"FINITA LA COMMEDIA", итал. - Представление окончено
Итальянская поговорка
Вскоре после того, как со свадебного торжества улизнули школьные подружки невесты, новобрачных торжественно повели в тот самый вожделенный двухэтажный домик, принадлежащий бабушке жениха, где им и предстояло провести первую брачную ночь.
Расстроенная, смертельно уставшая от суеты, беготни и переживаний, Анна Трофимовна Осадчая осталась "на хозяйстве" - ухаживать за разгулявшимися гостями, явно настроившимися "выстоять" до самого утра. Ну, чтобы сразу, с восходом солнца, начать похмеляться. В самом-то деле, чего ходить туда-сюда, когда все необходимое уже под рукой! Да, в логике дорвавшемуся до неограниченной выпивки мужику не откажешь...
Провожать "молодых" пошли взволнованный отец невесты Валентин Борисович Осадчий и какая-то растерянная, тихохонько просидевшая все свадебное торжество мать жениха Вера Корнеевна Какоша. Пошли пешком, благо желанная обитель была недалеко: пару кварталов вдоль мрачного оштукатуренного забора, покрашенного в коричневый с сизыми подтеками цвет, скрывающий причалы Морского торгового порта. И, через рельсы железнодорожного полотна, в конец не заасфальтированной пыльной улицы с красивым названием Жасминная, где в тупике возвышался действительно двухэтажный кирпичный дом с деревянной мансардой. Стены дома были увиты сочными, изумрудно-зелеными виноградными листьями, кажущимися черными в лунном свете.
Сквозь листья тут и там проглядывали тугие, будто бы сделанные из черного агата, гроздья винограда, отливающие серебряным глянцем. Зрелище было восхитительным и, к тому же, весьма аппетитным.
"Ах, какое красивое название!" - вздохнула про себя Элла: "Ах, как все романтично..."
"Если у меня будет дочка, обязательно назову ее Изабелла!" - вдруг решила она, и тут же устыдилась своих мыслей.
На высоком крыльце гостей встречала величественная старуха, вернее, пожилая женщина, худая, слегка сутулая, в строгом черном платье и с непроницаемым суровым лицом.
Только сейчас Элла запоздало удивилась тому, что бабушки Виталия не было на свадьбе. Но тут ее мысли перескочили совсем на другое, так как ее отец и мать Виталия поспешно попрощались со своими детьми, тушуясь под строгим взглядом старухи и, провернувшись спиной к сказочному, блистающему при полной луне домику, бесшумно растворились в темноте.
Впервые за всю свою недолгую жизнь Элла неожиданно почувствовала себя очень одинокой и, растерянно взглянув на стоявшего рядом мужчину, вдруг отчетливо поняла, что он ей совершенно чужой малознакомый человек. Эта мысль так огорошила ее, что девушка чуть было не бросилась вдогонку за своим отцом. Однако пересилила себя и, даже, попыталась улыбнуться, растянув ставшие бесчувственными, какие-то будто резиновые губы.
Ее жалкой улыбки никто не заметил, так как старуха уже покинула крыльцо и, стуча каблуками, (ого-го, вот тебе и бабушка - "божий одуванчик!" скрылась в глубине дома.
Виталий же стоял, жадно глядя на пустынную дорогу и, на миг, Элле показалось, что он тоже удерживает себя, чтобы не помчаться вслед уходящим очертя голову.
Но, несомненно, ей это померещилось, ибо супруг тут же повернулся к ней, молча взял за руку и повел в дом. По скрипучей деревянной лесенке с витыми перильцами молодожены поднялись в мансарду, где уже была приготовлена постель, застеленная белоснежной накрахмаленной простыней и украшенная взбитыми кружевными подушками. Элла догадалась, что здесь потрудились ловкие руки ее мамы - Анны Трофимовны Осадчей, и уже легко и искренно улыбнулась, почувствовав себя почти что дома. Глядя на нее, улыбнулся и Виталий, правда, несколько настороженной улыбкой и притянул ее к себе, предварительно щелкнув выключателем.
Пробуждение ото сна было тяжелым. Сквозь сон, который она никак не могла преодолеть, Элла чувствовала какой-то ужасный дискомфорт, неудобство, мерзкое отвратительное состояние. С усилием скинув с себя сонное оцепенение, Элла резко села в кровати, тут же с изумлением услышав, как смачно хлюпнула набухшая простыня под ней. На коленях
мерзко натянулась белая кружевная комбинация, напрочь промокшая, липкая и скользкая. Элла с ужасом обнаружила, что сидит в отвратительной тепловатой луже желтой, специфически пахнущей жидкости.
Рядом сладковато похрапывал Виталий Какоша, задрав вверх успевший покрыться редковатой щетиной подбородок, и глуповато улыбающийся чему-то во сне.
Не помня себя Элла мгновенно соскочила с брачного ложа, при этом чуть было не поскользнувшись влажными ступнями на линолеуме. Кровать колыхнулась, но Виталий даже не думал просыпаться, продолжая сладковато похрапывать. По всей видимости, мерзкая лужа в постели его ничуть не обеспокоили. Наверное, привык...
В отчаянии Элла принялась трясти Виталия за плечо, одновременно пытаясь оттянуть липкий, сразу ставший холодным подол комбинации от своих коленей, вызывающий у нее омерзение. Подвергшийся нападению Виталий что-то хрюкнул во сне и тут же резко приподнялся на локте, мгновенно охватив взглядом всю неприглядную картину.
В его широко раскрывшихся глазах отразилась буря, взметнувшаяся в душе, и высветившая весь спектр человеческих чувств: растерянность и неловкость, смятение и душевная боль, отчаяние и опустошенность, злоба на себя, на Эллу, на весь мир, жесточайшее разочарование, перешедшее в уныние и циничное равнодушие. Так же в небесной радуге белый цвет распадается на составляющие и проходит все стадии от оптимистичного красного до угрюмого мрачного фиолетового.
"Что это? Что?" - лепетала Элла, стуча зубами, дрожащей рукой указывая на промокшую перину. Виталий резко сел на кровати, опустив ноги на пол и повернувшись тощей спиной к Элле. Потом нехотя повернул голову и грубо бросил через плечо:
"Сама не видишь - что?!"
Неторопливо поднялся, накинул желтый махровый халат с белой оторочкой и вышитым красным якорем на накладном кармане, вразвалочку подошел к окну и закурил сигарету, продолжая демонстрировать Элле свою еще более ссутулившуюся спину.
"У тебя что - э... э... энурез?.." - прошептала она.
Виталий резко повернулся, лицо его исказила нервная судорога, но тут же исчезла, сменившись маской циничного равнодушия. Он холодно посмотрел на полураздетую Эллу в мокрой, прилипшей к телу прозрачной комбинации, с залитым слезами лицом. Ни тени сочувствия или, хотя бы, смущения, не промелькнуло в его глазах, превратившихся в две застывшие стоячие лужицы.
"Но зачем, зачем же ты женился?!" - захлебывалась слезами Элла, близкая к истерике.
Виталий глубоко затянулся сигаретой и, неторопливо выпустив дым, кольцами поднявшийся к потолку, медленно процедил:
"Думал, женитьба поможет мне исцелиться. Но, как видишь, увы..."
"Ах, так!" - завизжала-таки Элла, затопав ногами, при этом ее влажные ступни зашлепали по линолеуму, как мокрые лягушачьи лапки: "А я! Я! Ты обо мне подумал?!"
На что Виталий, презрительно оглядев ее жалкую дрожащую фигурку, равнодушно кинул ей в лицо:
"А ты то тут при чем..."
И, повернувшись, неторопливо вышел из комнаты.
У несчастной новобрачной буквально подкосились ноги и Элла, плюхнувшись на холодный пол, уже в голос зарыдала. Но на этом унижения не закончились, ибо в ту же минуту в спальню вплыла величественная старуха, высокомерно поглядела сверху на полураздетую, жалкую Эллу, сидящую на полу и, показно брезгливо обойдя ее, принялась деловито снимать промокшую простыню. Потом скатала перину и, с легкостью подняв ее, вынесла через балконную дверь на увитый виноградом балкончик, где и аккуратно развесила для просушки.
Все это было проделано четко и быстро - несомненно, сказывалась практика в течение длительного времени. Полуослепшая от слез Элла все же нашла в себе силы сделать правильный вывод:
"Значит, это - не случайность. Это с ним уже давно, может, всю жизнь, а они все скрыли. Боже мой! Да разве ж так можно поступать с другими людьми..."
Она опять захлебнулась слезами:
"Значит, можно... Для таких людей все можно".
Ее бил озноб. Только сейчас Элла заметила, что возле нее стоит уже приведший себя в порядок, одетый с иголочки, блистательный ревизор Виталий Какоша и высокомерно смотрит на нее.
"Ну, хватит реветь", - грубо сказал он. Спасибо, что не пнул при этом сжавшуюся на полу молодую жену: "Быстро вставай, пора идти завтракать к родителям".
Будто в оцепенении или каком-то муторном сне, Элла Осадчая в красивом ярком платье из натурального шелка и наимоднейших туфельках "на платформе", купленных ее отцом в портовском "бонном" магазине на валюту, предварительно приобретенную втридорога на "черном" рынке - специально ко дню свадьбы, медленно шла по знакомой улице к родительскому дому. Под руку ее поддерживал важно вышагивающий молодой супруг.
Элла плохо помнила, как она умывалась, причесывалась и одевалась, да и было ли это? Молодая женщина находилась в шоковом заторможенном состоянии. Ее ужасно беспокоила одна мысль, болезненно стучавшая в висках:
"Что сказать родителям?"
И душа ее переворачивалась от обжигающего стыда и унизительного страха:
"Как же можно им сказать такое?!"
Уже поднявшись на лифте, буквально перед дверью родительской квартиры, неожиданно решила:
"Ничего не буду говорить!".
Отворившая дверь Анна Трофимовна Осадчая и выглядывающий из-за ее плеча Валентин Борисович пришедшим детям были очень рады. Сразу повели их к празднично накрытому столу, где с почестями и усадили. Анна Трофимовна все порывалась обнять и расцеловать Эллу, но неизменно натыкалась на непонятную скованность и холодную отстраненность дочери. Да и вид новоприобретенного зятя, даже в комнате не снявшего "фирменные" солнцезащитные очки, не располагал к родственным объятьям.
Элла несколько раз почувствовала на себе растерянные вопрошающие взгляды матери, но никак на них не отреагировала, что привело Анну Трофимовну в состояние крайнего недоумения, плавно перешедшего в смутную обиду. Желанный зятек отвечал на расспросы новоиспеченных родственников нехотя. Держал за столом себя скованно и, как всегда, высокомерно.
И, наконец, Элла почувствовала на себе уже укоряющие взгляды отца и матери, и душа ее содрогнулась:
"Ну вот, я еще и осталась виноватой... Они посчитали, что я чем-то обидела Виталия, поэтому он так себя ведет".
Ей ужасно хотелось возмутиться, расплакаться, закричать, наконец. Но у нее просто не осталось никаких сил, и юная супруга продолжала молча сидеть за столом, уныло рассматривая красочный орнамент на вышитой скатерти и старательно пряча от матери глаза.
Кое-как отсидев до конца торжества, молодожены попрощались с огорченными родителями и отправились восвояси, оставив Эллиных отца и мать в полном недоумении.
Элла не помнила, как прошел день, зато вечером, перед тем, как лечь спать, она наконец-то встрепенулась, скинула с себя тоскливое оцепенение и категорически отказалась ложиться в одну постель с вызывающим лишь отвращение мужем. Благо в углу мансарды притулилось явно до этого не востребованное кресло-кровать, которое и оккупировала Элла, предварительно застелив его простынями, кружевными подушками и одеялом из своего, весьма внушительного приданого.
Проигнорированный муж выказал полнейшее равнодушие к поведению молодой супруги, и через минуту безмятежно храпел в предварительно высушенной и застеленной чистым бельем постели. Правда, на этот раз Элла увидела, что жилистая старуха в неизменном черном платье деловито засунула под простыню оранжевую клеенку на тканевой основе, продающуюся в аптеках для новорожденных.
Бабушка Виталия выполняла свои манипуляции с постелью, ни мало не смущаясь присутствием Эллы. Да и чего смущаться-то, если тайное уже стало явным. Так чего церемониться? Да еще с какой-то там сопливой девчонкой, нагло вломившейся в ЕЕ ДОМ с улицы, и позволившей себе
кричать на ее бесценного внучка, будто бы она имеет на него какие-то права!
Первую неделю медового месяца Элла прожила, как в тумане. Она механически передвигалась по комнатам вызывающего только отвращение, так недавно и, в то же время так непостижимо давно, желанного двухэтажного дома. Дома, увитого крепкими плодоносящими побегами винограда сорта "Изабелла", с прекрасной, янтарного цвета деревянной мансардой с резным балкончиком. С балкончиком, на котором каждый день сушилась перина, скрытая от любопытных соседских глаз густой виноградной листвой.
Впоследствии, пытаясь припомнить свое проживание в доме, принадлежавшем высокомерной бабушке молодого супруга, Элла с удивлением обнаружила какую-то черную дыру в памяти, всосавшую в себя тягостно проведенные дни без остатка. Видимо для того, чтобы мрачные воспоминания не травмировали бы и так подвергшуюся насилию, безмятежную доселе душу. Наверное, Ангел-Хранитель постарался: мол, раз ничего плохого не помнишь - то, значит, ничего плохого и не было...
Правда, седьмой день замужества Элеоноры Валентиновны Какоши, в недавнем девичестве Эллы Осадчей, врезался в память молодой женщины, совсем еще девчонки, как жгучий осколок разбившегося, столь желанного семейного счастья, с острыми режущими краями и торчащими во все стороны иголками. И, скорее всего, остался там навсегда. Жаль, конечно, но видимо и Ангел-Хранитель не всесилен.
В тот памятный день, вернее, вечер, Элла уже привычно застелила свое кресло-кровать, притулившееся в углу спальни, и укрывшись до глаз атласным одеялом, почувствовала себя в относительной безопасности и, даже, слегка задремала. Сквозь все более наваливающуюся сладкую дремоту упорно пробивалась смутная тревога. Виталия до сих пор не было дома, хотя обычно в этот час он уже безмятежно похрапывал на своей многострадальной кровати.
Наконец, внизу стукнула входная дверь, и на деревянной лесенке послышались неверные заплетающиеся шаги. Дверь спаленки распахнулась, с грохотом стукнувшись о торец платяного шкафа, и на пороге возникла долговязая пошатывающаяся фигура. Да-да, это был Виталий Какоша, пьяный до самозабвения, с горящим хищным огоньком в обычно тусклых глазах. Шатаясь, мужчина с некоторым трудом добрался до своей постели, плюхнулся на нее и замер, не сводя с Эллы горящих глаз.
Бедняжка сжалась под своим одеялом и попыталась натянуть его повыше, но так как тянуть дальше уже было некуда, то Элла малодушно укрылась одеялом с головой, на долю секунды почувствовав облегчение. И в тот же миг одеяло, будто яростным ураганом, было сметено с дрожащего тела и выброшено в дальний конец комнаты. Над Эллой, все еще покачиваясь, стоял ее постылый муж, приблизившийся к ней со сверхъестественной быстротой, и пожирающий ее жадными голодными глазами.
"Идем в постель", - приказал он.
"Нет", - Элла, набравшись мужества, села на своей лежанке, прислонившись спиной к стене и натянув белую в розовых цветочках длинную батистовую ночную сорочку себе на колени.
"Ни за что на свете я больше не лягу с тобой в одну постель!" - храбро ответила она, безуспешно пытаясь сдержать барабанную дробь, выбиваемую ее зубами. Виталий усмехнулся, глядя на дрожащие посиневшие губы молодой жены, и просипел:
"Не имеешь права отказывать. Раз муж сказал - обязана подчиниться!".
Элла молчала. Гордо отвернув голову и уткнувшись взглядом в побеленную известкой стену.
Виталий еще немного покачался, видно, ожидая ответа. Не дождавшись, медленно запустил пальцы, пропахшие табаком, самогоном и, как показалось Элле, мочой (ах, бедное дитя, по всей видимости этот запах будет преследовать тебя до гробовой доски) в густые черные волосы, рассыпавшиеся по плечам юной жены и, тут же, сжав кулак, злобно рванул их на себя, заставив Эллу завопить от жгучей нестерпимой боли. Она кубарем скатилась со своей лежанки на холодный пол, попытавшись встать на четвереньки, но тут на нее обрушился мужской кулак, распластав ее на полу.
"Ах, не ляжешь со мной", - бубнил пьяный голос где-то над Эллиным затылком, обдавая ее перегаром: "Говоришь, не хочешь со мной..."
Язык его заплетался. Элла вывернулась из-под нависшего над ней омерзительного тела и попыталась встать, но тут же получила сильнейший удар по лицу, заставивший ее закричать от боли и всепоглощающего страха. Никогда не подвергавшаяся не то что избиениям, но даже малейшим телесным наказаниям, выросшая в атмосфере любви и заботы, Элла после оглушительной оплеухи, была буквально парализована накатившим на нее страхом и осталась лежать на полу, лишь беззвучно разевая рот под градом обрушившихся на нее ударов. Лежала, будто несчастная, лишь мгновение назад беззаботная серебристая кефаль, выброшенная безжалостной волной на каменистый берег, и сразу начавшая терять свой блистающий наряд, превращающийся под жестоким солнцем в тусклое серое одеяние.
Разбушевавшийся Виталий, избивавший свою юную жену, фактически и не осознавал это, так как в действительности лупил по своей унизительной, незаслуженно прицепившейся к нему болезни, сломавшей ему жизнь; по своей злой судьбе, загнавшей его в жизненный тупик.
Слава Господу, что, будучи сильно пьяным, да, к тому же, в большом нервном возбуждении, он так безоглядно махал кулаками, что большинство ударов приходилось на рассыпавшиеся пуховые подушки и торец кресла-кровати, а не на Эллу. Иначе он бы ее убил.
То, что стоит вопрос Жизни и Смерти, первым понял Эллин инстинкт самосохранения, заставивший ее вырваться из сковавшего паралича, ужом вывернуться из-под обезумевшего мужа и, путаясь в своей длинной ночной рубашке, опрометью броситься к выходу из спальни. Элла кубарем скатилась по деревянной лесенке и, через мгновение, уже торопливо сбегала с крыльца такого чужого ей дома в полнолунную ночь.
Виталий не побежал следом за ней, как она того боялась, Совершенно обессилев, он горько плакал, уткнувшись в пуховую подушку, еще хранившую нежный запах волос его юной жены, столь желанной и уже безвозвратно потерянной.
Выбежав на безлюдную улицу и не почуяв за собой погони, Элла немного перевела дух. И только сейчас почувствовала, как саднят разбитые губы и оплывают оба подбитых глаза, как мучительно ноет правое плечо и натягивается кожа на затылке над выпирающей, пульсирующей жгучей болью шишкой.
Что-то будто толкнуло ее в спину, и беглянка резко обернулась. Покинутый ею дом равнодушно глазел темными провалами окон, оплетенных виноградными лозами с застывшими в неподвижности, черными, будто вырезанными из свиной кожи листьями. И лишь в угловом окне горел неяркий, притушенный кранным абажуром, свет. На багрово-красном фоне хорошо просматривался силуэт старухи, одетой, несмотря на поздний час, в свое неизменное черное платье с накладными плечами и глухим стоячим воротом. Величественная, несмотря на некоторую сутулость, старуха пристально смотрела куда-то мимо Эллы, в пустоту. Рука хозяйки возлежала на покоящейся рядом с ней, на подоконнике, красивой плюшевой собаке с белыми кудрявыми ушами и в смешной стеганой жилетке - чудесном свадебном подарке.
Собака, в отличие от старухи, весело глядела прямо Элле в глаза, поблескивая своими игрушечными глазами-пуговками. И тут Эллу обуял такой суеверный страх, что, взвизгнув, она резко развернулась и понеслась, не разбирая дороги, прочь от этого тягостного места.
Элла мчалась по каменистой не заасфальтированной дороге, разбивая в кровь босые ноги и, даже, не замечая этого. Она перелетела, едва касаясь земли, железнодорожное полотно и помчалась по пустынной улице вдоль ставшего таким родным коричневого кирпичного забора. Туда, в конец улицы, к столь желанному родительскому дому.
Слава Богу, что ей никто не встретился по пути, если только не считать сладко спящего возле мусорного бака пьяницы неожиданно проснувшегося и узревшего летевшую будто бы над землей босоногую деву в развивающихся белых одеждах и с поблескивающими на щеках жемчужинами-слезинками.
От такого зрелища никогда не "просыхающий" пьянчужка мгновенно протрезвел и, напрочь забыв, что он убежденный атеист, принялся торопливо креститься и, к своему глубочайшему изумлению, читать наизусть ранее не знаемую "Отче наш....". Видимо, сработали какие-то рефлексы, включившие генетическую память.
А ничего не заметившая Элла уже вбегала в подъезд родного дома, и, ткнувшись в ставший бесполезным, отключенный на ночь лифт, уже тяжело, с одышкой, поплелась наверх, ступая разбитыми в кровь ступнями по ледяным цементным ступеням, выше и выше, на девятый этаж, домой, к маме.
После пронзительного звонка дверь отворилась не сразу, и в дверном проеме возник щурящийся от яркого света, заспанный Валентин Борисович Осадчий. Элла тихо вступила в прихожую и отец, еще не полностью проснувшийся, отупело поглядел в ее распухшее лицо и растерянно произнес:
"Дочка, тебя что, пчелы покусали?"
И тут же отлетел в сторону, подвинутый могучим плечом сразу все понявшей подбежавшей Анны Трофимовны.
"Ах, доця, доця..." - залилась она слезами, и Элла молча упала в ее такие родные надежные объятья.
Выждав три дня, пока хоть немного сойдут отеки возле подбитых глаз и подживут ранки на губах, и старательно припудрив лицо, Элла с Анной Трофимовной пошли в районный суд и подали заявление на развод.
Валентин Борисович Осадчий, узнав о произошедшем, разбушевался и потребовал, чтобы Элла подала на Виталия в суд за избиение и хулиганство, но Анна Трофимовна его осадила:
"Хватит с девочки позора и унижений! И так уже по городу поползли сплетни, а что будет, если ей придется давать показания в суде? Да на нее пальцами показывать начнут. А как же ей дальше то жить, с такой "славой"?!"
Валентину Борисовичу ничего не оставалось, как признать, что в словах супруги, как всегда, присутствует рациональное зерно, и смириться.
Учитывая неординарность ситуации, а также то, что ответчик, то есть покинутый супруг, не настаивал на сохранении брачных уз, суд пошел навстречу истцам, то есть семье Осадчих, и через три дня брак был расторгнут.
В результате этого Элла вернула свою свободу и свою девичью фамилию. Жаль только, что нельзя было с такой же легкостью вернуть утраченное душевное спокойствие и гармоничное восприятие жизни.
Весь октябрь 1979 года отец и мать Эллы Осадчей "лезли из кожи вон", чтобы вернуть своей девочке желание жить дальше, несмотря ни на что. Их усилия не прошли даром, и к Ноябрьским праздникам у Эллы начал восстанавливаться мир в душе. А еще через несколько дней, после отгремевших праздников, Элла узнала, что она беременна.