После педсовета Милосердов засобирался было домой, но уже на выходе из кабинета его окликнула директриса:
- Андрей Николаевич, если не трудно, задержитесь.
- Хорошо Анна Сергеевна. Мне спуститься в ваш кабинет?
- Да, да Андрей Николаевич. Ждите меня там.
Милосердов, перекинув пальто через руку, направился вниз. Так как в другой руке он нес портфель, шапка осталась на голове. С не завязанными ушами она смотрелась на голове Милосердова по-шутовски. Несвежая сорочка с неаккуратно повязанным галстуком только усиливало это впечатление. И сам он был как бы несвежий: мешки под глазами, плохо побритое лицо. Через несколько минут вниз спустилась директор:
- Проходите Андрей Николаевич.
В кабинете Милосердов никак не мог найти, куда ему положить свои вещи. Директриса заметила его замешательство:
- Да, положите свои вещи в кресло, и присаживайтесь.
- Благодарю вас, Анна Сергеевна.
Директриса, Анна Сергеевна, очень приятная и стильная женщина, лет эдак сорока, была в смущении и не знала, как начать разговор. Наконец, она решилась:
- Андрей Николаевич, вы знаете, с каким уважением я к вам отношусь. Вы и Наталья Павловна были самыми моими любимыми учителями. Именно, благодаря вам я и пошла работать в школу. Мне очень неудобно, но, как директор, я вынуждена с вами серьезно поговорить. Я даже не знаю, как начать. - Чувствовалось, что эту фразу директриса репетировала не один раз. - Даже через столько лет я ощущаю себя вашей ученицей.
- Анна Сергеевна забудьте, что я вас учил. И говорите со мной, как начальник с подчиненным. И тогда будет очень легко начать.
- Ну, хорошо. - директрисса все же была еще в нерешительности. - После смерти Натальи Павловны вы очень здорово изменились.
- Конечно, изменился. Все-таки умер близкий мне человек.
- Не перебивайте меня Андрей Николаевич. Я и так волнуюсь. Вы даже внешне изменились. При Наталье Павловне вы не были таким... таким... - директрисса запнулась, стараясь подобрать нужное слово.
- ... Неопрятным - подсказал Милосердов.
- Вот видите - обрадовалась Анна Сергеевна. - Вы и сами понимаете, о чем я. Андрей Николаевич, миленький, взгляните на себя со стороны. Если бы я вас не знала, то приняла бы за бомжа. Я уж не говорю о том, как мы гордились вами, вашим вкусом, умением держать себя. Вы же у нас в школе были самым стильным мужчиной. Даже год назад вы таким не были.
- Год назад была жива Наталья Павловна. Она меня и обихаживала.
- Андрей Николаевич. Что вы говорите. Наталья Павловна последние два года жизни практически не вставала. Как она могла вас обихаживать?
- Очень просто. Своим присутствием. Ради нее я держал себя в тонусе. Хорошо Анна Сергеевна, я постараюсь привести себя в порядок. Я думаю, что у меня есть для этого достаточно веские причины. Еще что, Анна Сергеевна?
- Еще Андрей Николаевич, и ученики, и родители, и учителя жалуются, что на уроках от вас разит перегаром. Так это или не так?
- Иногда по вечерам я выпиваю в свободное от работы время.
- А запах?
- Что запах. Видно так у меня устроен организм. Но с запахом будем бороться. Так что причин для жалоб больше не будет.
- Я рада Андрей Николаевич, что вы все правильно поняли. Поверьте, это был для меня очень неприятный разговор.
- Верю, конечно, верю.
Милосердов вышел из школы. На улице было знойко и неуютно, как может быть только в феврале. От школы до дому было пять минут ходу. За тридцать лет хождения по одному и тому же маршруту ему были знакомы каждое деревце, каждый камушек по пути домой. Милосердов был человек моно: одна жена, с которой он прожил двадцать девять лет, одна школа, в которой он проработал без малого тридцать лет, одна машина, которая служит ему двадцать лет, одна дочь, которая родила ему внука, но дважды побывала замужем.
Войдя в квартиру, Милосердов положил на тумбочку портфель и крикнул в глубь квартиры:
- Натусь, это я пришел, на минуточку. Я на пару часиков отлучусь, Съезжу, поколымлю маленько. Так что не скучай без меня. Когда вернусь, сотворим царский ужин.
Милосердов не без труда завел свою "шестерку", почистил от снега и порулил в сторону метро. Когда заболела жена, он стал подрабатывать по вечерам. Наталье Павловне требовались постоянно дорогостоящие лекарства, которые на учительскую зарплату купить просто невозможно. Жена умерла, а привычка колымить по вечерам осталась. Конечно, приработок играл немаловажную роль, но главным для Милосердова все-таки было возможность общения, пусть поверхностное, но знакомство с новыми людьми. Именно общение с людьми, с которыми он, может быть, больше и никогда и не встретится, Милосердов считал украшением своей жизни. Если случайный собеседник - попутчик был ему очень интересен, он мог позволить себе и широкий жест - не взять денег, а то и пригласить в гости на рюмку чая. Всякое бывало. Вот и сегодня так случилось.
- Натусь, я вернулся. Но я не один. - Едва войдя в квартиру, прокричал Милосердов. - Со мной Константин Иванович. Я не перепутал имя-отчество? - обратился он к новому знакомому.
- Нет, все правильно. - Константин Иванович нерешительно топтался в дверях.
- Это у меня профессиональное. Сходу запоминаю имена - отчества. Константин Иванович, да вы не смущайтесь. Раздевайтесь и проходите на кухню. Сейчас что-нибудь соорудим перекусить. Представляешь, Натусь, еду уже домой. Мужчина стоит голосует. Как раз Константин Иванович. Он садится в машину, и выясняется, что живет в соседнем доме. Вот мы и решили по-соседски отметить это событие. Мы потихонечку по рюмашечке выпьем, да чуток за жизнь поговорим. Не возражаешь Натусь?
- Какая у вас жена спокойная и деликатная. - Заметил Константин Иванович, когда расселись за столом. - Моя бы не постеснялась, такой бы хай подняла.
Константин Иванович выглядел помоложе Милосердова, но мешки под глазами и красные прожилки на носу делали его похожим на хозяина.
- Ну, давайте за знакомство выпьем. Закуска не бог весть какая.
Они чокнулись рюмками и выпили. Ни тот, ни другой в закуске не нуждались. Запаха черного хлеба было достаточно.
- Давайте повторим Константин Иванович.
- Не возражаю.
Выпили, уже не чокаясь, но закусили. Милосердов запил водку водой, а новый приятель отщипнул черного хлеба.
- Ваша жена не будет возражать, если я здесь закурю? - спросил Константин Иванович.
- Курите, курите. - Замахал руками Милосердов. - Жена даже и не заметит, что здесь накурено. Константин Иванович, позвольте поинтересоваться, в какой сфере деятельности находятся ваши профессиональные интересы?
Подвыпив, Милосердов любил изъясняться сложно и витиевато.
- Это вы о чем? - не понял Константин Иванович.
- Кем работаете? - пояснил Милосердов.
- А-а. В охране банка тружусь.
- Понятно. А в прошлой жизни вы кем работали?
- Инженером. По технике безопасности.
- Значит, так сказать, техническая интеллигенция. А я всю жизнь в школе работаю. Тридцать лет. Учителем русского языка и литературы. И жена моя в школе работала.
- Интересно. Никогда не пил с учителем. А зовут-то вас как?
- Что разве я не представился? Милосердов Андрей Николаевич.
- Ну, Николаич, тогда наливай.
После третьей рюмки их разморило. Но хотелось побыстрее допить водку, чтобы с чувством исполненного долга разойтись восвояси, и никогда больше не встречаться.
- Вот и Натуся пришла. - Сказал Милосердов и указал глазами на дверь. Константин Иванович посмотрел в ту сторону.
- Но там только кошка.
Действительно в дверях стояла кошка и вопросительно - недоуменно смотрела на людей. Эта была самая заурядная кошка кремового цвета с белой грудкой и черным пятнышком на носу. Милосердов взял кошку на руки и ласково почесал ей между ушей. Кошка радостно замурлыкала.
- Это и есть моя Натуся.
- Ты же говорил, что у тебя жена Натуся. - в некотором недоумении заметил Константин Иванович.
- Я и сейчас говорю, что вот моя жена Натуся.
- Почему бы и нет. - Неожиданно согласился Константин Иванович. - Раз ты считаешь ее женой, пусть будет женой. Я где-то читал, что в древности жили и с ослами, и с козами. Почему бы тебе не жить с кошкой. Я бы тоже может, поменял свою жену на какую-нибудь животину. Давай лучше Николаич выпьем за твою жену. Вон, какая ласковая сидит.
- Давай выпьем
Выпили.
- Это моя жена, с которой я прожил тридцать лет. Та моя Натуся умерла год назад. И вот неделю назад вернулась.
- Что-то я не пойму. Ты что с этой кошкой живешь уже тридцать лет? Но кошки так долго не живут.
- Я и не живу с ней тридцать лет. Натуся у меня только неделю живет.
- А с кем же ты тогда тридцать лет прожил?
- Объясняю еще раз. Жена моя умерла год назад. С ней я и прожил тридцать лет. А на прошлой неделе прихожу из школы, а у дверей квартиры Натуся сидит.
- Как она может сидеть, если умерла? У тебя с головой все в порядке. - Константину Ивановичу определенно пьянка уже не нравилась.
- Да не псих я, не пугайся. Ты мне лучше скажи, ты в переселение душ веришь?
- Не знаю. Как-то не приходилось сталкиваться. - Нерешительно ответил Константин Иванович.
- А я верю, потому что столкнулся. Душа моей Натуси переселилась в кошку.
- Откуда ты знаешь?
- А как объяснить ее появление у дверей квартиры. И в квартире она себя повела так, как будто все ей здесь знакомо. И меня признала. Не испугалась. Я позвал ее "Натуся", так она сразу откликнулась и пошла ко мне на руки. Нет, нет. Это моя Натуся вернулась.
- Убедил. Давай выпьем за переселение душ.
Бутылка была допита, и Константин Иванович без сожаления отправился домой. Тяжело по трезвости с ненормальным в одном помещении находиться. Милосердов также без сожаления расстался с собутыльником, так как ему хотелось пообщаться с Натусей. Он прилег на диван, а кошка устроилась у него под рукой.
- Что Натусь, гость не понравился. Мне тоже. Ты и раньше не любила таких незваных гостей. Да, впрочем, и званых не любила. Я с гостем на кухне, а ты засядешь в комнате, как сычиха, только дуешься. А новый человек - это ведь, как книга. Может быть, интересно, а может, и нет. Ты меня упрекала в том, что я назло тебе, вожу в дом всяких мерзавцев. Да, да. Так и говорила "всяких мерзавцев". Что молчишь? Возразить нечего. Если б могла , ты и Константина Ивановича мерзавцем назвала. А может, и назвала. Я не привык пока к твоему мяуканью.
Милосердов проснулся в семь утра. Во сколько бы и в каком бы состоянии он не ложился, позже семи не просыпался. "Надо же, как устал вчера, что так и заснул в костюме". - подумал Милосердов. Он машинально посмотрелся в зеркало. - "Ладно, еще разок можно сходить в таком костюме". Мяканье кошки отвлекло его внимание от своего внешнего вида. - "Совсем забыл про Натусю. Она, наверняка, кушать хочет." - Он прошел на кухню, насыпал кошке "Вискаса" и в миску налил молока. Кошка потерлась о его ноги и принялась за еду.
- Извини, Натусь, что забыл про тебя вчера. Сегодня я весь твой. Сразу после школы домой. Ты что мне не веришь. Я же сказал, что после школы сразу домой.
Кошка никак не реагировала на его разговоры. Она сосредоточенно, но не жадно ела. Милосердов накинул пальто.
- Ладно, я пошел. Жди меня.
Только подойдя к школе, Милосердов выяснил, что сегодня воскресенье. И уроков сегодня не будет. Неожиданное открытие обрадовало Милосердова. Значит, он сможет весь день провести с Натусей. Это событие необходимо отпраздновать, поэтому в ближайшем магазине он прикупил водки.
- Представляешь, Натусь. Пришел в школу. А в школе никого нет. А знаешь почему? Догадалась? Правильно сегодня воскресенье. А я что-то запамятовал. Стар становлюсь. Сейчас мы с тобой отпразднуем это досадное недоразумение. Ты знаешь, а характер твой почти не изменился. Ты сейчас, как и тогда спокойно относишься к моим причудам. Никогда не ругаешься. Ты просто замечательная жена. Мы сейчас с тобой заживем по-другому, по-новому. В нашей жизни будет больше радости. Ведь радости нам и не хватало. Так что за радости.
Милосердов налил водки в стакан и выпил залпом, как всегда, не закусывая. Захотелось горячего чая. Все-таки воскресенье. Только Милосердов налил себе чая, а в стакан водки, как в дверь позвонили. "Кого еще нелегкая несет". - подумал он, направляясь к двери.
- Маша, здравствуй. Вот не ждал тебя сегодня.
- Привет папа. Вот решила навестить тебя. Как ты тут.
Маша, стильно одетая женщина, двадцати восьми лет, единственная дочь Милосердовых. После очень раннего (забеременела в выпускном класс) и, как следствие, неудачного замужества она не любила бывать в родительском доме, но после смерти матери хотя бы раз в месяц заглядывала к отцу.
- Опять выпил? - недовольно втянула воздух Маша.
- Так чуть-чуть. Представляешь пришел в школу, а сегодня воскресенье. Вот и решил отметить это недоразумение.
- Сколько же ты вчера выпил, если путаешь дни недели.
- И вчера чуть-чуть. Гость у меня был. Очень интересный человек, Константин Иванович. Очень мы с ним душевно поговорили.
- Пап, но нельзя же так. - Дочь пыталась говорить спокойно, но чувствовалось, что она еле сдерживает раздражение. - Неужели ты не чувствуешь, что деградируешь. Посмотри на себя. Опустившийся человек. Вот это что? - схватила она его за пиджак.
- Как что? - удивился Милосердов. - Костюм.
- И ты это называешь костюмом. Весь засаленный. А брюки. А рубашка. Воротник стал уже черным. Неужели тебе не стыдно.
- Я как раз сегодня собирался все привести в порядок. Кстати, об этом же мне вчера говорила и Анна Сергеевна. Вы случайно с ней не сговорились? Ладно. Завтра одену все чистое. И вообще, моя жизнь изменится.
- Будем надеяться. - Выговорившись, дочь немного успокоилась. - Пап, но почему так? Я всегда тобой гордилась. Все говорили, какой замечательный Андрей Николаевич учитель. А сейчас что?
- Что сейчас? Я говорю, что все изменится. Не могу пока сказать, как, но изменится.
- Ох, пап. Хочется верить. Если бы такой стал после смерти мамы. Но ты еще при ее жизни стал... - Маша пыталась подобрать нейтральное слово.
- ...Опускаться - подсказал Милосердов.
- Но почему - не унималась дочь.
- Это сложный вопрос. И давай не будем его сейчас решать. Чаю хочешь
- Не знаю.
Отец с дочерью зашли на кухню.
- Господи, а здесь, какой у тебя бардак. Ты хоть иногда убираешься?
- Иногда убираюсь. Вот хотел попить чайку и заняться домашними делами
- Ты хоть закусываешь, когда свой чаек пьешь?
- Обязательно.
- А это что еще такое? - дочка увидела лежащую на табуретке кошку.
- Кошку вот себе завел, чтобы не было мне одиноко.
- У тебя есть голова на плечах или нет. Шестой десяток идет. Ты себя-то обиходить не можешь. А тут еще кошку завел. Давно она у тебя?
- Неделю.
- Давай, пока не поздно выкинем ее.
- Нет, дочка. Никуда мы ее не выкинем. - Неожиданно жестко ответил Милосердов. - Это моя жизнь. И ее остаток я хочу прожить по своему разумению. Как у тебя дела? Как Иван? - перевел разговор Милосердов.
- Да, нормально. У меня сплошная работа. Иван весь в футболе. Хотела его с собой взять, а он на тренировку поехал. Заехал бы к нам как-нибудь. Сам все увидел. Ведь после смерти мамы ты у нас ни разу не был.
- Как-нибудь заеду.
На этом разговор закончился. Маша перемыла отцу всю посуду. Прибралась в квартире. Приготовила отцу чистую одежду. Между делом пару раз пнула кошку, которая пыталась к ней приласкаться.
- Ну, пока пап. Извини, что не так.
- Ладно, дочка все нормально. Не забывай меня.
- Ты нас тоже.
Как только за дочерью захлопнулась, Милосердов стремительно метнулся на кухню. Также стремительно выпил водки, запив ее уже остывшим чаем. Пришло успокоение. Милосердов взял кошку на руки и уселся с ней на диван.
- Что Натусь. Не узнала тебя Маша. Выкинуть хотела. Может, и надо было тебя выкинуть. Но я и ведь виноват не меньше. Помнишь, как мы ее чуть не убили. Ты уже писала диссертацию. Тема была очень забавная. До сих пор название помню. "Роль школьной комсомольской организации в формировании активной жизненной позиции". И беременность тебе была крайне нежелательна. До больницы шел сто девяносто седьмой автобус. А мы сели на сто девяносто третий. И уехали, конечно, не туда. В больницу опоздали. Как мы упрашивали врачиху, чтобы тебя приняли. Но врачиха вредная попалась. Раз опоздали, делать ничего не будем. Так наша Машенька и родилась. Диссертация твоя накрылась. Я, если, честно был рад. Разве это диссертация. А Ваньку мы все-таки убили. Тебя как раз только завучем назначили. Ты была перспективным работником. И Ванька был тебе совсем нежелателен и неперспективен. И мне тоже. А почему и мне тоже. Не помню. Помню только, что и на автобус правильный сели, на сто девяносто седьмой, и выехали заранее, и врачиха не была такой вредной. Все сложилось, как нельзя лучше. Через три дня ты была уже на работе. На тебе же была почти вся школа. Только знаешь, что я Натусь заметил. Ты меня тогда перестала Дрюней звать. Только Андрей да Андрей. Да и я тебя перестал Натусей звать. Это я сейчас тебя Натусей зову, потому, как вроде мы с тобой жизнь по новой начали. Вот сидишь ты у меня на руках, и вспоминаем с тобой нашу жизнь.
Кошка спрыгнула с рук Милосердова, громко замяукала и направилась на кухню. "Жрать, наверное, хочет". - Догадался Милосердов.
- Ну, пойдем, покормлю я тебя. Да и сам заодно перекушу.
На кухне он налил кошке молока, а себе водки. Милосердов хотел погладить кошку, но та зашипела и бросилась прочь, не допив молоко.
- Обиделась. А что обижаться. Маша правильно подметила (наблюдательная все-таки у нас дочка), что так называемая моя деградация никак не связана с тобой. Просто жизнь так сложилась. И знаешь, мне очень жаль, что никто и никогда больше меня Дрюней не назовет. Ты, может быть, и хотела теперь, да не можешь. Что с тебя взять. Хоть ты в душе и Натуся, а все равно животина бессловесная.
Утром Милосердов позвонил в школу, сообщил что приболел, и что его дня три не будет. Но вместо трех дней он отсутствовал уже неделю.
Директриса забеспокоилась, позвонила дочери Милосердова, и решили они вечером сходить к нему домой. Дочка Милосердова долго и безрезультатно звонила. Дверь никто не открывал. Тогда дочь Милосердова вспомнила, что у нее есть ключ от квартиры. Ключ никак не входил в замочную скважину. Женщины переволновались и готовились к самому худшему. Наконец, дочь Милосердова открыла дверь.
- Папа, ты где. Это я Маша. Папа, отзовись.
Дверь в комнату была закрыта, но за ней явственно слышалось какое-то бормотание. Директриса, как более решительная женщина, открыла дверь. На полу, облокотившись спиной на диван, сидел Милосердов. На нем был тот же костюм, что и неделю назад. Судя по всему, он так и не успел его снять. Волосы были всклокочены, а лицо заросло редкой бородкой. Глаза были прикрыты. В ногах у него сидели кот и кошка. Кошка нам уже знакома, а кот был гладкошерстный, непонятной расцветки, с порванным ухом и заплывшим от гноя глазом. Они сладко спали, обняв друг друга лапами, а Милосердов равномерно и в такт обеими руками поглаживал животных, при этом приговаривая:
- Натуся и Дрюня снова вместе. Натуся и Дрюня снова вместе. Натуся и Дрюня снова вместе.