Первые послевоенные годы. Поверженная голодом 1933 года и только закончившейся войной когда-то очень богатая кубанская казачья станица. До первой мировой войны в ней было 12 тысяч населения, до сих пор она тянется по правому берегу Кубани на 6 километров. Хотя сейчас там живёт менее тысячи человек.
В школу пошла первый раз в 1946 году, до семи лет не хватало нескольких месяцев. Класс был переполнен, сидели по 3-4 человека за партой. Через несколько дней меня учительница отправила домой со словами: "Придёшь на следующий год. Мест нет". Я бежала домой, только бы не заплакать от обиды, так хотелось в школу. Дома наплакалась вволю. Бабушка успокаивала, ругала учительницу и приговаривала: "Вот если бы был отец, этого не было бы". А отец погиб в конце 1943 г. на Синявинских болотах под Ленинградом.
Когда я на следующий год пошла в школу, то уже могла читать букварь и немного писать. В классе было больше 40 человек. Только у четверых были отцы. Многим было по 8-9-10 лет (во время войны школа какое-то время не работала, а потом не все ходили в школу - не было одежды, кому-то надо было присматривать за младшими детьми, матери работали в колхозе чуть ли не сутками). Старому учителю Тимофею Игнатьевичу было трудно справляться с таким контингентом, и тогда он меня сделал своей помощницей - помогала осваивать азбуку, чтение в школе и даже дома.
В эти же годы к нам в амбулаторию прислали после окончания медицинского института в Краснодаре молодого врача Олю. Мама там работала санитаркой. Оле не хватало семьи, в Краснодаре остались мама и младший брат Юра. И приживаться в нищей станице было трудно. И она брала меня с собой повсюду, -- на прогулки на Кубань, в кино (передвижка приезжала раз в месяц, и это был праздник), делала мне какие-то причёски.
И вот летом к ней приехал её брат Юра. Он перешёл, или уже закончил пятый класс, не помню, года на 4 был старше меня. Он сразу же повёл меня в сельскую библиотеку. Когда мы пришли, библиотекарь посмотрела на меня и сказала, что мне ещё рано книжки читать. Но Юра настоял, и меня записали в библиотеку. Я стала читателем. Для начала мы выбрали тоненькую книжку "Игрушки" и довольно толстую книгу "Адыгейские народные сказки". Почему-то мне запомнилось, что в библиотеке было 400 книг. Какую-то их часть, довольно значительную, я прочитала где-то лет до пятнадцати. Читала запоем, дома меня ругали, говорили, что испорчу глаза (освещение тогда было от керосиновой лампы на столе), что не помогаю по дому. Доходило до того, что иногда у бабушки кончалось терпение, и она отбирала у меня книгу. Один раз она даже бросила книгу на пол. Помню, в 4 классе прочитала синий томик У. Шекспира. Вряд ли я что-то поняла, но какой-то след книги оставили в моём сознании, может даже в подсознании, и повлияли на моё воспитание и в общем-то на жизнь.
Юра уехал, и вскоре я получила от него первое в своей жизни письмо. Что-то я не могла понять, и помню, как я залезла на выступающий фундамент, чтобы дотянуться до открытого окна кабинета Оли (было ещё тепло) и показать ей письмо.
На следующее лето Юра опять приехал на каникулы. Однажды мы шли с ним по улице. Было жарко. Я шла босиком, ноги утопали в очень мелкой тёплой, почти горячей пыли (сейчас такой пыли давно нет - земля стала другой). До сих пор ощущаю, как тепло и приятно было идти. Навстречу шли девочки постарше меня. Вслед нам они стали говорить "тили-тили тесто - жених и невеста". Блаженство кончилось. Было обидно - ну причём здесь жених и невеста...
Юре надо было возвращаться, и Оля стала просить маму отпустить меня в Краснодар. Она рассказывала, какая у неё мама, как они по вечерам во дворе домика под вишней пьют чай из самовара. Мне так хотелось увидеть казавшийся мне почти сказочным мир. Но мама не отпустила меня.
Начались занятия в школе. В зале висел большой плакат. На нём Сталин с добрым лицом. Перед ним мальчик в белой рубашке с красным галстуком (пионер) и большим букетом цветов. И надпись "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Как-то девочки, которые дразнили нас, говорят, показывая на плакат: "Это же твой Юрка". И, действительно, Юра был очень похож на пионера с плаката.
Оля, отработав положенное время, вернулась в Краснодар. С Юрой больше мы не виделись, но его доброе участие проявилось ещё раз. Он прислал мне посылку. В ней было несколько атласных лент и синяя фетровая шляпа с загнутыми полями. В то время у всех девочек были косы, а атласные ленты, которые вплетались в косы и на концах завязывались бантом, были просто роскошью. Ленты я носила, а вот шляпу только примеряла перед зеркалом. Появиться в ней на улице - задразнили бы. Так она и лежала.
Окончив школу, я уехала учиться в Москву. И вот там-то, казалось, пришло время моей шляпе. После первого курса я ехала домой с твёрдым намерением взять эту шляпу в Москву. Дома стала её искать, а бабушка говорит: "Сколько же ей валяться, я сделала из неё стельки в галоши".
Странно, но шляпы я так никогда и не носила. Как бы не изменяя моей первой и единственной шляпе.