Многие из нас знают о нем - хотя бы раз читали или слышали. Однако мало кто в него верит. Но те немногие, которым довелось соприкоснуться с ним, пусть всего лишь однажды, не разуверятся уже никогда.
В рассказах о нем, его называют по-разному. То "Доброжилом", то "Доброхотом", иногда "Суседком" или "Батанушком". А то и "лизуном" либо "жировиком" за некоторые привычки. В обиходе же за очевидные и доказанные его услуги часто величают "хозяином" или же за давностью его жизни на Руси "дедушкой", не решаясь произносить вслух его прирожденное имя "домовой" - отчасти из уважения к нему, отчасти из скрытой боязни оскорбить таким прозвищем.
И как же много баек, сказок и легенд передавалось о нем устно! Среди них встречалось много необычных и удивительных, но все же в большинстве своем они до такой степени похожи, что постепенно создали обобщенный образ, ставший устойчивым и привычным. И этот образ, уже в свою очередь породил множество примет и обрядов.
Принято считать, что переход в новую избу, новоселье - особенно ответственное дело, требующее разумной осторожности. Ведь на новом месте жизнь словно бы должна пойти по-другому, но вот как она сложится - неизвестно. И эта неизвестность пугает. Именно поэтому искушенные в житейских делах хозяйки не забудут при переходе в новую избу, поставив икону в красный угол, отрезать ломоть от каравая хлеба и положить его под печку. Это - гостинец тому незримому хозяину, который вообще зовется "домовым-доможилом". Каждая жилая деревенская изба непременно имеет одного такого невидимого жильца, который и является сторожем и самого строения, и, главным образом, всех живущих в нем: и людей, и скотины, и птицы.
О происхождении домовых рассказывают такую легенду. Когда Господь при сотворении мира сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, то на людские жилища тоже попадали нечистые духи. Причем неизвестно, отобрались ли сюда те, которые были подобрее других, или уж так случилось, что рядом с людьми они пообжились и пообмякли, но только эти духи не сделались злыми врагами людей, как водяные, лешие и другие черти., а как бы переродились: превратились в доброхотов. И при этом даже приобрели привычки людей веселого и шутливого нрава. Значительная часть крестьян так к ним привыкла, настолько примирилась с ними, что уже не согласна была признавать домовых за чертей и считала их за отдельную добрую породу, отзываясь о них с явным добродушием и даже нежностью. А уж выругаться их именем себе не позволял никто.
Редкий человек может похвастаться тем, что сам видел домового, так сказать, воочию, и потому может описать его образ. Но домовой обычно предпочитает, чтобы хозяевам было о нем известно, и поэтому он находит самые разные способы время от времени давать о себе знать. Бывает, что иногда он "показывается". Но так бывает очень редко и, что характерно, разные люди о его образе рассказывают по-разному. Чаще всего его описывают небольшим, как ребенок, мохнатым, обросшим мягкой шерстью, причем так, что ею покрыты даже ладони его рук, которые у него совершенно такие же, как у человека. Некоторые видели его в образе какого-то зверька, животного с хвостом и даже с рогами. Другие говорили о его сходстве с кошкой. Но многим он являлся в образе старичка с длинными волосами и бородой, то седого с непокрытой головой, то в большой лохматой шапке.
Но чаще всего домовой дает о себе знать косвенным способом, не показываясь. Это может быть его голос, то мягкий и ласковый, то строгий, а то и отрывисто-краткий и глухой в виде мимолетных ответов на вопросы умелых и догадливых хозяев. Ведь по доброму своему расположению к жильцам, он имеет заветную привычку наваливаться во сне на грудь и давить. И тому, кто, проснувшись, поспешит спросить его: "к худу или к добру?", он может ответить человеческим голосом. Ведь он не делает зла людям, а напротив, старается предостеречь от грядущих несчастий и временной опасности. Часто он также гладит сонных своей мягкой лапой, и тогда не требуется никаких вопросов - и так становится ясно, что это к добру.
Особенно домовой любит те семьи, где люди живут в полном согласии, и тех хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, в порядке и чистоте содержат свой двор. Если из таких кто-нибудь забудет вдруг замесить корм коровам, задать лошадям сена, то домовой сам за него позаботится о животных. А уж кто умеет слушать и чутко слышит, тому домовой своим голосом подскажет, какую надо покупать скотину. Когда говорят, что скотина "не ко двору", это означает, что не взлюбил ее своеобразный капризник "дворовый хозяин". Поэтому при такой важной покупке к домовому обращаются прямо и открыто, при свидетелях, кланяются в хлевах во все четыре угла и просят поить, ласкать и холить новую скотину.
С домашнего скота домовой переносит свои заботы и на людей. Охотнее всего он старается предупреждать о несчастьях, чтобы хозяева успевали приготовиться к беде и отвести от себя напасть заблаговременно. Люди опытные и сведущие в таких случаях те знаки, которые подает домовой, разумеют без слов. Так, например, если слышится плач домового, иногда в самой избе, то быть в доме покойнику. А если у трубы на крыше заиграет в заслонку, то будет суд. Обмочит домовой ночью - заболеет тот человек. За волосы подергает - остерегаться надо, не ввязываться в споры. А то и прибьет, да еще и очень больно. Если же загремит домовой в поставце посудой, то это знак: осторожнее надо обращаться с огнем, зорко следить, чтобы не заронилась искра, не вспыхнула бы непотушенная головешка, не случился бы большой пожар. А вот плачет и охает домовой к горю, к радости же скачет, смеется, песни играет. Предупреждая о свадьбе, иногда подыгрывает себе на гребешке.
Заботы и любовь свою к семьям иной "доможил" простирает до такой степени, что мешает тайным грехам супругов и, если куда не поспеет вовремя, то потом наказывает виноватого тем, что наваливается на него и каждую ночь душит. При этом, так как всей нечистой силе воспрещено самим Богом прикасаться к душе человеческой, то, имея власть над одним только телом, домовые не упускают случая и шлепнуть до боли, и ущипнуть до синяка.
Однако бывает и так, что даже при любви к хорошим хозяевам он, между тем, мучает скотину, а кого любит, на того наваливается во сне и наяву, не разбирая ни дня, ни ночи, но все же предпочитает сумерки. А уж ленивым и нерадивым он особенно охотно помогает запускать хозяйство и старается вредить во всем: заезживает лошадей, мучает и бьет скотину, засоряет навозом двор, давит каждую ночь и сбрасывает с печи и полатей хозяина на пол, да и хозяйку тоже, и детей их не жалеет.
Впрочем, помириться с рассерженным домовым не трудно. Для этого только стоит положить ему под ясли нюхательного табаку, до которого он большой охотник, или вообще сделать какой-нибудь подарок, вроде разноцветных лоскутьев, старинной копейки с изображением Егорья на коне или просто горбушки хлеба, отрезанной от непочатого каравая.
Некоторые хозяйки даже в наше время, нажарив оладьев или блинов, не спешат их прятать или накрывать, а оставляют на столе или на плите, как бы предлагая отведать и домовому.
Существует поверье, что один раз в году надо обязательно задабривать домового, будто иначе он из доброго может превратиться в лихого. Вот тогда во дворе и избе все пойдет наперекосяк: работы не спорятся, скот худеет и чахнет, люди заболевают, беды летят со всех сторон. День задабривания домового приходится на 28 января по старому стилю или 10 февраля по новому. В этот день поселяне для смирения домового после ужина оставляют на загнетке горшок каши, обкладывая его вокруг горячими угольями. Будто ровно в полночь домовой выходит из-под печи и ужинает. С той поры он целый год бывает смирен и услужлив.
Давно всем известно, что вообще-то домовой большой проказник и своеобразный шутник. Там, где обживается, может беззаботно и беспричинно резвиться. По свойству своего веселого нрава, он то застучит по ночам в подизбице, то возится за печью или громыхает посудой, а то и спящих щекочет. Бывает, что ради шутки, так, от безделья, он своей косматой грудью наваливается и на молодых. Подурит, подурит да и пропадет с такой быстротой, что нет никакой возможности заметить, каков он видом.
Есть у него и другие шутки и развлечения. Судя по рассказам, любит завязывать узлы, заплетать косицы, стаскивать одеяла со спящих. Нередко домовой развлекается и тем, что прячет какие-то вещи в самые необычные места. Знающие люди при поисках начинают тогда приговаривать: "дед, дед, поиграй и отдай". Помогает приговорка, пропавшая вещь и находится.
Такие странные явления часто приводят к тому, что проказами домового люди объясняют не только всевозможные случаи повседневной жизни, но и какие-то ненормальные отклонения или болезненные проявления организма. Бывает, что начнется у молодой бабы в крови бушеванье и почудится ей, будто подходит к ней милый и жмет, и давит, а опять виноват домовой.
Считается, что, поселяясь на постоянное житье в жилой и теплой избе, домовой приживается в ней на правах хозяина. Люди же, живущие в ней, целые поколения, сменяющие друг друга, - это как бы постояльцы. Поэтому, поселяясь в доме или приходя в пустующий дом переночевать, полагалось просить домового, чтобы пустил.
Переезжая в новый дом, обычно зовут с собой и домового. Для этого известны разные, порой произвольные приемы и слова. Иногда накануне отъезда специально ставят у дверей веник, чтобы на нем везти домового в новый дом. Кое-где домовых завязывают в мешок и переносят в нем на новое жилище, иногда же заманивают горшком каши, которую ставят на загнетке.
Считалось неблагодарностью и грехом, бросать домового в старой избе, да еще когда ее и ломали. Поэтому и приглашали домового с собой. Тогда выносили икону и хлеб и звали: "Батюшка домовой, выходи домой!". И икона в этой ситуации вовсе не случайная деталь. Как существо доброе, покровитель семьи и дома, домовой вовсе не противник светлому началу и церкви. Считается, что имя Господа, окропление святой водой, молебен в доме ничуть не мешают ему.
Однако каждый домовой так сильно привыкает к своей избе, что его трудно, почти невозможно выселить или выжить. Недостаточно для этого всем известных молитв и обычных приемов. Надо владеть особенными притягательными добрыми свойствами души, чтобы он внял этим мольбам и не признал бы ласкательные причитания за лицемерный подвох, а предлагаемые подарки за шутливую выходку.
Если при переходе из старой рассыпавшейся избы во вновь отстроенную не сумеют переманить домового, то он не погнушается остаться жить на старом пепелище среди трухи развалин в холодной избе, несмотря на всю его хорошо известную любовь к теплому жилью. Оставшийся из упрямства, по личным соображениям или оставленный по забывчивости недогадливых хозяев, домовой будет страдать в тоске и печали на холоде, томясь и скучая.
В некоторых местностях домовых наделяют семействами. Тогда жену домового называют "доманя" и при переходе в новую избу зовут на новоселье и ее, приговаривая: "дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу - как умею, награжу".
При выборе в избе определенного места для житья домовой не слишком разборчив: он живет и за печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей, и в подизбице, и на подволоке. Но замечали наибольшую охоту домового проводить время в голбцах (дощатых помещениях возле печи со спуском в подполье) и в чуланах.
Прижившись в избе на правах хозяина, домовой вполне оправдывает присвоенное ему название доможила. Если он замечает покушение на излюбленное им жилище со стороны соседнего домового, если вдруг уличит его в краже овса или сена у лошадей, то всегда вступает в драку и ведет ее с таким ожесточением, какое свойственно только могучей нежити, а не слабой людской силе. Но лишь очень чуткие люди могут слышать этот шум в хлеву и конюшнях и отличать возню домовых от лошадиного топота и шараханья шальных овец.
Неспособность наша к этому восприятию или, как принято теперь говорить, к восприятию этих тонких структур, иных сущностей, сравнима, пожалуй, с неспособностью насекомых или, скажем, пчел воспринимать наше собственное существование. Ведь их зрение устроено таким образом, что позволяет им различать лишь расплывчатые контуры ближних предметов. Пчелы, как считает французский исследователь Реми Шовен, даже не подозревают о существовании человека. В той реальности, в которой пребывают они, нет ни человека, ни человечества. Подобно пчелам, обитающим в природе, но не догадывающимся о существовании человека, мы не воспринимаем иных сущностей, возможно, точно так же обитающих рядом с нами. Правда, в отличие от пчел, мы иногда хотя бы можем допустить мысль, что они есть.