвар остановил лошадь и хотел посмотреть на погибшую, но не сумел вылезти из саней.
  Солнце к этому времени, уже взошло, но, из-за плотной дымки, его очертания только угадывались. Лошадь остановилась у сена. Вся она, вместе с покрывалом, была белая, до неузнаваемости. Такой же иней лежал у Айвара на ресницах, бровях, на воротнике и вокруг лица, окаймлял матерчатую шапку. Кое-как выбравшись из саней, снял один тулуп, после чего пришлось потопать, чтобы немножко согрелись ноги.
  Дорога туда и обратно, заняла полдня. На обратном пути, Айвар зарылся в сено, не надевая второй тулуп, потому что одному ему, такая работа была бы, не под силу.
  В этот день, хозяйка возвратилась с работы пораньше.
   - Сколько вы думаете, сегодня было мороза? - спросила она квартирантов.
   - Семьдесят, самое малое, - усмехнулся Гардумс.
   - Кто еще, сколько придумает?
   - Может, шестьдесят, - неуверенно, предположил Мигланс.
   - И что вы только за сибиряки, если такие большие цифры называете! - засмеялась Ася.
   - Ну, не мучьте нас, хозяюшка, - взмолился Алкснис - Наверно, где-то посередине?!
   - Пятьдесят два градуса.
   - Ого-о-о! Все равно много.
   - Давненько здесь такого не было. Это вы, наверно, привезли, - пошутила она, раздеваясь.
   - А я видел замерзших птичек, - доложил Айвар.
   - Они здесь часто замерзают. С открытых мест, многие летят на зимовку в леса и здесь им на копейку теплее, да к тому же, и корм, хоть скудный, но рядом. Так голод и обманывают. Самые сильные морозы здесь, обычно, без ветра, и птички пока сидят, вроде бы ничего, но стоит им расправить крылышки, как тут же, замерзают. Мы с Нюрой пытались некоторых спасать, но им уже, ничего не помогает.
  Трое суток, лесорубы просидели дома. Мороз так установился, что не спадал ни днем, ни ночью! На третий день, было даже пятьдесят четыре!
   - Нет, так без дела сидеть больше нельзя, - решил Алкснис - Надо что-то делать.
   - Ну что ж, делай, - передразнил Гардумс
   - Не могу я без работы сидеть, как себе хотите.
   - И что ты предлагаешь?
   - Надо ехать в лес и хоть что-нибудь, да делать.
  Порешили на том, что завтра попытаются проверить свою выносливость на холод и отправятся в лес. Не замерз же, Айвар!
  Но ночью, неожиданно пошел снег, и мороз несколько спал, а к вечеру, уже бушевала настоящая метель.
  Наконец, из совхоза пришел трактор, которого ждали с большим нетерпением, так как подходило к концу и сено, и запасы продуктов. Латыши очень обрадовались его появлению, а тракторист Кауфман, долго и подробно рассказывал о последних новостях в деревне. Только Айвар делал вид, что все это, его не касается. Он ничего не ждал и кроме зарплаты, ничего не получил. Пока остальные расспрашивали о своих семьях, приславших им различные передачи, Айвар, чтобы отвлечься, сосредоточенно поправлял и без, того ярко пылавший костер, а когда трактор, с нагруженными бревнами санями ушел обратно, впервые за всю Сибирь почувствовал, какая огромная пропасть разделяет его, со своими счастливыми в семье, земляками. Он вспомнил и свой, некогда ушедший уют, и невольно, сравнил его с этим, пустым одиночеством. К глазам полезли непрошеные слезы, а спазма перехватила горло. Тогда, он ушел к штабелю. Другие не должны были видеть, его подавленное состояние!
  Вечером, перед ужином, Гардумс снова предложил, есть с ним вместе. - Ты посмотри, что мне из дома прислали, - соблазнял он. - Я же это все не съем. Давай, бери, потом, если захочешь, рассчитаешься. Нет, Айвар снова не согласился.
  Теперь, через день, к обеду, трактор регулярно приходил за лесом. Здесь его загружали, и он, поднимая лязгающими гусеницами рассыпчатый, как соль, снег, по проторенной колее, удалялся в сторону совхоза. Айвар без зависти, смотрел ему вслед. Лишь в первый день появления, ему на миг, вспоминалась старенькая двуколка, запряженная рыжим быком, которая вот также уезжала с покоса, а он завидовал ей потому, что она увидит деревню, в которой живут его папа, сестра, в то время как ему самому, до исступления надоели одиночество, однообразное поле и вечная жажда!
  За два месяца, навалили очень много делового леса. Часть его уже была вывезена в совхоз, еще большая часть лежала в лесу в штабелях, и меньшая часть, ждало трелевки. Однажды, приехавшему на тракторе Журову, латыши пожаловались на нехватку рабочих рук, в то время, как на носу, уже весна. Десятник отреагировал моментально. Ближайшим рейсом, прислал еще одного латыша, только что возвратившегося из заключения, Сардиньша Антона, осужденного по пятьдесят восьмой статье, и отбывавшего срок, где-то в районе Магадана. Оказалось, что Гардумс знал его еше до войны. Всю ночь, они провели, почти без сна. Остальные тоже, долго не засыпали, прислушивались. Вот что, узнал Айвар:
  Сардиньш - потомственный крестьянин из-под Резекне. С приходом к власти Улманиса, не раздумывая, вступил в "айзсарги", чтобы защищать молодую республику. В сороковом, когда зашли русские, прятался. При немцах вышел и немного служил в местной полиции, но отступать с ними не согласился. Когда же, вновь пришли русские, кто-то из соседей на него донес, а скрывался-то он в своем хлеву, куда мать, под видом корма скоту, приносила еду и для него. Хутор, конечно, окружили "истребки", его нашли, и в "черном вороне" увезли в Резекне. Судили как, за измену родине, на двадцать пять лет.
   - Как же тебе удалось вырваться? - спрашивал удивленный Валдис.
   - Думаю, что здесь сам Бог помог. После основного рабочего времени в лагере, я подрабатывал парикмахером и моими клиентами были самые высокие начальники. Еще в прошлом году шел разговор о том, чтобы меня вывести из зоны на вольное поселение, конечно, без права покидать прилагерную территорию. За это время, я и жена, которую вывезли вместе с вами, писали во все инстанции, чтобы нас соединили. Не в Латвию же, я собирался, а в Сибирь. И тут, к счастью, этот Сталин успел концы отдать, и в лагере как-то сразу стало по-другому. Через некоторое время, начальник меня вызывает и говорит: "Смывайся, пока не поздно!" Я и смылся. Не мог он так, ни с того, ни с сего меня отпустить. Думаю, что у него уже были какие-то бумаги по этому поводу. Меня совсем не освободили. Теперь я, как и вы, под надзором этого ненормального Сашки.
   - А как остальные?
   - По-моему, пока никакого просвета. Хотя....
  Потом Антон еще долго рассказывал, как их, политических заключенных, сажали вместе с уголовниками, от которых многие латыши, погибли еще в начале срока, как над ними издевались воры, отнимая пайку. Но Айвар, дольше не выдержал - уснул.
  Жизнерадостности и балагурству Сардиньша, можно было только позавидовать. Оптимистически-шутливый настрой, не покидал его ни в лесу, ни на квартире. Айвару подумалось, что, возможно, только такой жизнеспособностью и смогли выжить в то мрачное, послевоенное время. К тому же, он оказался еще и отменным музыкантом. На третий или четвертый вечер по прибытии, под одной из кроватей, Антон заметил футляр.
   - Хозяюшка, - начал он, - мне сказали, что вас зовут Асей и впредь я вас, только так и буду звать.
   - А как же, иначе? - удивилась та.
   - Я вижу у вас под кроватью нечто мне знакомое. Там гармонь?
   - Да, - вздохнула она. - Мой покойный, бывало, вечеринки да свадьбы играл, да недолго ему пришлось повеселиться. Вот так и стоит память.
   - Нельзя ли посмотреть? Я немножко играю.
   - Чего ж нельзя, берите. Все равно, некому на ней играть.
  Сардиньш открыл футляр, и внутри сверкнул красноватый отлив. Осторожно вытащив гармонь, поставил ее на колени, и некоторое время, любовался искусной отделкой, а затем, перекинув ремень через плечо, стал осторожно нажимать на клавиши, проверяя звучание каждой из них. Слышался сильный, чистый звук. Потом так внезапно, что даже вздрогнул Айвар, резанул полечку. Он играл ее так мастерски и с таким азартом, что ноги сами невольно, стали отбивать такт. Что-то торжественно-приподнятое, воцарилось в притихшей избе. Ася с дочерью сидели на кровати, прижавшись, друг к дружке, с широко открытыми глазами, почти не моргая. А музыкант, как внезапно начал, так же внезапно, и закончил. Слушатели еще некоторое время молчали, наслаждаясь ушедшей мелодией, а Антон стал подбирать другую мелодию. Первая опомнилась хозяйка.
   - Мой покойный, земля ему пухом, на что хорошо играл, но совсем не так, как ты.
   - Да у тебя гармонь, почти разговаривает! - удивился Айвар. - Где это ты так научился?
   - Я еще дома, в деревне, бывало, играл. Но там у меня была гармонь русского строя, а эта - хромка.
   - Играть ты не забыл, - согласился Гардумс. - Тебе бы не здесь работать, а в какой-нибудь филармонии выступать.
   - Лес - это мая самая лучшая филармония. Я и в Магадане повалил леса, дай Бог!
   - Чем ты только не занимался за свое скитание!
   - И всегда все были мной довольны. Начальник лагеря, мне даже подарил японскую бритву. Она у меня с собой. Буду бриться, покажу.
   - Латгальцы - народ работящий, - сказал Мигланс, - они нигде не пропадут.
   - Земли им только тяжелые, глинистые достались, - вздохнул Алкснис. - Не каждый, в силах был их обработать, поэтому многие на заработок в Курземе подавались.
   - Было и такое, но редко. Родитель не мог позволить, лишним рабочим рукам, отлучаться в страдную пору.
  Гармонь Айвар любил очень, только никогда не пробовал на ней играть. С ней были связаны многие воспоминания счастливого детства. Сосед в деревне, где они жили, тоже играл на гармошке. Без него, не обходилась ни одна свадьба, ни одна вечеринка, а в особо торжественных случаях, когда можно было и хорошо подзаработать, он брал в напарники второго гармониста, своего родственника Так вот, когда его сестра Вия, выходила замуж, играло их - двое. Вокруг неяркий солнечный свет, сочная зелень трав, наливающиеся хлеба, свадебный кортеж на лошадях, удаляется по проселочной дороге, звеня бубенцами, а два гармониста, опершись спинами о молодую липу, провожают их разудалым, прощальным маршем. Те звуки, как и сама мелодия, навечно запечатлелись в его памяти. Воскресить ее, он мог в любую минуту, хотя слышал всего, только один раз. А эта игра Антона, своей задорностью, как раз и напоминала ту, что осталась в прошлом, поэтому сейчас Айвар сидел и слушал, как зачарованный.
  Сардиньш коротенько сыграл еще несколько веселых мелодий, погладил гармонь и поставил на место.
   - Хорошая вещь, - похвалил он, - голосистая. Медные планки.
   - Продала бы, да никто не покупает. С войны, мало мужиков вернулось, и те самые немузыкальные. Нынешняя молодежь иного склада, чем были мы. Теперь они все, больше патефон крутят.
  Айвару, как с полатей, вдруг явилась мысль - купить эту гармонь. Несколько дней носился он с ней - все было жалко денег. Но, в конце концов, не выдержал (очень жгло это желание), и купил за сто рублей, с условием, что недостающие пятьдесят рублей, отдаст с очередной получки. На лесозаготовке, можно было заработать наравне с взрослыми, с которыми работал на пару. Это, не одиночное полеводство, в котором не существовало должного учета проделанной работы! Но сразу, учиться играть не стал. Здесь, на квартире, было неудобно перед хозяйкой, поэтому занятия отложил до возвращения в совхоз.
  Начал подтаивать снег. И прибывший с очередным рейсом Журов, приказал больше валить, оставив на "потом" трелевку со штабелевкой, ведь, после схода снега, сжигать сучья будет запрещено. Для этого, на трелевке предложил оставить только одну лошадь. Так и поступили. Сардиньшу, все равно не было пары.
  На полях, почти не осталось снега, а трактор, надрываясь по скользкой грязи, все продолжал вывозку, пока порядком, не подсохло. С последним рейсом, привез две брички, а назад отправили, сани.
   Дни заметно удлинялись, и это придавало хорошее настроение. В лес теперь выезжали, когда совсем рассветет, хотя возвращались, всегда потемну. На квартире, все равно нечего было делать, а в лесу, по крайней мере, добавлялись лишние кубометры. Да и сама природа, после суровой зимней спячки, звала подольше быть с ней, и вместе, от всей души наслаждаться предвкушением предстоящего пробуждения.
  Когда же окончательно сошел снег и установились теплые дни, квартиранты распрощались с гостеприимной хозяйкой и поселились в лесу, соорудив себе общий балаган. В одном, общем, уютнее и теплее.
  Утром вставали с солнцем и, в первую очередь, разводили костер, над которым подвешивали небольшое ведро, до краев, наполненное водой. Когда она закипала, половину отливали для чая, а в остальную, каждый день по очереди, засыпали длинную, тонкую вермишель. Готовое блюдо, равномерно раскладывали по алюминиевым мискам, куда потом клали (каждый себе отдельно) имевшийся какой-нибудь жир.
  Еще не успел сойти последний снег, а в лесу уже появились первые предвестники лета - вороны, которых в шутку здесь называли сибирскими соловьями, в отличие от сорок, всю зиму проведших в, относительно теплой, хвойной тайге. С наступлением устойчивого тепла, лес постепенно стал наполняться не только карканьем, но и другими робкими голосами. Днем, их некогда было слушать, но, по утрам, сразу после восхода солнца, когда лес наполнялся благоуханным испарением, птичьи голоса все смелее и смелее давали о себе знать. В это время, Сардиньш брал у Айвара гармонь, и все вокруг наполнялось веселыми, яркими и чистыми мелодиями. В такие минуты забывалось, что есть этот Советский Союз с его озлобленной системой, что есть суровая Сибирь со своими волчьими законами, а есть только красивый, на время, вздремнувший, но уже просыпающийся, мир.
  Теперь Айвара ничто не могло остановить от учения на гармони, тем более, что некоторые мелодии, сыгранные Сардиньшем, всего один только раз, моментально запоминались со всеми виртуозными переливами.
  Здесь, в лесу, латыши встретили Пасху. В этом день, не работали. Утром помолились Богу, и выложили на общий стол все, что у кого было припасено, даже водку. Почти весь день провели в воспоминаниях о доме, родственниках, оставшихся на родине, вывозах - обо всем том, что все эти годы лежало на их сердцах тяжелым грузом, и сбросить который, нельзя было никакой силой. Наоборот, казалось, что они берегли тот непомерный груз, как несправедливый дар от общества, которому служили по мере своих сил, и, которое, их отвергло, как ненужных и опасных.
  Вначале, Айвар внимательно слушал каждого из своих собеседников, но постепенно вошел в себя, и свои личные воспоминания оттеснили остальные. Теперь, его Родина вставала еще величественнее и дороже, несмотря на то, что в ней, с ним и семьей так несправедливо поступили, а оставленный родительский дом, мнился тем единственным пристанищем, где можно было бы жить безмятежно и счастливо.
  После внезапной гибели старшего брата, весь хутор был завещан ему, Айвару, а сестре чуть меньший, расположенный в нескольких километрах от этого - приданое мамы. Так что, на будущее, никто из детей обделен не был. Но судьбой было предназначено совсем по-другому. Все пошло прахом! "Хотя бы один разок еще увидеть свой дом, а потом можно и умирать! - внезапно, кольнула отчаянная мысль. - Неужели меня и вправду ожидает здесь безрадостная старость, конечно, если только до нее доживу, а потом, как и папу, смерть в совсем чужой земле? Нет, только не это! - ужаснулся он. - Сбегу! Пусть лучше там меня расстреляют, но это же, будет на родной земле! Какая радость быть похороненным там. Ведь и папа не хотел оставлять здесь свои косточки!" И захотелось, вдруг, написать о родной земле что-нибудь возвышенное, красивое, но с собой не было, ни бумаги, ни карандаша, а просить постеснялся.
  Когда хорошенько подсохло, вывозить этот же лес на машине, снова пришлось ему, Миглансу, Алкснису и еще одному парню из местных, который всю дорогу ездил с шофером в кабине. Сидя на бревнах, от нечего делать, Айвар внимательно разглядывать однообразный ландшафт. Бугристые болота, конечно, уже давно примелькались, но свежая зелень постоянно пленяла ненасытный взор, особенно, когда солнце шло к закату и косыми лучами скользило по лохматым кочкам. Эта предночная таинственность, особенно впечатляла, напоминая что-то далекое и забытое.
  Но вот, начинались буты, и все созерцание кончалось. Хорошо, если их проскакивали без остановки, но, если шофер неудачно переключал скорость, или нечаянно обрезало колесо, тогда начиналось! Набирая в сапоги торфяную бузу, совали под колеса все, что можно было найти поблизости. Но все это, моментально вдавливалось в бездонную грязь, и шофер начинал материться на все лады, нервируя тем самым, остальных. Вырвавшись из очередного провала, шофер машину сразу не останавливал, что бы подобрать грузчиков, а продолжал двигаться, сигналя, чтобы за ним поспевали и в случае пробуксовки колес, бросали под них ветки, или толкали.
  Каждое лето, продолжали гореть болота. На зиму огонь уходил глубоко в торф, но во второй половине лета, регулярно появлялся, если не на том же, самом месте, то в нескольких сотнях метров оттуда, где глубокой осенью, исчезал с первыми морозами. Торфяные пласты, отлично сохраняли жару даже в самые суровые зимы. Вот и в этом году, огонь вырвался за Ишиковой гривой и, переносимый ветром, стал подступать к большим скирдам, только что заготовленного сена
  Зловещее зарево, уже с неделю ярко освещало ночной, северо-западный горизонт. Более того, ветер повернул в сторону деревни, и пламя двигалось с большой скоростью. В совхозе подняли аврал! На тушение, бросили людей. Днем и ночью, без обеда и отдыха, посменно, вели они борьбу с вышедшим из-под контроля огнем.
  Сразу после вывозки последнего леса, тушить пожар пришлось и Айвару. Выезд был назначен на ночь. После девяти часов вечера, отъезжающие собрались у конторы, и Поцкий, пересчитав их два раза, скомандовал садиться в машину. Ею оказалась, Ильёва "полуторка". У первого бута остановились, чтобы каждый мог выломать себе оружие в борьбе с огнем - толстый тальниковый сук. С этими корягами, позалезали в кузов и поехали в объезд к полю, где стояли большие скирды.
  Огонь вклинивался неравномерно. Местами он успел перекинуться через дорогу, и тогда возвращались назад, чтобы объехать по полю. Полуторку подбрасывало на прошлогодних перепаханных участках, ворочало на кочках, и пассажиры в страхе и отчаянии, шарахались из стороны в сторону. Айвар сидел в самом заднем углу, свесив длинный сук за борт. Он все время посматривал на убегающую от машины землю, и успокаивал себя тем, что если и вывалится, то здесь невысоко, не разобьется. К назначенному месту, прибыли в полных сумерках. Высадив людей, Илья уехал, оставив в пылающей ночи, двадцать беззащитных человек.
  Дул жаркий ветер, но с какой стороны - непонятно. Из-за низкой травы, пламя высоким не было. Лишь взобравшись на лохматую кочку, оно, вдруг, резко взмывало вверх, чтобы потом нехотя, снова прижаться к земле. За только что прошедшей полосой огня, оставалась черно-серая, рыхлая зола, неустойчиво колеблющаяся от восходящих потоков. Лишь реденькие обгоревшие кусты, ещё долго блестели красноватыми веткам, да и те, вскоре затухали. Запах гари, чувствовавшийся еще в деревне, здесь просто спирал дыхание, впитывался в одежду, волосы, тело.
  Сразу же по прибытии, все рассыпались в цепочку по кривой линии огня и стали сбивать пламя с такой ловкостью, будто это и было их специальностью. Вначале Айвару, такая работа даже понравилась. Он ловко хлестал лохматой веткой по земле, и на месте удара, огонь моментально исчезал, оставляя после себя извивающуюся струйку сероватого, ядовитого дыма. И так, шаг за шагом сдвигались, то вправо, то влево, а иногда языки пламени подозрительно заходили с тыла, с боков. В некоторых потушенных местах, огонек как-то робко вспыхивал вновь, но стоило только по нему стукнуть, как он тут же, исчезал. Но листья на ветках держались минут десять, не более, а дальше пришлось бороться кривым, оголенным прутом. Теперь бить сверху по огню, было бесполезно, а требовалось его, как бы скашивать, поэтому быстро уставали руки. На новый сук, не было никакой надежды, хотя в болоте, может, и рос какой тальник, но в ночи, его все равно не было заметно.
  Через несколько часов борьбы основной очаг потушили. За это время, люди разбрелись на большие расстояния и потеряли друг друга из виду.
  Вначале Айвар, долго бился один, но потом, случайно, встретился с старшим Казарсом, который, как и он, хлестал по земле толстой, обуглившейся кочерыжкой.
   - Что-то никого не видно и не слышно вокруг, - посетовал он. - Может быть, все уехали домой?
   - Надо выходить, - согласился Айвар, - а то и вправду уедут без нас. Илья такой, от него все можно ждать!
  Отчаянный страх беспощадного одиночества, внезапно закрался в настороженные души парней. Нерешительно, стали отходить в противоположную от огня, сторону, и через пару сотен метров, неожиданно наткнулись на спящих меж кочек людей. Обрадованные, что не заблудились, они тоже устроились рядом, с краю, и моментально уснули. Так же мгновенно, Айвару приснился сон, будто со стола свалился самовар, и кипятком ошпарило ногу, да так больно, что даже вскрикнул и проснулся. Уже рассвело, но все вокруг было в пепельно-сером дыму. На левой ноге, тлело голенище кирзового сапога. Маленький огонек, предательски быстро подошел к ним вплотную, но еще хорошо, что хоть со стороны ног, а вот, у Доменика, уже дымилась ватная штанина, но тот только кашлял, а проснуться не мог никак. Моментально вскочив, Айвар сбросил сапог, подцепил Казарса подмышки, и, на несколько шагов оттащив от огня, огляделся. Никто еще не просыпался, а пожар обошел спящих, готовый вот-вот замкнуть свое беспощадное кольцо. Айвар закричал, что было духу и начал тормошить крайних. Повскакивав, некоторые сразу пытались бежать, другие хватались за палки, чтобы вступить в борьбу с огнем
  Когда прошла первая волна страха, Айвар поднял штанину, осмотрел покрасневшее пятно и сделал заключение, что это пустяки, а вот у Доменика, обгоревшее место даже вздулось и ногу выше колена, пришлось перевязать оторванной снизу, рубахой.
  Обстоятельства были такими, что если огонь полностью еще и не окружил людей, то это может произойти с минуты на минуту. Требовалось срочно уходить, и местные жители, по какому-то только им понятному чутью, взяли правильное направление на выход. Через несколько минут ходьбы, вся группа не могла надышаться, относительно свежим, воздухом. Высоко висело красноватое солнце, подернутое удушливым дымом, а из отдаленного, еще не обгоревшего тальника, донеслось робкое чириканье напуганной птички. И вдруг, кто-то крикнул:
   - Ребята, смена едет!
  Вдали заклубилась, заволакивая машину, пыль. Сейчас, в таких обстоятельствах, это была настоящая радость! Все взоры устремились на приближающуюся полуторку-спасительницу. Какой Илья в жизни, и не был дрянью, а в это утро, сумел-таки найти отчаявшихся людей и за это им показался, настоящим героем.
   - Три поля исколесил! - рассказывал он. - Думал, что всем вам, хана.
  Новая смена начала тушение со смехом и шутками. "Вот и мы вчера, так же начинали", подумал Айвар, залезая в кузов. Ныла обожженное место, болела голова. Домой возвращались чумазыми и безобразными, но с песней. А вечером, снова на машину и, в поле! На этот раз, отвезли еще дальше, чуть ли не до самой Петровой гривы. Огонь шел на татарский аул. В той стороне было одно, но очень обширное болото, в котором топкие участки переходили в небольшие островки суши, на которых сейчас особенно разбушевался огонь. По пути, снова сломали по большой ветке, причем Айвар хотел даже две, но его отговорили тем, что, как же, он будет таскать вторую? Как и в прошлую ночь, цепочка растянулась, сбивая огонь. Пожаротушители, то сближались, то расходились на значительные расстояния, терялись, кричали.
  Где-то за полночь, когда самоотверженно борясь с полыхающим огнем, Айвар незаметно потерял из виду остальных, в глубине болота, вдруг, послышался волнообразный, глухой звук, с нарастающей силой, заполнивший весь центр болота и завершившийся, будто грозовым разрядом. От страха, у Айвара чуть не подкосились ноги! Он обернулся, надеясь увидеть кого-нибудь из людей, но во все стороны тянулось только неровное пламя, не дальше, чем на пару метров, освещая впереди себя то, что по ходу, предстоит уничтожить. Позади, только одна чернота. Через несколько минут, устрашающий звук повторился, но, кажется, чуть с меньшей силой, хотя в ночи, они оба звучали жутко и угрожающе. Тогда, захотелось бежать! Но куда? Вокруг темень и гарь, а кружась по завиткам огненной линии, Айвар совершенно потерял ориентир. Страшный грохот повторился в третий раз, но теперь как будто совсем близко, и тогда он решил уходить в любую сторону, лишь бы подальше от этого страшного места, тем более, что неясность источника громового звука вселяла некий фанатический страх. В это время ему показалось, будто справа слышны какие-то голоса, и он, немного осмелев, перепрыгивая через невысокие языки пламени, направился в ту сторону. Но, через несколько десятков метров, похожие голоса почудились с другой стороны, и Айвар не раздумывая, повернул в их сторону. Потом уже не было слышно никаких голосов, а он, кашляя и задыхаясь в жарком дыму, все кружил и кружил по остаткам пожарища, где под почерневшей коркой сгоревшей травы, тлели, либо раскаленные кочки, либо мягкий, но упругий торф. От этой жары, сапоги сильно нагрелись, и ноги палило, как в огне.
  Еще не веря в реальную опасность, Айвар шарахался из стороны в сторону, потеряв из виду даже линию огня, пока окончательно уставший и вспотевший, не угодил в какую-то яму. На дне оказалось немного воды, приятно освежившей сапоги. Но его мучила нестерпимая жажда, и он, зачерпнув фуражкой то, что плюхалось на дне, с отвращением, выпил. Что делать дальше? Сюда не доносились никакие звуки, и над своим положением стоило поразмыслить, но, к этому времени так запутался, что о каком-нибудь реальном направлении к выходу, не могло быть и речи. Значит, ждать до рассвета, когда, наверное, еще нет и полуночи! Ну, а если все же, идти?! Но рассказывали, что в прошлом году где-то здесь, провалилась татарская корова, которую так и не нашли! Тогда сидеть? Может быть, лучше позвать на помощь? И он нерешительно крикнул. Из гортани вырвался дребезжащий звук, слышимый разве что только рядом. Тогда постарался крикнуть еще громче и, прислушался. Потом крикнул еще несколько раз, а в ответ мертвая, страшная тишина. Только теперь, стало ему четко доходить, что в этом пожаре он окончательно заблудился, что его никто не может услышать и помочь, а, значит, придется надеяться только на себя и удачу. Вот-вот, к слезам от дыма, собирались хлынуть и слезы страха, обиды, но какой-то внутренний голос подсказал ему, что в этой ситуации, падать духом никак нельзя, что надо искать любую возможность для выхода. Надо выживать! Выжить, во что бы то ни стало! Он не имеет права здесь погибнуть, как его несчастный отец!
  В дырявые сапоги стала просачиваться вода, и он вылез из ямы. В косточке ступни побаливало, но разве в такой обстановке было до нее?! К тому же, от поднимающейся гари и едкого дыма, дышать становилось все труднее, а кашель участился, почти до рвоты. Еще раз, хлебнув из ямы грязной жидкости, осторожно ступая в мягкий торф, нерешительно, направился в ту сторону, где, как ему почудилось, должно было быть вспаханное поле, по которому сюда приехали. Не менее получаса брел с полузакрытыми, чтобы меньше резало, глазами, часто останавливаясь и прислушиваясь. В воздухе по-прежнему, ни ветерка, ни звука! Даже того, страшного! От длительной ходьбы и ядовитого дыма, начал задыхаться. Стала кружиться голова до такой степени, что, казалось, еще мгновение, и потеряет сознание, упадет. Но каким-то непонятным чудом, все еще держался и упрямо шел на предполагаемый выход. После очередного приступа кашля, остановился и оперся на палку. Только теперь он почувствовал, как ослабли и начали дрожать ноги. Тогда, не то от обиды, не то от отчаяния, а, может быть, и от всего вместе - решил помолиться! Но не успел прочитать и начала знакомой с детства молитвы, как из дыма показалась человеческая фигура. По черному от сажи лицу, трудно было определить, кто это такой, но Айвар его сразу узнал. Это же был, Миллерс! В деревне, по-прежнему, он слыл немного чудаковатым. Над ним подшучивали даже латыши, только он никогда не обижался.
  В правой руке, Миллерс держал короткую, обуглившуюся палку, а левой, придерживал перекинутые через плечо сапоги. На ногах болтались обгорелые портянки.
   - Ты что босиком?! - забыв свое положение, в ужасе, выкрикнул Айвар.
   - Сапог, браточек, жалко, - невозмутимо, ответил тот.
   - У тебя же ноги, наверно, обгорели?
   - Только местами. Там, где я шел, огонь уже потух. А как ты здесь оказался?
   - Я заблудился. А ты знаешь, куда выходить?
   - Нет. Я давно так хожу, да все бестолку.
   - Ну, вдвоем теперь не пропадем, - попытался поднять в себе дух, Айвар.
   - Конечно, если не задохнемся, - просто ответил Миллерс. - Где-то же, должен быть край этой преисподней.
   - Говорили, что это болото тянется до Северного Ледовитого океана.
   - Ну и что? Если не сгорим, то до вечера обязательно найдем выход.
   - Тогда давай, надевай сапоги и, пошли.
   - Ты что, браточек?! Я их только неделю назад, как купил.
   - Тебе что, ног не жалко? - удивился Айвар.
   - В прошлую зиму, я все равно их обморозил, так чего теперь жалеть!
   - Нет, так я с тобой не пойду! Давай, обувай.
   - Хоть еще немножко..., - тянул тот.
  Но Айвар настоял, и помог Миллерсу обуться. В это время, где-то совсем рядом так загромыхало, что даже ясно почувствовалось, как задрожал под ногами торф, готовый вот-вот провалиться в некую бездну. По спине у Айвара, как бы побежали, крупные мурашки, и он замер, боясь пошевелиться. Чуть сгорбившийся Миллерс стоял напротив, зажмурив глаза.
   - Слышал? - наконец, выговорил он.
   - Да.
  Несмотря на весь свой ужас, постороннему человеку, Айвару не хотелось выказывать обуявший его страх.
   - Как ты думаешь, что бы это такое могло быть? - шепотом, спросил Миллерс.
   - Ты разве не слышал такой же звук, до этой минуты?
   - Слышал, но тогда нас было много.
   - И что?
   - Нюрка сказала, что это черти с ведьмами женятся.
   - И ты, верующий в Бога, поверил?
   - А что ещё другое, можно было подумать?
  Немного посовещавшись, пришли к выводу, что страшный звук мог исходить только из центра болота, поэтому выход должен был быть только в противоположном направлении. И они пошли.
  Рассеянный в дыму скупой лунный свет, подсвеченный снизу пламенем догоравшей травы, позволял кое-как различать предметы на расстоянии в два-три шага от себя, поэтому пленники пожара старались не отделяться друг от друга дальше этого расстояния, чтобы снова не потеряться.
  Зигзаги огня, сперва они пытались обходить, но, заметив, что такими маневрами запутывают намеченное направление, пошли напрямик, перепрыгивая, встававшее на пути низкое пламя. Но, сколько, ни шли, сколько, ни прыгали, вокруг простиралась все та же, свежая гарь и поднимающаяся от нее жара. Едкий дым настолько резал глаза, что у обоих воспалились, и при моргании резало так, будто в них насыпали мелкого песка. Но, страшнее страшного было тогда, когда попадали в плотный дым. Дышать было совершенно нечем и казалось, что здесь их ожидает конец! Тогда Айвар совал нос под борт пиджака, хотя и там воняло все тем же дымом. Несколько раз они вместе пытались кричать, но бесполезно.
  В горле давно пересохло. Жажда мучила до бреда. Проваливаясь в очередную яму, Айвар всегда ее исследовал, но все оказывались сухими.
  Начинало светать, когда вдруг, отчетливо услышали металлический лязг. Неужели новое испытание нервов? Айвар просто оторопел.
   - Трактор! - догадался Миллерс, и, схватив Айвара за рукав, потащил на звук.
  Бежали, не замечая огня. Зацепившись за кочки, падали, но торопливо подымались, на всякий случай кричали, хотя знали, что это бесполезно, что из-за трескотни мотора и гусениц, тракторист вряд ли сможет их услышать. А когда обессилевшие, остановились передохнуть, гул трактора, уже был еле слышен, да и то, совсем с другой стороны.
   - Ушел! - сокрушенно, прохрипел Миллерс, пытаясь присесть.
   - Ты что, на огонь! - испугался Айвар, уцепившись тому за рукав. - Наверное, надо было быстрее бежать, тогда поспели бы.
   - Не могу, нет больше сил, хоть убей. Ты обратил внимание, что теперь он трещал совсем не там, куда мы бежали?
   - Конечно. Он же, не стоял на месте.
   - Какой бы это мог быть трактор?
   - Какой он ни есть, но думаю, что собирает погорельцев. Давай еще раз пойдем в ту сторону, куда ушел трактор. Там обязательно будет выход.
  Окончательно задыхаясь и по-прежнему падая, они бессознательно, еще находили в себе последние силы на передвижение - скорее всего, это были те силы, которые могут появиться только в экстремальных условиях. Минут через двадцать-тридцать, которые показались вечностью, тот же лязг, стал опять нарастать. Оба закричали снова, но забитое дымом горло, издавало только сипящие звуки. Трактор прошел мимо. После этого, он еще пару раз протрещал где-то вдали, но уже совсем в стороне.
  Два пленника давно потеряли счет времени, когда случилось так, что машина и люди неотвратимо стали сближаться. И вот он, чудо-спаситель ЧТЗ, заблестел отполированными башмаками. От радости, у Айвара подкосились ноги, и он присел на корточки, а Миллерс обалдело замахал обгоревшей палкой.
  На высоком сиденье, за рычаги дергал Донат, сын Чесниньша. На этой махине, он работал на пару с немцем Кауфманом, а здесь они пропахивали полосы, чтобы приостановить огонь, хотя их труд, почти повсеместно оказывался бесполезным.
  Весь трактор, но особенно башмаки гусениц, оказались настолько накаленными, что к ним нельзя было притронуться. Залезая наверх, Айвар уцепился за какую-то железку и тут же, обжег пальцы. Заметив это, Донат закричал:
   - К металлу не притрагивайтесь! Давайте быстрее руки, а то в баке солярка может загореться. Надо же было вам, в такую даль забраться! Никогда бы, не подумал!
   - А как ты узнал, что нас нет? - крикнул ему в ухо Миллерс.
   - Когда привезли завтрак.
   - Разве уже был завтрак? - удивился Айвар.
   - Скоро обед, а ты еще про завтрак спрашиваешь. Видели бы вы себя в зеркале! Ну, вылитые черти, только рогов и не хватает. Глаза да зубы блестят, а встретил бы таких оборотней ночью - не знаю...
   - А сам-то, ты какой! Поглядел бы в зеркало.... В крайнем случае, не лучше нашего, - несмотря на хрипоту, кричали они, друг другу в уши.
   - Ерунда, отмоемся. Главное, что вы нашлись.
   - Воду привозили? Пить очень хочется.
   - Привозили, но осталось ли - не знаю, давно оттуда. Держитесь покрепче, теперь быстро домчу.
  Из дыма трактор вынырнул как-то внезапно, и, через несколько десятков метров, остановился. Только здесь, по-настоящему почувствовалось, какой страшной жарой пышет от раскаленной техники. Спрыгивая на землю, Айвар во второй раз обжег пальцы.
  По краткому рассказу Доната, когда в то утро стало ясно, что люди в опасности, он, не дожидаясь приказа, пустился в огонь спасать своих земляков. Отрезанных огнем, оказалось несколько, и все почему-то, только латыши. Одних он нашел быстро, а вот за Айваром с Миллерсом, пришлось поколесить.
  Возвращение исчезнувших латышей, ни на кого не произвело должного впечатления, а Шалов со смехом, высказался:
   - Я же говорил, что никуда эта латысня не денется, к ужину, как пить дать, явятся. А они, к обеду вернулись. Куда же, они могли еще деться, кроме этого болота?!
  У Айвара во рту так пересохло, что еле поворачивался язык, поэтому он сразу набросился не на еду, а на воду, и пил, пил, как, некогда на покосе - с жадностью и без меры, пока не отяжелел живот. Теплая, с мусором, она текла по подбородку на грудь, живот, а он все никак не мог оторваться от бачка. После такого объема выпитой воды, есть уже не хотелось и, отойдя в сторону, лег между кочек. Жгло лицо, болели ноги, резало глаза, мучил кашель, а от духоты, тело покрылось потом, но, несмотря на все это, очень быстро уснул. Его так и оставили. Вечером, все равно его смена на тушение.
  К вечеру пошел долгожданный дождь. Такой тихий, без ветра. Айвар только от него и проснулся. В стороне, громко разговаривали столпившиеся в кучу люди. Они обсуждали, что делать? Начало смеркаться, а машины со сменой, все нет! Шалов верхом на лошади, тоже куда-то пропал. Кто-то предложил идти пешком навстречу машине, и все сразу согласились. По дороге шутили, ругались, а девушки, даже попытались спеть. В общем, все выглядело таким обыденным, будто эта компания возвращалась с гулянки. И не было, ни опасности огня, ни отравляющего дыма, ни загадочного, душераздирающего звука. Да, здесь снова и снова проявлялся сибирский характер с исключительной выносливостью, до которых латышам было еще, ох, как далеко.
  Для разрастающейся совхозной стройки, того леса, что могли заготовить в Кудрино, было явно недостаточно, поэтому директор сумел купить целую баржу строевого, хвойного. Она уже несколько дней стояла у Большеречья, что на Иртыше, и только пожар задерживал рабочую силу. Но теперь, когда прошел дождь, и опасность быстрого распространения огня несколько спала, Потесинов собрал около двадцати человек со строительства и на Титовом ГАЗике, отправил на выгрузку.
  Мужчин, а тем более парней, в деревне было относительно не много, поэтому и на этот раз, в кузове тряслось много девушек. За старшего, ехал сам Журов. Айвар примостился в самом заду кузова. Теперь он начал замечать, что судьба довольно благосклонно стала относиться к нему. Хотя и ползуче долго, но с полеводством, с которым он так и не ужился, и от которого остались самые мрачные воспоминания, постепенно разлучался. Как ни тяжело строительство, но, по сравнению с полеводством - как день с ночью! Отныне полеводство в его воображении, невольно ассоциировалось только с комарами и Шаловым.
  Приехали, часам к пяти вечера. Баржа качалась на якоре немного вниз по течению за Большеречьем. Здесь раскинулся обширный, низменный луг, и вода Иртыша плескалась почти вровень с берегом. Между речкой и дорогой стоял довольно большой, но очень старый сарай, в который прибывшие снесли свои вещи и прочий разгрузочный инвентарь.
  Айвар с большим нетерпением ждал встречи с этой могучей, воспетой во многих песнях, рекой. И вот, она сейчас перед ним! Правда, до нее еще надо дойти, но ее поблескивающие на солнце воды, как магнит притягивали взгляд. Все пошли к ней умываться. Айвар шел первым, боясь моргнуть, как будто после этого Иртыш, вдруг, мог исчезнуть. Луг был немного торфянистым, но не очень влажным, и пытливая кучка людей, смогла подойти к самому Иртышу. Неровно подмытая кромка берега, вдали уходила за крутой поворот, а на противоположном, обрывистом берегу, высился темно-зеленый хвойный лес. Сквозь чистейшую воду, просматривалось торфянистое дно, через несколько шагов, резко обрывавшееся в глубину, над которой величественно и тяжело, еле покачивалась совершенно новая, груженная сосновыми бревнами, баржа. Вода стремительно проносилась у ее светлых бортов, причудливо закручиваясь у срезанной кормы. Дурманяще, пахло свежей сосной и смолой.
  Умывшись, девушки ушли готовить для себя ночлег, а мужчины остались на берегу, чтобы обсудить, как лучше разгрузить этакую махину, которую, судя по разговору, они видели впервые в жизни. Так как у Айвара совета никто не спрашивал, он остался созерцать красоту противоположного берега и неукротимую стремительность чистой воды. Да. И река Даугава, что протекала недалеко от его родного хутора, тоже была чистой, по-своему живописной и привлекательной, но текла тихо, неприметно. Лишь в весеннее полноводье, иногда выходила из берегов, чтобы показать людям свою кратковременную силу. А вот эта вода, будто кого, догоняя, мчится с головокружительной скоростью. Случайную ветку, или щепку несло, крутило с каким-то особым упорством. Едва в поле зрения попадал какой-нибудь предмет, как через минуту, исчезал из виду.
  Придя к какому-то определенному решению, мужчины тоже подались к сараю. На лугу стояли реденькие копешечки сена, ближайшую из которых, женщины успели растаскать на подстилку. По пути, мужчины тоже набрали по хорошей охапке, и, несмотря на избыток места, плотно устроились в один ряд с дамами.
  Если на улице, прощальными лучами солнце еще цеплялось за баржу, за копны сена, то здесь, в сарае, уже царил полумрак. Лишь в некоторых местах, сквозь кривые щели досок, все еще догорали красноватые змейки настойчивых лучей. Зато щепяная крыша, очень напоминала картофельную терку, и через нее очень хорошо просматривалось голубое небо.
  Так как Айвар пришел последним, то и место оказалось самым крайним. Рядом с ним, как можно выше, накладывал под голову сено Калвиш. За ним Мейлане, уже в годах, но на вид, довольно моложавая латышка. В Сибирь она была вывезена с дочерью, а муж, еще с войны, в Хабаровском крае отсиживал двадцатипятилетний срок. В совхозе о ней ходили разные слухи, но то, что она иногда любила флиртануть, секретом, ни для кого не было. С противоположного конца, ряд замыкал Журов. Несмотря на теплый вечер, в сарае держалась прохлада и сырость, поэтому все легли, не раздеваясь.
  Будили очень рано. Казалось, что вот только что уснул, и уже подъем! Но, открыв глаза, Айвар тут же зажмурился. В открытый проем дверей, обращенный прямо на восток, смотрело еще не очень яркое, но большое, едва оторвавшееся от горизонта, солнце. За сараем, послышались звонкие голоса девушек, возвращавшихся с реки. Потом все полезли в торбы за завтраком. Айвар тоже вытащил черствый кусок хлеба, но есть при всех не стал. Кроме сахара, у него больше ничего и не было, поэтому пошел к Иртышу, где с мягкой, вкусной водой, съел свой скудный завтрак.
  Наконец, все скопились у воды напротив баржи, чтобы еще раз повосхищаться ею, и обсудить предстоящую разгрузку. Она стояла метрах в шести-семи от кромки берега, и, чтобы начать какие-то работы, надо было хотя бы одному попасть на ее борт и сбросить несколько бревен, для прокладки мостика. Стали прикидывать: как бы это, лучше сделать. Попробовали закинуть на бревна веревку, но она не зацеплялась, и всякий раз соскальзывала в воду. Тогда от сарая оторвали две доски и попытались перекинуть их на борт, но и они только шлепались в воду. Тогда у береговой кромки воткнули ломики, у самого их основания поставили на "попа" доски, а когда наклонили и отпустили, одна из них стукнулась о край баржи и с небольшим запасом, задержалась. Все облегченно вздохнули. Это уже что-то значило! Но обшивочные доски были очень тонкими, поэтому на нее надвинули вторую. После этого посчитали, что двойные доски обязательно должны выдержать человека, только, конечно, самого легкого.
   - Ну, кто у нас самый легкий и смелый? - чмыхнул Журов в нос, оглядывая присутствующих.
  Все молча переглянулись, а потом, как сговорившись, уставились на Айвара.
   - Вот видишь, Айвар, - удовлетворенно, чмыхнул в нос Журов, - как все на тебя надеются! Сам понимаешь - женщин туда не пошлешь, из мужчин, с виду, ты самый легкий. Так что давай, залазь как-нибудь, а мы тебя подстрахуем.
   - А если шлепнешься вниз, то тут неглубоко, достанем, - пошутила одна из девушек.
   - Ты парня не пугай, - вступился десятник, - а то, сама полезешь. Айвара передернуло! Уже пока несли сюда эти доски, они качались как резиновые, а здесь лежали, перегнувшись, чуть ли не в дугу. От быстрого течения, баржу все время качало, а вместе с ней двигался и импровизированный мостик. Айвар посмотрел на воду, на доски, и ему стало ужасно страшно! Но вокруг стояло столько людей, особенно девушек, и он не имел права показать перед ним свое малодушие. Да, притом, туда все равно кому-то надо было попадать, а он ведь, самый младший. Тут же, на берегу, нашли выброшенную водой длинную палку, которую сунули ему в руки для подстраховки, и он ступил на посеревшие от времени, доски.
  Кирзовые сапоги не скользили, и пока палка доставала до дна, все шло, сравнительно, не плохо. На полпути, дно внезапно пропало, и конец шеста, течением резко отклонило под доски. Айвар невольно глянул вниз, и у него закружилась голова. Головокружение длилось не более трех-четырех секунд, но, за это время, успел отступить назад и снова найти на дне опору. Теперь специально стал смотреть на стремнину, чтобы к ней привыкнуть, а через несколько секунд, снова двинулся вперед. Здесь, на середине, под его весом доски прогнулись особенно, и концами еле держались на самом краешке баржи. Но, если не сорвались до этого, то должны выдержать и дальше, рассудил Айвар, решительно оставляя палку, которую тут же, подхватило и понесло течение, а сам он, согнувшись, чуть ли, ни бегом, достиг края баржи. На берегу захлопали в ладоши, и кто-то крикнул: "Ура". У Айвара даже отнялись ноги, и он быстренько присел на первое попавшееся бревно. Теперь, глянув с борта на прогнувшиеся доски, просто ужаснулся своей смелости! Назад по ним, он бы уже не пошел ни за что!
  Лес лежал ровными, перекрестными рядами, поэтому сбрасывать за борт, не составляло никакого труда, тем более, что те, кто его сюда загружал, оставили свои березовые, с ободранной корой, стежки. Вначале, каждое бревно, сброшенное в воду, ловили баграми, притягивали к берегу и прямо на воде сбивали скобами, наращивая вверх до тех пор, пока нижнее не опустилось на самое дно, а верхнее не возвысилось над водой около метра. Расстояние между этой своеобразной стенкой и бортом сократилось настолько, что по тем же доскам, положенным сверху, на помощь к Айвару перебрался Клавиш. Вдвоем они развернули несколько бревен и по доскам надвинули на береговую стенку. Таким способом, берег с баржой оказался надежно соединенным, и по свежему мосту на баржу, перебрались все остальные, а затем, переходя от одного борта к другому, ни к кому конкретно не обращаясь, вдоволь вслух, повосторгались окружающей панорамой, баржой, рекой. И неудивительно! Река от совхоза не близко, а на быке далеко не уедешь. Ведь только теперь в совхозе стали серьезно приобщаться к тому, что окружает человека дальше пятидесяти километров, то есть дальше своего районного центра.
  Но вот, восторги кончились, и люди заняли свои места. Айвар с Калвишем остались на барже, а остальные, двумя цепочками растянулись вдоль длинных покатов. Верхний ряд подавался настолько быстро, что на берегу едва успевали откатывать. Но второй, приходилось разворачивать, и тогда им на помощь дали еще двух девушек. Как и почти все это лето, к обеду стало нестерпимо палить солнце. Мужчины поснимали рубахи, а у девушек платья, точно бумага, поприлипали к потным телам. Вначале дурманивший запах смолы притупился, и теперь все сознание было нацелено только на очередное бревно. Катать эти стройные кругляши, настолько всем понравилось, что до обеда никто не закурил, не остановился отдохнуть. Приятно было видеть, как пустеет палуба, а на берегу растет золотистый штабель сосен, на сучьях и срезах которых, тускло, поблескивает янтарная смола, от соприкосновения с которой у всех, даже Журова, чернели липкие ладони. Вокруг крики, смех, матерщина. Эти беспорядочные звуки сливались в единый гам, чтобы проплыть над стремительными водами Иртыша и раствориться на том берегу, в зеленой тайге.
  За день, очистив половину палубы, добрались до первого люка. А к вечеру, изрядно уставшие, даже как-то непривычно притихли. Всухомятку поужинав, сразу же, легли спать.
  Айвар проснулся от пронзительного жжения пониже живота, а когда через силу открыл слипающиеся глаза и огляделся, было довольно светло. Прижавшись плечом к дверному косяку, о чем-то недовольно бормотал Миллерс. Еще не вставая, под тонким покрывалом, все время шевелил рукой Калвиш. "Снова вши! - с ужасом, подумал Айвар. - Но, видать, не у меня одного! Давно ли от тех избавился и вот, на тебе, снова. Только что за странные вши, если даже чувствуется, как они там ползают?! Наверно, очень большие". Обстановку надо было выяснить немедленно и, решительно сбросив тулуп, не глядя на сопевшего Миллерса, вышел за сарай. Спустив штаны, к великому ужасу, в шерсти обнаружил крупных, белых тварей, с темно-коричневой полосой крови внутри, протянувшейся на всю их длину. До этого дня, его кусали всякие твари, но таких боровов, видел впервые! Пока никто не выходил, дрожащими пальцами повытаскивал всех вшей, торопливо натянул штаны и, прислушался. Как будто успокоилось. Облегченно вздохнув, возвратился в сарай и лег. Закрыв глаза, думал еще немножко поспать, но между ног, опять заползали. Его даже стрясло! Выйдя снова за сарай, обнаружил, что тех стало, чуть ли не еще больше! Снова повытаскав, пошел к реке умываться. Возвращаясь, встретил Калвиша.
   - Ты что так рано поднялся? - поинтересовался он у Айвара, -И обе руки в карманах держишь.
  Айвару было стыдно признаться, что у него снова вши.
   - Не спится. Пока прохладно, разгружаться бы начинать.
   - Ишь, какой патриот! - и, разошлись.
  Потом к воде потянулись остальные, а возвратившийся Калвиш, долго и осторожно о чем-то шептался со своей соседкой по ночлегу, Мейлани, к его приходу, уже успевшей подкраситься. А потом, за скудным завтраком, Айвар невольно заметил, как она упорно угощала Калвиша своими немудреными припасами.
  Как и накануне, наступивший день не предвещал никакой прохлады. Духота особенно мучила в трюме, где в этот день, на пару работали Айвар с Калвишем. Баграми, бревна надо было подтянуть к люку и под оба конца, подвести веревки. Двум мужчинам такая работа была еле-еле под силу, но, в тесном пространстве, большее количество людей, просто не вместилось бы. А потом, когда в центре добрались до дна, стоять внизу стало особенно опасно, потому что высоко поднятое бревно, все время качалось над головой, и руками до него было, не дотянуться. К тому же, никто толком не знал, насколько прочны веревки. Вдобавок к этому, бревно никогда ровно не шло. Толстый конец постоянно забегал вперед, поэтому тонкий, все время требовалось, вовремя подтянуть выше. Но однажды, в азарте подъема, этого не сделали и комель, выйдя из веревки, полетел в трюм, где согнувшийся Айвар подготавливал очередное бревно. Сверху крикнули, но было слишком поздно. Дерево царапнуло ему правое ухо, толкнуло в бок и под конец, прижало ногу, которая оказалась в ловушке между двух бревен. Вытащить ее никак не удавалось, пока Калвиш не помог стежком. Сверху, не то из любопытства, не то из страха наклонились, чтобы поинтересоваться о случившемся. Айвар боли не чувствовал, но слышал, что при внезапных переломах, в первое мгновение, можно ничего и не почувствовать, поэтому, когда нога освободилась, быстренько снял сапог, раскрутил влажную от пота портянку и вместе с Калвишем осмотрели ногу, потискали ее пальцами от колена до ступни. Но, ничего. При нажатии болела лишь боковая наружная косточка, которая как раз и была прижата.
   - Ну, что? - крикнули сверху.
   - Давай, спускайте веревки, - ответил Айвар, закручивая портянку.
   - Повезло тебе, - наконец, произнес Калвиш.
   - Ерунда, тут невысоко.
   - Совсем невысоко, каких-нибудь три метра! Что это для тебя, - передразнил Калвиш. - А если бы на голову, или плечи! Тогда считай, что, или тебя уже не было бы на свете, или калека.
   - Ну, видишь же, повезло.
   - Да, на этот раз только Бог тебя спас.
   - Может быть.
   - Когда они поднимают, ты отходи в сторону и смотри вверх. Не забудь, что там русские. Видишь, они даже не удосужились тебе посочувствовать. Им только давай.
   - Ладно, буду внимательнее.
   - Сильно болит?
   - Бок немножко ноет, синяк наверняка будет.
   - Давай посмотрим.
   - Пустяки. Ложась спать, посмотрю. Если бы было опасно, то сейчас стоять уже не смог бы.
   - Вон у тебя на ухе кровь запеклась. Это тоже сейчас?
   - Немножко царапнуло.
   - Счастливчик.
   - Какой я счастливчик! - не выдержал Айвар. - На меня сегодня ночью опять вши напали.
   - Я заметил. Только это не обыкновенные вши, а настоящие мандавошки. Если ты заметил, то они крупнее обыкновенных.
   - Еще бы не заметить! Каждая, чуть ли не с борова.
   - Не у тебя одного. И у меня, и у Мейлани, они разом появились.
   - Откуда ты знаешь, что у нее тоже?
   - Мы с ней сегодня ночью, немножко влюблялись.
   - Как так?! Мы же, так плотно друг к другу лежали!
   - А мы боком. Впрочем, эти мандавошки какие-то особенные.
   - Кусаются очень больно.
   - Вот-вот!
   - А почему русские не чешутся?
   - Мейлани говорит, что они особенно агрессивны на свеженьких.
   - А откуда она все это знает?
   - Не знаю.
   - Как же они за одну ночь, к нам перелезли?
   - Я думаю, что по сену.
   - Ты не думаешь, что они от Мейлани к нам могли переправиться?
   - Вот дурак! И в мыслях такое не держи.
   - Так что же, теперь делать?
   - Пока что их надо ловить, и все. Если не трогать, то полезут под мышки, а потом в брови.
   - Ты с ума сошел!
   - Так Мейлани сказала. Эти места вроде бы как, чем-то связаны.
   - Странно.
  Воспользовавшись задержкой внизу, на палубе менялись пары. Но вот, сверху послышался грубый окрик:
   - Что рты разинули, давай зацепляй!
  Там появилась Дора. Лет двадцати пяти, чернявая с относительно крупными чертами лица и исключительно низким голосом. Во всех случаях, ее разговор изобиловал такими ругательными словами, так могла отматериться, как никто из мужчин. Чаще всего, она с кем-нибудь да ссорилась. По этому ли, или еще, по каким признакам, но мужчины считали ее еще девушкой и не очень хотели с ней связываться. Однако, перед самым отъездом стало известно, что эта неприступная Дора, уже некоторое время крутит с шофером Мишкой, старшим ее, лет на двадцать. И то бы ничего, в деревне таких случаев хватало, но эта новость больно ударила по самолюбию почти всех женщин поселка, которым казалось, что знают не только то, что произошло пять минут назад, но и кое-что наперед. Теперь, на завалинках, у домов на скамейках, разговор начинался так:
   - Ну, что, проглядели девку?! - а потом, самоупреки.
  Каждое раннее утро, поднимало уставших людей, и они безропотно распределялись по закрепленным местам. А места эти почти не менялись. Айвар с Калвишем, как попали в трюм, так и до конца. Правда, с третьего дня на помощь, дали двух девушек, но основная тяжесть, все равно лежала на мужчинах. Сквозь люки в трюм, проникали лишь жаркие лучи солнца, и ни малейшего ветерка. К телу липли штаны и рубашка, без которой внутри нельзя было работать, так как бревно приходилось толкать не только стежком, багром, но и плечом, спиной. К мокрому телу липло все, что поднималось снизу и падало сверху. В уголках глаз скапливалась черная грязь, а в волосы вместе с пылью, набивалась смолистая кора.
  В сотне шагов от места разгрузки, вверх по течению, выступала небольшая отмель, и туда сразу после работы, спешили мыться. Но Айвар оставался. Он раздевался здесь же, и залезал в прохладную воду Иртыша между баржой и берегом. Течение в этом месте было не очень сильным, поэтому, стоя по плечи в воде, достаточно было только придерживаться за бревна, из которых сбивали промежуточную опору.
  Холодноватая вода приятно освежала разгоряченное тело, но минут через пять, начинался озноб. Тогда без мыла, потому что его не было, наскоро мыл лицо, голову и вылезал, а обсыхал, спрятавшись за штабель. Благодатная вода Иртыша, чудесным образом снимала дневную усталость, и он снова чувствовал себя бодрым и работоспособным. Перед тем, как уйти в сарай, он еще долго смотрел на эту волшебную реку, с каждым разом казавшуюся все магичнее и обворожительнее. В ней он чувствовал какую-то необыкновенно-таинственную силу, способную заворожить и очаровать. Откуда она исходила, понять нельзя было никак! Это могла быть и ширина, и крутизна противоположного осыпавшегося берега, и неукротимо-стремительный бег воды. А может быть, все это вместе и создавало неповторимую картину волшебства.
  Чем меньше становилось в трюме леса, тем тяжелее было поднимать его наверх. Уже несколько раз, перетирались и рвались веревки, но работавшие внутри, были начеку. Подцепив очередное бревно, вначале помогали поднять его до уровня своего роста, а затем, сразу отходили под палубу. Ломались древки багров, но их снова и снова насаживали на то, что оставалось от первоначально длинной палки. Глядя на все просчеты, Журов только удивлялся и чмыхал в нос. Дело было новое, и никто толком не знал, на какую нагрузку надо было рассчитывать инвентарь.
  Лишь к концу пятого дня, баржу освободили полностью. Айвар думал, что заночуют еще здесь, но девушки настояли на возвращении домой сегодня же, и Журов уступил. Наскоро умывшись, собрали пожитки, с неразлучными песнями возвращались в свою, такую родную и надоевшую деревню. Приехали к полуночи, поэтому на работу утром, не собирались.
  Проснувшись, Айвар никак не мог отделаться от впечатлений только что прожитых дней. Где-то в подсознании беспрерывно роились: сарай, бревна, жара, баржа и над всем этим - Иртыш!
  Назавтра, поздно встав, когда в комнате не было Мартуша с дочерью, первейшим делом начал тщательно выискивать присосавшихся мандавошек. Он не мог допустить, чтобы те расползлись по комнате, и, упаси Бог, перебрались на противоположную кровать.
  А на следующий день, к работавшим на пилораме Гардумсу с Упенайсом присоединились Айвар с Калвишем, который, по своей простоте, разболтал о постигшем его несчастье. Не то в шутку, не то всерьез, Гардумс посоветовал уничтожать эту напасть чистым бензином, бутылочка которого постоянно хранилась у Упенайса в ящике с инструментами. Калвиш послушался, и не один, а, по мере испарения, несколько раз промазал им между ног, после чего, быстренько натянув штаны, побежал домой, сопровождаемый неприличными насмешками Гардумса. Назавтра он признался, что мандавошки пропали, но для этого, пришлось пожертвовать кожей. Через несколько дней, пропали они и у Айвара, а вот как их выводили другие разгрузчики, осталось тайной, хотя ходил похвальный слушок о волшебных свойствах некой мази, под названием, "Политаниева".
  Жизнь латышей на сибирской земле, как будто понемногу, стала налаживаться. Незаметно сглаживались острые углы национальной несовместимости. Местные жители, наконец, убедились в том, что приезжие такие же люди, как и они, а слухи об их трудолюбии и прилежности, давно перешагнули границу совхозной территории. И уже стало казаться, что кое-как, существовать здесь можно было бы и дальше, до наступления лучших времен, в которые, несмотря на данную подпись о вечном поселении, верили почти все латыши. Но очередная жертва, до краев всколыхнула притаившееся чувство национальной гордости.
  Поздней осенью случилось такое, что потрясло даже бывалых сибиряков. Латышка Скрузмане Айя, девушка лет семнадцати, с воспалением легких лежала в районной больнице и в первых числах ноября выписалась домой. Ранним воскресным утром, пешком, она отправилась в совхоз. Ноябрьские дни короткие, а в этот год, еще почти без снега. Лишь несколько дней назад выпала первая пороша, подбелив замерзшую землю.
  Здоровому человеку, расстояние в пятьдесят километров и то, на весь световой, летний день, а истомленной длительной болезнью, ослабленной постоянным недоеданием девушке - и того дольше. Из последних сил, она стремилась в деревню, где ее ждала мама и младший братишка. Их отец погиб еще в войну, сражаясь против немцев, а за что они попали в Сибирь, никто толком не знал. Даже они сами.
  Уже на Усмановой гриве, не доходя каких-то шести километров до деревни, ее силы иссякли, и она решила отдохнуть под стогом сена, стоявшим около самой дороги. Местность была знакомая, сколько раз приезжала на быках сюда за сеном, поэтому, несмотря на сумерки, заблудиться не боялась. Быстро стемнело, усиливался мороз с ветром, и девушка поднялась идти дальше. Но то, что произошло дальше, можно было судить только по следам и вещественным доказательствам.
  Слева от себя, у небольших кустов, заметила блестящие в слабом лунном свете, волчьи глаза. Их было несколько. Но повернувшись в другую сторону, где стояли большие скирды, увидела не меньше таких же, блестящих точек. С обеих сторон, они бесшумно и медленно приближались к ней. Огонь! - спохватилась девушка - Они огня боятся! В совхозном магазине спички появлялись редко, поэтому Айя несла с собой несколько коробок. Замерзшими, дрожащими пальцами, она попыталась добыть огонь, но, из окоченевших рук, открытые коробки падали и спички высыпались на землю. Лишь с последней, она кое-как справилась, и вспыхнувшего маленького огонька было достаточно, чтобы сжимающие кольцо волки, остановились и потоптались на месте. Девушка беспрерывно жгла одну спичку за другой, пока ее не осенило! Оставшимися спичками, подожгла весь стог сена. Волки отбежали довольно далеко, но не расходились - видать, были очень голодными, а потому и агрессивными. Как отчаянные солдаты, они ждали, когда потухнет огонь, чтобы снова пойти в последнюю атаку на человеческую жизнь.
  Стог догорал. Пламя становилось все меньше и меньше. Стая снова, стала стягиваться.
  Назавтра, в понедельник, в райцентр шла машина за продуктами, и возле сгоревшего стога сена, увидели изодранные, окровавленные куски одежды, разбрызганную, замерзшую кровь и в стороне дамскую сумочку, в которой нашли сложенную вчетверо бумагу, торопливо, исписанную химическим карандашом:
  "Милая мамочка и братик! Когда вы найдете это письмо, меня уже не будет в живых. Только теперь я поняла свою ошибку, что зажгла весь стог. Мне надо было его жечь по частям, тогда бы огня хватило до утра, пока рассветет. Но ошибку уже не исправить, все кончено. Завтра встанет солнышко, не для меня. Волки все ближе и ближе приближаются ко мне. Через какого-нибудь полчаса, сено потухнет и меня не станет в живых. Мамочка, а как хочется жить! Если бы ты только знала! Хоть бы еще разок взглянуть на тебя. Ты так много зря натерпелась, и вот тебе, еще одно горе. Где моя Родина?! Где моя Латвия?! Так же, как и ты, они не могут здесь защитить меня от этих кровожадных, изголодавшихся зверей. Вот я уже различаю их оскаленные, белые клыки и взъерошенную шерсть. Мамочка, милая, как страшно! Они все приближаются. Милая мамочка, спаси меня! Я не хочу умирать, я хочу еще жить! Не знаю, как они меня будут разрывать, но чтобы только дал Бог, быструю смерть. Я сама подставлю им шею, лишь бы все сразу кончилось. Прости меня, мамочка, если я что не так делала. Прощай, братик. Ваша и после смерти, Айя."
  Только один Сашка-милиционер не поверил случившемуся и выехал для проверки на место, а то, как он выразился: эти латыши могли подстроить, чтобы самим удрать на родину.
  Хоронить было нечего, но в тот вечер, несмотря на запрет о сборищах, под покровом темноты, многие латыши пришли к несчастной матери, чтобы помолиться за погибшую. Старик Зиедонис жил на второй ферме, но все равно, без него такие скорбные случаи проходить не могли. В переполненной комнатушке, помещались только стоя. Зиедонис попросил у хозяйки вещи погибшей и, положив их на маленькую тумбочку, служившую столом, поставил рядом оловянное распятие Христа. Увидев такое сочетание предметов, присутствующие засморкались и заплакали, а Зиедонис, достав из широкого кармана толстую книжицу в кожаном черном переплете, стал громко читать заупокойные молитвы. Его слова повторяли, где надо отвечали, и так до полуночи. Потом, закрыв молитвенник, обвел присутствующих отрешенным взглядом.
   - Братья и сестры во Христе, - продолжил он, своими словами. - Вы видите, что осталось от нашего третьего земляка, латыша, - и поднял над головой дамскую сумочку. - Так понемножку мы и исчезаем с этой земли. Кто знает, сколько нам еще осталось жить? Но живые должны думать о живом. Мы все сегодня и завтра, и послезавтра, и так далее, будем скорбеть вместе с несчастной матерью, потерявшей такого дорогого для нее дитя. Мы никогда не должны забывать, что по пути в Сибирь, самой первой жертвой коммунистического произвола, стал младенец, похороненный в дороге, потом ушел из жизни самый старший, а теперь, наш цветок, молодость, будущая мать, которая могла приумножить нашу нацию. Но этого, не сбылось. Пусть же последние мгновения ее короткой жизни, жгут вашу память столько, сколько вы будете себя помнить. Пусть эта трагическая смерть нашей дорогой Айи напоминает нам, латышам, что свою жизнь мы не должны сжечь всю сразу, как она, тот стог сена. Эта наука не только нам, сосланным. Мы должны гореть столько, сколько понадобится для того, чтобы выжить и сказать всем латышам: смотрите, мы все перенесли, все сумели и при этом не потеряли ни латышского лица, ни латышского языка. Учитесь у нас быть правдивыми, стойкими и преданными своей родине. Только так, мы еще сможем сохранить и приумножить нашу порабощенную нацию! Мир и покой вам. Аминь".
  А через неделю, не стало и самого Зиедониса. Накануне, он получил письмо из Латвии, где дальний родственник сообщал, что кто-то поджег его бывший дом, и теперь на том месте, осталась только высокая труба с печью. Такое печальное известие старик не снес, и в тот же день, скончался от разрыва сердца. Над его могилой, уже не нашлось, кому сказать проникновенные, подбодряющие и вселяющие надежду, слова. Закрыв яму глиной и поставив сосновый крест, все молча, разошлись по домам.
  В конце ноября, домой к Айвару, почти прибежал Журов и, пару раз чмыхнув в нос, сообщил:
   - Айвар, послезавтра, собирайся в лес.
   - Опять Кудрино?
   - Нет, теперь подальше. За Иртыш, на всю зиму.
  От радости, Айвар чуть не подпрыгнул.
   - Мне только что об этом, сообщил Потесинов.
   - Я один, или еще кто со мной?
   - Ты, Гардумс, Немирс и Калвиш.
   - Опять все латыши.
   - Местные отлучаться от дома, не хотят. Их туда и колом не загонишь. Так что, завтра получишь расчет, а у Валуева - паек.
  Весь следующий день, был занят сборами. Оказалось, что в такую дорогу, у Айвара нечего обуть. Продавец Лосев, к которому он обратился, сказал, что, пимы продаются только по разрешению председателя Рабкоопа. Валуева, он чуть нашел в клети, где тот пересыпал из мешков в собственный чулан муку, которая в магазине, почти никогда не показывалась. Председатель, рассерженный тем, что его застали за таким недозволенным занятием, выругал Айвара, но, чтобы быстрее избавиться от непрошеного посетителя, тут же, белыми от муки руками, на клочке газетной бумаги, написал продавцу записку, чтобы тот продал пару пимов.
  В магазине, Лосев вынес из кладовки пару валенок разных размеров.
   - На, забирай. Других нет.
  Под портянку, Айвару требовался двадцать девятый размер, а здесь, правый двадцать восьмой, а левый - двадцать седьмой.
   - Не хочешь - не бери, я не заставляю.
  Еще бы, не брать! Только бы выбраться из этого опостылевшего совхоза! Без разговора, сунув товар под мышку, собрался уходить, но вспомнил, что еще надо выбрать паек.
   - Что там нам положено в дорогу? - поинтересовался Айвар.
   - Как что? Что и всегда: сахар, хлеб, чай, макароны. Можешь еще прихватить водки.
   - Кто-нибудь из отъезжающих, уже брал?
   - Нет, ты первый.
   - Тогда давай.
   - Во что, все будем ссыпать?
   - Отрезай полметра ситца.
  С оторванным лоскутком, пошли в кладовую, где хранились различные запасы. Здесь Айвара удивило то, что рядом с тремя открытыми мешками сахара, стояла большая ванна с водой.
   - Смотри, не пролей, - предупредил Лосев.
   - А, зачем она здесь?
   - Крыша течет, подставляю.
   - Так уже давно снег на улице.
   - Все нет времени вылить.
  Совочком, продавец ловко стал черпать желтоватый сахар-песок и сыпать на тряпку, разосланную на больших весах. Вместо того, чтобы растекаться, он почти отвесными горками укладывался в ряд, лишь незначительно осыпаясь по краям. Но вот, в эту кучу с силой брошен последний совок, и острый носок, в виде утиного клюва, резко стукнулся о верхний упор.
   - Забирай.
  Последний бросок, Айвару показался особенно подозрительным, но спорить не стал. Макароны насыпал в валенок, плитки чая рассовал по карманам. Четыре буханки сыроватого хлеба, от которого Лосев все равно, по привычке, отхватил порядочные углы, завершили покупку. Теперь оставалось собрать и упаковать домашние вещи. Вытряхнув из матраца солому, сложил в него все свои немудреные пожитки. Получился один большой мешок, который, относительно удобно, можно было перетаскивать в дороге.
  В это лето, в совхозе строили довольно большой бревенчатый клуб. К зиме, успели возвести стены, настлать потолок и временный пол. Несмотря на незавершенность строительства, раз в неделю, в нем демонстрировались кинофильмы. В шапках и рукавицах, зрители размещались на принесенных с собой скамейках и табуретках. Этим вечером, шла пятая серия "Тарзана", и Айвар, как и многие другие, не мог его пропустить. Перед началом встретил Немирса, пожилого холостяка, который завтра должен был с ним ехать в лес.
   - Ты все собрал в дорогу? - спросил у него Айвар.
   - А, что т-т-тут собирать, - ответил тот, заикаясь. - Л-л-лосев м-м- мокрого с-сахара насыпал, так, может, за дорогу, в-вода в-в-вымерзнет.
   - У меня, тоже мокрый. Ты видел в его кладовке этот сахар?
   - Н-н-н-нет. Он уже б-был развешан по п-п-порциям. Мне вынес, и, все.
   - Ага, значит, приготовил после меня.
   - Ты что, п-п-первый был?
   - Это я надоумил его в тряпку сыпать. Мешочка у меня, тоже не было.
   - Т-ты не заметил, почему мокрый сахар?
   - Кто его знает, может, в воде вымачивает.
   - У нашего п-п-родавца, сахар всегда с-с-ырой. На этом он много в-в-выручает в свой к-карман, п-п-падла такая. Н-нашел, на чем наживаться.
   - Мокрый сахар, углы от хлеба. А как он бросает тот же хлеб на чашку весов! Как только те выдерживают, такой резкий удар?
   - Чем сильнее б-6-6росит, тем быстрее опустится чашка.
   - Поэтому, еще с улицы, в его магазине только и слышится стук весов, да звон медных чашек.
  Так как пропустить "Тарзана" не могли ни Калвиш, ни Гардумс, то в последнюю минуту появились и они.
   - Ну, что сибиряки? - как всегда иронически, спросил Гардумс.
   - Отправляемся, значит, в дальний путь? - как бы переспросил Калвиш.
   - Отправляемся, - не заикнувшись, отвечал Немирс.
   - Мокрого сахара все набрались? - улыбнулся Гардумс.
   - К-как это у н-н-него всегда м-мокрый сахар п-п-получается?
   - Он, сукин сын, где-то постоянно держит воду рядом, - догадывался Гардумс.
   - Точно! - осенило Айвара. - Я видел рядом с мешками полную ванну с водой, и уже потянутую тоненьким ледком.
   - Видите, как я угадал. Эта ванна, вроде добавка к весу. А еще вначале, когда только везут из райцентра, то специально останавливаются у озера, даже иногда заезжают в воду.
   - Это может быть, - подтвердил Калвиш. - Сахар очень впитывает влагу.
   - Так я же знаю, что говорю, - подтвердил Гардумс. - В это лето я один раз даже помогал выталкивать машину из Имана. За ночь ее так засосало, что пришлось за трактором бежать.
  Возвратясь из кино, Айвар еще раз попробовал обуть валенки. Ведь с завтрашнего дня, они постоянно будут его неотъемлемым гардеробом. Двадцать восьмой, на правой ноге с тонкой портянкой, кое-как еще шел, но двадцать седьмой, на левой, жал безбожно. "Разносится", уверял себя Айвар. Ведь так сказал и продавец, вручая покупку.
  Утро выдалось на редкость морозным, а собирались в гараже, где стояла машина. От барака, это были не больше двухсот шагов, но пока Айвар прошел это расстояние, левая нога даже занемела, а он все себя убеждал, что разносится! Он явился первым. Здесь Титов, разогревал свой ГАЗик. Большой факел на короткой палке, он пытался засунуть между крылом и мотором. Красноватые языки коптящего пламени жутко мелькали по захламленному двору запущенной мастерской. Забросив мешок в кузов, Айвар стал поджидать остальных.
  Не убирая факела, Титов принялся крутить заводной рукояткой, которую с трудом проворачивал. После того, как та несколько раз ударила назад, снял шапку и, положив на рукоятку, снова продолжил вращать. Подошли, наконец, и остальные. Забросив в кузов котомки, полезли туда сами, но были остановлены, вдруг, взорвавшимся шофером.
   - Куда!? - в бога, вашу мать! Не видите, что машина не заводится? Давай крутить.
  Первым крутил Айвар, но очень болела нога, и его сменил Калвиш. Шофер сел в кабину и, не закрывая дверцу, стал нажимать на какую-то скрипучую педаль. Но у Калвиша обороты не получались: заводная рукоятка то била назад, то выскакивала из мотора, после чего, тот долго не мог найти храповика, чтобы ее вставить. Титов не вытерпел, и, обматерив всех богов, вылез крутить сам. В перерывах, то затаптывал огонь валенком в галоше, то опять совал палку с тряпкой в ведро с бензином, на ходу успевая отматериться в фары, кардан и заводную ручку. Айвар только ежился от страха, ожидая, что тот, вдруг, кинется к латышам драться.
  Но вот, несколько раз чихнув, мотор завелся. Первый Айвар, а за ним и остальные, вздохнув с облегчением, полезли в кузов. Каждый сел на свой узел, спиной к кабине, чтобы меньше поддувало. Немного прогрев мотор, Титов залил в радиатор воду, сильнее нахлобучил старую армейскую шапку, натянул меховые рукавицы, и, при тускловатом свете фар, машина окунулась в сероватую темноту, стуча расшатанными 6ортами и еще какими-то железками.
  Для надежности, сперва выехали на большой тракт, тянувшийся от Омска на север, параллельно Иртышу. В пути останавливались, чтобы заправиться бензином из бочки, стоявшей в кузове и все время съезжавшей от заднего борта к кабине, прижимая пассажиров. Один раз заглох мотор, и шофер долго в нем копался, оглашая окрестности неизменной матерщиной. В деревню Мамешево, где намечался ночлег, прибыли только вечером. Здесь, со стороны реки, у самой дороги, стояло три маленьких домика, выкрашенных в коричневый цвет. Машина резко свернула вправо и радиатором едва не уперлась в ворота. Во дворе послышался хриплый лай собаки, и из калитки, тут же выглянула женщина. Узнав совхозную машину, распахнула неширокие ворота, и ГАЗик въехал в, защищенный со всех сторон, двор. Заложив ворота массивной поперечиной, хозяйка подошла к прибывшим.
   - Куда это вы, на ночь глядя?
  Титов что-то буркнул под нос, и полез под капот сливать воду.
   - Ай, засиделись, и слазить-то неохота? - обратилась к сидящим в кузове. - Заходите в избу, милости просим.
   - Спасибо, хозяюшка. Наверно, примерзли, поэтому и от кузова не можем оторваться, - отвечал Гардумс, - но, сейчас раскачаемся.
  За день так усиделись, что подниматься и вправду никак не хотелось. В тулупе, Айвару было тепло, но ног не чувствовал вообще. То ли их нажали новые валенки, то ли, затекли. Когда спрыгнул на землю, даже упал, но, пока никто не заметил, моментально встал, взвалил на плечи толстый матрац и поплелся за остальными в дом.
  В Омске, и стратегически важных деревнях, имелись постоялые дворы, хозяевами которых совхоз платил квартирные, несмотря на то, как часто ими пользовались. Здесь, в Мамешево, был один из них, так как он считался плацдармом, с которого отныне будут перебираться в тайгу.
  Внутри дом оказался еще меньшим из-за нескольких дощатых перегородок. На высоких ножках, жарко топилась железная печка, поставленная рядом с "русской". Покрасневшая от огня труба, поднималась вертикально вверх и, не доходя до потолка, поворачивала в трубу "русской". В следующей комнате, стол с табуретками, а за ней спальня с пышно взбитыми подушками, накрытыми кружевной салфеткой.
   - Продрогли, небось? Разбалакайтесь, сейчас поставлю самовар.
   - Не беспокойтесь, - попытался остановить ее Калвиш.
   - Ну, да! С дороги! Мне все равно ужин готовить. Я жду доченьку из Тары, вот-вот должна быть. Вы подводу не обгоняли?
   - Вроде кто-то ехал, - припомнил Титов.
   - Это она, больше некому.
  Забытым теплом и уютом, дышала здесь вся обстановка. Айвар сел у окна и не мог надышаться теплым воздухом. Пальцы ног начало постепенно покалывать, значит, отходят. Пассажиры, все еще сидели в фуфайках, боясь раздеться.
   - Неужто так замерзли? - удивилась хозяйка. - Что ж вы в зиму-то будете делать? Ну, ничего, сейчас чайком согреетесь.
   - Что-то я смотрю, у вас мужчин в доме нет? - заметил Гардумс.
   - В войну, кормильца потеряли, - вздохнула хозяйка.
   - Сколько мужчин, взяла эта проклятая!
   - Некоторые вернулись, а вот наш....
   - В прошлую зиму, где мы на квартире стояли, та же история. Мама с дочкой остались.
   - Дочка теперь большая, выживем.
  Пока закипал самовар, возвратилась и ее дочь: черноглазая, чернобровая девушка. За чаем, она успела рассказать все новости, услышанные в Таре. Рассказывала так, будто все, что там разузнала, интересует всех здесь сидящих. Латыши для приличия, улыбались.
  За длинную дорогу, очень устали, поэтому сразу, после ужина, пошли спать. Айвар с Гардумсом залезли на полати, а Немирс с Калвишем расположились у печки.
  Еще никто не вставал, когда Айвар проснулся. В самый последний момент, ему приснилась эта чернобровая девушка, хотя и видел ее всего мельком. За ужином, старался на нее не смотреть. Проснувшись, как ни силился, все равно не мог вспомнить, как она приснилась. Только черные глаза, так насмешливо светились в пустоте мрака, что не давали себя забыть. "Странно, подумал он. Вчера казалось, что я к ней совершенно равнодушен, а тут, приснилась! Что бы это значило?" Через несколько минут встала хозяйка и зажгла на кухне лампу. Значит, уже утро. Лежа на животе, через край полатей, Айвар видел, как в одной рубашке, встала девушка, но в этот момент, услышал насмешливый голос:
   - Испортишь зрение, не смотри на голых женщин. - Это проснулся Гардумс и тоже, смотрел в ту сторону.
  Айвару стало неудобно, и он кое-как, перевернулся на спину. Пока латыши вставали, хозяйка успела справиться по хозяйству, а дочь в это время, следила за самоваром и железной печкой. За ночь, помещение изрядно выстыло, чего не было заметно на полатях. Сидя у стола, Айвар невольно залюбовался девушкой. После этого бестолкового сна, она невольно обращала на себя его внимание, хотя сама усердно занималась своими делами. Проходя за чем-то в спальню, даже запела;
  "Ты стояла, молча, ночью у вокзала. На щеке нависла крупная слеза. Видно в путь-дорогу, друга провожала. Черные ресницы, черные глаза.
  Точно, как у нее!" - подумал Айвар.
  Едва на стол поставили самовар, как к нему сел Титов, и, пока остальные развязывали торбы, обжигаясь кипятком, стал шумно прихлебывать из блюдечка, в перерывах засовывая в рот большие куски хлеба с мясом. Хозяйка с дочерью пили культурно, очень маленькими глоточками, держа блюдце в трех пальцах. Айвару вспомнилось Кудрино, и он поразился схожестью культуры, сердечности, человечности этих женщин. Сам он от всего этого, успел здорово поотвыкнуть, поэтому, как захотелось здесь остаться и пожить в таком уюте, хотя бы недельку! Но, после чая, когда чуточку рассвело, засобирались. Шофер домой, в совхоз, а латыши, на лодочную переправу.
  Она была много выше по течению, и идти к ней, пришлось по мало протоптанной тропе, тянувшейся в нескольких шагах от воды. У самой кромки, уже держался тонкий припай льда, но вся стремнина, оставалась чистой.
  Несмотря на длинный, пухлый мешок, мешавший обзору, сердце Айвара прыгало от радости, что, наконец, избавился, пусть на время, от ненормального Шалова, издевательства карьериста Сашки, и что робкая свобода, забрезжила на его пути. Скорее бы только, доехать до места! Эта цель была совсем близко, вон там, за рекой, где неровным строем к обрыву подступили деревянные домики деревни Пологрудово. Какая там начнется жизнь? Что там, за этой голубоватой, буйной чертой?
  У причала, стояли две лодки. Несмотря на объемистые узлы, все поместились в одной. Пожилой, небритый гребец, оттолкнулся от берега длинным веслом, вставил его в уключину, уселся на скамейку и усердно стал грести. Айвар сидел на корме, где лодка особенно осела. Вода плескалась вровень с бортами и только чудом, не переливалась через край. Но перевозчик хладнокровно, уверенно направлял свою посудину к противоположному, крутому берегу. На середине реки, течения оказалось таким сильным, что, несмотря на то, что нос лодки иногда становился почти против течения, их резко сносило. Но благодаря тому, что еще при относительно спокойной воде гребец вывел лодку несколько вверх по течению, на противоположный стороне, она уткнулась носом точно в то место, где была пологая пристань.
  Латыши уплатили по пятьдесят копеек и ступили на незнакомую землю.
  Утро выдалось безоблачным. Поднявшееся солнце, успело позолотить гальку у причла, а, вместе с ней, и узенькую, извилистую тропку, круто взбегавшую по неровному обрыву. Так как полушубки и тулупы были затиснуты в мешки, а фуфайки плохо защищали от речного холода, то в гору, поднимались с особым усердием, пока на половине пути, не устали. Не остановился только Айвар. Он стремился скорее туда, наверх, чтобы с верхотуры полюбоваться восходящим солнцем и скупо поблескивающим Иртышом. Солнце впервые, встречало его на другом берегу не только реки, но и неизвестной, заманчивой жизни. На самом краю обрыва отдышался, поджидая остальных.
  Вон он, тот низкий берег, до сих пор, не принесший ему никакого счастья! С высоты этой кручи было отлично видно, как там, далеко-далеко, простирается однообразная равнина с кое-где вкрапленными кустами невысокого лесочка. Оголенные от листьев деревца казались унылыми, серыми - под стать всему нудному ландшафту. Только желтоватая дорога, несколько выделялась среди пожухшей травы. А стремительная вода, как день от ночи, отделяла такие близкие и совершенно не схожие, два мира. На этом берегу, несмотря на одинаковое время года, даже травяной покров еще сохранял кое-где зеленоватые краски, за которым величественно вставали вечнозеленые сосны, ели, пихты.
  В паре сотен шагов от этого места, как бородавка на голом месте, к реке прилепилась деревня. Домики, как фигуры на шахматном доске, подступали к самому берегу, продуваемые всеми ветрами. И это, когда в километре от нее, стена сплошного леса.
  Айвар снова посмотрел на тот берег. Там в лодку сели пассажиры, и вот, она мчится поперек течения. Отсюда особенно хорошо видно, как весла, точно крылья птицы в бурю, часто и настойчиво, то поднимаются ввысь, то врезаются в воду. Смелый гребец, из последних сил направляет ее к этой пристани. А над рекой, над лодкой, нависло большое, еще красноватое солнце, и в этот момент все, что его окружало, все что успел увидеть и воспринять, Айвар мгновенно почувствовал каждой жилкой, каждым нервом, и на душе стало удивительно легко и приятно. Теперь ему не хватало только крыльев, чтобы оттолкнувшись от края обрыва, парить над водным просторам, упиваясь волшебным взмахом весел, шелестом замерзшей травы и безмолвно петь солнцу и утру, самую задушевную песнь.
   - Ты что, свалиться захотел?! - перебил его восхищения Гардумс. - Стоит на самом краю обрыва, да еще топчется.
  Айвар испугался. Действительно, пока он восхищался, незаметно оказался рядом с опасностью. Конечно, здесь бы не убился, но, все равно страшно.
  Снова передохнув, мужики взвалили мешки на плечи и зашагали в деревню. У второго дома, худенький мальчуган в отцовской шапке с загнутыми назад ушами показал, как найти леспромхозовскую контору, которая оказалась на другом конце деревни. Пока шли по широкой улице, почти из-под каждой подворотни, их успели облаять бдительные собаки. Некоторые выбегали даже на улицу и без злобы, различными голосами лаяли, тявкали, подрагивая закрученными в баранку, хвостами. Может быть, им казались странными не сами люди, а их устрашающий вид с мешками, взваленными на одно плечо, отчего голова была прижата к противоположному плечу.
  Улицу окаймляли довольно широкие, но мелкие канавы, тянувшиеся вдоль забора. На проезжей части, осталась замерзшая, глубокая автомобильная колея. По ней, они свернули влево, потом направо, и улица подошла к крайнему, новому зданию с крыльцом-навесом, у которого лежала большая куча деревянных кубиков, размерами в две спичечные коробки. Приятно пахло свежеспиленной березой, осиной. На крыльце, несколько мужчин курили. Поздоровавшись, латыши спросили, где начальство.
   - По коридору, и сразу направо.
  Коридор был темный и прокуренный, но нужную дверь нашли сразу. В комнате, за небольшим, самодельным столом из толстенных досок, сидел полный мужчина, стриженый "бобриком". Он что-то очень энергично обсуждал с двумя другими, стоящими по обе стороны. Начальник не сразу обратил внимания на вошедших, поэтому им несколько минут пришлось постоять у входа, пока спорящие не пришли к какому-то общему мнению.
   - Откуда? - внезапно, обратился к ним, сидевший.
   - Из совхоза, - ответил Гардумс.
   - Какого?
  Латыши почему-то считали, что если из совхоза, то каждому ясно из какого, и будто в Омской области других и не было. Но, все совхозы в области были пронумерованы, поэтому их знали только по номерам.
   - А-а-а, знаю, знаю, - протянул начальник, когда ему назвали номер. - Кто старший? Где письмо?
  Гардумс торопливо вытащил из нагрудного кармана смятую за дорогу бумагу, полученную им в совхозе от Потесинова. Про нее, он даже забыл.
   - Вот с этого, и надо было начинать, - утвердительно наклонил голову начальник, дочитывая лист. - Иван Иваныч? - обратился к одному из стоящих рядом, что был повыше ростом. - Это, латыши. Они себя хорошо зарекомендовали еще в прошлом году. Я отдаю их тебе,
   - Да, те были трудяги, что надо! - подтвердил Иван Иванович. - Буду надеяться, что вы тоже такие.
   - Это десятник, ваш будущий, непосредственный начальник, - добавил главный.
  Десятник - худощавый, выше среднего роста с приятным, несколько скуластым, продолговатым лицом и живым, умным взглядом. На вид - лет сорок. Он подошел, и с каждым поздоровался за руку. С Айваром тоже, отчего тот даже подрос в своих глазах. Ещё бы! Впервые в жизни, старший по годам и должности, подал ему руку!
  Начальник, между тем, повернулся к стене, где висела черная телефонная коробка и, не снимая трубки, стал накручивать ручку.
   - Муромцево? Муромцево? Алло, это Муромцево?
   - Пойдемте, ребята, - предложил Иван Иванович, отворяя дверь. - Я покажу вам квартиру. Сегодня обживайтесь, а завтра утречком, встретимся здесь же, у конторы. Прибудут еще люди, и тогда вас - в лес отправим.
   - На чем? - поинтересовался Калвиш. - Как и остальные латыши, он боялся, что опять на быках.
   - В этом году совсем недавно начали заготовку, точнее, когда заморозило - раньше нельзя, пожарные не разрешают. Заготовщиков возим в лес на машинах. Это, пока, недалеко отсюда.
  Дом, к которому он их привел, оказался в том конце деревни, откуда они пришли. Свернули налево во двор, обнесенный невысоким, аккуратно заостренным частоколом. Из него же, и небольшая, синяя калитка, а рядом с ней толстенный, больше метра в диаметре, кругляк кедрача. Просторный двор аккуратно ухожен - нигде не захламлен. Напротив ворот, длинный амбар из добротного леса. С обеих сторон к нему примыкала высокая, плетеная изгородь, так что во двор, дикие звери попасть никак не могли. Сам дом, по сравнению с амбаром, был не очень большой, но, как и тот, из отборных, толстых бревен. Невысокое крыльцо без навеса, вело прямо в избу. Слева, у русской печки, старик возился со светлыми дощечками, которых у стены лежала, целая поленница. Когда они вошли, старуха накрывала на стол чистую скатерть. Как один, так и другой, были преклонных лет. В двух комнатах и кухне - без излишеств, но все предельно аккуратно.
  Айвара сразу поразила чистота, окружавшая двух старичков.
   - Принимай гостей, Агафья Еремеевна, - сказал с порога десятник.
  Сухощавая старушка живо повернулась, с неподкупной улыбкой.
  Старик же, сидя на низенькой скамеечке, продолжал перебирать дощечки, не спуская с гостей глаз.
   - Каких, Иван Иваныч, на эту зиму привел? - чистым, крепким голосом, спросила хозяйка.
   - Самых, что ни есть, лучших.
   - Ты и в прошлом году на этом же самом месте так говорил, а на деле, оказались лодыри и хулиганы.
   - Ошибка, ей-богу ошибка, с теми вышла, Агафья Еремеевна. В этом, вот увидишь, лучшие будут.
   - Ладно. А как с оплатой?
   - Что и в прошлый раз - за человека. Я думаю, что тогда в обиде, вы не остались?
   - Спасибо тебе, кормилец ты наш. Дай тебе, Господи, здоровья и долгих лет жизни. Располагайтесь вон, в той комнате. Кроватей у нас только две: старику, да мне, а вы не побрезгуйте, уж, на полу. Заносите свои вещи сюда, - и сама прошла вперед.
  Иван Иванович остался в кухне разговаривать со стариком, который до сих пор, не проронил ни слова. Через несколько минут, десятник вошел в горницу попрощаться и ещё раз предупредить, что бы к семи утра, были возле конторы.
  Старуха оказалась очень разговорчивой женщиной.
   - Батюшки мои! - завздыхала она. - Вот так всегда, зайдет на минутку и, вон. А мы его, как родного любим. Хоть бы чайком с нами побаловался, поговорил со стариками, а то, не с кем и душу отвести. Теперь, нас стариков, все сторонятся. А вы, родные мои, откуда, с каких мест будете?
   - С-с-совхозные мы, - ответил Немирс.
   - Какие это, совхозные? - не поняла хозяйка.
   - Мы из совхоза, там, далеко за рекой, - поправил Гардумс, - а он латыш, поэтому плохо разговаривает по-русски. Его всегда трудно понять.
  Немирс уставился на него, не понимая шутки.
   - Так он не русский! - наконец разобралась старуха. - А как он с
  вами сюда попал?
   - Потому что мы все, тоже не русские.
   - Батюшки-свет! Кого только нет на свете! Так чьи же вы тогда будете, если не наши, русские?
   - Расскажем после.
  К разговору, видимо, прислушивался хозяин и, не утерпев, тоже зашел в горницу, разглаживая пушистую, поседевшую бороду. Его волосы представляли помесь белого и черного, но изрядно поредевшие. Маленькие, черные, как бусинки глазки, под нависшими бровями, зорко уперлись в гостей. А старуха, еще больше заинтригованная тем, что квартиранты не русские, облокотившись на спинку кровати, донимала их расспросами. Старик не перебивал, но слушал очень внимательно. Хозяйке хотелось узнать все: почему они не русские, откуда появились, какой религии, и прочее, и прочее. Наконец, ее остановил хозяин.
   - Хватит тебе, старая, растараторилась. Дай людям расположиться.
   - И, вправду, заговорилась, - согласилась она. - Пойду ставить самовар, а вы располагайтесь. В прошлую зиму квартиранты спали вон, у той стенки. Там и печка близко, и от окна подальше. У нас зимой не холодно, дров хватает, а изба мороз не пропускает, стенки толстые.
  В толщине бревен латыши убедились еще, не заходя вовнутрь. Такие толстые бревна в стенах, они видели впервые. Но удивительнее всего то, что каждое из них, было будто выточено на токарном станке и только потом уложено в стенку. Даже мох в пазах, и тот нигде не выдавался дальше положенного.
  На стенке, в двух объемных рамах под стеклом, пожелтевшие фотографии, а левее, в большой раме, обрамленной кружевным, льняным полотенцем, портрет улыбающейся женщины и очень серьезного мужчины. Стол, скамейка, табуретки, кровати с резными спинками. Между двойными рамами свежий, зеленый мох с вкрапинками незнакомых ягод. У большой русской печки, три новые кадушки. В избе приятный запах смолы и свежей древесины.
  Пока квартиранты занимали места, старуха все время была в движении: то самовар переставляла с места на место, то гремела ухватами, то с кочергой забегала в горницу - и все это не прекращая разговора. Она за что-то пеняла старику, с отрывочными вопросами обращалась к квартирантам, сетовала на старческую жизнь и еще многое-многое другое. Старик несколько раз пытался ее остановить, ведь люди еще не успели освоиться, но, через несколько тихих минут, все начиналось снова Ее подвижности, вполне мог позавидовать любой молодой человек. Если бы латыши внимательно вслушивались в ее болтовню, то за час узнали бы больше, чем иной раз, за месяц.
  Разложив немудреные вещи, квартиранта собрались выйти. Им не терпелось осмотреть деревню, но их, ни за что не выпустили, пока не попили чаю. За столом хозяйка довольно проворно и оперативно наполняла и подавала чашки. В ее твердой руке, кажется, не дрогнул бы и пистолет, не только что чашка. За чаем узнали, что старик из кедра делает различные бочонки, кадушки, на что, и живут. Леспромхоз приплачивает за квартирантов. Но, чаепитие заканчивалось, и свой рассказ хозяйка, пообещала продолжить в другой раз.
  Так ярко взошедшее утром солнце, успело подернуться реденькой сеткой сплошных облаков. Заметно, усилился мороз. Латыши в первую очередь, направились к Иртышу. Улочка, зажатая разнообразным реечным забором, упиралась прямо в реку. С правой стороны, сточные воды настолько размыли канаву, что к обрыву, она выходила уже широкой расщелиной. На краю остановились. Внизу полноводная река, а за ней бесконечная равнина. С этой же стороны, за деревней, вниз по течению, река делала небольшой поворот влево, затем вправо и, петляя, терялась из виду. По всему правому берегу, сколько хватал глаз, на отмелях лежали оставленные после половодья, бревна, палки, сучья. Напротив деревни, на отмелях, несколько лодок с острыми, загнутыми кверху, носами.
   - Надо же! - удивленно, воскликнул Калвиш. - Где только человек не побывает. Я так думал, что кроме нашей Даугавы, больших рек и не бывает на свете.
   - Сколько же ты тогда классов окончил? - поинтересовался Гардумс.
   - Какие у меня классы! Больше коридоров. Всю жизнь в земле откопался, что крот. Только три года и довелось ходить в школу.
   - Вот за это, тебя и выслали?
   - Когда было учиться? Земля ждала хозяина. Отец у нас от тифа помер, а я в семье, самым старшим оказался.
   - Все у вас, не вовремя.
  Вдоволь налюбовавшись незнакомой панорамой, хотели пройти по берегу, но заборы упирались в самую кромку обрыва, и они вернулись. Нужно было еще успеть в магазин, который, по рассказам хозяйки, находился как раз в центре деревни, но, из-за зигзагообразности улиц, нашли его, только после расспросов. Он располагался в довольно внушительном, квадратном здании, срубленном из отборных бревен, наподобие тех, что и их новая квартира. Перед высоко врубленными дверьми, дощатая площадка, на которую, с трех сторон, вели длинные ступеньки. По бокам двери, сдвоенные окна. Тесовая крыша, от центра, равномерно расходилась на четыре стороны, с одной стороны заканчиваясь слуховым окном. Несмотря на внушительные размеры с улицы, под магазин была отведена одна небольшая комнатка. Женщина-продавец, у плиты грела руки, не обращая внимания на покупателей. Товар здесь был, как и во всех сельских магазинах, смешанный, и граненые стаканы, являлись неотъемлемой их частью. Всю нижнюю полку, занимали бутылки с водкой и спиртом. Справа, на стенке, зимняя рабочая одежда и даже валенки того самого размера, что требовались Айвару, но у него сейчас не было столько денег, чтобы их купить. Заметив валенки, наверно рефлексно, еще острее почувствовал боль в левой ноге. Она просто горела. Притом казалось, что стерлась кожа, потому что ступить уже мог, только на наружный край.
  Гардумс предложил обмыть приезд, и Айвару тоже пришлось дать в складчину. Темнело рано, поэтому сразу отправились на квартиру. Притом стал закручивать снег, который все усиливался. Пока дошли, белая пелена покрыла улицы, огороды, дома. Вокруг посветлело. Хозяйский двор показался еще просторнее, внушительнее. Ни один след не пересекал его белизны. Темнеющие стены амбара выглядели величественно и сиротливо. Теперь в длину, он казался даже больше самого дома, только ниже. Как и сам дом, он был поднят над землей не менее чем на полметра, только дом стоял на каменном фундаменте, а этот, на лиственных сваях.
  Завидев квартирантов, хозяйка моментально стала заливать воду в самовар. Хозяин, коротенькой пилкой, обрезал края только что законченной, красивой как игрушка, кадушки. Кухню освещала подвешенная под потолок, керосиновая лампа.
   - Где ходили так долго? - приступила с расспросами хозяйка - Как понравился наш магазин, а сруб бани, что возводит сосед через три избы от них, и прочее, и прочее.
  На некоторые вопросы Гардумс попытался отвечать, но она все равно, не ожидая конца ответа, задавала все новые, почти беспрерывно двигаясь от стола к печке, к самовару. К старику на корточки, подсел Калвиш.
   - В ваши годы, и так хорошо видите без очков?!
   - Может, уже и не так вижу, как хотелось бы, только я теперь больше по памяти. На этих бочонках, да на кадушках, почитай вся моя жизнь прошла. Когда лошадь знает дорогу, то ей не обязательно видеть, где ступать. Она и ночью домой попадет. Так и я.
   - Но ведь, ни одного сучка, ни задоринки, - вертел Калвиш в руках новую кадушку. - Будто из цельного куска выточена.
   - С годами, все подгоняется, притирается.
   - Ну, уж, не говорите!
   - Поживете с моё, поймете.
   - Сколько же вам лет, если не секрет?
   - Мне восемьдесят пятый стукнул, а старуха, на три года моложе.
   - Я бы не дал вам столько. Тогда вы оба, не но годам молоды.
   - Видели б вы меня молодым, лет этак пятьдесят назад!
   - Представляю.
   - А теперь что? Все прошло. Одни клепки, да кадушки перед глазами. - Распилить бревно, и то просить людей приходится.
   - Это, что у ворот?
   - То самое.
   - Так то бы, и я не распилил!
   - Я раньше, бывало, сам лучковой пилой, у меня такая специальная есть. Когда вдвоем отпиливают толстый чурбан, могут съехать в бок, а мне надо точно. Вон сколько кедрача растет, но не каждый подходит. Притом, за доставку дорого дерут, окаянные, а в моей работе, все надо делать экономно.
   - Разве другое дерево не подходит?
   - Можно разные: сосна, береза. Но эта же, без сучков, ровно колется, при правильной сушке, не коробится и не дает побочного запаха. В кедровых коробочках, хозяйки любят держать сливочное масло. Это дерево не только не портит запах, но и довольно долго сохраняет продукт.
   - Где сушите?
   - Вон, полная печка.
   - Как это, так?
   - Вначале ее хорошенько накалю, угли выгребу и закладываю туда клепки. Я их там ровненько перекладываю и через три дня, готовые вытаскиваю.
   - А как жар поддерживаете?
   - Им большая жара не нужна, а закрытая печка, долго не остывает. Вот, смотрите, какие они. Эти я, только что вытащил.
  Их у печки, квартиранты заметили сразу. Дощечки, или клепки, как их называл хозяин, шириной шесть - семь сантиметров, аккуратной стопкой блестели у его ног. Старик взял одну из них, положил на небольшой верстак, стоявший в углу, затем, по одной из граней, два раза проехал длинным рубанком. Так же сделал и со второй. Затем, с небольшим уклоном, приложил одну к другой и показал квартиранту. Между ними, едва просматривалась тоненькая полоска, будто в том месте, провели остро отточенным карандашом.
   - П-п-поразительно! - удивился, наблюдавший со стороны, Немирс. - Я никогда такого не видел.
   - Конечно. В Латвии, мы всю жизнь прожили бы, но такого чуда, не увидели!
  К этому времени, хозяйка накрыла стол грубоватой, но чистой скатертью и стала расставлять чашки. Квартиранты повытаскивали из мешков свои запасы, а с ними, только что купленную водку.
  В отличие от своих попутчиков, у Айвара, как всегда, кроме хлеба да сахара, не было ничего, поэтому он пристроился с самого краешка на углу, куда, по его мнению, никто не будет смотреть. Гардумс, стуча ладонью в донышко, выбил пробку, налил по полстакана и для вида, твердо надеясь, что старик откажется, протянул ему стакан. Тот вежливо принял, перекрестился на икону и выпил, после чего, от удовольствия, даже крякнул и всей пятерней, сверху вниз, проехал по бороде. После старика, такую же порцию, Гардумс предложил хозяйке, и опять с надеждой, что она-то, непременно откажется. Та, не моргнув глазом, опрокинула содержимое в рот, после чего, за два глотка проглотила и, как ни в чем не бывало, пошла за самоваром. Латыши переглянулись. Подавая Айвару чай, она обратила внимание на то, что у него, кроме хлеба, ничего нет.
   - Без мамы, поди, живешь? - определила она.
  Айвар покраснел и потупился. Проворная женщина из своей миски, тут же, переложила на его хлеб, кусок мяса.
   - Ешь, ешь сынок, - подбадривала она, - не стесняйся. Я знаю, каково без мамы.
   - У него-то, и папы нет, - добавил Гардумс.
   - Ах, ты ж, мой хороший, сиротинушка ты, наша! Как же такому, господь Бог мог позволить! Сколько несправедливостей, он в жизни позволяет! У нас тоже есть сынок, только кто знает, как он теперь живет?
  Скорее всего, выпитая водка еще больше придала ей подвижности и красноречия. Ее небольшая, худощавая фигура все время двигалась даже на табуретке. То старика толкнет под бок, то миску переставит, то в лампе огонь поправит, и все это с затаенной улыбочкой, на морщинистом лице.
   - Сынок наш, Витя, - говорила она, - лет восемь назад приезжал к нам с женой и внучками. Но, все это она, Зинка виновата, что он больше не приезжает. Не мог наш сыночек, нас позабыть. Все это она его научивает. С недельку, они у нас пожили. Я не могла нарадоваться своим сыночком, какой стал красивый и статный. А какие внучатки! Когда они уезжали, я еще хотела положить им продуктов в дорогу побольше, ведь они за Омском где-то живут, так он все говорил: "Ничох, ничох мне мама, не надо". Уехал, и не пишет старикам. Как ему, родименькому, там живется! Но я уверена, что все это она, Зинка виновата, - закончила старуха, вытирая краешком передника, прослезившиеся глаза.
   - Кончай ты, старая, ее бранить, - поставил хозяин недопитое блюдце. - Он тоже, хорош! Подумаешь, какая-то баба ему указ! Сам не хочет, вот, и все тут.
   - Лишь бы знать, что живой, да здоровый. Что нам, старикам, от него еще надо? Мы, уж, не станем от него хлеб отымать. Старик еще кадушки может мастерить, слава те, господи, а я вяжу, да продаю. Сколько-то нам назначено еще, жить?
  Когда опустела и вторая бутылка, Гардумс вытащил свою, захваченную из дома "на самый черный день". Старики пили наравне, и не казались пьяными. Даже Айвару, первая так здорово стукнула в голову, что только потел. Он даже перестал чувствовать, как валенок жмет ногу, а первоначальный стыд за чужой кусок мяса, растворился в общем разговоре. Сам он не говорил, хотя иногда, и хотелось что-нибудь сказать, по его мнению, очень важное. В разговоре властвовала, в основном, хозяйка, а латыши больше поддакивали, или в знак согласия, кивали головами. Она безумолку спрашивала и, чаще всего, сама себе отвечала. Айвар смотрел с удивлением и никак не мог понять, откуда у нее берется столько слов и энергии, чтобы в течение всего вечера, одной занимать квартирантов?! За это время, шесть человек выпили полный самовар кипятка, и хозяйка собралась ставить еще один, но латыши поблагодарили и вылезли из-за стола.
  Айвар, наконец, снял валенки, чтобы посмотреть, что с ногами. Одна до пальцев посинела, вторая оказалась стертой до живого мяса. "До утра затянет", успокоил сам себя и лег на пустой матрас. Если завтра в лес не отправят, то собирались поискать соломы, или сена.
  Кукушка на старинных часах, прокуковала шесть раз, но Айвар проснулся немножко раньше, от какого-то стука. Он лежал с краю и, открыв глаза, увидел в кухне свет, а у стола старуху, сливавшую со всех бутылок в стакан, что оставалось на донышке. Затем, перекрестившись, выпила. Старик возвращался с улицы.
  За завтраком, отхлебывая из блюдечка чай, Айвар украдкой поглядывал на хозяйку и не мог наудивляться ее жизнерадостности и энергии.
  У конторы, их уже ждал Иван Иванович.
   - Доброе утро. Как ночевалось на новом месте?
   - Здравствуйте. Лучше и быть не может!
   - С хозяевами сошлись?
   - Замечательные люди.
   - Я рад за вас. Как с продуктами?
   - Пока, домашнее доедаем. Осмотрели здешний магазин. Купить кое-что можно. Главное, есть хлеб. В нашем совхозе - паек ограничен граммами.
   - В магазине, он может быть, а может и не быть. Его сюда, с Тары завозят, а знаете, что такое дорога, особенно река! Вот начнет замерзать, и пока не наладят дорогу по льду, худо с продуктами. Мы на этот период, всегда запасаемся. Мясо, молоко, можно покупать у соседей. Здесь, кто не пьет и работает, живут не совсем плохо. Многие держат скотину, другие по Урману шастают. Я сам у них мясо покупаю, не жалуюсь. Одним словом, в лес мы вас пока не отправим, и за это время, успеете познакомиться, прижиться. Ваши фамилии у меня есть, но назовитесь еще раз, кто есть кто. Работать вместе придется долго.
  Латыши назывались, а он внимательно вглядывался в лица.
   - Ваши фамилии, как и имена, очень мудреные, но, со временем запомню. Значит, сперва мы решили поставить вас на разгрузку машин, а в лес потом, когда понаедет больше людей.
   - А почему не едут?
   - Это только начало. Соберутся. Летом, ведь, не заготовляем, а только сплавляем. Теперь свозим то, что осталось с весенней распутицы. Это, так сказать, для начала, пока не соберутся все запланированные.
   - Что это за "запланированные?", - поинтересовался Гардумс.
   - Теперь есть план, сколько Муромцевскому леспромхозу требуется заготовить леса. Ну, под этот план и людей выделяют. Правда, он и раньше был, этот план, но как-то обходились, а теперь стали строже контролировать. План же, во многом зависит и от того, какой заказ поступит от хозяйств области.
   - Значит, кто заявляет лес, тот шлет и людей?
   - Это частично. Общий план все равно надо выполнять. У нас работает больше половины бывших заключенных. Они теперь как бы на вольном поселении, после отбывания наказания.
  Подошли еще несколько человек, и десятник занялся с ними. В контору заходили, выходили и в свете электрической лампочки, висевшей под новым потолком на толстом черном проводе, в коридоре все время клубился морозный пар. Стало тесно, и латыши вышли на крыльцо. Над тайгой висела полная, заходящая луна, временами пересекаемая неторопливыми, рыжеватыми облаками. Ее свет фантастически заливал дворик, косо упираясь в крыльцо и двери. Древесные чурочки за ночь, совершенно замело, но с одной стороны, в них уже кто-то копался. Машин не было, но от их колес, след тянулся мимо конторы, в направлении леса.
   - Две машины, уже ушли в лес, - вышел к латышам Иван Иванович. - Ваше дело - сгружать в штабель. Выгружаем та-а-ам, за деревней. В общем, в той стороне, где вы переправлялись через Иртыш, только с полкилометра дальше. Идите все время по берегу, и наткнетесь на штабель. Как только всех распределю, я прибегу к вам посмотреть. Пока же возвратятся первые машины с грузом, вы подготовляйте фронт работ, - и ушел в помещение, куда позвал его начальник.
  Больше здесь делать было нечего, и они пошли через всю деревню обратно. Пока шли по улице, пусть, хоть и скуповатым светом, но кое-как освещала низкая луна, но за последним домом, скрылась. Теперь подсветка шла, только от свежевыпавшего снега, которого за ночь навалило изрядно. Дорога, по которой свозили лес, проходила стороной, минуя деревню, а здесь, приходилось брести вцело. Там, далеко внизу, темнели и плескались холодные воды Иртыша, а грань, отмечавшая кромку обрыва, почти не просматривалась. Стоило сделать несколько неверных шагов вправо, и можно было слететь вниз. Хуже было еще то, что на подходе к обрыву, дождевая вода местами, прорыла глубокие канавы, и постоянно обваливавшаяся земля, образовала довольно длинные расщелины. Их обходили, но опять же, по самому краешку, чтобы только сократить путь. Наконец, устав, от постоянного напряжения, отошли подальше от берега и наугад, побрели вперед, до боли в глазах, вглядываясь в темноту, чтобы не проскочить штабель. Обнаружили его, только по концам незаснеженных бревен.
  Уже рассвело, а машины все не приходили. Латыши бесцельно топтались и мерзли. Повалил снег.
   - Костер бы развести, что ли, - предложил Калвиш.
   - Т-т-т-тут надо сучки.
   - Вот их, как раз и нет.
   - Ну и п-п-плохо, что нет.
   - Взял бы, да и сходил во-он в тот лесочек за сучками. Смотришь, погрелись, бы.
   - К-куда, я старый. М-м-может, Айвара пошлем?
   - У нас, даже нет топора! - испугался тот.
  В это время, показался десятник. Его узнали сразу, еще издали, по высокому росту и чуть сгорбленной походке.
   - Ну, что, ребятушки, мерзнем?
   - Холодновато, товарищ десятник. Ветерок на берегу, здорово протягивает.
   - Я забыл вам сказать, где инструмент. Вот, смотрите. Стежки, топоры, пилы всегда кладут под крайнее бревно. Это, закон тайги. Вы уж, к этому привыкайте. Придут другие, например, как вы, и сразу найдут, чем работать. Только за пилы и топоры надо расписываться, а то иногда, растаскивают. А это, дежурные, - разгребая валенком снег, пояснял Иван Иванович. - Вот, видите, они лежат. Вы так же оставляйте, потому что долго здесь не задержитесь. Это так. Машин, значит, не было?
   - Видите сами, ждем.
   - Сейчас должны подойти. Как разгружать, надеюсь, вы знаете? Главное, по возможности выше, чтобы штабель далеко от реки не растягивать. А чтобы согреться, попросите шоферов, чтобы смоляков из леса привезли.
   - Что это такое?
   - Они знают. Это очень смолистые комли из вывороченных деревьев, и с затеками на стволе.
  Надавав кучу различных советов, ушел. Вскоре подъехала и первая машина. Несмотря на снег и длинные бревна, шофер ловко подрулил к штабелю и, открыв кабину, стал левой ногой на подножку, а рукой держась за верх дверцы, крикнул:
   - Молодцы, карета подана! Э-э-э, да я смотрю, опять новенькие! Выгружать умеете?
   - Как-нибудь справимся, - буркнул Калвиш.
   - Ладно, давайте поторапливайтесь. Сегодня три рейса на спор решил сделать, - и, стукнув меховым кулаком по фанерному верху кабины, закрыл дверцу.
  Латыши мигом приставили к кузову и прицепу покаты, и Айвар с Немирсом одновременно, опустили стойки. Несколько крайних бревен, перекрещиваясь на ходу, полетело в снег.
   - Их потом поднимете, - открыв дверцу, распорядился шофер. - Спуская одновременно, смотрите, не загоняйте комли.
  После разгрузки баржи, вроде и не забыли, как управляться с бревнами, но первая машина подавалась очень нескладно. Но вот, полетело последнее бревно, поставлены и закреплены цепями стоек.
   - Ты бы нам, добрый человек, смолячков привез, а то замерзаем? - попросил Калвиш.
   - Я тоже замерзаю, да видишь, не замерз, - отрезал шофер. - Мне сегодня надо три рейса сделать, или, литр водки выкладывать. Понимаешь, папаша! А ты, со своими смоляками пристаешь! - и, газанув так, что даже колеса заюзили, уехал.
   - Понял? Ему литр водки, а мы мерзни. Во, негодяй, - сплюнул Гардумс
   - В-в-всякие люди на с-с-свете есть, - глубокомысленно, заключил Немирс, стряхивая с фуфайки снег.
   - Только нам, все больше плохие попадаются. Ты этого не заметил? Вторая машина подошла так же ловко, что и первая. Из кабины вылез седоватый, пожилой шофер в военной шапке, сдвинутой набекрень и бушлате, некогда защитного цвета, а теперь, полностью вылинявшем
   - Здорово, братцы. Опять новенькие?
   - Может быть, и так, - отвечал Гардумс.
   - Сезон на лесоповал начался, теперь поедут. Далече, откуда? - Гардумс назвал район.
   - Да, место там гиблое, помню, бывал в тех краях: болото да комары - вот и все, что в памяти осталось. Я от ваших краев, даже одну песню выучил. Как там было: пропади земля и небо, я и на кочке проживу.
   - Мы уже, привыкли.
   - Что ж, делать! Жить и привыкать везде надо, куда судьба закинет. Вы, я смотрю, и костра не разводите?
   - Не из чего.
   - Вы просили Уживцева растопки привезти?
   - Кто это такой?
   - Тот, что раньше меня приезжал.
   - Отказал.
   - Вот, пидарас! Он опять торопится, - догадался шофер. - Не иначе, как на три рейса замахнулся?
   - Точно так, говорил.
   - Бедненькую машину рвет, да ремонтирует. Только в этом году получил новый "газик", и уже два раза, задний мост менял. Чем я могу вам помочь? Только вторым рейсом смогу привезти. Тут у дороги, полно смоляков валяется, некому подбирать.
  Затем он показал, как удобнее класть покаты, открывать стойки. Сам залез на прицеп и помог сбросить несколько бревен. Айвар стоял на машине и только ждал его команды. Груз исчез как играючи.
   - Ш-ш-шофер ш-шоферу, как ч-человек ч-человеку, рознь, - опять заключил Немирс, когда машина скрылась за деревней.
   - Это замечено давно, - согласился Калвиш. - Ты, наверно, имеешь в виду нашего Илью тоже?
   - М-м-может быть, и его, и Сашку, и Шалова, и Поцкого. Еще продолжить?
   - Замолчите вы, а то еще кто подслушает! - испуганно, остановил их Гардумс, опасливо озираясь по сторонам.
   - Здесь этих извергов никто не знает, чего нам бояться, - сказал Калвиш. - Разве что, рыба в реке может подслушать. Ты, Валдис, будто и смелый мужик, а временами, дрейфишь.
   - Он п-п-подлаживается.
   - Нисколечко! - запротестовал тот.
   - Н-ну, не с-с-сердись, я же п-п-пошутил. Давай л-лучше о другом п-п-потолкуем.
  Айвар тоже удивился осторожности Гардумса. Раньше он, вроде таким трусом не был, а, может, не замечал. Ведь Валдис всегда любил других подковырнуть, а тут, самого! Неужели нервы сдают!
  К обеду снег усилился. От воды потянул пронизывающий ветер. Без работы было скучно и холодно. Часов ни у кого не было, но решили, что должен быть обед и развязали узелки с продуктами. Только начали грызть мерзлый хлеб с салом, как появилась третья машина. Это был, газогенераторный ЗИС. Поставив машину под выгрузку, пожилой, хмурый шофер, даже не поздоровавшись и не сказав ни слова, открыл крышку большего бака, добавил туда чурочек, потолкал их железным прутом, и, закрыв крышку, сел в кабину, дожидаться конца выгрузки.
   - Что за чудо, нам сегодня выпало наблюдать, - удивился Гардумс, когда остались одни. - Один шофер болтливый и бестолковый, второй сдержанный, умный, а третий вообще странный. Хоть бы слово вымолвил.
   - М-м-может, он глух-х-хонемой?
   - В шоферы таких, не берут.
   - Он м-мог с в-войны. Тут в Сибири, да еще в т-т-тайге, все можно.
  Возражений ни у кого не нашлось. По второму рейсу, машины еще не возвращались, когда к ним снова пришел десятник.
   - Я даже не рассчитывал, что вы так высоко будете накатывать! - удовлетворенно, заметил он. - Нам уже известно - где латыши, там проверять не надо. Наши же, русские, того и гляди, что улизнут, и машины некому будет разгружать.
   - Куда улизнут? - переспросил Калвиш.
   - Известная дорога, в магазин за водкой.
  В это время, вторым рейсом подъехал Уживцев.
   - Откуда берешь? - спросил десятник.
   - Из сорок пятой.
   - Много там, еще осталось?
   - Если будут ходить все машины, то на неделю.
   - Потом забирайте из ста семнадцатой.
   - Я уже там был, и подъезды посмотрел.
  Шофер предложил Ивана Ивановича отвезти в деревню, но тот отказался и пошел пешком. Его высокая фигура удалялась в снежную пургу, а оставшиеся латыши все никак не могли наудивляться разнообразным характерам сибиряков.
  После обеда, появились еще два газогенераторных ЗИСа. Весь наличный парк леспромхоза, был на ходу. Уживцев-таки успел сделать третий рейс. Его ждали специально. В пургу стемнело рано, и разгружали, почти на ощупь. В штабель не катали, а только с обеих сторон открыли стойки, и бревна раскатились по сторонам, а то, что осталось, столкнули наугад. Шофер уехал, даже не предложив им подъехать до деревни.
  Электричество было только в конторе леспромхоза, где ток давал небольшой движок, поставленный в сарае, а вся деревня освещалась керосиновыми лампами да фонарями. Вот и сейчас, их тусклый свет неуверенно поблескивал в конце пустыря. Чтобы не сбиться к обрыву, они еще днем внимательно просмотрели береговую кромку, потом наблюдали, как шел десятник, поэтому теперь возвращались довольно уверенно, хотя за день и намело. А пурга, то появлялась, крупными сухими хлопьями забиваясь за воротник, то, сквозь её разрывы, проглядывала тускленькая луна. Шли, молча, не оглядываясь. Последним тащился Айвар. Где-то с половины дороги до деревни ему стало вдруг казаться, что за ним кто-то идет. Откуда у него появилось такое чувство, он не мог понять и сам, но навязчивая мысль никак не давала покоя. Четыре человека цепочкой растянулись на приличное расстояние, друг за другом. Айвар, как ни старался держаться за впереди его идущим Немирсом, все равно отставал и потом бегом догонял. Наконец, навязчивая мысль преследования настолько ему надоела, что невольно обернулся. В это время, выглянула луна. В прищуренную щелочку глаз, шагах в двадцати от себя, заметил темноватый, шевелящийся предмет. Айвар остановился и похолодел. Стал неподвижным и предмет. Надо было закричать, но от страха стянуло горло. Посмотрел на своих напарников, а те, как ни в чем не бывало, спокойно удалялись в сторону деревни. Тогда он бросился бежать, беспрерывно оглядываясь, но за что-то зацепился и упал. Поднялся, но зацепившись валенком за валенок, снова упал. Даже падая, он старался не выпускать из виду преследователя. Теперь ему стало ясно, что это зверь! Под конец уже не помнил как, но горло прорвало, и он, изо всей силы, несколько раз закричал. Сперва не услышали - так отошли далеко, да и уши у всех были плотно подвязаны. Потом остановились. Теперь он оказался почти на половине между людьми и незнакомым зверем, которого, из-за непогоды, трудно было определить. Надо быстрее к людям, но ноги будто налились железом, не переступить. Остановившиеся, тоже закричали. Это придало духу, и он ускорил шаг. К своим, подошел чуть живой. Теперь уже и они заметили преследователя, и стали громко улюлюкать, до неузнаваемости, понизив голоса. Темный предмет, скрылся в сторону тайги. С этого раза, вразнобой латыши не ходили, а Айвар старался быть, если не первым, то обязательно в середине идущих.
  Наступал Новый, 1954 год. К этому времени, снега навалило столько, что тропинку приходилось менять чуть ли не каждый день. На старую, просто нельзя было попасть. Прокладывая новую, впереди всегда шел, конечно же, Айвар.
  До встречи Нового года оставалось всего два дня, но торжественности, обычно сопутствующей уходящему году, нигде не чувствовалось. Скорее всего, это было результатом напряженнейшей работы всех рабочих. За несколько дней до этого, выплачивали зарплату за ноябрь. У конторы толпилось много народа, и Айвар специально прислушался к болтовне лесорубов, но, ни слова не услышал о приближающемся празднике. Разговор вертелся вокруг плана, кто, где пилит, сколько заработали. В его душе закралось сомнение: точно ли, наступает Новый год?!
  В ночь с 30 на 31 декабря разыгралась такая буря, что наутро ни одна машина не вышла со двора леспромхоза. Латыши об этом узнали лишь к обеду, когда, чуть ли не по пояс в снегу, к ним пробился десятник, чтобы сообщить эту новость. Конечно, жаль было не только того времени, что они здесь за зря промерзли, но и потерянного заработка. А еще Иван Иванович им сообщил, что дороги в такую погоду, нет смысла чистить, поэтому и завтра, даже если погода и установится, все равно, машины еще не выйдут.
   - Так что завтра, ребята, можете хорошенько отдохнуть, ну, а кто хочет, может и Старый год помянуть. Вот он, первый человек, от которого латыши услышали, что Новый год, все-таки наступит!
  Возвратясь в деревню, зашли в магазин и набрали кое-что из продуктов, а также водки. Насчет мяса, договорились еще неделю назад. Через два дома, где они жили, хозяин собирался резать овцу. Не к празднику. Просто нечем было кормить, так что, ожидалось еще и свежее мясо. Его должна была приготовить хозяйка.
  Вечером пили водку и закусывали свежей бараниной.
   - А п-п-позвольте вас спросить, - обратился Немирс к сидящему рядом хозяину, - з-з-зачем вам т-т-такой амбар, когда т-там нечего хранить?
   - О, это целая история! Если она вас интересует, но небольшую часть, могу рассказать, - охотно отвечал старик, слизывая с бороды пролитые капли водки. - Сами мы, рязанские. Как пошли разговоры о коллективизации, а мы жили неплохо, так в 1929 году и подались с родных мест. Не хотелось черту в лапы за так, отдаваться. Все-таки все своими руками наживали, а за нюх табаку потерять... сами понимаете. Тогда нас много ехало или удирало, если хотите, от колхозов. Мы довольно трезво чувствовали, чем они пахнут. До Урала ехали все вместе, а за ним, разделились - все равно для всех места были незнакомые, и свое счастье, каждый стал искать по-своему. Но все мы знали одно: здесь колхозов, нет. Мы вылезли в Омске, а другие поехали еще дальше. С Иртыша только что сошел лед, и в низовья отправлялся пароход с продовольствием. На обратном пути, он забирал пушнину. Так уж повезло, что на этом пароходике я, жена, два сына, да дочь благополучно отплыли. Вернее, может быть, будет сказано, что нас взяли, а повезло - это не то слово. По дороге потеряли сына, утонул в водовороте, а больную малярией дочь, довезли только до сюда. Здесь мы ее, родимую, и схоронили, а то, может, плыли бы еще дальше. Так вот зацепились, и остались на всю жизнь. И не жалеем, что остались именно здесь. На этом месте, уже стояло несколько домиков. Прижилось быстро и цепко. В реке рыба, в тайге зверь да орехи, леса кругом, полно, землицы нетронутой, сколько хочешь! Мало того, так стали выжигать и корчевать лес. Росло-о-о! Особенно, пшеница. Не поверите, но мы не знали, куда хлеб девать. Продавали, скоту кормили, хлебом удобряли. Вас сегодня удивляет этот объемистый амбар. Верите ли, даже его в то время, было мало! Годков десять мы так в труде, но зато в роскоши жили. Потом и сюда дошло то, от чего убегали. Так наш амбарчик и стоит, как памятник прошлому достатку. Теперь уж и сами состарились, сын женился да за Омск уехал жить. Жене, видите ли, глухомань надоела, хотя сама здесь родилась, выросла, детей нарожала.
  В разговор часто встревала старуха: то поправляя рассказчика, то добавляя какую-нибудь бестолочь. Тот сердился, забывая, на чем остановился.
  После такого длинного рассказа, снова приступили к выпивке и закуске. Никто не вспомнил посмотреть на часы с гирями в виде еловых шишек, когда стрелки приближались к двенадцати. От железной печки, выпитой водки, горячего чая, было душно, но хорошо. Чтобы не жал валенок, Айвар его снял, оставив ногу только в портянке.
  Долго, очень долго сидели и разговаривали, пока не разлили по стаканам последнюю влагу. К большому удивлению, никто не пьянел. Сытная закуска, да несметное количество выпитого чая, делали свое дело.
  Сразу после праздника, Айвар решил бросить курить. Ранее об этом, он никогда не задумывался, а теперь, такая мысль пришла как-то внезапно, как некогда, с покупкой гармони. Она возникла, скорее всего, от нечего делать. Здесь, вдали от Сашки, да Шалова появилось смутное желание, в свободное от работы время, чем-то заняться. Чем именно, он еще не знал, но чувствовал, что вся его плоть заряжается какой-то непонятной энергией. Работа легкой не была, однако сам факт относительной свободы, заглушал тяготы рабочего дня. Другие, по обыкновению, жаловались то на плохую погоду, то на снег, метель, а для него это, считалось вполне естественным, будто всю жизнь только и жил в плохих климатических условиях. Если бы еще не жал валенок, особенно когда намокал, то лучшей обстановки для него, могло и не быть. В крайнем случае, пока Здоровый дух и плоть укрепляли легкость в теле, реальность в мышлении.
  Еще второго января, выкурив последнюю пачку самых маленьких, тоненьких и дешевых "спичек", так называли папиросы "Бокс", покупать больше, не стал. Сидя на бревнах в ожидании очередной машины, его напарники мерзли, курили, а Айвар любовался на запорошенную снегом темно-зеленую тайгу, от запада до востока закрывавшую весь горизонт.
   - Кедры считаешь? - смеялся Гардумс.
   - А ты парня не сбивай, - заступился Калвиш.
   - Хотел бы я видеть, как ты бросишь курить! - не унимался тот.
   - Вот и брошу, увидишь.
   - Бросай, бросай, только не далеко, а то искать придется. Временами, Айвар еле сдерживался, чтобы не попросить "бычок".
  Особенно приятно щекотало ноздри, когда дым от курящих соотечественников, тянул в его сторону. Даже слюнки текли, как хотелось хоть разок затянуться. Вечером, было куда труднее. В доме, все мужики курили. Дым от табака прямо висел под потолком, пропитывая Айвара насквозь. Чтобы не соблазняться, после ужина сразу ложился спать. Сюда, к полу, дым так не доходил, и было чуточку легче. А во сне видел, как на полную затяжку выкуривает одну папироску за другой и от страха, всегда просыпался.
  Утро, обычно, начиналось с того, что надо закурить. В избе опять полно такого приятного, вкусного и дорогого сердцу, дыма. И снова текла слюна, как у голодного, при виде куска хлеба. Тогда он выходил на улицу, подышать чистым, морозным воздухом, и становилось легче. А потом, в душу закралось обыкновенное упрямство. Такое у себя, он замечал и раньше, но тогда, это было несущественно.
  Глядя на его мучения, Гардумс с Немирсом даже заключили пари на литр водки, что еще больше подстегнуло его к осуществлению своей цели. Почти пять лет смолил он отвратительную махорку, чаще всего, третий номер, и лишь в редких случаях, доставались "спички" "Бокс", "Ракета". С получки, однажды даже купил "Казбек" за семь рублей. Эти папиросы, с длинными мундштуками, был в картонных коробочках, и о них ещё говорили: метр курим - два бросаем.
  К Новому году, основная масса наезжих была отправлена по объектам. Теперь, готовили последнюю партию. Ждали только, когда клином расчистят дорогу. Седьмого вечером, к латышам на квартиру зашел Иван Иванович, чтобы предупредить об их завтрашнем отъезде.
   - Кормилец ты наш! - взмолилась старуха, - мы-то, как же? Опять нас со стариком оставляешь без куска хлеба!
   - Не торопись оплакивать, Еремеевна. Прибудут же, еще люди и снова к вам поселим.
   - Дай Бог тебе здоровья, что нас не забываешь. А скоро ли новенькие будут? Поди, долго придется ждать впустую?
   - Я не скажу в конторе, что от вас квартирантов забираю, так что квартплата все равно пойдет.
   - Ах, ты ж, мой родненький, - и хотела поцеловать ему руку.
   - Ну, что вы, Еремеевна, на самом деле! - смутился десятник, пряча руку за спину. - Я понимаю ваше положение и, как смогу, помогу. А с вами мы, значит, договорились. Утром в шесть, с вещами - у конторы.
   - Как далеко нас отправляете?
   - В Князевку.
   - Это далеко отсюда и надолго ли?
   - Учитывая ненаезженную дорогу, к вечеру, на место должны будете добраться, а пробыть там придется, до весны. Раз в неделю вам будут завозить хлеб, а остальное, придется добывать на месте. Когда получим деньги, зарплату тоже отвезем. В общем, там ваш участок.
   - Вы к нам не приедете? - поинтересовался Калвиш.
   - Там начальник будет, так что, моя персона не обязательна.
   - Понравились вы нам, и жаль расставаться.
   - Весной снова встретимся, время пролетит незаметно.
  Назавтра, два газика-лесовоза без бортов, увозили пятнадцать человек на север, вглубь тайги, именуемой Урманом. Крайние, на площадке кузова, сидели, как яички на краю стола, в любую минуту готовые скатиться в снег. Дорога была расчищенной, но страшно ухабистой и поэтому ехали, не торопясь. Страшнее всего, казался бренчащий стойками сзади, полуприцеп. Если слететь назад, то угодишь прямо под него, а если вбок, то от крутой стенки снега, все равно под его колеса.
  Айвар сидел на поперечном брусе, который с кузовом соединялся железным пальцем. Когда машину на неровностях подбрасывало, подскакивал и вращался брус, а вместе с ним, выскакивал и короткий палец, который потом ловили по кузову, чтобы воткнуть на место. Было морозно и холодно, но этого, мало замечали, так как все внимание было нацелено на то, чтобы не вывалиться. Однако все обошлось. К вечеру прибыли на место.
  Деревенька оказалась зажатой со всех сторон высоченным, дремучим лесом, так же, как и вся дорога к ней. Въезжали в сумерках. Тусклыми керосиновыми огоньками, она как бы, вынырнула из тьмы. Машина остановилась где-то в середине, у большого дома. Сквозь замерзшие окна, внутри блестел довольно яркий свет. Пока сгружались, шофер пошел в дом, но оттуда уже, кто-то выходил.
   - Заждался, думал, не приедете, - сказал появившийся, невысокого роста, мужичок в полушубке и без шапки. - Значит, прибывшие граждане так; квартиры распределены поблизости, далеко тащиться не придется. Можете здесь постоять или зайти в избу, кто замерз, пока по списку определю кого куда.
   - Подождем здесь, только давай быстрей разбирайся, - ответил один из прибывших.
  Не больше пяти минут, шло распределение. В списке, который отдал шофер, видимо, все было указано: кто с кем в паре и откуда прибыли. Четверым латышам достался дом напротив, через улицу. Завтра утром надо было собираться здесь же, чтобы получить инструмент, а когда рассветет, поведут показывать делянки.
  Квартира оказалось неплохая. Почти все традиционно таежное: высокое крыльцо, темные сени, кухня и чистая, просторная горница. На стенке, в рамочках под стеклом, фотографии. Отдельно, чуть в сторонке, сильно наклоненный портрет молодоженов в подвенечанном убранстве. Рама обрамлена вышитым полотенцем, свисавшим чуть ли не до пола.
  Еще не совсем старые, хозяин с хозяйкой ждали квартирантов. Как почти все таежные сибиряки, они оказались приветливыми и любезными. Сам работал конюхом, а жена на базе, скотницей. Об этом и многом другом, латыши узнали, пока пили чай. Утром до работы, хозяйка снова успела вскипятить самовар, чему квартиранты остались, очень довольны.
   Рано утром, все приезжие собрались у конторы леспромхоза. Пока получали пилы да топоры, пока обсуждали погоду и новое место, понемногу, начало светать. То было сигналом, к отправлению в лес, который начинался метрах в двадцати, за последним домом, или избой, как все их называли. Десятник в высоченных, выше колена валенках, а, по местному, чесанках, шел впереди, широко ступая в глубоком снегу, а следовавшие за ним, своими ступнями, старались попасть в его след. Наконец, делянка первой бригады. Четыре человека остались на тропе, боясь ступить в сторону, где снег казался еще глубже. Через несколько километров, остановились и латыши. Им досталась самая дальняя делянка. Пока шли, Айвару уже стало казаться, что они никогда не дойдут до места. Причем, чем дальше, вглубь тайги они уходили, тем труднее протаптывалась тропа. Деревья здесь росли одно к одному, а между крупными стволами, мелочь, подлесок. Как десятник, он же и лесник, знал, куда вести людей, лесорубам было загадкой! Вот он остановился, осмотрелся вокруг и сказал:
   - Вот здесь. Запоминайте дорогу. Пока виден след, все ясно. Но, это до первой метели, поэтому замечайте деревья, возле которых идете. Надежнее всего, отмечайте топором. До деревни отсюда семь, семь с половиной километров, и она вам будет прямо на восход, или если возвращаться, то лучше в противоположную сторону от захода солнца. Эти ориентиры вам для начала, а потом привыкнете. Метровик у вас есть, размеры вы знаете, итак, всего доброго, желаю наилучшего выполнения плана
  Латыши остались один на один с бесконечной тайгой. Вначале, даже растерялись - что делать дальше? Несколько минут топтались на месте, разглядывая стволы и кроны. Высокие лиственницы, росли вперемежку со стройными, еще более высокими соснами, а темные ели, переплетались с серебристыми пихтами. В таких местах, внизу самый настоящий полумрак!
  Приглядев стройнейший островок, разделились по парам и принялись за работу. Айвар с Калвишем, Гардумс с Немирсом.
  Заметно уходили в лес, затемно возвращались, и до выходного дня, Айвар не представлял, что за деревня, эта Князевка. От долгой, заснеженной дороги, изнурительной валки, обрубки сучьев, каждый из которых чуть ли не со среднего роста сосну, он здорово уставал. Эта тайга, этот Урман, где деревья росли почти вплотную друг к другу - был очередным, настоящим экзаменом на закалку. У него, временами, даже появлялась какая-то глупая гордость, что, вот он, маленький человек, а справляется с такими деревьями, на которые у корня не хватает даже полутораметровой пилы. Но, тайга ложилась к его ногам. Разве это, своего рода, не победа! Здесь не Кудрино, где березу или осину достаточно было толкнуть одной рукой, чтобы после спиливания, она падала. Здесь он научился точно определять: в какую сторону пойдет сорокаметровый хлыст, как лучше подрубить, подпилить. В некоторые дни так увлекался, что становилось, даже жаль, как быстро наступают сумерки! Однако больше леса, страшила изматывающая дорога или тропа, так как ее здесь называли. Утром еще, куда ни шло, но обратно! Хоть оставайся ночевать в лесу! Возвращение выматывало больше, чем сама заготовка леса. В зависимости от погоды, на дорогу уходило от полутора до двух часов. А валенки! У костра они намокали, разбухали, становились жесткими. Тот, что был меньше меньшего, сдавливал ногу так, что она просто отнималась. В крайнем случае, иногда, он ее вообще не чувствовал.
  Еле дождавшись воскресенья, после утреннего чая, отправился осматривать деревню. Вытянувшаяся в одну улицу, она казалась длинной и неуютной. Дома и ворота - все под один фасон. В центре, единственный колодец с деревянным срубом, обмерзшим толстым слоем голубоватого льда. "Журавль" совершенно новый, а к концу привязан, старый чурбан. Несмотря на пасмурный день, только что выпавший снег отливал на крышах домов изумительной белизной и немного слепил глаза. В конце деревни, две не очень большие базы, к стенам которых вплотную, подступал лес. Как настоящий строительный знаток определил, что построены они давно и не из самого лучшего леса. Дощатая крыша, местами разъехалась, а стены почернели. Из неплотно закрытых дверей, клубами валил пар, и концы обоих крыш, густо заиндевели бордово-серыми полосами. Из противоположных концов, выступали подвесные дороги, на которых висели перевернутые навозные тачки. За фермами, улица врезалась в гущу леса. Куда же она могла дальше идти, если, по рассказам, здесь последнее пристанище человека, на пути к северу?
  К немалому удивлению латышей, хозяева здесь оказались гостеприимные и чистоплотные. Жили, только вдвоем. Но зачем двоим такой большой дом? Оказалось, что других здесь просто не строили! Лес, под окном, дрова - тоже. Им не хватало только внушительных пологрудовских амбаров. Зато здесь, у каждого дома солидные хлева.
  Раз в неделю, русской печке, хозяйка пекла вкуснейший хлеб, которым всегда угощала квартирантов, а назавтра в лесу, фуфайка Айвара все еще приятно пахла свежим хлебом. Раз в неделю, трактором с Пологрудова привозили хлеб и магазинный, но этот был совсем не то, что домашний! Молока хватало, тоже. Пол села, его продавало в замороженных кружках. Брали сразу по полмешка, на неделю. А так как лесорубов, в конце концов, понаехало человек под пятьдесят, то, среди продавцов, появилась даже конкуренция, потому что брали лишь те кружки, у которых на середине, большим бугром выступала потрескавшаяся сметана.
  Когда квартирантам показалось, что с хозяевами они достаточно сжились и те не чуждаются другой нации, Немирс, как и в Пологрудово, решил выпытать об их житье-бытье. Таков уж он был, что не находил себе покоя, пока не выяснял интересующие его темы. Но хозяин, будто только и ждал этого вопроса.
   - Тамбовские, мы сами. Ссыльные. В самый разгар коллективизации 1928 года, государство никак не могло терпеть средняка. Он мешал. Более удобным посчитало забрать его имущество, а самого - за "болото". Поверите ли, эшелонами, голодных, холодных, на быках, лошадях и пешком переправляли за Имгытское болото. А нам, можно сказать, еще повезло. Стояла суровейшая зима: снег, мороз под пятьдесят, и на все тягло обоза, не хватало сена, поэтому часть подвод решили повернуть обратно, к Иртышу, отдав корм тем, кто поедет дальше. Вот нас, десять подвод и выгрузили среди леса. Мужики, какие были, объединились. У кого пила с собой захвачена, у кого топор, и теперь, с этого дня, начали рубить времянки. Две недели, почти не смыкали глаз ни днем, ни ночью. При свете костров пилили, строгали, рубили. Кто послабее был, уходили на охоту, куропаток под снегом искать, замерзших зайцев. Они же, не моргают, поэтому при сильных морозах, у них глаза лопаются и тогда их легко поймать. Что еще? Недоеденных, задранных волками лосей - одним словом все, что попадало под руку, все тянули в стойло. Некоторые, так и не вернулись, сами став жертвами либо зверья, либо мороза. Еще дорогой-то, сколько трупов было, всех у откосов побросали. Выехали-то мы большими семьями, а до конечного пункта, доехали единицами. У нас у самих дорогой две доченьки скончались, а здесь, отец помер, царство ему небесное. Но, как говорят, выживает сильнейший - это, как у скота. Тем, кому было суждено выжить, выжили. Дальше за деревней, в глубинке, стали выжигать лес, землю обрабатывать. Но первое время, жили только с охотой: силки, да петли. Тут неподалеку речушка Кыртовка, нас водицей, да рыбкой обеспечивала. По берегам, луга. В общем, начинали хуже Робинзона, но, как видите, выжили. Человек, он такой, ко всему приспосабливается.
  Потом, настоящая Советская власть, и сюда пришла, а мы уж думали, что про нас, забыли. Ан, нет! Откуда-то, сюда людей еще подселили, после чего, образовали колхоз. Как говорят: из огня, да в полымя. Колхоз, так колхоз! Только хрен редьки, не слаще. Вот и сейчас, колхозники почти ничего не получают за свой труд, и живут, в основном, дарами тайги, да своим подсобным кусочком, которые в тайге, не валяются. Некоторые устроились на лесоповал, так те, деньгами получают, а колхознику трудодень - о нем и говорить неохота, засмеете. У нас ведь паспортов нет, значит, чтобы не удирали, но молодежь, все равно в город тянется. А мы, старики, так иживем - доживаем.
  Латыши, молча, слушали, не веря своим ушам. Они считали, что, так как им, хуже уже и быть не может, а тут, вот что открывается! Русские, русского! То, что прибалтийские народы пережили в 1941 и последующие годы - сами русские, успели хлебнуть еще раньше. Этими самыми ссылками, в Москве, видимо, заражены до одурения!
  Но эти униженные и репрессированные русские, при всех житейских передрягах, остались людьми и людьми с большой буквы. А латыши? Они даже сейчас, с вполне понятным подозрением относились друг к другу. И это после таких репрессий в их нации, жизни вообще! Конечно, не все, но это факт. Эммы да Рубисы, были не единичны. Среди латышей в совхозе, на явном подозрении были еще две-три семьи, которые в любую минуту, согласны были продать своих земляков. В крови это, что ли?!
  Однажды за ужином, хозяин рассказал такой, скучай, что квартиранты ужаснулись. И было отчего! По некоторым деревенькам тайги, живут разрозненные латышские семьи. Одна даже здесь, в Князевке, на самом краю деревни, у ферм. Больше всего их в Ларионовке, соседней деревне. Соседней она только считается, но по тайге до нее, если прямиком, то километров тридцать, не менее.
   - Они здесь появились, ещё до нас, - продолжал хозяин. - Вот вы, тоже латыши, но нам с женой, вы показались хорошими, а те, что живут в нашей деревне.... Знаете, какой случай произошел несколько лет назад? Как раз такая пора, что и сейчас, январь на исходе. Жена прихворнула, так я и за нее работал. Иду со скотобазы в полночь домой, смотрю, у латышской избы под окнами кто-то топчется, да на непонятном языке о чем-то говорит, да так жалобно, что я задержался. Чует мое сердце о неладном. Замечаю, женщина невысокого роста в фуфайке, ватниках, тонюсеньким голоском, как бы что, просит. Мы-то всех в деревне знаем, а эта, видать, чужая. Потом слышу по-русски, очень плохо, но понятно, что в избу просится. В окошках свет горит, и вроде бы оттуда отвечают, а внутрь, не пускают. Подошел я к ней, и мое мужское сердце захолодело. Свет-то от окошка падает, и я гляжу, лицо обморожено, все в пятнах, да по белым щекам, вроде слезы текут и, вот-вот упадет, горемычная. Привел к себе домой, а у нее, родимой, еще руки, ноги обморожены. До утра, без памяти лежала, думали помрет. Выходили. Утром бабку Настасью позвали, а она у нас вроде частного доктора - роды принимает. Девушка оказалась тоже латышкой. Поначалу, мы ее никак не понимали - все больше по своему она лопотала, вроде вас, когда вы промеж собой говорите. Оказалось, из Ларионовки она. Пошла в лес смоляки искать, да и заблудилась. Как вышла на нас, один Господь знает, если он сам ее сюда не вывел. После этого случая, никто из деревенских с той семьей не дружит, не в обиду вам, будь сказано. Вы, если хотите, можете к ним наведаться, но, нехорошие они люди.
  Нет! Эти латыши к тем латышам тоже не пойдут. Кем-нибудь они уже обязательно извещены, что на заготовки в деревню прибыли латыши. И если бы они хотели встретиться, то давно бы пришли сами. Не пришли.
   - Нам часто бывает стыдно за своих земляков, - скорбно оправдывался Калвиш. - Я чувствую, что в каждой нации есть свои отщепенцы, только в нашей Латвии их, видать, значительно больше, чем у других. Скажите, как вот вы сумели через всю свою нелегкую жизнь пронести, ну, если можно так выразиться, человечность?
   - Вот вопрос! Просто самому постоянно надо быть человеком, и вся хитрость. И еще, мне так иногда кажется, чем больше человек видел или испытал своего горя, тем он лучше понимает других. Ведь в любую минуту он сам может оказаться на их месте. Об этом, многие просто не задумываются. Они живут только сегодняшним днем и видят только то, что лежит под самым носом, а чужая беда... Чужую беду они, или не замечают, или не хотят замечать. Это уже опасно! И только потому, что таким людям кажется, что все происходящее с другими, с ними никогда не случится. Вот в прошлом году, под весну, у соседей пропал сынишка, так мы всей деревней целую неделю, день и ночь, по тайге ходили, искали. Только латыши не пошли, да мы их и не звали. Ну, ладно, мы его тогда не нашли, но сам факт принятия к сердцу чужой беды, как своей, много о чем говорит.
   - Т-т-так и не нашли м-м-мальчика?
   - Только по весне, лесник по одежке узнал, где его зверье разодрало, царство ему небесное.
   - Да-а, есть чему у вас поучиться, - вздохнул Калвиш. - А вы, случайно, не знаете, откуда здесь появились латыши?
   - Всяко говорят, но вроде, как и многие из русских, лучшей доли искали.
  Время шло своим чередом. В хорошую погоду или в бурю, мороз или снег лесорубы безропотно тащились в тайгу и делали свою норму. Каждую субботу приходил десятник принимать работу. Обе пары сдавали заготовленное отдельно, хотя и расхождения были совсем незначительные. Но так, договорились вначале.
  Почти всю эту зиму мороз держался на сорока градусах, но иногда опускался и до сорока семи-восьми. Для лесорубов такие дни были настоящей катастрофой. На спиливание одного дерева, особенно если им оказывалась хорошая лиственница, уходило до двух часов. Как тут только не ухитрялись! То, согнувшись, то на одном колене, то на другом, то на обоих. На пилу так прилипала смола, что нельзя было сдвинуть с места. Сначала ее вытаскивали и счищали топором, но так было очень непроизводительно, потому что после трех-четырех растяжек, она была снова такой же "грязной". Но, додумались! На пилу стали мочиться, и это помогало лучше. Теперь мочу стали беречь, и смачивали по очереди, небольшими дозами, нечто, наподобие собак.
  Особенно усилились морозы под весну, так называемые утренники. В эти часы казалось, что холод старается задушить, уничтожить, опустошить все живое. Пока доходили до делянки, уставали почти до смерти от недостатка воздуха, который безжалостно обжигал открытые участки тела и не позволял дышать полной грудью. Его вроде, как не было! Без отдыха, сразу же приступали к валке. Это был лучший способ согреться. Чтобы зажечь толстые сучья, особенно в сильный мороз, сперва добывали лапник ельника, или пихтача, который быстрее разгорался, и только в окрепший костер бросали сосновые сучья или лиственницы. Но случалось и так, что хвоя на суке обгорала, а сам, не загорался, и костер потухал. О, это было самой страшной мукой! Теперь, чтобы снова зажечь уже голые сучья, приходилось отдельно разводить самый настоящий костер из собранного вокруг подлеска, обломанного лапника, и когда через пару часов все это загоралось, образовывались настоящие угли, только тогда можно было в него бросать и те, что потухли. Зато, такой разгоревшийся костер вздымался ввысь на головокружительную высоту, увлекая за собой плотный поток красных искр, которые, угасая в вышине, опускались сплошной чернотой на девственно белый снег. К такому костру нельзя было приблизиться, на несколько шагов. Удовлетворенные лесорубы садились на ближайший хлыст и, вытянув ноги, грелись, сушились. Снег на валенках моментально таял и впитывался в войлок. Если прозевать, то подсохшее место, тут же бурело, и в нос лез отвратительный запах горелой шерсти.
  В обеденный перерыв, пока согревали ноги, на длинных заостренных палках к огню совали замерзший хлеб и сало, которое сразу пыталось загореться, а хлеб не столько оттаивал, сколько обгорал. Ведром зачерпывали снег и ставили к огню. На дне собиралась холоднющая, с мелкими угольками, прочим лесным мусором, вода, которую тут же, пили. От нее, Айвару заложило горло и проболело почти всю зиму.
  Со временем, натренировались довольно точно определять кубатуру любого дерева, что позволило все подряд не валить, а выбирать более удобные, которых здесь росло предостаточно. Самых толстых, за день валили, не больше двух - одно до обеда, второе после. В безветренную погоду, когда получался ровный срез, даже полностью спиленное дерево не падало. Имея большой диаметр в комле, оно стояло, как на столе! Такой момент считался самым опасным, потому что, куда-то же, оно должно было соскользнуть, прежде чем упасть. Тогда ждали милости от природы: легкого ветерка, или надеялись неизвестно на что, с раболепством вглядываясь в высоченную макушку.
  С увеличением светового дня, на работу уходили пораньше и оставались дольше - старались больше сделать. Как и прежде, на квартиру возвращались затемно. Свободного времени не оставалось нисколько. Работа - сон, вот и все.
  После вьюжного, снежного февраля, заботы прибавилось. Утром, попасть на завьюженную тропу, не всегда удавалось, а сама она была настолько узкой, что за первыми пешеходами, а ими всегда были латыши, по сторонам оставались глубокие точки провалившихся ног. Дорога стала изматывать, пуще прежнего. А тут еще десятник стал требовать, чтобы пни были не выше двадцати сантиметров, иначе не будет принимать работу. Мало того, если весной, упаси Бог, некоторые вытают, и окажутся выше, домой никого не пустят. Виновные будут их укорачивать. После таких угроз, с собой стали таскать еще и лопаты. Дерево теперь не обтаптывали, а откапывали. На тот случай, если оно пойдет не в ту сторону, куда задумано, прокапывали несколько боковых тропинок. Лопатой же, откапывали и нижние еловые сучья, иначе в снегу, они не были видны.
  Одна была радость, что дни настойчиво удлинялись, создавая настроение, соответствующее времени года. Однажды, в субботу, домой вернулись засветло.
   - Давайте сходим к Ватулиным, - предложил хозяин. - Я ему кумом довожусь, а у его внучки сегодня, день рождения. Они будут рады вас видеть, потому что знают о вас только хорошее, так что уж, не откажите. Их дом на въезде. Вы мимо, в лес ходите.
   - У нас же подарка нет, как так можно идти! - изумился Гардумс. - У нас так, не принято.
   - А мы ходим без подарка. В магазине, кроме водки, все равно ничего нет. Поиграем в лото, карты. Завтра у вас выходной, так что, сегодня можете себе позволить немножко веселее провести вечер. Что вы за люди, удивляюсь! О ваших коллегах давно разговорчики ходят: то кого- то поколотили, то не из той избы на работу вышли, то у мужа бабенку отбили. Этак, молодого парня окончательно замучаете, - кивнул головой на Айвара.
   - Замучаешь его! - не преминул вставить Гардумс. - Он всех нас обгонит и назад успеет вернуться.
   - Так, соглашайтесь.
   - Они же, не готовы принять столько людей!
   - Я их предупредил, что вас как-нибудь, сговорю.
   - Ну, вот! Так сразу.
   - Да вы не расстраивайтесь, у нас все просто.
   - Айвар, на деньги и дуй, за водкой, - шепнул Гардумс. - И духов, каких подороже, прихвати. Мы тебя подождем, только ты не задерживайся.
  Айвар оделся и побежал исполнять приятное поручение. Зная, что лесорубы с работы заворачивают в магазин, продавщица его рано никогда не закрывала, да и жила она в этом же, самом доме.
  Кроме водки и подарка, заодно, купил себе и валенки. Получка была еще на прошлой неделе, а он все не мог решиться на такую растрату. Но сейчас, идти в гости! Это меняло все дело. Он не смог бы сидеть у чужих, сжав зубы от боли и слушать, как ноют стертые пятки. Да, у него теперь новые валенки! И деньги еще остались. Впервые за всю сибирскую жизнь он почувствовал относительный достаток! К тому же, здесь не маячила осточертевшая милиция, от одного вида которой, у него крутило под ложечкой. От раздвинувшихся горизонтов свободы, привольнее забилось сердце. Как мало человеку надо, чтобы быть счастливым! Да, он пойдет сегодня туда в гости, хотя бы уже для того, чтобы еще полнее прочувствовать эту светлую свободу. Возвратился из магазина, в самом наилучшем настроении, которого так давно не испытывал. А хозяин подзадоривал:
   - Летом здесь парней нет - скучно. Гляньте сейчас! Когда на зиму прибывают сюда лесорубы, все преображается. Девки не могут дождаться, этой самой зимы. Каждую субботу танцы, веселье. До самой весны, местная молодежь не думает о завтрашнем дне.
   - Не п-п-подговариваешь ли хоз-з-зяин, чтобы и мы п-пошли на танцы?
   - А почему бы и пет! Там и в вашем возрасте появляются, да таких девок подцепляют, что, будь здоров! Не танцы же, мужикам надо, а место, где переночевать, сытно поесть. Вот и отправляйте туда, своего парня.
   - Разве мы его держим? - засмеялся Гардумс. - Пусть идет.
   - Слышишь, Айвар? Они тебя не держат, а наши девки без парней, сохнут.
  Айвар застеснялся, покраснел. Он привык один, и это его вполне устраивало, хотя иногда, какие-то кошки в душе и царапали.
   - Значит, всю тяжесть сбрасываем с плеч, усталость оставляем здесь, и туда идем, налегке. Ты, Марфа, готова? - обратился хозяин к жене.
   - А мне-то, чё готовиться, платок повязала, да пошла. Неужто буду новое платье, что на смерть держу, одевать.
   - Тьфу ты, язви тя в душу, о чем вспомнила! Типун бы тебе на язык за такие слова, - плюнул в сердцах муж. - Ну, пошли, так пошли.
  Пока решались, да собирались - порядком стемнело. Когда вышли за ворота, улица уже подсвечивалась желтоватым светом комнатных ламп, скупо расточавших свет сквозь замерзшие окна. Из одних ярче, других - темнее. У одних лампы над столом под потолком, у других, на стенках. Занавесок - ни у кого! Вся жизнь на виду, как есть. Хруст мерзлого снега гулко отдавался в притихших дворах, не давая покоя беззлобным собакам. Вот, и последний дом. В горнице света нет, но сквозь открытую внутреннюю дверь, он виден на кухне. За калиткой, во дворе темнее, чем на улице, но в это время, из хлева с фонарем вышла женщина, а за ней, с тоненьким лаем, небольшая собачонка. Айвар постарался спрятаться от нее, за спину Немирса.
   - Вот и мы, кума. Встречай нас, Михеевна
   - Здравствуйте, хозяюшка, - от всех, приветствовал Гардумс.
   - Ахти ж, мне! - встрепенулась хозяйка. - Добрый вечер, добрый вечер, хорошие люди. Заходите в избу, старик сейчас вернется. Цыц, окаянная, - крикнула на изводившуюся лаем собаку и поднялась на крыльцо, держа фонарь на вытянутой руке.
  В сенях остановилась, освещая гостям путь и пропуская их первыми в избу. Из открытых дверей, пахнуло плотным теплом. Это на кухне, стояла железная печка, накаленная до того, что весь верх искрился ярко-желтым светом. Присев на корточки, девушка мешала в ней угли.
   - Сашенька, помоги гостям разболокаться, - попросила хозяйка, едва закрыли двери.
  Девушка, без какой-либо робости перед незнакомыми, встала и принялась развешивать подаваемую одежду. Невысокого роста, брюнетка, глаза карие, широко открытые, светились добротой, доверчивостью и спокойствием. Одета очень простенько: голубоватая, в мелкие цветочки, кофточка, коричневая юбка, коротенькие черные валенки, волосы в длинной косе, чуть ниже пояса
   - Ну, что у вас, Михеевна, новенького? Вот, пришли проведать, чай, скучно одним-то? - представилась Марфа.
  И не говори, Прокофьевна! Совсем не с кем поговорить, душу отвести. От темна, до темна, только работа, чтоб ей пусто было. Так уж есть, ничего не поделаешь.
   - Я, пока не забыла, хочу веретено у тебя попросить на пару дней, пока Федор свое починит. Ты, поди, сейчас им не пользуешься?
   - Не пользуюсь, но сегодня дать не могу, а то, теленочек будет кричать.
   - Неужто, отелилась?
   - Как раз перед самым обедом. Митрич теперь в хлеву. Он, по лаю собаки знает, что вы пришли, и сейчас будет сам. А веретено, я завтра тебе сама принесу.
   - Правильно, - согласилась Прокофьевна. - В такой день, из избы ничего нельзя отдавать. Дай-то, господь, чтобы теленочек здоровым рос.
   - Кажется, все нормально. Уже сам, титьку находит.
   - Тогда хорошо.
  В сенях скрипнули половицы, и в кухню вошел широкоплечий, высокий мужчина. Из-под опущенных ушей шапки, выбивались черные пряди потных волос. Такая же, черная борода, закрывала жилистую шею. Из-под густых бровей, живо сверкали темные бусинки глаз.
   - Добрый вечер, дорогие гости, - с порога, приветствовал приятным баритоном. - Вы, смотрю, успели освоиться? Извините, руки мокрые, только что снегом помыл, - оправдывался хозяин, подавая широкую ладонь. Михеевна, наверно, не утерпела, похвасталась нашей прибавкой?
   - Они сам, сразу догадались, - зачем-то, соврала она.
   - Ладно, пополнение есть - это хорошо. Будет причина выпить.
   - Сколько нам известно, - сказал Гардумс, - у вас, да теперь и у нас, есть еще другая причина провести вечер вместе.
   - Это уже, работа Прокофьевны, я понимаю.
   - Ай, ну что ты, старый, нас обвиняешь! - вмешалась хозяйка. - Какая тут может быть тайна.
   - Нет, это я так, не подумайте всерьез. Кому не приятно, когда к нему с добрыми намерениями приходят.
   - Не только с добрыми намерениями, - заявил Гардумс, вежливо дождавшись, когда тот закончит свою мысль. - Мы пришли и с каким ни на есть, подарком. Давай, Айвар, доставай, где он там у тебя?
  Айвар никак не ожидал такого крутого вопроса. Он имел намерение тихонько подсунуть духи кому-нибудь из них - пусть сами дарят.
   - Вот, молодой человек, - как издеваясь, продолжал Гардумс, - желает поздравить вашу девушку подарком. Он много наслышан о ней и теперь, пришел сам.
  "Что он мелет!" - ужаснулся Айвар. Хоть сквозь землю провались. Лицо и уши, вдруг, вспыхнули жарким огнем. Он уже готов был, либо выбежать из дома, либо стукнуть этого болтливого Гардумса, но выручил Калвиш.
   - Вы его не слушайте, он много прибавляет. Мы все, вернее, от нас всех преподносим в подарок то, что лучшее, нашли в магазине. Примите без намека. Только тебе, Айвар, как самому молодому среди нас, хочешь - не хочешь, а надо дарить.
  Айвар еще не успел вытащить флакон из кармана, а к нему, почти вплотную, подошла Саша, как будто давно, с нетерпением, только и ждала этой минуты. Он опешил. Вспотевшая рука, прилипла к карману и вытаскивалась, вместе с ним. Девушка спокойно ждала, глядя ему прямо в глаза, чего он не выдержал и опустил голову. Наконец, вывернув карман, рука вытащилась. Саша взяла подарок и ушла в спальню. С открытым ртом, Айвар посмотрел на собравшихся.
   - Хороший у вас парень, - похвалил хозяин. - Нам бы в родню, такого.
   - Если хороший калым.... - начал Гардумс, но его перебил Калвиш.
   - Сколько же лет, сегодня минуло вашей Сашеньке? Я правильно назвал ее имя?
   - Все правильно. Шестнадцать.
   - Наш парень, чуточку постарше.
   - Вот и хорошо, так и должно быть.
  Айвар слушал этот, не то серьезный, не то шутливый разговор, как сквозь сон. Он еще не успел оправиться от вручения подарка, а тут, снова!
   - Ты, парень, не стесняйся, - подбодрил хозяин. - У нас все запросто. Это же, все шутка, - похлопал его по плечу. - Федор, ты как посредник, давай определяй к столу людей. Тебе они знакомы.
   - Определимся, не волнуйся, было бы куда, - отвечал Федор.
   - Нам стол пошире, да вина поболе.
   - Все будет, дай только разболокусь.
   - На каком столе будем?
   - Ясно, в горнице. Неужто, дорогих гостей в кухне томить. Сашенька, где ты? Помоги бабушке собрать на стол.
   - Как я понял, это ваша внучка, а где же папа с мамой, если не секрет? - поинтересовался Гардумс.
   - В Омск подались, счастье искать, да, вишь, никто там их не ждал, жить-то негде, в углу каком-то приютились. Зачем дите морить. У нас, слава те господи, места хватает, пусть живет, сколько захочет. Ведь случается же, что не вся молодежь любит красоту вечной тайги, хоть в ней и родилась. А ее надобно понять, только тогда, она станет родной на всю жизнь.
  "Неужели я ее уже понял? - удивился про себя Айвар. - Ведь она мне так нравится, будто всю жизнь, только и жду с ней встречи!"
  Минут через двадцать, стол был накрыт. На толстые, коричневые от времени и отполированные руками, доски, хозяйка накрыла домотканую сероватую скатерть, и на нее поставила самовар, чашки, мясо, лепешки и прочее. Хозяин принес двухлитровую бутыль мутного самогона.
   - Мы магазинной, не балуемся, - как бы в оправдание, сказал он, - поэтому не побрезгуйте моей, паровой.
  Латыши вытащили свою, и поставили на стол.
   - Вы, гостюшки дорогие, залазьте к стеночке. Может, стол оттянуть? Кому неудобно, говорите, пересадим. Мы со стариком здесь, с конца сядем.
  Расселись быстро. Айвар оказался крайним, на самом углу, а рядом с ним, усадили Сашу. Она ему не показалась особенной красавицей. От жгучих сибирских морозов да ветра, кожа на лице, чуть загрубела. Немного великоватые кисти рук успели покрыться натруженными, темноватыми, тоненькими жилками, но от этого, нисколько не казались хуже. Ожидая, пока бабушка подаст чашку чая, она держала их на столе, открыто разглядывая гостей. Сколько непосредственности и прямоты! Айвару она просто понравилась, и от этого, еще больше застеснялся. Но тут, с полным стаканом, поднялся хозяин. Айвар ужаснулся такой порции! Но тут же, заметил, что и у него, налито столько же! В нос пахнуло непривычным, отталкивающим запахом самогона. Сердце, сразу упало. Вдруг вырвет! - испугался он.
  Погладив широкую бороду, хозяин пробасил:
   - Приветствую вас всех в моем доме. За вашу милость, что пришли, не побрезговав, пусть ваша жизнь будет долговечна, как наша тайга. Чтобы ваша сила и выносливость равнялись медвежьей, чье мясо стоит здесь, на столе. Пусть ваше здоровье, с каждым прожитым годом, становится крепче и крепче. Выпьем, дорогие гостьюшки, - и, за два глотка, опорожнил стакан. - Теперь жду ваших, пустых.
  Гардумс попытался встать, но хозяин сказал:
   - Гости пьют сидя, забыл уж, как тебя звали.
   - Валдис. Тогда мы от всего сердца принимаем ваши пожелания, но, поскольку здесь есть еще одна виновница нашей сегодняшней встречи, то позвольте ваши пожелания отнести и к ней.
   - Согласен, - улыбнулся Митрич.
  Мужчины выпили. Айвар проконтролировал каждого, а сам, не дотронулся.
   - Ай, брезгуешь наше? - упрекнул хозяин.
   - Ну! - подтолкнул Немирс.
  Айвар испугался и маленькими глоточками выпил, затаив дыхание. Хозяин поблагодарил, и сел, а он все еще боялся открыть рот, чтобы выдохнуть. Но самогон пошел мягко, даже не пощипав язык. "Слабый, только вонючий" - как настоящий дегустатор, определил он. А Митрич, отхлебнув чая, подбодрил:
   - Если не побоялся этого стакана, то смело можешь идти на медведя.
  В алюминиевых мисках, перед каждым лежал дымящийся кусок медвежатины. Латыши такого мяса никогда не пробовали и, закусывая отвратительный самогон, Айвар даже не понял его вкуса. Зато чай был вкусным, душистым и крепким. Все дружно зачавкали, будто сделали большое и важное дело. Только Калвиш, изредка почесывал переносицу, да незаметно, нюхал хлеб.
  Самогон Айвар определил правильно: слабый, но от полного стакана стало жарко, ударило в голову, а тут, еще наполнили по "марусин поясок".
   - Не п-п-подождать ли? - неуверенно, заикнулся Немирс.
   - У нас не так, - возразил хозяин. - По второй и третьей опрокинем, тогда и поговорить можно будет.
  "Опрокинули". Но вторая, пошла как-то лучше. Вскоре двухлитровой бутылки, как не бывало. Принесли вторую, но на этот раз, Гардумс предложил магазинную.
  Айвар захмелел только после первой, хотя она и показалась слабой. У него и раньше так 6ывало, когда изредка приходилось выпивать - хмелел после первой, а потом, хоть и добавлял, в голову почти не било. Просто становилось веселее, да смелее. Вот и сейчас, незаметно посмотрев на соседку, та показалась не такой, уж, и далекой, но заговорить, все равно не решался. Когда налили магазинной, поднялся Гардумс.
   - Теперь давайте попробуем, что тут продают в вашем магазине, может быть, и в рот нельзя брать! Только если окажется хорошей, то этот тост пусть будет за наших гостеприимных хозяев, как одних, так и других. Ваше здоровье.
  После каждого стакана, обильно запивали чаем, много ели мяса с лепешками. Хозяйка зорко следила, чтобы всем всего хватала, особенно чая. Когда замечала, что кто-то еще только допивает, она прекращала пить сама, и ждала чашку, чтобы снова ее наполнить.
  Шумно разговорились. Только Калвиш с Айваром, сидели молча, вроде, все еще "не в своей тарелке". По глазам Калвиша было видно, что выпитая водка на него подействовала здорово, но он умело себя сдерживал. А у Айвара вместо смелости, на этот раз, появилось веселье, но выхода ему никак не находил. Скованность и стеснительность, все еще властвовали над ним. Он уже несколько раз хотел о чем-нибудь поговорить с Сашей, но, не находил о чем. В такие моменты, он смотрел на лампу, где в махорочном дыму, нервно дергался огонек, бросая неуверенный свет в налитые стаканы. Напряженное состояние, стало его изматывать. А соседка, как ни в чем не бывало, или разговаривала с бабушкой, или прислушивалась к разговору мужчин. Но на него, никакого внимания.
   - Сыграй ты нам, что-нибудь веселенькое, Митрич, - предложил Федор. - Хватит, пока, пить да есть. Душа просит песню, или пляску.
   - Сыграй, дедушка, мы послушаем, только обязательно и пой.
   - Зачем я буду гостей отвлекать. Мы еще не обо всем переговорили, а еще больше, не допили.
   - В-в-вечер длинный, все усп-п-пеется.
  Хозяин пошел в спальню и принес точь-в-точь такую же гармонь, что и у Айвара, разве что, эта была поярче.
  В тот год, он так и не смог хорошенько научиться играть. У Мартуша, жившего за стенкой, все лето болела голова, поэтому Айвар брал гармонь лишь, изредка и выходил учиться на улицу. Мелодию он находил удивительно быстро, но постоянно мешали любопытные прохожие, и, с сожалением, приходилось возвращаться в барак. Так и лежала его музыка, ожидая лучших времен.
  А Митрич, настроился на "Катюшу" и сыграл довольно неплохо, но, по сравнению с Сардиньшем, у которого инструмент просто выговаривал, много уступал. Подвыпившая Прокофьевна, хотела идти плясать, и уже было встала, но ее за кофту, одернула хозяйка - неудобно, мол, при чужих.
   - Давненько не брал в руки, все недосуг, - признался гармонист, сдвинув малиновые меха. - Почитай, года четыре не играл.
   - Все равно ты, дедушка, хорошо играешь, - подбодрила внучка. - Играй еще.
  Подкоротив ремень, склонил голову набок и правым ухом стал вслушиваться в голосовую часть, одновременно, гудя себе что-то, мод нос. И вдруг, молодецки вскинув голову, с прищуренными глазами, заиграл цыганочку с выпадом. Да так растянул меха, что, показалось, будто раздвинулись стенки горницы, давая простор простой, но сильной мелодии. Гармонь выдала свой настоящий голос! Даже не специалист в музыке и тот почувствовал бы четкое звучание каждой ноты. Звук лился чистый, приятный и внезапно оборвался.
   - Что вы, молодые люди, сидите! - не выдержав, крикнул Гардумс - Айвар, приглашай даму танцевать.
   - Ты танцуешь полечку? - запросто, обратилась к нему Саша. Айвар встрепенулся.
   - Нет, не умею. Я ничего не умею.
   - Почему?
   - Так. Негде было учиться.
   - Неужели там, у вас, не танцуют?
   - Танцуют, только без меня, - и запнулся, не зная, что сказать дальше.
   - А у нас, парней нету, - вздохнула девушка. - Только зимой и веселимся, когда наезжают лесорубы. У нас, в деревне, гармони у некоторых есть, да играть-то некому. Танцевать я умею, хочешь, тебя научу? Дедушка, сыграй еще, мы танцевать идем, - и к Айвару, - это же так просто, - и, отодвинув табурет, потащила опешившего Айвара, на середину горницы. Все захлопали в ладоши.
   - Ну, держись, Айвар, - стараясь перекричать гармонь, предупреждал Гардумс. - Это тебе не лиственницы валить, здесь ты попался окончательно!
  Немирс, в крайнем возбуждении от водки и гармони, хотел что-то крикнуть, но кроме п-п-и-п, ничего не получалось. Удивленный Калвиш, смотрел мимо молодых, куда-то на печку. Хозяйка же, повернувшись боком, старалась не упустить из виду ни внучку, ни самовар, из краника которого, тоненькой струйкой, наполнялась очередная чашка. Лишь Федор с Прокофьевной, невозмутимо дули на горячий чай в блюдцах, языком, от щеки, к щеке, перекатывая конфету-леденец.
  От всеобщего внимания, Айвар не то, что танцевать, шагу не мог ступить! В ватных штанах стало нестерпимо душно, а стеганый зад оттопырился надутым пузырем, которого раньше никогда не замечал. От намокших валенок, которые все-таки пожалел сменить на новые, потянуло терпким запахом слежавшейся шерсти. Пиджак прилип к спине, но снять его не мог, потому что под ним была сшитая толстушкой Скриверс, только полоска манишки, накинутая на грязную рубаху. Цепкая девичья рука, крепко держала его потные пальцы.
   - Я буду тебя водить, только ты меня слушайся, - убеждала Саша. - У нас обязательно хорошо получится, вот увидишь.
  Айвар, конечно, видел, как танцуют, хотя бы ту же, полечку, но самому, никогда не приходилось. Вот девушка, правой рукой прижала его к себе, а левую, сжала еще крепче. Тут он, совсем смешался, а когда партнерша попыталась его еще кружить, он зацепился ногой за ногу и, чуть не упал, хорошо что, партнерша поддержала. Без толку потоптав, сели. Гармонь смолкла, тоже. Айвар был совсем мокрым. Даже длинные, давно не стриженые волосы, прилипли ко лбу, щеке и лезли в рот, откуда, во время танца, безуспешно пытался вытолкнуть языком. Саша задорно смеялась, уверяя, что из него, выйдет хороший танцор.
  Пока они были на кругу, кто-то успел налить стаканы самогоном. В ход шла, вторая двухлитровая бутыль. Айвар подозрительно покосился на ночную темноту, поблескивавшую свежим снегом за маленьким окном и еще раз, про себя возмутился, что на окнах нет занавесок. Ведь оттуда, все было видно!
   - За такую музыку, яхни ее, даже стоит выпить, - убедительно, сказал Федор.
   - Обязательно надо! - поддержал музыкант, отставляя в сторону гармонь. - За что сейчас, выпьем?
   - За д-д-дружбу, - предложил Немирс.
   - За дружбу, так за дружбу - это дело. Кто за дружбу - всем выпить.
   - Мы же так свалимся, домой не дойдем, - взмолился Калвиш. - У нас, в Латвии, такими стаканами пьют только пиво!
   - Так оно ж, не крепкое.
   - Смотря какое, да кому, - усмехнулся Гардумс, - а наши бычьи животы, все примут. Давайте не будем обижать хозяев, и выпьем.
   - Вот это ответ! - воскликнул хозяин. - Если кто из вас захочет спать, на полатях места всем хватит. Итак, давайте не будем греть ее в руках, а то выдохнется.
  То, что самогонка выдыхается, заметно было сразу - вонь в избе, стояла отвратительнейшая. Айвар в очередной раз ужаснулся, глядя на граненый стакан. Вот и женщины, поставили стаканы на стол вверх дном, а он снова, не мог решиться. Но боясь, что на него опять обратят внимание, быстренько выпил и стакан спрятал на окне за каким-то горшком. Этот последний, был уже, вроде бы как, лишний, потому что, стукнуло в голову. Да и Саша что-то закружилась на табуретке, обращаясь то к дедушке, то к бабушке, то, наконец, к нему, на что Айвар старался отвечать, как ему казалось, толково и убедительно. Потом, непонятно зачем, даже взял девушку за руку, но, заметив, что та ее не отнимает, некоторое время, так и держал. Потом, вдруг, ужаснулся, и обрадовался своему поступку. Чужая рука так доверчиво лежала в его руке, что он даже забыл о пьянке. В голове будто просветлело. Разрумянившееся лицо Саши, то приближалось к нему, то удалялось - в зависимости от того, спрашивала ли она, или слушала его ответ. От такого интимного обращения, Айвар даже осмелел.
   - Дедушка говорил, вы на всю зиму к нам? - спрашивала она.
   - Так нам сказали, да и зима скоро кончается.
   - А как к нам добирались, в такую даль? Ведь наш поселок последний. За рекой, болото начинается.
   - Машины, что нас привезли, где-то недалеко, лес брали. Теперь
  трактором возят.
   - А-а-а, тогда знаю. Мы там по осени, кедровые шишки собирали.
   - С кем собирали? - даже удивился, своему ревнивому вопросу.
   - Нас, девочек, здесь целая деревня, а парней ист. Только что вы, лесорубы, на зиму приезжаете. Некоторые подружатся и девушек увозят с собой.
   - Так, сразу!
   - Да, но многие опять возвращаются.
   - Почему?
   - Бросают в дороге. Разве мы знаем правду, откуда кто приезжает. Наговорят кучу небылиц, и им девушки верят. Да что толку, если какой и не обманывает! Только подружишься, а там глядь - уже весна, парень уезжает. Одним словом нам, девушкам, и так, и сяк плохо.
   - В таком случае, лучше совсем не дружить.
   - Так тоже нельзя, засмеют. Скажут: вот, мол, дуреха, никто с ней не хочет гулять.
   - А как это, бросают в дороге? - не понял Айвар.
   - Очень даже, просто. До Тары едут вместе. Там, обычно, заходят в ресторан поесть. Парень говорит: подожди меня здесь, я сейчас вернусь. Ушел, будто в туалет, и - с концами. Пока она ждет, он на попутке, уже далеко уехал.
   - В таком случае, лучше вообще не трогаться с места.
   - Некоторые не обманывают. Поди, узнай, который из них честный. Только у нас не зазорно возвращаться - хоть немножко, да побывала замужем. Потом проще дитя иметь, не обговаривают.
   - Не много же, вам радости дано.
   - Да, маловато, только раз в году, да и то зимой. Зато зимы для нас, девушек, настоящий праздник! Каждую субботу и воскресенье танцы. Я редко хожу, дедушка с бабушкой не разрешают.
   - А где клуб?
   - У нас клуба нет, да и зачем нам он? Девушки по очереди пускают в свои избы, конечно, у которой поболе.
   - В вашем доме, танцевали?
   - Только один раз. Я же говорила, что дедушка строгий.
   - А бабушка?
   - Она сама была молодая, знает, как все это, - уклонилась от ответа.
  Взрослые, молодую пару больше не трогали. Они чокались, шумели, спорили, не обращая на них внимания. Умышленно ли, так было, или действительно, о них забыли? Незаметно для себя, Айвар увлекся Сашиными вопросами, ответами. Руки ее он больше не держал, но, всем существом чувствовал первую девичью близость. Рядом с ней, уходили в забытье тяжелые будни, часто впроголодь, подневольное положение ссыльного, одиночество, суровые морозы. А зима, как таковая, даже для него, как и для всей молодежи деревни, стала казаться праздничной.
  Когда девушка, на минутку, умолкла, он прислушался к разговору взрослых.
   - Лесорубы для нашей деревни - находка, - разъясняла хозяйка дома, увлеченно. - Девкам веселье, а нам доход. То кружок молока купит, кто мяса, кто яичек. Это для нас, большое подспорье в хозяйстве.
  Немирс хотел ей что-то ответить, но, пока заикался, та продолжала:
   - Совсем недавно, в прошлое лето, мы внученьке справили хорошее пальто, из этих самых доходов. Она у нас хорошо одета, без приданого замуж, не выдадим.
   - Ты на гармошке играть умеешь? - сильно дергала за полу пиджака, Саша.
   Айвар даже испугался, что от её рывков, могут расстегнуться пуговицы, и все увидят обрезанную манишку.
   - В прошлом году купил, но, некогда было учиться.
   - Значит, ты умеешь! - захлопала девушка в ладоши. - Дедушка, дай нам гармонь, Айвар тоже гармонист.
  Несмотря на хмель, который понемногу уже проходил, он был окончательно сражен настойчивостью соседки.
   - Вы не так меня поняли, - попытался оправдываться.
   - Во-первых, я больше не "вы" и зови меня так, как я тебя, а, во-вторых, раз есть гармонь, то научишься быстро.
  Она специально вылезла из-за стола, чтобы взять гармонь, на которую ее хозяин успел поставить тарелку с остывающим мясом.
  Айвар все еще никак не мог привыкнуть к своему положению в обществе Саши. То бесцеремонно тащит она его танцевать, то заставляет играть, тем более что, ни того, ни другого, он не умел.
  С ее помощью кое-как перекинул через плечо ремень и стал нащупывать кнопки. Но пальцы дрожали и не могли точно попасть на нужную ноту, хотя в своем совхозе, такого не замечал. Теперь же, как нарочно, вместо одного, звучало по два разноголосых звука, чем, еще больше расстраивая незадачливого музыканта. А эта, опять:
   - Ты научись сперва на басах, ну, хотя бы "цыганочку". Это же совсем просто, даже я умею. У нас на танцах, чаще всего вот так, и играют. Когда все танцуют, музыку все равно никто не слушает. Смотри сюда: вот на эту, да на эту по порядку нажимай, сразу получится, - и своими тоненькими, но длинными пальчиками показала, куда нажимать. - Только не забывай, таскать мех.
  Столько он, конечно, знал и без нее, но, послушно стал делать то, что учила новая преподавательница.
   - Дедушка, ты только послушай! - кричала она, хотя тот и так внимательно наблюдал за ними. - Айвар уже, научился играть!
   - Что ж, не научиться, коли есть слух, - усмехнулся дедушка. - Вот и пусть по вечерочкам, да по праздничкам, заходит учиться.
   - Слышь, что говорит дедушка?
  Айвар что-то бессвязно промямлил, а когда девушка переспросила - повторить не мог. Он немного пришел в себя лишь после того, как ее отправили по-новому ставить самовар. Тут опять пристали с выпивкой, но на этот раз, он отказался категорически. Ему и так хватало всего, даже с избытком!
   - Ну и сиди, нам больше достанется, - пошутил Гардумс.
  Немирс еще попытался поуговаривать, но, так как это было на латышском языке, то тут же, вмешался хозяин:
   - Э, э, э, что вы гам говорите не по-нашему! Давайте, чтобы все понимали, - и продолжал. - Вот так мы здесь и живем. Поесть да выпить еще хватает, слава те, Господи, - набожно перекрестился на угол, где висела прокопченная, почти до черноты, икона с изображением непонятного лица. Перед ней, на тоненькой цепочке, красноватой запятой, теплилась маленькая лампадка с кривым фитильком, прижавшемуся к самому ее краю.
   - Значит, вы всегда с мясом? - поинтересовался Калвиш.
   - Конечно. Этого у нас хватает. Вот и в прошлом году, с родственником, медведя убили.
   - А их убивать можно?
   - Так нельзя, но наш лесник, каждый год достает лицензию на отстрел.
   - Мясо, не портится?
   - Как видите. Мы на зиму его подвешиваем в тайге на сук и, по мере потребности, опускаем на веревке, отрезаем.
   - Не воруют?
   - В позапрошлую зиму кто-то спустил, так звери растаскали. Мы думаем, что наши деревенские, этого сделать не могли. Скорее, кто-нибудь из лесорубов, случайно набрел.
   - А кроме медведей?
   - Добываем кое-что и кроме них. В других местах, может, не так, а у нас, не очень строго. Он центра далеко, глушь, край обжитого. Кому взбредет в голову ехать такую даль проверять! Лесник, обычно, едет сам отчитываться в Муромцево. Теперь вы понимаете, что эта глухая тайга есть не только наша вечная пристань, но и кормилица.
  Пока он расхваливал свою "вечную тайгу", у Айвара перед глазами поплыли свои родные, горбатые поля, перерезанные оврагами, лесами да кустиками. Эти люди рады окружающему их пространству потому, что другого здесь, просто нет. Они привыкли к соснам, кедрам, лиственницам, в то время как латышам нужна была земля, которая их взрастила, вскормила, а не этот дремучий Урман с клочком неба над головой. Не все люди могут привыкнуть в чужой им обстановке. На родившихся и выросших на просторе, высокие горы как бы, давят, сплошные леса - теснят. Может быть поэтому, так дорога каждому, только своя родина.
  Только Айвару, тайга приглянулась, хот он в ней и не родился! Добровольно, конечно, он в ней не жил бы и с удовольствием, променял бы на свою Латвию, но что-то притягательное и непонятное, заключала она в себе. А это непонятное было таким задумчивым, очаровательным, вдохновенным, невысказанным, гипнотическим. Уставившись на высокую сосну, он мог долго созерцать ее точеный ствол, редкую крону, состоящую из нескольких толстенных сучьев. В эти минуты, чаще всего, ничего не приходило в голову, и он лишь бессознательно впитывал в себя ее неповторимую форму, красоту. В такие минуты на душе становилось легко и спокойно. Красота говорила, сама за себя.
  Саша задержалась на кухне, а, чтобы и в дальнейшем не заставляли пить, Айвар подошел к стене, где вразнобой, висели фотографии. Этот своеобразный сибирский альбом, если учесть, что приезжий фотограф здесь, исключительная редкость. Последний раз, видать, был он здесь, давно. Сашу, с маленькими косичками, узнал лишь по детским глазам, почти не изменившимся до сих пор. Она сидела на скамейке, с сумкой на коленях, напряженно вглядываясь в объектив. На другой фотографии она, должно быть, с родителями, потом все вместе, где бабушка с дедушкой сидели на стульях с высокими спинками.
  Пока он разглядывал фото, шумная компания вылезла из-за стола. Ожидая свежий самовар, мужчины пошли на улицу, а женщины, на кухню. Айвар остался один. Спальня располагалась с правой стороны от входа и отделялась дощатой перегородкой, обклеенной, в основном, газетами. Журналами на ней латались, только порванные места. За тоненькой, полуоткрытой дверцей, сквозь полумрак, виднелась деревянная кровать с очень высоким, выпуклым матрацем. У изголовья, несколько белых, пышно взбитых подушек, чудом державшихся одна на другой. Пока никто не видел, Айвар робко зашел в спальню, чтобы убедиться, как эти подушки там держатся? Едва притронулся к уголку средней, как две сразу упали. И надо же было, в этот самый момент, заглянуть сюда Саше! Айвар растерялся. Конечно же, подумают, что он залез сюда воровать!
   - Я только намеревался потрогать, а они упали, - попытался он оправдаться, и, не зная, что сказать дальше, замолчал. Все равно не поверит.
  Девушка деловито подняла, взбила, упавшие подушки и положила на место. За это время, дверь сама собой, постепенно прикрылась до такой степени, что осталась лишь маленькая щелочка. В спальне стало темно, и от этого, Айвару стало еще более неловко. Они вдвоем, в таком ограниченном месте! Быстрее выйти отсюда, - мелькнула у него спасительная мысль, но, пока неуклюже поворачивался, Саша оказалась как раз напротив, да так близко, что нечаянно соприкоснулись их груди. На него, вдруг, как бы кто вылил ушат кипятка, даже ослабли коленки! А она стояла, рядом такая простая, доверчивая и не убегала. Руки невольно потянулись к ней и обняли за талию, притягивая к себе, еще ближе Она даже не повернула голову, когда их губы легонько соприкоснулись. Этот робкий, первый поцелуй в его жизни, моментально вскружил голову, и он нечаянно, наклонился вперед. Девушка стояла спиной, вплотную к кровати, и так как отступать было некуда, то, под его натиском, отклонилась назад и спиной упала на пружинный матрац. Не выпуская ее из объятий, Айвар оказался сверху. Им охватило новое, волшебное чувство. Губы снова потянулись к ней, и ему показалось, что уже ничто их не сможет разъединить. Саша нисколько не сопротивлялась, а, наоборот, обхватив его за плечи обеими руками, сильно прижала к себе. Айвар почувствовал, что сейчас может потерять над собой контроль, а ведь рядом, в кухне, сидят люди, которые в любую минуту могут сюда заглянуть. Он оторвался от нее и попытался подняться, но Саша снова впилась в его губы. Тогда, повернувшись немного набок, поднял девушку на руки и поставил на ноги. Саша опомнилась, отступила на полшага и нехотя стала поправлять волосы. Не говоря друг другу ни слова, вышли из темноты в горницу. Невольно, бросив взгляд на спутницу, Айвар даже удивился пунцовой окраске ее кругловатого лица. Возможно, он и сам был такой, потому что, лицо сильно горело. На кухне, их отсутствие, казалось, никто не заметил. Мужчины еще не возвращались, а женщины судачили о своем, будто не виделись несколько лет. "Дурак! - выругал сам себя Айвар. - В спальню, никто и не собирался заходить, а я испугался. Все можно было успеть! Девушку только расстроил и сам, как болван стою. Что теперь она обо мне подумает?"
  Возвратились мужчины, на ходу расхваливая коровье потомство, которое они только что видели. В долго открытые двери, напустили живительного морозного воздуха, от которого Айвару стало немного легче. Ему, вдруг, тоже захотелось сходить на улицу - слишком много всего выпил, но одному теперь, было неудобно.
   - Давайте, добрые люди, еще одну застолицу сделаем, - предложил хозяин. - Самовар, вижу, пыхтит, а у нас еще, вся ночь впереди.
   - Я думаю, что хозяевам спать надо, а нам домой - предложил Калвиш.
   - И не говорите так! Разве женщины зря над самоваром так долго колдовали? Мы все равно, ложимся поздно, а завтра, тем более, выходной.
   - Ну, если только ненадолго, - согласились латыши.
   - Вот и хорошо, - обрадовался хозяин.
  За столом, Айвар уже не мог ни есть, ни пить. Так хотелось писать, что стало резать живот. А рядом, совершенно беззаботно сидела его подружка, в то время как он сам, не знал, куда девать глаза. Вдобавок, от железной печки, духотище изводило окончательно. Вместо веселого, так много обещающего начала, конец превращался в незапланированную пытку. Из стоящей рядом двухлитровой бутыли, до тошноты воняло самогоном. Красноватое, остывшее мясо, стало казаться ослизлым и неаппетитным, хотя вначале ел его, с большой охотой. Про себя, Айвар стал молить Бога, чтобы только не лопнул мочевой пузырь. Под конец, даже искры в глазах появились, а застолица, все не расходилась. Саша о чем-то несколько раз спрашивала, но он никак не мог понять, что! Его уже больше ничто не интересовало, кроме как: когда же все кончится? Скорее домой!
  Но, наконец, все неохотно поднялись. Здорово чувствовалась тяжесть съеденного и выпитого. Чуть пошатывало. Разговоры не прекращались ни на минуту, даже, когда встали из-за стола. Особенно усердствовали, хозяин с Гардумсом, который, как настоящий знаток охоты, возбужденно объяснял, как лучше ставить петли на лося, хотя сам за всю жизнь, не поймал и зайца. Калвиш же, в который раз, ставил в известность женщин, что сегодня он впервые в жизни, ел медвежатину и настойчиво просил рецепт приготовления, потому что, вернувшись в Латвию, где, кстати, медведя знали лишь по картинкам, он только так, станет готовить это блюдо!
  Айвар, пока, ничего не замечал. Сейчас, даже Саша казалась чем-то обыкновенным, второстепенным. Не дожидаясь остальных, боком нахлобучив ушанку, не успев застегнуть фуфайки, почти бегом, направился к воротам, у которых, чуть нашел задвижку. Светила полная луна. Завернув за угол, куда от лампы не падал свет, пока не вышли остальные, он должен опорожниться. Повернувшись к лесу и от удовольствия, закрыв глаза, перед которыми, все еще мелькали болевые искры, начал мочится. Под конец, стало так хорошо, что нехотя приоткрыл глаза. Бесформенные искры, все не исчезали. "Вот намучился!" подумал он, только в это время, искры объединились в две точечки и задвигались. Они маячили где-то, шагах в двадцати, не более. "Галлюцинация, что ли?!" Но, в, то же, мгновение, ошарашила мысль: волк! А он, один. До калитки, не менее десяти шагов - не успеть! Пятится задом? Только где-то слышал, если двигаться, волк нападает моментально. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, он хорошо различал его контуры. Кричать? Неудобно. Скажут, испугался, хотя и на самом деле, испугался. Под шапкой, стаей забегали мурашки. В лицо дохнуло жгучим, ночным морозом. Как остолбенелый, вглядывался он в темноту, подбирая различные варианты защиты. Хмель прошел сразу, и во рту остался, лишь неприятный привкус самогона.
  Сколько времени прошло в таком напряжении, Айвар не помнил, когда во дворе послышались голоса, скрип калитки, и зверь нехотя, подался в сторону леса. За одну зиму, эта вторая встреча с волком, расстроила его окончательно. "Как судьба", - рассуждал он, дрожащими пальцами, застегивая ширинку.
  -Кто же это, тут стоит? - удивился Митрич, провожавший гостей.
   - Наш, непьющий, аль не признал? - отвечала его жена. - Мне так он очень понравился. Как тебя было звать?
   - Айвар, - поспешил назвать, только что появившийся, пошатывающийся Гардумс.
   - Заходи к нам Айвар, почаще. Вы ведь, с работы идете мимо нашего угла, так почему бы, у нас не обсушиться? Места хватит, а у вас, Прокофьевна, всем портянкам и места, поди, нет.
   - Знаем, куда ты клонишь, Михеевна Ты не только обсушиться, на квартиру его согласна принять, - засмеялся Федор.
   - А чего бы и, нет? Дом пустой.
   - Вот-вот я так и знал. Раньше почему-то, ты всем в квартире отказывала, а тут, сама напрашиваешься. Что с тобой, Михеевна?
   - Замолчи ты, борона, не базлай, - одернула Прокофьевна. - Люди невесть что, о нас подумают. Надо говорить в согласии.
   - Мы шутки понимаем. С Богом, вас, смотрите не заблудитесь.
   - Ч-ч-что это ты п-п-первым выскочил из дома? - поинтересовался Немирс, когда отошли несколько десятков шагов.
   - Волка хотел посмотреть, - уже шутя, как ни в чем не бывало,
  отвечал Айвар.
  В компании людей, страх прошел, и он готов был теперь все превратить в шутку.
   - К-к-какого в-волка? - не понял тот.
   - Самого обыкновенного, вон, за тем забором. - Ему захотелось даже покрасоваться своей смелостью, хотя коленки еще чуть-чуть подрагивали.
   - Ты видел волка? - спросила Прокофьевна, слышавшая их разговор.
   - Да, у забора.
   - Они часто в деревню заходят, не боятся. Голод не тетка. Намеднись у Амельчинковых, овцу задрали. Хлев на засов забыли закрыть, так она сама, от их жуткого воя, выскочила во двор, где и поплатилась. По следам только, утром нашли в лесу косточки.
   - На людей, не нападают?
   - Вроде не слышно, хотя от голодного, всего можно ждать. Страшнее всего рыси. Те на дереве добычу подкарауливают и сигают наверх, даже на человека, если он, один.
  Да, такое латыши слышали еще раньше. Надо быть, начеку!
  Отделавшись от страха, Айвар намеревался осмыслить детали прошедшего вечера, но веселая компания громко разговаривала, смеялась, мешая мысли сконцентрироваться. Когда все вошли в дом, он остался помечтать у ворот, но, в противоположном конце деревни, хрипловатый мужской голос, в который раз начинал одну и ту же, песню, всякий раз, обрываясь на второй строчке. Оттуда же, приближалась и парочка. Айвар прижался к стенке.
   - Ты ни с кем до меня не дружила? - допытывался парень.
   - Ни-и-и, - протянула девушка. - Ты у меня первый..., - дальше не слышно.
  "Вот так и мне, надо было поступить, да не хватило этой самой храбрости", - упрекнул, сам себя. Несколько лет беспробудного угнетения, все еще тяжко давили на его психику, отвергая волю к свободным, разумным чувствам.
  Все возвратившиеся из гостей, быстро уснули. Все, кроме Айвара. Лишь теперь, он стал мысленно постигать подробности сегодняшнего вечера. Прежде всего, его охватила неприятная тоска. Что-то недосказанное, незаконченное мешало устоявшемуся спокойствию, каким он располагал до сих пор. "Зачем все это, так произошло? - спрашивал сам себя. - Неужели, нельзя было как-то, по-другому?" Как правильно он должен был поступить в той ситуации? Ведь впервые в жизни пришлось так близко столкнуться с девушкой! Ему стало ужасно стыдно перед ней, а за что, и сам понять не мог.
  На следующий день, встали поздно, да, к тому же, с головными болями. Калвишу было так плохо, что сразу побежал на улицу и долго не возвращался. Гардумс попытался шутить, но быстро притих, положив холодную ладонь на лоб. Так как Айвар уснул только под утро, то его на этот раз, пришлось будить. С закрытыми глазами, он попытался снова и снова воспроизвести подробности прошедшего вечера, но, как и у того ночного певца, лишь только дойдя до момента поцелуя, возвращался назад. Очень уж, не хотелось продолжения в том виде, каким оно вышло на самом деле.
  Ставя самовар, хозяйка вслушивалась в стоны мужчин.
   - Похмелиться бы, что ли? - держа руку на лбу, вздыхал Гардумс.
   - Если п-п-похмелиться, с-с-снова будешь пьян.
   - Ну, и что?
   - А то, что з-з-завтра на р-работу.
   - Так это завтра. Почему же я сегодня, должен мучиться?
   - П-п-потому что, п-пить вчера надо б-6-было меньше.
   - Почему же ты вчера мне, об этом не сказал? Может, пошлем Айвара, пусть сбегает в магазин. Айвар, ты нас слышишь? Как ты себя сегодня чувствуешь, после такой девушки?
  На его неуместные шутки, Айвар старался не отвечать, поэтому молча, постарался выполнить данное поручение, но в это время, с бутылкой самогона вошла хозяйка
   - Я Федора уже полечила, теперь, давайте вас
  Что вы, хозяюшка! Мы сами сбегаем, купим. Айвару уже дано задание.
  -Сегодня, кажись, продавщицы нет на месте. Она к зубному собиралась.
   - Вот так?!
   - Не стесняйтесь, выпейте, а за это, придется немножко поработать. Дрова-то на исходе.
   - Если только так.
   - Вот и договорились.
  Завидев самогон, Айвара передернуло, и он поспешил спрятаться под тулуп. Сколько его ни уговаривали, до завтрака, он так и не высунул головы.
  К обеду вышли на заготовку дров, и уже перед самым завершением, мимо ворот проезжало двое саней с сеном. Возы были низенькие, наподобие тех, какие мог выложить только он, и на последнем, держа вожжи, сидела Саша. Айвар ее заметил только, когда поравнялись. Раскрасневшаяся, задорная, помахала ему, как старому знакомому, рукой. Ответить он не мог, так как уносил целую охапку дров, в сарай.
   - Видишь, Айвар? Твоя любимая Сашенька поехала, - крикнул Гардумс
  "Чтоб он провалился, этот Валдис! - в сердцах, пожелал ему Айвар. - Вечно лезет, не в свое дело".
  Прошла неделя, и в деревне снова устраивались танцы. Но на этот раз, в соседнем доме. Об этом, сообщила хозяйка.
   - Надо бы сходить, хоть разок посмотреть, - к удивлению всех, высказался Гардумс, - а то приедем домой, и похвалиться нечем будет. Даже интересно, как тут танцуют.
  Почистив снегом ватники, тщательно вымыв лицо и руки, четверо латышей пошли на гулянье.
  Как в Пологрудове, так и здесь, снег у домов не чистили из-за бесполезности такой работы. Следили лишь, чтобы только можно было открыть калитку, и все, а дорожка натаптывалась сама.
  Музыки слышно не было, но девичий визг, хохот парней, дружно вылетали на заснеженный двор. В хлеву, недовольно урчала запертая собака. Три массивные ступеньки, вели на небольшое крыльцо и в узенькие двери, с железным кольцом, вместо ручки. В сенях пахло сыростью и свежей мукой. На жерновах стоял фонарь и освещал неровные половицы. Изба уже, была полна народа. Кто в фуфайке, кто в полушубке. Запах пота, перемешивался с махорочным дымом. Так как Айвар уже давно не курил, то сразу закашлялся. Горницу освещали две керосиновые лампы, подвешенные к потолку, которые затем, переместили на стенки, чтобы танцующие не бились о них головами. У стенки, две деревянные кровати. На одной свалена одежда, на второй сидел чернобородый, пожилой мужчина - хозяин дома. Под окнами, длинные скамейки. Там разместились девушки, а парни топтались, теснились, курили, у входа. Латыши тоже остановились здесь же, но их постепенно, оттеснили к кроватям.
  В этой толчее, трудно было разглядеть, кто есть кто. По одной тропе, с латышами в лес, ходило не менее двадцати человек, но признал из них здесь Айвар, не больше трех, четырех, да и то, только потому, что вместе стояли за получкой
  Чуть ли не все девушки в красноватых, цветастых платках, и, как одна, пышущие здоровьем и беззаботностью, молодостью. Вот, на скамейке они отодвинулись в разные стороны, пропуская в центр, парня с гармошкой. Длинный ряд, шумно загалдел, завизжал, еще громче, захохотал. Гармонист очень важно опустился на освободившееся место, расправил ремень и продел в него руку. Затем, наклонив инструмент так, чтобы видеть голоса, некоторое время, двумя пальцами тыкал в кнопки, ища начало, задуманной мелодии, одновременно, интенсивно нажимая пальцами другой руки, на басы, которые по созвучию, явно не совпадали с голосами. Был ли уже сам танец, или тренировка пальцев, но девушки парами, выпорхнули танцевать, на ходу, приглаживая платья. Тогда гармонист заиграл еще громче и отчаяннее, особенно, на басах. Что это была за мелодия, вряд ли кто понимал, но все танцевали, в стиле фокстрота.
  У стенок немного освободилось, и Айвар стал искать Сашу. "Должна же, где-то здесь быть!" уверял он сам себя и стал вглядываться в танцующих, особенно, у противоположной стенки. Непонятно почему, но он начал, даже расстраиваться. Значит, выходило так, что шел сюда только из-за нее! Неужели, это правда? Но когда за рукав его кто-то дернул, он уже не сомневался, что это -она.
   - Что стоишь, айда танцевать, - и потащила его на круг.
  "Что за девушка! - немного упирался на ходу, Айвар. - Вроде спокойная, а такая отчаянная".
   - Что это, за танец? - спросил он, когда оказались в толчее.
   - Какая разница. Танцуй, как все, - и девушка заставила обнять себя за талию, после чего, свою правую руку, вложила в его, левую.
  Саша в кофточке и платке, а он в фуфайке и шапке, энергично затоптались, как и остальные, не вслушиваясь в музыку. Разрумянившаяся Саша, старалась откровенно смотреть прямо ему в глаза, отчего Айвар тушевался, сбивался с топанья, несколько раз становился ей на ногу, а она, только громко смеялась, почему многие девушки, стали чаще обращать на них внимание. А что еще, могло быть для него страшнее! Кроме того, сквозь беспорядочный шум музыки Саша поминутно о чем-то спрашивала, и ему, при ответе, хочешь-нехочешь, приходилось смотреть ей в глаза. Внезапно гармонь, слава Богу, смолкла. Саша пошла, стоять к девушкам, а он мокрый, вернулся к своим.
   - Сними фуфайку, дурачок. Давай подержим, - и Гардумс стащил с его головы мокрую шапку.
   - Зачем? - взмолился он. - Я не пойду больше танцевать, не умею.
   - Так у тебя и спросят. Быстро, раздевайся!
  Разделся. Со спины и головы валил пар. Рубашка прилипла к телу, а ноги в валенках, что в жарко натопленной бане. Не прошло и двух минут, как гармонист снова заиграл что-то непонятное. На кругу опять, только девушки, и Айвар хотел спрятаться за спину Немирса, но тот нарочно отступил, а Саша тут, как тут.
   - Что он теперь играет? - робко спросил Айвар.
   - Танцуем вальс, и все.
  Музыкант, конечно, играть не умел, и Айвару показалось, что когда он учился играть, у него куда лучше получалось. Кое-как оттопали и вальс.
   - Я же говорила, что у тебя с танцами наладится, - подзадоривала его партнерша, - ты уже совсем хорошо танцуешь. Видишь, как все на нас смотрят и удивляются? - добавила она, с гордостью.
  "Только этого еще и не хватало!" ужаснулся Айвар оглядываясь. Действительно, некоторые девушки смотрели в их сторону. Наконец, гармонист устал и ушел на улицу курить. Молодежь недовольно зашумела, а затем парни стали выталкивать кого-то из своей кучи. Небольшого роста, рыжеватый, кудрявый парнишка сел играть. Он оказался более способным и довольно сносно сыграл цыганочку, только плясать не вышел никто, чего-то, еще не хватало, а чего? Об этом, соседки шушукали тому на ухо. Тогда он, заиграл кадриль. Она была гвоздем всех танцев, за которой шли; русская, цыганочка, вальс и последним, фокстрот. Кадриль привезли сюда первые поселенцы. По своей натуре, задорные и музыкальные, они не насаждали, а как символ своей молодости, передавали ее новому поколению в том виде, в каком знали сами. Молодежь восприняла ее, как должное. Раз и навсегда утвержденные в ней колена, строго соблюдались в определенной последовательности. Мелодия к ним могла быть разной, но повороты, переходы, настолько укоренились, что их знали даже дети, а пожилые, сидя на кроватях, удовлетворенно, кивали головами, когда танцующие правильно переходили к следующему па. Количество звеньев, зависело от размеров избы, но в каждом из них, должно было быть, только по четыре пары.
  Сейчас на кругу, выстроилось два звена, причем парни были, во всех. Сашу пригласил другой парень, поэтому Айвар, стоя со своими, слушал сбивчивую музыку и наблюдал за танцующими.
   - Увели твою, - шутя, позлорадствовал Гардумс.
  Айвару, до сих пор, никогда не приходила мысль кому-то завидовать, поэтому, на его замечание, не обратил особого внимания, но в душе, вдруг, чуть кольнуло слабое сожаление, которое тут же, прошло.
  После кадрили, общество смешалось. Танцевавшие парни отошли к стенкам со своими партнершами, обняв тех за талии. Скамейки наполовину опустели. Ушли домой латыши, оставив Айвара. Ему сперва показалось немножко страшновато среди чужих, но очень уж, хотелось побыть подольше. Танцы продолжались. За вальсом, снова попросили кадриль, и Айвар собрался внимательно разглядеть все фигуры, но Саша снова потащила его танцевать. Надо было торопиться, так как звено могли образовать и без них.
   - Ты же знаешь, что я не умею, а тащишь, - шептал ей Айвар, пока устанавливались на свое место.
   - Тут все не умеют и все танцуют, - был ответ. - Ты только не волнуйся, я научу. Главное, смотри, как переходить.
   - Пожалела бы ты, меня!
   - Раз пришел на вечер, значит, надо танцевать, - наставительно, заявила партнерша. - Здесь и без тебя столбов у стенок хватает, только курят, а толку до конца танцев, никакого.
   - Ты уверена, что из меня выйдет толк?
  Но начали танцевать и ответа не последовало. Конечно, она была права: зачем тогда, на танцы ходить?
  Первые два колена были относительно просты - только топай, зато последующие, включали сложнейшие переходы. Из-за нехватки места, пары находились очень близко друг к другу и четко проследить движения остальных, Айвар никак не мог, поэтому сталкивался с другими, то грудью, то плечами, то свою партнершу вообще терял из виду, пока та не появлялась из-за чьих-то спин. От такого переплетения, он совсем закружился, вспотел и, еле дождавшись конца, удрал домой.
   - Так рано танцы кончились? - удивилась хозяйка. - Никогда еще такого не было!
   - Его прогнали, - хихикнул Гардумс
   - Завтра рано на работу, вот и все, - заступился Калвиш.
   - В его годы, я, бывало, всю ночь не спал и назавтра на работу шел. Однако, как видите, со мною ничего не случилось, - не унимался Гардумс
   - У м-м-меня тоже, т-т-так бывало.
   - Ну, по тебе это, сразу заметно. Не зря же ты, до сих пор не женился.
  Немирс замолчал. В свои, пятьдесят с хвостиком, он действительно, был холост.
   - Парню там, видно, не понравилось, - заметила хозяйка.
   - Очень даже хорошо было, - попробовал оправдываться Айвар.
   - Мы давеча с Михеевной, разговаривали насчет тебя. Ты им очень понравился. Саша говорила, что такого скромного, да стеснительного, встретила впервые. Наши-то парни, какие? Сорвиголова! Они ни перед чем не остановятся. Им девок, только подавай.
  Айвару стало стыдно, за свою робость.
   - Ты, паря, с девушками особенно, не стесняйся, - подсказал хозяин. - У нас, кто смел - тот две съел.
   - К чему склоняешь парня, Xвёдор? Видишь, стеснительный, значит, не подзадоривай. Неужто, ты хочешь, чтобы все были такими, как сам в молодости. Девкам проходу не давал.
   - Вот и тебе не дал, разве это плохо?
   - Грешник старый, разъязви тя в душу.
   - Да ну, ладно, я же пошутил. Давайте спать.
  Преддверие весны для лесорубов, оказалось наиболее трудным временем года. В морозном воздухе, плотной завесой закружило снег. День и ночь, не утихая, мело, крутило, лепило. Покоя в природе, не было даже в самых глухих зарослях. Из-за снежной пелены, вершин высоких деревьев совершенно не было видно, поэтому и нельзя было определить, в какую сторону дерево пойдет. От удара топором по стволу, сверху падала такая огромная, белая шапка, что от нее, всегда убегали, иначе, сбивала с ног. Спиленное дерево поднимало столько снежной пыли, что проходила не одна минута, прежде чем она уляжется и обнажится узенький, золотистый хребет сосны. Но еще хуже обстояло с елями, из которых сучья торчали, чуть ли не от земли. От ее нависшего снега, спасения не было уж, никакого. Он набивался в рукавицы, за ворот, где постепенно и таял. Облепленные снегом иголки, никак не загорались, а крутивший со всех сторон ветер, тушил спички. Спасительные растопочные смоляки замело, и их нельзя было отыскать. По глубочайшему снегу, приходилось брести искать редкие березы, чтобы надрать бересты. А потом, с вспотевшей спины, Айвар снимал фуфайку, накрывал края сучьев и всеми правдами и неправдами, давал жизнь маленькому огоньку. Укрытая от ветра, веселая струйка, по густым иголочкам, робко пробивалась вверх, под фуфайку и регулярно прожигала подкладку с ватой. У Айвара, она теперь представляла собой кусок ватника со сплошными бесформенными дырами. Но разве нельзя было пожертвовать этой фуфайкой, если вознаграждением был разгоревшийся костер!
  Возвратясь домой, латыши просто валились с ног. Кроме Айвара. Конечно, дневная нагрузка отражалась и на нем, но не на столько, чтобы сдаться. В доме оказалось несколько старинных книг, листы которых хозяин использовал на козьи ножки. Они были без обложек, названий и авторов, однако, Айвар с большим увлечением принялся за их чтение. В такие минуты, он забывал и о мокрой одежде, никогда не просыхавших валенках и о предвесенней кутерьме, в природе. Он бессознательно следовал за героями рассказов и вместе с ними, переживал поражения и праздновал победы. А назавтра, таская в костер тяжелые сучья, пристально вглядывался ввысь, туда, куда стремительно поднимались веселые, трескучие искры, завидуя их парению и свободе Странное сравнение, но, подогреваемое безудержным воображением, оно все-таки было.
  Поздно вечером, в пятницу, когда собирались ложиться спать, пришли Митрич с Михеевной и пригласили хозяев, а заодно и квартирантов, на завтрашний вечер, обмыть все того же теленочка, который к великому удовлетворению гостеприимных Ватулиных, не болел и рос быстро. Разделить их чувства радости, согласились все, и назавтра, запасшись водкой, пошли навестить счастливых хозяев. В хлев они попали не скоро, так как до этого, надо было выпить много чая, водки, самогона.
  Айвар шел сюда, не без робости. Ведь, с того вечера, от Саши он удрал, и больше, не виделись. Но девушка приняла его, как старого знакомого.
   - Здравствуй, - шепнула она ему в самое ухо, когда дошла очередь помогать снимать ему фуфайку. - Я очень ждала, когда ты придешь.
  Слою "ты", прозвучало с каким-то особым ударением. Его мысли вновь запутались, не давая воли языку, сказать что-нибудь, даже незначительное. "Что это со мной творится, когда я с ней рядом? - вопрошал он себя, приглаживая растопыренными пальцами, рассыпавшиеся волосы. - Куда это, пропадают все слова? Неужели я такой глупый, или глупею, в ее присутствии?"
  Мужчины, между тем, большой стол протиснули в кухню, где сегодня решено было ужинать. Пока хозяева готовились, Саша потащила Айвара в горницу, усадила и поставила на колени гармонь.
   - Учись играть, - как-то настойчиво, посмотрела ему в глаза девушка, - а то видел сам, на вечерках, и сыграть-то некому- У тебя в прошлый раз, совсем неплохо получалось, надо только потренироваться.
  До застолицы, время еще было, и Айвар со всем усердием, стал репетировать. Он так увлекся, что даже не слышал, как его позвали на ужин. Не снимая с плеча ремня, так и уселся с угла на табурет. А Митрич, только подзадоривал:
   - Режь, парень, все девки будут твои!
  И он, "резал". Даже на закуску не оставалось времени. Выпив очередную порцию, снова принимался растягивать меха. Вокруг громко говорили, шумели, хлопали дверьми, а он, от всей души, только нажимал на клавиши. Кто-то что-то ему говорил, но он не слушал. Будто и Саша о чем-то спрашивала, но было уже, не до нее. По его понятию, надо было срочно научиться играть, и все! Это ему уже так казалось, после бессчетно выпитых рюмок. Наконец, он решил, что устал и поставил гармонь на пол, к стенке. Но, к этому времени, успел так нахлебаться, что не мог даже подняться с места. Все тело, вместе с головой, тянуло, то в левую, то правую сторону, и он еле сдерживался, чтобы только не упасть. Хотел руку протянуть за лосиной, стоящей на краю стола, но рука больше не повиновалась. Пододвинув вторую табуретку, рядом с ним села Саша, но ему уже было все равно, кто тут сидит. Поташнивало. Наконец, стало так плохо, что через силу попытался идти к двери, но хорошо, что помогла Саша. В сенях, его окончательно вымотало. Завидев, что парню плохо, Михеевна тут же, на летних нарах, развернула сенной матрац, под голову положила фуфайку, уложила и накрыла большенным тулупом. Айвар все это чувствовал и понимал, но было настолько плохо, а вместе с тем и безразлично, что нисколько не сопротивлялся. Только дрожащими руками, все время пытался держаться за какую-то жердину, чтобы не скатиться на пол. Соображения оставалось, только на это. Сени освещались фонарем настолько плохо, что он еле видел склонившееся над ним девичье лицо. Оно казалось таким волшебным, далеким, что к нему даже не хотелось обращаться.
  Когда проснулся, в сенях горел все тот же фонарь. Кругом тихо, и никого. Сколько было времени? С еще кружащейся головой, потихоньку встал, открыл на улицу дверь. Там темень, с вихрящимся снегом. Так как спал, не раздеваясь, то вернулся только за шапкой и, крадучись, быстро за ворота! Даже собака, ни разу не тявкнула
  Весь следующий день пролежал больным и до вечера, ничего не ел. Где- то снова устраивались танцы, но это уже, не для него.
  Трудные дни и недели тянулись бесконечно долго. То он не мог дождаться обеда, то возвращения домой. Айвар согласен был бросать работу немного раньше, ведь другие бригады так и делали, но латыши жали, до последнего издыхания. Им нужен был, заработок!
   - Мы приехали сюда не еться, а приобуться, да приодеться, - любил повторять Гардумс.
  С ним, надо было согласиться, так как для выработки дневной нормы в двенадцать кубометров, требовалось немало сил и времени, а хотелось, еще больше! Ведь за норму выходило, не так уж и много рублей. Трудолюбие квартирантов, хозяева заметили еще в самом начале
   - Десятник вас, очень хвалил, - однажды, сообщил им Федор.
   - Даже такие сведения, до вас доходят? - удивились латыши.
   - Только потому, что не все, норму перекрывают. - Я тоже гляжу, - добавила Прокофьевна, - другие дома еще засветло, а вы ночью уходите, с ней же, и возвращаетесь.
   - А как иначе?
   - Уж больно вы, работящие. Наши-то, подолгу в бутылочку заглядывают.
   - Ехать в такую даль, чтобы водку пить?! - удивился Гардумс. - Так я лучше дома ее напьюсь, и мне она дешевле обойдется.
   - Не все так деньги считают, есть и бесшабашные.
  Ушел вьюжный февраль и наступил чарымный март. На вырубках, под солнечными лучами, по утрам засеребрился наст. Усилились утренники. Латыши, наконец, уходили и возвращались засветло. По световой долготе, в лесу еще можно было бы работать, но уже не хватало сил, а почти сверхсилы берегли, чтобы дотащиться до деревни.
  Где-то в середине месяца, танцы, наконец, организовывались и в избе, где жила Саша. По этому поводу, латыши снова были приглашены к ним на чай. Айвару, иногда, уже стало казаться, что всех их приглашают только из-за него, потому что, один он туда не ходил, несмотря на все ухищрения добрых сибиряков. Причины были две: после последней пьянки, ему было стыдно, что так напился, а вторая заключалась в том, что при встречах, разговор всегда переходил на него с Сашей: вот, мол, какая была бы пара! Айвара это ужасно смущало, что заставляло еще больше отдаляться от девушки. Он уже и сам, сколько раз злился на себя, за такую нерешительность, но на этом все, и кончалось.
  В этот вечер, чтобы не мешать молодежи, самовар поставили в спальне, куда перенесли и кухонный столик, а из горницы, всю мебель вынесли в сени.
  Постарались сесть заранее, пока никто не приходил. Пили, что и всегда, а закусывали, свежей лосиной. Айвар не пил. Он даже не мог смотреть на стаканы. С того перепою, один только вид спиртного, приводил его в неописуемый ужас. Но лосина была хоть и жесткой, но вкусной. Все брали куски с общей миски, и только Айвару была поставлена отдельная тарелка, за которой внимательно следила хозяйка.
   - Может, Айвар, тебе еще подложить? - спрашивала она.
   - Спасибо, я и сам возьму.
   - Кушай, сынок, кушай, знаю, как без мамки тяжело жить на свете. А Сашенька, какой тебе кусочек положить?
   - Вот этот, что у Айвара в тарелке.
   - Тогда кушайте с одной.
  Айвар не понимал, или ей действительно нравился этот кусок, или только шутила. В небольшой спаленке было душно, и Айвар снял пиджак. Теперь он мог себе такое позволить, потому что недавно купил у своего хозяина поношенную, но еще совсем хорошую рубашку. Саша оставалась в тоненькой, цветастой кофточке. Они сидели так плотно, что ее левый локоть все время залезал Айвару под правую руку. От такого прикосновения, ему было, не по себе. А соседка, как нарочно, не могла усидеть спокойно. То пыталась на столе до чего-то дотянуться, и тогда ее локоть еще плотнее прижимался к нему, то она наклонялась вбок что-то переложить, и тогда своей, не очень пышной грудью, прижималась к его уху. Он видел развитые от тяжелой работы руки, румяное, засеверевшее лицо, красивые, изогнутые брови, будто за ними ежедневно и тщательно ухаживали, длинные, темные ресницы, маленькие уши с простыми перламутровыми сережками. "Что это мне, за наказание?", не переставал думать Айвар, каждый раз стараясь отодвинуться в сторону, где вплотную к нему сидел Гардумс, не уступая места ни на сантиметр.
  Наконец, появились веселые, задорные девушки, и Саша ушла их встречать. Айвар с облегчением, вздохнул. Через несколько минут, изба была полной. Молодежь собралась исключительно организованно, хотя ручных часов ни у кого не было.
   - У них свои дела, у нас свои, - заявил Митрич, наливая. В это время вбежала Саша.
   - Айвар, сегодня я танцую только с тобой, а то опять пришел тот тип, что в прошлый раз не хотел отпускать.
  "Еще чего не хватало!" недовольно, подумало он.
  - Может, выпей, тогда иди? - попытался еще раз уговорить его хозяин.
   - Я в прошлый раз выпил, за все раза.
   - С кем такого только не бывает, да ладно, иди, не будем настаивать.
  Горница была полна молодежи, и несколько голов маячило в кухне. Парни, как обычно, у перегородки курили, девушки теснились на скамейке, а музыкант, уже прилаживался к гармони. На этот раз, первой игралась падеспань, которую Айвар в жизни не видел, как танцуют, однако, неугомонная Саша, все равно потащила его на круг. Хорошо, что гармонист играл ее недолго, и намучившийся Айвар отошел с Сашей к дверям спальни. Как-то заныла, вспотевшая спина.
  Накануне спиленная сосна не упала, а зависла на суках другой. Пришлось пилить и вторую, но обе потом летели с такой стремительностью, что по глубокому снегу, Айвар не успел далеко отбежать, а одна из сосен повернулась и сломанным суком царапнула спину, порвав фуфайку. Он не мог видеть, какой след остался на спине, хотя крови будто но чувствовалось, но это место горело еще и сейчас. Теперь он и рад бы был вернуться в спальню, посидеть, пока немного пройдет, но рядом все время вертелась Саша, разрушая его планы. Она, как нарочно, исподволь дразнила его своим молодым, крепким телом, казавшимся для него таким далеким и вместе с тем близким. Вот и сейчас, не как нибудь, а почти прижав свой влажный ротик к его разгоряченному уху, прошептала:
   - У меня совсем закружилась голова!
  Ее голова! У Айвара от нее она уже давно кружится и то вслух об этом не говорит, а она ещё дразнится! Да, конечно, дразнится! Вон сколько парней вокруг - выбирай любого, так нет, она к нему.
  Неожиданно через всю избу к Айвару подошел парень, который на прошлых танцах приглашал Сашу, и с которым она не хотела встречаться, и, дыша Айвару в лицо винным перегаром, громко потребовал:
   - Выйдем, паря, на улицу, мне с тобой поговорить надо.
  Айвар сперва не понял, и удивленно смотрел в его беззлобное лицо.
   - Ты оглох, что лит?! - повысил тот голос, чтобы слышали другие. - Выйдем на улицу поговорить.
   - А со мной поговорить ты не хочешь, муравей, - услышал Айвар слева от себя твердый, мужской голос, со знакомым акцентом.
  Рядом стоял высокий, плечистый парень. Его широкие, голубые глаза цепко впились в возмутителя, который даже не обратил внимания на спрашивавшего. В мгновение ока, одной рукой, положенной на голову, "муравей" был легко повернут, на пол-оборота.
   - Может быть, ты не хочешь со мной разговаривать? - снова спросил высокий. - Со мной не надо выходить никуда, я все дела, решаю на месте.
  Айвар еще не успел ни испугаться, ни на что-то решиться. Он все еще непонимающе смотрел, то на одного, то на другого. Саша крепко сжимала его руку.
  Незадачливый драчун, молча отошел к противоположной стенке, провожаемый удивленным взглядом задорных девушек. Между прочим, подраться в этих краях считалось настолько обыденным делом, что на это никто не обращал внимания. Бытовало мнение, что только смелый может решиться на драку. А смелыми, считали себя, все. Вот и дрались по любому поводу, но чаще всего, из-за девушек, в которых, кстати, надолго не нуждался, ни один.
  Хотя Айвар и не спрашивал, но Саша оправдывалась:
   - Не знаю, что это за тип, что тебя на улицу вызывал, но он мне с того первого раза не понравился. Не могу терпеть таких.
  А над его ухом заступник, на родном, латышском языке:
   - Я слышу, эта девушка все время называет знакомое имя. Мне сперва показалось что, меня - я ведь тоже Айвар. Так что, мы с тобой, тески!
  Об этой новости, Айвар тут же сообщил остальным, и второго Айвара позвали в спальню. Здесь, в самом глухом месте Урмана, по иронии жестокой судьбы и не менее жестоких людей, нечаянно, встретились разбросанные по необъятным просторам Зауралья, латыши.
  Новый Айвар, лет двадцати пяти, и на лесозаготовках здесь с середины января. Сам он из Любинского совхоза и с ним еще трое русских. В лес идут мимо баз, но очень далеко - не менее десяти километров.
   - Вы извините, что я буду разговаривать на своем языке, - обратился он к хозяевам, - мне очень трудно на русском, который я стал осваивать только в Сибири.
  Те, закивали головами. После общих, отрывочных вопросов и ответов, Любинский Айвар завладел слушателями.
   - Сам я с Бауска, может, слышали об этом городишке? С сестренкой, сволочи, сослали. Папа после войны в лесу скрывался, их там несколько человек было, но кто-то донес, сделали облаву и всех перебили. Мама после этого слегла, но мало протянула, похоронили. А в волость к нам председателем, какого-то русского поставили, однако я вам скажу, могли этого и не делать, потому что своих подонков без дела столько шлялось, что и без него, не хуже справились бы. Да, соседи. Представьте себе, не чужаки - русские, а свои, латыши, побеспокоились от нас избавиться. Ох, и сволочи же! Мне раньше никогда даже в голову не приходило, что в нашей нации есть такое отребье.
  Гардумс нервно заерзал на табуретке, пытаясь перевести разговор на другую тему, но рассказчик продолжал:
   - В волости секретаришком работал такой доходяга Гегерс, чтоб ему скорее сдохнуть, такой светленький, щупленький, голубоглазенький. Карьерист, бесподобный! Ради нее, он готов был продать родного отца с матерью. Смотрю, стоит на пороге с листком бумаги и этак визгливо - повелительно: "указам - по распоряжению ... от имени, ну, чистая предательская рожа!"
   - Давайте мальцы, выпьем, что там старое ворошить, - опять, не выдержал Гардумс
   - Не п-п-перебивай, п-пусть рассказывает дальше. П-продолжай.
   - Ну, ничего, вывезли, и все, - не стал больше распространяться, наверное, потому, что один из собеседников не был от этого в восторге.
  Определив, что основной разговор окончен, Саша потянула Айвара.
   - Погуляем, потом вернешься, - и, не дожидаясь его согласия, отворила дверь спальни.
  В горницы, обстановка находилось на перепутье. Гармониста увела девушка, поэтому оставшаяся публика, играла в фантики. Саша тут же, усадила Айвара у гармони.
   - Сыграй, тебя никто не уведет.
   - Ты же знаешь, как я играю, - взмолился он, тревожно глядя на срезанные, перламутровые углы гармони.
   - Знаю, поэтому и прошу. Ну, пожалуйста, сыграй, а то в моем доме все скучают, - и как бы невзначай, погладила его руку.
  Айвар поставил гармонь на колени и глаза всех присутствующих, уперлись в него. Быстро справившись с первым волнением, заиграл вальс, запомнившийся от игры Сардиньша. Вначале, пальцы как-то не очень слушались и частенько попадали между кнопок. Но девушки пошли танцевать, и он, оставшись без присмотра, заиграл лучше. Саша танцевала с подружкой, а когда после танца хотела подсесть к Айвару, места оказались занятыми. По обеим сторонам от него, сидели развеселые девушки и переговаривались, между собой, задорно хихикая. К гармонисту они не обращались, только, по всему казалось, что расселись так плотно, только ради него. Когда же и после фокстрота рядом с ним, места не оказалось, Саша взяла Айвара за рукав и увела в спальню. Молодежь недовольно зашумела, но, как раз в это время, возвратился настоящий гармонист, и все успокоились.
  К полуночи, латыши распрощались и, со своими хозяевами, пошли домой, хотя танцы были еще в полном разгаре. Ушел и Айвар, несмотря на настойчивую просьбу Саши остаться. Уходить ему, посоветовал теска. У того задиры оказался дружок, одного с ним роста. Они весь вечер не разлучались и старались держаться у дверей.
  Перед уходом, Айвар еще попробовал разобраться в себе. Драчуна он, конечно, не испугался, хотя никогда в жизни в драку вступать не приходилось. Он даже не знал, куда лучше ударить, чтобы защититься. Обладая удивительной для его лет силой: мог ворочать любые бревна, поднимать большие тяжести, а, вот, как вести себя в драке - не знал. Нахальных личностей, за свою короткую жизнь, пришлось встретить больше чем достаточно, однако, чтобы их нейтрализовать, готов не был. Но, в этих коротких стычках, уже формировался ясный ум и упрямый, бесстрашный характер.
  В следующую субботу Айвар собирался еще раз сходить на танцы, чтобы встретить Сашу, но пришел его тезка с водкой, у самих была бутылка, так и просидели почти до полночи. И снова не могли наговориться, вспоминая и анализируя прошлое. Несмотря на молодость, Любинский Айвар отличался смелостью суждений, четкостью мышления и неподдельной решительностью, чем, к сожалению, в такой степени, как он, не обладали его слушатели. Они боялись, чуть ли не каждого куста, который мог бы их выдать, как свидетелей. Но, в этой комнате, деваться им некуда было, поэтому больше слушали и лишь изредка подтверждали сказанное Айваром - гостем.
   - Да, в компанию сорок девятого, на вылет попали, в основном, крестьяне, - соглашался Калвиш. - Теперь в Латвии, этого не скрывают.
   - Конечно. Новой власти надо было убрать зажиточных, работящих крестьян, потому что они, возможно, могли мешать организации колхозов. Ох, уж и поиздевались над нашей нацией! А все, я думаю, потому, что ее некому защищать, а сама себя, не хочет. Мне иногда даже кажется, что на родине, настоящих латышей больше не осталось. Начиная с сорокового года, кого уничтожили, кого вышвырнули. Что там, дальше будет?! Но очень неохота верить, что латышей уничтожат. Все-таки, кто-то и когда-нибудь, должен будет написать правдивую историю уничтожения.
  Айвар очень внимательно вслушивался в каждое его слово. Похоже, рассуждал только старичок Зиедонис! Значит, у него есть последователи.
  Айвар провожал своего тезку до калитки. После прокуренной, душной избы, живительный, морозный воздух приятно наполнил сдавленную грудь. Над ним темнело чистое, безоблачное небо, усеянное далекими, мерцающими звездочками. Он нашел Полярную звезду и, уже в который раз, позавидовал тому, что ей оттуда хорошо видна его Латвия, которая сосланным латышам может, только присниться. Какая постоянная, навязчивая мысль: Латвия, Родина! Всем ли сосланным так, или только ему одному? Но это еще раз подтверждало, что дороже родины и свободы, нет ничего на свете. А не об этом ли самом, когда-то говорил и отец?!
  Наконец дождались дня, когда объявили, что эта неделя последняя. У Айвара даже защемило сердце, так сжился, привык к этой тайге. Почему-то, вдруг, стало жаль и Сашу, будто она была совсем уже, его.
  На этот раз, прощальную вечеринку устраивали в самой большой избе, недалеко от баз. По слухам, оттуда нынче, кто-то из лесорубов, увозил девушку и родители, на радостях, устраивали танцы. Вначале Айвар колебался: идти или нет, но в доме все обсмеяли, и он пошел. По дороге, встретил теску, направляющегося туда же, что придало ему уверенности и смелости.
  Чтобы не попасть первыми, у калитки парни, задержались. Нарядные, как никогда, девушки в цветных платках шли кто под руку с парнями, кто с подружками. Айвару чуть, взгрустнулось.
  В просторной кухне, гостей встречала стройная, седовласая хозяйка. Айвара поразила ее красота! Лет пятидесяти, не менее, но какие свежие черты лица, какие выразительные, голубые глаза, а волосы белые, белые - что свежевыпавший снег. Снимая фуфайку, Айвар украдкой посматривал в ее сторону, и всякий раз, не хотелось отводить глаз от этого приятного улыбающегося лица. Где-то, он такое уже видел, но никак не мог вспомнить где. Наконец его озарило! Это же почти копия лица его мамы, которое, почти забыл! Хотелось еще и еще смотреть на нее, но приходила молодежь, подталкивая его в горницу, и он с сожалением, ушел за перегородку. Бывает же, такое совпадение!
  Еще по пути сюда, Айвар надеялся сразу же, встретить Сашу, но ее еще не было, и ему стало грустно, будто пришлось услышать пренеприятнейшую новость. Но рядом, стоял теска, и только это, несколько подбадривало.
   - Твоей нет, что ли? - вдруг, спросил он.
   - Наверно, нет, - грустно, прозвучал ответ.
   - Что ж это, ты так? Надо было заранее договориться.
   - Не встретил.
   - Если она в деревне, то придет, - уверенно, заявил он, прислоняясь к свободной стенке.
  Гармонист, на этот раз, пришел здорово подвыпивший и, наверно, поэтому рвал чужую гармонь, напропалую.
   - Что теперь играешь? - спрашивали у него девушки.
   - Вальс, - закатывая глаза к потолку, кричал гармонист.
  Все танцевали вальсом.
   - А теперь что?
   - Полька.
  И все танцевали польку. От бессвязно извлекаемых звуков, топота ног, крика и смеха, в избе установился ужасающий шум.
  Некоторые парни принесли с собой водку, чего никогда не делали, на протяжении всей зимы. Обычно появлялись, уже поддатыми.
  Саша появилась очень поздно, когда Айвар перестал надеяться и собирался уходить домой. Одета в шерстяной, сероватый костюм, приятно подчеркивавший стройную талию, в глазах грусть. Айвар думал, что по расставанию, но:
   - Бабушку отвезла в Атирку, к доктору и там оставила. Только что приехала, совсем замерзла. На, потрогай. - Рука была холодной, что кусочек льда. - Думала, не поспею. Ты еще не танцевал? Тогда, айда, пошли.
   - Я не расслышал, что теперь играют!
   - Не важно. Потопаем.
  Айвару, вдруг, стало жаль и ее и себя. Что ее, так влекло к нему? Ведь ей в какой-то степени должно было быть даже неудобно за то, что он с ней не ходит. А, может быть, и зря, что так дотянул до последнего вечера! Черт знает, что творится с ним, когда вопрос касается любви?! Только на сегодня, все это, уже осталось позади. Все. Поздно. В душе осталось лишь горькое, глубокое сожаление, которое ни с чем нельзя было сравнить. Сейчас он от всей души пожелал, чтобы кто-то из парней его зацепил, ну хотя бы наподобие, как в прошлый раз. В нем исподволь закипала уснувшая энергия и требовала выхода. Сегодня здесь, тоже был тот драчун, но все время стоял у дальней стенки с каким-то подвыпившим, черномазым типом. Айвар ждал, когда они придут выяснять отношения, потому что знал, как оканчиваются, однажды начатые, ссоры. Но, нет! Они пока, только изредка посматривали в его сторону, не решаясь на большее. А жаль! Айвару сейчас достаточно было одной - единственной искорки, чтобы дать волю заждавшимся мышцам. Сегодня терять, уже было нечего, а смелости и силы, скопилось достаточно. Как жаль, что так поздно! А может быть, все это, к лучшему?
  Одна из девушек увела гармониста на кухню, а вместо него, сел играть еще более пьяный. Махорочный дым резал глаза, вспотевшие тела толкали друг друга. От большого огня, в одной лампе лопнуло стекло, и осколки отвратительно трещали под ногами, разносимые по всему полу.
   - Выйдем в сени, - предложила уставшая Саша - Здесь совсем нечем дышать.
  Держась за руки, они шагнули в темноту сеней. Висевший у входа фонарь был потушен, или унесен. Айвар инстинктивно потянул девушку влево, где, он запомнил, когда входил, были летние нары. Саша не сопротивлялась и не вырывала, влажную от пота, руку. Но, на ощупь, сделав несколько шагов, на тех нарах услышали шепот и возню тел. Тогда уже Саша потащила его в противоположный конец сеней, к входной двери, где были жернова, и лежало несколько мешком с зерном, но внезапно, зацепились за чьи-то ноги. Здесь, недовольно зашушукались, и девичий голос грубо, по-мужски, выругался. Айвар почувствовал, как пальцы Саши напряглись от досады и негодования. Тогда, вышли на крыльцо. К этому времени, поднялся ветер и закружил неприятные хлопья снега, Айвар расстегнул пиджак, повернул девушку лицом к себе и прижал, укрыв с боков полами. Саша была ниже ростом, и ее лицо оказалось вровень с его подбородком. Она не отрывалась и, доверчиво прижав лоб к его шее, притихла. Потом Айвару показалось, что она чуть вздрагивает, возможно, от холода, хотя ему самому было еще сравнительно тепло. Отпустив пиджак, руками попытался взять ее за щеки, чтобы посмотреть в лицо, но ладошки прикоснулись к мокрому лицу. "Плачет, что ли?", кольнула ужасная мысль. Чуть ли не силой, оторвал ее лоб от себя и, приподняв лицо, своей щекой прижался к ее. Она была мокрая и горячая. Девушка уже больше не стеснялась, а заплакала навзрыд. Айвар растерялся и не знал, что теперь делать. Он прижался своим ртом к ее, соленому от слез. Саша не отрывалась, а, наоборот, вес плотнее прижималась к нему, обхватив обеими руками его шею. Ему даже нечем стало дышать, а объятия не ослабевали. В этот момент, в сенях заскрипели половицы и из полуоткрытых дверей послышалось:
   - Они здесь.
  Почувствовав недоброе, Айвар хотел побыстрее освободиться от девушки, и в тот момент, когда, наконец, оторвался от нее, почувствовал слабый, но резкий удар в левую руку, пониже плеча. К локтю, побежало что- то горячее. Кровь! - резануло в мозгу и вдруг, машинально, цепко схватил преступника за руку выше кисти. В ней оказался какой-то предмет. Нож! - и в тот же миг, второй рукой уцепился выше локтя, поднял правое колено и, как ломают хворост, зажатой рукой противника, ударил поперек. Нож выпал. Его владелец дико закричал и сел. Потом, как бы спохватившись, заорал еще громче, застонал, вскочил на ноги и побежал за ворота. Следом побежал и второй. Лиц ни одного, ни другого Айвар не успел разглядеть.
  Все произошло так быстро, неожиданно, что он все еще никак не мог прийти в себя, а опомнился лишь тогда, когда кровь потекла на пальцы. Но боли не было. Саша, как окаменелая, стояла, прижавшись к косяку, не произнеся ни слова. Потом побежала в избу.
  На второй ступеньке крыльца, что-то светлело, и Айвар не поленился поднять. Это была остро отточенная пика, с наборной ручкой. Такие делали сами, из обыкновенного подпилка, которым точили пилы. Пока он ее разглядывал, на улицу выбежали Саша с взволнованным теской, кричавшим на ходу:
   - Где эти негодяи!
   - Какие? - не понял Айвар.
   - Как, какие? Что тебя били!
   - А-а. Побежали туда, - махнул Айвар рукой, в сторону калитки, но от этого жеста, резко заболела рука, и он схватился за пораженное место.
   - Я их сейчас поймаю, - в ярости, выбежал на дорогу его защитник, но быстро возвратился. - Ушли, сволочи, не видно! Давай посмотрим, где они тебя ударили. Саша, фонарь. Осмотрев рану, пришли к выводу, что пика поразила только мякоть, значит, все обойдется. Снегом смыли кровь, от его рубашки оторвали низ и перевязали рану.
   - Как это он, тебя еще глубже не зацепил?
  - Саша стояла рядом. Видно, помешала.
   - Тогда надо благодарить ее за спасение твоей жизни.
   - Я так и буду делать.
   - Эх, жаль, ушли бандюги! Теперь будут хвастать.
   - Вряд ли! - многозначительно, повысила голос Саша, поддерживая больную руку.
   - А, что?
   - Завтра услышишь.
   - А, что?
   - Завтра услышишь.
   - А, что? Да, что тут, наконец, произошло? Что вы меня мучаете! - Завтра вся деревня будет знать, - уверенно, заявила девушка. - Я отлично слышала, как хряпнула кость.
   - Я, наверно, сломал ему руку, - виновато, ответил потерпевший.
   - Вы мне правду говорите?! Так это же замечательно, что ты постоял за себя!
   - Все случилось так внезапно...
   - С врагами только так и надо поступать, а он еще сожалеет, ха-ха-ха.
   - Тебе не очень больно? - спрашивала Саша, заглядывая в глаза. - У нас одна бабка есть, хорошо заговаривает, давай пойдем к ней. Сразу, легче станет.
   - Только не бабки.
   - Но у нас других лекарей нет, она очень все хорошо понимает, вот увидишь. Ну, соглашайся, тут она недалеко живет. Я сейчас вынесу твою одежду.
   - К бабке, нет, а одежду можешь вынести. Только, как ты ее узнаешь?
   - Так ни у кого, же, нет такой прожженной фуфайки.
   - А я и не замечал.
  В избе продолжала греметь музыка, стучали по полу валенками в камерных галошах - молодежь веселилась, прощалась, а они трое ушли домой. У ворот, где квартировал Айвар, распрощались и, расстались навсегда.
  В понедельник, к обеду, пришла первая машина и, загрузив ее лесом, латыши на ней, покидали эту, затерявшуюся в тайге, деревеньку. Проезжая мимо крайнего дома, с верхотуры сосновых бревен, Айвар внимательно вглядывался в знакомые окна, но там -никого. Сердце страдальчески сжалось. Прощай, Князевка! Ты первая, настоящая таежная крёстная, для Айвара. Ты сумела заставить работать до последнего пота, но ты еще сумела укрепить его душу, как и расшевелить дремавшие, нетронутые чувства. До новых встреч, Урман!
  День выдался исключительно теплым и солнечным. Выпавший ночью небольшой снежок, быстро растаял, а зимний пропадал, почти на глазах. Тайга застыла, в немом ожидании. Обычно шумливая, сейчас она притихла. Притихла угрюмо, тяжко. Всю суровую зиму властвовавшие над ней вьюги и морозы, не смогли сломить природного величия, но прийти в себя сразу, она не могла. Она должна была пережить весенний перелом так же, как и все живое. Все так же, величественно смотрели ввысь стройные сосны, все так же, раскидисто топорщились кедры, серебрились пихты, намертво вжались в землю лиственницы, а веселого настроя пока, не было. Зимовавшие здесь птицы подались ближе к окраинам, оставив после себя в намокшем снегу, пустые шишки, да темно-рыжую шелуху. Мир глуши и первозданности!
  Машинный след проходил под сомкнувшимися кронами деревьев, прямо по их корням, на которых машину опасно покачивало из стороны в сторону. В такие моменты, бревна перемещались, и на них, надо было успеть вовремя пересесть, чтобы не зажало. В тех местах, где солнечные лучи все же проникали до самого низа, снега уже не было, и в колее густо испарялась грязь. Попав туда, колеса пробуксовывали. Но под ней, была еще мерзлая почва, которая и удерживала машину.
  У обочины, встречались штабеля леса. Его стягивали сюда тракторами из делянок, чтобы удобнее было грузить на машины. Большую же его часть, свозили по зимнику к Иртышу, а этот будет ждать сухой дороги. Айвар смотрел на длинные, золотистые кругляки и вспоминал свои зимние мучения. Скорее всего, вот так же, лежат и его бревна, которым отдано столько силы, как и пролито пота! Он втягивал носом приятный смолистый запах, от которого чуть кружилась голова, и радовался, что кончилась суровая зима.
  Лес резко оборвался, и открылась бесснежная, обширная поляна. Даже не верилось, что лес когда-нибудь может кончиться и что, за его пределами уже нет больше снега. Машина шла все тише-тише и через несколько десятков метров, окончательно забуксовала. Шофер заставил ее еще подергаться, чем окончательно посадил на мосты. Видя безнадежность положения, вылез из кабины, снял и разостлал на сухом месте фуфайку, лег на спину, заложив руки под голову, произнес:
   - Здесь мы покукуем.
  Латыши сидели на возу, не зная, что им делать дальше
   - Слезайте, ребята, позагораем, а потом посмотрим, что предпринять.
  Его спокойствие не вызывало особых опасений, и они послушно слезли, размять затекшие ноги. Хорошо, что их бывший хозяин понаклеил и им глубоких галош из автомобильных камер, которые в этой грязи, очень пригодились.
  Безветрие, тишь. Вперед протянулось неглубокая колея, наезженной за зиму дороги, а позади, две расквашенные нитки от колес их лесовоза. Немного полежав с закрытыми глазами, шофер спросил;
   - Как вам понравилась Князевка?
   - Деревня, как деревня, - отвечал Гардумс
   - Не шалили?
   - Мы?
   - Только этого не хватало! В прошлую осень из Омской тюрьмы, перебив охрану, в эти леса подались уголовники.
   - А мы и не знали...
   - Часть поймали, но большинство, разгуливает. То там, то здесь шастают, убивают, грабят. Есть то, хочется, переночевать, тоже надо - зима ведь.
   - А как вы знаете, что они подались сюда?
   - Куда же им еще! На открытой местности, быстрее поймают. Неделю назад, их видели уже в Евгащино.
   - Это же, опасно!
   - Почему я, и спрашиваю!
   - За лето, они и сюда доберутся.
   - Конечно. Здесь есть, где спрятаться, и тайга прокормит.
   - А милиция?
   - Та сама их боится. Тут нужны войска. В общем, ребята, выгружаемся, а то, совсем не вылезем.
  Жаль было своей работы. За погрузку и разгрузку, на конечных пунктах, причиталась зарплата, а теперь - ничего. Скрепя сердце, открыли стойки и вывалили на обе стороны.
   - Это, ребята, еще не все, - предупредил шофер. - Сейчас машину будем высверивать. Она же, на мостах сидит.
  Отобрав потоньше бревна, стали поочередно поднимать, то перед, то зад машины, а когда вылезли из этих ям, машину толкали еще с километр, пока не появилась относительно твердая почва. Уставшие, перепачканные, с полными галошами грязи, только поздно вечером, добрались до Пологрудова. Вроде бы и не долго, в начале зимы они здесь проживали, а, завидев деревню, обрадовались, как старой знакомой. Они рассчитывали, что их снова поселят к тем старичкам, но ночевать оставили в конторе, а утром, троих отправили в совхоз, а Айвара оставили.
   - Всем здесь делать нечего, пусть едут к семьям, а ты, холостяк, и потрудишься на погрузке барж, во славу родине, - пошутил Иван Иванович. - Работа начнется сразу же, как вскроется река.
  Копейкин взял Айвара к себе на квартиру, а через несколько дней, к нему подселился еще один латыш его возраста - Путниньш Артур. Этот, заготовлял лес где-то у Загвоздино. Айвар был очень рад такой встрече. Как оказалось, тот был сослан из-под Валмиеры, которую Айвар знал только из школьной географии. И не удивительно! Живя в глуши, крестьяне особо далеко не разъезжались. Летом у них просто не было времени, а зимой на лошадях, далеко не уедешь, а друзья и родственники, как правило, жили поблизости. Если кто и осмеливался отправиться поездом в Ригу, то это считалось чрезвычайным происшествием, и готовились, как за границу. Оказалось, что дальше Валмиеру, и Артур нигде не был, а о некой Индре, вообще не слышал.
  Парии сдружились. Этому, в некоторой степени, способствовали и сами Копейкины. Его жена, под стать мужу, оказалась чуткой и внимательной женщиной. Безо всяких оговорок было решено, что квартиранты будут на полном продовольственном обеспечении хозяев, вплоть до стирки белья, а за все это удовольствие, по тридцатке в месяц. Питаясь в одиночку, они проели бы гораздо больше! Дружная пара Копейкиных, не имевших детей, как бы вселяла в парней уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне. Добрые хозяева, как образец благополучной семьи, четко выделялись на фоне скандалистов и пьяниц. Это парни почувствовали, через несколько дней, по приезде. Как раз напротив дома Копейкиных, через улицу, стояла небольшая хибарка, в которой проживала мать с дочерью. В позапрошлом году они пустили на квартиру приезжего лесоруба, а он возьми, да пристрой матери ребеночка. В прошлом же году, возрастом подошла и дочь, которая сейчас ходила беременная от этого же квартиранта. Сейчас этот лесоруб, только что вернулся из леса, а комнатушка-то одна, вот и спорят мама с дочкой-
  Целую неделю лесорубы съезжались из многочисленных участков, раскинувшихся по бесконечной тайге и, разъезжались по домам. Кому предназначалось оставаться, слонялись по улицам без дела, не давая покоя днем собакам, а вечером девкам. Томительно пригревало солнце, и дома, никому не хотелось оставаться. Даже водку теперь распивали не у магазина, а обязательно шли на берег Иртыша, будто там, могло появиться недостающее настроение.
  Айвар с Артуром старались далеко от дома не отлучаться. Иван Иванович подтвердил слух о том, что из Омской тюрьмы, действительно, бежали уголовники и что, часть из них, направилась вниз по Иртышу. Пару раз они все же, ходили к реке, но лед, снег - все серовато-белое, а это за зиму, порядком надоело. В доме оказались шахматы, и хозяин рассказал и показал, как в них играть. С тех пор, они только и были заняты тем, что ставили друг другу мат. Хозяйка как-то, попросила распилить немного дров, а они, пока не разделались со всем возом, не пошли даже обедать. Возвратясь с работы, Иван Иванович просто ахнул от удивления и хотел тут же, расплатиться за работу деньгами, но Айвар запротестовал, а за ним и Артур. Зато вечером, их накормили вкуснейшим ужином, с бутылкой водки в придачу.
  Но вот, кажется, все утряслось, деревня почти опустела. Осталось лишь несколько десятков человек, которым предстояло перегрузить все то, что за зиму успели свезти на берег. Среди оставленных было даже несколько девушек, которые, оказывается, зимой тоже работали на лесоповале.
  Около семи часов утра, собрались у конторы. Вместо начальника, как ожидали, на крыльцо вышел Копейкин. Казалось, что только он один ведает здесь всеми делами, начиная от размещения людей по квартирам и кончая распределением по тайге. И он, везде успевал! Без спешки, спокойно, продуманно, почти всегда с улыбочкой на ясном, худощавом лице. И никто никогда на него не жаловался. Все, что он делал этому сброду людей из всей Омской области, казалось толково и правильно. Его долговязая фигура всегда вовремя находилась там, где без нее в данный момент, не могли обойтись.
  Вот он остановился рядом с рабочими и, зная в лицо почти каждого, назвал, кому куда идти и, что делать. Но основная масса людей шла на подготовку лежневок и прочего, что требовалось для принятия барж. Они зимовали в Таре, поэтому после вскрытия реки, задержки с их подачей, не предвиделось.
  Получим указания, все шумной толпой двинулись по берегу Иртыша к внушительно громоздившимся, длинным штабелям, В начале зимы какие они были, а сейчас! Четыре ряда золотистых кругляков протянулись от берега на несколько сот метров. Под ними еще снег, а сверху желтоватым светом сверкают янтарные капельки смолы. Ее произвело это дерево, чтобы поддерживать в нем жизнь, но, поверженное рукой человека, умерло. Сок жизни еще не понимает, что произошло с его хозяином и в последнем бессилии, продолжает отдавать оставшуюся энергию своему творцу. Освободившаяся от тесных проходов, смола стремится на свободу, к весеннему солнцу, проступая на срезах различными звездочками. И у Айвара появилось сравнение: не так ли и с ними, латышами! По чьей-то прихоти они повержены, почти уничтожены скопом, что и эти бревна, свезены в Сибирь, но их чувства, их существа стремятся и будут стремиться к жизни, как и эта чистейшая смола, несмотря, ни на что!
  Так как многие оставшиеся хорошо знали друг друга, то разговор все время шел о чьих-то похождениях, неудачах другого и прочее. Все выражалось откровенно, прямо, а после удачной шутки, громко и дружно смеялись, особенно девушки. Весь путь и первый отдых, пролетели незаметно. Десятник тоже поддерживал общий настрой, изредка вставляя и свои реплики. Пока остальные отдыхали, он, с одним сухощавеньким мужичком небольшого роста, обошел всю территорию, внимательно оценивая расположения штабелей. Он настойчиво указывал своему спутнику на некоторые детали, на что тот только кивал головой, полностью, соглашаясь. Закончив осмотр, оба присели на концы бревен, свернули по очень длинной "козьей ножке", насыпали махорки и закурили. Оба они, видать, были старыми друзьями и чем-то даже походили друг на друга. Только мужичок отличался безудержным 6алагурством. В отличие от Валдисовой болтовни, в его замечании, шутке, сквозила содержательность, совмещенная с чем-нибудь смешным. Да и сам он, казалось, уже был таким рожден. Даже обветренное, улыбающееся лицо постоянно светилось беззаботностью, откровенностью и доброжелательностью.
   - Теперь ты, Тимофей, все знаешь, и не мне тебя учить в таком деле, - заключил Иван Иванович, а потом к остальным. - А вы смотрите мне, слушайтесь Тимофея, как родного отца. Он старый, таежный волк - все умеет и понимает, не хуже меня. Кто из вас в прошлый сезон с ним грузил?
  Почти все, утвердительно загудели.
   - Вот так же, будет и в этом году.
  Тимофей, потягивая самокрутку, безучастно глядел на темнеющий лед, что-то прикидывая в уме.
   - Я пошел, так что дальше, действуйте сами, - и десятник направился в деревню.
  Следующие полторы недели явились легкой разминкой перед ответственной погрузкой. Рубили и укладывали покаты, готовили стежки и веревки, примеряли мостики и крепления, на багры насаживали новые палки и прикидывали кубатуру на один заход. Успели даже выгрузить несколько саней леса, притянутые трактором по грязи. Тимофей точно, без спешки, как и десятник, указывал, кому, что делать, с какого конца лучше начать и каким кончить, как повернуть, подложить. У него всегда хватало терпения, несколько раз повторить недопонимающим. Все это, без раздражения, без нервозности и обязательно с шуточками. От его былей, как и анекдотов, смеялись до боли в животах. А на его лице все та же, невозмутимость, да приятная улыбочка, бессознательно завораживающая слушателя.
  Высокий, правый берег в этом месте, несколько понижался, поэтому сюда и свозили лес. Между баржой и берегом не должен быть острый угол. Полноводный Иртыш, на зиму, несколько отступал от берега, и при такой воде, до борта пришлось бы тянуть очень длинную нитку покатов. Но здесь, все рассчитано: следом за ушедшим льдом, вода резко поднималась. За время подъема, и требовалось успеть погрузить основную массу древесины.
  А весенний день, все удлинялся. Ласковое солнышко, к обеду, поднималось выше и выше, оживляя природу. Даже серые деревенские ворота, постепенно стали казаться выше и веселее. Снег окончательно сошел, и зима о себе напоминала лишь маленькими островками снега в лесу, да пористым льдом на реке.
  Когда мужчины садились на перекур, Айвар залезал на самое верхнее бревно, чтобы посозерцать окружающую природу.
  С этой стороны, Иртыш от тайги отделял небольшой лужок. Он еще совсем робко, но уже начинал зеленеть. Среди прошлогодних стерней, смело пробивалась новая жизнь, меняя прискучившие цвета. За лужком, плотная стена темных стволов деревьев, к вершине, переходящих в сплошной темно-зеленый купол.
  А по ту сторону реки, всего несколько домиков, как бы слились с бледно-серой местностью. Казалось, что там даже трава не спешит показываться свету. У домиков никого, будто необитаемы. И что за сторона! Как она ему опротивела, хоть не возвращайся! Пусть и здесь никакого рая, зато, чего стоит одна тайга, которая успела его приворожить, давая отдохновения от тяжких чувств одиночества, насилия. Он уже не мог без нее существовать! С этой зимы, он должен был постоянно чувствовать ее рядом Неужели это правда, что после погрузки барж, снова придется окунуться в ту, почти безжизненную серость с отвратительными, топкими болотами!?
   - Что, паря, загляделся? - услышал рядом знакомый голос Тимофея. Он тоже посмотрел на реку и, как бы угадав его мысли, протянул: - Да-а- а, брат, красота там только летом, да и то, ненадолго, а сейчас, и смотреть-то не на что, - и, от души сплюнув, пошел дальше.
  На этот раз, Айвар очень увлекся и, испугавшись, что его заругают за безделье, поспешил за Тимофеем.
  У самого обрыва, лежало несколько нераскрыжованных и специально привезенных, хлыстов. Они предназначались для покатов. Как раз на их длину к берегу и подводили баржи. Их сейчас подравнивали, срубали сучья, примеряли скобы и прочее.
  Но прошло уже две недели с тех пор, как они пришли сюда работать. За это время, лед еще более потемнел, появились обширные закраины и под напором стремительной воды, стал судорожно покачиваться. Довольно зримые волны, как дрожь по телу погибающего животного, перебегали от одного берега к другому. Но начинались, всегда у этого, высокого. Какая требовалась сила, чтобы создать первый толчок! Ледяное покрывало вот-вот должно было разрушиться, по все же, еще что-то удерживало. Во второй половине дня, Айвар заострял березовые стежки, выгруженные недалеко от берега. Но с этого места, плохо просматривался лед, и, чтобы не пропустить любопытный момент первой его подвижки, после каждой заготовки, бегал к обрыву. Заразившись его беготней, сперва туда бегал и Артур, но, так как долго ничего не менялось, перестал. Ну и пусть, а Айвар такого момента в природе, тем более что он вот-вот должен был наступить, пропустить не мог! И не пропустил. Уже к концу рабочего дня Иртыш, будто весь разом вздохнул, и на несколько секунд приподнялся на середине. Но этого было достаточно, чтобы сперва чуть заметно, а потом с нарастающим темпом, лед тронулся. Его стало качать и безудержно крошить. Айвар закричал остальным, и те, побросав пилы, топоры, столпились на краю обрыва, с любопытством вглядываясь в реку.
   - А я-то думал, чего это он сигает туда-сюда, - сквозь шум льда и восторженные возгласы окружающих, говорил Тимофей, - а это, он Иртыш караулил. Поверите ли, сколько здесь гружу, но, ни разу не обращал внимания на лед. Ну, идет и пусть идет. А все же интересно, черт меня подери! Сам момент трогания, не часто увидишь, а потом уж, не то. Красотища-то, какая!
  Между тем Иртыш, на своих могучих плечах, ледяной панцирь уносил на север. Лед по пути крошился и крошился, образуя обширные полыньи. Неуклюжие, толстые льдины карабкались друг на дружку, соскальзывали, вставая на ребро и на несколько минут срывались под водой, чтобы потом внезапно вынырнуть и всей огромной массой, налететь на соседние. Над водой установился сплошной, несмолкаемый шум. Айвар был настолько зачарован, что никак не мог прийти в себя. Еще бы! Природа приоткрыла перед ним одну из своих многочисленных таинств. "Это должно остаться мне в памяти на всю жизнь", - упрямо, твердил он себе, наблюдая за очередным акробатическим трюком льдин.
  Три дня шел лед и вдруг, резко оборвался. Открылась стремительная, темно-синяя вода, под свежим, весенним ветерком, волновавшаяся мелкой рябью. А на следующий день, небольшой буксирчик, на длинном тросе притащил огромнейшую баржу и поставил на якорь, напротив одного из штабелей. Айвар ожидал, что ее установку будут вымерять, но здесь оказалось все уже так отработано, что эти действия решились, с первого захода Толстыми канатами, корму и нос намертво прикрепили к берегу, и на этом волнующее ожидание, закончилось. К перебросу мостков, заранее все было подготовлено, поэтому оставалось их только поднять, передвинуть и опустить на борт. Под ними, на проволоке подвесили качающиеся мостки, по которым пойдут люди, катящие бревна. Только полдня, заняла вся подготовка. А на следующий день тот же буксир, притащил вторую баржу и поставил позади первой, если считать, вверх по течению. Обе разместились точно напротив штабелей, а грузчики, уже заранее были распределены поровну, причем Айвар с Артуром должны были работать у первой, стоящей ниже по течению.
  Два человека сбрасывали бревна со штабеля, девушка отмечала кубатуру, двое по покатам направляли его к обрыву, двое по шатким мостикам закатывали на борт, двое катили дальше, и двое принимали в трюме. Чего Айвар больше всего боялся, то, вначале, и досталось - катать бревна на борт. Однако осадка баржи вначале была незначительной, поэтому и уклон покатов, небольшой. Свободно подвешенные мостики, пугающе раскачивались в такт коротеньким шагам, что в немалой степени, мешало жесткому упору ноги. Но это еще, не все. Между берегом и бортом, с бешеной скоростью неслась и кружилась холодная вода. С этой высоты, Айвар вначале, испытал головокружение, но потом, оно быстро прошло. Зато появилось другое неприятное чувство: от упора в ноги, может оторваться мостик, и он полетит в бурлящий поток! Только все это казалось, вначале. Доски выдерживали, бревна катились, и пока, никаких проблем. Когда же с покатов содралась кора и на них засохла смола, тут уж, пришлось упираться во всю силу.
  День стоял жаркий, и все были мокрые от пота. Но Айвару работа нравилась, и он даже не заметил, как подошел полдень.
   - Хватит, черти! - дал команду Тимофей. - Завалили совсем. Дайте разобраться и потом - на обед, а то слышу как, кишка кишке, бьет по башке.
  У Айвара с Артуром в матерчатой торбе, затягивающейся кожаным шнурком, лежали две бутылки молока и прочая снедь, приготовленная заботливой хозяйкой. Тимофей не только ел, но за обеденный перерыв, успел рассказать несколько случаев, будто происшедших с ним, хотя за смехом, никто в это и не поверил.
  По неписаному закону, на одном месте, разрешалось работать только один день, а назавтра, менялись, поэтому на следующий день, Айвар с Артуром принимали лес уже на борту. Липкая смола пропитала не только их рукавицы, но и пиджак, грудь, живот. Ее специфический запах больше не чувствовался. Нос реагировал лишь на пот и свежесть воды. Порывы ветра, иногда, залетали и на палубу, поднимая вверх живительную влагу с прохладой, и тогда хотелось снять пиджак, рубаху. Но, каким бы тогда стало оголенное тело! Айвар видел раздетого в трюме мужчину, на котором прилипла вся пыль вместе с мелкой корой, а в волосах, застряли щепки. Точь-в-точь, как на выгрузке в Большеречье! В той преисподней, завтра работать и Айвару.
  Грузили баржу, чуть ли не до захода солнца.
   - Молодцы, ребята, - в конце дня, похвалил их Иван Иванович. - Хорошо сегодня поработали. Завтра, надо будет закончить этот люк и начать следующий.
   - Завтра выходим рано, - предупредил Тимофей. - По холодку легче работать, так что, не опаздывайте. Теперь айда по домам, спокойной ночи.
  Копейкин разбудил ребят рано, едва поднималось солнце.
   - Вставайте и уплотняйте животы. Сегодня будет жаркий день. Как ни рано они явились, а Тимофей уже был там.
   - Ты, что? - удивился десятник, - дома не ночевал?!
   - Не спалось. Дай, думаю, пойду пораньше присмотреть к началу. Сегодня в трюм, я с этими молодыми парнями.
   - Не пожалеешь. Они вдвоем, всю твою баржу перевернут, если захотят.
   - Это, правда, что они у тебя живут?
   - Как видишь, вместе пришли.
   - Я тебя знаю, абы каких, на квартиру не пустишь.
   - Это латыши.
  Тимофей удивленно, посмотрел на парней.
   - Мне сразу показалось, что не русские, хотя и по-нашему хорошо говорят. Я, между прочим, Кенигсберг брал, в той стороне топал. Люди, мне показалось, там запуганные, всего боятся. Значить, жить к нам в Сибирь, приехали? Что ж, похвально, рабочие руки здесь ой, как нужны!
  Стали подходить остальные. Айвар перешел на баржу и заглянул в люк. Загружен трюм был больше чем на половину, и пространство оставалось, меньше рост человека. Эта догрузка и была самой неудобной, опасной и трудной. Вместе с латышами под палубу, на корячках, залез и Тимофей. Выпрямиться - нет места, и все время приходилось растаскивать бревна в согнутом состоянии. Болели ноги, спина, от недостатка воздуха, голова, но до обеда, люк заполнили, и покаты передвинули ко второму.
  Жилистый Тимофей нисколько не отставал от молодых. В упавшее сверху бревно, все трое дружно втыкали тяжелые багры и тащили в сторону. Если же, это была лиственница, и багры отскакивали, как от железа, бревно толкали руками. Вразнобой его даже не сдвинули бы с места, а одновременно - подавалось. Но для этого требовалась команда, которая постоянно вертелась на языке у бригадира. Нараспев он, начинал: - Раз-два, взяли! Раз-два, взяли! Разик, да еще, слазил да еще! Еще раз, старый пидарас!
  Бревно двигалось, работа спорилась.
   - Эй, вы, там наверху! - кричит Тимофей, - побойтесь Бога. Уже должен быть обед, а вы заваливаете.
  Часов у него тоже нет, но каким-то чутьем, он точно определяет время. По приставленным к люку баграм вылезли на палубу и не могли надышаться прохладным воздухом, поднимающимся от воды.
  Вдруг, на соседней барже закричали. Там оборвался трап, и человек упал в самое бешеное течение между корпусом и берегом. Все, кто был наверху, побежали к корме, еще не соображая, как лучше помочь. Сбросили за борт бревно, но его подхватила река и моментально пронесла мимо. Так же быстро, сносило и человека. Он не кричал, но пытался уцепиться, то за гладкий корпус, то за берег, но, бесполезно. Его несло к стыку между баржами, где бурлило вообще невообразимое завихрение вспененной воды. Случайно попавшие сюда щепки, или сучья, моментально исчезали под баржой.
  В последний момент, Тимофей догадался сбросить в воду бревно и с этой баржи.
   - Держите, а то уплывет! - крикнул он, растерявшимся людям. Айвар первым вытащил свой багор и намертво воткнул в качающийся конец. Но удержать ему одному, все равно было не под силу. Тогда на помощь подоспел Артур, воткнувший свой багор с противоположной стороны. С большим трудом неспокойное бревно стали отводить назад, как командовал бригадир. В последний момент, когда поток должен был унести жертву под дно баржи, человек соприкоснулся с деревом. Из вращавшейся воды, торчала только его голова, да сжатые руки, а все тело тянуло вниз. Снова по команде, бревно постепенно стали уводить от стыка и прижали к берегу.
  Пекле этого случая Айвар рассчитывал, что теперь уж, проверят все мостки. Но на этой барже, их так никто и не удосужился посмотреть. Или Тимофей был в них очень уверен, или нужна была скорость, план, деньги. Об этом вслух не говорили, но, как заведенные механизмы, все эти люди двигались только к одной, четко осознанной цели - все три, названные вещи.
  Через два дня, Айвару снова пришлось работать на качающихся мостках. На этот раз, он особенно робко ступил на гнущиеся под ногами, доски. В голове беспрерывно мелькали различные способы спасения, в случае обрыва мостков. В том, что уцепиться здесь не за что, он уже убедился, но маленькая надежда еще оставалась на само бревно, которое покатит. Ведь мостки могли оторваться только в момент наибольшего упора ног, поэтому, подталкивая, он все время держал руки наготове, чтобы, в случае опасности, мгновенно уцепиться за дерево. Это напряжение, к вечеру его окончательно измотало, и в конце дня, еле дотащился до квартиры.
  А домой шли все вместе, но эти русские, казалось, совершенно не чувствуют усталости! Изо дня в день, на перекурах у них шуточки, а в работе Тимофеева - "разик, да еще". Эта прибаутка так нравилась грузчикам, что без нее не шло, ни одно тяжелое бревно.
  Когда загрузили трюм и начали палубу, баржа очень осела, образовав довольно острый угол между собой и берегом. Теперь бревна толкать не надо было - они катились сами, да как! Айвару это было отлично знакомо по той, первой в его жизни барже, когда толстый конец забегал вперед, вплоть до того, что срывался с покатов. Тут нужна была сноровка, хотя и здесь некоторые бревна падали и уплывали.
  Почти неделя, ушла на погрузку. Зато, с каким облегчением все сгрудились на берегу, когда закончили и с нескрываемым удовольствием смотрели на труд своих рук. А она, освобожденные от покатов и мостков, величественно покачивалась на упругой волне, будто кланяясь людям за их нелегкий труд. Теперь, на длинном тросу, буксир потянет баржи вверх но течению туда, где эти, политые потом бревна, ждут на безлесных районах Омской области.
  На следующий день, Айвар долго не вставал. Хозяйка несколько раз подходила будить к завтраку, но, отказавшись, он тут же, засыпал. Сон был, дороже еды! Ведь всю неделю рано вставали и поздно ложились. Но, тогда это было нужно, и он безоговорочно выполнял. Артур же, на зов хозяйки, даже не просыпался, а с закрытыми глазами в ответ, что-то мычал и поворачивался на другой бок. Только к обеду парни, наконец, раскачались. Артур пожаловался на боль в руках, особенно у плеч, а у Айвара отдельно, кажется, не болело нигде, но очень ныло все тело, особенно сразу, после сна. За обедом, Иван Иванович сообщил, что только что, закончили и вторую баржу, а они молодцы, что тех опередили. К тому же, привезли деньги, и надо идти за зарплатой. По возвращении из леса, в первую очередь рассчитали тех, кто уезжал - на всех денег не хватало, а причиталось, за два месяца.
  Получка была хорошей, и Айвар не мог нарадоваться подвалившему богатству. Засунув деньги в карман штанов, направился к Иртышу. Теперь ему хотелось побыть наедине с этой рекой и полученными бумажками. По дороге, он их несколько раз вытаскивал, рассматривал красноватые червонцы и прятал обратно. Усевшись на берегу, стал доставать по одной бумажке и разглядывать замысловатые полоски, рисунок. Каким сверхчеловеческим трудом они достались!
  У него все произносилось, прожглось, и гардероб давно требовалось обновить. Но, чтобы подольше насладиться хрустящими бумажками, покупку решил отложить на последний день, перед отъездом. А потом передумал и решил, что старое выбрасывать еще жалко, а, если уж точно понадобится, то намеченную покупку лучше сделать в совхозе. Выгода была даже в том, что лишние вещи не придется тащить такую даль.
  Настроение было самым наилучшим. А тут еще, эта чудесная погода, а внизу, полноводная река! И он уже в который раз, залюбовался могуществом и раздольем Иртыша. Вон, по нему плывут свежие бревна: одно, второе, третье - очень много ценного леса спешит на север. Сколько труда вложено в каждое из них, а вот, на тебе! Никому не нужные, они брошены на волю стихии. Конечно, леса вокруг предостаточно, и эти единицы, десятки, сотни жалеть некому. Одно бревно плывет, погрузившись наполовину, у другого чуть выступает хребет - это тяжелая лиственница. Как ее спилить и обработать, он знает! Это же, настоящий кусок железа. Может быть, и заготовленные его руками так же, где-нибудь попадут в воду и уплывут бесследно, не принеся людям никакой пользы.
  Справа, из-за поворота показался буксир. С отчаянной напористостью он двигался против течения, таща за собой, пустую баржу. Айвар еще удивился: куда это он ее тянет? Он не знал, что груженые баржи уже убрали, а на освободившееся место поставят другие. Об этом, он узнает от Артура, когда возвратится домой. Да, только один денек пришлось отдохнуть - и новая упряжка на неделю.
  По мере укорачивания штабелей, катать приходилось все дальше и дальше. Тогда пригнали лошадей. У самого обрыва, к концам покатов прикрепили длинные веревки, второй конец которых тащили лошади, управляемые Айваром с одной стороны и Артуром с другой. Лошади оказались слабенькими, быстро уставали, веревки путались, бревна соскальзывали с покатов, поэтому с собой приходилось таскать и стежок. За обеденный перерыв, когда другие отдыхали, погонщикам надо было не только успеть поесть самим, но и накормить, напоить лошадей. Домой возвращались всегда последними. Эта, третья баржа, оказались самыми изматывающими для парней. Четвертую - не дождались. Их отпустили домой.
  Переночевав последнюю ночь у гостеприимных Копейкиных, наутро расплатились и пошли на переправу. Лодка как раз плыла к этому берегу, и Айвар задержался у обрыва, чтобы в последний раз, окинуть взглядом эту невзрачную деревеньку, пленившую его воображение относительной свободой и всем новым, несвойственным, погрязшему в болото, совхозу. Придется ли снова вернуться сюда? А, как бы хотелось! Он посмотрел на равнодушно стоявшего Артура, которому казалось: раз не в Латвии, то везде одинаково, и пожалел, что тот не в состоянии разделить его чувства.
  Хмурый, чернобородый лодочник, обликом смахивавший на старовера, потребовал по рублю с каждого, причем, платить сразу.
   - А кто знает, что вы за народец. На днях, трое из моей лодки выскочили, не уплатили, да еще пригрозили. Мы, говорят, тюремщики, и никаких денег у нас нет.
   "Ага, значит, уже добрались и до Пологрудова!" - подумал Айвар.
   - На эту сторону, нас везли за пятьдесят копеек, а теперь рубль! - удивился Артур.
   - Это, когда вас много. Неужто за копейки, посудину по такой воде буду гонять. Так, и на просмолку не заработаю. Не хотите - будем ждать.
  Как ни торгуйся, а переезжать надо. Кто их знает, когда подойдут еще, если вообще подойдут. В основном, здесь переправляются те, кто собрался в Тару, а лесорубы - клиенты непостоянные. И парни согласились. Положив перед собой мешки с вещами, сами уселись рядом, на заднюю скамейку. Доплыли почти до середины, когда на самой стремнине, сломалось левое весло. Сильное течение, моментально подхватило неуправляемую лодку и понесло вниз. У Айвара от страха, занялся дух. Он боялся даже взглянуть на заросшее до глаз, лицо гребца, который с остервенением, перекидывал уцелевшее весло с одного борта на другой. По кустикам у воды, хорошо было видно, с какой скоростью сносит лодку.
   - Помогай руками! - прохрипел старовер, стоя на одном колене на носу лодки и изо всех сил загребая, некогда синим, веслом.
  Айвар с Артуром мигом опустили руки в воду и заработали плотно сжатыми пальцами. Они даже не заметили, как вторая лодка с того берега, устремилась им наперерез. Пристав к берегу, почти километром ниже пристани, второй лодочник сказал:
   - Сколько раз я тебе говорил Евстигней, делай запасное весло, так ты все свое - как бы подешевле, а река ведь, шалая. Дошутишься, что я тебя один раз, в самой Оби буду искать.
  Евстигней хмуро посмотрел из-под густых, нависших бровей на испуганных парней.
   - Поедем вверх, что ль?
   - Нет, мы лучше выйдем на дорогу здесь.
   - Как хотите, я вас не заставляю, а деньги свои, возьмите обратно. Видно, сам Господь-Бог подвел меня за грехи, - и, наклонясь к воде, от всей души, размашисто перекрестился.
  Вытащив узлы, парни собрались уходить.
  -Я сказал, забирайте свои деньги обратно, а то выброшу в Иртыш. Тут и так ясно, что нечистый, надо мной пошутил. Так со мной, впервой.
  Не брать деньги - тоже страшно, слишком уж свирепый вид был у этого мужлана. Забрав протянутые рубли, они чуть ли не бегом, боясь обернуться, направились к дорого. Только, когда остановились у обочины и сняли с плеч мешки, Айвар почувствовал, что дрожат ноги, а Артур присел на корточки. Что теперь делать дальше?
   - Ждать попутку здесь не будем, а лучше пойдем к Мамешево, - предложил Айвар. - Мы же не знаем, как часто тут ходят машины.
   - Давай посидим немного, а то я, все еще очухаться не могу. Посидели. Айвар с отвращением глядел на эту, трижды проклятую землю, и его туманила надоевшая мысль о том, что он снова здесь, на ней, на этой земле. Как быстро летит время! Давно ли он смотрел сюда во-о-он с того обрыва, а теперь и сам уже здесь. Стремительная река, как волшебная нить, разделила землю на два, совершенно непохожие друг на друга, мира.
  Не доходя до деревни, Айвар еще издали заметил у совхозной квартиры машину.
   - Неужели наша, совхозная? - удивился он. - Пошли быстрее, а то уедет.
  Ночью прошел дождик, и парни, скользя по тонкому слою грязи, заторопились к крайнему домику. Это была Ильева полуторка.
   - Здравствуй, Илья, - приветствовал Айвар, лежавшего под машиной шофера и что-то там крутившего.
   - Будешь тут здоров, когда полежишь вот так в грязи, - злобно огрызнулся тот, не отвечая на приветствие.
   - Ты домой поедешь?
   - А ты думал, что я сюда подыхать приехал!
   - Конечно, я так не думал, но, может, куда еще дальше путь держишь.
   - У нас путь один, в Бога его мать.
  После такого ответа, Айвар не знал, что еще спросить.
   - Мы вот кончили работу, домой собрались.
   - Ну и мотайте, кто вас держит.
   - Может, ты нас подвезешь, если в ту сторону.
   - Если сделаю, в кровь ее мать, эту машину.
  У них отлегло от сердца, значит, возьмет. Артур сможет доехать только до Евгащино, где и слезет. Дальше ему следовать, до Тюкалинска. А в Евгащино, совхозная машина сворачивает вправо, на проселочную дорогу. Своему новому товарищу, Айвар даже позавидовал за то, что тот живет у железной дороги, которая стальными рельсами, уходит в Латвию и еще за то, что там нет таких болот. Пока в прошлом году, Айвар первый раз не выехал из совхоза, ему казалось, что в Сибири и сухого места-то нет! Живя в окружении болот, было такое чувство, что они являются неотъемлемой частью всей Западной Сибири!
   - А ты скоро исправишь? - снова спросил Айвар, хотя толкового ответа и не ждал. - Может, надо что помочь?
   - Во, пристал! Подержи задний борт, может, легче будет.
  Парни забросили узлы в кузов и сели у ворот на скамеечку. Вышла хозяйка с ведром. Айвар привстал и поздоровался, как старый знакомый.
  Давно ли уходили за Иртыш и уже, снова обратно? - удивилась она, признав Айвара. - Ну и, времечко! Заходите в избу, сейчас чайку попьете. Самовар уже поставлен.
   - Спасибо, мы посидим лучше здесь, а то без нас, еще уедет.
   - Никуда не уедет, без чая. А под машиной он, с раннего утра лежит.
  Илья этот разговор слышал и, ни к кому не обращаясь, отматерился.
   - Типун тебе на язык, - не выдержала хозяйка, направлявшаяся к привязанной за дорогой, корове.
  К ее возвращению, Илья ремонт, наконец, закончил, и вылез из-под машины. На нем была выгоревшая фуфайка, но настолько перепачканная грязью, что ее лучше было бы здесь снять, но он, как был в ней, так и пошел в избу, пить чай.
  Парни вышли первыми и залезли в кузов. За ними не спеша, появился Илья, так же не спеша, рукояткой завел мотор, сел в кабину и вдруг, так резко газанул, что машину стянуло к воротам, куда был небольшой уклон, и она уперлась бортом в столб. Под широкую матерщину, пришлось вылезать и толкать эту облупленную коробку, а шофер, включив первую скорость, только газовал. Из-под вращающихся колес, летела липкая грязь, забрызгавшая толкавших, с ног до головы. Не доезжая Тары, заглох мотор. Илья, матерясь, вылез из кабины, поднял над мотором обе боковины, боком лег на левое крыло и стал там что-то копаться. "Что у него за машина? - подумал Айвар. - Она у него не идет ни летом, ни зимой!"
   - Давайте кто-нибудь, крутаните! - послышалась команда.
  Айвар выпрыгнул первый. Заводная ручка совсем не убиралась, она висела наискосок, на буфере. Ловко, с первой попытки попав в храповик, легко закрутил. Он знал, что эта самая ручка, от раннего зажигания, которым страдали все трактора и машины в совхозе, бьет назад, но теперь было не до раздумий, хорошо, что хоть подвозит! Десятка через пять оборотов, в глушителе, вдруг, чихнуло, а потом сразу же, завелась.
   - Садись скорее, пока не заглохла, туда ее мать, - не то в шутку, не то всерьез, крикнул Илья, захлопывая капот.
  То ли он стремился подальше уехать, пока не заглохла, то ли по другим причинам, но машина рвалась, вперед, не разбирая ям. Боясь, чтобы не выпали узлы, их связали вместе, а сами, держась друг за друга, молили Бога, чтобы только не вывалиться. После каждой хорошей встряски, из открытого окна дверцы, неслась знакомая ругань. Сразу за Евгащино, Артур вылез.
   - А платить, кто будет? - на этот раз спокойно, спросил Илья.
   - Сколько?
   - Руб километр, вот и считай, сколько с тебя причитается.
   - Откуда мне знать, сколько тут километров?
   - Одним словом, давай пятьдесят и хватит.
   - С тебя тоже пятьдесят, - обратился к Айвару. - С тебя так дешево потому, что мы вроде свои - с одного места. Но у меня такой закон; деньги на бочку сразу, а вы их там подзаработали, я знаю, неплохо.
  Латыши распрощались. Артур остался ждать попутку, а Айвар, по предложению шофера, залез в тесную кабину, где, помимо разного барахла, у сиденья на полике, стоял мокрый аккумулятор. Пока доехали, об него Айвар прожег свои штаны.
  Вот опять, они, эти невзрачные клочки леса, кустов, а за ними, до тошноты опротивевшее болото. Полуторку закидало на первых, еще сухих кочках, а дальше пойдет буза, начиненная обломками тальника. Сейчас Айвару вспомнилось, как здесь он, ездил на быках. Бывало, упрется колесо в кочку, и бричка - ни с места! Стеганешь прутом левого быка, через ярмо, он толкает правого. Стеганешь правого, тот толкнет левого. Тогда надо было слезать и руками помочь перекатить колесо. Быки терпеливы и выносливы. Там, где вязнут ноги лошади, которые в таких случаях нервничают, бык, что хороший трактор, невозмутимо идет до тех пор, пока достает копытами дно.
  За время его отсутствия, из Москвы вернулось уведомление, что секретариат Хрущева получил его письмо, но, так как с того момента прошло чуть ли не полгода, а результата никакого, он снова написал в Кремль, что бы его освободили из под стражи. От сестры, тоже пришло несколько писем, в последнем из которых сообщала, что они собрались уезжать в Латвию и, когда он будет читать это письмо, они, возможно, уже будут на родине, и дадут о себе знать. Перед отъездом в Урман, Айвар ей сообщал, куда уезжает и когда примерно возвратится.
  Весть об отъезде сестры, снова воспринял довольно равнодушно. К своему одиночеству он уже успел привыкнуть, а с судьбой, временно смирился. Теперь в Сибири, он остался совсем один!
  Но в бараке, его ждала еще одна маленькая неприятность. На своих нарах, или кровати, он обнаружил расстеленную лошадиную шкуру. Сосед Букис был дома, и Айвар зашел к нему за разъяснением.
   - Да, - сказал тот. - Сразу же, как ты уехал, на твое место поселили татарина. Хоть он и в годах, Мартуш все равно боится оставлять с ним свою дочь.
   - Где он работает?
   - Скотником.
   - А что про меня решили, не слышал?
   - Не знаю. Может, его только на время.
   - Куда ж его прогонят? Русские к себе, не пустят, а татарских семей в деревне только две, да и у тех столько детей, что родителям места не хватает. Я был у Сафара, видел обстановку.
   - Конечно, отвратительно совхоз сделал. Может, руководство думало, что ты там и останешься.
   - Значит, дела плохи.
   - Знаешь что! На второй ферме Алкснис построил себе сносный домик, а семья-то всего три человека.
   - Думаешь, пустит?
   - Пойдем вместе, я за тебя поговорю. Что тут, пару километров ходьбы.
   - Может, вещи пока оставить здесь?
   - Как хочешь, но лучше, неси сразу. Я все же думаю, что ты там останешься.
  Алксниса Айвар знал только по работе, но говорили, что в Латвии он был обыкновенным середняком, как и многие тысячи ему подобных. Засунув в матрац, оставшийся здесь с осени чугунный котелок, две алюминиевые миски - память с поезда - а под завязку, поместилась еще и гармонь. Ведро же, пришлось надеть на ремень. По дороге, Айвар второй раз в этом году удивился своему богатству. Оказывается, оно свободно умещалось в кармане, матраце и болтавшемся сбоку ведре.
  Благодаря ли красноречию Букиса, или добродушию хозяев, но Айвара на квартиру пустили.
  А совхоз, все расстраивался. С этого времени, леса хватало, кирпича тоже, и что совсем не маловажно - почти каждый мужчина-латыш стал заправским строителем. Теперь в пару к ним, старались ставить своего русского, чтобы учился. Конечно, и латыши сами многое постигали в процессе строительства, но это происходило незаметно, исподволь, а на виду казалось, что все тонкости своей работы они давно постигли, что они всю жизнь только тем и занимались, что строили. Этот самый "чистый угол", они освоили только здесь, а он уже не давал покоя русским: как это можно придумать так гладко и красиво. "Лапа" же, их вообще заинтриговала. То, что два бревна можно так удачно состыковать, для них было настоящим открытием.
  Строительство в это лето, Айвар начал почти с нуля. За ним закрепили двух быков, бричку, и на стройку пришлось возить кирпич. Рукавиц не дали, и он голыми руками складывал красные брусочки на не очень толстые две доски, брошенные на бричку, и которые под тяжелым грузом так прогибались, что, казалось, вот-вот выпадут. Но каждый раз, все благополучно обходилось, и только до крови протертые кончики пальцев, давали о себе знать всю дорогу. Он посматривал на них и страшился, что скоро из них покажутся белые кости! Тогда вспоминал Урман, где рукавиц иногда, хоть и не хватало, но их выдавали регулярно, каждую неделю. Снова и снова тайга! Как приятно было там себя чувствовать человеком, равным со всеми, а то сюда, едва успел вернуться, как даже на вторую ферму не поленился прибежать Сашка и пискливым голосом выразить свое неудовлетворение тем, что он не явился сразу к нему на расписку. Кроме того, Айвар узнал, как Сашка был взволнован, когда все вернулись, а он нет. По долгу своей службы, охранник должен был даже съездить на место, проверить его наличие, но директор не дал транспорт.
   - Так что, не забывай приходить и расписываться, - закончил Сашка.
  Ох, уж эти магические числа: первое и пятнадцатое! Дорого вы достались латышам, чтобы они когда-нибудь о вас забыли!
  Айвар уже целую неделю, возил кирпич, когда из больницы вернулся Журов, где подлечивал свою старую рану - выбитый осколком глаз, и, увидев его на бричке, сердито хмыкнул в нос.
   - Моими лучшими кадрами, так непроизводительно распоряжаться! Кто тебя заставил кататься на быках?
   - Потесинов.
   - Тогда он совсем ничего не понимает в людях! И так строителей не хватает, а он тебя, на бричку, где любой мальчишка справится. Сегодня точи топор, и с завтрашнего дня, на стройку!
  Айвар даже подрос в своих глазах, что его уже не считают мальчишкой.
  В отличие от центральной фермы, вторая имела три, да и то совсем старенькие базы, а одна к концу зимы, даже провалилась, прижав несколько голов животных. Срочно требовалась новая постройка, которую и решили заложить в конце деревни, где суше. Утром собрались: Журов, Гардумс, Рубис и Алкснис с Айваром.
   - Значит, так, ребята, - сказал Журов. - Здесь строим новую базу.
   - Так, из ничего? - удивился Алкснис.
   - Были бы вы, а остальное все найдется. Размеры берем те же, что и у развалившейся. Пока завезем материал, можете размечать и копать.
   - Будем всю из леса делать? - поинтересовался Рубис.
   - Из чего же, еще? Видите сами, что кроме торфа да кирпича, совхоз ничем больше не располагает.
   - Я заметил, что машинами цемент стали завозить.
   - Привезем и сюда на фундамент. А что? - поправил на глазу повязку.
   - Чтобы сберечь лес, столбы мы могли бы выложить и из кирпича, - предложил Гардумс. - На них пойдет даже бой, а лес пустим только на простенки. Подумай, сколько деловой древесины мы сэкономим!
   - Так леса же у нас, теперь хватает.
   - Ну и что. Его можно будет пустить в другое дело.
   - Пожалуй, ты прав, - почесал затылок десятник. - И откуда у вас, латышей, такие дельные мысли появляются? Мы намеднись с директором да прорабом весь вечер сидели, думали, как лучше, но ни у одного, не появилось такой мысли. Я переговорю с Потесиновым, а вы можете размерять и начинать копать.
   - Для верности, ты бы лучше нам помог отмерить, а то еще что не так сделаем.
   - Не смешите меня! В таком деле вы лучше меня разбираетесь. Впрочем, для верности потом проверю, - согласился Журов, и удалился своей обычной, торопливой походкой.
  О фундаментах, раньше здесь мало кто беспокоился. Почти все деревенские дома, включая и старые базы, строились от поверхности земли, куда ложилось первое бревно. От этого, нижние венцы постепенно оседали в землю, а у некоторых домов, даже до окон! Так они и стояли низенькими, перекошенными, без крыш. В общем, вид имели довольно комичный.
  К обеду, латыши все вымерили и принялись копать, а на следующий день им стали завозить стройматериалы. Деловитость и оперативность десятника, как всегда, была на высоте. Как новенькому и самому молодому в бригаде, Айвару досталась пресквернейшая работа: приготовлять раствор и заливать фундамент. Так снова наступили тяжелейшие дни, когда валка леса, по сравнению с этой, казалась даже легче, а когда вылезли из траншеи и принялись за столбы, полные ведра с раствором надо было поднимать выше своего роста. Три недели "сидели" на столбах, которые Айвару показались годом.
  Смотреть на работу плотников, ежедневно прибегали местные мальчишки. Постепенно, их становилось все меньше и, наконец, стал появляться один черноглазый Вовка, лет пяти. Он даже не уходил на обед, так как, по его словам, дома нечего было есть. Латыши на обед тоже не ходили, а брали с собой. Пожалев парнишку, Алкснис стал с ним делиться. Голодный мальчик с жадностью поедал все. При виде хлеба, его глазенки просто горели, и он не находил себе места, пока не принимались за еду. Айвару его было очень жаль - он сам столько голодал, но кроме темной бутылки молока, да черствого куска хлеба у него не было и сейчас ничего.
   - Ну, Вовка, пошли обедать, - обычно приглашал Алкснис, - а то я гляжу, ты совсем голоден.
   - Да, дяденька, - и стремглав бежал к тому месту, где в тени, прятали обед. Здесь он садился на землю, поджав под себя ноги, и ждал, пока подойдут мужики.
  Однажды, по обыкновению, Алкснис начал:
   - Ну, Вовка...
   - А я, дяденька, уже пообедал.
   - Где ж ты успел, если все время здесь околачиваешься?
   - Да я теперь знаю твою торбу по цвету.
   - Ишь, шустрый какой! - подивился Алкснис, удобнее устраиваясь на мху, у стенки, и изумился, нащупав пустой мешочек.
   - Никак ты все съел?
   - Очень, дяденька, есть хотелось. Маманя еще вчера в район уехала и не вернулась, а папаня пьяный пришел
   - Так зачем же ты тогда впереди бежал, если знал, что все съел?
   - Не знаю.
   - Ну, ладно, съел, так съел, - согласился пострадавший. - Только в другой раз, если очень есть захочешь, скажи мне заранее.
  Теперь Айвар видел, что не только он, пострадавший, живет впроголодь, но достается и местным, русским.
  Установились исключительно жаркие дни, и работали раздетые по пояс. У Айвара уже несколько раз слезала кожа, но он этого почти не замечал, потому что работа правилась, увлекала, он так наловчился, что простенок выкладывал нисколько не хуже других. Журов хвалил и говорил, что сын, весь в отца.
  Однако, несмотря на большие успехи в плотницком деле, все лето считался только подручным, за что соответственно и получал меньше своих коллег. Да и не как-нибудь меньше, а почти, наполовину! Было обидно до слез. Поговорить об этом с Журовым не решался, ведь как ни говори, а он здесь всех моложе. Больше всего обида забирала, когда получали зарплату, когда на его глазах, напарникам отсчитывали больше червонцев. Вот тогда-то, острее всего и восставало чувство несправедливости. И ни у одного из этих мужиков, не находилось даже крупицы сочувствия, чтобы напомнить Журову об уравниловке. Нет, он не претендовал на все сто процентов, но труд свой ценил дороже.
  Только в разночтении названий профессий скрывалась своя выгода. Ведь, сними с него кличку "подручный", и весь объем работ, как и деньги, надо делить не на троих, как до сих пор, а на четверых! Подручный-то получал отдельной строкой. Вот и земляки, вот и латыши! Будто и в Сибирь вместе вывезли, и горя одинаково хватили, а все по-старому - как там, так и здесь, каждый смотрит только в свою тарелку. Им нет никакого дела до того, что Айвар мало зарабатывает, работая наравне, что ему, как и прежде, не хватает от получки до получки. Как же это так происходит, что ни один их них не догадается вспомнить о нем! А живет он у Алксниса, который все видит, и кому бы, как не ему первому, подать голос. О Рубисе, конечно, разговора идти не могло. Айвар его еще не забыл с дороги, а уже здесь, на стройке! Вовка однажды нечаянно опрокинул его торбу, и вытекло полбутылки молока, так пострадавший собирался идти к его родителям за должком и, только, узнав, что у тех нет коровы, не пошел. Жадность, зависть - вот бич некоторой части латышей. Каждый из них, привык думать только о себе, о собственном благополучии. До нужд других, у них просто не доходило самосознание. Оказывается, где бы, такие люди не жили: в Латвии ли, Сибири - они заботятся только о себе "Неужели, когда вырасту, и я стану таким же скрягой?! - ужаснулся Айвар, своему домыслу. - Но, может быть, я и не прав, так остро критикуя своих земляков? Может быть, это мои только скоропалительные выводы, рождаемые мелкими обидами, на которые не стоит обращать внимания? Может быть, меня просто некому поправить, указать? Так ли уж все страшно, как рисует мое воображение? Латыши, в основном, прилежны, трудолюбивы. Вот они, потерявшие все, что было нажито не только ими самими, но и несколькими поколениями до них, снова, как муравьи, по хвоинке сколачивают себе новый курган. Они знают, что жить им здесь вечно, поэтому надо обустраиваться. Ведь многие местные жители до сих пор ничего не имели, не стремятся иметь, а живут! Зато латыши не успели приехать, как стали обзаводиться скотиной, строить дома - все для продолжения рода. Возможно, что я только один такой, который не понимает всего смысла жизни?"
  Почему это, человеческий мозг так подробно копается во времени лишь тогда, когда в нем наслаиваются разные обиды?!
  Теперь Айвар, серьезнее прежнего, стал задумываться о своих земляках, так безразлично воспринявших его положение, в то время, как в далекой тайге чужие русские женщины, близко к сердцу принимали его одиночество и посильно старались помочь.
  За прошедшую зиму на второй ферме построили небольшой клуб. Он еще полностью не был готов: из пазов торчал незаконопаченный мох, в рамах отсутствовали стекла, но молодежь уже собиралась на посиделки. Играл патефон, и под него иногда, танцевали, а в перерывах щелкали семечки, выплевывая шелуху прямо на пол. Айвар однажды туда заглянул, но так как весь вечер крутили надоевшую Ирму Яудзем, больше не ходил.
  Дом Алксниса стоял на самом краю деревни в сторону центральной усадьбы. Без лишних свидетелей, Айвар имел возможность тренироваться на гармошке. Сидя на верхней ступеньке высокого крыльца, он старательно и небезуспешно осваивал любимый инструмент. Как-то в субботу, его рулады услышала новая заведующая и попросила поиграть в клубе. Айвар ее немножко знал. Она с отцом, появилась в совхозе поздней осенью 1952 года после планового изгнания русских эмигрантов из коммунистического Китая. Их поселили в крайней комнате, где в то время, жил одинокий старичок Пурвиньш, сосланный из Прейльской волости. Вновь прибывшим "китайцам", Айвар еще помог выгружать вещи, за что, через несколько дней, был отблагодарен книгой "Нефтяная эпопея", издания 1935 года.
  Приглашения в этот вечер, на роль музыканта он, конечно, не ожидал, но и отказать такой девушке тоже, не мог. Так и пришлось, чуть ли не до рассвета веселить неугомонную молодежь, за что, после танцев, ему было позволено, с гармошкой под мышкой, проводить заведующую до дома.
  В этом году были объявлены какие-то выборы и на них впервые, допускались спецпоселенцы всех национальностей. Кого и куда надо было выбирать, не сказали, но накануне, Сашка специально обошел всех ссыльных, и под угрозой штрафов и прочего требовал, чтобы завтра все явились на избирательный пункт, что находился в новом клубе. Алкснис с Гардумсом тихонько повздыхали, опасаясь, что бы ни услыхал Рубис, и на этом все протесты, закончились. Было ясно, что от голосования не отвертишься. Айвар заколебался. За что голосовать? За то, что эта проклятая партия сослала его в Сибирь?! За то, что эта власть разорила его семью, свела в могилу отца, отобрала землю, а его самого держит на голодном пайке, заставляя с четырнадцати лет непосильно трудиться?! Нет, он не пойдет!
  А вечером, после выборов, снова шел "Тарзан", который Айвар, никак не мог пропустить. Народу собралось полно, и место отыскал только на самой задней скамейке. Но ему такое место, как раз было на руку! Он все-таки побаивался показываться на глаза Сашке. Процесс голосования должен был продолжаться до двадцати четырех часов ночи, поэтому со сцены не убирали ни стол, ни обшарпанную, синюю урну, стоявшую на табуретке в конце стола, за которым сидела начальница почты - высокая, широкоплечая женщина и директор совхоза. В первом ряду у сцены, виднелась плосковатая, светловолосая голова Сашки, а рядом, повернувшегося в пол-оборота и с кем-то разговаривавшего, второго милиционера. Махорочный дым, плотной завесой висел над головами собравшихся.
  Прошелся киномеханик по рядам, собирая деньги, и изредка суя некоторым в руки старые, измятые билеты. Курильщики побросали самокрутки на пол и затерли их сапогами, а фильм, все не начинался.
   - К чему бы это? - заволновался Айвар. Не станет ли директор объявлять результаты голосования с фамилиями отсутствующих? Он съежился и подвинулся вбок, за чью-то спину. С каждой протянутой секундой, волнение в нем, все усиливалось. Влип! Наконец, директор встал, а Айвар, чтоб его не заметили, согнулся, будто чистит сапоги.
   - Товарищи, - начал тот. - Сегодня большой праздник нашего народа. Повсеместно, с большим подъемом организованно, проходит голосование.
   - Я это, тоже заметил, во, в чем дело, - послышалось где-то в средних рядах.
  По голосу и акценту, Айвар узнал Букиса
   - Это, товарищи, серьезно, - как бы, не обращая внимания на неуместную реплику, продолжал докладчик. - Сегодня весь советский народ, как и мы с вами, с большим подъемом и воодушевлением...
   - Повторяешь одни и те же слова, но я все равно, "за", - снова вставил Букис.
  Директор, недовольно дернув левым плечом, продолжал:
   - ... с большим воодушевлением отдаем свои голоса, за блок коммунистов и беспартийных.
   - Я лучше согласен быть беспартийным, чем коммунистом. Букис, голос не повышал, а бубнил монотонно. Но его слова, как-то четко звучали в этом новом помещении.
   - Что ты там все время бормочешь? - не выдержал, выступающий.
   - Я не против тебя, дорогой, но уверен, что куда лучше быть коровой, чем вылегченным быком, во, в чем дело.
   - Ты, я вижу, пьян!
   - Может быть, но пил за свои, вот в чем дело.
   - Вывезти его из зала! - почти завизжал директор. - Что вы, милиция, сидите, как истуканы!
  Милиционеры живо протискались между рядами, заломили старику руки и впереди себя, стали подталкивать к выходу, а тот:
   - Вот спасибо вам, что помогаете. И как вы только догадались, что я уже давно хочу в туалет, а вылезти отсюда, все никак не мог.
  После происшедшего инцидента, собрание не клеилось. С нескрываемой злостью, докладчик пытался еще что-то говорить, но его почти никто не слушал. Все возбужденно шушукались о случившемся: кто недовольно, кто с усмешкой. Наконец, киномеханик раскрутил стоявший в углу, и накрученный на палку экран из четырех сшитых простыней и повесил над сценой, закрыв и директора и выборные атрибуты. Сидевшие у окна, быстренько задернули занавески, и осмелевший Айвар, неизвестно в который раз, стал смотреть свой любимый фильм.
  Назавтра, стали известны результаты голосования. Но не 99,9% удивили Айвара! Голосование начиналось в шесть часов утра, и первыми на него всегда попадали доярки со скотниками, но на этот раз их опередили, что вызвало немало сплетен и кривотолков. А обскакала их дочь Шишансов Вилия, простоявшая у дверей клуба с двух часов ночи. К утру еще подморозило, она закашляла, но с "поста" своего, не ушла. Ссыльная латышка добровольно показала бьющий через край патриотизм, проголосовав первой. Через неделю, в совхоз привезли почту, и в районной газете, на первой полосе, красовался ее портрет. Мартуш рассказывал, что он на него плюнул специально и использовал в туалете.
  Латыши все отчетливее раздваивались. Если вначале ссылки все были угнетены случившимся и держались выжидающе, то к этому времени, больше не стали стесняться своих политических убеждений. Нация, как была разрознена, так и осталась. По прошествии нескольких лет стало еще очевиднее, что в Сибирь ссылали без разбора, что в нее попали и те, кому сегодня дана власть, которую с большей отдачей, могли бы использовать в Латвии, ставя к стенке оставшихся настоящих латышей. К удивлению, таких подонков здесь оказалось не мало. А где же тогда, нейтральные? Сталин о них сказал: "Кто не с нами - тот против нас!".
  Айвар философствовал. Философствовал далеко и глубоко - сколько хватало соображения и воображения. "Я один, или кроме меня, еще кто- нибудь этак вдумывается, анализирует?" - спрашивал сам себя, но выяснить, было не у кого.
  Действительно, латышей его возраста, было не густо. В Сибирь попадали, в основном, или дети, или, кому за пятьдесят.
  Гардумс выписывал "Омскую правду", и его обед был, всегда завернут в половину этой газеты, причем всегда той, где печатались международные новости, и за обедом, он ее читал. Потом, подбирал ее Айвар. Так он впервые, начал приобщаться к внешнему миру. А до этого, все новости, в основном, шли через пожилую латышку Аусму, конопатившую в простенках мох. Правда, она никогда не рассказывала, что творится в других странах, и скорее всего потому, что кроме Германии не знала, сколько их существует, но для латышей, по ее предсказаниям, все идет к благоприятному исходу. Многие из ее притчей Айвару были известны еще раньше, но как хотелось поверить снова и снова в "дружно лаявших на восток, собак", что "черт по земле будет ходить только тридцать три года", но что-то там с ним случилось - не то ногу сломал и ходить временно не может, то ли у него копыто отвалилось, и ждет, когда вырастет новое, только время шло без предсказанных, и ожидавшихся перемен. Тогда, по году стали накидывать. Айвар чувствовал всю эту несуразность, но все равно, вместе со всеми надеялся. Надеялся, пока слушал, а жизнь доказывала свое. Если ничего не изменилось за пять лет, то стоит ли вообще чего-то ожидать в ближайшем будущем? Он же расписывался на вечную ссылку, так куда же еще деваться?" Отец "навечно" как расписался, так "навечно" и остался здесь! Но нет, он так не хочет! У него уже давно вертелась затаенная мысль как-нибудь отсюда удрать, да вот, только вечное безденежье не допускало к осуществлению такой мечты. Несмотря на молодость и неопытность, он все же соображал, с чем связана такая затея, и чем она может кончиться. Поэтому, медлил. Но когда омские шоферы стали регулярно завозить цемент, известь и прочие стройматериалы, он задумался серьезнее. Эти машины, Айвар выгружал. Залезая в кузов, не мог на них нарадоваться. Еще бы! Ведь они пришли из того далекого, свободного мира, который ему только снится. Он совершенно явственно представлял, как они ездят, как они беззаботно видят тот закрытый для него безболотный простор с совершенно другой природой и незнакомым ему городом Омском, который является как бы первой ступенькой на запад.
  По нраву пришелся ему один из шоферов - Васька. Невысокого роста, голубоглазый, круглолицый, подвижный, веселый. Однажды, у его машины спустило колесо, и Айвар напросился в помощники. Во-первых, ему интересно было покопаться с этими колесами, которые катались там, а, во-вторых, нашелся повод переброситься несколькими словами. Так было положено, начало. Однажды Журов попросил Ваську перевезти жерди с первой фермы на третью, а грузчиком назначил Айвара. В дороге он спросил:
   - До Омска с тобой, можно было бы доехать?
   - Вот чудак! Почему же нет? Я всех вожу, кто платит. Рубль лишним, никогда не бывает.
   - Я уплачу.
   - Ну и хорошо. Завтра в пять часов выезжаем. Машина у Коршуновых под окном будет стоять. Только не опаздывай, я не люблю.
   - Нет, я не думал так, сразу! - испугался Айвар. - Я на будущее.
   - Жаль, но смотри сам. Могли бы и завтра ехать, пассажиров, как на грех, никого.
   - Я еще не отпрашивался у прораба, а он у нас очень строгий.
   - Ладно, только предупреди, чтобы на тот день никому не пообещал.
   - Договорились.
  Так неожиданно, открывалась свободная дорога! Этой внезапности Айвар так испугался, что как-то непривычно, даже заколотилось сердце, задрожали пальцы рук. "Неужели так легко дается свобода? - спрашивал сам себя. - Васька, конечно, не знает, с кем имеет дело, а то бы, сразу по-другому заговорил! Ведь и ему влетит, когда дознаются, кто увез". Айвару стало немножко жалко и Ваську, но свобода манила сильнее, и отступать он, уже не собирался.
  Значит, с получки! До Омска Ваське, конечно, платить придется, а дальше, ради экономии денег, будет добираться попутными товарняками. Он слышал, что некоторые так ездили. По предварительным расчетам, в Латвию он должен был попасть через две недели. О, как приятно лелеять такие мысли! Чтобы понять другому его состояние, надо было быть только им самим. В первые дни после такого решения он боялся что, либо сойдет с ума, либо сердце пробьет грудь - так отчаянно оно билось. Лицо и уши горели. Он не находил не только покоя, но и места. Сон приходил только под самое утро, когда уже надо было вставать на работу. Айвар стал даже побаиваться, что его мысли могут прочесть, и тогда, все прощай!
  Мучительно долго тянулась одна неделя, за ней вторая, и уже стали поговаривать о получке. Так пусть же, для Айвара она будет последней! Он досконально рассчитал, что возьмет с собой, а что оставит. Алкснису он, конечно, ничего не скажет, чтобы у того была совесть чиста перед Сашкой. В воскресенье с утра, нервы его были настолько напряжены, что, боясь сойти с ума от безделья, решил сходить на центральную усадьбу к Казарсам, чтобы провести там время. На первой ферме, как ее еще называли, он давно не был, и отрывочные новости о происходящем, там узнавал только от Гардумса.
  Вся семья Казарсов была дома. Сидя на нарах и сняв нательные рубашки, братья тщательно выискивали спрятавшихся вшей. Мать в деревянной шайке, что-то стирала в розовом щелоке.
  У Айвара вшей не было с прошлой осени, с тех пор, как отправился в тайгу, и он уже успел позабыть об этих кровожадных насекомых, поэтому, увидев здесь такую картину, немного удивился. Он почему-то считал, раз их нет у него, то и у всех латышей.
  Семья Казарсов жила в том самом доме, куда их поселили с первых дней вместе с Нейвалдами. Теперь у них только было больше места, но спали все равно на двухъярусных нарах. Едва Айвар успел за собой закрыть дверь, как старший из братьев, не отрываясь от занятия, спросил:
   - Слышал, что Емельяна поймали?
   - Какого? - не понял Айвар.
   - Ну того украинца, что с тобой еще в больнице лежал.
   - Помню, а что он сделал?
   - Вот, живет человек и ничегошеньки не знает! Он же, на прошлой неделе убегал.
   - Куда убегал, на Украину, что ли?
   - Ну да. С позавчерашнего дня, в районной каталажке сидит.
   - Ты-то, откуда знаешь такие подробности?
   - Наш "Нуда", рассказывал.
   - Шалов, что ли?
   - Надо тебя обратно в полеводство, а то я смотрю, ты успел забыть, как нашего бригадира прозывают.
  В лицо Айвару бросилась кровь, будто его уличили в чем-то недозволенном. "Может, они как-нибудь пронюхали о моем плане?" - невольно мелькнула подозрительная мысль. Ему стало нестерпимо жарко, и пришлось расстегнуть старенький пиджак. Он стоял у дверей, как вкопанный, не смея шевельнуться. Ему даже показалось, что вот-вот откроется дверь, войдет Сашка, и его арестуют! "Неужели заговор!" Но дверь не открывалась, а мать, выжимая толстую тряпку, сказала;
   - Проходи, не стой у порога. Я сейчас понесу развешивать. Это было, кстати, а то у него подкашивались ноги.
   - Как так поймали? - наконец, переспросил он, когда сел.
   - Исчез из совхоза Емельян, а хватились его только через несколько дней. Ну и отчаянный, скажу я тебе. В деревне, наверно, больше таких сорвиголов нет.
   - А я даже не слышал, что он удирал, - не обращая внимания на его слова, удивился Айвар.
   - Да всем, не верилось! А вы там, на второй ферме, что у черта на куличках.
  Айвар отдышался и постарался глубже подумать о беглеце, не захотевшем, как и он, отдавать свое тело на съедение сибирским червякам. Емельян, как и положено нормальному человеку, пожелал Свободы, Родины. Украинцы, на несколько лет раньше стали топтать эти ненавистные болота, и кому, как не им первым, все опротивело! Айвар стал припоминать, что Емельян лежал тогда с ним в районной больнице в соседней палате с туберкулезом легких, но на больного, совершенно не походил. Высокий ростом, широкоплечий, крупные черты лица, а на голове пышная копна черных, немного вьющихся волос. Родителей у него не было. Это Айвар узнал, когда они встречались тогда в больнице. По его рассказу, пока он был где-то у родственников, отца с матерью забрали коммунисты, и больше он о них не слышал, а жил потом у своей тетушки в Львове. Последнее время, Емельян работал скотником и, по сведениям доярок, приударивал за заведующей молоканкой Нюськой, не чаявшей в нем души. И еще поговаривали, что у коров жирность молока оказывалась самой низкой в тот вечер, когда Емельян заходил к Нюське.
   - Так ты говоришь, поймали, - чуточку пришел в себя Айвар. - А, как?
   - "Нуда" рассказывал, что будто недалеко от Называевки. Зашел попросить поесть в какую-то избу, а своим хохлацким акцентом, жильцам показался подозрительным, те возьми, да доложи, куда следует.
   - Вот сволочи какие! - не удержался Айвар. - А я о них последнее время, стал лучше думать. Неужели и вправду могли донести?
   - Вроде мужик какой-то.
   - Жаль Емельяна, - вздохнул Айвар.
   - Нам его тоже жаль. Он же был мастер на все руки, особенно по плотницкому делу, хотя в строителях и не числился. У некоторых в деревне, даже на видном месте выставлены его резные рамочки, разные безделушки.
   - Я помню, что он и рисовал хорошо, особенно карикатуры на Ленина со Сталиным
   - Тише говорите, - предупредила возвратившаяся мать, молча, указала пальцем на стенку, за которой жили Заболоцкие.
  Парии спохватились, и замолкли. Они совсем забыли осторожность. От Казарсов, Айвар ушел ошарашенный и подавленный. "Интересно, как в том карцере пытают? - несколько раз задавал он сам себе вопрос, спотыкаясь о засохшие колдобины. - В книгах пишут, что рвут ногти, бьют молотком по пяткам, бросают задом о твердый пол. В эту минуту, может так же, издеваются и над бедным Емельяном! И только за то, что он, как и я, хотел свободы! А как будут издеваться надо мной, если поймают?!". Были только вопросы "как", но ответов ему, и не нужно было, потому что, желание увидеть Родину было важнее любого наказания! Он нисколько не сомневался в правоте задуманного поступка. Только побег! Конечно, Сашка теперь будет настороже, но пока в совхозе поднимут тревогу, он уже, будет в Омске. Этот город, должно быть, большой, и вряд ли его кто там опознает, хотя, конечно же, надо будет держаться настороже. На первые несколько дней, надо будет обязательно запастись хотя бы хлебом, чтобы не просить у первого попавшегося. За Уралом, уже можно быть смелее, там о ссыльных могут и не знать. Значит, остается ждать получки. Если деньги привезут в понедельник, как обещают, то во вторник, он заготовит продукты, а в среду, опять же, если приедет Васька, можно будет с ним уезжать. В последний раз, оглядел опротивевшее болото, и в конце деревни, свернул на могилку отца. Вначале это кладбище располагалось на довольно почтительном расстоянии от домов, но постепенно, улица застраивалась, расширялись огороды, и могилки оказались, чуть ли не в центре картофельного поля. Близость строений настораживала, и Айвар очень боялся, что кто-нибудь, выглянув в окно, догадается, зачем он пришел прощаться с отцом?
  На каждом углу могилки, весело шелестели молодые березки, посаженные Имантом. Крест из лиственницы, надежно стоял в изголовье. Вырвав реденькие травинки и, по возможности, руками окучив землю, постоял в раздумье, шепотом прочитал, с детства оставшуюся в памяти молитву, перекрестился и нехотя побрел домой.
  Вот так, все и закончилось! Неужели правда, что настает предпоследний день, и он навсегда покинет эти места? Неужели правда, что настанет конец ссылки? Он все дальше и дальше удалялся от кладбища, от могилки отца, а сердце сжималось сильней и сильней. Как больно оставлять здесь одинокого отца! Глаза застилали слезы разлуки, но что поделать, если впереди его ждала Свобода, Родина! Он уже почти ощущал их всем существом, и оставалась лишь конечная цель - потрогать руками.
  Предстоящий побег, на этот момент стал главнейшим из главнейших. Даже скорбя об отце, он не упускал мысли о свободе. Латвия! Айвар даже не знал, где в той Латвии жить, где на первых порах остановиться - ведь все отнято, разграблено, а без денег, как жить? Где-то же придется устраиваться на работу, и в каких местах спросят: кто он такой? Паспорта нет, документов, кроме справки ссыльного, никаких - ясно, рецидивист. Ну и пусть арестуют, посадят, но это же, будет на Родине! Он был почему- то уверен, что обратно - не отправят. По статьям из газет чувствовалось, что ход истории стал как-то меняться. Сталин умер, а вместе с ним, в прошлое уходят и его железные догмы. В общем, где-то, что-то смягчалось. Пусть те послабления происходят и не так, как хотелось бы, но перемены все же, чувствовались даже в этом, Богом забытом, краю. Страна переживала переломный период, а Айвар, больше всего, на это и рассчитывал, собираясь в такую трудную, далекую дорогу.
  В понедельник, после работы, побежал на центральную ферму, чтобы первому получить зарплату. Но напрасно дотемна, просидел у конюшни, боясь привлечь к себе внимание. Подходили к конторе и другие рабочие, но, увидев висячий замок, кто, недовольно бурча, а кто и ругаясь, уходили. Кассирша не появлялась. С болота потянуло прохладной сыростью, и продрогший Айвар, нехотя покинул свой пост. На обратном пути, ему снова захотелось зайти на могилку к отцу и пожаловаться на незапланированную неудачу, но, так как было слишком темно, не посмел. Только еще страшнейший удар, ждал его назавтра. За деньгами в райцентр кассирша уехала на Ильёвой полуторке, а на обратном пути, в каком-то болоте забуксовали. Здесь их и подкараулили сбежавшие уголовники. Кассиршу убили, забрали деньги, а Илью тоже стукнули по голове, проломили череп, но тот пока жив, и лежит в районной больнице. Итак, все рухнуло! Развалилось безвозвратно, за один день! Айвар это прекрасно понимал. Деньги и так давно не выплачивали, а тут, уплыли и последние. Следующую получку теперь надо ждать месяца через полтора - два, не раньше. Он проклинал грабителей, Илью, вовремя не поддавшего газу, а сам и не предчувствовал, что с такими же удравшими тюремщиками, придется встретиться и самому.
  На следующий день, работа валилась из рук. Топор не только кривовато отчесывал бревна, но один раз так подвернулся, что соскользнул и рассек ему правую штанину, над сапогом. Это окончательно выбило его из равновесия. Ноги и руки стали понемногу дрожать, а в левой стороне груди, стало покалывать, спина покрывалась потом. Гардумс, по обыкновению, еще попытался над ним пошутить, но получил такой ответ, что сразу замолчал. Очень тяжело, закончился очередной рабочий день.
  Придя домой, Айвар почувствовал, как начало гореть лицо, голова, все тело. Он лег, не раздеваясь, но не мог найти себе, ни места, ни покоя. Даже жена Алксниса, до сих пор никогда не обращавшая на него внимания, несколько раз подходила к кровати и справлялась о самочувствии, но у него появилось такое странное состояние, что не мог понять, о чем та спрашивает, а переспросить, уже не было сил. Он погружался в какое-то странное состояние, которое делало память ко всему безразличной и тупой. Появилось такое чувство, что от невыносимой жары, тело вот-вот воспламенится! Было очень тяжело, но стонать стеснялся, и, только до боли стиснув зубы, ворочался с боку на бок. Фуфайка, заменявшая подушку, была настолько жаркой, что щекой, не мог обнаружить на ней, прохладного места.
  На улице давно стемнело, но он этого, не замечал. Перед глазами плыли, кружились, мелькали красные точки, полосы - точь-в-точь, как из таежного костра, пока не забылся тяжким, мучительным сном. Всю ли ночь, или только под утро, но очень долго куда-то бежал в фуфайке и ватных штанах, которые очень мешали. Потом он понял, что убегает от волка, постепенно превращавшегося: то в Сашку, то в Шалова. Кем бы они не представлялись, но догоняли. Видя, что убежать уже не сумеет, падал навзничь, лицом в мокрое болото и, с тяжелым стоном, проснулся.
  Было светло. У его изголовья стояли жена Алксниса, и он сам, со свечой в одной руке и молитвенником во второй. В нем он что-то читал, тревожно поглядывая на Айвара, который очень удивился: откуда тот достал свечку и молитвенник, если никогда не молился?! В комнате тихо. Айвар невольно потянулся ладонью к лицу: оно было мокрым и холодным, а волосы, будто только что облиты водой и спутаны в жгут. Ему очень не хотелось разговаривать, а так как с внезапным пробуждением прервался и страшный сон, он сразу почувствовал некоторое облегчение, поэтому, повернувшись лицом к стенке, снова уснул. Продолжение сна было совершенно спокойным, и длилось до обеда.
  Окончательно проснувшись, попытался встать, но кружилась голова, а в теле была такая слабость, что снова лег.
   - Как тебе, Айвар, немножко легче? - спросил Алкснис.
   - А, что? - удивился он. - На работу опоздал?
   - Лежи, лежи, какая тут работа! Мы с женой думали, что ты не выдержишь этой ночи.
   - Да, мне было немножко жарко, но уже легче.
   - Кризис, уже прошел. Сперва мы думали бежать за фельдшером, но не захотели ее ночью будить. Может, воды принести?
   - Нет, не хочу.
   - Тогда, что-нибудь поесть?
   - Тоже, не хочу. Я лучше, еще полежу.
  Когда Алкснис вернулся с работы, Айвар уже сидел на нарах, соображая, что же с ним произошло?
   - О, слава Богу, ты совсем здоров!
   - Мне лучше. Наверно, температура немножко была, и все. Журов не ругался, почему меня нет на работе?
   - Он сегодня к нам не приходил, а у тебя, дружок, температура не немножко, а настоящий огонь был. Жаль, что нет градусника, а то бы, я думаю, и шкалы в нем не хватило. И, как ты только выдержал, не понимаю! Наверно, молодой, поэтому. Тебе давала жена поесть?
   - Я ему предлагала, но он отказывается.
   - Ладно, тогда будем ужинать вместе. Теперь тебе снова надо сил набираться, работа тяжелая.
  Аппетита не было, но Айвар понимал, что силы надо беречь, и, нехотя толкал в рот мясо с картофельным супом. Так он, не ел давно! Даже строжайшая экономия, не могла растянуть продукты до бесконечности. С этого дня, по договору, он стал питаться вместе с хозяевами.
  К следующему утру недомогание прошло полностью.
  Наконец, стены подвели под крышу, поставили стропила, набили жердей, а камышом крыть крышу, прислали других, потому что таких важных строителей, как они, ждала новая контора на центральной ферме. По грязи, Айвару не хотелось таскаться на новую стройку каждый день, а, так как ему было все равно где жить, то попросился на квартиру к Гардумсу, только что построившему себе небольшой домик, напротив кладбища. За забором его ограды, геологи искали нефть. За околицей деревни, они пробурили уже несколько скважин, и эта, была последней. В шутку, на пару с Гардумсом, Айвар тоже попробовал покрутить за те ручки, но, после пятиминутной ходьбы вокруг коловорота, этим людям, больше не завидовал.
  Летняя засуха пагубно сказалась на кормах. В этот год, совхоз сена почти не накосил, подсолнечник на силос, пожелтел раньше времени, поэтому руководство лихорадочно искало пути выхода из создавшегося положения. Еще с весны шли слухи, будто вся страна поднимает сибирскую целину, а теперь стали поговаривать, что на ней вырос небывалый урожай. Новый директор совхоза, сменивший исчезнувшего с кочевым табором цыгана Кариева, договорился с областным начальством, что с целинных убранных полей, можно забирать солому, только вначале ее надо подобрать и спрессовать. Был выделен и район - Черлакский. Стали готовиться в дорогу.
  Работы там предстояло не на один день, а поэтому, требовалось построить жилье. На такое дело, подошли и русские плотники - у латышей, ведь, контора! А печку там сложить, некому. Ну, а так как Айвар некоторое время работал у печника подручным, то естественно, что он должен уметь класть и печки! Так рассуждало начальство.
   - Ты понимаешь, Айвар, - внушал ему Журов, - что, кроме тебя мне, и послать-то некого.
   - Так я же самостоятельно ни одну печку не клал!
   - А теперь сложишь, - удовлетворенно, чмыхнул в нос десятник. - Этот волшебный первый раз, преследует нас всю жизнь: то впервые то, потом другое и так далее. А как иначе? Я помню, какой твой отец, земля ему пухом, сообразительный был, а дети, как известно, далеко от родителей не откатываются, если они умные, конечно. Одним словом, собирайся. В путь, послезавтра.
   - Как долго придется там быть?
   - Думаю, до белых мух. Между прочим, вчера из Омска приехал ревизор, так на завтра тебе задание - сколотить ящик.
   - Для чего и каких размеров?
   - Для свиньи, сам понимаешь. Только смотри, с ручками, а то на машину не поднимут.
  В обед следующего дня, когда Айвар пришел получать деньги, у конторы стоял только что полученный новый ГАЗик с его ящиком в кузове, а в нем недовольно повизгивала породистая свинья. У конторы собрались все, назавтра отъезжающие.
   - Откуда они эдакую свинью ревизору достали? - переговаривались мужики. - В нашем совхозе таких здоровенных, будто и не водилось.
   - Намеднись Валуев хвастал, что выгодно свинью совхозу продал.
   - А ревизорчик-то еще совсем молоденький. Он, кажись, позавчера только прибыл?
  - И за полдня, успел проверить всю бухгалтерию!
   - Раз молодой, то и шустрый. Знать успел, если уезжает.
   - Ты думаешь ему за скорость, этакого борова отвалили?
   - Завидую я таким прощелыгам. Привезут, отвезут и съестных припасов с собой положат.
   - Догадываешься? Видать, не все чисто.
   - Какое наше дело, начальству виднее.
   - Говорят, что в Черлакский район, за Омск едем?
   - Выходит, что так.
   - Сколько, это туда километров может быть?
   - Ну, если до Омска, со всеми закорючками, триста, то и за ним, говорят, почти столько же
   - В таком случае, за день не доедем.
   - Конечно, нет. В Омске, на совхозной квартире переночуем.
   - Я слыхал, на той улице одни воры живут.
   - Вот и хорошо, так как вор на своей улице, не ворует.
   - Так завтра, выезжаем.
   - Что ж, потянемся на юг, может, там теплее. Байгутлин еще на прошлой неделе, отару овец туда погнал.
   - Куда это, туда?
   - В Омск на бойню, мясо сдавать. Кормить-то, все равно нечем.
   - Что они, сдурели. Ведь скотина не выдержит такого пути!
   - Часть дотянет, овцы выносливые. Конечно, мяса от них не останется, но облезлые шкуры, где-нибудь используют.
   - А почему их туда не везут машинами?
   - Сто пятьдесят голов. Да их бы, целый месяц возили!
   - Странно! Столько кормить, чтобы потом сдать на шкурки.
   - Все равно мы их мяса не видим, так какая мне разница, в дороге они подохнут, или здесь?
   - Однако, жалко скотину.
  Из конторы вышел покачивающийся ревизор. Шатаясь, дошел до машины, открыл дверцу, намереваясь сесть, но, в это время захрюкала свинья, и он, передумав, решил посмотреть в кузов. Захлопнув дверцу и правой рукой держась за ручку, поднялся на подножку. В левой руке, он держал объемистый чемодан, который потянул его обратно. Пытаясь удержаться на подножке, сильнее надавил на ручку, и дверка внезапно, открылась. Пьяный парень не удержался и с ходу грохнулся в черную, дорожную пыль. Зрители, дружно загоготали. Ревизор поднялся на четвереньки, выплевывая липкую грязь на подбородок, потом, кое-как встал на ноги и зло посмотрел на смеющихся. Затем, не торопясь, из-за голенища вытащил длинную, тонкую пику и боком, прижав подбородок к левому плечу, двинулся к собравшимся. Никто не ожидал серьезного, поэтому все остались на местах. Айвар стоял с краю. Он видел налитые кровью глаза, безумно метавшиеся из стороны в сторону, и готов уже был отойти назад, но так как все стояли спокойно, ему показалось неудобным отходить. Вдруг, тот поднял руку и бросился на Айвара, который такого выпада, совершенно не ожидал. Уже в последнее мгновение, скорее инстинктивно, чем сознательно, Айвар почти без размаха, ударил кулаком в его согнутый локоть, а второй рукой, вывернул запястье. Ревизор выронил пику, которая падая, порезала Айвару мизинец левой руки. Кто-то из стоявших рядом, ребром ладони так ударил преступника в шею, что тот открыл рот, высунул язык и упал на колено. Айвар поднял упавшее оружие.
   - Бери, бери, это твой заработанный трофей, - подбодрили мужики.
  Порез пальца был поверхностным, но очень текла кровь, и руку пришлось прижать к штанам.
   - Чё это он, сразу на тебя? - спросил подошедший директор.
   - Кто его знает. Другие даже ближе к нему стояли, но к ним не полез.
   - Толкай его ребята в шею, да в кабину, пусть катится по холодку. Акты он мне все подписывал, теперь может уматывать со всей свиньей ко всем чертям с матерями.
  Мужики не заставили себя долго упрашивать, а Айвар, засунув пику за голенище, пошел домой.
  На следующий день, выехали довольно поздно: то не было того, то другого. Журов сбился с ног, организуя эту поездку. Был и Потесинов, но он важно сидел в кабине машины, загруженной движком, кирпичом, брусьями. На второй ехали, рабочие. Возвратясь с соломой, эти машины должны будут довезти недостающее.
  Вслед за сухим летом, наступала такая же и осень. Обычно, эти два времени года разделялись довольно четко, а в этом году все сглаживалось, менялось незаметно. Днем, по-прежнему палило солнце при небольшом ветерке, а ночью чувствовалось приближение холодов. Раньше всего, их угадывали северные птицы, заранее покидавшие свои гнездовья, и, жалобно курлыкая, или крякая, не торопясь, они важно проплывали над безлесными деревнями.
  Начало этого дня, тоже не отличалось от всех предыдущих: было в меру теплым, свежим, и Айвар в расстегнутой фуфайке стоял у кабины, взглядом провожая унылую совхозную территорию. В высыхающих болотах, по-прежнему дымил торф, а наверху, гореть уже было нечему - одна чернота. Правда, за несколько дней до отъезда вспыхнуло болото совсем рядом с деревней, и Айвар даже скрутил свой матрац на случай бегства, но сменился ветер, повернул огонь к старым пожарищам, где он снова ушел вглубь торфа.
  Ехали уже больше часа. Колеса старательно поднимали черную пыль, которая, закручиваясь в кузове, мешала дышать пассажирам. Но Айвар все равно радовался. Он снова уезжает из этого проклятого места! Впереди Омск, который он скоро увидит, а за ним еще новые, незнакомые места. Он ощутил в себе тягу к дороге, путешествию. Если местные мужики уезжали с большим скрипом, да и, то, только под нажимом начальства, то Айвару это было истинное удовольствие. Он считал, что хуже, чем в совхозе, могло быть только в лагере, или тюрьме.
  Кочковато-болотистый край постепенно сменялся однообразно- плоским ландшафтом с реденькими пятнами низеньких кустов с крапинками березово-осинового лесочка, за которыми снова тянулась желтоватая равнина. Желая сократить время, шоферы поехали полями, напрямик. Машину трясло и качало, но все были уверены, что такие неудобства, с лихвой компенсируются сокращением пути. Люди мужественно терпели, изредка перебрасываясь пустыми фразами, да сплевывая в кузов, скопившуюся во рту пыль.
  В Омск заехали вечером, когда в домах стали зажигаться огни. Совхозная квартира располагалась на правом берегу, в нескольких сотнях шагов от Иртыша. Отсюда хорошо просматривался железнодорожный мост через реку, который, внушительной громадой, темнел немного правее, поблескивая редкими электрическими лампочками.
  С затекшими от длительного сидения ногами, пассажиры забрали вещи, и пошли в избу.
   - Хоть вор и не ворует на своей улице, но свое лучше забрать с собой, - пошутили прибывшие.
  Айвар тоже пошел со всеми, но, поставив вещи, возвратился на улицу. Стемнело еще не совсем и, выйдя за ворога, в этом тупичке насчитал, домов двадцать. "Неужели здесь все воры живут?!" - ужаснулся он. Хотя у него и нечего было воровать, но дальше ворот уходить побоялся. По мосту загрохотал пассажирский поезд, и Айвар не мог оторвать взгляда от его освещенных окон. Может быть, эти вагоны из Москвы? Тогда, какие они счастливые, что могут свободно передвигаться и видеть запретные для него места. И вдруг, его озарило! Вот она, возможность удрать на родину! "Надо убегать, и немедленно, - решил он. - Только присмотреть, в какую сторону податься. Где-то ж должен быть и обыкновенный мост, только в какой стороне? Но это не беда, все найдется, только из мешка надо забрать в дорогу кое-какие вещи и переложить в чемодан". Бесповоротно решившись на такой рискованный шаг, он бегом направился в избу. Но едва оказался во дворе, как из хлева вышел хозяин и большие и малые ворота, закрыл на замок.
   - Заходи, заходи в избу, молодой человек, - сказал он. - На ночь, мы всегда так закрываем.
  "Вот, и все, - грустно подумал Айвар. - Что за невезение?! Значит, не судьба!"
  Назавтра, выезжали очень рано. Стояло прохладное утро, и, залезая в кузов, Айвар плотнее заложил полы фуфайки. Но, в отличие от других, в кузове не сел, а стоя лицом в направлении движения, прижался животом к кабине, потому что в таком положении рассчитывал получше разглядеть незнакомый город. Когда выехали на мост, пересекавший Иртыш, Айвар до боли в глазах всматривался, то вдаль, то здесь же, в воду, но, кроме расплывчатого отражения электрических лампочек, ничего нельзя было разобрать. Улицы были темными. Только когда выехали на загородную дорогу, почувствовал, что продрог и, с сожалением, присел у борта.
  Рассвело, когда машина отъехала километров двадцать от города. Дорога все время тянулась параллельно Иртышу - то уходя от него на несколько сот метров, то приближаясь почти вплотную к обрыву. Слева, сколько охватывал взор, ни кустика, ни строения, и только расстилалась однообразная, желтоватая равнина. А за рекой такой же пустынный, но зеленый луг.
   - Вот это видик! - заметил кто-то, удивленно. - На море в хорошую погоду и то, наверно, ровнее не бывает! Интересно, на сколько километров тут видно вдаль? Километров на двадцать, поди, обязательно. Есть же, такие чудные места! И люди, надо думать, на них живут.
  Айвар знал, что почти все совхозные жители - оседлые, и дальше своего совхоза, выезжали редко. Да и времени у них не было, потому что об отпусках тут никто и не слышал. Пару лет назад, насовсем уехала из совхоза дочка бывшего директора, так об этом, разговора хватило на несколько лет. Событие! Затем на учебу в медучилище, каким-то образом уехала его симпатия, Заболоцкая Валя. И снова, событие! Из Омска, она ему даже написала несколько писем. У него в ушах до сих пор звучала строчка: "У меня теперь руки чистые..." А Айвар помнил те натруженные девичьи руки. В ее признании, не было ничего смешного. При такой изнурительной, десяти - двенадцати, а на сенокосе и двадцати часовой работе в сутки, руки становятся грубыми, морщинистыми, на них, не по возрасту, проступали темные вены.
  Но, довольно воспоминаний. Машины все дальше и дальше уходят от Омска. Слева потянулись бескрайние поля спелой пшеницы. Только что проехали небольшую деревушку с величественным названием Иртыш. Почти все домики - мазанки, но есть несколько и саманных. Дорога узкая, пыльная, но сносная. Впереди снова деревня, но на подходе к ней, пшеничное поле сменилось арбузным. Листья пожухли и прилипли к земле, а сами арбузы, что футбольные мячи, желтели, зеленели, пестрели на обширнейшей плантации, чуть ли не до горизонта. Деревня огорожена забором в три жердины, который смыкался у дороги. Пришлось остановиться, открыть проезд, и потом снова закрыть. Дома, как в Иртыше, но, несмотря на лето, некоторые почему-то топились. В нос лез острый запах кизяка. Остановились у магазина. Все попрыгали с кузова, и пошли за "Померанцевой". Здесь ему, Айвару, были все чужие, поэтому пить с ними, не пошел, а съедобного, кроме ледяшек, ничего не оказалось.
  В Черлаке же, машины погрузили на паром, и два худощавых, жилистых мужика, деревянными колотушками, цепляясь за трос, перетащили их на другой берег. От подвыпивших мужиков, Айвар теперь знал, что едут они в Черлакский совхоз, и пути осталось, километров пятьдесят. Как и на том берегу, за лугами пошли сплошные поля пшеницы.
  В Черлакском совхозе, сразу подъехали к конторе, и Потесинов пошел к директору. Около часа, отаптывали пухлую пыль вокруг машины, пассажиры, пока, наконец, из дверей конторы не вышел Потесинов, а за ним лысоватый, отчаянно жестикулирующий левой рукой, директор. Оказалось, что приехали сюда зря, так как в этом совхозе уборку еще не начинали.
   - За Черлак вам, надо ехать, - уверял директор Потесинова.
   - Будто здесь не Черлак! - недовольно, отвечал Потесинов.
   - Здесь названия совпадают, только не Черлак, а Черлакский.
   - Так, когда же вы начнете косить, когда хлеб осыпается?
   - Насеять насеяли, а убирай, как знаешь. Вон, два новых "Сталинца" пригнали, а тащить их, нечем.
   - И зачем тогда сеяли?
   - На посевную, из Омска все дали: зерно, людей, трактора, а потом люди уехали, забрав с собой всю технику.
   - Куда они могли уехать?
   - Где-то на целине совхоз строят, не то "Земляничный", не то
  "Сибиряк".
   - Неужели не уберете?
   - Приезжало на днях начальство, осмотрело и обещало помочь, но, как я понял, сейчас все силы бросают на тот берег Иртыша, потому, как там лучше уродилось.
   - Неужели теперь назад, домой? - забеспокоились приезжие.
   - Не торопитесь, - успокоил их Потесинов. - Мы тут переговорили и решили, что надо ехать обратно в Черлак. Там разберутся.
   - На ночь глядя?!
   - Для ночлега, хозяин предлагает контору-
   - Где у вас тут магазин, чтобы горло прополоскать?
   - Вон, через две избы вывеска. Там он и есть.
  На следующее утро, восход солнца застал их уже у переправы. По всему, Потесинов торопился домой, и такая задержка его совсем не устраивала. В Черлаке он пошел прямо в райком, но там самого главного не оказалось на месте, и он, расстроенный, долго где-то бегал, вернулся раскрасневшийся только к обеду, ни с кем не разговаривая, сел в кабину, и машина тронулась за Черлак. За ним последовала и вторая. Сразу за жердяным забором, хорошая дорога кончилась, и дальше пошел наезженный след, петляя параллельно изгибам речного берега. Слева раскинулось скошенное поле пшеницы с ровными валками обмолоченной соломы, уходившими за горизонт. Ват так Омская область! - На севере нет конца тайге, в средней ее части, болотам, а здесь, степи. Надо же, такое чудо в природе! - удивлялся Айвар.
  Километром через пятнадцать-двадцать, где Иртыш делает заметную дугу, остановились. Потесинов вылез из машины, держа в одной руке лист бумаги, на котором было обозначено место стоянки, а второй, поддерживая фуражку, чтобы не снесло в воду. Он, то внимательно обводил взглядом местность, то вглядывался в сгибавшийся под ветром, листок.
   - Выгружайся! - наконец, скомандовал он.
  Это место было выбрано не наугад. Берег здесь поднимался высоко и крутым обрывом падал к воде, а чуть поодаль, дождевые и талые воды прорыли в нем довольно широкий каньон, по которому люди и животные могли спускаться к воде.
  Разгрузив машины, приезжие сели перекурить, а Айвар пошел к обрыву. Из кузова машины, все это он уже видел, но в спокойной обстановке, открывавшаяся отсюда картина, казалась еще величественнее, торжественнее.
  Вниз по течению, река просматривалась далеко, а вверх, уходила за отдаленный поворот. Вот из-за него, черной точкой выплыла лодка. Стремительное течение, несло ее в эту сторону. Уже стали различимы двое сидящих в ней мужчин. Один усиленно греб, а второй на корме поднялся во весь рост и, с размаху, что-то бросил в воду. Через несколько секунд, над поверхностью, вырвался столб воды, а за ним, послышался глухой взрыв. Потом второй, третий. Все побросали кушать, и подошли к берегу посмотреть, что там происходит. Тот, что стоял на корме, показал рукой в сторону любопытных зевак, и что-то сказал гребцу. Тот посильнее нажал на весла, и, проплыв еще на несколько сот метров вниз по течению, выбросил якорь. Река заблестела светлыми полосками.
   - Во, гады, они же рыбу глушат! - выругался кто-то.
   - Ну и что? - вступился другой. - Здесь ее много.
   - Так сколько они сачками-то ее поймают? Смотрите, какая тьма тьмущая, плывет вверх пузами.
   - Они начали взрывать почти в-о-он с того поворота, - показал Айвар.
   - Это видно по рыбе. Ясно, что вся эта каша им не нужна Они будут выбирать только осетра, а остальная, так поплывет.
   - Может, пойти, да на ужин себе подобрать.
   - Да, ну ее, к шуту. Не такие мы голодные, чтобы быть причастными к такой ужасной бойне.
  На четвертый день, машины привезли грабилки, волокуши, быков, несколько парней и девушек. Скучающий табор, сразу зашумел, зазвенел посудой - точь-в-точь, как бывало на покосе, а потом потянулись обыкновенные будни. Молодежь уходила в поле, а плотники занялись строительством дома. Стройматериалов еще не хватало, но следующим рейсом обещали подвести. Благодаря сухой погоде, спали под открытым небом, а чтобы ночью не замерзнуть, зарывались в навезенную солому.
  Вначале Айвар помогал плотникам. Вместе размечали, копали, сбивали, а когда обрисовался весь каркас будущего жилья, принялся за плиту. Это была самая первая в жизни, самостоятельная кладка. Подручным, было все гораздо проще, а здесь волновался - правильно ли выведет? Опустив от вершины шпары маленький отвес, стал укладывать первые кирпичи, а сама труба, по его расчетам, должна была пройти в нескольких сантиметрах от нее. Но едва он успел уложить первый ряд, как, набивая поперечины, кто-то сорвал ему отвес. "А, ладно, - решил он, - начало отмечено, а дальше и гак пойдет". Помощников не было. Сам месил раствор, подавал, подносил. Наступали настоящие холода, поэтому все торопились, и на чью-то помощь, рассчитывать не приходилось. Занятые на прессовке, уходили чуть свет, а плотники с утра до вечера, проклинали Потесинова за задержку с подвозом стройматериалов. Вначале было задумано, стенки обивать досками, а между ними насыпать опилки, но так как из совхоза не поступало, ни того, ни другого, решили применить испытанный метод - плетенку, а крышу накрыть дерном. Дерн был настолько ходким товаром, что даже попал в местный анекдот.
  Торгует, значит, на базаре старичок нарезанными кусками дерна, а идет девушка с корзиной яиц, которой дома наказали их продать и на вырученные деньги, купить дерн для латания крыши. Подходит она к продавцу и предлагает: "Дедушка, дай дерну за яйца".
  В общем, задержка с материалами только удлиняла сроки постройки. А тут еще, поднялся сильнейший ветер, от которого незащищенный стенами каркас будущего общежития, только жалобно поскрипывал и, если бы крыша не была покрыта тем самым дерном, то ее точно бы сорвало. К следующему дню, ветер перерос в пыльную бурю. Тучи песка, соломы неслись с бескрайнего поля в сторону Иртыша. Дошло даже до того, что в полдень, еле просматривался желтоватый диск солнца. Пыль забивалась в глаза, нос, уши, за ворот. Стало опасно ходить, и строители на время, прекратили работу, забравшись в недостроенное помещение. Четверо суток крутило напропалую, а на пятые ветер, внезапно стих.
  Айвар был очень доволен, что печку спланировал точно. Кирпичи ложились правильно и с хорошей связкой, как у настоящего мастера. Вверху в дерновой крыше было оставлено отверстие для трубы, куда он изредка посматривал, на глазок, отмеряя вертикальность, но казалось, что все идет нормально.
  Строители в это время, лозой переплетали стенки и замазывали их с обеих сторон тут же, приготовленной глиной.
  Наконец, Айвар перекрыл колодцы и заложил трубу. Это отверстие в крыше все больше и больше не давало ему покоя - точно ли он попадет в него, а подцепить отвес, все ленился. Когда до крыши оставалось не более десяти рядов, стало ясно, что труба в отверстие не попадет. Как минимум, на полкирпича она упрется в шпару. Но не разбирать же, до основания всю кладку! Он решил ее просто немножко сдвинуть вбок. Но на последнем ряду, та начала падать. Айвар обхватил кирпичи руками и решил подержать, пока схватит глина, но через несколько минут, от такой затеи отказался. Пришлось трубу разбирать и класть заново.
  После обеда, печка была готова, но как она потянет?! Вдруг где не так, что положил! Натаскав к печке кучу щепок и соломы, в топку положил лишь немножко, чтобы, по его понятию, было меньше дыма, которому будет легче подниматься вверх, и зажег. Дым нехотя потянуло почему-то обратно в дверцу и через круги. "Неужели не потянет?!" ужаснулся он, выскакивая на улицу посмотреть на трубу. Из нее, ничего не показывалось. Забежал обратно посмотреть, потом снова на улицу. Пока он там стоял сокрушаясь, кто-то из работавших внутри плотников натолкал полную топку соломы - и печка загудела, выбрасывая в трубу не только дым, но и не успевшую сгореть солому. Все, кто был на улице, дружно закричали "ура".
   - Ну, ты даешь! - восторженно, подметил один.
   - Такое дело, конечно, надо обмыть, - добавил другой.
   - Конечно, надо обмыть, а то печка, того и гляди, развалится, - вторил третий.
   - Чтобы не было обидно парню, давайте так: с него одна бутылка, а мы скинемся на вторую.
   - Это по-честному.
   - Тогда так и сделаем.
   - Одним словом, собирайся в Черлак, пока магазин не закрыли, а мы за тебя печку потопим.
   - Чем же я доберусь? - удивился Айвар.
   - Сегодня одна машина с соломой идет до Омска, так что тебе как раз с руки, попасть в Черлак.
  Доводы веские, отступать было некуда, да и самого подстегивал молодецкий задор, который не всегда считается с реальной ситуацией. В этот момент, ему в голову даже не успела прийти мысль: как он будет добираться обратно?! Очень уж большое стремление было не подкачать перед остальными, и по их предложению, отметить первый дым. Вскоре появилась и машина. Вечерело, когда он вылез в Черлаке прямо перед магазином. Едва успел купить две бутылки водки, как продавец за ним закрыла двери на замок. "Удачно успел!" - радостно подумал он, засовывая покупку в карманы штанов.
  Главное было сделано, и лишь теперь встал вопрос, как добраться обратно! Не спеша, Айвар вышел за деревню и зашагал по пыльной дороге, обеими руками поддерживая болтавшиеся бутылки. Он удовлетворенно представлял, как его там ждут с приятной покупкой.
  Беззаботно пройдя пару километров, он обратил внимание, что вдруг стало как-то быстро темнеть. Не останавливаясь, огляделся, и сердце упало. Заходящее солнце закрыла низкая, черная туча. Радужное настроение моментально исчезло, и он лихорадочно стал соображать, как поступить дальше. Сзади на небольшом возвышении, казалось, совсем близко, раскинулся районный центр, куда было еще не поздно вернуться, но этого он сделать не мог, потому что, его там ждут люди.
  Внезапно, справа стали доноситься отдаленные раскаты грозы, и тогда, решил бежать. Сперва тише, так как очень болтались бутылки, но с усиливающимся громом, прибавлял и прибавлял. Проклятые бутылки неудобно бились по ногам и ужасно оттягивали штаны вниз, поэтому их все время приходилось поддергивать.
  А в воздухе полнейшее безветрие. Страшнейшая черная туча зависла в нескольких сотнях метров от Иртыша, чтобы потом, как предчувствовал Айвар, разразится всей своей мощью. Это томительное ожидание еще больше подавляло и ужасало! Давно не стриженные и длинные его волосы растрепались, беспорядочными прядями прилипнув к потному лицу, лезли в глаза, мешая разглядеть и без того, еле заметный след.
  То ли он под нее вбежал, то ли туча настолько продвинулась, а, может быть, то и другое совпало, но край ее, оказался у него над головой. Все вокруг потеряло очертания, и беспроглядная тьма окутала землю. С этою момента, след стал просматриваться лишь при ярких сполохах молний, которые зигзагообразно, одна за другой, врезались в землю где-то за Иртышом. В наступившей темени Айвар все же соображал, что бежит уже очень долго, но, обернувшись, всякий раз видел, или ему так только мерещилось, тускловатые огоньки того самого Черлака. "Боже мой! - в отчаянии, произнес он про себя. - Неужели они никогда не скроются из виду?" Из-за их навязчивого маячания, не стал больше оглядываться. Когда же закапали первые, крупные капли и плотная стена темноты окончательно отделила его от окружающего мира, вдруг стало страшно волков. Он не знал, есть ли они здесь вообще, но в нем осталось что-то пугающее от прошлых с ними встреч, и острая боль одинокого, беззащитного человека, лишила последней сдержанности, и он, заплакал. Бежать и плакать было очень неудобно, поэтому перешел на шаг. Слезы текли обильно, свободно, как в детстве.
  Несмотря на ужасающие молнии, дождь, как и вначале, крупными, редкими каплями отбивал грустный, хаотичный такт, не увеличиваясь, и не уменьшаясь. Основная туча шла той, заречной стороной, а над ним висел только ее край. Но это нисколько не умаляло грозного, устрашающего её вида. Боясь нечаянно свернуть слишком вправо и сорваться с обрыва, он, по возможности, стал придерживаться левого края машинного следа. "Только бы не сорваться в Иртыш!" твердил он, временами останавливаясь, чтобы ладошкой потрогать землю и убедиться, что под ним наезженный след, а не хлебная стерня. Прибитая дождем пыль, липла к руке, сапогам, но из-за большой примеси песка, тут же, отваливалась. Чувствовалось, что гроза уходит стороной, но нудный дождь по-прежнему мочил засохшую землю. Айвару теперь стало уже все равно: придет ли на место к утру, к обеду - лишь бы дойти! Одно время хотел даже выбросить бутылки - так они ему надоели, но пожалел денег и пройденного пути.
  Шел он довольно долго, но, сколько прошло времени, как покинул Черлак, сколько отмахал километров - не было никакого понятия.
  Слез больше не было - выплакался давно, а вместе с ними притупилась так ярко вспыхнувшая обида за то положение, в которое попал только по своей воле. От длительного ветра, от грязной дороги, от прохладного осеннего дождя, почувствовал сильную усталость, которая на этот раз, делала его равнодушным даже к возможной встрече с волками. В этот миг, его внимание привлек какой-то звук, донесшийся сзади.
  Невольно обернувшись, увидел, как на него надвигаются две тусклые фары. Моментально отскочив влево, инстинктивно поднял руку.
   - Ты чё, пидарас, ночью по степи бродишь? - услышал из-за опущенного стекла дверцы кабины пропитый, хриплый голос. - Я чуть не наехал на тебя, размазня. Хорошо, ты убрался вовремя. Фары, вишь, не светят. Садись, подвезу. Тебе куда?
   - Мы тут солому прессуем, - струсив, и обрадовавшись, отвечал Айвар.
   - А-а-а, знаю, это еще далеко. Залезай, живо.
  Окрыленный такой удачей, одной ногой стал на колесо, вторую перекинул за борт и плюхнулся в мокрый кузов, но тут же, поднялся, опасаясь за бутылки, и стал у кабины.
  Шофер был изрядно пьян, и только случайно, Айвар не оказался у него под колесами. Если бы здесь у дороги были канавы, то машина давно бы была перевернутой вверх тормашками! Мало того, что свет фар освещал впереди не более трех-четырех метров, но в этом мраке машина отчаянно виляла, то вправо, то влево, да так, что Айвар думал лучше выпрыгнуть и идти пешком, пока живой. Особенно опасны были завороты вправо, к реке. Сверху Айвар видел, как передок машины подкатывал совсем близко к обрыву, и тогда он перемещался к левому борту, чтобы вовремя успеть выпрыгнуть, но в последний момент, каким-то чудом, пьяный водитель реагировал на опасность, сворачивая полуторку влево.
  Неизвестно сколько - три-пять километров проехали, когда машина остановилась, и шофер крикнул:
   - Я налево, дальше топай сам.
  Айвар слез и хотел уплатить за дорогу, за что водитель обругал его матом и уехал. "А Илья бы, на всю катушку содрал", сравнил Айвар, засовывая деньги обратно в карман.
  Дождь, наконец, прекратился. Страшная туча прошла стороной, но тьма, все равно оставалась. Где он находиться? Сколько еще идти? Никакого понятия! Но, на всякий случай, посмотрел назад, - не видно ли огней Черлака? Еще в машине, у него началась дрожь, а теперь просто не попадал зуб на зуб. Насквозь промокшая одежда липла к телу, добавляя холода. Снова бежать, сил больше не было, но еще оставался молодецкий задор, стремление, во что бы то, ни стало выжить, как и последняя надежда, что до конечного пункта, осталось совсем недалеко. Собрав оставшееся мужество, Айвар бодро зашагал вперед, в темноту.
  В тепло натопленном бараке все спали, и на его появление, никто даже не шелохнулся. Так закончилась эпопея обмывания первого дыма.
  Время шло. Ночные холода перешли в хорошие, ранние заморозки, а днем закружил мелкий, колючий снежок. Но работы в поле, не прекращались. Солому прессовали, даже со снегом. За это время, плотники возвели не только барак, но и подсобный сарай. Как они первые здесь появились, так первыми и покидали это, теперь уже обжитое, место. Возведенным ими строениям, стоять, да стоять. Ими будут пользоваться все последующие годы, когда нужно будет вывозить дармовую солому, потому что Черлакский район стал как бы шефом своего бедного, северного. Рассчитывали, что целинному богатству никогда не будет конца, а, значит, дорога сюда, забытой не останется.
  Возвращались на трех груженых машинах. Айвар сделал себе место между тюков соломы, а немудреные пожитки привязал к бастрику, прижимавшему воз. Он был доволен! С этой верхотуры, горизонт отодвигался еще дальше, расширяя бескрайнюю степь.
  За Черлаком, где обрыв немного снижался к воде, бросались в глаза бесконечно-длинные насыпи, запорошенные снегом. В начале осени, их здесь не было. Почти на всем протяжении, сколько охватывал глаз, над ними вились струйки не то дыма, не то пара. Когда машины подошли вплотную, Айвар, как настоящий знаток, определил: зерно! и оно горит! Чуть дальше, на воде застыли две баржи. На них были перекинуты доски, по которым тачками, возили на борт зерно и ссыпали в трюм. А еще через несколько сотен метров, где пар выделялся настолько интенсивно, что вокруг даже таял снег, бульдозер сталкивал зерно в Иртыш. Примерно через километр, второй бульдозер делал то же самое. Не менее трех километров, тянулись насыпи из пшеницы. Целина дала первый богатый урожай, большую часть которого, похоронили в водах Иртыша.
  Айвар все больше вникал, постигал и переживал суть происходящего. Будто еще только вчера, видел за столом своего отца, большим кусочком хлеба собиравшего крошки, чтобы отправить в рот, чтобы ничего зря не пропадало, а тут, этот драгоценный хлеб, совсем недавно распределявшийся на паек, не ценят, сознательно уничтожают! Как все странно, при такой власти! Какой-то плановый беспорядок. Но его же, видят все, только каждый боится сказать о нем вслух. Конечно, если недовольство выскажут двадцать-тридцать, ну, пусть даже двести-триста, то их тут же, ликвидируют, а вот, почему не могут восстать сразу все?! Скорее всего, когда накопившаяся ненависть не даст покоя ни одному живому, только тогда восстанут дремавшие сотоварищи! Вопросы, сомнения, только когда же, будут на них ответы?
  Возвратившегося в совхоз Айвара, Журов сразу же предупредил, что на зиму снова в Урман, а пока, надо доделывать новую контору. В концевой комнате девушки конопатили стены, а в соседней Айвар с одногодком Андреем, поволжским немцем, должны были красить пол. В конце концов, этот совхоз, в некотором роде, был даже интернациональным. Кузнец - эстонец, тракторист - немец, скотники и доярки - украинцы, строители - латыши. Это все ссыльные. Дальше: пекарь - татарин, электрик - калмык, директор - цыган, учетчик - кореец, пастух - казах. Русские идут отдельной графой. Это только те, которых Айвар знал лично, но говорили, что на третьей ферме проживают две семьи китайцев и одна монголов.
  Самодельными кистями из бычьих хвостов, парни добросовестно красили пол, а за стенкой девушки усердно стучали деревянными молотками по деревянным лопаткам, конопатя в стенках мох. По временам, их дробный стук прерывался раскатистым смехом.
   - Давай послушаем, о чем это они хохочут, - предложил Андрей. Оказалось, что девушки делились впечатлениями о деревенских парнях. О них, в том числе!
   - А знаете, девочки, - сквозь хохот, парни разобрали голос Поли, невзрачной девушки, дочери нового бухгалтера совхоза, - у Айвара, наверно, в штанах ничего нет. Он ни у одной девушки не просит.
   - Зато у Андрея, во-о-о! - заходясь от смеха, добавляла Анфиса, недавно переведенная с полеводства на строительство. - Если ты с ним еще не спала, попробуй, не пожалеешь.
   - Ты слышишь, что о нас говорят? - спросил Айвар соседа.
   - Эго тебе наука. Впрочем, нас здорово промывают. И все, как есть, друг дружке передают.
   - Действительно, никаких секретов, - засмущался Айвар.
   - Ты теперь в совхозе мало живешь и отстал от жизни, а наши девушки такое могут сказать, чего ты никогда не услышишь от мужчин.
   - Слишком много болтают.
   - Свою болтовню, они считают вполне нормальным общением. Да и что в том, может быть плохого? Они институтов не кончали, поэтому все слова берут из жизни.
   - Даже до меня, добрались.
   - Значит, замечают, и ты, видимо, им нравишься. Иначе, с чего бы это, они о тебе вспомнили.
   - Снова уезжать надо.
  Через неделю, но замерзшим бутам подскакивая на кочках, совхозный ГАЗик увозил четырех латышей на зимний лесоповал в Пологрудово. На этот раз, в грязном кузове, закутанный в тулуп сидел Айвар, рядом с ним Алкснис Роберт, у которого весной Айвар жил на квартире, Упенайс Антон, сын "директора" пилорамы, недавно возвратившегося с Магаданской ссылки, и Русис Микелис, или Миша, как его прозвали русские.
  Трое из них, возвратятся в совхоз только поздней весной будущего года, поэтому члены семей, грустным взглядом провожали удаляющуюся машину, увозившую выносливых кормильцев в неизвестность. И только Айвару, "старому таежному волку", таким он уже имел право себя считать, никто не помахал рукой. А ему было все равно, куда ехать, лишь бы только подальше от этого островка суши, зажатого со всех сторон непроходимыми болотами.
  Привет тебе, новая дорога, новые места! Только вы одни, спасаете его от тяжкого одиночества! Только вы, даете ему вдохновение жить и мечтать. Потом он вам за это, будет всю жизнь благодарен!
  
   IV. УРМАН
  
   - Айвар, ты опять здесь?! - радостно, приветствовал его Иван Иванович на крыльце леспромхозовской конторы в Пологрудово. - То-то я гляжу, знакомый, и сразу тебя признал. Вот Таня обрадуется, когда узнает, что ты здесь! А где твой дружок, Артур?
   - Мы из разных районов, не знаю.
   - Да, я и позабыл. Мне представляется, раз одной нации, то должны жить вместе. А это, кто с тобой? Тоже, поди, нерусские?
   - Угадал.
   - Латыши?
   - Конечно.
   - Тогда в эту зиму, вы всю тайгу перевалите.
  Спутники Айвара, вежливо поклонились.
   - Ну и силища собирается! Побольше бы ваших сюда. Впрочем, вы почти первые, поэтому пару деньков придется подождать, пока съедутся остальные. Потом, в Загвоздино. Там тоже, наш участок, и до ледостоя надо успеть загрузить баржу, а то, на целине новоселам, говорят, нечем строить.
   - Так ведь, уже хорошо примораживает!
   - Река стремительна и станет не сразу, должны поспеть, хотя я лично тоже немного сомневаюсь в реальности такой загрузки. Но, поступило указание и будем его выполнять. Итак, кто у вас за старшего?
  На полшага вперед выступил Роберт Алкснис и полез в нагрудный карман за бумагой.
   - Заходите в Красный уголок и там располагайтесь, а ты, Айвар, знаешь, куда идти. Если хочешь, вещи можешь оставить здесь. У нас есть на чем спать. Вот Таня-то, обрадуется! Иди, я тоже скоро приду, а вы не стесняйтесь, заносите вещи, там тепло, не замерзнете.
  Айвару неудобно было оставлять своих товарищей, но еще более неудобным было отказать такому человеку, как Иван Иванович. Таня подметала двор и даже бросила метлу, увидев открывающего ворота, Айвара.
  "Что за люди?! - думал про себя Айвар, уплетая за обе щеки давно не еденное мясо. - Со всеми они вежливы, предупредительны и, наверное, особенно, с ним. Нет в их семье обычных здесь ссор, вспыльчивости, резкости. В каждом их слове таежная степенность, размеренность, величавость".
  После ужина, еще раз пришлось рассказать, что он делал в это лето, а особенно их заинтриговали целинные земли, с которых уничтожают драгоценную пшеницу. Их удивлению и возмущению, просто не было предела! Они никак не могли взять в толк, что при такой нехватке хлеба, его еще губят, и переживали за него так, будто там пропадало их личное богатство.
  Через сутки, целой оравой, на лодках переправились на левый берег, где их ждал "ГАЗик". Набившись в кузов, как селедки в бочке, они ехали в самый дальний конец Омской области на загрузку последней баржи. День стоял пасмурным с сильным встречным ветром, поэтому, несмотря на теплую одежду, пассажиры мерзли и неприлично бранились. Когда же к обеду захотелось есть, никто не мог достать свои продукты - так все плотно сидели на вещах Это еще больше обозлило людей, и некоторые стали переругиваться. Другие заявили о желании сбегать в кусты, но старший, сидевший в кабине, крикнул в окно, чтобы терпели, сколько можно, иначе засветло не доедут до места. Дорога была узкой и тряской, но шофер нигде не сбавил скорости, и, когда остановились в Загвоздино у леспромхозовской конторы, люди вылезли перемерзшие, озлобленные и сразу побежали в магазин за водкой. Вещи перетащили в Красный уголок и расположились по всему иолу. Несколько мужичков пошли ночевать к своим "бабенкам" - они здесь, работали и в прошлом году.
  Красный уголок обогревали две железные печки, поставленные в противоположных углах помещения. От них исходила такая жара, что приезжие сразу поснимали фуфайки, а потом принялись за ужин. Спали на пустых матрацах, подложив под голову фуфайки.
  Ночью проснулись от крика "пожар"! Едва открыв глаза, Айвар увидел свет и огонь. Люди вскакивали, хватали вещи, но спросонку никто не мог сообразить, куда бежать. Лишь через несколько секунд стали соображать, что горит пока только куча дров у печки и пол. Огонь залили, но в помещении осталось столько гари, что до утра держали открытыми не только двери, но и окна. От холода, больше никто не спал. У кого с вечера остались недопитые бутылки, сейчас опохмелялись, ну, а потом, как водится, затянули песню.
   - Гоп со смыком, это буду я, - затянул Айваров сосед.
   - Граждане, послушайте меня, - забасил дальше другой, а потом все вместе:
  "Ремеслом я выбрал кражу, и с тюрьмы я не вылажу. И тюрьма скучает без меня".
  Эта песня, Айвара даже потрясла! Он вспомнил, что омские заключенные идут на север, и уже весной, объявлялись в здешних окрестностях. А мужики все более шумели:
  Если на работу мы пойдем,
  От костра на шаг не отойдем.
  Побросаем рукавицы, перебьем друг другу лица,
  На костре мы валенки пожжем!
  Целую неделю, просидели здесь несостоявшиеся грузчики. От безделья, пили водку и распевали воровские песни, будто других, и не знали. А потом пришло известие, что присылать сюда "посудину" никто не собирался, потому что навигация по Иртышу в это время года, всегда прекращалась. К тому же, за прошедшую неделю так хорошо подморозило, что по реке пошла шуга. Тогда снова всех погрузили на машину и повезли назад. Через Иртыш еле перебрались - так плотно шел лед. За "пустую" неделю, им так и не уплатили, хотя некоторые смельчаки к директору подходили с ножами. Тогда, по предложению своих земляков, об этом безобразии Айвар написал в газету "Омская правда", но ответа не дождались.
  Зима и в этот год, пришла несколько раньше обычного. С некоторых деревьев даже не успели опасть листья, и, внезапно замороженные, шумно и беспомощно трепыхались, не в силах оторваться от родной ветки. Еще совсем недавно, такие ослепительно белоснежные стволы редких берез, вдруг, потеряли свою свежесть, потускнев вместе с природой. Резкое изменение в воздухе, спокойно встречали лишь хвойные деревья. Ни на идеально стройных стволах, ни на кронах задумчивых ветвей, не отразилась печаль преобразившегося времени года. Они казались равнодушными ко всем капризам сибирской природы. Как и летом, по ним шустро прыгали неутомимые белки, кедровка деловито проверяла оставшиеся шишки, и, даже ворон, по старинке усевшись на самом видном месте раскидистой сосны, пытался затянуть раскатистое кр-р-ра-а, но на середине постоянно сбивался и, замолкал. Выйдя за деревню, и услышав его, оборванную на полуслове песню, Айвар решил что тот, как и он в позапрошлую зиму, напился холодной воды. А трава на опушке увядать, казалось, так и не собиралась - как ее заморозило, так и осталась стоять, чуть склонив самые длинные, гибкие стебли.
  Прибывших из Загвоздино, уже на следующий день снова посадили в кузов на пятитонку, и отправили в тайгу. С вечера, ровно припорошило снегом, поэтому вначале пути, хорошо просматривался кривой след, петлявший по корням вековых деревьев. А в самой глухой чаще, снега почти не было. Сомкнувшиеся кроны, сплошным пологом отделяли небо от земли, задерживая не только снег, но и свет. На небольшой, свеже вырубленной поляне, машина остановилась.
   - Пошли мочиться! - скомандовал шофер, - а то, кузов испортите.
   - Ты, чё? А, может, я не хочу, - пробурчал кто-то, перед этим дремавший.
   - Давай, давай, вылазь! Мне канистры с бензином нужны, что под твоим задом.
   - Так бы и сказал, а то - вылазь!
  Вес попрыгали на землю. Некоторые остались тут же, у колес, другие отошли на несколько шагов, а Айвар зашел в лес. Оправившись и застегнув штаны, прислушался. Казалось, что совсем недавно, ну, может быть, несколько дней назад, покинул он этот дремучий Урман, и вот, опять здесь! Эти разнокалиберные деревья, эта торжественная, чуть угрюмая тишина, для него стали почти родной стихией. Он теперь понимал, что в его жизни не хватает этого леса, в шепоте которого тонули, растворялись недосказанные, порой не совсем понятные самому себе, мысли. Только здесь, в непроходимой тайге, он, оказывается, находил такое успокоение, какое некогда испытывал на теплых коленях своей мамы. Эта чарующая увлеченность лесным окружением так заворожила его сознание, что даже не слышал, как рассерженный шофер, сигналил ему уже несколько раз. И только когда на весь лес, громко крикнул Антон, он опомнился и побежал садиться.
  Тайга становилась все глуше и глуше. Просеки больше не попадались, а деревья над дорогой, сомкнулись окончательно, образовав сплошной полумрак. Шофер включил свет. Долго петляли по еле заметному следу, пока, наконец, лес не поредел, стало попадаться больше березы, осины, кустарника - и вот, он оборвался, чтобы уступить место приземистой деревушка
   - Что, приехали? - спросил кто-то.
   - А-а, это Атирка, - установил в самом углу сидевший пассажир, повернувшись вперед.
  -Ты откуда знаешь? Мы что, пилить здесь будем? - посыпались ему вопросы.
   - Я-то почем знаю. Года три назад здесь, действительно, пилили. Здесь еще моя бывшая временная жена живет. Смотри, третий дом справа
   - Поджидает, поди, еще тебя, а ты не едешь, да не едешь.
   - Все может быть.
   - Расхвастался! Так тебя тут и ждут. Смотри, высохла! Да она давно нашла почище тебя.
   - Ну, не скажи! Бегала за мной, ждала из леса.
   - Только и всего?
   - А что ты думаешь, мне еще нужно было в этой глуши?
   - Глянь, вон она стоит и ждет тебя.
  Отвечавший, мигом поднялся на колени и повернулся вперед.
   - А, чтоб тебя подняло да шлепнуло, пидараса. Нашел, кого обманывать.
   - Сердце екнуло, поди, у самого!
   - Дурак.
  Все пассажиры, дружно рассмеялись. После надоедливо долгой дороги, они воспрянули духом, полагая, что их путь и в самом деле, закончен. Вон, какие добротные дома понастроены в этой деревне! Здесь обязательно должны быть и клуб, и баня, не говоря о хорошем магазине, в котором всегда можно купить на разлив. Да, вот он, долгожданный. Даже машина у ворот остановилась. Мужики сразу побежали выпить.
   - На зиму здесь, что ли? - спросили у старшего, когда тот вылез из кабины.
   - Зачем же, в таком шикарном городе вас оставлять? Мы поедем дальше.
   - Куда? Говори, наконец, не май душу.
   - Разве вам не говорили, что в Савгу?
   - Там тоже город, наподобие этой Атирки?
   - Почти. Впрочем, скоро увидите. Совсем немного осталось.
  На выезде, пересекли небольшой ручеек и снова углубились в мрак леса. Здесь не только дорога, но потерялся и сам след. Машина почти наощупь петляла между стволами на северо-запад, и в какую сторону ехать, шофер знал, наверно, только по интуиции. Впрочем, если внимательно вглядеться, некая тропа все же, просматривалась.
   - Слышал кто-нибудь из вас, про ту деревушку? - переговаривались пассажиры, повеселевшие после посещения магазина.
   - Я до Атирки, доезжал...
   - Это мы уже знаем, и у тебя там осталась очередная жена
   - Но, про Савгу, не слышал.
   - От такой огромной любви, что ты еще мог слышать!
   - Хотя да, жена рассказывала про какую-то деревню и будто там у нее даже есть родственники, - не обращая внимания на реплику, продолжал бывалый.
   - Вот и нормально! Твоя бывшая жена обязательно расхвалилась родственникам о своем новом муженьке и описала твои приметы. Все к месту.
   - Типун тебе на язык! Раскаркался, как ворона на дождь.
   - Что за Савга? - размышляли вслух другие.
   - Не будем расстраиваться. Доедем, и увидим.
  Лес немножко поредел. Стали появляться небольшие поляны, видимо, давно выпиленного леса и не успевшие зарасти молодняком. На одной из них, у самой кромки толстенных кедров, два лося с большим любопытством глядели в сторону незваных гостей. Стоя боком и повернув лишь головы, они шевелили челюстями, нервно подергивая ушами, но, не выказывая, ни малейшего страха. Скорее всего, что урчащее чудо и людей, они видели впервые,
   - Ату, вас! - крикнул шофер в окошко и посигналил. Животные скрылись.
  Стена леса оборвалась внезапно. Прямо на ходу, метрах в пятидесяти, открылся довольно глубокий и широкий, песчаный овраг. В правую сторону он расширялся еще больше, уходя в заросли, а влево, резко сужался, обходя кружным путем всю деревню и отделяя ее от приблизившегося вплотную, леса. По обеим сторонам единственной улицы выстроились разнообразные домики с маленькими оконцами, тесовыми крышами и широченными воротами, с узенькими калитками. На довольно широкой улице, несколько кур разгребали тонкий снег и тщательно, что-то выклевывали, а у ближнею дома, худая как щепка овца, щипала замерзшую траву, даже не уступив дорогу автомобилю.
  На правой стороне, дома начинались раньше, но машина, проехав всю деревню, остановилась у самого крайнего. По всему, срублен он был совсем недавно, бревна не успели даже потускнеть, а крыша отливала новыми, светлыми досками. Отличался от других он еще и тем, что здесь не успели поставить ворота. Не было и крыльца, но прямо к дверям, вела очень высокая лестница, с широченными ступенями.
   - Разгружайся, приехали - скомандовал шофер, выпрыгивая из кабины.
  Из дверей вышел, и стал спускаться по лестнице широкоплечий мужчина.
   - Наконец-то, - сказал он, удовлетворенно, засовывая руки в карманы брюк. - Я уже стал думать, что вы сегодня не приедете.
  -Двадцать голов, как с пушки, я тебе привез, - отвечал старший, доставая список.
   - Это хорошо. Значит, уже сорок. А еще будут?
   - Как договаривались, на шестьдесят человек. Так директор сказал.
   - Можете и добавить, тогда план пойдет веселее. Давай списки.
  Вначале прочитал про себя, а потом стал вызывать по фамилиям. Закончив перекличку, предложил:
   - Если кто из вас объединился парами, так и останетесь, а кто нет, договаривайтесь между собой, или я назначу.
   - Мы уже объединились. Побольше бы только, по дороге магазинов было.
   - Вот и хорошо, меньше хлопот с вами. Называйтесь кто с кем, а я запишу. Может, лучше в избу пойдем?
   - Зачем. Нас и так много, а на твое крыльцо пока подымешься, ноги устанут. Давай, определяй, мы подождем.
  Латышей, как было четверо, так вместе и поселили.
   - Во-о-он слева у балки, приземистую избу видите? Там на четверых. Хозяева предупреждены, так что, валяйте смело. Квартиранты - их хлеб.
   - Пошли, - скомандовал Алкснис, и первый зашагал от машины.
   - Только завтра к девяти, не забудьте собраться здесь. Поведем показывать лесосеки.
  Было еще только после обеда, но короткий зимний день гляделся уныло и пасмурно. По небу стлались сплошные, низкие тучи, серой пеленой окутывая причудливые вершины сосен. По улице, мело поземку.
  Айвару это место, почему-то сразу приглянулось. Оно напоминало что-то знакомое и уютное. Хотя бы вон тот, осыпавшийся, песчаный берег. Он напоминал ему песчаный карьер в Латвии, который в войну разрабатывали немцы для ремонта дорог. Конечно, своей формой он мало походил на тот, но достаточно было немного воображения, чтобы возбудить давно дремавшую мечту о родине. Впечатление было секундным, но его оказалось достаточным, чтобы ласковое тепло родных мест, затмило все остальное.
  С переброшенными через плечи мешками, латыши пошли к указанному дому. Айвар не торопясь, шагал последним, и ему всю дорогу казалось, что редкие березки, подступившие к самому оврагу, приветливо смотрят в его сторону, будто они давно ждали его появления в этих диких местах, чтобы поприветствовать и вместе с ним погрустить о прошлом.
  В том конце деревни, куда они шли, овраг мелел, сужался и заворачивал вправо. У самого поворота, только по эту сторону, и стоял дом, в котором латышам предстояло прожить целую зиму. Старые, подгнившие ворота с покосившейся калиткой, слева примыкали к стене дома, а справа, к сенному сараю, за которым стоял покосившийся хлев. Между ними небольшое пространство с калиткой, ведущей на зады. Дальше двор был обнесен обыкновенной жердяной оградой. Из дома выступало позеленевшее, низенькое крыльцо. Столбики, поддерживавшие дощатую крышу, не только позеленели, но и подгнили, поэтому навес держался, наверно, только на честном слове. Чтобы пройти в низенькую дверь, закрывавшуюся деревянной щеколдой, пришлось очень низко склониться. Во мраке сеней с земляным полом, еле нащупали дверь, ведущую в избу, и постучали. Не дождавшись ответа, вошли внутрь. Здесь было немного светлее, чем в сенях, но прибывшие боялись опустить мешки на пол, чтобы что-нибудь не опрокинуть. Слева, почти к самим дверям, выдавалась большая русская печь, на которой послышалось старческое кряхтение, после чего, не торопясь, от туда высунулись две ноги в шерстяных носках с порванными пятками. Потом они перевернулись, и показался зад в темной юбке. С печки спустилась очень худая, маленького роста старушка и, поздоровавшись с пришельцами, пошла зажигать керосиновую лампу, висевшую на стене за столом
   - Проходите, проходите в горницу и разболокайтесь, - сказала она по пути, будто их давно знала и ждала.
  Квартиранты немного потоптались на месте, определяя, где у них тут горница.
   - Вот туда, родимые, туда, - махнула старушка костлявой рукой вправо.
  Там в стене, оказалась открытая дверь, и вслед за Алкснисом, все пошли туда. Горницей она только называлась, а на самом деле, это была обыкновенная спальня с двумя кроватями у правой стенки, трехдверным шкафом, кованым сундуком огромного размера и небольшой плитой. По размерам, что прихожая кухня, что горница были примерно равны. У обеих настолько низкие потолки, что даже отсутствовали традиционные полати.
  Поставив у стенки мешки, снова вышли на кухню, так как в горнице-спальне негде было даже сесть.
  За это время, старушка успела зажечь лампу, но дрожащими руками никак не могла надеть стекло, и ей на помощь, пришел Антон.
   - Спасибо, сынок, - благодарила она, - слабые руки стали. Не могу ничего делать, а невестка все ругает, да ругает, что ничего не хочу делать. Скоро она вернется и вам все покажет. А вы в прошлую зиму у нас, случайно, не стояли?
   - Нет, бабушка, мы к вам первый раз приехали.
   - Милости просим. Сами-то вы дальними будете? Может, с Атирки?
   - Дальние, бабуся, очень дальние, - отвечал Алкснис. - Может, слышали такое государство Латвия?
   - Нет, сынок, где мне-то слышать! Это, поди, где-нибудь за Пологрудовом, а там я ни разу не была. Я всю жизнь здесь прожила, здесь на месте, и помру.
   - Ну, что вы говорите! Вам еще жить, да жить.
   - Я своих девять десятков отжила, хватит.
   - А Москву слышали?
   - Как же. Там мои два сыночка полегли, царство им небесное, - и старушка истово перекрестилась в угол, где висела довольно большая, но очень темная икона. - В похоронке так было и сказано, что под Москвой, - и она снова перекрестилась на икону.
   - Так вот, мы еще за Москвой. Поездом туда надо ехать.
   - Слышала про проезд, но не знаю, что это такое. За свою жизнь, нигде дальше Атирки не была.
   - Жаль, бабуся.
   - Мне жалеть нечего. Вот помирать собралась, да Господь Бог к себе еще не хочет призвать.
  Старушка умолкла, да и квартирантам не о чем было больше спрашивать, и они полезли в котомки за провизией.
   - Самовар у нас есть, да разжечь, нет сил, - сокрушалась старушка, - а чайку с дороги, обязательно надо. Скоро придет невестка, тогда вам поставит.
   - Не беспокойтесь, мы к чаю не очень.
   - Как же?! - удивилась она. - Без чаю нельзя. Подождите невестку, она на ферме, скоро должна вернуться, а я пока полежу, - и, кряхтя, полезла на печку.
  Вскоре возвратилась хозяйка: высокая, худощавая, светловолосая, лет сорока, с дошкольником-мальчишкой.
   - Я уже знаю про вас, - с порога поздоровавшись, сказала она звонким, чуть дребезжащим голосом. - Теперь и у Марфы квартиранты, и у Феклы, и у Матрены. К Новому году, говорят, полная деревня лесорубов будет. Поди, заждались чаю-то? Сейчас самовар поставлю.
   - Спасибо, мы покушали, а чай нам, был не был. У вас здесь, наверно, много хорошего леса, поэтому и свозят людей?
   - Как сказать. Тайга есть тайга, а Урман есть Урман! Леса тут везде хватает, - отвечала она раздеваясь. - А ты, Дима, сходи за водой, дяди чай ждут. Не разболокайся, а то замерзнешь.
  Мальчик послушно взял бидон и пошел на улицу-
   - Поди, устали с дороги, промерзли? Сейчас согреетесь горячим чайком.
   - Мы тепло одеты, холода не боимся. Дороги-то, всего полдня.
   - Никак через Атирку ехали?
   - Было такое название. А что, есть и другая дорога?
   - Зимой обычно ездят прямиком, через кедраш, а летом нельзя, там в одном месте, топи. Значит, через Атирку.
   - От неё до вас, нам очень далеко показалось.
   - Что вы! Это же совсем близко. У меня дочка в Атирке учится, так она частенько домой пешком топает и ничего.
   - Неужели здесь еще и пешком можно ходить? Ведь, по пути, такая глушь, звери.
  - Нам, не привыкать. Мы привычные, не боимся, а до Атирки от нас всего-то пятнадцать километров, около трех часов ходьбы. Первый раз, когда идешь по незнакомой дороге, она завсегда длинной кажется. Правда, в это лето стали пошаливать какие-то бандиты, говорят, из тюрьмы сбежали, но нашу деревню, Бог пока миловал.
   - А ваша дочь, что она, одна из всей деревни учится?
   - Нонеча одна. В прошлую зиму их двое было, да вторая замуж не по годам выскочила и уехала в город с каким-то лесорубом, да по слухам, уже успела развестись, и теперь с дитей одна мается.
  Её разговор был немного певуч, с растяжками некоторых слов, и от этого буквы "и", "ы", произносились невнятно.
   - Это, и вся ваша семья?
   - У меня еще есть муж, Миша, и Дима от него, а дочка Вера, от первого мужа. Миша тоже лес заготовляет, только дальше в Урмане, Вас сюда гонят, а наших еще дале. Работы-то в колхозе, никакой.
   - Его тоже на всю зиму отправляют?
   - В общем, так и выходит. В месяц раз, или два приезжает за продуктами, по хозяйству что поможет, и опять - не видим.
   - Что ж это, за жизнь?
   - Мы привычные. А вы не стесняйтесь, у нас все по-простому, располагайтесь, как дома. Полатей нет, поэтому спать будете в горнице на полу. У нас и в прошлую зиму там лесорубы спали. Сами-то далекие будете?
   - Мы из Латвии.
   - Не слыхали мы такого города. Может, Вера знает, она у нас хорошо учится. Это где-нибудь за Омском, наверно? - и, не дожидаясь ответа, продолжала. - Мы тут всю жизнь безвыездно живем, поэтому не знаем, где, что еще есть. Это молодым, больше знать надо. Поезда никогда в жизни не видели, самолет иногда очень высоко в небе пролетает, а какой он вблизи? Один раз в Верином учебнике видела.
   - Так безвыездно здесь и живете?
   - Ну, не совсем так. Я, например, в Пологрудово два раза за свою жизнь была, а один раз даже в Таре, к зубному ездила. Не понравилось мне нигде. У нас спокойнее. Так вы говорите, издалека к нам приехали, - продолжала хозяйка, заливая в самовар принесенную воду с льдинками.
   - Да, - отвечал Алкснис. - Наша Латвия на самом краю России, а дальше - уже море.
   - Батюшки-свет, откуда стали, теперь к нам ездить лес пилить! - Она даже недолила в самовар воды, чтобы от всей души поудивляться. - А у вас что, своего леса нет, или план какой?
   - Леса у нас хватает, даже другим отдаем, но мы пока живем за Иртышом, вот и прислали сюда на подмогу.
   - Вы не перед войной, сюда попали? - стала догадываться хозяйка
   - Нет, после.
   - Господи, такую даль. Чай, дома-то у вас и семьи остались?
   - У некоторых, остались.
   - В нашей деревне, тоже живет много наезжих. Мы-то сами местные кержаки, а те, тоже русские, но сосланные из России, не знаю в каком году. Говорят, перед коллективизацией.
   - Под Россией, вы подразумеваете Европейскую часть?
   - Не знаем какую, но из России. Теперь их от нас, и не отличишь. Да вы бы разболокались, - предложила хозяйка, видя, что гости сидят в фуфайках. - Неужели у нас так холодно? Одежду можете сушить на печке, старуха потеснится. Можно и у железной печки.
  Железная печка на очень тоненьких ножках, почти вплотную, прижималась к русской, и над ней провисала довольно толстая веревка. В кухне, под двумя маленькими окошками, выходившими на улицу, стоял узкий, но длинный стол со скамейками. У стенки с ухватами, тоже виднелось оконце, но, совсем малюсенькое, выходящее во двор. Так как Айвар стоял недалеко от него, то из любопытства заглянул - что за ним видно. Хозяйка это заметила и пояснила:
   - Это Миша прорезал, когда во двор повадились медведи да волки.
   - Прямо во двор! - с испугом, переспросил Алкснис. - А как же, забор?
   - Забор худой, починить некогда, а в голодные зимы все бывает, вот и пришлось проделывать дополнительное отверстие, чтобы ненароком не натолкнуться на непрошеного зверя. Вы тоже, прежде чем поутру выйти на улицу, загляньте в него.
   - Давно вы в этом доме живете?
   - Еще мой папа его построил, когда поженился, - послышалось с печки.
   - Сидела бы ты, там, - одернула старуху сноха.
   - А потом сын женился и привел ее сюда в дом, - не унималась старая.
   - Не слушайте ее, она уже с ума выжила и мелет что попало. Дом старый, требует ремонта. Вон и пол весь прогнил, и печка разваливается, да некому все это делать. Мужчина один, и тот в разъездах.
   - Вырастет молодой, все приведет в порядок, - подбодрил Алкснис.
   - Когда еще вырастет! Дай-то, Господи, поскорее, а то я вся измоталась.
   - Лениться не надо, - снова, послышалось с печки.
   - Чтоб тебя разъязвило, разветренную такую! - огрызнулась сноха, - поела, так лежала бы смирно, а то еще, выступает. Сама знаю, как жить.
  Разговор заходил в разлад, и Алкснис решил его переменить.
   - А, позвольте спросить, где у вас вешалка, чтобы вещи развешать?
   - Да вот же, на стенке. Смотрите, сколько гвоздей набито.
  Справа от входа, на всю длину бревна, торчали кованные, поржавевшие гвозди.
   - Спасибо, в темноте и не заметили. Вы в таком далеком, глухом месте поселившись, что к вам кроме лесорубов, наверно, никто и не заглядывает? - снова, вел разговор Алкснис.
   - Что у нас чужим-то делать? Самим не всегда есть что кушать.
   - Неужели так туго с продуктами?
   - И не спрашивайте! Наш колхоз, можно сказать, доживает. Одна надежда, что лесничество облюбовало здесь вырубки. Стали люди понаезжать. Хоть они и бесштанные, но нам лесничество за квартиры платит, а это уже какая, ни на есть, помощь. В прошлую зиму, у нас тоже четверо жило, но они больше пили, да дрались.
   - Чем же тогда здесь занимаются колхозники, если все связано с лесом? Колхоз, тоже заготовляет?
   - Мужиков-то на всю деревню два-три и, обчелся. Да, они тоже по леспромхозам, как и наш, мыкаются, но, колхоз держит овец.
   - Неужели?! А чем вы их кормите, когда кругом лес?
   - Овца не корова, ей много не надо. Кроме того, картошку растим. Случается, что гибнут овцы, но мы заранее, стараемся их зарезать.
   - Так можно и здоровую овцу зарезать?
   - Все можно, но мы стараемся такого не делать.
   - Что с ними потом, когда вырастают?
   - Режем, опять же. Кожи, председатель в Атирку отправляет, а мясо промеж собой делим.
   - Так здесь и председатель есть?
   - Какой же колхоз, без председателя? Он еще наш дальний родственник.
   - Это мой двоюродный брат, - снова, не вытерпела старуха.
   - Твой, твой, никто от тебя его не отбирает! Сенька одноногий.
   - Ему на войне ногу оторвало. Так работать не может, вот его председателем и поставили, - пояснила старуха.
   - Нечего сказать, хороший он человек, - похвалила молодая. - Завсегда с нами поделится.
   - А сами вы, где работаете?
   - На ферме, сторожем.
   - Днем тоже сторожите?
   - Днем другой, но, иногда захожу посмотреть.
   - Так вы говорите, что и картошку выращиваете? - допытывался Алкснис. - Как она в ваших условиях растет?
   - Неурожаи последние годы пошли, а то, бывало, хорошо собирали. Если бы не картошка, мы бы давно Богу душу отдали. Сколько там наш Миша зарабатывает, грех сказать!
   - Жалко мне сыночка, - застонала старуха, - мучают окаянные.
   - Молчи, не умрет! Но, тошнехонько без мужика в доме. Кажется, теперь все вам рассказала, побегу свою овцу посмотрю - вот-вот должна окотиться, а к тому времени, и самовар подоспеет.
  Поверх красного платка, туго обтягивавшего лоб, набросила серый, старенький, надела коротенький полушубок и вышла. Латыши посмотрели на улицу. Там было, уже совсем темно. Первым делом хотелось задернуть занавески, но, как и в Князевке, их здесь не было. Здесь тоже, нечего было прятать и скрывать от других.
  Хотя приезжие и закусывали недавно, снова пришлось идти в горницу за продуктами к чаю. Здесь Дима, цветными карандашами что-то рисовал на стенке, обклеенной старыми газетами. Комнату освещала медная лампа с отбитым сверху, стеклом. Алкснис достал из мешка сахар, и кусок протянул мальчику. Даже при свете тусклой лампы Айвар заметил, как у того радостно заблестели глазенки и, взяв сахар, тут же сунул в рот. Но, колотый кусок для его маленького рта, оказался слишком большим, и он крутил его языком до тех пор, пока тот не скрылся за щеками. Возвратилась хозяйка и, завидев, что ребенок что-то жует, строго спросила:
   - Дима, ты что, уже украл?
   - Это мы его угостили сахаром, - заступился Алкснис.
   - Ах, ты негодник! Сахар надо было оставить к чаю. С чем теперь будешь его пить?
   - Не ругайте его, он же еще совсем маленький, а к ужину, дадим еще, если у вас нет.
   - Он знает, что на такие роскоши у нас денег нет. К чаю, всегда леденцы, иначе, не проживешь!
   - Так он, еще совсем ребенок.
   - Ну и что. Пусть привыкает к порядку и экономии.
  Латыши переглянулись, кто их знает, что тут за порядок! За чаем, снова разговорились.
   - Мы вас хозяюшка, да хозяюшка, а как звать, не знаем, - спросил Антон.
   - Миша меня, Аней кличет, - отвечала она, тщательно размешивая в Диминой кружке дареный сахар, развалившиеся кусочки которого, тот уже пытался таскать себе в рот. - Зачем такой кусок в чай кладешь? Его бы на четыре раза хватило, а ты, негодник, за, раз.
  Дима скривил пухленький ротик и заплакал.
   - Он такой хороший мальчик, а вы его все ругаете, - снова, не выдержал Алкснис. - Вы же сами, были маленькой.
   - Мы в детстве, за столом не шикарничали.
  Старушка пила чай, без сахара. Кусочек, что был положен квартирантами ей, не трогала - видно, побаивалась невестки.
   - Бабушка, вы пейте чай с сахаром, - напомнил ей Алкснис
   - Это для Веры гостинец будет, когда придет, - отвечала она.
  От своей порции, Аня тоже отложила кусочек. Айвару стало, их жаль, особенно маленького Диму, которому многое не разрешалось. Хоть он и сам, большую часть сидел впроголодь, но если уж что было, то всегда наедался досыта.
  К чаю на стол, были поставлены какие-то высохшие лепешки, но Аня разделила на три части, только одну. Эти же лепешки, она предложила и квартирантам, которые вежливо отказались, сославшись на то, что своих продуктов девать некуда.
   - Ну, а вас как звать-то? Небось, всю зиму коротать вместе придется. Латыши назвались.
   - Миша, Антон - этих можно запомнить, а двоих, все же переспрошу.
   - Меня Роберт, а этот мальчуган, Айвар, - повторил Алкснис
   - А-а, Робирт, от слова робить, тогда понятно, а этот, говорите, Айвар? Ничего, если и забуду, переспрошу. Очень мудреные ваши имена.
   - Привыкнете так же, как и мы к вашему чаю.
   - Неужто, у вас чай не пьют?
   - Больше кофе.
   - Не знаю, что это такое.
   - Вроде чая, только запах и вкус другой.
   - А я думаю, что здоровее и вкуснее семейного чая, ничего на свете нет, - решительно заявила старуха
   - Ты там, знаешь! - перебила ее Аня. - Слушай, что люди говорят.
   - Может, оно и так, - продолжала настаивать та, - но лучше нет, ничего.
   - Помолчала бы, если не знаешь.
  После ужина, латыши пошли отдыхать, но хозяйка предложила:
   - С сеном у нас плохо, поэтому пойдем за ним на ферму, когда деревня уснет.
   - А если поймают?! - ужаснулись квартиранты.
   - У нас допоздна не шатаются, но я на всякий случай, пойду, предупрежу Сеньку, а вы через времечко, тоже выходите, я вас встречу.
  Аня наделась и вышла. Айвару не сиделось в избе, поэтому, почти следом за ней, вышел и он. Это только в избе казалось так темно, а на дворе короткий, угасающий день с помощью свежего снега, еще довольно сносно подсвечивал пустынную улицу. Айвар вгляделся. Слева, она терялась в овраге, но снова поднималась на том берегу, делая поворот чуть вправо, и уходила в лес, мимо одинокого дома, стоявшего на отшибе без традиционных ворот и ограды. В овраге тоже стоял дом, но от него виднелась только крыша. В противоположную сторону улицы, дома по обе стороны, стояли довольно внушительными и ровными рядами. Глухая тайга, и в ней жизнь, шагающая на север невзрачными деревеньками! Большой муравейник людей должен расселяться, и он расселяется, но своему ему одному известному закону. Вот и они, латыши, отпочковались от коронного древа Латвии, чтобы заполнить пустые пространства большой, неуютной России.
  Айвар прошел по улице вправо и остановился напротив какой-то клети, над маленькой дверью которой висела коротенькая доска с надписью "Магазин". За ним стояло еще несколько домов, и этот ряд, закапчивался, так как дальше, мешал овраг. На другой же стороне, дома тянулись еще дальше, и замыкающей была леспромхозовская контора с очень ярко освещенными двумя окнами. За ней, метров через двести, почти в самый лес упиралась та самая овечья ферма, куда надо было идти воровать сено.
  Когда он возвратился, хозяйка уже была там, а квартиранты освобождали матрацы. Айвар взял свой полосатый тоже, и все вышли за ворота.
   - Всё должно пройти хорошо, пошли, - предложила Аня, после полуминутной остановки.
  Улица была пустынной, и лишь несколько собак из подворотен, встретило их ленивым лаем, но, услышав знакомый голос, тут же, замолкали. От этого, первого в жизни воровства, Айвар ждал чего-то необычного, поэтому нервы его были на пределе. За каждыми воротами, ему чудились засады людей, только и ждавших, чтобы раструбить на всю округу, какие латыши воришки! А у самой фермы, действительно заметили несколько топтавшихся тёмных фигур. Для верности, все присели. "Так и есть, что это западня, - подумал Айвар. - Возможно, что хозяйка даже нарочно договорилась с председателем, чтобы их поймать!"
   - Подождите здесь, - прошептала Аня. - Не пойму, я же договорилась с Сенькой, что он нас трогать не будет. Пойду, выясню, что там за люди.
  Латыши, прижав к снегу матрацы, сидели тихо и смирно, до боли в глазах, всматриваясь в двигающиеся у конца фермы, фигуры.
   - Ах, вы, окаянные, - послышался зычный голос Ани. - Воровать корм пришли от голодных овечек!
  Темные фигуры немного замерли на месте, а потом в ответ:
   - А ты, сука, чё тут шляешься по ночам?
   - Воровать пришли, да ещё обзываетесь, разъязви вас в душу! - смело, вступила в перепалку Аня.
   - Замолчи, бабуся, а то мы тебя быстро успокоим.
   - Я, бабуся?! - возмутилась обиженная.
  Чувствуя, какой оборот принимает разгоравшийся спор, латыши поднялись и быстро направились на выручку своей хозяйке.
   - Вот я, ужо, вас! - еще громче, крикнула Аня, завидев подмогу. Встретившись, обе партии воров узнали друг друга и рассмеялись.
   - Вместе ехали, вместе пришли и воровать, да еще ссоримся. Ну и дела! Подошло еще несколько человек. Назад шли дружно и шумно, но, ни в одном окошке не показалось любопытного лица, чтобы поинтересоваться - что там?
  Разлеглись на полу у стенки, головами к окнам, и Айвару, на этот раз, досталось самое лучшее место - с противоположного края от дверей. Рядом Алкснис Роберт, потом Антон и у входа Микелис
  На следующее утро, еще затемно, латыши подошли к конторе первыми, но прораб уже был там.
   - Вот это дисциплина! - похвалил он. - Раз первые, значит, вам и
  самый лучший участок.
   - А, как понять, лучший или худший? - поинтересовался Микелис
   - Это значит, с лучшим кубатурным лесом и ближним по расстоянию - всего каких-то восемь километров от деревни.
   - Ничего себе, ближний!
   - Не удивляйтесь, у нас есть участки и за двенадцать.
   - Надо только раньше выходить, да попозже приходить - в том и вся хитрость заключается. План мы, все равно требуем одинаковый.
   - А как вы километры в лес, определяете?
   - По времени, затраченному на ходьбу.
   - Так ведь, длина ног у людей разная, и состояние дорого меняется.
   - Мы к этому пристрелялись. В тайге крупно никто не ошибается и, со временем, вы сами в этом убедитесь, а теперь выбирайте инструмент. Эй, Ваня! Иди сюда, - позвал он громко.
  Сквозным коридором, контора разделялась на две половины. Левую, занимал прораб, а из противоположной, скрипнув сосновой дверью, вошел плечистый парень невысокого роста, в полном форменном лесном обмундировании. Его одутловатое лицо Айвару сразу показалось неприятным, даже отталкивающим: бесцветные, чуть голубоватые глаза, толстый короткий нос и еще более толстые губы, которые от своей тяжести, почти не закрывались, а только неловко прижимались своей внутренней стороной, поэтому его первые произнесенные слова больше походили на бормотание, чем на внятную речь. Из-под фирменной фуражки, лихо выбивался и свисал до левого глаза, растрепанный чуб темных, густых волос.
   - Лесорубы уже собираются, так что ты тоже, давай одевайся и поведешь их в лес так, как вчера договорились. Этих оставишь, на первой делянке. Выдай инструмент.
  Пока латыши выбирали себе получше пилы да поострее топоры, быстро собрались и остальные, а Ваня успел принарядиться в зимнюю шапку с кокардой и бушлатом со сверкающими дубовыми листьями на лацканах.
   - Пошли, - глухо, буркнул он себе под нос, и цепочка людей, во главе с лесничим, через овраг потянулась в тайгу.
  Было еще темно, поэтому люди старались не отставать друг от друга, чтобы не потеряться. Несмотря на маленький рост, поводырь оказался довольно быстрым на ногу, и кавалькада за ним еле поспевала.
  Они еще не дошли до места, как начало светать. В отличие от князевского, лес здесь менялся от сплошного, высокого свечняка, до небольших полян с березняком и мелким кустарником. Но в эту чащу, вела какая-то тропа! Выделялась она не очень четко, однако, была. Кто мог по ней ходить, кто ее протаптывал? Впереди идущий Микелис, спросил об этом лесника, но тот не ответил и больше у него не спрашивали. Боялись только одного - смогут ли они сами найти ее назад! Каждый в отдельности, внимательно присматривался к стволам, корням, согнутым сучьям - по каким-то приметам, надо же было ориентироваться! Тем более что тропа не везде ясно просматривалась.
  Наконец, за очередной поляной у ровной, как подстриженной стены сосен, лесник остановился и, вытащив карманные часы, прикрепленные к штанам на широкой никелированной цепочке, сам себе сказал:
   - Ровно час шли, - потом к латышам, - это ваша делянка. Можете валить вправо и влево, тут хватит надолго. Хлысты, значит, раскрыжовывать на три-семьдесят и шесть метров. Принимать буду приходить по субботам. Еще задание: каждый день собирать и приносить не менее как, по двадцать килограммов сосновых шишек на пару.
   - Куда же мы их будем складывать? - спросили удивленные лесорубы.
   - Об этом, надо было подумать самим сразу, но на этот раз, я для вас захватил по мешку.
   - Двадцать килограммов нести такую даль! - удивился Алкснис. - А почему об этом, не сказали на месте? Почему ничего не сказал прораб?
   - Я-то, почем знаю! Надо было там спрашивать, а сейчас выполняйте мое приказание.
  Латыши, молча, и недоуменно смотрели; то на грязный мешок, то на удалявшегося лесника, пока тот с другими лесорубами, не скрылся за соснами.
   - Во, курва! - выругался Антон. - Тут за неделю не наберешь этот мешок, а он - до завтра!
   - Нам прораб и слова не сказал о шишках, - загорячился и Айвар, - а он еще мешок подкидывает. Не будем собирать, и все.
   - Нет, мальцы, так нельзя, - глубокомысленно, заметил Алкснис. - А вдруг, и вправду надо собирать, что тогда?
   - Должны были сказать на месте, - не унимался Айвар. - Мне что, может быть, из совхоза надо было сюда везти мешок?!
   - Давайте не будем спорить, - примирительно сказал Алкснис, - а пока выяснится, пособираем. Лучше подальше, от неприятностей.
  Как старшего по возрасту, на этот раз, его послушались. Разбились на пары: Алкснис с Антоном, а Айвар с Микелисом и разошлись на такое расстояние, чтобы падающие деревья не перехлестывались.
  С утра прижимал хороший морозец, и, чтобы не замерзнуть, латыши со всей старательностью принялись за работу. Делянка попалась, как на подбор: высоченные, стройные сосны стояли словно точеные. Кроны их взметались настолько высоко, что саму макушку было и не разглядеть. Весь ствол без единого сучка, и лишь у самой вершины несколько разветвлений, каждое из них, не тоньше самого дерева.
  В первый день, свалили только по одной сосне. Поначалу, работалось не очень складно. То дерево упало не туда, куда было задумано, то спичечным коробком мерку сделали неправильно, но потом, спохватились, то костер было не разжечь, а когда из обрубленных сучьев стали собирать шишки, то их оказалось так мало, что не набрали и полмешка. Кроме того, не было нормы и в кубатуре. Домой возвращались понурые, не разговорчивые. Назад вышли пораньше, чтобы не заблудиться, но все равно не рассчитали - и стемнело в дороге.
  В конторе оказался только один Иван, который и принял шишки, предварительно их, взвесив, и недовольно пробурчав, что мало. Забрав пустой мешок, латыши пошли на квартиру. Вконец измотанные неудачным днем, немного перекусили и сразу завалились спать.
  Утром проснулись под завывание и шум ветра. Всю ночь валил снег, а к утру началась настоящая буря, поэтому выходить затемно, побоялись. Но, едва забрезжил скупой рассвет, как не только латыши, но и остальные лесорубы, гуськом двинулись в лес. Начало пути у всех было одинаковым - километров пять-шесть шли по одной тропе, а дальше расходились в разные стороны.
  Второй день прошел не лучше: план не выполнили, шишек набрали мало, к тому же, хотелось застать в конторе самого прораба, поэтому бросили работу опять раньше. Обратная дорога была еще труднее - так намело! На подходе к деревне, латыши уже еле двигали ноги, а тут еще, надо было тащить мешок с шишками.
   - С завтрашнего дня, шишек я не собираю и не несу, - героически, заявил Айвар. - Мне за них, не платят.
   - Что ты говоришь, подумай! - испугался Алкснис. - Это же приказ Ивана, а он наш непосредственный начальник. Знаешь, что будет, если мы его не послушаемся?
   - Ну, что?
   - Он может не принять у нас лес, занизить кубатуру, придраться к сучьям - да мало ли чего, еще.
   - За то время, что у нас уходит на сбор шишек, можно обработать полдерева
   - Мы же не знаем, может, сбор шишек входит в норму.
   - Я не первый год в тайге, - прикинулся Айвар старичком, - и знаю здешние порядки. В прошлом сезоне тоже пилили, такая же норма была, да никто не заставлял шишки собирать.
   - То было там, а здесь, может быть, другие порядки, - стал на сторону Алксниса, Микелис.
   - Если контора одна, то и порядки должны быть одни. Нас совхоз сюда прислал не шишки собирать, - стоял на своем Айвар.
   - Одумайся, Айвар! - взмолился Алкснис. - Ты и себя и нас под нож подставляешь. Ты вот, Антон, как думаешь?
   - Я что-то не могу до конца разобраться, но когда моя подходит очередь нести этот тяжелый мешок, я, за Айвара.
   - Ты с ума сошел!
   - А я вот, снимаю с плеч мешок, и на этом моя песня с ним, кончена, - серьезно сказал Айвар, бросая грязный мешок, оземь.
   - Ты зря горячишься, Айвар, - заметил Микелис, поднимая мешок. Давай пособираем еще эту неделю, а там, посмотрим.
   - Вот, видишь, - обрадовался Алкснис, - Микелис тоже согласен, что такие серьезные вещи, сгоряча, не решаются. Тут надо все обсудить, взвесить.
   - Можете считать, что свое решение, я принял после взвешивания.
   - До чего же, упрямый!
   - Думайте, как хотите, но, поиздевались надо мной достаточно! Хватит! Или мы уже больше не латыши? Одумайтесь! Где ваша гордость?!
   - О какой гордости нам сейчас вспоминать, - вздохнул Алкснис. - Неужели ты думаешь, что мне легко смотреть на все это? Просто, каждому до конца, приходится нести свой крест - вот и все.
   - Нет, ты не прав! Может быть, как раз из-за этого мы больше всего и страдаем, что пустили свою судьбу на самотек. Сегодня я считаю так: или у нас, латышей, вообще не было национальной гордости, или мы ее растеряли, пока прислуживали другим.
   - Тише ты, болтун, - одернул его Антон. - Может, сзади, кто идет и нас подслушивает.
   - И ты, туда же?! - удивился Айвар.
   - Ты меня не понял.
   - Мальцы, - вмешался Микелис, - мы сегодня очень устали и можем крепко поссориться, так что, давайте кончать.
   - Шишки я, все равно собирать не буду, - сказал свое последнее слово Айвар, на что ему, никто не ответил.
  Казалось, что в этот раз, обратно они вышли пораньше, а на снегу уже было, полно полузанесенных следов возвратившихся раньше их, лесорубов. В леспромхозовской конторе, свет горел только на половине Ивана. У самого крыльца, рассерженный Айвар выхватил у Микелиса мешок и вбежал с ним в комнату. Иван сидел в углу и сортировал шишки. По сравнению с количеством работавших здесь людей, их было совсем немного, что вселяло уверенность в правоте его мыслей. Бросив со зла, мешок под ноги Ивану, хотел уходить, но тот невозмутимо пробурчал:
   - Мог бы и поаккуратнее, а то рассыплются шишки по полу и собирай их. Айвара всего, просто передернуло и готов был вцепиться этому негодяю в глотку, но вошли остальные, и он сдержался.
   - Мало собрали, - пробубнил толстыми губами лесник. - Если так каждый день, то я буду жаловаться.
   - Где прораб? - не слушая его, спросил Айвар.
   - Ты Гофмана ищешь? - вроде не понимая, переспросил Иван.
   - Да. Где прораб Гофман? Почему мы его не можем встретить уже второй день?
   - И не встретите, потому что здесь он бывает только рано утром и днем.
   - Где он живет?
   - Должен жить в этом доме, но бывает здесь, очень редко.
  Было видно, что толку от этого человека не дождешься, и расстроенные латыши вышли в надежде. встретить кого на улице, чтобы узнать, где по вечерам пропадает прораб. Но домой дошли, по совершенно пустынной улице, как назло, так никого и не встретив. Хозяйка тоже не могла сказать, где пропадает Гофман. А когда, поужинав, легли спать, Алкснис вспомнил:
   - Мешок-то мы, забрать забыли!
  Да, с расстройства, о мешке и забыли, а лесник не напомнил.
   - А, может, еще какой денек пособираем, - нерешительно высказался Микелис, - кто знает, что связывает этого лесника с прорабом? Сидят-то они в одной конторе, и вряд ли бы без, даже молчаливого согласия Гофмана, Иван пошел бы на такую авантюру.
   - Во-первых, у нас нет мешка, а, во-вторых, что они вместе сидят, это еще ничего не говорит. Прораб из немцев, пусть и поволжских, а этот толстомордый сосун, местный.
   - Где-то ты, конечно, прав, - нерешительно, заметил Алкснис.
   - В случае конфликта Гофман открыто не поддержит Ивана, что нам и нужно.
   - Ладно, - заключил Алкснис, - попробуем один день не собирать и посмотрим, что из этого получится, тем более, у нас есть оправдание с забытым мешком.
   - Давно бы так! - обрадовался Айвар, своей первой в жизни победе.
  На следующее утро, латыши шли в лес не только с беспокойством, но и удовольствием. Еще бы! Они решились на такой рискованный шаг! И, хотя, не переставая, валил снег, работалось в этот день, куда лучше вчерашнего. Свалили по две сосны, каждая из которых была более, сорока метров длиной. Шесть шестиметровых кусков хлыста - это очень хорошо! Вечером же, забрали с собой инструмент, чтобы переточить по-своему, и насадить более удобные топорища.
  Дул сильный ветер, снег валил всю неделю, день и ночь. На работу и с работы, тропу приходилось протаптывать заново, что выматывало и без того, иссякнувшие силы. Но латыши теперь, делянку свою находили безошибочно, даже в темноте. Что значит - вжиться!
  В субботу на лесосеке, появился Иван с маленьким топориком и метровой палкой в руке, на которой карандашом были произвольно отмечены сантиметровые деления, а на конце болталась, прибитая жестянка. Айвар с Микелисом оказались на его пути первыми, поэтому у них он и начал приемку.
  За неделю, все очень устали, а эта суббота казалась самой изнурительной. Скопившийся в кронах деревьев снег, уже не раз сверху падал на головы, и после каждого такого "попадания", еле приходили в себя - настолько он был тяжел. Набившись в складки одежды и за ворот, таял, усиливая холод, так что, в этот день, даже не могли дождаться конца работы.
   - Где ваши шишки? - с ходу, спросил лесник.
   - Это, какие еще, шишки? - намеренно, переспросил Айвар, недорубив самый толстый сук у вершины, над которым бился уже несколько минут.
   - Вы что, смеетесь надо мной?! - как-то неуклюже, затрясся Иван, и при последнем слове, изо рта брызнула слюна.
   - Мы не успели... погода..., - стал оправдываться Микелис.
   - Не слушай его, - не дал тому досказать Айвар.
   - Так в чем же, тогда дело? И какое мне вообще дело до вашей погоды? Как вам известно, здесь Сибирь, а не Латвия, поэтому погоды лучшей не ожидается.
   - А твое-то, какое дело до латвийской погоды?! - возмутился Айвар. К Ивану, он стоял почти вплотную.
   - Вот и дело, что дело! - его толстая, нижняя губа, никак не хотела закрываться, и в уголках рта, появилось еще больше слюны.
  Айвар даже повернулся к нему боком, чтобы не обрызгал.
   - Раз вы здесь, значит, дело, а раз вы здесь, то тоже за дело.
  В это время Микелис отошел, чтобы поправить костер, а Айвар, оставшись один на один, смотрел на одутловатое, беспечное лицо лесника с такой брезгливостью, какое еще никогда в жизни, ни к кому не испытывал.
   - Ты, что бормочешь, дурень! - выпалил он, вдруг.
   - Да то, что про вас я уже слышал и правильно говорят, что вас уже давно надо было "за болото", а вы сюда попали. Здесь мы вас, научим...
   - Глупая твоя, толстая морда! - отрезал Айвар, выходя из себя. - Тебе ли дураку разбираться, куда кого сослали.
   - Вот вы для меня, что, - лесник резко поднял к лицу Айвара толстый, мясистый кулак с фигой.
  В мгновение, Айвару показалось, что тот собирается нанести ему удар в лицо, поэтому инстинктивно схватил его руку и толкнул назад. За спиной у него, рядом с ногами, лежало спиленное дерево, через которое тот и полетел назад, взмахнув обеими руками. Айвар этого не хотел и теперь не знал, что делать. От костра, почему-то раскрыв ром, в недоумении, смотрел Микелис. А лесник, кое-как неуклюже барахтаясь в глубоком снегу, сумел-таки подняться и, выхватив из-за пояса маленький топорик, которым клеймил деревья, замахнулся на Айвара. Это было уже, слишком! Прежде чем Иван успел перешагнуть обратно через ствол, Айвар сбросил меховую рукавицу и нанес ему в лицо такой удар, что тот снова упал на спину, закрыл глаза и не шевелился. Топорик отлетел в снег. Айвар вытер о штаны обсопливленную руку и, ничего не понимая, смотрел на притихшего обидчика На его лице постепенно таял попавший снег и тонкими струйками стекал по щекам под шапку. Из носа показалась кровь. Опомнившийся Микелис, подбежал к Айвару и уставился на лежащего. Сюда же брели, и Роберт с Антоном. Микелис склонился над поверженным Иваном и подергал за воротник.
   - Вот это удар! - удовлетворенно, сказал подошедший Антон.
   - Было бы от чего, - усмехнулся Айвар. - Он и так, чуть стоял на ногах.
   - Говори!
   - Я уже раньше заметил, что многие русские большие задиры.
   - Может, это у них в крови. Он тебя тоже ударил?
   - Не успел.
   - Опять неприятности! - засокрушался Алкснис - То одно, то другое. С чего у вас все началось? За шишки, наверно?
   - Я ему покажу шишки, этой сволочи! Он мне еще и Латвию зацепил!
   - Ну, так что ж, пусть болтает. Язык он, такой.
   - Нет, ошибаешься. Латвия для меня, прежде всего Родина, и сколько я буду жить, никому не позволю ее оскорблять. Но это еще не все. Этот подонок где-то пронюхал, что мы ссыльные, и теперь попробовал поглумиться над нашим положением.
   - Не обращал бы лучше на него внимания, - махнул рукой Микелис.
   - Нет, Айвар поступил правильно! - вступился Антон и громко позвал, - эй ты, Иван, хватит лежать, подымайся, домой пора, да и лес принимать некому. Того и гляди, что замерзнешь, хоть ты и сибиряк, - и, наклонившись, потряс парня за ворот.
  Кровь больше не текла. Она запеклась, прочертив красный канальчик от носа за ухо.
   - Ты же его убил! - схватился за голову Алкснис. - Посмотрите, он совсем не шевелится.
  Айвар тоже испугался. Шутка ли, убил человека! У него вдруг, мелькнула мысль убежать в лес и спрятаться, пока не задержали. Какая ни на есть тайга, но в ней свобода. Если лесник умер, то и ему верная смерть. Лучше бегство! Свои, гнаться за ним не будут, а пока дело дойдет до деревни, он будет далеко в тайге. Что в ней его ждет - об этом размышлять, не было времени. Только бы скрыться! Но перед этим, он в последний раз взглянул на лежавшего. В этот момент, лесник открыл глаза и пошевелил рукой. От удивления, Айвар просто остолбенел! В эти несколько мгновений он столько пережил, что сейчас не мог собраться с мыслями. Вот Иван поднял руку, и ладонью провел, но лицу.
   - Отходит, - облегченно, произнес Антон.
   - Как отходит?! - у Айвара екнуло сердце.
   - Не на тот же свет, отходит. Видишь, по щекам румянец пошел, значит, ты его не насмерть, того...
   - Ну и выражения у тебя! Так можно окончательно рехнуться. Наконец, лесник встал на ноги, дико огляделся и внезапно, так припустил бежать, что латыши дались диву - откуда у него такая прыть после обморока! Отбежав порядочный кусок, остановился.
   - Топор забери, вояка, а то другой раз нечем будет нас пугать, - крикнул ему Антон, и поднял над головой оставленный инструмент.
   - Я вам покажу, латышам! - глухо разнеслось по пушистому лесу, и смешная фигурка Ивана скрылась за деревьями.
   - Что теперь с нами будет? - сокрушался расстроенный Алкснис
   - Да уж, хуже смерти не будет, - заверил Антон, с размаху втыкая маленький топорик в поваленное дерево.
   - Как ты можешь так шутить, когда на карту поставлено все.
   - Что ты имеешь в виду "все"? - переспросил Роберта, пришедший в себя Айвар.
   - Как что? - искренне, удивился тот. - И нормы, и зарплата, и лучшая делянка, а он еще спрашивает!
   - Вон о чем ты беспокоишься.
   - А как же, иначе? Мне семью кормить надо.
   - Давайте не будем, - примирительно, сказал Антон. - Но, здорово ты его хряпнул. Я даже засомневался - отойдет ли?
   - Опять ты за свое "отойдет". Выражайся как-нибудь яснее.
   - Все позади и теперь можно посмеяться. Интересно, чтобы мы с ним делали, если бы ты его насовсем?
   - Не говори так, - строго предупредил его Алкснис
   - Это я в шутку. От удара кулаком, редко кто умирает, ну разве что в висок, или бьет такой, как Айвар. Вообще, ты впредь с кулаками особо не размахивайся, удар у тебя очень тяжелый, кого и прикончишь.
   - Да-да, - энергично поддержал Алкснис - Ты лучше, иногда потерпи, чем сразу - в драку.
   - Ты не прав, мой папа меня так не учил. А говорил он так: попав в волчью стаю, по-волчьи и вой! Здесь Сибирь, значит, все должно быть по-сибирски, иначе тут не выживешь, заклюют.
   - Все-таки, мог бы, - несколько соглашательски, добавил Алкснис.
   - Нет, так как я жил до сих пор, больше жить не могу и не буду. На свою шею сесть, больше никому не позволю!
   - Герой нашелся.
   - Да, ладно вам, завелись, - опять вмешался Антон. - Пошли работать.
   - Лес остался непринятым, - развел руками Микелис.
   - Черт с ним, с лесом, - твердо сказал Айвар.
   - Не волнуйтесь, так не останется, кто-нибудь да придет, примет, - успокоил Антон. - Скорее всего, этот самый принц и явится, так как ему нужны шишки.
   - А, чтоб ты, со своими шишками! Нашел когда шутить.
   - Вряд ли ему теперь до шишек. Он рад, радешенек, что ноги унес.
   - Он может пожаловаться прорабу на нас.
   - Ты не забудь, что прораб из немцев, - напомнил Айвар, - а эти немцы, в свое время, тоже были репрессированы, так что, тут еще надо будет посмотреть, чью сторону потянет прораб. Одно я, мальцы, понял и теперь твердо знаю, что здесь нам не Латвия и держаться друг за друга надо хоть зубами, иначе пропадем. Я еще раньше сделал для себя вывод, что мы, латыши, очень недружные. Если только хотим выжить, а я надеюсь, мы все этого хотим, то надо держаться всем, только вместе. И не как-нибудь, а, еще раз повторяю, дружно, чего у нас, латышей, как раз не хватает, или на худой конец, очень мало.
   - Ты сегодня, что проповедник! - удивился Антон.
   - Не будем утраивать пропаганду! - испугался Микелис - Вдруг, кто подслушает.
   - Не бойся, - упокоил его Антон. - Это единственное место на земле, где могут подслушать только случайные звери да тайга.
   - Я вижу, сегодня мы больше не работники, пошли домой. Возвращались со смешанным чувством Что там теперь их ждет? Бредя по рыхлому снегу, Айвар то восторгался своим поступком, то впадал в жесточайшее уныние, в предчувствии всяких неприятностей, о которых напоминал Алкснис. Ему-то, терять было нечего. Один, и этим все сказано, а вот эти люди, с которыми идет, могут пострадать только из-за него. Роберт Алкснис уже высказался о прокормлении, оставленной им в совхозе семьи. Неизвестно, о чем думают Антон с Микелисом? У них тоже семьи, и оба они женились, совсем недавно. Но сам Айвар, удила уже закусил и отступать не только не собирался, но и не хотел, чтобы это делали другие. У него появилась настоящая агрессивность к соглашательству. Уж слишком долго пришлось ему видеть и переживать унижения латышей, вызванное, скорее всего прошлой замкнутостью. Он все яснее и яснее представлял себе старую, обособленную, хуторскую систему, где каждая живая душа сидела только в своей оболочке, не желая воспринимать те катаклизмы, что выпадали на долю его Родины. Репрессивная политическая буря, всколыхнувшая и до основания расплескавшая застоявшиеся воды деревенского уклада, показала, насколько была непрочна та скорлупа, в которой латвийские крестьяне жили. Лишь теперь, на пятом-шестом годах своего изгнания, некоторые из них, стали понимать ошибку, которая и привела эту нацию, в Сибирь.
  Айвар верил в судьбу, и это ему помогало. Вот и сегодня, возвращаясь в деревню, решил отдаться на ее волю. В конце концов, если лесной конфликт получил огласку, то о нем хозяйка обязательно должна будет знать.
  На квартире всю семью застали в сборе. Из дальних лесозаготовок возвратился сам хозяин и теперь ужинал. Поздоровавшись и пожелав приятного аппетита, квартиранты настороженно разделись и пошли в горницу. Несмотря на то, что их сразу пригласили к чаю, они вежливо отказались - слишком плотная застолица была и без них.
   - Ладно, - согласилась хозяйка. - Самовар я вам поставлю по- новому.
  И никаких лишних расспросов, рассказов. Значит, пока все тихо. "Откуда их за столом так много?" мелькнуло у Айвара. Сидя на свернутой в трубочку к стенке постели, он немного наклонился и посмотрел в кухню. Кроме невысокого, светловолосого, косившего на один глаз хозяина Миши, в углу, рядом со старухой, под закопченной иконой сидела молоденькая девушка, видимо, Вера, дочь хозяйки, лет пятнадцати, очень худенькая блондинка, которую он сразу и не приметил. На столе, кроме вареной картошки, знакомых лепешек да чая, ничего больше не было. "Где же ей не быть худенькой", посочувствовал девушке Айвар.
  Несмотря на усталость, после ужина, долго не спали. Слушали Мишу о житье-бытье в таежной глуши, где он сейчас работал и прочее, что связано с колхозом. Он был словоохотлив и знал намного больше своей леноватой супруги.
   - Лет пять назад я подрядился на лесозаготовки, и теперь каждую зиму, с ноября по май, только по Урману и гуляю. Иногда на неделю, а когда и на две отлучаюсь, это зависит от транспорта. А здесь, что?! Вы представляете - тридцать копеек за трудодень! Это от восьми до десяти рублей в месяц, в колхозе можно заработать. Бутылка водки и та, двадцать пять рублей стала стоить. А одежда, обувь. Мне семью кормить, учить надо. Хорошо еще, Аня на ферме работает, иногда дармовое мясо приносит.
   - Если бы не Сенька, разве бы мы так смогли, - пояснила старуха.
   - Конечно. Председатель нам немного родня, это помогает.
   - Он мой двоюродный брат.
   - Ты им об этом уже говорила, хоть теперь послушай, о чем говорят, и не лезь со своей родней, - предупредила Аня.
   - А как тогда живут остальные, которые не родня председателю? - спросил Антон.
   - Деревня небольшая, народу не ахти сколько, и почти все перероднились - кто ближе, кто дальше. А в основном здесь, все бабы, да девки. Мужиков-то в войну потеряли.
   - Как же вы, одинокие, справляетесь жить?
   - Мы привычные, - усмехнулась Аня. - Другой и мужик за нами не управится. Жить-то, все равно как-то надо.
  Как долго продолжался разговор, Айвар не слышал. Сколько он ни крепился, чтобы больше услышать, сон победил. Это была первая в тайге ночь, когда можно было дольше поспать.
  На следующий день, все встали очень поздно. Айвару, даже проснувшемуся, все еще хотелось спать, но, после вчерашнего обильного чая, надо было бежать на улицу, а за ним, как по команде, зашевелились и остальные. Первой с кровати, спрыгнула хозяйка.
   - Вы лежите, сегодня торопиться некуда. Пока ставлю самовар, можете полежать.
  Подождав, пока возвратится хозяйка, на улицу вышел Айвар. Было пасмурно и холодно. Небо затянуто сплошной, непроглядной пеленой, но снег не шел, зато его обильно гнало по земле. Вчерашний санный след затянуло, и лишь местами он выделялся длинными, кривыми зигзагами, оставленными широкими полозьями. Кто здесь мог ездить на санях? От скверной погоды, дома, ворота, прочие строения, казались жалкими и унылыми. Даже тайга, так близко подступившая к деревушке, была точно такой, какой воспевалась в старых, бродяжьих песнях.
  Айвар прошелся, но улице за овечью ферму, где дорога терялась в густом ельнике, а на обратном пути, решил заглянуть в открытый магазин.
  Кроме продавщицы, никого. Она сидела за стойкой и при свете отчаянно коптившей лампы, что-то подсчитывала. Сколько ей лет, определить было трудно, так как таежные девушки и женщины одинаково туго стягивали лбы красными платками, поверх которых набрасывали еще теплый. Айвар поздоровался, и удивленная продавщица, некоторое время, молча, смотрела на него, потом ответила на приветствие, и снова углубилась в свои подсчеты. В магазине не было даже железной печки, поэтому здесь царил ужасный холод. Казалось, что даже на улице и то, теплее. На полках тускнели двухсотграммовые с пояском и без, стаканы, алюминиевые кружки, миски и ложки. На нижней полке, целая батарея зеленоватых бутылок с водкой. На стойке, одна открытая и рядом, граненый стакан. Из конфет, только леденцы. В углу, целая куча чугунных горшков. Айвару очень захотелось конфет, но жаль было денег, поэтому, чтобы не соблазняться, быстро ушел.
  После обеда, со всех квартир, к конторе потянулись лесорубы - из Пологрудово пробилась машина с хлебом. Узнав эту новость, Айвар, на мгновение, заколебался - идти или нет! Но, то было только одно мгновение трусости, за которым последовало угрызение совести. Как это он мог позволить себе струсить! После этого, он как бы заново открыл для себя мир, в котором надо постоять за себя, без боязни.
  Помещение конторы оказалось очень вместительным, и всем, кто пришел, каким-то чудом удалось втиснуться вовнутрь. Было уже страшно накурено, и говорили, все разом.
   - Ну, что, уважаемые таежники, - послышался где-то в углу голос Гофмана. - Значит, все устроились и готовы зиму куковать вместе? Какие претензии?
   - Кто его знает, - отвечали передние. - Поживем пару недель, тогда, может быть, и скажем.
   - Жратвы поболе везите.
   - Зарплату не задерживайте, а то водки не на что купить.
   - Да, что там, тайга есть тайга!
   - Здесь даже больше, чем тайга. Здесь Урман, - отвечал прораб.
   - Какая для нас разница: в зад, или, по заду. Лес, он везде одинаков.
   - Не скажи! Это только на первый взгляд, для непосвященного.
   - Тут за день так натаскаешься, намахаешься, да еще пешочком туда- сюда натопаешься, что шары, никакую разницу между тайгой и Урманом, не воспринимают.
   - Тут вы, конечно, правы, но красоту надо видеть не только в отдыхе, впрочем, ребята, я воспользуюсь нашим сборищем, чтобы сообщить о вашей дальнейшей работе, а впредь, до самой весны, мы будем встречаться только по выходным. Значит, так: с завтрашнего дня у вас будет человек по правке и точке инструмента. Он находится у Подшивалихи. Вечером сдали - утром получили, порядок таков. Ясно?
   - Мы и сами можем дома, а то он так наточит, что тем топором и мыши голову не отрубишь.
   - Это дело добровольное. Платить же, мы ему будем все равно, так что, смотрите сами.
   - Как будет с продуктами? С такой жратвой, как до сих пор, до леса костыли не дотянешь, не то, что пилу.
   - Что я могу пообещать, так это, по возможности, регулярный привоз хлеба и сахара, если, конечно, под завязку не заметет. С остальным, надо договариваться на месте.
   - Так они же здесь сами, последний хрен без соли доедают, окаянные. Из скота ничего не держат, купить нечего.
   - Подождите, еще не все знают, что вы здесь. Скоро из Атирки торгаши понаедут, отбоя не будет. Уж, чего-чего, а мороженного молока, да дикого мяса, хватит с лихвой.
   - Хлеба будет паек, али как?
   - Кто сколько съест.
   - Во, едрена мышь, как здорово, хоть хлеба отъедимся!
   - На месяц вам, пара рукавиц положена, а первую, можете получить сегодня.
   - А что нам еще положено?
   - Почти вся деревня, без мужиков, - отшутился прораб, - вот и считай, что еще положено, а больше, извините, ничего.
   - Пока те из Атирки привезут, нельзя ли самим, какого лося шпокнуть?
   - Чем, интересно, ты его шпокнешь? Может, вилкой?
   - Силки, допустим, можно поставить, петли.
   - Вы же сами понимаете, что на такие вещи разрешения у меня нет, но хочу предупредить. По осени прошлого года директор Атиркской школы шпокнул, как ты выразился, лося, и теперь он платит пять тысяч червонцев штрафа. Как вам это, нравится?
   - Значит, был дурак, если поймали. А мясо ему хоть, отдали?
   - К тому времени, он его успел съесть.
  Большая часть лесорубов разошлась сразу, другие остались поболтать. Гофман оказался общительным собеседником. Он увлеченно и с любовью рассказывал о тайге, о животных, здесь обитающих. Айвар стоял у стенки, и с жадностью слушал сжатые и ясные слова рассказчика.
  Латыши уходили, почти последними, но надо было еще получить рукавицы. Через сени, их выдавал Иван! Айвару стало даже как-то не по себе, когда увидел его физиономию. Но тот, как, ни в чем не бывало, аккуратно занес фамилии всех латышей в списки и выдал по паре рукавиц.
  Возвращаясь на квартиру, Айвар никак не мог взять в толк, почему лесник не проявил даже признаков агрессивности к латышам, а особенно, к нему? Вчерашний случай обязательно должен был остаться в его сердце, скрипучей занозой. Не кроется ли в этом, какой подвох? О личности Ивана-лесника, поинтересовались даже у хозяина.
   - Этот парень, давно со странностями, - был ответ. - Его здесь всерьез никто не принимает. А он что, может, заставлял вас шишки собирать?
   - Откуда вы знаете? - насторожились квартиранты.
   - Он всех так принуждает, если удается. Ему дан план самому собирать, бездельнику, так он старается на лесорубов, особенно новеньких, эту работу переложить. И, представляете, ему многое удается.
   - Он и нас надул. Первые два дня мы честно собирали, эти самые, шишки.
   - Вот-вот. Говорят, по линии жен, он доводится какой-то родней Гофману, поэтому тот его и держит.
  Несмотря на резкие холода, вся следующая неделя для латышей была, относительно, удачной. План перевыполнялся, что способствовало хорошему настроению, да и сверху на голову, не падало. По такому поводу, в субботу завернули в магазин купить водки. Если бы этот магазин находился где-нибудь в стороне, то латыши вряд ли в него потащились после работы, он стоял прямо по пути и всегда дразнил своей вывеской.
  У прилавка топтались два мужика, видно, только что пропустившие по стопке, а продавщица отсчитывала сдачу.
   - Что будем брать? - спросил Микелис.
   - Посмотрим сперва, что есть, - отвечал Антон. - Но, кроме водки, да конфет, я больше ничего не вижу.
   - Берите водку, очень хорошая, - предложила продавщица, закончив с первыми покупателями.
   - А что, бывает и плохая? - поинтересовался Алкснис.
   - Это свежая, только на прошлой неделе привезена.
   - Если свежая, тогда надо взять.
   - Сегодня все лесорубы, берут в честь завтрашнего выходного. Вам будет веселее, мне план.
   - Доводы веские и заслуживают нашего внимания, - заявил Антон.
   - Ишь, такая молодая, а торговать уже умеет, - заметил Алкснис - Что ты нам еще предложишь?
   - Вот "Кавказские" конфеты еще есть, вермишели немножко осталось, но это только для вас, а так, я прячу.
   - Чем же мы, так понравились?
   - Я о вас уже все знаю, поэтому и предлагаю.
   - Странно! - удивился Антон. - Не успели заявиться в эту Савгу, а о нас уже, все знают. Кто же это, дает такие важные сведения?
   - Ваша хозяйка. Да вы не удивляйтесь! Мы уже обо всех, все знаем.
   - Вот так, да-а-а...
   - Откуда товар привозите?
   - Откуда же еще, как не с Атирки. Она у нас, одна кормилица.
   - Какая же она кормилица, если купить подкрепиться нечего!
   - Все-таки, водка...
   - О, это тогда совсем другое дело.
   - Пологрудово от нас далеко, да возить оттуда нечем, а здесь на лошади, час езды.
   - Часто ездите?
   - Каждую неделю. А летом, деревня пустая, так в месяц раз, не боле. Так что, налить по стопочке?
   - Нет, давайте лучше с собой, по стопочке, можете план не выполнить. На этот раз, Айвар все же, взял конфет.
   - Они мерзлые, горло заболит, - предупредила хозяйка.
   - А что делать, если они мне нравятся?
   - Вы, я гляжу, очень любите сладкое? Это редко у мужчин бывает.
   - Он не только сладкие конфеты, но и сладких девок любит, - добавил Антон.
   - Это очень похвально, а то у нас парней и так нет. Значит, он правду говорит?
   - Не слушайте, это все болтовня! - чуть не рассердился Айвар.
   - Тогда жаль.
   - А я, наоборот, - сказал, до сих пор молчавший, Микелис.
   - Неужели вы не возьмете конфет?
   - Возьму, если скажете свое имя.
   - Нет, после,
   - Тогда лучше в другой раз, а то, до получки, и хлеба не на что будет купить.
   - Не жадничайте. На водку деньги есть, а на конфеты нет. Я дам их в долг, с получки отдадите.
   - Вдруг, я удеру отсюда, что тогда?
   - Из Савги еще никто не удирал. Кто с зимы начал, тот здесь до весны.
   - А вдруг меня бревном, того.... Нет, лучше приду, когда появятся деньги.
   - Тогда, как хотите, - смирилась продавщица.
   - Неужели не скажете, как звать, на прощанье?
   - Ладно, Варя. А вы, немцы?
   - По чему, это видно?
   - По всему! Даже цвет лица и то, не наш. У нас тут тоже немцы есть, взять хотя бы, прораба.
  - Вы сказали, что в Атирку часто ездите, а мы, когда ехали сюда на машине, даже проторенного следа не обнаружили.
  - Значит, вы ехали кружным путем. Мы-то, свой след знаем.
  Латыши не стали разуверять продавщицу, что они, не немцы, и, распрощавшись, как со старой знакомой, ушли.
  Но выпить в этот вечер, им так и не пришлось. Еще подходя к дому, они услышали ругань и шум, доносившийся изнутри. Это подвыпивший Миша, выяснял какие-то отношения с Аней. Старуха, с печки молча, взирала на эту сцену, а Дима, забившись в угол кровати, тихо всхлипывал. При появлении квартирантов, хозяин притих, но натянутая в доме атмосфера не позволила открыть бутылки, и латыши довольствовались лишь сухим ужином. Когда они уже кончали кушать, в кухню заглянула продавщица. Она только что закрыла магазин, шла домой, но вспомнила, что еще недавно сломались коромысла, а без них, как принесешь воду! Пригласили присесть.
   - Почему ваш магазин не отапливается, - спросил Микелис - Так и замерзнуть в нем недолго.
   - Председатель до сих пор, все никак не может достать буржуйки. Но я привычная, холода не боюсь.
   - Председатель, наверно, в магазин не заглядывает, поэтому и не беспокоится.
   - У нас такой председатель.
   - Без носа, говорят.
   - И без ноги. Он в войну где-то сифилис подхватил, так тот, ему в нос ударил.
   - Ну, что ты, Варя, о нашем родственнике всякие глупости рассказываешь, - пожурила ее Аня.
   - А разве я не правду говорю? Все об этом знают.
   - Знают, но помалкивают, а ты, ни с того, ни с сего, разболталась. Продавщица умолкла и расстегнула обе фуфайки, открыв голубую кофточку, из-под которой, так и выпирала полная грудь.
   - Завтра поеду в Атирку за товаром, - между прочим, сообщила она.
   - Завтра же, воскресенье.
   - Я с ночевкой, у подружки пересплю.
   - Если поедешь вечером, то и нашу Веру забери.
   - Ладно, все равно, воз пустой.
   - Вот так каждую неделю, - обратилась Аня к квартирантам, - то обоих встречай, то провожай, и каждому надо положить в сумку, а я все одна, да одна дома.
   - Теперь тебе нечего жаловаться, сколько мужиков дома!
   - Их я тоже почти не вижу, весь день в лесу, но хорошие люди попались, не то, что в прошлую зиму. За теми я не успевала убирать, а эти все сами делают и даже мне помогают.
  Продавщица ушла, забыв прихватить то, за чем, приходила.
   - Ахтиньки ж, мои! - воскликнула Аня, увидев у дверей не взятое коромысло. - Она же, их забыла.
   - Так оно ей было нужно! - ехидно, улыбнулся Миша.
  Вся следующая неделя, была снежной. Казалось, что валившему снегу, никогда не будет конца. Тучи просто висели на вершине сосен, вытряхивая из себя все содержимое. Закручиваемые ветром хлопья, налетали то с одной, то с другой стороны, мешая разжигать костер. Тропу заново протаптывали, как утром, так и вечером, на что, уходило много сил и времени. Но коварный холод, не давал отдохнуть в лесу после дороги, и люди хватались за пилы, топоры, лишь бы только не замерзнуть. Чем-то, надо было жертвовать!
  Но даже в этих сверхтяжелых условиях, Айвару все-таки чего-то не доставало. Он чувством, что у него в запасе еще оставалась сила, энергия, стремления, которые негде было использовать. Он уставал не меньше других, но через несколько минут отдыха, все трудное моментально забывалось, исчезало, и он готов был снова и снова весь путь начинать сначала. Вечером, когда, уставшие, все лежали без движения, ему хотелось читать. Но книг не было, и это очень досаждало. Свои учебники, Вера держала на квартире, в Атирке. Тогда, чтобы только занять свободное время, решил подшить себе валенки. У хозяйки нашлись старые, выброшенные голенища, которые еще можно было использовать для подметок, из проволоки выпилил крючок, насадил его на палочку, нитки нашлись в магазине, а чтобы сделать дратву, смолы в лесу хватало. К удивлению своих земляков, валенки подшил так красиво, как настоящий мастер! И сразу появились заказы. Первой была хозяйка, а потом соседи. Платили, даже лосиным мясом
  Однажды Вера пришла домой с книгами - заболела учительница, и Айвар набросился на "Литературу". Потом выпросил какую-то библиотечную, но настолько потрепанную, что даже нельзя было прочесть название. В ней, почти на каждой странице, оказались сноски - перевод с итальянского, и он тут же, почти все слова выучил наизусть. В конце другой книги, оказался греческий алфавит, который, уже на следующий вечер, знал назубок. Он еще никогда не испытывал такого вдохновения, как сейчас. Все казалось так доступно, легко запоминалось, воспринималось, и, если бы ему дали крылья, то он наверняка взлетел бы над этой безбрежной тайгой и, витая там в вышине, сочинял бы о ней проникновенный, торжественный гимн - так она его заворожила. Слова сами просились в строчки, а рифма их, только и ждала. Он купил у Веры чистую тетрадь и тут же начал:
  "Ночь спускалась над лесами, запад тихо увядал.
  День ликующий, прекрасный, эту землю покидал".
  За одно воскресенье он написал, чуть ли не целую поэму о тайге. Правда, конец звучал не так торжественно, но для него главное было то, что на бумагу смог перенести то, что таким грузом скопилось в юношеской душе. Эти великие минуты вдохновения помогли не пасть духом и вырваться из плена одиночества. Несмотря на короткие, пасмурные дни, в нем не переставал жить свет добра, возвышенности и неугасимой энергии. О, как он был благодарен этой дремучей тайге за свое вдохновение! Теперь он был уверен, что виной такому душевному подъему была не только молодость, но и она, эта вечнозеленая страна, так благотворно повлиявшая на его жизнь. В ней он нашел совершенство природы, а, может быть, даже и самого себя.
  Как и в Князевке, по субботам девушки стали организовывать танцы, но на них, пока, ходил только Микелис. Он настойчиво звал и Айвара, но у того все еще не могло пройти юношеское вдохновение от красоты тайги. Нахлынувшее впечатление, должен был наедине осмыслить, пережить. В это время, он снова решил написать просьбу о помиловании в Москву, на имя Хрущева. Он же ничего не терял, если его и не освободят, но испытать, хотя бы духовно заманчивое счастье свободы, было так заманчиво и необходимо. Конечно, после чудовищной ссылки беззащитных, невиновных, после всякого беззакония, творимого над ним - он уже давно перестал верить в советскую справедливость и затею с прошением, считал глуповатой и бессмысленной, но это самое, въевшееся вдохновение, нигде не давало ему прохода.
  А уже, приближался 1955 год. Над затворничеством Айвара стали подтрунивать не только его земляки, но и Аня, которая, смеясь, даже поставила под сомнение его мужское происхождение.
   - Сколько девок ждет - не дождется, чтобы какой парень их пощупал, - дразнила она, - а этот парень, вместо того, чтобы им кружить голову, сидит себе дома. Тебе же, Господь Бог на том свете за это, никогда не простит, как не простит и вся деревня, со всеми томящимися по любви, девками.
  Действительно, почти два месяца в Савге, а из девушек знает только одну продавщицу, да и то, по необходимости. По некоторым слухам, с ней вроде бы закрутил Микелис, который надо - не надо, то после работы, то по выходным, стал бегать в магазин. А в последнее время, на квартиру, где жили латыши, зачастила живущая, напротив, через улицу, молодая вдовушка Анфиса. У нее почему-то, каждый раз стали появляться неотложные дела к хозяйке Ане, с которой раньше, никогда не дружила. Айвар уже несколько раз заметил, как Антон в сенях, фонарем светил ей дорогу, а однажды в субботу, после работы, как с вечера ушел, так до воскресного вечера не появлялся. Айвар стал подозревать, что однажды, вот так, внезапно, исчезнет и Роберт. Но, пока, тот каждый вечер что-то штопал, латал, или, неподвижно лежа на жестком полу, напряженно смотрел в одну точку на потолке. Так он мог пролежать, весь вечер.
  Все что можно было читать, Айвар перечитал, его вдохновение свой пик перевалило, и ему не оставалось ничего другого, как заняться чем-то новым. А было уже, Рождество. Латыши к нему готовились заранее. Почти неделю, на печке дрожала закрытая, большая молочная фляга с хмельным пивом. Купленную еще в самом начале водку, так и не распили, а в канун праздника, эти бутылки особенно берегли, чтобы случайно не разбить. У заезжих торговок купили всю переднюю часть небольшого лося и полмешка литровых кружков молока. Картошку продала Анфиса, хлеб и сало было завезено из Пологрудова. Хотя у хозяйки и не было праздника, она все равно с большой охотой, вместе с Алкснисом включилась в праздничное приготовление. В последний день, Роберта даже не взяли в лес - очень уж, нетерпеливо ждали ЭТОТ день, или, вернее, вечер, когда со всей возможной торжественностью, можно будет отметить такой знаменательный для католиков и лютеран, праздник, к счастью, выпавший на субботу.
  Айвар не колеблясь, поддался царившему вокруг настроению. Весь день, его так и подмывало сделать что-то заметное, хорошее, но кроме нормы за четверых, в этот день, ничего особенного не произошло. Зато втроем, выложились до отказа! Да и погода выдалась довольно скверная - валил снег - но ожидание той торжественной минуты, когда все сядут за богатый стол, здорово помогало в работе. К вечеру, снег прекратился, но усилился мороз, как огнем, обжигавший вспотевшее лицо.
  Делянку покинули раньше обычного, но, пока возвращались в деревне, все равно стемнело, и в небе зажглись такие яркие и колючие звезды, какие бывают лишь в очень сильный мороз.
  Едва открыли рассохшуюся дверь, как из комнаты пахнуло таким забытым ароматом, что даже потекли слюнки! На белой скатерти, в двух больших мисках, дымились очень внушительные куски свежего мяса. На середине стола, блестел ярко начищенный медный самовар, в котором огонь от керосиновой лампы отражался, точно в зеркале. Справа и слева от него, стол заполняли различные закуски, а между ними, граненые стаканы, ожидавшие долгожданную водку, стоявшую пока, на окне. Фляга с пивом была снята и ожидала своей очереди у ножки стола.
  У порога, в длинной, до самых пят юбке, топталась старуха, большую часть своего времени, до сих, пор проводившая на печке, а остальные, находились в горнице. О предстоящем празднике Аня, видимо, еще на прошлой неделе предупредила мужа и дочку, потому что в этот вечер, они были уже здесь. Алкснис торжественно вышел навстречу своим землякам и помог раздеться, а потом заставил тщательно вымыть руки.
  Айвар сразу почувствовал, что не зря, у него весь день было такое приподнятое настроение. После смерти отца и отъезда сестры, для него это, был первый торжественный вечер. Алкснис смог его подготовить так, как подобает настоящему христианину в сложившейся ситуации. Парни понимали, что без его участия, здесь ничего подобного не было бы, и, благодаря таким приверженцам старого, как он, здесь удастся, хоть на один вечер, окунувшись в прошлое, пережить, целую вереницу ушедших лет.
  За стол приглашал сам устроитель, и все расселись важно и чинно. Хозяйский сынишка Дима, так тот вообще оробел, и отец с трудом уговорил его сесть к столу, за которым пришлось основательно потесниться.
  У Айвара прямо заходилось сердце, от такой торжественности. Ведь почти точно так, готовилось и там, на родине, когда еще вся семья была в сборе. Тогда он точно так же, весь день не мог дождаться ужина, когда вслед за отцом, все потянутся за стол, а мама поставит на волнистую скатерть, под которой наложено сено, кашу, кисель и прочее. Каждому из-под скатерти, надо было вытянуть травинку, и у кого она оказывалась длиннее, того в следующем году, ждала большая удача. Как далеко ушло то счастливое время, и все годы, на его долю, выпадали только коротенькие травинки! Воспоминания и сравнения придавали еще большую прелесть этому неповторимому вечеру.
  Когда все расселись, Алкснис встал, ладошкой пригладил совершенно белую, лысеющую голову и, глядя в темное окно, сказал:
   - Долго мы ждали этот Рождественский вечер, и вот он, наступил. По преданию, в эту ночь родился Иисус Христос. Мы рады, что сегодня у нас есть возможность отметить такой торжественный момент. Сегодня многие не верят в этот факт. По моему мнению, такие люди глубоко заблуждаются, отдавая дань моде времени. Вот и у вас, я вижу, есть икона, что очень похвально. Я уверен, что со временем, мода на неверие пройдет, и люди снова потянутся к Богу, как к единственному нашему спасителю. Все относительное приходит и уходит, но поверьте мне, старику, что вера в Бога была, есть и останется на веки вечные. Аминь.
  Размашисто перекрестившись, Роберт сел. За ним перекрестились остальные латыши. Потом старушка, тремя пальцами истово перекрестилась с низким поклоном в угол с иконой. За ней последовала Аня, сложенными пальцами дотронувшись до лба и плеч. Миша с Верой не крестились, они лишь потупили вниз головы.
  На краю фляги, на длинной ручке висел пол-литровый ковшик, которым Роберт стал разливать пиво, после вступительного слова. Аня принялась за разделку мяса. Водку с окна, пока не трогали. Очень заманчивым казалось темное, густое пиво. Едва успели выпить по первому стакану, как зашла Анфиса. Ей, вдруг, понадобился большой ухват. Для вида, ее пригласили за стол, и она не отказалась. Потеснились, дав ей место рядом с Антоном, а минут через десять, заявилась и продавщица. И у той тоже, нашлась причина:
   - Смотрю, вы еще не спите, дай, думаю, зайду, узнаю, как насчет понедельника. Я еду в Атирку одна, могла бы и вашу Веру отвезти.
  Снова потеснились, усадив ее рядом с Микелисом. Стало так душно, что пришлось открыть в сени дверь. Пиво оказалось не только вкусным, но и крепким. Застолица, зашумела.
  Дня три назад Айвар с Микелисом заходили в магазин - продавщица всегда ждала возвращающихся из леса рабочих. Как обычно, в нем было ужасно холодно, и Варя в полушубке поверх фуфайки, засунув руки в рукава, стояла у стенки.
   - У-у-у, как морозно! - захлопал перед собой руками Микелис - Думал, до деревни не дойду, замерзну в лесу, как птица.
   - Холодновато, - согласилась Варя.
   - Вы здесь совсем замерзнете, - посочувствовал Айва. - Интересно, сколько сейчас может быть градусов мороза?
   - У нас их никто не считает, да, по-моему, в деревне и градусника-то нет ни у кот. Но то, что я замерзаю - это правда, и погреть некому.
   - Если нужно парней, то вот мы, целых двое.
   - Лучше бы, конечно, один. Как же вы, двое, собираетесь меня согреть?
   - Очень просто, - отвечал Микелис. - Выпьем по стаканчику - и сразу станет теплее.
   - А-а-а, - протянула Варя, - а я думала, по-другому, - и, как бы невзначай, плечом прижалась к Айвару.
   - Я плачу, наливай по стаканчику, - разошелся Микелис
   - Нет, я пить не хочу, - запротестовал Айвар.
   - Мы с тобой, пополам, - предложила Варя, протягивая стакан. - Давай за, теплоту, - подмигнула она.
  Водка была ужасно холодной, и Айвар еле отпил пару глотков, после чего, стакан отдал продавщице, которая без уговоров, дотянула остальное.
   - Закуски здесь нет, но если хотите, пойдем ко мне домой, там покушаете.
   - Нет, спасибо, не согласился Айвар, - у меня нет времени.
   - Что можно делать сейчас, по вечерам, никак не понимаю! На танцах я вас не вижу, на улице тоже.
   - На улицу иногда выхожу, но дома дел, очень много. Имею заказы, на подшивку валенок, то есть, пимов, или чесанок, по-вашему.
   - Что-то не верится, спите, наверно, и все. Лучше бы на вечерку сходили, повеселили нас.
   - Я очень скучный собеседник. Пусть лучше вас, Миша веселит.
   - У него не получается так, как надо.
  Микелиса немного передернуло, но, для бодрости, попробовал обнять девушку за бок. Варя ловко вывернулась и, смеясь, прижалась к Айвару.
   - Защищай меня! - крикнула она.
   - Давай, пойдем к ней, Айвар, раз приглашает.
   - Я уже, тоже передумала. Меня сегодня ждет подружка, а я и забыла. Из этой мимолетной встречи Айвар понял, что Микелис у нее, не пользуется большим расположением. Сейчас же, зажатый почти в угол между старухой и хозяином, он думал: к кому она сегодня пришла? Может быть, за эти дни у них с Микелисом что-то изменилось? Но от него не ускользнуло и то, как она отодвинулась в сторону, когда Микелис попытался положить ей руку на плечо.
  Варя красивой не была. Невысокого роста, чуть полнее, чем требовалось, с исключительно полной грудью и маленькими руками. Немного одутловатое, круглое лицо, не выражало никаких чувств. Ее голубые глаза, задорно блестели лишь при улыбке и потухали сразу же, вместе с ней. Голос мягкий, чуть с хрипотцой.
  Встречей Рождества все остались, очень довольны. Плотно поев, выпив много пива, а еще больше чая, наконец, вылезли из-за стола, но с него, пока, ничего не убирали, надеясь возвратиться после отдыха - Сходили бы на танцы, а то сидите дома, как старики, - предложила Аня.
   - И, правда, давай пошли, - поддержал Микелис.
   - Как мне неохота идти, - признался Айвар.
   - Тогда мы без тебя, тоже не пойдем, - выпалила Варя.
  После веселого ужина, вид ее был довольно смелым и решительным. Айвар уступил.
   - Тогда пусть и Вера идет, - предложил он.
   - Вера еще ребенок, на танцульки бегать ей рано, - вступилась мать, - Вырастет - набегается досыта.
   - Но, мама, мне уже пятнадцать, - напомнила Вера.
   - Все равно. Вон я, дура, рано выскочила, а теперь маюсь.
   - Я думаю, что всему свое время, - веско заявил Алкснис - У нас в Латвии, мальчики и девочки до пятнадцати лет, еще без штанов ходят, не только чтобы там, еще что-нибудь.
   - Ну и, скажете, - покраснела Вера.
   - Нет, не так уж, чтоб совсем голые. Рубашки длинные надевают, платья.
   - Давай, Айвар, не ленись, собирайся, - уговаривала хозяйка. - Танцы здесь совсем близко.
   - Что сидеть в такой праздник! - пожурил даже Антон. - Иди, да и
  все.
   - А сам?
   - Что ты со мной равняешься? Я уже старик, мне и дома хорошо.
   - Пойдет он тоже, никуда не денется, - заверила Анфиса, повязывая красный платок.
   - Во, женщины! Все равно, на своем настоят.
   - С Богом вас всех, - напутствовала хозяйка.
  Было уже где-то к полуночи, и мороз прижимал сильнее, чем с вечера. Варя подхватила Айвара под руку, увлекая за калитку. Обиженный Микелис, едва поспевал за ними, чтобы схватить девушку за свободную руку. Вышедшие следом Антон с Анфисой, направились прямиком к ней домой. "Обманули, с сожалением, подумал Айвар, отодвигаясь от прижавшейся к нему девушки. И эта еще жмется, когда с другой стороны, не чает в ней души Микелис Прямо неудобно перед земляком". Остановились под ярко освещенными, маленькими окнами, за которыми слышался визг, смех и неуверенное пиликанье гармони.
   - Пошли, что остановились, - потянула их Варя. - Я думаю, что там только нас и не хватает.
  Поднялись на неимоверно высокое крыльцо и, по освещенным двумя фонарями сеням, вошли в открытую дверь кухни. Горница была полной. Махорочный дым оттуда, тянуло в сени, и Айвар даже закашлялся. Кое-как протиснулись в горницу и остановились в дверях. Заметив в противоположном углу подружек, Варя предложила пройти туда, но согласился только Микелис, а Айвар остался стоять у перегородки, пока не освободилось место рядом с гармонистом, куда он и сел. Он посмотрел на Микелиса, который уже успел вступить с девушками в оживленный разговор и, что-то им рассказывал, усердно жестикулировал обеими руками. Потом он перевел взгляд на других. Парни в ватниках, стояли отдельными группами, не проявляя к девушкам, пока, никакого внимания. У гармониста как-то не получалось, и Айвар предложил:
   - Дай-ка мне попробовать?
  Тот удивленно посмотрел на него и снял с плеча ремень. Девушки это заметили, и сразу притихли. Лишь один Микелис по-прежнему продолжал еще что-то говорить и смеяться, но его больше, не слушали.
  Айвар легонько прошелся пальцами по пожелтевшим кнопочкам, осваивая между ними расстояние, сравнил звучание обеих сторон и, убедившись в их созвучии, заиграл "яблочко", да так, что некоторые парни от удивления, даже раскрыли рты с приклеенными к нижним губам "самокрутками". Играл ее недолго, потому что плясать никто не выходил, а когда растянул незнакомый здесь вальс "Майские ночи", девушки быстро разделились по парам и пошли кружить по тесному кругу. На следующее "свинго", вышло даже несколько парней. В избе, явно менялась атмосфера. Парни смелее приглашали девушек, а после с ними, не расставались.
  От приятной встречи Рождества на квартире, от того, что молодежь с удовольствием веселится под музыку, Айвар испытывал огромнейшее удовольствие и самозабвенно играл все, что знал. Исчерпав запас заученных мелодий, снял ремень и, отдав гармонь хозяину, вышел на улицу. За ним сразу выскочило несколько девчонок во главе с Варей, за которой тут же, последовал и Микелис. По своему обыкновению, тот начал девушкам что-то рассказывать, а Айвар незаметно свернул за угол и направился на квартиру.
  Здесь оставаться дольше, не мог. Он должен был пережить в себе весь сегодняшний вечер, но для этого, требовалось одиночество.
  Наступавший Новый год планировали встретить так же торжественно, как и Рождество, поэтому в флягу с недопитым пивом снова заложили высушенного хмеля, добавили сахара и опять поставили на теплую печку. Оставшееся мясо, вынесли в сарай на мороз, а всю неделю, решили поститься.
  Снег, наконец, прекратился, и каждый день сияло маленькое, яркое солнце, а ночью большая луна, загадочным светом прощупывала свободные пространства между ветвей, создавая на снегу фантастические сочетания, от которых даже мороз пробегал по спине. Но, мороз прижимал и на самом деле. От его беспощадных, невидимых лап, отчаянно трещали стволы деревьев, и от этих пугающих звуков, волшебная чаща леса становилась еще страшнее и привлекательнее. Возвращаясь с работы, Айвар всегда с благоговением внимал этим странным звукам, и в его пылком воображении, жалобные скрипы постоянно ассоциировались со стоном латышского народа, подвергшемуся таким чудовищным репрессиям.
  Нет, в Сибири их не избивали, но здесь, они все равно чувствовали себя не на равных с местными. Тяжелее работа - им. Работа в отъезде - им. Менее оплачиваемая - им. В магазине за продуктами - последние. Ну, кому все это нравится?! А так жить, казалось, уже и можно было бы.
  А в самый последний день уходящего года, едва латышская четверка спустилась в овраг, как Айвар почувствовал, что откуда-то слева, потянуло настоящим теплом. Другие этого, наверно, не заметили, так как продолжали путь, не останавливаясь, а он от недоумения - остановился и повернул лицо в сторону теплой струи. Вокруг трескучий мороз, а здесь такое! Откуда и что это? Не предвестник ли чего-то нового? Он умел сравнивать, сопоставлять, хотя ни в какие приметы не верил. Просто обостренные чувства одиночества, иногда ассоциируют реальное с фантастикой. Айвар встрепенулся. Его земляки уже поднимались на противоположный берег, а он, глупый фантазер, торчит здесь, разбирая природный феномен! За спиной темный лес, тайга и оставаться здесь в ночи одному, просто опасно, и, сколько хватало силы, побежал догонять остальных.
  В этот вечер на ужин, из соседей никто не заявился, что придало собравшимся больше семейственности, простоты и раскованности. Только из Атирки, с Верой пришла ее подружка - одноклассница Нюра, тихая девушка, которую за столом даже не замечали.
  Новый год начали встречать не в двенадцать, а уже за ужином. Алкснис держал маленькую речь, после которой все дружно выпили. Напостившиеся за неделю латыши, ели до отвала. Уже к концу ужина, в окно кто-то бросил снегом, и Антон с Микелисом, чуть ли не наперегонки одевшись, поспешили на улицу.
   - А ты что сидишь, молодой человек? - иронически, обратилась к Айвару хозяйка. - Может, это не из-за них, а из-за тебя, в моем доме хотят выбить окна.
   - Правда, что ты со стариками тут засиделся, - постыдил Алкснис. - Такая ночь! Я в твои годы, бывало...
   - Я бы на твоем месте, тоже не сидел дома, - покосился на него кривым глазом хозяин. - Девки по мальцам просто умирают, и одна-то им радость - зима, да и ту еще приходится мучиться от несознательных лесорубов. Что же, по-твоему, им самим сюда прийти и на шею повеситься? Чай, у них гордости еще немного осталось. Хотя, - в раздумье добавил Миша, - некоторые и на это пошли бы, будь рядом хлопец.
   - Они рады - радешеньки будут, если их кто зацепит, - подбодрила Аня. - Вон, и продавщица Варя, я замечаю, не прочь с тобой покрутить, да и многие девушки у меня о тебе спрашивали, "что, это он, мол, нос воротит от нас?" Больно по вкусу, ты некоторым пришелся, особенно после тех танцев. Жаль, что я не слышала, но, говорят, что еще никто так здорово не играл, как ты, а девки в этом деле, толк понимают! Диковатый ты, какой-то.
   - Нашим девкам ужасть как надоела Савга, и хотят уехать, да ни у одной, нет паспорта, вот беда. А ежели бы замуж за какого лесоруба, пока хоть так, на время, лишь бы вырваться их этого захолустья, то тут любая недотрога согласится.
   - Ты не перегибай, - остановила его Аня. - Так уж нет, как ты говоришь, но девки у нас очень хорошие. Вот у меня самой растет. Неужто, закончив школу, в этой глуши так и останется? Была бы она у меня на годик постарше, ой, как сосватали бы мы их с Айваром!
  Вера покраснела и ушла с подружкой в спальню. Айвару тоже стало неловко. "Лучше пойду на танцы, а то и вправду засмеют", решил он, и стал не спеша, собираться. Подвыпивший хозяин Миша, жаловался Роберту:
   - Такая глушь, что не живем, а доживаем. Представляешь - тридцать копеек на трудодень! Ну, еще по полкило картошки на трудодень по осени, а зерна и не видим, так как колхоз его не выращивает. Теперь здесь, каждый год неурожай - то рано заморозит, то не вовремя засушит, то вообще зальет. А колхозная картошка, что выдают на трудодень, плохая и годится только на самогон, что мы и делаем.
   - Если вы выращиваете картофель, то могли бы и свиней держать?
   - Непривычные мы к скотине, да и купить ее негде. Некоторые в деревне держат, но волокита с ней большая.
   - С такой семьей, как ваша, без скотины трудно.
   - А я что говорю ему? - вмешалась старуха. - Раньше мы, бывало, держали и корову, и свиней, и кур, а теперь только овцы!
   - Что ты, старая, понимаешь, - перебила ее Аня. - Сейчас время совсем не то, что давеча.
   - Есть-то, все равно также хочется, - заметила старуха. - Лени много стало, вот и вся причина.
   - Миша в лес уходит, - как бы оправдывалась Аня, - а где я одна, с хозяйством управлюсь.
  "Хоть здесь и глушь, но жить можно, - подумал Айвар, выходя на улицу, - только лень мешает - это точно! Сколько они здесь живут, он никогда не видел, чтобы хозяйка, когда мыла полы. Каждое воскресенье это делала Вера. Несмотря на ледяную воду, она мочит и скребет косарем старые, покоробившиеся, рассохшиеся доски до светло-воскового цвета, а молоть в промерзших сенях зерно - дело старухи, которая еле может повернуть верхний камень".
  В какой избе, на этот раз, танцы, Айвар не знал, поэтому пошел наугад по, скрипучей от мороза, улице, внимательно прислушиваясь, с какой стороны донесется музыка или девичий смех. На середине деревни даже приостановился, но кругом тихо. "Тем лучше, подумал он, - хоть не надо сидеть и в фуфайке париться", и пошел обратно. В некоторых окнах свет еще горел, но деревня, в основном, спала. "Странно! - удивился Айвар. - Вроде и Новый год, но его никто не встречает". А куда подевались Антон с Микелисом? Как сквозь землю провалились!
  На квартире, Алкснис с Мишей тянули пиво, а старуха, длинной деревянной ложкой, доставала со дна фляги густой хмель, мазала на хлеб и с удовольствием откусывала небольшими кусочками. Аня убирала со стола, а школьницы, сидя на кровати, разглядывали альбом.
  С пола всегда тянуло холодом, поэтому латыши спали не раздеваясь. Вот и сейчас, сняв лишь валенки, шапку и фуфайку, Айвар залез под свой старенький тулупчик, желая предаться воспоминаниям о прошлом. Перед тем, как уснуть, он частенько воскрешал в памяти свою маму, папу, брата - в общем, тех, кого уже не было в живых. Это было так приятно, будто они были здесь, рядом. С ними, он мог почти поговорить, посмотреть со стороны, что каждый из них делает, послушать, что отвечают, мысленно, он мог представить целые сцены из некогда большой, дружной семьи.
   Засобирались на сон и остальные. Старуха кряхтя, полезла на печь, в кухне потушили лампу. Возвратясь с улицы, Роберт сразу же забрался под тулуп, а подвыпивший, развеселившийся Миша почему-то решил сходить поискать, где сегодня танцы? Не могло такого быть, что их нет. Он уж обязательно найдет и сведет туда Айвара, да его не пустила Аня. Но хозяин не унимался. Он начал щипать и тискать девушек. Особенно, досталось Нюре. Схватив девушку в охапку и, несмотря на отчаянное сопротивление, стащил с кровати и положил под тулуп Айвару, который к такому соседству, никак не был готов. Айвар перекинул руку через девушку, чтобы освободить хотя бы головы. Но Нюра, видимо, по-своему поняла такой жест и, внезапно, его обняла. Айвар растерялся, и оба притихли. Но лицо ее было вот тут, совсем рядом, и он почувствовал на себе ее дыхание. Никогда не ожидая от себя такой смелости, прижался своими губами к ее. Не в поцелуе, а просто так. Нюра снова поняла его неправильно и, своими губами впилась в его так, что он уже не мог оторваться, и нечем стало дышать. "Не задохнуться, бы! - мелькнуло в голове. - А ведь рядом лежит Роберт, да в спальне свет еще не потушен, все видно, как они под тулупом шевелятся". Пока одной рукой прижимал девушку к себе, вторая как-то оказалась у ее груди. Как только он прикоснулся к ее небольшим бугоркам, Нюра просто впилась в него и задрожала. Теперь-то Айвар растерялся окончательно! Он не мог сообразить, как ему поступить дальше? Надо было предпринимать более серьезное, но не знал, потушен ли свет, хотя в спальне, кажется, воцарилась подозрительная тишина, или только так казалось. Опять же, совсем рядом, лежит Роберт, который, если и не видит, то обязательно слышит! Но Айвара уже охватила такая страсть, что еле себя сдерживал. Он из последних сил пытался отодвинуться, или оттолкнуть от ее, чтобы та не почувствовала происшедшие в его теле изменения, но Нюра прилипала все сильнее и сильнее. "Может быть, через ватные штаны она ничего не чувствует?" - мелькнула спасительная мысль. Но не могли же, они весь вечер лежать вот так, всосавшись друг в друга! И вдруг, его терпение лопнуло. "Что будет, будет!" и резко, подвернул девушку под себя. Нюра опять же, не сопротивлялась, но оказавшись под низом, так задрожала, что Айвар испугался. В этот момент, сильно заскрипела кровать, и кашлянул Роберт. Айвар разжал объятия. Девушка оторвалась от него, и, моментально выскользнув из-под тулупа, забралась на кровать, к Вере.
  Айвар начал постепенно приходить в себя. Света в комнате уже не было, но как те, могли определить самый критический момент? Он был весь мокрый, а в ватных штанах парило, как в русской печке! Все происшедшее было таким внезапным, новым, что в эту новогоднюю ночь, Айвар еще долго не мог уснуть, уже в который раз, перебирая в памяти подробности только что случившегося. А тут еще, через какого полчаса, решив, что все уснули, решили поиграться и хозяева. Чтобы их не слышать, Айвар снова натянул тулуп на голову. Но теперь вообще ничего не было слышно, а немножко подслушать, все же хотелось, и краешек тулупа, приподнял. Миша хрипло, прерывисто дыша, упрекал Аню:
   - Что-то больно большая у тебя стала, наверно, рабочие разворотили?
   - Дурень ты, - чуть тише, отвечала Аня, - ничего там не изменилось.
   - Оправдывайся! - Но в этот момент, голос его стал срываться, и Аня, видимо, закрыла ему рот рукой, так как дальше послышалось только прерывистое сопение.
  "Вот наказание! - подумал Айвар. - Теперь не усну, до утра". Потом все стихло. Новогодняя ночь, погрузилась в свой обычный покой.
  Айвар не слышал, когда возвратился Микелис. Он его обнаружил только утром, а Антон, вообще не явился. Девушки встали очень поздно, и Айвару очень не хотелось встречаться с Нюрой - чувствовал перед ней какую-то вину, хотя, в чем конкретно, не знал. Непонятная тоска одиночества, болезненная недосказанность, сильно скребли его душу. Он вышел на улицу и долго не возвращался, пока не замерз.
  На кухне был уже накрыт стол и ждали только его. Девушки уже сидели в углу под иконой, а старуха, как и вчера, намазывала на хлеб хмель. Вымыв в тазике лицо и вытерев его фуфайкой, Айвар первый полез за стол и сел рядом с Нюрой. Девушки громко захихикали.
   - Что, садимся? - спросил полусонный Микелис, протирая глаза.
   - Ты бы мог еще, и поспать, - отвечал Айвар. - В каком часу явился?
   - Счастливые, часов не наблюдают. Ты давай лучше, налей опохмелиться.
   - Разве что-то осталось?
   - Водки, только одну бутылку и выпили, но пиво, все высосали! Алкснис достал откуда-то из-под скамейки открытую бутылку и разлил по стаканам.
   - Давай, Нюра, теперь действительно за Новый год, - предложил Айвар, кладя свою руку, на ее растопыренные пальчики.
  Девушка инстинктивно хотела отдернуть, но остановилась. Тепло ее руки, завораживающе передалось Айвару, и он подумал: "Дурак, надо было брать, и не прислушиваться к кашлям. Такой момент проворонил!"
  Только к обеду возвратился Антон, а через несколько минут заявилась и Анфиса. Почему-то оказалось, что как раз сегодня, у неё день рождения и просит всю компанию зайти к ней попить чаю.
  С пустыми руками идти неудобно, и, к великой радости Микелиса, его командировали за водкой.
  Дом Анфисы оказался очень просторным - не по семье, а она жила одна. Мебели - почти никакой.
   - Не заблудитесь, изба большая, - предупредила она, видя, как гости разглядывают обстановку. А уже, за столом:
   - Прожили с мужем совсем мало. Только успели дом срубить, как его в лесу сосной накрыло. Пятый годик пошел, как я одна
   - Надо бы второго..., - предположил Алкснис.
   - Некому брать. Приезжают лесорубы, как и вы, да все отказываются жить в такой глухомани, а срываться отсюда, как некоторые молодые, побаиваюсь.
  Анфиса была обыкновенной женщиной. Высокая, худощавая, светловолосая с карими глазами. Но что-то приятное, как и во всех таежников, сквозило в ее голосе, поведении. Не было в ней той жесткости, которая иногда отталкивает мужчин. Когда выпили принесенную водку, на столе появилась двухлитровая бутыль самогона и, довольно сносного. Так и просидели здесь, до вечера.
  После Нового года, делянку отвели чуть дальше. Кроме сосен, здесь в ряд лиственницы, пихта. Латыши снова радовались. Они и так ежедневно перевыполняли план, а тут еще, такой погонный лес! На новом месте, в день стали давать не менее, как по полторы нормы ежедневно. Да и ходить стало легче. После обильных снегопадов с вьюгами, установилась отличная, морозная погода. Но однажды, в пятницу, их вызвали к прорабу.
   - Вы у нас считаетесь самыми дисциплинированными, и исполни - тельными, - встретил их Гофман, - и у меня здесь нет других, кого бы я мог поставить на трелевку. Трактор прибудет завтра, так что, вам придется немного переквалифицироваться.
   - Приятно слышать о таком доверии! - отвечал Алкснис.
   - Это, не столько доверие, сколько производственная необходимость. На тракторе работает такой тракторист, которому абы кого, не подсунешь - сразу уедет, а у нас свой план, поступиться которым, мы не имеем никакого права. Мой выбор пал, только на вас.
   - Что же это за тракторист, если сам прораб его боится?
   - Увидите, а фамилия его Батура. Он местный, и весь Урман, как свои пять пальцев знает. Так что, держитесь, и желаю удачи.
  В субботу латыши в последний раз пошли на свою привычную делянку, чтобы ее прибрать, сдать напиленное и забрать инструмент. Вернулись рано, а часа в три после обеда, по Савге разнесся треск прибывавшего трактора, который у Анфисиной избы ловко развернулся и остановился. Латыши бросились к окнам. Это был обыкновенный "НАТИк" с черной фанерной кабиной без дверей и стекол, притащивший небольшие сани с несколькими бочками. Из кабины выскочил мужичок невысокого роста, довольно плотного телосложения, в домотканой темно-коричневой куртке с широкими, обтрепанными рукавами. Несмотря на сильный мороз, был без рукавиц. Спрыгнув в снег, он обошел вокруг трактора, временами поглаживая остывшее железо, потом заглянул в двигатель и только после такого тщательного осмотра, заглушил. Забрав из кабины небольшой узелок, ушел в избу, а через часок, появился у латышей.
   - Прораб о вас, мне уже все рассказал, - поздоровавшись, начал он с порога. - Меня зовут по-староверски - это очень сложно, поэтому для вас я, просто Батура, - и сел на скамейку, положив руки на стол.
  Разговорились. Батура оказался хорошим собеседником Он увлеченно и с интересом выслушивал. Голос его был высок и звонок, а глаза все время улыбались, отчего, как известно, в наружных уголках образовываются ранние, приятные морщинки, не исчезающие даже тогда, когда человек совершенно серьезен. Казалось, что этот человек рожден, не только улыбаться, но и доставлять людям удовольствие и радость, что он никогда не способен быть злым или сердиться. За каких- нибудь полчаса, пока он сидел здесь, латышам показалось, что этого человека они знают уже давно, да вот только с ним долго не встречались.
  Проснувшись рано утром в понедельник и открыв глаза, латыши были поражены озарявшим комнату пламенем. Вначале им показалось, что горит дом! Одновременно вскочив, уставились в окно. А это Батура, огромным пламенем разогревал трактор. Под картером стояла широкая ванна, из которой во всю, полыхал огонь. Пламя охватывало не только низ двигателя, но и бока, угасая выше капота.
  Впечатление было такое, что горит сам трактор, но, по тому деловому виду, с которым вокруг, ходил тракторист, можно было не сомневаться: все идет, как надо.
  Быстренько позавтракав и сложив в торбу обед, пошли к трактору. Так как держался сильнейший мороз, то "стального коня", как называл трактор Батура, пришлось разогревать довольно долго. Наконец, по одному ему известному признаку тракторист решил, что греть достаточно, и рукояткой, попробовал провернуть коленвал.
   - Годится, - удовлетворенно, заключил он. - Давайте, ребята, кто- нибудь крутаните, сейчас заведется.
  Двигатель завелся с двух оборотов. Батура легко, словно мальчишка, заскочив в кабину, крикнул:
   - Двое в кабину, двое на запятки и поехали!
  На прицепную скобу, уцепившись за задний проем окна, стали Айвар с Микелисом.
   - Мальцы, держитесь крепко и не бойтесь, - сквозь треск мотора, крикнул им тракторист. - Только первый раз может быть немножко страшно, а потом привыкнете, - и, резко развернувшись на месте, да так, что у парней захватило дух, направился в лес.
  Трактор шел довольно быстро, и поднятый гусеницами свежий снег, взлетал выше кабины, набиваясь в рукава, за ворот и таял на лице. Мерзли руки, ноги, но все равно, это была неизнурительная ходьба. Когда в лесу спрыгнули, сразу почувствовал, как ужасно затекли и замерзли ноги.
   - Неужели замерзли? - с улыбочкой, поинтересовался Батура.
  Ну как можно было жаловаться такому непосредственному человеку, на свои ноги!
   - Все нормально, - ответил Айвар. - Вози нас так, всегда.
  Отныне Батура стал для них, вроде будильника. Озаренная пламенем комната - сигнал к подъему.
  Айвар с величайшим любопытством следил за действиями тракториста, который, как заправский шаман, колдовал у своего стального коня. Как он смотрел за трактором, так мог поступать только заботливый хозяин, ухаживая за домашними животными. Со стороны казалось, что у Батуры нет ничего дороже на свете, чем этот трактор. С "НАТИком" он обращался, как с живым существом. В лесу с ним, он иногда даже ласково о чем-то бормотал, и тот отвечал ему взаимностью - никогда не портился, заводился четко, тянул исправно. Глядя на эту исключительную согласованность, Айвар проникся уважением не только к трактористу, но и к его технике.
  К удивлению и ужасу латышей, даже в самые лютые морозы, Батура ходил в неизменной курточке, или армячке, как он называл и, чаще всего, без рукавиц, в то время, как они сами не знали, как спастись от холода. Латыши то ежились, то тряслись, то хлопали руками и, глядя на них, Батура всегда смеялся:
   - Дубаря даете?! А еще, сибиряками считаетесь.
   - Какие мы сибиряки! - отвечал Алкснис, не попадая зубом на зуб. - Чтобы быть сибиряком, видимо, надо носить такой армяк, как у тебя, рукавицы держать в кармане, либо вообще дома оставить - тогда никогда не замерзнешь, а то наши фуфайки да полушубки, тепло совсем не держат.
   - Согласен, так и поступайте, как я.
   - Смейся, смейся! Замерзнем в твоей Сибири, и в Латвию некому будет возвращаться.
   - Вы еще и в Латвию собираетесь, когда в Сибири столько леса непиленного?! - шутил Батура. - Сибирь - она цепкая, из своих лап сразу не выпустит. Сталин свое дело туго знал, за что, и подох. Даже своих, русских не пожалел, а потом и вас сюда заселил, для выведения, значит, новой породы. У нас, в Васисе, тоже несколько наезжих семей, так они уже свои дома понастроили, потому как, не знают, на сколько их сюда пригнали. Что делать, стали обживаться. Не скитаться же им по чужим углам, когда вокруг такой лес. Я слышал, что они надеются теперь на Хрущева
   - Сам-то ты, откуда будешь?
  Я местный старовер, здесь же родился. А отец из Колымы сюда
  перебрался. Так мама говорила, а отца я почти не помню.
   - И нравится тебе здесь?
   - Еще спрашиваешь?! Эту тайгу я ни на что в жизни не променял бы! Здесь была моя родина, здесь будет и могила под одним из любимых мною деревьев. Своему сыну, это место, я уже показал.
   - У вас что, под деревьями хоронят? - удивился Антон.
   - Зачем же? Наши погосты, как и все остальное, расположены среди леса.
  -Счастливый ты человек! - согласился Алкснис.
   - Да вы тоже, не огорчайтесь! После непогоды, всегда бывает солнце. Еще вернетесь на свою родину, я уверен. Кроме тайги, в жизни ничего вечного нет.
   - Завидую тебе. Ты так ее любишь!
   - Этого у меня, не отнимешь.
  Батура был тем человеком, с которым можно было говорить смело от души. Для него все казалось просто, ясно, и понимал собеседника, с полуслова. Скорее всего, из-за этого он и казался душевным парнем. Но, про политику с ним, старались много не распространяться, чувствуя, насколько далеки от нее таежные жители. Какая им здесь разница; Сталин, Хрущев или кто другой, третий. Этим людям дальше углубляться некуда. Здесь и есть самый край, некогда покалеченных судеб, ломать которые дальше, нет никакого смысла. Дальше для них, только могила.
  На новой работе, в чем-то стало легче, а в чем-то и труднее. Отпала ходьба, выматывавшая столько сил, зато теперь они совершенно лишились дневного отдыха. За трактором надо было успевать! Как и на валке, здесь разделились такими же парами - одна работала на подцепке, другая на закатке в штабель. Зацеплять было легче. В снегу под бревном, пробивалось отверстие, куда заводился трос с крючком. Троса было два, поэтому и тащили по два бревна. Учитывая нагрузку, вначале пары менялись местами, но так как в свои годы, Алкснис не имел достаточно сил, то как-то постепенно, незаметно, Айвар с Микелисом и остались у штабеля.
  Штабеля начинали неподалеку от лесосеки, но всегда в таком месте, куда могла бы подъехать автомашина. Два нижних бревна клались, как покаты, которые, по мере увеличения штабеля, удлинялись. Трактор оставлял бревна у концов покатов, а дальше их, перемещали руками. Несмотря на мешавший снег, первый ряд накатывался относительно легко, но штабель, чтобы особенно не растягивать, должен был иметь в высоту не менее четырех - пяти ярусов. Айвар с одного конца, Микелис с другого, начинали колдовать над очередным бревном. Неплотно утоптанный слой снега, под натуженными ногами, вдруг, проваливался. Оседало плечо и, сползало вниз, с таким трудом поднятое, дерево. Приходилось опять начинать все сначала. И так, по несколько раз! Метровые, полутораметровые в комле балки, правдами и неправдами, стежком, руками, плечом, спиной, головой - толкали на верхотуру, а трактор за это время, подтаскивал все новые и новые. Оставлять большой завал нельзя было ни в коем случае, потому что лес подтаскивали только в ряд, и этот ряд мог удаляться от покатов, по мере накопления. Поэтому парни, старались. В самом начале, до обеда еле дорабатывали: начинали дрожать руки, ноги и даже не хотелось есть. Но, со временем, все притупилось, организм привык, и непривычную нагрузку воспринимал как горькую необходимость. Латыши честно тянули свою долю, конца которой, пока, они не видели.
  Как-то на неделе, едва латыши успели поужинать, в избу зашел заведующий фермой - была и такая должность - на которой работала Аня. Бывал он здесь и раньше, но только по работе, а на этот раз, чтобы провести вместе вечер. Худощавый, среднего роста, волосы темные, немного вьющиеся, глаза тоже темные, живые. Обстучав у порога валенки, не снимая фуфайки, зашел в спальню.
   - Деревня полна народу, а побалакать, не с кем. Не в смысле доноса, конечно, но Аня мне про вас рассказывала: не пьют, не курят, баб не любят - последнее я сам добавил - и, главное, не наши. Дай, думаю, хоть по-настоящему погляжу на европейцев, побалакаем. А вы уже, спать собрались? Тогда в другой раз.
   - Что вы, сидите! Темнеет рано, а что нам остается делать? - отвечал Алкснис. - Кино здесь не показывают, танцы редко, театр закрыт.
   - Насчет развлечений у нас, не густо, вы правы. А из молодежи, почти одни девушки, которые ждут, не дождутся, своего семейного часа.
   - Выходит, что и работать в колхозе некому?
   - Что тут, одна овечья ферма, а другие - на лесоповале.
   - Даже девушки?
   - И девушки тоже. Тут их сама природа закалила, и они мало чем уступают мужикам.
   - Не всегда же, здесь так было?
  -Как организовался колхоз, так и пошло-поехало. Это все, на моей памяти, когда колхоз сюда пришел перед самой войной.
   - Так поздно?
   - Представьте себе, да. Лес, глушь, уже думали, что про нас совсем забыли, ан нет, колхозу - быть!
   - Вы здесь всю жизнь живете, если не секрет?
   - Я сам из Тары, но в войну, сюда перебрался.
   - Наверно, место понравилось?
   - Здесь тогда мой дядя еще жил, вот я к нему и приехал, да так и остался. Признаться, теперь нисколько не жалею. Вы только посмотрите, сколько красоты в нашей тайге! Сейчас, может быть, не так: а что тут творится летом?!
  Федор, так звали заведующего, показал себя прекрасным собеседником. Латыши узнали от него много местных обычаев, привычек. Но, о чем бы, ни начинал говорить, всегда заканчивал на тему о тайге. А когда тот пожаловал к квартирантам на четвертый или пятый раз, Айвар знал о тайне, об Урмане столько, что можно было, написать целую книгу.
  Родился и вырос Федор в Таре, а когда началась война, было ему уже восемнадцать лет. Отца взяли на фронт, а через месяц пришла похоронка. Вскорости и мать умерла, от малярии.
   - Пришла и моя очередь идти на фронт, - рассказывал собеседник, - а в округе, представляете, одни похоронки! Вызывают на медкомиссию. Посоветоваться не с кем, но я уже и своим умом дошел, что фронт - это смерть, в любом случае. Отца отпели, мать отпели, теперь очередь, за мной! И я твердо решил, сфилонить. Если не удастся, думаю, то пусть лучше меня здесь расстреляют. Иду на медкомиссию, а в голове одно: либо смерть на войне, либо смерть здесь - но конец, только в смерти! И так себя этой смертью настроил, не поверите ли, захожу в коридор, как в трансе, вроде уже, на том свете нахожусь. В коридоре сверстники топчутся, а я иду, ногу тяну. Знакомые ребята на меня смотрят, понять не могут, но молчат, не до меня им теперь. Им завтра на пароходике надо отплывать в Омск, на сборы. Захожу, смотрю, сидят за столом в белых халатах и один, военный. Тяну я этак ногу, а наша фершалка, глазами своим не верит, но молчит. Год назад, мы с ней ещё любовь крутили, думаю, не должна выдать! Командует военный: вытяни руки, согни в локтях, присядь - встань. Я тяну ногу и приседаю на одной. Военный вскочил из-за стола и сразу, за мою ногу. Он ее и так пожмет, и эдак, попробовал сгибать - ничего не получается. Я до сих пор не могу понять, черт те че, тогда со мной случилось. Как я вбил себе в голову неминуемую смерть, так, наверно, и не мог отключиться. С ногой уже не только он, но и я сам совладать не мог - ну, вроде отнялась и не чувствовалась. Смотрю этот военный, а он доктором оказался, достает из портфеля длинную, тоненькую, стальную проволоку. Помахал эдак ею у меня перед носом и говорит: скидывай сапог, закатывай штанину. Нога не гнется, сапог не могу снять. Как рванул он меня за ногу - стащил сапог, сам же, и штанину закатал. Потом подставил маленькую скамеечку, сел рядом с моей ногой, и давай в колено ту проволоку ввинчивать, а сам стерва, все в мои глаза смотрит. Насквозь той проволокой колено проткнул, не спуская с меня своих бельм. И, поверите ли - выдержал. Хоть и не так уж, больно было, чтобы не выдержать, но больно было. Потом этот тип, со зла, свою проволоку назад как лызгнет, я чуть не вскочил, но он на меня уже не смотрел. Записало что-то в свою книжечку, и выдал белый билет, к военной службе, мол, не пригоден.
  Пока Федор рассказывал, Айвар наподобие того доктора, смотрел на волевое лицо этого человека, и не мог надивиться исключительной силе воли настоящих сибиряков.
  К январю многие лесорубы успели подыскать себе подходящих партнерш и переселиться к ним, жить. Так здесь повелось, так будет и впредь, и в отличие от безлесных районов, в тайге, никто пытливо не будет обсуждать такую обыденную новость. Просто назавтра, у колодца бабы скажут: "А у Матрены муж, а у Феклы тоже", и так далее. Обсуждать они будут другое - их мужские достоинства, потому что та же Матрена или Фекла не утерпят, чтобы не похвалиться о первой, проведенной ночи, в постели.
   - Дарья что-то паникует, - в одно утро, возбужденно обсуждали бабы.
   - Нив в какую, говорит, не отдам единственную дочь!
   - Да, ей обязательно, только со свадьбой, разветренная такая.
   - Я же ей говорила: брось, Дарья, эту затею! Так нет, не уговорить.
   - Парень-то приезжий, ненадежный, - говорю я ей, - да что там! Ай, мы плохо живем, говорит, что с гулянкой, дитя замуж не можем выдать?
   - Неужели так и сказала?
   - Как крест свят, не вру! Мое-то какое дело, говорит. Они полюбили друг друга, так пусть себе женятся на здоровье. А вдруг, Господь Бог и вправду соединит их на всю жизнь.
   - Страсти-то, какие!
  Изба, где должна была состояться свадьба, стояла рядом с магазином, и когда в третье воскресенье января там гуляли свадьбу, Айвар пошел тоже, потому что туда шла, вся деревня. После увлекательных рассказов Федора, его очень заинтересовали местные обычаи. Теперь он уже знал, что на свадьбу могут приходить все желающие. Если молодожены из разных деревень, то гости невесты гуляют только у нее, а жениха - у него. Затем к невесте приезжает кубельный и забирает невесту с приданным. С ним уезжает только отец с матерью невесты, а гости так и остаются догуливать. А, как будет здесь?
  Ещё издали, увидел толпившихся под окнами ребятишек. Толкая друг друга, те лезли на лежавшее под окном бревно, чтобы заглянуть вовнутрь. Не по росту большие фуфайки и отцовские шапки-ушанки, придавали им комичный вид, особенно, когда размахивали длинными пустыми рукавами. "В деревне одни бабы, а столько ребятишек!" удивился Айвар. Время было только к обеду, но в избе ярко горели лампы, освещая два небольших окошка, выходящих на дорогу. Айвар завернул во двор.
  Он был пустой, зато полно народа в сенях и на крыльце. "Значит, в избу не попасть!" с сожалением, подумал он. Но, остановившегося у крыльца Айвара, заметила продавщица Варя. Она почти по-мужицки, проложила себе путь среди таких же, как она, любопытных, и, взяв Айвара за руку, потянула за собой. Он покорно следовал за ней, раздвигая плечами, как и она, ворчавшую публику, пока не оказались в кухне, на самом переду.
  Изба была точной копией хозяйской, разве только, что здесь кухня была больше за счет спальни. Столы, во всю длину стенок. Кто здесь молодые, кто гости, разобраться было трудно, потому что вся застолица сидела в рабочей одежде. Пока гармонист закусывал, женщины у порога, тянули заунывную песню об уходящей молодости, о спившемся муже, голодных ребятишках и прочее.
  Айвара заинтересовали оцинкованные ведра, расставленные по всему столу. На каждом из них висел пол-литровый ковшик. Их назначение он вскоре понял, когда с одним из таких ведер, стали обходить певчих. Там был самогон. Хотя Айвар и не пел, но, так как стоял в первом ряду, предложили выпить и ему. Пожилой мужик с окладистой, черной бородой, явный старовер, остановился рядом с ним, держа ведро на полусогнутой девой руке.
   - Черпай, - шепнула Варя.
  Вид предлагавшего, был не очень ласковый, и оробевший Айвар, сняв ковшик, сунул его в ведро, которое оказалось почти полным. А этот все стоял и, выжидающе, смотрел ему прямо в глаза. Сколько там зачерпнулось, Айвар не обратил внимания, но, когда поднес ко рту, в нос ударил такой вонючий самогон, что непрошеный комок, моментально подкатил к горлу, и он заколебался. Надо пить, а тот комок мешает - вот-вот вырвет. В бок толкнула Варя. Айвар посмотрел в ковшик и ужаснулся! - как это он не рассчитал, когда черпал, ковшик был, почти полный! Можно бы отпить пару глотков и все, но как выливать обратно? Кто после, будет пить его слюни? А от этой гадости, что в ковшике, изнутри все подымало. "И зачем я, дурак, так много зачерпнул?" - сокрушался он, а мужик, как вкопанный стоял напротив, ожидая ковшик. С величайшим отвращением, Айвар приложился. Несмотря на страшную вонь, самогон оказался совсем слабым. После выпитого, во рту стало только кисло. Слава Богу, хоть так! А за столом компания шумела и веселилась взаправду. Незнакомый гармонист что-то играл, но его никто не слушал, и бабы снова затянули другую, жалостливую песню, в которой пелось, что замуж лучше не ходить и дальше набор тех, же слов, что и в предыдущей. Теперь пели все, даже Варя. "Куда я попал?, подумал Айвар, надо удирать" Но сзади стояли такой плотной стеной, что без помощи Вари, вряд ли бы сам протолкался. От запаха самогона, духоты, нетерпения, успел потерять счет времени и ругал себя за то, что сюда притащился.
  Когда еще сюда только вошел, обратил внимание на сидящего задом к дверям мужчину в черном пиджаке и красным платком на шее. Над его ушами, через всю голову, светлела полоска бинта. Рядом на скамейке, костыли. А когда тот повернул голову и вместо носа оказался только бинт, Айвар догадался, что это и есть их председатель Сенька. По мере того, как застолица опорожняла ведра, становилось все шумнее. Выйдя из-за стола, некоторые пытались плясать, но из-за нехватки места снова садились. Здорово подвыпивший и раскачивавшийся из стороны в сторону председатель не выдержал тоже, и, при очередной цыганочке, пустился в пляс. У него была только одна правая нога, обутая в подшитый валенок, но, несмотря на такой изъян, он ловко стучал по полу, то ногой, то костылями. А когда в пару с ним стала полная, молодая женщина в длинной юбке и свободной, цветастой кофточке, он окончательно вошел в раж! Теперь он отчаяннее прежнего стал стучать ногой и костылями, которые стали разъезжаться, и он несколько раз чуть не упал, но его поддержали. Чтобы помочь такому видному плясуну, гармонист заиграл еще громче и быстрее. Женщина запыхалась и села, помахивая помятым платком. Вскруженному же пляской председателю, пола оказалось мало, и, не прекращая притоптывать, с чьей-то помощью взобрался на скамейку, а затем на стол. Одну миску с огурцами он опрокинул сразу, другие успели убрать в стороны. Гости же, не переставая, хлопали и хлопали в ладоши, подбадривая такого лихого плясуна. А тот, пригнув голову, чтобы не биться ею в потолок, поочередно отстукивал - то ногой, то костылями. От чрезмерного напряжения и пота просопливленпая повязка сползла ко рту, оголив бесформенное отверстие с красноватыми краями.
  В одно мгновение, плясун остановился и притих, а через несколько секунд из пустой, загнутой к поясу штанины, потекло. Закончив мочиться, Сенька снова попробовал скакать, но костыль поскользнулся, и он плечом упал на стенку, стукнувшись головой о бревно. Председатель со зла заматерился и бросил на стол костыль. Тогда его подхватили под руки, усадили за стол, со стороны стенки, где он и уснул. Стол вытерли, поставили все на место, и свадьба продолжалась.
  Айвар заметил, что у дверей поредело, и он незаметно от Вари, которую в это время позвали певчие, удрал на улицу. От самогона, крутило. Ему казалось, что теперь он насквозь пропитан этим отвратительным запахом, поэтому, немного походил по улице, чтобы выветриться.
  На квартире были все, кроме Антона. Этот побежал к Анфисе, потому что Батура на выходные, уезжал на тракторе к себе домой, за продуктами.
   - Ну, и как там? - поинтересовался Микелис, кончивший бриться.
   - Ничего. Видел твою.
   - Да? Она что-нибудь передавала?
   - Самогон, но я его по дороге выпил.
   - То-то, несет от тебя.
   - Между прочим, Варя тебя там ждет.
   - Ты не шутишь! Я тебя иногда не могу понять. Вре-е-ешь, наверно? - с надеждой, протянул он, видя, что Айвар не собирается отвечать. - Впрочем, схожу, хоть проветрюсь, а заодно и свадьбу посмотрю.
  От выпитой дряни, Айвару было так тяжело, что он сразу же, лег, и проспал до ужина. Но ему казалось, что от него все время пахнет самогоном, поэтому после ужина, снова вышел проветриться.
  Стояла морозная, звездная ночь. У дома, где гуляли свадьбу, несколько пьяных голосов вразнобой, тянули "Златые горы", а из дома доносились расстроенные звуки гармони. Айвар прислонился к воротам и посмотрел в небо. Луны не было, и каждая звездочка выделялась своим особенным блеском. В тихой, морозной ночи, они казались рукотворными маячками, зажженными в безбрежной вышине. Одни ярче, другие тускнее - большие и малые. Некоторые светятся спокойно, другие с переменным блеском. Как чудно устроено в природе! "Какая красота в небе! удивился Айвар. И как это я раньше ее не замечал? И ночи были, и время было, а вот нет же! Наверно, здорово повзрослел, поумнел, становлюсь другим. Мимо чего раньше проходил равнодушно, теперь привлекает. А какие они, эти звезды там, на Родине? Наверно, не такие яркие, как здесь? Там, ведь, не бывает таких сильных морозов, а небо чаше всего, закрыто тучами. Может быть, в этот момент там, в Латвии, на это же небо, тоже смотрит кто-нибудь? Тогда он, как и я, видит вот эти звезды. Как я ему завидую! Он видит их с твердой, родной опоры, а мне суждено смотреть на них, или с топкого болота, или со сплошного леса. Родная, свободная опора! Как приятно звучит слово "свободная". Только в неволе, человек способен до конца понять его смысл. Неужели и ему суждено умереть и быть закопанным в эту землю, вслед за отцом?! Нет! Родина и свобода жгут душу. Дальше так продолжаться, не может. В это лето, надо обязательно бежать! Пусть и в Латвии нет, какой надо свободы, но на своей земле, даже в тюрьме сидеть сноснее, чем на чужой. Может быть, за побег там приговорят его к смерти, ну и пусть! Зато он упадет на свою родную землю, где родился и вырос. Еще когда был жив отец, но лежал уже при смерти, говорил ему: сама смерть, сынок, не так страшна, умирать все равно один раз надо, но как бы хотелось, чтобы хоть косточки лежали в родной земле. Нет, не вышло! Не сбылась его мечта. Те косточки, что зарыли здесь в 1951 году, будут лежать в чужой земле, вечно! Мой папа, потомственный крестьянин, он понимал и любил родную землю. А многие ли сейчас так к ней привязаны, особенно городские? Все разбросано, осквернено, уничтожено. В общем, созидание надо начинать с самого нуля. Если когда- нибудь, даст Бог, все-таки попаду на родину, то теперь я знаю твердо, что поодиночке выжить очень трудно, почти невозможно. Всей нации надо немедленно сплачиваться! Только когда она теперь оправится от нагрянувших потрясений? А вдруг, новые поколения будут еще безжалостнее к своим землякам, и, чтобы не погибнуть самим, часть из них станет еще беспощаднее повторять 1941, 1949 годы! Только куда уж, беспощаднее, чем те, сороковые, ужасные годы. Да, конечно, снова наступило средневековье, а пропаганда твердит, что это огромный скачок в будущее, В какое? К гибели? К возможности самопожиранию, пока ты сильный? Это же, каннибализм двадцатого века!"
  Когда мороз стал забираться под фуфайку, Айвар собрался в избу. Но тут заскрипели чьи-то шаги, и он спрягался за калитку. Мимо прошли Микелис с Варей. Свет в доме уже был потушен, и Айвар на ощупь нашел свою постель. Уставшие лесорубы засыпали моментально.
  В ближайшую субботу Айвар твердо решил сходить на танцы. Находиться дома, когда в деревне справляются танцы, он уже не мог. Мало того, что пилили нервы свои латыши, потом хозяйка, так к ним присоединился и Батура. Они уже около месяца, как с ним работали, и свыклись настолько, что считали его своим. К тому же, видно было, что и ему латыши пришлись по нраву. Имея большой лесозаготовительный опыт, он старался передать его своей работящей бригаде. Не ленясь вылезти из кабины, бесчисленное число раз, он, то помогал, то показывал, то поучал. Работать с ним было одно удовольствие. Особым уважением тот пользовался у Алксниса, у которого часто болела голова. Узнав об этом, Батура привез из дома какую-то траву, настой которой, хорошо ему помогал. Теперь Айвар уже знал, что не каждый свой земляк, может помочь так безвозмездно, как чужой. Для Батуры, все были равны, и ко всем относился с величайшим вниманием, точно к своему трактору. Когда он узнал, что Айвар все же, решил идти на танцы, то не упустил пошутить:
   - Ну, мальцы, теперь дело будет, если Айвар согласился идти на вечерку! Того и гляди, что все местные девки умрут от зависти к той, которую он для себя выберет. Ей-богу, хоть самому специально сходить посмотреть, да домой надо, а то, продукты кончаются.
  Его приятный говорок ничуть не обижал, а, наоборот, располагал к хорошему настроению. Еще в пятницу, Айвар попросил у него бензина и, сколько было возможно, на ватниках смыл пятна, пришил болтавшиеся пуговицы, хотя за одеждой всегда, следил и так. У Микелиса узнал, в какой избе будут танцы. Наконец, наступил и субботний вечер. Тщательно умывшись и наспех перекусив, пошел искать указанный дом. Он почему-то считал, что танцы там уже должны были начаться, но оказалось, пришел первым. Но не возвращаться же, назад! Поднявшись по новому, высокому крыльцу, прошел, полутемные сени и открыл дверь в кухню. На пороге, носом к носу, столкнулся с пожилой женщиной.
   - Заходи, заходи, - певуче, предложила она, - первый будешь. Скоро соберутся все, а пока, поболтайте со стариком, он в горнице, на кровати сидит. Насти тоже нет дома, где-то у подружек, - предупредила она, будто Айвар должен был знать ее Настю.
  В отличие от других изб, в этой, все располагалось как бы наоборот. К сеням примыкал небольшой коридорчик, из которого можно было сперва попасть в просторнейшую горницу, а справа, дверь вела па кухню с кроватью, где Айвар и застал скучающего хозяина с гладко причесанными набок, оставшимися седыми волосами. Ватные штаны, аккуратно заправлены в, разрезанные сверху, валенки. Белая рубаха у ворота, расшита красным орнаментом. На впалом лице, внимательные, темные глаза.
   - Садись ко мне на кровать, побалакаем, пока никого нет, - запросто, предложил он, вытаскивая из кармана вышитый кисет.
  Айвар присел только на краешек, боясь замазать чистое покрывало.
   - Спасибо, не курю.
   - Так уж, совсем и не балуешь махорочкой? Красная, первый номер, - и, вопросительно, посмотрел на Айвара.
   - Раньше курил, да бросил.
   - Первого, такого встречаю, - и внимательно посмотрел на Айвара. - Никогда не думал, что можно бросить курить, да и зачем? Нечего делать, свернешь козью ножку, затянешь, и время быстрее проходит, а так, гляди в потолок, да доски считай.
   - Признаться, никогда не обращал внимания, куда смотрю, когда нечего делать. Придется специально понаблюдать.
   - То-то я гляжу на тебя, и ты мне таким спокойным кажешься. А, может, это только сперва. С лица ты, вроде бы, как и не местный.
   - Вы не первый замечаете. Неужели так заметно?
   - Не знаю, но мне так кажется.
  - Тогда угадали.
   - Откуда будешь?
   - Из Латвии.
   - Вот я и думаю, где это я схожих видел? У меня в роте, прибалты были. Теперь я ваши лица, припоминаю.
  Длинного разговора не получилось. В избу вошли девушки, сразу кучей, принеся с собой приятный холодок. Они сразу же, поснимали верхнюю одежду и побросали на кровать. Айвар поднялся и вышел в горницу. А через несколько минут, такой же большой и шумной толпой, ввалились парни, неся гармонь. Горница сразу стала полной. Так как Айвар до сих пор на танцы почти не ходил, то среди молодежи, знакомых не оказалось. Лишь несколько парней встречал у прораба, но без личных знакомств. Три - четыре девушки помнил по прошлым вечеркам. Айвар пожалел, что хозяйка не пустила на танцы свою Веру - все же, было бы с кем поговорить. Музыкант на этот раз был совершенно трезв и играл исключительно хорошо.
  Вечер проходил, как по писанному. Танцы, шутки, смех, фантики, махорочный дым. Девушки в одной стороне, парни, как обычно, в другой. И ни один из них, не пьян! К танцам они подключались, в основном, только с половины вечера, когда один за другим шли, то кадриль, то падеспань, то вальс. В этот вечер, Айвар с удовольствием слушал виртуозные переливы гармони, так искусно извлекаемые настоящим музыкантом, поэтому совершенно не хотелось идти танцевать.
  Танцы закончились за полночь. Айвар мужественно отсидел на одном месте и, подавленный какой-то недосказанностью, возвратился на квартиру. "Ну и что? - успокаивал он сам себя. - Я не приглашал и меня не приглашали. Конечно, все это очень скучно, но гармонь звучала исключительно!"
   - Ну, как? - в понедельник, смеясь, спрашивал Батура. - Поцеловал ты там, какую-нибудь шмару? Не упала она в обморок, от удовольствия?
  Хотелось рассердиться, но это было высказано так непосредственно. Свои же, особенно не надоедали. На безответной любви, Айвар мог сам подколоть Микелиса, а Антону к своей Анфисе, не было доступа по две недели, пока Батура не уезжал на выходной домой. Алкснис же, мало вмешивался в проблемы молодых, у него были свои заботы. Он лишь изредка и то, только чтобы не молчать, высказывал свое мнение, хотя пошутить иногда, любил тоже. По его скупым рассказам, в молодости, проходу девкам не давал. Не зря же, в жены взял одну из местных победительниц конкурса красоты.
  Что делать в следующую субботу? - не давал Айвару покоя навязчивый вопрос. - Если так сидеть и дальше, то девушки, конечно, к нему не полезут. Идти танцевать? Но он хорошо и не умеет! Где он мог научиться такому искусному ремеслу? В Князевке, было только баловство. Нет, надо все-таки идти. Он пойдет! Нельзя в свои двадцать лет сидеть и слушать, как над ним смеются, пусть даже в шутку. Его годы, говорили сами за себя. Подумать только! Когда приехал в Сибирь, было четырнадцать, а уже двадцать! Как быстро пролетело это тяжелое время, а вместе с ним, и самые драгоценные годы жизни, когда у человека, в основном, заканчивается формирование своего собственного воззрения на жизнь, восприятие мира - в общем, становление, как личности. Он становился взрослым, и в душе, все чаще стали появляться смутные желания встреч с девушками, о которых так много читал в популярных романах, и это, до сих пор, его обходило стороной. Он, конечно, сознавал, что в таких вопросах очень многое зависит от него, но что он мог поделать с собой, когда девушки ему, не особенно нравились. Чего же, в конце концов, он от них тогда хочет? Хотя еще и неосознанно, а больше каким-то внутренним чутьем, но уже знал, что нелюбимой девушке, не смог бы сказать то, что накопилось на сердце, поэтому и решил, что если когда полюбит, то только ту, что была его затаенной мечтой. Чаще всего, хотелось нечаянной встрече, для которой внутренне, был подготовлен. Но пока все это, казалось далеким и несбыточным А душа и тело, по им одним известным законам, пытались разорвать оковы замкнутости. В нем бурлила жизнь, и идти наперекор требованиям молодости он не мог, да и не имел права. Все эти сибирские годы, которые до сих пор не принесли ему ничего, кроме унижения и горя, вместе с тем, формировали его как мужчину, как личность. И если там, в совхозе, к ссыльным относились по-разному, то в тайге, все были равны. Эта масса разношерстной молодежи не знает, что латыши репрессированы, значит, здесь он такой же, как и все. Каким-то чутьем, догадываясь о его замкнутости, однажды, за лесным обедом, свою мысль высказал и Батура.
   - Да бросьте вы, латыши, переживать. Тут больше чем пол Сибири ссыльных, и если каждый начнет разбираться в случившемся, то и работать будет некогда.
  Потом переключился на Айвара.
   - Завидую тебе, парень. Эх, где мои семнадцать лет! Ты, Миша, почаще под комель становись, а то Айвару важные дела предстоят и перетруждаться ему нельзя, он должен быть в форме.
  Алкснис подмигивал и усиленно поддерживал.
   - Ехать домой будешь в кабине, а я на запятках постою - надо же как-то парню помогать. Какой из тебя будет танцор, если заболят ноги. В таких вещах, все должно быть чин чинаром.
  Обложен теперь Айвар был, со всех сторон. Как и в прошлую субботу, снова бензином почистил ватники, пришил оторванный карман.
  На этот раз, очень долго собирался, поэтому пришел в самый разгар. Здесь, то ли помещение было маловато, то ли народу больше, но свободного места почти не было. К его удивлению, уже в самом начале, парни перемешались с девушками. Скорее всего, такому сближению способствовало чувство близкого конца зимовья - на дворе февраль. Айвар остановился у дверей, где парни, прикуривая друг у друга самокрутки, рассказывали анекдоты.
   - Старик, лет эдак девяносто, лезет в избу через окно. "Ты что, совсем сдурел, старый? - спрашивает жена. - Ай, тебе ворот нетути?" "Молчи, старая! Я представляю, что лезу к чужой".
   - Лежит, это, в кровати старик со старухой, а она возьми и спроси: старый, а, старый, признайся честно - согрешил ли ты с другой, пока мы с тобой живем-то? Только один раз, - признается старик. Старуха как даст ему по морде. - У, старый козел, как бы тот раз сейчас пригодился!
  Айвар не очень любил анекдоты, поэтому протиснулся дальше. Гармошка расходилась вовсю, и все девушки, а многие с парнями, топтались на кругу. На скамейке сидело лишь несколько парней, и Айвар подсел к ним. Сегодня он пришел с твердым намерением станцевать, но, когда увидел такую массу народа, желание несколько поблекло. "Не для меня, все это" решил он. Танцы продолжались с очень маленькими перерывами - ровно столько, чтобы музыкант смог перестроиться на другую мелодию. Сидевшие рядом с Айваром парни уходили, приходили, подсаживались другие. С другой стороны от него садились и вставали девушки, а он все не знал, что делать дальше. Вместо ожидавшегося удовольствия, вечер становился очередной пыткой. Айвар потерял счет времени, когда обратил внимание, что одна из подсевших рядом с ним девушек не танцует и не уходит. Посмотреть на соседку считал неудобным, поэтому еще внимательнее сосредоточился на ноги танцующих, будто это и было самым главным, ради чего сюда приходил. Но это мало помогало. Всем существом, он все равно чувствовал сидящую рядом. "Если бы это была Варя, то сразу бы со мной заговорила", - рассуждал он. Но ее в этот вечер, не видел вообще. Почему-то не появлялся и Микелис. Возможно, они уже нашли друг друга. Немного заинтригованный соседкой, Айвар не переставал разглядывать местных девушек, большинство из которых были очень привлекательны, но, к сожалению, не для его вкуса. А вот эта, не уходит! Вон сколько места освобождается на длинной скамье, когда все идут танцевать, только она сидит, как приклеенная. В конце концов, Айвару стало душно и, расстегнув фуфайку, рукавом вытер лоб.
   - Душно здесь сегодня, правда? - спросила соседка.
   - Слишком натопили, - машинально ответил он, потом вдруг спохватился и искоса, посмотрел на девушку.
  В прошлую субботу, ее здесь не было. Худощавая, глаза задумчивые, большие, волосы черные. Одета в темное платье с блестками, какое здесь никто не носит. Приличный вырез на груди, внизу зажат брошкой, скрадывающей небольшие груди. Может быть, потому, что она была нездешней, ее никто не приглашал танцевать, а сама первая, тоже не шла. Ее что-то разделяло с местной компанией.
   - Почему вы не танцуете? - неожиданно, спросила она.
   - Я не очень умею, а со стороны, на других всегда лучше смотреть.
   - Так нехорошо. Если пришли на танцы, то надо обязательно танцевать.
   - Не я же один, не танцую. Вон сколько парней курит.
   - Здесь не бальная школа, и все танцуют одинаково. Самое главное топать. Это в городе, за тобой могут следить, а здесь, стесняться нечего.
   - Все равно неудобно, ведь у всех на виду.
   - Не надо на всех обращать внимания. Они же не обращают на вас внимание, значит, и на них не надо. Смотрите, гармонист вальс играет, а все фокстротом танцуют. Ну и что? Главное, что все вместе и всем хорошо.
   - Вы, вероятно, не местная, что тоже, не танцуете?
   - Разве так заметно?
   - Да. Я уже второй раз на танцах, но вас не замечал.
   - Вот как! Почему же только второй, если не секрет? Только приехали?
   - С осени, или с начала зимы, не знаю, как правильно сказать. Но времени, все не было.
   - Не представляю, чем еще тут можно заниматься, кроме работы да танцев. Значит, сон-батюшка?
   - Не совсем так.
   - Что же, тогда?
  Айвар не знал, что ответить. В это время, один из парней все же решился, пригласить ее на танец.
   - Держите мне место, - предупредила она.
  После танца, снова подсела к нему, но, когда тот пригласил и на второй, отказала:
   - Пойдем лучше с вами станцуем, - предложила она, - а то мне этот тип, что-то не нравится.
  Играли фокстрот. Несмотря на то, что в разношенных валенках, он топтался, как медведь, иногда наступая на ее модные сапожки - получалось совсем не плохо.
   - Вот видите! - подбодрила девушка, садясь на скамейку. - Я же говорила, что в танцах не надо быть большим спецом.
   - Я не возражаю, хотя могло получиться и лучше.
  Айвар постепенно входил в новую для себя роль. Он становился вроде бы, как наравне со всеми. Еще бы! С ним сидит, разговаривает, танцует такая девушка! Красотой она, конечно, не отличалась. Небольшой остренький носик, впалые щеки, тонкие губы, но одежда, осанка, поведение - очень выгодно выделяли среди остальных девушек, облаченных в валенки, теплые кофты с повязанными на лбу красными платками, что их, в некоторой степени, делало непривлекательными.
   - Тогда я угадал, что вы не местная? - переспросил Айвар.
   - Это как сказать. Я на днях приехала из Сталино, что на Урале, а здесь, живет моя мама.
   - Не слышал, такого города.
   - На самом юге Урала. В основном, это шахтерский городишко.
   - И девушки трудятся на шахте?
   - И, много! Я уже третий год, как там работаю.
   - Что заставило уехать?
   - Собралась с подружками. Все равно, здесь делать нечего.
   - А как же мама, отважилась пустить в такую дорогу?
   - Сперва сердилась, а потом, привыкла. Пойдем быстренько танцевать, а то тот тип снова идет сюда, - и потащила на круг за рукав.
  Ее рука была мягкая, теплая и, как ему показалось, доверчивая. После танца, скамейка оказалась занятой, и они остались стоять у стенки. Теперь он заметил и Варю, вертевшуюся в противоположном углу и посматривавшую в их сторону.
   - Неужели вы в самой шахте работаете? - спросил Айвар, чтобы только не молчать?
   - Мы, девушки, только на крепежке заняты.
   - Как это понять?
   - Забойщики идут впереди, а мы за ними штольню крепим.
   - Опасно?
   - Немножко.
   - Видели, как заваливает?
  - Бывают случаи, но зато, хорошо платят.
   - Сколько, если не секрет?
   - До четырехсот рублей, а проходчики - девятьсот и тысяча.
   - Плата за жизнь.
   - Может быть, и так, но на шахте опасность везде одинаковая.
   - Но, по виду, не сказал бы, что в подземелье тяжелая работа.
   - Наверно, потому, что еще мало работаю.
   - А что сейчас сюда привело, отпуск?
   - Да, отпуск, вот и решила маму проведать. У меня есть еще и дедушка, но он уже очень стар, плохо слышит. Мы живем на самом краю деревни, за рвом. Вы где квартируетесь?
   - Фамилию не знаю, но хозяев зовут Аня с Мишей.
   - Нам как раз в одну сторону идти, так что, без меня домой не уходите.
  Айвар даже не поверил своим ушам! Девушка предлагает такое огромное, долгожданное счастье. Он еще раз смерил ее пристальным взглядом.
   - Что на меня так смотрите? - заметила девушка.
   - Вы такая ... такая ... Вам ли, работать на шахте?
  - Доходная, хотите сказать. Зато я достаточно сильная. Впрочем, нам там мужики помогают. Да что это, мы все про шахту, да про шахту. Расскажите лучше о себе. Как вам здесь нравится, долго ли пробудете, с кем из девушек успели познакомиться?
   - Сразу столько вопросов, что не знаю, с какого и начинать.
   - Вы в прошлую зиму, тоже здесь были?
   - В тайге был, но не здесь. В Князевке стояли.
   - А, знаю, там мой дяди живет.
   - По всему Урману, родня.
   - Есть в Имшегале, есть в Атирке. У моего папы было много братьев.
   - Роднитесь, переписываетесь?
   - От случая к случаю. С почтой у нас неважно.
   - Надолго сюда приехали?
   - Пару недель - и все.
   - Жаль, что так мало.
   - Почему жаль? - вопросительно, посмотрела на него девушка.
   - Не знаю..., - замялся Айвар. - Все-таки, мама одна остается.
   - Мама у меня хорошая, на ферме, сторожем работает.
   - Сколько же там сторожей надо? Моя хозяйка там, тоже сторожем.
   - Мама ночью, а Аня днем. Они обе председателю родственницы.
   - Хозяйка говорила, что в Савге председателю чуть ли не все родственники.
   - Кто их знает, но родни, действительно, много.
   - А кому здесь родня продавщица Варя, что живет во рву?
   - Откуда вы знаете, где она живет? - удивленно, спросила собеседница. - Вы были у нее дома?
   - Не успел.
   - А все-таки, шли?
   - Провожал друга.
   - Немножко слышала.
   - Так быстро, все передается?
   - Здесь же маленькая, захолустная деревушка, где друг у друга все на виду. Ночью парень поцелует девушку, а назавтра все об этом знают.
   - Как они узнают?
   - Девушка сама похвастает. Не часто же, здесь такое случается.
   - Как вы сюда добирались?
   - До Атирки на тракторе, а сюда пешком.
   - Тяжело в дороге.
   - Не сказала бы. Мы, сибиряки, выносливые.
   - Много что здесь изменилось после вашего отъезда?
   - Почти ничего. Просто, здесь раньше лес не пилили. Скучища была, ужасная! Только поэтому, мы удирали.
   - И нашли, что искали?
   - Не жалуюсь, хоть света, посмотрела.
   - Выходит, что вам здесь все парни незнакомы? - с надеждой спросил Айвар.
   - Да, конечно. Своих здесь - ни одного.
  Заиграли вальс, и ее снова пришли приглашать на танец.
   - Нет, я занята, - ответила она - Пойдем танцевать, а то снова надоедают. Давайте я немного подучу, тут нет никакой сложности, - и, плотно прижав его к себе, стала водить.
  И, удивительное дело! Он почувствовал уверенность в своих движениях, а через несколько минут, кружил ее без запинки. Смущало одно - девушка очень плотно прижималась. Сначала нравилось, а потом испугался, что могут обговорить! Он несколько раз попытался посмотреть ей в лицо - оно было так близко и пахло духами, но тут же, опускал глаза, потому что в этот момент, на него смотрела и она. Айвар чувствовал в ней столько нежности, приветливости, расположения, а ее темные глаза, постоянно улыбались. "До чего легко танцует! - думал он, кружась. - Даже нельзя понять, я ее вожу, или она меня. Вот, только бы, так плотно не прижималась". На этот танец, фуфайку он оставил на скамейке, поэтому его левая рука все время чувствовала ее тонкую, почти воздушную талию. "И куда ей такой, в шахту! - удивлялся Айвар, - ее бы посадить в доме, чтобы лю6оваться стройной фигурой, а она - в шахте!" За вальсом, танцевали полечку, и получалось так здорово, будто вместе танцуют очень давно. Айвар вспотел.
   - Надо сходить прохладиться, а то я, весь мокрый.
   - Мне тоже жарко, давай выйдем.
  Остановились на крыльце. Было за полночь, и погода резко изменилась. Мороз будто уменьшился, но пошел плотный снег. Девушка стала спереди и боком прижалась к его груди, а через минутку почувствовал, что она дрожит.
   - Замерзаете? Погода испортилась.
   - Ерунда, мы, сибирячки, привычные ко всему, - отвечала она, плотнее прижимаясь к нему.
  Айвар пожалел, что не взял с собой фуфайку и, расстегнув пиджак, полами охватил ее худенькие плечи.
   - Лучше?
   - О, да! Так я согласна стоять, хоть до утра.
  -Однако же, мы оттанцевали весь вечер, а как друг друга звать - не знаем.
   - Правильно. Надо знать не только имя, но и перейти на "ты". Девушка потерлась плечом о его грудь.
   - Меня Айвар.
   - Что-то, нерусское.
   - Латыш.
   - А у вас, что, своего леса нет, или план какой?
   - Безграничный план, на всю жизнь.
   - Не шути, может, жить сюда переехал?
   - Похоже, что так.
   - Ничего удивительного. Мы и то кочуем, что цыгане. Где поселились?
  Айвар назвал район, совхоз.
   - Слышала, что такой район в Омской области есть, но, ни разу там не была Он, видимо, в стороне от больших дорог.
   - Зато, в самом центре больших болот.
   - Значит, всей семьей решили здесь жить?
  Девушка была настойчивой, и ее вопросы, смущали.
   - Какая любопытная! За один вечер хочет все узнать, а сама даже не говорит, как звать.
   - Полина, Поля. Как назовешь, так и будет хорошо.
   - В нашем совхозе, такого имени не слышал.
   - Здесь я тоже, одна такая.
  На крыльце появилась еще парочка. Парень девушку просто вынес на руках, и та громко смеялась. Айвар ожидал, что при посторонних, Поля от него отойдет, но она даже не шелохнулась.
   - Как у тебя здесь тепло, - шепнула девушка, еще плотнее прижимаясь.
  Айвар поправил полы пиджака.
   - Долго мы еще будем танцевать? - спросила Поля.
   - По мне домой, хоть сейчас, - ответил удивленный Айвар. - Только теперь жалко уходить - вдруг, больше не увидимся.
   - Я приехала на две недели, но могу остаться и дольше. Так что, если захочешь, встретимся еще раз.
  Такого ответа, Айвар не ожидал. Что теперь ответить? Дать ли согласие на новые встречи, если сам в себе, еще не разобрался? О встрече, он сказал просто так, для разговора, а она поняла по-своему. Что за девушка?! С виду как будто и ничего, но, что в душе? Если сейчас согласиться встретиться еще раз, то так пойдет и дальше, а эти красавицы, наверно, все вертихвостки? Сколько парней было на вечерке, а она выбрала его. Решила подразнить!
  Пока он так рассуждал, соседи стали громко целоваться, и их поступок, Айвару показался очень неприличным. Смущенный, он уже собирался в избу за фуфайкой, но в это время Поля, повернулась к нему грудью, чтобы концами пиджака, плотнее укрыться. Ее легкое дыхание, почти обожгло ему лицо, и он почувствовал, что так, прижавшись, стоять долго нельзя.
   - Может, пойдем в избу? - робко предложил он. - Охладились достаточно.
  Поля засмеялась и почти вплотную приблизила к нему свое лицо, да так близко, что Айвару показалось - сейчас она его поцелует.
   - Тогда, пойдем домой, - не унимался он.
  Айвар чувствовал, что если сейчас от нее не оторвется, то может случиться большой конфуз.
   - Ладно, - со вздохом, согласилась Поля.
   - Если не хочешь, можешь остаться.
   - Нет уж, пойдем вместе, а то мне одной будет страшно. Заодно посмотришь, где я живу.
   - Теперь я представляю где, но если еще и покажешь, будет еще лучше.
   - Шутник.
  Пока они договаривались, идти или нет, парочка скрылась в сарае. Даже мороза не боятся! - удивился Айвар.
  Взяли одежду, причем Айвар удивился тому, что у Поли оказалась очень добротная меховая шубка, каких здесь никто не носит. Выйдя на улицу, они, как старые знакомые, зашагали домой.
   - Как же это, ты в сапожках? - удивился Айвар. - Ноги замерзнут!
   - Тут недалеко, не успеют, а замерзнут - согреешь.
  Вот тебе и, на! Попался. Радоваться ли такому случаю, или снова замкнуться в себе, как бывало, до сих пор. Но какой-то упрямый голос, толкал его к ней. Ну, зачем тогда тащился на танцы?! Только из-за девушек! Вот она, бери ее. А вдруг, действительно, больше не представится такая возможность, и ему останется только сожалеть. Ведь другой подходящей, нет. Варя? Нет, он ее и поцеловать не смог бы. Она неплохая девушка, но не в его вкусе.
  Они прошли полпути, когда он вспомнил, что идет без шапки, которая была втиснута в карман фуфайки. И в тот же миг почувствовал, что мерзнут уши. Посмотрел на нее - и она без платка. Густые пушистые волосы, светлели набившимися снежинками, и она их, не стряхивала
   - У тебя нет платка? Так голова замерзнет.
   - Есть, да неохота повязывать.
   - Дай-ка я возьму тебя под руку, легче идти будет.
   - Давно бы, так!
  Айвар продел свою руку под ее локоть. Ему еще никогда в жизни не приходилось ходить с девушками под руку, и это новое чувство, совершенно вскружило голову.
   - Вот моя квартира, - показал Айвар. - Наши уже, давно спят.
   - И не подозревают, что их Айвар по ночам, с девушками гуляет.
   "Бес, а не девка! - подумал Айвар. - Прямо затягивает в свои сети". Но сопротивляться, и не подумал. Так, даже нравилось.
   - Что вы вечерами делаете, пока не спите? - поинтересовалась Поля.
   - Даже не знаю, как ответить. Кто что. Я, например, научился подшивать валенки и теперь на этом подрабатываю. Читаю, если попадает какая книга, а нет ничего, смотрю, как наш Роберт, в потолок и мечтаю. После леса, особенно не разбежишься. Он так выматывает, что не дождешься выходного!
   - Если любишь читать, то я тебе, самый лучший попутчик.
   - Я и так, на тебя не обижаюсь, - не понял Айвар.
   - Совсем не с того конца. Я хотела сказать, что дома у меня есть хорошие книги. Немного, но есть.
   - Пушкин есть?
   - Не весь, но самые известные произведения, да.
   - Соскучился я по книгам.
   - Тогда зайдем ко мне сейчас, и ты посмотришь на выбор.
   - У вас же света нет, окна темные. Твоя мама нам покажет, если
  разбудим.
   - Мама ночью на ферме, а дедушка старый, и он на печке
   - Как вам не страшно жить на краю деревни, да еще в таком отдалении?
   - Кого здесь бояться? Мы привычные, нам не в диковинку, хотя, по правде сказать, от этой глуши, я стала отвыкать.
   - В лесу звери.
   - Я никого не боюсь, когда рядом такой провожатый и защитник, - и она на несколько секунд, крепко прижала к нему свое плечо.
   "Что за бес? - снова подумал он. - Зато с ней так легко, и ничего не надо придумывать самому".
  Они поднимались по ту сторону рва. Снег все усиливался, начало кружить. Айвар посмотрел на соседку. Даже в этой темноте и кутерьме снега, Поля казалась притягательной и обворожительной. Платок она так и не повязала, зато подняла широкий воротник, который закрыл ей уши и чуть не всю голову.
  Несмотря на неискушенность в женщинах, у Айвара отлично работала интуиция, которая в эту, может быть критическую минуту, подсказывала, что от этой девушки веет сибирским холодом, колючим морозом, безжалостной пургой, которая все больше и больше обволакивала его существо чем-то приятным, незнакомым, недостижимым. Он сознательно окунался в этот приятный мороз, который казался ему самым благоприятным из всех перенесенных, до сих пор. Этот мороз не замораживал, а только пощипывал душу, тело. Ну как не отдаться на волю такого приятного стечения обстоятельства?! Он чувствовал, что за этот вечер, духовно они не сблизились ни на шаг, но ее смелость и непосредственность, которыми она так умела обвораживать, ее чисто женские поступки были приятны и неотразимы.
   - Вот, живет твоя Варя, - подразнила его, махнув свободной рукой на темную громадину дома.
   - Будто другого места не было, прямо в обрыве.
  -Кто их знает, чем наши предки руководствовались при выборе места застройки? Когда я была еще маленькая, у нас куда как весело было, а теперь, скука ужасная. В школу, помню, нас всегда на лошадях возили.
   - В Атирку?
   - Ближе здесь, ничего нет. Мы тогда с Варей дружили, но ехать со мной на заработки, отказалась.
   - Наверно, и правильно сделала.
   - Продавщицей, конечно, и здесь неплохо. Она тебя очень интересует? Мне уже успели кое-что передать?
   - Девушка, как девушка, - смутился Айвар - А почему тогда она не подошла к тебе на танцах, если вы подружки?
   - Я думаю, что только из-за тебя. Ну и пусть бы со своим Мишей гуляла, так нет же, не хочет, ей тебя подавай!
   - Откуда тебе все это известно? - недоумевал Айвар.
   - Я же тебе сказала, что в деревне секретов нет.
   - Так, может быть, ты и про меня все знаешь?
   - Конечно. На второй вечер, как приехала.
   - Никогда не подумал, что мной может кто-то заинтересоваться!
   - Мы с девушками не только тебя, а всех парней, что понаехали, проработали.
   - Вот что значит, делать нечего!
   - Такая наша девичья судьба.
  Айвар хотел спросить, почему она тогда спрашивала, где он живет, специально ли подсела на танцах, но, постеснялся.
  За рвом, тропинка показалась еще темнее. Завывала буря, и глухо шумели вершины сосен, создавая жутковатую обстановку. Но рядом шла такая обаятельная, смелая девушка, и Айвар успокоился. За зиму тропинка натопталась, и теперь, когда ее замело, она совершенно не просматривалась. Притом, на двоих рядом, она не была рассчитана, и они, по очереди, проваливаясь выше колена в снег, кое-как добрели до хлева, за которым сплошной стеной, сразу же, начинался лес
   - Я даже не представляю, как можно здесь жить, без страха! Да тут из-за любого дерева может выскочить зверь, и, поминай, как звали. И зачем было строиться отдельно от деревни?
  -Здесь были еще два дома, да сгорели, поэтому наш и остался в отдалении. Теперь, как есть, так и надо жить.
   - Жутковато.
  Он посмотрел назад, и мурашки побежали по коже! Теперь же, одному придется возвращаться!
  У дома, ни традиционной калитки, ни ворот, и они поднялись на невысокое крыльцо. Дверь была запертой. Поля постучала раз, потом второй еще посильнее.
   - Когда мамы нет дома, дедушке надо очень сильно стучать.
  В сенях послышались шаги.
   - Это ты, Поля?
   - Я, мамочка, и даже не одна.
  Еще чего не хватало! Встречи с ее мамой, Айвар испугался больше, чем с предполагаемым зверьем, о котором только что говорил.
   - Кто с тобой? - спросила мама, открывая дверь и всматриваясь в темноту. - Сейчас фонарь зажгу, а то, меж половиц провалитесь.
  "Поля же говорила, что ее мама по ночам дежурит, а выходит, что она дома", недовольно, подумал Айвар. От расстройства он потупился и стукнулся головой о низкий косяк, но Поля уже тянула его за руку, вперед.
   - Не надо, мама, фонарь, мы дойдем. Зажги только лампу в избе, - и, обращаясь к Айвару, - иди следом за мной, и все будет хорошо. В сенях несколько досок подгнило, так мама беспокоится.
   - Нет мужчины, некому починить, - вторила ей, удаляющаяся в темноту мать. - Папа совсем плохой, с печки почти не слазит.
   - Ты не бойся, - шепнула Поля, - мама у меня очень хорошая. Мама еще не успела зажечь лампу, когда они круто свернули влево, и Айвар во второй раз, больно ударился головой о притолоку.
   - Ой, я и забыла предупредить, что все двери у нас низкие, - оправдывалась Поля. - Нам-то они в самый раз, а мужчинам, надо сгибаться. Очень больно?
   - Ерунда, - успокоил Айвар, - только шапка упала.
   - Иди аккуратно, у нас и потолки низкие.
  В кухне над столом, засветился огонек, выхватывая из темноты обыкновенную деревенскую кухню. Бревенчатые стены потемнели, как в бане, а из пазов торчал, высыпающий мох. На печи закашлял старик, давая знать, что он не спит.
   - Посиди чуток здесь, - предупредила Поля. - Я переоденусь. Айвар заметил, что она ушла в горницу не столько для переодевания, сколько поправить кровать и навести порядок. Мама попыталась занять гостя. Прислонясь к закопченной печке, она спросила:
   - Далекий ли, будешь?
   - Теперь уже, почти местный, приписной сибиряк.
   - Поди, на лесоповале?
   - Да. С января, на тракторе трелюем.
   - С Батурой?
  -Да.
   - Хороший человек, с ним заработаете.
   - Приходится вкалывать на всю катушку, и даже больше.
   - Тяжело в лесу работать, это факт, - помолчали.
   - Как это вы ночью не боитесь здесь ходить? - В свою очередь, поинтересовался Айвар.
   -Чего бояться-то, все кругом свои.
   - А звери?
   - Вон на них, какая у меня палка
  У дверей стояла обыкновенная палка, какой подпираются немощные, разве что, чуть длиннее. Айвар представил себе, как она ею защищается от медведя!
  Мать с дочерью были очень схожи. Тот же, чуть озорной взгляд, волосы, рот, нос, фигура, осанка. Мама выглядела довольно моложаво - лет на сорок, не более. Только морщинки на лбу, в уголках глаз и рта, были более красноречивы. Вошла Поля.
   - Раздевайся, Айвар, у нас тепло. Мы немножко замерзли, но мама сейчас поставит самовар и согреемся.
   - Я же предупреждал, что надо повязать платок, так не послушалась
   - Ерунда, у моей шубы воротник высокий.
   - Посидите, побалакайте, - суетилась мать, - самовар будет скоро готов, он еще теплый, мы недавно пили.
   - По мне, так он может и не быть, - махнул рукой Айвар. - Я с чаем не очень.
   - Ну, что ты, так нельзя. Гостей в первую очередь угощают чаем, - пояснила мама, подсыпая в самовар углей.
   - Какой же я гость, когда мы с Полей договорились, что я зайду только за книгой.
   - Заодно, и поспеете.
   - Ты с мамой не спорь, она лучше знает, что делать, - предупредила Поля, забирая у него шапку с фуфайкой.
  Айвар почувствовал забытое внимание, которое стали ему оказывать эти две женщины. А ведь, для них он был, совсем чужим человеком! На дворе глубокая ночь, а для него здесь, поставили самовар. Как бы разгадав его мысли, хозяйка отвечала:
   - Завтра, все равно выходной, так что ничего страшного, если и подольше погостюете. Я сейчас опять уйду на ферму, мешать вам не буду.
   - Но, мама...
   - Я не рассчитывал надолго, - смутился Айвар, таким непредвиденным оборотом дела, и все яснее стал представлять, за кого его здесь, принимают.
   - Пока закипит, пойдем в горницу смотреть книги, - предложила Поля.
  Что горница, что кухня - проект одного мастера на всю деревню. Разве что, кровати здесь расставлены по-другому. Одна прижалась к правой стенки, другая, к левой - рядом с дверьми. Между ними, зеркальный шкаф и небольшой столик, накрытый чистой скатеркой. На нем несколько фотографий. Книги оказались внутри шкафа на двух полках. Айвар с жадностью набросился на них. Несколько томов Пушкина, Толстого, учебники. Отложив Пушкина, он стал разглядывать фотографии.
   - В красном углу папа с мамой, - комментировала Поля, - а эту узнаешь?
  Даже очень красивая, темноглазая девчонка, задорно смотрела на него из небольшой рамки.
   - Я, - не дождавшись определения, доложила Поля.
  Для сравнения, Айвар посмотрел на нее и фотографию.
   - Ну и как? Что скажешь? Не похожа? - Айвар молчал.
   - Тринадцать лет было, в Атирку тогда фотограф приезжал из Тары. А вот это, мой брат, моложе меня. В тюрьме, на длинном сроке сидит.
   - Брату еще долго там быть?
  -Полсрока отсидел.
   - А где папа?
   - На Ленских золотых приисках, еще в войну помер. Другие говорят, что его за золото убили. Мы на похоронах, небыли.
  Поля встала и направилась в кухню, чтобы помочь, матери, и Айвар снова залюбовался ее удаляющейся фигурой. Внезапно, в ней он увидел женщину, а это было уже, опасно! Любовные утехи, до сих пор, ему представлялись обыкновенным ничтожеством, на которые можно было не обращать внимания, но с этого момента, некоторые его незыблемые принципы и убеждения, рушились. Оказалось, что он тоже был маленькой частичкой окружающей природы и должен был поступать так, как требовала она. Возвратившись, Поля предложила:
   - Пойдем, покушаем, мама уже накрывает на стол.
  Айвар, как первоклассник, послушно последовал за ней.
   - Залезай подальше, а мы с мамой сядем с краю. - Знаешь, мама, где он живет? У Ани, - рассказывала за чаем, Поля.
   - Так это же, совсем рядом
   - Конечно.
   - Все равно одному страшно, ходить в такую пору.
   - Так ночуй здесь, - предложила мама. - Смотри, сколько кроватей пустует. Я же говорила, что опять пойду на ферму. Устал, наверно, сегодня: днем лес, вечером танцы. Хороший, видать, ты парень.
   - Смотрю, один весь вечер сидит и ни с кем не танцует. Впервые, такого встретила. Потом разговорились.
   - Имя-то у тебя мудреное такое, сразу видать не здешний. По голосу тоже можно понять, что не русский.
   - Из Латвии я, - ответил Айвар, чтобы сразу положить конец догадкам. - С сорок девятого, Сибирь поднимаю.
   - Не так и давно, а по-русски уже, хорошо говоришь.
   - Русские, как зашли, так мы ещё дома, немного болтали.
   - То-то. Только на зиму к нам?
   - Такой срок. Летом - не валят.
   - Жаль, что хорошие люди у нас не задерживаются.
   - Вы же не знаете, какой я. Может, последний жулик.
   - Не говорите! Человека сразу видно. Папа с мамой, где живут? Пришлось вкратце, рассказать свою историю.
   - Мы кое-что даже здесь, слышали о тех вывозах. В Омске, наш дальний родственник живет, так, когда несколько лет назад сюда приезжал, рассказывал. Но, как самих это не касалось, то и пропустили мимо ушей.
   - Мама, ты сразу все хочешь узнать, - упрекнула ее дочь.
   - Простите меня, но все, ведь, интересно! В деревне нет ни одного толкового человека, с кем можно было бы поговорить. Свежий человек в доме - и то радость.
  В ее словах чувствовалась искренность, и у Айвара на душе стало чуточку свободнее.
   - Мамочка, я так у тебя тоже, свежий человек, - пошутила дочь.
   - Конечно, конечно, моя птичка. Одни перелеты! Дал бы Бог-то тебя здесь задержать, куда легче на сердце было, а то, постоянно думаешь: как там, ей? Чует мое сердце, что замаялась ты, скитаясь по свету.
   - Зато я много чего увидела, многому научилась. Чтобы я здесь делала?
   - А я, так, наоборот, - сказал Айвар. - Я в этой тайге нашел гораздо больше, чем там, среди болот.
   - Я думаю, что везде есть свое хорошее, как и плохое, - заключила мать. - Значит, ты один так и живешь?
  -Привык. Плохо, может быть, только то, что иногда охота поделиться с кем-нибудь впечатлениями, мыслями, а рядом - никого. Так понемножку и одичал.
   - Неужели у тебя в совхозе не осталось девушки, с которой мог бы пооткровенничать? - иронически, спросила Поля.
   - Не было времени.
   - Так я и поверила! Впрочем, я еще на танцах заметила, что ты стесняешься, а это плохо.
   - Может быть.
   - Ну, как ты, дочка, его учишь?! - не выдержала мать.
   - Но, мамочка, надо же, как-то добиваться своего счастья!
  "Своей смелостью, ты уже, наверно, многого добилась, - подумал Айвар. - Вот и я уже попался", - а вслух, сказал:
   - Я очень плохой танцор, поэтому она меня и критикует.
  - Вместе походим на танцы, так быстро научишься. Девчонок не надо бояться - они не кусаются.
   - Не нравятся мне они, что-то.
   - Тогда и я тебе не нравлюсь?
  Такой острый вопрос, сразу поставил его в туник.
   - Можешь не отвечать, но вижу, что я права.
   - Что ты, дочка, затеяла, парня смущать! Неужто о другом, не о чем поговорить?
   - Когда я про шахту рассказываю - ты боишься.
   - Лучше бы ты не знала, что такое шахта, какие там страсти! Неужто тебе жить надоело, что лезешь под землю?
   - Зато, света насмотрюсь, - упрямо, твердила дочь.
   - Прожили мы с твоим отцом без подземелья, и хорошо было, да длинный рубль, вишь, его сгубил. Деньги, только несчастье в семью приносят. Живут же люди без шахт, а почему мы не можем так жить? Все не так, как у других.
  Разговор принимал жалобный и длинный характер. Айвару стало надоедать слушать материнские упреки да обиды. Допив четвертую чашку, пошел одеваться. Женщины поднялись тоже.
   - Когда прочтешь, приходи менять. Тут тебе до лета хватит, - предложила Поля.
   - Тебя же, через неделю не будет, а мама может не дать, - пошутил Айвар.
   - Вот сказал! Мама теперь тебя знает, ты ей понравился. Правда, мама?
   - Ты бы, сынок, почаще к нам заходил, пока дочка дома. Все веселее.
   - Как будет читаться, так и приду.
   - А ты почитай, почитай, да и к нам загляни.
   - Спасибо, вы очень добры. Не обещаю, но посмотрю, как получится.
   - Чтоб да получилось.
   - Тебя проводить до угла? - предложила Поля.
   - Еще спрашиваешь? - удивилась мать. - Конечно, проводи, да в сенях посвети, а то дверь по темну, не найдет.
   - Да не надо, - на всякий случай, ответил отказом.
   - Я только на крыльцо. Сени у нас, на самом деле плохие.
  Поля накинула на плечи большой, пуховый платок, и они вышли на крыльцо. Вокруг сероватая тьма, и тот же ветер, с мелким, колючим снегом в лицо. Они стояли рядом. Айвар не видел ее лицо, но всем мужским существом чувствовал ее рядом с собой. "Что делать: целовать, или не надо? соображал он. Весь вечер, вроде бы шло на то, чтобы целовать, но прощальный поцелуй, к чему-то обяжет. Зачем ему это? Вот она, кажется, ждет. Нет, на первый раз лучше не целовать, а дальше обстоятельства, подскажут".
   - Пока. Спасибо за все. Я тут быстро добегу.
   - Если не найдешь деревни, возвращайся назад, - пошутила Поля. - А я опять остаюсь одна, - и в ее голосе послышалась горькая обида.
  Айвар с некоторым сожалением, проглотил обращенные, вроде бы к нему, многозначительные слова.
   - Не мерзни, а я как-нибудь, добегу, - и, пожав ее теплую руку, спрыгнул с крыльца.
  И опять, неотвязное раздумье! Правильно ли он поступил, уйдя вот так? Понятно, что он ей не пара, и нет ли здесь какого одурачивания? Не на того нарвалась! Время захотела провести. Пусть проводит в другом обществе, а он за себя, постоит! Но, с другой стороны, почему на танцах выбрала именно его, когда парней там было предостаточно? Ей почему-то нужен был именно он. Ее черные, красивые глаза так ласково смотрели на него. Случайность? Может быть, она на всех так смотрит? Как бы там ни было, но глаза у нее красивые. Они даже сейчас стоят перед ним. Она ведь на танцах могла остаться и дольше, но не осталась, а ушла потому, что уходил он. Может быть, она всех парней так завлекает, чтобы потом над ними посмеяться? По всему, от нее такое можно ждать. Только, что он терял? Ничего, кроме того, что приятно провел время. Все-таки он сделал правильно, что не решился на большее сближение, а потом, будет видно. И, притом, с первой встречи целоваться. Где это видано? А, может быть, все-таки надо было поцеловать? Вдруг такой возможности больше не подвернется? Тогда он, дурак?
  Встречный снег больно бил в лицо, и смотреть можно было только сквозь маленькие щелочки век. С тропы сбился сразу, и теперь брел напрямик, черпая валенками рыхлый снег. Деревня была вот тут, рядом, а добраться - одно мучение. В овраге снег оказался еще глубже, и Айвар еле вытаскивал из него ноги. "К черту, всю эту любовь!" ворчал он, про себя. Томик Пушкина лежал за пазухой, и очень боялся, чтобы тот не намок. Уже у самой калитки, сквозь завывание вьюги, до слуха донеслись звуки гармони. "Еще танцуют", безразлично подумал он, открывая воротца. Молодежь старалась использовать все свободное время. Изредка здесь танцы устраивались даже по воскресеньям - это зависело от настроения девушек. Если им одного вечера казалось маловато, то тут же, договаривались и назавтра.
  "Так поздно, а все веселятся. Значит, будут танцы и в воскресенье", определил Айвар. Но он на них не пойдет. За сегодняшний вечер, слишком много накопилось впечатлений, и их надо было немедленно осмыслить в спокойной обстановке.
  Запросто околпачить себя он, конечно, не позволит! Но какую тактику выбрать для сопротивления и хватит ли у него мужества на такой шаг? В нем сейчас боролись два Айвара - один расчетливый, умный, другой рискованный, бесшабашный. Их надо было примирить, найдя золотую середину, если она вообще существовала. В её отсутствии, перед глазами вновь и вновь появлялась она - стройная, задумчивая, женственная. Пока находился с ней рядом, такие видения его беспокоили не особенно, а теперь, вдруг, стало ее вроде недоставать. Надо же, до чего додумался! И это только, за один вечер знакомства, а что дальше? Что будет потом? "Нет, сейчас не надо думать про нее, - решил он. - В конце концов, все образумится, утрясется".
  Вся наступившая неделя была ветреной и снежной. Полностью замело дороги, лес, Местами образовались такие высоченные сугробы, что трактор их еле пробивал. Бревна под снегом нельзя было найти, и их нащупывали стежками, протыкая снег, а чтобы подвести трос, откапывали лопатами. За вершину не цепляли, соскальзывала удавка, поэтому откапывать приходилось, иногда, и второй конец. На уплотненном снегу, даже зависал трактор, тогда откапывали и его. Переход в поисках бревен, перерос в целую проблему. Ноги проваливались, но до твердого грунта, так и не доставали. Повисев на своей развилке, дальше перемещались, покатом. Частенько, это был единственный способ передвижения.
  Настоящим волшебником своего дела, был Батура. Его трактор шел в, казалось бы, непроходимых местах. Невидимые под снегом пни угадывал, наверно, только ему одному присущей интуицией, и прекрасно лавировал между ними. Трактор слушал его, как послушная лошадь, внимательного хозяина. Ему достаточно было притронуться к рычагам одним пальцем, как трактор моментально поворачивался в нужную сторону. Их взаимопонимание, что ли, было полнейшим. Однажды, толстые бревна пришлось вытаскивать из невесть откуда, появившегося здесь оврага. Машина, зарываясь радиатором в снег, шла вдоль оврага по его наклонной части так, что по всем законам физики, должна была опрокинуться, но, почему-то, держалась! Чернеющий дым: чего никогда не бывало, густо валил из выхлопной трубы, и мотор работал на последнем пределе, а Батура совершенно спокойно, будто на столбовой дороге, с неизменной улыбочкой, легонько поддергивал за нужные рычаги, да посматривал назад - не отцепилось ли бревно. Выражения его лица, кроме, как улыбающееся, никто никогда и не видел. После этого, Айвар им уже не только любовался, но и восторгался. "Что за люди, эти сибиряки? - думал он. - В них столько бесстрашия, выдержки, выносливости. Скоро конец зимы, а он все в своем обтрепанном армячке. Такую холодину не всякий смертный может выдержать, не заболев, а, тем более, выжить".
  На трелевке же, донимала одна беда, которую Батура был бессилен исправить: не было заводских шкворней, которыми стопорились тросы, вложенный в серьгу, тащившие бревна. Вместо сталистых, закаленных шкворней, использовали обыкновенный прут, который при нагрузке гнулся, как макаронина Их выпрямляли, но они снова и снова гнулись, итак, целый день!
  Скучать Айвару теперь, времени не было. Возвратясь с работы и поужинав, он тут же, подсаживался к лампе и принимался за чтение. Из нелатышских классиков, Пушкин интересовал его особенно. Этого выдающегося поэта, теперь открывал он, заново. Доступные, простые слова, запоминались с первого чтения, а "Евгения Онегина", прочитав дважды, наизусть запомнил, чуть ли не половину. А пушкинская тема свободы! Она перекликалась с его желанием, поэтому звучала особенно заманчиво и торжественно. В Латвии, скорее всего, поэта он так и не понял бы, как здесь. Свобода там была, как само собой разумеющееся, а здесь? Каждая строка, провозглашавшая свободу, западала глубоко в душу, и он снова и снова приходил к окончательному заключению, что Свобода сама не придет, ее надо добывать. Мысль о побеге прошлым летом, сформировалась окончательно. Шесть лет, проведенных в сибирской ссылке, для него было даже слишком! Теперь предстояло действовать окончательно и решительно. Только бы скорее дождаться лета! Пусть этот шестой сибирский снег будет последним в его памяти. Он так же обилен, как и в год, их ссылки, даже больше! Особенно, эти последние дни, его валило столько, что даже нельзя было разобрать: то ли он идет сверху, то ли его подымает снизу, толи то и другое вместе, день и ночь крутило до боли в глазах. Даже Батура, некоторые сугробы не мог взять с разгону, и приходилось объезжать. На трелевке еле-еле могли вытянуть норму - не находили под снегом бревен. В общем, оказалось настолько трудно в лесу, что, чего здесь никто не помнит, даже не организовывались танцы. Но человек уже так устроен, что в праздности не может найти себе покоя, поэтому возвратясь в субботу из леса, Алкснис к ужину, предложил купить бутылку водки.
   - Если мы немножко не разрядимся, граждане хорошие, то до конца сезона, можем не выдержать - сломит нас этот лес, окончательно.
  Как самого младшего, за водкой командировали Айвара. Но Микелис одумался и решил идти вместе с ним. Было слишком поздно, и магазин оказался закрытым.
   - Пойдем к ней домой, - предложил Микелис. - Она дома всегда держит водку, я знаю.
  Дом продавщицы отличался от других лишь тем, что был покрыт камышовой крышей. Покупателей встретила ее мама.
   - Проходите в горницу, Варя там, - сказала она.
   - Мы за водкой, - с порога объяснил ей Микелис, видимо, желая показать Айвару, что он здесь, вроде как, свой.
  Похвастать - была его неотъемлемая черта. Он не мог спокойно разговаривать, если негде было вставить: "Я это давно сказал", или, "я это давно знал".
   - Вы сядьте, посидите сначала, а водка и так никуда не убежит. Между прочим, в деревне почему-то говорят, что вы непьющие!
   - Такое случается только тогда, когда нету получки, - отшутился Айвар. - Выпить предложил, наш самый старший, что очень редко случается. Если пьяному - море по колено, то после водки, нам должен быть и снег по колено.
  Вошла разрумянившаяся Варя, на ходу застегивая кофту.
   - Неужели вы с ними, то же будете пить? - улыбнулась она.
   - А что, нельзя? - встрепенулся Микелис.
   - Почему же, можно, только не надо забывать и о других. О тебе Айвар, между прочим, одна девушка очень выспрашивала и обижалась, что забыл, и книгу не возвращаешь. Так поступать нельзя.
  Айвар покраснел, почувствовав за собой оплошную вину. В этот момент, в окно кто-то резко постучал.
   - Наверно, она, легка на помине. Пойду, открою, - обрадовалась Варя.
  В кухню развязно, ввалился какой-то парень.
   - Так-так, - начал он с порога, подозрительно осматривая помещение. - Значит, заводишь шашни с другими, меня не ждала. А я вот, тут, как тут.
   - Что ты мелешь? - отвечала удивленная Варя, проходя мимо его в горницу. - Чего тебе здесь надо? Водки? Так бери и уходи по холодку. Я тебя знать не знаю. Будет мне здесь каждый ходить и командовать.
   - Водки мне хватает, а вот тебя, дорогая, - нет! Что это за люди у тебя? - и, с презрением, рукой в воздухе, описал дугу.
   - Ты что, меня не узнаешь? - подобострастно, поднялся ему навстречу Микелис
  Айвару показалось, что они как-то знакомы.
   - Я тебя не знаю и знать не хочу, - сплюнул тот сквозь зубы и, оттолкнув в сторону Микелиса, вплотную подошел к Айвару.
  "Что за чертовщина? - подумал он, напрягаясь. - Точно как тогда, в совхозе. Проходят мимо всех, и, ко мне! Всю жизнь, как козел отпущения!", и в нем вспыхнула злоба.
   - Вот ты балбес, чего сюда притащился? Дома делать нечего? У-у-у, сука подлая, - и с длинного размаха, кулаком в рукавице, попытался дотянуться до Айвара.
  Таких приемов, Айвар не боялся, а, чуть пригнувшись, пропустил удар мимо. Но, приседая, он успел собраться, а выпрямляясь, нанес тому в подбородок такой удар, что сразу даже не сообразил, куда подевался его противник! А тот, пролетев задом через всю кухню, стукнулся головой о русскую печку и лежал возле ухватов, раскрыв рот и раскинув руки. Глаза, чуть прищурены. Варина мать, в испуге, подбежала к упавшему гостю и подергала за воротник.
   - Господи, еще чего не хватало! Убили! - воскликнула она.
   - Я тебе уже давно сказал, чтобы ты со всей силы, не бил, - испугался и Микелис, наклоняясь над поверженным. - Варя, дай скорее воды, может, еще не совсем он его...
  Айвару тоже, стало как-то не по себе. Убивать он не хотел, да и бил не в полную силу, а тот, лежит! Но крови, нигде не было. Варя плеснула из черпака в лицо холодной водой, и через несколько секунд, тот открыл глаза пошире, замотал головой, подтянулся и сел, прижавшись спиной к печке.
   - Друг, очнись! - на корточках, подсел к нему Микелис - Мы же здесь все свои, что с тобой?
   - Уйди с глаз, обалдуй, а то я тебе покажу своего! - прохрипел тот, опираясь на руки.
  Микелис хотел еще что-то добавить, но Айвар попросил:
   - Отойди, пока цел, я сам с ним разберусь, - и остановился напротив на таком расстоянии, чтобы тот подымаясь, головой не дотянулся до его живота.
  Убедившись, что задира не убит, Айвар осмелел.
   - Так сколько же тебе, отвратительная морда, требуется водки? Или ты за мордобойством приходил? - спросил он, издеваясь.
  Тот не моргая, смотрел в упор на Айвара. Потом, двумя руками рванув на себе фуфайку, четко произнес:
   - Я пас, сдаюсь и подчиняюсь! - Потом, неловко вскочил на ноги, будто с ним ничего не произошло, торопливо удалился.
   - Что это он?! - изумился Айвар.
   - Не видишь, что ли?! - удивилась Варя, его наивности. - Это же блатной, тут их полная Сибирь. У них такой закон: раз ты над ним взял верх, то есть доказал силу, он подчиняется. У них своя иерархия, о которой мы не знаем. Пока я знаю одно, что это самые дисциплинированные разбойники. У них завсегда за голенищем нож, который пускают в дело безо всяких предупреждений.
   - Почему же он сейчас им не воспользовался? - поинтересовался Микелис
   - Мне кажется, что в Айваре он что-то почувствовал недоброе.
   - Ещё бы, такой нокаут! На его месте, я бы пошел к ним в главари, - бодрился Микелис. - Впрочем, шутки шутками, но отсюда, надо срочно сматывать удочки, пока тот не привел целое войско единомышленников.
   - Кто их знает, - с тревогой, ответила Варя. - Все может быть. Пока Микелис засовывал в карман две бутылки, а Айвар расплачивался, в окно опять постучали.
   - Ну, вот не успели! - заволновался Микелис
  Но, через несколько секунд, дверь открылась, и в избу вошла раскрасневшаяся от мороза, заиндевелая Поля. Обстучав у порога валенки, спросила:
   - Не ждали? - О-о, ты, Варя, вижу, время даром не теряешь. У меня ни одного, а у тебя, целых двое.
  После короткой драки, Айвар как-то не мог прийти в себя, но, с появлением Поли, успокоился.
  -Вы чем-то встревожены? - догадалась она
   - Какой точный глаз! Ты никого не встретила? - спросила Варя.
   - Нет, я из дома, а что? По улице, в ту сторону, кто-то поплелся, но пурга, не разглядеть было.
   - Ну, и хорошо, что пошел. Тут один блатной оболтус, хотел свои порядки установить, но твой Айвар, не дал ему даже начать рассуждения.
  Слово "твой", она произнесла так просто, будто он и на самом деле был ее. Айвару оно, чуть кольнуло в сердце, а Поля и продолжила.
   - Слышишь, Айвар, ты уже стал моим.
   - Может быть, не знаю, - смущенно, ответил он.
   - Мы за водкой пришли, - доложил Микелис
   - Видишь, какая погода! Я даже магазин пораньше закрыла, думала никто не придет.
   - И вы без нас собрались выпивать? - упрекнула их Поля. - Могли бы и нас в свою компанию пригласить.
   - У нас не ахти как, с закуской, - признался Айвар.
   - А если здесь, то найдем, - заявила Поля. - Так что, водку вы можете отнести, а сами возвращайтесь.
   - Может быть, лучше не здесь, - сказала Варя. - Что-то мне на душе неспокойно, после этой драки.
   - Тогда, давайте ко мне, - предложила Поля.
   - Неплохо бы, - согласилась Варя. - А как вы, парни.
  Кто мог осмелиться, отказать девушкам?
   - Ладно, - заключил Айвар, - вы собирайтесь, а я отнесу водку и мигом вернусь.
  К его возвращению, все было приготовлено, и они отправились. На этот раз, Полиной мамы дома не оказалось, а дедушки с печи, так и не слезал. Молодым людям предоставлялась полная свобода. Пока девушки собирали на стол, парни разглядывали фотографии.
   - Да-а-а, - протянул Микелис, тыча пальцем в рамочку с молодой Полей.
   - Вот тебе и да-а, - передразнил Айвар. - Может, хочешь поменяться?
   - Смеешься! Я с этой не могу справиться.
   - Ну, довольно разглядывать фотки, - зашла за ними Поля. - Смотрите лучше на нас живых, так будет куда лучше. Пошли садиться за стол.
  Все четверо сели на одну скамейку.
   - Что это тебя, Айвар, не видно, не слышно, целую неделю? - упрекнула Поля. - Знать, забыл друзей!
   - Книгу читал, - стал оправдываться он. - Теперь у меня есть хорошее занятие.
   - Выходит, что я зря дала тебе книгу, - сказала Поля, чуть с грустинкой.
   Айвар так и не понял: было это произнесено серьезно или притворно.
   - Почему? - для верности, переспросил он.
   - Тебя долго не вижу, вот мне и скучно стало, - отвечала она, понизив голос чуть ли, не до шепота.
   - А что ты, эти дни делала?
   - Приходила к Варе, гадали на картах. Вдвоем, все же веселее. Когда узнала, что сегодня и танцев не будет, совсем пала духом. Тебя, как сам Господь Бог за водкой послал.
   - Значит, он видел, кто без дела остается.
   - Чтоб он всегда так смотрел и видел, тогда в него и люди больше бы уверовали. Ты без меня скучал?
   - Не знаю, - уклонился от прямого ответа, - но думал - это точно.
   - Видно, плохо думал, если за целую неделю, ни разу ко мне не зашел.
   - Мы же не договаривались! - удивился он.
   - Разве на такие дела надо договариваться? Эх, ты!
   - Ну, как я пойду к чужим, и что твоя мама подумает?
   - Между прочим, ты ей очень понравился. Она о тебе только и говорит.
   - Преувеличиваешь.
   - Моя мама все видит и понимает. Просто тебе самому надо быть посмелее. Ну, что у нас получится, если и я буду такой же скромницей как, ты?
  Айвар снова смутился: по ее понятию что-то обязательно должно получиться. Чего она от него хочет? Обе пары сидели перед накрытым столом, но к еде не притрагивались, пока не выяснили все вопросы в своих отношениях.
   - О чем вы там шепчетесь? - наконец, повернулась к ним Варя. - Может, довольно секретничать? Миша, будь мужчиной и давай, наливай. Только по-полному! - скомандовала она, когда заметила, что тот льет по половинке стакана.
   - Мы же, сопьемся! - ужаснулся Айвар.
   - Ну и что? - невозмутимо ответила Варя. - Мы с Полей вместе росли, ходили в школу, дружили и теперь не напиться за встречу?! Такой случай, предоставляется не часто.
   - И секретов у вас никаких нет?
   - Если и были, то они обговорены давно.
   - А вы что, хотите их подслушать? Нетушки! будьте лучше нашими развлекателями, - вмешалась Поля.
   - Как, Айвар, соглашаемся? - спросил Микелис
   - Я слышал, что в гостях надо делать то, что прикажут.
   - Только не думайте, что мы пьяницы, но за встречу ... в общем, такой случай пропустить нельзя, притом завтра выходной, выспимся.
   - Чего только не сделаешь ради вашего благополучия, - засмеялся Микелис - Если так, то давайте не упускать драгоценные минуты.
   - Конечно. Давай, поднимай.
   - За что пьем?
   - За плохую погоду, которая собрала нас вместе,
   - Нет, давайте за наше будущее,
   - А вдруг, наше будущее в этой плохой погоде?
   - Давайте лучше, за встречу.
   - Да ну вас, пейте, и все, - скомандовала Варя, и первая поставила на стол пустой стакан, вверх дном. - Я жду.
  Айвару пить не хотелось. Вот если бы понемножку, чтобы подольше посидеть, а то сразу лошадиными дозами! Явно, хотят накачать. Но, как отказаться? Они будут смотреть и не дадут покоя, пока не выпьет. Лучше без уговоров, будь что будет! Завтра поболеет и пройдет. Едва он успел отдышаться от первой, как Микелис налил по второй.
   - Ты что?! - испугался Айвар. - Совсем уже!
   - А что? - будто не понимая, переспросил тот.
   - Тот от первой, не продохнуть, а ты за вторую!
   - Айвар, ты Мише не перечь, - посоветовала Варя. - Он уже взрослый и знает, что делает.
  Почувствовав поддержку, Микелис взял вторую бутылку и, ударом руки, выбил пробку. Так он делал всегда, когда хотел прихвастнуть, и этот прием у него, всегда получался отлично.
   - Сразу пить, я отказываюсь, - запротестовал Айвар.
   - Айвар! - как кошка прижалась к его плечу Поля. - Ну, ради меня. Давай еще по одной, а там посмотрим.
   - За дружбу.
   - За встречу.
   - За то, что каждый сам себе желает.
  Как возразить, если каждый предложенный тост, был веским. Заметным пятном в такой маленькой компании, Айвар быть не хотел, тем более, что Микелис уже успел выпить одним глотком.
   - Ты где это так натренировался? - удивился Айвар.
   - В нашей родной Сибири, всему научат, - отвечал тот, нюхая кусочек хлеба. - Ты давай, тяни, не смотри.
   - Давай-давай, Айвар, - зашумели девушки.
   - Ну, как? - переспросили его, когда пустой стакан был поставлен на стол.
   - Дайте отдышаться, - еле выговорил он. - Кажется, не совсем плохо.
   - А мы что, говорили! Ты нас только слушайся, и все будет хорошо.
   - Слушаюсь, видите? - и показал на пустой стакан.
  После второй, в голове у него здорово зашумело, чего нельзя было сказать о девушках. "Что значит, сибирячки!", с восторгом, подумал он.
   - Смотри, Айвар, еще только по две рюмки выпили, а полторы бутылки, как не бывало, - показал Микелис.
   - Поэтому и говорю, что не надо было так быстро наливать.
   - Ты посмотри, у нас еще две в запасе, - показала Варя, - а понадобится еще, то продавец, на месте.
   - Зачем столько пить? Понемножку бы, для веселья.
   - А для смелости?
   - Вы меня запутываете.
   - Наоборот! Давай сегодняшний вечер будем считать опытом в твоей неопытной жизни, - сказала Поля, подмигнув.
  Девушки развеселились и смеялись от души. Водка подействовала, и Айвар немного осмелел. Он почувствовал раскованность. Об этом он догадался, когда Поля показалась ему не столь уж и далекой. У него уже хватало бы смелости даже обнять ее, но еще чуточку, что-то сдерживало.
  Вначале они расселись так, что парни оказались по краям, что позволяло подружкам свободно общаться между собой. Но Полю, видно, это тяготило, и она чаще стала поворачиваться к Айвару, сидевшему слева от нее. Он еще помнил, что, когда сели, девушка была на некотором расстоянии от него, а теперь, оказались вплотную. То ли она отодвинулась от Вари, или после первой рюмки он сам пододвинулся поближе. Как бы то там ни было, но Поля стала ближе и доступнее. Вот Микелис налил и по третьему стакану, чему на этот раз, Айвар даже не удивился. "Черт с ней, будь что будет! - подумал он. - Буду пить, как и они". Левой рукой Микелис обнял Варю за талию, а правой, высоко над головой, поднял стакан. Потом снова одним глотком, опорожнил.
   - Видишь, как надо? - подбодрила Поля.
   - Вижу, но так не получится.
   - Пей, как получится. У нас в Сталино привыкли пить по-немецки, на брудершафт. Хочешь, я тебя научу?
   - Видел, знаю.
   - Все равно, давай.
  В ее смелости, Айвар не сомневался с самого начала, но сейчас, она становилась все отчаяннее. Да и сам он до того осмелел, что все чаще стал посматривать на ее уши, волосы, лицо. С каждым разом, они становились вроде бы красивее! Наконец Поля окончательно повернулась к Айвару на пол-оборота, и к Варе больше не обращалась. Айвар нечаянно опустил руку на скамейку, чтобы опереться, но там оказалась ее рука, которую и пожал с нежностью. Девушка руки не отдернула, а даже распрямила его ладонь, чтобы вплотную приложить свою. Потом свои тонкие пальчики вложила между его, и, несколько раз, легонько сжала. Айвар почувствовал себя, героем. Еще бы! Такая девушка забавляется его рукой. Значит, он ей нравится. Это было так чудесно, ново. Его загрубелую руку, ласкает такая нежная, девичья. С чем такое блаженство, еще можно сравнить! Выпитая водка с дружеским рукопожатием, окончательно вскружили ему голову.
  Вот она смотрит на него своими большими, доверчивыми глазами, и Айвару кажется, что вокруг них ничего уже больше не существует. Только они вдвоем в этом зимнем, таежном мире! А вокруг все так прекрасно, уютно, воздушно, что остается только взлететь. И уже, кажется, что нет никакой преграды, чтобы привлечь эту девушку к себе и поцеловать в ее тоненькие губки. Но опять, нет. Что же его удерживает, от такого рискованного поступка?
   - Молодые люди, почему мало закусываете? - перебила его мысли Варя. - Так можно быстро опьянеть.
   - А, может быть, они хотят опьянеть, - ляпнул, Микелис.
   - Неправда, так не бывает.
   - Правда-правда! - подхватила Поля. - У нас, всяко бывает. Чтобы им было завидно, давай, Айвар, я тебя покормлю, как маленького, - и, не дожидаясь согласия, к его рту поднесла полную ложку соленых грибов.
  Айвар с удовольствием съел. Потом она кормила еще и еще, и всем было весело. После такой кормежки, он осмелел до того, что обнял Полю за талию и привлек к себе, что опять же, вызвало удовлетворенный смех со стороны соседней пары. Ах, как в этот момент ему хотелось поцеловать девушку!
  У Микелиса, все шло по-другому. Усадив Варю на колени, он очень серьезно ей что-то объяснял.
   - Вы на нас не обращайте внимания, - сказала продавщица, заметив, что Айвар смотрит на них, удивленно.
   - Это, правда, что больше смотришь на Варю, чем на меня? - постыдила его Поля. - Не забывай, что у тебя есть я, и ты меня, нисколько не развлекаешь.
   - Я не знаю как!
   - Вот новости! Смотришь, и не знаешь. А их, кто учил? Миша? - позвала Поля, - надо опять выпить, а то Айвар не знает, как разговаривать с девушкой.
   - Это мы мигом. Ах, этот Айвар, - притворно вздохнул Микелис. - Я и в лесу ему должен показывать, и здесь. Так мы с тобой далеко не уедем. Впрочем, ладно, я согласен взвалить на себя эту нелегкую ношу. Только ты, Айвар, этого не забудь, когда лишний раз, станешь под комелек.
  Если до сих пор, Айвару казалось, что держать девушку за руку, за талию - вполне достаточно, то теперь оказалось, что всего этого, мало! Вдруг он спохватился:
   - Мы же сегодня собирались так о многом переговорить, а теперь надо напиться, вот радость! Давайте друг другу что-нибудь расскажем.
   - Поля пробудет здесь еще долго, наговоритесь, - сказала Варя, обнимая Микелиса за шею. - Когда останетесь вдвоем, можете говорить, сколько вам влезет, а пока давайте выпьем
  Айвар ужасно боялся напиться, и, может быть, этот страх только и поддерживал его в полутрезвом состоянии. Но после очередной рюмки, явственно почувствовал, что стал сдавать. Вот и Варя еще выше залезла на колени, и, прижав свою голову к Микелису, чуть хрипловато, не переставала смеяться.
   - Берите пример с нас! - крикнула она.
  Но Поля, нежданно, затянула сибирскую песню. Все спохватились, что песни-то, сегодня они еще и не пели. Для Айвара, она была настоящим спасением, и он с благодарностью подтянул чистому, звонкому голосу своей подруги. Отклонив голову, Варя подтянула тоже, замахав в такт, свободной рукой. Микелис, русских песен не знал, но припев подтягивал, от всей души. Еще не закончив песни, Поля взяла руку Айвара и вместе с своей, положила себе на колено. Через тонкую юбку, он явственно почувствовал необыкновенное тепло и нежность ее молодого, упругого тела. Пальцы его задрожали, но вместо того, чтобы убраться, не встречая сопротивления, они подвинулись еще выше. Поля наклонилась к самому его уху и тихонько прошептала:
   - Что ты со мной делаешь?
  Может быть, не сам смысл слов, а та интонация, с которой они были произнесены, вывели, наконец, Айвара из равновесия, и, пока еще не отклонила свою голову, робко прикоснулся губами к ее ротику. Казалось, что Поля только этого и ждала, но тут, закричал Микелис:
  -Ура!
   - А мы так, не договаривались, - упрекнула его Поля. - В общем, не будем обращать на них внимания, пусть они делают что хотят, а мы тоже, что хотим, - и теперь уже сама, прижалась губами к Айвару.
  Он был настолько рад, что даже не подумал отказаться, от очередной порции водки. Потом выходили охлаждаться, возвращались, чтобы снова выпить, потом собирались домой, и даже все вышли на крыльцо, но дальше, он уже не помнил.
  Когда проснулся - было совершенно темно. Немного спокойно полежав, стал припоминать, чем кончилась вчерашняя застолица и где он теперь находится. Соображение понемногу возвращалось. Голова болела, но пьянка совсем, еще не прошла. "Что же было потом? - силился припомнить. - И как это я такой пьяный, добрался домой, не замерз?"
  Потрогал рукой за штаны - так и есть, не разделся. И рубашка не снята, хорошо еще фуфайку раздел. Пока постепенно проверял себя, рука притронулась к чему-то мягкому. Так как на полу все вряд лежали, то вполне возможно, что мог подкатиться к Алкснису. Но, вместо тулупной шерсти, пальцы почувствовали обыкновенное одеяло, каким давно не накрывался. Тогда Айвар чуть-чуть пошевелился, и рядом с ним, тоже зашевелились.
   - Ты уже проснулся? - по шепоту догадался, что это Поля.
   - А где я?
   - Не волнуйся, ты у меня дома.
   - Как так?
   - Я побоялась одного тебя выпускать.
  Поля лежала на боку лицом к нему. Он тоже повернулся и, непроизвольно, как когда-то в детстве отца, с которым спал, обнял ее за плечи. Девушка ответила тем же, да еще свое лицо прижала к его щеке.
   - Сколько может быть сейчас времени? Наверно, скоро утро?
   - Не знаю, может быть, и скоро. Я тоже уснула. У тебя голова не
  болит?
   - Вроде, немножко.
   - У меня тоже. Хорошо вчера погуляли, правда? А мама домой так и не приходила, - и Поля всем телом пододвинулась к нему вплотную.
  Губы ее были совсем рядом, и Айвару не оставалось ничего другого, как их поцеловать. Рука соскользнула с плеч вниз, и под ней почувствовалось голое тело.
   - Ты совсем без трусов? - удивленно, шепнул он.
   - Мне было очень жарко.
  Айвар окончательно потерял голову, целуя эту отчаянную девушку. Он ощупывал ее нежное тело, и она совсем не сопротивлялась, а, наоборот, все исступленнее, заставляла себя целовать.
   - Спусти ниже штаны, так неудобно, - шепнула она, еще крепче прижимая Айвара к себе.
  В окна забрезжил скупой, поздний, зимний рассвет, когда они, наконец, встали. Айвар почему-то стеснялся и боялся встретиться с ее взглядом, а Поля, как нарочно, вертелась рядом: то помогала заправить в штаны рубашку, то обуть валенки, а потом заставила еще умыться и, стоя рядом, из ковшика поливала на руки. А когда он вытерся, пальчиками взяла за подбородок и ласково сказала:
   - Глупенький ты какой. Посиди, посмотри фотки, а я приготовлю завтрак.
  Как Айвар, в это раннее утро, не хотел встретиться с её мамой, но та, пришла.
   - У нас гости? - не очень удивленно, но, с восторгом в голосе, произнесла она, ставя в угол палку. - С добрым вас, утром. А я немножко задержалась, не знала, что будут гости. Сейчас, мигом завтрак приготовлю.
   - Ничего, мама, мы сами справимся.
   - Сейчас разболокусь. да самовар поставлю. Метет, не переставая, еле добралась.
  С ее появлением Айвар совсем растерялся, но в глубине души тешил себя мыслью тем, что, возможно, она, ни о чем не догадывается. Об этом же, по секрету, сообщил и Поле, когда та зашла в горницу.
   - Ты прав, она так и думает, что мы с тобой всю ночь книги читали, - и ушла на кухню, оставив растерявшегося Айвара в недоумении.
  А тут еще дед закашлял на печке. О его существовании, он совсем забыл. "Вот попался, вот влип! Теперь у всей семьи на виду! Что значит бестолковая пьянка! Чтоб я еще когда в жизни так напивался!"
  Дед потихоньку слез с печки. Высокого роста, с копной седых волос и орлиным взглядом - с виду казался совершенно крепким старцем, а Айвар до сих пор думал о нем, как о развалюхе. Когда же тот подал ему свою костлявую цепкую руку, Айвар даже засомневался - правда ли, что ему перевалило за девяносто, как говорила Поля?
  Подсев к Айвару, старик пожаловался на слух, поэтому просил говорить громче. Оказалось, что у него постоянно болит спина, поэтому должен постоянно лежать на теплой печке, где ему, немного легче. Голос его был достаточно чист и высок, когда же тот вышел на улицу, у Айвара закралось сомнение: действительно ли он настолько глух, что бы не слышать, что тут творилось с вечера и ночью?
  Возвратившись, дед умылся, причесался и снова подсел к Айвару. Поговорили о погоде, о вьюгах, когда начинает особенно болеть его поясница, о трудностях лесным обитателям, затем перешли на семейную тему, и дед рассказал, как со своим отцом, в очень давние времена, строили этот дом - самый первый в деревне.
   - За рвом, на поляне, стояло несколько банек кержаков. Что мы за день не срубим, под утро, все раскидают. Потом из их же самих, нам кто-то подсказал, что если до восхода солнца над срубом появится дымок, то они больше не тронут - закон у них, вишь, такой для чужаков, - закончил дед.
   - Кержаки и сейчас есть в деревне?
   - От тех только одна семья осталась, а остальные все вымерли, разъехались.
  За непринужденным разговором, неловкость у Айвара немного сгладилась, но когда сели за стол и Поля стала ему подкладывать со сковороды шкварки, снова заволновался. Когда же налили чая, сразу обжегся.
   - Ты его сперва в блюдечко налей, он остынет, - учила мама, будто без нее, этого не знал!
  Поля проводила его на крыльцо, где он ее чмокнул и, не оборачиваясь, зашагал на квартиру. Тропинка была заметена, но в ту сторону вели точечные следы, оставленные возвратившейся хозяйкой. Чтобы не набрать в валенки снега, он старался попасть в ее след, который был настолько мелким, что от него пришлось отказаться и брести напрямик. Ему очень не хотелось, чтобы деревенские бабы заметили, откуда он идет, поэтому так спешил, что пришел весь мокрый. Но, к его удивлению, в доме еще никто не вставал. Тихонько раздевшись, проскользнул под тулуп. "На самом деле спят, или прикидываются?" виновато, подумал Айвар. Микелис-то явно спал, потому что храпел, причем спал всегда, с открытым ртом, а остальные? Пока в сомнениях ломал голову над таким, казалось бы, для него важным вопросом, незаметно уснул крепчайшим сном.
  Ни дома, ни в лесу - нигде не покидала его мысль о Поле. Что бы он ни делал, где бы, не ходил, - она постоянно стояла у него перед глазами. Это наваждение началось с понедельника. Чтобы хоть как-то его приглушить, он попытался думать о родине, о свободе, что делал всегда в минуты душевного расстройства. Но на этот раз, испытанная уловка не помогала. К своему удивлению, Айвар обнаружил, что мысли о Поле не только нельзя прогнать из головы, но что они даже приятны! Если до этого, в самый напряженный момент, когда бревно закатывалось на четвертый, или пятый ряд, не хотелось думать ни о чем, то теперь - только о ней! От ее маячившего образа, он уже нигде не имел покоя. Надо бы было, после работы к ней сбегать, насладиться ее обществом, но в нем все время шла упорнейшая борьба между "надо" и "не надо", увидеться! Он уже предчувствовал, чем все это может кончиться. Каждый вечер, выйдя за ворота, он с жадностью, вглядывался за темный овраг, где среди белеющих сугробов снега, вырисовывался темный силуэт ее сиротливой избы. Когда там светилось окно, он ему завидовал, потому что оно находится рядом с его любимой девушкой, видит ее, слышит ее голос. Что она там теперь делает? Думает ли так же о нем, или ей все равно, кто рядом? Но нет, если о ней так мечтает он, то их чувства должны быть взаимными Его мысли должны обязательно передаться в ту сторону. Не сидит же она в нем, днем! И вот это та самая улица, по которой ступает ее нога в модном сапожке. По этой же улице, изо дня в день, бредет и он на работу, то, вымотанный до последней жилки, тащится с работы. Но, что теперь для него стоят те трудности, когда появилась, такая большая, первая любовь. Она оказалась, выше всех мучений на свете! Да, обладал он недюжинной силой, но силы, чтобы бороться с постигшей любовью, не нашлось. С каждым прожитым днем, он воспринимал все отчетливее, как неведомые до сих пор чувства, все больше и сильнее охватывают, обволакивают его существо, не оставляя ни малейшей надежды на спасение. Будущая жизнь без Поли, стала представляться пустым звуком. Несмотря на тяжелейшую работу, где затрачивалась колоссальнейшая энергия, у него пропал аппетит. Есть не хотелось, нисколечко! Неужели так ярко вспыхнувшая первая любовь могла дать столько силы и энергии не только в духовном, но и в материальном планер? Но, так было! Большая любовь стала действительным источником его существования!
  Великая любовь все же, победила все сомнения, и в наступившую пятницу, захватив недочитанную книгу, поспешил к заветному дому. Он настолько был занят своими мыслями, что даже забыл бояться этого разделяющего пустыря, о котором предупреждал Полину маму. Всей целью его жизни теперь, был вон тот, еле мерцавший у леса огонек.
  Стояла морозная, безлунная ночь. Под ногами предательски скрипел смерзшийся снег, заставляя Айвара все время озираться - не видит ли кто, его! У крыльца остановился, чтобы хоть чуточку справиться со своими разбушевавшимися чувствами. Дверь была незапертой, но, когда ее за собой закрыл, неприятно скрипнула. Поля выглянула в кухню.
   - Айвар! - радостно воскликнула она. - Ну, где же опять целую неделю, пропадаешь? Я тебя жду - жду, а ты все не приходишь.
  От ее слов, от счастья встречи, его сердце готово было выпрыгнуть из груди! Он видит ее снова такой, о какой мечтал.
   - Ну почему ты, не приходил? - спрашивала Поля, помогая расстегивать фуфайку и заглядывая ему в глаза. - Пойдем быстрее в горницу к плите, ты же, совсем замерз! Не иначе, как с какой-нибудь юбкой, по улице долго гулял. Как я рада, что ты меня не забыл.
   - Я вот, книгу принес, - промямлил он.
   - Да ладно, клади ты эту книгу на стол, больно она мне нужна. Сейчас, наверно, попросишь, чтобы я тебе еще какую брошюру дала? Забудь. Сейчас у тебя есть я, а книги будешь читать, потом.
   - Мама на работе? - спросил, оглядываясь.
   - Как всегда, а дедушка спит и ничего не слышит, так что, можешь никого не бояться. Всю неделю дедушка о тебе спрашивал - не с кем было ему поговорить. Давай сядем вот здесь, у плиты. Ну, как, теплее? Ты меня еще не забыл? - лукаво подмигнула девушка. - Смотри не ври, я все равно от подружек узнаю. Может, уже какую другую обхаживаешь?
   - Что ты только не наговоришь, Поля?! - всерьез изумился Айвар. - Если у тебя здесь есть хорошие подружки, то они ничего плохого обо мне не могли рассказать. Лес так выматывает, что к вечеру, и на свет смотреть неохота. Я думал только о тебе, - и, набравшись храбрости, взял ее за руку.
   - Господи, какие у тебя холодные руки! Давай быстренько погрею, - и стала на них дуть.
  Каждый ее выдох, как целебный бальзам очищал его запутавшиеся мысли от пустой ревности, насущных забот, от повседневного напряжения. Потом, руки она переложила под мышки и, прижала. Получилось так, что он будто обнял ее за бока. В таком положении, Айвар сдержать себя больше не мог, поэтому привлек ее нежное, хрупкое тело и очень долго целовал в ее чуточку раскрытые губы. Потом, вдруг, вспомнил, что в спальню может заглянуть дед!
   - Не бойся, - догадалась Поля. - Он тоже был молодой и понимает. Давай, рассказывай, что ты без меня делал? Почему, как чужой, все время меня сторонишься?
   - Сам не знаю. Раньше я никогда за собой такого не замечал.
   - Значит, я не зря заметила тебя в тот вечер.
   - Может быть, - покраснел Айвар.
  Он не мог так свободно, возвращаться к их прошлому.
   - А мне все кажется, что ты меня стесняешься. Это, правда? Ну, ответь? - спрашивала девушка, внимательно заглядывая в глаза
   - Не знаю, я всегда стесняюсь.
   - Это плохо. А, может быть, и хорошо, кто его знает. Только с девушками надо всегда быть посмелее, я уже об этом тебе говорила. Они ведь, не всегда любят тихонь.
   - Значит, ты меня можешь не полюбить? - удивился Айвар своей смелости. -
  -Ты, это совсем другое дело, - уклончиво, ответила Поля.
   - Какое это, другое?
   - Не спрашивай такие подробности. Ты со мной, и мне хорошо.
  Ее ответ больно кольнул Айвара в сердце, но разве можно было обижаться на такую красивую, любимую девушку?!
   - Ты сегодня будешь у меня весь вечер? - спросила она.
   - Так думал, а что? - и у него закралось первое настоящее подозрение.
   - Я спросила только так. Побудь со мной дольше, чтобы было веселее, а выспаться успеешь, договорились?
   - Если хочешь, я останусь.
   - Замечательно, я сейчас приготовлю ужин!
   - Я уже поел.
   - Когда же ты успел, когда трактор недавно протрещал? А твой ужин я теперь знаю, Аня рассказывала: хлеб да чай.
   - А, может быть, мне этого и достаточно! Нет, я, правда, есть не хочу.
   - Только чуть-чуть, понял? Женщинам отказывать нельзя, - и, не дожидаясь ответа, пошла на кухню.
  "Как же мне лучше поступить? - соображал он, оставшись один. -И здесь охота остаться, и завтра рано на работу!"
   - Жаль, что у меня нечего выпить, - пожаловалась из кухни Поля. - К нам никто не заходит, и мама самогонку не делает.
   - За это твоя мама молодец. Мне водка, была - не была. Это я в прошлую субботу, дурак, нарезался. Мне и сегодня еще стыдно за это. Ты уж прости, что так получилось, я не хотел.
   - Тогда мы все, здорово накачались.
   - Если я но пьянке, какие глупости сказал - не ругай.
   - Наоборот. Был замечательный вечер! И если бы ты не подпил, то вряд ли бы остался у меня ночевать.
   - Так могло быть.
   - Вот видишь! Значит, все шло к лучшему. Разве ты сожалеешь о том, что произошло между нами?
  Айвар молчал.
   - Можешь не отвечать, не надо. Я вижу, что ты нисколько не похож на других мужчин, которым только, давай!
  Последние слова, больно резанули слух. Видать, хороший опыт! Но что значат эти пошлые слова с той великой любовью, которая так неожиданно, поселилась в неопытном Айваре! В этот вечер, так и не хватило духу уйти от любимой девушки. Он всем существом чувствовал, что здесь его не так любят, как он, но великое чувство любви, полностью заслоняло сиюминутную горечь, предлагая взамен заманчивую надежду на счастливое будущее.
  Эта ночь для него, была самой упоительной за все время сибирской ссылки. Девушка ласкалась и отдавалась со всей свойственной ей нежностью, что позволяло и ему без стеснения, изъявлять свои безграничные чувства. С этой ночи, Поля стала неотъемлемой частью его жизни, его самого. Он больше не представлял, как жил без нее до сих пор, и как бы жил дальше, если не встретил ее. Она стала ему нужна не только как женщина, но и как свобода, как родина, как сама жизнь! В эту ночь он признался, как всю неделю без нее скучал, с каким нетерпением ждал встречи, на которую никак не решался. В эту ночь, ей были высказаны самые лучшие помыслы, накопившиеся за долгое одиночество.
  Ранним утречком Поля приготовила ему завтрак и обед в лес, а вечером договорились, встретиться на танцах. Если же по каким либо причинам они не состоятся, то Айвар придет к ней домой.
  В лесу работали очень долго. Был конец февраля, а у них не хватало для плана. Батура сказал, что будут работать хоть всю ночь, а план сделают. Все понимали эту шутку, но с планом здесь никогда не шутили. Алкснис с Антоном, как и Батура, безбожно жали на деньги. Как ни нервничал под вечер Айвар, но показать другим этого, не мог.
  Когда же с огнями выехали из леса, терпение его было на пределе. Ведь он задерживается на такое важное свидание! Он даже не чувствовал ни ветра, ни мороза, потому что в голове беспрерывно роились навязчивые мысли о танцах, о Поле. И они не были особенно утешительными. Если он не вовремя появится на танцах, Поля может встретить другого и, даже, обязательно встретит! Такая красивая и обаятельная, нужна любому. Чем больше перебирал вариантов, при которых может ее потерять, тем сильнее расстраивался и нервничал. Уже у самой деревни, сердце его готово было вырваться из груди, чтобы быстрее добежать до нее. Он готов был спрыгнуть с трактора и бежать спереди его.
  Ужинать, не было времени, и лишь наскоро умывшись снегом, побежал искать, в какой избе танцы. Но, к своему удивлению, он обнаружил, что сегодня задержались многие - конец месяца, сказался и на них.
  Как на крыльях, вбежал Айвар в горницу, в чьей избе должны были быть танцы, надеясь быстрее увидеть свою любовь, но оказалось - она задерживалась, как и лесорубы. Внутри у него что-то оборвалось! Прислонившись плечом к косяку, задумался. "Вдруг Поля заболела, а он собрался здесь развлекаться? А, может, что с дедушкой случилось, ведь такой старенький, или с мамой?" Тот пустырь к дому, очень подозрительный, а у неё, только суковатая палка! Пока он придумывал различные причины, связанные с Полиным отсутствием, в избе собралось достаточно молодежи, что бы начинать танцы. Показалось очень странным, что эти люди могут так беззаботно веселиться, когда у других такие переживания? Без нее здесь, все казалось пустым, серым и неинтересным. Потом вплелась другая мысль: а вдруг, она закрутила с другим! Возможно, что они уже здесь, у крыльца. Еще немного, и он вышел бы на улицу посмотреть, но в этот момент скрипнула дверь, и интуицией он почувствовал, что это должна быть она, только она! Он повернулся. Да, то была Поля. В той же самой шубке, сапожках и непокрытой головой. Она, видимо, знала, что так ей лучше всего подходит, хотя с ее красотой, подошло бы любое одеяние. Разрумянившаяся, с задорным блеском глаз, чуть улыбающаяся. Да, за такую привлекательность, не жаль многим пожертвовать! Как странно! Лишь за какую-то неделю, Поля для него стала самым дорогим существом на земле".
   - Ты давно меня ждешь? - расстегивая шубку, спросила девушка.
   - Только недавно приехали, - стараясь не выдать волнения, отвечал Айвар. - Конец месяца, Батура жмет.
   - Теперь я каждый вечер знаю, когда вы возвращаетесь. Ваш трактор очень сильно тарахтит и слышен на всю деревню. - Ты, наверно, и не ужинал?
   - Торопился.
   - В таком случае, немного потанцуем и, пойдем ко мне. Мама знает, что ты придешь, и приготовила ужин. Теперь она про нас все знает, я ей рассказала
  Айвара бросило в жар.
   - Что о нас, теперь подумает?! - ужаснулся он. - Не надо было рассказывать.
   - А что тут думать? - невозмутимо, отвечала девушка. - В деревне все говорят про нас с тобой, так пусть и мама знает. Ты и маме, и дедушке очень понравился. Теперь они оба не могут дождаться, когда ты придешь в гости.
  "Дедушке понравился, маме понравился, но только не, ей, - подумал Айвар. - Надо же, маме все рассказала! Но назад все равно хода нет, потому что, с каждой минутой, он любил ее больше и сильнее. Так зачем же тогда стесняться, и искать несуществующий ход назад. Даже если бы теперь он очень захотел, и то бы, все равно не пересилил себя, свою первую любовь. Так пусть и дальше, все идет своей дорогой, потому что он сознательно, верит в судьбу".
  Танцевали мало. Ей хотелось быстрее поспеть к ужину, а ему, остаться с ней наедине.
  Выйдя на улицу и спускаясь с высокого крыльца, у него, вдруг, мелькнула мысль, предложить ей выйти за него замуж. Эта мысль, появилась совершенно внезапно и обожгла, как огнем! А Поля тем временем, взяла его под руку, и они зашагали по скрипучей, темной улице, кое-где пересекаемой светлыми полосками, падавшими из небольших, промерзлых окон. Очень тяжелая была ноша, с которой он решил поделиться. Летели минуты, трепетало сердце, а он, все никак не мог решиться на судьбоносное откровение. Чрезмерно ответственным, рискованным и непредвиденным, был этот шаг. Даже несмотря на ту страстную любовь, которую испытал впервые в жизни - тянул. Тянул время, потому что без опытного советчика, боялся сделать опрометчивый шаг, за который, потом, придется расплачиваться, может быть, всю жизнь. И казалось, что все уже было подготовлено, а он не решался, не мог высказать ту единственную мысль, которая окончательно решила бы его дальнейшую судьбу. Стали гореть уши, щеки, а выход признания, задерживался.
   - Почему ты со мной не разговариваешь? - удивилась Поля, когда поравнялись с квартирой, где жил Айвар.
  Надо отвечать, но не хотелось так просто: "выходи за меня замуж", что звучало бы, слишком вульгарно! Ее вопрос, как раз и помог с ответом.
   - Я думал о тебе..., о нас с тобой.
   - И что же, ты надумал?
  Вот то звено, которого ему недоставало!
   - Думал, что неплохо бы нам с тобой, сойтись жить.
  Эти слова сорвались так нечаянно и просто, что удивился сам, но зато сразу почувствовал, какое облегчение принесли они сердцу.
   - Ты все обдумал? - спокойно, спросила Поля.
  Таким простецким вопросом, Айвар был просто поражен! В ответ, он ждал всего, чего угодно, но только не безразличия к такому важному, на его взгляд, предложению. Он сразу насторожился, и ответ получился, в духе вопроса:
   - Что тут думать? Я тебя люблю, - и сжал се маленький кулачок. Поля взяла под руку, что ему очень понравилось. Высказав свои мысли, они остановились и повернулись друг к другу. В этот момент, Айвару очень хотелось хорошенько вглядеться в ее лицо, но вокруг темнота, а белизны снега не хватало для того, чтобы заглянуть в глаза и разобраться, что в них творится. Коварный мрак, надежно скрывал ее мысли.
   - Ты мне ничего не отвечаешь, может быть, я поторопился?
   - Зачем так говоришь? - и пальчиками зажал ему рот. - Разве не видишь, как я к тебе отношусь, а тебе этого мало?
   - Если бы я только знал, чего мне достаточно, а чего мало?! Видишь сама, что у меня нет ни опыта, ни времени в тебе разобраться.
   - Глупенький ты мой, - и поцеловала его в щеку. - Конечно же, я согласна! Завтра утречком, все маме расскажем, пусть свадьбу готовит. Только не забудь, что у нас свои обычаи, и по ним сперва надо засылать сватов, а то обговорят. Вот так-то.
   - Завтра, ка раз воскресенье!
   - Ну, и что?
   - Завтра мы и придем. Сват у меня будет что надо - Алкснис Роберт.
   - Ты, хорошо придумал!
  Они все дальше уходили за ров, и Айвар больше не чувствовал, что рядом с ним идет чужая девушка. После сделанного предложения, Поля как-то сразу стала своей, близкой, будто рука об руку вместе они прошли не один год, совместной жизни. С этого момента, до самого дома больше не разговаривали - слишком переполненным было его сердце и любые слова казались бы ничтожеством, по сравнению с тем, что уже было сказано. Свою будущую жену, моментально стал чувствовать всем своим существом, так что произнесенные вслух слова, только помешали бы нахлынувшему вдохновению. Правда, изредка все-таки мелькала неприятная мысль, что на его искреннее признание, такого же откровенного ответа, не последовало. Но разве это, сейчас было главным? Куда главнее и важнее казалось то, что Поля согласилась стать его женой, что он ее любит, и за этой великой любовью, остальное казалось несущественной мелочью.
  Эту ночь, они провели вместе, почти не смыкая глаз. Обсуждались планы сватовства, свадьбы, виды на будущее и многое другое. Договорились, что когда кончится сезон лесоповала, Айвар увезет Полю в свой совхоз, а если изменится обстановка, то и в саму Латвию. Где жить? На сегодня, это было неважно. Главное уехать, а там, будет видно.
  Рано утром в воскресенье, пока не возвратилась ее мама, он ушел. На квартире все еще спали, когда Айвар забрался под тулуп, рядом Роберт. К его ночному отсутствию, здесь успели привыкнуть. Где он ночует, знали, поэтому не беспокоились. Правда, вначале пытались над ним подтрунить, но он ответил, что сами же, этого добивались. Зато хозяйка Аня, стала считать его настоящим парнем
   - Постареешь, насидишься дома, до оскомины, - говорила она, - а пока можно, крути девкам головы, им эдак, ндравится.
  Когда Роберт проснулся, Айвар подкатился к нему поближе.
   - Я решил жениться, - с волнением, признался он, - и хочу, чтобы ты сегодня сводил меня в сваты.
   - Я уже знаю, что ты с этой девкой любовь закрутил, но никогда не подумал, что у вас зашло так далеко.
  У Айвара никого не было, кому можно было бы признаться в своих чувствах, поэтому он доверил их Алкснису, как старшему. Шепотом, чтобы никто не подслушал, Айвар рассказывал:
   - Я ее очень полюбил, а вчера она согласилась, стать моей женой.
   - Слишком быстро, все у вас. Я за своей, было дело, три года ухаживал. Ты хоть узнал, что она за человек, и что из себя представляет?
   - Знаю пока только одно, что жить без неё, дальше не смогу.
   - Доводы, конечно, сногсшибательные, ничего не скажешь, только ты не забудь, что твоя затея - это на всю жизнь, значит, промаха дать нельзя. Я потому и не жалею теперь, что за три года успел досконально узнать свою будущую, по всем статьям. А за три дня, как ты, можно влипнуть! Хотя ее мать, как будто, серьезная женщина. О ней, Аня рассказывала. Но мать матерью, а что за птица ее дочка, неизвестно. Как не крути, слишком быстро ты решился на такой поступок. Надо бы, немного осмотреться.
   - У нее отпуск кончается, уедет и, все тут!
   - Боже мой! Ну и пусть уезжает. Если она тебя любит, то вернется и поженитесь. Между прочим, а как она так может бросить работу? Если мне правду сказали, то она работает где-то за Уралом. Ей же, надо ехать увольняться.
   - Она сказала, что может здесь остаться, без официального увольнения. Там ее знают, и ничего не будет, а трудовую книжку, вышлют почтой.
   - Тем более, подозрительно. Не нравится мне все это.
   - Когда она говорит, мне все понятно. Но и твои сомнения, мне тоже понятны.
   - Так бывает. Но могли все-таки подождать, присмотреться.
   - Нет, не могу. Я уже сегодня боюсь, что она может достаться другому.
   - Тебя она, хоть любит?
   - Кто ее знает, но я все равно, без нее не смогу жить.
   - Ах, как надо бы было подождать! Поверь мне, старику, что все это перегорит, перемелется в муку и станет куда лучше виднее, что к чему.
   - Я все решил, и откладывать не могу.
   - Что значит, горячая молодость! Ну, что ж, раз так решил и переубедить тебя нельзя, то сходим, посмотрим. Может Бог даст, и все хорошо будет.
   - Тогда встаем и пошли!
   - Да ты, что, совсем спятил?! Все спят, а мы с тобой вприпрыжку бежим в сваты. На такое дело, пойдем все вместе. Неужели Антона с Микелисом ты решил оставить дома?
   - Я и забыл.
   - В таких случаях, голову лучше не терять, а то потом сто раз пожалеешь. Не думаешь ли ты, что за время, пока мы собираемся, ее унесет другой? Так бывает, только в сказках.
   - Я уже и сам не знаю, что думать, но очень хочется опять к ней бежать.
   - Молодой человек, все успеется. Разошелся, как холодный самовар, как говорят сибиряки. Спешка, как известно, нужна только при ловле блох. Если откровенно признаться, то твоя затея мне совершенно не по нутру, но если ты так намертво решил, то кто тебя рассоветует! Сходим. Остается только одно - чтобы все то, что свершится, было с толком.
   - Тогда я побегу за водкой. Сколько, ты думаешь, надо взять?
   - Ты же совсем рехнулся, честное слово! Магазин-то еще закрыт. Во сколько она открывает?
   - Наверное, к десяти.
   - Вот и нормально. Встанем, умоемся, позавтракаем, подзалатаемся.
  Доводы были настолько вескими, что Айвару пришлось смириться. Но вспомнил:
   - В прошлое воскресенье, сосед гнал картофельный самогон. Может, он продаст, тогда можно выйти и пораньше.
   - В сваты с самогоном?!
   - Тут же, все так делают.
   - Не забудь, что ты из Латвии, зарабатываешь, не плохо, а это значит, что до такой низости опуститься не можешь и, не имеешь права. Если нет денег - я займу.
   - Есть, вместе же получаем.
   - Дальше. Кто у них дома?
   - Поля, ее мама и дедушка.
   - Значит, нас четверо, да их трое?
   - Семь человек.
   - Четырех бутылок хватит. В общем, сотню придется растратить.
  Когда проснулись Антон с Микелисом, им, под большим секретом было сообщено, куда и зачем они пойдут, на что товарищи, отреагировали большим восторгом - лишь бы разнообразие, да причина выпить.
   - Куда это вы разом все, засобирались? - удивилась Аня, глядя, как квартиранты чистят фуфайки.
   - Размяться, один раз решили, - ответил Алкснис.
   - Разминайтесь, разминайтесь, - с усмешкой, произнесла хозяйка.
   "Неужели догадывается?", заподозрил Айвар. Ему вдруг показалось, что его затея, ни для кого не секрет, хотя окончательное решение, им было принято только вчера То, что сплетни в деревне распространяются моментально, он знал, но что они разнеслись за ночь!...
   - Разминайтесь, разминайтесь, - еще раз повторила Аня, - только домой, вовремя возвращайтесь.
  Айвар первым стоял у двери, сгорая от нетерпения, и, под конец не выдержав, вышел на улицу, где на морозном воздухе, стало немного легче. Эти долгие сборы, вконец выбивали его из нормальной колеи. Но, наконец, квартиранты шумной компанией вышли во двор. Для маскировки, было договорено, пока они потопчутся во дворе, Айвар сбегает за водкой. Варя была уже на месте, и проблем с приобретением, не составило. Она лишь спросила:
   - Опять, как и в прошлый раз?
   - Похоже, - соврал Айвар.
  День начинался пасмурный, в воздухе носилась мелкая пурга, мела поземка. За воротами, в шапках пришлось опустить уши, ветер дул, не из приятных. Когда Айвар посмотрел на Полин дом, сердце его радостно затрепетало - сейчас там решится его будущая жизнь! Он снова увидит свою любовь. Прошло всего несколько часов, как с ней расстался, а стремился обратно, будто не видел целую вечность! Вон, и дымок вьется над трубой. Значит, ждут. На крыльце тщательно обмели валенки, стоящей тут же метлой, и постучали в дверь. Вышла Полина мама.
   - Входите дорогие гостюшки, входите. Замело, поди, дорогу, тяжело добираться, а мы еще, на отшибе живем.
  Все по очереди поздоровались и у порога, стряхнули последний снег.
   - Погодка сегодня не балует, - отвечал, стоявший впереди Алкснис,
   - Разболокайтесь, а одежду вешайте вот сюда, на стенку. Поля, займи гостей, а то у меня там подгорит.
  С печки, не торопясь, спустился дед. Сунув ноги в стоявшие у печки валенки с разрезанными голенищами, чинно, начиная с Алксниса, со всеми поздоровался за руку. Затем сел на скамейку и пригласил остальных. Айвар хотел идти в спальню, где была Поля, но та быстро возвратилась в кухню, и он, от всей души залюбовался ее стройной фигурой, так завораживающе передвигающейся по избе. Его сердце стало еще полнее от этого видения, и он уже совершенно не сомневался, что сделал правильный выбор.
   - Испортилась погода, - продолжил дед, начатый разговор.
   - Она нас всю зиму, особенно, не баловала, - поддержал разговор Антон, посмотрев на замерзшее окно.
   - Мороз морозом, но будут еще большие метели.
   - Куда же еще больше! - удивился Алкснис. - Мы в лесу и так не можем повернуться.
   - Март будет очень вьюжный.
   - Как вы знаете?
   - У нас, старых жителей тайги, своя примета.
   - Сейчас и подмораживает здорово, градусов под пятьдесят будет.
   - У нас никогда не было градусников, а мороз определяем по тому, как на воздухе дышится.
   - На ветру, и не поймешь.
   - На ветру ли, так ли, а мороз нам сродни, и мы его не боимся. Зачем, скажем, мне знать градусы, если теплее от этого не станет?
   - Смотря, какие градусы! - улыбнулся Алкснис, доставая из кармана бутылку и ставя на стол
  Это был сигнал, и за ним, поставили остальные.
   - С этими градусами спорить, конечно, опасно, - сказал дед, взяв бутылку и разглядывая этикетку. - Значит, несмотря на плохую погоду, вы пришли с хорошими вестями?
   - Да, как сказать... При плохих вестях идут с ружьем, а мы вот, с бутылкой.
  - Тогда, милости просим.
  Поля подмигнула Айвару, и они уединились в спальне на кровати, с горой белоснежных подушек. "Какое счастье быть опять рядом с ней! - с восторгом, подумал Айвар, садясь рядом с подушками. - И как я до сих пор жил без нее, не понимаю? Иметь рядом такую красивую девушку, наверно, и есть, чуть ли не самым большим счастьем на земле! А как приятно знать, что эта самая девушка, через несколько дней, станет твоей женой!" В спальню несколько раз забегала её мама, и, бросив на влюбленных удовлетворенный взгляд, исчезала на кухне.
  Через полчаса, стол был накрыт, и хозяйка, вытащив из шкафа одежду, вышла в сени переодеваться. Эта процедура, заняла не более десяти минут, а когда возвратилась, Айвар ее не узнал. Как две капли воды, она стала похожа на свою дочь, разве что чуточку постарше. Черные, гладко причесанные волосы, перехватывала красная, с яркими блестками лента, отчего лицо, с большими задумчивыми глазами, выглядело миниатюрным. В маленьких ушах, заблестели золотые сережки в виде больших листиков, а черная кофточка с красно-желтым шитьем, всему облику придавала живейший оттенок былой величавости. Лет ей казалось, не больше тридцати. Она зашла в спальню, покачивая точеными бедрами, чтобы положить в шкаф снятую одежду. Айвар смотрел на нее, как на чудо, а когда вышла, выдохнул:
   - Ну и мама, у тебя!
   - Уже, и в нее влюбился?
   - Вся, в тебя.
   - Молодые люди, пожалуйте к столу, - пригласила хозяйка, почти царственным жестом.
   - Пойдем, - потянула за руку Поля, - а то, лучшие места займут. Посадили их на скамейку, от стенки. Там же сели и остальные гости, а хозяйка с дедушкой, напротив.
   - Для мужчин самое лучшее место там, где стоят бутылки, - сказал Алкснис, ввинчивая пробочник. - Тем более что сюда мы пришли не просто так, а по очень важному делу.
   - Какие сейчас могут быть, да еще и важные, дела? - притворно,
  спросила хозяйка, наливая чай.
   - Наше дело очень, и очень важное, - продолжал Алкснис, - поэтому пришли, как на Руси говорится, поторговаться. У вас хороший товар, а у нас появился на него, купец. Но, чтобы торговаться, нам надо знать, как вас зовут?
   - Меня Нюсей кличут, а это мой папа, Егор Кузьмич.
   - Так вот, уважаемые Егор Кузьмич и Нюся, извините, если я по имени вас буду называть, - начал Роберт, вставая. - Приехали мы сюда очень издалека, из самой Латвии. Меня зовут Робертом, его имя Антон, а тот Микелис. Наши имена вы можете позабыть, но только не этого молодца. Айвар есть виновник, нашего сегодняшнего торжества.
   - Хороший парень, - сходу, похвалил дед.
   - Дочка его, тоже хвалила, - поддакнула мама.
   - Все у него ладилось, - продолжал Роберт, - да в последнее время, стал отбиваться от рук. Растет и работает, как бык, а присмотреть за ним, некому. Силой и умом Бог не обидел, но в трудную минуту, поддержать, опять же, некому. Нет у него ни папы, ни мамы, поэтому мне, как старшему, он и доверил представлять здесь его фамилию. Исходя из сказанного, - перешел вдруг на официальный тон сват, - к моим словам прошу отнестись самым серьезным образом.
   - Да, что же вы, такое говорите, сватушка! Неужто мы, конечно, мы..., - запуталась с ответом расстроенная мама, желавшая, видимо, высказать сразу все: как они с дедушкой рады гостям, как серьезно относятся к его предложению, как рады выдать дочь за такого хорошего парня, но, не выдержав нахлынувших чувств, всплакнула и, утерев носовым платочком прослезившиеся глаза, закончила:
   - Мы, конечно, не прочь..., дочь на выданье, но своя кровинушка, а ее, ох, как жаль отдавать в чужие руки! Как ей там сиротинушке будет? Но, если послушать свата, жених моей дочурке будет неплохой.
   - В обиду он её, не даст, - заверил сват. - Мы с Айваром вместе не первый год по лесам, да болотам скитаемся. Одно время, он у меня даже жил, и ничего плохого о нем, сказать не могу. В общем, за него я ручаюсь, как за своего родного сына. Таких парней, как он, сегодня надо поискать.
   - А я думаю, сваток, что если они нашли сами себя, то, что нам остается делать, как согласиться с их выбором и желанием.
   - Мы тоже, так думаем, - подтвердили Антон с Микелисом.
   - Однако, что же это мы так сидим, а на столе все стынет! - спохватилась хозяйка. - Пожалуйте, отобедайте. Отведайте нашего, а потом, опять поговорим.
   - Как на сухую кушать! - потянулся за бутылкой Роберт. - Сухая ложка, она и рот дерет, поэтому давайте сперва промочим горло, чтобы легче говорилось.
   - В таких вопросах, мужчины понимают лучше нас, - согласилась Нюся.
  Разлив по стаканам водку, сват встал.
   - Уважаемые хозяева этого дома Ничего на свете нет вечного, и это непостоянство, сегодня мы хотим ускорить. За ваше гостеприимство, за будущий союз и дружбу наших молодоженов, я предлагаю выпить первый тост.
  Все встали, и дружно выпили. Такой ритуал очень понравился деду, который выступил с ответным, коротеньким тостом. Проголодавшиеся латыши, набросились на еду.
   - У вас так вкусно все приготовлено, - хвалил сват, вилкой доставая большой кусок свежего мяса
   - Это все Поля готовила, пока я была на работе. Готовить, она у меня мастерица.
   - Тогда, не пропадут.
   - С моей Полей, жить можно, - прихвастнула любящая мама. - Она с самого детства у меня, послушная и добрая.
  Приготовлено было, действительно, вкусно, и Айвар с благодарностью посмотрел на свою невесту. Он не мог нарадоваться своему выбору! После второго тоста, разговор оживился, особенно у свата с Нюсей. Так как начало было положено и основное дело сделано, стали обговаривать детали свадьбы, не забывая налить, еще по одной. Развеселившаяся мама, начала особенно усердно доказывать преимущества своей дочери перед другими, деревенскими девушками. Поля хотела ее остановить, но, бесполезно.
   - Молчи, дочка, о тебе пекусь! - уверяла мать. - Смотри, какой толковый сват, нам попался? Он все знает, понимает, так что, его надо слушаться. Ах, если бы ты, сваток, знал, как мы раньше-то жили? - и, с полной чашкой чая, пересела к нему. - Ты только кушай, вы все кушайте. У нас, слава те, Господи, поесть пока, хватает.
   - Так как же, сватьюшка, вы жили раньше? - напомнил ей сват.
   - О, сваток, если бы тебе все рассказать! Только вы мне больше не наливайте, а то я совсем разомлела. Еще перед войной с Федей, моим мужем, а ее отцом, уехали мы на Ленские золотые прииски. Там и Поля у нас родилась. Жили в бараке. Сырость, холод, вечные проверки на возможное хищение драгметалла - вся та галиматья до того надоело, что сговорились уезжать. К тому времени и деньги обесценились, а кто пытался менять продукты на золото, хватали и, на Колыму.
   - Это что, вроде ссылки? - спросил Алкснис.
   - Куда хуже! Об этом, и вспоминать не хочу. Так вот. Только успел наш Федя, земля ему пухом, отправить нас сюда, как началась война. То ли его потом не пустили, то ли еще что помешало, чего мы не знаем, но через год, пришла похоронка. Скорее всего, убили. Так мы с дочуркой и осиротели.
   - Ты же говорила, что у тебя есть брат? - тихонько спросил Айвар соседку.
   - Мама не хочет о нем говорить, потому что в тюрьме, а кому такое приятно?
   - Теперь и ее вы хотите у меня отнять! - Нюся снова всплакнула. - Последние годы я так редко видела свое дитя.
   - Мама, я же тебя не бросаю, видишь, опять приехала.
   - Ох, уж мне эти приезды! Ты мне только душу разжигаешь, глупенькая девчонка Кто тебе лучше матери подскажет, как надо жить! Может быть, Господь Бог хоть сейчас даст тебе остепенение. Ну, скажи, доченька, при свате, что на шахты ты больше, не поедешь?
   - Куда же мне, мама, теперь ехать, когда так порешается судьба?
   - Тебе точно, не надо ехать увольняться? - спросил Айвар.
   - Какое там увольнение! Где устроюсь на работу, там и трудовую книжку выдадут по-новому.
   - Все равно, тебя со мной не будет, - продолжала, расчувствовавшаяся мама, - увезет Айвар за тридевять земель. Как бы было хорошо, если бы вы остались жить здесь.
   - Сватьюшка, не горюйте! Ваш ребеночек, однажды, все равно должен был вас покинуть. Пусть им Бог даст счастья, да кучу детей.
   - Я что, я против ничего не имею! Пускай себе рожают на здоровье, но здесь бы я, хоть помогала им растить.
   - Жить, где хочу, я не могу. Мне два раза в месяц, надо ходить на расписку к Сашке.
   - Господи, страсти-то какие!
   - За шесть лет, к этому мы уже привыкли, - успокоил ее сват. - Первое и пятнадцатое числа будут, наверное, нам сниться даже на том свете.
   - А как же вы теперь? Всю зиму без подписки - и ничего.
   - Здесь я у них за старшего. Вернемся - отчитаюсь.
  Айвар был ошеломлен! А он-то думал, что хоть здесь за ним никто не наблюдает! До сего момента, своей темноватой роли, Алкснис никому не разбалтывал, но сегодня водка, обстановка и случайный вопрос, заставили раскрыться. Значит, в совхозе все-таки функционировала какая-то подпольная слежка за своими согражданами! Но на Алксниса, Айвар никогда не был в обиде, а здесь, в тайге, своим ребятам он был как, родной отец. Не зря же сегодня, он выбран в качестве свата. Левацкий уклон у него, конечно, чувствовался, но совсем не так, как у заядлого советиста Рубиса, или недавно открывшихся Неверсов с Шишансами. Последнее время, не было слышно и Эмму, писавшую о помиловании в Москву каждую неделю. Все-таки латыши были правы, когда при своих единоверцах, боялись вслух высказывать сокровенные мысли о политике.
  Между тем, сват не оставлял в покое Полину маму, уговаривая выпить чуточку, потом еще чуточку, а та, все никак не могла остановиться, рассказывая о своем житье-бытье.
   - Может быть, моя дочь будет счастливее меня, - говорила она, любовно поглядывая на новую парочку. - Ну, скажите, кому после меня, останется все это богатство, что с таким трудом и риском наживалось годами? Неужели ему пропадать, за нюх табаку!
  Айвар слушал и никак не мог взять в толк, о каком богатстве говорит эта женщина, когда в избе голые стены, а сам дом, даже без традиционных ворот! Разве что, в том кованом сундуке, что стоит в горнице у плиты, что-нибудь спрятано.
   - Мы так и не воспользовались нашим богатством, - говорила Нюся. - Пойдем, сваток, я вам кое-что покажу. Сейчас зажгу фонарь, да накину платок.
   - Пойдем, Айвар, посмотришь, - встала из-за стола Поля.
   - А вы, мальчики, посидите с дедушкой, - предупредила хозяйка - Хорошенько выпейте, покушайте, мы скоро вернемся.
   - А что, смотреть? - не понимал Айвар.
   - Ты еще ничего не знаешь, глупенький. Мама тебе все покажет, только не держи долго открытым ротик. Ты же теперь наш, и тебе надо все знать, а твоему свату мама, наверно, хочет похвастать по пьянке.
  Нюся зажгла фонарь, на плечи накинула пуховый платок, и вчетвером, вышли в холодные сени. Здесь морозило почти так же, как и на улице, но казалось, что выпитая водка, в меру, согревала Шли в ту сторону, где в стенке, чуть светилось маленькое оконце. Здесь, в углу, стояли жернова, а рядом старая, деревянная кровать без матраца. Поставив на нее фонарь, Нюся подошла к довольно большому сундуку, окованному широкой металлической лентой, но успевшей покрыться ржавчиной. Вытащив деревянную затычку, подняла увесистую крышку. Под ней оказались плотно сложенные, поблескивавшие солью, большие куски свиного сала.
  "И это у них, считается богатством?!" - удивился Айвар.
   - Возьми, сваток, фонарь и посвети сюда поближе, - попросила
  Нюся.
  Алкснис взял фонарь и стал сбоку так, чтобы его свет не затеняла крышка. Расстелив на полу какую-то тряпку, хозяйка стала вытаскивать из сундука, немного позеленевшие, куски сала и складывать на пол. Его тут набралась, целая гора. Вытащив последний, вытерла о какую-то тряпку руки, взяла фонарь и посветила вовнутрь.
   - Смотрите сюда, - показала она, и Айвар с Алкснисом, наклонились над сундуком.
  На дне лежали небольшие, пропитавшиеся солью и жиром, черные мешочки. Она снова отдала подержать фонарь свату, а сама вытащила один из них, размером с куриное яичко и развязала.
   - Посвети, сваток, сюда получше.
  Айвар впервые в жизни увидел кусочки настоящего золота! Хозяйка еще не сказала, что это золото, но он сразу догадался по загадочному, неповторимому блеску, отразившемуся от маленьких граней.
   - Это, золото, - спокойно сказала Нюся, завязывая мешочек. Потом доставала второй, третий. В одних были кусочки, в других - песочек.
   - Почти семь фунтов, - сообщила она, складывая все обратно в сундук.
   - Так много! - Алкснис тоже, был удивлен.
   - Только прошу, сваток, об этом больше, никому не рассказывать.
   - Что вы, сватьюшка! - испугался сват.
   - Это, приданое Поле. Его хватит не только нашим молодоженам, но и их детям, внукам - поверь мне.
   - Да что тут говорить! - не веря своим глазам, отвечал пораженный "сваток".
   - Все это добыто там, и нам удалось его вывезти.
  - Представляю, с каким риском.
   - Но люди, всяк ухитряются.
   - И женщины рисковали?
   - Я одно время, на промывке работала, так мы, женщины, в интимные места между ног, маленькие кусочки закладывали и выносили. Мужчины песочек глотали, а в следующие дни, промывали свои испражнения и добывали золотишко. Все это богатство, собрано не сразу. Сортировалось, ссыпалось оно годами, а теперь здесь лежит, и использовать некому. Может, Айвар найдет ему достойное применение. Хватит ему лежать в этом сундуке, да сало подпирать. Правда, сваток?
   - Что я могу сказать, когда первый раз в жизни, вижу золото? Если бы оно было мое, то, честное слою, не знал бы, что с ним делать. В моей жизни, золотым было только обручальное кольцо, да и то, его пришлось отдать охраннику, чтобы только тот разрешил поговорить через дверную щель вагона, с оставшимся на родине, сыном.
   - А у нас его, полно, да что толку!
   - И, куда придумали спрятать!
   - А как иначе? Я думаю, никакой ясновидец не догадается, что в этом ржавом сундуке, может лежать такое богатство. Мы даже специально, не вешаем на него замок.
   - Так вот, бывает, - заметил Алкснис. - Сидишь на богатстве, а воспользоваться им, не можешь.
   - Куда уж, хуже! Но мы не жалуемся. Одеться, да поесть, хватает. А чего в тайге, еще надо? Здесь не город, шибко не разбежишься. Надеялись жить лучше, а живем, как выходит. Не сложилась жизнь, как некогда мечталось. Но, что поделать? Надо доживать свой век так, как есть.
  Затем обратилась к Айвару:
   - Видел, взятек, что я даю с дочкой? Такого приданного, во всей Омской области, не найдется!
   - Коли бы я был хоть маленьким коммерсантом, то, может быть, и нашел ему применение, а так, мне кажется, как оно здесь лежало, так пролежит и дальше.
  Нюся не могла понять равнодушие своего будущего зятя к золоту, и с жаром, стала доказывать, но теперь уже свату, какие выгоды может принести это золото, если распорядиться им с умом. Роберт, для вида, что-то возражал, чем еще больше возбуждал женщину, как видно, с молодости, привыкшую понимать отличный толк, в драгоценном металле.
   - Пойдем в избу, - потянула Айвара Поля, - а то я совсем замерзла, да и твоя рука, что льдинка.
  Трое оставшихся мужчин, почему-то, перешли пить в горницу, где дед подробно информировал парней о таежной жизни зверей в зимних условиях. А Айвар с Полей, спинами прислонились к печке греться. Чтобы быстрее согреться, Айвар не прочь был уже и выпить, но все не возвращались сват со сватьей, а без них, было неудобно.
   - Надо пойти посмотреть, где они там застряли, - тихонько сказал он, отрываясь от тепла.
  В этот момент, в сенях что-то упало, и заскрипели доски кровати.
   - Сейчас ты туда, не ходи, - улыбнулась Поля, удерживая его за полу пиджака. - Не имей моду людям мешать, когда они решают очень важные проблемы.
  Айвар ничего не понял, но, и в сени, не пошел.
   - Ты так думаешь? - глупо спросил он.
   - Не думаю, а так оно и есть, - загадочно, ответила будущая невеста.
  С понедельника, Полина мама стала готовиться к свадьбе. Было решено, что торжества будут делать не в эту субботу, что придет, а в следующую. Ведь, надо успеть приготовить стол и пригласить родственников, разбросанных по таежным деревням. А, за это время, выходится и бражка.
  Айвар в приготовлениях, участвовать не мог. Весь световой день был занят в лесу, а коротенький вечер оставался, только для ужина и отдыха. Не поехать на работу, тоже не мог, потому что там нужно было работать, только парами. К тому же, как и предсказывал дед, погода испортилась еще больше - а они-то, думали! Теперь, если ночью шел снег, то днем отчаянно морозило и наоборот. В лес, ни заехать, ни зайти! От делянок до штабеля, трактор мог пройти только по одному, наезженному следу. Катать бревна на верхние ряды, не было никакой возможности, и туда умудрялись закатывать только относительно тонкие - так глубоко в снег, вязли ноги. От такого вынужденного складирования, штабеля вытягивались в длину, что вызывало настоящий гнев у приемщика, грозившего в следующий раз, вообще не приходить принимать работу.
  Спина Айвара не высыхала весь день, а одежда намокала еще и, от таявшего на ней снега. В короткие промежутки отдыха, пока ждали очередного подтаскивания, успевали так промерзнуть, что казалось, изнурительная работа, в данный момент, была даже союзником, чтобы не простудиться. К концу дня, кисти рук не то, что болели, но не чувствовались - они были, вроде, как - не свои. А потом, как ни парадоксально, дорога домой, была страшнее леса! Около часа, приходилось трястись на запятках, одной рукой, держась за прорезь окна Ни спрыгнуть пробежать, чтобы согреться, ни пошевелиться. Поднимаемый гусеницами снег, лепил прямо в лицо, таял, а утереться нечем, так как рукавицы и рукава фуфайки, были сами по себе мокрыми. Кроме того, снег набивался за ворот и в рукава, на стыке с рукавицами, где тоже таял, обмораживая запястье. Так как возвращались всегда затемно, путь казался еще труднее, опаснее и длиннее. У дома, спрыгивали с трактора, как деревянные, не в силах пошевелить конечностями, а одежда смерзалась настолько, что ломалась.
  Теперь Айвар жил не только своей великой любовью и ожиданием свадьбы, но и ее голосом, взглядом, обаянием. Кроме леса и Поли, для него больше ничего не существовало.
  После сватовства, Поля для него, стала еще ближе и роднее, что придавало дополнительные силы перед разгулявшейся стихией. Но, как и в прошлую неделю, по-прежнему, не хотелось есть.
   - Ты так и до свадьбы не дотянешь! - предупреждал его Алкснис. - Где это видано, чтобы при такой работе, не есть. Тут, бывает, не подкрепишься один раз в день, и сразу кишка кишке бьет по башке, как говорят бывшие ЗЭКи, а он, вторую неделю постится.
   - Лес - не мама родная, спуску не даст, - вторил ему Антон. Понимая важность силы, Айвар нехотя толкал в рот вареное сало с мерзлым хлебом, запивая снегом. Это, на обед, а утром и вечером: либо чай, либо пол-литровый кружок молока с хлебом.
  Но, к концу недели, Айвар и сам почувствовал, что, несмотря на всю свою любовь, почувствовал опасную слабость. Такие же самые бревна, что раньше свободно закатывал на верхние ряды, сейчас стали, еле подаваться, а к вечеру, начинали дрожать ноги.
  За всю неделю, только один раз побывал у своей невесты и, не из-за трудностей трелевки, а просто ее, все время не было дома. То она за чем-то ходила в Атирку, то на леспромхозовском тракторе, что вывозил лес, ездила в Пологрудово, так что Айвару оставалось только скучать. Встреча все же, была назначена, в субботу на танцах, поэтому жил одним ожиданием. Но ему хотелось быть с ней вместе каждый день, чувствовать ее рядом. Только так, он видел смысл своей жизни! Его мечты были настолько возвышенны, насколько и просты - это всю жизнь любить друг друга и никогда не делать плохого, предупреждая желания, друг друга. "А, может быть, все любящие пары, так и поступают, только он об этом, не знает? Нет, свою Полю все равно будет любить сильнее, чем другие!". То в противоречивых сомнениях, то в лучезарной надежде, так и прошла эта безрадостная неделя.
  В отличие от лесоповала, на трелевке, все субботы, как нарочно, были исключительно трудные. Вот и в эту: уже не говоря о скверной погоде, в самом глубоком снегу, у трактора слетела гусеница. Пока его откапывали, искали потерявшийся палец, натягивали и прочее, время шло впустую, а норму надо было дать, все равно. И вот, когда ремонт был закончен, началась настоящая штурмовщина, которой не хватило светлого времени суток. В темноте, штабель накатывался наугад, лишь бы, наверх.
  Для Айвара эта суббота была, одной из главнейших в жизни. Ожидалась такая важная встреча, а он, все никак не может вырваться из этого темного леса! Не видеть свою невесту целую неделю, и тут еще проклятая задержка, какой ужас! С каждой проведенной здесь минутой, его воображение все более воспалялось, рисуя различные варианты встречи, и только скорая надежда на нее, еще придавала силы доработать до конца.
  Но вот, последнее бревно закатано, и латыши, как обычно: кто в кабину, кто на запятки - потарахтели в деревню. Когда они вошли в свою квартиру, было около одиннадцати! Не ужиная, умывшись во дворе снегом, Айвар вышел за ворота. В доме у Поли, света не было, значит, или она еще не вернулась, или уже на танцах и, ждет его. Звуки гармони слышались где- то за магазином, и он чуть ли не бегом, направился туда, на ходу застегивая фуфайку.
  Через замерзшие окна, скупо пробивался колеблющийся свет. Лампа, видимо, висела на стене, потому что смежные окна с внутренней стороны, были освещены ярче наружных. С замиранием сердца, Айвар задержался у этих окон, надеясь по движущимся теням, угадать свою любовь. Но, нет, стекла замерзли не узорно, как обычно, а надышанным паром, превратившимся в сплошной лед.
  Танцевали за кухней, в горнице, которая оказалась битком набитой молодежью. Махорочный дым плотно наполнял помещение, ухудшая и без того плохую видимость. У дверей, Поли не было. Не заметил он ее и среди танцующих пар. Значит, по каким-то причинам, не пришла! Более того, не приехала, потому что в ее доме не было света. Но там есть дед, и надо спросить у него. Скорее бежать! Но нет, что-то его еще останавливало. Надо еще раз хорошенько просмотреть избу, а то здесь, все толкутся на одном месте, и та сторона комнаты, совсем плохо просматривается. Приподнявшись на цыпочках, сколько мог, кажется, заметил что-то знакомое. Подтянулся еще выше и, да, конечно, она, у противоположной стенки танцевала с высоким, светловолосым, кучерявым парнем. Раньше здесь Айвар его не видел. Среди всех этих фуфаек и немытых рубашек, он выделялся белым воротничком и коричневым костюмом. Айвар протиснулся чуть вперед, чтобы получше их разглядеть. Да, они танцевали, но как?! Поля, его любимая Поля, которая через неделю должна была стать его любимой женой, склонила парню голову на плечо, которое было высоковато для ее роста, и эта поза казалась немножко комичной, вдохновенно, о чем-то с ним переговаривалась. Когда же она отвечала на какой-нибудь вопрос, то смотрела партнеру в глаза таким доверчивым взглядом, каким никогда не одари вала, даже его!
  Увидев эту сцену, Айвар как бы свалился с крутого обрыва. На него разом обрушилась вся дневная усталость, ослабли руки и ноги. Что это такое? Ревность! Нет, он все еще никак не мог понять, что тут происходит на самом деле? Но то, что Поля его не дождалась и танцует с другим франтом, был факт налицо. Первое, что пришло в голову, убежать, чтобы не видеть ее с другим! Убежать, не показываясь ей на глаза. Но можно ли так, когда она ему уже, почти жена? Как поступить в такой ситуации? Может быть, если танцует, то и пусть себе? Что же ей теперь, и станцевать нельзя, а держаться только при нем? Вон и другие танцуют, и ничего страшного. А если он где-то задержится, ей что, тоже никуда нельзя выйти? Как это он мог сразу так плохо подумать? Наверно, уже совсем рехнулся умом! Значит, скорее туда, к пей, и пусть она обрадуется, что он явился! Но опять, что-то удерживало. Осторожность? Может быть. В Сибири он привык ко всяким неожиданностям, и осторожность, его часто выручала. Значит, и теперь тоже, надо подождать, посмотреть. Став за спины парней так, что сам мог видеть все, а его никто, стал наблюдать.
  Смолкла гармонь, круг опустел. Поля первая подбежала к скамейке и заняла место на двоих. Все в ней выдавало то, что искать Айвара она и не собиралась, а, усевшись, сразу же увлеклась разговором со своим партнером. Айвар еще плотнее вжался в стенку, чтобы его не заметили.
  Томительный перерыв закончился, и гармонист заиграл танго. Поля выскочила первая, таща за собой парня. Танцевала она точно так же, как и перед этим: склонив голову ему на плечо. Танго танцевали немногие, поэтому каждая пара была особенно на виду. Теперь Айвар отчетливо наблюдал, как Поля доверчиво улыбалась, заглядывая в глаза, как прижималась своей маленькой грудью к его руке. В кухню входили и выходили девушки, и Айвару показалось, что его стали замечать, глядя с сожалением. "Надо уходить! - наконец решил он окончательно, - а то, позора не оберешься, до конца сезона". Закончился танец и парень увел его Полю под руку, на скамейку.
  То, что стало твориться в душе Айвара, нельзя передать никакими словами! Нахлынуло сразу все: боль, ревность, обида, ненависть. Они так плотно переплелось, смешалось, что у него моментально вспотела спина, загорелись уши, лицо. Так у него однажды уже было, когда узнал, что срывается побег из Сибири! Значит, надо быстрее торопиться на квартиру, чтобы успеть лечь, но, в последнюю секунду, задержался. Все-таки надо дать ей знать, что он все видел, поэтому, чуточку выступил вперед. Возможно, Поля и не обратила бы на него внимания, но ее толкнула соседка, шепнув что-то на ухо.
  Очутившись на улице, Айвар побежал с такой скоростью, на которую еще был способен! Забежав во двор, остановился отдышаться.
  Калитка не открывалась. Она еле держалась на петлях, поэтому была забита доской, а ходили через большие ворота, одна половина которых из-за ветхости, тоже не открывалась. Между ними оставалась постоянная щель, просунув руку в которую, можно было дотянуться до щеколды, чтобы открыть, еще относительно хорошую, половину. Проделав эту процедуру, Айвар заскочил во двор, прикрыл вороттину и стал ждать. Он понимал, что, увидев его, Поля должна была что-то предпринять, но что именно, не представлял, хотя внутреннее чувство подсказывало, что в подобном положении, виновник должен искать контакта с обиженным. Ведь слишком далеко зашли их отношения, чтобы в данной ситуации, ничего не предпринимать! Все чувства, нахлынувшие на него на танцах, не только не проходили, но становились какими-то агрессивными, окутываясь жестким, тупым разочарованием.
  В своем ожидании, не ошибся. Через несколько минут на улице послышался тонкий скрип, явно женских, торопливых шагов. Он их ждал! Ночь была темной, но, посмотрев в щелочку, на белом снегу отчетливо увидел приближающуюся невесту. Айвар прижался к доскам и затаил дыхание! Поля подошла к калитке и остановилась. Он явственно слышал ее сбивчивое дыхание, и ему захотелось открыть ворога, выбежать ей навстречу, чтобы сказать, что он ничего не видел, что верит в ее дружбу по-прежнему, а если, что и случилось, то только по недоразумению. Но, немного постояв, Поля ушла в ту сторону, откуда пришла. "Значит, снова к нему, домой не пошла!"
  Айвар, вроде, как оцепенел! Неужели это явь? Прислонившись к воротам, он уже не помнил, сколько времени простоял, но уходить не хотелось. Безрассудный порыв, постепенно, стал подчиняться голосу разума. Хоть он и начал замерзать, но это новое чувство требовало еще подождать - ведь должно же, было быть еще какое-то продолжение! Он снова не ошибся. Прошло не больше получаса, и Поля со своим кавалером, проследовала мимо, в сторону своего дома. Это и было то, чего больше всего боялся Айвар.
  С противоречивыми чувствами пролежал он всю ночь, так и не сомкнул глаз, до самого утра.
  Утром встал разом со всеми и, нехотя, даже позавтракал. Изо всех возможных сил, на которые еще был способен, Айвар старался ничем не выдать своей душевной трагедии, потому что, "все равно, не поймут". Постигшее горе и последующие за ним неприятности, должны остаться только при нем. К обеду, страшно разболелась голова, а он все сидел и сидел у окна с открытой книгой, взятой некогда у Веры, но, не читал, потому что все внимание было обращено на улицу, по которой случайно, могла пройти Поля.
   - Ты чё, заболел? - первая, обратила на него внимание хозяйка.
   - Ты к Поле, разве не собираешься? - спросил Микелис. - Пошли, я как раз в ту сторону.
   - Там же, к свадьбе надо помогать готовиться, а ты сидишь дома, - постыдил и Алкснис
   - Довела она тебя, что и подняться не можешь, - сделал свои выводы, Антон.
  Айвару же оставалось, либо молчать, либо грустно отшучиваться.
   - Не иначе, как невеста где-нибудь напроказничала, - стал догадываться хозяин Миша, накануне возвратившийся за продуктами. - Я знаю ее, с детства. Склонность к чему-нибудь этакому, у нее была завсегда.
  - Цыц, болтун, типун те, на язык! - прикрикнула на него Аня. - Сам в те годы, тоже хорош был. В молодости всяк бывает, не накаркивай парню.
  После обеда, хозяйка ушла на ферму, а мужики улеглись отдохнуть. Только Айвар остался у окна, с открытой книгой. Теперь ему никто не мешал, и он продолжил ночные размышления над происшедшим, как вдруг, увидел Полю, идущую от магазина. "Когда же она успела пройти в ту сторону, когда я весь день торчу у окна? - удивился Айвар. - Не иначе, как ночью провожала того кавалера и заночевала! После нашего сватовства, дома-то неудобно показываться со свеженькой фигурой!". Когда она стала подходить ближе, он спрятался за косяк. Вот она у дома, замедлила шаг, но не остановилась, потом, от оврага возвратилась, прошла до магазина, опять назад и остановилась возле трактора. В это время, встал Антон, чтобы сходить на улицу, и, заметив топтавшуюся Полю, позвал Роберта.
   - Смотри, под окнами ходит его невеста, а этот, даже не чухается.
   - Значит, поссорились, - определил сват, - а то бы давно побежал к ней. То-то, сидит весь день дома.
   - Нашли время, когда ссориться, а свадьба уже на носу, - напомнил Антон.
   - Завтра помирятся, - уверенно, заявил Микелис. - Я давно знаю. Наконец, Поля ушла домой, а Роберт с Антоном снова улеглись отдыхать. "Так и не зашла, - не то со страхом, не то с сожалением, подумал Айвар. - Интересно, что она хотела доказать, мелькая перед моим окном? Да что там, теперь рассуждать! Совершенно ясно, что все виды на семейное будущее - провалились. Но я с самого начала догадывался о ее странностях, а Миша сегодня их подтвердил. Но что было делать, когда так внезапно нахлынула эта первая в жизни, любовь?! Она сразу все заслонила, и я вроде как, обалдел! Очень я ей нужен! Я сразу заметил ее холодность, и надо было остановиться! Нет, я уже не мог, я слишком полюбил. Все можно было предвидеть, но, что разбить любовь одним махом? Однако же, как видно, можно. Притом, совсем просто!"
  То в бредовых, то в кошмарных размышлениях, так и прошел этот первый день разлуки. Возвратилась с дежурства хозяйка.
   - Сходил бы к ней помириться, - упрекнула она, когда ей намекнули на размолвку.
   - Там же, тоже люди живут, и также волнуются, если догадываются, что между вами пробежала кошка. У нее такая милая мама, - добавлял сват.
  " А что ж ты, дедушку не хвалишь?" - подумал Айвар.
  Алкснис замолчал. Его можно было понять: по пьянке, чего только не натворишь! Но, если Поля первая не пришла объясниться, то Айвар не пойдет, ни под каким предлогом. Значит, она виновата! Она ему изменила так внезапно, коварно, что он уже целые сутки никак не может опомниться!
  И все же, в его душе теплилась какая-то непонятная, больше похожая на чудо, надежда. Несмотря на весь гнев и разочарование, она подсказывала, что не сегодня, так завтра, Поля к нему, может вернуться. Что еще не все потеряно, и уже тогда, очень возможно, что он не устоит! Только бы, она подошла первой!
  Погас предвесенний, пасмурный, мартовский день. Это только по календарю, а в природе, весной и не пахло. Казалось, что мороз стал даже жестче, агрессивнее. На улицу выходили, только по нужде, и скорее обратно. Собрались готовить ужин.
   - Теперь уже вся деревня о вас говорит, - призналась хозяйка - Я только не хотела вас расстраивать. Поля, действительно, вчера гуляла с каким-то парнем.
  Айвар знал, что этот случай секретом не останется, но очень не хотел, чтобы он обсуждался именно сейчас, вечером, когда его глубочайшая рана и так была до предела обнажена! В глубине его восприимчивой души еще кричала и страдала оттесняемая любовь. Она еще требовала своего места в его жизни, хотя ему и была нанесена смертельная обида. В этой борьбе, он уже догадывался, что эту, первую любовь, теперь ничем не выцарапаешь, запросто не выплеснешь, хотя она и закончилась такой страшной изменой. Теперь она должна будет сохраниться в нем, на всю оставшуюся жизнь.
  Весь день в понедельник, в нем боролись два противоположных чувствах: факт разрыва, и, а вдруг, вернется! Во вторник, страсти поугасли, измена чуточку притупилась, да к тому же, все еще никак не верилось, что мысленно построенное такое великое счастье, разом разрушилось! Ждал он ее и во вторник вечером, но, пришла мама. Кого-кого, но ее Айвар, никак не ожидал!
  Да, она знает, что Поля так нехорошо поступила, но очень за нее извиняется и удивляется, почему Айвар перестал к ним приходить.
   - Поля очень сожалеет, что так случилось, - вздыхала она, - Поля мне все рассказала. Она не виновата. Это все он, тот парень виноват. Это он её совратил, и дочка теперь очень сожалеет и раскаивается. Она не может дождаться, когда к ней снова придет Айвар.
  А он слушал и увлекался. Его отношения с Полей проплывали, как во сне. Казалось, что стоит только пробудиться, и эти наваждения сразу исчезнут. Он никак не мог взять в толк, что в жизни такое может случиться и на самом деле. Но когда ее мама во второй раз стала рассказывать, что Поля совсем не виновата, а соблазнил ее тот, Айвар, наконец, уразумел, что все произошедшее, действительный факт! И его бывшая невеста стала ему, вдруг, отвратительна. Да, отвратительна! Он даже испугался своих мыслей. Если до сих пор, его любовь подавлялась изменой, то теперь к ней прибавилось и отвращение. В эту минуту, он еще раз убедился, что все потеряно навсегда, даже, если бы в эту минуту сюда заявилась сама Поля и стала просить о помиловании на коленях, он все равно, не принял бы этот вызов! Слишком жестко с ним обошлись. А ее мама, все говорила:
   - Ну, скажи, Айварок, что ты все прощаешь! Она ведь тоже переживает. Все готово к свадьбе! Куплено мясо, заложено шестьдесят литров самогона, приглашены гости. Ну, скажи, сынок, что ты к ней вернешься, - и, с надеждой, посмотрела на свата.
   - А почему она сама не пришла, если виновата? - спросил тот.
   - Ей очень стыдно, вот и не идет.
  Айвар на секунду заколебался, но быстро оправился.
   - Нет, добрая мама, - наконец решительно сказал он. - Передайте Поле, что для жизни неверная жена, мне не нужна. Если она осмелилась изменить мне до свадьбы, то, что будет потом? Я к ней никогда не вернусь!
  Нюся в отчаянии, всплеснула руками и закрыла лицо.
   - Позор! Господи, какой позор! Я же его, не переживу. Сынок, одумайся, что ты говоришь! Поверь мне, как старшей, что она не виновата. Только он! Он ее обманул, и вчера сам уехал в Омск. Господи, помоги мне все это пережить! Опозорена перед всей деревней! Ну, как я буду снова сообщать родственникам, что свадьба не состоится?
   - Так и скажите, - твердо, ответил Айвар, - что ваша дочь оказалась неверной спутницей для жениха.
   - Неужели так все и пропало? Что же мне, теперь делать?!
  Нюся обхватила голову руками и заплакала.
   - Айварок, милый, может, одумаешься? - сквозь слезы, просила женщина.
   - Может, и вправду девушка ошиблась? - предположил, бывший сват. - С кем теперь, такого не случается! Видишь, как мама переживает?
   - Молодая еще, - определила Аня. - Ну, погорячились и помирились бы. Что там такого, что с другим походила. Ничего у нее, не отвалилось. Теперь все так делают. Иди ты к ней, да живите, как все люди.
  Антон с Микелисом, вопросительно уставились на незадачливого жениха.
   - Я не хотел вас обидеть, поверьте мне, и простите, - отвечал Айвар. - И вы, и дедушка, мне очень понравились, но не с вами же, мне жить! Если бы Поля, вся была, в вас! Я с самого начала замечал, что она меня не любит, но, что было поделать, если она оказалась моей первой! Не ходить же мне потом, по чужим дворам, да не гнать жену, домой.
   - Господи, какой позор ты обрушил на мою старую голову. Если бы знал о том, Федя?! - прочитала несчастная женщина, уходя домой.
  Только в субботу, когда стало окончательно ясно, что свадьба не состоится, Нюся стала продавать лесорубам самогон, и к ее дому, вереницей потянулись мужики.
  На танцы Айвар, больше не ходил, боялся встретить Полю. Мало ли что, при встрече может возвратиться! В свое Сталино, она так и не уехала, и, по словам Ани, теперь сидела в материнском дому, нигде не работая.
  Дни становились заметно длиннее. Резко прекратились вьюги. В лесной тиши, так пригревало, что снег стал подтаивать, хотя ночью, еще сильно примораживало. Образовался знакомый чарым, тяжелое время не только лосям да оленям, но и рабочим. Проломав мерзлую корку, ноги проваливались до конца, а острые грани льдинок рвали, резали, и без того, обтрепанные ватники. Айвар видел только что погибшего лося, у которого на ногах, вместо кожи, блестели оголенные кости!
  Но весна, наконец, вступила в свои полные права. Утренние морозы спали, и снег стал таять, даже ночью. Природа затаилась, и Айвар снова ею залюбовался. Особенно необычным, лес казался в пасмурную погоду. Над осевшим, мокрым снегом, поднималось плотное испарение, от которого темные кроны деревьев, казались сказочными гигантами с тяжелыми, волнистыми шапками, в которых величаво и загадочно, шумел напористый ветер. Зато, когда выглядывало забытое за зиму солнце, весь лес разом, сбрасывал устрашающее оцепенение и в солнечных зайчиках закипала невидимая до селе, жизнь. У обтаявшего венчиком дерева, на самом краю мещеристого снега, темной массой, шевелились снежные блохи, а из-под прошлогодней травы, вылезали разные букашки и деловито сновали по опавшей хвое. Над тайгой раскатисто, разносилось воронье карканье, как бы пробуждая застывшую жизнь, чтобы за короткое лето, та успела насладиться дарованной ей, жизнью.
  Подцепив очередные бревна, Микелис пошел подготовлять следующие, а Айвар присел на кучу старых сучьев, у вывернутого пня. С одной стороны они хорошо обтаяли, а на другой, еще лежал уплотнившийся снег. Очень слепило солнце, и Айвар повернул голову. Слева от себя, ему показалось, что над кучей как-то необычно поднимается легонький пар. На солнечной стороне, было бы неудивительно, но почему он струится у самого выворота? Своим наблюдением, поделился с подъехавшим Батурой. Тот выпрыгнул из трактора, обошел кучу, внимательно вглядываясь в сучья, даже понюхал и потом воскликнул;
   - Братцы, там медведь! Вот разрази меня гром, если я ошибаясь!
   - Тогда надо отсюда удирать! - испугался Микелис. - Он же, нас съест.
   - Во-первых, медведи людей не едят, а задирают, - нарочно, пострашил тракторист, - во-вторых, он и так должен скоро проснуться, а в-третьих, пока он спит, мы его притиснем.
  Айвар тоже испугался. Виданное ли дело, медведь! Как и Микелис, отошел от кучи, подальше. Батура же, залез в трактор и, с разгону, наехал на сучья. На ней он, дернул взад, вперед, развернулся и, съехав, принялся раскидывать поломанные сучья.
   - Айда, ребята, на помощь, - позвал он. - Мяса, конечно, не будет, но сама кожа, на пол, пригодится.
  Подавив страх, оба подошли к куче - и, в одно мгновение, все застыли! У самого выворота, послышалось глухое рычание и зашевелились сучья, но совсем не в том месте, куда наезжал трактор.
   - Все в кабину! - скомандовал Батура.
  Через несколько секунд, все были там, а через минуту, из-под пня показался лохматый зад, а потом и сам исхудалый Мишка. Со сна он никак не мог сообразить, почему это он проснулся не сам, а его разбудили. Он мотал головой из стороны в сторону, лапой, что-то смахивая с рыжеватой морды. Потом попытался подняться на задние лапы, но, наверно, от слабости, тут же, упал на бок. Снова поднялся на четвереньки, рассеянно посмотрел по сторонам, особенно на трещавший трактор, и, не спеша, потрусил в ту сторону, где лес был гуще. Незадачливые охотники, облегченно вздохнули.
   - Хорошо, что хоть туда потопал, - еле выговорил Микелис, - а то мог бы и на наших штабелевщиков нарваться. Они и не догадываются, что мы тут наделали!
   - И как же это я его, не притиснул! - в свою очередь, сокрушался Батура. - Ушел совсем целехонек, даже не поцарапал.
   - Ты уверен, что он не подойдет к штабелю?
   - Не пойдет. Он не может еще очухаться от сна. Теперь, пока остальные спят, он будет шатающим, те есть, немножко опасным. Давайте посмотрим, где он спал.
   - Вдруг там второй? - покосился на пень Айвар. - Давай, лучше не будем.
   - Не бойся, они зимуют поодиночке. Мне интересно, почему это я его не придавил!
  Разбросали сучья, и под вывернутой корягой открылась берлога. - Какой же я дурак! - проклинал сам себя, Батура. - Здесь у него был только лаз. Обхитрил меня медведь, надо же, такую шкуру упустил!
  Закончилась суровая зима, стала раскисать дорога, а в лесу запретили жечь сучья. Это был сигнал, уезжать.
  С каким противоречивым чувством, покидал Айвар эту затерявшуюся в тайге деревушку. Савга стала для него очередным уроком в жизни, которых он встретит еще немало. Здесь он познал первую, настоящую любовь, и теперь она будет связана не только с этой девушкой, его обманувшей, но и с тем местом, где она, та любовь родилась и, внезапно, погибла. Пусть она не была удачной, но он все равно был ей благодарен хотя бы уже за то, что ее испытал и не до конца, потерял голову.
  Прощай, Урман, прощай, тайга, прощай, Савга! Скорее всего, что он вас больше никогда не увидит, но вы всю жизнь будете ему сниться в горе и радости, в достатке и нужде, в праздники и будни. В шуме ветра и шелесте хвои, в сугробах снега и трескучих морозах, в кромешных вьюгах и голубоватых дымках - вы всегда будете озарять его память реальным и несбывшемся. Здесь он оставил не только время, но и частицу своего сердца, своей жизни, самого себя. Здесь ярким светом блеснула его угнетенная молодость, утверждая, что он тоже человек и имеет право на все блага, отпущенные каждому живому. Здесь он лучше познал не только самого себя, но и пристальнее разглядел жизнь, запрятанную в хитросплетениях природы. Все вместе, вы дали ему такое богатство души, которое люди иногда ищут всю жизнь и, не находят!
  В Пологрудове сортировались. Семейных и пожилых - домой, холостяки - на погрузку барж и сплав леса на реках Шиш и Туй. На первую реку, уже уехали, а теперь набирали на Туй. Партия из двадцати человек, должна была отправиться назавтра.
  Проводив своих земляков, Айвар остался ночевать в помещении красного уголка конторы, где уже находилось человек пятнадцать отъезжающих.
  Был вечер, и мужики, разложив на полу продукты, ужинали. По кругу шла бутылка водки, которую пили прямо из горлышка, предварительно, большим пальцем, отмечая линию, до которой разрешалось отпить. Компаньоны, строго следили, чтобы, не дай Бог, кто не перетянул лишку! В эту компанию, сразу позвали и Айвара, но, так как у него с собой водки не было, отказался, а устроившись рядом, тоже развязал свой узелок. Вначале он не обращал внимания на эту компанию, но потом, невольно, стал прислушиваться. Мужичок в старенькой, как у всех порванной, прожженной фуфайке, с копной черных, растрепанных волос, рассказывал:
   - С чего началась хроническая пьянка, не помню. Сам коммунист, участвовал в войне на Дальнем Востоке, был командир, женился. Жена и сейчас работает редактором районной газеты Тюменской области. Жили с ней хорошо, я ее очень любил. Но эта водка все дело портила. Старался сам сдерживаться - не получалось, тогда поехал к доктору, он по новому методу стал лечить.
  Пролежал в больнице три месяца. Так там вызывали искусственную рвоту. В день два-три раза, как прокачает - лежишь весь бледный, руки-ноги трясутся. И, как полечился, кажется, полегчало, не так стало тянуть к водке. Выписался из больницы, иду. Смотрю, стоит на остановке майор, вместе на "дальнем" воевали. Я знал, что тут придется выпить, без водки он меня не отпустит, если узнает! Стою, задом к нему. Узнал! Ну, поздоровались, то да се, надо выпить. А, решил, что будет, будет. Я ему и рассказал, что стал алкоголиком, поэтому договорились, выпить понемножку.
  Подошла военная машина, сели мы в нее и, к нему, домой. За столом смотрю на водку и думаю: пойдет, или не пойдет? Ведь три месяца лечился! Неужели зря? Но, отказаться нельзя. Эх, думаю, вырвет, так вырвет. Хлоп, стакан! А он так хорошо пошел. Закусили. Еще по одному, и опять хорошо. До чего, думаю, удивительно. В больнице отвратительно было на нее, даже смотреть, а здесь идет, просто замечательно! К утру так натянулся, но ночевать не согласился - надо было ехать домой, жена ждет. Подвез меня его шофер к вокзалу. Вылез, а у самого руки трясутся. Смотрю - буфет рядом работает. Взял коньячку, хлопнул - так хорошо стало! Еще взял. Так целую бутылку и вылакал один.
  Проснулся только к вечеру. Лежу на тротуаре, весь мокрый - описался. Ну, думаю, куда идти? Так плохо себя чувствую, и денег в кармане нет - то ли пропил, то ли вытащили, не помню. Что делать? И вокзал недалеко. Только так себе думаю, смотрю, идет председатель нашего райисполкома, а он меня хорошо знает. "Ну, что ты, говорит, тут сидишь?". Я ему и рассказал свое положение. Знаешь что, отвечает, поезжай домой, сейчас как раз в ту сторону поезд отходит. Я тут еще останусь, а тебе билет куплю и бутылку водки в дорогу, только поезжай.
  Пошли на вокзал, купил он мне билет, и я сел в вагон, а он мне и приносит поллитровочку. Тут я и полечился! Не помню, как доехал до своей станции, но хорошо, меня разбудили. Жинка, ничего не сказала. Посмотрела только на меня, и все.
  Прожил я вот так, некоторое время. На работу не хожу, только пью. Решили мы с ней, что надо еще раз ехать лечиться. Но, к тому времени, как раз приехал хороший доктор и к нам в район. Я к нему месяц, какой, ходил и водки не пил, все порошки мне какие-то, да капли давал, а когда курс лечения окончил, сказал, что давал мне такое лекарство, что если теперь я выпью, хоть сто граммов водки - сразу умру. То ли эти слова подействовали, то ли лекарство, но месяцев девять, не пил. Как-то побаивался - вдруг, думаю, и вправду умру! Как-то, не по себе было.
  Вот один раз, жинка дает денег и посылает в Тюмень, купить что-то надо было. Ну что? Я теперь непьющий, поэтому и деньги смело дает, и я знаю, что непьющий, поэтому и беру смело. Еду в город. Встречается там один знакомый, вместе лечились. "Ну, давай, говорит, за встречу выпьем". Тут во мне, как какой бес зашевелился. А он из кармана, бутылку достает. Черт с ней, думаю, сдохну, так сдохну, и все мучения сразу долой. Отпил с горлышка, слушаю. Хорошо так стало. Он докончил, остальную. Эх, думаю, куда ни шло! Пошли в магазин. Теперь я купил пол-литра. Выпили. Опять же, так хорошо стало и, главное - не умираю! Тогда решил, что пить все-таки, можно. Так мы с ним пропили и те деньги, что благоверная давала на покупки, и те, что были отложены на дорогу.
  Проснулся утром на вокзале. Опять весь мокрый, описавшийся. Смотрю, ходит студент, продает свой значок и диплом о высшем образовании. За четвертинку. А у самого руки трясутся. Вот, думаю, дурак, на что решился. Подозвал его к себе, а у меня еще полбутылки в кармане, недопитой лежало. Выпили мы с ним, а мне же домой надо ехать, только денег на дорогу нет, и выпить опять же хочется. И опять мне, так везет! Подходит один работник из редакции, где супруга работает. Дай, прошу его, трешку на похмелье? "Вот посажу я тебя в вагон, тогда и дам", отвечает. Ладно, я согласен. Купил он мне билет и пол-литра в дорогу. Так я и доехал домой. Что делать, опять запил!
  Поезжай, говорит жинка, в Тюмень и ложись в больницу, лечись. Денег дала на дорогу только в один конец, потому как назад не скоро, а в конце срока, она сама за мной приедет. Поехал я опять в Тюмень. Захожу в больницу, показываю документы и спрашиваю у доктора: каким методом лечить будете? "А тем же, что и в прошлый раз", отвечает. Это, искусственную рвоту вызывают. Страшнейшие муки! Нет, говорю, тогда я ложиться не буду, и ушел. Что делать? Денег на обратную дорогу нет, а у меня подходящее пальтишко было. Дай, думаю, хоть на дорогу выручу. Запросил дешево, так сразу и купили. Что теперь, на вокзал? А тут рядом, на разлив торгуют. Не утерпел, заказал двести, потом еще и еще. В общем, пока все деньги не пропил.
  Просыпаюсь, руки трясутся, ноги тоже, идти не могу. Дай, думаю, часы продам. Тоже, быстро купили. И снова, пока не пропил, не вышел из буфета, а домой "зайцем" доехал, так как продавать больше было нечего, да и что толку, если бы и было? Все равно бы, пропил.
  Являюсь я к жинке, домой. Взглянула она на меня и все поняла! Смотрю, полезла в шкаф, достала деньги, подает мне и говорит: "Вот тебе пятьдесят рублей и уёбывай, куда хочешь, но чтобы я тебя больше, в глаза не видела!". С тех пор, вот так и живу один. А жаль мне ее, так я ее любил! Я ей сказал, что если бы у нее рук, ног не было, и то бы я ее не бросил, а она так со мной поступила. Очень на нее обижен и, заплакал.
  Газогенераторный ЗИС, весь день и ночь петлял по лесному бездорожью. На место прибыли только с рассветом - уставшие от бессонницы, перемерзшие. Река еще, не вскрывалась. Пологий берег Шиша, не менее, как на полкилометра в длину и метров на сто в ширину, был загружен лесом. Его-то и нужно было сбросить в воду.
  По сведениям, полученным от прораба, заготовкой этой древесины, по контракту с Муромцевским леспромхозом, занимались заключенные. Их лагерь находился где-то совсем недалеко, потому что, с той стороны реки, даже был слышен лай сторожевых собак.
  Прибывшим лесосплавщикам был выдан двухнедельный паек продуктов из расчета на то, что за это время, работа будет закончена, то есть, в самый высокий подъем воды.
  Выгрузились у самой кромки леса и, навалив елей, из сучьев стали складывать остроконечные балаганы. Кто на двоих, кто на четверых, а у Айвара знакомых не было, так он, только для себя. Жилище свое, поставил крайним, у самой кромки берега, возвышавшегося надо льдом, метра на два.
  Когда заканчивали постройку, появилось несколько военных. Проверив у старшего документы и пересчитав людей, предупредили, что в округе бродят бандиты, несколько лет назад убежавшие из Омской тюрьмы. Где-то в тайге, у них передвижной лагерь, и они часто нападают на транспорт, доставляющий продукты. Были даже жертвы. В общем, надо быть всегда начеку, потому что, под весну с продуктами, у них особенно туго.
  Айвар сразу пожалел, что выбрал место с краю, но было уже поздно.
  Пищу готовили - кто на общем костре, кто перед жилищем разжигал свой маленький, но чай всегда кипел в большом, чугунном котле, ведра на три.
  Целую неделю прожили без работы, а река как не вскрылась, так не вскрывалась! Уже и снега давно не было, а эта, все стояла потемневшая, вздувшаяся. Зато однажды под утро, лед затрещал с такой силой, что все проснулись и повыскакивали из балаганов. Почти за сутки, вода освободилась из ледяного панциря и резко поднялась. Айвар даже забеспокоился - не подмоет ли его домик! Теперь можно было, начинать работать.
  В этот вечер, все ушли спать пораньше, чтобы завтра раньше и встать. Работа представлялась, увлекательной.
  В отличие от других, его возраста, Айвар спал очень чутко. Вот и сейчас он проснулся, от какого-то шороха. Кто-то явно хотел проникнуть в его балаган и нечаянно, даже надавил на ногу. Айвар моментально приподнялся, ухватился за что-то мягкое, но тут же, получил удар по рукам. Это его взбесило, и он так рванулся вперед, что головой вытолкнул неизвестного наружу, вылетев за ним и сам. Оба лежали. Было совершенно темно, но он чувствовал, что лежащий под ним, пытается вывернуться! Где у того голова, где руки, чтобы удержать?! Но все же, незнакомец как-то выкрутился и попытался встать, но Айвар снова придавил его к земле, и в этот момент, почувствовал короткий удар в грудь и, даже, чуточку заболело! Он догадался - это нож! К счастью, вооруженная рука попала в его цепкие пальцы. Человек сильнее засопел, но борьбу не прекратил и, с вывернутой рукой, кое-как поднялся на ноги, таща за собой потенциальную жертву. Собравшийся с духом Айвар, решился на последнее: на мгновение, отпустив зажатую руку, пнул ногой в темноту. Он знал, что делает! Противник несколько шагов отступил назад и, плюхнулся в воду. По инерции, туда же, чуть не угодил и Айвар, но, как-то, задержался. Вся эта борьба длилась считанные минуты, и Айвар даже не сообразил позвать подмогу.
  Шумела, бурлила в полноводье, река, и сквозь ее плеск, он попытался услышать человеческий крик о помощи. Но нет! "Выплывет, сволочь!", решил Айвар и попробовал будить соседей. На ощупь, найдя вход, подергал первую попавшую ногу.
   - Проснитесь, разбойники! - крикнул он.
   - Какие разбойники? - недовольно, пробурчал хрипловатый голос.
   - Не знаю, но вставайте, посмотрим, - и осторожно, чтобы на кого еще не напороться, пошел к следующему.
  А в первом балагане, нехотя, все-таки встали, зажгли спичку и, матерясь, выскочили на улицу.
   - Где продукты? Тулупов нет! - кричали пострадавшие.
  Проснулся весь лагерь. У кого пропали продукты, у кого тулупы, прочая одежда, припасенная для тепла. Раздули костер, и в его свете, люди метались от балагана к балагану. Некоторые даже попытались забежать в лес, но тут же, возвращались: там темно и опасно.
  Залезать обратно в шалаш, Айвар побоялся, а остаток ночи провел у лаза, прижав ладошкой к предполагаемой ране, рубашку. Под утро, задремал. Когда рассвело, первым делом, проверил рану. Сразу было видно, что нож затронул фуфайку, в которой оказалась внушительная прорезь. В момент удара, Айвар, видимо, резко подвернулся и тем спас себе жизнь. Точно в центре груди, краснела небольшая ранка, с запекшейся кровью. Ранку надо было промыть, и подошел к реке. Вот его следы, а вот того, другого. Вот тот оступился, и даже осыпалась земля. Весь этот берег гладкий, обрывистый, уцепиться не за что, а противоположный пологий, с подтопленным кустарником. Подошел старший.
   - Это, правда, что ты первый их обнаружил?
   - А как же! И метку мне даже оставили, - и расстегнул фуфайку. Вокруг собрался, чуть ли не весь лагерь, посыпались советы. Но через несколько дней, рана сильно загноилась, перевязать нечем, и, когда через две недели пришла обещанная машина, а увозить еще было некого, с ней в Пологрудово, отправили Айвара.
  Копейкины, в совхоз Айвара не отпустили, а заставили ходить на перевязку в местную амбулаторию. Иван Иванович же, ставил в нарядах, будто он работает на берегу Иртыша, при штабелях, где в это время, грузили баржи. Целую неделю, пришлось задержаться без работы, пока разболевшуюся рану не стало затягивать.
   - Какой-то ржавчиной, хотели тебя ухлопать, - говорила докторша, обрезая отставшую кожу. - Сразу пошло заражение, значит, оружие грязное.
   - Когда им, тем преступникам чистить оружие, когда своими ножами, ежедневно приходится добывать себе пищу, - соглашался Айвар.
   - И как их, не поймают?! Уже как будто третий год пошел, как они на свободе!
   - Лагерная охрана о них знает и в первый день, даже предупреждала.
   - Знают, и не ловят - значит, заодно!
  А дома у Копейкиных, во второй раз пришлось рассказывать о событиях той ночи, со всеми подробностями.
   - И это уже третий раз меня хотят зарезать, - признался Айвар, по пути, рассказав и о первых двух попытках.
   - Значит, ты родился под счастливой звездой и поэтому, будешь очень долго жить, - нагадала Таня, а за ужином, Иван Иванович признался:
   - Мы тебя, Айвар, очень полюбили. Ты нисколько не похож на всех этих разгильдяев, хулиганов и пьяниц, а растешь-то без родителей. В семье такая удача, исключительная редкость! У нас нет детей, видишь сам, и ты можешь остаться с нами жить, за сына.
   - Я же, в совхозе на учете, а комендант Сашка сойдет с ума, когда узнает, что я однажды не вернулся из леса.
   - Говорят, что теперь чуть посвободнее стало. Все-таки, в верхах поменялись.
   - Я уже несколько раз писал в Москву. Может, какой ответ и ждет меня в совхозе.
   - Если когда-нибудь Господь Бог даст, что тебя освободят, то непременно, приезжай к нам жить.
  Айвару это очень льстило, но он понимал одно, что если освободят, то его уже давно, не может дождаться Родина. Только она одна способна была дать то, чего здесь, так недоставало. Наступил момент прощания.
  Сердце Айвара как-то почувствовало, что это расставание с полюбившейся ему тайгой и таежниками, будет последним. Еще с большим сожалением, оставлял он Урман, потому что в нем, как нигде лучше познал жизнь, а, значит, и повзрослел.
  Получив зарплату, деньги разделил: большую часть положил в нагрудный карман пиджака, а восемьдесят рублей сунул в правый карман штанов. Старые ватники все же выбросил - меньше тащить. Из постели и прочих пожитков сделал два узла, перекинул через плечо и, распрощавшись с Копейкиными, пошел на переправу. День клонился к вечеру, и засветло, надо было успеть перебраться на ту сторону.
  Перед спуском к воде обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на покидаемую деревню. В эту же сторону, шла девушка, но лучи висевшего над самым горизонтом солнца мешали разглядеть ее внимательнее. "На Полю, что-то очень смахивает", - подумал Айвар, поправляя резавшие узлы.
  Лодка вот-вот должна была причалить к этому берегу, и гребец изо всех сил, взмахивал веслами. Айвар залюбовался его сноровке.
   - Ты тоже, уезжаешь? - за спиной послышался знакомый голос
  От неожиданности, он чуть не оступился с обрыва. Да, это была Поля. Те же знакомые черты лица с чуть заметной усмешкой на тонких губах. Сердце его отчаянно забилось, кровь бросилась в лицо и моментально вспотела спина, но неожиданно для себя, спокойно ответил:
   - Здравствуй. Да, закончил работу, уезжаю.
   - Я тоже, уезжаю.
   - Тебе, ведь, давно надо было быть там.
   - Подождут, не умрут.
   - И ругаться не будут?
   - Нет.
   - Странно! Наверно, начальник знакомый?
   - Начальник тоже знакомый, но там у нас, и с ним, не очень строго.
   - Куда же ты, на ночь? Утром могла.
   - Да так, вышло. Из Савги, только что попутка пришла
   - Эй, вы там, на берегу! - крикнули с лодки. - Поплывете, что ли?
   - Да, да! - крикнул Айвар. - Пошли, а то уплывет.
   - Куда это вы, на ночь, глядя? - спросил перевозчик, когда они уселись.
   - Завтра рано утром, надо быть в Таре, - отвечала Поля.
   - Вы с мужем куда-то уезжаете, что весь скарб на спине тащите? Айвар хотел сказать, что они только что здесь встретились, но Поля опередила:
   - Мы в Омск уезжаем. Мой муж там работу нашел, теперь меня забирает.
   - Недавно поженились? - допытывался лодочник.
   - Зимой, - отвечала Поля, - так что, это наше первое путешествие.
   - Это неплохо, хорошая пара. Ночевать, в Мамешево подадитесь?
   - Еще не решились.
   - Если хотите, можете у меня. Места хватит.
   - А где вы живете?
   - Да вот же изба, на берегу.
   - Тогда мы, согласны к вам.
   - Милости прошу. Изба сибиряка завсегда открыта для добрых людей.
  Айвар сидел и не знал, чему больше удивляться: или ее смелости, или находчивости? Но, с ночлегом складывалось хорошо, а что еще надо! Он опустил руку за борт и тут же, выдернул из воды. Что-то скользкое и упругое скользнуло, но пальцам.
   - Не бойся, это осетр идет на нерест, - успокоил перевозчик.
   - Хоть руками лови! - удивился Айвар.
   - А мы так и сделаем, на ужин ведь надо рыбки! Давай, паря, сядь на весла, пока я порыбачу, и, взяв сачок, перелез на корму.
  Айвар сел напротив Поли. Она пристально посмотрела на него своим обворожительным взглядом, как бы спрашивая: нужна ли я еще тебе? Ноги чуть расставлены, колени раздвинуты. Коротенькая, черная юбка, их не закрывала, поэтому под ней, четко голубели маленькие, с кружевами, трусики. Они так бросались в глаза, что Айвар не знал, куда отвести взгляд. То он смотрел поверх её головы на затухающее над тайгой небо, то на противоположный берег, то выворачивал голову назад, вглядываясь в причал, а взгляд, как нарочно, все время задерживался на круглых коленках и голых ногах. По всему, Поле это доставляло немало удовольствия, потому что, не спускала с Айвара глаз, коленки раздвигала еще шире.
  "Бессовестная! - встрепенулся он. - Еще лодочник может заметить!", - хотя тот полностью был поглощен запретным ловом осетра. Наконец, поймав не меньше пяти штук, сел за весла, и лодка направилась на другой берег. Примкнув ее к толстому столбу лиственницы, вбитому недалеко от воды, перевозчик понес рыбу, а Айвар весла
  После ужина, как супружескую пару, их положили вместе на полу, расстелив под бок широченный тулуп. Айвару не хотелось распаковывать хорошо связанные узлы, поэтому накрылся купленным накануне, дерматиновым плащом, тисненым под черепаший панцирь. Он был очень груб и при малейшем движении, ужасно шумел, но, зато, дешев. Поля накрылась своим добротным пальтишком. Хозяева спали тут же, только на кровати. Хозяин моментально захрапел.
  И вот Айвар опять с Полей, как и в ту февральскую, памятную ночь. Прошло чуть больше трех месяцев, как он полюбил эту девушку, как ее ласкал, обнимал, а теперь лежат вместе, как чужие. "А почему у нее нет с собой вещей, когда уезжает?" - мелькнула у Айвара мысль. Впрочем, какое ему теперь до этого дело! Но, все-таки интересно, снова полежать со своей бывшей невестой! Если бы захотел, наверное, мог бы даже приласкать, обнять, ведь они лежат на боках, повернувшись лицом, друг к другу, и он чувствует на себе теплое дыхание, совсем недавно его, так жарко обжигавшее!
  В воображении, закружились счастливые минуты, проведенные рядом с ней. Здесь теперь, они казались еще более значимыми и завораживающими.
  Борьбу в его душе она, видимо, чувствовала прекрасно, поэтому придвинулась, поближе и, нащупав край плаща, тихонько подняла, просунула руку и обняла за плечо. Плащ предательски зашуршал, и Айвар испугался, что их возню может услышать хозяйка, которая, по его мнению, могла еще не спать.
   - Ты на меня еще сердишься? - чуть слышно, прошептала Поля.
   - Что тебе ответить? Ты все равно, меня не поймешь.
   - Айварок, поверь мне, я там совсем не виновата Это он меня соблазнил, видит Бог. Тогда я, как чумная была.
   - Разве теперь прошлое, имеет какое-нибудь значение?
   - Ты мне совсем не веришь, а я перед тобой вот вся, какая есть. Если хочешь, возьми меня.
   - Соблазнительница ты хорошая.
   - А что, разве тебе со мной было плохо? Хочу с тобой опять вместе так, как было раньше. Милый мой, самый хороший на свете. Если ты считаешь, что я все же виновата перед тобой, то прости.
  Потеряв осторожность, она залезла под плащ и так плотно прижалась, что стало невыносимо жарко. Айвар почувствовал, что еще немножко, и он сдастся, но, в это время, заворочались на кровати.
   - Слышишь, хозяева не спят.
   - Что мне они, когда есть ты, и больше мне никого не надо, - шептала Поля, прижимаясь к его вспотевшему лицу. - Да сбрось ты, наконец, этот проклятый плащ, чтобы не шумел и не мешал!
  На кровати снова заворочались, и она, даже скрипнул! Поля как-то обмякла. Полежали молча.
   - Ладно, - решительно сказала она, - спокойной ночи. Дай я тебя в последний раз поцелую, на долгую память. Ты меня, тоже.
  Когда утром Айвар проснулся, в доме никого не было. Как же так! Где его чуткий сон? То всегда просыпался даже от шороха, а на этот раз, встали и ушли три человека, а он, не слышал! Быстренько вскочил, забрал вещи, но на пороге, встретил хозяйку.
   - Погодил бы чуток, самовар сейчас поставлю, а то все, как на пожар.
   - А где моя попутчица?
   - С моим, ушла на переправу. Поссорились, поди?
   - Немножко.
   - На ночь, никогда нельзя ссориться. Вертайся в избу, как это, без чая!
   - Нет, большое спасибо. Я покушаю в Таре.
   - Что с тобой делать, коли торопишься. Счастливого пути.
  Айвар вышел на дорогу и, на всякий случай, подождал попутку. Часа полтора просидел, но вот, и она! Вдали запылило. Подкатила зеленая полуторка, загруженная пустыми ящиками. Шофер остановился сам.
   - Куда?
   - В тару.
   - Сорок пять рубчиков, из расчета рубль за километр, причем, деньги сразу, а то у меня уже так было, приехали, а его и след простыл.
  Стоять пришлось всю дорогу, потому что столько места оставалось у заднего борта. В Таре, шофер пошел в столовую, а Айвар напрямик, в совхоз. Можно было идти по дороге, но это, раза в два дальше, притом, попутки из-за грязи, никакой. По его расчетам, дома он должен быть через двое суток.
  День выдался замечательный. Только-только прорезывающиеся листики на чахлых кустарниках наполняли теплый воздух пьянящим ароматом свежей зелени. Нежно-зеленый покров смело вторгался в этот мир, разбуженный несмолкаемым щебетом неугомонных птиц.
  Чуть просматривавшаяся тропа, достаточно просохла, и идти по ней было легко и приятно. Шел он здесь, впервые, но что могло страшить молодого человека, порядком привыкшего к сибирским неожиданностям! Эту тропу ему указал шофер Миша, с которым вывозил когда-то лес. Самое главное, он учил, сразу взять правильное направление, а там, дойдешь. Его совет здорово пригодился. Айвар догадывался: раз есть тропа, то она обязательно должна привести к какой-нибудь деревне, иначе, зачем бы ее утаптывали?
  Узлы немного резали, поэтому, нарвав старой травы, подложив под шнур, и стало куда терпимее. Теперь, хоть на край света, подумал он. На время, забылся Урман, Пологрудово и, даже Поля. Грудь дышала свободно и с удовольствием. "Какая в природе красота! - восторгался он. - А у нас, в Латвии, теперь тоже красиво и привольно! Наш лужок, к которому мы с папой бегали наперегонки, должен быть, давно зеленый. Как хорошо поваляться в его густой траве. Какая благодать была тогда, только он ее не замечал, или не придавал значения. Тогда казалось, что все это будет продолжаться бесконечно. А как же, иначе? Вот она, непостоянная вечность! Давно нет мамы, убит брат, умер папа, уехала сестра, и он остался совсем один. Как часто, мы не понимаем цены текущего времени! Оно бесцельно промелькнуло, чтобы через много лет, вспыхнуть неотразимым воспоминанием, жадно обжигающим уснувшую память. Вернуть бы прошлое, да прожить жизнь по-другому. Но как? А вдруг бы она, да в точности повторилась? Нет, второй раз, это было бы не под силу! Счастливы те, кого не коснулась костлявая рука политического произвола! Они сегодня там, на Родине, скорее всего, как когда-то и он, не до конца понимают значения этого слова, потому что счастливы уже тем, что в ней живут. О, Латвия! Для каждого в ней рожденного, она всегда должна быть такой же чистой, как этот весенний день. О, Свобода! Она такая же заманчивая и дурманящая, как шелест молодых листочков, запах цветущих лугов, как ласковое солнышко, с легким ветерком. Родина, Свобода, Латвия - в этих трех словах столько необозримого, необъятного, как и в этих сибирских полях, лугах, болотах и могучей, вечнозеленой тайге".
  "Неужели я так никогда и не увижу свою Латвию? - снова, засверлила старая мысль. - Неужели мне свобода заказана на всю жизнь?! Нет, этого не может быть! У меня же, еще вся жизнь впереди! За это время, еще многое может измениться. Надо бежать! Или, прямо сейчас вернуться на большую дорогу, чтобы уехать в Омск. Пока Сашка хватится, я уже буду далеко. А если в совхозе ждет из Москвы положительный ответ? Нет, надо выяснить, а потом...".
  Родина! Как ты близка в мыслях, и далека на расстоянии! К тебе идешь-идешь, а ты все удаляешься-удаляешься. Почему в жизни так много несправедливости? Но, нет, об этом, хватит! И он стал вспоминать, как, бывало, его папа, возвращаясь с поля усталым, вдруг запевал, какую- нибудь песню, которая четко разносилась по родному хутору и маленькой деревеньке. В такие минуты, Айвар даже прекращал играть, чтобы послушать его чистый, сильный голос.
  Так и сейчас, сперва тихонько, будто его мог, кто подслушать, но потом громче и громче, запел любимую песню брата, в которой пелось о том, как очень давно, у Венты, парень встретил девушку. И перед его глазами плавно залепетал ручеек у дома, который в весеннюю пору, едва умещался в своих берегах. Дивиться и любоваться его бойкому нраву, собиралась вся окрестная молодежь. Она торопилась насладиться весенним говором, пока тот, не иссяк. Не такова ли, и вся жизнь человека? Надо бы торопиться, но как, когда на сердце столько горечи от отвратительных поступков не только правителей разных мастей, но и своих сограждан. Кто и что из репрессированных - каждый в отдельности - мог поделать, чтобы что-то поправить или, как-нибудь, отомстить за свое положение? Но кому мстить, когда виновато почти все общество, строй. Конечно, можно было бы тем, кто непосредственно занимался этим грязным делом, но как до них добраться? Нет, Айвар уверен, что возмездие для них все равно должно будет наступить! Зачем, иначе, жить?! Чтобы каждый день чинить эти проклятые буты, или тушить, без конца, горящие болота?
  Песня не удалась. Такую задушевную, петь можно, только на родине, а здесь, лучше другую. От папы и брата, он знал много песен, потому что в этой семье, без них не обходились, и затянул первую попавшуюся на язык. Как хорошо, что кто-то первый придумал петь, восторгался он, бодро шагая, но извилистой тропинке. Песня снимает усталость, сокращает расстояние.
  В болотах стояло еще, очень много воды и часто приходилось прыгать с кочки на кочку, ну, а если, уж, нога срывалась, то на том месте, еще долго вырывались воздушные пузыри. Заканчивалось болото, исчезал и реденький тальник. Выросший в воде, он имел столько влаги, что от мучительной растопки в печке, запоминался на всю жизнь. Зато в тайге с дровами, никакой беды. Выбирали самые лучшие упавшие смоляки и, на тросе, подтаскивали к самым воротам, а Аня, бывало, подойдет, да еще покритикует, что это не самый лучший экземпляр, для её русской печки!
  Солнце было уже далеко за полдень, когда он на ходу, съел кусок черствого хлеба, запив болотной водой.
  К концу дня, стали собираться тучи. Шло на то, что к ночи может задождить, поэтому прибавил шагу, а когда начало смеркаться, впереди показались низенькие крыши. По рассказам шофера, это должна была быть татарская деревня. Пройдя еще немного, догнал молодую татарку, гнавшую домой корову. Разговорились. Она живет одна и места для ночлега, хватит. Ее дом находится на противоположном краю деревни, и там она покажет, как прямее дойти до совхоза. Он совсем недалеко - только один день пути. Еще она рассказала, что деревня действительно татарская, но на строительстве работают украинские хлопцы. Леса здесь нет, но и у них там тоже нет, поэтому строят, как и у себя, из жердей, а потом замазывают глиной. Такое строительство Айвару было хорошо знакомо, еще по своему бараку.
  Пока прошли деревеньку, стал накрапывать дождик. Айвар подождал, пока хозяйка загонит в хлев корову, а потом помог ей наставить самовар. Домик хоть и был маленьким, но бревенчатым. Справа от входа небольшая русская печка, между ней и стенкой коротенькие нары.
   - Это моя постель, но как гость, сегодня на ней будешь спать ты, - сказала хозяйка, за чаем.
  Немножко ныли ноги, поэтому сразу после ужина, Айвар отправился отдыхать. Длина нар соответствовала, разве что, десятилетнему ребенку, и ему пришлось лежать на спине, поставив ноги козелком. Не успел он улечься, как в дверь постучали. Не спрашивая, кто там, хозяйка отбросила крючок, и в избу вошел подвыпивший украинец. Мужик в годах, неопрятно одетый, вошел, и сразу сел за стол. Айвар так и не понял, бывал ли тот в этом доме раньше, или зашел впервые - так вел себя неприхотливо, развязно.
   - Не знаю, чикала ты мэни, чи ни, но я пришов. Давай чарки, - и слышно было, как поставил на стол бутылку.
  Чувствовалось, что хозяйка не очень довольна его приходом, но все же, подчинилась. Пьяный гость все время что-то бурчал, а потом притих, наверно, уснул. К Айвару подошла хозяйка.
   - Ты еще не спишь? - спросила она. - Давай выпей, там еще осталось.
   - Не хочу, я очень устал.
   - Тогда, давай выйдем на улицу.
   - Зачем?
   - Пошли, увидишь.
  Айвар нехотя поднялся. За столом мужик действительно спал, положил голову на руки, а перед ним, недопитая бутылка.
  У входа в дом, вместо крыльца, был навес, под которым, с одной стороны сложены дрова, с другой - камыш, видно оставшийся от ремонта крыши. Едва Айвар закрыл за собой дверь, соображая, что же здесь надо помочь, как татарка ловко его обняла и сказала:
   - Давай побалуемся.
   - Как побалуемся? - и, от неожиданности, Айвар струсил.
  В избе послышался глухой кашель и тяжелый стук сапог.
   - Эй, дэ ты е? - позвал украинец, открывая дверь и выпуская бледную полоску света от медной лампы.
   - Чего тебе надо? Корову смотрю.
   - Иды в хату, лажыца надо, - и, отойдя чуть в сторону, прислонившись к стенке, стал писать.
  Айвар незаметно проскользнул в избу и лег, накрывшись с головой. За ним вошла хозяйка и, по-своему как-то ругаясь, сняла со стенки тулуп, расстелила рядом с нарами, потушила лампу.
   - Дэ ты е? - возвратился с улицы гость.
   - Здесь я, но шел бы ты лучше домой.
   - Чого свит потушила, не вижу куды ложыца
   - Нет керосина, вот, и потушила. Ложись сюда.
  Татарка легла первой, а он чуть не упал, сапогом зацепившись за тулуп. Долго они возились, сопели. Женщина даже стала просить, что ей больно.
  Айвару это было очередное испытание. Рядом творилось такое, от чего он не мог лежать спокойно. От нервного напряжения судорога стала сводить ноги, и он по стенке, тихонько переставляя, поднимал их вверх. "Кончат они там, один раз, или нет!", - думал он, выпрямляя и сгибая ноги. Даже когда украинец ушел, он еще долго не мог уснуть, но пошевелиться боялся - вдруг хозяйка услышит, что он не спит!
  Проснулся он сразу же, как встала татарка, собираясь идти доить корову. Спустив ноги на лежавший на полу тулуп, поддернул штаны и, почему-то, сунул руки в карманы. Денег там, не оказалось. Значит, с вечера, пока он сгибал, да выпрямлял затекшие ноги, выпали. Вместе с хозяйкой, они перетрясли тулуп и нары, но не нашли.
   - Видит Аллах, я не брала. Значит, он унес.
   - Они были у меня в правом кармане.
   - Да, он тут лежал и мог поднять, но, видит Аллах, я не трогала. Если у тебя нисколько не осталось, то червонец, одолжу.
   - Нет, должны быть еще, - и нащупал в нагрудном кармане тугой бугорок.
   - Слава Аллаху, что так. Этот мужик не отдаст, он очень любит выпить.
   - Нет, так нет, - смирился Айвар.
   - Подожди, хоть чаю на дорогу попей. Я только корову подою.
   - Спасибо. Раньше выйду, быстрее дома буду.
   - Жаль, что так случилось.
  В ее невиновности, Айвар не сомневался. Распрощавшись, побрел дальше. Дождь кончился еще ночью, но тропинка была ужасно скользкой. Начинался солончак, и поблескивавшая соль, грязи придавала синеватый оттенок. Чем дальше отходил от деревеньки, тем след становился заметно наезженным бричками, а середина, утоптанной бычьими копытами. До боли, знакомая картина! Еще эти деньги! Настроение было такое, что хуже некуда.
  Дома тоже, ничего утешительного, но его заинтриговала одна деталь: если до сих пор на его "С уведомлением" стоял штамп "Секретариат Хрущева Н. С.", то на этот раз, "Н. С. Хрущев". "Не иначе, как получил он, сам, - решил Айвар. - Значит, надо подождать".
  Когда на следующий день, после визита к Сашке, Айвар зашел доложиться Журову о своем благополучном прибытии, тот сразу же, дал ему задание ехать на "Петрову гриву" у татар, перекладывать печки.
  - Я же их печки, видел только издали! - испугался Айвар. - Вы шутите?
   - Никаких шуток. Тут простые плиты, наши не умеют класть, а ты хочешь, что бы они напортачили с татарскими! Меня же, директор прогонит с работы.
   - А чем я лучше?
   - Ты, парень, смекалистый. Одну разберешь - и будешь знать.
  Пришлось в очередной раз, удивиться простоте суждения сибиряков. Если побывал у печника подручным, то обязательно должен уметь и сам ложить печку! Если видел горизонтальные татарские, то должен уметь сложить такую же, и сам!
   Нагрузив бричку кирпича, назавтра, Айвар был уже на "Петровой".
  Пять или шесть землянок с чуть выступающими над землей крышами. Аул пустой, все на летних лагерях, но его встретил хромой старичок-сторож. Он и показал, в каких землянках надо перекладывать.
  Журов был прав. Для него, никаких сложностей. Из-за низких круглых крыш, колодцы в плитах располагались не вертикально, а горизонтально, и за две недели, Айвар сложил три плиты.
  В это время, от Лакмонова до совхоза, тянули первую телефонную линию. Несколько дней, пришлось копать ямы под столбы, нижние концы которых, тут же обжигались и ставились.
  Последним местом работы в совхозе, оказалась посадка кукурузы, так называемым квадратно-гнездовым способом. Ему досталось перетаскивать длинную проволоку, на которой, через определенные промежутки, были приварены круглые бобинки.
  В одно утро, тракторист Кауфман, который на своем мотоцикле ездил ночевать в деревню, привез Айвару письмо. Оно было из районной милиции. Каким-то внутренним чутьем он догадался, что в нем заключена его судьба, может быть, даже жизни и смерти! Дрожащими пальцами, разорвав конверт, вытащил желтоватый листок, в котором лиловыми чернилами было написано, что в связи с решением, полученным из Москвы, он, Нейвалд Айвар, из мест пожизненной ссылки освобождается. Дочитав до этого места, он, вдруг, испугался - как бы от радости, не рехнуться умом! Подождав несколько секунд, дочитал до подписей. Опустив обмякшие руки на колени, отрешенно, уставился в пространство. От него внезапно, будто все окружающее отхлынуло, и он остался наедине с собой. Никаких эмоций! Состояние, точно такое же, когда от него, только что, уехала сестра. Мозг человека, видимо, умеет сам себя защитить от внезапных стрессов!
  В бумаге было ясно сказано об его освобождении, а ему все не верилось, и он читал и читал бледный текст до помутнения в глазах. Единственное, что удалось вычитать дополнительно, - "Копия".
  До самого обеда, таскал он барабан с проволокой, почти автоматически. Тот, на другом конце, понимая его состояние, старался на линию стать первым, и только потом, к нему примерялся Айвар.
  Когда же, все пошли обедать, и он остался совсем один, в нем словно что-то оборвалось! Ноги подкосились, и он почти упал на краю поля. Из глаз безудержным потоком, хлынули обильные слезы. Он не мог сообразить, почему плачет, но слезы текли и текли сами. Хотелось кричать, реветь навзрыд, и чтобы этого действительно не произошло, перевернулся на живот, вжал рот в землю.
  В последнее время, омские машины появлялись в совхозе довольно регулярно, поэтому уехать из совхоза, большого труда не составляло. Правда, они заламывали очень большие деньги, но, при надобности, с ними ездили все.
  Когда же, все возможное было продано, роздано, а самое необходимое запаковано, Айвар пошел прощаться с отцом. Вот эта, такая знакомая тропинка, петляет между неглубокими ямками, из которых он, обычно, брал белую глину на печки. Все они, по краям обросли травой, а в одной заметил попавшую туда лягушку, которая пыталась и не могла выпрыгнуть. Айвар взял ее в руки и отнес подальше, чтобы не попала снова. Кладбище начиналось сразу же, за жердяной изгородью, охранявшей картошку от, свободно ходивших по улице, свиней. Из-за просевших, обросших травой могилок, кладбище тоже, было неровным. Его никогда никто не убирал, и люди сюда приходили только один раз в год - на Троицу, но не для того, чтобы привести в порядок запущенные могилки родственников, а чтобы положить на них яички и прочую снедь. Проголодавшиеся ребятишки, потом её уплетали, а положившие, на всем серьезе думали, что все это съедают, или забирают покойники.
  Четыре березки по углам, за эти годы подросли мало, и стояли нерешительными прутиками. Почти не поддающийся гниению, крест из лиственницы, стоял величественно и внушительно, утверждая конечность бытия. Айвар проверил березки и убедился, что погибнуть не должны - корни прочно вошли в землю. Проверил крест и сел на край могилки. Ну, о чем тут можно было думать? Как и в первые дни ссылки, взволнованные мысли никак не хотели выстраиваться в приличный ряд. Они охватывали все сразу и, ничего в отдельности. Хотелось громко что- нибудь сказать покидаемому отцу, но спазма сдавила горло, а глаза застлала пелена обидных слез. Когда немного отпустило, изо всей силы ударил ладошкой по холмику. Глухое эхо, отдалось там, внизу, в земле. Прислушиваясь, он еще несколько раз хлопнул ладошкой по холмику.
  "Ты слышишь меня, папочка?! - прерывающимся голосом, крикнул Айвар. - Меня освободили, я уезжаю, а ты остаешься здесь, навсегда. Ты меня слышишь?! - прислушался, ожидая ответа. - Ты останешься здесь теперь совсем один, но я тебя, никогда не забуду, - и, уже тише. - Я помню все, чему ты меня учил. Только мстить ты меня не учил. Но, если будет возможность, я все равно отомщу за тебя, за себя, за весь позор латышей! Ты меня слышишь? - и снова ладошкой, сильно ударил по земле. Налетевший ветерок дружно зашелестел робкими листочками березок. Айвар вздрогнул! Неужели, это ответ? - и продолжал, - прости меня, папочка, за все. Не знаю, как дальше сложится моя судьба и смогу ли я вновь к тебе приехать, но будь уверен, как сын, я тебя никогда не забуду. Прощай!". На середину холмика, с боков нагреб повыше земли, а, чтобы её не раздуло ветром, пришлепал ладошками и, несколько горстей, насыпал в карман пиджака. Потом, поцеловав каждую березку, крест, распятие, не замечая тропинки, побрел в деревню.
  Был поздний вечер, и по улице гнали с поля коров. Пастух зычным голосом покрикивал: э-э-эй! Одни хозяйки, коров встречали, другие буренки, сами знали свои дворы и, подойдя к воротам, терпеливо ждали, когда впустят.
  Вот уже и солнце село, а в дом входить, не хотелось. Взгляд еще и еще раз обращался в сторону кладбища, где один должен был остаться, его несчастный отец.
  Всю ночь, Айвар не мог сомкнуть глаз. Какое-то странное возбуждение, не давало ему расслабиться! И утром, едва забрезжил рассвет, он был на ногах. Разом поднялись и Гардумсы, где он, так и оставался на квартире.
   - Только не забудь заехать к нашим, - уже в который раз, предупреждали они, - и расскажи все, все, как мы тут живем. В письме того, никогда не напишешь.
  С напутствием, приходили и другие латыши, поэтому у Айвара в кармане, лежало несколько адресов по всей Латвии, где он должен был побывать и рассказать... рассказать... рассказать. Очень много, о чем надо было рассказать, и Айвар, по мере возможности, обещал.
  Распрощавшись и взвалив узлы на плечи, пошел к машине, с шофером которой договорился, еще вчера. Деревня еще спала, и даже пастух, не выгонял коров. Над болотом и отсыревшей улицей, висел низкий, реденький туман.
  Забросив вещи, залез в кузов сам, и сел за кабиной так, чтобы встречным ветром, меньше продувало. Больше часа пришлось ждать заспавшегося шофера, и все это время, его сердце трепетало в ожидании: вот сейчас придет водитель, заведет мотор, и он, Айвар Нейвалд, уедет отсюда навсегда! Почти шесть с половиной лет прошло с тех пор, как его нога ступила на Сибирскую землю, и она, Сибирь, стала для него вторым домом, в котором он, так и не прижился, хотя здесь вырос, возмужал и закалился, как личность и человек.
  Подошло еще несколько пассажиров, и, наконец, появился сам шофер. - Все пришли? Рассаживайтесь, да держитесь крепче, а то дорога до вашего совхоза, не приведи, Господь!
  С этого момента, Айвару больше не сиделось. Ведь шли последние минуты перед расставанием. Ему еще и еще раз хотелось посмотреть на деревенские дома, которые до этого, видел почти ежедневно, но не обращал на них внимания - настолько пригляделись. Он внимательно вглядывался в выгнутый горб единственной улицы, в это утро, казавшейся еще чернее обычного. Он глубоко вдыхал преющий, отвратительный, болотный запах, будто обнаружил его впервые. В противоположном конце деревни, послышался протяжный женский голос, и его подхватило сразу несколько. Это доярки, выезжали на дойку в летние лагеря. Исполнение песен, было выверено и отточено годами, если не поколениями. Каждая исполнительница имела право петь только отведенной ей тональностью, неизвестно кем, разрешенной. Самовольство здесь, не допускалось. И получалось очень здорово! Немудреные слова, широко расплывались в утренней или вечерней тиши, западали глубоко в душу, вызывая различные ассоциации.
  Машина резко тронулась, и все уцепились за борт. Чтобы в последний раз лучше разглядеть просыпающуюся деревню, Айвар даже встал. Проезжали мимо его бывшей квартиры. В окнах грустные лица Гардумсов, они машут руками. Слева в отдалении, кладбище. Сама могилка не просматривается, но березки хорошо видны. Они теперь будут еще долго отмечать то место, где навеки успокоилось любящее сердце беспокойного отца. Березки удалялись все дальше и дальше, а неумолимое пространство с будущим, сокращалось. Чем оно его порадует, либо огорчит?!
  Дорога тянулась бесконечно долго. С несколькими остановками, ехали целый день! К чувству пустоты и одиночества, у Айвара прибавилось волнующее нетерпение, возрастающее, по мере приближения к Омску. Лишь часам к пяти вечера показались, наконец, первые деревянные домики, промазанные в пазах белой глиной - точь-в-точь, как совхозные. Шофер подвез к самому железнодорожному вокзалу. За дорогу пришлось выложить, сто пятьдесят рублей - почти месячный совхозный заработок!
  В таком большом городе, на правах свободного человека, Айвар оказался впервые. Это было до крайности непривычно и стесняло. Груз бывшего заключенного, никак не хотел спадать с плеч. Обстановка свободы, даже немного тяготила. Вполне реально казалось, что это только обман, мираж, что за ним, как и прежде, где-нибудь за углом, следит обнаглевший во власти Сашка, и если он, Айвар, сейчас посмеет отклониться в сторону от вокзала, его остановят и снова заберут. Какое кошмарное состояние, после освобождения! Давно ушли его попутчики, мимо проходили незнакомые люди, тащившие мешки, узлы, чемоданы, а Айвар все стоял в растерянности, не в силах сдвинуться с места. Он никак не мог надышаться, наполниться чувством свободы. Непривычно закружилась голова: куда дальше идти? Ах, вот же, вокзал! Скорее туда! Билет на Родину!
  В просторном помещении вокзала было накурено и шумно. Туда-сюда, сновали люди. Некоторые торопились, другие шли не спеша. Большая часть сидела. Подражая другим, Айвар тоже обошел все стены, добросовестно читая все, что там написано. Теперь он знал, что распивать спиртные напитки здесь запрещено, а свои вещи нельзя оставлять незнакомым, для присмотра и прочее. Вот и расписание поездов: "Западное направление", "Восточное направление". Восточное направление - это ужасно! Теперь слово "восток", у Айвара стало ассоциироваться с каторгой, ссылкой. Скорее к кассе! Заглянул в маленькое окошко - там никого. Тогда спросил болтавшегося здесь милиционера:
   - Пожалуйста, где здесь продаются билеты на Москву, - а у самого сердце зашлось. Это же милиционер, сейчас его заберет! Почему он свободно ходит по омскому вокзалу? Но тот спокойно ответил:
   - Вот в этом окошке, где ты стоишь.
   - Там никого, а у меня, поезд отходит!
  -Куда?
   - На Москву.
   - На Москву пойдет только через три часа.
   - А написано?
   - Читать, парень, надо. Это же, время московское.
   - Извините.
  Все равно Айвар намертво уцепился в маленький козырек пустующей кассы, чтобы его, не дай Бог, кто не определил или не выжал. А у самого в душе, неописуемое беспокойство: а вдруг, на этот раз поезд уйдет не по московскому, а по местному времени! За шесть лет он настолько привык к местному времени, что другого на свете, казалось, и не существует. Наконец, пришла кассирша и, купив долгожданный билет, вышел на перрон караулить поезд - вдруг, машинист ошибется и приедет раньше. С какой стороны будет подаваться паровоз, он не знал, поэтому напряженно стал вглядываться в обе стороны, где блестели отшлифованные нити рельсов.
  Простояв с полчаса и убедившись, что поезд раньше все-таки не пришел, вернулся в здание вокзала. Теперь он обнаружил, что здесь есть еще и буфет. Хоть и было написано, что в вокзале пить запрещено, в нем на разлив, продавалась водка. Купив в дорогу несколько пакетиков с комплексным обедом, снова вышел на перрон. В его положении, помещение все-таки здорово стесняло, не хватало воздуха. Вдруг подошел какой- то пассажирский поезд и, схватив узлы, Айвар побежал к вагонам. Но оказалось, что он шел на Владивосток, и пришлось снова возвратиться к стенке. Теперь ему казалось уже точно, что время остановилось, что так он никогда не доедет до Москвы! У Айвара кончилось терпение, и он стоял, как на иголках.
   - Ты чё, паря, здесь топчешься? - услышал сбоку пропитый голос. - Давай закурить.
  Рядом стоял грязноватый парень среднего роста, с порванной на груди рубахой, из-под которой виднелось вытатуированное сердце, пронзенное кинжалом. Айвар загляделся на это художество.
   - Чё уставился? Слышишь, что я сказал?!
   - Я некурящий.
   - Как, некурящий! Жалеешь, шалопай! А, ну, выворачивай карманы!
   - Ты серьезно, или шутишь?
   - Я не привык шутить, - и носком сапога, больно ударил ему в ногу.
  Айвара как взвинтило! Опять он, козел отпущения! Вечно, только к нему пристает вся омерзевшая шваль! И так ловко ударил обидчика в челюсть, что тот, как статуя, упал на его мешок.
   "Еще что-нибудь там сломает!" - испугался Айвар, и, вывернув тому руку, чуть приподнял. Но, в это время заметил, что согнувшийся задира, свободной рукой достает из-за голенища нож! Айвар почему-то, ножей не боялся, наверно, к ним привык. Ближайшим коленом, так резко стукнул в наклоненное лицо, что преступник снова стал падать, выпустив нож и схватившись за лицо. Это был уже второй трофейный нож, и Айвар не преминул его подобрать.
  Когда поверженный преступник упал на перрон, откуда ни возьмись, появился милиционер - тот самый, что ходил по вокзалу.
   - Что здесь происходит! - как можно, громче крикнул он. - Кто свидетели? Ах, это ты его так угораздил?! Тогда пойдем в отдел милиции.
   - Задержи, задержи этого балбеса! - встрепенулся лежавший. - Он мне руку, нос, вот, сломал! Посмотри, какой я есть! Держи его, гражданин милиционер!
  Из носа у него, действительно, очень сильно текла кровь, которую даже не пытался остановить.
   - Я не виноват, - оправдывался растерянный Айвар. - Это он меня первый, что курить не дал.
   - Ладно, пошли, там разберутся.
   - Куда пошли?
   - Будто впервой, еще спрашивает куда! - И ты тоже пошли, хватит лежать, - и дернул его за руку.
  Парень дико вскрикнул и моментально вскочил на ноги.
   - Давно бы так. А, видно, здорово от тебя, тово?
   - Задержите его, гражданин милиционер! Он меня чуть не убил.
   - Кто из вас видел, что здесь произошло? - обратился милиционер к нескольким зевакам.
   - Этот не виноват, - ответил усатый, худощавый старичок.
   - Тогда зайдем вместе, и напишешь пояснение.
  Айвар струсил. У него куплен билет, а тут, начинается волокита. Да, он знал, его сердце чувствовало, что из Сибири ему не уехать! Он же заключенный, ссыльный, а на подобных типов, у милиции глаз наметан! Вот и закончилась его свобода, его радость, которую лелеял на протяжении стольких лет!
  В просторной комнате на втором этаже, сидел дежурный с красной повязкой на рукаве и безразлично встретил прибывших, а потом, встрепенулся.
   - А-а-а, - протянул он. - Опять мы с тобой встретились. Ну, до чего же не везет! Как только я дежурю, так и ты здесь.
  У Айвара отлегло. За мордобой, можно отделаться штрафом.
   - Вид, я смотрю, у тебя не очень симпатичный, мог бы и утереться.
   - Эго вещественные доказательства, гражданин начальник. - Я специально оставил.
   - Мог и не оставлять. А здорово он тебя подкрасил.
   - Задержите его! Он мне и руку еще сломал.
   - Давно тебя так надо было отделать, да некому. Нашелся-таки один, что тебя не побоялся. Его фамилию в журнале, специально большими буквами выведу.
   - Гражданин начальник, только не отпускайте его, мне с ним поговорить надо.
   - Ты, что, куда уезжаешь? - обратился дежурный к Айвару.
   - В Москву.
   - Жаль, я бы тебя на работу к себе устроил, нам такие работники, нужны. На бумагу, пиши пояснение, и будь свободен, а мы тут сами разберемся. Свидетель, вы тоже напишите,
  Айвар быстренько написал и побежал на перрон - там без присмотра лежали его вещи! Слава Богу, все на месте! "Есть же и хорошие люди", - подумал он, о дежурном.
  За час до отправления, стали подавать состав. На всех вагонах белели узенькие таблички с броским названием: "Омск - Москва". Айвар отсчитал третий вагон от паровоза и пошел рядом, ожидая, когда тот остановится. Вместе с ним, шло еще несколько человек.
  Кондукторша посмотрела билет и сказала, что этот вагон пятнадцатый, а нумерация начинается с хвоста! Все бросились туда, а навстречу спешили те, у кого были большие номера. Айвар не шел, он бежал, боясь, что без него может уйти поезд. Выдохшийся, мокрый от пота, настороженно протянул парню-кондуктору билет, а у самого по-прежнему на душе неспокойно - вдруг этот поезд идет, не в Москву!
   - Входи, - просто сказал тот, отстраняясь от подножки.
  Впервые в жизни, он увидел такой шикарный вагон. Айвар даже не соображал, как лучше в нем идти, и все время цеплялся мешками за полки. Нумерация мест для него, тоже непонятная - одна и та же цифра на стенках с зеркалами, повторялась три раза, но так как вагон был пустой, сел за маленький столик у окна, со стороны здания вокзала. Узлы же поднял, на самую верхнюю полку. Смеркалось. Небо затягивали тяжелые тучи. Здание вокзала было далеко впереди, а напротив вагона, тянулись картофельные борозды. Айвар хотел предаться каким-нибудь приятным размышлениям, но ничего не получалось. То в голову лез последний инцидент с блатным, то мысли бестолково путались в лабиринте прожитых здесь лет, не желая остановиться на главном - что он, наконец, Свободен и едет на Родину!
  Очнулся, от мягкого толчка. За окном, настоящие сумерки, а в вагоне, даже темно. Он хотел высунуть голову и посмотреть, почему это так дернуло, но только стукнулся лбом о стекло. Проехали мимо вокзала, и приятный женский голос сообщил, что поезд следует до столицы нашей Родины - Москвы. Потом из репродуктора, зазвучал бравурный марш. Айвар его слышал впервые. Музыка лилась чисто и вдохновенно, ненавязчиво подчиняя его сознание своему волшебству. Она невольно откладывалась в четкой памяти последним звеном между прошедшим и будущим.
  "Рио-Рита", пасодобль - это был он - внезапно окончился, а в нем все звучали чудесные, торопливые, жизнеутверждающие переливы. Как завороженный, сидел Айвар в полупустом, полутемном вагоне, про себя, вслушиваясь в их неизгладимое повторение. За окном проплывали дома, столбы, опоры, огоньки, отраженные в Иртыше, а он все еще жил и наслаждался, затихшей мелодией.
  
  
  
  
  
  
  
   Латгальские мотивы
  
   Невысокие взгорки, полого спускаясь в низины
   Под солнцем желтеют, согретые летним теплом,
   А над самым ручьем, у раскидистых лип и рябины
   Одиноко стоит, под соломенной крышею дом.
  
   Он бурьяном зарос, и никто в него больше не входит.
   Он теперь одинок, как старик без жены и детей
   Он пустует давно. Лишь прошедшего призрак в нем бродит
   Он забыл, что построен здесь был для людей!
  
   Перебитые окна, на мир исподлобья взирая,
   Будто тех, кто здесь жил, без надежды на помощь зовут
   И в молчанье немом, надоевший покой охраняя,
   Не забитые двери, как прежде, хозяина ждут.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"