Селение Чертки утопало, словно бы прогибая собой земную гладь, между тремя земляными горбами. Места тут стояли дикие и мало познанные. Жители Чертков лениво обживали природу, обступавшую село. Нехоженные тропы начинали стелиться уже в ста шагах от одной из трех околичных хат. Патриархальные нравы здешнего люда и буяние природного разнообразия вкупе порождало у чертковцев крайне боязненное мировидение, изобиловавшее небылицами, суевериями, страхами перед стихиями и тайным настроем души.
В той стороне селения, куда деревья обращали свою замшелую спину, возле самого высокого горба, ютилась хатка девицы Саломеи, державшей небольшой шинок, где мужского племени человек собирался не так даже выпить, как полюбоваться самой шинкарочкой. А была она так невероятно хороша, что и нельзя было сразу решить: или же бояться ее чар, или поддаться им себе на погибель. Чертковские бабы называли Саломею ведьмачкой, питая к ней мученическую зависть. Дева же была и вправду статна собою, да и умела эдак вздыхать, что истомляющая грудь ее вздымалась животрепещуще, отчего мужики казились и брали себе новой выпивки.
А уж скольким женихам поднесла она гарбуза! "Мил ты мне, -- говорила она всякому, -- а только участь моя иная. Велено мне ждать в уповании!" Кого ждать и кем велено, Саломея не знала или же не говорила, но всегда отвечала на женихания неизменно одними и теми же словами. Замужнее бабье давало волю своим усачам напиваться до четверенек, но, гляди же, лишь бы у себя в доме или хоть с кумовьями, но никогда -- у "ведьмы"...
Однажды произошла такая ночь, что небеса дождливо соединились с землей. Тьму раскалывали хвостатые молнии и ветер свирепо терзалл напуганные просторы. На проселочной дороге -- единственном пути, соединяющем остальной мир с Чертками -- показалася карета, запряженная шестеркой удалых рысаков. Кучер драл коньские бока хлыстом и правил на ближайшую хату, замеченную им при коротком зареве молнии. Заехав на подворье, карета покачнулась и замерла.
-- Селифан! Пойди справся о ночлеге!
Названный Селифаном мужик, нехотя и неторопливо слез с козел и так же с ленцой поплелся к дому. Торопиться ему было не резон, поскольку он уже промок "до костей". Скоро он вернулся.
-- Идемте, барин. Нас тут примут.
В сенях их встретила хозяйка. Селифан стал сказывать ей о ночных мытарствах, однако господин дал ему знак замолчать.
-- Ступай!
Селифан, по простоте своей, не дожидался более других слов и самочинно определил себе на полу в подоконьи местечко, прилег и сразу уснул, тихонько, но раздражительно похрапывая.
-- Позвольте отрекомендоваться. Князь Полубенский.
-- Да уж проходите и так, зачем мне ваши имена!
С неба соскользнула огромная, ленивая молния и только в ее сверкании князь рассмотрел лицо хозяюшки.
-- "Ба! а ведь она и хороша-а!" А величать тебя как прикажешь?
-- Саломеей зовите, как все называют.
-- Са-ло-мея. Красивое имя! в нем как будто отражается твоя красота.
-- Спасибо на добром слове... Может, хотите чего поесть ли, выпить, так и не побрезгуйте.
-- От чарки не откажусь, пожалуй.
-- А у меня еще и картошка поспела. Кушайте на здоровье.
-- Не поверишь, хозяюшка, ехал-то я совершенно в другие стороны, но вдруг кони понесли, будто их оводы жалили под хвостом... Скажи-ка на милость, куда меня занесло не в добрый час? "Ах, как же она хороша!.."
-- Чертки зовемся. И не слыхали, поди?
-- Никогда не слышал. -- князь развернул на столе большую рукодельную карту. -- Да и в моей топографии селение ваше не показано.
-- Да уж, далече мы...
Князь залечил голод и стал устраиваться на ночлег.
-- Ты, хозяюшка, не волнуйся, я золотом дам.
Саломея на время вышла, покуда гость ложился в постель, а когда снова вошла -- князь уже отбыл в сонные миры. Она бережно поправила на нем начиненое пухом одеяло и отчего-то с дрожью в голосе тише тихого сказала:
-- Сочтемся, княже...
Как это ведется за ленивым сословием, князь проснулся ближе к обедне. Селифан оборачивался вокруг кареты, вскрикивал "Будешь ты у меня ладиться, аль нет?", громыхал проклятиями и бранными словечками.
-- Ну, барин, беда-а-а! Карету уж мы так повредили, не придумаю что и делать!
-- Исправляй, мерзавец!
Откуда-то со двора показалась Саломея.
-- Что же вы его честите так не славно! Неужто это сам он напортил? -- пожурила князя Саломея, вступившись за Селифана.
-- Пить он виноват! Дороги не видит!
Князя даже не задело, что холопка осмелилась повысить на него голос.
-- Темень же, барин!
-- Исправляй, велено.
-- Что же вы так торопитесь, мил господин? -- улыбнулась Саломея. -- Харчи вам мои не по душе, может?..
-- Дела, горлица. Служба-с... А места здесь -- любо глянуть. Пойду пройдусь, наполнюсь красотами лесными.
Саломея проводила князя недобрым взглядом...
Невдалеке от Саломеиного жилища князь приметил колченогого деда, ковылявшего ему навстречу. Как полагал князь, старик станет просить денег или протекции по какому-нибудь дрянному делу. Едва лишь они поровнялись, старик по-холопьи боязливо посмотрел на Полубенского и тут же начал осенять себя и князя крестными знамениями.
Миновав деда, Полубенский шагов за сто обернулся. Старик, прихрамывая, спешил следом, но через свое юродство выглядел он как-то нелепо, смешно и жалостно.
-- Вельможный пан! Пане! заждите, сделайте ласку! Я за вами не поспею!
Князь остановился, вынул из нагрудного кармана сигару, из кисета достал спички и глубоко наполнил заволновавшуюся грудь горьковатым дымком. "Смотрю я на этого немощного, -- думал он, -- а во мне не отыщется и какой-нибудь малой капли сострадания! Люди научились разделять жизнь на породы и всяческие виды вместо того, чтобы каждого человека и тварь живую особо понимать как благую весть в Боге..." Приблизился дед и князь не додумал своей мысли.
-- Пане! Не войдите во гнев, а только я вам должен сказать, чтоб вы шли из наших мест как скорее.
Брови князя грозно взметнулись вверх, изобразив выражение: "что такОе!!!"
-- Выслушайте старого Ковыля... Я как вас увидел, так и понял -- бежать вам надо! Саломеины-то кровя питаются духом врага человеческого. Это уж так и есть... Уж и не знаю, сколько живу на свете сем, а только, можете видеть, не мало. И всю жизнь живу в этих проклятых местах. А как был я молодой, то сватался к Саломеиной матушке. Тоже ее Саломеей величали; и весь их род одной девичей стати и одно только имя несут -- Саломея! Это вы смекните!
-- Но чего же ты ждешь от меня, старче?
-- Ох, барин! трудно мне словами-то перебирать перед вами. А вот знайте же, что Саломея эта, теперешняя, так она Саломеей и которую я засватывал была! Ведьма она непомерущая!
Полубенский даже поморщился от его слов:
-- Что за гиль, ей-богу?
-- Да уж, никто моей правде не верит. Однако ангел мне предстал о теле огненном, убереги, сказал, душу невинную, вашу, пане, душу... Когда был я молодой, Саломеея оженихала заезжего князя, тоже по грозе сюда попавшего. И как открылась глазом кровавым в небе полная Луна, умер тот князь страшной напускной смертию. А лицо князя того... лицо, пане... было вашим лицом!..
-- Э-ка тебя занесло! Изволь, оставь теперь меня.
-- Вельможный господин! Уходи, беги отсель... Через три дня станет полнолуние, за которым тебе не жить!
-- Да зачем ты говоришь это, право! -- князь резко повернулся от старика и направился к Саломеиной хате...
-- Доложи дела! -- строго сказал он Селифану. -- К ночи можно будет ехать?
-- Напасть, барин! Ох ведь и напасть!
-- Толком говори!
-- У кареты задняя ось, поглоти ее нечистый, впополам переломилась. Ходил я на кузницу, да ранее трех дней не обещались сладить новую...
-- Три дня? -- удивился Полубенский. -- Три дня... и в третью ночь полнолуние.
-- Ась?
-- Изловчись, братец, уж так надобно ехать!..
Они и в эту ночь остались у Саломеи. Хозяйка их не гнала, кормила весьма отборно и даже ничего не спрашивала о деньгах. Князю же она становилась все приглядней и милей. "Ей-богу, увезу ее из этой пропасти. То-то при дворе оближутся!"
Следующий день возъярился со всею силой, и даже самому солнцу было жарко. Оно высунуло язык и застонало в угорелой одышке. Саломея, сидя у окна, чуть заметно пошевеливала губами что-то бормоча и неотрывно глядела в бестыжие глаза солнца. Внезапно, точно от испуга, светило вздергнулось, ниоткуда слетелись черные тучи, превратившие столь славно начавшийся день в кромешную ночь. Саломея радостно улыбнулась и отошла от окошка... Хороший человек не умеет надолго делаться злым; так же и природа. Тучи поредели, однако солнце светило теперь смущенно, с опаскою и даже робко...
Селифан по два раза на час жаловался князю, изливаясь проклятиями насчет ремонта кареты; он крепко отдавал задиристым мужицким потом; руки и лицо его были вымазаны грязью. К вечеру он предстал перед своим господином в крайнем замешательстве и с очумелыми глазами:
-- Барин! Тут не чисто...
-- О чем ты говоришь?
-- Карета никак не починяется...
-- Это еще что за новости?
-- Потому нельзя починить. Нету возможности поправить то, которое само по себе артачится!
-- Да ты, братец, попросту пьян!
Селифан зашептал:
-- Не без того... но это что! Я, барин, чиню-чиню, малость времени проходит, ан глядь -- ось эта треклятая как была, так и опять впополам... сама, значит, ломается, чур меня!..
-- Да ты не чурайся, дурак, а дело делай. И выдумал же такое, бабам насмех.
Спровадив кучера, князь огляделся по сторонам, будто бы кого-то ждал увидеть. Чуть погодя ему пришло на ум, что сегодня дед Ковыль, неотлучно ходивший вокруг Саломеиной хаты, ни разу себя не показал. Да и самой хозяйки он, проснувшись, еще не видал. Объявилась она только к вечере, была в изодранном платье, на рукавах которого князь заметил клочья серебристой шерсти. Лицом была уставша и измотана. На ее белой сорочке сидели красные пятна. Полубенский подбежал к ней:
-- Что с тобой?
-- Теперь все хорошо, и вы не переживайте обо мне...
Ничего более не говоря она поставила на стол еды и пошла спать...
Пришел вечер. По селу, будто сговорившись, завывали собаки. И хотя уже наступало напитанное темнотою время, селянки и селяне не торопились ко сну. Мужики ходили со смологарью, окрикивая один другого. Князь послал Селифана узнать. Воротясь, тот почесался пониже спины и позевывая доложил:
-- Волчица голову отъела какому-то деду. Ковыль его там или как...
На князя это известие напустило мрачный непокой. Он долго не мог уснуть и все думал, почему Саломея не держала у себя собак? Такая совершенно изрядная глупость продержала его без сна до самого рассвета.
Молодой день оказался полон ветра и другими злобами стихий. Князь очень скучал. В душе его расползся мятущийся страх ожидания неизвестности. Но самый ужас охватил его, едва он увидел Саломею. Девица была так брюхата, точно на сносях. За весь белый день от нее не было ни звука, похожего на человеческую речь; она лишь как-то рыкло похрипывала. Селифан, лицезревший хозяйку, забился в хлев к свиньям, налился самогоном и когда просыпался -- выпивал еще, чтоб немедленно заснуть.
Близилась ночь рождения полной Луны.
Деревья стонали, изгибались, будто сокрушающаяся над мертвым сыном мать; страшно взвыло собачье племя, вылаивая у небес доброй ночи; воздух проникся затхлостью, стал колюч и неприветен.
Саломея не показывалась из своего придела. Князь собрался было зайти к ней узнать, здорова ли, однако она не отвечала на стук, а дверь была заперта.
Тающее солнце поманило за собой князя, увлекло его идти. Завороженный, он побрел и очнулся уже так далеко от села, что огни кострищ представлялись звездами на небосводе. "Заплутал!" -- сказал себе Полубенский и пошел было попятно. Не совершив и трех шагов он замер на месте. Перед ним возникла Саломея. Дева была нага. Лицо ее было густо покрыто шерстью, глаза отливали краснотой. На животе у нее шевелилось какое-то омерзительное существо, обвязанное пуповеньем и походившее на волчьего щенка. В руке Саломея сжимала кривой нож.
-- Возьми! -- повелела она сквозь волчье рычание. Ее голос звучал тихо, но твердо. -- Возьми нож! Перережь пуповенье! Скоро быть Луне!
В князе зашумела кровь. Он не мог пошевелиться; глаза его вспыхнули безумным восторгом; губы едва изогнулись в улыбке, а душа преисполнилась холодным ароматом вечности. Происходящее показалось ему уже некогда пережитым. В нем поднялось неведомое доселе счастье жизни. Он ударил себя в ладонь ножом и посочившейся кровью окропил Саломее живот и то, что извивалось на нем.
-- Перережь! -- басовито сказала Саломея; она словно бы и молила и повелевала.
Князь высоко поднял нож, перерезал им пуповину и тотчас замертво повалился на сырую землю.
Небеса закрыла собой круглая Луна.
Саломея вдруг принялась неистово плясать вокруг щенка, которого она бережно положила на грудь князя; она вкровь расцарапывала свою плоть, вопия богохульства и старилась на глазах безучастного ночного светила. Маленький щенок стал быстро расти и за какую-нибудь минуту вырос в волчицу. Дико завыв, зверь стал на задние лапы и закружился вихрем, превратившись в молодую Саломею. Изо рта ее выступали клыки. Под конец этого злодивного действа оборотень набросилася на состаренную Саломею, пожрала старуху, а затем и князя, даже не оставив их костей, и весело припустилась в сторону Чертков...