Головань Андрей Петрович : другие произведения.

Гласность, перестройка, Горбачев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Долгие годы жизни за "железным занавесом" привели "совков" к твердому убеждению, что заграница - рай земной и породили иллюзию искреннего интереса Запада к нам. Вспоминая лучезарную улыбку Горбачева, с которой он шел навстречу "общеевропейскому дому", мы лишний раз убеждаемся в правоте пословицы: "Бесплатный сыр бывает только в мышеловках".
  
  
  Я проснулся от невероятного треска, как казалось, прямо у меня над головой. Выглянув в окно, я увидел, как какой-то человек в голубом форменном комбинезоне и белой пластмассовой каске невероятно ловко стриг кусты, растущие возле дома. Треск издавал небольшой бензиновый моторчик, приводивший в движение машинку для стрижки кустов, которую садовник держал в руках. Я бы никогда не подумал, что кусты можно стричь так ровно и с такой скоростью: пока я соображал, что к чему, садовник подстриг все кусты перед домом и исчез из поля зрения. Только по удаляющемуся треску его машинки можно было догадаться, что он нанят стричь кусты на всей улице, а не только перед домом, где я провел ночь.
  И где же я? На первый взгляд, комната не представляла собой ничего необычного: стены, оклеенные светлыми обоями, кровать, книжная полка, стол, стул и одежный шкафчик. Однако при более внимательном рассмотрении, окружающее оказалось совершенно не таким, как у нас, в Советском Союзе. Все было сделано очень аккуратно, особенно дверь. Она вовсе не была окрашена, как я привык с детства, а имела отделку под темное дерево - так у нас делают только дорогую мебель.
  Но самым необычным для меня оказался абажур, сделанный в виде шара из ... бумаги. Он висел так низко, что я, первым делом, нечаянно проткнул его пальцем, когда начал одеваться. Это повергло меня в уныние. Я вспомнил кто я, где я нахожусь и зачем.
  Это был дом моих новых датских друзей, Енса и его жены. Сюда я приехал накануне вечером после необычайно длинного и утомительного дня, наполненного разнообразными приключениями так плотно, что он показался мне неделей, хотя всего лишь сутки назад мы ехали в поезде Берлин-Копенгаген и терялись в догадках относительно нашей дальнейшей судьбы.
  Вся наша поездка была чрезвычайно авантюрным мероприятием. Достаточно сказать, что никакого обмена валюты нам не сделали, поэтому самой большой ценностью для нас был общий на всех билет Киев-Берлин-Копенгаген и обратно. Едой мы запаслись на две недели и смогли бы продержаться, если бы нас никто не встретил.
  Но наивно было бы предполагать, что мы так вот без денег за границу и приехали. Я приложил максимум усилий в Киеве, чтобы достать заграничные деньги. В результате, я приобрел две бумажки, которые до этого никогда в руках не держал: десять американских долларов и двадцать немецких марок. На эту финансовую операцию были потрачены деньги, которые я зарабатывал в течение двух месяцев, и я упивался чувством своей состоятельности вплоть до того момента, пока не вышел на привокзальную площадь в Берлине и не увидел цены в ближайшем киоске. Оказалось, что на мои деньги можно было съесть одну сосиску в булочке, политую томатной пастой, запить это стаканчиком кофе, а на оставшиеся пятьдесят пфеннигов сходить в туалет.
  Меня захватило чувство, знакомое всем нищим - чувство враждебности окружающего мира. Чтобы как-то освоиться с ситуацией, я стал представлять себя космонавтом, которого отправили на Марс. Весь путь туда и обратно тщательно просчитан, есть запасы еды и питья, есть горючее на обратную дорогу. Руководители полета уверены в успехе и бодро жмут мне руку на прощанье руку, но все знают, случись малейший сбой, и никто не вернется.
  
  Мои попутчики, Юра, заместитель секретаря партийной организации крупного завода, Саша, инструктор горкома комсомола по атеистической работе, и Валера, секретарь комсомольской организации одного из киевских НИИ, судя по всему, космонавтами себя не чувствовали. За границей они были не в первый раз, и в карманах у них кое-что водилось.
  Совсем другое дело было с Аллой. Она преподавала английский язык в высшей партийной школе. Надо заметить, что занять подобную должность в восьмидесятые годы было далеко не просто. Киев был переполнен преподавателями иностранных языков, и свежеиспеченным выпускникам романо-германского факультета рассчитывать приходилось только на место грузчика. Как Алла Викторовна попала на столь желанное для многих место, можно было только догадываться, но, совершенно неожиданно, Алла воспылала ко мне нежной привязанностью. Одни домашние котлетки, которые она приносила мне в офис из дома еще теплыми, чего стоили! Она следовала за мной с такой собачей преданностью, что я рискнул сделать эксперимент: по пустяковому поводу, обсудить "одну небольшую идею", я затащил ее к себе домой.
  Она сидела у меня на диване, мы обсуждали идею, запивая ее кофе и заедая шоколадом. Наконец, я решился и слегка дотронулся до ее обнаженной шеи и части плеча. Она ничего не сказала и не отстранилась, а только внутренне напряглась, как бы чего-то ожидая. Это было тревожное ожидание. Никакого сладостного трепета я не уловил. Для меня оставалось пока не ясным, или она любит меня, или... Дальнейшие попытки развить идею я оставил, решив, что если девушка хочет попасть к нам в делегацию любой ценой, то не стоит становиться на один уровень с ней и поддаваться очарованию любви по расчету. А если она меня действительно любит, то с этим можно будет разобраться после поездки в Данию.
  Разумеется, мы с Аллой ехали в одном купе, отдельно от партийно-комсомольских деятелей. На границе нам предложили заполнить таможенную декларацию, где черным по белому было написано грозное предупреждение о том, что больше двадцати пяти рублей вывозить за границу запрещалось. На Аллу тяжело было смотреть: она съежилась и забилась в угол. Ее посеревшее лицо и полные ужаса глаза не оставили меня равнодушным.
  - Что случилось? - поинтересовался я.
  - Деньги! У меня денег больше чем нужно! Вот, - она раскрыла свой кошелек и достала оттуда две банкноты по двадцать пять рублей.
  - Всего-то! - удивился я, подумав о своих долларах и марках. Их приобретение и вывоз за границу совершенно не укладывались в рамки советских законов.
  Я объяснил Алле Викторовне, преподавателю высших партийных курсов, что деньги лучше положить в разные места - если и найдут, то в количестве, разрешенном законом. Так она и сделала, перепробовав несколько мест в своем багаже, но даже после этого продолжала сидеть, затравленно озираясь по сторонам. Глядя на нее, можно было предположить, что она пытается провезти или партию героина на полтора миллиона долларов, или бриллианты на аналогичную сумму.
  В конце концов, я попросил злополучный четвертак у нее в долг, пообещав отдать на обратном пути. Эти деньги я просто положил в нагрудный карман своей рубашки, где они и пересекли границу Союза Советских Социалистических Республик. После чего, я вернул долг повеселевшей Алле.
  
  Таков был состав нашей делегации, готовой дать датским демократам представление о людях, живших за "железным занавесом". Но прежде, чем это сделать, некоторым потребовалось выяснить, кто из нас "опер". Для этой цели, Юра, Саша и Валера, накрыли "поляну" тотчас же, как только наш поезд отъехал от Киева. Все, кто отказался напиться с ними, как свинья, попали под подозрение - то есть, я и Алла. Выпив дополнительно пару бутылок водки, партийно-комсомольские работники решили исключить женщин из списка. Таким образом, я оказался единственной кандидатурой на место "стукача" в нашем коллективе.
  Надо сказать, что водки наши друзья набрали столько, что ее хватило не только на пути "туда", но и на все застолья у датчан. Поразительно, но последняя бутылка была выпита на обратном пути уже на подъезде к Киеву.
  Возможно, именно частые возлияния позволили им не напрягаться и чувствовать себя расслабленными в любых обстоятельствах. Я уже отмечал, что чувство враждебности окружающей обстановки, а тем более, чувства заброшенности на иную планету, они не испытывали. Денег у них имелось не на много больше, чем у меня, но запросы были на перспективу: везде они вели себя по-хозяйски, прицениваясь к витринам, и оценивали проходивших мимо женщин без всякого смущения.
  Как только мы вышли из поезда в Копенгагене, то сразу стали выяснять, кто из нас главный:
  - Так, - сказал я, - давайте сложим вещи здесь и узнаем, где что.
  - Я не понял, блин, чё ты командуешь? - начал заводиться Юра. - Кто ты такой?
  Вопрос был чисто риторический, - Юра прекрасно знал, кто я такой. Я был руководителем делегации, у меня были наши билеты, виза, я знал, куда мы едем, и кто нас должен был встречать.
  - Берем вещи и пошли, куда все идут, - начал распоряжаться Саша, видимо решив, что начальников из нас с Юрой не вышло. Без долгих размышлений, он взял свои вещи и отправился вглубь датского королевства. За ним последовал Валера.
  - Вы чё, офигели? - заорал Юра. - А водку кто нести будет?
  Это были последние слова, сказанные членами нашей делегации на повышенных тонах, как принято у нас в стране. Как из-под земли перед нами вырос наряд полиции, и что-то попросил предъявить. Ни Юра, ни Саша не изъявили никакого желания разговаривать с представителями властей.
  - Ты начальник, ты и разговаривай, - огрызнулся Юра, сразу вспомнив, кто я такой.
  Пришлось нам с Аллой вести дипломатические переговоры: мы предъявили паспорта, визы и адрес принимающей стороны в Дании. Это полицию вполне удовлетворило, и нас отпустили. После инцидента мы договорились разговаривать между собой полушепотом, чтобы опять не привлекать внимание полиции своими базарными воплями. Однако соблюдать договоренность было не так легко. Как только мы ушли с перрона в главное здание вокзала и расположились там, Юра начал снова:
  - Давай, колись, бабки есть?
  - Какие "бабки"?
  - Валюта. Сколько у тебя долларов?
  - Это не совсем прилично, спрашивать у человека, сколько у него денег в кармане.
  - Хорош базарить, гони бабки - нам похавать пора.
  Стоило больших трудов доказать, что денег у меня нет и быть не может. Мои попутчики, и особенно Юра, почему-то были уверены, что мне выдали деньги на содержание группы за рубежом. Наконец, Саше с Валерой удалось оттащить от меня заместителя секретаря партийной организации крупного завода, после чего они все отправились осматривать столицу Дании, бросив все вещи на наше попечение.
  Теперь я смог обратить свое внимание на Аллу. За все время, пока мы с Юрой воевали, наша переводчица не проронила ни слова.
  Она выглядела подавленной. Заграница в ее представлениях выглядела совсем не так: никто с цветами ее не встречал, кроме советских рублей у нее ничего не было, поэтому ей пришлось занять у меня две кроны, чтобы посетить вокзальный туалет. Хорошо, что я обменял свои скромные валютные запасы, и мы смогли дозвониться до друзей и договориться, чтобы нас забрали отсюда. Увы, прийти за нами обещали только вечером. Наши же попутчики вернулись к обеду, усталые и голодные, и тут же потребовали, чтобы их обслужили. Особенно кипятился Юра:
  - Это что, я тут до вечера стоять буду? Давай, звони! Пусть забирают прямо сейчас!
  - Звони, если хочешь. Договаривайся.
  - Хорошо, давай четыре кроны.
  - Нет, уж. Я за свои звонил.
  За свои Юра звонить отказался. Причиной была не только жадность, но и полное незнание английского языка. Чтобы не развивать скандал дальше, мы с Аллой воспользовались своей очередью погулять по городу.
  Первое, что я увидел на улицах Копенгагена, был нищий. Он сидел прямо на асфальте у входа в вокзал. Перед ним лежало несколько датских монет с дырочкой посередине и лист бумаги, где крупно было написано: "I want to eat." Но внимание привлекало совсем не это. Одежда нищего полностью состояла и заплаток, нашитых на то, что когда-то было джинсами и джинсовой курткой.
  Другой особенностью города стало невиданное количество велосипедов. Велосипедистов на дороге было не меньше, чем машин, возле вокзала располагалась велосипедная стоянка, на которой велосипеды ставились в специальные стойки и пристегивались. Кроме этого, отдельные пристегнутые велосипеды виднелись то тут, то там по улице.
  Мы с Аллой прошлись вдоль здания вокзала, дошли до перекрестка и остановились, как вкопанные: наше внимание привлекли водители некоторых машин, совмещавшие вождение с разговором по телефону. Телефонные трубки не имели никаких признаков проводов. Это были мобильные телефоны, о существовании которых в Советском Союзе никто не догадывался, а здесь, похоже, с такими трубками ходил каждый второй. Я почувствовал себя космонавтом, попавшим не на Марс, а на планету с высокоразвитой цивилизацией. Здесь говорили на чуждом для нас языке, и здесь была чуждая для нас культура. А, главное, у нас не было денег, и достать их не представлялось возможным. Наши обратные билеты были тонкой ниточкой, которая давала шанс вернуться назад к привычной жизни в своей стране.
  - Мы тут никому не нужны, - чуть не плача сказала Алла.
  Эта фраза подвела итог нашим долгим разговорам в поезде. Мы там долго фантазировали на тему: "Как остаться на Западе?" Серьезных намерений мы не вынашивали, но, как все советские люди, были наслышаны о "невозвращенцах", и нас будоражила мысль о том, как это - взять и не вернуться.
  - Ну вот, - поддержал я тему, - И куда бы мы пошли?
  Идти можно было на все четыре стороны. Абсолютно равнодушные к нашей судьбе датчане спешили по своим делам. Иностранные туристы осматривали достопримечательности. Вспомнив, что здесь мы - тоже иностранцы, мы смешались с толпой немцев, испанцев, итальянцев и разных прочих французов и пошли по датской столице. Наше отличие от прочих заключалось в особой неприхотливости, не принятой здесь: если обычные туристы в Копенгагене мало ходят, но много сидят в кафетериях и ресторанчиках, то мы с Аллой мужественно обошли весь центр без горячего питания и даже без чашки кофе.
  Впечатления от датской столицы у нас с Аллой оказались разными. Как завороженный, я смотрел на ратушу, на памятник Андерсену, на знаменитую Русалочку, здание парламента, королевский дворец - словом, на все, чем так славится Копенгаген. В порту меня поразил паром, - невероятных размеров пассажирский корабль, курсирующий по маршруту Копенгаген - Осло. Но больше всего, как это ни странно, меня поразил обыкновенный рыбный магазин, вернее, магазинчик на одной из центральных улиц. Три посетителя в нем уже создавали тесноту, - так он был невелик. Но рыбные продукты, разложенные по витринам, повергли меня в шок. Прежде всего, семга и морская форель. Рыбы невероятных размеров распластались по прилавкам в сыром, соленом, слабосоленом, копченом и еще Бог знает в каком виде! На их фоне всякая там черная и красная икра, креветки, мидии и прочие дары моря смотрелись весьма второстепенно. И, самое главное, это не было музеем, все продавалось на наших глазах обыкновенным людям, зашедшим сюда, купить что-нибудь к ужину по дороге домой.
  Цены. Вся проблема была в них. В отличие от меня, Алла в первую очередь смотрела именно на цены. Потом она застывала в трансе на некоторое время, пересчитывая их в уме на советские рубли. Далее она объявляла мне, сколько недель или месяцев надо работать в СССР, чтобы купить что-то здесь. Выходило довольно грустно. Я изо всех сил пыжился представить себя космонавтом на Марсе, которого, прежде всего, интересует научная сторона дела. Однако Алла так и не нашла для себя спасительного психологического приема, и по этой причине все более погружалась в глубокую депрессию.
  
  На вокзале нас ожидали повеселевшие члены нашей делегации. Они поменяли часть своих денег на датские кроны, посетили ближайший кафетерий и теперь делились впечатлениями от съеденных хотдогов и пиццы.
  - Где были? - спросил меня подобревший Юра.
  - У ратуши, у королевского дворца, видели Русалочку.
  - А МакДональдс видели? Там в центре офигенный МакДональдс есть!
  - Видели.
  - Ну и как?
  - Прошли мимо, - заявил я, догадываясь, куда он клонит.
  - Зря. Там кока-кола есть. Маленький стаканчик пятнадцать крон, а большой - двадцать пять. Я взял большой, - похвастался он.
  Крыть было нечем: всех моих денег едва ли хватило на маленький стаканчик. Я вытащил пакет киевской соломки и предложил ее Алле. Странно мы выглядели с этой соломкой в центре Европы, на крупном вокзале, среди толпы холеных и ухоженных жителей благополучных стран. Масса впечатлений, порой, шокирующих, сделали свое дело: никто из нас так и не вспомнил потом, как нас нашли представители принимающей организации, как мы ехали на электричке в пригород Копенгагена, и как нас распределяли по семьям. Все слилось в сплошной туман, и только утром следующего дня я окончательно поверил, что нахожусь в совершенно чужой и незнакомой мне стране.
  
  Итак, я проснулся в доме моего нового датского друга и вспомнил все. Еще вечером Енс выдал мне программу визита. Она оказалась на удивление насыщенной: каждый день нам предстояло посещать, как минимум, две организации. Начиналась программа с посещения местной школы. Времени оставалось совсем немного, но Енс уверил меня, что это недалеко, мы еще успеем позавтракать, после чего он провел меня на кухню, где уже суетилась его жена. Странная повязка украшала ее голову - создавалось впечатление, что это своего рода компресс от головной боли.
  - Что это? - спросил я, указывая на повязку.
  - О, это, - ответила она, тщательно подбирая английские слова, - Знаете, мы вчера весь вечер говорили по-английски. Это не мой язык. Обычно я говорю по-датски.
  "А я обычно говорю по-русски", - подумал я, начиная понимать, что не один я в этом доме поднялся с туманом в голове. Вообще-то, переводить нам должна была Алла. Для этой цели она и была включена в состав делегации. Никто в Киеве и предположить не мог, что нас расселят по разным домам, вот и пришлось мне отдуваться за нее, припоминая все, что я когда-то учил в школе и в университете. Пришлось попотеть, поскольку Енсу не терпелось узнать из первых уст подробности о перестройке, гласности и Горбачеве. Мы проговорили весь вечер, разумеется, на английском, и я гадал, как там наши друзья: несколько слов по-английски знал только Саша, а Юра и Валера не могли сказать ни слова. Вряд ли их датские друзья узнали о новых веяниях за "железным занавесом" больше, чем они уже знали из местных газет. Что касается Енса и его жены, то они вполне удовлетворили свое любопытство. Особенно поразительной для них оказалась история с очередью на телефон: когда я сказал, что стою на очереди двадцать лет, но телефон еще не поставили, Енс воскликнул, что за это время можно было бы самому провести телефонные провода ко всем своим знакомым.
  Я тоже узнал о датчанах достаточно много необычного: во-первых, их местная организация районного самоуправления именовалась, как это ни странно, "коммуной". Логично было бы предположить, что "коммуну" населяют коммунисты, но нет. Енс состоял в социал-демократической партии, а его жена занимала какую-то должность в местной церковной организации.
  Еще я узнал, как датчане завтракают. Центральным продуктом завтрака был хлеб, легкий и губчатый. Он запросто сжимался в кулаке, но потом так же легко возвращался к исходным формам. Датчане очень осторожно замазывали маслом дырки в этом хлебе, с тем, чтобы положить сверху кусочек сыра или колбасы толщиной в миллиметр. Бутерброды запивались кофе, который держали в специальном термосе, где кофе оставался горячим все утро. Завершали завтрак стаканом апельсинового сока и бананом.
  Надо добавить, что и обед датчан от завтрака отличался не очень сильно: все тот же поролоновый хлеб с замазанными маслом дырками, пару ломтиков сыра или колбасы, банан. Все укладывалось в специальную коробочку для "ленча", которую носили везде с собой, плоть до обеденного времени.
  Однако, чего датчане совершенно не экономили, так это кофе. Куда бы мы ни пошли, нас везде встречали с целой батареей кофейных термосов. Я пробовал, было, считать, сколько чашек кофе мне доводилось выпивать за день, но обычно после двадцатой чашки я сбивался со счета. Все это заставляло меня серьезно беспокоиться насчет своего здоровья, но датчан, похоже, этот вопрос совсем не мучил, и они с не меньшим упорством смалили под кофе сигареты.
  Кофейно-сигаретный шабаш обычно разворачивался под светом абажура, который нависал над низким журнальным столиком так близко, что едва освещал в помещении что-либо еще, кроме самого стола. Если же кто-либо из присутствующих усаживался в кресле развалясь и нога на ногу, то его нога в кроссовке как раз зависала между лампой и поверхностью стола, заставленного кофейными чашечками и переполненными окурками пепельницами. Разглядывание чьего-либо лаптя, проступавшего над столом сквозь облако табачного дыма, составляло мне основное развлечение на переговорах высоких договаривающихся сторон.
  Еще в поезде Саша, Юра и Валера в простой и доходчивой форме объяснили мне, как их надо представлять.
  - Слушай, - говорил Саша, - Надо бы представить нас посолиднее, как-нибудь.
  - Лучше всего, бизнесменами, - добавлял Валера.
  - Про завод вспомнишь, - я не знаю, что с тобой сделаю, - подводил итог Юра.
  Не знаю, что позорного они нашли в своем комсомольско-партийной деятельности, но, раз договорились называть их "бизнесменами", то, что поделаешь, - они для меня были клиентами, а "клиент всегда прав". В конце концов, врать-то надо было больше Алле, которая была у нас переводчицей, а от меня, требовалось только сидеть в сторонке и следить за процессом сближения народов в рамках акции "народной дипломатии", только и всего. С этим намерением, представить их, как бизнесменов, я и отправился на нашу первую встречу в местную школу.
  Здесь меня ожидал первый сюрприз: как оказалось, Алла со своими новыми друзьями отправилась в Копенгаген, и все обязанности по переводу временно перешли ко мне.
  Что такое устный перевод, я к тому времени уже узнал хорошо: мало, кто из обычных людей ясно отдает себе отчет в том, что за околесицу он, собственно говоря, несет. Любому человеку кажется, что он говорит, как Цицерон, но на самом деле речь большинства из нас довольно несвязна. Вообразите, что вы привели иностранца, скажем, на выставку детского рисунка, и директор выставки, полнеющая женщина среднего возраста, начинает лекцию о высоком предназначении изобразительного искусства:
  - Ну, вот, значит, выставка... Тут у нас,... это, рисунки. Дети, э-э... Вот эта... А еще есть там... На конкурсе...ну, первое место... Да. Как вот... И еще... Замечательно! Мы всегда делаем... Как?! А? - тут директриса прерывает поток красноречия и обращает свой взор на меня в ожидании перевода.
  - ?
  - Переведите!
  - Что перевести? - вопрошаю я, имея в виду выбор между дословным переводом всего, что она наговорила и собственным домыслом.
  - Как, я столько сказала, а вы перевести не можете?!
  Да. Перевести можно, но для этого надо воспользоваться методом Володи Шмидта.
  История эта случилась в Баварии, куда мы поехали с аналогичной миссией - знакомить немцев с новыми тенденциями в нашей жизни (перестройка - гласность - Горбачев). В нашу переводчицу, Наташу, сразу влюбился Андреас, местный красавец, как две капли воды похожий на артиста Боярского в молодости. Упустить такой шанс девица не захотела, а посему на предложение поработать, заявила, что у них с Андреасом другие планы, и укатила с ним на три дня в Альпы. Хорошо, что с нами был тот самый Володя Шмидт, киевлянин немецкого происхождения. Без всякого напряжения, легко и свободно, он переводил где угодно и кого угодно, пока мы не добрались до старинной кирхи в древнем городе Ингольштадте. Экскурсию по церкви вел пожилой баварец, одетый в баварский национальный костюм - кожаные шорты с бретелями, шляпа с пером, ну и все такое. Все было замечательно до того момента, пока ко мне не подошел Сандро, немец из Мюнхена, и не зашептал на ухо:
  - Как Володя переводит? Экскурсовод говорит на баварском диалекте, который мы, немцы из Мюнхена, не можем понять!
  - Да? - удивился я и, подождав, пока лекция закончится, подошел к Володе. - Как насчет баварского диалекта?
  - Ага, - засмеялся тот, поняв, что его секрет раскрыт, - Главное, это цифры и даты, а все остальное можно додумать...
   Так мною был открыт способ перевода по методу Володи Шмидта. И теперь, когда ситуация начинала походить на историю с той Наташей, мне предстояло занять почетное место переводчика на международных переговорах районного масштаба.
  Саша, Валера и Юра пришли на встречу с директором школы раньше меня и теперь беседовали с ним за круглым столом, на котором стояли традиционные кофейные термосы. Все объяснения велись на пальцах в прямом смысле этого слова, поэтому я вступил в дело прямо с марша:
  - Позвольте мне представить вам делегацию партийных и комсомольских лидеров от нескольких киевских организаций и предприятий, - начал я.
  - Что ты, блин, несешь, - зашипел на меня Валера.
  - А, извини, - поправился я, вспомнив о нашем договоре, и обратился к директору с новым вариантом. - Позвольте мне представить вам делегацию бизнесменов от нескольких киевских организаций и предприятий.
  - Ну, урод! Тебе говорят, учителя. Учителя! - процедил Юра, который расслышал слово "businessman" в моем переводе.
  - Учителя? - я был совершенно сбит с толку, - Какие учителя?
  - Понимаешь, - вставил Саша, - мы тут договорились провести показательные уроки, а он обещал нам заплатить по сто крон.
  - Теперь понятно, - обрадовался я и еще раз выдал обращение, издание третье, переработанное, - Позвольте мне представить вам делегацию учителей от нескольких киевских школ и детских учреждений.
  Для красоты картины, надо добавить, что разговор и дальше велся как бы в двух плоскостях: первый, официальный, с директором школы, а второй, неформальный, между нами. Наши лица светились благостными улыбками в полном соответствии с официальным контекстом беседы, тогда как полную стенограмму происходящего можно было бы изложить так:
  - Господин директор, как я понял, вы дали любезное согласие для членов нашей делегации посетить показательный урок в вашей школе.
  - Ты про деньги, про деньги ему скажи, хрен я буду бесплатно там пахать.
  - Может, мы несколько уроков проведем - за каждый отдельно...
  - Шо ты ему сказал?
  - Это высокая честь для нас принимать коллег из вашей страны. Я думаю, было бы лучше, если бы вы посетили разные уроки, - тогда вы смогли бы иметь более полное представление о датской системе народного образования.
  - Сколько он заплатит?
  - Ничего он про оплату не говорит...
  - Переводчик, блин, нашелся! Ты что, нормально перевести не можешь? Он платит?
  - Он предлагает нам посетить показательные уроки каждому отдельно. Но про деньги ничего не говорит.
  - Скажи ему, если не заплатит, мы тут всю школу на уши поставим...
  - Господин директор, нам будет очень приятно ознакомиться с датской системой народного образования именно на примере вашей школы.
  - Замечательно, сейчас, как раз, будет перерыв, и вам покажут, кто, куда и на какой урок идет. Прошу.
  - Аванс дадут?
  - Пивка, пивка. Сразу пивка! Пиво тут классное!
  - Что, прямо сейчас? А переводчик?
  - Директор сказал, нас сейчас разведут по классам. Про деньги опять ничего.
  - Возьмешь наши деньги, - голову отвинчу!
  Последнее замечание расстроило меня окончательно. Ясно было, что "коллеги" напутали с оплатой показательного урока. А когда они не увидят денег, предположил я, то решат, что кто-то из нас все прикарманил. С такими грустными мыслями я поплелся на "показательный урок", припоминая то веселое время, когда я действительно преподавал школе. "Веселым" время получилось благодаря специфическому образованию, которое я получил в киевском университете. Согласно университетскому курсу педагогики, основанному на работах Макаренко и Крупской, ученики, проникнутые идеей коллективизма, должны были сидеть на уроках тихо, как мыши. То, что я увидел в действительности на своих уроках, перевернуло все мои представления о педагогике: в классах было по сорок учеников, каждый из которых норовил выделиться из общей массы какой-нибудь дерзкой шалостью, что удавалось непросто, поскольку сходили с ума и бесились решительно все. Кроме меня, разумеется. Я ошарашено взирал на это буйство стихии и воображал себя слоном в посудной лавке, где роль хрупкой посуды играли детские души. Ожидая увидеть что-либо подобное, я вошел в обычный класс обычной датской школы.
  Первое, что меня поразило в классе, это было то, что я оказался здесь далеко не единственным педагогом. Кроме меня, их было ... три. На пятнадцать учеников. Как мне объяснили, один педагог работал с успевающими учениками, а второй - с отстающими. Что же касается третьего педагога, то он работал отдельно с учеником-инвалидом, которому по датским представлениям о педагогике был положен отдельный наставник, специалист по работе с инвалидами. Возле учительского стола, кроме привычных учебников, находился стеллаж с целым набором напитков, конфет, шоколадных батончиков, чипсов, печенья и прочей подобной снеди, а также фрукты: бананы, апельсины и яблоки. Казалось, датские дети с радостными воплями вот-вот набросятся на все это богатство, как сделали бы это наши, но нет. Скорее всего, они к этому давно уже привыкли и давно наелись. Каждый ученик сидел за отдельной партой и сосредоточенно чем-то занимался. Педагоги ходили между партами, время от времени, что-то тихо объясняя своим воспитанникам. Я вспомнил, как кричал на каждого ученика, пронесшего в класс хотя бы конфету, и пожалел, что Надежда Константиновна Крупская и Антон Семенович Макаренко не предвидели появление "сникерсов" и "кока-колы".
  Дети, как оказалось, штудировали учебники математики. Это меня, историка, немного расстроило: я понял, что никакого "показательного урока" не будет. Все еще надеясь на какие-то деньги, я стал растолковывать учителям, что мне надо на урок истории. Каково же было мое удивление, когда они объяснили мне, что истории, как таковой, здесь не преподают. Мне стало понятно, что педагоги, рассматривающие историю человечества, как историю борьбы классов, в Дании много не заработают. Оставалось только узнать, повезло ли моим товарищам.
  Юра мечтавший выпить датского пива, попал на урок труда, где на его глазах, из старых тапочек, газет и обрезков ткани, дети соорудили что-то наподобие птицы. Тему урока, "recycling", Юра записал отдельно, чтобы показать мне для перевода. Но ничего, кроме "оборота утиля" мне по этому поводу в голову не пришло.
  Валера, которого тоже мучил языковый барьер, побывал в компьютерном классе, где в первый раз в жизни он подержался за "мышку". Событие так его потрясло, что на какое-то время он даже позабыл про деньги за "показательный урок".
  Саша, похоже, с самого начала догадывался о том, что денег нам не заплатят. Немалую роль в том сыграли те двадцать английских слов, которые он помнил со школы. Как показали дальнейшие события, он оперировал этим набором слов с необычайной изобретательностью, что позволяло ему объяснить датчанам любую пришедшую ему в голову мысль, потратив на перевод не более получаса.
  Явившись с "показательного урока", он заявил нам, что провел урок музыки, на котором он научил детей украинским национальным танцам, и что за это ему выплатили сто крон. В доказательство, он действительно достал из кармана красивую бумажку и предъявил ее нам. Этот веселый розыгрыш меня и выручил: все сразу поверили, что деньги нам рано или поздно дадут. Не за "показательный урок", так за что-либо другое. Повод для моего публичного линчевания исчез.
  
  Сашин секрет продержался недолго: вечером Енс, прежде чем начать новый разговор о Горбачеве и перестройке, сказал мне, что местное отделение его партии выбило из фонда помощи восточным странам небольшую сумму для нас, и что он, Енс, уполномочен вручить мне сто датских крон. С этими словами он достал из бумажника точно такую же банкноту, как у Саши, и вручил ее мне.
  Я стал пересчитывать свалившееся мне на голову состояние в советские рубли. Результат расчетов потряс меня: получалась сумма, которую я зарабатывал примерно за полгода честного труда в Киеве. Если к этому добавить стоимость бутылки итальянского вина, которую Енс открыл специальной машинкой для открывания бутылок, да еще приложить колбасу, ветчину, сыр, грибы, бананы, апельсины и многое другое, что украшало наш скромный стол, то получалась сумма, которую я даже за год не зарабатывал. Невольно моей голове зашевелились мысли о мышеловках и бесплатном сыре: "Где и как я все это отработаю?"
  Но Енса, похоже, этот вопрос не беспокоил:
  - Как вы полагаете, Советский Союз теперь дружественная Западу страна или нет? - вопрошал он.
  - Не знаю, как насчет всего Советского Союза, - уклончиво отвечал я, - но со стороны Украины для Дании никакой угрозы нет.
  - Дания маленькая страна, - продолжал Енс, - мы живем относительно хорошо. Много народов в мире живут в крайней бедности и хотели бы переселиться сюда. Но мы не можем всех принять - мы маленькая страна...
  - Могу вас заверить, все украинцы являются патриотами, и не захотят покидать свою страну, как бы плохо им не жилось.
  Тут я немного покривил душой. Я не упомянул про Аллу, которой жилось совсем не так уж и плохо в Киеве, но она хотела жить в Дании, причем, еще лучше.
  Кажется, ее мечты, наконец, начали сбываться. На следующее утро, когда мы собрались вместе для очередного похода к сторонникам сближения народов, и когда каждый из нас стал похваляться деньгами, полученными от хозяев в целях укрепления демократического духа, выяснилось, что Алла, в отличие от нас, получивших по сто крон, получила все двести пятьдесят. Положительную роль, в этом случае, сыграло ее знание английского языка, что дало ей возможность гораздо четче обрисовать контуры новых веяний в жизни советский граждан по проверенной схеме: гласность - перестройка - Горбачев. Тут каждый из нас решил, что это еще не вечер.
  По дипломатическому протоколу, принятому нами еще в Киеве, все переговоры с датской стороной необходимо было вести мне, Алла должна была переводить, а остальным предписывалось подавать предложения. В действительности же протокол был сразу нарушен, как только все узнали о необычайных профессиональных успехах Аллы. Юра, видимо вспомнив эпизод с "учителями", прямо мне заявил:
  - Сунешься еще раз со своим переводом - морду набью.
  Судя по красноречивому молчанию других членов делегации, чувствовалось, что угроза не шуточная, и заступаться за меня, в случае чего, никто не будет. Но, надо заметить, это табу нарушалось ими же всякий раз, когда требовалось что-либо объяснить датчанам. В первую очередь это касалось Саши, который болтал с датчанами без умолку, и его словаря на двадцать слов ему явно не хватало. Тогда он хватал меня за руку и спрашивал что-нибудь типа:
  - А как по-английски будет "скучный"?
  - "Boring", - отвечал я, не чувствуя подвоха.
  - "Boring", - радостно сообщал Саша всем присутствующим датчанам, указывая на меня пальцем.
  Однако, наибольшее удивление сотоварищи вызвали у меня на дальнейших переговорах с представителями местных организаций и фирм. В зависимости от того, кто в данный момент нас у себя принимал, они представлялись то "учителями", то "бизнесменами", то "представителями демократической общественности", то "членами общественно-политических движений". Валера, правда, чаще всего выступал, как "представитель финансовых кругов", а Саша, представлялся, как ... прихожанин, то есть как член религиозной общины при христианской церкви, возле которой он жил и регулярно посещал. Я, при этом, благоразумно умалчивал о его атеистических подвигах в горкоме комсомола, сохраняя свою "морду" небитой, до поры до времени.
  Но самым удивительными оказались предложения, посыпавшиеся на датчан, как горох из мешка:
  - У меня есть восемь автобусов! - заявлял Валера.
  - А у меня есть гостиница в центре города! - поддерживал его Саша.
  - У меня есть дом отдыха в Крыму, - важно заявлял Юра, и все вместе предлагали тут же подписать контракт на отправку в Украину туристических групп.
   "Институт располагает государственными автобусами, горком комсомола имеет гостиницу, у завода есть дом отдыха в Крыму", - мысленно переводил я для себя. Перевести это вслух было равносильно самоубийству. Как минимум, требовалось договориться с Аллой, но подступиться к ней было совершенно невозможно: она без конца переводила нашим "бизнесменам", которые постарались сделать так, чтобы я и близко к ней не подошел.
  Выход был найден вечером, - я ей просто позвонил от Енса:
  - Мне кажется, Алла, происходит какое-то недоразумение, - начал я издалека.
  - Да? А в чем дело?
  - Мы договаривались, что ты мне будешь переводить.
  - Да, конечно. Но у ребят так много вопросов.
  - Это не вопросы. Они пытаются здесь заработать.
  - Что в этом плохого?
  - Ну, как же, они, ведь, пытаются использовать государственную собственность для этого. Автобусы, гостиницы и дома отдыха им не принадлежат! Кроме того, они выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле!
  - Я не знаю. Мое дело - переводить.
  - Но, если ты ЭТО переводишь, значит, ты участвуешь в обмане!
  - Ой, не надо так драматизировать.
  - Давай сделаем так, завтра ты переводишь только мне...
  - Нет, завтра не получится. Я еду в Копенгаген с Сашей. Мы должны посетить управление по делам церковных организаций.
  Новость стала полной неожиданностью для меня. Идея визита - рассказы о перестройке, гласности и Горбачеве - оказалась отодвинутой на задний план, а я очутился в роли шута на ярмарке.
  Утром следующего дня выяснилось, что не только Алла с Сашей едут в Копенгаген, ехать должны были все мы "для более детального ознакомления со столицей Дании", как объяснил мне Енс. Далее, он подробно описал мне порядок пользования датскими проездными билетами. Каждый такой билет представлял собой узкую картонную полоску, разделенную на сегменты. Пассажиру требовалось вставить полоску в кассовый автомат, и тот отбивал на сегменте время. Билет считался действительным около двух часов и годился не только для электрички, но и для городского автобуса. Таким образом, отбив билет в Хёлеве, можно было с ним пересесть на другую электричку в Кёге, а затем, приехав на главный вокзал в Копенгагене, сесть на автобус и доехать до любой части города. "Как удобно", - подумалось мне.
  - Не забудьте, только, одно, - заметил Енс, видимо, угадав мои мысли, - У вас будет только пять минут, чтобы пересесть из электрички в электричку в Кёге.
  - А что будет, если мы не успеем, - полюбопытствовал я.
  - Успеете, - успокоил меня Енс, - Электрички будут стоять близко, лоб в лоб. Перепутать будет невозможно.
  - Ну, а все-таки...
  - Тогда вам придется ждать целых сорок минут до следующей электрички, и ваши билеты станут недействительными за десять минут до прибытия в Копенгаген.
   "Круто", - подумал я и решил ни при каких обстоятельствах не опаздывать на вторую электричку.
  На следующее утро все члены делегации встретились на вокзале в Кёге. Званию "вокзал" это сооружение совершенно не соответствовало, равно как и подошедший "поезд", который по нашим меркам скорее походил на трамвай. Собственно говоря, и город Хёлев, с его двумя тысячами жителей, по нашим понятиям, считался бы селом городского типа. По тихим, безлюдным улицам этого города, с ровным, без единого бордюра асфальтом, время от времени, тихо шурша шинами, проезжали автомобили-призраки. Они заезжали в ухоженные дворики без заборов. Единственной преградой, отделяющей частную собственность от общественной, была тщательным образом постриженная растительность. Каждый дворик был устроен с особой, неповторимой выдумкой, и городок в целом напоминал Никитский Ботанический Сад в Крыму.
  Очевидно, всем членам нашей делегации объясняли, как пользоваться проездным билетом. Во всяком случае, каждый отбил свой билет в станционном компостере без особых объяснений и лишних напоминаний. Я успокоился и потерял бдительность, за что и поплатился. Только мы прибыли в Кёге, я попытался убедить группу немедленно пересесть в стоявшую рядом электричку. Результат оказался совершенно противоположным.
  - Так, садимся на этот поезд, - сказал я без церемоний, помня о пяти минутах, оставшихся до отхода электрички.
  - Ну, ты посмотри, чё он командует! - взорвался вдруг Юра, обращаясь к остальным членам группы.
  - Нам надо сесть в этот поезд, он отходит через пять минут.
  - Почему в этот? - начал было более рассудительный Валера, но Юра не дал ему договорить.
  - А ты знаешь, какой с нас штраф возьмут, если мы не на тот сядем?
  - Давайте скорей сядем, у нас нет времени! - настаивал я.
  - Да кто он такой, я его сейчас урою! - вскричал Юра и двинулся в мою сторону с явным намерением меня "урыть". Я невольно попятился.
  - Стой! - вмешался Саша и стал хватать заместителя секретаря партийной организации крупного завода за руки, видимо вспомнив об инциденте с полицией в день приезда. - Не сейчас. Алла, спроси кого-нибудь, это поезд на Копенгаген или нет.
  Надо признаться, помощь подоспела вовремя, хотя "не сейчас" наводило на грустные размышления. Тем не менее, ситуация разрядилась. "Copenhagen?" - спросила Алла машиниста поезда. "Copenhagen!" - подтвердил он. Все дружно запрыгнули в поезд, который тотчас же начал движение.
  Острая часть инцидента завершилась, и вражда приняла вялотекущий характер. Посовещавшись друг с другом, наши партийно-комсомольские работники заявили мне, что я - редкое "чмо" с которым они больше не желают иметь дела. Несправедливость приговора была очевидной. Ирония ситуации была в том, что все понимали, как я был прав, предлагая немедленно сесть на поезд, но кого это интересовало? Дело кончилось тем, что никто не пожелал составить мне компанию для прогулки по столице Дании. Как раз это мне было нужно больше всего, и я отправился гулять по городу сам.
  Намерения у меня были самые серьезные: еще в Киеве мне объяснили главную задачу моей миссии - установление связей с датскими молодежными организациями. Способ выполнения был предложен довольно оригинальный. Я должен был зайти в ратушу, спросить, где находится молодежный отдел, а там меня ждали бы уже с распростертыми объятиями.
  Первую часть миссии, найти ратушу, удалось выполнить довольно легко. Она находилась на центральной площади города, недалеко от вокзала. С некоторым душевным трепетом я открыл тяжелые дубовые двери старинного здания и оказался в вестибюле, где сразу привлек внимание работников службы охраны, которые препроводили меня в справочный отдел ратуши. О том, кто я такой, и какова моя миссия, я рассказал несколько раз: сначала одному охраннику, потом второму, а затем всем работникам отдела справок. В результате всех моих усилий, мне была вручена карта города, и даны все необходимые разъяснения, как дойти до места, обозначенного ими на карте. Полагая, что с распростертыми объятиями меня ждут именно там, я отправился быстрым шагом устанавливать дружеские отношения с молодежными организациями датского королевства.
  По указанному адресу я действительно нашел молодежную организацию - недорогое молодежное общежитие, где каждый желающий студент из ближайших к Дании стран мог переночевать без проблем. Примерно час я объяснял администрации суть моей миссии, и, в конце концов, мне выдали целую кипу рекламных буклетов о Копенгагене. Решив, что моя миссия успешно выполнена, я собрался, было, уходить, когда мое внимание привлекла гора упаковок с презервативами на стойке у администратора.
  - Это действительно бесплатно? - спросил я девушку за стойкой, заметив надпись "free" рядом с презервативами.
  - О да, конечно! - вежливо ответила она, расцветая в радушной улыбке.
  - А сколько я могу взять?
  - Любое количество, какое пожелаете.
  - Бесплатно?
  - Бесплатно!
  Определенно мне везло. Я только что установил дружеские отношения с датской организацией, а теперь мне в руки плыло целое состояние. Не раздумывая ни минуты, я отгреб от кучи упаковок примерно треть, и стал распихивать все это по карманам. Девушка постаралась сделать вид, будто ее это не интересует, и уткнулась в свои бумаги. Лишь один веселый взгляд, мельком брошенный в мою сторону, да подернувшиеся в улыбке уголки губ выдали ее интерес к загадочному иностранцу.
  Я вышел на улицу переполненный чувством самоудовлетворения и прошагал почти два квартала, пока вдруг не наткнулся на Аллу, стоящую в полной растерянности на углу двух пешеходных улиц.
  - Что ты тут делаешь? - изумился я, полагая ее присутствующей на переговорах с церковными организациями Дании.
  - Ничего, - ответила она голосом полным тоски и печали.
  - А где Саша?
  - Он пошел на переговоры.
  - А ты, почему не там?
  - Он сказал, что сам справится.
  "Однако! - подумалось мне, - Как же он обойдется двадцатью словами?" Впрочем, в тот момент Сашины проблемы меня мало волновали. Я достал из кармана столько презервативов, сколько смог ухватить своей пятерней:
  - Смотри, что я достал. Совершенно бесплатно. Я их тут набрал рублей на пятьдесят!
  - Что это?
  - Ну, понимаешь, - протянул я, вдруг понимая, что меня могут понять превратно, - Полезная вещь, можно друзьям подарить. Как сувениры.
  - А-а, - рассеяно ответила Алла. На мое счастье, ее мысли были где-то далеко.
  И мы пошли по улицам древнего города. Говорил, в основном я, громко восторгаясь красотами европейской архитектуры. Алла отмалчивалась и внимательно осматривала все витрины. Наконец, она встала, как вкопанная, устремив свой взгляд на противоположную сторону улицы, где находился парадный подъезд какого-то отеля. Ее внимание привлекла самая банальная сцена, знакомая нам по зарубежным кинофильмам: к отелю подъезжает такси, из него выходит прилично одетая женщина и расплачивается с водителем. В это же время портье достает из багажника чемоданы и несет их в отель вслед за женщиной. Ничего особенного.
  - Обратите внимание, - голосом экскурсовода начал я, - Перед вами типичный европейский отель, обыкновенное такси, портье, которому положено позаботиться о багаже, и женщина, желающая остановиться в Копенгагене на несколько дней...
  - Почему не я?! - вскричала Алла, прервав меня на полуслове. К моему невероятному изумлению, по ее лицу текли самые настоящие слезы. Как будто комок застрял у нее в горле, она больше ничего не смогла сказать и только трясла головой. Опомнившись, она закусила губу, бросила отчаянный взгляд на отель и быстро зашагала прочь. Следом засеменил я, уж и, не зная, что и сказать.
  
  На вокзале нас уже ждал Саша. Настроение у него было приподнято-возвышенное, поэтому он лишь вскользь поинтересовался, отчего это у Аллы такое заплаканное лицо. Я рассказал историю с отелем. В другое время Саша постарался бы раздуть инцидент и обвинить меня в грубом обращении с женщиной, но сейчас его мысли занимало нечто другое, что так и вертелось на языке. Юра с Валерой еще не пришли, а высказать это "нечто" так хотелось, что Саша начал разговор о своих достижениях:
  - Ну, как успехи?
  - Посмотрели город, - уклончиво ответил я, решив пока не говорить о Клондайке с дармовыми презервативами.
  - Два вагона, - доверительно сообщил мне Саша.
  - Какие вагоны? - не понял я.
  - Два вагона с библиями. Я договорился о гуманитарной помощи. Мне пришлют два вагона с библиями в Киев.
  - Поздравляю, - выдавил я из себя, внутренне дивясь метаморфозам бойца атеистического фронта.
  - Соображаешь?
  - Что? - удивился я, не понимая, куда он клонит.
  - Ну, сколько одна библия стоит!
  - Э-э, рублей сто, наверное.
  - А теперь помножь сто рублей на два вагона!
  Только тут до меня дошло, что Саша вовсе не собирался раздавать библии даром. Он решил их ПРОДАТЬ! "Сколько же библий может уместиться в двух вагонах?" - подумал я. Как бы я ни считал, выходило сто тысяч. Значит, Саша разбежался хапнуть сразу около десяти миллионов! Так вот почему он отправил Аллу подальше, - такие дела при свидетелях не делают! Тут я показался сам себе ничтожным и мелочным, а гладкие холодные пакетики по всем карманам стали жечь мне руки. Мне захотелось избавиться от них немедленно или, по крайней мере, сделать так, чтобы ни один из них случайно из кармана не выпал.
  Положение спас Ханс-Хенрик Хьёрмхой, служащий одного из банков Копенгагена. У него жил Валера. Ханс-Хенрик заехал за нами на вокзал, поскольку наши датчане посчитали разорительным для себя оплачивать наш путь обратно в Хёлев, в то время как Ханс-Хенрик каждый день ездил на работу на своей машине и мог нас подвести по дороге домой. Вместе с ним на вокзал пришли и Валера с Юрой, которые в свою программу осмотра города включили и посещения банка господина Хьёрмхоя. Как они смогли преодолеть языковый барьер, осталось для меня загадкой.
  Все вместе мы отправились на автостоянку, где меня ожидал очередной сюрприз: в машине сидела очаровательная жена Ханса-Хенрика - безупречно одетая молодая дама с классическими чертами лица, холодными глазами и носом с небольшой горбинкой. Несмотря на ее выдержанную вежливость и дозированное радушие, так и хотелось назвать ее той самой "акулой капитализма", которой нас пугали еще с детства. Состоялась непринужденная процедура приветствия: "Hi". Каждый из нас повторил это "hi" на свой лад, и все стали прикидывать, кто, где сядет. Получилось так: Ханс-Хенрик - за рулем, жена рядом, на заднем сиденье четверо из нас, а один садится в багажник. Ханс-Хенрик открыл заднюю дверь и широким жестом пригласил меня в багажное отделение. По правде говоря, оно представляло собой продолжение салона и имело окна. Но сидеть на запасном колесе как-то не подобало руководителю иностранной делегации.
  Я наотрез отказался ехать в багажнике.
  Саша, Валера и особенно Юра воспользовались моментом, чтобы сказать мне все, что они обо мне думают:
  - Садись, урод! Ты что, не понял?!
  - Какая тебе разница, где сидеть?!
  - Хватит выпендриваться, полезай в багажник!
  - Ей Богу, если б не датчане, я бы ему всю морду своротил!
  - Ну что ты стоишь? Не видишь, тебя все ждут!
  Вообще-то я не мог понять, почему в багажнике должен ехать именно я. Кроме меня, среди нас, было еще трое мужчин вполне способных посидеть на "запаске". Я попытался оспорить решение коллектива в свою пользу, но это лишь подлило масло в огонь и грозило обернуться давно обещанным мордобоем. Дискуссия продолжалась бы долго, если бы "акула капитализма" вдруг не села на "запаску" сама. Она проделала это быстро, с невероятной элегантностью и легкостью. Ее муж тут же захлопнул дверь и весело сказал: "OK!"
  - Ну, блин, мы тебе это припомним в Киеве! - пригрозил Юра, усаживаясь в машину.
  - Как ты мог заставить мою хозяйку сесть в багажник?! - воскликнул Валера, усаживаясь рядом с Юрой.
  - Ты поступил не как джентльмен! - подвел итог Саша. О том, что у каждого из них был шанс показать себя джентльменом, им в голову не пришло, и всю обратную дорогу никто из истинных "джентльменов" со мной не разговаривал.
  
  На следующий день нас повезли на помидорную фабрику. Как выращивали помидоры у нас в стране, мне было хорошо знакомо: как раз пару лет перед описываемыми событиями, нас послали работать на помидорное поле. В те времена горожан часто посылали работать на село. Это был достаточно распространенный способ заставить интеллигенцию сделать хоть что-нибудь полезное для страны. В то утро автобус нас ждал на перекрестке Крещатика и нынешней Прорезной, как раз в том месте, где сейчас стоит памятник Паниковскому. В автобус села сборная команда представителей от организаций центрального района Киева, включая телевидение и министерства. Те, кто ехал не в первый раз, оделись, соответственно, во все, что похуже. Но были среди нас и несколько дамочек "при полном параде" - прически, макияж, маникюр, ну, и так далее. Забавно было видеть их на помидорном поле рвущими сорняки руками. Еще забавнее был конец помидорной истории: ближе к обеду мы заметили странное приближение горизонта к нам. Через несколько минут, мы осознали, что на нас быстро надвигается какая-то белая стена. Все, кто успел, бросился к автобусу. Начался невиданный ливень с невероятно крупным градом. Величина градин достигала размеров шарика для пинг-понга. Этот град молотил в крышу автобуса с такой силой, что от шума мы не слышали друг друга, даже если кричали в ухо. Стихийное бедствие продолжалось недолго, но результат оказался поразительным: выйдя с автобуса, мы не обнаружили на поле ни сорняков, с которыми приехали бороться, ни самих помидоров. Следующее мое знакомство с помидорным производством состоялось уже здесь, в Дании, на помидорной фабрике.
  Сказать о ней "теплица", у меня не повернулся бы язык. Это действительно было современное предприятие, где производство помидоров организовали по всем требованиям современной науки: от центрального здания отходили многочисленные цеха, стены и крыши, которых были сделанные из алюминия и стекла, что и составляло единственное сходство с нашими теплицами. Вся остальная начинка "цехов" поразила наше воображение. Во-первых, по грядкам никто не ходил: вдоль теплиц на некоторой высоте были проложены рельсы, по которым ездили специальные платформы для рабочих. Во-вторых, к каждому помидорному кусту была протянута трубочка, по которой растению подавали воду со всеми необходимыми минеральными удобрениями. Количество и темп подачи воды регулировалось компьютером отдельно для каждого растения. Кроме того, в каждом цехе стояло по улью со специальными голландскими пчелами, которые опыляли цветки. Рабочие, естественно, были одеты в белые комбинезоны, и кругом звучала тихая, ненавязчивая музыка. Все это поразительно напоминало мне что-то очень знакомое со школы. Наконец, я вспомнил! Ну, конечно же! Чернышевский и его предвидение светлого будущего! Все сходилось один к одному, за исключением маленького пустячка: помидорную фабрику построили не у нас, а в буржуазной Дании. Окончательно нас добили компьютеры в центральном помещении:
  - Зачем вам столько компьютеров? - спросил Саша директора предприятия.
  - Они нужны нам для управления цветом помидоров, - ответил тот, демонстрирую простую открытую улыбку сельского труженика.
  - Как, цветом помидоров? - изумились все мы.
  - Знаете, - начал директор, не поняв смысла нашего изумления, - Некоторые заказчики просят помидоры бледно-красного цвета, а другие хотят ярко-красного.
  - И как вы это достигаете?
  - В компьютер закладываются данные о сроках посадки растений, цветения и опыления. После этого нетрудно вычислить, когда помидор будет зеленый, когда бледно-розовый, а когда ярко-красный. Эти сведения передаются рабочим, которые, таким образом, знают, где искать помидоры требуемого цвета.
  Да! Ошеломленные, мы покидали это чудо света. В нашей стране, где помидоры привозили на базу всех сортов сразу навалом в одном кузове, зеленые, бледно-розовые, ярко-красные и уже гнилые, никто бы не поверил в существование такой помидорной фабрики, пока не увидел бы все своими глазами.
  
  Пора было расставаться с Данией. Прощальный вечер организовали у Енса, что оказалось чрезвычайно удобным для меня, - мне не надо было никуда ехать, и я чувствовал себя хозяином наравне с Енсом. Я показал своим товарищам скромное жилище обыкновенного датчанина: прихожая, кухня, туалет, душ, две спальни, кабинет, детская и гостиная. Все комнаты были относительно невелики, за исключением гостиной, которая была так просторна, что могла бы свободно вместить с полсотни человек. Впрочем, собравшихся было немногим меньше, стол был заставлен традиционными термосами с чаем и кофе, а в воздухе висело уже привычное для нас облако дыма. Нам предстояло познакомиться с целым рядом традиционных обрядов, сопровождающих отъезд лучших друзей в другую страну. Самым приятным для нас оказался обычай раздавать подарки и сувениры. Тут мы не ударили лицом в грязь и постарались на славу: Саша вручил датчанам портрет Горбачева размером метр на полтора, Юра подарил каждому, у кого мы жили, по бутылке водки, Алла раздала открытки с видами Киева, а я - значки с советской символикой. В самый разгар церемонии ко мне подобрался Валера и зашептал на ухо:
  - Слушай, я видел у тебя открывалку для консервов.
  - Какую открывалку?
  - Ну, ту, с деревянной ручкой.
  - А-а! - вспомнил я про консервный нож.
  - Дай мне ее.
  - Зачем? - поинтересовался я для вида, хотя был в полной уверенности, что Валера просто хочет открыть какие-то особые консервы и тем порадовать хозяев.
  - Давай, давай, - настаивал Валера, не вдаваясь в объяснения.
  - Хорошо, - я порылся в сумке и достал оттуда консервный нож с деревянной ручкой, - Бери.
  Все, что произошло с моим консервным ножом в следующую минуту, поразило меня так, что я на некоторое время потерял дар речи.
  - Алла, иди сюда, - скомандовал Валера, - Переведи.
  После этого они подошли к Енсу и Валера начал:
  - Скажи ему, нам тут очень понравилось.
  - Господин Енс, мы очень признательны вам за проявленное гостеприимство, - перевела Алла.
  - А теперь скажи, я хочу вручить ему этот презент, - с этими словами Валера протянул Енсу мой консервный нож с деревянной ручкой.
  - Огромное спасибо, вы невероятно любезны, - ответил Енс, принимая подарок.
  - Это же мой нож! - воскликнул я, как только дар речи вернулся ко мне.
  - Чё ты орешь, - зашипел на меня Валера, - Я тебе таких ножей в Киеве мешок дам.
  - Это мой нож, - настаивал я, - И только я решаю, кому его дарить!
  - Вот жлоб! Откуда он такой взялся? - пожаловался Валера Саше и Юре. Все трое посмотрели на меня с нескрываемым презрением.
  Между тем, наши датские друзья уже собрались в круг и вдохновенно запели:
  
  We shall overcome
  We shall overcome
  We shall overcome some day
  Oh, deep in my heart
  I do believe
  We shall overcome some day
  We'll walk hand in hand
  We'll walk hand in hand some day
  We are not afraid
  We are not afraid today
  We shall overcome
  We shall overcome some day
  
  Слова песни растрогали меня до глубины души. Она показала, в какое окружение я попал: да, я был именно среди тех демократически настроенных европейцев, которые, не зная усталости и совершенно бескорыстно, боролись за мир, прогресс, демократию и сближение народов. Только благодаря таким людям Европа смогла достичь небывалых высот процветания. Теперь и я находился среди них, готовый рука об руку идти вперед к объединенной Европе, нашему общему дому.
  Поток возвышенных мыслей прервал Енс:
  - Мы еще не слышали главного от вас, - торжественно изрек он.
  - Что именно, - полюбопытствовал я, полагая их, ожидающими от нас песню в ответ.
  - Мы не слышали, как вы поете, - подтвердил мою догадку Енс.
  - Какую песню вы хотите услышать? - я лихорадочно прикидывал, что спеть, "Подмосковные вечера" или что-нибудь из украинского фольклора.
  - Гимн вашей страны, разумеется! - сказал Енс голосом, не терпящим возражений.
  Конфуз был полный. Совершенно невозможно было объяснить датчанам, что в Советском Союзе гимна не знает никто, что петь гимн считается зазорным, а на человека, встающего при исполнении государственного гимна, смотрят, как на последнего идиота. В Дании все обстояло как раз наоборот: у каждого дома стоял флагшток, на который под исполнение гимна страны поднимался государственный флаг каждый раз, когда у кого-либо в доме был день рождения. Обычай дарить государственный флаг в день рождения был так распространен, что я, порой, видел флаги Дании, выглядывающие из детских колясок.
  - Знаете, Енс, - нашелся я, - Мы тут уже достаточно выпили, и было бы неуважительно по отношению к гимну петь его пьяными.
  - Хорошо, - успокоился Енс, - Отложим это на другой раз.
  
  "Другой раз" нам так и не представился. На следующее утро, когда мы уезжали обратно домой, о гимне СССР, к счастью, никто не вспомнил. Мы вполне благополучно добрались до Киева, и никто ко мне больше не цеплялся. Поскольку наши герои сочли постыдным для себя везти оставшиеся запасы водки домой, то всю дорогу назад они беспробудно пьянствовали день и ночь, и на подъезде к Киеву задача была успешно завершена.
  Потом наши пути кардинально разошлись. Саша возглавил какое-то общественное христианское объединение. Когда оно прекратило свое существование, неизвестно, но, полагаю, двух вагонов с библиями хватило надолго. Валера стал одним из управляющих наиболее крупного в Украине банка и работает там до сих пор. Юра умудрился приобрести контрольный пакет акций своего завода. Кроме того, он стал депутатом Верховной Рады. Все шло хорошо до тех пор, пока его "Мерседес" на полной скорости не врезался в грузовик, неведомо как оказавшийся у него на пути.
  Алла по приезду в Киев, нашла какой-то украинский фольклорный ансамбль и стала готовить его к поездке в Данию. Когда, наконец, Енс прислал ей приглашение на весь ансамбль, она оформила визу только себе и на все деньги, привезенные из Дании, купила себе билет. Хватило только до Праги. Как она добралась без денег от Праги до Хёлева, только ей известно. Затем она пожила у Енса несколько дней, заняла у него денег и навсегда растворилась на просторах Европейского Сообщества.
  Очень скоро как Советский Союз приказал долго жить, я остался без работы. На мое счастье, деньги, данные мне Енсом, сохранились. Однажды зимой, я купил на всю сумму семена и стал торговать ими на базаре. С трудом, но бизнес пошел. Торговать, правда, можно было только с февраля по май, но заработанных денег вполне хватало до следующего сезона.
  Енс приехал ко мне через два года, и я несколько дней водил его по музеям, сводил в Лавру, на Крещатик и на Андреевский спуск. Наконец, мы поехали в Пирогово посмотреть музей народной архитектуры и быта. Весь день мы ходили по пустынным дорогам музея под открытым небом, рассматривая старинные украинские хаты и, наконец, совершенно усталые, добрались до затерянного в лесу ресторанчика без всяких признаков жизни внутри. По случаю всеобщего кризиса в стране, ресторан не работал.
  - Хорошо бы отобедать, - пожелал иностранный гость.
  - OK, - оптимистично согласился я и побежал вокруг ресторана, пытаясь обнаружить хоть одну открытую дверь. Мои усилия оказались не напрасными, - на кухне я нашел двоих, очевидно сторожей, которые пили самогон, закусывая его борщом, картошкой и огурцами с луком.
  - Мужики, заработать хотите?
  - Ну?
  - Там у меня датчанин голодный. Надо покормить. Заплатит долларами.
  - Да мы бы и рады, но ничего нет.
  - Как нет? А это? - я показал на стол.
  - А он это будет есть?
  - Смотря, как подать. Наливайте, значит, борщ в глиняную миску, а самогонку в глечик. Глечик есть?
  - Да.
  - Вот и хорошо!
  Все остальное прошло, как по маслу: я объяснил Енсу, что у нас будет настоящий украинский "country lunch", какого он нигде не найдет. Да еще с настоящей деревенской водкой. Он был в восторге. Сторожа постарались на славу и подали все в наилучшем виде. Борщ был бесподобен, картошка с огурцами и луком на расписанном украинском блюде выглядели как на рекламном щите. Глечик был полон самогона до краев. Кажется невероятным, но мы его выпили вдвоем, что привело нас в совершенно приподнятое настроение.
  - Знаешь, что я тебе скажу, - сказал мне Енс, когда на обратной дороге мы, пьяные, выписывали круги по музею народной архитектуры.
  - Что? - спросил я, не в силах припомнить что-либо еще по-английски.
  - Этот музей, - Енс обвел рукой кругом, показывая на хаты и ветряки, - Этот музей самый лучший из всех, который я когда-либо видел!
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"