Аннотация: Святочная история-страшилка.Густая смесь реального, ирреального,истории, культурологии,сантехники. Герой-оперный баритон Михаил Архангелов попадает в инфернальное пространство, ищет из него выхода и не находит.
Святочный рассказ
ДАР НОСТРАДАМУСА
Юрий Горбачев
1
Белые букли парика и переливчато-синий атлас камзола были хорошо видны сквозь ярко освещенную витрину. Людовик царственно восседал на стуле с вычурными гнутыми ножками, холеная его рука в перстнях, обрамленная кружевами, небрежно брошенная на идеальную поверхность стола, поигрывала золотыми карманными часами на меленькой, струйчатой цепочке. Обхватистым кольцом кружева обрамляли и цыплячью шею монарха. Из-за морозных узоров на гладкой, кристаллически-матовой поверхности, лицо превратилось в расплывчатое пятно. Льдистый орнамент из фантастических перьев обрывался на усыпанном алмазными искрами бельмастом пятне, похожем одновременно на Скандинавский полуостров и бегущую куда-то мохнатую собаку. Ветер швырнул в глаза Робеспьеру Семенову порцию снега. Вдруг ему показалось, что микроскопические узорчатые шестеренки снежинок, стократ увеличенные обманом зрения и морозного воздуха , -- и есть кружева на камзоле Людовика. Уверенности в этом предположении добавило то, что в следующее мгновение Людовик XV1 истаял. А в том, что это был он, уж кто-кто, а Семенов - не сомневался. Уж ему-то обличие этого монарха было известно с детства. Влюбленный во французскую коммуну папочка по имени Рабкрин нарек Семенова Робеспьером. Не смотря на то, что бабка Семенова, охала и говорила, что ой не к добру все эти французские имена, что, мол, лежит на их роду проклятие! С тех пор ему прямо-таки лезли в руки книжки с картинками, изображающими восходящего на эшафот последнего французского монарха. Вот и этой осенью, собирая сына-семиклассника в школу, купил учебник с гравюрой, воспроизводящей сцену казни. Шаткие подмостки. Ликующая толпа. Гильотина. Людовик с зажатой в струбцине головой. Взведенное скошенное лезвие. Палач в маске с рысьими прорезями для глаз. А тут еще сосед— электрик из театра оперы и балета—что ни Новый год -- заявлялся в гости в костюме Моцарта, чтобы позабавить ребятишек. Вот тогда-то Семенов и смог в подробностях ознакомиться с одеждами эпохи монархов, масонов и непокорной черни, поразглядывать и украшенные вензелями пуговицы, и замысловатые пряжки на изящных башмаках.
Убедившись в том, что завитринный стул, на котором только что восседал Людовик, --пуст, Семенов сделал шаг в направлении аптеки. Миновав изогнутый въехавшим в него самосвалом фонарный столб и ряды едва различимых в вечернем, призрачно пронеоненном сумраке, похожих на грязные сугробы уличных торговцев, он рассчитывал доковылять до пивного ларька. В его планы входило также "подрезаться" пивком -и уж потом отправляться домой. Совершая второй и третий шаг, Семенов, все еще хранил в теплом сердце холодное огорчение по поводу недоступной его кошельку мебели в стиле "людовик". Это барочное чудо с некоторых пор стало навязчивой идеей жены. Она тут штукатурила, малярила неподалеку -и этаким уляпанным известью и краской цветным мотыльком то и дело залетывала в магазинчик, приглядывая мебелишку для недоотремонтированного семейного гнезда. А "запала", что называется, как раз вот на эти версальского пошиба столики с ножками в виде купидонов, на секретеры, стулья и спальные гарнитуры, с перистым золоченым орнаментом и кистями из позумента. Просто с ума сошла. Давай купим! И хоть табурет на голове теши!
2
Толстым ношеным ботинком на литой подошве Семенов вымерял у обледенелого тротуара еще один шаг. В сторонке от газетного киоска из известково-пыльных, фосфорисцирующих клубов снега возникла голова в оранжевой строительной каске поверх шапки-ушанки. Каска напомнила об апельсинах, мандаринах, конфетах, бананах, новогодней елке...Всем этим Семенов грел воображение умильно, без досады, потому как в нагрудном кармане рубахи, аккуратно застегнутом на скользкую пуговичку, ощутима была левым рудиментарно-мужским соском тверденькая пачечка. Он любил, отстегнув пуговку, вынимать ее при свете, разглядывать картинки на купюрах—где кремль, где храм, а где могучую электростанцию... Голова, о которую чуть не споткнулся Робеспьер, выжидательно выглядывала из канализационного колодца. Рядом отчетливо чернел кругляк чугунной крышки. Возле газетного ларька возился с проволочным лассо еще один персонаж в половинке мандаринки на голове. Этим лассо мужикам предстояло выудить из чугунного кишечника застрявшего там "мустанга". Дело знакомое -Семенов специализировался по сантехнике -и знал почем фунт радиатора парового отопления...
Внезапно свет стремительно набегающих фар проколол мутную снежную пелену, из-за угла дома, меж стеной и ларьком—рыкнуло, фукнуло газовым выхлопом, сверкнуло тонированными стеклами. По ту сторону бешено скребущих лобовое стекло щеток-дворников отчетливо обозначилась голова палача в капюшоне с кошачьими прорезями для глаз. Чугунная крышка, брякнув, отскочила от наехавшего колеса. Голова в оранжевой каске вытянула шею-перископ. Хрястнуло. Как из форсунки краскопульта, брызнуло темно-красной струей. Шмякнулось в раскатистую глубь. Дико вращающая глазами, голова катилась к ногам Семенова. Робеспьер Рабкринович подхватил бедную в мгновенной надежде приставить вместилище сантехнической мысли к валяющемуся теперь в сумрачной глубине, на задвижках, фланцах и вентилях телу... Ни рукавиц, ни перчаток Семенов не признавал. Даже верхонками-брезентухами и то пользовался лишь в крайних случаях...Пальцы ухватили голову, как разводной ключ гайку. Сморгнув, Робеспьер Рабкринович увидел, что это отнюдь не голова сантехника из конкурирующего ЖЭУ, а монаршья башка Людовика ХV1. Букли парика. Нос с горбинкой. Бородка клинышком. Усы торчком...
--За пятнадцать рублей уступлю! - пошевелила голова бледно-зелеными губами -и Семенов обнаружил, что держит в руках кочан капусты. Из кочана еще, правда, продавливаясь наружу, торчал французский нос, но Семенову уже было доподлинно ясно, что замешкался он здесь возле сидящих в ряд нахохленных теток и мужиков совсем не по поводу отшибленной крышкой головы. Ну, мелькнула в воспаленном хмельком воображении сантехническая страшилка, а ноги-то помнят, что дома—шаром покати, капустки у тетки, промороженной, как пельмень в холодильнике, на борщ прикупить не мешало бы. Вот и подошел поторговаться с заиндевелой огородницей...
Но тут же он обнаружил себя стоящим возле знакомого пивного ларька. Эти передвижки-передергивания сознания и прежде случались с ним. Привык уже. Стряхнули ему как-то лампочку в трезвяке, въехав в челюсть ради якобинского порядка. Упихали в ментовский "бобик" в тот момент, когда пьяненький и горем убитый выгуливал пуделя Марата после поминок по случаю похорон осиротившей двух внучат бабули. Марат-то вырвался, вернулся домой, волоча поводок. А вот хозяин... Из милицейской Бастилии Робеспьера Рабкриновича освободила Машенька. Невропатолог прописал витамины для мозга --пирацетам и покой. Вот после этих поминок и витаминов у него и началось смешение времен, вроде как в голове сразу два крана кто открывал -один с красненькой, другой с синенькой пипкой. И начиналась эта вот свистопляска. Герои прошлого, события давно минувших лет или те, что должны случиться в ближайшем будущем, бурля, смешиваясь, пенясь и завихряясь причудливыми струями, мерещились ему, будто он Нострадамус какой. Он начал предсказывать. Пока, правда, для самого себя. Никому не открывая своего дара. Да ведь это было и несложно -- прорицать. То вдруг ему приблазнилось у крылечка ЖЭУ, что обливающуюся кровью начальницу заедает бультерьер, а участковый, подруливший на милицейском "бобике", стреляет по взбесившейся собачонке, стараясь не попасть в белоствольные икры Антонины Петровны. То во время ремонта бойлерной примерещилось, что воры лезут в ближайший супермаркет, воспользовавшись шахтой теплоцентрали. То, как вьяве, увидел старушку, подвернувшуюся под бампер джипа. И все сбылось. Не сразу. Через час. Через день. Через недельку-другую. Но все же—произошло с неотвратимой неизбежностью.
Греясь в оборудованном под каптерку подвале ЖЭУ после очередного вызова, он размышлял над тем, а что могло бы произойти, если бы он поведал о предстоящем жертвам всех этих несчастий и катастроф? Но помалкивал...Потому как смекал -- за ограбленный супермаркет, за уворованные оттуда видеомагнитофоны, телевизоры и канделябры ему бы и пришлось отдуваться. Мол, по твоей наводке грабанули. За старушку из соседнего подъезда, которую хоронили в морозный денек без оркестра, -- чего доброго бы срок впаяли, пришив какое-нибудь доведение до самоубийства, ведь ей бедолаге, замерзающей зимами, он менял пластинчатые радиаторы на чугунные, содрал с нее по таксе без скидки, а не помогло. Ну а за истерзанные булей французские сапоги, за колготки, в клочь изорванные, за кровь начальницы пролитую -его бы просто турнули с работы...Для такого пессимизма у Семенова были все резоны. Случалось -и протухшую синюю руку из канализационной трубы вынимать, и трупик девочки обнаруживать в колодце... Ох, и таскали же по прокуратурам и судам! Ох, и мотали же кишки!
3
Вот и сейчас, принимая в руки пенящийся пластиковый стаканчик, Семенов прикидывал - как скоро сантехнику, ликвидирующему засор, оторвет голову?
А в том, что это непременно случиться -он не сомневался еще и потому, что как раз сейчас, как всегда с некоторым запозданием после видения, в голове зазвучал голос, диктующий катрен: "Страшное нынче случится дело, будет отвинчена голова от тела..." И прежде звучало нечто подобное. В случае с
погибшей в ДТП старухой: " Зверь бензиновый, в пору насморка бабу Зину задавит насмерть..." Действительно, бабушку задавило в пору, когда бушевал грипп. А вот про начальницу ЖЭУ голос надиктовал и того более зловещее: "Рыкающее четвероногое зубы наложит на стройную ногу и скорбь умножит.."
Робеспьер Рабкринович отхлебнул жигулевского, наблюдая сквозь нахлесты снежных вихрей за движением двух оранжевых касок, посвечивающих сквозь метельную муть. Мандариновые половинки плавали в млечной пелене, словно стремясь соединиться в одно сияющее чудо "закругленного" рифмами стиха. Открыв в себе дар, каким обладали лишь бакенбардистые, лысые или бородатые гении, каких ему приходилось созерцать во время родительских собраний в школе над головой так складно говорившей о нехватке денег на ремонт туалета учительницы, он не спешил поделиться обретенным даром с другими. Вырывая из провонявшего мочой бетона, как зуб из десны, изувеченный детишками унитаз и вчитываясь в написанные по стенам рэперские строчки вроде " Я вчера тебя бы трахнул и прийти бы поспешил, если только мы бы с братом не достали анаши...", он так и не мог дать себе ответа - откуда являются на свет эти нежданные строчки. Вначале, правда, брезжила догадка, что это как-то связано с недавней смертью его бабки, намного пережившей собственного сына Рабкрина, девяностолетней старухи, рассказывавшей перед кончиной небылицы про какого-то бывшего в их роду прапрадеда-кудесника. Но, схоронив старуху, за которой он до последнего бережно и с любовью ухаживал, подкладывая ей утку и кормя из ложечки, Робеспьер Рабкринович, отмел всю эту мистику. Ну а катрены Семенов все же на всякий случай записывал в клетчатую тетрадку, которую прятал в туалете за сливным бачком. Когда же надиктованное ему свыше начало сбываться, он окончательно решил: о его даре не должен знать никто, даже жена.
Вдруг Семенов потерял из виду одно из расплывчатых оранжевых пятнышек. "Неужели свершилось!" -- екнуло. Но пророчество пока не спешило сбываться. Оранжевая каска, а вместе с ней голова Людовика в белом парике, лезли в окошко пивного ларька. Поверх черной телогрейки искрились накрахмаленные кружева. Семенов мотнул головой - парик оказался кроличьей шапкой на голове сантехника. Брабантские кружева -- все теми же стократ увеличенными алкоголической аберрацией зрения снежинками...Сантехник сунул в окошко деньги, трехлитровую банку, и, приняв полную, двинулся на исходную позицию... "Сказать—не сказать?" --подумал Семенов, но оранжевая каска, у ног которой вился соскочивший с витринного стекла белоухий метельный пес, уже была далеко, да и чему быть—того не миновать. С тех пор, как Робеспьеру Рабкриновичу начали вещать голоса,--он стал фаталистом...
4
Мигнул адов карбункул светофора, подхватило под микитки трамвайным грохотом, выстрелило вверх лифтовым скрипом—и Рабкринович уже был на девятом этаже. До дверей перегородки, которую он делил с соседом, оставалось преодолеть два лестничных марша—и он на диване у телевизора. Случалось, в дни, когда задерживали зарплату, Семенов шел по этим ступенькам, как на эшафот. Машенька становилась малинового колера, корила его, обзывала мантиньяром, грозила разводом и разделом их двухкомнатной Тюильри. Два мальчонки-купидона, когда-то подобные тем, что подпирали ручонками модный стол в магазине, теперь же подросшие, притихнув, поедали купленный на последние шоколад с орешками. Но сегодня хоть и кутнул Робеспьер с напарником,-- при нем были калымные денежки за установку двух чугунных "гармошек" в квартире торговки бананами. Выдала "гармонистам" гонорар сполна и не гнилыми банановыми шкурками, а хрустящими сотенными. Поэтому беспокоиться за то, что его Мария Антуанетта, разметав власы, в который раз возьмется отрекаться от супружеского ложа, не приходилось. И вот теперь, с кочаном под мышкой, Семенов давил на кнопку звонка...
Белый пудель Марат кинулся облизывать. Купидоны прижались. Один из них, которому покупал недавно глянцевитый, пахнущий типографской краской учебник, был уже отнюдь - не купидон, а верзила , которому чтобы изобразить аллегорию в виде ножки желанного столика, пришлось бы встать на четвереньки. Он вонял школьным сортиром, сигаретами, анашой и вполне возможно был автором извращенческих настенных додзыбау. Мария благоухала духами и жареной в духовке курицей. Тут как тут был и сосед. Но не в костюме франкмасона, а обычный сосед Паша. В джинсах, клетчатой ковбойке и тапках на босу ногу.
Возле окна светилась разноцветной гирляндой елочка. Паша помог разобраться с этой каждый год отказывающей электрикой. На столе в победной эрекции надвигающихся празднеств стояла бутылка шампанского. Сняв в прихожей полушубок и въехав мослами в свои шлепанцы, Робеспьер отщипнул отду ягодку от свисавшей из хрустальной чаши виноградной грозди и прикусив кругленькую, брызнувшую на небо соком мякоть, умиротворенно отметил прол себя, что с безденежьем покончено раз и навсегда. Впрочем, стол Робеспьера интересовал постольку поскольку. Сдав на руки Машеньке кочан, Семенов тут же ухватил в руки пульт телевизора. Даже про тетрадку за сливным бачком забыл...Его волновало—что же происходит сейчас на покинутом им перекрестке невдалеке от аптеки? Предчувствие подсказывало, что вот-вот свершится. Ну а уж телевизионщики --не подкачают, примчатся тут же. Как-никак—улица Вертковская. Задери голову -огоньки телевышки в черной, как глубокое похмелье, небесной яме звездятся малиново. Но в экране по всем каналам рекламировали, пели, танцевали, захватывали ядерные бункеры. Вот только на этих кадрах он и подзадержался. Больно уж торчащая из ракетной шахты боеголовка походила на оранжевую каску сантехника. Те две цитрусовых половинки почему-то все же соединились где-то в глубине головы, под саркофагом черепа Семенова, за донимаемыми фронтитом пазухами и выямчатым переносьем, чтобы преобразоваться в воображаемый ядерный гриб - эта детская фобия времен Карибского кризиса преследовала Робеспьера, тревожила его во сне, заставляя с криком вскакивать среди ночи, а иногда в образе пугающего видения возникала в области между подкорковой толщей и гипоталамусом: опускаясь в колодцы Семенов часто представлял, что он проваливается в земные недра, чтобы упасть там на раскаленное оранжево-апельсинное ядро. Он еще раз даванул на кнопку пульта. Но это все же не был искомый им криминальный репортаж...Отведя взгляд от телевизора, Семенов уставился на соседа, который в это время объяснял Машеньке, почему не смог в этом году нарядиться великим маэстро. Инвентаризация. Модернизация сценического оборудования. Недостача костюмов в костюмерной...И вдруг...Семенов выпучил глаза. Сосед явственно дымился. Внезапно он вспыхнул и превратился в черную, продолжающую болтать головешку с оскаленными зубами...
Семенов кинулся к звонящему телефону; диспетчерша ЖЭУ срочно требовала выйти на аварийный вызов...
--Да, да -пересечение Вертковской и ... -- услышал Семенов напутствия требовательного голоса.
5
Нетерпеливо сигналившая во дворе машина, рванула, напарник объяснил: аварийную бригаду перевели на порыв коллектора, а их бросили на засор...Только теперь Семенов смикитил -куда они едут. В голове забубнил знакомый голос, страшно напоминавший Робеспьеру дикторский баритон начальника ПЖРТ: " Молнии змеями тело охватят, спасти ротозеям времени не хватит..." Это было про соседа. Семенов понял, что в их квартиру, где он только что обнимался с Машенькой, сосед и не думал заявляться. Это был его просочившийся сквозь стены бестелесный фантом. Но катрен почему-то пришел с явным запозданием. Ах, этот оперный театр—с люком, куда проваливаются колдуны, с невесомыми балеринами с крылышками эльфов, с куполом, вздувшимся вроде жуткого глюка обкурившегося тинейджера! Среди твоих колонн и античных скульптур заплутает даже срочное медиумическое послание!
В глазах замелькали малиновые, зеленые, неоново -яркие огоньки... Шофер осадил по тормозам... Ночь. Улица. Фонарь. Колодец. На мгновение показалось, что в темноте между домами маячат стропила эшафота. Семенову хотелось бежать -- куда глаза глядят от черной в белом притоптанном снегу дырищи, так напомнившей унитазное очко, куда смывались шипучей струёй переваренные детками в коричневатую массу школьные пирожки и бутерброды и куда вот-вот должно было неизбежно смыть и его. Сейчас чья-то неумолимая невидимая рука дернет за оборванную цепочку - и его утянет в этот жадный зев, чтобы потом протащить по путанице кишечника из чугунных труб и мрачных колодцев, где, окончательно переварившись, Семенов превратится в сгусток вонючей слизи. Ему показалось, что, пыхтя ему в уши, его тащат, солдаты в кирасах. Они прочно удерживали Семенова под микитки. Он ощутил на шее покалывающее прикосновение завернувшихся крахмальных кружев. Толпа бесновалась. Вот он, этот погнутый во время революционных беспорядков фонарный столб, перепрыгнувший через пространства и времена на вымощенную булыжником площадь. Ступени эшафота, поскрипывая, прогибаются. Накрученная на деревянный вороток веревка удерживает скошенное лезвие. Рука палача отбрасывает парик. Шаг. Еще шаг. Сейчас бы побыстрее спрятаться в этот бункер! Он уже упирался ногами в скобки колодезной лестницы. Голова выглядывала наружу. Слепя фарами, наезжал автомобиль. Вообразив себя на мгновение межконтинентальной ракетой, Семенов попытался вжать голову в плечи, уйти поглубже в черноту шахты, чтобы суетливо копошащиеся у пульта террористы не смогли послать его туда, на этот огромный сверкающий небоскребами, как колье королевы, город, где он должен воткнувшись темечком в зеленый газон на Капитолийском холме, разорваться и, превратясь в огненный гриб, смерч, все смести и разрушить... Он отчетливо помнил, что нырнул в канализационный колодец, чтобы пересидеть там и уже начавшую движение из под колеса в его сторону чугунную крышку, и ядерную зиму. Он еще успел увидеть кого-то в грабительской маске с рысьми прорезями для глаз, когда витрина аптеки закрутилась, в глаза бросился столик с купидонами вместо ножек, фонарный столб по диоганали перечеркнул проясневшее небо в игольных проколах меленьких звездочек-серебрушек..."Все-таки шейный хондроз, Робеспьер Рабкринович—это серьезное заболевание! - поднял голову от писанины невропатолог Чугун Вентеливич Крышкин .-- А про пророчества бабушки, дар прорицания, голоса, передергивания в пространстве и времени забудьте. Смените мне батареи в зале, помассируем мы вас, ну и пирацетам с алкоголем мешать не надо, чтоб не глючило...К тому ж, конечно же, вам гороскопчик не мешало бы составить. Урегулировать с вашей супрогой "инь" и "ян". Чакры прочистить...Ну это, понятно, за отдельную плату. Унитаз у меня, знаете ли...Смеситель в ванне. На кухне прокладки поменять ...Катрены говорите? Дар предвидения? Што сказать на этот счет? Бывало в прошлом! И чего только там не бывало! Случалось, способность прорицать и предсказывать совершенно непонятным образом переходила от одного к другому. Кассандра, Ванда, Мессинг...Где-то я читал, что посвящаемый должен горячо любить своего предшественника. Поэтому, случалось, паранормальные способности переходили от людей к домашним животным. Н-да...Ходили легенды про собачку одного китайского императора, предсказавшую нашествие Чингис-хана на Русь. Так-то... А тетрадку со стихами советую не выбрасывать, сходите в местную писательскую организацию к моему пациенту э-э-э"...Подняв глаза, Семенов увидел, как из треугольной дырки в голове невропатолога с бульканьем вытекает, струясь на медицинскую карту, черная канализационная жижа. Сидящая напротив спайсгерлистая медсестра загадочно улыбалась. "Жена заловит за массажом -- и голову проломит ему утюгом..." -- твердо продиктовал Семенову голос.
5
Спускаясь с крылечка поликлиники, Робеспьер вздрогнул от звуков траурного марша. Хоронили соседа. Даже гроба открывать не стали. Сгорел он. Обуглился. Зачем-то полез в распределительный шкаф за кулисами, взялся за провода -и все...На худсовете выяснилось -- на балерине помешался. С крылышками стрекозы из марли. Воображал по-пьянке или курнув травки, что порхает с нею с цветка на цветок. Во время репетиций "Волшебной флейты" выскакивал на сцену и просил приобщить его к мистическим тайнам посвященных; в день премьеры "Капеллии" зачем-то умолял Капеллиуса дать пожевать край его костюма. К подъезду, откуда за напоминающим о футляре для флейты гробом с телом электрика двинулась скорбная процессия закулисных работников, подкатила грузовая. Машенька распоряжалась насчет разгрузки стола с купидонами и стульев с завитушками. За новой мебелью и решено было справить поминки...
--И не последние! - фаталистично произнес Робеспьер Семенов, бросив прощальный взгляд на окошко поликлиники, где слились воедино два профиля ---чародея хондрозов и медсестры. Хотя...Может, и пронесет Чугуна Вентилевича! Вон какое у него имя... Ведь меня же...
И тут до преследуемой белым пуделем поземки, крапящей красным пунктиром неоново переливающийся снег , катящейся в сторону торговки кочанами головы дошло...Будто вспыхнула лампочка в кромешной комнате. Всплыло морщинистое, как капустный лист, лицо бабки, ее едва шевелящиеся губы, бормочущие что-то про прапрадеда, якобинца Cен-Симоне, участвовавшего во французской революции, наполеоновском нашествии, попавшего в плен, служившего гувернером у русского графа, а после восстания на Сенатской вместе с графом сосланного в Сибирь. Уже застывающие губы дошамкивали что-то, показавшееся тогда Робеспьеру Рабкриновичу сущим предсмертным бредом, какие-то невнятные полуслова-полухрипы о том, что прапрадеду-французу Сен-Симоне в момент, когда его с друзьями-якобинцами вели на эшафот, привиделось, что гильотинирован будет не он, а его праправнук. Сен-Симоне чудом удалось бежать. Подкупленная стража посодействовала. Пророчество так и осталось несбывшимся, и страх о возможном возмездии передавался в их роду из уст в уста...Все это мелькнуло в отрубленной, вытаращившей глаза голове, быстрой, как молния, вспышкой образов-- и свет погас...
6
Я репетировал свою баритональную партию, плутая в диезах и бемолях. Классики могли наворочать такого, что любой консерваторский выпускник шею сломит, голос сорвет. Я колотил по клавишам, не считаясь с жалобами соседей. В конце концов искусство требует жертв! Вынося ведро с мусором, или отправляясь в магазин за продуктами, я ловил на себе недовольные взгляды, но продолжал упорствовать. Надо мной, распластав демонические крылья фалдов, нависал носатый, как Шопен и патлатый как Бетховен дирижер. Мне казалось, что если во время очередной репетиции я пущу петуха - он нанижет меня на свою приводящую в движение стихии природы остренькую палочку, как какое-нибудь некчемное насекомое. Соседа - электрика мы схоронили: несчастный случай! Но мне не хотелось, чтобы что-то подобное случилось во время репетиций и со мной, тем более, что мне нравилась вокалистка Оленька, исполняющая партию Ольги в бессмертном произведении Чайковского. Признаюсь—мы с ней даже как-то, в репетиционной комнате, а потом в гримерной, а затем в костюмерной... Подстелив под нее ноты, подложив фрак Онегина или какую-нибудь епанчу Бориса Годунова, я компенсировал своими действиями платонические недочеты предыдущих эпох. Когда она бывала у меня в гостях и мы с ней репетировали вместе, я так раскачивал с нею диван, что ,кажется, дрожали панельные стены. Подозреваю, что во время этих стенотресений и произошло нечто, возымевшее в начавшейся череде паранормальных происшествий роковые последствия. Я жил на десятом, в своей вдохновенной мансарде. Остальные—подо мной. Как смертные -под небожителем. Как сидящие в портере и на галерке под приглядом Апполона в одной из ниш под куполом оперного.
Я репетировал. Панельный дом вибрировал, отзываясь на пассажи классика-полубога всеми своими стенами, электропроводкой, водяными и канализационными трубами. Весной того же 2001 года, долго убивавшаяся по поводу безвременной кончины любимого мужа, томящаяся вдовьей долей многодетная соседка с девятого этажа белила потолок в туалете, и, уронив кисть за сливной бачок, обнаружила там тетрадку со стихами. Почерк ей был хорошо знаком. Прочтя под мой аккомпанемент один за одним катрены и дойдя до последнего, сообразительная Мария Семенова(в девичестве Рыбакова) все поняла, грохнулась тут же, сломала о санфаянс два ребра, ударившись о сливной бачок, получила серьезный сотряс, но, отлежав, в больничке, вдруг обрела паранормальные способности. В ее роду тоже жила семейная легенда. Правда, совершенно иного содержания. Все умиравшие были уверенны в том, что одна из праправнучек непременно должна разбогатеть. Внезапно. И неотвратимо. Смекнув, что все, о чем, отходя в мир иной, бормотали немощные старцы Рыбаковы, начало сбываться, Мария с энтузиазмом взялась за дело. Она бросила малярничать и стала предсказывать. С тех пор, как следом за сгоревшим на работе оперным электриком схоронили и убиенного женою на почве ревности невропатолога, Мария полностью овладела на жилмассиве нервно-неуравновешенной клиентурой барахольных подвижников, тревожных неплательщиков за квартиру, галлюцинирующих наркоманов и страдающих манией преследования распространителей ханки. Она окормляла безработных, у которых стоял, как баллистическая ракета, нацеленная на Вашингтон, и разбогатевших импотентов. Она уверенно манипулировала душами начитанных интеллигентов-снобов и безграмотных бабуль. Она демонстрировала остановку кровотечения взглядом, гипнотический паралич и двигание предметов усилием воли. Полностью дискредитировав нового невропатолога, выпускника мединститута, Бей-Молоток-Коленкина, она считала его блаженненьким, начитавшимся глупых книжек недоумком. Время от времени ее, оседлавшую краскопульт с вырывающейся из держака пульверизатора реактивной струей, видели, разъезжающей на этом инфернальном такси, шмыгающей мимо окон. Она не признавала лифта и лестниц и наведывалась к товаркам, используя обретший способности к левитации малярный инвентарь—все эти кисти на длинных черенках, стремянки и шпатели. Говорили, что, взобравшись на стремянку, она могла спокойно общаться со знаками Зодиака. А, махнув шпателем, снять или навести порчу. На длинной кисти она моталась на фазенду, где все вырастало до неимоверных размеров. Из шпатлевки и воска ( воск она брала у соседа с десятого этажа умудрившегося устроить улей на лоджии) она вылепливала фигурки ей неугодных и, используя способы симпатической магии, язвила и терзала их булавками, заставляя страдать и корчиться в муках. Одному не расплатившемуся с нею за оклейку импортными обоями пятикомнатной квартиры прежнему клиенту, она таким вот образом устроила почечные колики. Химичке, обидевшей двойкой старшенького, она нахимичила прободную язву. Кроме того она малевала абстрактные картинки и , подзарядив их, использовала эту живопись в тех же самых целительских целях. Изнывавшего от импотенции хозяина супермаркета так подлечила, что он окучивал свой персонал в три смены, ликуя, как петух в курятнике. На ее этаж стали захаживать солидные банкиры, подруливавшие к подъезду на пузатых джипах: она безошибочно предсказывала котировки на биржах, курс доллара и евро. Мария Семенова-Рыбакова предсказала пожары лесов в Приморье, падение "СУ" на аэрошоу во Львове, наводнение в Дрездене и приход опасного для земли астероида задолго до того, как все это пыхнуло, забурлило потоками, угрожая Сикстинской мадонне и ее ангелочкам, выломилось из чуждых бездн космоса надвигающейся на нас ужасающей глыбой...
Заделавшись сущей бизнес-леди, соседка Маша вышла замуж за преуспевающего хозяина казино. На переливчатом, как бриллиант для любимой женщины "мерсе", воротила игорного бизнеса умчал ее на берег бирюзового залива в мармеладно-красный замок. Дети махали маме вослед, свисая с балкона, роняя на головы охающих старушек мандариновые и банановые кожурки. На земле бушевала весна. Тополиные почки ядерно лопались от напора листвы. Глядя вслед бешено вертящейся в струе ветра, прищемленной дверцей авто фате, я увидел летящие в нагон свадебному картежу бумажные самолетики-оригами. Один, спикировав, упал к моим ногами. Подняв и развернув тетрадный листок в голубую клетку, я прочел: "Вдова сломает ребра , разбогатеет спокойненько, тогда из гробов встанут покойники..."
Оторвавшись от своих репетиций и дав подъезду отдохнуть от бренчания рояля, я смотрел вслед свадебному картежу, на первой космической скорости стремительно удаляющемуся меж напоминающих обломки уже рухнувшего на землю астероида махин многоэтажек. Записанное на тетрадном листке пророчество сбывалось, словно кто плеснул проявителем—и в мутноватом воздухе вырисовывались полупрозрачные контуры жутких персонажей. Подскакивая, вприпрыжку, бежали, наперебой пытаясь ухватиться за краешек фаты, подразложившийся, сочащийся гноем сантехник с головой под мышкой, посиневший невропатолог в халате на босое тело и волочащимся по асфальту членом в виде буддийского лотоса, обуглившийся как головешка электрик в костюме создателя сороковой симфонии. Следом побрякивали, шуршали и скрежетали по шагрени асфальта обретшие способность к левитации чугунная крышка, стертая наполовину малярная кисть, стремянка, краскопульт, пара шустрых, как НЛО, уфологически - значимых фланцев, тучка подржавевших болтов и гаек и вылепившийся в небольшой ядерный опенок сгусток каловых масс, вышедших наружу из тела Робеспьера Рабкриновича в момент отделения его паранормальной головы от вполне нормального тела. Возбужденный родным запахом, отчаянно лая, мягко перекатываясь с передних лап на задние, мчался вслед соседский пудель Марат.
6
Май-симфонист ломился сточными водами в канализационные трубы. Он наигрывал на этом органе мажорно-жизнеутверждающую фугу. Врываясь в недра канализацинного нутра, будто аплодисменты в оркестровую яму, где над созданием музыки трудились согбенные человеческие существа, талая вода выносила наружу все, что смерзлось и окаменело за долгую зиму. Она капала, текла, струилась сквозь клапаны кларнетов, флейт и гобоев, она искрилась фосфорисцирующе-неоновыми разрядами между смычками и струнами скрипок и виолончелей, она подхватывала под крылышки эльфических существ женского рода, чтобы обтекая их гибкие, анатомически-правильные тела, уподоблять их бледно-алебастровым античным богам под вспученным потолком, где парила подобная мерцающему ночному городу люстра. Весна нервически подрагивала каждой веточкой дерев и каждой складкой театрального занавеса - в открываемые настежь окна гримерных всасывалась свежая струя и, врываясь из-за кулисья, она шевелила ноты на пюпитрах и на дирижерском пульте. Оркестром дирижировал огромный скворец в очках. Скворцы и синицы дули в духовые и трудились со смычковыми. Нервно и патологически май уже галлюцинировал июнем, июлем, августом. Жильцы обступивших поликлинику десятиэтажек длинным червем втягивались в двери поликлиники, и лапками бесконечной сороконожки уносили от окошечка регистратуры талончики на прием к новому магу хондрозов.
На следующее утро после того, как лучезарное авто унесло невесту, случилось то, чего не предвидели. Об этом узнали лишь к вечеру. На экранах телевизоров вдруг возник труп, отдыхающий в разлившейся луже крови. Оторопелые соседи вещуньи-целительницы узнали в синевато-лысоватом покойнике блистательного жениха, еще вчера подруливавшего к подъезду на "Мерседесе", чтобы внести на руках в отпахнутую дверку счастливую невесту. Не по годам серьезный телерепортер сообщил: во время догуливания свадьбы в казино, в распахнувшиеся двери игорного клуба вошел стройный мэн в черном смокинге( это был проигравший накануне крупную сумму должник), выхватил из-за ремня брюк пистолет и выстрелил в лоб новоиспеченному мужу.(Самым странным и ужасным оказалось то, что все это было зафиксировано камерой. И появление в дверях убийцы. И выхватывание из-за ремешка пистолета. И выстрел. И падение жениха со стула на пол. Оказалось - кто-то снимал свадьбу на видеопленку. ) Падая в обморок, в недоеденные салаты лицом, экс-малярша-целительница вдруг осознала, что этой самой ночью, когда она позволила своему пылкому, излеченному ею от импотенции жениху, воплотить в жизнь его порнографические фантазии, она лишилась необыкновенного дара.
7
Майский ветерок шевелил кроны опушившихся зеленью кладбищенских тополей. Зафраченный в траур скворец солировал под аккомпанемент сверкающих на солнце духовых. Весь наш подъезд был приглашён на поминки. Всем миром помогли похоронным кооперативщикам устанавливать памятник ( покойный был изображен стоящим на крыше "Мерседеса" с протянутой вдаль рукой, сжимающей мраморную кепку. Его прищур, лысина, бородка о чем то смутно напоминали.) Помянули тут же, за расставленными между могилок биллиардными столами. Безутешна была вдова. Скорбели стоя на краю могилы ее притихшие детки. Поскуливал, обнюхивая надгробия, белый пудель Марат. Это была уже четвертая могилка из устроенных в ряд с тех пор, как начали твориться чудеса в нашем подъезде. На могиле Семенова скорбящие сантехники установили обелиском ту самую роковую крышку колодца с наваренным из гаек профилем покойного. Безутешные электрики оперного и труппа театра соорудила Эдисону сцены памятник из распределительных щитов и рэлюшек, на котором в качестве символа вечной любви были прикреплены балетные пуанты и накрахмаленные марлевые крылышки эльфического существа. Могилу невропатолога украшало сюрреалистическое произведение в виде изогнутой коленки и бьющего по ней молоточка. Так что за одно помянули и Семенова, и возомнившего себя масоном чудика-электрика( его похоронили-таки в костюме Моцарта, в парике, в карновальной маске обезьянки, чтоб прикрыть обугленные поверхности) , и тюкнутого по голове утюгом чародея рефлеков. Желтеньким, неумолимо стремящимся в лузу шариком закатилось солнышко за зеленое сукно леса, когда все спиртное было выпито, все закуски уничтожены, все речи произнесены и два, до отказа набитых едва живыми автобуса, отвезли нас вместе с безутешной вдовой назад на жилмассив в сообщество бетонных коробок, куда указывал рукой в кепке скульптурный образ покойного.
Схоронив хозяина казино, после смерти которого понаехали приставы и описали все его имущество, дважды вдова Мария за три-четыре года постарела, скукожилась и у нее обнаружилась какая-то нехорошая болезнь по-женски. Клиентура ее быстро истаяла, будто кто-то, сделав точный удар кием, угодил в выстроенное треугольником скопище шаров—и они раскатились в рассыпную. Зато в соседнем доме объявилась необычная девочка Зоенька. Спившиеся родители-алкоголики Зоеньку не кормили и потому она шарилась по помойкам. Там и познакомились они с когда-то белым, а теперь совершенно посеревшим, грязно-седым, как косматые волосы обезумевшей Марии, пуделем. Быстро выросшие сыновья бросили Марию, обнаружив—один немецкие, другой еврейские корни. Один под фамилией Симанович, другой под псевдонимом Симонман -эмигрировали, бросив старушку в мире ее шизофренично-маразматических фантазий. Девочка, покинутая детьми вдова и пес, ища пропитания, копались в мусорных баках вместе. Зоенька была настолько опаршивевшей да к тому же еще и косенькой на один глаз, что от нее разбегались дети, взрослые, проходя мимо, зажимали нос двумя пальцами на манер прищепки и обещали подать в суд на алкашей насчет лишения родительских прав. Говорят, после того, как пудель Марат облизал до того покрытую экземными коростами Зоеньку -- она выздоровела. Пудель перебежал от Марии к Зоеньке, и сколько похожая на ведьму старуха не пытались вернуть его, не слушался. Тем временем Зоенька стала самым красивым и ухоженным ребенком во дворе. Кто-то болтал, что она нашла на помойке какие-то расчудесные, усыпанные драгоценными камнями старинные карманные часы с крышкой и на золотой цепочке -и теперь, выковыривая и продавая по камушку, алкаши живут припеваючи. В самом деле. Они купили себе подержанную "Тойоту", дом за городом, куда и хлынули жаждущие прикосновения чудодейственных зоенькиных ручонок немощные и больные. Марата отмыли с шампунем "Холд энд шолдерс" и он снова стал белым, но сколько не подводили к нему экземных детей, чтобы облизал—не действовало. Зато на телевидении с участием Зоеньки на одном канале было организовано шоу "Целительница", на другом, обряженная в костюм шаманки, она демонстрировала чудеса горлового пения и наяривала на хоммузе, на третьем предсказывала погоду, толковала гороскоп на день, неделю, месяц, год, столетие и прогнозировала результаты предстоящих выборов. Издательство "Шамбала" выпустило книгу ее катренов, папа-алкаш, завязав, купил тот самы пивной ларек, возле которого отшибло голову Робеспьеру Рабкриновичу и уже баллотировался в районный Совет.
Глядя из своего окна, как в окружении дюжих телохранителей уже вполне сформировавшаяся как женщина девочка, которой правда не исполнилось еще и тринадцати лет, выводит на поводке белоснежного пуделя Марата, чтобы сесть с ним в черный, как капюшон палача, джип, как, шаркая ногами, тащится следом, чтобы уговорить вернуться пуделька, сгорбленная Мария, я бормотал катрен из только что читанной маленькой книжицы с огненноволосой его сочинительницей на обложке. "Дар Нострадамуса данный мне в наследство, кому же отдам, уходя из детства?"
Сияло голубенькое, как радужки глаз чудной девочки, небушко. Светило тепленькое, как ее улыбка, солнышко. Никто не мог сказать - к кому и когда перейдет чудесный дар?
8
Осенним днем, когда нетерпеливый ветер срывает с тополей и кленов на улице Свердлова последние листы, чтобы собирать эти безжизненные гербарии в инсталляции причудливых фигур, распластавшихся на асфальте подобно кучкам пепла, когда тоскливо гудящие электички зелеными драконами вползают под Спартаковский мост, чтобы быть попранными копытами краснокирпичного коня собора в золотом шеломе витязя, таким вот хмурым днем я шел по проспекту, чтобы успеть на открытие не совсем обычного вернисажа. Ветер даже не веял, не дул, а хлестал и напирал, угрожая сорвать с кровли крячковского шедевра истукана с шестерней и, отделив шестерню от пролетария, сделать ее анкерным механизмом неостановимого времени. Кач-кач. Тик-так... Шестерня цепляется за шестерню, чтобы передвинуть стрелку. Взойдя по ступеням, отворив тяжелые двери и сдав ливрейному швейцару плащ, трость и шляпу, в которых я обычно выходил на сцену, чтобы исполнить партию Евгения Онегина я вошел в зал. Под жилетом и фраком я держал дуэльный пистолет, из которого я обычно стрелял в Ленского. Но на этот раз немного поработав напильником, я сделал из обычного сценического пугача оружие способное выстрелить хотя бы раз. Да большего мне и не нужно было. С тех пор, как невропатолог поставил мне диагноз -радикулит, уролог обнаружил пиелонефрит, а кардиолог -- аритмию я решил угробить колдунью. Пульку я выковал из большенького освященного серебрянного крестика, купленного в храме вместе с брошюрами об оккультизме и сатанизме. Протоиереи из бывших преподавателей кафедр научного канонизма писали их в предостаточном количестве. Не сразу я решился на этот христианский подвиг. Но с тех пор, как
меня, заявленного в программке баритона Михаила Архангельского, то в гримерке заставали корчащимся от почечных колик, то в закулисье хватающегося за левый бок, с тех пор, как исполняющая партию Графини в "Пиковой даме" Сара Клунина, поворожив на картах, чего-то там наговорила мне про сглаз и порчу, я понял, что Мария совсем не лишилась своего колдовского дара и теперь вредит мне за то, что я когда-то не захотел давать частные уроки вокала игры на фортепиано ее бездарям.
Телевидение было уже тут. В свете ярких софитов я мог наконец-то созерцать то, что хотел увидеть. Пьедестальчики с выделанными из сероватой смеси шпатлевки с воском фигурками на них, в которых я узнал всех до одного соседей, учителей школы, врачей поликлиники, продавцов соседнего магазина, работников ЖЭУ. Скульптур было так же много, как скульптурных воинов в показанном недавно по телевизору фильме про захоронения и ритуальные убийства, где в разрытой могиле китайского императора оказалась целая армия терракотовых воинов. Майя и люди древнего Ваилона прибегали к таким же обрядам, но уже не заменяя жертвы скульптурами. Небезынтересны были и развешанные на стенах полотна, где брызги краски столь явственно напоминали пятна крови, а коричневатые натеки - мозговые массы.
Мария Семенова-Рыбакова давала интервью. Телевизионная дива Зоенька задавала вопросы.
--Да. Мои сыновья Дао и Ян сегодня признанные в мире эзотерики, экстрасенсы, психотерапевты. Один живет во Франции. Другой в Израиле. Их книги изданы и переводятся на многие языки... Что же касается моего творчества, то оно было спонтанно и непосредственно. Я творила по наитию...
Мария скорбно умолкла.
--Это удивительный пример наивного искусства. - продолжила филармонического вида дева-искусствовед. - Первобытное в самом прямом смысле слова. Ведь хоть в уголовный кодекс не признает ритуальных убийств, тут налицо приемы черной магии...Ведь с какой точностью исполнены миниатюрные фигурки Людовика, палача, толпы. Такое впечатление, что художница очень кропотливо работала с источниками. На самом же деле это только дар ясновидения. Третий глаз так сказать открылся! И самое удивительное то, что колдовские приемы имеют влияние на прошлое. То есть, манипулируя фигурками в будущем, можно менять картину прошлого. Что, видимо, и делала наша дебютантка. Это возможно в дни когда по представлениям древних открывался коридор между живыми и мертвыми. Предположим на Святки. Когда ворожили и гадали... Вот она и ворожила...
Мария скромно помалкивала, пока камера, наезжала на нее, ловя крупный план.
Бомонд был в сборе. Художники. Искусствоведы. Дело пахло грантом из Фонда Сороса. Да и соседи были тут как тут. Особо не привлекая внимания, я мог рассматривать скульптуры. Да, конечно же! Так я и знал. Были здесь и вылепленные из адского состава бабушка Зина с наезжающей на нее машинкой, и терзаемая бультеръериком начальница ЖЭУ. Бабке теть Маня отомстила за то, что пенсионерка скостила ей плату за вкривь и вкось наклеенные обои. На начальницу ЖЭУ осерчала, когда та прислала гонца—напомнить, что пора за квартиру платить. И бультерьера участковый застрелил в соответсвии со скульптурными манипуляциями наивной художницы. Участковый Неупокоев был изображен ею в масшабе один к десяти, стреляющим из пистолета в несчастное, зомбированное животное. И ограбление магазина, и убиение невропатолога утюгом, и отсечение головы собственного мужа крышкой люка, и роковой выстрел проигравшегося во второго мужа, и трупики абортированных младенчиков торчащие из канализационных труб -все было вылеплено искусницей с дотошной точностью и неимоверной достоверностью. На отдельном пьедестальчике был изображен наш несчастный электрик в костюме Моцарта, зачем-то лезущий в распределительный шкаф, словно это не электрический прибор, а кубок с роковым питьем, в который сыпанул яду Сальери. Среди этого паноптикума фигурок нашел я и себя в костюме Евгения Онегина. Пистолет дуэлянта был поднят. Но в кого же он был нацелен? Прищурив один глаз я пригнулся, чтобы разглядеть заодно - нет ли булавочных уколов в районе груди и почек? Ямочки проколов были отчетливо различимы. Их я обнаружил. Но углядел я еще и то, что миниатюрный ствол был нацелен в стоящую на соседнем пьедестальчике женскую скульптурку, в которой я узнал ухмыляющуюся колдунью.
В голове мелькнула догадка, что мною манипулируют. Что, скорее всего, и продувший в казино квартиру, рояль, партитуру оперы игрок, ухлопавший затем второго мужа Марии, -- это я. И все же я сунул руку за пазуху и выдернул из-под жилета пистолет. Рука сама собой направилась в сторону дающей интервью художницы-примитивистки. Посетители сгрудились возле композиции, столь реалистично изображающей сцену гильотинирования Людовика. Палец нажал на спусковой крючок.
9
Грянул выстрел. Все застлало дымом. С треском распахнулись окна. Я знал, что когда освященная пуля войдет в сердце колуньи, должны произойти перескоки в пространстве и времени и все, чего наколдовала магиня, должно утратить свою силу. И вот, словно слыша, как свистит выпущенная мною из пистолета серебряная, лунообразня планетка, словно видя, как она вонзается в грудь старухи, разрывая на ней одетое по случаю художественного дебюта вечернее платье, как рвутся нити ожерелия из фальшивого жемчуга, когда она хватается за рану когтистой рукою, и падают, падают со стуком на пол стеклянные горошины, -- я замер в ожидании.
Меня ослепила вспышка, будто замкнуло софиты. Посыпались искры. Запахло паленым. Время мигнуло. Меня подхватило и потащило в кружащуюся воронку. Мелькнул истукан с шестеренкой, толпа рабочих с тачками пронеслась мимо, возник комиссар в кожане и с браунингом на боку. Меня несло по кругу, словно для смены декорации разворачивался круг сцены. Охотники в шкурах гнали мамонта, шаман бил в бубен, татарин на коне ломанулся в необъятную степь, но я прошел сквозь них, как сквозь дым. Дымка рассеивалась. Я стоял на сцене. Оркестр сходил на пианиссимо. Занавес закрылся. Я подошел к лежащему на сцене Ленскому и подал ему руку. Зал требовал нашего выхода к рампе. Взявшись за руки, мы вышли. На фоне зала чернела фигура дирижера. В первом ряду я увидел всех своих соседей, которым накануне раздал благотворительные билеты на рождественский спектакль. Истово и восторженно аплодировала Мария, недавно наклевавшая мне в зале, где стоит досаждающей всем на свете рояль и висит на гвозде портрет Петра Ильича Чайковского в багетовой раме, фотообои - море, скалы, прибой, небо. То и дело покрикивая "бис!" во все ладоши хлопал живехонький Робеспьер Семенов, менявший мне недавно радиаторы отопления. Их сыновья, одетые и прилизанные подхапывали будь здоров. Начальница ЖЭУ, участковый, два невропатолога - все были здесь. А сбоку от сцены я увидел выглядывающего из -за складок зановеса электрика, на каждый новый год выпрашивающего костюмы для калядований и развлечения жильцов нашей десятиэтажки. Странным, правда показалось, что развалясь в кресле, хлопал лапами белый пудель Марат, а рядом с ним крутил усы и ухмылялся сам Петр Иьлич...И все же, утерев пот со лба белой перчаткой, я раздвинул занавес и сделал шаг в глубь сцены.
--Так пропади же и ты! - раздался леденящий голос и я почувствовал, что валюсь в тот самый, почему-то не закрытый люк, куда обычно падают различные оперные и балетные злодеи-инферналы.
Последнее, что я почувствовал, падая в непроглядную, дохнувшую смрадом яму были нестерпимый, испепеляющий жар и чьи-то цепкие объятия.