Собака Баскервилей жила на болоте недалеко от Баскервиль-холла и ела сэров Баскервилей одного за другим. Болото поэтому пользовалось дурной славой и местные жители обходили его стороной, считали - и справедливо - местом гиблым и, возможно, отмеченным нечистой силой. Все, конечно, знали, что собака Баскервилей никого, кроме сэров Баскервилей, не ест, но всё равно было страшно, ведь она может перепутать и съесть кого-нибудь другого, кто не имеет к роду Баскервилей никакого отношения, просто по ошибке. И даже когда на болото забредала отбившаяся от стада корова, её никто не шёл искать и хозяин животного покорно смирялся с утратой. Правда, иногда потерявшаяся корова возвращалась чрез день или два целая и невредимая, но её предпочитали поскорее продать, а если это не удавалось, то - зарезать на всякий случай, от греха подальше. Впрочем, такое происходило нечасто, потому что болото было пустынным, зловещим и неуютным, и даже коровы его побаивались.
По ночам с болота доносились долгие и тоскливые завывания, особенно осенью, когда с севера дул холодный ветер и тучи опускались с неба так низко, что казалось, ещё немного - и они накроют землю и произойдёт ужасное. У слышавших эти страшные звуки всё внутри сжималось и на душе становилось очень неуютно. Но иногда месяцами собака Баскервилей не давала о себе знать и жила молча, и тогда всем было тоже неуютно, потому что казалось, будто это неспроста, будто собака Баскервилей затаилась и копит силы, чтобы потом выскочить и начать есть всех подряд, без разбору, а не только сэров Баскервилей.
С другой стороны, баскервиль-холлчане воспринимали собаку Баскервилей как местную достопримечательность и с удовольствием пересказывали друг другу и заезжим путникам разные небылицы с её участием. Они даже гордились тем, что именно в их краях, а не где-нибудь водится такое чудище.
А вот сэры Баскервили, те действительно боялись собаку Баскервилей не на шутку, она была их семейным проклятием. Бросить свое родовое поместье и уехать куда-нибудь они, по понятным причинам, не могли, а поймать или пристрелить животное не удавалось. Да, честно говоря, они и не пытались, так как собаку Баскервилей вообще мало кто видел и выследить её, не рискуя при этом отчаянно своей жизнью, было едва ли возможно, особенно в одиночку - кто же ещё, кроме самих сэров Баскервилей, согласился бы на такую охоту! Вот и приходилось им коротать свой недолгий век в ожидании неминуемой смерти. Но, в конце концов, они привыкли. К тому же, такое, на первый взгляд, незавидное положение давало им и вполне определённые преимущества: сэров Баскервилей считали отменными джентльменами, отмеченными печатью подлинной трагичности, и перед ними широко распахивались двери самых роскошных поместий и особняков, в которых проживали самые знаменитые и титулованные лорды, пэры, премьер-министры и прочие почётные и сановные люди. Ну, а в Англии, как известно, такое положение очень ценится, и далеко не всякому, даже очень богатому и родовитому человеку, удаётся его добиться. А сэрам Баскервилям удалось без всяких усилий, просто потому, что была у них зловещая собака Баскервилей. Ну, разумеется, сэры Баскервили были ко всему ещё и отменно воспитанные люди, но в Англии этим никого не удивишь, поэтому светские манеры тут ни при чём.
Конечно, всё это не могло сколько-нибудь достаточно компенсировать ужасающий трагизм судьбы, но деваться сэрам Баскервилям всё равно было некуда. Они всегда ходили задумчивые и печальные, и все их очень уважали и в глубине души жалели, хотя виду не подавали, чтобы не оскорблять сэров Баскервилей.
А вот про собаку Баскервилей никто почти ничего толком не знал, кроме того, что она очень свирепая, огромна размерами и ест сэров Баскервилей. Оно и понятно, ведь практически никто и не видел её живьём своими глазами, а кто видел, тот либо умер на месте от страха, либо с трудом выжил, и потом уже ничего вразумительного от него было не добиться. Некоторые после этого даже вовсе переставали говорить и всю оставшуюся жизнь только молча думали и ни на какие вопросы больше не отвечали, только иногда вздрагивали. Но никто так уж особенно и не интересовался подробностями о собаке Баскервилей, достаточно было и того, что она существует, бегает по болоту и никому, кроме сэров Баскервилей, хлопот не доставляет.
Когда появилась на болоте злая собака Баскервилей, никто не знал. Многие думали, что она была всегда, потому что слышали о ней от своих дедов, а те, в свою очередь, ссылались на ещё более ранние времена. И так выходило, что происхождение собаки Баскервилей теряется в седой древности, уходит в незапамятные времена, когда, возможно, на каждом болоте жида своя собака, а собака Баскервилей оказалась последней из этой страшной породы, остальные постепенно вымерли или перебрались в те далёкие места, где о них теперь ничего не известно.
В семейной хронике рода Баскервилей сохранилось неясное упоминание о сэре Артуре, который ещё в шестнадцатом веке веке погиб на болоте в схватке с драконом. Но так как впоследствии было доказано, что никаких драконов не бывает, то стали считать, что это был не дракон, а собака Баскервилей, и сэр Артур Баскервиль оказался её первой жертвой. Впрочем, многим пытливым умам эта версия всегда казалась сомнительной, так как общеизвестно, что собаки так долго не живут. Но, так или иначе, достоверных сведений о происхождении собаки Баскервилей нет, единственное, что о ней было известно точно, это то, что собака Баскервилей очень старая, такая же старая, быть может, как и почтенный род Баскервилей. Некоторые даже считали, что живёт она постольку, поскольку существует род Баскервилей, и, как только она изведёт его, умрёт и сама, выполнив своё предназначение.
2.
Да, собака Баскервилей была очень стара. Она не знала, сколько уже живёт на свете, не знала зачем, не помнила ни своего детства, ни родителей, ни братьев и сестёр - да и были ли они у неё? Существование уже давно казалось ей бессмысленным, пустым и никчёмным, особенно теперь, когда она стала терять силы. Каждое движение, каждый шаг приближали её к какой-то невидимой черте, к какому-то итогу. Она чувствовала это, но ей было уже всё равно, она лишь с грустью думала о том, что за весь свой бесконечно долгий век она ничего, кроме этого промозглого болота и прилегающей к нему Баскервильской пустоши, так и не видела. Жизнь её, казалось, была подчинена чьему-то злому умыслу, какой-то неведомой и неодолимой силе, которая неумолимо направляла все её поступки, все её мысли и даже желания. Она не помнила того сэра Баскервиля, которого съела первым. Она даже не знала, почему ест только их и её никогда не тянет на розовощёких коренастых крестьян, которые в сравнении с чахлыми и субтильными сэрами Баскервилями выглядели куда более привлекательно и аппетитно. И она, вплоть до последнего времени, не пыталась разгадать эту роковую тайну, её поступки всегда казались ей естественными и потому неоспоримыми, несомненными.
Нет, разумеется, она питалась не только сэрами Баскервилями. Одного сэра Баскервиля ей обычно хватало дня на три-четыре, а следующий сэр Баскервиль подрастал двадцать лет, а то и все двадцать пять. Приходилось как-то коротать это время. К тому же, собаке Баскервилей нужно было учитывать не столько возраст своей будущей жертвы, сколько её семейные обстоятельства. Сэр Баскервиль должен был обязательно жениться и обзавестись потомством, и только после этого собака Баскервилей могла его съесть. Сэры Баскервили давно подметили эту связь и оттягивали вступление в брак сколько могли долго, и, если бы это зависело только от них, собаке Баскервилей приходилось бы ожидать не двадцать, а пятьдесят, а то и все семьдесят лет. Но существовало ещё и общественное мнение, которым сэры Баскервили весьма дорожили, и, чтобы сохранить своё лицо, чтобы не быть публично заподозренными в малодушии, они обзаводились семьями достаточно рано и тем самым приближали свой страшный конец.
Жизнь на болоте становилась всё труднее. Растительности становилось меньше, болото постепенно лысело, и, вместе с кустами бузины и боярышника, его покидала и живность. Собаке Баскервилей порой закрадывалась мысль о том, что бог с ним, с болотом, ведь можно уйти в густые леса на востоке или в долину за Кримсонширскими холмами, где ездит пахнущий маслом и ещё чем-то поезд, и где прожить значительно легче. Но мысль эта приходила, а потом уходила. Собака Баскервилей уже давно смирилась в глубине души с тем, что коротать свой век ей придётся всё-таки здесь, среди болот Баскервиль-холла. Она не могла просто так взять и бросить болото, бросить сэров Баскервилей, бросить скромных и трудолюбивых обитателей этого тихого уголка старой доброй Англии.
Жизнь меняется, иногда думалось собаке Баскервилей. Но так ей казалось потому, что менялась она сама. А жизнь... Что она, собственно, знала о происходящем вокруг, одинокая, угрюмая, не находящая себе места среди пустынных пространств бесплодного болота?
В последнее время охотиться собаке Баскервилей становилось всё труднее. Её тело, некогда молодое и упругое, двигалось всё медленнее, но, увы, оставалось всё таким же огромным и неуклюжим, как и раньше. Силы куда-то уходили, словно просачиваясь сквозь невидимые поры - так вода уходит в песок, не оставляя следа, - и собака Баскервилей всё чаще задумывалась о смерти. Жизнь, её долгая странная жизнь, подходила к концу, она это чувствовала с тоской и, одновременно, с обречённостью и равнодушием. Нет, она не боялась смерти, но с каждым днём ей становилось всё более одиноко. Раньше она не замечала одиночества, ей не был нужен никто, она была уверена в своей избранности, в предназначенности к чему-то, пусть и неясному, но совершенно определённому и важному. Никогда прежде она не задумывалась о таких вещах, но эти вопросы и не требовали ответов, так как ответом была сама её жизнь. Теперь всё было иначе. То, что ещё недавно было незыблемым, оказывалось вдруг суетой, блефом, самообманом, разваливалось на куски, рушилось, оголяя холодную пустоту жизни. Куда-то пропал сон, и по ночам собака Баскервилей выла от тоски и отчаяния на всю округу, наводя ужас на всех, кто слышал эти мертвящие звуки.
А днём она пыталась охотиться. Её огромные подслеповатые глаза слезились, в суставах что-то постоянно щёлкало, и несколько раз, не рассчитав прыжок, она вывихивала заднюю ногу. Зайцы легко убегали от неё, петляя между камней и прячась в небольших расщелинах, которыми изобиловали сухие каменистые островки, то там, то здесь возникающие среди укрытых янтарным травяным ковром топей. Собака Баскервилей теряла их из виду и растерянно озиралась вокруг, неуклюже пробегая по инерции лишние полсотни ярдов. Она с тоской вспоминала, как в былые, такие теперь далёкие времена она на зайцев, которые цепенели от одного её вида, не обращала никакого внимания, как она без труда могла задрать и медведя. Теперь же ей доставались, да и то не каждый день, больные суслики и еноты, такие же усталые и немощные старики, как и она сама. Порой приходилось довольствоваться даже лягушками, скользкими, отвратительно пахнущими и совершенно невкусными. Она пробовала ловить карасей в протоке, но вскоре бросила эту затею - в мутной воде невозможно было что-либо разобрать, и немощные её челюсти щёлкали вхолостую, захватывая обрывки водорослей и ракушки, которые противно хрустели на зубах и впивались в мякоть дёсен.
Однажды, как это ни было унизительно, собака Баскервилей решила пробраться на человеческую помойку, дразнившую аппетитными запахами. Ночью, не разбирая в темноте дороги, она долго перебиралась через какие-то заборы, проваливалась в силосные ямы и наконец сослепу наткнулась на огромного бешеного вола, который со страху вздыбился, сорвался с привязи и бросился, выставив свои кривые рога, прямо на собаку Баскервилей. Она едва унесла ноги и только под утро вернулась на болото, пропетляв всю ночь по задворкам деревни.
Старость была мучительна и беспросветна. Собака Баскервилей теперь почти каждый день была голодна, а по ночам никак не могла согреться и иногда до самого рассвета дрожала всем своим большим дряблым телом. В уголках её глаз всё время скапливалось какое-то вязкое вещество, и казалось, что наступит момент, когда эта полупрозрачная жидкость закроет свет навсегда. Шерсть клоками облазила с худых костлявых боков собаки Баскервилей, уши повисли мятыми лопухами и при беге больно хлопали по глазам. Зрелище было жалкое, но никто этого не видел, да если бы и увидел, то вряд ли поверил бы, что видит перед собой ту самую легендарную собаку Баскервилей, того кровожадного монстра, который с незапамятных времён приводил в дрожь и душевный трепет поколения местных жителей.
3.
К тому времени подрос сэр Чарльз Баскервиль, последняя надежда собаки Баскервилей. Сначала он был неуклюжим прыщавым мальчишкой, одиноким, застенчивым и оттого капризным, вспыльчивым и нелюдимым. Но скука жизни в полупустом поместье и многолетнее жёсткое, а порой и жестокое воспитание сделали своё, и он постепенно превратился в такого же неуклюжего и прыщавого, но отменно вежливого и светски лощёного юношу, что, впрочем, не мешало ему проявлять идиотский семейный характер в резких и всегда неожиданных вспышках гнева и следующих за ними приступах угрюмой многодневной меланхолии. Но об этих сторонах его натуры знали в основном домашние и прислуга, так как на людях он держался чрезвычайно сдержанно, что снискало ему славу гордеца и фаталиста. В день его совершеннолетия преданный Бэрриемор постучал в дверь покоев сэра Чарльза и после положенных поздравлений поведал молодому человеку тайну о родовом проклятье Баскервилей. Сэр Чарльз был уже достаточно наслышан о собаке, но, как ни странно, ничего не знал о том, почему её зовут так же, как и его самого - Баскервиль.
Никто не знает, что происходило в тот день в покоях сэра Чарльза, однако известно, что после этого он на некоторое время заметно изменился, стал задумчив, серьёзен, тих, целыми днями бродил в одиночестве по аллеям сада, подходил к решётке, отделявшей сад от болота, и подолгу, иногда часами, смотрел вдаль, скрестив руки на груди. Но вскоре всё это прошло, и сэр Чарльз стал раздражаться без повода и затем запираться у себя в кабинете на сутки, а порой и больше. С этих пор Бэрриемор стал находить в его комнатах пустые бутылки из-под французского коньяка.
Собака Баскервилей не обольщалась и понимала, что справиться с сэром Чарльзом ей будет трудно, очень трудно. Но понимала она и другое: дождаться следующего сэра Баскервиля ей не суждено, и сэр Чарльз должен стать последним Баскервилем, съеденным ею, а также последним Баскервилем во всей Британской империи. Собака Баскервилей с тоской и едва сдерживаемым отчаянием вспоминала бесконечно долгие годы своей жизни и думала о неумолимости судьбы, о том, что смерть сэра Чарльза будет, одновременно , и её собственным концом, той самой чертой, за которой она, собака Баскервилей, окончательно превратится в легенду, перестанет существовать. Но эта неотвратимость каким-то странным образом придавала ей силы. Она, как могла, готовилась к поединку. Сил было мало, и она, по мере возможности, берегла их. Только в последние дни перед схваткой она немного побегала по болоту, разминая свои ревматические кости. Ей даже удалось загнать полудохлого кролика, и она несколько воспряла духом, отнеся удачную охоту к счастливым предзнаменованиям. Кролик был сухой и жилистый. Когда собака Баскервилей настигла его и накрыла своей большой чёрной лапой со сбитыми наполовину ободранными когтями. Кролик повернул к ней свою голову и посмотрел прямо в глаза спокойным долгим взглядом, от которого собаке Баскервилей вдруг стало стыдно. Она вяло отгрызла ему ногу, без аппетита проглотила её и отложила остальное на тот самый день, спрятав остатки кролика в небольшой пещере рядом с Памятным камнем. В эти ночи, как потом вспоминали крестьяне, звуки, доносившиеся с болота, были особенно леденящими.
А сэр Чарльз целыми днями гарцевал по болоту на молодом жеребце, гикая и лихо щёлкая плёткой, всем своим видом изображая, что ему совершенно не страшно, что плевал он и на собаку Баскервилей, и на все россказни, что с ней были связаны. Выглядел он при этом дурацки, и Бэрриемор, запрягая по утрам, укоризненно и горестно вздыхал, глядя, как сэр Чарльз нарочито громко смеётся, проходя по двору к конюшне.
Собака Баскервилей с утра забиралась в кусты на самом краю Баскервильской пустоши и наблюдала за сэром Чарльзом, запоминая его повадки. Приближалась осень. Промозглый северный ветер пробирал до костей. Утром от постоянной бессонницы и холода глаза собаки Баскервилей покрывались сетью красных прожилок. Её живот с голодухи совсем одеревенел, во рту перекатывалась вязкая горькая слюна. Ей смешно было смотреть на глупые демонстрации сэра Чарльза. Если бы он знал, с кем имеет дело! Если бы хоть на миг увидел это бессильное старческое тело с большими проплешинами на боках, с негнущимся, похожим на сухую палку хвостом, с волдырями на передних лапах, из-за которых бег собаки Баскервилей был похож на сумасшедшую пляску на раскалённой сковородке.
Собака Баскервилей горестно сглотнула. Дело было не в сэре Чарльзе - уж с ним-то она как-нибудь управится, - дело было в жеребце. Он был крупный, упитанный, чрезвычайно резвый, и, главное, его длинные сильные ноги оканчивались твёрдыми копытами, под которыми зловеще поблёскивали стальные подковы. Но отступать было некуда, и собака Баскервилей решилась окончательно: теперь или никогда!
Ночь прошла в кошмарах. Собаке Баскервилей снились то огромные зайцы с оскаленными пастями и без ушей, то какие то чёрные волосатые шары, выскакивающие из воды с брызгами и гудением, то пролетающие над землёй квадратные полотнища, обдающие всё вокруг нестерпимым жаром.
Утро выдалось хмурое и неприветливое. Собака Баскервилей проснулась с трудом и сразу же почувствовала неладное. Долго сидела она в кустах в полудрёме, вздрагивая от порывов ветра. К обеду пошёл мелкий моросящий дождь, заныло в коленях. Не хотелось даже есть, и собака Баскервилей до самого вечера слонялась бесцельно по болоту. А вечером, когда уже совсем стемнело, что-то неудержимо потянуло её к Баскервиль-холлу.
В доме ярко горели огни, и у парадного подъезда стоял чёрный щегольской фаэтон с лакированными спицами колёс красного дерева. Собака Баскервилей, конечно же, не знала, что произошло, но каким-то шестым чувством очень старого, много на своём веку повидавшего существа поняла, что это конец.
4.
Шерлок Холмс - выдумка преуспевающего писателя. Никакого Шерлока Холмса, тонкого логика и блестящего сыщика ни в Лондоне, ни в его окрестностях, ни где-либо ещё не было. Не было и доктора Ватсона, друга Холмса и соучастника всех его вымышленных приключений. Степлтон - также плод фантазии писателя, на болоте никогда никто не жил, уже потому хотя бы, что там было чрезвычайно смрадно и едва ли нашлось бы два-три акра сухой земли для строительства дома, сколько-нибудь удовлетворяющего даже скромные потребности джентльмена, коим, судя по литературной версии, мифический Степлтон, несомненно, был.
Хозяином чёрного фаэтона был доктор Дойль, который в тот дождливый вечер приехал в Баскервиль-холл. Он не был к тому моменту знаком с сэром Чарльзом, но каким-то образом получил от него приглашение, что было, до известной степени, непростым делом, если учесть значительную разницу в общественном положении двух этих людей. Каким врачом был доктор Дойль, неизвестно: вызывающих доверие свидетельств об этой стороне жизни знаменитого писателя не сохранилось, зато известно доподлинно, что в Баскервиль-холл он приехал по частным надобностям, никак не связанным с его врачебной практикой. В течение двух дней он разгуливал по окрестностям, успел перезнакомиться с множеством людей, всюду совал свой нос и особенно интересовался собакой Баскервилей, выспрашивая о ней всевозможные подробности, правдивые и не очень. Вероятно, это и было целью его поездки. Он много и неестественно смеялся по любому поводу, стараясь таким образом расположить к себе новых знакомцев, но, как случается в подобных случаях, оставил о себе впечатление человека скользкого и несимпатичного.
Собака Баскервилей видела его раза два издалека, но она не могла знать, что это и есть тот самый доктор Дойль, владелец чёрного фаэтона. Она не обратила на него особого внимания. К тому же, мистер Дойль весьма предусмотрительно в болото не углублялся и ограничился лишь кратким его осмотром на почтительном расстоянии в сопровождении молчаливого Бэрриемора. После этого он ещё несколько дней просидел в Баскервиль-холле в обществе сэра Чарльза, а затем уехал восвояси, и больше его в тех местах никогда не видели. Мало кто его в Баскервиль-холле запомнил, и только много лет спустя, когда уже не было в живых ни сэра Чарльза, ни самого доктора Дойля, некоторые пытались как-то связать приезд столичного не то эскулапа, не то писателя с исчезновением собаки Баскервилей. Но эта версия не получила должного распространения и довольно скоро была забыта. До сих пор считается, что собаку Баскервилей убили в схватке Шерлок Холмс и его друг Ватсон. Некоторые полагают даже, что не было и самого мистера Дойля, и всю эту историю придумал и записал под псевдонимом сам дактор Ватсон.
Что же произошло с собакой Баскервилей на самом деле?
Наверное, многих это разочарует, но с ней ничего не произошло, её никто не убивал, и доктор Дойль тут ни при чём. Единственное влияние, которое он оказал на дальнейшие события, заключалось в том, что с его приездом сэр Чарльз перестал выезжать на болото. Это продолжалось всего несколько дней, но было достаточным, учитывая состояние собаки Баскервилей, чтобы роковым образом сказаться на её судьбе. Во всяком случае, злого умысла тут не было. Можно даже резонно предположить, что, не окажись доктор Дойль в Баскервиль-холле в те дни, всё равно сэру Чарльзу практически ничего н угрожало, так как собака Баскервилей к тому моменту почти наверняка уже и не могла осуществить задуманное, съесть сэра Чарльза.
5.
В то утро собака Баскервилей проснулась с ужасной головной болью. За ночь она так продрогла, что долго кашляла, прежде чем покинуть своё убежище. К полудню ей стало совсем плохо, и она еле волочила ноги от слабости. Ей совсем не хотелось есть, просто она знала, что, если не сумеет хоть немного насытиться, то ей вряд ли удастся дожить следующего дня. Но охотиться она даже не пыталась, так плохо она себя чувствовала. Она брела себе и брела, куда глядели её старые полуслепые глаза.
К вечеру собака Баскервилей добралась неизвестно как до самого леса. Вряд ли она к тому моменту осознавала, что делает, и поэтому не удивилась тому, что наконец попала в то самое место, о котором всю жизнь запрещала себе даже мечтать. Она равнодушно смотрела на густые кроны деревьев, на тёмные стволы под ними, так, будто всю свою жизнь прожила среди этой коричнево-изумрудной роскоши, наполненной птичьим щебетанием и шелестом колышущихся от ветра листьев. Она брела без цели, не разбирая дороги, натыкаясь, натыкаясь на чёрные сухие сучья, торчащие то тут, то там из густой сочной травы, наступая израненными подушечками лап на круглые холодные жёлуди и маленькие белёсые камешки с острыми краями. Неизвестно, сколько ещё продолжилось бы это бессмысленное сомнамбулическое движение - может, час, а может, и сутки, - если бы на самой опушке леса, в сторону которой неизвестно зачем направлялась собака Баскервилей, из-за кустов не вышел навстречу ей козёл с оборванной верёвкой, болтавшейся на шее.
Козёл, судя по всему был такой же старый и немощный, как и собака Баскервилей. Он смотрел прямо перед собой мутным пустым взглядом и, казалось, не шёл, а просто подставлял, чтобы не упасть, худые ноги под своё болтающееся из стороны в сторону тело, не в силах остановить своё бесцельное перемещение. Собака Баскервилей не сразу заметила его и, только столкнувшись с ним нос к носу, увидела своё спасение, тот почти невозможный случай, на который уже не могла надеяться. Её меркнущее сознание стало медленно стало медленно, но настойчиво возвращаться к жизни. Сначала оно выхватило из качающегося перед глазами пейзажа какое-то мутное тёмное постороннее пятно, нарушающее ритм и болтающееся не в такт всему остальному. Потом сверху проступили две острые неровные палочки, похожие на рога, а потом и весь козёл оформился в достаточно чёткую незамысловатую картинку. Но собака Баскервилей не удивилась, как это можно было ожидать в её полуживом состоянии, напротив, она сразу, безо всяких колебаний определила, что перед ней именно козёл и никто другой. Удивляться и раздумывать о том, откуда он здесь взялся, уже не было сил. Просто перед собакой Баскервилей не то проходил, не то проплывал - неважно - самый настоящий козёл, а вместе с ним сытость, жизнь. Именно так и поняла видение собака Баскервилей.
Козёл тоже заметил собаку Баскервилей. Он слабо мекнул, взгляд его на миг просветлел, и каким-то невероятным усилием он преодолел инерцию, изменил инерцию, изменил направление и побрёл прочь от собаки Баскервилей, стараясь ступать как можно быстрее, что, впрочем, ему почти не удавалось.
Тело слабо слушалось собаку Баскервилей, но она попыталась взбодриться и пошла вслед за козлом, тяжело ступая измученными лапами, которые она едва чувствовала под собой. Каждый новый шаг отдавался в её голове болью, перед глазами плавали оранжевые круги, то и дело застилая всё пространство вместе с уходящим козлом.
Это была гонка не на жизнь, а на смерть. Козёл шёл молча, опустив голову, пытаясь ослабить таким образом сопротивление ветра. собака Баскервилей тоже не издавала ни звука, только тяжело и надрывно сопела и думала о том, у кого из них раньше закончатся силы. козла надо было настичь обязательно живым, не дать ему умереть самому, от истощения. Собака Баскервилей не могла питаться падалью, и даже угроза смерти не смогла бы заставить её преступить этот благородный закон предков.
Так они и передвигались в тишине леса, не обращая внимания на происходящее вокруг, погружённые каждый в себя, в свою отчаянную борьбу за остатки уходящей жизни.
Через некоторое время собака Баскервилей стала понимать, что не только не догоняет козла, но постепенно даже отстаёт от него. Козёл по-прежнему был рядом, но даже если бы он сейчас остановился, собаке Баскервилей было бы невероятно трудно преодолеть те несколько футов, что отделяли её от вожделенной цели. Каждый шаг давался ей с таким напряжением, будто сам воздух, который она рассекала своим телом. Стал вязким, почти твёрдым, будто она тащила за собой повозку с апельсинами, у которой кто-то нарочно отвинтил колёса. Неимоверным усилием воли собака Баскервилей собрала в комок остатки своих сил с тем, чтобы совершить последний, решающий рывок. Она понимала всю опасность этой авантюры, но уже ничто другое не могло её спасти. Она трезво оценивала своё положение: сил оставалось ярдов на десять-двенадцать, не больше, и если она теперь же не догонит козла, то не догонит его уже никогда.
Козёл стал постепенно приближаться, расстояние медленно сокращалось. Это придало собаке Баскервилей энергии, и она попыталась ещё более ускорить своё движение, переступая уже через всякие пределы возможного. Она до боли ясно различала очертания козла, его тонкие подкашивающиеся ноги, клочья длинной свалявшейся шерсти на боках, видневшиеся из-за спины тонкие и какие-то обгрызенные рожки, бесполезно торчащие между ушей. Козёл уже совсем выдохся и шёл еле-еле. Скоро собака Баскервилей совсем было настигла свою жертву, но в самый последний момент козёл, видимо, тоже собрал угасающие силы и прибавил ходу. Так они и шли - раскрытая, с болтающимся из стороны в сторону языком, пасть собаки Баскервилей и в дюйме от неё торчащий набок жалкий хвост старого козла. Это не могло продолжаться долго. Собака Баскервилей чувствовала, что ещё несколько шагов - и она упадёт замертво, и она решила больше не шагать. Она дёрнулась всем телом, тяжело перевалилась через передние ноги, рывком вытянула голову вперёд, насколько это было возможно, и, падая, резко захлопнула с клацанием рот, чтобы схватить зубами козлиный хвост и наконец решить исход гонки. Но козёл в этот самый момент, словно почувствовав смертельную опасность у себя за спиной, тоже дёрнулся всем телом и так же, в падении, каким-то образом вырвал свой хвост из огромной пасти собаки Баскервилей.
Встать он уже не смог и только полз ещё некоторое время или делал вид. Что ползёт, а затем затих навсегда. Собака Баскервилей лежала с вытянутой вперёд головой и широко раскрытыми стекленеющими глазами. Её охватили судороги, она стала надрывно кашлять, выплёвывая изо рта клочки козлиной шерсти. Она даже не пыталась догнать уползающего козла. Беспомощно возила она лапами по сухой земле и всё кашляла, кашляла, попёрхиваясь комочками вязкой мокроты. В её остывающем сознании проносились какие-то беспорядочные красочные видения. Краем глаза она ещё успела увидеть занимающийся над лесом багровый закат, но уже через секунду отошла вслед за козлом в лучший мир.
6.
Несколько дней над этим местом кружило вороньё, оглашая лес своим карканьем. Затем началась осень.
Обитатели Баскервиль-холла ещё очень долго считали, что собака Баскервилей жива, а отсутствие по ночам воя на болоте объясняли изменившейся погодой - в те дни очень резко похолодало. Но прошла зима, наступило лето, и постепенно всем стало ясно, что собаки Баскервилей больше нет.
Лет через пять какое-то крестьянин набрёл на её высохший скелет, но подумал, что это съеденная волками корова. Правда, его несколько смутило отсутствие у скелета копыт, но других, кроме коровы, животных таких размеров он не знал и потому удовлетворился самым простым объяснением.
Сэр Чарльз ещё некоторое время ездил по болоту на своём жеребце, дразня судьбу, но вскоре ему надоело, и он перестал. Казалось, провидение сжалилось над многострадальным родом Баскервилей и простило ему неведомое прегрешение. Но так бывает, что видимое разрешение роковых обстоятельств оказывается лишь насмешкой над человеческой гордыней. Через полтора года сэр Чарльз окончательно спился и вскоре скончался в собственной постели от удара, так и не оставив после себя потомства. Преданный Бэрриемор долго и безутешно оплакивал последнего представителя рода Баскервилей. Он сильно сдал и постарел после похорон. Некоторое время он ещё жил при Баскервиль-холле, блуждая по ночам пустыми гулкими коридорами осиротевшего дома, а затем собрал свой нехитрый скарб и перебрался доживать остаток дней в Лондон к своей приёмной дочери, где и умер через шесть лет, оставив после себя серебряный подсвечник с фамильным гербом Баскервилей и мраморную шкатулку из покоев сэра Чарльза с колечком его каштановых волос.
Баскервиль-холл перешёл в наследство Джошуа К. Норецки, дальнему родственнику Баскервилей по материнской линии, проживающему постоянно в Южной Африке. Поместье довольно скоро пришло в запустение и впоследствии было продано богатому скотопромышленнику из Бирмингема.