ДАЛЬСТРОЙ.  БЫЛ  ЛИ  СТАЛИН  АВАНТЮРИСТОМ?

   В 1908 году бывший конторщик комиссионной конторы фирмы Блюменфельда в Петербурге, осуждённый по делу «Народной воли» к трём годам каторги на Акатуе, а затем высланный на вечное поселение в Забайкалье, эстонец по национальности, Юрий Янович Розенфельд (он же — Нордштерн Георгий Иванович) нанят был благовещенским купцом И. Е. Шустовым (который, говорят, состоял в родстве с производителем известных коньяков), дабы разыскать более удобные подходы к Колыме, нежели пути из Якутска — по Верхоянско-Колымскому тракту, или из Тахтоямска — по Тахтояме – Нявленге — на Буюнду — правый приток Колымы, или по ведущей от берегов Охотского моря Ольско-Сеймчанской тропе (сначала вдоль Олы, потом зимним переходом или летним сплавом по Малтану – Бахапче — до самой Колымы), впервые проложенной в 1893 году служащим торговой организации «Приамурское товарищество» П. Н. Калинкиным и описанной вместе с окружающей местностью в 1901 году сотником Н. М. Берёзкиным.

   Предприятие носило чисто коммерческий характер — по известным путям доставлять грузы на Колыму было и неудобно, и недёшево, что, впрочем, вполне окупалось прибылью от торговлишки колымской белой и красной рыбой и «мягкой рухлядью» — пушниной.

   Из Сретенска, через Якутск, Охотск, Олу и Сеймчан, к концу упомянутого 1908 года Розенфельд добрался до Среднеколымска. Отсюда по реке Зеледеихе (надо полагать, более позднее название реки — Берёзовка) он рассчитывал выйти на Омолон и далее — к побережью Гижигинской губы. Однако всё получилось несколько иначе. Как писал работавший в конце двадцатых годов в бассейне реки Колымы гидрограф И. Ф. Молодых, «как это ясно из выяснившегося в настоящее время истинного положения на карте рек системы Колымы, по реке Зеледеихе можно выйти только на Коркодон, куда действительно и вышел Розенфельд... Проплыв реку Коркодон, он поднялся по Колыме до Балыгычана, откуда на лошадях выехал в Олу. И только зимой 1909 года выехал из Олы в Гижигу, куда и достиг с опозданием на один год...»

   Позже были и другие маршруты, не менее десятка... За несколько лет поисков, проведённых в этих диких, необжитых краях, более удобных путей с Охотского побережья на Колыму Розенфельд не нашёл, зато, обладая некоторым минимумом геологических знаний, весьма заинтересовался полезными ископаемыми края, и в первую очередь, золотом.

   Ещё во время своего первого маршрута, отправившись по реке из Сеймчана в Среднеколымск, в устье небольшого правого притока Колымы Джегдяна Розенфельд заметил в круче берега две молочно-белые кварцевые жилы, резко выделявшиеся на фоне тёмных сланцев. Причалил к берегу, осмотрелся — вроде бы, да, жилы золотоносные. Приметив местечко и назвав про себя эти жилы Гореловскими (то ли потому, что под горелой сопкой они находились, то ли потому, что кварц с ржавинкой оказался, «горелый»), отправился дальше... С годами уверенность в наличии золота в колымских недрах только крепла; о том свидетельствовало всё: и встречающиеся то тут, то там гранитные гольцы, с которыми обычно связывалось золотое оруднение, и золотые знаки, высверкивающие на дне лотка при пробных промывках, да и собственно — золото, переходящее из рук в руки — от коренных жителей этих мест матросам курсирующих вдоль охотского побережья японских и китайских пароходов — за всякого рода товары. (Поскольку ниже по тексту этот термин будет упоминаться достаточно часто, поясню: «знаки» или так называемое «не весовое» золото — это мельчайшие пылевидные частицы металла, которые в пробах обычными способами взвесить не удаётся.)

   С глубоким убеждением в существовании богатого колымского золота, будучи весной 1914 года в Ямске, Розенфельд сколотил компанию из собиравшихся искать фарт на Колыме старателей — Михаила Канова, Софея (Сафи) Гайфуллина и Сафи Шафигуллина (по другим сведениям, Шафигуллина звали Бари, отчего и был он более известен по прозвищу Бориска, но не суть...). Спрашивается, что делали эти старатели на Колыме, если о золоте её пока никто и ничего толком не знал? А дело в том, что двумя годами ранее при строительстве телеграфно-телефонной линии Охотск – Якутск рабочие инженера В. А. Фогельмана неожиданно наткнулись на богатую золотоносную площадь (к слову сказать, в 1914 году инженер Фогельман основал акционерное общество «Торговый дом П. И. Кольцов, В. А. Фогельман и К°», которое только за три года — с 1915-го по 1917-й — добыло до 26 пудов золота). Понятно, что в Охотске началась «золотая лихорадка», поговаривали между прочим, что некоторые рабочие-старатели намывали чуть не по двенадцати фунтов золота в месяц на человека, что — по нынешним меркам — составляет около пяти килограммов. Но если есть золото на Лене, если есть оно в Охотске и далее — на Аляске, то почему бы не быть ему и на Колыме?! Вот и стали прибывать старатели на Олу и в Ямск, вожделенными взорами поглядывая на неведомый север.

   Вот что по этому поводу позднее показал как свидетель по делу, о котором мы ещё вспомним, Михаил Ильич Канов:

   «С 1907 по 1909 год <я> работал с Сафием в Амгуни (прииски в Хабаровском крае. — А. Г.). С 1909-го работал в Охотске с татаринами Барием и Сафием. В 1912 году нас заинтересовало Охотское побережье, мы решили поехать в Тауск (так в протоколе. Правильно — Тауйск. — А. Г.). В Тауске разведку не производили, так как торопились в Анадырь (? — А. Г.). Но в Тауске, по нашим соображениям, места по золоту должны быть большие. Пробыли здесь пять дней и выехали в Олу, где в течение трёх дней занимались поиском золота. В январе 1913 года встретились в Ямске с горным инженером Розенфельдом...» Был ли это 1913-й год или 1914-й — за давностью времён и отсутствием других свидетелей уточнить представляется сложным, да это и не столь важно. Но показался или представился Юрий Янович старателям не менее как горным инженером.

   Наши компаньоны вполне устраивали друг друга: старателям были нужны известные только Розенфельду сведения, ему — их умения и сила. Нашли лошадей, добрались до верховьев Буюнды — это на территории современного Ольского района, даже отсюда до Колымы путь не близкий. Бориску с лошадьми оставили здесь, остальные отправились дальше — сплавом, налегке. Вошли в Колыму, спустились до устья Джегдяна, до Гореловских жил. Но без специальных инструментов кварц не расшибёшь, не опробуешь... Ограничились промывкой наносов в устье ручья — есть золотые знаки, а вот «настоящего» золота — нет, не обнаружили. С тем и вернулись в верховья Буюнды, где Бориска, кстати, тоже времени попусту не терял, старался, но результат получил тот же самый — знаки повсеместно, а россыпь не находится. Здесь пути компаньонов и разошлись.

   Не буду утомлять читателя подробностями той зимы, скажу только, что Гайфуллин с Кановым в конце концов отправились на фронты империалистической войны; Розенфельд, раздобыв две большие ступы для дробления рудных проб, попытался летом 1915-го года в одиночку добраться до Гореловских жил, но на полпути бросил неподъёмное оборудование и вернулся ни с чем; а вот Бориска, перезимовав в избушке, что построили они с Кановым на берегу Буюнды, тем же летом пробился к правому притоку Колымы — Среднекану, в противоположную от Гореловских жил сторону, и на одном из ключей, названном позже его именем, нашёл хорошее золото. Тут бы жить, стараться да радоваться, но... Как гласит легенда, осенью 1916 года проезжавшие по долине Среднекана оленные якуты обнаружили шурф с сидящим на его краю мёртвым Бориской. При старателе был найден маленький мешочек с золотом. Какова причина смерти — бог ведает: тайга — закон, медведь — хозяин...

   Хотя была и другая версия, по которой якуты тело Бориски вовсе и не находили, а выковырнул труп старателя из вечной мерзлоты экскаватор — аж, в 1939 году. И писатель-геолог Б. С. Русанов, якобы присутствовавший при перезахоронении Бориски, вспоминал: «Узнав об этом проездом в посёлке Стрелка, я, свернув в Среднекан, застал у его гроба, сколоченного из грубых плах, рабочих и служащих прииска «Борискин», названного в честь Шафигуллина. Гроб был отнесен за контур россыпи и захоронен снова на склоне горы. Мне запомнилось сильно почерневшее, очень худое лицо, высокий рост, могучие плечи, и большие, заскорузлые руки — руки старателя, открывшего первое колымское золото. Даже вышитая рубашка и шаровары не были тронуты в вечно-мёрзлой колымской земле...»

   Так это или иначе, непосредственного отношения к нашей теме оно не имеет. А до образования «Дальстроя» оставалось 15 лет.

   Но что же Юрий Янович Розенфельд? Представьте, неудачи двух последних лет его не обескуражили, мечты о колымском золоте не угасли, и в этой основательности угадывались нотки национального характера.

   В 1916 году он выехал из Ямска во Владивосток, где расчитывал встретиться с нанимавшим его Шустовым и договориться с ним об организации поисково-разведочной экспедиции. Но оказалось, что Шустов к этому времени успел обанкротиться, и помощи от него ждать не приходится.

   Тогда Розенфельд отправился в Петроград и попытался выбить средства на экспедицию в Геологическом комитете. Но кто ж в Петрограде поверит в какое‑то колымское золото, которое никто в глаза не видел и о котором слыхом не слыхивал?! По общему убеждению чиновничих кругов Геолкома, золота на Колыме быть не могло, поскольку его там не могло быть никогда! Розенфельда в комитете разве что только на смех не подняли: тоже мне, геолог! — и выставили ни с чем.

   Наконец, в зиму 1917 года, он обратился в Министерство путей сообщения (!), где, сославшись на свои изыскания дороги из Охотоморья на Колыму, сумел-таки получить согласие на организацию экспедиции, пусть хотя бы и комплексного характера. Но радость длилась недолго — Февральская революция, бурное лето, Октябрь... Не до изысканий, знаете ли...

   Розенфельд вернулся во Владивосток и, опять же, со всем своим упорством сел за составление записки «Поиски и эксплуатация горных богатств Охотско-Колымского края», датированной ноябрём 1918 года. Со всем возможным красноречием, обращаясь к местным промышленникам, он описывал «грандиозные геологические перевороты», произведшие «необычайные разнообразия строения и пород», живописал «необыкновенное изобилие кварцев, различных блесков, колчеданов и охр». С другой стороны, по тексту то и дело встречалось: «количественные содержания золота пока недостаточно исследованы...», «содержание из-за отсутствия весов не определено...», «золото с удовлетворительным промышленным содержанием пока не найдено, но все данные говорят о том, что в недрах этой системы схоронено весьма внушительное количество этого драгоценного металла». А заканчивалась записка заключением: «...в докладе нет красноречиво убедительных цифр и конкретных указаний на выгоды помещения капитала в предполагаемое мероприятие, но ведь фактическим цифровым материалом я и сам не располагаю... могу сказать лишь одно: средства, отпускаемые на экспедицию, окупили бы себя на севере сторицею». Ко всему прочему Розенфельд оказался не настолько прост, чтобы указать точное местонахождение Гореловских жил; всё, что с ними было связано, в записке оказалось тщательно закамуфлировано.

   Нет, не могла такая записка убедить кого-либо на вложение в безнадёжное дело даже мало-мальского капитала. Да к тому ж и Гражданская война на дворе — вложишься‑то ты, а кто теми результатами пользоваться будет? Уж, не японцы ли, или, прости, господи, большевички? Вот и Временное правительство буфферной Дальневосточной республики, вроде бы, приняло в 1920 году решение об организации экспедиции по исследованию природных богатств Колымы, но полыхающая гражданская война не позволила осуществиться этим планам. (Напомню, к слову, что в декабре 1920 года В. И. Ленин, давая оценку положения в Сибири и на Дальнем Востоке, говорил на VIII съезде Советов: «...Дальний Восток, Камчатка и кусок Сибири фактически сейчас находятся в обладании Японии, поскольку её военные силы там распоряжаются, поскольку, как вы знаете, обстоятельства принудили к созданию буферного государства — в виде Дальневосточной республики...», и Правительство этой республики состояло из представителей разных партий, а в целях предотвращения прямого военного конфликта с японцами РКП(б) была вынуждена временно отказаться от советизации Дальнего Востока...) Согласитесь, не самое подходящее время для геологических экспедиций. И опять же, к слову, в мае 1921 года из-за японско-белогвардейского выступления во Владивостоке не состоялась даже товарная экспедиция на Колыму, сформированная по подписанному Лениным постановлению Совета Труда и Обороны РСФСР.

   Поэтому и за границей, куда Розенфельд выехал в поисках финансирования в 1921 году, денег на экспедицию он не раздобыл. И Розенфельд сдался: в 1923 году он вернулся в Россию и устроился на работу в Забайкалье, где до 1926 года работал на Шундуинских золотых рудниках и приисках, а затем в течение пяти лет разведывал месторождения вольфрама, сурьмы, бериллия в пределах Восточного Забайкалья... Золотом на Колыме продолжали заниматься разрозненные искатели то ли удачи, то ли приключений — старатели, а до образования «Дальстроя» оставалось 8 лет.

   Зато к тому времени на Оле вновь объявился Сафи Гайфуллин, о котором мы уже и позабыли. Навоевавшись, в 1918 году он предпринял попытку пройти по следам Бориски; попытка, однако, оказалась безрезультатной. А в 1922 году в ольском поселении возник и некий Филипп Романович Поликарпов — вполне себе предприимчивый гражданин. Раздобыв средства у американской торговой фирмы «Олаф Свенсон и К°», он кооперируется с Гайфуллиным, и лето они проводят в поисках фарта в верховьях Буюнды, где — помните? — Бориска с Кановым поставили когда‑то избушку. Но как и Бориске в то лето, старателям и в этот раз не повезло.

   По возвращении на Олу Сафи Гайфуллин исчезает из нашего поля зрения и повествования: его арестовали — то ли в 1924 году — за какие‑то прошлые дела, связанные с пребыванием белогвардейцев на Охотском побережье, то ли в 1926-м, уже после обнаружения богатого золота на Среднекане, — за сокрытие от властей золотоносных районов и намытого золота. Впрочем, как говорят, сидеть ему практически не пришлось — с учётом возраста и «изыскательских заслуг» Сафи оставили на свободе. Много лет прожил он на Оле, работал в хозчасти Ольского сельскохозяйственного комбината, потом сторожем почтового отделения и тихо почил в бозе в 1940 году.

   В 1924 году Поликарпов отправляется на Колыму один и, не доходя до реки и перебравшись через перевал между Буюндой и Среднеканом, добирается до Левого Среднекана. В попутных пробах количество золотых знаков всё увеличивается, а вот количество продуктов неумолимо уменьшается. А прикиньте-ка: сколько груза должен взять старатель с собою на сезон, месяцев на четыре-пять? Кирка — 5 кг, лоток, топор (желательно) — ещё столько же, сухари — граммов по двести хотя бы на день — множим на 120 — 24 кг, на 150 — 30 (можно и мукой взять, но это и того тяжелее)... Ну и по мелочи: нож-складень, верёвка (как без неё в тайге?), какая-никакая одёжка сменная, на дождь-снег расчитанная, соль, чай, сахар... Пуда три или того больше получается! И всё это на себе тащить! Хорошо, если лошадкой удалось обзавестись, так и она тебя только до реки доведёт, дальше, на плот её не возьмёшь. Ах, плот... Так он тоже хорош, пока вниз по течению, а если от Буюнды до Среднекана — вверх по Колыме? Вот и получается, что первое, чем жертвовали старатели, «в поход собираясь», были продукты. Авось, как-нибудь охотой (хотя ружьё с боеприпасами тоже не пушинка) или рыбалкой перебьёмся... С другой стороны, либо золото мыть, либо охотой-рыбалкой промышлять, чтобы с голоду ноги не протянуть... Вот ведь, дилемма! В общем, и в тот год не добрался Поликарпов до «стóящего» золота, вернулся в Олу и, обессилев окончательно, заболел... До образования «Дальстроя» оставалось 7 лет.

   Ближе к концу 1924 года председатель Ольского волостного ревкома М. Бовыкин и председатель Ямского сельревкома М. И. Канов (вот до какой должности взлетел наш старый знакомец-старатель!) организовали Ольско-Ямскую трудовую горнопромышленную артель, во главе которой было решено поставить Ф. Р. Поликарпова, но из-за болезни последнего и ареста Гайфуллина артель распалась, так и не начав работу. В 1925 году Дальгосторг сделал девять заявок на отводы участков по рекам Буюнда и Среднекан, но из-за отсутствия средств дальше заявок дело не пошло. А до образования «Дальстроя» оставалось 6 лет.

   И только в 1926 году прибывший из Охотска первый председатель Ольского райисполкома М. Д. Петров дал разрешение и выделил средства для поисковых работ на Среднекане, для организации которых на места были направлены Поликарпов, Канов и Бовыкин. Ранней весной, таща за собой на лыжных санях продовольствие и инструменты, компаньоны спустились на Среднекан, к устью одного из притоков — ручья Безымянного. Работы начали сразу по вскрытии реки и тут же обнаружили богатое золото. Хорошие результаты проявлялись по всем прилегающим площадям. И снова из-за нехватки продовольствия работы пришлось свернуть, а старателям на построенной ими лодке сплавляться по Колыме до посёлка Сеймчан, откуда на нанятых лошадях возвращаться в Олу.

   Вот как описывал этот период писатель и агроном Вячеслав Пальман, отбывавший на Колыме срок заключения в конце 1930-х годов:

   «...С бору по сосенке инженеры “Союззолота” набрали на базарах Владивостока и Хабаровска порядочную ватажку из очень разношерстной публики, которая хваталась за любое дело, лишь бы оказаться подальше от милиции да подработать побольше. С этим многообещающим народцем инженеры отбыли на шестидесятую параллель. Спешка, как всегда, мешала продумать дело до конца.
   Северный берег моря встретил людей неприветливо. Жители Олы сразу раскусили, что за публика прибыла к ним в гости. Поисковики разместились в старых, прожжённых палатках прямо на улицах посёлка. От родных мест их отделяло теперь бурное море... Дальше на севере стояли дымные от далёких пожаров леса, где‑то за ними маячили совсем уже таинственные горы.
   Партия за партией стали уходить в тайгу, направляясь к тем далёким тревожным горам.
   ...Дорог не существовало. Не находилось даже проторенных тропинок. А ближайший прииск разрабатывали более чем в трёхстах верстах от побережья.
   Люди шли и ехали на прииски, не особенно задумываясь, чем они будут питаться. Лошади везли на вьюках месячный запас муки. Жить можно. А там видно будет, на то начальство есть.
   Уже через несколько недель с приисков стали поступать первые тревожные вести: не хватает муки, сахара, соли. Нестеров требовал лошадей назад, чтобы перебросить продукты из Олы. Здесь они были. Но лошади куда‑то исчезли. Позже стало известно, что и они пошли на питание людям...»

   Средств на дальнейшие работы не было, и пока что артель отрядила Поликарпова в Охотск для переговоров с уполномоченным о разработке открытых золотоносных площадей. Переговоры кончились для Поликарпова недолгим — из-за вмешательства прокурора — заключением в тюрьму и в дальнейшем — подпиской о невыезде на «материк». И тем не менее, в 1927 году Поликарпову удалось-таки оформить на собственное имя заявку на разработку россыпи в устье ключа Безымянного (раньше геологи все ручьи называли «ключами») — притока реки Среднекан. Другие заявки, в том числе и от М. Бовыкина — на ключ Борискин, Управлением Якутского горного округа были отклонены... Что ж, я не настаиваю на том, что российская коррупция явилась порождением исключительно 1990-х годов.

   При всём при том, именно факт оформления Ф. Р. Поликарповым заявки на разработку россыпи ключа Безымянного в начале 1927 года можно считать официальным рождением первого колымского прииска. До образования «Дальстроя» оставалось менее 5 лет.

   О дальнейшем пишет И. Ф. Молодых в работе «К материалам по вопросу снабжения Верхне-Колымского приискового района «Союззолото», 1930 г.:

   «В начале 1927 г. Поликарпов вновь организовал артель. Прибыв на место, артель начала хищническую добычу. Пласта не оказалось — золото было «кочковое» с содержанием в лотке от 0 до 12 золотинок. Проработав до ноября Поликарпов и Степанов (не путает ли Молодых? — быть может, Канов? — А. Г.), поставив десять заявочных столбов, выехали в Олу, где встретились с уполномоченным АКО (Акционерное Камчатское общество. — А. Г.) и «Союззолота» Лежавой-Мюратом. По дороге в Охотск было заключено соглашение о передаче приисков в «Союззолото». По приезде в Охотск приискателей все население было поднято на ноги, так как привезенное золото говорило само за себя...» Началась Колымская «золотая лихорадка», в Олу хлынули старатели со всего Охотского побережья, числом ...не более сотни.

   Поликарпов и здесь показал себя человеком практичным: узнав, что территория, на которой было найдено золото, так или иначе будет закреплена за Всесоюзным акционерным обществом «Союззолото» — организацией, находящейся под полным государственным контролем, он, упреждая события, счёл за благо передать уполномоченному общества не только участки, но и все сведения о найденном золоте. Правда, не за «просто так» — в качестве возмещения получил Филипп Романович вознаграждение в сумме десяти тысяч рублей, а также должность горного смотрителя этой же организации.

   Весной 1928 года начальник Охотско-Камчатского горного округа «Союззолота» направил во владивостокский Далькрайисполком телеграмму: «В верховьях Колымы вольноприискателями открыто месторождение тчк артелью восемь человек течение летних месяцев прошлого года намыто более двух пудов золота часть которого сдана АКО тчк по сведениям участников золотоносность не ограничивается Среднеканом а распространяется на всё верховье Колымы». А летом 1928 года свежеиспечённый горный смотритель Поликарпов вместе с управляющим Среднеканской конторы «Союззолота» Оглоблиным выехал из Охотска на Среднекан.

   Продолжает И. Ф. Молодых:

   «26 сентября 1928 года представители приискового управления «Союззолото» прибыли в Среднекан, где в то время находилось 25 «хищников», производивших работу в долине ключа Безымянного... Работало несколько артелей. Часть золота была сдана в «Союззолото», однако сказать, сколько выработали «хищники», совершенно невозможно. Работали они с 4 часов утра до 8 часов вечера. Промывка золота велась лотками... 9 октября 1928 года во владение приисками вступила администрация «Союззолота», и дальнейшие работы на приисках производились уже старателями под присмотром...».

   Нет, ей богу, с коррупцией у нас и тогда всё нормально было. А до образования «Дальстроя» оставалось чуть более трёх лет.

Первая Колымская геологоразведочная экспедиция под руководством Ю. А. Билибина (в лодке — на носу, у палатки — третий слева), 1928 год.

  Летом 1928 года произошло ещё одно событие, вписанное важнейшей страницей в историю колымского золота, — 4 июля неподалёку от Олы, у мыса Нюкля, высадилась на берег Первая Колымская геологоразведочная экспедиция Геолкома ВСНХ, организованная на средства акционерного общества «Союззолото». Здесь, наверное, имеет смысл сказать несколько слов об учредителях данной экспедиции.

   Геолком ВСНХ — Геологический комитет при Высшем совете народного хозяйства СССР. Основан был ещё по Высочайшему представлению императора Александра III в 1882 году, впервые образовав единую государственную геологическую службу. Положение о Геологическом комитете определяло его достаточно обширные функции: «1) систематическое исследование геологического строения России; 2) разработка относящихся до сего предмета сведений и издание научных по оному сочинений; 3) составление и издание подробной геологической карты государства; 4) собирание горных пород и полезных ископаемых и составление из них систематических коллекций; 5) содействие другим ведомствам и частным лицам по предметам занятий комитета».

   В 1918 году, с передачей Геолкома в ведение ВСНХ, круг поставленных перед геологической службой задач не только не сузился, напротив, расширился — за счёт увеличения объёмов полевых работ. Каменный уголь и нефть, медно-никелевая и железная руды, олово и бокситы... — да мало ли полезных ископаемых требовалось стране! Но хотя правительство республики считало, что для геологических исследований «средств жалеть не следует», объять необъятное было достаточно сложно. А в отношении северо-восточного региона комиссия Геологического Комитета в 1924 году лишь беспомощно разводила руками: «Знакомство с геологией и горнопромышленными богатствами Северо-Востока Сибири совершенно ничтожно. Страна эта принадлежит к наименее изученным на всём земном шаре». Правда, в 1927 году, на основании данных Розенфельда и других подобных сведений, Колымский район был включён Геолкомом в число тридцати местностей, запланированных к исследованию, но денег на эти работы комитет не имел. Общие затраты Геолкома на геологоразведочные работы в 1927–1928 годах составили около 10,5 млн рублей, в 1928–1929 — около 22,5 млн рублей. (Билибин же просил на свою экспедицию 2 миллиона...)

   Столь откровенная беспомощность главной геологической службы советского государства мало кого устраивала. Поэтому в описываемый период Геолком находился на пороге реорганизации, в ходе которой в 1929–1930 годах его административные и плановые функции были переданы созданному в Москве Главному геологоразведочному управлению (ГГРУ), а отделения были преобразованы в районные геологоразведочные управления, на которые возлагалось производство геолого-съёмочных, поисковых и разведочных работ. Оставшиеся же в Ленинграде научно-исследовательские подразделения продолжили свою деятельность в качестве геологоразведочных институтов по отраслям горной промышленности.

   Серьёзные преобразования! И можно только представить, сколь не ко времени пришлась Геолкому запланированная куда‑то на Крайний Северо-Восток экспедиция. (Заметим, к слову, что по возвращении из экспедиции в Ленинград Билибин делал итоговый доклад уже не перед Геолкомом как таковым, а в Институте цветных металлов, незадолго до того организованном на базе секции «Золото и платина» комитета.)

   «Союззолото» — полное название: Всесоюзное государственное золотопромышленное акционерное общество «Союзолото». Напомню: в октябре 1921 года Совнарком издал декрет «Про золотую и платиновую промышленность», в котором месторождения этих металлов объявлялись государственной собственностью (догадывались ли об этом колымские старатели?). В 1921–1925 годах все прежние золотодобывающие предприятия были сведены в одиннадцать государственных золотодобывающих трестов.

   Экспансия государства в направлении монополизации золотодобычи была абсолютно понятна: новые денежные знаки стали обеспечиваться золотом, и всё большее количество «презренного металла» требовалось для обеспечения нужд восстанавливаемой после гражданской войны и интервенции экономики страны. Ожидать в этой части каких-либо послаблений золотопромышленникам не приходилось. Поэтому «по взаимному согласию» в мае 1927 года золотодобывающие тресты и ликвидированные несколько раньше концессии выступили учредителями Всесоюзного государственного акционерного общества «Союззолото», которое не только и не столько объединило разрозненные предприятия золотодобычи в единую структуру, но и предусматривало жёсткий контроль за самим добычным процессом. Впрочем, и эта «вывеска» продержалась не слишком долго: уже в июле 1929 года ВЦИК и СНК СССР постановили преобразовать акционерное общество «Союззолото» в Общесоюзный государственный промышленный трест «Союззолотоплатина», а в марте 1930-го СНК СССР реорганизовал последний во Всесоюзное объединение по добыче, обработке и реализации цветных металлов, золота и платины «Цветметзолото». Этим была подведена окончательная черта под частной золотопромышленностью, в том числе и на Дальнем Востоке.

   Но пока шёл лишь 1928 год: «Союззолото» установило контроль над среднеканскими приисками и, похоже, сделало ставку на них. В отчаянных — в условиях нехватки денег, оборудования, снаряжения — попытках расширить геологическую базу под перспективную золотодобычу «Союззолото» нашло средства для финансирования разведочных и поисковых работ — хотя бы для одной небольшой экспедиции, возглавляемой Юрием Александровичем Билибиным, разделив тяжкое бремя (и возможные прибыли!) запланированного предприятия с Геолкомом...

   Почему именно Билибин — молодой человек, двадцати семи лет от роду, недавний — 1926 года — выпускник Ленинградского горного института? Тому были свои основания.

   Сразу по окончании института Билибин по рекомендации известного профессора Владимира Афанасьевича Обручева, главного научного консультанта «Алданзолота», был направлен на работу начальником поисковой партии этого треста, а там быстро дорос до должности главного геолога приискового управления. Вдохновляемый молодым азартом и здоровыми амбициями, в своей работе он использовал собственный, никем не применявшийся ранее, метод, сочетающий геологическую съёмку с поисковыми работами. Проводя систематическое шлиховое опробование речных долин и увязывая полученные данные с данными геологической съёмки, геолог получал чёткое представление о том, в каком направлении вести дальнейшие, более детальные работы. В результате за два с небольшим года Билибин успел уже открыть первое на Алдане месторождение рудного золота и составить первую геологическую карту исследованного региона — а это показатель! И поскольку условия Алдана мало чем отличаются от условий Колымы, набравшемуся алданского опыта геологу вполне можно было поручить разведку колымской «терра инкогнита». Да он и сам туда рвался, утверждая, что именно на Колыме лежит «пряжка» от «золотого пояса», протянувшегося от Амура до Калифорнии и от Австралии до Китая. Между прочим, работая в «Алданзолоте», Билибин сумел ознакомиться с неведомо как попавшей туда и упомянутой выше «запиской» Розенфельда, которую передал ему в 1927 году один из первооткрывателей алданского золота Вольдемар Петрович Бертин. (Честно признаться, так Билибина в геологическом плане больше привлекала Чукотка, где американцы уже вовсю копали золото. Но, наверное, именно «записка» Розенфельда, из которой буквально сочились «золотые ручьи», сыграла в выборе молодого геолога свою решающую роль.)

   Ну и кроме того, в зиму 1928 года, закончив очередной сезон на Алдане, Билибин лично выехал сначала в Ленинград — в Геолком, а потом и в Москву — в «Союззолото», где горячо обосновывал золотоносные перспективы Колымы и безжалостно урезал собственноручно составленную смету экспедиционных расходов: вместо изначально предполагаемых двух миллионов рублей запросил всего 650 тысяч. Помогло: сам Александр Павлович Серебровский, начальник «Союззолота», распорядился выделить затребованные на организацию экспедиции ассигнования Геолкому. А тому уже ничего иного не оставалось — деньги‑то выделены целевым назначением. При этом Геолком не счёл необходимым даже дать экспедиции письменное задание, поскольку его руководители слабо представляли себе условия работы и конкретные цели организуемого предприятия. Пришлось Билибину составлять задание самостоятельно. Задание это предусматривало: 1) осмотр участков старателей, работавших в исследуемом районе; 2) осмотр и проверку заявки на добычу золота Ф. Р. Поликарпова; 3) поиск и разведку новых золотоносных площадей; 4) выяснение экономического значения и перспектив района; 5) определение общего геологического строения района и, по возможности, генезиса (геологической истории образования месторождений) золота.

   Коротенько о спутниках Билибина.

   Цареградский Валентин Александрович, заместитель начальника экспедиции, 26 лет, новоиспечённый, мая 1928 года, выпускник того же Ленинградского горного института, квалифицированный горный инженер (точнее говоря, по специальности В. Цареградский — палеонтолог, защитивший институтский диплом на тему «Мозозавры в современном научном освещении»). Приглашён для участия в экспедиции Билибиным. Что ж, время покажет...

   Казанли Дмитрий Николаевич, астроном-геодезист, 24 года, студент физмата Ленинградского университета. Приглашён Билибиным. (По намёкам отдельных «работников пера» — мол, для чего геологоразведочной партии астроном нужен? — Казанли был завербован ОГПУ и приставлен к экспедици, так, на всякий случай... Невдомёк шелкопёрам, что картография подразумевает привязку координат, а установленные Казанли астропункты много лет служили опорными ориентирами, к которым привязывали свою глазомерную съёмку поисково-разведочные отряды.)

   Раковский Сергей Дмитриевич, начальник поисковой партии, 29 лет, опытный старатель, работал в «Алданзолоте» прорабом поисковых и разведочных работ, помощником начальника геолого-поисковой партии, а ко времени описываемых событий — начальником геолого-разведочного района. Там и познакомился с Билибиным...

   Бертин Эрнест Петрович, начальник поисковой партии, младший брат В. П. Бертина, работавший на Алдане прорабом под началом Берзина...

   Завхоза и бухгалтера Н. П. Корнеева (молодого архитектора, выпускника Академии художеств), врача Д. С. Переяслова (вот он‑то, как раз, в почтенных годах был) и пятнадцать нанятых рабочих я поимённо расписывать не буду, хотя, как мы понимаем, каждый из них вложил свою долю в открытие колымского золота.

   Такая, значит, не совсем обычная группа переполненных энтузиазмом и невзирающих на недостаток снаряжения, оборудования и полное отсутствие транспорта молодых людей. Вся команда собралась во Владивостоке, куда Билибин, Цареградский, Казанли и Корнеев прибыли из Москвы, остальные, за исключением Переяслова, подтянулись с Алдана. Доктора же включили в состав прямо здесь.

   Дальнейшие события описаны во множестве источников — начиная с экспедиционных дневников Билибина и Раковского и заканчивая расклюквенно-красочными, в полном соответствии с жизнеутверждающим «Маршем энтузиастов», художественными произведениями. Не буду повторяться. Но обращают на себя внимание несколько сопутствующих данной экспедиции обстоятельств.

   Во-первых, в соответствии с генеральным договором, заключённым между Геолкомом и АО «Союззолото», на Колыму в 1928 году, вообще говоря, планировалось направить две экспедиции — геологоразведочную и топографическую. В конечном же итоге задачи были объединены и общим чохом возложены на одну — Первую Колымскую.

   Во-вторых. Во Владивостоке экспедиция собралась только в первых числах июня. Какое‑то время ушло на то, чтобы договориться с кем-либо о доставке на Колыму. О том, чтобы попасть на один из пароходов Совторгфлота, и речи не могло быть — у тех своих забот хватало. Пришлось соглашаться на места в дряхлом японском каботажнике «Дайбоши-Мару» («Дай, боже, шмару!» — по ироничному выражению Билибина). Наконец, 12 июня отвалили они от владивостокского причала и неспешно, с остановочками в каждом порту и каждом портопункте, к вечеру 3 июля прибыли на рейд Олы. Июль! Прямо скажем, не самое подходящее время для начала экспедиции на Колыме. Впрочем, экспедиция была спланирована на полтора года, и следующий полный летний сезон в эти планы входил. И всё же...

Схема маршрута Первой Колымской экспедиции.   Среднеканский приисковый район на современной карте.

  Но на том проблемы не закончились, они только начинались — в Оле не оказалось свободных лошадей, которых уже разобрали старатели и без которых летом добраться с экспедиционным грузом до отправного пункта сплава на притоке Бахапчи Малтане было просто не реально. Реальностью же становилось ожидание зимы, когда можно было бы задействовать имеющихся на Оле грузовых оленей с нартами. Но буквально чудом Билибину удалось раздобыть нескольких лошадей, и 12 августа передовой отряд, состоящий из самого Билибина, Раковского и четверых рабочих, всё же покинул Олу с четырёхмесячным запасом продуктов. Ещё до Малтана пошли два проводника и один из экспедиционных рабочих — в качестве ученика проводника. Цареградский и остальные остались в посёлке готовиться к организации следующего транспорта. 12 сентября, ровно три месяца спустя после выхода из Владивостока, Билибин и его группа добрались до устья Среднекана. Поднялись по левобережью до прииска, чуть выше по ручью поставили базу. С. Д. Раковский писал в своём дневнике: «...14 сентября решили остановиться на каком‑то ручье, окрестили его Безымянным. Лес для зимовья тут приличный, дрова есть, сушняка много. Встретили здесь тех старателей, о которых говорили ещё в Оле...» Билибин тоже описывал те места: «Здесь, на устье ручья Безымянного, в 16 километрах от Колымы, был хищнтчески ископан ямами неправильный участок примерно 50х60 метров...» К декабрю успели лишь проверить золотоносность ключа — там, где работали старатели. Радужных перспектив не получили, мало золота...

   До образования «Дальстроя» оставалось менее трёх лет.

   Используя вернувшихся лошадей первой группы, в конце сентября на Среднекан отправилась вторая группа из четырёх человек, возглавляемая Эрнестом Бертиным. Но на Яблоновом перевале, задолго до места начала сплава, группу застал снег, лёгший до весны. Решено было стать лагерем на Элекчане и дожидаться зимний караван Цареградского. Кстати, небезынтересен и следующий факт. Как уже говорилось, отправка из Олы всего состава экспедиции — до последнего человека, с провизией, снаряжением и оборудованием — была поручена Билибиным Цареградскому. Тем не менее Валентин Александрович, которому попросту надоело бездеятельно сидеть в Оле, решил «прогуляться» со второй группой до Малтана, чтобы более подробно изучить места, с которых Билибин переслал ему с проводником первые геологические находки — азарт молодого человека вполне понятен. Но выпавший снег, надо полагать, изыскательские планы Цареградского нарушил, и он возвратился на Олу после дальней, но, по сути, туристической прогулки, «...а воз и ныне там».

   В конце концов складывающаяся с отправкой экспедиции ситуация озаботила и Ольские власти. 17 ноября президиум Ольского райисполкома, заслушав доклад инженера В. А. Цареградского о работе геолого-поисковой экспедиции, принял по этому вопросу постановление, в котором, в частности, отмечалось: «1. Констатировать полную неосведомлённость центров — как Москвы, также и краевого — о наличии связи в Ольском районе: дорогах, транспортных средствах и снабжении, вследствие чего заброшенная Колымская геологоразведочная экспедиция вынуждена была просидеть в с. Ола с 5 июля по декабрь месяц, то есть в течение пяти месяцев без дела за невозможностью выехать к месту назначения, чем причинён ущерб государству в сумме бесцельных больших затрат... 3. Считать недостаточным внимание со стороны администрации экспедиции к вопросу обеспечения таковой предметами первой необходимости, как то тёплой одеждой, бельём и другим...». Этим же постановлением уполномоченным «Союззолота» было рекомендовано «принять все меры к незамедлительной отправке экспедиции к месту назначения, выдав возможное количество тёплого обмундирования».

   Очевидно, «все меры» были приняты, и ранним утром 19 ноября шесть собачих упряжек двинулись в сторону Среднекана. Следом потянулись сорок оленних нарт — всего сто оленей... (Через много лет в своих воспоминаниях В. А. Цареградский почему‑то несколько слукавит: «К месту работ, за 400 с лишним километров, мы смогли отправиться лишь через три месяца...». Ох уж эта память человеческая, забывчивая!) Надо сказать, что время для транспорта выбрали, пожалуй, самое неудачное, — летней тропы уже месяца два как не было, но снег ещё морозом не сковало, выдерживающий нарты наст появлялся ближе к концу декабря. В рыхлом же снегу и олени, и нарты вязли. Потому шёл караван до прииска аж 48 дней. А там уже вовсю голодовали. По свидетельству Ю. А. Билибина, «на Среднекане оставшиеся лошади были убиты и мясо раздали рабочим, но этого мяса было недостаточно. Люди повели полуголодное существование. Разысканы были все внутренности лошадей, организовали поход за павшими лошадьми, съедены были две собаки, добрались до конских шкур». 25 декабря С. Д. Раковский записал в своём дневнике: «Всё съедено, вывариваем лошадиные кости и кипятим чай из мха. Морозы снова усиливаются. 58 градусов. Часто пуржит». Какая уж тут работа? Какая разведка?! 16 декабря все работы были приостановлены. К счастью, обошлось без голодных смертей и людоедства.

   Зимними работами к маю 1929 года выяснили, что ключ Безымянный на Среднекане, где мыли металл старатели и на который возлагались такие большие надежды, хотя и нёс золото, но для промышленной добычи оказался малоперспективным. С октября 1928 года по январь 1929-го общими усилиями старателей и членов экспедиции добыли 11,8 кг химически чистого золота. Торфа вскрывали и добывали пески ямным способом — шурфовкой, на пожогах.

   А в мае экспедиция вновь разделилась: Бертин продолжил поисковые работы в верховьях Среднекана; Билибин, Цареградский, Казанли вместе с бывшим охотским лесничим, а теперь — управляющим Верхнеколымской приисковой конторой «Союззолота», Филиппом Диомидовичем Оглобиным и группой рабочих прииска и экспедиции вернулись на Элекчан, чтобы провести рекогносцировку всего приискового района: Цареградский — по Буюнде, Билибин и Казанли — по Бахапче, заодно прихватив на Среднекан груз продовольствия и снаряжения; Раковский же с четырьмя рабочими на оленях выехал в Таскан, откуда, сплавляясь к Среднекану, производил опробования правых притоков Колымы. Именно здесь, на ключе Юбилейном, впадающем в речку Утинную (примерно в ста километрах выше от устья Среднекана) и названным Раковским так в честь первой годовщины отправки экспедиции из Владивостока, 12 июня было обнаружено золото богатого содержания — подобранными на сланцевой щётке ручья самородками без всякой промывки наполнили коробку из-под папирос. (Чуть позже на этом месте возник прииск «Юбилейный» — один из трёх в составе Среднеканского приискового управления.)

   По предварительной договоренности с Билибиным, в устье Утинной Раковский оставил хорошо заметную издали записку, в которой — для конспирации — на английском языке, но русскими буквами написал: «Тер из э вери гуд голд ин тзис ривер» («There is a very good gold in this river» — «В этой реке очень хорошее золото»). Следом зазолотили ключи Случайный и Запятая...

   До образования «Дальстроя» оставалось два с половиной года.

   Вернувшись на Среднекан, Раковский несколько ниже устья Безымянного обнаружил мощную дайку (пластообразную жилу изверженной в давние геологические времена породы, образованную в результате заполнения магмой трещины в земной коре) с видимым золотом. Эта дайка, получившая впоследствии название Среднеканской, сыграла важнейшую роль в освоении края. Чуть позднее, более подробно опробованная Цареградским, дайка показала исключительно высокое содержание золота — в пересчёте, до двухсот граммов на тонну руды.

   9 июля, проведя караван из семи карбасов через бахапчинские пороги, на Среднекан вернулся и Билибин. Повторные опробования ручьёв вдоль Утиной, проведённые до середины августа, подтвердили высокое содержание золота и дали основание для организации здесь двух приисков — «Юбилейного» и «Холодного»: на первом 12 старателей, на втором — 15. На этом летние поисковые работы закончились. 1 сентября Первая Колымская экспедиция отправилась в обратный путь. К последнему пароходу с Олы опоздали, поэтому экспедиция перебралась в Нагаево, где к тому времени появились первые строения Восточно-Эвенской культбазы. 23 октября (в ожидании парохода Дима Казанли даже успел жениться на жительнице Олы Евдокии Якушковой) на зафрахтованном Совторгфлотом грузовом пароходе «Нэнси Мюллер» члены экспедиции за исключением остававшегося в Нагаево Н. Корнеева вышли во Владивосток, куда из-за шторма и из-за неисправностей парохода прибыли только на двадцатый день плавания, то есть 13-го или 14-го ноября.

   До образования «Дальстроя» оставалось ровно два года.

   По пути в Москву и, затем, в Ленинград, где Билибин должен был отчитаться по итогам экспедиции, пришлось задерживаться с докладами сначала во Владивостоке, потом в Иркутске, куда к тому времени почти в полном составе перебралось из Москвы преобразованное в общесоюзный трест «Союззолотоплатина» бывшее АО «Союззолото» и где был организован подчинённый трест «Востокзолото». И хотя вёз с собой Юрий Александрович более тонны геологических образцов, которые подлежали дальнейшему анализу, и — в качестве главного доказательства — весомые мешочки с колымским золотом, доклады его воспринимались весьма скептически. Да и то: что было в «сухом» экспедиционном «остатке»?

   Во-первых. Силами одной комплексной экспедиции подтвердилось наличие россыпного золота на среднеканском участке, где уже велась старательская добыча. Это вряд ли кого удивило.

   Во-вторых. Были обнаружены месторождения промышленного россыпного золота в долине реки Утинки, пригодные для организации нескольких приисков. Да, хорошо, но с учётом существующих (точнее говоря, отсутствующих) транспортных путей требовалось основательно просчитать экономику — как бы это золото себе дороже не обошлось. (К слову, в зиму 1930 года организованные при непосредственном участии Билибина Утинские прииски «Союззолота» были закрыты, как недостаточно снабжённые продовольствием.)

   В-третьих. Была выявлена Среднеканская дайка рудного золота. Вот это уже серьёзно! При гораздо более высокой — по сравнению с россыпной — трудоёмкости и, соответственно, себестоимости добычи золота из руды затраты компенсировались большими объёмами запасов и, как правило, более высокой стабильностью содержания. Однако: а) из-за отсутствия необходимого для рудничной разведки оборудования опробование Среднеканской дайки производилось достаточно поверхностно; б) параметры дайки — в частности, её простирание — определялись на основании билибинского прогноза, а запасы золота были подсчитаны, исходя из усреднённого содержания взятых проб, в которых по счастливой или не очень случайности цифры содержания оказались фантастическими — до двухсот и более граммов на тонну руды. И как показали последующие, времён Дальстроя, события, Среднеканская дайка, действительно, не оправдала возложенных на неё надежд, что, судя по всему, явилось первопричиной конфликта, возникшего между директором Дальстроя Э. П. Берзиным и его помощником по геологоразведке, главным геологом Ю. А. Билибиным. В 1933 году Билибин оставил Дальстрой и уехал в Ленинград.

   Ну и наконец, на основании полученных экспедицией результатов, Ю. А. Билибин, пользуясь разработанным им геолого-статистическим методом, выдвинул гипотезу о наличии в бассейне верхнего течения реки Колымы золотоносной зоны протяжённостью в сотни километров, простирающейся полосами от верховьев Колымы к северо-западу и юго-востоку. Отдавая дань уважения геологу, следует отметить, что этот прогноз Билибина по россыпям впоследствии блестяще оправдался — Колыма долгое время являлась «валютным цехом страны», и заслуга в этом самого Билибина и его соратников по Первой Колымской геологоразведочной экспедиции, безусловно, безмерна! Но это было потом, а тогда, в 1930-м году?

   Тогда было понятно одно: Колыма нуждается в более подробном, в том числе и геологическом, изучении. Поэтому уже 10 января 1930 года экспедиция только что созданного Главного Колымского приискового управления треста «Союззолотоплатина» в составе одиннадцати человек под руководством Николая Федоровича Улыбина выехала из Иркутска на Невер, и далее — через Алдан – Якутск — на Утинную – Среднекан, куда прибыла в начале мая.

   19 июня того же, 1930-го, года для дальнейшего изучения золотоносных месторождений района верховьев реки Колымы в бухту Нагаева прибыла геологическая поисковая экспедиция Института цветных металлов ВСНХ СССР под руководством участника Первой Колымской — В. А. Цареградского. Вторая Колымская геологоразведочная экспедиция состояла уже из пяти геологических и одной астрогеодезической партий. По предложению Билибина, помимо рудной партии по разведке Среднеканской дайки, на основании его прогнозов предусматривалось направить: Тасканскую партию — на северо-запад от Утиной по простиранию золотоносности междуречья Дебина и Таскана, где прораб-поисковик Раковский встретил жильные порфиры, обещающие крупные месторождения как рудного, так и россыпного золота (это направление работы экспедиции считалось главным); Гербинскую партию — к юго-востоку от Среднекана; две партии — Колымскую и Оротуканскую — расположить между Утиной и Среднеканом; пятую партию — выше бахапчинских порогов, где Билибиным была обнаружена золотоносность и предполагалось наличие второй золотоносной полосы.

   Геологические партии возглавлялись геологами — горными инженерами Д. В. Вознесенским, Д. А. Наумовым, Н. В. Новиковым, Д. А. Каузовым, женщиной — геологом Ф. К. Рабинович. В бухте Нагаева к ним присоединились другие участники Первой Колымской: Н. В. Тупицын, Д. Н. Казанли, С. Д. Раковский, Э. П. Бертин и другие. Сколь ощутимая разница: две партии Первой Колымской и шесть партий Второй! Экспедиция продолжалась более двух лет и результатом её работы явилось открытие нового золотоносного района в бассейне реки Оротукан (ключ Пятилетка) и в нескольких притоках реки Колымы. Помимо этого Цареградским было открыто месторождение бурого угля в бассейне реки Хасын. Благодаря трудам экспедиции, уточнена геология исследуемого района, подтверждён прогноз Ю. А. Билибина в отношении новых золотоносных зон.

   Якутская комиссия Академии наук СССР дважды, в 1926–1927 и в 1929–1930 годах, направляла в северо-восточные районы геоморфологические экспедиции под руководством геолога С. В. Обручева — сына уже упоминавшегося профессора В. А. Обручева. Первая экспедиция работала в районе Индигирки, во второй раз отряд пересёк маршрутом обширную территорию от Якутска до Нижнеколымска (кстати, во время этого похода Обручев встречался на Колыме с Билибиным). О степени прежней изученности этой территории свидетельствует хотя бы тот факт, что в междуречье Индигирки и Момы С. В. Обручев обнаружил огромный, никому не известный доселе ...горный хребет (точнее даже, горную страну), протянувшийся от Яно-Индигирской низменности до Таскана, Дебина и Бахапчи и названный им хребтом Черского. По описанию Обручева, выявленный им горный массив был «...в 1000 км длиной, 300 км шириной и до 3000 м вышиною, по площади больше Кавказа и выше всех гор Северной Сибири».

   В ходе экспедиций Обручев наметил основные черты строения Колымо-Индигирского края и установил здесь широкую развитость однообразной толщи песчанно-сланцевых пород, прорванных многочисленными телами гранитов магматического происхождения (интрузиями) — вечными спутниками драгоценного металла, а опробование галечников речных кос показало наличие знаков золота. Исходя из полученных результатов, Обручев предположил высокую золотоносность значительной части прилегавшей к маршруту территории. 11 сентября 1929 года он направил своему руководству телеграмму следующего содержания: «Время работ текущего года мною пройден маршрут верховий Индигирки верховьям Колымы кончая устьем Таскана тчк... Обнаружена золотоносность обильные признаки золота обнаружены в пределах хребта связи шестью его южными цепями в ряде пунктов Колымы её притоков особенно Берелёхе Дебине Таскане полный список послан почтой через Олу тчк... Можно утверждать золотоносность всего Средне-Черского нагорья между Индигиркой Колымским хребтом длиной 700 шириной 200 километров тчк Промышленное значение может быть установлено только детальными разведками тчк Наиболее благонадёжным является район юго-восточного конца реки Колымы её притоками между Берелёхом Сеймчаном...».

   Доклады Обручева носили характер достаточно осторожных предположений, более-менее подтверждённых и обоснованных, но предположений. И при том что, в целом, результаты обручевских экспедиций совпадали с прогнозами Первой Колымской, взглянув на карту Северо-Востока, можно увидеть, сколь ничтожную часть Колымы удалось на тот момент подвергнуть хотя бы самому малому обследованию.

   Лишь в конце 1930 года, сопоставив данные разных экспедиций, Билибин составил и подал в правительство записку о перспективах нового золотоносного района в верхнем течении Колымы и путях его освоения. В записке Билибин отметил исключительное значение нового золотоносного района и дал конкретный план развития золотодобычи, при условии соответствующего темпа разворота геолого-поисковых и разведочных работ. Он указал, что уже к 1938 году добычу россыпного золота на Колыме можно довести до такого размера, что она вчетверо превысит весь объём золотодобычи по СССР в 1930 году...

   Тем временем, до образования Дальстроя оставался один год или около того. Самого же Билибина весной 1931 года назначили техническим руководителем только что созданной Охотско-Колымской базы Главного геологоразведочного управления, занимавшейся съёмкой, поиском и разведкой полезных ископаемых на Колыме и Охотском побережье.

   А теперь постепенно перейдём к вопросу, вынесенному мною в заголовок этой статьи.

   Вот что пишет в книге «В поисках советского золота» Джон Д. Литтлпейдж, бывший горный инженер из США, проработавший по контракту на советских золотопромышленных предприятиях с 1928 по 1937 год:^* «Перед мировой войной в России было значительное производство золота, большая часть которого добывалась из россыпных месторождений. Целый флот малых драг действовал на Урале, в западной Сибири, по реке Енисей и на Дальнем Востоке. Остальное добывали орды старателей, или золотоискателей, разбросанных повсюду среди Уральских и Алтайских гор, на просторах западной Сибири и вокруг озера Байкал, вдоль рек Енисея и Лены, а также реки Амур на Дальнем Востоке.

^* К слову: Постановлением ЦИК СССР от 22 марта 1935 года «Джон Литльпедж — американский инженер» (так!) в числе других «работников золотой промышленности по Главному управлению золотопромышленности НКТП СССР» был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Другими Постановлениями в тот же день были награждены: «Начальник Главного управления золотой промышленности тов. Серебровский Александр Павлович, уже награждённый раньше орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени, — орденом Красной Звезды», а также — «за перевыполнение производственной программы 1934 года по добыче золота в Колымском районе («Колымзолото») и успехи по освоению новых районов» — группа работников «Колымзолото» (читай, Дальстроя), включая Э. П. Берзина — орденом Ленина. («Правда», № 81, 1935, 23 марта.)

   Что касается жильных рудников, некоторое количество имелось в довоенной России на Урале, в западной Сибири и Казахстане, и проводился поиск жильных месторождений в районе реки Амур на маньчжурской границе. Почти без исключения, на рудниках применялись устарелые методы и примитивное оборудование. Как правило, везде золотая руда добывалась вручную, пропускалась через бегунковые мельницы, а затем подвергалась амальгамированию. Большинство рудников можно было разрабатывать только до уровня воды, поскольку отсутствовали насосы, и работы велись только с богатыми рудами, по причине неполного извлечения золота.
   Даже эта примитивная промышленность была практически полностью утрачена в ходе мировой войны и столкновений гражданской войны, которая в России последовала за мировой. За восьмилетний период, с 1914 по 1922 годы, производство золота на территории России почти прекратилось...
   Между 1922 и 1927 годами, до того, как я приехал в Россию, производство золота понемногу возрастало, но совершенно спорадически, и главным образом благодаря старательским операциям и восстановлению кое-каких маленьких жильных рудников, для которых собирали оборудование из нескольких рудников, чтобы заработал один, «наскоро сколоченный», как у нас выражаются горняки. Единственные люди, заинтересованные в этом процессе, были индивидуальные арендаторы, и они получали только часть того золота, что обеспечила бы добыча с использованием ртути...
   На этом этапе, летом 1927 года, в картине вырисовывается Иосиф Сталин...»

   Литтлпейдж попытался отнести слаборазвитость советской золотой промышленности на незаинтересованность правительства, спекулируя известным в нашей стране тезисом, что «при социализме из золота будут делать общественные отхожие места». Оставим эти попытки на его совести, как и незнание им экономической ситуации после отгремевшей в конце 1922 года, а кое-где, на Дальнем Востоке — в частности, продлившейся до самого 1924 года, гражданской войны и иностранной интервенции.

   Литтлпейдж мог и не знать, а я напомню: предварительно подсчитанная к 1922 году сумма ущерба, нанесённого Советской стране гражданской войной и интервенцией, составляла 39 млрд золотых рублей, что превышало четвёртую часть всего довоенного достояния страны. Промышленное производство сократилось в 1920 году по сравнению с 1913-м в пять раз, добыча угля — в три раза, нефти — больше чем в два раза, выплавка чугуна — в тридцать три (!) раза. Орудуя в Сибири и на Дальнем Востоке, интервенты помимо всего прочего присвоили и золотой запас Советского государства, захваченный Колчаком, который в обеспечение поставок и займов передал англичанам — 2883 пуда, французам — 1225 пудов, японцам — 2672 пуда и собственно Соединённым Штатам — 2118 пудов драгоценного металла. И это, заметим, не считая того золота, которое грабилось из касс и с приисков находящихся под интервентами золотопромышленных предприятий.

   Но в целом, положение дел с золотодобычей в середине 1920-х годов описано Литтлпейджем достаточно точно.

   Разумеется, по окончании гражданской войны советское правительство как никогда сильно нуждалось в золоте. И Сталин понимал эту нужду не менее других. Но начинать приходилось практически с нуля. Одним из первых мероприятий в нужном направлении было создание упоминавшегося государственного золотопромышленного акционерного общества «Союззолото». Во главе «Союззолота» был поставлен, как бы сейчас сказали, «крупный хозяйственник», председатель правления Всероссийского нефтесиндиката и заместитель председателя BCHX CCCP Александр Павлович Серебровский.

   Характеризуя Серебровского, с которым был лично и хорошо знаком, Литтлпейдж пишет: «Он возглавлял советскую нефтяную индустрию с 1920 года. Один из небольшой группы несгибаемых старых большевиков, чья энергия и холодная решимость сначала способствовали успеху революции, а затем довели до конца куда более трудную задачу создания государственных корпораций в России и организации их работы. Серебровский, как большевик с дореволюционным стажем, с инженерным образованием, был особенно полезен правительству с первых дней его существования. То, что именно Серебровского выбрали для организации новой золотодобывающей промышленности, показывает, насколько важной считал её Сталин».

   Литтлпейдж цитирует Серебровского по имеющемуся у него экземпляру книги «На золотом фронте», изданной в 1936-м и почти полностью изъятой из продажи и библиотек после ареста Серебровского в 1937 году. Будем надеяться на его добропорядочность.

   «Сталин продемонстрировал близкое знакомство с произведениями Брет Гарта, — писал Серебровский. — Не входя в технические детали, он отметил, что новые районы Соединенных Штатов были освоены с самого начала благодаря золоту и ничему другому. По следам золотоискателей пришли другие горняки, добывать цинк, свинец, медь и другие металлы. Одновременно развивалось сельское хозяйство, поскольку золотоискателей необходимо было кормить. Для них создавались дороги и транспортные средства».
   Подведя таким образом черту под историей золотой лихорадки в Калифорнии, Сталин сказал Серебровскому: «Тот же процесс, который фактически составил историю Калифорнии, можно применить к отдаленным регионам России. Поначалу будем добывать золото, потом постепенно перейдем к добыче и переработке других минералов, угля, железа и так далее. В то же самое время станем развивать сельское хозяйство...
   Затем Сталин сказал Серебровскому: “Теперь поезжайте в Америку и узнайте в Калифорнии и на Аляске историю добычи золота, а потом посетите лучшие рудники Калифорнии, Колорадо, Аляски и других мест, чтобы изучить промышленную добычу”».

   И в 1927 году Серебровский поехал в Соединённые Штаты (что через десять лет ему, конечно же, припомнили). Литтлпейдж продолжает:

   «Серебровский приехал в Соединенные Штаты не впервые; он уже побывал в нашей стране в качестве главы советской нефтяной промышленности. Но в 1927 году у него было совершенно другое поручение, и он решил представляться просто профессором Московской горной академии, командированным в Соединенные Штаты для изучения технологии горных работ...»

   По возвращении «Серебровский должен был немедленно доложиться Сталину. Он собрал множество данных об американской технологии горных работ, о том, как американцы строят обогатительные фабрики и рудничные городки. Сталин остался доволен всей технической информацией и попросил Серебровского дополнить отдельные места и опубликовать в форме книги, для контроля или планирования золотодобывающей промышленности. Однако добавил, что не удовлетворён сведениями Серебровского об организации поставок и связи горнодобывающего бизнеса с финансистами и банкирами. Очевидно, Серебровскому эта информация показалась неважной, но Сталин сознавал её значение для Советской России, как и для Америки.
   Просмотрев карты, документы и материалы, что Серебровский привёз из Америки, Сталин сказал: “Теперь мы знаем, как действует золотодобывающая промышленность в Америке, и какие стороны американских индустриальных методов мы должны приспособить к нашим конкретным условиям”.
   Затем он приказал Серебровскому быстрее ехать из Москвы знакомиться с кадрами, а со временем посетить каждый золотой рудник в Советском Союзе. Сталин говорил Серебровскому: “Вам надо познакомиться не только с характером работы, но и с каждым работником отрасли. Узнайте, какие у этих людей трудности, слабости, и там, на месте, помогайте и направляйте, обеспечьте им тылы. ...Самое главное — не просто посетить рудники, осмотреть, поговорить с народом и уехать. Не в том дело. Вам нужно, когда вы там будете, подробно, не жалея времени, поговорить с каждым управляющим, инженером, бухгалтером, рабочим, узнать, как они живут и как трудятся. Нужно это сделать так, чтобы, когда вы уедете, каждый рабочий сказал, что здесь был Серебровский и дал нам такие‑то и такие‑то конкретные инструкции и оказал помощь”.
  Таковы слова Сталина, в передаче Серебровского... В любом случае, Сталин предъявлял чрезмерные требования главному управляющему только что организованной корпорации, в которой собирались вскоре принять на работу сотни тысяч мужчин и женщин, рассеянных по территории, по крайней мере, не меньше чем площадь Соединенных Штатов. Прочитав это, я уже не удивлялся, что за первые годы пребывания в Советском Союзе не видел Серебровского по целым месяцам!»

   Что ж, господину Литтлпейджу ещё не раз доводилось удивляться увиденному в Советском Союзе. Но не о том речь. Даже из приведённых отрывков понятно, сколь большое значение Сталин придавал золотой промышленности. Он видел в нём не только валютный металл, но и тот рычаг, при помощи которого можно было двинуть и сельское хозяйство, и транспорт, и любые другие отрасли народного хозяйства, особенно в тех районах, где ничего этого пока ещё не было.

   И это пока ещё только одна сторона медали.

   Другая, не менее важная, проблема заключалась в том, что Северо-Восток был не просто слаборазвитой территорией, но и малонаселённой. А геополитическое пространство, как известно, не терпит пустоты. Удерживать за собой такое пространство, мягко говоря, нелегко.

  Это понимал ещё первый из царей Романовых — Михаил Фёдорович, в чью эпоху произошло присоединение к России нижнего Урала, Прибайкалья, Якутии и Чукотки, а также был открыт выход к Тихому океану. При нём, при Михайле Фёдоровиче, в 1632 году енисейский сотник Пётр Бекетов с 30 казаками покорил якутов, обложил их ясаком и заложил Якутский острог. Примерно тогда же отряд мангазейцев под начальством Васильева дошёл до Лены-реки.

   Десятник Буза с присоединившимися к нему промышленниками в 1637 году достиг западного устья Лены, откуда, идя по морю на запад, дошёл до устья реки Оленёк.

   В 1638 году был основан Верхоянск. В том же году атаман Максим Перфильев достиг устья реки Ципы, а неутомимый Буза снова спустился по Лене и, выйдя в океан её восточным устьем, дошёл до устья Яны. В том же 1638 году казак Постник дошёл до реки Индигирки и основал здесь зимовье, спутники же его в 1639 году на двух выстроенных ими кочах спустились по Индигирке в Северный Ледовитый океан и добрались до устья Алазеи...

   А в самом конце правления Михаила Романова, в 1644 году, казак Михаил Стадухин прибыл морем к устью Колымы и заложил в 150 верстах от устья Нижне-Колымское зимовье, впоследствии укреплённое и сделавшееся острогом. Затем русские проникли вверх по реке и построили остроги Собачий (нынешний Средне-Колымск) и Верхне-Колымский. А мезенец Игнатьев в 1644 году поплыл по морю к востоку от устья Колымы и достиг Чаунской губы, где торговал с чукчами, вернувшись в том же году морем обратно.

   Уже в царствование Алексея Михайловича казак Семён Дежнёв в 1648 году на семи кочах пустился в морской путь «для отыскания реки Анадыра» и благополучно обогнул восточную оконечность Азии. Тогда же двадцать четыре казака Охотского острога во главе с Ермилом Васильевым и Василием Филипповым, посланные Семёном Шелковником, поставили в устье реки Мотыхлей Тауйское зимовье. В 1653 году оно было превращено в острог — образовалось село Тауйск (по некоторым источникам, Тауйск основал Михаил Стадухин). Следом появились поселения Армань и Ижигинск, ставший впоследствии Гижигинской крепостью и городом...

   Государыне Екатерине Великой (немке, между прочим, по происхождению) достало государственного ума и средств, чтобы во второй половине XVIII века и часть Америки под российский контроль поставить.

   Безусловно, стоявшие перед экспедициями задачи весьма далеки были тогда от миссионерских целей — силой подавляли любое сопротивление, объясачивали, или проще говоря, грабили туземцев. Однако, каждый острожок, каждое новое поселение утверждали: это край нашенский!

   Ситуация начала меняться при Александре II — с продажей в марте 1867 года «Русской Америки» — Аляски — сделки, в которой историки подозревают мощную коррупционную составляющую. Получив чёткий тренд северо-западной направленности, позже изрядно подогретый аляскинской золотой лихорадкой, американцы с удовольствием принялись осваивать и российскую Чукотку, вывозя отсюда пушнину, морзверя и всё то же золото. Противопоставить им было нечего и некого.

   Доктор филологических наук, историк-исследователь К. Б. Николаев в книге «Жизнь и смерть Эдуарда Берзина» так описывает Колыму того времени: «Колыма в начале XX века жила тихой жизнью заброшенной далёкой окраины Российской империи. Небольшие народности аборигенов — эвены, юкагиры, орочи, коряки, разбросанные по огромным пространствам сурового горного края, тундры и лесотундры, продолжали жить родовым укладом. Практически здесь не было ни дорог, ни промышленности, ни земледелия. Ни рабочих, ни крестьян, ни капиталистов, ни помещиков. Всё — убого, мизерно, распылено. На территории в миллион квадратных километров едва насчитывалось с десяток крошечных посёлков...»

   Не лучше обстояли дела и в Охотском море. Если в 1875 году России удалось преодолеть неопределённость Симодского трактата, получив от Японии в обмен на Курильские острова права на весь остров Сахалин, то, по результатам Русско-японской войны 1904–1905 годов, южная часть острова отошла японцам. Ситуацию усугубила антисоветская интервенция, в результате которой с 1920 года по 1925-й Япония окупировала и Северный Сахалин.

   Точку в беззастенчивом умыкании российских территорий и природных богатств поставила советская власть: и японцев на юг Сахалина снова потеснила, и американцам строго пальчиком погрозила. Но всем, и Сталину — в первую очередь, была понятна шаткость такого положения: Совторгфлот, практически лишённый в гражданскую своих судов на Дальнем Востоке, фрахтовал пароходы и шхуны у японцев: судно — японское, капитан — японский, экипаж — японский. И идёт такая калоша каботажем вдоль наших берегов, и ничто не мешает матросикам «толкать» туземцам бисер и табак за пушнину и золотой песок. А на Чукотке, по-прежнему, и никакой фрахт для того не требовался — американские суда и так чувствовали себя в северных морях вольготно.

   И в воздухе грядущей войной ощутимо попахивало — японский милитаризм набирал силу... О том и Литтлпейдж пишет: «В то время, в 1927 году, Сталин и другие коммунисты, возможно, стали беспокоиться из-за японской угрозы русским территориям на Дальнем Востоке. ...Дальневосточные области России населены мало, настолько, что было бы трудно организовать там оборону, наладить коммуникации и снабжение для армии любой численности. Естественно, Сталину приходилось перебирать варианты, какими средствами обеспечить безопасность территории».

   Выход виделся в одном: срочном заселении и освоении северо-восточной окраины Советской России.

Постройки Восточно-Эвенской (Нагаевской) культбазы, 1929 г. Фото сайта «PolarPost» и из архива А. Рутковского.

  Здесь следует упомянуть ещё об одном мероприятии, не имевшем поначалу никакой непосредственной связи ни с Первой Колымской экспедицией, ни с проблемами золотопромышленности вообще, но, в конечном итоге, оказавшемся в прочном переплетении с историей образования Дальстроя и возникновением города Магадана. Речь идёт о создании Восточно-Эвенской (а по расположению — Нагаевской) культбазы.

   В июне 1924 года в связи с упразднением Наркомата национальностей РСФСР и входившего в его состав Полярного подотдела был создан Комитет содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК (Комитет Севера) во главе с заместителем председателя ВЦИК П. Г. Смидовичем. Целью деятельности Комитета было заявлено вовлечение коренных народов Севера в советское строительство, содействие их экономическому, культурному и политическому развитию и защита их интересов. В период с 1924 по 1926 годы при ряде республиканских (автономных), окружных и краевых исполкомов были образованы местные комитеты Севера. Созданный в 1926 году Дальневосточный комитет Севера возглавил бывший министр по делам национальностей буферной Дальневосточной республики Карл Янович Лукс.

   В соответствии с концепцией культурной революции для просвещения местного населения и воспитания подрастающего поколения на национальных окраинах страны начала создаваться целая сеть «культурных баз», передвижных «красных» «юрт», «чумов» и «яранг». В создании двух культбаз — Чукотской — в 1927 году и Восточно-Эвенской — в 1929-м принял непосредственное участие и К. Я. Лукс.

   В отчёте, направленном П. Г. Смидовичу в 1928 году, Лукс писал: «28 октября вернулся во Владивосток из поездки по Охотскому побережью по следующему маршруту: 1. Хабаровск – Николаевск с обследованием работы Николаевского окрисполкома; 2. Николаевск – Чербак – Лангр (Лиманский Гилякский тузрайон); 3. О-в Большой Шантар; 4. О-в Ольский; 5. Ола; 6. Тауйск (р. Яна); 7. Ямск (и пешком от устья Ямского лимана до селения — 25 км); 8. Туманы; 9. р. Вилига; 10. Наяхан; 11. Гижига (и пешком от устья селения Куштка до Гижиги — 15 км); 12. Ола; 13. Бухта Нагаево (Волок) — пешком до бухты Магадан или Гертнера; 14. Устье р. Яны (и пешком до Тауйска); 15. Охотск; 16. Аян; 17. О-в Большой Шантар; 18. О-ва Утичий и Птичий (на лежбище Ларг); 19. Кругом Сахалина по восточному берегу и через Лаперузов пролив во Владивосток (без остановок). Вся поездка заняла 77 дней». В ходе этой поездки Лукс присматривал на северном побережье Охотского моря место для организации культбазы, в состав которой предполагалось включить школу, интернат, больницу, ветеринарный пункт и жилые строения для персонала. Совершенно случайно в Нагаево Лукс встретился с участником Первой Колымской экспедиции Валентином Цареградским, и тот посоветовал повнимательнее присмотреться к этой бухте, являвшейся, по мнению Цареградского, наиболее удобным местом для строительства проектируемого посёлка. А поскольку Нагаево находилось в самом центре некоего округа, заселённого преимущественно коренным населением, К. Я. Лукс пришёл к следующему выводу: «Нагаево (Волок) и культбаза автоматически станут неизменным центром этого округа и перерастут в крупный населённый пункт, который обгонит, при достаточном внимании к нему, Петропавловск-на-Камчатке».

   В августе 1928 года и дальневосточная краевая газета «Тихоокеанская звезда» опубликовала заметку председателя Ольского райисполкома М. Д. Петрова «Нагаево должно стать порт-базой», в которой предлагалось построить в бухте Нагаева морской порт «для развития региона и снабжения богатого золотом Сеймчана». Заметим, что в это время Первая Колымская геологоразведочная экспедиция ещё даже не добралась до Среднекана, где велись золотодобычные работы, и откуда до Сеймчана не один десяток километров. Но на Оле были уверены, что и Гореловские жилы Розенфельда, и найденное Бориской золото находились где‑то в районе Сеймчана. Опять сплошные слухи, догадки, предположения... Более важным представляется другое: местные и краевые власти считали создание базы в Нагаево совершенно необходимым, в первую очередь, для развития региона. Кроме того, начавшееся — стихийное и хищническое по своей сути — промышленное освоение Колымы ставило по угрозу привычный образ жизни коренного населения и требовало создания территориально-административных единиц, регулирующих эту деятельность.

   В конечном итоге постановлением Ольского райисполкома от 13 октября 1928 года было принято решение о строительстве в бухте Нагаева Восточно-Эвенской культбазы. В декабре того же года его утвердил пленум Комитета Севера в Москве, на котором докладывал Лукс.

   В феврале 1929 года в Хабаровске начали рубить здания будущей Восточно-Эвенской культбазы, состоящей по проекту из «общей части, больницы на пятнадцать коек, школы с интернатом на сорок человек, ветеринарного пункта с бактериологической лабораторией». Затем здания разобрали, предварительно пометив составные части, перевезли во Владивосток и на пароходе «Генри Ривиер» вместе с группой строителей отправили в Нагаево, куда судно прибыло 22 июня 1929 года. Сутками раньше в Нагаево пришёл пароход «Эривань», на борту которого находились заведующий будущей культбазой Иван Андреевич Яхонтов и прораб строительства Андрей Андреевич Навдуш. Торжественное открытие Восточно-Эвенской культбазы состоялось 7 ноября 1929 года.

   В декабре 1930 года по инициативе Комитета Севера ВЦИК принял постановление об организации на Дальнем Востоке трёх национальных округов — Корякского, Чукотского и Охотского (Эвенского). Центром последнего была обозначена Восточно-Эвенская культбаза в бухте Нагаева. Далькрайисполком как высший административный орган утвердил состав окружного оргкомитета, который должен был подготовить выборы окружных органов власти. И пока суд да дело, окружной комитет начал работу в двух направлениях: во-первых, оказывал помощь в организации традиционных отраслей хозяйственной жизни местных народностей; во-вторых, пытался ускорить промышленное развитие края, создавая тем самым благоприятные социально-бытовые условия для коренного населения.

   Так, в июле 1931 года оргкомитет направил на Колымские прииски, не справлявшиеся с планом золотодобычи, группу специалистов, а осенью обсудил вопрос о строительстве автомобильной дороги из Нагаево в приисковый район и вызвал из Владивостока дорожную экспедицию, начавшую изыскания и топографическую съёмку будущей трассы.

   И всё же, скажем прямо, в деле скорейшего перевоспитания и советизации местного коренного населения возложенные на неё надежды культбаза оправдала слабо. Ещё до её появления, в 1927 году, два долганских и два деллянских эвенских рода категорически заявили, что «им не нужно ни райисполкома, ни кооперативов, ни фельдпунктов, ни школ» и пригрозили вооруженным сопротивлением новой власти. В тезисах к докладу о работе школы культбазы за период с 25 декабря 1929 г. по 1 января 1931 г. отмечалось: «...В связи с набором детей в школу мы имели ряд трудностей. Тунгусское население не отдавало своих детей в школу по причинам: что их дети будут скучать; дети являются помощниками в уходе за оленями и охоте; дети туземцев не привыкли к русским, будут скучать и бояться их. Говорили и так: что если будет водка, то можно дать детей; грамотный тунгус плут будет; что в школе будут учить комсомолу, что там все коммунисты. Были разговоры и такие, что те дети, которые попадут в школу, то они будут пить дьявольскую кровь и перестанут верить в бога...» Поэтому в первый учебный 1929/1930 год в школе культбазы удалось собрать только семнадцать разновозрастных учеников: пятнадцать мальчиков и двух девочек, из которых, как следует из тех же тезисов к докладу, до конца учебного года «доучилось 8 человек, остальные выбыли по причинам: стал портиться путь, надо было ехать домой, другие стали скучать и т. п.» В силу современной медицины тунгусы тоже не очень верили — врачей им заменяли шаманы. А в ветеринарной помощи туземцы и вовсе не нуждались — ороч своих олешек, их нужды и болячки знает получше любого заезжего специалиста.

   Так и получилось, что в большей степени культбаза обслуживала не местных жителей, а новое, пришлое население стихийно разрастающегося посёлка. Тем более, учитывая, что население Нагаево, насчитывающее в 1929 году всего 75 человек, за счёт прибывающих служащих и работников организаций вроде Верхне-Колымского управления и фактории «Союззолота»-«Союззолотоплатины»-«Цветметзолота», конторы АКО или пункта «Совторгфлота», а также приезжающих и отъезжающих старателей в 1930 году составило порядка 600 человек, а к концу 1931 года — около 5 тысяч (тогда в Нагаево на пароходе «Сясьстрой» прибыла группа демобилизованных воинов Особой Краснознамённой Дальневосточной армии В. К. Блюхера — по разным оценкам, до полутора тысяч человек). Поэтому до поры до времени культбазе приходилось выполнять функции и милиции, и погранпункта, и лесного надзора и сельсовета — другие власти в Нагаево попросту отсутствовали. Прибывшие сюда на обратном пути участники Первой Колымской экспедиции обнаружили посёлок хотя и совершенно не обустроенный, но вполне многочисленный.

   Вот такая ситуация складывалсь на Крайнем Северо-Востоке страны к ноябрю 1931 года, когда, 11-го числа, было принято известное постановление ЦК ВКП(б) «О Колыме», открывающее первую страницу истории Дальстроя.

   Нет смысла в рамках статьи приводить полный текст постановления, занимающего несколько страниц машинописного текста и самым подробнейшим образом конкретизирующего мероприятия по образованию «специального треста», «непосредственно подчинённого ЦК ВКП(б)». Приведу лишь некоторые из его двадцати пяти пунктов:

   «1. Для переброски в течение 1931 года грузов и людей, предложить т. Янсону немедленно передать в распоряжение Колымского треста ледокол «Литке» с тем, чтобы в течение ноября месяца он был направлен из Владивостока в Нагаево с грузом людей, обеспечивающими развертывание работ. (Кстати говоря, ледорез «Литке» в это время уже находился в Нагаево, где зимовал и ремонтировался после проводки в бухту судов «Свирьстрой» и «Дашиг». — А. Г.)
   Предложить т.т. Ягоде, Янсону и Бергавинову в 3-дневный срок выяснить возможность и целесообразность переброски ледокола «Ленин» из Архангельска во Владивосток, а также возможность использования для обслуживания нужд треста других ледоколов Тихоокеанского бассейна (ледокол «Добрыня Никитич» и т. п.).
   2. Для обеспечения доставки грузов от Нагаева до приисков предложить СНК СССР выделить 100 грузовиков и 30 тракторов «Коммунар»...
   ...24. Ассигновать в распоряжение т. Ягоде из его резервного фонда Совнаркома авансом на организационные расходы и на заготовку, приобретение и переброску оборудования и имущества — 20 млн. рублей...
   Всё завезённое Цветметзолотом на Колыму оборудование, инструменты и продовольственные промтовары списать со счёта Цветметзолота и передать на счет Колымского треста.
   25. Обязать ВСНХ, Наркоснаб, Наркомпочтель, НКПС все заявки Управляющего Колымского треста выполнять вне всякой очереди из любых контингентов и запасов, кроме мобзапаса и запаса Комитета Резервов...».

   Постановление подписано: «Секретарь ЦК И. Сталин».

   Уже из процитированных пунктов видно, какие колоссальные средства отпускались из небогатой пока казны советского государства на новое, невиданных ещё масштабов предприятие: «аванс — 20 млн рублей», какие мощные материальные и человеческие ресурсы должны были быть направлены в создаваемый трест: «на доставку грузов до приисков выделить 100 грузовиков и 30 тракторов»! И это — только начало!

   Чем же руководствовались Центральный Комитет и лично товарищ Сталин, принимая столь важное, исторических масштабов решение?

   Один из первооткрывателей аркагалинского угля и золота Мяунджи и Эмтыгея, прибывший на Колыму в 1931 году геолог Борис Иванович Вронский в своих воспоминаниях «На Золотой Колыме» пишет, подводя итоги экспедиции Билибина:

   «...А между тем докладная записка Билибина с его расчётами и выкладками, касающаяся как рассыпного, так и рудного золота, внимательно изучалась в соответствующих высших инстанциях.
   Перспективы россыпного золота не привлекли к себе должного внимания: слишком шаткими и сомнительными казались приводимые в записке выкладки, к тому же не подкреплённые фактическим материалом и основанные только на предположениях пока ещё слишком молодого и малоизвестного учёного. Другое дело — приведённые им данные о рудном золоте. Сосредоточение в одном месте колоссальных запасов рудного золота выглядело внушительно и солидно. Было принято решение всесторонне осваивать этот далёкий край. Для этого требовались огромные денежные, материальные и людские ресурсы.
   В ноябре 1931 года был организован государственный трест по строительству на Дальнем Севере государственный трест по строительству на Дальнем Севере — Дальстрой, подчинённый непосредственно Совету Труда и Обороны. Директором треста был назначен Эдуард Петрович Берзин...»

   Вне всякого сомнения, Б. Вронский даёт нам понять, что образование Дальстроя явилось прямым следствием результатов Первой Колымской экспедиции.

   Примерно в том же духе характеризует появление постановления «О Колыме» и К. Николаев:

   «...Специальные исследования позволили нам сделать вывод, что основанием для принятия такого постановления были отчёты геологических экспедиций С. Обручева и Ю. Билибина, сулившие горы золота на Колыме...»

   Сегодня считается чуть ли не научно обоснованным фактом: не было бы Билибина — не состоялся б и Дальстрой. Во всяком случае, тогда, когда он был создан.

   Но так ли это? Полагаю, что не так.

   В документальном романе «Хранить вечно» его автор Н. Козлов цитирует изложенное Билибиным «в очередном послании, которое к счастью попало в руки заместителя председателя Совета Труда и Обороны Рудзутака». Из текста докладной видно, что написана она не ранее лета 1931 года, когда до приведения в действие огромной махины под названием «Дальстрой» оставались считанные месяцы:

   «В результате работ возглавленной мною полуторагодовой геологоразведочной экспедиции на Колыму, организованной в 1928 году Геологическим комитетом в Ленинграде по договору и на средства “Союззолота”, я вынес от Колымы впечатление, как от новой грандиозной металлогенической и, в частности, золотоносной провинции. Промышленные перспективы её я оценивал самым оптимистическим образом.
   По прибытии на “материк” я сделал соответствующее сообщение во Владивостоке в местном отделении “Союззолота”, задержался на несколько дней в Иркутске и в Москве, где информировал о результатах работ и перспективах Колымы начальника “Востокзолота” Г. И. Пёрышкина и начальника “Союззолота” А. П. Серебровского. Везде меня слушали с большим вниманием, очень интересовались Колымой, но в мою оценку вносили большие поправки на мой “колымский патриотизм”.
   Во Владивостоке мне прямо заявили: “Всё-таки Колыме далеко до Калара”.
   Вернувшись в декабре 1930 года в Ленинград, я принялся усиленно пропагандировать Колыму. Без большого труда мне удалось добиться организации в 1930 году новой Колымской экспедиции.
   В мае этого года экспедиция во главе с В. А. Цареградским выехала из Ленинграда. Вместе с тем по линии “Союззолота” шла усиленная заброска на Колыму новых кадров старателей, продовольствия и технического снабжения...
   Благодаря моему “колымскому патриотизму” мне удалось привлечь внимание к Колыме, но всё-таки не в такой мере, как этого хотелось...
   Применяя геолого-статистический метод, я попытался в цифровом выражении оценить золотопромышленные перспективы Колымы. Получились цифры, которые меня самого приводили в священный ужас.
   С этими цифрами я стал ратовать за Колыму. В зиму 1930–1931 годов мне пришлось сделать бесконечное количество докладов, писать докладные записки, уговаривать, убеждать, доказывать. Одни в первый раз слышали о Колыме и наивно спрашивали: “А золото там вообще обнаружено?” Другие, уже слышавшие о ней, считали мои цифры фантастическими, нереальными, требовали разведанных запасов.
   Мои аргументы о региональном развитии золотоносности, о громадности золотоносной области считались необоснованными...
   Несмотря на громадное количество затраченной мною энергии, все мои попытки потерпели к весне 1931 года полное фиаско.
   Правда, была организована постоянная Колымская база Главного геологоразведочного управления (ГГРУ), и я в качестве техрука этой базы с целым штатом геологов выехал в мае 1931 года из Ленинграда. Но средств на работы базы было отпущено много меньше миллиона, без надежды на увеличение их в ближайшие годы.
   Мой план развития Колымы пришлось похоронить...»

   Вот так...

   Да, образование Дальстроя произошло после открытий Первой Колымской экспедиции. Но «после» ещё не означает «вследствие».

   Во-первых. Как мы могли убедиться, Первая Колымская геологическая экспедиция ни Геолкомом, ни «Союззолотом» изначально не рассматривалась как сколь-нибудь серьёзное предприятие для глубокого изучения колымских недр. О том свидетельствуют и мизерное её финансирование, и слабое оснащение, и отсутствие ясных планов и сроков и чётко очерченных задач. Да и сам состав экспедиции, как можно было заметить, в большой степени был случайным, не обладающим каким-либо авторитетом. Соответственной оказалась и реакция на полученные экспедицией результаты, их мало кто воспринимал всерьёз. Данные о «колоссальных запасах рудного золота», о которых упоминает Вронский, базировались на слабо разведанных и практически не подтверждённых запасах Среднеканской дайки. Исторической правды ради, признаем, что запасы эти так и не были подтверждены, ставка на золото Среднеканской дайки в итоге оказалась провальной: в 1938 году созданное на базе Среднеканской дайки тремя годами ранее Управление горнопромышленного строительства, которое должно было осуществлять разведку рудных месторождений и строить на Утинке горнорудный комбинат, расформировали, Усть-Утинская обогатительная фабрика получила статус опытно-обогатительной и вместе с исследовательской лабораторией и участком рудной разведки с горнопроходческими работами была передана Южному горнопромышленному управлению (посёлок Оротукан) в качестве своего рода экспериментального подразделения. Тогда как именно из золотых россыпей в основном Дальстрой и «давал стране металл» всё время своего существования, то есть четверть века, да ещё и потомкам не мало «россыпушек» оставил.

   С поисками рудного золота связан ещё один эпизод. В 1933 году руководство Дальстроя (надо полагать, не без помощи ОГПУ) разыскало на забайкальских приисках старого нашего знакомого Юрия Яновича Розенфельда. В ноябре Розенфельд то ли прибыл, то ли был доставлен в Нагаево и летом 1934 года в составе геологопоисковой партии, руководимой Г. А. Шабариным, отправился искать те самые Гореловские жилы, которые, якобы, обнаружил четверть века назад. Поиск не принёс положительных результатов, красочно описанные в давней докладной жилы найдены не были. Сей печальный факт Розенфельд туманно объяснил руководству Дальстроя тем, что, возможно, за прошедшее время вследствие неких тектонических преобразований Гореловские жилы изменились до неузнаваемости... По тем временам подобное объяснение никого не устроило. Розенфельда заподозрили в мистификации и утайке данных о месторождении. Было возбуждено дело, вызывались свидетели, включая и соратника Юрия Яковлевича по памятному сезону 1914 года М. И. Канова, — но всё без толку. В конце концов получил Розенфельд свои «законные» пять лет лагерей, отсидел их, как говорится, «от звонка до звонка», после чего остался работать коллектором в Оротукане, где в 1940 году и был найден его труп со следами насильственной смерти. Так закончилась жизнь одного из первооткрывателей колымского золота...

   Во-вторых. Как мы видели, исследованная Первой Колымской экспедицией и экспедициями С. Обручева территория была ничтожно мала по сравнению со всей площадью Колымы, и не существовало иных вариантов распространить полученные экспедициями результаты на остальную территорию, кроме как в виде слабо- либо вовсе не подтверждённых прогнозов и предположений. Согласитесь, слишком хлипкий довод для целевого направления тех огромных средств и усилий, которые предусматривались постановлением ЦК. Разрозненные сведения о наличии месторждений золота в бассейне Колымы не могли дать целостной картины перспектив их промышленной разработки.

   В-третьих. Пока Билибин исследовал Колыму, были открыты, по меньшей мере, два крупнейших россыпных месторождения золота в Забайкалье — Каларское и Калаканское. В 1927 году открыто Ворошиловское золоторудное месторождение в Селемджинском районе Амурской области, в 1929-м разведано Балейское золоторудное месторождение в Читинской области. В 1929–1931 годах найдены крупные золоторудные месторождения в Казахстане — Сталинское, «Бес-Тюбе», «Джеламбет». В 1932 году открыли первые россыпные месторождения Джугджурского района в Дальневосточном крае. Не рациональнее ли (коль скоро речь велась бы исключительно об объёмах золотодобычи) было бы предусмотренные постановлением «О Колыме» средства и ресурсы направить на уже существующие проекты? Тем более учитывая, что проекты эти осуществлялись в более доступных районах страны и были обеспечены каким‑то, пусть самым минимальным, уровнем инфраструктуры — железными и автомобильными дорогами, топливом, электроэнергией. Что‑то — это уже больше, чем ничего! Да и с людскими ресурсами в тех районах, думаю, было бы проще. А на Колыме всё приходилось начинать с голого места.

   В-четвёртых. Как мы установили, временной промежуток между докладом Ю. А. Билибина руководству треста «Союззолотоплатина» и постановлением ЦК ВКП(б) составлял менее двух лет. Да, большевики были скоры на принятие решений — сама обстановка к тому подталкивала, — но не до такой степени — ведь в данном случае речь идёт не просто о процедуре принятия решения, а о всей подготовительной работе, этому решению предшествующей. Здесь и глубочайший анализ ситуации в стране — как текущей, так и перспективной. Здесь и изучение и сопоставление всякого рода статистических данных и экономических показателей различных предприятий отечественной и зарубежной золотопромышленности. Ведь не из пустого любопытства и интереса к «произведениям Брет Гарта» Сталин в 1927 году направлял Серебровского в Штаты!

   А времени на раскачку и межведомственные согласования постановлением ЦК не отпускалось. Уже через два дня после принятия такового, 13 ноября 1931 года, Совет Труда и Обороны СССР под председательством В. Молотова принимает своё постановление № 516, преамбула и первый пункт которого гласили:

   «В целях производства дорожного и промышленного строительства в районе Верхней Колымы Совет Труда и Обороны постановляет:
   1. Организовать в непосредственном ведении Совета Труда и Обороны Государственный трест, именуемый сокращённо «Дальстрой»...»

   На следующий день, 14 ноября, выходит постановление СТО СССР № 518, состоящее всего из одной строки: «Назначить тов. Берзина Эдуарда Петровича директором треста «Дальстрой».

   А 10 января 1932 года пароход «Сахалин» с руководством Дальстроя и первой сотней заключённых на борту вышел из Владивостока в направлении бухты Нагаева, куда с неимоверным трудом пробился 4 февраля. Дальстрой начал работу...

   (Вспомните для сравнения, с какой скоростью выполняются майские, 2012 года, указы Президента В. Путина. Вроде и сами указы носят всё больше декларативный характер, и страна поменьше, и время несравненно более лёгкое, и демократии у нас хоть завались, никакого тоталитаризма, но, как сообщает «Википедия», «17 ноября 2014 года на «Форуме действия» Объединенного народного фронта было объявлено, что поручения президента, отданные по итогам майских указов, выполняются лишь на 23 %. По словам сопредседателя центрального штаба ОНФ Станислава Говорухина, «многие поручения не были исполнены, а некоторые исполнены формально — лишь на бумаге».)

   Я не представляю себе, чтобы все вышеприведённые аргументы (а может, и ещё какие, мне не известные) не приходили в голову и скрупулёзно не рассматривались теми, кто готовил и принимал постановления ЦК и СТО. И если бы я только допустил, что единственным основанием для образования Дальстроя явились результаты всех упомянутых нами экспедиций, включая и Первую Колымскую Билибина, то с чистой совестью отнёс бы Сталина либо к крупным авантюристам, либо к величайшим в мире провидцам — не каждому Чумаку (да что там, Чумаку! — не каждому Нострадамусу) удалось бы разглядеть из тиши кремлёвского кабинета несметные запасы золота во глубине колымских недр.

   «Так что же, — спросите вы, — по-вашему выходит, что открытия Билибина не имели к образованию Дальстроя ни малейшего отношения?»

   Позволю себе поставить вопрос иначе, рискуя нарваться на остракизм по поводу применения сослагательного наклонения в истории: что было бы, если бы Билибин никакого золота не нашёл? если бы слухи о существовании колымского золота не подтвердились? Возник бы тогда Дальстрой или нет? Отвечаю на этот вопрос абсолютно уверенно: да, возник! Может быть, в несколько иной форме, может, несколько позднее, но возник.

   Так, историк И. Бацаев пишет: «Уровень принятия решений об образовании Дальстроя и особые полномочия исключительного характера, санкционированные государством, указывали на то, что советское правительство придавало чрезвычайно важное значение созданию на Северо-Востоке России не просто промышленного центра по добыче золота, а мощной, комплексной социально-экономической структуры, способной решать многоплановые задачи общегосударственного значения».

Центральные районы Дальстроя (начало 1950-х гг.) Из фондов Магаданского областного краеведческого музея.

  Да, в период организации Дальстрой был, как теперь говорят, «заточен» исключительно под золото. Об этом непосредственно говорится в третьем абзаце постановления ЦК: «Установить ориентировочно следующую программу добычи золота: к концу 1931 г. — 2 тонны (надо понимать, что это указание относилось всё же не к Дальстрою, руководители которого прибудут к колымским берегам только в феврале 1932-го, скорее — к Среднеканскому приисковому управлению. Или проект постановления готовился, когда ещё предполагалось, что Дальстрой приступит к работе в 1931 году, то есть значительно раньше, а при подписании документа на столь малое несоответствие дат и внимание не обратили? — А. Г.); 1932 г. — 10 тонн и в 1933 г. — 25 тонн». Интересно, а откуда появились директивные цифры? История о том умалчивает, но я допускаю, что прикинули их как раз на основании билибинских прогнозов. А что получили в действительности?

   В пересчёте на химически чистое золото (в постановлении, кстати, не говорится, считать ли результат по химически чистому металлу или по шлиховому, — а это разные величины!) в 1931 году на Колыме добыто 0,135 тонны, в 1932 году — 0,511 тонны, в 1933 году — 0,791 тонны — чуть более 3 % от, хоть и ориентировочной, но всё же плановой величины! Можно только гадать, руководитель любого другого предприятия СССР остался бы в своём кресле по таким итогам деятельности вверенного производства? Пожалуй, и головы бы не сносил — суровое время было. Но Сталин, надо полагать, взвешенно оценил обоснованность ориентировочных цифр (а быть может, получил уточнённые расчёты экспедиционных оценок) и «организационных выводов» делать не стал.

   В 1934 году добыто 5,5 тонн металла. Берзину, однако, голову опять не сносят, напротив, 22 марта 1935 года его в числе других работников Дальстроя (обозначенного в указе как трест «Колымазолото» — конспирация!) награждают орденом Ленина.

   В 1935 году, добыв 14,5 тонн, Дальстрой становится лидером по добыче золота среди золотодобывающих трестов страны, в 1936-м разгоняется до 33,4 тонн, в 1937-м даёт 51,4 тонны химически чистого металла и ...в декабре Э. П. Берзина арестовывают, заочно исключают из партии, а 1 августа 1938 года расстреливают. Поводы для этой репрессии — отдельная тема. Сейчас же мы говорим о том, что невыполнение построенных на прогнозах геологов планов по золоту первых трёх лет не вызвало особой паники ни в Дальстрое, ни в Кремле. Почему?

   Давайте более внимательно вчитаемся в задачи, поставленные перед трестом упомянутыми ранее постановлениями ЦК и СТО.

   ЦК: «Для формирования золотодобычи в Верховьях Колымы образовать...»

   Согласитесь: «формирование золотодобычи» и собственно «золотодобыча» — понятия не тождественные. Формирование предусматривает, в первую очередь, подготовку соответствующих условий для последующей добычи. (К слову, в одной из работ историка А. Широкова в пересказе постановления написано: «для форсирования золотодобычи...». Заметьте: заменена всего лишь одна буква, но сколь принципиальным образом сразу же меняется смысл всего документа.)

   А постановление СТО и вовсе не содержит таких слов как «золото» или «золотодобыча»:

   «В целях производства дорожного и промышленного строительства в районе Верхней Колымы... На Дальстрой возлагается:
   а) разработка недр, с добычей и обработкой всех ископаемых края и
   б) колонизация района разработок и организация всевозможных предприятий и работ в интересах успешного выполнения первой задачи...» (выделено мной. — А. Г.).

   И хотя историк К. Николаев считает, что в целях секретности соответствующий пункт постановления СТО «не раскрывал, а наоборот скрывал то полезное ископаемое, которое должны были добывать из недр рабочие Дальстроя», позволю себе с такой трактовкой не согласиться.

   Простите, что и от кого скрывать? Оба документа были секретными (разница могла состоять только в степени секретности), и если первое постановление было расчитано на узкий круг членов ЦК или даже на более узкий круг членов Политбюро, то постановление СТО — с грифом «Не подлежит оглашению АВ», выпущенное в 10 экземплярах, — предназначалось для не более широкого круга членов СТО, в который входили председатель Совнаркома (он же председатель СТО) и народные комиссары — по военным делам, путей сообщения, земледелия, продовольствия, труда, РКИ, председатель ВСНХ, представитель ВЦСПС, управляющий ЦСУ, — секретить истинное назначение треста от них?! Или ещё задолго до образования Дальстроя любой интересующийся не мог узнать, какое «полезное ископаемое» роют и моют старатели на Колыме?

   Однако, перефразируя известное библейское изречение, скажем: «Не золотом единым жива Колыма». Билибинская экспедиция в поисках золота неоднократно отмечала наличие на Колыме оловянных руд. А что такое олово в утилитарном смысле? Олово — это бронза, из которой в условиях любой колхозной или прифронтовой мастерской легко изготовить подшипник скольжения — вещь, без которой ни грузовик, ни трактор, ни танк не поедут. Олово — это белая, лужённая жесть, идущая на изготовление консервных банок; а без консервов на фронте ох как трудно. Олово — это припой, всё в больших объёмах требующийся гражданской и оборонной электро- и радиопромышленности. В двух словах: олово — металл стратегический.

   Выступая на III партийной конференции Дальстроя, Э. П. Берзин говорил: «В части олова. Получил я телеграмму от т.т. Сталина, Молотова, Ежова о том, что на Дальстрой возлагается задача найти и добыть олово на Колыме. Я ответил, что найдём и будем добывать, и, по-моему, поступил правильно... За границей нам его не продают, а если и продают, то в мизерных дозах. И почуствовав запах войны, за олово будет большая борьба. Мы уже умеем плавить олово... у нас сейчас объявился такой специалист — Кузнецов-Морев. ...Все поисковые партии переключены на олово. Правительство запрашивало, сколько денег нужно на это дело. Если бы мы сказали, что нужно 100–200 млн руб. — нам бы дали! Вы не удивляйтесь — для олова эта цифра небольшая. Но я попросил только 10 млн руб. и считаю, что маленькими деньгами можно сделать большое дело. Надо найти такие месторождения на Колыме, которые бы разрешили эту проблему. ...В 1932 г. мы о золоте знали только то, что оно есть, а где и сколько, не знали. Сейчас с оловом то же: мы знаем, что олово есть на Кинжале, Теньке, Сеймчане, а сколько его, не знаем. ...Есть где‑то основное месторождение. В других местах Союза, где сейчас добывается олово, — его так мало, что это слёзы. Стране нужно много олова, очень много, ибо олова в Союзе нет».

   По существовавшей в Дальстрое номенклатуре с кодовыми, условными обозначениями добываемых ископаемых, золото обозначалось как «металл № 1», «первый металл», а вот «металлом № 2» или «вторым металлом» являлось как раз олово. О важности «второго металла» свидетельствует один из документов того времени: «Производственные планы ДС (Дальстроя. — А. Г.) по добыче золота, равно как и олова, ежегодно утверждались специальными постановлениями ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров Союза ССР, которыми одновременно определялись основные мероприятия по обеспечению этих планов».

   Далее в номенклатуре следовали «металл № 3» — вольфрам, «металл № 4» — кобальт и «металл № 5» — уран. И даже если исключить из номенклатуры кобальт и уран, потребовавшиеся стране только в 1940-е годы, а также — гипотетически — золото, то и двух оставшихся в ней олова и вольфрама было бы достаточно, чтобы начать организовывать на Колыме предприятие типа Дальстроя. А ведь были обнаружены здесь и серебро, и уголь. Вторая Колымская экспедиция, руководимая В. А. Цареградским, изучив верховья реки Омулёвки, часть течения Рассохи ниже цепи Арга-Тас, левые притоки Зырянки, помимо мелких россыпей золота, выявила данные о наличии в этом районе исландского шпата, серы, гипса и медной руды. Существовали прогнозы о наличии на Чукотке месторождений ртути, нефти и газа.

   То есть на Колыме было что добывать и кроме «первого металла». Поэтому авторы постановления СТО ничуть не кривили душой, не выделяя золото особо, а ставя его в общий ряд со «всеми ископаемыми края». И такая постановка основной задачи Дальстроя, на мой взгляд, была абсолютно правильной, поскольку являлась комплексной.

Динамика численности работающих в Дальстрое (1932–1952 гг.)

  Но до полезных ископемых ещё только предстояло добраться — приисковый район отстоял от бухты Нагаево более чем на 400 километров. Естественно, первоочерёдно требовалось наладить скорейшее снабжение приисков необходимыми материалами и продовольствием. Исходя из этого, вплоть до 1936 года главной задачей Дальстроя, центральным направлением его деятельности было создание дорог, связывающих перевалочную базу в Нагаево с добычными районами на Колыме. Именно поэтому на начальном этапе существования Дальстроя основная часть рабочей силы и инженерно-технического персонала поступала в формирующиеся дорожно-строительные подразделения треста; туда же направлялась и подавляющая часть капиталовложений. Смею предполагать, что данный факт был учтён в ЦК при анализе причин срыва ориентировочных заданий по золоту первых лет.

   Увеличивающийся парк транспортных средств и прочей механизации, потребность в обработке, обслуживании и ремонте приходящих и уходящих судов обусловили появление ремонтных и металлообрабатывающих предприятий, а также строительство морского порта.

   То есть и в этом плане постановление СТО, предусматривающее «дорожное и промышленное строительство, организацию всевозможных предприятий и работ», вполне соответствовало содержанию дальстроевской деятельности.

   Антисоветская интервенция и её крах. 1917–1922. / Авт. колл.: Поляков Ю. А. и др. Ред. колл.: Мухачёв Ю. В. и др. — М.: Политиздат, 1987. — 208 с. — 100 000 экз.

   Бацаев И. Д. Особенности промышленного освоения Северо-Востока России в период массовых политических репрессий (1932–1953 ). Дальстрой. — Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2002. — 217 с. ISBN 5-94729-012-Х.

   Бацаев И. Д. Очерки истории Магаданской области (начало 20-х – середина 60-х гг. ХХ в.) / И. Д. Бацаев; [отв. ред. А. И. Лебединцев]. — Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2007. — 255 с. ISBN 978-5-94729-088-2.

   Бацаев И. Д., Козлов А. Г. Дальстрой и Севвостлаг ОГПУ–НКВД СССР в цифрах и документах: В 2-х ч. Ч. 1 (1931–1941). — Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2002. — 381 с. — 200 экз. — ISBN 5-94729-006-5.

   Волков Г. Г. Золотая Колыма. — Магадан: Книжное изд-во, 1984. — 302 с. — 30 000 экз.

   Вронский В. И. На золотой Колыме. Воспоминания геолога. — М.: «Мысль», 1965. — 280 с. — 38 000 экз.

   Геологи Северо-Востока. 80 лет Первой Колымской экспедиции / Авт.-сост. Ю. Прусс. Ред. П. Жданов. — Магадан: «Охотник», 2008. — 148 с. — 1300 экз.

   Глущенко А. Г. Дальстрой. Статья для «Википедии» (электронная копия). — «Самиздат», 2009.

   Глущенко А. Г. Колымский хронограф. Часть I. 1648–1941 гг. (электронная копия). — «Самиздат», 2011.

   Зеляк В. Г. Пять металлов Дальстроя: История горнодобывающей промышленности Северо-Востока России в 30–50-х гг. XX в. / В. Г. Зеляк; Магадан, фил. Ин-та управления и экономики (г. С.-Петербург). — Магадан: Кордис, 2004. — 283 с. — 250 экз. — ISBN 5-89678-086-9.

   Козлов А. Г. Магадан: возникновение, становление и развитие административного центра Дальстроя (1929–1945). — Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2007. — 306 с. — 200 экз. — ISBN 978-5-94729-093-6

   Козлов Н. В. Хранить вечно : докум. роман : [об Э. П. Берзине] / Николай Козлов ; [предисл. авт. ; худож. В. И. Кошелев]. — Магадан : Магад. кн. изд-во, 1974. — 268 с.

   Литтлпейдж Джон Д., Бесс Демари. В поисках советского золота. / Перевод Данилина Е. — М., 1938. — 60 с.

   Никифоров П. М. Записки премьера ДВР. Победа ленинской политики в борьбе с интервенцией на Дальнем Востоке (1917–1922 гг.). / Под ред. Антонова В. Г. — М., Госполитиздат, 1963. — 287 с. — 23 000 экз.

   Николаев К. Б. Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование. — Воронеж : Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 2011. — 228 с. — 650 экз. — ISBN 978-5-7458-1208-8.

   Пальман В. (Пальман Вячеслав Иванович). За линией Габерландта [Текст] : роман / под ред. Д. Д. Власенко. — Магадан : Кн. изд-во, 1971. — 479 с. ББК ДВ84Р7-4.

   Там, где геологи прошли : [Текст] : происхождение географических названий на карте Магаданской области / Б. Г. Щербинин, В. В. Леонтьев. — Магадан : Кн. изд-во, 1980. — 175 с. ББК 81.2Рус-3 + К81-3.

   Широков А. И. Дальстрой: предыстория и первое десятилетие. — Магадан: Кордис, 2000. — 151 с. — ISBN 5-89678-018-4.