Они играли в преферанс два раза в неделю: по вторникам и субботам, причем субботние ристалища зачастую затягивались до утра и были отмечены более высокой пробой: каждый рыцарь зеленого стола знает, что короткая "пуля" не идет ни в какое сравнение с длинной: придет одному игроку мизер, а другому - десятерная (бывают ведь и такие случайности), и партия практически предрешена. При длинной же "пуле" фортуна мечется от одного ловца к другому и порой вычерчивает такие зигзаги на ломберном столе, что траектории эти могут задеть за живое. Но в ту субботу, о которой пойдет речь, длинная "пуля" дала поистине фатальный рикошет...
В тот день, а точнее, вечер, необычайно везло Александру Александровичу Жарову, необычайность же заключалась в том, что везло ему на протяжении всей игры. Все-таки в преферансе наука играет большую роль, чем удача, а выдержка почти всегда бьет азарт, хотя даже самый умелый и хладнокровный игрок садится за стол именно с желанием испытать азарт и поймать удачу.
Как бы то ни было, но в этот раз счастье в игре сопутствовало хозяину дома, так как субботние баталии по традиции всегда проходили у доктора Жарова.
Самому Александру Александровичу было около пятидесяти: он был старшим из игроков, что, впрочем, за карточным столом не принималось в расчёт и никаких поблажек не давало. Это обстоятельство, по мнению самого Жарова, несколько смахивающее на пренебрежение партнеров к его жизненному и игровому опыту, приводило его иногда в раздражённое состояние и делало общение с ним не самым приятным из всех возможных: при неудачах он считал себя несправедливо обиженным, а на гребне успеха становился высокомерным и снисходящим до противников: - Вы, юноша, зря пошли здесь в пику, а не в черву, - походя бросал он, - ну да это не имеет особого значения: у меня всё равно была верная восьмерная на руках.
Инженер Иван Ильич Тулигин был, напротив, весьма приятным в общении человеком, но, как многие приятные в общении люди, чересчур рассеянным, что отнюдь не красило его игру. Если после сдачи у кого-нибудь на руках оказывалось не десять карт, то можно было заключать пари на любую сумму, что сдавал Тулигин. За его милейшую натуру партнёры часто прощали ему подобные оплошности, но если Александр Александрович бывал в проигрыше, то обязательно напоминал, что за неправильную сдачу полагается штраф. Играл же Иван Ильич неплохо, так как был человеком умным, расчётливым и изобретательным, ходы делал отменные, если не передергивался, и назначал игру ювелирно точно, если не заторговывался. Но за что особенно любили соратники по игре Ивана Ильича, так это за то, что ошибки его никогда не оборачивались во вред кому-либо, кроме самого Ивана Ильича, - такой уж это был человек.
Штабс-капитан Пастухов в общении был скучноват, в словах сдержан, в лице невозмутим. Но вся флегматичность его искупалась блестящей игрой: он карту не только рассчитывал, но и чувствовал. Если бывают такие игроки, которые не полагаются на удачу, но только на себя, то Николай Сергеевич Пастухов был почти что таким.
Приват-доцент Бельский был самым молодым, но и, пожалуй, самым опасным противником при недостаточно подтвержденном заказчиком уровне игры. Висты его в этом случае были неотразимы, как выпады дуэлянта екатерининских времен. Свои игры он тоже проводил виртуозно, иногда даже слишком виртуозно, избирая такие замысловатые ходы вместо того, чтобы играть наверняка, что частенько повисал на волоске, который, случалось, и не выдерживал. Сам про себя он в таких случаях говорил, что похож на шахматиста, который думает над очевидным ходом не потому, что не видит его, а потому что сожалеет о тех комбинациях, к которым могли бы привести иные ходы. Поговорить, и не только о себе, он любил, да и партнёры обычно бывали не против какой-нибудь истории из жизни выдающейся исторической личности, каковых он знал множество и на всевозможные случаи ввиду своей профессии, а был он историком и археологом.
Вот и в эту субботу, когда невероятно собранный и осторожный Иван Ильич задел-таки локтем бокал вина, который налил для себя Николай Сергеевич, результатом чего явилось падение оного бокала со стола и его разбитие с одновременным разлитием вина на ковер, в эту неприятную для него минуту инженер обратился за помощью к историку.
- Хрустальные вещи удивительно непрочны, мне бы лучше держаться от них подальше, - сказал он со смущенной улыбкой, - но, с другой стороны, хрусталь и предназначен для того, чтобы быть разбитым. Извинение выглядело не слишком ловким, как и всё, что исходило от Ивана Ильича, поэтому он счел нужным пояснить свою мысль: - В древности ценили стеклянные вещи именно за их недолговечность, вот Сергей Павлович может подтвердить.
Бельский повел защиту незадачливого инженера с ловкостью, достойной своего друга, адвоката Обломцева: - Действительно, на пирах в Древнем Риме выставлялись красивейшие и редкостные хрустальные кубки специально для того, чтобы подчеркнуть благосостояние дома и щедрость хозяина: разбить такой кубок считалось пожеланием патрону того, чтобы его богатство было неизмеримо более прочным, чем хрупкость стекла. Возможно, отсюда идёт обычай бить посуду на "счастье". У Петрония есть эпизод со стекольщиком, который создал небьющийся фиал и был допущен с ним к Цезарю. На глазах изумленного владыки он бросил сосуд на мраморный пол, а затем спокойно исправил помятый край. Стекольщик уже видел себя осыпанным милостями, особенно когда Цезарь поинтересовался, известен ли кому-нибудь ещё секрет изготовления небьющегося стекла. Узнав, что никому не известен, Цезарь велел отрубить стекольщику голову, так как ценность хрусталя не в самой красоте, а в её недолговечности.
После этого экскурса в историю Александру Александровичу, который по случаю выигрыша пребывал в благодушном настроении, было как-то неудобно приказать отрубить голову Тулигину, и он ограничился тем, что признал инцидент пустячным, мимоходом лишь упомянув о залитом вином ковре.
Про себя доктор, правда, отметил, что неловкость инженера впервые коснулась не только его самого, но тут же почти забыл об этом, потому что в порядке компенсации Иван Ильич сдал ему фантастическую карту. Наступил двенадцатый, решающий час в его судьбе, когда удача ходит по лезвию ножа.
- Девять пик! - сразу взял быка за рога (а может, то был рог Фортуны?) штабс-капитан Пастухов.
У Жарова пересохло в горле, он судорожно отхлебнул из своего бокала, унял дрожь в руках и после короткого раздумья ввязался в спор:
- Мизер!
- Десять без прикупа бьют мизер, - невозмутимо объявил штабс-капитан, дождавшись паса Бельского.
Жарова бросило в жар, он несколько мгновений не мог выговорить ни слова, только судорожно вдыхал и выдыхал воздух, затем вытолкнул из себя со страшным усилием:
- Мизер без прикупа бьёт десять без прикупа!
Тулигин забрал с середины стола невостребованный прикуп, чтобы не мешать Пастухову и Бельскому выкладывать свои карты на зелень сукна.
Мизер - вершина преферанса, каждый ход в нём может быть роковым, вот почему некоторые игроки ведут в нём запись вышедших из игры карт, но такие асы, как Пастухов и Бельский, до этого, естественно, не снисходили.
Всякий мизер - редкость, но особенно хорош мизер ловленный, когда путем хитроумного, порой парадоксального, сноса удаётся обмануть вистующих и выйти чисто. Вистующим же ближе и дороже ловленный мизер, когда, отобрав свои взятки и передав ход играющему, они заставляют его взять не только в масти "с дыркой", но и на отсутствующие у них масти, в которых взяток у играющего теоретически и быть бы не должно.
В тот момент, когда карты легли на "поляну", большие напольные часы в квартире Жарова стали отбивать полночь.
"Глагол времен, металла звон!" - процитировал Бельский, вынимая для сверки часы из кармана. Он и сам не знал, почему вдруг пришла ему в голову эта фраза из державинского стихотворения "На смерть князя Мещерского", но именно после того, как он произнес её, карты посыпались из рук Жарова, а сам он упал головой на стол.
И часы ударили в последний раз...
- Смерть, достойная игрока, - сказал Тулигин, подводя итог так неожиданно закончившейся субботы. Прошло чуть более получаса с тех пор, как вызванный врач констатировал смерть, и трое переживших эту игру стояли у подъезда дома, в котором царила суматоха, сопровождающая переход в мир иной. Смерть связала их незримой нитью, и они медлили расставаться, хотя и оставаться вместе было тягостно и вроде бы незачем. Такое странное, неопределенное ощущение зачастую овладевает людьми, на глазах которых умирает кто-то им знакомый.
- А и зря он так разволновался, - снова нарушил молчание Тулигин, - мизерок-то игрался. - И, неловко откланявшись, ушел в темноту ноябрьской ночи.
Приват-доцент и штабс-капитан остались одни посреди слякотной московской улицы.
- Я, право, не заметил, как-то сразу не до карт стало, - вяло ответил Пастухов.
- Это, впрочем, не суть важно, - задумчиво протянул историк, - интересно другое... Что вы думаете о сегодняшнем, пардон, вчерашнем везении Жарова?
- Да, ему необъяснимо везло.
- Необъяснимо? - оживился Бельский и с непонятной усмешкой добавил: - Необъяснимые вещи происходят крайне редко. Мне кажется, данный случай вполне объясним.
- Что вы имеете в виду, Сергей Павлович? Это... Это невоз... Боюсь, я не совсем уловил вашу мысль.
- Я сам ее не совсем еще уловил. Но теперь не успокоюсь, пока не поймаю.
Штабс-капитан пристально уставился на Бельского. Тот помолчал, прикуривая, затем решительно предложил: - Все равно ночь уже не спать. Пошли ко мне: посидим, выпьем, подумаем, попробуем поймать мою мысль. - И после паузы пробормотал: - Иногда мысль поймать труднее, чем мизер...
- То что я чувствую, словами не выразишь, - сказал Бельский, распечатывая колоду, когда игроки расположились за карточным столом в его кабинете. - К тому же слова могут быть бездоказательны. Лучше я вам на картах покажу то, что не могу объяснить на словах, а выводы делайте сами.
Он начал раскладывать карты, продолжая разговор.
- Интересно, как складывается постоянная компания для игры в преферанс. Конечно, тут имеет значение и наличие свободного времени у партнеров, и их местожительство, но подбираются они по игре. Встречаются люди в разных местах, за разными столами, затем вдруг как-то сама собой образуется упомянутая постоянная компания. Конечно, возможны разные случайности, но я о другом: мы, например, очень мало знаем друг о друге в той жизни, которой живем помимо вечеров по вторникам и субботам. Зато мы очень многое знаем друг о друге в смысле проявления ума и характера человека в том, что принято называть игрой. Я имею в виду не только преферанс, а вообще: "Что наша жизнь? - Игра!" А знать, каков человек в игре: как он делает выбор, находит путь к победе, переносит поражения, рискует или осторожничает, по-моему, важнее, чем знать, женат ли он, где служит и тому подобное. Давайте, начнем с вас. Взгляните: это расклад при моей сдаче, когда вы объявили восемь бубен.* Припоминаете?
- Безусловно. Эту игру мне не забыть, - ответил штабс-капитан, вынув изо рта неразлучную с ним трубку. - Но вот то, что вы помните, это удивительно. Я не уверен, что мне самому удалось бы восстановить расклад. А ведь вы даже не играли, а лишь смотрели со стороны. У вас феноменальная память! Вы что, можете воспроизвести все сдачи?!
- Нет, все, конечно, не могу. Но такие примечательные, как эта, я специально запоминаю. Одна из основных прелестей преферанса для меня - это возможность ещё раз проиграть, хотя бы мысленно, подобные партии. Жалко, что тогда я был на сдаче, но зато теперь могу принять участие в игре, причём на любой стороне... Впрочем, заход я сделал бы такой же, как и вистовавший Тулигин: в восьмёрку треф. Это единственная возможность отобрать у вас третью взятку, правда, при ином сносе: скажем, две младшие трефы или трефа с дамой пик. Но ваш снос был наилучшим и, в общем-то, ожидаемым. А вот то, что вы заказали восемь, а не семь, кажется на первый взгляд несколько удивительным. Ведь теоретически вы могли отдать четыре карты: даму пик, две трефы и десять бубен.
- Вы шутите, Сергей Павлович, - расклада, при котором игралось бы только шесть, невозможно представить.
- Я же употребил выражения "кажется", "на первый взгляд" и "несколько". Конечно, меньше семи на такой карте играть нельзя: из трёх мастей с "дырками" одну, как минимум, придется разыгрывать вистующим.
- Скорее можно представить расклад, при котором игралось бы десять. Так что меньше восьми мне было играть как-то неинтересно, хотя на восьми я, конечно, рисковал. Откровенно говоря, если бы вистовали вы, то я бы призадумался над объявлением. Вас я всегда считал незаурядным игроком и в подобных ситуациях опасался. Сегодня вы упрочили мои опасения.
- Весьма польщён. Но, как я уже говорил, Тулигин сделал наилучший заход. Однако его заход в трефу дал вам возможность сыграть просто потрясающе: вы положили на восьмёрку валета треф, создавая у противников впечатление, что семёрка треф и дама пик вами снесены. А ведь при ответе семёркой треф вы играли свои восемь спокойно, хотя игру и в этом случае опять-таки не назовёшь простой.
- Но все же она проще, чем при ответе валетом треф: главное - сразу избавиться от козырей. Вы, Сергей Павлович, как будто удивляетесь, но ведь такая игра вам должна быть близка. При ответе валетом треф у меня появляется возможность сыграть девять, - и без всякого риска, заметьте: своя восьмерная у меня уже в кармане, даже при ходе в пику или черву от Жарова.
- Но они поддались на вашу уловку: сыграли в козыря, отдавая вам ход, и решили ловить вас в черве, сбросив девятку треф и пики на ваши козыри. По-моему, это была лучшая вчерашняя игра и ваш бенефис.
Бельский откинулся на спинку стула с бокалом в руке.
- Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что в преферансе раскрывается характер человека как игрока вообще? Знаете историю о шахматном автомате барона Кемпелена, который, по слухам, обыгрывал Екатерину II и Наполеона? Так вот, если когда-нибудь будет создан автомат для игры в преферанс, играть с ним будет неинтересно, пока он не научится делать такие ловушечные ходы. Но продолжим! У меня в запасе ещё кое-что имеется. К примеру, ваш знаменитый пас при трёх тузах... Помните: после розыгрыша Жаров сказал, что только полковнику положено пасовать при трёх тузах, а вы пока что штабс-капитан.
Неясная тень промелькнула по лицу Пастухова:
- Помню.
- А уж я-то помню эту сдачу особенно хорошо, потому что вы оставили меня без одной. И как! Сдавал инженер.** Ваше первое слово - и вы говорите "пас" при трёх тузах. Попутно замечу, что при данном раскладе и прикупе девять-десять бубен, вы играли шесть только при нетривиальном бросе двух червей от туза, так что пас вы "учуяли". На распасах же вы брали не более одной взятки. Я понял, что дело плохо и прочувствовал, что на распасах буду брать одну за одной, поэтому после двух пасов я взял прикуп на "раз". При игре в открытую я бы точно не играл, но при двух вистах шансы на шесть бубен у меня кое-какие оставались: заход был ваш, а имея трех тузов без королей, вы могли подыграть мне. Первый ваш ход сомнения не вызывал: вы сыграли в бланкового туза треф - я отдал даму.
Теперь у вас был выбор между червонным и пиковым тузами, о ходе в козыря не могло быть и речи, так как вы понимали, что Жаров рассчитывает на взятку в бубне: ставить его под удар вы не могли, пока ещё имелась возможность наказать меня. Вы решили идти с туза червей, так как здесь была меньше вероятность того, что Жаров убьёт туза.
РАСКЛАД *
Жаров Тулигин ? Заход
Пастухов (8 ?)
РАСКЛАД **
Жаров (Вист)Бельский (6 ?)
Пастухов (Вист) ? Заход
Если бы после того, как я отдал вам даму, вы сделали ещё один ход в черву, я сыграл бы свои шесть.Но теперь у вас появилась возможность убить козырем моего марьяжного короля треф, для этого надо было только отдать Жарову ход на пиках. Всё решал расклад в этой масти. Попробую восстановить ход ваших рассуждений, которые основывались на том, что у вас не хватало короля, дамы и десятки в пике. Отбросив варианты, при которых у меня могло быть меньше двух пик, так как в этом случае меня нельзя было поймать, вы стали анализировать расклад, при котором у меня должно быть четыре козыря и две пики: третья могла быть или у Жарова или в сносе. Вы решили, что в этом случае у меня должен быть на руках именно марьяж, так как более мелкие пики я бы сбросил, оставив вместо них дополнительные карты к двум другим марьяжам, чтобы иметь возможность выбить ими козыря. Итак, вы остановились на варианте, при котором у меня был марьяж в пиках, четыре козыря и два короля, оставшиеся от разыгранных марьяжей. Это был не только самый ожидаемый из вариантов расклада, но и дающий возможность наказать меня на взятку: при трёх или пяти козырях я играл или не играл шесть независимо от того, с туза или с мелкой пики вы зайдете. Вопрос заключался в том, где находится десятка пик: у Жарова или в сносе?
- Кажется, это называется дедукцией, но определить, где находится десятка пик, даже она в этом случае бессильна. Все решает Его Величество Расклад.
- Считаете, расклад. Как в том анекдоте, где гусары играют в преферанс с попом, который ужасно проигрывается.
- Это, когда он в очередной раз не добрал одной взятки на восьмерной и удивляется, что, имея на руках все восемь козырей, взял только семь взяток?
- Вот-вот. А гусар ему объясняет: "Расклад, батюшка, расклад!" Но вам ни к чему ссылаться на расклад: было безразлично, где находится десятка пик - выбор хода был однозначным и при наличии и при отсутствии пики у Жарова. При ходе в мелкую пику я играю либо пять, либо семь, в обоих случаях ваш выигрыш, помимо вистов, - четыре в "горе" у меня или у Жарова. При ходе в туза вы наверняка оставляли меня без взятки, имели те же четыре в моей "горе" и брали на взятку больше, чем при ходе в семерку пик.
Последние фразы Бельский произносил, уже не сидя за столом, а расхаживая по кабинету. - Мы только что убедились, как расчётливо вы можете играть. - Бельский остановился у книжного шкафа и, разглядывая корешки книг, негромко спросил: - Так с какой карты вы должны были ходить, Николай Сергеевич?
- С туза пик, - невозмутимо ответил штабс-капитан, ещё раз расставшись с трубкой. - Из ваших рассуждений это вытекает с неумолимой ясностью, но не все обладают подобными способностями к дедукции: я, например, не смог довести до конца логическую цепь, выкованную вами, и сделал ход в семерку пик. И при этом оставил вас без одной, а победителей, как известно, не судят.
- Да, оставили, но случайно, тогда как при ходе в туза вы делали это наверняка.
- Что ж, случай исправил мою ошибку.
- Допустим, что вы ошиблись, хотя у меня есть более интересное объяснение, но об этом потом. - Рассудительная медлительность Бельского все более трансформировалась в энергичную напористость, движения стали стремительными, он больше не садился за стол, а как бы нависал над ним временами.
- Вот вам еще одна случайность! Снова на сдаче Тулигин, Жаров объявляет шесть червей, я пасую, вы вистуете - и заходите в пику.*** Следует продолжать?
- Не надо, - со вздохом раскаяния произнес Пастухов, - и это от вас не ускользнуло! Здесь я поторопился с ходом и ошибся: при заходе в козыря Жаров был бы без одной.
- Я был просто поражен вашей игрой. Конечно, ход в черву не очевиден, но для игрока вашего уровня не заметить его - нечто из ряда вон выходящее.
- От случайных ошибок никто не застрахован, Сергей Павлович: и на Машку бывает промашка.
- Ой ли, Николай Сергеевич? А я вот подумал: вдруг вы специально подыграли Александру Александровичу? И не в этом ли отчасти причина его "необъяснимого" везения?
- Вона куда вы клоните, Сергей Павлович. Ну, знаете ли...
- Раз - случайность, два - случайность, - перебил его Бельский, - помилуйте, как говаривал Суворов, надобно и умение...
Именно ваше умение в совершении ошибок подтвердило мое предположение. Взять хотя бы последний пример: вы могли бы сначала сыграть короля треф, а затем уже идти в черву. Но тогда ваш промах становится очевидным, а вам нужно было как можно тщательнее скрыть намеренность хода.
- Но ведь из предыдущего примера видно, что я иногда играл, пытаясь именно Жарова подставить под удар?
- Ага, вы уже не утверждаете, что это была случайность. Да, тогда вы играли не в его пользу и, напомню, даже не в свою. Но это единственный случай за весь вечер, мы еще вернемся к нему: он требует особого объяснения. А вот фактов "ошибочной" вашей игры, причём всё время в пользу Жарова, я могу привести целый ряд. И что интересно: все эти "случайности" так ловко были подстроены, что даже Жаров не чувствовал их искусной искусственности. На ваших ошибках лежал отсвет мастерства точно так же, как и на вашей безошибочной игре в тех случаях, когда она не могла затронуть интересов Александра Александровича. Вы ни одной игры не выложили ему на блюдечке - нет, он должен был очень стараться, чтобы осуществить предоставленную вами возможность. Словом, вы, как тот шахматист, спрятанный в автомате Кемпелена, управляли игрой Жарова, а он выступал в роли марионетки, которую дёргали за ниточки.
- Но зачем, по-вашему, мне понадобилось ему подыгрывать? - выдавил из себя вопрос ошеломленный Пастухов, глядя на Бельского, стоявшего спиной к нему у окна, за которым уже начинало сереть небо над линией горизонта.
- Во-первых, вам нравилось чувствовать себя этаким властелином судьбы, диктующим ходы зависимому от вас человеку...
Пастухов деланно рассмеялся: - Ну, вы мне приписываете прямо-таки наполеоновские мысли. Не чересчур ли? И, к тому же, что за радость от власти, о которой не догадывался, с чем вы согласны, и сам Жаров?
- Не скажите, Николай Сергеевич, в тайной власти есть особая сладость, по себе знаю. Впрочем, есть и во-вторых...
Бельский наконец отвернулся от окна, подошел к столу и продолжил совсем другим, усталым голосом:
- Жаль, что вам не запомнился последний мизер Жарова, он был очень даже примечательным. Тулигину не зря показалось, что он игрался, хотя на самом деле... А знаете, Николай Сергеевич, если бы вы не объявили сразу девять без прикупа, а сказали бы для начала "раз", то Жаров, вернее всего, не пошел бы на мизер и спасовал: три "дыры" - это многовато. Вы своим объявлением нанесли ему психологический удар и прямо-таки заставили "упасть" на мизер. Кроме того, когда противник идёт на десять без прикупа, то у играющего мизер появляется надежда, что крупная карта, тем паче в бескозырке, заткнет "дыры"... Вы весь вечер играли для покойного роль Фортуны, вы незримо управляли им, вы заставили его пойти на сомнительный мизер. Получается, что вы - убийца, Николай Сергеевич.
- Что? - воскликнул штабс-капитан и поперхнулся, так как в этот момент отпивал из бокала. - Вы считаете, что я намеренно довел его до сердечного приступа? Чушь несусветная: человека невозможно убить таким образом!
- Да, конечно, таким - невозможно. Но вот всыпать человеку в бокал яд, а затем довести его до такого состояния, чтобы отравление выглядело как сердечный приступ - вполне возможно.
- Вы с ума сошли, - осевшим голосом проговорил штабс-капитан в ужасе. - Ради чего я бы стал проделывать то, что вы мне приписываете?
- Этого я знать не могу, но догадки свои чуть попозже изложу. Теперь же о том, как развивались события, приведшие к смерти. Вы пришли уже с намерением убить: яд в вашем кармане не мог оказаться случайно. Но вы долго колебались или выжидали подходящего случая. Возможно, это даже был не первый вечер, который вы провели наготове, хотя, зная - по игре -
ваш характер, я думаю, что долго вы не стали бы тянуть, решившись покончить с этим делом сразу: в первый же вечер. В самом начале игры, на пасе при трёх тузах и ходе в семёрку, вы положились на волю судьбы: если бы проиграл Жаров, а не я, вы перенесли бы попытку на другой раз. Подыгрывать легче, чем вредить, да и не так заметно, именно поэтому вы строили расчет на везение, а не на проигрыш при взвинчивании эмоций. Мне кажется, что перст судьбы вы увидели и в том, что сам Жаров подтолкнул вас к решающему шагу: реплику о пасующем при трёх тузах полковнике он произнес действительно после розыгрыша, но после двух ваших ходов по тузам сказал, что штабс-капитану позволительно пасовать при двух тузах. Психологически верно для вас после этого пойти с третьего туза, тогда как вы, напротив, пошли с семёрки. Это ещё раз подтверждает неслучайность вашей "ошибки", а кроме того, говорит о вашей ненависти к покойному и о её мотивах. Я заметил, как вы - человек неимоверной выдержки - резко прореагировали на слова Жарова, и думаю, что он знал нечто, что могло погубить вашу карьеру. Он имел над вами тайную власть, этим я объясняю ваше стремление к той тайной власти над ним, о которой я говорил ранее. С паса при трёх тузах вы стали приводить в действие свой план: вывели Жарова из себя и в нужный момент подсунули ему бокал с ядом. Я уверен, что вы подложили его в одну из открытых бутылок, когда сдача освободила вас от участия в розыгрыше, а наше внимание было отвлечено игрой. Если всё-таки заподозрят отравление, то яд обнаружат в бутылке, а не только в бокале, что расширит круг подозреваемых: поди догадайся, откуда он взялся и кто хотел смерти доктора Жарова. При отравленном же вине в одном бокале подозрение бы падало на одного из играющих. Чтобы ваши действия выглядели менее подозрительно, вы налили вино из этой бутылки в два бокала: свой и Жарова. Свой бокал вы подставили под руку Тулигину с полной уверенностью, что при его неловкости он обязательно смахнет его на пол, что и произошло. Теперь о том, почему вы выбрали такой странный для офицера способ убийства. Вы опасались следствия, потому что при этом могла стать явной та тайна, которая давала Жарову власть над вами и раскрытием которой он, очевидно, угрожал вам. Это было его роковое заблуждение: думать, что он может играть вами, но ведь он тоже был игроком и привык искушать судьбу...
Вновь отошедший к окну Бельский замолчал и вдруг резко обернулся:
- Надеюсь, вы не оставили в этой бутылке вина, чтобы никто больше не вздумал пить из неё?
- Нет, - спокойно ответил Пастухов, успевший приобрести присущий ему невозмутимый вид. - Она пуста, можете не опасаться: мне ни к чему лишние жертвы. Но для анализа на яд, если в этом возникнет необходимость, остатка хватит.
РАСКЛАД ***
Жаров (6 ?)Бельский (Пас)
Пастухов (Вист) ? Заход
РАСКЛАД **** (ПОЙМАТЬ МИЗЕР!)
Жаров Мизер) Бельский
Пастухов ? Заход
- Я знаю, что пуста, - отозвался Бельский, - видел, как перед уходом вы задели на столик, отчего упало три бутылки: две запечатанные и одна открытая. Когда вы поднимали бутылки, то открытую взяли так неловко, что из нее при этом вылились остатки.
- У вас удивительная память, - сказал штабс-капитан, рассеянно перебирая карты на столе. - Жаль, что я не знал об этом раньше. Надо же: карты рассказали вам правду. Видно, не зря цыганки утверждают, что карты не лгут... Да, не случайно я всегда опасался играть против вас, хотя всегда это было дьявольски интересно... И что же дальше?
- Дальше? - переспросил Бельский. - А дальше ничего. От шантажиста иногда избавиться можно, только убив его. Доказательств у меня нет... Да если бы и были... "Не судите, да не судимы будете"... Бог и вы сам себе судья, а я... Зная вас и покойного - по игре, разумеется, - я склоняюсь к тому, что ваш поступок может быть оправдан. Вы дали мне некоторое доказательство этого, не попытавшись подсыпать яд в мой бокал сейчас, когда я обвинял вас в убийстве. Я специально представил вам такую возможность. Но вы подобной попытки, насколько я мог заметить, не предприняли. А, может, у вас просто кончился яд?
- Да нет, - ответил Пастухов и, вынув из кармана пузырек, поставил его на стол.
- Великолепно, не люблю ошибаться в людях. Вы помните, что сказал Томский, увидев Германна: "на его совести по крайней мере три злодейства". Я рад, что вас не хватило на третье злодейство - под вторым я разумею нечестную игру. Кстати, вы ведь, кажется, из тех Пастуховых, один из которых поднимался на Арарат, Эльбрус и Казбек?
- Из тех, - коротко ответил штабс-капитан.
- Вдвойне рад... Ого, я вижу, ваш бокал пуст. Если вы на-
полните его, то я готов с вами выпить из него. А вы из моего, - улыбнулся Бельский, - так, на всякий случай.
И они выпили.
- Очень приятно было познакомиться с вами поближе, - сказал Бельский, протягивая руку Пастухову.
- Мне тоже.
- Надеюсь, мы ещё не раз встретимся с вами за столом. А на сегодня с преферансом покончено.
- Разве что мизер? - спросил штабс-капитан.
- Вот видите, - заметил Бельский, раскладывая карты, - ещё
один штрих: вы не запомнили этот уникальный расклад, потому что ваша голова в тот момент была занята другим. Ну что ж, ход ваш, задача - поймать мизер!****
Решение задачи "Поймать мизер!":
1.?-Т?(10?,В?) 2.Т?(8?,Д?) 3.К?(7?,В?) 4.9?(7?,Д?) 5.10?(Т?,...) 6.9?(К?,...) и два хода в ? с соответствующим сносом.
БРИЛЛИАНТОВЫЙ ДУБЛЕТ (1919)
На стене висело ружьё...
Стена эта, как и прочие стены в доме, была сложена из очерченных линиями чернеющего мха брёвен, обтёсанных с внутренней стороны топором.
Дом был добротной недавней постройки: половицы даже не скрипнули под хозяином - бородатым мужиком под шесть пудов, когда он прошёл от окна, у которого сидел на покрытом медвежьей шкурой сундуке, к двери.
Несмотря на искалеченную ногу, крадущаяся походка хозяина отнюдь не казалась неуклюжей, напротив - выглядела ловкой и лёгкой, выдавая в нём охотника.
Отворив дверь и миновав сени, хозяин вышел во двор навстречу идущему по тропинке к дому человеку.
Дом располагался на отшибе - вёрстах в полутора от заброшенной барской усадьбы: сюда редко кто заглядывал.
Присмотревшись к приближающемуся прохожему, хозяин убедился в основательности первоначального своего мнения: незнакомый и вообще чужой в этих местах. Городской - одет не то чтобы бедно, но как - то легко, хорошо, но несолидно. Одежда
самого хозяина была простой и грубоватой, предпочтение отдавалось прочной ткани немаркого цвета.
Настороженность во взгляде встречавшего по мере приближения чужака угасла, сменившись некоторым любопытством: нет, это не тот, кого он мог бы опасаться.
- С добрым здоровьем! - сказал путник, подойдя и сбросив с плеча дорожный мешок.
Улыбка его была и приветливой и даже извинительной, но лежала на ней печать уверенности и скрытой силы человека, готового к любым неожиданностям. Карие глаза его были теплы, но черты худого лица отдавали жестковатой резкостью, возможно, из - за шрама, просечённого по левой скуле.
- Кажется, я немного подзаплутал, - снова улыбнулся незнакомец и пояснил: - мне бы надо на Коростылёво.
- Пятнадцать вёрст, - ответил хозяин, - от поворота по большой дороге.
- Пятнадцать - это ничего, да вот как бы грозы не было.
- Будет гроза, - подтвердил его опасения хозяин, коротко глянув на небо, и стукнул себя по колену. - Нога предчувствует.
Путник вынул из кармана кисет и оглянулся по сторонам в поисках места, где бы присесть.
- Так, может, пустите переждать? - спросил он. - А то и переночевать: сразу-то после грозы идти по большаку намучаешься ведь.
- Пустить переночевать нетрудно, места довольно, - рассудительно ответил хозяин, подходя с гостем к вросшей в землю широкой скамье. - А вот что ты, спросим, за человек? Из каких краёв? Куда и почто идёшь?
- Документ у меня есть, - полез было за пазуху незнакомец, но хозяин, усаживаясь на скамью, пренебрежительно отмахнулся.
- Каких я краёв? - задумчиво повторил путник, передавая кисет хозяину. - На этот вопрос ответить легче коротко, не вдаваясь в ненужные подробности: городской я.
- Это-то я вижу.
- А живу я ремеслом циркача, пробираюсь из Москвы куда-нибудь, где повольготнее. На юг, в большой город, где цирк найдётся подходящий, а по дороге могу представление устроить в маленьком городке или большом селе. В общем, странствую, как богомолец.
- На богомольца ты не больно похож, - не согласился хозяин, сворачивая самокрутку. - А странствовать - так сейчас все странствуют! А что представляешь-то? - не сдержал он любопытства.
- Да много чего: хожу на руках, глотаю шпаги и выдыхаю огонь, бросаю ножи и ловлю шарики. Странник вынул из кармана четыре блестящих медных шарика и стал быстро жонглировать ими. - Вот, примерно, так...
- Ловко, - одобрил хозяин. А эти, чудеса, показывать можешь?
- Фокусы-то? Немножко могу и это. - Циркач поочерёдно поймал все четыре шарика, с глухим стуком упавшие в подставленную ладонь, накрыл их другой ладонью, а затем показал пустые руки.
- Ловко, - ещё раз повторил хозяин. - Мне не жалко, оставайся: живу я одиноко, лишний человек не помеха: будет, с кем словом переброситься.
И они закурили...
То, что гость в доме не в тягость, а в радость, хозяин подтвердил вечером, выставив на столешницу бутыль самогона, настоянного на меду. Они сидели за столом под висячей керосиновой лампой. Хозяин - бывший барский егерь - был, как уразумел гость, не из бедных: керосин стал редкостью. Оказалось, что, говоря об одинокой жизни, Дмитрий Корнеич забыл упомянуть дочь, перебрасываться словом с которой он, очевидно, не считал достойным себя занятием.
- Тоже в странствия собирается, - насмешливо сказал он, мотнув головой в сторону "дщери своей". - И тоже в большой город, в очень большой - во Париж хочет, - и он оглушительно расхохотался.
Дочь - её звали Татьяной - обожгла отца ненавидящим взглядом и гордо вскинула подбородок.
- Небось в Париже своих дур полные тротуары, - убеждённо сказал егерь, разливая самогон по стаканам.
Высокая статная Татьяна его слова близко к сердцу не приняла: Ничего, вон Бочкарёва из женского батальона тоже простая крестьянка, а в мадамы вышла. Я, чай, не хуже.
- Это ещё старый барин, тот, что перед войной помер, всё по заграницам жил, - сообщил хозяин гостю, назвавшемуся Григорием Лукьяновичем. - Вот она с той поры и не в себе насчёт Парижу. Да и молодой барин ей головку подзакрутил, так что теперича с ней никакого сладу не стало.
- Такие времена нынче запутанные, - посочувствовал гость.
- Всё перепуталось, - сокрушённо согласился хозяин, - кругом не пойми кто шастает, и все - хозяева, и все - с оружием. - В голосе старого егеря звучала обида человека, привыкшего иметь только одного хозяина и носить оружие по праву.
- Вас-то не трогают, Дмитрий Корнеич?
- А кому я нужон со своей деревяшкой, - егерь грохнул протезом о ножку стола. - Так что спасибо Михайле Потапычу, он махнул рукой в сторону медвежьей шкуры на сундуке, - ни в белые, ни в красные не гожусь.
Гость проводил взглядом движение руки и заметил на широком подоконнике над сундуком патроны, которые заряжал хозяин перед его приходом.
- А на охоту, я вижу, ходите?
- Так ведь охоте нога не мешает, - хитро скривил губу егерь. - Как не ходить, непременно хожу. Нам без леса никак.
- А усадьба, значит, пустует?
- Да уж, почитай, с тех пор, как молодой барин на войну ушёл. Заезжал он, правда, в семнадцатом годе, а после того разбежались все кто куда, и совсем дом господский позаброшен остался. Наказывал мне барин за ним смотреть, да разве тут усмотришь...
Внезапно егерь замолк и насторожился. - Чтой-то Заграй беспокоится, - приглушённым голосом пояснил он и, прислушавшись, заключил: - Идёт кто-то. И не из деревни. Тихо идёт, бережётся, но всё же слышно. Чавкает сапогами. - Он неслышно подошёл к окну, прикрутив по пути лампу, и стал всматриваться в темноту, отогнув занавеску.
В дверь постучали.
Тяжело вдруг заприпадав на правую ногу, хозяин направился к двери.
- Кто там? - сорвавшимся в хрипоту голосом спросил он.
- Открывай, Дмитрий, это я.
- Мать честная, - сказал егерь, - никак молодой барин пожаловали, Виктор Андреич. Лёгок на помине.
В гулкой тишине со звоном раскололась миска, обронённая Татьяной...
Чтобы не мешать разговору хозяина с прибывшим из ночной тьмы владельцем усадьбы, гость, сославшись на усталость, удалился в чулан, где ему было постелено. И теперь, лёжа на матраце, набитом сеном, перебирал в памяти недавние события.
- Значит, приехал молодой барин, тот, который, по словам егеря, был здесь в последний раз в семнадцатом году. Что ж его сейчас-то сюда привело? Красные кругом, а он с ними в ладах быть никак не может. Не отчёт же прибыл с Корнеича спрашивать за имущество: наверняка, всё, что могли, растащили - у нас это мигом. И Корнеич сам руку приложил, не без того, - подумал гость, вспомнив массивную, окованную железом дверь, прислонённую к хозяйскому двору, - явно от господского дома.
А уж если егерь тяжеленную дверь не поленился упереть, то и через незакрытый вход много чего повыносил. И где-то всё припрятано, это ведь дверь так просто не укроешь... Что это я к двери привязался, к прилагательной, если следовать Митрофанушке. Наверно, потому что она глаза мозолит... Может, как в сказке про дурачка, Корнеич взял дверь себе, чтобы удобнее было присматривать за входом в дом: как бы не зашёл кто и не утащил чего... - Мысль эта, при всей её абсурдности, показалась Григорию Лукьяновичу чем-то привлекательной, и он на некоторое время увлёкся ей.
- Но, может, я зря приписываю молодому Онегину интересы, навеянные Адамом Смитом? Может, всё романтичнее: Виктор Андреевич Онегин приехал за Татьяной? Кстати, уж не Ларина ли ей фамилия? И свершатся грёзы её: поедет барышня-крестьянка в Париж...Вот только что-то не верится в романтику на третьем году революции... Да и Татьяне этой отнюдь не все жребии равны: мечтает она не столько Онегиной быть, сколько Бочкарёвой, но то, что для этого нужна и сила духа и ум, сие ей недоступно. Однако, наверно, я к ней чересчур привередлив: зачем красивой женщине ум, если она и так может свести с ума? И всё-таки Онегин приехал не за Татьяной, не тот он человек, не до сантиментов ему, это сразу чувствуется. Кстати, он мог бы стать неплохим попутчиком. Не поговорить ли с ним на эту тему?
Оставив последнюю мысль на завтра, Григорий Лукьянович заснул...
Утром гость встал, по его понятиям, рано, но по местному порядку, видать, поздно. В доме была только Татьяна, да и та как на иголках, готовая, судя по ней, вот-вот всё бросить и куда-то сорваться - возможно, даже и в Париж. Она сообщила, что отец с барином ушли спозаранок в усадьбу.
- Понятно, - сказал Григорий Лукьянович, - поклониться родному пепелищу.
- Да нет, что вы, дом не сгорел, стоит себе, ничего ему не сделалось. Зачем же жечь? - рассудительно, несмотря на сжигавшее её нетерпение, заключила она. И гость подумал, что Татьяна не отказалась бы в этом доме жить, наездами из Парижа, разумеется. Тут он высказал себе порицание: хватит уже, ну перестань, не надо про Париж...
День после грозы был солнечен, свеж и так хорош, что не хотелось думать о том, что творилось вокруг этого затерянного посреди России "прелестного уголка".
- Дождусь хозяина и после обеда уйду, - решил гость, краем глаза наблюдая за Татьяной, которую определённо что-то мучало.
- Пойду, пожалуй, прогуляюсь до речки, - сказал он ей и отметил, что уход его она восприняла с явным облегчением...
Через час, ещё мокрый после купания, он подходил к барскому дому, который, как и положено, стоял, прикрытый от ветров горой. Цвели яблони, и дом был ограждён со стороны речки их белой стеной. Обогнув "приют задумчивых дриад", гость подошёл к главному входу. Не только дверь была снята с петель, но и сами петли были выворочены из косяка самым варварским образом. Григорий Лукьянович шагнул в проём и вошёл в дом. Всё, конечно, было порастащено, стёкла выбиты, но ставни уцелели. Сквозь щели в них проникали лучи солнца, в которых крутилась пыль запустения. Тишина делала шаги более слышными; под ногами, как и во всяком брошенном доме, что-то постоянно хрустело и скрипело. И, как всякий дом, оставленный людьми, этот тоже навевал тонкую печаль и мысли о быстротечности жизни. Григорий Лукьянович тряхнул головой и вышел на улицу.
Ослеплённый солнцем, он на несколько мгновений задержался на пороге и вдруг как бы прозрел, внезапно поняв, почему в прошедшую ночь дверь от господского дома, утащенная Корнеичем, так зацепилась за его сознание.
- Интересно, - процедил он сквозь зубы и, внимательно осмотрев изувеченный косяк, убедился в правильности своей догадки. След от топора был свежим, и уж, конечно, не хозяйственный Корнеич орудовал здесь, а молодой Онегин.
Оглядевшись по сторонам, Григорий Лукьянович уверенно направился к ближайшим зарослям крапивы и, раздвинув их ногой, обнаружил то, что и ожидал: кованые дверные петли.
- Пожалуй, Виктор Андреевич не будет мне приятным попутчиком, - подвёл он итог своим размышлениям. - Любой человек в такой ситуации вызовет у него раздражение тем, что сможет проникнуть в его тайну. Нет, лучше идти одному, чем вдвоём, когда нет доверия друг к другу. И уходить надо немедленно: не нравится мне такой поворот событий.
Через полчаса происходящее стало нравиться ему ещё меньше: двинувшись к дому егеря напрямик через берёзовую рощу, он обнаружил там труп несостоявшегося попутчика.
Онегин был убит ударом сзади по голове - очевидно, тем самым топором, которым разворотил косяк.
- Однако, это сцена из другого романа, то ли из "Дубровского", то ли из "Капитанской дочки", - почесал в затылке Григорий Лукьянович. - Топором по голове - излюбленный приём русских разбойников. - Тут он некстати подумал, что запасливый Корнеич петли не выбросил, а припрятал и ещё придёт за ними. А сразу не взял, чтобы руки были свободными. И тело он, конечно, закопает, как только остынет голова от преступного жара.
- Как бы он и меня под горячую руку не рубанул по загривку, - подумал "богомолец", рассматривая наган, обнаруженный у убитого, и, чуть поколебавшись, сунул его себе за пояс.
- Придётся возвращаться рекой: никак нельзя, чтобы егерь заподозрил, что я был в усадьбе. Заодно дам ему время успокоиться, - придя к такому решению, он повернул обратно...
Теперь в доме не было Татьяны, хотя Григорий Лукьянович предпочёл бы отсутствие Корнеича: тогда он забрал бы свои вещи и ушёл, передав дочери извинения, что не попрощался с хозяином. Но нет, не повезло ему: егерь был дома и даже обрадовался появлению гостя. Причина радости обнаружилась в результате тут же состоявшегося разговора.
Не моргнув глазом, Григорий Лукьянович узнал, что барин уже ушёл, опасаясь красных, стоявших в ближней деревне, и, в свою очередь, сообщил, что и сам не смеет больше докучать Дмитрию Корнеичу - пора и ему в дорогу.
Тут-то хозяин и не выдержал: чуток помявшись, он обратился к гостю с просьбой.
- Ты, Григорий Лукьянович, человек городской, бывалый, знающий, - по свету, видать, странствовал немало. Вишь ли, какая штука случилась: мне барин перед уходом камушек подарил. За верную службу, значит, а я в них не разбираюсь. Правда ли, что цены он большой, ты не глянешь? - и егерь вынул из кармана бриллиант без оправы.
Гость взял его двумя пальцами и представил, как лежал он совсем недавно в железной петле, в пустом пространстве, образовавшемся оттого, что штыри в дверной части петли были наполовину спилены и не доходили до дна гнезда. Эта особенность дверных петель - укороченные верхние штыри - и привлекла его внимание ещё вчера, но он не понял тогда её значения. Кто придумал этот тайник, старый барин или молодой? Наверно, молодой - он уходил на фронт, в неизвестность, и не хотел брать камни с собой, но опасался оставить их и дома. Камни! - ведь спилены были оба штыря, значит существовал и второй камень. Бриллиантовый дублет: два одинаковых бриллианта одной огранки!
Григорий Лукьянович подошёл к окну, покрутил алмаз в пальцах под настороженным взглядом убийцы, провёл царапину на стекле, ещё раз подставил камень под свет, поворачивая грани под разными углами, затем сказал, возвращая его егерю:
- Да, это - бриллиант, и крупный, под тридцать карат. Повезло вам, Дмитрий Корнеич, бесценный подарок получили вы от барина за верную службу. Можете и в Париж ехать... А мне вот пора на Коростылёво двигаться...
И отправился в чулан за вещами...
Но не суждено было ему уйти так просто. Укладываясь, услышал он стук копыт и, выглянув в окно, увидел отряд всадников, сворачивающих с большой дороги на тропинку.
- Дождался таки красных! - укорил он себя и стал прикидывать, куда бы спрятать наган. Заметив в полу дырку, выпиленную, очевидно, для кошки, он просунул в неё руку с револьвером, размахнулся, насколько позволяло отверстие, и зашвырнул наган в подполье.
Отряд уже подскакал к дому, и странник с удивлением узнал в одном из всадников Татьяну.
Немного времени ему потребовалось, чтобы понять суть происходящего. То ли дочь не поверила отцу, что барин ушёл, не попрощавшись с ней, и заподозрила неладное, когда егерь показал ей бриллианты. То ли даже, проследив за мужчинами, была свидетелем убийства или просто наткнулась, как и он, на труп. Во всяком случае, не вызывало сомнения, что красных привела именно она.
- Сюжет определённо всё более и более поворачивается в сторону "Капитанской дочки": как бы мне не пришлось участвовать в сцене взятия Белогорской крепости.
Вернувшись в горницу, Григорий Лукьянович заметил некоторую перемену в ней: ружьё уже не висело на стене, а было в руках у хозяина, направлявшегося к двери. Бросив взгляд на подоконник, гость увидел, что двух патронов не достаёт, и понял - они в стволах.
- Ты что, Корнеич, их же восемь человек, - попробовал он урезонить егеря, но тот только отмахнулся и вышел за дверь.
В избе были хорошо слышны слова комиссара, который торжественно выступил вперёд и произнёс целую речь перед потупившим взгляд егерем.
- Дочь твоя доложила, что ты убил своего бывшего хозяина - мы это одобряем, потому как он был твоим и прочих крестьян эксплуататором, которых необходимо смести с лица земли. Но брильянты, которые ты у него экспроприировал, принадлежат всему трудовому народу, так что мы их у тебя конфискуем от лица нашей Советской власти. Сдай драгоценности, награбленные мировой буржуазией, и мы к тебе не будем иметь претензий, а наоборот - отметим как сознательного борца с контрреволюцией.
Рукоплесканий не было, хотя речь явно вызвала одобрение всех присутствующих, за исключением Корнеича. Впрочем, гостю показалось, что и Татьяна начинает сожалеть о своём необдуманном поступке - во всяком случае, она имела "и бледный цвет и вид унылый".
Корнеич, которому было предоставлено ответное слово, долго пытался что-то сказать, но с языка у него срывались лишь бессвязные звуки. Наконец он сплюнул душивший его комок и выкрикнул:
- Бриллиантов захотел? Получи! - и из обоих стволов выстрелил в грудь комиссару, всё ещё находившемуся под впечатлением от своей блестящей речи.
Лязгнули затворы винтовок, грянули выстрелы, и егерь повалился на молодую майскую траву рядом с комиссаром.
Округлившимися глазами смотрела на произошедшую трагедию Татьяна, теперь уже точно сожалевшая о содеянном.
- Приближается мой выход, - подумал Григорий Лукьянович, - пора выступать в роли Гринёва перед судом пугачёвцев.
Документы, изготовленные непревзойдённым умельцем, старым знакомым, набившем руку на подделке старинных манускриптов, были непоколебимы, но что сейчас значили документы, если ничего не значила человеческая жизнь? Всё или почти всё решал тот, у кого в руках была власть, а командир отряда, который только что так нелепо потерял комиссара, выглядел отнюдь не наивным юнцом.
Пока красноармейцы обыскивали труп егеря в поисках бриллиантов, а Григорий Лукьянович сжато сообщал легендарные сведения из своей жизни, командир неторопливо рассматривал его бумаги.
- Это ж надо, - сказал наконец командир с едва уловимой усмешкой, - полный тёзка Малюты Скуратова. Тот, мне помнится, тоже был Григорием Лукьяновичем. Точно: Григорий Лукьянович Богданов-Бельский, он же - Малюта Скуратов.
- Покойный батюшка шутником был, вот и назвал меня Григорием - ответил странник и вдруг осознал, что отец действительно, сменив "гражданскую" фамилию на артистический псевдоним "Бельский", отдал дань иронии, как, впрочем, и он сам, выбирая себе имя и отчество при изготовлении фальшивых документов. - Однако что-то слишком много знает красный командир из русской истории, - спохватился Скуратов-Бельский и с интересом взглянул на своего визави. Это было неосторожно с его стороны, так как тот уже некоторое время тоже присматривался к нему. И когда взгляды их встретились, они поняли друг друга без слов.