Ребенком я любил гулять по окраине нашего маленького городка. Тихо там было, спокойно, да и родители не докучали домашними обязанностями, не требовали пол подмести, или уроки учить. Бродил среди плакучих ив и берез, птицами любовался, да в речушке купался, а с началом войны убегал на окраину всё чаще, дабы не слушать разговоров взрослых о танках, Красной Армии и лютых немцах.
Как-то ноги привели меня к небольшому домику, одиноко стоявшему за невысоким, покрытым деревьями холмиком. Вокруг было тихо, не было слышно ни звука, словно и не жил там никто, хотя забор и был покрашен, трава перед крыльцом скошена, а окна чисто вымыты. На следующий день я спросил бабушку, не знает ли она чей это дом; всегда улыбчивая, она вдруг насупилась, и нехотя сказала, что там живет старый еврей. Никто не знает как его зовут, но прибыл он в Белоруссию ещё молодым, при царе, и с тех пор живет отшельником, торгуя на базаре шнурками, спичками и прочей мелочью.
Спустя несколько недель, в субботу, я вновь очутился тех краях. Остановившись подле одинокого домика, я рассматривал крепкие дубовые стены, когда дверь чуть скрипя отворилась. На пороге появился седовласый и седобородый старик, с кустистыми бровями и пронзительными глазами, словно библейский пророк Моисей, о котором мне рассказывала бабушка.
Несколько мгновений он рассматривал меня, а после поманил за собой пальцем, и зашел в дом.
Родители учили остерегаться незнакомых, но что-то магическое было во взгляде старика, нечто, что заставило меня, едва ли не против моей воли, последовать за ним. Очутившись внутри, я почувствовал страх - на ум пришли старые, шепотом рассказанные истории, что иудеи любят заманивать детей к себе в дома, убивать, а из их крови готовить излюбленную пищу "маццу".
Старик жестом указал на кухню, и чувствуя, как холодный пот прокладывает липкие дорожки на спине, я безвольно направился к небольшой, но крепко сложенной печке.
- Как тебя зовут, киндер? - спросил он мягким голосом.
- Митя.
- Здравствуй, Митя, - улыбнулся он. - Меня зовут Моисей, но ты можешь называть просто Мишей. Скажи мне, умеешь ли ты разводить огонь?
- Да, - отвечал я, чувствуя, как подгибаются от страха коленки. Неужто он надумал зажарить меня? Взяв протянутые спички, я дрожащей рукой развел огонь.
Наклонившись, старик нежно поцеловал меня в макушку, и повел в другую комнату. Вот и конец, подумал я, сейчас он меня зарежет, но Моисей, открыв небольшой шкаф, протянул мне несколько плиток столь редкого тогда шоколада.
- Спасибо, Митя. Спасибо, сынок.
Проводив до двери, он пожелал мне долгих лет и здоровья. Словно во сне, я направился обратно домой; старик помахал рукой, и вернулся к себе. Памятуя о бабушкиных насупленных бровях, я решил спросить о странном поведении еврея у отца, хоть и боялся получить выговор за то, что зашел в дом к незнакомому человеку. Он лишь рассмеялся:
- Иудеям запрещено разводить огонь в субботу. Вера у них такая, Митюша. Старик наверное просто хотел стакан горячего чаю или тарелку супа.
- А ты его знаешь, папа?
Отец перестал улыбаться. Вздохнув, он промолвил:
- Видел на базаре пару раз. Говорят, убили его семью в Кишиневе, в начале века, во время погромов, а он с трудом бежал, но правда ли это - не знаю, да и не хочу знать.
Несколько дней после этого разговора в город пришли немцы. Рассказывали про них много чего, но оказались они простыми людьми, только говорили на своём языке. Нас они не тронули, сказав, через переводчиков, что ищут только партийных и жидов, слова, которых я не знал. Люди, при виде одетых в серую форму солдат супились и мрачнели, а мне было интересно, и я смотрел, как они красиво маршировали по улочкам. Один из них даже улыбнулся мне, и потрепал по щеке, чему я был несказанно рад.
У нас они задержались всего на два дня. Какие-то люди ходили по домам, задавали вопросы, но вскоре они ушли. А в субботу я помчался на окраину, к старому еврею.
Дом встретил меня распахнутой настежь дверью; выбитые окна, с острыми краями выбитых стекол, казались темными ранами на теле. Войдя внутрь я заметил, что многие вещи исчезли, а на полу виднелись капли крови. И нигде не было следов старого дяди Миши.
Выйдя во двор, я обогнул дом, и невдалеке увидел небольшую насыпь из свежевырытой земли, над которой кружили вороны. Подойдя ближе, я нашел стрелянную гильзу, ещё хранившую запах смазки и гари.
Вернувшись домой, я рассказал об увиденном отцу, и спросил, не знает ли он где можно найти старого еврея. Изменившись в лице, он строго настрого запретил мне приближаться к тому дому. И было нечто в его голосе, из-за чего я не осмелился нарушить наказ...
За прошедшие годы он мне несколько раз снился. Больше шестидесяти лет прошло; теперь я и сам старик, на взрослых внуков смотрю, не нарадуюсь. Но в те ночи, когда мне является во сне старый добрый дядя Миша, я плачу. За всю свою жизнь я редко плакал, даже в детстве, а во снах - только когда его вижу. В них я стою у одинокого домика, надеюсь, что дверь откроется, и я вновь увижу старое библейское лицо. И тогда я спрошу - дядя Миша, не развести ли вам огонь?