Аннотация: О том, что может дать действительно любящая женщина.
В конце августа Андрей предсказуемо запил. Он уходила в запои, тяжелые, депрессивные, беспробудные, два, редко три раза в год. По весне и по осени, иногда, бонусом, еще зимой.
Каждый раз, предчувствуя, что вот-вот сорвется, брал у знакомой врачихи в поликлинике больничный, уезжал на дачу.
Пил каждый раз дней десять, в реальность возвращалась похудевший, с потемневшим лицом и злым нервным блеском в глазах.
Пахал, как проклятый, закрывая свои "больничные". В конторе его знали, знали его проблемы и старались деликатно молчать. Дюха соблюдал неписанные правила приличия - никого не подставлял, заранее прикрывал свое отсутствие, соблюдал цикличность, много и хорошо, грамотно работал, в нормальном состоянии не употребляя ничего, крепче и чаще пива по пятницам. Многим бы поучиться.
Коллеги его не любили, но уважали и отчасти жалели. Начальство не любило, но ценило. Андрюху это устраивало: он и сам в лучшем случае терпел и первых и вторых, кроме единственного друга Игоря, с которым делил кабинет. Не лезут в жизнь - и спасибо.
В тот день она сел в последнюю электричку, уже позванивая бутылками в рюкзаке. Машину отогнал Игорю, животных и комнатных цветов у него не водилось. Сидел, прислонившись лбом к холодному стеклу, прикрыв глаза, думал о том, как затопит печку, как выпьет самую первую стопку, и думать было хорошо, даже лучше, чем топить печку и пить. Он сидел так, мечтал и даже задремал, наверное, потому что взрыв искристого, как холодное шампанское (а "шампунь", хоть холодный, хоть теплый, Андрюха терпеть не мог), женского смеха разбудил его.
В дальнем конце вагона от него уселась компания из пяти нетрезвых и потасканных девиц в возрасте где-то между двадцатью и сорока пятью годами. Три были крашены в блондинок, еще две - в черный цвет, все были одеты в блестящее и обтягивающее, у многих, обтягивающее жировые валики.
Засмеялись, достали бутылку, разлили. При всей своей третьесортности, на придорожных шалав они похожи не были, так, компания подружек на тусовку в соседнюю деревеньку едет. Или уже съездила, не понять. Девки громко смеялись, толкали друг друга, щелкали семечки, рявкнули на тихого и смирного, не думавшего к ним приставать дедка.
Дедок перебежал в вагон поспокойнее, а девицы закурили прямо где сидели, потом включили на мобильнике какую-то песню из современных и стали фальшиво подтягивать.
Дюхе было противно. Он никогда, во-первых, не начинал пить в электричке: знал, что не то что до дачи не дойдет, собственную станцию может пропустить. Во-вторых, был болезненно чистоплотен, не выносил табачного духа в доме, даже когда пил. Он и с бывшей, Наташкой-сукой, сошелся, только потому что по три часа плиту могла надраивать и ботинки по линейке выстраивала. Ради такого редкого таланта он даже держался и целый один весенний запой на дачу не ездил. Наташка не оценила, обозвала его маньяком, алкашом и двинутым и сбежала к матери. Андрей не обиделся, про себя молча решил, что двинутая-то как раз она. Он, что ли, виноват, что любовь к чистоте у ней оказалась не природная, а с целью его, Дюху, на себе женить?..
Так и жил, с родительской дачей, с работой, будь она не ладна, с тремя парами ботинок - зимние, летние, демисезонные, по линейке выстроенными вдоль стены в прихожей, с чистой плитой и аккуратными десятидневными запоями, перед которыми он дисциплинированно брал больничный.
А тут девицы.
От скуки он начал на них смотреть и сразу вычислил двух, бывших поприятней и поухоженней подружек. Обе блондинки, нетолстые, на высоких каблуках и в коротких платьях. Первую, помоложе и посимпатичнее, почти худенькую, в голубом и блескучем, он, подумав, отмел. Во-первых, у тех, кто считает себя королевой красоты, характер всегда не ах, а потом, именно она достала телефон. Решил смотреть на вторую. Лет тридцати, в черном с блестяшками по вырезу платье, с крепкой еще небольшой грудью и милым вздернутым носиком. Про себя Андрюха назвал ее Дунькой и стал выдумывать, куда она едет, и как на нее ругался муж, когда она бросила хозяйство и решила ехать на гулянку.
Выдумывал тоже от скуки, ехать еще немало, а знакомиться в преддверие блаженного небытия было глупо. Но смотрел, видимо, слишком пристально,
Молоденькая пару раз поймала его взгляд, захихикала, ткнула локтем в бок свою черноволосую соседку. Та немедленно принялась строить Дюхе соблазнительное лицо. Лицо глядело пьяно и глупо, не вполне понимая, что хочет от него хозяйка. Он отвернулся к черному холодному стеклу, прикрыл глаза, притворяясь, что спит. Не вышло.
Рядом с ним почти сразу опустилось тяжелое женское тело. Пахнуло водкой, духами, чем-то приторно-косметическим.
- Виолетта, - представились запахи.
Андрей открыл глаза и увидел Дуньку. Жаль, что подошла не черноволосая, ее он отшил бы без угрызений совести.
- Правда Виолетта, по паспорту, - по-своему истолковала она молчание собеседника. - Девки меня Витькой зовут.
Она была порядком пьяна, а Дюха не любил пьяных женщин. И все-таки в Дуньке-Витьке-Виолетте было что-то такое мощно-сексуальное, что даже не собираясь продолжать разговор, он сел прямее.
- Андрей.
- Пойдемте с нами пить водку, Андрей! - моментально сделала стойку она. - А то у нас девичник, а разливать некому.
- Я не могу, - он отказался почти с сожалением.
- Ты мусульманин? - она так удивилась, что легко перешла на ты. А может, им, Виолеттам, так привычнее. - Или язвенник?
- Я мусульманин-язвенник. А за приглашение - спасибо.
Он ждал, что она сейчас крикнет через весь вагон что-нибудь вроде "Девки, он с нами пить боится!" и взрыва смеха в ответ, но она просто спросила:
- Что, жена не разрешает?
- У меня нет жены. А если я с вами выпью, то не остановлюсь, буду пить до конечной и не найду своей дачи.
Он не собирался говорить правду, она звучала глупо и жалко, и вот теперь уж курносой Дуньке-Витьке стоило громко посмеяться над ним с подругами, но она не засмеялась. Покрутила в руках телефон в блестящем клеенчатом чехле, посмотрела в его окно.
- Так плохо?
- Время такое.
Она придвинулась к нему ближе, смотря при этом в окно.
- А хватит до конечной-то? В Курундус поезд в час ночи приходит.
- Вот до него как раз и хватит.
- А я в Березовку еду.
Березовок по области была целая туча, по штуке на район, но станция так называлась только одна - та, на которой у Дюхи была дача.
Дача с ветхой верандой, на которой так хорошо было сидеть в материном кресле-качалке, пить и вспоминать, как все было здорово, какая молодая, веселая, красивая была мать, какой сильный и неунывающий отец, и как Андрюха помогал ему эту веранду строить. С каждым глотком выпитого все сильнее, все ярче, во всех подробностях вспоминать прежнюю, яркую и радостную жизнь.
- Пойдем, выпьем, - подзуживала его Виолетта. - Ты мне адрес скажешь, и я тебя доведу.
В электричке пить было нельзя. Ну, доведет его курносая грудастая Дунька, а печку кто растопит? Или он замерзнет, или угорит, без вариантов.
"Иди, выпей, - подзуживали его четыре бутылки в рюкзаке. - Будто ты печку пьяным не топил. Чай не неделю пьешь, начнешь только сегодня, мозги останутся".
- Тебе же все равно, где пить? - спросила Виолетта грустно и пьяно. - Останешься у меня, я одна живу. У меня самогон есть, смородиновый. Неделю не просыхай, мне хоть бы в доме мужиком пахло.
Андрею было не все равно. Ему нужна была дача, нужна была веранда, нужно было, чтоб никто не мешал ему упиваться своим давно просроченным горем. Он никогда не пил в компании, тем более в женской.
"Завтра она меня доведет до дачи, - соврал он себе. - Растопит печку, я прочищу сам, на это меня хватит, а там и дурак растопит".
- Садись лучше со мной.
Выпили по первой, в желудке сладко ухнуло, и как всегда почти сразу глаза затуманило, курносая Виолетта стала моложе и красивее и еще до ужаса похожей на мать. Усилием воли он отвел глаза, но деваха не отставала, они глотнули из бутылки еще пару раз. Потом она принесла от подруг пластиковый стакан, выпили на брудершафт. Витка поцеловала его взасос, обдавая запахом водки и духов, который больше не казался ему противным. Он и не сразу понял, что про себя назвал ее не Дунькой, даже не Витькой, а как-то по-своему.
Березовку они и вправду чуть не пропустили. Попутчица его оказалась гораздо пьянее его самого, и до дач они не пошли, сразу свернули в деревню. Витка висла на Андрюхе, лезла целоваться. Для приличия он ухватил ее за по-девичьи упругую задницу, и она довольно пискнула. Почти сразу запнулась о пень на обочине, чуть не упала. Он удержал. В голове было легко и весело, и на веранду совсем не хотелось. Отчего он раньше не пил с женщинами?.. Еще раз потрогал новую знакомую за попу, на этот раз по собственной инициативе.
Шли долго, фонари горели один через три, а окна и вовсе уже погасли. Потом Витка долго не могла попасть ключом в замок, он открыл. В доме было бедно и грязно, но он решил об этом не думать, прошел, не снимая ботинок в единственную комнату и сел на тахту. Виолетта включила кассетный магнитофон, принесла самогону, открыла банку малосольных огурцов. Те были крепкие, непересоленные, и Андрюха больше налегал на закуску. Выпили всего по стакану, а потом он притянул женщину к себе на тахту, повалил, прижал сверху.
- Ты не бойся, я чистая, месяц назад анализы сдавала, - только и шепнула она.
Сквозь сон он слышал, как Витка вставала - видимо, выгнать корову, потом подлезала к нему под бок, досыпать.
Открыл глаза уже к обеду. Похмелья почти не было, в окно просачивался неяркий августовский свет. Виолетта принесла ему жаренной картошки и бутылку "жигуля". Завтрак Дюха съел, а от пива отказался, выпил полстакана оставшейся с ночи самогонки и почувствовал, что больше и не надо.
- Жалко грибов нет.
- Давай сходим, - предложила она. - Опята уже пошли.
Полдня они пробродили по лесу. Большую часть добычи уже отыскали и срезали более ранние пташки, но Андрюха с Виткой все равно набрали почти целое ведро.
Сквозь зеленую еще листву просвечивали неяркие лучи. Небо, уже по-осеннему синее, терялось где-то значительно выше крон. Один раз Дюха наступил в незамеченную в траве яму и чуть не подвернул лодыжку, пару раз влез лицом в паутину. Каждый раз после таких неожиданностей, они с Виткой присаживались, отпивали понемногу из горлышка.
Женщина казалась довольной их неосмысленной прогулкой. Насколько Андрей успел понять, хозяйству Виолетта уделяла меньше внимания, чем городские, не говоря уже о деревенских. В доме ее давным-давно поселилось равнодушное запустение, спутник невеселого бытового пьянства, огород зарос коноплей и осотом, кроме пары уже расчищенных по осени грядок. Немногочисленная дворовая живность - старая небрехливая собака, пяток куриц и корова занимали минимум ее времени. В лесу Витка охотно разводила руками траву возле пней, на коленях лазила вдоль корней, и опасно высоко залезала на старые гнилые березы, обросшие опятами по всему стволу и нетронутые более осторожными грибниками.
Утомившись от поисков, они присели на обочине дороги, достали хлеб, нарезанную колбасу и бутылку. Женщина притулилась к его боку, теплая, пахнущая тонкой грибной сыростью. Руки ее были в земле, к одежде пристала сухая трава.
Локтем Андрей чувствовал слабую пульсацию вроде тиканья часового механизма, но чуть быстрее. Как будто простоявшие многие годы часы щелкнули по корпусу, и они вдруг пошли из последних сил опустевшей батарейки, все быстрее и быстрее. Не сразу он понял, что это биение пульса в руке Виолетты.
Когда вернулись уже под вечер, она пошла покормить собаку и кур, а он задумался, почему ему так хорошо, почему не вспоминаются родители и собственная дурацкая жизнь. Может, в даче было дело?
Женщина вернулась, села с ножом и мисками, принялась быстро и ловко чистить грибы. Он подсел, забирая часть.
- Почему мне так хорошо, Вит?
- Потому что я в тебя влюбилась, придурок, - беззлобно ответила она. - Вот судьба на алкашей западать-то!
Он тоже не обиделся на "алкаша", чего на правду обижаться. Придвинулся к ней ближе и взялся за опенки всерьез.
По ночам они больше пили и разговаривали. Про виткиных бывших мужей, общим числом двое, первый по пьяни свалился с платформы под электричку, второй, тоже под мухой, утонул. Про безрадостную деревенскую жизнь. Про его собственных родителей, разбившихся в машине по дороге на дачу, когда ему было девятнадцать лет. Это оказалось неожиданно приятно, как будто Андрей не про себя говорил, а сюжет кинофильма пересказывал. Витка молча слушала, положив руку поперек его голого живота. Потом сказала:
- Продал бы ты к чертям эту дачу, одно расстройство от нее. Свою поставишь.
И оказалось, что так, наверное, и вправду будет легче, не думать, не вспоминать, не сковыривать раз за разом долгие-долгие годы корку с этой царапины.
Как-то Виолеттой овладела хозяйственность. Она зачем-то вытащила из сарая скрипучую, подгнившую лестницу, полезла на баню. Возилась там, как большой старый кот, решивший невесть с чего поселиться возле бывающей слишком горячей, обмазанной ядовитым асбестом трубы. Спустилась с двумя газетными свертками. В них оказались мягкие на ощупь черные катышки, похожие на экскременты мелкого грызуна.
- Ну ты даешь, Витка, - весело изумился он. - Это ж двести двадцать восьмая-первыя, часть вторая, как минимум!
- Умный больно, - неприветливо отозвалась женщина. - Лучше помоги мне упаковать как следует, чтоб не пропало. Чуть не забыла с твоим пьянством, за зиму бы отсырело все.
До вечера они упаковывали катышки в маленькие бумажные пакетики. Витка их клеила, а Дюха рассыпал по три горошинки в каждый. Для себя так вдохновенно и тщательно план не фасуют. И он в этом, ирония судьбы, участвует. Впрочем, несложная физическая работа увлекала. Они выпили всего полторы бутылки на двоих, почти не разговаривали. Мерно горела настольная лампа.
- Хоть зимой с голоду не сдохну, - подтвердила его подозрения Виолетта. - Дунем?
Андрею несколько раз приходилось курить план - в первый раз еще до смерти родителей, мальчишкой, он с товарищами сделал по одной затяжке в комнате студенческого общежития. Потом пару раз они оставались после работы с Игорем. Сегодня ему не хотелось истерического веселья, но против последующего отупения он совсем не возражал. Впрочем, нужен ли был ему наркотик?
И без него Дюха не мог точно сказать, неделю прожил у Витки или несколько лет. Дни, размеченные только вялыми телодвижениями "по хозяйству" да извлечениями новых трехлитровых банок мутной жидкости из подпола, тянулись один за одним.
Иногда к ним заходили "гости". Все чаще молодые деревенские парни, одинаковые, как клоны. Одинаково одетые в разношенные спортивные костюмы, одинаково дочерна загорелые, с одинаково коротко остриженными почти белыми волосами. Что они покупали, самогон или план, Андрей решил не думать.
- Давай дунем, - согласился он.
Женщина принесла пустую пластиковую бутылку, фольгу, споро распотрошила свою сигарету.
План был плохой, слабенький. Возможно со второй частью он и погорячился.
- Здесь вся трава такая, - объяснила она. - Пока стог не скуришь, хрен тебя вставит. Зато растет везде, где ни попадя, далеко ходить не надо. Я часть на огороде рвала, за частью в лес ходила. Там полянка растет, может кто ее садит, может сама растет. Знаешь, как ее собирают? Когда мариванна зацветает, раздеваешься догола и бегаешь, пока к тебе не пристанет к телу. А потом с себя скатывают. По-хорошему, это делается днем. Но в деревне днем голой не побегаешь.
Они сделали по первой затяжке, и Витка старательно потыкала горящей спичкой в то, что осталось в горлышке. Андрей знал, как собирают пыльцу конопли и не раз слышал такие рассказы, но когда слушаешь об этом не при ярком свете, а в прокуренном сумраке давно не прибранной комнаты, вдыхая сладковато-жгучий ядовитый дым наркотика, корежащий легкие и убивающий лишние мысли, слова обретали какой-то особенный смысл.
- Видел, одни шарики темнее, а другие светлее? Светлые - это с огорода. Но это не сорта, какое там. Трава здесь везде одинаковая. Это я по ночам, после бани собирала. Нормальные люди в речку кидаются, а я выскачу из парной - и ну по зарослям бегать.
Витка встала, включила свой кассетник, потом вернулась на тахту. Потусторонние звуки "Энигмы" заполнили комнату. Мысленное зрелище совершенно голой, распаренной банным жаром Виолетты, в лунном свете танцующей бесшабашный пьяный танец среди безмолвных зарослей вдруг показалось ему исполненным тайного смысла.
Он потянул женщину за собой на тахту, как тогда, в первый вечер. И она, в раз замолчавшая, мягкая, податливая, прильнула к нему и с готовностью взялась за язычок молнии на его олимпийке.
С того вечера они стали меньше пить, зато каждый вечер курили запасы Виолетты. Одурманенные мысли становились длинными и тягучими, к концу фразы Андрюха мог забыть, с чего начал ее. Веселья не было - только бесконечная расслабленность и покой. То, чего он так ждал.
Витка же напротив становилась разговорчивой. История о том, как лунными ночами после бани она собирала пыльцу, стала самой первой в неспешно раскручивающейся спирали ее сознания. Она больше не откровенничала о себе, как в первый раз, после водки, не говорила о деревне и мужьях. Только осмысляла окружающий мир вслух, как подросток, обнаруживший вдруг, что есть любовь и начавший говорить всем о ней.
- Знаешь, отчего тебе так плохо? - спрашивала она пустоту, положив голову Андрею на грудь. - Все потому что ты выпал из своей системы координат, и твое время остановилось. Как Алиса, не долетев до страны чудес, остановилась бы в кроличьей норе. Люди признают только три системы, нормальность, противонормальность и ненормальность. А считают заслуживающей уважения только первую.
Дюха вслушивался в звук ее голоса, почти не различая слов. Фоном играла смутно знакомая мелодия, которую он все силился вспомнить, но не выходило, улетучивалось.
- Нормальность - это когда ты учишься в школе, потом в шараге или вузе, потом идешь работать. Какие-то работы считаются более нормальными, а какие-то менее, но ходить на работу нормально. Так думают люди. Нормальность - это выпивать бутылку пива в пятницу вечером, говорить "что-то я набрался" и идти спать к жене. Нормальность - это жениться или выйти замуж и нарожать детей. Нормальность - это быть домохозяйкой, если твой муж зарабатывает достаточно много... Но вот случается что-то страшное, для чего ты слишком слабый - и ты вылетаешь из привычной системы. Нормально - это попытаться вернуться. Не получилось - ничего, к твоим услугам еще две системы.
Заиграла следующая песня, но странно, он не узнал и ее. Так и лежал, слушая голос женщины, чувствуя, как мерно отсчитывают время два пульса, как две пары вновь пошедших часов.
- Противонормальность - это криминал. На свободе или на зоне, не важно. Пока ты в ней, люди будут говорить, что ты не прав, но в глубине души они поймут тебя. Потому что ты там, где они ожидали тебя увидеть, и где сами могут когда-нибудь оказаться. Ненормальность того же свойства. Это не безумие, безумцы вне систем. Ненормальность - это зависимость. От водки, травы, героина или сайта "Одноклассники". Ее люди тоже ждут от того, кто не смог удержаться в нормальности. Понимают, что каждый однажды может оказаться слабым. Но ты ставишь их - и себя в тупик. Тебе хочется обратно в нормальность и тесно в ней.
- Я же хожу на работу, - попытался поймать ее мысль он.
- Ты отбываешь свою работу как отбывают наказание. Ты рвешься к ненормальности как к свободе, но для нее ты слишком рационален. Разве ты не пьешь даже по расписанию?
- И что же мне делать?
Она привстала над ним, наклонила голову, покрывая поцелуями вдруг покрывшуюся мурашками грудь.
- Они все равно не полюбят тебя, даже если ты вдруг снова станешь нормальным. Радуйся тому, что ты не в их системах. Поверь, между ними бродят много людей. Ты не один.
И замолчала, спускаясь губами все ниже.
Когда на следующий день вновь ближе к полудню Андрей проснулся, он попытался вспомнить, о чем они с Виткой беседовали ночью. Он отчетливо помнил, что разговор был безумно важен, что он касался его - его жизни, его горя, его неумения радоваться. Но помнил только обжигающие кожу поцелуи женщины и то, что так и не узнал игравшую ночью песню.
- О чем мы говорили, Вит? - спросил он себе в подмышку, где уютно сопела всклокоченная белобрысая головка.
- Ой, Дюх, отстань, - щекоча его дыханием, пробормотала она. - Помню я будто... Иди лучше похмелись...
Он встал, но пошел не к оставленным с ночи на столе стаканам, а к тумбочке, где стоял старый кассетник. Внутри оказалась кассета со смазанной надписью "Pink Floyd".
Несколько раз они из-за дождя оказывались на тахте днем. В один из таких дней раскрасневшаяся, растрепанная от секса Виолетта вдруг шмыгнула носом и села, подобрав колени к подбородку.
- Женись на мне, Андрей! - с неожиданной страстью зашептала она. - Женись, вот увидишь, не пожалеешь. Мы этот дом продадим, хорошую дачу построим, поближе к городу. Я пить брошу. Если захочешь, даже курить брошу. Хозяйство буду вести. Ты не смотри, какой бардак у меня, это мне стараться не для кого было, а для тебя я все, что хочешь, сделаю! Ребеночка тебе рожу, сына. Мне двадцать пять лет всего, я легко рожу.
Андрей погладил ее по голой спине, успокаивая. Осторожно поцеловал в ухо, потом в шею. Зачем ему какая-то деревенская Дунька-Витька в его привычно размеренной жизни...
Через неделю они вернулись в город вдвоем.
Витка перевернула его городскую квартиру вверх дном, громко слушала музыку, громко смеялась. Правда, наркотиков он за ней не замечал, пила Виолетта только при нем, а обычные сигареты курила и вовсе украдкой, в форточку: это называлось "бросила". Дюха делал вид, что не замечает. Витка ему все больше нравилась, живая, шумная, проблемная. Впервые за долгие годы ему хотелось возвращаться домой с работы по вечерам. Там его ждали женщина, горячий ужин, "маленькая". Пил он теперь почти каждый день, но вроде понемногу, и грустить было нечему.
Виолетта неизменно встречала его в дверях, спрашивала:
- Как день прошел? Много наработал?
И Андрею нравился этот всегдашний вопрос.
Через два месяца они и вправду пошли подавать заявление в ЗАГС, где выяснилось, что Виолетте не двадцать пять, а тридцать шесть лет, всего на два года меньше, чем ему. Он не разозлился, только про себя посмеялся над своей доверчивостью.
На их свадьбе гулял весь отдел. Витка в белом платье, раскрасневшаяся, довольная, как обожравшаяся кошка, по очереди подвела к нему всех своих деревенских подруганок, говоря одну и ту же фразу:
- Облезь, какой у меня муж.
Свадебный вальс вышел у них скомканным. Андрюха смотрел только на жену, наступил ей на подол и чуть не оторвал. Игорь смотрел на него, не отрываясь, после танца подошел:
- Серьезно, любишь ее?
- А зачем иначе жениться? - не понял его Андрей.
Жили они весело: почти сразу продали и Виткин дом, и его старую дачу, купили другую, поновее и поближе, а на остаток съездили на неделю в дом отдыха. Целыми днями гуляли по заметенным аллейкам, говорили всякую ерунду. Виолетта дурачилась: нарочно падала в снег, тянула его за собой, как он ее когда-то на тахту. По вечерам пили какую-нибудь ерунду вроде винца или даже "шампуня", любили друг друга, играли в карты на интерес. В середине ночи жена могла достать любовный роман, начать читать ему вслух. Андрюха послушно делал вид, что внимает, и быстро засыпал, но Витка не обижалась, подлезала к нему под одеяло и моментально, как маленькая, отрубалась.
Когда зимой его не потянуло запить, он даже и не заметил, но по весне, когда Игорь спросил его, когда же ждать "алкоперезагрузки", с удивлением понял, что не хочется. И дача не та, и жена переживать будет, что встретится другая попутчица.
- Виолетте цветы купи, - насмешливо посоветовал Игореха. - От всего отдела.
Ребенок у них так и не получился, ни через год, ни через два, ни через три. Витка не предохранялась, но видимо, и не надо было. Андрюху все устраивало и так.
Она огорчалась, иногда даже плакала, когда думала, что он не видит. Даже в самом деле бросила курить. А Андрею просто нравилось, что дома его ждет веселая, живая, любящая, капельку сумасшедшая жена, навсегда превратившая его квартиру в неаккуратный склад дамских штучек, легко пихающая носки на полку с лифчиками и кидающая сапоги посереди прихожей.
На третью годовщину их свадьбы Витка была особенно радостной, совсем как тогда.
- Езжай за "шампунем", я купить забыла, - сказала она радостно. - По-хорошему надо, как на знакомство, водки выпить, но будем шампанское. Я теперь девушка приличная, замужняя...
Андрей, честно говоря, уже выпил после работы с ребятами. Совсем чуть-чуть, пару бутылок пива, но отказываться не стал: водитель он был опытный, а если остановят, "ксива" выручит. Ближайший "ночник" был всего в паре кварталов от них, больше получаса не потратит.
Он не вернулся ни через полчаса, ни через час. В половине первого Витке, уже зареванной, икающей от истерики, позвонили. На обледенелом участке дороги Андрей не справился с управлением и влетел под тяжелый ЗИЛ.
В больнице он лежал долго: сложные переломы все не хотели срастаться, ночами болела голова. Связи помогли, и информация о том, что за рулем Андрей был не вполне трезв, никуда не просочилась. По официальной версии он просто не справился с управлением на сложном участке обледенелой дороги. Но самому себе мысли не заткнешь. И раз за разом Дюха думал, что мог погибнуть так же, как и его родители больше двадцать лет назад. Легко. Неотвратимо. Из-за глупой виткиной прихоти.
Разбиться, совсем как мама и папа. О которых он почти позабыл из-за жены.
Когда уже после нового года вышел, как пошутил Игорь, "на свободу с чистой совестью", Андрей в сотый раз поклялся себе бросить пить окончательно.
Виолеттины веселые вечера с "маленькой" он теперь решительно пресекал. Та поначалу обижалась, доводила его расспросами. Он угрюмо отмалчивался, уходил в кабинет - так теперь называлась маленькая комната, куда жене и порождаемому ей веселому хаосу путь был закрыт. В кабинете - вылизанном, аккуратном, молча сидел, иногда листал старые книги. Потом и она привыкла, перестала предлагать. И спала она теперь по-другому, не прижимаясь, как раньше, всем мягким податливым телом, а сжавшись в комок в уголке кровати.
В одиночку жена пила все больше, а как-то раз придя домой, Андрей унюхал знакомый сладковатый дым. Пришлось объяснить Виолетте, насколько та неправа. Было решено, что курить она может, когда его нет дома - но покупать и тем более продавать наркотики в городе ей воспрещается. Люди не поймут. Виолетта вроде бы поняла.
Приближалась весна, и с каждым днем Андрей все томительнее думал о даче, но дача была уже не та. И все же ему не хватало не только привычного места, но чего - он не мог вспомнить, как не мог когда-то вспомнить на утро, что ночью говорила ему под кайфом тогда еще будущая жена.
Только ранними утрами, на границе между сном и бодрствованием, ему все казалось, будто в доме встали часы. Но это оттого что он больше не чувствовал пульса Виолетты.