- Джонни, лапка, достань-ка мне новую бутылочку скотча.
Молодой человек изящно наклонился и зашарил под кроватью в поисках спиртного. Розовощекого юнца звали Джованни Батиста. Он был одним из немногих избранных, которых легендарная кинозвезда, закрывшаяся от мира в одной из парижских квартир роскошного особняка на авеню Монтень, 12, допускала в свою спальню. Именно на него мне указал зубр немецкой желтой прессы Клаус Кнапф. И предупредил: "Учти, нашего с тобой брата "бабушка" люто ненавидит, а педики, которых она обожает, "воду в заднице не удерживают" - болтливы как сороки. Так что, Снапораз, придумывай легенду, готовь толстый конверт наличных для жадного Батисты и вперед. Мне нужен "жареный" репортаж как можно быстрее".
Был конец апреля 1992 года.
Лежащая на огромной двуспальной кровати грузная старуха с жирными тенями вокруг глаз подмигнула мне:
- Бог придумал гомосексуалистов для меня и Гарбо. Верно, Джонни, - она взяла из рук Батисты бутылку виски, - что мы бы делали без них - таких милых и безопасных.
- Безопасных? - я вежливо улыбнулся, изображая непонимание.
- Ну, конечно, - она сделала два больших глотка из бутылки и строго посмотрела на меня, - они не покушаются на нашу честь, которую, впрочем, я, в отличие от этой Гарбо, давно потеряла.
Она хихикнула:
- Ее невинность слишком дорого стоила - покупателей не нашлось. Ну, а еще гомиков можно посылать с разными интимными поручениями.
Она опять отпила из горла, при этом несколько капель пролились на подбородок. Батиста аккуратно вытер капли салфеткой.
- Ведь обо мне никто не заботится, - пожаловалась "бабушка", - никто здесь не убирает, никто не хочет мне готовить кушать, я давно уже не принимала ванны. Дочь далеко - от нее ни слуху, ни духу! Куда это годится? Это никуда не годится!
Было смешно слышать такое - своего личного секретаря она при мне услала по делам, в гостиной бесшумную уборку производила горничная-португалка, а дочь Мария вчера уехала.
- Дорогая, - обратился к ней Батиста, - отец Джеймс хочет тебе помочь.
- Это хорошо, - важно кивнула она, - мне кто-то должен выносить и выливать в унитаз мочу. Больше ничего и не требуется.
Я снисходительно улыбнулся. Батиста опять вытер ей подбородок и укорил:
- Как ты можешь такое требовать от святого отца...
- Не учи меня! Я лучше тебя знаю, на что годятся священники! - раздраженно крикнула старуха, отдала ему бутылку и потребовала сигарету. Он поднес ей портсигар.
Скрюченными от артрита пальцами она выскребывала сигарету. Батиста попытался ей помочь, но она шлепнула его по руке и, наконец, ее вытащила. Зажала губами и, сложив ладони чашечкой, прикурила от огонька, поднесенного Батистой. С наслаждением втянула в легкие дым, при этом обозначились ее знаменитые скулы.
Я испытывал легкий ужас от близкого присутствия с живым призраком. Белая пудра, плотно покрывавшая лицо, была похожа на истлевший саван. Вялые крашеные губы походили на дохлых слизняков, а тонкие седые волосики пучками выбивались из-под искусного парика Стэнли Холла... Голос, скрипучий и тусклый, вызывал у меня боль - невозможно было поверить, что именно этот голос пел бессмертную "Лили Марлен" и позже "Blowing in the Wind" Боба Дилана.
Передо мной была жестокая пародия на прежнюю Марлен Дитрих.
Я не удержался и, притворившись, будто поправляю наручные часы, которые на самом деле были микрофотоаппаратом, сделал несколько снимков. Дитрих прищурила глаза и, выпустив дым, обратилась ко мне:
- Как видите, курю! А весь мир думает, что я бросила. Quatsch!
- Что?
- Quatsch! - терпеливо повторила она и добавила, - чушь несусветная! Так говорят в Берлине!
- Вам это вредно.
- Вредно?! - она с яростью посмотрела на меня, - может, вы еще скажете, что это грех!
- Это не грех, мадам, - сказал я кротким голосом, - это губительная страсть.
- А мне кажется, это вы, святые отцы, страдаете губительной страстью...
Она замолчала, выдерживая паузу. За ее спиной Батиста делал мне отчаянные знаки не возражать ей. Я безмолвствовал.
- Страстью осуждения! - Дитрих, уничтожив меня взглядом, запыхтела как паровоз. В спальне уже можно было "повесить топор".
- Меня только Джонни понимает, - Дитрих посмотрела на него и Батиста, воркуя "я же тебя люблю, Марлена", бросился поправлять складки одеяла.
- Ты думаешь, я дура, - Дитрих сердито выпустила в него серый дым, - я просто тебе плачу больше, чем платила эта Гарбо. Она боялась раскошелиться на лишнюю пару туфель даже для себя. Если бы не ее фантастическая скупость, ты до самой ее смерти покупал бы ей вагинальные свечи.
Батиста потупил взор и притворно вздохнул. Дитрих наблюдала за ним, скрытая завесой дыма. Потом усмехнулась:
- Это не порок, Джонни. Я тоже люблю деньги. Чем их больше, тем лучше. Только я не умела их копить, как эта Гарбо. Я умела их тратить. Вот теперь, вместо того, чтобы быть здоровой и убираться самой, я последние франки трачу на таких как ты - бедных, добрых и безопасных.
- Кстати, - она обратилась ко мне, - сколько же вы хотите?
- Нисколько, мадам, - широко улыбнулся я.
- Это подозрительно. Так для чего же вы сюда из Америки приперлись? - брови Дитрих поползли вверх, она перевела взгляд на Батисту, - здесь, дружок, что-то не то. Ты кого мне привел?
У меня засосало под ложечкой - роль священника исполнялась мною впервые, и играл я ее неубедительно. Но священник - единственная персона, у которой не требуют удостоверения личности. Достаточно надеть сутану, сказать "священник" и отмыкаются все засовы, причем не столько физические, сколько интимные. То, что нужно папарацци.
- Отец Джеймс твой поклонник, Марлена, - Джонни поцеловал ее в щеку.
Не знаю, поверил ли сам Батиста в мою легенду, но, думаю, получив от меня крупную сумму, он клялся бы, что перед ним и сам Господь Бог.
Она хотела что-то сказать, но закашлялась и попросила скотча. Пока она приходила в себя, я осматривался. Дитрих лежала на просторном ложе, левая половина которого от нее была занята своеобразным писчебумажным бюро. Она вела активную переписку с поклонниками - там лежало две стопки фотографий, на них был знаменитый кадр из фильма "Дестри снова в седле". Одна стопка фотографий уже была надписана ее решительным росчерком. Лежали карандаши, ручки, чистые конверты разных форм и размеров, блоки марок, телефонная книжка и телефон. На видном месте лежал большой пластмассовый пистолет. Справа от нее возле кровати было уже другое хозяйство - тумбочка с множеством полок, загроможденных упаковками таблеток, пузырьками, баночками, коробками со свечами, салфетками "Клинекс" и губками "Хэнди уайпс". Там же был и второй телефон, тарелки, столовые приборы, мельнички для перца и маленькая электроплитка с чайником. Грязная посуда с грудой пустых бутылок из-под шотландского виски валялась на полу. Под кроватью стояли емкости для мочи и большая кастрюля с крышкой, в которую она собирала, по видимости, отходы кишечника. Сигаретный дым в какой-то мере компенсировал застоявшийся в комнате скверный запах. Я сидел у изножья кровати, в кресле-каталке.
- Что вы хотите, отец Джеймс, - Дитрих затушила сигарету, - спасти мою грешную душу?
Я сложил руки и склонил голову. Можно было подумать, что я молился, а я спрятал свой растерянный взгляд.
- Quatsch! Вы приехали из страны, где больше всего говорят о праведности. Но в вашей стране все строится на чем угодно, только не на праведности! Это же фальшивая роль! Как можно судить другие страны, определять, что в них справедливо, а что нет, если в собственной стране все основано на обмане и разбое, угнетении слабых, истреблении коренного населения. Вы дали индейцам доллар за полуостров, который сегодня известен всему миру как Нью-Йорк! Я прекрасно помню, как в вашей стране действовал "сухой закон", а вся страна вопреки запрету покупала виски. И ни у кого не было угрызений совести!
Дитрих замолчала, тяжело дыша, и снова протянула руку - Батиста вложил бутылку. Она жадно отпила несколько глотков и, презрительно посмотрев на меня, спросила:
- Хотите меня поставить на колени перед вашим богом? В этом ваша помощь заключается?
Я растерялся - я совершенно не был готов к такому приему. Я ожидал увидеть покорную старую развалину с угасающим разумом, а встретил "пещной огнь", горящий в старом сосуде.
- Я уважаю вас, священников, за ваше мужество заблуждаться, - Дитрих скривилась, - но я потеряла веру в бога на войне. Я не понимаю вашего тезиса "и подставь другую щеку"! Он никак не согласовывался с войной, которую я прошла вместе с мужчинами. Они шли на войну, обращаясь с молитвами к вашему богу, и погибали! Но самое страшное началось после войны - мы вернулись в Америку, которая не знала ужасов войны и не хотела знать. Мужчины, даже если на их куртках десантников блестели ордена, не могли войти в ресторан только потому, что требовался галстук! Я сама видела, как в нью-йоркском ночном клубе "Эль-Марокко" пытались запретить войти тем, кто воевал, чтобы сохранить благополучие господам, которые никогда не слышали свиста падающих бомб над своими напомаженными головами.
Дитрих зло дернула подбородком, и я заметил блеснувшие в глазах слезы. Вдруг она вытянула свои страшные, усыпанные "ржавчинками" руки и сурово сказала:
- Посмотрите на мои руки! В Арденнах в дикий холод я обморозила руки, даже не заметив этого. Руки, опухая, надувались, как воздушные шары. Для смазывания мне давали специальное желе - неплохая картина: сквозь это желе, как лапы зверя, видны были мои отекшие руки. С ногами дело обстояло хуже, хотя их спасали, как никак, военные сапоги. Они хоть не жали. А потом, когда я после войны по забывчивости клала руки на стол, а люди начинали их беззастенчиво разглядывать, я их прятала. Ну что, посмотрели!
Дитрих убрала руки и обратилась к Батисте:
- Джонни, усади меня.
Батиста одной рукой бережно приподнял Дитрих, другой ловко взбил подушки и добавил еще одну, и, наконец, с величайшими предосторожностями перевел ее в сидячее положение.
- В детстве меня учили, что бог стоит над схваткой. И потому, видимо, молитвы к нему не оказывали нам никакой помощи. А когда я узнала о гитлеровских лагерях смерти, с того момента я перестала обращать свои мысли к богу.
- Джонни! - крикнула она, - дай сигарету.
Снова повторился прежний ритуал. Сделав быстро несколько глубоких затяжек, она остановилась и замолчала. И посмотрела куда-то вперед - воспоминания захватили ее.
Внезапно в комнату хлынул солнечный свет. Только плотные муслиновые занавеси смягчили его напор. Дитрих улыбнулась, подставляя лицо свету, и зашептала:
- Люби, пока еще любить ты можешь.
Люби, пока еще любить ты рад...
- Отец Джеймс, - вдруг обратилась ко мне Дитрих, - вы свободны. Помочь вы ничем не можете, а спасать меня я не просила.
Она повернулась налево, взяла из стопки надписанную фотографию и протянула ее мне:
- Всего хорошего.
Когда 6 мая 1992 года раздался звонок от Клауса Кнапфа, я как раз изучал мою добычу - снимки Дитрих. На одном фото она закуривает - видна рука Батисты и тусклый взгляд Дитрих на огонек зажигалки, а вокруг глаз сетка беспощадных морщин. На другом крупный план застывшей в углу рта капельки скотча - Дитрих уже изрядно приняла "на грудь". На третьем она поправляет парик и руки похожи на птичьи лапки.
За такие снимки Кнапф должен был бы мне отдать все свое состояние, да еще заложить имение своей баварской бабушки.
- Ты слышал новость?! - заорал он в трубку.
- Клаус, а нельзя ли другой регистр? - поморщился я от звона в ухе.
- Пошел к черту! Сегодня умерла Дитрих!
Я оцепенел, потрясенный известием. Первое, что пришло в голову - я стану миллионером. В моих руках - бомба! Ведь я был последним фотографом, запечатлевшем угасающую легенду без прикрас.
- Снапораз! Мне нужны твои снимки!
- Quatsch! - сказал я и сам себе удивился.
- Что?
- Quatsch! - я уже принял решение, о котором минуту назад и не думал. Я смотрел на последний образ Марлен.
Дитрих полусидит в постели, опираясь на груду подушек. На ее лицо бережно сверху, сквозь белые муслиновые занавеси, ложится свет. Казалось, в тот миг бесстрастное солнце возжелало сделать ей подарок - выделились знаменитые скулы, разгладились морщины, сверкали зрачки. Сиреневой вуалью служил табачный дым.
"Люби, пока еще любить ты можешь.
Люби, пока еще любить ты рад..."
Дитрих улыбалась - она победила, несмотря ни на что. Глядя на нее, я понял, что сам Бог проиграл Дитрих...
- Пошел к черту! Мне нужна сенсация! - орал Кнапф.
- Quatsch! - сказал я в третий раз и, положив трубку, выключил телефон.