Горбань Валерий Вениаминович : другие произведения.

... И будем живы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что чувствовали, о чем думали тысячи людей, вброшенных в чеченскую войну с обеих сторон силой приказа, своих личных убеждений или трагических обстоятельств? Дочь русской учительницы Людмила и ее одноклассник Аслан, сотрудник чеченского уголовного розыска Дауд и его соседка - красавица Мадина... Для этих людей Грозный - их дом, Родина. Омоновцы и собровцы с Дальнего Востока, солдатики-срочники из Мурманска... Для них когда-то далекая Чечня тоже стала частью их жизни. Сплетение удивительных историй, в основе которых лежат реальные судьбы реальных людей. Как суметь не только выжить, но и остаться человеком в эпицентре ненависти и бесчеловечности?

  От автора
  Дорогие друзья!
   Публикуя свои повести и рассказы на сайтах ArtOfWar и Lib.ru, я не раз получал от вас письма, в которых вы говорили:"... складывается ощущение, что эти рассказы - часть чего-то большего...".
  И были абсолютно правы. С 1999 года я работал над романом о чеченских событиях 1994-1995 годов, а готовые блоки текста "обкатывал" в виде рассказов, выверяя, шлифуя с вашей помощью. Так что, те из вас, кто следил за этой работой, встретятся в романе с давно знакомыми героями и прочитает немало уже знакомых строк. И, тем не менее, думаю, что могу назвать это произведение новым.
  Прежде, чем Вы прочтете первые строки этой книги, разрешите сказать Вам несколько слов, чтобы помочь сориентироваться в сюжете романа и в хронологии описываемых событий.
  Эта книга - не только для тех, кто носит или носил погоны. Очень надеюсь, что роман затронет сердца людей, для которых Чечня - часть их жизни и судьбы. Но писать я старался так, чтобы меня поняли и те, кто никогда в жизни не брал в руки оружия, не воевал, и не ждал домой тех, кто воюет.
  "...И БУДЕМ ЖИВЫ" - художественное произведение. Мной сознательно избрана именно такая форма повествования. Вряд ли для читателя принципиально важно: кто из персонажей книги в конкретной ситуации стоял слева, а кто справа, было это в четырнадцать часов, или в пятнадцать... Глупо загромождать страницы сложными позывными, кодовыми выражениями и т.п. Это - роман, а не боевое донесение и не документальный отчет. Но, за судьбами практически всех его героев стоят истории конкретных, живых людей, ныне живущих или уже ушедших. Я даже наделил некоторых из персонажей личными позывными вполне реальных бойцов и офицеров федеральных сил, и не сомневаюсь, что во многих эпизодах они узнают себя и своих боевых друзей.
  Все факты и оценки этой книги относятся к событиям первой чеченской кампании 1994-1996 годов. Я не претендую на абсолютную полноту и правоту своих суждений. Но, именно так я воспринимал и воспринимаю эту войну, этих людей и эти события.
  
  
  С уважением, Валерий Горбань
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ... И БУДЕМ ЖИВЫ
  Свою судьбу я видел наперед
  И думал, не шагну уже под пули,
  Как ты в объятом пламенем Кабуле,
  Но видишь: вышло все наоборот...
  
  Сергей Гапонов, "Отцу"
  
  Находка
  - Ти-ибе что сказали? Са-адис быстра!
  Голос симпатичного чернявого парня лет двадцати пяти, явно кавказца, был вовсе не угрожающим. Веселый голос юного сердцееда, который на сто процентов уверен, что приглянувшаяся ему девушка ни за что на свете не откажется от его приглашения. Тем более, что сделано оно было из окна роскошного белого "Ниссана". Жизнерадостный кавалер чуть ли не на полкорпуса высунулся из окна машины, опустив стекло с пассажирской стороны. Второй, чуть постарше, лет под тридцать, молча скалил зубы за рулем.
  Похоже, это была просто дружеская игра давно знакомых молодых людей. Девочка изображала недотрогу. А парень дурачился, заведомо зная, чем все это закончится.
  Но, тем не менее, Игоря царапнуло и это обращение к девушке, и то, что парень так по-хозяйски отдавал ей команды. А если уж совсем откровенно, то его даже немного грызануло смешанное чувство легкой ревности и злости на Бельчонка. Так он уже успел в душе окрестить юную, лет восемнадцати, всю какую-то пушистенькую девчушку, стоявшую за ним в очереди в пельмешку. Попробуй не обрати внимание на ладную фигурку в сереньком вязаном костюмчике и на трогательное, почти детское личико, когда тебе всего лишь тридцать три, ты поджар, вынослив, полон сил и к тому же - убежденный натурал. Нет, никаких конкретных намерений он не имел, планов не строил и вообще, в родном городе его ждала семья, а здесь - занятия, далекие от амурных. Но полюбоваться-то можно! И вдруг выясняется, что это, с виду невинное создание, не чурается общения с такой публикой. Что ее можно просто поманить пальцем на заднее сиденье иномарки, и на этом закончится вся романтика, а начнется обычная продажа подаренного природой товара за обычные земные блага.
  Так что, можно было бы мысленно сплюнуть и отвернуться. Если бы не одно "но".
  В глазах девчонки, которую парень заставил повернуться к себе развязным окликом: "Эй, красывая!" - блестели не игривые искорки кокетства, а тусклые льдистые колючки настоящего страха.
  - Ну!
  Девчушка съежилась, беззащитно втянув голову в плечи. Живой румянец, еще минуту назад игравший на чистой, чуть смугловатой коже, сошел, будто испарился. Но она еще не теряла надежды и взглядом держалась, цеплялась за стоящих впереди нее людей. Очередь была большая. Обед, час пик. И очередь была не совсем обычная. Значительную ее часть составляли милиционеры. В форме и без. Потому что, пельмешка располагалась в двух шагах от отдела внутренних дел города Находка.
  Но случилось нечто странное. Практически все стоявшие мужчины дружно, как по команде, отвернули головы и стали старательно рассматривать вход в заветное учреждение общественного питания. Лишь двое-трое молодых ребят в форме нерешительно мялись на месте, бросая косые осторожные взгляды то на девушку, то на джигитов в иномарке. А на лицах замерших, как кролики перед удавом, женщин были написаны боязливое сочувствие Бельчонку и немая укоризна слабодушным представителям "сильного" пола.
  Да что тут у вас происходит! - Игорь чуть не выкрикнул это вслух. Но тут же мысленно одернул сам себя. - Постой, постой! Фантазия у тебя, брат, буйная, но уж так-то загибать ни к чему. Ну, нравится тебе девочка и не нравится хамовитость этого пацана. Но не может быть, чтобы ты один, умник, видел опасность, а такая толпа братьев-ментов - нет. Что бы кто ни говорил, какие бы идиоты среди доблестных сотрудников МВД иногда не попадались, но уж рефлекторное реагирование на всякий непорядок - это краеугольный камень милицейской души. Так что, напрашивается совсем простое объяснение: народ здесь в основном стоит местный, наверное, знают эту парочку, и ничего особенного в их поведении не видят.
  Но все его выкладки тут же разлетелись в прах.
  Увидев, как внимательно, цепкими оперскими глазами Игорь разглядывает кавказцев и как испытующе, не виляя зрачками, смотрит на нее саму, девчушка инстинктивно рванулась к нему под защиту. Не шагнула, не сдвинулась с места, к которому была все еще прикована страхом. Нет! Лишь - какое-то едва уловимое движение навстречу, и отчаянный, кричащий, зовущий на помощь взгляд.
  Слава Богу, времени и на оценку ситуации и на то, чтобы привычно притушить свою излишнюю горячность, у Игоря было предостаточно. Поэтому, он, стараясь сохранить нейтральный тон, и аккуратно подбирая слова, спросил у Бельчонка:
  - Извините, я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, но эти ребята - ваши друзья?
  Та отчаянно замотала головой:
  - Нет, нет!...
  - Не пириживай, си-ичас падружимся, - заржал парень. И, глядя на Игоря, снисходительно добавил, - ты пильмени хател? Иди, ешь пильмени! Ни лез, куда ни нада!
  Эх, не стоило ему так говорить. Думать нужно было над своими словами. Игорь же вот думал. Вежливость проявлял. И семьдесят шесть кило пружинистого оперского тела, всегда готового к броску навстречу опасности, мирно дремали до этого момента, готовясь к борьбе с двойной порцией пельменей. А теперь, неведомая, но властная сила плавно отпустила в душе Игоря педаль тормоза, и так же плавно послала вперед педаль акселератора.
  - Слушай, дружище, тебя кто так учил с людьми разговаривать? Ты у себя дома тоже так к женщинам на улице пристаешь? Мужчин так же оскорбляешь, да? - Игорь выговаривал свои слова мягко, с легкой укоризной, опустив глаза, чтобы раньше времени не засветить вскипающий в них гнев.
  Парень его мягкий тон и уклончивый взгляд истолковал по-своему.
  - Ты что, ниприятности хочишь? Сичас сам пильмен будиш. Ну-ка иди сюда...
  Игорь искоса глянул на очередь. Кто-то стойко удерживал взгляд на вывеске пельменной. Кто-то пугливо озирался. Молодой лейтенант, стоявший метрах в двух от него, смотрел на парочку наглецов с какой-то тоскливой и безысходной злостью, его кулаки непроизвольно сжимались и разжимались. Вполне возможно, что, если начнется заваруха, этот парень перейдет невидимую и совершенно пока непонятную заезжему оперу черту. Но пока приходилось рассчитывать только на себя.
  Игорь улыбнулся Бельчонку:
  - Ты иди, кушай, девочка, мы тут сами пообщаемся, - и неторопливо приблизился к машине.
  Эти двое, против ожидания, не выскочили навстречу. Молодой опустился на свое сиденье и, вальяжно развалившись, с явным недоумением, - Это кто тут такой выискался? - рассматривал Игоря. Тот, что постарше, судя по всему, был посообразительней и почуял серьезную опасность. Его глаза внимательно заскользили по цепочке стоящих у Игоря за спиной людей: будет ли кто еще вмешиваться и как обстоит дело со свидетельской базой, а рука плавно пошла под полу пиджака.
  Это уже было серьезно.
  - Ну и что ты мне хотел сказать? - Игорь слегка наклонился к окошку машины.
  Парень резко выхлестнул руку, ухватил его за отворот куртки, рванул к себе... и замер. Ствол автоматического пистолета Стечкина, под завязку набитого симпатичными толстенькими "маслятами", с размаху въехал ему в зубы, раскроив мушкой верхнюю губу.
  Застыл и водитель. Его рука так и не добралась до цели. Он медленно положил обе ладони на руль и пристально посмотрел Игорю в глаза: дескать, ну и что дальше?
  - Что у тебя там, под пиджаком?
  Водитель так же плавно оттянул полу. За поясом брюк торчал огромный кухонный нож в самодельном кожаном чехле. Да, жаль, что не ствол и не настоящий кинжал. Был бы хороший повод вывести ребят из машины и положить на асфальт для проведения дальнейшей "политработы". Но это страшилище, которым можно быка запороть, не холодное оружие, а предмет хозяйственно-бытового назначения. Так что, его владелец - человек вполне законопослушный и репрессиям не подлежащий. Вот если бы он успел схватиться за этот ножичек, а еще лучше, достать - другое дело. Но - не дурак: уже не хватается.
  Игорь снова обратил взгляд к молодому:
  - Ты почему такой наглый, а дружок? - его по прежнему мягкий и даже участливый тон теперь воспринимался уже несколько по иному, чем раньше. - Ты почему так паскудничаешь? Ты, наверное, думаешь, что на тебя нет управы?
  И тут Игорь удивился вновь. Второй раз за такой короткий промежуток времени. За десять лет службы ему приходилось иметь дело с самой разнообразной блатной публикой. И он прекрасно знал, что кавказские негодяи практически ничем не отличаются от своих славянских или среднеазиатских собратьев. Точно так же наглы и беспощадны со слабыми, точно так же трусливы и угодливы с сильными. Может быть, и существовала какая-то особая кавказская гордость. Но, наверное, она предпочитала оставаться дома, на Кавказе, с теми, кто жил на своей земле, а не шлялся по всей стране в поисках легких денег и приключений. Во всяком случае, когда при непосредственном участии Игоря в его родном городе брали верхушку азербайджанской банды, никакого особого героизма эти ребята не проявляли. И хвостами виляли, и мордами на землю безропотно шлепались, и, было дело, штаны мочили. А когда немного пришли в себя в стенах СИЗО , то и слезными жалобами в прокуратуру и обиженными письмами в газеты не брезговали. Труженики "Ингушзолота" , которыми занимались опера валютного подразделения, вели себя несколько по-иному: старались держать марку, гордо отмалчивались, но тоже не дерзили и лишние проблемы себе не создавали. Правда, однажды нашлась парочка слишком резких: при задержании дергались, пугать пытались, всех перерезать обещали. Но, как только в сопровождении адвокатов появился кто-то из их старших родичей, эти орелики сразу успокоились и даже принесли свои извинения. А потом, соскочив на подписку о невыезде, не без содействия сговорчивого судьи, испарились из области, и больше их никто не видел.
  А эти ведут себя совсем по-другому. Нет страха в их глазах. Ни от вида оружия, ни от перспективы оказаться через несколько минут на милицейских нарах. Нет и досады, что нарвались на неприятности. Только недоумение, да нарастающая ярость.
  - Так в чем дело? - ствол Стечкина немного отошел назад, освободив злобно ощерившийся рот для ответа.
  - Ну, все, свинья, ты покойник! Но ты не просто умрешь. Мы тебя сегодня же найдем! Я эту суку на твоем трупе оттрахаю, ты меня понял, свинья! И всю твою семью вырежем...свинья! - похоже, от злости у парня перемкнуло фантазию и он стал повторяться. И, что интересно, акцент почти исчез!
  - Грубый ты какой! - с сожалением констатировал Игорь, - и глупый. Где же ты меня найдешь, если я в вашем городе проездом, случайно? Вот сейчас прострелю твой поганый язык, и что дальше? Ты думаешь, я твоему корешу визитку оставлю? Или менты меня будут искать, стараться? - Веселое бешенство играло в нем шалыми пузырьками, и он внаглую блефовал, сбивая с толку этих дерзких ублюдков.
  Вот тут-то в глазах старшего и ворохнулось беспокойство. Аллах знает этого придурка с пистолетом, что он за тип? Откуда взялся? А вдруг это - ловушка на живца в юбке, и сейчас действительно загремят выстрелы. Но слишком уж долго он разговаривает на глазах у свидетелей. Киллер стал бы стрелять сразу, как остановились. Но и на местного мента не похож. Те бы не стали нарываться на проблемы из-за пустяка. Ведь не хватали же они эту девку, в машину не тащили. Лучше всего сейчас - разрядить ситуацию, уехать с миром. А потом, не торопясь, разобраться и с этим происшествием и с этим непонятным бойцом.
  - Извини, ка-амандир, что такого случилась? Ну, пошютили с девушкой, никто никого обидеть ни ха-ател, - водитель испытующе смотрел на Игоря, фиксируя, как тот отреагирует на его обращение - мент или нет? Где его потом искать? - Да-авай разойдемся па-харошему. Чиво хочешь? Я могу ехат?
  Игорь тоже считал варианты. В родном городе он бы не сомневался ни секунды. Давно бы уже задержал этих красавчиков и, как минимум, часа три приятных бесед в камерах УБОПа были бы им обеспечены. Прокатали бы пальчики, потрясли бы карманы на предмет следов наркотиков. Объяснили бы популярно, как нужно вести себя среди приличных людей. Короче - полный комплекс развлечений. Но тут уж больно обстановка непонятная. Пожалуй, не стоит лезть в чужой монастырь со своим уставом, во всяком случае, пока не разобрался, что здесь происходит.
  - Хочу, чтобы вы не борзели и не беспредельничали, - в ответ на "командира" пробросил блатные интонации Игорь. - Чтобы вели себя по-человечьи. А выеживаться у себя дома будете. Вали на х... - И, не опуская пистолет отступил назад. "Ниссан", взвизгнув покрышками, рванул с места, как на старте "Формулы-1".
  Игорь уловил какое-то движение сзади и, резко отшагнув в сторону, развернулся.
  Это был тот лейтенант из очереди.
  - Уходите. Уходите отсюда немедленно. Вы ведь не наш, не находкинский?
  - Нет.
  - Уходите и ложитесь на дно. Или вообще уезжайте. Но только сразу. Через полчаса они уже весь город перекроют.
  - Да кто - они?!
  - Как, кто? Чеченцы...
  - Да что тут у вас, ребята, происходит?
  - Долго рассказывать. Уходите! - лейтенант развернулся и, опустив голову, быстро пошагал к горотделу.
  Игорь глянул на очередь. Бельчонка как ветром сдуло. Остальные смотрели на него, словно на музейный экспонат. Во взглядах мужчин смешались удивление, стыд за свое бездействие и что-то типа: "ну-ну, тебе легко геройствовать..." В глазах женщин - облегчение, одобрение и непонятная жалость. Есть расхотелось. Игорь поставил пистолет на предохранитель, сунул его под свою легкую куртку, за пояс джинсов, пожал плечами и отправился вслед за лейтенантом. В горотделе ему назначили встречу парни из местного отделения Приморского РУБОП. Они обещали помочь в розыске двух Санек - приятелей, набедокуривших дома и решивших поискать счастья в чужих краях.
  Возле дежурного Игорь на минутку тормознулся - узнать, где находится названный ему кабинет. В находкинском отделе свято соблюдалась старая милицейская традиция: запутывать нумерацию служебных помещений до полного абсурда.
  Дежурный, лениво откинувшись в высоком крутящемся кресле с ободранными дерматиновыми подлокотниками, разговаривал по рации. Игорь попытался было привлечь его внимание, но тот нетерпеливо махнул рукой - подожди, мол. От нечего делать, гость стал прислушиваться: интересно все же, чем живет славный дальневосточный город Находка, как тут народ чудит. А народ и в самом деле чудил. Причем, содержание разговора дежурного с невидимым собеседником настолько контрастировало с его безмятежной позой, что у Игоря снова появилось желание залезть рукой "в потылыцю" и на русско-украинском говоре своих предков - казаков-переселенцев спросить: "Чи вы тут посказились, чи шо?..."
  - Так где, ты говоришь, стреляют?
  - На Куликовом поле.
  - Из чего стреляют-то?
  - Автоматическое - два-три ствола. И еще какие-то пукалки хлопают. Или охотничье, или обрезы.
  - А давно?
  - Да минут пятнадцать.
  - Как думаешь, кто там?
  - Да кто...как обычно. Я видел: спортсмены на двух машинах туда пролетели, своих выручать.
  - Ладно, сейчас группу соберем, пусть посмотрят, когда закончится. Ты-то сам не лезь.
  - Что я, больной?
  - Ладно, отбой
  Дежурный отпустил клавишу микрофона стационарной рации, повернулся к помощнику, ворошившему в отдаленном углу за столом какие-то журналы, и повел с ним неспешный разговор: "А куда ты отправил группу... а сколько они там будут... а кто у нас еще есть... а чего это они столько обедают, давно уже должны на маршрут выйти...ну ладно, пусть гаишники сначала глянут, и если есть что интересное, тогда группу придется снимать с этой хаты..."
  Ответы помощника были Игорю не слышны, но, по всему получалось, что и того стрельба из автоматов не слишком взволновала. И что помдеж вполне согласен со своим начальником: если гаишники найдут горку-другую трупов, тогда есть смысл срывать следственно-оперативную группу с места какой-то квартирной кражи. А если нет, то нечего и дергать людей из-за всякой ерунды.
  Увидев, что дежурный, с его темпами, еще не скоро найдет возможность уделить внимание торчащему перед окошечком посетителю, Игорь махнул рукой и отправился на поиски кабинета самостоятельно. Не прошло и десяти минут, как искомый объект был обнаружен в каком-то запутанном коридорчике то ли на первом, то ли на цокольном этаже.
  Двое рубоповцев были уже на месте. Где находится разыскиваемая Игорем парочка, они разузнали. И предложили взять их завтра, с утра пораньше, когда те будут отсыпаться на снимаемой ими квартире после очередных кабацких приключений.
  Покончив с этим вопросом, Павел, начальник отделения, крепкий битюжок с фигурой бывшего борца, с удовольствием потянулся и со вкусом проговорил:
  - Ну и нам бы не мешало перед делом отдохнуть. Сейчас в порт смотаемся, ребята из краевого РУБОПа просили кое-что разузнать. А вечерком...Как насчет по пивку? После сытного обеда, по закону Архимеда... Кстати, ты нормально поел?
  - По пивку - с удовольствием. А обед мне подпортили.
  И Игорь, не без умысла разузнать хоть что-нибудь о находкинских чудесах, стал подробно и красочно рассказывать об инциденте с чеченцами. Но, почувствовав, что коллеги реагируют как-то странновато, быстро завершил повествование пятью-шестью сухими фразами.
  Мужики, переглянувшись, спросили:
  - "Ниссан" какой?
  - Белый. "Лаурель".
  - Номер запомнил?
  - Конечно. У него старые номера: 32-57...
  Мужики еще раз переглянулись.
  - Ты где устроился?
  - В гостинице.
  - Поехали!
  Подлетев с Игорем к гостинице на старенькой "Королле" с тонированными стеклами, рубоповцы сопроводили гостя в номер, заставили собрать вещи, выписаться и рванули вместе с ним куда-то за город, пару раз проверившись на светофорах: нет ли хвоста.
  Все это начинало походить на какой-то третьесортный боевик или просто глупый сон. Но Игорь не задавал вопросов. Похоже, он и так создал ребятам серьезные и неожиданные проблемы. А в подобной ситуации есть только одна форма достойного и разумного поведения. Молча делать то, что советуют аборигены, обладающие всей полнотой информации и принимающие адекватные решения. Все разговоры потом. А в том, что разговор будет обстоятельный, Игорь не сомневался. Притормозив по пути у каких-то киосков, Павел загрузил в багажник два ящика бутылочного пива. А по второму заходу вернулся с огромным пакетом. В нем лежали разнообразные рыбные наборы, сушеные кальмары в вакуумной упаковке и три бутылки водки. На троих.
  
  В находкинском порту своих рубоповцев хорошо знали. Во всяком случае, на том КПП, через который они проехали, никто никаких пропусков не спрашивал, вопросов не задавал, в машину не заглядывал. Вохровец на въезде, поднимая шлагбаум, приветливо рукой помахал. Пока Павел с народом общался, Димка - его напарник, худощавый, резкий в движениях, типичный сыскарь по манерам и разговору, проехал с гостем прямо на край бетонного причала. Из машины выходить не стали, чтобы зря не светиться, но дверки с видом на море распахнули. В душноватый салон ворвался свежий воздух, пахнущий морскими водорослями, рыбой, сизовато-прозрачной гарью корабельного топлива и еще тысяча и одним запахом огромного порта, принимающего и переваливающего самые разные товары и грузы со всего мира. И этот запах, и сумасшедшие крики чаек, дерущихся из-за разной дряни, плавающей на радужных от мазута волнах... Все это вдруг так напомнило Игорю родной город и его свинцовые, дышащие холодом бухты, что даже горло сжало спазмом неожиданной тоски и какой-то смутной тревоги.
  Но все же этот порт здорово отличался от дальнего северного собрата. Во-первых, своими размерами и размахом работ. Это было что-то невероятное! Огромная, закрытая от штормов и ураганов, бухта. Сколько хватает глаз - бетонные и насыпные пирсы и причалы. Десятки судов и суденышек под разнообразными флагами: воющих, гудящих и ревущих на рейде, громыхающих люками и лебедками у берега под разгрузкой, ползущих на канатных усах за широкогрудыми, похожими на богатырские галоши буксирами. И краны-краны-краны...
  Во-вторых, людьми. Много здесь, на территории порта, было какой-то разношерстной публики, явно не имеющей отношения к основным морским профессиям. Каких-то суетливых, дерганых мужичков, больше всего похожих на билетных барыг, промышляющих по вокзалам. Потасканных девок. И вальяжных "братков", разгуливающих с хозяйским видом по причалам, сходням и даже по палубам судов.
  А в третьих - все же отличался и запах. Теплое море. Конечно, с Черным или Средиземным не сравнить. Но тем не менее, даже сейчас, в октябре, оно еще хранило и отдавало городу накопленные за лето запахи буйно заросших и щедро прогретых солнцем сопок. Долетало сюда и ласковое дыхание залетных субтропических ветров. От дальних берегов несли свое влажное тепло прихотливо-извилистые морские течения. Теплое море. Поэтому и запах гнильцы примешивается ко всем остальным. К запаху рыбы, к запаху водорослей. И к запаху самого города. Здорово здесь гнильцой потягивает.
  - Видел громадину? - без особой гордости, с какой-то непонятной интонацией спросил Димка.
  - Да-а!...
  - Миллиарды долларов оборота. И все - им в карман!
  - Кому - им?
  - Слушай, ты что: с Луны свалился? Или вы там у себя, как в том анекдоте про Урюпино, живете? У вас что, чеченцев нет?
  - Да есть немного. Врач один - хирург в областной больнице. Отличный мужик. Ну, еще может, кто-то где-то. У нас со сталинских времен кого только в области нет. Всех перемешали. Особенно политических, кто без права выезда после лагерного срока оставался. Правда, в прошлом году было дело: заехали какие-то молодые, резкие, человек десять. Но наши "братки" их быстро из города выжали. Ну и мы помогли, чем могли... Я их даже и не видел почти, ими мужики из "бандитского" отдела занимались.
  - Ну и молодцы. А мы вот... Хотя, не в нас дело. Может быть, ваш город им и не особо нужен был, не тот масштаб. А у нас такой кусок: они за него кому хочешь глотку перегрызут. Местные чечены не справятся - из Грозного подмогу пришлют. Им теперь на их суверенитет большие бабки нужны...
  Грозный
  - При-ивет!
  - Ой! - Людмила испуганно шарахнулась к стене. Сердце бешено заколотилось и онемевший язык наждачным листом зацепился за мгновенно высушенное жутким страхом небо. Больше ни сказать ничего, ни закричать она не смогла. Ноги стали ватными, а потом будто вообще исчезли, напоминая безвольно сжавшемуся телу о своем существовании только противной мелкой дрожью в коленях. И лишь одна мысль бешено пульсировала в голове: " Ну, не надо! Ну, пусть это будет сон! Ну, не надо!".
  Но двое, преградившие ей путь в ста шагах от родного подъезда, не исчезали.
  Развязные позы атлетических подвижных фигур в пятнистой камуфляжной форме и иронический тон приветствия, произнесенного с типичным для чеченцев акцентом, не оставляли сомнения в их намерениях.
  - Господи! Пусть просто обругают, пусть ударят! Так... сережки... нет я их сняла. И колечко сняла. Значит, вместе с мясом не вырвут, с кожей не сдерут. Как хорошо, что послушалась мамы и оделась в старушечье тряпье, замоталась в черный бабушкин вдовий платок. В сумерках могут и не понять, какого возраста. Просто видят, что русская, нельзя же так просто пропустить. Надо, чтобы шмыгали мы, как крысы по закоулкам. Что они сделать собираются? Пусть ударят, пусть обругают, но только...Господи!
  - Что, испугалась? Не узнала? - одна из теней приблизилась почти вплотную.
  Аслан! О, боже мой! - горячая кровь застучала в висках и в судорожно вздохнувшую грудь со свистом ворвался воздух.
  - Что, такой страшный?
  - Да нет! - Людмила с облегчением рассмеялась. - Наоборот! Возмужал! Усы у тебя какие!
  Аслана, своего одноклассника, Людмила не видела практически с выпускного. Тогда, впервые в своей жизни, тайком, в закрытом классе выпив пару стаканов шампанского, добрый и по-взрослому вежливый парнишка, тайно вздыхавший за Людмилой класса так с пятого, вдруг превратился в назойливого ухажера с мрачными огоньками в глазах. Демонстративно держась от нее в нескольких шагах, он, тем не менее, весь вечер отпугивал своими свирепыми взглядами всех других парней. Никто так и не рискнул пригласить Людмилу на танец, а сам он танцевать не умел и стеснялся. Отец Аслана, пожилой мужчина старых правил, переживший сталинскую депортацию, но, несмотря на все испытания, народивший и вырастивший шестерых детей, современных танцев не одобрял. Национальные - в кругу семьи и друзей - другое дело! Даже своим сыновьям он категорически запрещал походы на разные вечеринки и дискотеки. Про дочерей уж и говорить нечего. И этот бал был для его младшего - последыша вторым подобным событием в жизни. В первый раз, в девятом классе, Аслан убежал тайком на дискотеку. Но какие могут быть тайны в этом городе, где люди считаются родством чуть ли не до Адама и Евы, и сплетни распространяются по разветвленным каналам со скоростью молнии. Кто-то сообщил отцу о нарушенном запрете... Аслан неделю не приходил в школу, а когда появился, был сам на себя не похож. Обтянутые желтые скулы, воспаленные глаза, утратившая мальчишескую подвижность фигура... Отходил он долго. Что с ним произошло, никто не знал и не мог узнать. В этой семье умели хранить свои тайны.
  В тот вечер, Людмила сначала страшно расстроилась. Как она готовилась к этому празднику! В далеком дворянском прошлом осталась традиция выбирать Королеву Бала. И не прижилась в этом своеобразном городе современная мода на разнообразных "Мисс...". Но, если бы кто-то вдруг решил провести на их вечере подобный конкурс, то вряд ли бы оказалось много соперниц у этой дочери русской учительницы и приехавшего когда-то на новый завод по комсомольской путевке бакинского нефтяника. С первого класса ходила Людмила в танцевальную школу при городском Дворце пионеров. И, буквально за неделю до выпускного в средней школе, с блеском выступила на танцевальном выпускном концерте в так любимом грозненцами Зеленом Театре в парке имени Кирова. Но и еще раньше, с возраста смешной крохотули, была она самой популярной танцовщицей в веселом и дружном дворе, окруженном старыми хрущевскими пятиэтажками. Не раз случалось, что празднующим свадьбу или рождение нового человека взрослым становилось тесно в малогабаритных квартирках. И веселье выплескивалось на улицу, под старые каштаны их уютного дворика, под теплые лучи благодатного солнца. И неизменным успехом пользовалась маленькая плясунья, немедленно появлявшаяся там, где начинала звучать музыка. Весело хлопали в ладоши соседи. Поддразнивали черноусого и кареглазого отца Людмилы соседки, с уважением и даже некоторой робостью относившиеся к его строгой супруге:
   - Гадир Керимович, как невесту делить будем, когда подрастет?
   И вот, пожалуйста! Разозлившись, Людмила в конце концов нашла выход из глупой ситуации. Гордо подняв голову, но спиной чувствуя сверлящий взор Аслана, она через весь зал направилась к другому однокласснику. Магомед, гордость школы, чемпион города по вольной борьбе среди юношей, большой весельчак, был приятелем Аслана. Подойдя к нему, девушка сердито спросила:
  - Ты тоже от меня шарахаться будешь, или мне удастся хоть немного потанцевать на собственном выпускном?
  Магомед глянул на своего друга, укоризненно качнул головой и, снисходительно усмехнувшись, протянул девушке руку.
  Когда танец закончился, Людмила окинула взглядом зал. Аслана не было.
  
  На другой день, вечером Аслан встретил Людмилу у подъезда. Виновато поблескивая глазами, и сбиваясь на каждом слове, он долго извинялся за свое поведение на балу. И это было так необычно для чеченского парня, что Людмила растерялась и от волнения чуть не расплакалась.
  - Аслан, милый! Да ничего страшного не случилось. Это шампанское так на тебя подействовало. Ух, какой ты, оказывается, горячий джигит!
   Увидев, что девушка действительно больше не сердится и не обижается, Аслан с облегчением рассмеялся и вдруг, с ходу, бабахнул:
  - Подожди, вот вернусь из армии, я тебя замуж возьму, пойдешь?
  - Ну, придумал! Да твой отец русскую невестку в дом не пустит.
  - Уеду я от отца, - сердито оборвал ее мгновенно помрачневший парень. - Отслужу в армии и уеду. Будешь меня ждать?
  - Погоди, Аслан, ты что, серьезно? Ну, разве такие вопросы вот так, с бухты-барахты, на улице, решаются? Мне ведь тоже надо о жизни думать, учиться надо...
  - Ну, смотри, я сказал, а ты думай! - Аслан резко развернулся и ушел.
  Людмила неделю ходила под впечатлением этого разговора. Ничего, кроме обычных дружеских чувств к симпатичному и неравнодушному к ней однокласснику она не испытывала. А, зная порядки в семье Аслана, ни на минуту не допускала, что войдет в нее на правах нормальной современной женщины и станет хозяйкой в доме своего мужа. Более того, твердо знала, что его отец никогда не признает ни ее, ни ее детей. И вполне может настать момент, nbsp;как это случалось со многими другими русскими женщинами, когда Аслан, насытив свою страсть, оставит ее, чтобы завести "настоящую" семью. Но как отказать, чтобы сильно не обидеть и не расстроить самолюбивого и гордого парня, который, может быть, и сам верит, что сможет пойти из-за нее на такой решительный шаг, как разрыв с отцом?
  Не выдержав, поделилась с матерью. Та, внимательно и очень серьезно выслушав дочь, покачала головой и посоветовала ей не торопиться с окончательным ответом, потянуть время, пока Аслан в армию не уйдет. А там, к его возвращению, отец сам ему определит невесту, и все пойдет по обычной схеме. Женится парень, дети появятся, остепенится. Да и у самой Людмилы мало ли какие перемены к тому времени в жизни произойдут.
  Так все и вышло. Аслан ушел в армию. Людмила уехала на учебу в Москву, не пробившись через взяточные барьеры и национальные разнарядки в родном городе. Вернулась домой уже в качестве молодого специалиста нефтяной отрасли. А вот поработать успела считанные месяцы. Ее родная лаборатория превратилась в ненужный придаток засбоившего и, в конце концов, замершего завода. Русские коллеги либо уехали, либо позапрятались в каменных пещерах ставшего чужим и смертельно опасным города. Чеченцы же - кто бросился в политику, кто переключился на торговлю привезенным из других городов или награбленным у бывших соседей и коллег барахлом, кто пробавлялся натуральным хозяйством в родовых селах. Про Аслана Людмила слышала краем уха, что он, как и предсказывала мама, практически сразу после службы женился на девушке-чеченке, пошел работать в милицию. А когда началась смута, быстро нашел свое место в дудаевских структурах. Тем более, что лучшей рекомендации, чем репутация его правоверного и теперь уже не скрывающего ненависти к русским отца, и не требовалось.
  
  И вот такая неожиданная встреча. Сначала Людмила даже и не знала, как себя вести. Тем более, в таком чухонском наряде, специально не умытая, с испуганным лицом... Но веселая улыбка старого друга, как рукой, сняла все страхи и неловкость.
  - Какая у тебя форма! Я слыхала, ты в милиции работаешь? Или, как сейчас правильно? В полиции?
  - Э-э-э... Я теперь в такой конторе, что ее лучше лишний раз вслух не называть... Вот так-то! Я ведь в армии в спецназе служил. Вот мне такую службу и доверили! А это - Ахмед, мы вместе работаем - Аслан мотнул головой в сторону второго человека в камуфляже.
  - Ой, как здорово! Теперь буду знать, к кому обращаться, если что. Всем буду говорить, что мой самый лучший одноклассник теперь большой человек...
  - А что ж ты за меня замуж не пошла, если лучший? - подпустил шпильку Аслан.
  - Да ты, вроде, сильно и не настаивал. Я когда из института вернулась, у тебя уже, говорят, и сын родился, а?
  - Да, растет джигит. Скоро еще один будет, или дочка.
  - Да ты что! Вот молодцы! Надо как-нибудь в гости зайти, на наследника твоего глянуть. Отец разрешит?
  - Мы скоро отдельно жить будем. Я сейчас квартиру подыскиваю... А ты, я знаю, все здесь живешь. Как мама? Слышал, отец твой умер?
  - Да... Мама болеет. После смерти папы у нее сердце часто прихватывает. А у нас же еще бабушка на Старых Промыслах живет. Обычно ее мама навещает. Но вчера слегла совсем. Пришлось мне ехать. Хотела пораньше вернуться, да трамваи опять встали.
  - Да, - понимающе усмехнулся Аслан, - сейчас по вечерам только пожилым женщинам по улицам можно ходить, и то небезопасно. Ну, пойдем, мы тебя проводим.
  - Спасибо, не надо, вы ведь на службе, наверное? Вот же мой подъезд, рядом совсем. Хотя...ты постой, посмотри, пока дойду, мне так, конечно, спокойней будет.
  - Ладно, не переживай, никуда наша служба не денется, пошли.
  Парни проводили Людмилу до самых дверей. Открывая замок, она вновь ощутила неловкость: надо бы, по обычаю, в гости пригласить. Неважно, будет ли принято приглашение. Главное - проявить уважение. А вдруг согласятся... В обнищавшей, холодной квартире, старшая хозяйка которой лежала, прикованная к постели, даже угостить друзей было нечем.
  Аслан словно прочитал ее мысли и поддразнил:
  - Ну вот, к нам в гости собираешься, а к себе не приглашаешь.
  - Да нет, что вы, заходите ребята! Просто мы не готовились. Давно у нас никто не бывал...
  - Да ладно, люди свои. Чайку горячего найдешь? Прохладно уже на улице.
  
  - Мама, я не одна! Смотри, кто к нам пришел!
  - Кто это нас, наконец, навестить решил? - раздался из комнаты твердый, звучный даже в болезни голос еще не старой учительницы.
  - А по голосу угадаете, Наталья Николаевна? - весело откликнулся Аслан.
  - Ой, Людмила, ты с мальчишками? - погодите секундочку, я тут приберу кое-что, да халат накину... Так кто же к нам пришел?...Аслан! Да тебя сейчас и в лицо-то узнать трудно. Был мальчишка, а стал - вон какой мужчина! Ну, проходи, проходи. Рассказывай, как живешь, пока Людмила хлопочет. Вы тоже не стесняйтесь, проходите, у нас гостей любят, жаль только приветить сейчас, как прежде, не получается, трудновато без хозяина, - голос Натальи Николаевны дрогнул слегка. Но справилась, улыбнулась.
  Минут через двадцать Людмила внесла в комнату большой фарфоровый чайник с зеленым чаем и красивые, легкие пиалушки. Память об отце, остатки былой роскоши, приберегаемые для особых случаев. Пока закипал чайник, она успела привести себя в порядок, переодеться, и теперь румянец, появившийся на ее щеках от свежего ветерка, постепенно вытеснялся легкой краской смущения. Аслан, с того момента, как она вошла в комнату, не отрывал от нее глаз, в глубине которых снова разгорались так запомнившиеся ей тяжелые огоньки сумасшедшей страсти. Тем не менее, разговор шел веселый, вспоминали школу, друзей.
  Ахмед, сидевший между Асланом и Натальей Николаевной, за весь вечер практически не проронил ни слова и только с каким-то ироническим интересом прислушивался к беседе, переводя глаза с одного ее участника на другого.
  Наталья Николаевна, полулежа с подложенными под спину подушками на стареньком, в веселеньких цветочках, диване, стала расспрашивать Аслана о его родителях, аккуратно, не касаясь тех вопросов, которые могли увлечь всех на скользкий путь обсуждения проблем дня сегодняшнего. Спросила и о его жене.
  - Вы ее знаете, - с мягкой улыбкой ответил Аслан, - она из нашей школы. Когда мы заканчивали десятый, она в седьмом "Б" училась. Лейла Арсанова, помните? Хорошая жена из нее получилась, послушная. Сына вот родила. Надеюсь, и второй сын будет. Настоящие чеченцы вырастут, свободные, с чистой кровью.
  - Странно ты рассуждаешь, - удивленно сказала Наталья Николаевна, - а что, у других кровь нечистая? Твой друг Магомед на Ирочке Сильверстовой женился, разве плохая семья? А как сам за Людмилой ухаживал? - и она улыбкой смягчила прозвучавшую в голосе укоризну.
  - Я нормально рассуждаю. Прав был мой отец, когда говорил, что жениться надо только на своих. Что придет время, когда русские девки и так все наши будут. Они ведь только для развлечений годятся. Танцевать, мужчин ублажать. Вы ведь все по крови своей - проститутки. Так, Людмила?
  На комнату обрушилась тишина.
  Наталья Николаевна побелевшими губами пыталась схватить хотя бы глоток воздуха. А Людмила, как загипнотизированная, не могла оторвать взгляд от глаз Аслана.
  Словно в голливудском триллере, из человеческой оболочки выдирался на свет страшный инопланетный хищник с пустыми зрачками. Убийца, не имеющий ничего общего с человеческой жизнью, с понятиями гуманизма и нравственности. Знающий только свои желания и инстинкты. Чудовище, для которого теплая алая кровь других разумных существ всего лишь - питательная субстанция для воспроизводства себе подобных.
  - Аслан! - Наконец сумела выговорить Наталья Николаевна, - что ты такое говоришь. Как тебе не стыдно?! Ведь ты же - наш гость!
  - Это вы здесь гости. Незваные гости, - вдруг нарушил свое молчание Ахмед, - а мы у себя дома. И хватит нас поучать, училка. Аслан, кончай этот цирк, а то времени мало. Давай, трахай свою гордячку. Да и мне уже хочется.
  - Так сразу? - по-прежнему улыбаясь, отозвался тот, - нет, пусть она сначала нам потанцует. Ты знаешь, как она хорошо танцует? Только ей платье всегда мешает. А сейчас не будет мешать. Она нам голая потанцует. Порадуешь старого друга, Люся?
  Людмила, белая, как полотно, поднялась со своего места и стала медленно отступать к выходу из квартиры. Аслан вскочил, чтобы преградить путь. Наталья Николаевна, чувствуя, как черные клещи сжимают ее и без того истерзанное сердце, из последних сил рванулась к нему, пытаясь ухватить за одежду, задержать, остановить... Ахмед, не вставая со стула, легкой подсечкой сбил ее с ног и каблуком армейского ботинка ударил по горлу рухнувшей навзничь женщины. Раздался тошнотворный хрустяще-чавкающий звук, и тело не сумевшей спасти свою дочь матери забилось в предсмертных конвульсиях. А рядом с ней, словно подрубленная камышинка, рухнула потерявшая сознание Людмила...
  
  - Так не интересно, - отдышавшись, и брезгливо обтирая пах взятой со стола салфеткой, недовольно проговорил Аслан, - все равно, что с мертвой. Только и разницы, что теплая. Я хотел ей в глаза посмотреть, чтобы она, сука, понимала, кто ее трахает. Может, ее водой полить, чтобы очухалась?
  - Очухается - визг поднимет, придется глотку затыкать. Тогда мне уже точно дохлая достанется. Или ты забыл свое обещание? Хочешь один развлекаться?
  - Да нет, давай. Только все равно так неинтересно.
  - Нормально. Хорошо ты придумал. А то ходили бы сейчас по городу, как дураки, скучали. О, смотри - зашевелилась!
  Аслан, перешагнув через труп своей бывшей учительницы, не торопясь подошел к дивану, рванул Людмилу за роскошные каштановые волосы и развернул к себе лицом, наслаждаясь болью и беззащитностью обезумевших глаз.
  - Ну что? Ты понимаешь, что я с тобой сделал? А знаешь, что мы с Ахмедом еще сделаем? Ты, проститутка! Ты научилась в вашей проститутской Москве, как надо мужчин радовать, а?... Я люблю, когда женщины кричат от удовольствия. Ты будешь кричать? Будешь...Обязательно будешь!
  
  Когда они уходили, Ахмед остановился, бросил взгляд на обнаженное, испятнанное следами от ударов и ожогами от сигарет тело Людмилы, сжавшейся в комок на полу у стены, на ее мертвенно застывшее лицо, и деловито сказал:
  - Прикончи ее. Только, без стрельбы. А то соседи сбегутся.
  - Да ладно, ты! Как она орала - уже бы давно сбежались, если б захотели, - рассмеялся Аслан, - да тут в подъезде только наши остались. А она очухается, может быть, еще пригодится... Тебе понравилось, а, шлюха? - Носком ботинка Аслан приподнял голову Людмилы за подбородок.
  Ее глаза оставались неподвижными, но разбитые губы еле слышно прошептали:
  - Мразь.
  - Слышал? - недовольно буркнул Ахмед, - Делай, как тебе сказано, - и вышел из квартиры.
  Аслан презрительно покосился ему вслед, вынул из специального кармана камуфлированной куртки пистолет, рванул затвор. Пошарил по комнате глазами. На полу возле дивана валялась сброшенная подушка.
  Он бросил ее в лицо Людмиле:
  - На, закройся, если страшно. Ну что: теперь ты жалеешь о том, что не послушала меня?
  Та даже не подняла руки. Но взор ее стал осмысленным. Отхлынула муть боли и страха из отцовских, цвета спелой вишни, когда-то светившихся нежностью и добротой глаз. Растаяла завеса ужаса перед смрадной глубиной нечеловеческой подлости. И заблестела в них холодной сталью пронзительная, смертоносная, как клинок боевого ножа, ненависть.
  - Я...сделала...правильно... ты...мразь...
  Аслан наклонился, злобно рванул ее за щиколотку и, оттащив девушку от стены, наступил ей ногой на живот. Снова швырнул подушку в лицо, словно желая погасить этот горящий презрительный взгляд, и уткнул пистолет в мягкую поверхность.
  Выстрел прозвучал глухо. Никто его не услышал.
  Да и услышал бы?...
  
  На улице, прикурив сигарету и с удовольствием затянувшись, Ахмед сказал:
  - Слушай, а зачем тебе квартиру искать? Чем эта плоха?
  - Двухкомнатная? Да если у нас с Лейлой дело и дальше так пойдет, нам скоро и трехкомнатной мало будет. А эту давай для себя оставим - если повеселиться надо будет, не придется место искать. Завтра я пару русаков у отца возьму и сюда отправлю, чтобы падаль выкинули и порядок навели.
  - Хор-рошая идея! - рассмеялся Ахмед, - вторая за день. Ты у нас мудрый, словно аксакал!
  Находка
  От водки Игорь отказался, твердо зная, что российский "ерш" - напиток не для него.
  - Если я намешаю, то завтра утром вы без всякой стрельбы будете иметь на руках мой труп. Я лучше чисто по пивку пройдусь.
  Мужики пожали плечами, но особенно не настаивали. В выборе своем Игорь не прогадал, пивко здесь было неплохое. Так что, он с удовольствием пил, сколько наливали. Жевал сушеные деликатесы. Слушал. Выпитое и съеденное переваривалось легко. Услышанное - гораздо труднее. В то, о чем говорилось за этим столом в бомжеватой, явно используемой в качестве конспиративной, квартире, поверить было сложно. По всему выходило, что целый город и огромный, стратегически важнейший российский порт на Дальнем Востоке, за тысячи километров от Чечни, оккупировала банда чеченцев. Оккупировала внаглую, в открытую, не стесняясь в средствах для укрепления своей власти. Действуя так, что знаменитые сицилийские мафиози по сравнению с ними казались просто слюнявыми щенками, воплощением чести и добросердечия. И все это - при явном попустительстве, если не прямой поддержке центральной власти.
  - У нас тут уже открытая война идет. "Спортсмены" против чеченцев. Каждая из группировок выкупает дома, квартиры, к своим поближе. Уже практически целые улицы под контролем. Патрули свои вооруженные ходят. Чужому по улице не пройти. Даже если простой человек, но не на этой улице живешь - заворачивают без лишних разговоров. А непонятливым по башке настучат - и все делается понятно.
  Охотятся друг за другом. Перестали даже ездить по одному, потому что стали пропадать без вести. Чечены более открыто сначала действовали, акции устрашения проводили: расстреливали кого дома, кого на улице. Вызовут бригаду из Грозного, все для них подготовят. Те отработают - и домой. А у всех местных - алиби, как на выставку. Но недавно чечены втроем ехали, их милицейская машина остановила. Вроде бы милицейская... Мы потом пробивали, нет у нас в городе такой. Ребята в патрульной форме и в камуфляже задержали этих троих. Все, как обычно: рожами в асфальт, браслеты... Погрузили в свою машину и в ту, на которой чеченцы ехали. И ку-ку! До сих пор их ищем.
  На оперов, на участковых, которые пытаются в эти дела свой нос сунуть, тоже наезды нешуточные. Одному уже предупреждение вынесли: из автомата через дверь... Случайно жив остался. Так он даже руководству докладывать не стал, и соседи молчали в тряпочку. Мы только через несколько дней по низам узнали.
  Окончательно ситуация сломалась, когда они сумели через Москву внедрить в городскую прокуратуру своего человека, на должность зама. Нормально, да? "Это я, почтальон Печкин, я вам нового сотрудника принес, почтовым переводом!". Прокурор края рогом упирался, сколько мог. Ну и получил по рогам, чтоб не дергался в другой раз. В общем, напомнили ему, где столица, а где наше Простоквашино. Представляешь, сколько бабок они ввалили, чтобы эту комбинацию провернуть?! Но расчет простой: они эти бабки тысячу раз уже отбили. А городской прокурор сразу понял, чем дело пахнет. По форме - вроде как он еще у руля, а по факту - скис, в уголок забился. Зам рулит, а он только под готовые решения подписи ставит. Но им так даже удобней.
  -А зачем им это надо?
  - Как зачем? Раньше все вопросы силой решали, стволами или ножами. Очень любят ножи... кайф им от этого что ли, кровью чужой залиться? Истычут человека, как пьяный мясник свинью...Но каждый убой все же - шумиха, скандал. А зачем в открытую наглеть, когда можно под маркой закона свои вопросы решать? Задергался против них какой-нибудь чиновник - бах - прокурорская проверочка. Не дошло сразу до предпринимателя, что от него нужно - хлоп - одна комиссия за другой А кто у нас в стране без греха? Ну а если оказался человек сильно непонятливый, или не удалось по серьезному прикопаться, тогда уже боевики вопрос решают.
  - А наш брат?
  - А что - наш брат? Где ты видел мента, которого с помощью прокуратуры заплющить нельзя? Вон начальник одного отделения на хвост чеченам наступил: вытряс гаражик, где иномаркам номера на агрегатах перебивали. Все, что из Владика угнали - туда. А там - бригада работяг, день и ночь вкалывали. Как у Форда - конвейер. Позвонили подполковнику люди, посоветовали изъятое вернуть и больше нос в эту контору не совать. Не внял. Пришли ребятки из прокуратуры, поковырялись в бумажках. Полсотни "отказных" по явным "глухарям" - на отмену с возбуждением дел. У него сразу раскрываемость - ниже городской канализации. Походили, народ порасспрашивали, вытащили пару-тройку кражонок укрытых. А как не укрывать, если показатели требуют из области фантастики? И та же прокуратура за раскрываемость на координационных совещаниях дерет в хвост и в гриву, рассылает представления по всем инстанциям. Так товарищ подполковник был рад, что вообще не посадили, а разрешили уйти "по собственному" на гражданку. Сейчас, чтобы с голоду не сдохнуть, таксует и чеченской "крыше" смирно бабки платит. Да он еще легко отделался.
  Павел, хоть с виду и спокоен был, и говорил вроде бы как с язвинкой, с усмешечкой, а видно, завелся все же: с места своего вскочил, по комнате туда-сюда прошелся. Снова к столу присел. Налил водки добрых полстакана, выпил молча, один, без слова, никого не дожидаясь. И опять встал, у открытой форточки сигаретку прикурил...
  
  Да, невеселое получилось общение. Голова кругом идет. Но не от выпитого. Такое ощущение, что весь хмель просто выкипает от безысходной горечи и нарастающей тревоги. Ну, как такое может быть?! Ну, как?! Кому нужно превращать страну в залитый кровью, дрожащий в ужасе огромный лагерь, где правят бал самые отпетые отморозки? К чему приведет эта дикая авантюра с "парадом суверенитетов". Неужели та возня, грызня, и резня, что сопровождала развал Союза - только начало, и нас ждет Нагорный Карабах, помноженный на количество национальных республик, входящих в Россию?
  Нет ответа. И представить даже страшно, во что это может вылиться.
  Видно было, что и братья-опера, которых жизнь уже практически загнала в окопы, причем, в своем собственном родном городе, так же думают. Не зря, в конце концов, махнул рукой Павел:
  - Ну их всех в .... Давайте лучше о бабах!
  Но и на эту, вечную и приятную тему не очень-то разговор сложился. У Игоря еще не выветрился осадок от сегодняшней стычки. Да и у мужиков, судя по всему, после предыдущих разговоров, настроение было не слишком веселое. Так что, немного посудачив, рассказав друг другу пару десятков свежих и не очень анекдотов, решили, что пора уже отдыхать.
  Перед самым уходом, прежде чем оставить гостя ночевать на старом диване, застеленном засаленными одеялами, коллеги еще раз обговорили детали завтрашнего задержания. Собственно говоря, из двух Санек Игорю был нужен только один, не пожелавший дождаться дома под подпиской о невыезде, когда судья, наконец, займется его делом и решит его судьбу на ближайшие годы. Но эти двое были настолько неразлучны, что порой напоминали сиамских близнецов. Особенно, в разного рода заварухах, когда, встав спина к спине, они превращались в единое четырехрукое, четырехногое, дерзкое и бесстрашное существо, сокрушавшее любую наседавшую на них толпу.
  Наиболее устрашающий эффект из этой парочки производил невесть откуда заявившийся однажды в город и явно отслуживший в каком-то спецподразделении бывший "дембель" по кличке Чудик. Эта, вроде бы насмешливая, кличка на первый взгляд, совершенно не подходила своему обладателю и не отражала его наиболее выдающихся качеств: совершенно звериную злобу и ловкость в драке и невероятную толщину "лобовой брони". В маленьком городе слухи распространяются мгновенно. Поэтому, уже через месяц после появления Чудика, любившего покуролесить по ресторанам, желающих померяться с ним силами практически не осталось. Но, поначалу, кое-кому пришлось познакомиться с его коронным номером, когда он, впадая в бешенство, хватал со стола первую попавшуюся бутылку, пусть даже из-под шампанского и разбивал ее о собственный лоб. А затем, с дикой рожей, держа в руке "розочку" - ощерившееся сколами горлышко от бутылки, пер хоть на пять, хоть на десять противников. Но, в жизни мирной и повседневной был он добродушен и покладист. Его широкое, округлое лицо с маленькими глубоко сидящими черными глазками и слегка приплюснутым небольшим носом обычно освещала немного странноватая, наивная, какая-то детская улыбка. И тогда происхождение его клички становилось совершенно очевидным. Буквально в первые дни после приезда в город, он подружился со вторым Санькой, который однажды, просто из чувства справедливости, поддержал чужака в ходе неравной драки с местными блатными. И с тех пор Чудик в любых делах охотно шел на поводу у своего закадычного дружка, не особенно напрягая свою бронированную голову.
  Лидер и заводила этой парочки - Санька-Князь, в отличие от друга, чаще пользовался тем, что располагается за лобной костью, и являлся главным автором их наиболее хитроумных комбинаций. Он вырос в прекрасной семье порядочных людей, интеллигентов старой закваски. Поздний, долгожданный, единственный и безумно обожаемый ребенок, он обостренно-болезненно любил и порой одновременно ненавидел своих родителей. Любил, потому что невозможно было не отвечать на их бесконечную преданность и не видеть их удивительную человеческую чистоту. Ненавидел, потому что его злила их жалкая беспомощность в этом взбесившемся мире оголтелого обогащения. И потому, что они не могли дать ему такую же красивую и яркую жизнь, какой жили многие его приятели - дети кооператоров, руководителей "хлебных" предприятий, автомобильных спекулянтов и иной денежной публики. Еще в детстве Князь получил свою кличку за врожденную элегантность и свободу манер, благородный рисунок волевого лица и всегдашнюю готовность к дуэли. Правда, за неимением шпаг, схватки происходили в основном на кулаках. В бурные годы павловско-гайдаровско-чубайсовских реформ и грабежей, убедившись, что скромные возможности родителей никак не покрывают его аристократические потребности, Санька активно включился в процесс "экспроприации приватизаторов". Особенно удачно дело пошло, когда он спелся с Чудиком.
  Игорь убежденно презирал и ненавидел тех, кто жирует на чужой беде, на обмане ближних, на их слезах и, уж тем более - крови. И никогда не верил в дружбу разного рода "братков", особенно из блатной воровской среды. И не без оснований. Что бы там не ваяли в своих фильмах наемные режиссеры, и как бы не впадали в экстаз от "благородных" бандитов экзальтированные дамочки, не было в его практике, за одним-единственным исключением, случая, чтобы кто-то из этих, живущих по волчьим законам человекоподобных, не сдал с потрохами любого из своих собратьев, если этого требовала его личная выгода и безопасность.
  Но, как ни странно, к этим двум Санькам Игорь не испытывал никакой особенной неприязни. Скорей, наоборот.
  Во-первых, будучи отчаянными и жесткими бойцами, они успешно зарабатывали себе на веселую жизнь, участвуя в разного рода разборках среди не поделивших "бабки" дельцов. Но никогда не светились в делах, связанных с насилием и жестокостью по отношению к беззащитным и беспомощным людям. Чудик, может быть, и порезвился бы иной раз, но Князь так и не смог переступить грань, отделяющую рискового авантюриста от конченого негодяя. И, пользуясь своим влиянием на приятеля, удерживал того от наиболее грязных приключений.
  А во-вторых, эта парочка и была тем самым исключением, о котором говорилось выше.
  Однажды, они, прилично поддатые, попались на машине известному всему городу своей принципиальностью гаишнику Якову. Автомобиль был отправлен на штрафплощадку, а права сидевшего за рулем Князя мгновенно изъяты. Ситуация для Санек была практически безнадежной, но уговорить Якова похерить дело за соответствующую мзду они все же попытались. Хуже не будет, а попытка - не пытка. Но, им вдвойне не повезло. Случайно узнавший об этом инциденте Игорь попросил Якова подыграть немного, изобразить "готовность к диалогу" и задокументировать покушение на дачу взятки. Конечно, эта комбинация слегка попахивала провокацией. Но, во-первых, никто их за руку к сотруднику ГАИ с долларами и бутылкой виски не вел. А во-вторых, никто их и сажать не собирался. Зато, припереть к стене и под угрозой лет так пяти отсидки, поговорить о внутренних делах группировки "спортсменов", с которой эта парочка тесно общалась - было бы просто замечательно. Много они знали и про воровские заморочки в городе, частенько пересекаясь с блатными то в общих делах, то в конфликтах. Да и друг про друга могли бы сообщить немало интересного.
  Проделано все было изящно, на первоклассном оперативном уровне. Запись получилась идеальной, вещдоки изъяли в присутствии "своих", безупречно надежных понятых.
  Но вот дальше все пошло не совсем по плану. Чудик, улыбаясь своей обаятельной, добродушной и немного странноватой улыбкой, охотно и правдиво рассказывал все, что угодно. Но лишь только разговор приближался к темам, которые могли хоть как-то затронуть интересы его приятеля, Чудик напрягался и, морща свой знаменитый лоб, начинал нести всякую ахинею. В конце концов, эти невероятно сложные умственные упражнения ему надоели, и он бесхитростно-прямо заявил:
  - Виталич! Если тебе надо кого из воров посадить - нет проблем. Если хочешь, могу даже грохнуть любого из них. Или барыгу какого-нибудь. А про Саньку ты меня не спрашивай, лучше сразу сажай.
  Князь с разговора о чужих делах вообще мягко соскользнул. Так, покружили немного вокруг да около. А вот в отношении своего друга он неожиданно проявил непривычную, почти чудикову прямолинейность:
  - Виталич! Я, понимаю, конечно, что сделал ты нас красиво. Так и надо дуракам. Мне - особенно. Как я мог повестись, что Яков бабки брать собрался?!... Но Чудику ты все равно ничего не пришьешь. Я все на себя возьму, так что ты его отпусти, а?
  - Это уж я сам буду решать: отпускать или не отпускать. Ты мне другое скажи. Тебе не надоело все это? Ведь сядешь же. Сядешь обязательно. И рано или поздно через кровь переступишь. Сам не решишься - дружки втянут или подставят. Ты же умный парень. Бизнесом каким-нибудь займись, что ли, - и добавил с подначкой, - А Чудик тебя "крышевать" будет...
  Санька тогда расхохотался от души. А просмеявшись, заговорил серьезно:
  - Знаешь, Виталич, меня и самого уже притомила вся эта бодяга. И стариков жалко... Но только притихну немного, начну подумывать, чтобы завязать, как вдруг - трах-бах и все понеслось по новой! То на ребят наших кто-то наедет, нельзя не помочь. То бабки куда-то разлетятся. А куда без них? Не знаю, не знаю.... Но, наверное, все-таки надо что-то делать...
  И тогда случилось нечто, для всех участников той истории, кроме Игоря, неожиданное.
  Еще раз обстоятельно поговорив с Чудиком, Игорь на следующий день сокрушенно сообщил Якову, что проклятая техника опять подвела, запись разговора со "взяткодателями" не получилась. А без этой записи изъятие баксов и бутылки можно как угодно истолковать. И попросил держать язык за зубами. Нужно ли начальству знать о наших проколах? А потом, убедившись, что с подачи Якова никаких проблем не возникнет, закрылся в кабинете и пленку ту стер. Зачем документировать самого себя и свои труднообъяснимые решения. Могут найтись такие бдительные ребята, которые так все истолкуют, что будешь потом писать объяснения в инспекции по личному составу или в прокуратуре. Такой же совет - помалкивать, он дал и ошалевшим от неожиданной удачи Санькам. Только с другими комментариями: "Как бы братки не подумали, что купили вы свободу, столковавшись с операми..."
  Может быть, это было и глупо. Может быть, и противозаконно, факт-то "имел место". Но не любил Игорь таких дурно припахивающих дел. Считал, что чистоплотность - это главная граница между операми и бандитами, которые в своей вечной борьбе зачастую пользуются одними и теми же оперативными приемами. И, еще, честно говоря, тронула его простая, человечная и настоящая готовность этих двух балбесов выручить друга даже ценой собственной свободы.
  Тем более, что, месяц спустя, он уже с чистой совестью и полным осознанием своей правоты помог парням из "бандитского" отдела УБОП прихватить Князя на вымогательстве. Чудик, против обыкновения, приятеля не сопровождал, закрутился где-то с подружкой. Поэтому, задержание происходило спокойно и буднично. Князь, овладев собой после первых шоковых минут, даже подарил Игорю приветливую и жизнерадостную улыбку:
  - Ну вот, Виталич, опять мне не повезло, придется все же переквалифицироваться в бизнесмены.
  Но с бизнесом ему теперь придется подождать.
  А ведь дело его уже практически сползло с вымогательства на обыкновенное самоуправство. Опять выяснилось, что бывшие партнеры, не поделив шальные деньги, привлекли к своим разбирательствам кулачных бойцов. Причем, оба. Только заявитель подобрал кадры более неудачно и был вынужден спасаться от наседавшего на пятки компаньона, прибежав с заявлением в УБОП. Так что, при наихудшем раскладе, светило Саньке месяцев шесть отсидки, не больше. Не было и смысла бегать из-за такой ерунды. Оставался бы на месте - вообще получил бы условно. В общем, снова он намудрил не по делу. Чудак-человек! А вообще-то, посидеть бы ему чуток не мешало. Охолонуть, понять истинный вкус бандитской "романтики". Так что, может быть, все и к лучшему...
  
  Грозный
  - Опять пошел развлекаться со своими русскими шлюхами! Мне уже стыдно на улицу выходить. Люди пальцами вслед показывают!
  - А ты не выходи. Нечего по улицам шляться в такое время. Сиди - вон, с ребенком занимайся, - язвительно ухмыльнулся Ахмед.
  Сегодня он даже не потрудился изобразить, что оправляется на службу по срочному вызову, окончательно наплевав и на внешние приличия и на самолюбие своей благоверной. Некогда было, да и неохота зря напрягаться. И без этого проблем хватает. А ведь еще вчера даже и подумать не мог, что какой-то мент, да еще свой, чеченец, вдруг решит сунуть нос в его дела. В такое-то время, в этом городе! А вот поди ж ты, нашелся умник. Ну ладно... А может, даже и хорошо. А то его ребятишки в последние дни без дела засиделись. Вот пусть и поработают, не все развлекаться.
  Ахмед брезгливо обошел жену и хлопнув дверью, исчез за порогом. Было слышно, как поджидавшая его за воротами машина фыркнула мотором и покатилась вдоль улицы.
  Насият, кипя, как самовар, вернулась в спальню и зло зарыдав, ничком кинулась на кровать.
  - Грязный пес, пес, пес! Будь проклят тот день, когда я вышла за тебя замуж! - ее нежные, никогда не знавшие настоящей работы руки, сжавшись в кулаки, бессмысленно колотили и без того взбитую на ночь белоснежную, в затейливых кружевах подушку.
  Вообще-то, эта вздорная, самодовольная, жадная двадцатипятилетняя женщина, большая любительница посплетничать и облить других грязью, и сама пользовалась дурной репутацией. Ее отец был скромным директором одного из городских рынков, но, несмотря на свою небольшую зарплату, еще в советские времена умудрился построить себе роскошный особняк. Перестроечные годы ознаменовались возведением таких же домов для двух его сыновей, трудившихся на том же рынке, один - в должности контролера, другой - сторожа. Должность младшего сына долго была любимым предметом для шуток и подначек острых на язык соседских парней. Встретившись со "сторожем" на танцах, или увидев его поздно вечером у ворот отцовского дома, редкий из них отказывал себе в удовольствии наивно спросить:
  - Э-э! А как же рынок? Ты, что, его сегодня без присмотра оставил?
  К началу дудаевского правления оба брата Насият были уже женаты, но, как только в воздухе запахло войной, они исчезли из Грозного, оставив свои семьи на попечении отца. По слухам, их видели на одном из московских рынков, где они вели себя по-хозяйски и явно жили гораздо вольготней, чем дома. Жесткая сила общественного мнения вряд ли позволила бы им в открытую таскаться по родному городу в пьяном виде с кучей верещащих вульгарных девиц. В столице же мало кого интересовали шальные выходки двух рыночных молодчиков. Там таких прожигателей жизни - пруд пруди.
  Дочерям особняки были ни к чему. Ни один уважающий себя мужчина не пойдет жить примаком в дом жены. Но, такого количества золотых побрякушек с настоящими бриллиантами и таких супермодных нарядов, как у Насият, не было ни у кого в школе, и на всей их небедной, в общем-то, улице. Зато, она была, наверное, единственной во всем микрорайоне, у кого никогда не было подруг. Сама Насият и ее родные, конечно, объясняли это только черной завистью со стороны других девушек. Но непонятно было, почему их дом обходят стороной и женихи. Если сами молодые глупцы не понимали, какое счастье они приведут к себе в дом, то уж их-то отцы должны были сообразить, какие неисчислимые выгоды сулит им такое перспективное родство.
  Но, очевидно, отцы думали и о другом. Какой будет жизнь их сыновей, и кто будет рожать и воспитывать их внуков.
  Многие люди, не знающие реальную жизнь Чечни, и создавшие себе представление о Кавказе на основе популярного чтива, полагают, что чеченская женщина - это просто бесправная рабыня в доме своего отца или мужа.
  Это далеко не так.
  Действительно, в традиционной чеченской семье женщина беспрекословно подчиняется родителям, а затем, своему мужу и его старшим родственникам. Она прекрасно знает и строго соблюдает все традиции, связанные со старшинством в роду. Сноха никогда не позволит себе перечить не только свекру, но и свекрови, потому что эта женщина - мать мужа. На замужней чеченке лежит масса различных обязанностей по дому, по уходу за детьми, и за другими членами семьи. В больших городах эти обязанности все больше приближаются к тому объему забот и хлопот, который несут на своих плечах обыкновенные российские домохозяйки. Но, во многих семьях, особенно в сельской местности, до сих пор сохраняются обычаи, которые европейской женщине покажутся дикостью и унижением. Например, обязанность разуть приехавших в гости старших родственников и вымыть им ноги с дороги. Есть и такие семьи, в которых средневековые понятия о чести могут обернуться убийством молодой девушки или замужней женщины. Убийством, совершенным не только ревнивым женихом, мужем или его родственниками, но и родным братом и даже собственным отцом...
  И, тем не менее, женщина-хозяйка дома, женщина-мать имеет и свое твердое положение и свою власть. Ответственность женщины - это и ее права. Никогда настоящий мужчина не будет вмешиваться в дела женской половины дома. На главе семьи лежит священная обязанность обеспечить семью, и стыд и позор тому, кто не может этого сделать. Чеченский парень, став мужем и отцом, может превратиться в семейного деспота. Но, трудно найти более послушных и почтительных сыновей, чем чеченцы.
  Впрочем, и в отношении своих жен и детей, демонстрируя традиционно сдержанное отношение к ним, лишь немногие из мужчин позволяют себе настоящую жестокость и самодурство. Вряд ли чеченцы унижают и бьют своих домашних чаще, чем русские мужики в какой-нибудь запившейся российской деревне. Скорей, наоборот. Не столько Коран и законы Шариата, сколько древние адаты оберегают жизнь и честь женщины - продолжательницы рода. И в жилах чеченок течет та же гордая кровь, что у их мужчин. Именно поэтому, неумение справиться с собственной женой достойными методами, неспособность сохранить в своем доме порядок и взаимное уважение - считается одним из наиболее постыдных проявлений мужской слабости. А самая презренная смерть для мужчины - умереть от руки собственной жены, возненавидевшей своего мужа или доведенной им до отчаяния. А поскольку не только в селах, но и в столице Чечни люди знают друг о друге все, это является мощным сдерживающим фактором для тех, кто в иной обстановке мог бы позволить себе слишком многое.
  Именно поэтому, репутация будущих невест находится под тотальным контролем родни, соседей и всех окружающих с того момента, когда она только начинает делать первые шаги.
  Так что, желающих заполучить в дом такую невестку, как Насият, было немного. Находились, конечно, и те, для которых богатое приданое и возможность породниться с рыночным кланом были важней всего остального. Но тут уж родители Насият начинали проявлять разборчивость. Никогда родственники жениха не зашлют сватов, не проведя предварительную разведку и не обеспечив заранее положительный ответ. Официальный, публичный отказ - это позор, от которого один шаг к вражде. Благодаря этому обычаю, претенденты на бриллиантовую руку кичливой невесты из числа "нищих" и невлиятельных семей отсеивались еще на дальних подступах. В общем, "одетый в черкеску меня замуж не берет, а за одетого в бешмет я сама не пойду".
  Дело грозило затянуться, и Насият уже подходила к порогу, за которым невеста считалась неприлично старой. Но, достойный ее и ее репутации кандидат все же нашелся. У отца Насият был давний приятель, директор нефтебазы и сети автозаправок. И получилось так, что в Грозный неожиданно рано, не доучившись в Москве, вернулся его младший сын. Ахмед, так звали молодого человека, не без "барашка в бумажке", был пристроен отцом в один из столичных вузов, на юридический факультет. Еще в школе он, не обладая настоящей отвагой и силой воли, отличался хитроумием. Мало-помалу осознав свою ущербность и ведомую роль в мальчишеских, а затем юношеских компаниях, он выработал особую манеру поведения. Частенько ему удавалось спровоцировать более энергичных, смелых, но простоватых приятелей на какую-нибудь авантюру. А сам он при этом всегда оставался в тени и с большим наслаждением потом наблюдал, как выкручиваются из неприятностей его дружки, не умевшие даже сообразить, кому они обязаны своими проблемами. В институте же он либо расслабился, либо нашлись там ребятки похитрее. Не проучившись и двух лет, Ахмед попал в какую-то темную историю и был вынужден срочно покинуть столицу. За ним даже пару раз наведывались из Москвы энергичные мужчины в штатском. Но, поскольку приезжим сотрудникам МУРа всегда помогали местные работники милиции, многие из которых были связаны с Ахмедом ближним или дальним родством, то к моменту появления незваных гостей разыскиваемый обычно оказывался далеко от родительского дома.
  Однажды случилась даже почти анекдотическая история. После первой бесплодной попытки, москвичи послали за "неуловимым абреком" опытного сотрудника, в свое время проработавшего несколько лет в Дагестане и прекрасно знавшего северокавказскую специфику милицейской работы. Не распространяясь о цели своего визита, тот, с разрешения местного начальника райотдела, прихватил с собой обслуживающего нужный район участкового и нагрянул в дом разыскиваемого внезапно. У сыщика была с собой фотография бывшего студента из вузовского личного дела. Во дворе их встретил очень похожий на беглеца парень. Оперативник напрягся, но участковый спокойно произнес:
  - Здравствуй, Али. А где Ахмед? Тут с ним человек из Москвы поговорить хочет.
  Москвич хорошо подготовился к командировке, он знал состав семьи Ахмеда, имя его отца и имена всех его братьев. У разыскиваемого действительно был брат Али, родившийся всего лишь на год раньше несостоявшегося юриста. Опер внимательно посмотрел на парня, стараясь определить по его реакции, встревожится тот, или нет: в доме его брат, или сыщикам опять не повезло.
  Но тот с ленивой иронической усмешкой ответил:
  - Брат уехал вчера куда-то, наверное, в Москву, доучиваться. Так что зря уважаемый гость проделал такой путь. Могли бы и там поговорить.
  Опер, еле сдержавшись, чтобы не выругаться вслух, отправился восвояси, размышляя по пути, где же он прокололся, и на каком этапе произошла утечка информации.
  Ахмед же (а это был он) проводил неожиданных гостей до ворот со всей учтивостью уважающего власти кавказца. А затем быстро собрался и уехал к родственникам, на случай, если опер все же сообразит, что его нагло обвели вокруг пальца.
  Участковый тоже отправился к себе, в маленький уютный кабинетик, обустроенный заботами его многочисленной клиентуры. На душе у него было легко, как у человека, сделавшего для близких людей хорошее дело. Два раза в неделю, а порой и чаще, он бесплатно заливал до отказа бензобак своего служебного уазика на одной из автозаправок, на которой царствовала семья Ахмеда. Это было весомым проявлением уважения со стороны нефтяного семейства к человеку, несущему нелегкую государственную службу. К тому же, позволяло ему распоряжаться по своему усмотрению талонами, полученными в райотделе. Приятно было ответить добром на добро. Согревала сердце и другая мысль. Ни один чеченец не позволит себе остаться в долгу за любую услугу. А высокое положение и общепризнанная состоятельность отца Ахмеда морально обязывала отплатить спасителю сына с поистине царской щедростью. Так что, участковому выпала редкая удача, и свой шанс он использовал на все сто.
  Свадьба Ахмеда и Насият затмила все местные события на ближайший месяц. Но, ни новый дом, подаренный им семьей мужа, ни набившее этот дом приданое супруги, не принесли им счастья. Ахмед быстро устал от характера своей благоверной и невозможности справиться с ней. Знакомые с насмешкой, а родные с горечью стали поговаривать, что "жена его общипала". Но он махнул рукой на дом и на семью, и все свое свободное время стал проводить в компании с друзьями, такими же обеспеченными и разбитными ребятами. А уязвленная и раздраженная Насият дошла до того, что, неслыханное дело, стала обсуждать и осуждать его поведение в болтовне не только с родственницами, но и с соседками. Она даже не могла понять, что, пытаясь таким образом косвенно воздействовать на своего мужа, позорит не столько его и его семью, сколько саму себя. Это могло печально закончиться, но ей повезло. Во время одного из кратких мирных периодов в семейной жизни, она, наконец, забеременела, и отношение мужниной родни к ней несколько смягчилось.
  Но тут грянула новая беда. Когда Насият уже готовилась к родам, Ахмеда все-таки посадили. Они с дружком, в ходе жестокой, беспричинной, спровоцированной ими же ссоры убили русского парня. Не помогли ни связи отца, ни потраченные им огромные деньги. Убийство было совершено публично, в присутствии множества свидетелей и сопровождалось грязными оскорблениями в адрес "русских собак". Дело вылилось в громкий скандал, к нему подключились органы госбезопасности. В ходе расследования всплыли и московские подвиги обвиняемого. Никто из местных милицейских чинов и судей не стал рисковать своей карьерой и положением. Ахмед получил десять лет и был отправлен в далекую российскую колонию усиленного режима.
  Через год, когда страсти улеглись, отец сумел добиться его отправки в Чечню. Еще через год, за примерное поведение, как "твердо вставшего на путь исправления", осужденного перевели на общий режим. А через полгода после прихода к власти Дудаева, Ахмед, как отважный борец с русскими оккупантами, уже служил в полиции.
  Вскоре, о нем поползли по городу еще более неприятные, точнее страшные слухи. Дом Ахмеда ломился от чужих "конфискованных" вещей. Дикие оргии с истязаниями схваченных прямо на улице русских женщин, дареные собутыльникам и подельникам квартиры, хозяева которых бесследно исчезали - все это создало Ахмеду репутацию бесчестного садиста и палача. Все чаще его родные видели падавшие на них косые и даже испуганные взгляды, все сильнее ощущали отчуждение и настороженность друзей и добрых знакомых. Ведь многие даже из ярых сторонников независимости Чечни неодобрительно относились к откровенному геноциду, развязанному против русских. Напугать и разогнать людей нетрудно. Но, скоро новые хозяева республики завершат передел ресурсов и собственности. И будущим "Чеченским Эмиратам" потребуются квалифицированные специалисты. Кто будет работать на нефтеперерабатывающих заводах, обслуживать электростанции, учить детей новой элиты и лечить их самих? К тому же, кровавые выходки дорвавшихся до оружия и власти уголовников создавали массу проблем с формированием имиджа нового государства.
  Отец долго списывал все неприятности сына на его вспыльчивый характер, и даже сам втайне винил себя в том, что не смог научить своего младшего сдержанности и ответственности. Глава семьи охотно простил бы ему нелады с законом, если бы тот пошел по его стопам и зарабатывал "левые" деньги там, где любой глупец мог поднять их с земли, не нагибаясь. Но, деньги, заработанные на крови... Серьезный разговор с сыном ничего не принес. И уж тем более ничего не могла поделать быстро осточертевшая мужу Насият. Ситуация зашла в тупик.
  
  Находка
  Князь, пожалуй, впервые в жизни страдал от похмелья. Изблевался весь, до черной желчи. Башка тяжелая, как портовый кнехт. Только тот так не болит, чугунный все же. Это все - от психа. Правильно говорят: все болезни от нервов. И пили и дурили вчера не больше обычного. Но все не в жилу, все не в радость. Даже девки это заметили, весь вечер лезли с дурацкими вопросами: - Чего такие злые? - пока не послал их куда подальше. Разобиделись. Чудик давай их успокаивать. Пытались они с Коляном снова объяснить этому остолопу, в какие непонятки попали. Не полный дурак ведь, и понял все вроде бы. Но отмахнулся, как обычно, улыбнулся своей детской улыбкой и полез под ближайшую юбку... Вон, дрыхнет сном праведника.
  А как все красиво начиналось...
  Как ни странно, но слова, сказанные им Виталичу при задержании, оказались вполне серьезными. Несмотря на подписку о невыезде, он все же уехал из родного города, но уехал не просто так. За Князем давно ходил по пятам, уговаривая заняться нормальным делом, его одноклассник Колян, умный, энергичный парень, прирожденный финансист и предприниматель. До поры до времени Санька от него отбрыкивался. Но тут, призадумавшись, решил все же послушать доброго совета и отправиться с Колькой в Находку, где у того сложились кое-какие дела, связанные с торговлей подержанными японскими автомобилями. Понятное дело, что с ними отправился и Чудик. Прихватили с собой и четвертого приятеля - Серегу, бывшего боксера с не до конца пробитой головой.
  Осели новоявленные коммерсанты не в самой Находке, а в небольшом поселке Порт Врангель, чуть в стороне от бурной жизни городского центра. После первой же успешно проведенной ими коммерческой операции, к ним явились сборщики дани от местных "братков". О том, что никто ничего платить не будет, посланцам объяснили по-хорошему. Те не поняли, и толпой человек в пятнадцать попытались приловить их за ужином в местном ресторане. Но до большой бойни дело не дошло. Чудик исполнил свой сольный номер, "братки" махнули рукой и вернулись восвояси, посоветоваться со старшими, стоит ли с такими дураками связываться. Но пока они размышляли, гости заявились к ним сами. Князь передал приветы от общих знакомых, нашедшихся среди его дружков-спортсменов. А Колян, действуя уже с позиций независимой силы, предложил местным весьма заманчивое совместное дельце, под условием помощи в получении крупного кредита. Но выяснилось, что "врангелевцы" дальше сшибания мелких подачек с владельцев ларьков и других немногочисленных поселковых коммерсантов заглянуть не умели. Да и не было у них таких возможностей.
  Пришлось крутиться самим. Машины гоняли, перепродавали. Сначала поштучно, потом оптом. Объем операций нарастал. Вот тогда-то перспективных и на глазах богатеющих приезжих навестили совсем другие люди. Их было всего двое. Аккуратно и стильно одетые, с мягкой, культурной речью и едва заметным легким гортанным акцентом. Они говорили разумные вещи. Настолько разумные, что даже Чудик, органически не выносивший кавказцев и готовый драться с ними в любом месте и безо всяких причин, был вынужден смириться с их появлением в скромном офисе фирмы. Гости ничего не требовали и никому не угрожали. Сдержанно, без излишней лести, похвалили деловую хватку северной четверки. Сказали, что готовы доверить таким людям серьезные деньги практически под честное слово. Оговорили проценты, которые получат с оформленного в банке кредита и с будущих прибылей. И твердо заверили, что все мешающие и проверяющие инстанции будут обходить это предприятие стороной.
  Дружески улыбнувшись и крепко пожав руки на прощание, гости сказали:
  - Деньги не должны лежать. Они должны работать в умных руках.
  В такую удачу поначалу даже не верилось. Но кредит они получили через три дня. А уже через полгода новое предприятие арендовало отдельный пирс, подвело железнодорожную ветку, поставило портальные краны и вышло на очень солидные контракты с торговцами лесом, металлоломом и другим сырьем, непрерывным потоком хлынувшим за пределы России. Правда, к тому времени, немного освоившись, дружная четверка узнала и кое-какие насторожившие их вещи. Но отступать уже было поздно. Оставалось только надеяться на удачу и на то, что для них лично все обойдется.
  Не обошлось.
  Регулярно навещавшие их партнеры приехали с новым серьезным разговором.
  - Ребята! Дела пошли очень большие. Мы вам доверяем. Но над нами есть другие люди, которые хотели бы иметь полную информацию о том, как работают их деньги. Чтобы не возникало никаких неясностей. Небольшие неувязки иногда влекут за собой очень большие проблемы.
  Смягчая смысл сказанного, гость улыбнулся. Но от его улыбки умному и обладающему хорошей интуицией Коляну вдруг почему-то стало крайне неуютно.
  И Князь напрягся. Он уже сообразил, к чему ведется этот разговор. Давно был к нему готов. Но такие вещи - как взрыв. Даже если заранее его ожидаешь, он все равно прозвучит неожиданно.
  - Мы предлагаем ввести в состав учредителей нашего человека, с правом доступа к финансовым документам для текущего контроля. Кстати, он и для вас может оказаться полезным, парень неглупый. Платить ему специально не надо. Все остается по-старому, мы ему сами будем выделять часть из нашей доли.
  Возразить было нечего.
  Но Князь попробовал.
  - А зачем? Мы всегда готовы любые бумаги показать. Тем более, что банк - под вами, вы же все движение денег знаете.
  Двое переглянулись. Это было ненужным осложнением. Не привыкли эти люди, чтобы им лишние вопросы задавали, а уж тем более такие.
  - Ну, так вы подумайте, - прямо не отвечая на санькин вопрос, мягко сказал один из них, - а завтра наш человек подойдет.
  Когда гости ушли, Князь, пожалуй, впервые в жизни, почувствовал настоящее смятение и нарастающий страх. Это было ощущение человека, стоящего перед накатывающейся на него снежной лавиной. Ледяной холод, ясное осознание приближающейся гибели и полная невозможность сделать что-нибудь. Тут им с Чудиком уже не отмахаться. Никакие "розочки" не помогут. Потому что никаких, даже неравных, драк лицом к лицу не будет.
  Следующие шаги "компаньонов" были предопределены жестким и хорошо известным алгоритмом. Когда новый человек полностью войдет в курс дел, то уже налаженное и эффективно действующее предприятие будет попросту отобрано. А тем, кто все это создавал, в самом лучшем случае бросят небольшую подачку - компенсацию за их собственные деньги, вложенные в дело. В стандартном же варианте - они должны исчезнуть. Если захотят и успеют - то просто бросят все и уедут отсюда подальше. Если нет - то исчезнуть им помогут. И даже не допустив внедрения "контролера" на предприятие, ничего изменить невозможно. После исчезновения прежних владельцев, найдутся и юристы, которые выполнят все необходимые формальности, и нотариусы, которые заверят их подделанные подписи, и чиновники, которые не заметят некоторые отступления от правил. А самое главное: денежки - вот они. Никуда они, родненькие, из банка не уйдут.
  - Кажется, это называется у них "выкормить поросенка"? - пытаясь улыбнуться, первым подал голос Князь.
  - Ты про че? Мусульмане свинину не едят, - недоуменно отозвался Чудик.
  - Про че, про че? - передразнил друга Санька. - Это про нас. Это мы для них - свиньи. И, похоже, пришла пора нас резать.
  - Да погоди ты, может еще обойдется все, - нервно облизывая губы, отозвался Колян. Они иногда предлагают на новое дело перейти, или хотя бы свои деньги разрешают отбить.
  - Это когда люди на фирме работают известные, или за этими людьми кто-то стоит. А мы для них кто? Сколько нас? Кому мы тут нужны? Кто спохватится, если завтра нас где-нибудь в сопках прикопают? Надо снимать свои бабки и резко сваливать отсюда.
  - Куда? Домой? Ты забыл, что тебя там ждет? И нам что там делать? Опять ерундой всякой заниматься? Там и развернуться негде. И как деньги снимешь? Если только под липовый контракт обналичить. Так на это время нужно. Да они сейчас и не поверят, будут проверять каждую операцию, спугнул ты их.
  - А если бы не сказал ничего? Они такие дураки, что не подстраховались бы, да?
  - Да вы про че? Че вы волну гоните? Вы по-человечьи сказать можете? - Чудик разозлился и разволновался одновременно. Таким он Князя никогда не видел.
  - Эх ты, чудище, - вздохнул Санька. - Поехали домой. Гуднем сегодня в кабаке, там девки классные обещали подойти. А завтра думать будем. Тут надо хорошо подумать, пока башку не отрезали.
  
  Вот и думай теперь, если думалку будто дрелью через глаз сверлят. Никогда не похмелялся, такой нужды не было. А сейчас попробовал водки глотнуть, холодной, из морозилки, чтобы не воняла, все равно снова вывернуло. Где этот Колян шляется? Он любитель всякие таблетки жрать, хоть бы посоветовал что.
  В прихожей тренькнул звонок. Слава Богу! И забывший о всякой осторожности, измученный непривычным внутренним штормом Князь повернул торчащий в скважине ключ мощного гаражного замка. Металлическая дверь распахнулась. В глаза резко ударил солнечный луч, прорвавшийся через окно на лестничной площадке. Ослепило так, что Санька увидел перед собой только две черные тени в радужном ореоле. Одна из них прижалась к двери, мешая ее захлопнуть, а вторая подняла к самым санькиным глазам тускло бликующий вороненый ствол пистолета.
  
  В звенящей голове только одна мысль мелькнула:
  - Быстро же они все решили!...
  Нужные рефлексы у Саньки все же сработали. Вот только скорость у них оказалась не та, и точность движений - ни к черту. И он провалился мимо руки с пистолетом, которую хотел отбить.
  Страшный удар в грудь развернул Князя и отбросил через маленький коридорчик в глубину комнаты. От грохота проснулся Чудик. Приподнявшись на локтях, он ошалело смотрел на приятеля, лежащего на полу, и на двоих с пистолетами, которые, захлопнув за собой входную дверь, быстро разделились. Один держал Чудика под прицелом, второй заглянул в кухню, ванную и туалет - нет ли здесь еще кого.
  Чудик с трудом оторвал глаза от встречного взгляда вороненого стального зрачка, и перевел их на лежащего Князя. Понял все. И подтянул под себя ноги, готовясь к последнему прыжку. Пистолет редко убивает мгновенно. Для этого надо очень точно попасть. А изображать из себя живую мишень он не собирался. Хотя бы одного он должен был порвать. За себя и за Саньку.
  
  - Привет, коммерсанты! Вы что, озверели тут в Находке? На земляков бросаетесь...
  На удивление знакомый голос медленно вполз в сознание Князя. Все еще лежа на полу, он с удивлением рассматривал Павла, разминающего ушибленный об его грудину левый кулак, и Игоря, стоящего рядом со своим могучим коллегой.
  Чудик, откинув одеяло и встав в своей постели на четвереньки, изумленно, не веря своим глазам, тряс головой.
  - Виталич! Ты смотри: Виталич!
  Князь стал подниматься. Насторожившийся Павел тут же приподнял ствол.
   Князь засмеялся. Сначала нервно, надсадно, хриплым кашляющим смехом. А потом - от души, с облегчением, выплескивая и только что пережитый смертный страх и давившее на его душу сумасшедшее напряжение последних суток.
  - Приехал Виталич, и все за всех решил! Нет, это же сдохнуть можно со смеху! Слышь, Чудик! Ты прикинь, кому мы обрадовались? Ведь он же брать нас приехал! Не, ты прикинь, Чудик! Виталич, не сердись! Ты не понимаешь...
  
  Димка, подстраховывавший коллег внизу, под окнами, предложил не везти Князя в город, а оставить в местном отделении милиции. Благо, начальником здесь был его приятель, мужик надежный и порядочный. Так и сделали.
  Узнав, что Игорь приехал не потому, что вскрылись еще какие-то их с Чудиком старые делишки, а для того, чтобы забрать его одного, Князь испытал сложное чувство. С одной стороны, был рад, что другу не придется, как ему самому, париться в следственном изоляторе под дамокловым мечом судебного приговора. С другой, жаль было расставаться, да и тревожно. Как они тут сами вывернутся из этой ситуации?
  Чудик же, уговоривший Игоря организовать ему свидание с приятелем, притащил Саньке месячный запас курева и разных деликатесов, хотя и знал, что Князя долго здесь держать не будут. А взять этот мешок с собой на этап ему вряд ли кто-то позволит. Заботы, одолевавшие его друга, Чудик не разделял. Мало ли что может случиться завтра. Думать о таких сложных вопросах и заглядывать так далеко он не привык.
  - Ну, наедут чечены - отобьемся. Не впервой. Давай лучше как-нибудь уболтаем Виталича, чтобы тебя домой по этапу не отправляли.
   И два дружка, один из-за решетки, а второй - стоя рядом и жалостливо заглядывая своими детскими глазками прямо в душу, стали уговаривать Игоря, чтобы тот увез Князя с собой на самолете.
  - Ну, вы даете! Как я тебя, Саня, с собой потащу? Мне добираться на автобусе до Владивостока, а потом - в аэропорт. А как в самолете? Где я тебе конвой возьму, деньги на билеты? У меня же не наличка, а проездные документы на меня одного. И потом, ты сдернешь по пути, а меня уволят с позором. Если вообще самого не посадят за эти фокусы. У меня даже наручников собой нет, не рассчитывал на такой вариант.
  - Да это ерунда! - радостно сообщил Чудик. - Мы братков попросим, все будет чики-чики. И машина, и билеты, и браслеты.
  - Виталич! - поддержал его Князь, - Ну, какой конвой? Куда мне бегать? Я-то из дома сорвался, думал, что мы по тяжелой попали. А мне недавно мой адвокат звонил, советовал самому вернуться, чтобы на подписке остаться. Я просто ребят тут из-за кое-каких проблем бросать не хотел. Ну, неужели я на человеческое отношение такой подлянкой отвечу? Виталич, ну ты же меня знаешь! Ты не представляешь, что такое: по этим пересылкам дохнуть, в скотовозках ехать. Да и тебе так безопасней.
  - Ну да, с братками... Это кто кого тогда конвоировать будет?
  - Не, Виталич, от нас проблем не жди. Мы с Саней у тебя и так в долгу, а если сейчас согласишься, вообще не знаю, как рассчитываться будем. Тут твой прямой интерес есть. Я слышал, чечены какого-то приезжего чувака с пистолетом Стечкина ищут. Он им за наглость зубы возле горотдела полечил. Ты не в курсе, кто бы это мог быть? - весело прищурился Князь. - Так что, если будешь из города на перекладных выезжать, можешь попасть в большие непонятки. Тебе по любому надо теперь рубоповцев просить, чтобы за город вывезли и где-нибудь на трассе в автобус подсадили. А мы все нормально сделаем...
  
  Рано утром Игорь, не забывающий об осторожности и переодевшийся в новый джинсовый костюм, очень кстати купленный здесь на дешевой китайской барахолке, подъехал на такси к отделению.
  Возле милицейского крылечка уже топтался Чудик. Он с нескрываемой гордостью показал Игорю стоящую неподалеку белую "Тойоту-Корону", за рулем которой сидел сотрудник ГАИ в полной форме.
  - Вот, ребята постарались. Без проблем доедете, быстро. Там, в салоне - и покушать и попить - все есть, чтобы не останавливаться зря. У Генки (его Генкой зовут) и браслеты есть, классные, японские.
  - Вот, артисты! Вы где форму-то взяли?
  - Как, где? Да он - настоящий гаишник. Ты не волнуйся. Он не криминальный. Он нам на перегонах машин помогает, копеечку для семьи зарабатывает. Нормальный парень.
  Видимо, запас эмоций, связанных с удивлением, у Игоря в этом городе уже иссяк. Он молча пожал плечами, забрал у Генки наручники и отправился за Князем. Но, перед тем, как пройти к камерам в сопровождении дежурного, на пару минут заглянул в туалет. Там он, расстегнув куртку, вынул из-за пояса свой АПС, убедился, что патрон находится в патроннике и сунул пистолет обратно. Куртку застегивать не стал. Подумав секунду, снова протянул руку к пистолету и подвинул оружие так, чтобы ствол не упирался в бедро, а смотрел немного назад. Мало ли что...
  Обнявшись с Князем, и заботливо придержав ему дверцу, пока тот в наручниках неловко усаживался на переднее сиденье, Чудик неожиданно попросил Игоря отойти в сторонку на пару слов.
  - Виталич, ты на посту ГАИ, на выезде из города сильно не светись. Генку, конечно, останавливать не станут, но мало ли что...
  - Боитесь, что к вашему приятелю у коллег вопросы появятся?
  - Да, не... какие тут вопросы? У них каждый второй так подрабатывает. - Чудик глянул на Игоря неожиданно серьезными, ясными, без обычного выражения наивной дурашливости глазами, - Просто, если с поста кто-нибудь чеченам отзвонится, они вас до Владика три раза догонят. Или там встретят.
  - Хорошо, я понял.
  - И еще... Короче, спасибо тебе, Виталич, за Саньку...
  - Да не за что. Давай, напиши какую-нибудь явку с повинной, обещаю, что и тебя отвезу на самолете, - отшутился Игорь,
  - Я не за это. Не за этап, а... То есть... за этап тоже, но... - Чудик то ли в мыслях запутался, то ли нужных слов не нашел, - Короче, спасибо! - махнул рукой, развернулся и стремительно пошагал к стоящей неподалеку второй иномарке.
  
   Элегантная, просторная, мощная "Корона" летела по асфальтовому шоссе в гобеленовом тоннеле приморской осенней тайги. Над серым полотном взметывались и умирающими мотыльками вновь опадали мелкие зубчатые листочки, слетевшие с узловатых ильмов. В ярко-красных перьях не до конца облетевших ветвей рябин темно-багровыми и оранжевыми пятнами мелькали их тяжело склонившиеся гроздья. Желтыми, алыми и лиловыми пятернями лениво помахивали вслед с обочин огромные листья кленов.
  Низкий, бархатисто-хриповатый голос заполнял салон, напевая о простых человеческих делах, о мужчине и женщине, встретившихся, чтобы защитить друг друга от одиночества. О том, что от одиночества не всегда можно спасти, но его можно хотя бы разделить и согреть.
  
  Вроде бы откуда новая посуда,
  Но хозяйка эти гостем дорожит:
  То поправит скатерть,
  То вздохнет некстати,
  То смутится, что не точены ножи...
  
  Игорь усмехнулся про себя. Вот ведь, оказывается, даже о ножах можно петь по-доброму, не выдергивая из милицейской памяти фотографически четкие картинки лежащих в лужах крови тел... и не думая о тех, кто точит свои кинжалы персонально для тебя.
  - Кто это поет?
  Он не интересовался блатными и полублатными песнями, расплодившимися в последнее время под именем русского шансона, но хорошо знал голоса и творчество лучших российских бардов. Эти же песни были ни тем, ни другим. Они были совсем иными.
  Поразительно точно попав в настроение, уже не по металлическим струнам, а по самым его нервам зацепил-заскользил смычок печальной, обволакивающей, оплетающей голос певца скрипки. Удивительной скрипки! Струилась, лилась, вроде бы и незатейливая, но невероятно пронзительная мелодия, то рассекая уставшую от бесконечной борьбы и чужой злобы душу Игоря, то согревая ее своим живым теплом. И удивительно было, что слившиеся воедино голоса скрипки и неизвестного певца одинаково завладели и притихшим за рулем Генкой, и сидящим в наручниках Князем и то ли охраняющим их, то ли охраняемым ими опером.
  - Шуфутинский. Михаил Шуфутинский, - после долгой паузы ответил Князь. - Кстати, наш земляк. Когда-то жил и пел в нашем городе.
  
  - О, черт, - озабоченно завертел головой Генка. - Саня, глянь, кто это может быть?
  Какая-то машина стремительно нагоняла их "Тойоту", будто они не летели по шоссе с минимальной скоростью в сто двадцать километров в час, а ползли на первой передаче.
  Князь развернулся на своем сиденье, напряженно вглядываясь в бликующее от солнечных лучей заднее стекло. Игорь, специально усевшийся за их спинами, чтобы контролировать обоих, теперь решал еще более сложную задачу. Нужно было и оценить, кто сел им на хвост, и принять меры на случай, если все это - начало разыгранного дружками Князя спектакля. Вряд ли они пойдут на крайние силовые меры, не тот случай. Но фантазия у этих ребят богатая. А если их все-таки вычислили так и не утолившие свою мстительность чеченцы, то все могло повернуться вообще очень круто. Достаточно вспомнить сценку в дежурной части горотдела и рассказы рубоповцев.
  В любом случае, Стечкин уже лежал у хозяина на коленях, прикрытый полой снятой в теплом салоне куртки. Игорь, чертыхнувшись про себя, с тоской вспомнил об оставленных в родной оружейке четырех запасных обоймах. Еще восемьдесят крепеньких, лоснящихся, вполне надежных в ближнем бою патрончиков... Но кто же знал, что так все обернется в самой обыкновенной командировке?
  - Это Чудик, - проговорил Князь, и неожиданно дрогнувшим голосом добавил, - не выдержал все же, бродяга...
  Легкая стремительная "Субару-Леоне" поравнялась с "Короной".
  Чудик не смотрел на дорогу, будто и не летел по ней, как сумасшедший. Если бы впереди оказался поворот, он просто ушел бы в кювет по прямой. Генка, осторожно глянув на Игоря в зеркальце заднего вида, сбросил скорость километров до шестидесяти.
  Чудик не делал знаки остановиться, не махал рукой, ничего не говорил. Он просто ехал, и неотрывно смотрел на Саньку, подавшегося навстречу другу. Его широкое, раскрасневшееся лицо закаменело, а из маленьких, почти зажмуренных от душевного напряжения глаз, ручьем текли слезы.
  Обе машины были с правым рулем и, опустив стекла, друзья оказались практически лицом к лицу, тем более, что Чудик почти вплотную притерся к их борту.
  - На дорогу смотри, чудовище! - грубовато-нежно сказал Князь.
  Чудик, с готовностью закивал головой, но продолжал ехать все так же, рискованными маневрами уворачиваясь от встречных машин, и снова догоняя "Корону".
  И Князь не выдержал.
  - Уезжай! Все! Чудик, братка, уезжай! Скоро увидимся, я скоро вернусь!
  Тот снова покивал головой, но в этот раз послушался, ударил по тормозам и, уронив бедовую голову на руль, уперся в сигнальную планку своим знаменитым лбом.
  Под протяжный плачущий вой "Субару", "Корона" снова рванула вперед и пошла - пошла-пошла, будто отрываясь от самой опасной в этой жизни погони.
  Князь склонил голову к самым коленям, и, раскачиваясь от давящей грудь боли, поднял к лицу скованные наручниками кулаки.
  А в салоне продолжала петь и плакать все в этой жизни видевшая, все знающая и все давным-давно постигшая скрипка:
  - Жил один еврей, так он сказал, что все проходит...
  
  Все проскочило, как по маслу. Наручники Игорь снял и вернул Генке после прощания с Чудиком, сделавшего понятным все без лишних слов. В аэропорту их встретили молчаливые деловые ребята и пригласили в зал ресторана, где они быстро и плотно пообедали. Затем им вручили билеты и проводили в самолет через депутатский зал. Уже усевшись в кресло, Игорь рассмотрел свой билет, и увидел, что в него правильно вписаны не только его фамилия и инициалы, но и номер паспорта, который он никому из организаторов этого турне не сообщал.
  А через две недели ему из Находки позвонил Павел и сказал:
  - Сегодня мы Чудика и второго вашего парня выловили в бухте. У Чудика больше сорока ножевых, у Сереги - чуть поменьше. Сейчас ищем Николая. Если он живой и объявится, имей в виду: он очень нужен нам, как свидетель. Не думаю, что он захочет сюда приезжать. Но, хотя бы сам его подробно допроси. И поговори с Князем. Он должен знать, с кем они общались и кто за этим делом стоит. Если расскажет, возьми на протокол. Поручение нашей прокуратуры мы вам пришлем. Дело у них в производстве ...
  
  После этого короткого разговора Игорь долго сидел за столом в своем кабинете. Формально, он должен был дождаться официального следственного поручения и лишь потом идти в СИЗО. А за то время, пока бумаги будут идти, Князь уже все узнает по тюремной почте, или от орущих каждый вечер под окнами изолятора приятелей.
  Но Игорь знал, что сейчас он встанет и сам поедет к Саньке. Поедет сказать ему, что бестолковый и твердолобый Чудик в тот день, на бесконечной серой ленте, среди умирающих листьев, все уже знал, ко всему приготовился и попрощался со своим Князем навсегда.
  
  Грозный
  - Оставь ты это! Жизнь надоела? О семье подумай. Ты же видишь, что в городе творится. Война на носу. Эти шакалы совсем с цепи сорвались. Ничего ты не добьешься. Обвинят, что порочишь защитников независимой Ичкерии и пристрелят, как агента Кремля.
  Начальник райотдела сердито-сочувственно посмотрел на Дауда, нервно выдернул сигарету из лежащей на столе пачки и закурил, пуская дым отрывистыми клубками, словно выплевывая.
  - И что? Будем спокойно смотреть на все, что творится? Что же у нас за республика такая? Фашистская, да?
  - Договоришься ты когда-нибудь... Зачем ты в прокуратуру полез? Асланбек мне звонил, очень советовал не соваться в этот гадюшник. И из МВД уже звонки были: "Кто это у тебя нашелся такой умный? Он хоть понимает, кого пытается дискредитировать?". Вот уйдешь на пенсию, тогда делай, что хочешь, ты человек взрослый. А пока на службе, нечего через голову руководства прыгать. Я все сказал. Иди, и еще раз подумай!
  Дауд вышел, аккуратно, с привычным уважением закрыв за собой дверь кабинета. Хотя, вообще-то, хотелось так шарахнуть этой дверью, чтобы с петель слетела!
  Несколько дней назад он получил информацию о том, что два сотрудника департамента госбезопасности нанесли визит в квартиру известной в городе русской преподавательницы, заслуженного учителя. Что там происходило, неизвестно. Но, на следующий день, заглянувшая в приоткрытую дверь любопытная соседка увидела незнакомых людей, делавших в квартире приборку. И как ни испугалась, но успела заметить, что один из работников ожесточенно оттирал щеткой впитавшееся в ковер возле дивана большое кровяное пятно. Сама же учительница и ее взрослая дочь бесследно исчезли. А через несколько дней в их бывшем жилище начались пьяные оргии, в которых принимали активное участие те же самые дэгэбэшники.
  Собственно говоря, никакой загадки в том, что произошло, не было. Такое творилось в городе сплошь и рядом. Но, обычно, подобные "зачистки" квартир все же маскировались под их легальную покупку в связи со срочным отъездом русских хозяев в неизвестном направлении. Но эта ситуация отличалась неприкрытой наглостью и безбоязненностью тех, кто, по всей видимости, и был виновником трагедии. И еще тем, что убийцы не побоялись поднять руку на известного всему городу человека, благодаря которому сотни чеченских девчонок и мальчишек при поступлении в ВУЗы сумели легко перешагнуть самый трудный для них барьер - сочинение по русскому языку и литературе. Ее ученики теперь работали буквально везде - на предприятиях, в больницах, в школах, в администрации, в МВД... Многие занимали солидные посты. Неужели и этот случай не всколыхнет людей, не заставит задуматься, куда катится Чечня? Неужели практически все вот так, до полного сумасшествия опьянели от националистической пропаганды и этих непрерывных воплей о непонятно кому нужной независимости?
  Для Дауда не было секретом, что происходящее в республике, как минимум, негласно поощрялось ее новым руководством. Не прошло и полгода с момента прихода к власти Дудаева, как он с удивлением и возмущением стал встречать на улицах родного города одетых в форму новых силовых структур вооруженных типов, которых он лично когда-то отправлял за решетку. Те весело скалились при встречах: "Привет, начальник!" Или угрюмо спрашивали: "Тебя еще не пристрелили, легавый?". А затем, всевластие вооруженных подонков стало таким, что, например, заявления от русскоязычных потерпевших, в полиции попросту перестали принимать. Да, собственно, с такими заявлениями никто и не рисковал обращаться. Молча стерпев нападение, грабеж или насилие, человек еще имел шанс уцелеть и вырваться из этого ада. Но любая попытка добиться справедливости и наказания негодяев оборачивалась только повторной встречей с ними, и отнюдь не в зале суда. А как же иначе?! Ведь сам Президент Дудаев на весь мир заявил: " Слухи о насилии против русских являются безосновательными и кощунственными. Вся пропагандистская кампания на этот счет развязана российским руководством и не имеет под собой никакой основы. В республике не зарегистрировано преступлений против русских на межнациональной основе".
  Не лучшей была судьба и трезвомыслящих чеченцев, особенно, интеллигенции. Кого могла удивить или ужаснуть судьба двух русских женщин, после открытых, наглых, демонстративных расправ над ректором и проректором университета и руководителями других грозненских вузов, в том числе, чеченцами, не признававшими власть распоясавшегося быдла.
  И все же... Дауд, на свой страх и риск ознакомил с материалом районного прокурора, надеясь, что его вмешательство хотя бы предотвратит новые насилия и убийства со стороны отморозков в форме. Асланбек вообще-то, неплохой мужик: грамотный, независимый, за его спиной стоит мощный тейп, не потерявший своих позиций и при новой власти.
  Но вот как все обернулось...
  Погруженный в невеселые мысли, Дауд сел в свой старенький зеленый "Москвич" и покатил домой. На службе, собственно говоря, в такой ситуации и делать-то было нечего.
  Его дом был угловым, в самом начале их улицы. Начинал его строить еще отец Дауда. А достраивал повзрослевший и ставший самостоятельным сын. Пусть его дом был не таким роскошным, как некоторые особняки в городе, и даже не таким основательным, как многие другие дома на их улице. Но зато, каждый кирпич аккуратной кладки, каждая досочка чердачной обшивки, каждый оконный наличник были ему знакомы, и казалось, улыбались хозяину, когда он появлялся возле своих владений. И в доме его тоже встретят улыбками. Его Элиза - невысокая, с виду хрупкая и изящная, но гибкая и выносливая, умеющая легко, весело и без видимого напряжения выполнять всю нелегкую работу по разраставшемуся хозяйству. Девятилетняя Аида - мамина помощница и вечная досада для веселого, предприимчивого и бесстрашного шестилетнего Лемы. И сам Лема - его гордость, надежда и старший наследник. Дауд очень надеялся, что у него будет еще не один сын. Но и не забывал каждый день благодарить Аллаха за то, что на свете уже существовал этот отчаянный и беззаветно преданный отцу мальчуган.
  В доме были гости - их бывшая соседка Мадина со своим старшим сыном Алхазуром, ровесником Лемы. Когда хозяин появился на пороге, они собрались уже уходить. Алхазур, сосредоточенно пыхтя, пытался заправить в штаны вылезшую рубаху. Его щеки алели, как маков цвет, бисеринки пота выступили над рыжеватыми бровями. Судя по его внешнему виду, только что закончилась очередная борцовская схватка двух приятелей на полу детской комнаты, застеленном основательным, толстым ковром. А судя по лучащейся мордахе Лемы, сегодня поединок закончился явно не в пользу гостя. Ну, ничего. В другой раз поквитаются. Тем более, что Алхазур использует любой повод, лишь бы вырваться к баловавшим его старикам Мадины и вдоволь погарцевать по этой окраинной, напоминающей деревенскую, улице со своим дружком. Неизвестно, ведут ли они какие-то счеты между собой, но горе тому, даже из старших пацанов, кто попытается тронуть хотя бы одного из этой парочки!...
  Дауд серьезно, с уважением пожал руку гостю-мужчине. Улыбнулся Мадине.
  - Привет, соседка!
  Та тепло улыбнулась в ответ:
  - Здравствуй, сосед!
   Это обращение, давно ставшее для них дружеским паролем, впервые слетело с легкого языка Дауда, заводилы всех детских развлечений на их улице, еще тогда, когда Мадина была совсем ребенком. Казалось бы, простые, незатейливые слова, но они неизменно вызывали у них встречные улыбки. Когда Мадина, под руководством матери, впервые самостоятельно испекла лепешки, она гордо понесла гостинец на пробу соседям. И Дауд был первым, кто вкусил ее хлеб, солидно, но от души похвалив стряпню маленькой хозяйки. А потом они повзрослели. Мадина была очень красива. Но их взаимная симпатия так и не переросла в нечто большее, чем обычная дружеская приязнь двух молодых людей, знающих друг друга с детства. Дауд, отслужив в армии, вернулся на родную улицу и, достроив новый дом, начатый отцом, женился. Мадина тоже вышла замуж и перешла в семью мужа, в дом своего свекра. Она родила своего первенца в тот же месяц, когда у Дауда с Элизой появился на свет маленький Лема. И когда Мадина навещала своих стариков, она непременно заглядывала и к соседям. Две молодых матери с удовольствием общались друг с другом, обсуждая достижения своих малышей, делясь женскими секретами, присматривая сразу за двумя колясками, если одной из них нужно было ненадолго отлучиться. Когда мужа Мадины внезапно убила скоротечная страшная болезнь, молодая женщина, вырываясь из обстановки того дома, в котором все напоминало о ее беде, часто отводила душу в общении с доброжелательной, тактичной, неназойливой Элизой.
  - Что так быстро засобирались?
  - Да мы давно у вас. Мальчишки сегодня уже, наверное, дырку в ковре протерли.
  - Ничего, их дело мужское. Нечего джигитам с женщинами сидеть, разговоры слушать. А? Пошли, покажу новый приемчик! - и Дауд подмигнул сразу обоим польщенным его вниманием "джигитам".
  - В другой раз. Спасибо.
  Алхазур было нахмурился, но его мать только подняла красивую тонкую бровь, и пацан, задавив недовольство, послушно пошел к двери, напоследок махнув приятелю и вежливо попрощавшись со старшими хозяевами.
  Дауд, дождавшись, пока жена с сыном проводят гостей, устало сел за стол.
  - Что-то случилось? - Элиза, отправив сына смотреть видик, чтобы не мешал отцу отдохнуть и спокойно пообедать, вернулась к мужу.
  - Да ничего особенного... Ты не подумывала о том, чтобы пока перебраться в село, к старикам?
  - Зачем?
  - В городе все тревожней. Всякая шпана творит, что хочет. А у меня среди них много "приятелей".
  - Это так серьезно? Кто-то конкретно угрожал?
  - Пока нет. Но они могут не угрожать и не предупреждать. Помнишь, что стало с семьями оппозиции?
  Элиза хмуро кивнула.
  Об этом не трубили "независимые" СМИ, ни слова не говорили официальные лица. И никто во всей остальной России не знал того, что знал каждый житель Чечни.
  Когда представители оппозиции, недовольные разгоном законно избранного парламента республики и безумной политикой Дудаева, потребовали проведения настоящих, легитимных выборов, генерал-диктатор согласился. Трон под ним шатался, и сила ему противостояла серьезная: бывшие депутаты парламента - люди с авторитетом; многие муфтии, озабоченные тем, что религию превращают в орудие межнациональной розни; члены Верховного и Конституционного суда республики, недовольные укреплением дудаевского единовластия; крупные бизнесмены, для предприятий которых антирусский геноцид стал катастрофой; сплоченные и организованные сподвижники Гантамирова. Но, в одну из ночей, когда лидеры оппозиции и их наиболее активные сторонники собрались в городской мэрии, их атаковали отряды дудаевских головорезов. Да только противостояли бандитам не продувные мелкотравчатые политики, а настоящие мужчины. Большинство из них сумело вырваться из горящей мэрии и пробиться через заслоны боевиков. Но и дома их ждали засады и облавы. А еще - черная весть о том, что дудаевцы во многих семьях захватили в заложники детей. Кто-то пошел сдаваться, в надежде хотя бы такой ценой спасти своего ребенка. Но ни их, и ни одного из похищенных детей больше никто и никогда не видел.
  - Хорошо. Если нужно... - Не договорив, Элиза отправилась на кухню, где уже вовсю гремела сковородками и кастрюлями Аида.
  Что бы ни происходило в этом мире, но главу семьи все равно надо кормить.
  На улице, у их ворот просигналила какая-то машина и веселый голос крикнул:
  - Эй, хозяин! Дома?
  Дауд выглянул в открытое окно. В проеме ворот, приоткрыв вваренную прямо в одно из полотнищ металлическую калитку, стоял незнакомый парень в камуфляжной форме, с коротким автоматом, небрежно свисающим с плеча. У него за спиной виднелся кусочек борта обычного патрульного "Жигуленка".
  Наверное со службы, с поручением, кто-нибудь из новичков. Меняются, как перчатки, не уследишь.
  - Проходи, сейчас выйду, - отозвался Дауд.
  И тут, что-то словно кольнуло его в сердце. Уж слишком напряженная была у гостя улыбка, нехорошая. Увидел Дауд и другое: какой-то странный силуэт над невысоким кирпичным забором, чуть сбоку от ворот. И уже уходя за стену от длинной очереди, ударившей по окну, он понял, что это было: лицо человека, прильнувшего к прицелу стоящего на сошках ручного пулемета.
  Пуля успела вспороть ему кожу на голове. Липкая кровь потекла в глаза и клок мокрых, срубленных ударом волос упал на кончик носа. Дауд смахнул их рукой, размазав кровь по всему лицу. Отпрыгнув в сторону, на корточках рванулся к кобуре, висящей на спинке стула. "Макаров" выскользнул из своей кожаной спальни, рука привычно легла на рифленую рукоять... И тут за его спиной раздался страшный, безумный крик Элизы.
  Дауд оглянулся.
  На пороге комнаты, свернувшись калачиком и прижав руки к груди, лежал Лема. Его лицо сморщилось, сжалось от страха и боли. А по спине, по выпирающей из-под футболки мальчишеской лопатке, из развороченного пулей выходного отверстия одна за одной наплывали багровые густеющие волны.
  Элиза стояла перед сыном на коленях и, боясь дотронуться до ребенка, то снова начинала кричать, то в безумии впивалась зубами в свои кулаки. За спиной матери появилась Аида. Остановившимися, округлившимися в ужасе глазами она глядела на перемазанное кровью лицо отца, на лежащего брата, на кричащую мать.
  Во дворе послышался дробный топот обутых в тяжелые ботинки ног. Убийцы не боялись и бежали в открытую. Они услышали крик Элизы. Но неверно истолковали его. Они были уверены, что убили мужчину, и теперь спешили убрать ненужных свидетелей - его жену и детей.
  Дауд встряхнул Элизу за плечи:
  - Зажми раны полотенцами!
  Выпрыгнул в прихожую, по пути отшвырнув Аиду в угол, за валики большого мягкого кресла. Встал сбоку от двери и, когда она распахнулась, ударил шагнувшего на порог стволом пистолета в лицо. Синхронно, его палец нажал на спуск. Отталкивая падающее грузное тело, Дауд увидел, как брызги крови и куски черепа летят на чисто выметенный бетон двора. Второй убийца отстал от первого на несколько шагов. Но он тоже не успел понять свою ошибку. Дауд выстрелил трижды.
  Он помнил, что там, в доме, лежит и умирает его малыш. Но еще он помнил, что возле Лемы находятся его жена и дочь. Пока еще живые жена и дочь. И он не бросился назад. А наоборот, подхватив автомат первого из убитых выродков, слегка оттянул затвор. Он увидел, как из патронника потянулось за выбрасывателем зеленое донце гильзы. Такое же пятнышко поблескивало и в маленьком отверстии внизу пластмассового рожка. Магазин был полон. Дауд отпустил затвор и шагнул к воротам, готовый встретить и уничтожить всех, кто еще попытается ворваться к нему во двор.
  В стоящих у ворот "Жигулях" никого не было. Но, на углу, задом к дому, притаился зеленый уазик без номеров. В боковом зеркале виднелись напряженные глаза водителя. Как только перед воротами, вместо нападавших, появился Дауд с автоматом в руках, уазик взвыл, нырнул за угол и рванул по направлению к городу.
  Дауд бегом вернулся домой.
  Элиза услышала и поняла его слова. Лема уже лежал на тахте. У него под спиной и на груди лежали чистые, сложенные в несколько слоев полотенца. Аида прижимала их к ранам, едва стоя на дрожащих, подкашивающихся ногах. А ее мать рвала на повязки простынь, судорожно вцепившись в белое полотно зубами.
  Дауд глянул своему малышу в лицо.
  Он работал в уголовном розыске десять лет.
  Он знал, как выглядит смерть.
  Поцеловав сына в остывающие губы, он остановил жену и вынул простынь из ее замерших рук.
  Завернул Лему в чистую белоснежную ткань с головой.
  Оторванной полосой перетянул себе рассеченный лоб. Снятым с груди ребенка полотенцем стер со своих век и ресниц черные сгустки крови, смешав ее с кровью сына. И сунул полотенце за пазуху, под рубашку, к сердцу.
  
  Через несколько минут от дома Дауда отъехали патрульные милицейские "Жигули".
  За рулем сидел молодой мужчина с мрачными потухшими глазами и перевязанной головой. У него на коленях лежал тупорылый укороченный автомат Калашникова. Под рукой, в оперативной кобуре торчал пистолет с наполовину пустой обоймой. Справа, прикладом - на полик, длинным тонким стволом - на спинку пассажирского сиденья, оттопырив тяжелый магазин на сорок пять патронов, стоял ручной пулемет.
  А на заднем сиденье находились бледная, дрожащая девочка и женщина с мертвым лицом. У них на коленях лежал большой белый сверток, который женщина прижимала к груди в оцепенелом, судорожном объятии.
  Из включенной автомобильной рации доносился торопливый, сбивчивый голос.
  Он сообщал всем патрулям, блок-постам, всем сотрудникам силовых структур, что агент ФСК России и предатель интересов чеченского народа Дауд Магомадов, при попытке его задержания расстрелял двух сотрудников ДГБ и, завладев патрульной автомашиной, пытается прорваться из города.
  - Преступник вооружен автоматическим оружием. При обнаружении открывать огонь на поражение. Его приметы...
  
  Магадан
  Удивительная вещь - время. Одни и те же двадцать четыре часа могут бесконечно ползти, выматывая, высасывая силы, доводя до зудящего томительного раздражения. А иногда - просвистят, как табун чирков над ушами, и глазами вслед хлопнуть не успеваешь.
  Сегодня вполне мог образоваться очень нудный вечерок. Еще вчера все, кто имел хоть какое-то отношение к оперативной работе, были подняты в помощь следственно- оперативной группе прокуратуры и УБОП. Наконец-то удалось выйти на след негодяев, убивших год назад молодую женщину. Она пропала без вести еще прошлой осенью. А весной труп несчастной вытаял у обочины дороги на перевале. Страшной была ее смерть. Даже видавший виды пожилой судебный медик, передавая следователям акт экспертизы, не удержался от эмоционального комментария.
  - Редкие ублюдки! У потерпевшей распорот живот, голова пробита твердым предметом, возможно - молотком, или подобным инструментом. И, судя по всему, они насиловали ее после причинения этих телесных повреждений. Умирающую, или уже мертвую...
  Целый год просеивали, процеживали город опера. И, по мистическому совпадению, именно в день исчезновения потерпевшей, удалось, наконец, получить интересную информацию об одном ничем не приметном молодом человеке, родившемся и выросшем в этом городе, работающем водителем уазика. Но, наблюдение за подозреваемым и изучение его круга общения привело к однозначному выводу: его рук дело. Его и его дружка, такого же: презираемого, отвергаемого даже самыми невзыскательными девчонками. Как сказала одна из их несостоявшихся подружек, до этого лет с пятнадцати ни разу не отказавшая ни одному возжелавшему ее мужчине:
  - Вроде и не уроды. На морду - ничего. И в штанах что-то есть. Но, что один, что другой: только лапать начинают, а меня уже блевать тянет.
   Но оказалась эта девица не только "слабой на передок", как говорят водители-трассовики. Но и невоздержанной на язычок. Десять раз предупрежденная о том, чтобы никому не говорила ни слова о встрече с операми, она все же разболтала об этом приятельнице. А та не нашла ничего умней, как брякнуть приглашавшим ее прокатиться-повеселиться дружкам:
  - Ага, я с вами поеду, а потом меня тоже на перевале найдут!...
  Повезло дуре, что разговор не с глазу на глаз был. Подружки не позволили затащить ее в машину и увезти для более обстоятельной беседы на лоне природы.
  Но кровавым насильникам и этого хватило, чтобы сообразить, откуда ветер дует и, исчезнув из снятой ими на двоих квартиры, где-то залечь на дно.
  "Адрес", на котором в засаде коротал время за неспешной беседой Игорь с тремя коллегами, был не из самых перспективных. И если бы не хорошая компания, можно было бы вообще со скуки сдохнуть.
  В данный момент все слушали рассказ приданного операм для физического усиления собровца Дениса, которого весь УБОП с легкой руки кого-то из сослуживцев называл просто Дэн.
  Был этот Дэн личностью замечательной. Игорь хорошо запомнил тот день, когда по поручению руководства он занимался комплектованием только что созданного СОБРа, и к нему на прием пришел этот темноволосый, серьезный парень. В рекомендации руководства медвытрезвителя, где Дэн до этого служил, было написано, что он является хорошим спортсменом - рукопашником. Но, все же, впечатления очень мощного бойца этот сержант не производил. Рост, правда, хороший - под метр восемьдесят. А фигура - обыкновенная: не худой, не толстый, и уж вовсе не Шварценеггер. Приходили в СОБР ребятки и покруче. А когда в четырех строчках рапорта на имя начальника УВД будущий офицер спецподразделения залепил три смешных грамматических ошибки, Игорь и вовсе мысленно присвистнул: куда ж тебе, братец, лейтенантские погоны? И со скрытой усмешкой спросил:
  - А что вам в медвытрезвителе не служится? Нормальная работа, сутки через трое. Да и на офицерскую должность там вас тоже могут выдвинуть, руководство ваше вас ценит.
  Посмотрел парень на него внимательно:
  - Разве это работа для мужчины? Там хорошо до пенсии дослуживать.
  Трудно сразу сказать, что именно понравилось Игорю в его словах. Сущность этого ответа, или то, что сумел Денис на не очень-то корректный вопрос ответить без вызова, без демонстрации, с дружелюбным спокойным достоинством.
  Но взамен заготовленной уже вежливо-казенной фразы, что, мол, поставим вас в резерв, и в будущем, возможно...Игорь произнес:
  - Я буду вас рекомендовать в СОБР. Но только... Денис, подтяните русский язык. На курсы какие-нибудь походите... Вы же идете на должность оперативного уполномоченного. Вам придется в следственных действиях участвовать, рапорта писать, процессуальные документы составлять...
  Парень густо покраснел. Но, справился с собой. Ответил твердо:
  - Да, я постараюсь.
  И вот уже год, как они служат рядом. Игорь в оперативном отделении, а Денис - в боевом. Как продвинулись у Дэна дела с русским языком, Игорь, честно говоря, не знал. А вот какого бойца и товарища мог бы не получить СОБР, прими он другое решение - и подумать было неприятно.
  На поверку оказалось, что был Дэн не просто хорошим бойцом, а уникальным. Не такой уж могучий с виду, весил он за девяносто килограммов. И когда, разогревшись в спортзале, он скидывал тренировочную куртку, даже друзья-собровцы (сплошь - натуралы) откровенно любовались его атлетически сложенным, бронзовым от природы телом. Казалось, что его рельефные, без дутых габаритов, мышцы сплетены из медной проволоки. Усугублялось это впечатление и тем фактом, что Денис просто не знал устали. Не понимал, что это такое. Он мог, проскакав вместе со всеми полдня на штурмовой подготовке, уже через пару часов заявиться в спортзал и весело таскать железо, молотить груши, отрабатывая удары, в то время, как его друзья, покряхтывая, валились на маты или на кровати в комнате отдыха. В рукопашных поединках у него поначалу немного прихрамывала техника. Но наставники в СОБРе были хорошие. И вскоре другие бойцы один за другим стали отказываться от спарринга с Дэном:
  - Он же на ринге дурной! Специально пропустит пару ударов, чтобы в раж войти, а потом убивает, как партизан фашиста.
   Впрочем, обид на него никто не держал. Потому что очень скоро проявились и другие качества Дэна. Вне борцовских ковров и татами, был он добродушен, открыт и дружелюбен. Саму сущность его составляла глубокая, природная, непоказная порядочность и в словах и в поступках. И поэтому, в любом деле было с ним спокойно и надежно. А еще, он искренне любил свою работу и был уверен в ее важности и полезности:
  - Если мы, мужчины, не будем защищать людей от ублюдков, кто их защитит?
  Говорилось это спокойно, без тени рисовки. В других устах звучали бы эти слова, как митинговый лозунг. А в его - как обстоятельно продуманное, выношенное убеждение. Дэн вообще не любил зазря языком болтать.
  Потому никто даже не ожидал, что он вдруг, против обыкновения, разговорится в ответ на вопрос Игоря:
  - Слушай, Денис: а как тебя вообще в милицию занесло?
  Но, видно, даже у молчунов бывает иногда потребность поговорить по душам. И оказалось, что и мысли свои этот парень умеет выражать связно, и мягкой, ненавязчивой самоиронии не чужд.
  Дэн
  Что пойду служить в милицию, я еще в армии решил. Я в ноябре восемьдесят девятого призвался, на флот. Служил во Владивостоке. Служба была не так, чтобы очень сложная, если не считать неуставных взаимоотношений. Я, например, умудрился в первый же день своего пребывания в части получить по голове за свою наглость. Не захотел постирать штаны дембелю. Вот и получил. Мне это как-то не понравилось, и... в общем... я этого дембеля немного удивил. Ну, он пару раз упал на пол, полежал. А его товарищи посмотрели на это дело, посмотрели, помогли ему встать... А потом положили меня на то же место, где до этого лежал удивленный дембель. Правда, больше он с тех пор никогда ко мне с просьбами разными не обращался и даже не подходил. И другие дембеля тоже как-то особенно не лезли. Но кое-какие уроки я из этого дела извлек. И старался особо на рожон не лезть. До года службы делал то же, что и все. Спортом много занимался. Благо, у нас спортзал был более или менее оснащен, в основном железом. А после года, когда все дембеля сошли, я вообще из спортзала не вылезал. А еще много спал и ел. Даже была мечта набрать центнер, но не за счет сала, конечно, а исключительно за счет мышц. И если бы прослужил полный срок в три года, то точно набрал бы. Я уже девяносто пять кило весил. Но тут пришел указ о сокращении срока службы на полгода. Пришлось уволиться в запас. Хотя, если честно, я из-за этого ни капли не расстроился...
  А за полгода до своего дембеля, был я дома в отпуске. Смотрю, у нас новая порода шпаны появилась. Ходят бритые, в кожаных куртках, в адидасовских костюмах, с понтом - спортсмены. С друзьями разговариваю, с одноклассниками: того эти носороги избили, того - платить "за крышу" заставили, там - девчонку обидели. И, главное, все их боятся. Разговоров о них столько: мафия, хозяева жизни! Ладно, думаю, вернусь домой, разберемся, кто в этом городе хозяин. Уроды разные, или нормальные люди. Но дембеля в армии мне уже показали, что такое - стая, и как против нее в одиночку долбиться. Думаю, как-то надо и мне с толковыми мужиками объединяться.
  Домой приехал. Отдохнул с недельку. Пошел в горотдел милиции, в отдел кадров. Сказали мне, что есть места в патрульно-постовой службе. Нормально, думаю. Серьезная работа, как говорится - на передовой. Направили меня на стажировку в роту ППС, на три месяца. А через месяц уже снова вызывают в кадры и говорят, что все мои документы готовы, и стажировку я прошел успешно. Но мест в роте ППС сейчас нет. Всегда были, а сейчас нет! Правда, есть место в городском вытрезвителе... Я теперь понимаю, что им надо было вытрезвитель укомплектовать. Да и тогда сомнения были. Но как спорить?
  Подумал я немного, минут так пять и решил: а почему нет? Что время-то терять, зато посмотрю, что это такое - вытрезвитель, сам-то там ни разу не был. И стал я самым что ни на есть настоящим милиционером: в форме и фуражке. И был этим чрезвычайно горд.
  Сначала даже интересно было. Грязи, конечно много. Зато клиенты - такой народ веселый, чего только не увидишь... Но все равно я потом заскучал как-то. Там хорошо тому, кто уже от службы устал, кому на пенсию пора собираться. Или кому для личных дел много свободного времени нужно. Я туда и гири свои перетащил, чтобы хоть чем-то свободные часы занять. Но все равно скучно. Слава Богу, тут СОБР стали создавать. Я и пошел проситься. У меня ведь душа рвалась в бой, хотелось победить всю преступность, если не во всем мире, то хотя бы на территории нашей области. Ну, на худой конец, хотя бы в родном городе...
  - Ну и что, победил преступность-то? - рассмеялись опера.
  - Частично. Оказывается, тут до хрена работы, быстро не управишься, - улыбнулся Дэн своей обычной улыбкой - открытой, спокойной.
  Но в глазах его лукавые огоньки блеснули. Не так уж и прост этот парень. И как бы в подтверждение этой мысли, Дэн вдруг добавил:
  - А все равно я правильно сделал, что в СОБР пошел. Вот вас тут два майора и капитан. А все равно вас начальство без меня, младшего лейтенанта, на серьезную работу не отпускает...
  Подпрыгнули ветераны сыска, от неожиданности у всех синхронно в мозгах коротнуло. Сидят, друг на друга поглядывают: кто быстрей и остроумней на этот неожиданный выпад ответит.
  Не успели. Прошло время для достойно короткой паузы. Заржали дружно (правда, шепотом).
  - Ах ты, нахал!
  И в этот момент в квартире дверной звонок затрещал. Кто-то решил квартиру посетить.
  Снова переглянулись опера. Но теперь уже не шуточки шутить надо. А серьезное решение принимать: запустить гостей, или не подавать признаков жизни, ждать, пока сами зайдут?
  Игорь палец к губам приложил, головой покачал. Показал рукой: "По местам!" По информации, у тех, кого они ждали, ключи от этой квартиры должны быть. Так что, вполне может этот звонок быть проверкой. Как только щелкнет в двери открываемый операми замок, рванут вниз гостеньки и - поминай, как звали.
  Снова звонок, настойчивый, продолжительный, на нервы давящий.
  Пауза длинная.
  Часы на руках громко тикают, секунды в минуты сливаются. Неужели ошибку допустили? Кто приходил-то? Может быть, все же надо было рискнуть?
  Но вот завозились за дверью, заскреблись. И щелкнул замок, открываемый снаружи! Вошли двое. У одного в руках - монтировка. У второго - револьвер, газовик-переделка под боевой патрон (хвастались они как-то этой игрушкой в тесной компании). Игорь в полный голос рявкнул, - Бросай оружие! - и навстречу этим двоим выпрыгнул.
  Попытался тот, что с револьвером, ствол свой приподнять. Но слева и справа, из ванной и кладовки, еще два опера вылетели. Заклинило бандита от неожиданности: в кого первого стрелять? Долго думаешь! Сверху, с антресолей, прямо на него дэновские девяносто пять кило обрушились.
  Второй негодяй своей монтировкой замахнулся, но не успел Игорь пистолет к его голове вскинуть (так хотелось на спуск нажать!), как страшный удар собровца сокрушил, раздробил в мелкие обломки челюсть убийцы. Вылетело уже бесчувственное тело на лестничную площадку, мягким мешком скатилось по ступенькам, ломая ребра.
  Все в две-три секунды закончилось. Что успел Дэн со "стрелком" до расправы с "монтером" сделать, ни один из оперов не заметил. Вроде бы, просто упал на него. Но и этот, выронив свое оружие, лежал на полу смятой куклой, без сознания. А его рука, когда-то колотившая молотком по голове беззащитной женщины, словно сама побывала под кузнечным молотом. Смотреть страшно.
  Вот для чего Дэн долгими часами по штурмовой полосе в полном снаряжении носился. Вот для чего, истекая потом, железом в спортзале громыхал. Вот для чего, не считая своих и чужих синяков, бился с друзьями на татами. Зря жаловались коллеги на его спортивную злость. Теперь видно, что им доставались только легкие дружеские плюхи. Ни одному из них не пришлось отведать таких ударов, какие веселый и доброжелательный Дэн подарил любителям насиловать умирающих.
  
  Если мы, мужчины, не будем защищать людей от ублюдков, кто их защитит?
  Грозный
  Дауд постучал в дверь: три коротких - один сдвоенный.
  Выждал паузу, негромко сказал:
  - Это - я.
  Дверь бесшумно приоткрылась: ровно настолько, чтобы он мог втиснуться один, но никто не сумел ворваться вместе с ним.
  В комнате было темно, лишь настольная лампа, стоящая на тумбочке у стены и развернутая отражателем ко входу, била ему в глаза электрическим светом, делая невидимым все вокруг.
  Дауд плотно притворил дверь, одобрительно кивнул головой. Молодцы. Все делают, как он учил.
  Легкая гибкая тень скользнула за его спину, защелкали дверные замки. Тонкие руки обняли его сзади и горячая, даже через куртку, щека прижалась к спине.
  - Все хорошо, маленькая...
  Дауд, привыкая к перепаду освещения, наклонил голову, протянул руку назад, привлек к себе дочь, ласково потрепал за волосы. Раньше бы они обязательно подурачились. Он, не поворачиваясь, ловил бы вертлявую озорницу за своей спиной, а поймав, долго крутил в воздухе, наслаждаясь ее веселым писком и заливистым смехом. Но теперь их любимое баловство осталось в прошлом, как и многое другое. И дело не только в том, что его девочка выросла. Просто, сегодня и того, что они могут быть рядом, было достаточно, чтобы хоть на миг почувствовать себя счастливыми.
  Слепящий свет лампы скользнул в сторону. Раздался тихий щелчок, и следом, через секунду, очень своеобразный звук: слившиеся воедино стук твердого предмета о дерево и короткий лязг стали о сталь. Тот, кто слышал подобные аккорды сотни раз, понял бы сразу: это был щелчок предохранителя и звук автоматического оружия, поставленного на приклад.
  Дауд шагнул вперед. Элиза стояла в проеме двери, ведущей в спальню, устало опираясь на стоящий у ее ноги ручной пулемет. Она сама-то была не намного выше этой смертоносной машинки. Как и дочь, Элиза была одета в джинсы, мужскую рубашку и свитер. Волосы коротко острижены. Надеть на них с Аидой кепки - два брата-подростка, даже хорошие знакомые сразу не узнают. Лицо Элизы было бледно, руки, обнявшие вороненый ствол, подрагивали. Дауд ласково и ободряюще улыбнулся, забрал оружие и занес в спальню, положив пулемет на его обычное место: на кровать, с краю.
  Он неторопливо умылся, давая жене придти в себя после очередного пережитого ей испытания. Вот уже два месяца, как они переходили и переезжали с места на место, маскируясь и пряча свои лица, каждую минуту ожидая предательского выстрела из-за угла, внезапного нападения. И в те дни, когда они вынужденно бездействовали, затаившись в очередном убежище, приходилось спать вполглаза, во сне слышать все, происходящее вокруг. Из этого дома, предоставленного им старым другом, никто из них вообще не выходил две недели, даже во двор, даже по ночам. Нужно было укрепить слух, прошедший среди тех, кто их искал, что им уже удалось выскользнуть из города и укрыться у сельской родни. Но сегодня Дауду пришлось выйти из убежища, чтобы встретиться с людьми, готовившими их уход из Грозного. Перед тем, как ступить за порог, Дауд еще раз заставил жену повторить все, что она должна делать в случае опасности. По его жесточайшему требованию, если бы кто-то ворвался в дом, или он постучал в дверь тремя медленными сдвоенными ударами, Элиза расстреляла бы в проем двери весь магазин - сорок пять патронов. Дауд обещал ей, что упадет на землю, или увернется в сторону, подставив тех, кто сумеет его выследить. Обещал, понимая, что сделать это будет практически невозможно. А потом его женщины должны были попытаться уйти через подвал и задний двор. Если же не получится... И у Элизы, и у девятилетней Аиды на поясах, в черных сумочках-барсетках, хранилось по одной гранате РГО. Стоит выдернуть чеку и отпустить пластмассовый предохранительный рычаг, и никто не сумеет ни перехватить гранату, ни отбросить ее подальше. От любого толчка небольшие, насеченные в мелкую сетку шарики цвета хаки немедленно рванут, выбросив правильной сферой сотни стальных осколков.
  В том, что его женщины смогут это сделать, Дауд был абсолютно уверен. Слишком многое им пришлось пережить, узнать и своими глазами увидеть за последние месяцы. Поэтому, даже если у Аиды дрогнет рука, ее мать никому не позволит коснуться грязной лапой ни себя, ни тоненького тела ее единственного теперь ребенка.
  - Все готово. Сегодня мы выберемся в село.
  - С кем?
  - С нами поедет Заявди. А на посту, через который мы выедем из города, сегодня дежурит Анзор.
  Элиза задумалась.
  Заявди был двоюродным братом Дауда по материнской линии. Этой осенью, поддавшись на уговоры новой власти, он вернулся на службу в МВД, под руководство Казбека Махашева - нового дудаевского министра. От большинства своих соратников хитрый, комбинативно мыслящий Махашев отличался предельным рационализмом и откровенно предпочитал безыдейных профессионалов религиозным фанатикам. Поэтому, он, с одной стороны, провел блестящую операцию, в результате которой чеченцы, осужденные за разные преступления по всей России, были стянуты в "родные" колонии и СИЗО, а затем оказались на свободе, в национальной гвардии и в других силовых структурах. Но, с другой, он же сделал все возможное, чтобы привлечь на сторону дудаевцев максимальное количество бывших сотрудников милиции. А, когда один из новоявленных исламских "замполитов" стал резко возражать против возвращения в МВД людей, "служивших российской империи", Махашев только брезгливо бросил ему:
  - А кто преступления будет раскрывать? Ты?!
  Заявди, конечно, не входил в руководство, занимая скромную должность оперативного дежурного МВД. Но, именно благодаря этой должности, его хорошо знали и руководители на местах и многие рядовые сотрудники. К тому же, министерское удостоверение нового образца и легальный, закрепленный за ним "на постоянку" автомат Калашникова, по нынешним временам - наилучшие пропуска. И главное: Заявди был не только очень близким, по меркам Чечни, родственником, но и порядочным, надежным человеком.
  А вот Анзор... Тоже из родни, но - седьмая вода на киселе. И натура у него гниловатая. Он служил в национальной гвардии, в невысоких чинах. Но нос задирал страшно, стал вдруг истинно верующим мусульманином (раньше еле помнил, в какую сторону надо обращаться при совершении намаза), не гнушался взятками и поборами даже со своих, прихихикивая: "Не для себя, а во имя службы"...
  - Подведет Анзор. Продаст. К нему ведь наверняка не раз подходили насчет тебя.
  - Я не сам с ним разговаривал. Ему брат велел, он знает о нашей беде, - несмотря на всю серьезность разговора, Дауд слегка улыбнулся.
  Элиза поняла его без лишних объяснений. Всем было известно, что Анзор, как огня, боялся своего старшего брата Мусу - честного, решительного, жесткого и отважного человека. И хотя Муса был убежденным сторонником Дудаева, это ничего не меняло. Предательства с этой стороны теперь можно было не опасаться. Случись что с Даудом и его семьей, при малейшем подозрении на участие в этом Анзора, старший брат своими руками ему голову отрежет.
  Конечно, в такой сложной ситуации все не рассчитаешь и не предусмотришь. Опасных случайностей могут быть десятки на каждом сантиметре их пути. Но, ни Дауда, ни его женщин, столько времени проживших бок о бок со смертью, они остановить не могли. Оставаться дальше в городе было в тысячу раз опасней.
  - Я тебе подарок принес, Заявди передал - Дауд вытащил из внутреннего кармана ПСМ - компактный, малокалиберный пистолет, остроконечные пули которого хоть и не обладают большой останавливающей силой, но зато могут прошить насквозь легкий бронежилет. - Кстати, знаешь, что он сказал?
  - Что?
  - Что он желает своим детям, внукам и правнукам таких жен, как ты.
  - Спасибо.
  - И я хочу тебе сказать, что он прав. Мне очень повезло. Когда все это закончится, у нас еще будут дети. Много детей. И я буду просить Аллаха, чтобы нашим будущим сыновьям повезло так же, как их отцу.
  Элиза молча уткнулась мужу в грудь, и Дауд почувствовал, что его рубашка мгновенно промокла. Он стоял, обняв жену за тонкие плечи, и терпеливо ждал, когда ее слезы иссякнут. Он готов был стоять так целую вечность, наплевав на весь мир и на все суровые обычаи своего народа. Невероятное мужество этой маленькой женщины заслуживало такой награды.
  Магадан
  - Товарищ генерал! Ну, какой из меня командир ОМОН? Я еще и опер-то не из самых опытных. Но здесь у меня хотя бы что-то получается, да и нравится мне эта работа. А ОМОН - подразделение строевое, там военную подготовку надо капитальную иметь.
  - Ты же офицер запаса, в армии служил...
  - Двухгодичник, "пиджак", в батальоне связи. Какой из меня строевик?
  - Ты пойми: отряду сейчас не строевщина нужна. Людей надо одеть, обуть, снарядить, подготовить к реальной боевой работе. Ты уже год в собре, и что, ничему у своего командира не научился?
  - Я же начальник оперативного отделения, а не боевого. Мы половину специальных тренировок пропускаем, носимся по своим делам...
  - Слушай, а тебе не кажется, что ты слишком много пререкаешься, а? - генерал явно начинал терять терпение. - Ты, вообще, понимаешь, что такие предложения офицеру не каждый день делаются, и, если откажешься, то будешь сидеть на своей прежней должности до морковкина заговенья?... В общем, так: я считаю, что ты можешь и должен возглавить отряд. И пока не напишешь рапорт о назначении, из моего кабинета не выйдешь. Понял?
  - Так точно!
  Игорь приуныл.
  Вот попал! Месяца два назад руководство УВД приняло решение назначить нового командира ОМОН: у прежнего - бывшего афганца, стало регулярно "башню срывать". Во время одной из последних воспитательных бесед с личным составом, проходившей на стрельбище, он пообрывал бойцам погоны, а потом, для вящей убедительности, засадил обойму из пистолета в столб рядом с ними. По слухам, и один из разговоров с "замполитом" отряда закончился стрельбой в деревянные панели кабинета. В общем-то, жаль его, поломала жизнь мужика. Но и держать, конечно, на такой должности с такими нервишками нельзя. А с новым командиром дело зависло.
  И вот-те - здрасьте: нашли кандидата... Но какая же ты все-таки, братец, зараза строптивая! Понимаешь, что прав генерал. Понимаешь, что, не согласившись, выйдешь из его кабинета с невидимым клеймом на лбу и в личном деле - "Конец карьере!". Но кровь твоя своенравная, любого насилия не терпящая, бурлит пузырьками, пьянит бесшабашно, дескать: ну и черт с вами и вашими милостями! Я - опер, я от этой работы азартной, как наркоман от героина, балдею. Мне мои комбинации ночами снятся - теми ночами, в которые удается до кровати добраться. Я от некоторых своих находок, бесовски хитроумных, в пустом кабинете иногда в голос хохочу, кричу сам себе, как Пушкин: "Ай да Игорь, ай да сукин сын!". Мои пацаны, всего год назад с улицы набранные - вертолетчики, кулинары да моряки, сегодня больше тяжких преступлений раскрывают, чем все ветераны "бандитского отдела" вместе взятые. Не зря начальник УБОП недавно старикам шпильку в задницу по этому поводу вставил. И вот тебе, пожалуйста: равняйсь, смирно, на патрулирование города ша-агом марш! Ужас, как интересно! И кому такая идея в голову пришла?..
  Игорь уже и сам не рад был своей упертости. Но и отступать не собирался. Вздернул голову самолюбиво, застыл в строевой стойке у генеральского стола. Только отшагнул чуть, вполоборота, чтобы не застить начальнику УВД экран телевизора. А тот в руку пульт взял, программу переключил. На ОРТ "Время" началось, очередной выпуск. На экране - танки и бэтээры застыли, толпы людей им дорогу перекрывают. Женщины в черных платках под гусеницы лезут. Мужики бородатые за их спинами кулаками машут. А ведь только-только завершилась позором и трагедией очередная авантюра с "тихой" помощью ГРУ антидудаевской оппозиции. Сдали ребят с потрохами, как рижский ОМОН, как "альфовцев" в Вильнюсе. Ох, похоже, и крутая заваруха в этой самой Чечне вызревает...
  Погас экран.
  - Видишь, что творится! Я тебе без выноса за пределы этого кабинета скажу: насколько я чеченцев знаю и насколько ситуацию понимаю - будет война, и будет большая кровь. ОМОНы туда, как и в Осетию-Ингушетию, обязательно пойдут. Уже пошли. Пойми, Игорь, в другой обстановке я бы с тобой, нахалом, больше минуты и разговаривать не стал. Но сейчас ты нужен, у тебя все козыри: молод, энергичен, депутатом тебя избрали - значит сможешь всю область на помощь отряду поднять. Да и вырос ты здесь, люди тебя знают, верят... Я ведь тебе не карьерный взлет, не булку с маслом предлагаю. Хлеб твой командирский несладким будет, с дерьмом и горчицей. Но надо отряд поднимать и готовить. И я тебя, как офицер офицера, прошу: помоги мне. Чтобы, не дай Бог, с нашими ребятами беды не вышло, чтобы беда эта потом на мою и твою совесть не легла...
  Игорь посмотрел генералу в глаза. И теперь уже не шальная кровь, а жгучий стыд за свое мальчишество залил багровой краской его лоб и щеки.
  - Когда принести рапорт, товарищ генерал?
  - Возьми листок у секретаря. Пиши прямо сейчас, занесешь мне.
  - Есть!
  
  
  - А это что за латы? - В голосе Игоря сквозила откровенная насмешка. Злиться и переживать - смысла не было. Никаких бы сил на эти переживания не хватило. Двадцать минут назад закончился строевой смотр отряда, больше всего напоминавший сбор партизан на лесной полянке. Повседневная милицейская форма у одних, застиранный линялый камуфляж - у других. Купленные на личные деньги береты и классические форменные "сковородки" с сияющими за километр кокардами... Так что, к картине, которая открылась перед ним в отрядной оружейке, Игорь был уже морально готов.
  - Жилет "Чешуя",... не держит ни х..., - в тон Игорю позволил себе маленькую вольность оперативный дежурный, который, нервно побрякивая связкой ключей, стоял за спиной у нового командира и сопровождающих его офицеров.
  - Как он по паспорту называется?
  - Так и называется: "Чешуя". Предназначен для защиты от холодного оружия. Только непонятно от какого. Мужики на сборах говорили, что "заточку" он, например, не держит.
  - Да-а... А это? - Игорь попинал ногой лежащий в углу предмет, больше всего похожий на застиранный зеленый кухонный фартук, карманы которого выжившая из ума хозяйка набила кусками расколовшихся сковородок.
  - ЖЗТ. Тяжелый жилет, но беспонтовый. Если из АКМ попасть - пластины разлетаются в труху, только дополнительные осколки дают. А новые автоматы их вообще насквозь прошивают. Это же все - старье, ему лет по десять, если не больше. Мы их всего один раз надевали, когда мужик с обрезом в квартире заперся. А если на серьезные мероприятия взять, то таскать замучишься, и толку - никакого.
  - И сколько у нас таких?
  - Четыре.
  - Ну-ну... Что там у нас еще интересного? Кстати: это у кого такой выхлоп, как из пасти у дракона?...
  - Да это... у меня вчера день рождения был.... - виновато потупившись, пробасил дежурный, здоровенный мужик, бывший армейский прапорщик, добирающий в отряде недостающую до "военной" пенсии выслугу.
  - Вчера? В общем, так: прием-передачу вооружения продолжит ваш помощник. А вы сейчас напишете объяснение, почему позволяете себе выход на службу в таком состоянии, и отправитесь домой. Завтра в десять тридцать прибудете ко мне для принятия решения по этому поводу. А вы, - обернулся Игорь к угрюмо помалкивающему кадровику, сдающему свои полномочия "и.о. командира" - обеспечите замену дежурного. И доведете до сведения всего личного состава, что следующий "Змей Горыныч" вылетит из отряда в двадцать четыре часа, невзирая на должность, звание и любые заслуги... Надеюсь всем понятно?
  - Понятно... - через силу выдавил из себя кадровик, которого народ, по старой памяти, чаще величал "замполитом". Стоявшие тут же командиры взводов отмолчались. Но по всему было видно, что резкие телодвижения нового командира тоже пришлись им явно не по душе.
  Через несколько минут командир с сопровождающими его офицерами покинул оружейку. Отстраненный дежурный, сидя в уголке за столом и зло царапающий авторучкой по замусоленному листу бумаги, громко пробурчал ему вслед:
  - Смотри ты, унюхал... Змей Горыныч...Сам ты Змей!
  В коридоре толпились бойцы, которые готовились заступить в наряд, и ждали, когда можно будет получить оружие. Услышав ворчание "залетчика", омоновцы заулыбались.
  - Змей, говоришь...
  
  Закрывшись в кабинете, усевшись в высокое удобное кожаное кресло и положив ноги в новеньких высоких шнурованных "берцах" на старый, сохранившийся со времен НКВД-ОГПУ стол, Игорь смотрел в потолок. На прогнувшуюся стальную балку, с помощью которой этот потолок пытались удержать в горизонтальном положении ремонтники из хозяйственного отдела УВД. На срывающиеся в специально подставленный тазик веселые капельки, в которые превращался лед, наросший в трещине под балкой.
  Штаб ОМОН размещался в бывшем управлении пересыльной тюрьмы - одном из первых деревянных зданий, построенных в городе в далекие тридцатые годы. Так что, наружность штаба находилась в полной гармонии с его внутренним содержанием.
  Но не вид командирского кабинета, а именно это "внутреннее содержание" и привело новоиспеченного командира в состояние, близкое к шоку. На сто человек - двадцать пять пистолетов, шесть автоматов, одна снайперская винтовка и целый склад ну о-о-очень полезных, доведись воевать по-настоящему, вещей - резиновых палок, дюралевых щитов и пластиковых шлемов...
  Впрочем, в ступоре Игорь пребывал недолго. Не та у него была натура. Если бы полчаса спустя кто-нибудь смог заглянуть в его кабинет, или хотя бы просто подслушать, что происходит за двойными, обитыми дерматином дверями, то он решил бы, что командира самого впору отстранять от службы. А как еще воспринимать поведение человека в форме, который, забросив на служебный стол ноги и раскачиваясь в кресле, с энтузиазмом распевает песни. Причем, исполняет их хоть и не очень громко, но зато очень старательно, мешая в кучу революционные марши, шлягеры из советских кинофильмов и песни всенародного любимца Владимира Семеновича Высоцкого...
  
  Змей
  - Вихри враждебные веют над нами,
  Черные силы нас злобно гнетут...
  ...Интересно, как старые офицерские кадры себя дальше поведут? Смогут мужики переступить через свои амбиции, понять необходимость завинчивания гаек, или начнут воду мутить?...
  - А нам все равно, а нам все равно,
  Пусть боимся мы волка и сову...
   Да, по фигу... Кто поведет себя по-мужски - станем товарищами. А кто будет заниматься ерундой - отверну башку, тут сюси-муси разводить некогда...
  - Это есть наш последний и решительный бой!...
  Если облажаюсь, то точно: будет и последний и решительный. Господи, сделай так, чтобы нас не бросили в эту долбаную Чечню уже завтра! Ну, хоть три месяца, а?! Ну что тебе стоит, Господи?!
  - У них денег куры не клюют,
  А у нас на водку не хватает...
  Ладно бы, на водку. А то тыловики из службы вооружения убили просто: "Патроны у нас - только на НЗ. А если хочешь тренировочные стрельбы проводить, то надо из Хабаровска завозить, с окружных складов. Найдешь спонсоров, чтобы оплатить доставку самолетом - порешаем вопрос. А нет - значит нет..." Цирк! Скажи кому-нибудь на Западе, что в России спецподразделения на войну за свой счет собираются, командиры отрядов с шапкой по кругу ходят, ведь не поверит никто...
  - Если друг оказался вдруг,
  И не друг и не враг, а так...
  Кстати, Серега еще на прошлой неделе манишку на груди рвал: "Игорь, если что надо помочь, я - завсегда! Мой новый ресторан-казино такие бабки приносит, что хоть в бочках засаливай... Вот и подмотаем его за язычок, раскулачим слегка. И Николая Васильевича, соседа по подъезду, не грех тряхнуть: как-никак брат-депутат, а по совместительству - буржуин. Практически все склады бывшего треста столовых и ресторанов сумел прихватизировать. Ежели он по амбарам поскребет, да по сусекам пометет - всему отряду сухой паек на месяц. По натуре он не жлоб, в таком деле поможет. Так: кто у нас еще богатенький Буратино? Только надо не вразнобой вспоминать, а по порядочку. Начнем с одногоршечников, с кем еще в детском саду кашки и какашки ели. Потом - одноклассники, потом...
  
  - Клич пионера: всегда будь готов!
  
  * * *
  Есть желающие поехать добровольно? - начальник УБОП, выдерживая паузу, выжидательно смотрел на собровцев, сидящих перед ним в актовом зале управления.
  Только что была зачитана телеграмма из МВД с приказом направить в Чечню, в состав сводного отряда СОБР, экипаж для БТРа из двух человек: механика-водителя и стрелка-оператора.
  Дэн тоже держал паузу. Он внимательно разглядывал затылок сидящего впереди него Рэмбо. На прошлой неделе их отделение, вернувшись в УБОП с заснеженного, насквозь промерзшего полигона, чистило оружие. Разомлев в благодатном тепле и привычно-ловко надраивая оттаявшие стволы, народ обсуждал последние новости из Чечни. И все запомнили, как, закончив чистку и спустив курок собранного автомата, Рэмбо - рослый красавец с самоуверенными, развязными манерами заявил:
  - Мочить этих сволочей надо при каждой возможности. Если надо будет, я первый туда поеду!
  Но сейчас Рэмбо молчал. И его подбритый под "спецовское каре" затылок все больше и больше втягивался в плечи. Просто удивительно было, как это у него получалось. Сто очков вперед - любой черепахе!
  Дэну стало смешно, противно и стыдно. Так невыносимо стыдно, что он поднял руку и негромко сказал:
  - Я могу поработать стрелком.
  Больше добровольцев не нашлось.
  Нет, все остальные собравшиеся в зале офицеры СОБРа не были поголовно такими же трусами, как их хвастливый, но не набравшийся мужества подтвердить свои слова делом коллега. Многие из них уже не раз достойно проявляли себя в самых опасных ситуациях. Просто, ни у кого не было особого желания ехать в зону вооруженного конфликта, от которого даже здесь, на расстоянии многих тысяч километров, потягивало явным душком братоубийственной политической авантюры. Но и уклоняться от исполнения своего долга никто не собирался. Поэтому, практически все решили переложить свою личную ответственность на волю жребия.
  В титановый шлем бросили кучу свернутых в трубки чистых бумажек. И одну - с надписью "командировка" (крестик не стали рисовать из суеверных соображений). Ехать выпало Руслану - симпатичному, щепетильно аккуратному и очень самолюбивому лейтенанту, лишь недавно завершившему стажировку в отделе. Дэн досадливо мотнул головой. Не очень хороший выбор сделала судьба. В общем-то, Руслан - парень неплохой. Во всяком случае, старательный и честный. Но водитель из него... Одним словом - наездник. А ведь там надо будет не только уметь рулить. В боевой обстановке любая, самая мелкая поломка может стать грозной, смертоносной проблемой. А слесарей из автохозяйства УВД с собой в Чечню не потащишь...
  Но, видимо, небесные кураторы СОБРа и сами заметили свою оплошность.
  Когда народ, негромко обсуждая только завершившееся мероприятие, уже стал расходиться, в актовый зал заглянул еще один новичок. Звали его Василий, и по виду он меньше всего был похож на офицера спецподразделения. Классический российский работяга с простым лицом рубахи-парня, с носом уточкой и с вечными пятнами разнообразной мазуты на руках и на физиономии. Собственно, работягой он и был. Водитель-трассовик, оставшийся не у дел после развала родной автобазы и пересевший из-за баранки КАМАЗа в милицейский уазик. И кличку в отделе он получил соответствующую: Вася-Камаз.
  Собрята - народ крутой! С лихим визгом тормозов подрезать на своей автомашине "тачку" с бритоголовыми братками, или устроить за ними бесшабашную погоню по городским колдобинам - это - хлебом не корми. Внезапно блокировать неуклюжими уазиками стильные иномарки только что получивших очередную дань вымогателей - это запросто. Но, техническое обслуживание, замена фильтров и масла, прокатка изувеченных на городских бордюринах дисков и прочая возня с видавшей виды милицейской техникой... В общем, как-то так само собой получилось, что с первых же дней своего появления в СОБРе, Василий стал практически внештатным механиком подразделения, постоянно помогая своим лихим и пижонистым товарищам толковыми советами, а чаще - делом. Вот и сегодня он опоздал на собрание, поскольку полдня провозился с очередным техническим ребусом и на обед поехал, когда остальные уже ужинать собирались. Жребий за него тащил начальник отделения.
  Василий подошел к Дэну и Руслану, которые, усевшись рядом, внимательно перечитывали длинную телеграмму МВД с подробным перечнем требований к сотрудникам, направляемым в Чечню, и их снаряжению:
  - Руслик, а правда, что в Чечню вы пойдете через Моздок?
  - В телеграмме так написано.
  - У меня же там батя живет. Я его лет пять уже не видел...Слушай: все равно нам всем там придется побывать. Давай я вместо тебя поеду, а ты - в другой раз. Дэн, а ты не против?
  - Я-то не против... - Денис с интересом посмотрел на Василия, а затем перевел взгляд на Руслана. Тот, пытаясь не показать вспыхнувшую радость от неожиданной отсрочки, с деланно безразличным видом пожал плечами:
  - Ну, если так хочешь...
  Но, честно добавил:
  - Только вряд ли в Моздоке удастся долго побыть. В телеграмме сказано, что сначала нужно получить технику в Астрахани, а потом уже идти в Моздок своим ходом. Можете и проскочить его транзитом.
  - Ну и ладно, на обратном пути загляну, - улыбнулся Василий, - по рукам?
  В зал заглянул человек в такой же камуфляжной форме, как и у них, но с черными нашивками на рукавах и в черном же берете. Дэн узнал Игоря, которого недавно назначили командиром ОМОН. По уши погрузившись в новые заботы, тем не менее, Игорь старых товарищей не забывал. Вот и теперь, прослышав о том, что собрята первыми в области направляют своих бойцов в Чечню, заскочил, чтобы узнать, что и как.
  Расспросив Дэна и Василия о предстоящем выезде, на прощание обнял обоих. Тихо, только для них двоих, сказал:
  - Без трепа: мы тоже скоро едем. К 1 апреля должны быть там, шестьдесят человек. А вы как раз успеете домой вернуться. Так что, будете нас потом наставлять: почем в Чечне фунт лиха. Не знаю, вырвусь ли еще специально вас проводить, поэтому, заранее: главное, ребята, возвращайтесь живыми и здоровыми. Ну, ни пуха, ни пера!
  - К черту!
  Грозный
  Колонна сползала с холма вниз, к окраине города, рыча двигателями, лязгая гусеницами, поднимая за собой туманную взвесь из мельчайших брызг грязи и выхлопов солярки. Возглавляли и замыкали колонну танки. Из башни переднего, опершись спиной на откинутую крышку люка и ухватившись за рукоятки большого, закрепленного на броне пулемета, торчал человек в танковом шлеме и в больших овальных очках на лице.
  Мадина остановилась на обочине, сначала инстинктивно прижавшись к какому-то столбу. Но потом пересилила себя и шагнула на видное место. Если будешь прятаться - могут выстрелить сразу, не разглядывая, кто там скрывается.
  И вовремя. Впереди всей колонны, метрах в двухстах, ехал открытый, без тента, уазик. В нем, настороженно ощетинившись стволами, сидели трое, одетые в теплые непромокаемые куртки цвета снега с грязью и в черных лыжных шапочках. Лица их от ледяного встречного ветра закрывали такие же черные трикотажные маски, в прорезях которых сверкали белки внимательных напряженных глаз. Когда Мадина решила выйти к дороге, один из них уже вскинул автомат и стал разворачиваться, краем глаза заметив силуэт прячущегося за бетонным столбом человека.
  Поравнявшись с женщиной, машина притормозила. В нижней прорези маски блеснули белые зубы, их обладатель игриво помахал рукой и крикнул:
  - Эй красавица, зачем так опасно гуляешь?
  Мадина опустила голову.
  Не получив ответа, человек в машине, тем не менее, так же весело прокричал, перекрывая фырканье двигателя и грохот наползавшей колонны:
  - Как тут у вас? Боевиков нет? Что молчишь? Не бойся, мы таких красивых не обижаем!
  Мадина по-прежнему упорно не поднимала глаз. Во-первых, сказалась выработанная с детства привычка не пялить глаза на мужчин, особенно чужих. А во-вторых, неужели он думает, что ему здесь кто-то может радоваться, и кто-то будет с ним любезно разговаривать? После этих сумасшедших бомбежек и обстрелов? После того, как улицы города устелили сотни трупов?
  - Нет у нас никаких боевиков. Здесь мирные все.
  - Ой, смотри, красивая! - Уазик зарычал, и машина, вновь набирая дистанцию, отделявшую ее от колонны, пошла вперед.
  Мадина продолжала стоять в нерешительности. Перебежать дорогу сейчас, или уже дождаться, пока пройдет вся техника, такая страшная, полная тяжелой угрозы?
  Вообще-то, настоящей вражды к федералам она не испытывала. Помнила, как спокойно входили в город, прокатившись через центр в сторону железнодорожного вокзала, первые колонны. А потом началась бойня, и отчаявшиеся окровавленные люди в военной форме метались между каменными коробками, а их убивали, убивали, убивали... Может быть, это было и правильно, и справедливо. Мужчины в эти дни только и говорили о своих победах. Хвастались даже те, кто никакого участия в боях не принимал. Но, Мадина женским сердцем, сердцем матери не могла принять ту жестокость, которую проявляли победители. Особенно ей запомнился худенький рыжий мальчишка в солдатской форме, странно похожий на ее старшего - Алхазура. Наверное, ее сын будет так же выглядеть в восемнадцать лет. Ведь в армию берут с восемнадцати? Хотя, это в России. А как теперь будет у них, в Ичкерии?
  Это было на их улице. В городе, после страшной стрельбы в центре, на несколько часов установилось затишье, и Мадина рискнула сходить через несколько домов к соседке. У той муж служил в национальной гвардии, можно было узнать новости: что происходит, и, самое главное - чего ждать дальше. А возвращаясь, она увидела этого рыжего. Его вели по улице двое увешанных оружием взрослых бородатых мужчин и поминутно били прикладами автоматов то в спину, то в затылок. Солдатик был раздет, в одной белой бязевой рубашке и разорванных брюках. Его короткие кирзовые сапоги с налипшими комьями грязи хлябали голенищами и норовили свалиться с ног. Он трясся от пронизывающего сырого холода. Но не от страха. На его лице было написано лишь злое упрямство, совсем как у Алхазура, когда ему не удавалось победить в очередной борцовской схватке с приятелями или двоюродными братьями. После одного из ударов, рыжий упал на колени и, повернувшись к тем, кто его бил, что-то прокричал. Должно быть, что-то злое и обидное. И тогда его ударили уже в лицо. У одного из мужчин в руке появился большой нож. Он наклонился к мальчишке... Мадину затрясло, и женщина, наклонив лицо, чтобы ничего не видеть, быстрым шагом пошла, почти побежала домой. Но, пройдя немного, не выдержала и обернулась. Тело рыжего, прогнувшись в спине и мелко подрагивая, лежало на асфальте животом вниз. Но его лицо, неестественно белое, завернутое, запрокинутое к плечу, смотрело почти что вверх, к небу. Из-под плеча на асфальт стремительно наплывала густая бурая лужа.
  Мадина не помнила, как добралась домой. Она жила недалеко от центра Грозного, в уцелевшем пока квартале частных домов, у своего свекра. После смерти мужа, в месяц сгоревшего от рака позвоночника, она, по обычаю, осталась в его семье. У них было четверо детей, трое сыновей и девочка, все - погодки. Мадина была не только красива, но и замечательно по-женски здорова. И Аллах не давал пустовать ее чреву, к гордости мужа и на радость рано овдовевшему свекру, видевшему, как наполняется их дом. Свекор, строгий, молчаливый, жестко державший в жилистом кулаке всю семью, младшей снохой был доволен. Не показывая этого явно, он все же, в каких-то малозаметных, вроде бы и пустяковых, моментах отличал ее, вызывая легкую ревность старшей невестки - Хажар. Женское сердце чутко... У той тоже были дети, двое, мальчик и девочка. Но, после третьей беременности, закончившейся выкидышем, она уже не могла рожать. И утешала себя лишь тем, что все же успела подарить мужу наследника, крепкого бойкого мальчишку, ставшего старшим в очередном поколении большого и сильного рода. Несмотря на эти моменты, невестки ладили между собой. Особенно сблизились они после смерти мужа Мадины. Старший брат умершего, муж Хажар - Иса, известный всему городу своими золотыми руками автомеханик, заменил детям отца, обеспечивая и воспитывая их наравне со своими. А тетка стала для них второй матерью. Незадолго до смерти отца, старшему из погодков - Алхазуру исполнилось четыре года. Сейчас ему было шесть и осенью он должен был бы пойти в подготовительный класс... Как же он все-таки похож на этого убитого мальчишку. Неужели и его судьба - одеть военную форму и сгинуть в какой-нибудь резне?
   Когда Мадина вернулась домой, у нее был такой вид, что, Хажар, снимавшая просохшее белье во дворе, чуть не выронила тазик из рук. Выслушав страшный сбивчивый рассказ невестки, она потемнела лицом и с тоской оглянулась на окно, из которого доносились детские голоса. Свекор, строгавший во дворе под навесом какую-то деревяшку, тоже все слышал. Он нашел среди инструментов, хранившихся в пристройке к дому, штыковую лопату. Затем, молча взял из тазика Хажар только что сложенную чистую простыню, позвал Ису и вместе с ним вышел на улицу.
  Потом соседи рассказывали, что отец с сыном отнесли тело солдатика на небольшой пустырь за домами и похоронили в импровизированном саване. Старик даже прочитал над убитым короткую молитву. Кое-кому это очень не понравилось. Но никто не посмел сделать ему замечания. Зачем наживать вражду с человеком, у которого только родных братьев - шесть человек, и только в ближних ветвях рода больше мужчин, чем в иных полных тейпах.
  А потом на город обрушилась настоящая война. Непрерывный стрекот стрельбы; грохот самолетов; жуткий вой и шелест в небе; взрывы, сливающиеся в один мощный ровный гул; постоянно дрожащий, как от землетрясения, и подпрыгивающий от близких попаданий дом.
  Две невестки, обнимая детей, сидели в большом, занимавшем всю площадь под домом подвале, среди банок с консервами, и непрерывно молили Аллаха о том, чтобы он пощадил их, отвел беду. В какой-то момент, наиболее частая стрельба отдалилась от их дома. Чеченское ополчение и гвардейцы вновь смогли выбить часть федералов из центра к окраине, а остальных заблокировать в занятых ими районах. И тогда, по-прежнему молчаливый свекор вывел из гаража свои старенькие "Жигули". Он укрепил на дверце палку с белым полотенцем, и медленно, объезжая лежащие на улицах трупы, останавливаясь на каждый окрик любого человека с оружием, повез Мадину с детьми к ее родителям. Здесь, действительно, было безопасней. Этот район война почти не затронула. Мадина сначала не понимала, почему свекор не отвез сюда и вторую сноху. Лишь потом она осознала, что мудрый старик, многое повидавший в жизни, предвидел, что после первых неудач федералы обрушатся на Грозный с новой силой. И он специально разделил свою семью. Чтобы одна бомба или один снаряд не смогли уничтожить ее всю сразу.
  Здесь, на окраине, было не только тише. Но и с едой получше. В подвалах оставалось еще немало зимних запасов. И практически все, живущие здесь, держали скотину. В том числе, и двоюродная сестра Мадины, ровесница и самая близкая подруга детства, жившая всего в пяти минутах ходьбы, за старым кладбищем. От нее-то, по удобной тропинке, соединявшей две параллельные улицы, и возвращалась Мадина с трехлитровой банкой молока в матерчатой сумке.
  Сейчас эта огромная бронированная змея сползет с холма, втянется в улицы, и город вновь загрохочет, окутается дымом пожаров. И снова хлынет кровь. Как там родные? Когда друзья Исы пришли звать его в ополчение, он обратился за советом к отцу. Тот ответил коротко: "Война не рождает сыновей. Она их убивает. На тебе - твои дети и дети брата. А эта война - грязная, в ней нет справедливости." И сын внял мудрому совету. Лишь бы ничего не случилось с Хажар и с детьми. Тогда никто и ничто не удержит Ису дома. Да отец в таком случае и удерживать не станет. Как все страшно!
  Мадина понимала, что никто не будет тормозить колонну из-за одинокой женщины на обочине. Тем более, что разведчики федералов уже останавливались и разговаривали с ней. Опасны солдаты - одиночки, или их мелкие группы. Оставшись без командиров, пробираясь через враждебный город с оружием в руках, голодные, испуганные и ожесточенные, они часто готовы выместить свое озлобление и страх на любом, кто попадется им на пути. А в данной ситуации безопасней всего было оставаться на месте и ждать, пока вся техника пройдет мимо. И она, отступив несколько шагов назад, подальше от грязной обочины, продолжала стоять, прижимая к животу драгоценную по нынешним временам банку. Жирное, парное, еще теплое молоко сквозь ткань сумки приятно согревало зябнущие руки в тонких перчатках.
  Вот с ней поравнялся передний танк....
  И вдруг что-то произошло.
  Танк внезапно остановился, словно наткнувшись на какое-то препятствие. И вся колонна, лязгая, как тормозящий железнодорожный состав, стала замедлять ход. А потом вдруг расползлась в стороны, тяжко переваливаясь через неглубокие кюветы, круша придорожный кустарник и разворачиваясь в подкову.
  Оглушенная грохотом техники Мадина оказалась внутри этой подковы. Ничего не понимая, она испуганными глазами смотрела, как прямо на нее наползает, покачивая жутким жерлом своей пушки, один из танков. Женщина шарахнулась в сторону. Танк, выбросив ей в лицо комья липкой грязи и сизую струю выхлопа, крутнулся на одной гусенице и развернулся в сторону домов. С его кормы, оскальзываясь и приседая, прыгали солдаты в грязных, покрытых серой коркой ватных штанах и бушлатах, в завязанных под подбородками теплых шапках. Один их них, чуть не столкнувшись с Мадиной, вскинул автомат и ненавистно заорал:
  - Наводчица! Тварь!
  Другой с силой рванул ствол его оружия вниз:
  - Охерел?! - Но тут же, сам, так же сипло и яростно рявкнул на Мадину, - Х.. смотришь?! Не видишь, что делается?! Уматывай, дура! Беги, пока цела!
  Мадина беспомощно оглянулась: куда ей бежать?! И, мгновенно забыв о собственном страхе, замерла, будто мгновенно окаменела. В самом начале их улицы, в нескольких метрах от крайнего дома, уткнувшись в столб освещения, стоял уазик. А рядом с ним, как разбросанные неряшливой девчонкой куклы, раскинув руки, лежали две фигурки в бело-грязных куртках, с черными безлицыми головами. Третий разведчик, уткнувшись лицом в рулевое колесо, замер на водительском сиденье, будто решил вздремнуть минутку-другую после тяжелого и напряженного марша.
  Этот дом на углу уже давно пустовал. Его хозяин Дауд, бывший сотрудник уголовного розыска, имевший кровные счеты с дудаевцами, исчез из города вместе с уцелевшими членами семьи. Но сейчас, в его окруженном кирпичным забором дворе были люди. Вот, над основательной коричневой кладкой мелькнула чья-то голова, и сзади, за ней, взметнулось облако плотного белого дыма. Над забором вспыхнула яркая оранжевая звезда, стремительно понеслась вперед по пологой дуге и ударила в одну из машин на ближнем краю подковы. Через секунду до Мадины донесся звук взрыва.
  И тут же, рядом с ней страшно хлестанула танковая пушка. Резкий удар мощной воздушной пощечиной сбил ее с ног, дикой болью рванул перепонки. Но она не потеряла сознание. А наоборот, в какие-то доли секунды, в жутком и безнадежном просветлении осознала, что сейчас произойдет. Встав на четвереньки и пошатываясь, Мадина подняла голову. Крайнего дома не было. Зеленые железные ворота, раньше горделиво возвышавшиеся перед ним, сейчас валялись на земле. А в пустом проеме между столбами, над холмом мусора оседала туча известково-белой пыли.
  Ударила еще одна пушка. Второй дом от края улицы вспучился, его стропила с шифером приподнялись, будто крышка над кастрюлей с выползающим тестом. А затем все осело. И, над кучей битых кирпичей, растопырившихся стропил и медленно сползающего с них шифера, осталась стоять только одна уцелевшая боковая стена.
  Их дом, в котором сейчас под присмотром стариков оставались ее дети, был четвертым с края.
  Мадина не бежала, она летела. Летела, как в страшном кошмарном сне: с неистовой силой перебирая ногами, но оставаясь почти на месте и понимая, что не успевает, никак не успевает.
  Подпрыгнул и осел третий дом...
  Когда колонна снова свернулась в походный порядок и, словно горячий нож сквозь масло, прошла дальше через этот район, на расстрелянную улицу сбежались люди.
  И родственники увидели на развалинах живую Мадину. Изодранными в кровь, разбитыми до голых костей руками она молча и яростно расшвыривала в стороны доски и кирпичи на месте бывшей кухни. Там, где в центре пола должна была быть крышка погреба. Только в погребе старики могли спрятать ее детей. И только там они могли уцелеть. Подошедшие и сразу принявшиеся за работу мужчины попытались ее остановить, отвести в сторону. Но она молча вырвалась из их рук. Ее двоюродная сестра, плачущая, разрывающаяся между общей бедой и страхом за своих, тоже оставленных с родителями детей, хотела ее перевязать. Мадина так глянула черными провалами пустых глаз, что у той и руки опустились. И продолжала копать.
  Тогда мужчины стали работать рядом с ней, полагаясь на ее материнское чутье и вытаскивая то, что ей было не под силу. Рядом оставалась и сестра, понимая, что предстоит увидеть, и боясь это увидеть.
  Часа через два, подняв оторванную створку посудного шкафа, среди крошева штукатурки Мадина увидела мертвое лицо своей матери. Очистив и бережно приподняв голову мамы, она стала высвобождать ее грудь и плечи. Затем - вытягивать из-под щебня ее руку. Рука эта была почему-то необыкновенно длинной, и ее никак не удавалось вытащить. Но все вокруг, вместо того, чтобы помочь, вдруг перестали работать и замерли с окаменевшими лицами.
  А Мадина все еще не могла, а точнее, просто не хотела увидеть и понять то, что видели и понимали остальные.
  Кисть ее матери закоченевшей хваткой сжимала тонкие пальчики детской руки, уходящей под огромный пласт обрушившейся стены...
  
  Астрахань
  - Слушай, Дэн! Давай махнемся водилами, а! - Лешка из ульяновского СОБРа, перекуривая вместе с другими братишками из сводного отряда, завистливо разглядывал нагруженный, словно ишак, БТР дэновского экипажа.
  -Э-э, не-е! Такая корова нужна самому! - Денис довольно засмеялся. С каждым днем он все больше убеждался, что с Василием ему действительно повезло. Если честно, то обветренное, в красных прожилках лицо и незатейливые манеры напарника первое время внушали ему опасения, как бы тот не оказался чрезмерным любителем спиртного. Но в этой части Василий ничем особенным не выделялся. От других не отставал, но и сильно не увлекался. Зато в Астрахани, в первый же день, пока его коллеги, собравшиеся с разных концов страны, еще отсыпались и ждали у моря погоды, Василий разузнал, где предстоит получать БТРы и быстро задружился с обслуживавшими их технарями. А к моменту появления на базе остальных водителей сводного отряда, он уже успел облазить и проверить на ходу самый свежий из бронетранспортеров, укомплектовать его по фантастической норме положенности и выцыганить кучу разного вспомогательного барахла. В данный же момент он, от старательности высунув язык, как первоклашка за прописью, тщательно выводил на борту грозной машины ее новое имя: "Домовой".
  - Вот сам он домовой и есть. Хозяин! - Леха вздохнул и, досадливо отшвырнув в сторону докуренную до фильтра сигарету, пошел воспитывать своего напарника, который, заполонив нутро их БТРа жутким перегаром, отсыпался на водительском сиденье.
  А Дэн, подойдя к "Домовому", ласково похлопал его по окрашенному в защитный цвет боку. Теперь эта восьмиколесная, одетая в броню машина становилась для них с Василием не просто боевой техникой, но и их домом и крепостью. Могла стать и братской могилой. Но об этом как-то думать не хотелось.
  - Высохнуть-то успеет?
  - Краска - нитро. На ацетоне. За кистью сохнет. Хочешь побалдеть, еще осталось? - Василий, балуясь, сунул банку в нос напарнику.
  - Отвали, юный токсикоман! Ты ведь, куркуль, точно - остатки не выкинешь, заначишь. Только, я тебя умоляю, не тащи в машину, где-нибудь сверху засунь. А то и в самом деле нанюхаемся.
  
  Пронзительный свист пронесся вдоль выстроившейся на обочине дороги колонны. И следом за ним, прокатилась повторенная на разные голоса команда:
  - По машинам!
  Народ, жадно, на ходу делая последние затяжки, щелчками отстреливая в разные стороны бычки и перебрасываясь короткими репликами, разбежался к своим бэтээрам.
  - Ну, с Богом! - Дэн хлопнул напарника по плечу и еще раз заглянул товарищу в глаза: как он, готов ли душой к опасному путешествию?
  А тот отошел к корме БТРа, не торопясь расстегнул камуфлированные штаны и серьезно, с чувством, оросил заднее колесо. Застегнулся. Кивнул головой на большую алюминиевую канистру с водой:
  - Полей.
  Вымыл руки, обтер чистой ветошкой и, приторочив канистру к бесчисленным вьюкам на броне, неторопливо полез в люк.
  И от этой незатейливой сценки вдруг стало у Дэна на сердце легко и спокойно.
  Обстоятельный человек. С таким не пропадешь.
  
  Грозный
  Кто-то снаружи со всей дури лупанул по броне то ли палкой, то ли прикладом. Еще удар и еще!...
  - Какого хрена! - Дэн сердито приподнялся на локте и прислушался. Удары прекратились. Если бы кому-то действительно что-то надо было от экипажа, он бы давно забрался на броню и постучал в люк, как все порядочные люди. Скорей всего, дурковал один из бойцов, отмечавших накануне свое прибытие в Грозный. Горе-вояки! Вставать и разбираться не хотелось. В машине, под бушлатом, было так тепло и уютно. А за броней висела враждебная, ледяная, пронизывающая до костей мгла.
  Город в первый день так разглядеть и не удалось. Шли колонной, открыв верхние люки, на случай обстрела из гранатометов, но сами из люков не высовывались. Вероятность словить пулю, пусть даже случайную, была вполне реальной. Но повезло, проскочили без обстрелов со стороны боевиков. Зато, вдоволь нагляделись, как стреляют свои. На подходе к городу, встречавшие колонну блок-посты салютовали длинными очередями из автоматов и пулеметов вверх, или лупили по обочинам дороги, придавливая огнем зеленку на пути товарищей.
  Дэн, слышавший стрельбу и видевший из башни, через оптику своего прицела, чумазые улыбки стрелявших, удивлялся. Было странно видеть такое вольное обращение с оружием после тренировок на армейских полигонах и в тире УВД, где за каждый патрон приходилось расписываться и отчитываться, где любой выстрел без команды расценивался, как ЧП.
  В Грозный вошли уже в сумерках. И Дэну, сменившему за рулем Василия, пришлось сосредоточить все внимание на том, чтобы не оторваться от кормы идущего впереди БТРа, но и не врезаться в нее, когда передняя машина вдруг резко тормозила. А притормаживать приходилось часто. Весь асфальт был исковырян выбоинами и воронками от снарядов. Эти воронки тоже вызывали странное ощущение. По телепередачам было ясно, что в Грозном шла стрельба, и федеральным силам, пытавшимся навести порядок, оказывалось серьезное сопротивление. Показывали даже репортаж, как на улицах Грозного горел подожженный чеченцами из гранатометов танк. Только вот для гранатометов и даже для танковых пушек эти воронки были чересчур велики. Да, и как выяснилось, тот сгоревший танк был далеко не единственным. Только на пути колоны их оказалось штук пять: черные глыбы с размотанными по грязи гусеницами, безвольно обвисшими стволами пушек, или вообще без улетевших невесть куда башен. Еще чаще встречались погибшие собратья "Домового" и подбитые БМП. Дэну сразу вспомнилась сцена из горячо любимого в детстве фильма "На войне, как на войне", когда самоходчики младшего лейтенанта Малешкина увидели результаты боя родных тридцатьчетверок с "немецкими "Тиграми".
  Но особо всматриваться и рассуждать было некогда.
  В тех же самых влажных, промозглых сумерках, насыщенных запахами гари и дизельных выхлопов, колонна вкатилась на территорию какого-то то ли заброшенного, то ли недавно пережившего пожар завода. Наскоро выскочив по нужде и недолго потусовавшись по машинам, смертельно уставшие экипажи вскоре расползлись каждый в свой БТР. Томное тепло разогревшихся на ходу, оснащенных мощными печками "коробок" ласкало не только тело, но и душу, усиливая возникающую под броней иллюзию полной безопасности. Но Дэн, усевшись на свое место стрелка, все же покрутил башню, постарался рассмотреть в оптику хоть какие-то ориентиры, и на всякий случай загнал патроны в патронники обоих пулеметов. Василий в это время уже вовсю нахрапывал на сиденье в десантном отсеке. Денис улегся напротив, повертелся немного, и, несмотря на пережитое в ходе марша чувство опасности, на волнение, охватившее его перед лицом грозной неизвестности, тоже, наконец, сумел заснуть.
  
  Ну вот, пожалуйста: опять!
  - Бум-м! Бум-м!
  - Что за идиоты! А ну их в задницу... - Дэн выругался, нащупал в темноте лежавшую рядом армейскую шапку и, опустив ее теплые "уши", подвязал их под подбородком. Все звуки сразу отдалились, приглохли. А Дэн, решив больше не обращать внимания на дурацкие выходки перепивших героев, снова погрузился в вязкую, расслабляющую дрему.
  
  - Подъем, штрафная рота!
  Бодрый голос Василия пробрался под отпотевшую овчину шапки. Дэн подскочил, больно ударившись плечом в выступающие рукояти башенного поворота. Василий хихикнул и исчез, убрав черно-лохматый контур головы из светло-серого проема люка. Было слышно, как его резиновые сапоги прошлепали по броне и тяжело чавкнули, когда он спрыгнул с борта.
  Выбравшись из машины, Дэн зябко вздрогнул от мгновенного перехода из влажного тепла в не менее влажную стылость.
  Вот он, первый настоящий день в Грозном!
  В уползающей дымке смутными силуэтами постепенно проявлялись заводские корпуса: разбитые, изуродованные. По всей территории были разбросаны плотные рулоны разноцветной полиэтиленовой пленки и картона. Эти нелепо-яркие пятна на грязно-сером фоне не смягчали, а наоборот, усиливали то мрачное впечатление, которое возникало от вида насильственно приконченного творения рук человеческих. Дэн подошел к одному из рулонов, поскоблил рантом ботинка заляпанный влажной грязью голубой бок. Явственно проступила надпись: "Молоко". Слово-то какое: мирное, теплое, парное.
  - Что, брат, молочка захотелось?
  Дэн поднял глаза. Коренастый крепкий парень с лицом, почерневшим от въевшейся в поры грязи, скалил зубы в дружелюбной ухмылке. Его "Снег" - давно облюбованный собрами камуфляжный комплект, на синтепоне, покрытый плотной болоньей цвета тающих сугробов, был весь испятнан пропалинами. Теплые, с высоким поясом штаны на лямках и заправленная в них куртка в нескольких местах расползлись под грубой штопкой на краях рваных дыр. Автомат, вытертый по бокам до белого блеска, висел у парня под рукой, так же, как и у Дэна. Но, прилажен он был настолько ловко и настолько гармонировал с обликом своего хозяина, что казался составной частью его организма. Третья рука: смертоносная, точная и безотказная.
  - Из новеньких?
  Собственно, вопрос этот был вовсе и не вопрос, а утверждение. Но, Дэн согласно кивнул головой. Надо же как-то беседу поддержать.
  - Ну, посмотри, посмотри. Только ушами не хлопай. Вон те розовые рулоны видишь? Это обертки для кефира. А за ними - площадка, которая простреливается с высоток. Вылезешь - можешь словить подарок от снайпера. И воздух слушай. Могут в любой момент минометами накрыть, или подствольников накидать.
  - Кто?
  - Чехи, кто еще!!! Да и свои могут окучить за будь здоров. - Парень рассмеялся. Похоже, братан, вас, как и нас готовили. Один трендеж про конституционный долг и ни слова правды, что здесь происходит... Ладно, мне долго рассказывать некогда. Ты американский фильм "Взвод" видел?
  - Видел.
  - Так вот, по сравнению с Грозным - у них там был детский сад. Понял?
  - ...Понял...
  - Сам запомни и ребятам своим скажи, на первые дни, пока не освоились: здесь лучше перебздеть, чем недобздеть. Веди себя, как на минном поле. Потом все сам поймешь. Ладно, удачи, живи, братишка! - крепкая ладонь хлопнула Дэна по плечу, и парень, не торопясь, вразвалочку, побежал к выезжающему с территории завода БТРу. На ходу, легко запрыгнул на броню, обернулся. Дэн приветственно вскинул вверх руку со сжатым кулаком. БТР прошел рядом, и человек восемь собрят, таких же матерых и обугленных, шутливо ответили ему пионерскими салютами. Белые зубы сверкали под потрескавшимися сухими губами. Но глаза этих ребят уже не улыбались. Глаза жили отдельной жизнью. Пронизывая висящую над городом дымку, цепкими крючками впиваясь в каждую подозрительную деталь окружающего пейзажа, они, словно рентгеновские установки, просвечивали город в поисках инородных, опасных для их хозяев тел. Они уже работали.
  Дэн вернулся к своему БТРу. Возле машин собрались не только свои ребята. Подтянулись и любопытствующие, из числа тех, кто обосновался на молокозаводе раньше.
  - Как отдыхалось? - Василий уже успел умыться из своей канистры. Но, поскольку он поливал сам себе и умывался одной рукой, на его веселой физиономии остались смешные разводы, делавшие его похожим на мартышку.
  - Нормально. Только придурок какой-то всю ночь доставал. Ты не слышал?
  - Какой придурок?
  - Да кто-то лазил между машинами и по броне колотил. Палкой, что ли. Звук глухой, но как даст-даст, аж все гудит!
  Василий недоуменно пожал плечами. Вот дрых, суслик, ничего не слышал!
  Стоявшие рядом старожилы молокозавода весело заржали:
  - Палкой, говоришь?! Такой палкой, если в самом деле по броне навернет, то у тебя не только уши отлетят. Это саушки работали, Черноречье окучивали. Там сейчас Дудик тусуется.
  И, словно в подтверждение их слов, - Дум-м! Дум-м! - Тяжелая воздушная кувалда дважды бахнула по темени. Завибрировал, задребезжал свисающий с крыши здания кусок металлической кровли. -У-у-у! У-у-у! - провыли в воздухе снаряды явно нешуточного калибра. И два тяжких разрыва вновь сотрясли воздух где-то совсем недалеко, на окраине города.
  - Ладно, братишки! Не вы первые, не вы последние. Это мы сейчас такие умные. А месяц назад тоже были лопухи еще те... Психотерапевт с вами?
  - Какой психотерапевт?
  - Какой, какой? Стеклянный, с пробкой.
  - Кто ж стекло в броне возит? У нас специальная фляжечка есть, - рассудительно ответил хозяйственный Василий.
  - Ну и славно. Склад видите? Вот там, на полках, мы и живем. Берите свою фляжечку и валите к нам, на инструктаж...
  
  Но молокозавод стал для экипажей БТР, опередивших основные силы СОБРа, всего лишь перевалочной базой. До этой смены на нем размещался весь сводный отряд, но теперь, с утра пораньше, все экипажи разбросали по комендатурам. Туда же, в течение дня должны были подойти и другие подразделения. Дэну с Василием выпала первая комендатура, расположившаяся в двухэтажном здании, в очень неудобном месте. С одной стороны - пустые дома частного сектора, в которых по ночам шныряли все, кому не лень. А с другой - многоэтажки. Тоже пустые. Идеальное место для снайперов и прочих умельцев. Благо, и уметь-то много не нужно: комендатура - как на ладони. Тир! И кто такое место выбрал? Скорей всего, никто ничего особенно и не выбирал. Где зацепились в свое время, да укрепились более-менее, там и остались, передавая друг другу это набитое мешками с песком здание, да его немудреное хозяйство.
  Заняв две соседние кровати в комнате, предназначенной для собрят, и наскоро забросив под панцирные сетки свои пожитки, Дэн и Василий тут же получили свое первое задание. Старая смена комендатуры уже загрузилась в машины и ждала команды на отправку. Надо было сопроводить "Уралы" до места сбора больших колонн, которые пойдут через зеленку и перевалы в Моздок, вывозя из войны уставших, ожесточившихся и научившихся убивать. А им на смену уже вползали в город новые колонны с необстрелянными бойцами. В лучшем случае, с армейскими спецподразделениями, собровцами и омоновцами, прошедшими хотя бы какую-то профильную подготовку. В основной же массе - с обычным пушечным мясом, восемнадцатилетними пацанами-срочниками, возглавляемыми еще не воевавшими, но уже издерганными политической свистопляской командирами. С теми, кто будет платить своей кровью за чужие ошибки и предательство, но, вопреки всему, проявляя извечное российское терпеливое мужество, побеждать многочисленных, хорошо подготовленных и отважных врагов.
  "Домовой" шел по городу в голове сопровождаемой колонны. Легкий морозец с ветром осадил, разогнал гарь и туман. И Дэн увидел картину, которая врежется в его память навсегда, на всю жизнь. Он уже видел это раньше: в документальных фильмах. А теперь - наяву: поток людей, изгнанных из города войной и возвращающихся к своим разгромленным, выжженным, разграбленным гнездам... Молодых мужчин было немного. Зато, нескончаемой чередой шли старики, женщины и дети. Со скоростью пешеходов в толпе по обочинам ползли навьюченные "Жигули", "Москвичи" и "Запорожцы". Идущие пешком везли вещи на тачках, в детских колясках, несли их в узлах и раздувшихся хозяйственных сумках. Но, в отличие от тех людей, из победных хроник Великой Отечественной, они не улыбались и не махали руками своим освободителям. Не было на их лицах улыбок. Лишь горечь, ожесточение и печальное предчувствие того, что их ожидает в конце пути.
  А на обратном пути "Домовой" встал. Заклинило гидроусилитель руля. Управлять четырнадцатитонной машиной, когда руль и вдвоем не провернуть... Так они и торчали на одной из разрушенных угрюмых улиц: вдвоем, под обстрелом сотен недружелюбных глаз и под дамокловым мечом возможности попасть в любой момент в серьезную переделку. Ощущение было не из приятных.
  Василий за час прошел по всей системе от движка до трубок, проходящих под настилом внутри машины, все проверил, перещупал, пересмотрел. Дэн, загнав патрон в патронник автомата, в это время сидел на башне, справедливо полагая, что так и обзор и возможность воспринимать обстановку будут лучше. Наконец, вылетевший из открытого люка отборный пролетарский мат в адрес пролетариев же - изготовителей бэтээра, возвестил о том, что неисправность обнаружена. Василий вылез из машины, держа в руках лопнувшую по шву медную трубку.
  - Все, трандец! Надеялся, что где-то завоздушило или засорилось, удастся продуть... А там, под пайолами - вся жидкость. Ну и где мне теперь новую трубку брать?
  К счастью, удалось тормознуть проезжающих мимо на такой же "броне" вэвэшников. Те не преминули сообщить свое мнение о ментах, которым доверили солидный аппарат, но до ближайшего блок-поста, возле которого скопилось целое кладбище мертвой техники, все же дотащили. На прощание, их механик-водитель, молодой, но очень серьезный парнишка вдруг суеверно проговорил:
  - Вообще-то, с разбитой техники что-то брать - плохая примета. Говорят, что машины с "черными" запчастями потом первыми подбивают...
  - У меня своя примета: если не сделаю БТР, то нам с Дэном придется на соплях до комендатуры ехать, а потом вместе с десантом пешком бегать, - ворчливо отозвался Василий, махнул рукой и нырнул в люк стоявшей на днище, с виду начисто разграбленной "коробки".
  Через некоторое время он появился вновь, донельзя довольный.
  - Ты представляешь: ну все поснимали, с-суки, а эта трубочка - на месте!
  В комендатуру "Домовой" успел вернуться до темноты. Лихо зарулив в защитную подкову из мешков с песком, БТР взревел, прокашлялся, выплюнул накопившуюся в выхлопных коллекторах гарь и замер, угрожающе развернув свои пулеметы в сторону подлых многоэтажек.
  Дэн и Василий, измученные, переполненные впечатлениями первого дня, неторопливо спрыгнули с брони. Разминая затекшие спины, вразвалочку направились в расположение. Там уже вовсю устраивалась новая смена, приехавшая, пока они провожали старую. Появление экипажа "Домового" не прошло незамеченным. Братья-собрята с уважением и даже некоторой робостью уставились на боевой экипаж грозной машины, присутствие которого до этого обозначалось лишь двумя рюкзаками под кроватями, да спальниками на самих кроватях. Видок-то у "домовых" был еще тот! Небрежно висящие под рукой автоматы, усталые, усеянные крапинками грязи и покрытые разводами от пота лица, черные после ремонта руки ...
  Напарники "просекли тему" и вошли в роль мгновенно.
  Два суровых, опаленных войной бойца развесили над кроватями набитые под завязку разгрузки. Сняв грязную верхнюю одежду, перекинули ее через проволоку, натянутую над гудящей, краснобокой буржуйкой и достали из рюкзаков относительно чистую подменку. Пройдя между почтительно расступившимися коллегами к выходу, наскоро ополоснулись на улице из помятого, видавшего виды алюминиевого умывальника. А вернувшись, тут же расстелили на кроватях куски желтоватой армейской фланели и принялись за чистку автоматов. Причем, судя по тому, как старательно они надраивали ершиками каналы стволов, немало пострелявших автоматов...
  - Братишки, компанию составите? - жест старшего из новоприбывших не оставлял сомнений. Ветеранов приглашали к столу, и стол этот производил очень приятное впечатление... Дэну, после целого дня, проведенного в сумасшедшем напряжении на голодный желудок, стоило больших усилий выдержать достойную паузу. Тем не менее, он вопросительно посмотрел на Василия и, наконец, снисходительно кивнул:
  - Можно. Познакомиться-то надо. Как-никак, вы - наш новый десант.
  
  Закуска на столе все прибывала. Появилась и очередная бутылка.
  - А вот это - уже лишнее, - твердо произнес Василий.
  - Стандартный продукт надо экономить, - поддержал его Дэн.
  Мужики в очередной раз уважительно посмотрели на "домовых", сердито - на собренка, проявившего излишнюю инициативу и бутылка была убрана со стола в мгновение ока.
  Над столом повисла неловкая тишина. Еды еще оставалось море. Места в крепких, привычных к любым перегрузкам желудках - бездна. Но, настроение явно пошло на убыль.
  - Ладно..., - Василий загадочно улыбнулся, - Ты и ты, ткнул он пока еще точным пальцем в две могучие грудные клетки, обладатели которых загрустили особенно заметно, - За мной!
  Через пару минут, Василий вернулся в комнату, держа в руке полиэтиленовый тюк, набитый большими и маленькими одноразовыми бумажными стаканчиками для мороженого. Его новоявленные адъютанты внесли следом стандартный двадцатилитровый молочный бидон. В гробовом молчании алюминиевая емкость для самого безалкогольного напитка в мире была водружена рядом со столом, на месте сдвинутой торопливой ногой одинокой бутылки из-под водки.
  - Мы тут утречком кое-что прихватили с собой с молокозавода. Большие стаканчики - это ИЗ ЧЕГО кушать. Маленькие это - КУДА наливать. А вот ЧТО наливать?... Это мы прихватили с другого завода...
  От напряженного любопытства один из собрят аж нос сморщил, и все его лицо, ярко, как у персонажа обожаемой всем российским спецназом группы "Маски-шоу", отразило общее чувство: "Ну, не тяни резину, хватит кровь-то пить!"
  Василий откинул крышку.
  Тысяча вторая ночь!
  Новая сказка Шахерезады, рассказанная джинном в тельняшке и со славянском носом на неотмываемом от мазуты лице, в одной из долин Северного Кавказа, среди дымящихся руин недавно прекрасного города.
  Двадцать литров благоухающего, как шербет, напитка из бездонных нержавеющих цистерн грозненского коньячного завода...
  
   Вот уже третий час, с небольшими перерывами на тосты и на поедание еще сохранивших домашний вкус деликатесов, экипаж "Домового" рассказывал новичкам о чеченской войне. Первые два тоста были посвящены знакомству: кто - откуда, и где это на карте. Третий, по традиции, не чокаясь - за погибших товарищей. Четвертый - чтобы за них самих не пришлось пить третий... В пятом, Дэн и Василий извинились перед новыми друзьями за то, что разнесли город и перебили большую часть духов, не дожидаясь прибытия коллег. А затем, по очереди, старательно пересказали все, что услышали вчера на молокозаводе от действительно опытных братишек.
  В конце концов, воевать предстоит вместе, и грех - не поделиться тем, что уже успели узнать сами. Коллеги слушали внимательно, ловили каждое слово, и Дэн с Василием с удовольствием купались в лучах их восхищенных взглядов.
  Но поддерживать разговор становилось все труднее и труднее, да и глаза начали слипаться. Дэн взглянул на часы. Стрелки подбирались к двенадцати. А во сколько завтра поднимут, один Бог ведает.
  Василий понял жест напарника, поднял кружку с остатками ароматного "антидепрессанта" на дне и со скромным достоинством произнес:
  - Ну что ж, приятно было познакомиться. Будем воевать и набираться опыта вместе. Тем более, что мы с Дэном пока себя еще суперменами тоже не считаем...
  - А сколько вы уже здесь - по-прежнему почтительно спросил один из новых побратимов.
  На двенадцать часов больше вас. Мы вчера вечером прибыли. А в этой комендатуре - с сегодняшнего утра...
  
  * * *
  Иса ушел на другой день после похорон племянников. Один из родственников, отлеживающийся дома с ранением, дал ему свой автомат, с условием, что когда он добудет себе собственное оружие, то это вернет хозяину.
  Отец ничего не говорил сыну. Все было сказано судьбой и законом кровной мести. Но стариковские глаза его утратили привычную жесткость и уверенность. Вся печаль жизни была теперь в них. Жизни, которая дала ему не так уж много хорошего. А потом еще и забрала почти все, что дала.
  Иса не успел добыть свой автомат. И не вернул чужой. Но он не потерял чести. Отряд, в который он ушел, оборонял знаменитый "Зеленый квартал" на подходах к дудаевскому дворцу. Оборонял стойко, нанося федералам тяжелые потери. Но в тот день, когда в отряд пришел Иса, их атаковал батальон балтийской морской пехоты. Многие из морских пехотинцев были такими же мальчишками, как и те, кого доедали одичавшие собаки на городских пустырях. Но дрались они совсем по-другому. И Иса стал шахидом.
  По обычаю, погибших в бою хоронят отдельно, рядом с другими павшими смертью воинов. Но в этом районе не было такого места. И тогда на старом кладбище, рядом с давно заросшими могилами, появился свежий холмик, в изголовье которого была воткнута острием вверх перевязанная зеленой лентой импровизированная пика.
  Сообщить отцу о гибели сына и о том, где он похоронен, его друзья смогли только через три дня. Бойцы, которые принесли эту черную весть, хотели сразу уйти, чтобы не подвергать семью опасности. Но не посмели. Глава дома не удерживал их, он просто вел себя и общался с товарищами сына так, что уйти не было никакой возможности. Оскорбить гостеприимство достойного и мужественного старика - это было немыслимо.
  Поздний ужин, на который было собрано все, что имелось в доме съестного, прошел по обряду поминок. Наконец, гости, многократно извинившись, как будто уходили не в смертный бой, а на веселую пирушку, распрощались.
  За столом женщин не было, еду старшим подавал тринадцатилетний сын Исы - Абдул-Малик.
  Но проводить гостей вышли все.
  Абдул-Малик хотел уйти с бойцами. Их семья потеряла пятерых, и даже если отец успел расквитаться за предыдущие смерти, кто возьмет плату за его жизнь? Старейшина не должен подвергаться опасности, пока в роду есть хоть один молодой мужчина. Так что, теперь, этот долг на нем, на Абдул-Малике, если старшие признают его взрослым и достойным такой чести. Его мать не возражала. Белая, как мел, и напряженная, как натянутая струна, она, стояла, сжав губы, и молча ожидала решения отца. Хажар была готова произнести древние и великие слова: "Я беру весь харм на свою грудь!".
  Только гордые матери могут растить гордых сыновей. Но кто знает, как им это дается?
  Старший группы избавил старика и женщину от новой тяжкой ноши. Он сказал Абдул-Малику:
  - Твой отец был всем нам братом. Его долг кровной мести перешел на нас. Но у твоего отца был и другой долг. Теперь ты обязан заботиться обо всей семье, о ваших женщинах. Ты станешь помогать и нам. Мы будем приходить сюда на отдых. Может быть, прятать раненых. Мы дадим знать заранее, и ты позаботишься, чтобы мы не попали в засаду.
  Маленький мужчина понял, что ему отказывают, но так, чтобы не обидеть, и позволить сохранить лицо. Пряча мгновенно вскипевшие слезы разочарования, он попытался было возразить. Но, услышал строгое замечание:
  - Если ты хочешь стать воином, то должен понимать дисциплину.
  А затем, старший из гостей обратился к Мадине:
  - Сестра, ты бы навестила свою соседку - Насият? Ее муж просил передать ей привет и сказать, что у него все нормально. Сам он пока не может отлучиться домой.
  - Конечно, схожу.
  И бойцы ушли, полные гордой непокорности и неутолимой мстительной ненависти.
  А Мадина, уже в который раз с того черного дня, пожалела, что она не родилась мужчиной.
  * * *
  Хорошо быть человеком, несущим хорошую весть. Но, Мадина шла к соседке с тяжелым сердцем, через силу. Сама, без особой нужды она никогда не заходила к Насият в гости. Но, отказать в такой просьбе было нельзя. А дальше действовал старый закон: слово не сказанное - твой раб, а сказанное - твой хозяин.
  Начало войны, обернувшееся страшной трагедией для всей Чечни, как ни странно, сыграло самую благотворную роль в положении этой скандальной семьи. Тот, кто последовательно и настойчиво боролся с российским присутствием на чеченской земле, кто истреблял "русскую пятую колонну", с явным нетерпением ожидавшую прихода федералов, вновь оказался на коне. Единственным, что омрачало торжество Ахмеда, была необходимость лично участвовать в боевых действиях и рисковать своей, такой драгоценной и такой веселой жизнью. Но, его заслуги не остались без внимания. Его, после ряда проверок делом и кровью, принял в свою личную команду возглавивший ДГБ Абу Мовсаев, отличавшийся исключительной подозрительностью и выдающейся даже среди боевиков жестокостью. Вскоре, Ахмед прекратил бессмысленную и опасную беготню в разбитых домах, под разрывами снарядов и злым взвизгиванием пуль. По приказу руководства, он стал личным порученцем и связным влиятельного араба, недавно появившегося в Чечне. А затем, уже по поручению своего нового начальника, вошел в группу, готовившую базу для организации подпольной работы в городе. Вслед за собой он перетянул и Аслана. Свой человек - свой глаз и своя рука.
  О том, какой важной птицей стал Ахмед, Мадина, естественно не знала. Но это было неважно. Будь он хоть Президентом Ичкерии, это не изменило бы ее отношения ни к нему, ни к его супруге. Но, перед воротами соседей она все-таки остановилась, чтобы собраться и настроиться на дружелюбный, уважительный лад. Лицемерить Мадина с детства не умела, а сейчас ей вообще было безразлично, кто что подумает, и кто что о ней скажет. Но, проявляя уважение к другим, ты, прежде всего, уважаешь себя.
  А вообще-то, как все изменилось. И как люди изменились... Раньше невозможно было бы представить, чтобы загулявший где-то Ахмед передавал весточки своей семье. Но то - мирная жизнь, когда он знал, что ничего страшней его собственных бесчинств с близкими не случится. И другое дело - война, когда еще не тронутая бедой улица может за несколько минут превратиться в груду развалин, похоронив под собой всех ее обитателей...
  Мадину затрясло. И она, усилием воли вырвавшись из черного круга привычных мыслей, постучала в наглухо запертые ворота.
  Насият была дома. Она на редкость приветливо встретила гостью и, не торопясь спрашивать о цели визита, пригласила попить чаю. Хотя в ее интонациях и чересчур сладких взглядах Мадина уловила обычную для этой женщины фальшь, все же было приятно, что разговор начался с добрых слов и будет посвящен хорошей новости.
  Проходя через комнаты, Мадина отметила про себя, что помещения, раньше набитые битком, теперь были практически пусты. Но это не была работа мародеров. Не было видно испорченных вещей, поврежденной мебели, следов от вырванных "с мясом" ковров и вообще признаков пребывания в доме чужаков. Просто, рачительный хозяин позаботился о сохранности имущества, которое он с таким тщанием собирал.
  Мадина вдруг почувствовала странное облегчение. И поняла, почему. В последние годы, когда традиции соседских взаимоотношений или какая-то иная необходимость все же вынуждали ее посещать этот дом, она не могла отделаться от мысли, что ковры, по которым она ступала, только недавно отмыты от крови их настоящих хозяев, а пиалы с чаем еще хранят тепло чужих губ, теперь посылающих проклятья грабителям. Нынешняя простота обстановки была более человечной.
  Насият либо сама собиралась пить чай, либо кого-то ждала. Низенький столик в гостиной был накрыт, и на его краю, попыхивая паром и пованивая керосиновой копотью, стоял на подставке старинный медный чайник ручной работы. Похоже, действительно, здесь ждали гостей. Потому что пиал на столе было четыре.
  Но Насият не волновалась, не суетилась и не торопилась выпроводить неожиданную гостью. Она аккуратно и со вкусом заварила чай. Настоящий, зеленый. Крупные, скрученные в изумрудные палочки листки стали отмякать, расправляться, отдавая горячей воде нежный зеленовато-желтый цвет и чудесный, уже забытый Мадиной аромат. В их доме запасы чая кончились давно, и лишь одна жестяная баночка хранила несколько горстей заварки на случай появления особо почетных гостей.
  Мадина с наслаждением отпила несколько глотков и, выждав, пока Насият поставит свою пиалу на столик, чтобы хозяйка от волнения не обожглась горячим напитком, сказала:
  - Я видела людей, которые вчера встречали твоего мужа. Он жив и здоров. Ахмед просил передать, что помнит о своей семье. Но, пока у него нет возможности вас навестить.
  Насият восприняла новость, как давно известную и, уже не тая двусмысленности своей улыбки, ответила:
  - Спасибо за добрую весть. И за то, что не отказала в просьбе навестить меня... Слушай, соседка: я знаю, что ты не дикарка из дальнего аула, да и твоего свекра здесь нет. Ты не против, если нам составят компанию мужчины?
  Мадина краем глаза заметила, что в углу комнаты открывается дверь, ведущая во внутренние помещения дома, и встревоженно вскинула голову.
  В гостиную вошел их давешний гость, тот самый, что просил передать привет от Ахмеда. А следом за ним через порог шагнул и сам хозяин этого дома.
  
  Улыбалась Насият недолго. Ахмед сурово бросив супруге, - Иди к себе, - проигнорировал ее оскорбленный взгляд и, дождавшись, пока жена уйдет, развязно обратился к Мадине:
  - Привет! Вот, хочу поближе познакомить тебя с Ризваном...
  Та холодно кивнула и тут же встала, собираясь уйти.
  Но, Ризван - высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, с короткой темно-русой, пронизанной обильной проседью бородой и черными проницательными глазами, остановил ее серьезными, уважительными словами.
  - Извини, сестра, что я так поступил. Прости, во имя памяти Исы, ведь он был не только твоим братом, но и моим. Прости и выслушай меня.
  Мадина, внимательно посмотрела на него и дала понять, что слушает внимательно.
  - Давай присядем... У меня есть к тебе очень важный разговор. Но я не мог остаться у вас в доме, и не нужно, чтобы об этом разговоре узнал ваш отец.
  - Да, старик совсем скис, он и Исе-то не разрешал... - вмешался в разговор Ахмед, но буквально проглотил последние слова под тяжелым гневным взглядом Ризвана.
  А тот, помолчав, продолжил:
  - В другое время и в другой обстановке, я никогда бы не поставил тебя в такое неудобное положение. Но, когда нет никаких возможностей, и труп отца оставляют... Ты не будешь возражать, если Ахмед уйдет? Надо посматривать, что происходит вокруг дома. Или тебе будет удобней разговаривать со мной не наедине?
  Мадина пожала плечами. Ризван понял ее правильно. Чего уж разводить церемонии, когда все правила приличия уже нарушены неоднократно. Поэтому, гость кивнул головой, и хозяин послушно отправился вслед за своей женой.
  А Ризван взял чайник, налил чаю себе и подлил в пиалу Мадины. Этим простым и неожиданным жестом он дал понять, что собирается говорить с сидящей напротив него женщиной, как с равным себе, как с товарищем и другом.
  - Поверь, что я уважаю тебя, как родную сестру. Ведь нас связывает не только память о нашем брате. У нас с тобой общая беда. Я тоже потерял семью. Они пытались выехать из города. Их машину расстрелял штурмовик. И я взял в руки оружие, чтобы отомстить. У меня в сердце горит такой же огонь, как и у тебя. Он не давал мне спать, я не мог спокойно есть и даже дышать, пока я не ступил на эту тропу. Я знаю, что сейчас происходит с тобой. Иса говорил, что ты - сильная женщина. Что ты - сильней многих мужчин. А значит, ты никогда не успокоишься и не простишь убийц. И ты меня поймешь. Нам сейчас очень тяжело. Русские бросили против нас лучшие войска - десантников и морскую пехоту. У них - техника: танки, самолеты и вертолеты. На один наш выстрел из автомата отвечает залп целой батареи. Каждый день сотни наших братьев становятся шахидами. Мы оставили центр города и вот-вот нас выбьют с окраин. Я не жалуюсь. Это недостойно мужчины. Я просто рассказываю тебе правду. Грозный мы не удержим. Придется уходить в горы. Но без помощи тех, кто останется в городе, мы не удержимся и в горах. Мы готовы умереть. Но лучше - победить. А для этого нам нужны разведчики, нужны связные, нужно покупать и переправлять продовольствие и медикаменты. Нужно делать очень много важной и опасной работы. И для этой работы нужно много надежных людей.
  Ризван замолчал. Все было сказано, и все было ясно.
  Мадина подняла привычно опущенные к полу глаза.
  - Я хочу войти в ваш джамаат . И хочу убивать их сама.
  - Пока этого не нужно. И это слишком опасно, ведь...
  Ризван посмотрел в лицо своей собеседнице и не стал продолжать.
  Того, что выпало на его личную долю, и того, что он видел за последний месяц, с лихвой хватило бы на десять самых страшных жизней. Но даже у этого человека от улыбки Мадины озноб пробежал между лопаток.
  - Чего еще я могу бояться? - просто спросила она.
  * * *
  - Долбани кормой, они и слетят! - Мелкий с виду, но резкий и ершистый собровец презрительно пнул ногой сваренные из металлических листов и наглухо задраенные ворота.
  Это капитальное сооружение преграждало путь во двор дома, в котором, по поступившей в их комендатуру информации, находился тайник с оружием для боевиков.
  Василий вопросительно глянул на Дэна. Тот осуждающе покачал головой:
  - Ну и зачем? Мало тут поразбито? Люди делали, старались...
  - Нехрен их жалеть. Они тут тайники устраивают, а мы...
  - Это еще не факт. И если факт, то неизвестно, кто прячет. Хозяев-то нет.
  - Ну и что прикажешь, штурм Зимнего изображать? На ворота верхом лезть?
  - Когда Зимний брали, броневики уже были, а ума еще не было. Василий, подгони "Домового" вплотную...
  Не прошло и минуты, как бойцы, забравшись на броню БТРа, стали прямо с него перепрыгивать через верхушку ворот во двор. Работали по обычной схеме. Руководил мероприятием оперативник, получивший из какого-то источника эту информацию. Блокировали район операции омоновцы - соседи по комендатуре. А собственно поиск проводили собровцы, быстро сработавшиеся с коллегами из экипажа "Домового". Правда, Дэн на этот раз пошел с поисковой группой, усадив за пулеметы одного из приятелей-собрят.
  Настороженные, взвинченные бойцы, готовые немедленно открыть огонь на каждый подозрительный шорох, рассредоточились по двору, взяли под прицел все хозяйственные постройки.
  Через десять-пятнадцать минут стало ясно, что в сараях и в летней кухне ничего интересного нет. Оставался сам дом. Но его двери были закрыты на два капитальных врезных замка, да еще и забиты досками крест-накрест. Окна - забраны крепкими решетками в палец толщиной.
  Ершистый боец, аж подпрыгивая от нетерпения и вызывающе поглядывая на Дэна, опять затараторил:
  - Ну и что? Что теперь? Будем ключи подбирать? А если бы БТР загнали, сейчас бы дернули тросом, да и все. Или звездануть по двери из подствольника - и вся недолга!
  Дэн, досадливо глянув на этого суетягу с автоматом, молча подошел к окну, потряс решетку, внимательно заглянул под нее. Стальная рама была не вмурована в кладку, а, через просверленные в ней отверстия, прибита к стене толстыми гвоздями. И в просвет между каркасом решетки и побеленной штукатуркой эти гвозди были хорошо видны.
  - Отойдите за меня!
  Бойцы, быстро усвоившие немногословную, но очень рациональную манеру Дэна, послушно переместились. А тот, подняв автомат и почти в упор приставляя ствол к стержням гвоздей, сделал два выстрела. После этого, на оставшихся креплениях, решетка повернулась, как дверь на петлях, открыв доступ к окну. Дальше, как говорится, дело техники. Штык-нож поддел завертку форточки, щелкнули открываемые шпингалеты на рамах, и створки, недовольно скрипя, распахнулось навстречу поисковой группе. В дом вошли втроем. Дэн, Алик - крепкий симпатичный парень с коротко стриженными светло-русыми волосами и Вовчик, тот самый любитель экстремальных мер.
  Неслышно ступая тяжелыми грязными ботинками по застеленному коврами полу, прикрывая друг друга стволами автоматов, среди обычной обстановки обычного частного дома, из комнаты в комнату переходили люди в камуфляже и в набитых боеприпасами разгрузочных жилетах. Чужие лица бесстрастно взирали на них из рамок фотографий, стоящих на комодах и висящих на стенах. Чужие зеркала отражали напряженные, непроизвольно пригибающиеся даже при виде собственных отражений фигуры.
  Толстая пыль нетронутыми слоями лежала по всему дому. Здесь явно давно никто не бывал. Собрята понемногу расслабились. Оставалось проверить только подвал и чердак. Алик, завернув ковры, тщательно осмотрел пол. Входа в подвал или следов каких-нибудь тайников под половицами не было. Коротко переговорив по рации, он кивнул Дэну:
  - Вход в подвал с улицы. Ребята туда пошли. А мы давай чердак глянем, люк - в прихожей.
  Задачка оказалась непростой. Потолок - довольно высокий, и хотя задвижка на люке простая, но с табуретки все равно: только-только достать пальцами. А как потом на чердак забираться? Идти во двор и возиться с поисками лестницы не хотелось.
  - Залезай на меня! - Дэн, чуть пригнувшись, встал прямо под люком. Алик попытался вскарабкаться на него, но, не удержав равновесие, с грохотом обрушился вниз.
  Вовчик, примостившийся у широкого, как на веранде, окна прихожей и присматривавший одновременно и за ними и за двором, хихикнул:
  - Нет, Алик, если тебя из СОБРа выгонят, то в цирк не возьмут.
  Тот сокрушенно улыбнулся. Они с Вовкой были большими приятелями, но постоянно поддразнивали друг друга. И подарить этой язве такой повод для вечернего рассказа за общим столом!...
  Дэн хлопнул его по плечу:
  - Давай, ты - вниз, а я попробую подняться.
  Так дело пошло веселей. Алик тоже оказался крепким не только на вид. Но у Дэна было лучше с равновесием. И, через несколько секунд, Денис, уверенно стоя на широких плечах товарища, уже осторожно приподнимал крышку чердачного люка.
  Никому и никогда бы Дэн в этом не признался. Но, честно говоря, в тот момент, когда люк, скрежетнув и осыпая чердачную труху, стал подниматься, холодные мурашки пробежали-таки по вспотевшему под шлемом затылку. Конечно, судя по всей обстановке, вряд ли на чердаке затаился замурованный в доме смертник. Но, черт его знает, какие могут быть еще в этом строении лазы и ходы. Да и мину здесь поставить для любопытных федералов - самое милое дело.
  Лезвием ножа Дэн осторожно провел по периметру люка. Ничего не мешает... Теперь тихонько приподнимаем... Нормально... Откидываем... Нормально....Автомат поднять над головой... Выпрямляемся...
  Темно. Только через маленькое ромбическое оконце врывается тонкий сноп света. Но, из-за него, притаившаяся по углам чердака темнота кажется еще плотней.
  - Дай фонарик! - Дэн опустил руку вниз.
  И в этот момент ударила автоматная очередь!
  Падая со спины Алика, Дэн успел сгруппироваться и не рухнул плашмя, а ушел с него мягким кувырком. Откатился в сторону. Вскинул автомат к люку, готовый полоснуть по темному проему. И вновь собрался в пружину, чтобы мгновенно выпрыгнуть в другую комнату, если сверху прилетит граната.
  Но на чердаке было тихо. Алик лежал рядом: неподвижно, запрокинув лицо и уставившись открытыми глазами в потолок. Как всегда в таких ситуациях, мысли неслись мгновенными, полыхающими в мозгу импульсами:
  - Если стреляли с чердака, почему я не видел вспышки? Алик ранен? Но почему в него попали, а в меня нет?
  Вовчик, стоя у окна на одном колене, вскинул автомат на вытянутых руках над головой и, не целясь, врезал длинной очередью вдоль крыши соседнего дома. Стекла окна, вынесенные ударом пороховых газов и веером пуль, полетели во двор. Но за долю секунды до того, как стеклянное полотно рассыпалось и стремительными брызгами полетело вслед за остроконечными гонцами смерти, Дэн успел увидеть на нем строчку маленьких звездчатых отверстий.
  Входных отверстий.
  В них стреляли с улицы.
  Мгновенно рассадив магазин, Вовчик застонал и тоже свалился на пол, подтянув руками к животу правую ногу.
  - Меня зацепили! Что с Аликом?
  Дэн подполз к напарнику. Точеное, красивое, всегда сдержанно-приветливое лицо этого парня за считанные секунды изменилось до неузнаваемости. Оно не было искажено гримасой боли. Но на него будто кто-то напялил маску другого человека: похожего, но холодного и чужого. Кожа на лице стала землистой, с каким-то зеленоватым оттенком.
  И тут Дэн увидел снежинки.
  Чешуйки известки, то ли отбитые пулями с потолка, то ли сорванные им, Дэном, при падении, плавно кружась, медленно опускались и ложились на пол, на коротко стриженные светло-русые волосы и на лицо Алика, на его широко распахнутые глаза. Одна из колючих белых звездочек легла прямо на отражающий черную дыру потолочного люка черно-зеркальный зрачок. Дэн непроизвольно моргнул, будто его самого резануло по глазам. Но Алик не моргал. Мертвые известковые снежинки в глазах ему не мешали. И тогда Дэн сказал:
  - Он умер...
  ...Умер... Нет! Его убили!
  И Дэн, выхватив из кармана разгрузки рацию, яростно закричал:
  - Коробочка! Коробочка! У нас двухсотый! Стреляют с крыши соседнего дома! Пулеметы... Васька, скомандуй на пулеметы! Огонь!
  - Дзан-н-н! - словно огромные литавры, лязгнули напоследок ворота, разлетаясь под таранным ударом бэтээра. Крутнулась башня тяжелой бронированной машины, кажущейся в этом тесном дворике невероятно огромной. Резким, рвущим перепонки стаккато прогрохотала очередь крупнокалиберного пулемета. Тяжелые пули вдребезги разнесли несколько листов шифера. От обнажившихся стропил полетели щепки, а одна из стропилин, будто перебитая гигантской палицей, хрустнула и провалилась вниз.
  - Отставить! Отставить огонь! Здесь много жилых домов, прошьете все насквозь! - Голос командира ОМОН, руководившего оцеплением, ворвался в сознание Дэна.
  Да, здесь много домов уже заселено. Здесь кругом живут люди: женщины и дети. И пули КПВТ действительно способны прошить не одну стену и не одну крышу деревянных или саманных построек. А главное, вряд ли стрелявшие остались дожидаться, когда оцепление стянется в мертвое кольцо вокруг этой группы домов, и разъяренные собровцы начнут потрошить весь квартал.
  И Дэн устало проговорил в свою рацию:
  - Отставить, Василий. Скажи... отставить...
  
  Володя держался молодцом. Вообще, с того момента, когда началась стрельба, его энергично-разгильдяйские движения трансформировались в по-прежнему стремительные, но очень точные поступки. Похоже, что именно его мгновенная реакция и прогремевшая по крыше ответная очередь из его "калаша" больше не позволили стрелявшим выцелить никого из замешкавшихся во дворе собровцев. И сейчас он вел себя вполне адекватно ситуации. Совсем другой человек. Отполз от окна, сидя в углу, прижал пальцами одной руки артерию на бедре, другой - сорвал жгут с приклада автомата. И голос у него на удивление спокойный:
  - Дэн, помоги!
  Денис распорол штанину, глянул на рану.
  - Ну-ка, отпусти...
  Кровь не хлестанула.
  - Вены, артерии не задеты. Сквозняк. Давай бинты.
  
  Тащить убитого Алика и раненого Вовку через весь дом иnbsp;- Конечно, схожу.
пихать их в окно не стали. Дэн на время перенес обоих в соседнюю комнату. И, когда Василий въехал на "Домовом" прямо в прихожую, завалив стену с расстрелянным окном, ребят погрузили на корму БТРа.
  На месте засады, как и следовало ожидать, никого найти не удалось. Тот, кто готовил эту ловушку, заранее продумал и тактику действий, и маршрут отхода. В прочесанном вдоль и поперек квартале не оказалось ни одного мужчины, который хоть как-то подходил бы на роль боевика. Возраст самого младшего из живших здесь стариков явно исключал беготню по крышам. А из высыпавших на улицы любопытных пацанов самому старшему было лет тринадцать, не больше.
  Не удалось установить, и от кого исходила информация. Опер, которому неизвестный мужчина передал листок со схемой расположения тайника, "подстраховался", пообещав передать вознаграждение информатору только после успешной операции. Ему и в голову не пришло, что успех операции может быть совсем другим и совсем не для его товарищей. Двадцатипятилетний сотрудник уголовного розыска, откуда-то из-под Воронежа, прибыл в комендатуру по обычной срочной разнарядке, несколько дней назад. Никто и никогда не рассказывал ему о таких же ловушках, в которые попадали военные и милиционеры еще в Нагорном Карабахе, в Абхазии и во времена осетино-ингушского конфликта. Никакой, даже краткосрочной специальной подготовки к работе в условиях вооруженного конфликта и конкретно - чеченской войны он не проходил. Впрочем, как и тысячи других людей в погонах, вброшенных в жернова этой бойни. Свой личный опыт он будет нарабатывать на своих личных ошибках. Но никто не попрекнет его этой историей. Потому что его товарищи будут учиться так же, как он, и вместе с ним. И получат еще не один кровавый и беспощадный урок. А когда придет время замены, вновь прибывшие, в лучшем случае, смогут пообщаться с коллегами лишь час-другой. Машины не ждут. До темноты нужно прорваться назад, в Моздок. И вся передача дел, информации, наработанных связей и опыта сведется к обычному российскому:
  - Ну, на посошок!
  - А вам - ни пуха, ни пера!
  - К черту!
  
  И снова все пойдет к черту!
  
  * * *
  - Ну, ты будешь есть, или нет! - в сердцах повысила голос Хажар.
  Что случилось с мальчишкой? Сегодня с раннего утра завился куда-то без разрешения. Мать чуть с ума не сошла. В городе стрельба. Убьют ведь запросто. А он, вернувшись, наконец, домой, невозмутимо выслушал ее нотации, но так и не сказал, куда бегал. Отмолчался и под суровым, укоризненным взглядом главы семьи. А теперь вот, как юла вертится. Что-то неймется ему. Что он задумал?
  Абдул-Малик посмотрел на сердитую мать, засмеялся, стремительно расправился с нехитрым и, прямо скажем, скудным обедом. И выскочил во двор дома.
  Чем бы заняться, чтобы хоть как-то успокоиться?
  Гордость и радость распирали его, как воздух из соломинки - пойманную безжалостными пацанами лягушку. Так хотелось выплеснуть наружу ту бурю эмоций, что бушевала сейчас в нем. Но, нельзя. Ни в коем случае нельзя. Он и так уже вышел за разумные пределы, позволив матери увидеть, что с ним происходит что-то необычное. Несолидно это. Надо держать себя в руках.
  А обсудить происшедшее он успеет. Завтра встреча с Ахмедом.
  Как здорово его новый друг все продумал и организовал! И почему тетя Мадина и мать всегда упоминают его имя с таким презрением? Женщины! Что с них взять? Они ведь даже не представляют, кто такой на самом деле их сосед. Это - не угрюмый бородач Ризван, который держит его за сопливого мальчишку. Он все понимает. Разговаривает с ним просто, как близкий товарищ, как старший брат. И он сделал так, что сегодня Абдул-Малик сам лично заплатил долг кровной мести.
  Никому и никогда не узнать, как колотилось его сердце, когда он, затаившись на крыше, ждал появления попавшихся на удочку Ахмеда федералов. Конечно, не расскажет он другим, и как тряслись его руки, пока он, вспомнив слова своего наставника, не сделал три глубоких вдоха и не подвел мушку к цели на плавном выдохе.
  Но, когда-нибудь, он обязательно расскажет всем родным и друзьям, как сумел убить одного русского спецназовца (спецназовца!) и ранить второго. Он сам лично видел сраженных врагов на корме бэтээра. И с трудом удержался, чтобы не закричать от восторга победное "Аллах акбар"! Теперь-то ему нет причин завидовать тем пацанам, которые вместе с отцами успели принять участие в разгроме первых русских колонн.
  Ахмед говорил, что когда враг-кровник погибает, отомщенная душа освобождается от горького груза и возносится в рай. Так что, его отец Иса уже знает о подвиге сына. И наверняка гордится им.
  Очень здорово и то, что федералы так и не нашли автомат, который он, отстегнув магазин, сбросил в бочку с грязной водой в соседнем дворе. Русские обыскивали дом и сарай, возле которого стояла эта бочка. Но никто не догадался пошарить в ней. Им и в голову не пришло, что кто-то будет хранить оружие в воде. Но автомату там недолго лежать. Завтра же он заберет его, приведет в порядок и вернет Ахмеду. И тот не пожалеет об оказанном ему доверии. А значит, не за горами и осуществление главной мечты Абдул-Малика: пройти подготовку в тренировочном лагере и стать настоящим бойцом, грозой русских оккупантов.
  А сейчас все же главное - успокоиться. Ахмед просил ни в коем случае ничего не говорить ни матери, ни тетке, ни деду. Конечно, в том районе его видели и узнали многие знакомые. Но, мало ли куда забираются любопытные пацаны. Вот и он: пошел к друзьям, а попал в омоновскую облаву. С кем не случается... Никто из родных ничего не должен даже заподозрить. Это - требование боевой конспирации. И это - их тайна. Тайна настоящих мужчин.
  Магадан
  Малыш плакал.
  Нет, конечно, он не рыдал взахлеб, как институтка. Но соленая влага на сей раз текла не только из-под раскисшей и почерневшей подбивки "Сферы", но и из зажмуренных в отчаянии глаз. Зеленый флаг с грубо намалеванным волком торчал из отдушины чердачного окна. Ледяной февральский ветер колыхал его и казалось, что волк нагло подмигивает и пощелкивает пастью, как бы говоря:
  - Ну что, съел?
  Больше всего на свете хотелось завыть, как воет лунными ночами этот зверь. Но сзади, тяжело дыша, попадали на обледенелый рубероид его друзья. Стыдно. И уж если выть, то всей стаей.
  А еще он очень-очень, прямо-таки страстно хотел бы сейчас увидеть рядом с собой Пушного. Или Змея. А еще лучше - обоих. Подняться во все свои могучие сто девяносто пять сантиметров, схватить эту парочку за шкирки и, треснув лбами, спустить с крыши проклятой пятиэтажки без парашютов.
  
  В понедельник, привычный уже утренний марш-бросок в полной боевой выкладке закончился не в расположении отряда, а рядом с незавершенным пятиэтажным домом, недалеко от городской тюрьмы. Эта новостройка на шестьдесят квартир так и не приняла изнывавших в бараках и коммуналках родного города потенциальных новоселов. Незадолго до начала отделочных работ она вдруг стала оседать и пошла трещинами. Оказалось, что дом умудрились поставить на огромной ледяной линзе. Строительство прекратили, и пятиэтажная громадина стояла пустой, пока ее не облюбовали для своих тренировок собровцы и омоновцы.
  Не очень-то и уставшие, отсвечивающие жизнерадостными улыбками бойцы построились лицом к зданию и ждали, что же им скажет по поводу этой экскурсии Змей - новый командир отряда. Бежал командир вместе со всеми, и народ с интересом посматривал: долго ли пыхтеть будет, прежде чем сможет говорить? Но, ничего, голос ровный, уверенный.
  - Сегодня мы начинаем занятия по штурмовой подготовке. Работаем пятерками. В доме четыре подъезда. В каждый идут две пятерки и посредник из офицеров. На крыше здания укреплен чеченский флаг. Побеждает и отправляется отдыхать снявшая его группа. Остальные работают, пока не сумеют выполнить задачу. Напоминаю, что в любом здании, даже недавно зачищенном, могут оказаться боевики. Также напоминаю о минной опасности и требую соблюдать все меры предосторожности. За неправильные действия посредники имеют право объявить любого убитым или раненым. Командирам групп произвести расстановку личного состава и дополнительный инструктаж, определить маршруты скрытого выдвижения к зданию. Начало штурма по сигналу голосом: "Атака!"
  Народ слушал и ухмылялся. Кто про себя, а кто и явно. В войну командир играет: "духи", мины... Сейчас как рванем, и добежать не успеет, чтобы свои замечания сделать.
  А тот ласково улыбнулся и добавил:
  - Группа, в которой есть раненый или убитый, выносит тело на исходный рубеж и начинает все сначала.
  Змей он и есть Змей. Это потом до всех дошло, что дело не только в его любимом ругательстве: "Ах ты, Змей Горыныч!", и не только в шуточках ядовитых. Коварства улыбчивого у него не меньше, чем у того искусителя библейского, что Еве голову заморочил...
  Понятное дело, далеко от здания исходную позицию никто не выбирал. Броник, шлем, оружие, полный боекомплект - двадцать кило металла по легкому варианту. Каждый лишний метр потом силы отберет. Выстроились перед подъездами.
  - Атака!
  - Ура!!! - ломанулись с грохотом, как боевые слоны. Первые бойцы уже в подъезды влетели.
  - Отбой!
  Что такое?
  - Обращаю внимание посредников: в результате тупой лобовой атаки, без использования особенностей местности и огневого прикрытия, в каждой пятерке имеется двое убитых. Провести эвакуацию "груза двести" на исходный. Ну-ка, весело подняли, весело понесли! Подготовиться к повторному штурму.
  Во вторник вечером одна из пятерок первого взвода без потерь ворвалась в подъезд. Тяжелый ботинок второго номера РПГ, обвешанного запасными выстрелами к гранатомету, с размаху опустился на порог.
  Ба-а-бах! Из-под порога фуганул сноп огненных брызг.
  - Подрыв на противопехотной мине. Ранение ног. Эвакуация.
  Так вот куда так загадочно исчез еще позавчера сапер отряда Пушной! Вот для чего он накупил на выделенные командиром деньги разную китайскую пиротехнику, резко обесценившуюся после Нового Года! А старшина еще прикалывался, что, мол, у Змея бзик, деньги тратит на разную хренотень, салют на двадцать третье февраля затевает что ли? Та-ак! Ну, посмотрим, кто кого!
  Народом овладел азарт.
  Утром в среду орлы Пионера - командира второго взвода - прошли до второго этажа. На пороги больше не наступали. На доски и отвалившиеся пласты штукатурки - тоже.
  Растяжку из усиленной дымным порохом хлопушки Бабадя снял животом. Живой вес Бабади - центнер. Бабадя - пулеметчик. Он тоже в полном защитном снаряжении. А еще у него в руках - девятикилограммовый ручной пулемет, и за спиной - запасная коробка с патронами.
  У-у-у, Пушной, с-сука!
  Кряхтят бойцы. Не мог раньше подорваться? Два этажа вниз - до подъезда, двести метров - до исходного...
  - Слышь, братан, ты бы жрал поменьше или бегал побольше, не дай Бог, в самом деле тебя вытаскивать.
  - Да пошел ты! Типун тебе на язык!
  Не послушал Бабадя доброго совета. И потом тщательно оберегал он в чеченских командировках внушительную мужественность своей коренастой фигуры. И даже укреплял ее, поскольку службу приходилось нести на стационарных блок-постах, недалеко от отрядной кухни. Но, ровно через год, под Серноводском, будет он бежать в цепи навстречу ураганному огню, хлопая незастегнутым броником по сбереженному животу и приговаривать:
  - Пусть меня ранят, пусть меня убьют... и пусть меня понесут отсюда на руках!
  А потом проявит пулеметчик незаурядное мужество, отбиваясь от наседающих боевиков и прикрывая товарищей. Поливал Бабадя врага длинными очередями на дистанции и короткими - в упор. И снова приговаривал:
  - А вот вам в рот, чтоб я еще с этой дурындой бегал туда-сюда!
  И уберег таки и товарищей и себя - большого и доброго.
  
  В среду вечером первый взвод после штурмовки не расползся по домам. Приглашенный в качестве дорогого гостя Пушной проводил повторные занятия по минно-подрывному делу. Народ устал смертно, народ клонило в сон. Но слушали внимательно.
  Утром в четверг в каждой пятерке первого взвода впереди шел боец, который не вертел головой по сторонам, а внимательно смотрел под ноги и перед собой. По сторонам его другие прикрывали. Шли журавлиным шагом, высоко поднимая и выбрасывая перед собой ноги. Так, даже если просмотришь растяжку, меньше шансов ее зацепить. Стоп! В двадцати метрах от исходного, поперек уже набитой за три дня в снегу тропы, прозрачная паутинка искрится. Лесочка!
  - Растяжка!
  Не дыша, перешагивают бойцы. Сколько же глаз нужно: под ноги смотри, по сторонам смотри, а сейчас - за угол, и перед носом - дом проклятый. Там вообще, не смотреть надо, а всей шкурой, как приемной антенной, работать.
  Хлоп! - Справа, в полосе второго взвода, горькие вопли и черный клубок дыма над белым сугробом.
  Ухмыляется первый взвод. Ага! Ну что, друзья-соперники? Как вам вчера вечером дома отдыхалось? В тот самый вечер, когда нам Пушной объяснял, что растяжки и мины лучше всего ставить на зачищенных противником, привычных и, вроде как уже безопасных, участках. На маршруте смены постов, например, где караулы уже на автопилоте ходят. Или на пути в туалет. Или на снежной тропинке, по которой взвод за эти три дня уже раз тридцать пробежал...
  Чебан потрясенно на гранату смотрит. Так грамотно шли и вот те - на! С лестничной площадки пятого этажа к ним на четвертый Ф-1 выкатывается. Та самая, которую в народе "лимонкой" зовут, рубленая на дольки игрушка с разлетом чугуна на двести метров... Это же какая падла швырнула!...А ведь предупреждал Змей: даже в зачищенном здании могут вновь оказаться выползшие из схронов боевики. А тут, какое уж зачищенное? Группа Чебана первой шла и то еле-еле до четвертого этажа доцарапалась.
  Граната, конечно, была учебная. А бойцы - настоящие, тяжелые...
  Сегодня утром Змей объявил:
  - С целью укрепления социальной справедливости, устанавливается следующий порядок. Не группа выносит подорвавшегося, или пораженного в результате неграмотных действий, а "убитый" выносит на исходный рубеж самого тяжелого члена своей пятерки. Чтобы прочувствовать, каково придется его товарищам, если он будет так же хлопать ушами в настоящем бою.
  Народ в строю уже измотанный стоял, злой. На командира недобро поглядывал. А тут - оживились, смешки пошли. Четко Змей рассчитал: никто себя за дурака не держит, а потому каждый представляет, как он будет на чужой спине кататься...
  Пыхтит Чебан. Четвертый этаж! Из пятерки - трое "убитых": все, кто рот раскрыл и гранату разглядывал, вместо того, чтобы за ближайшую стенку заскочить. Сейчас каждый из покойников другана тащит. А кому своего не досталось - несет посредника, чтобы не обидно было. У посредника морда такая серьезная, будто не на горбу омоновца, а в черном "Мерседесе" едет.
  Чебана истерика легкая пробила, хихикает, ноги заплетаются, вот-вот навернется вместе со своим живым грузом.
  
  В ночь с пятницы на субботу, Пушной - невысокий, сухощавый, с тонкими черными усиками, делающими его похожим на элегантного героя-любовника из старых фильмов - под светом фонарика колдовал на крыше пятиэтажки. Наскучавшийся в одиночестве волк любопытно наблюдал с развевающегося зеленого полотна за этим коварным типом.
  В радиусе одного метра от флага Пушной поднял уложенный на бетонной крыше рубероид, выдолбил полукругом несколько лунок, заложил в них китайские хлопушки, срабатывающие от сжатия, и любовно подсыпал в лунки адскую смесь собственного изготовления. Ноги не поотрывает, но вспышку будет далеко видать!...Рубероид лег на место. Пушной раскочегарил паяльную лампу и тщательно проварил засмоленные швы. Припорошив снегом и пылью мгновенно застывшую смолу, с наслаждением сунул скрючившиеся от мороза пальцы в меховые рукавицы.
  Спускаясь по темной стылой лестнице, он снисходительно улыбался. Его самого в ГРУ учили по-другому. По поручению инструктора, кто-нибудь из провинившихся бойцов набирал в целлофановый пакет обыкновенного говна из солдатского туалета и снабжал "фугас" боевым детонатором. Пакет клали в двух шагах от работающего сапера. А проводки из него подключали к обезвреживаемой ловушке...
  Капитан Симоненко, дважды разобранный на запчасти в далеких от России странах и столько же раз собранный хирургами, объяснял свою методику так:
  - Вот то, что при ошибке ты будешь отстирывать, при настоящем подрыве от тебя только и останется.
  - Но вы-то выжили, товарищ капитан?
  - Я? Ты на меня не смотри. Я - редкий счастливчик, уникум. И то, между прочим, пока выучился, столько таких пакетов подорвал, что дивизия бы нагадить не смогла.
  
  В воскресенье, в пятнадцать часов, опережая своих четырех друзей в победном рывке, Малыш протянул могучую ручищу к уже искренне ненавидимому зеленому флагу с наглой волчьей мордой.
  На тридцатиградусном морозе рубероид теряет свою эластичность. Под кованым каблуком ботинка он не прогнулся, а хрустнул, словно раздавленный бокал для так и не принесенного шампанского...
  
  Грозный
  В нескольких кварталах от дома, где жил свекор Мадины с остатками своего семейства, в тылу у занявших центр федералов (если такое понятие, как тыл, вообще можно было применить в этой обстановке) снова появилась большая группа боевиков. Они опять заняли пустующее, недавно "зачищенное" административное здание и оседлали важнейшую развязку дорог, в том числе и по направлению к аэропорту "Северный". Появилась эта группа ночью и уже в девять утра обозначила свое присутствие, расстреляв два БТРа с десантом мотострелков на броне.
  Обе "коробки" сгорели настолько, насколько они вообще могут сгореть. То есть - до вплавленных в асфальт и просевших дисков колес, до вогнувшихся от лютого жара крышек люков и лопнувших сварных швов на соединениях бронелистов. Теперь эти, когда-то грозные машины больше всего напоминали две проржавевших баржи, каким-то чудом севших на мель на городском перекрестке. На их броне позади бывших башен были видны прикипевшие черные кучки, в которых только опытный глаз смог бы распознать останки не успевших спрыгнуть людей. А полтора десятка успевших - в разных позах лежали вокруг.
  Но один из солдат уцелел. То ли он просто в рубашке родился. То ли его мать так страстно молилась за сына, что проложила своим словам прямую дорогу к сердцам святых заступников. То ли его просто спасли природная сообразительность и мгновенная реакция. Но он единственный, спрыгнув с бэтээра, не попытался убежать от огня, а рванул навстречу выстрелам. И оказался практически в мертвой зоне. Теперь, чтобы выцелить находчивого солдата, боевикам пришлось бы высунуться из окон. Но никто из них не захотел рискнуть. Ведь те из попавших в засаду, кто был ранен и не мог никуда убежать, даром умирать не захотели. Они стреляли в ответ до тех пор, пока их тела снова не пробивали автоматные очереди и хладнокровно-точные пули снайперов. Ответный огонь погибавших практически не причинил вреда врагам. Но спас жизнь их товарища.
  И тот не остался в долгу Он вернулся в свой батальон не испуганный и подавленный, а яростный и возбужденный. Синяя татуировка из мелких осколков и порошинок подствольников испятнала его лицо, ухо было разорвано пулей, он хромал, припадая на ногу с опухшей от страшного удара стопой. Час назад ему было девятнадцать. Но сейчас на товарищей, из-под прилипших ко лбу прядей пшенично-седых волос, смотрели жесткие глаза взрослого мужика.
  А еще через час группа мотострелков, которую он привел на место гибели друзей, провела разведку боем. Боевики оставались в здании и спешно укрепляли позиции, готовясь противостоять любым попыткам снова выбить их оттуда. Разведчиков они встретили плотным огнем. И тогда израненный "счастливчик", лежа за грудой кирпичей в здании напротив, радостно замотал отекшим, окончательно посиневшим лицом и в страшной улыбке, больше похожей на оскал, обнажил покрытые запекшейся кровью зубы.
  - Здесь они, суки, на месте!
  Лежавший рядом молодой лейтенант с легкой курчавой бородкой на худом, грязном лице, одетый в такой же, как и у остальных, черный от грязи и копоти бушлат без знаков различия, весело проговорил:
  - Ну и зашибись!...
  Он отполз назад, в коридор бывшей трехкомнатной квартиры. Там, прислонившись спиной к стене, сидел связист с полевой радиостанцией.
  Лейтенант что-то коротко проговорил в манипулятор, и в конце длинной улицы, из-за угла, заревев дизелями, лязгая гусеницами, выкатились две самоходки.
  Шквальный огонь мотострелков не позволил гранатометчикам боевиков сделать ни одного прицельного выстрела по плюющимся почти трехпудовыми снарядами, прикрытым броней могучим орудиям.
  Залп! В глубине здания, занятого боевиками, вспухло два огненных облака. Они вырвались наружу багрово-черными вихрями, осыпали площадь перед домом тучами стальных, бетонных и стеклянных осколков, закрутили смерчи пыли.
  - Беглым! Беглым давай! - возбужденно закричал лейтенант.
  Снова тяжко бахали орудия, звенели, вылетая из самоходок на асфальт, огромные гильзы, надсадно взвывали, обжигали и рвали нутро здания снаряды. С грохотом рушились перекрытия, валились стены. Метались и падали под кинжальным огнем второй группы разведчиков те боевики, которые попытались уйти. Обращались в пепел, орали от дикой боли или мгновенно умирали, разлетаясь в брызги, те, которые остались.
  А в доме напротив, яростно-торжествующе матерился, колотил в экстазе кулаками по бетонному полу, смеялся и плакал человек без возраста, с лицом, похожим на африканскую ритуальную маску, в грязном, иссеченном осколками бушлате и обгоревших ватных штанах.
  
  В полукилометре от места, где весь день убивали друг друга вооруженные бойцы, пылали, стреляя шифером и выбрасывая снопы искр, сразу два дома.
  Причитали женщины. Молча стояли у этих и у других домов старики, внимательно наблюдая за полетом огненных мух. Лежали под покрывалами, на стылой февральской земле, изуродованные тела четырнадцатилетней девушки и ее десятилетнего брата. Их выбросило наружу, когда в дом попал снаряд, пролетевший насквозь через бреши захваченного боевиками здания и упавший в гуще жилых кварталов. Все другие члены семьи остались внутри, и теперь их трупы обращались в пепел и прах вместе с родовым гнездом.
  Люди, успевшие выбежать из второго дома, после того, как в окна ворвался огненный клубок взрыва, прекратили безуспешные попытки потушить пожар и остановившимися глазами смотрели на пламя. Очень скоро на месте новой трагедии, одной из тысяч, остались только груды углей в кирпичных коробках стен. Свекор Мадины подошел к погорельцам, взял за руки двух младших ребятишек, сидевших на принесенном кем-то ковре и сказал их матери:
  - Пошли.
  На следующий день, рано утром он объявил своей семье, что намерен немедленно вывезти их всех в Ингушетию, к дальней родне своей покойной жены. Туда, где войны нет вообще.
  Мадина встретила эту весть молча. И только когда Хажар ушла одевать детей и собирать вещи, она коротко сообщила, что никуда не поедет.
  - Я останусь там, где мой муж и мои дети.
  Никогда раньше не слышавший от нее ни слова возражения свекор только кивнул головой и направился к двери. Но, у самого порога он резко развернулся и, подойдя к невестке, обнял ее. Его грудь ходила ходуном, разрываемая беззвучным криком. А глаза блестели сухим лихорадочным блеском. И не было в этот миг на всей земле никого ближе друг другу, чем не умеющий плакать гордый старик и разучившаяся плакать женщина, навеки связанные кровью ушедших.
  
  Отец вернулся через три дня. Он привез хорошую новость. Родственники встретили их с Хажар и детьми хорошо, от чистого сердца. Они наотрез и с обидой отказались принять "в подарок" машину, понимая, что это была лишь попытка как-то компенсировать их расходы на содержание новых едоков. Более того, на обратном пути погруженный в свои мысли старик даже не заметил, что "Жигули" движутся как-то тяжеловато. А на пограничном блок-посту, открыв багажник для проверки, с удивлением обнаружил в нем мешок муки, мешок картошки и узелки с различными крупами.
  Единственное, что вызвало тревогу в этой поездке - поведение Абдул-Малика. Сначала парень не хотел ехать, неожиданно взбунтовался, ссылаясь на пример тетки, заявил, что не может покинуть могилу своего отца и родной дом. Умолял взрослых, чтобы они разрешили ему остаться. А потом, замкнулся в мрачном молчании и за всю дорогу не произнес ни слова. Пришлось даже напомнить ему о долге вежливости перед принявшими их гостеприимными хозяевами. Но мальчишка, выдавив пару-тройку обязательных приветственных фраз и механически выполняя все, что от него требовали, так и продолжал вести себя, будто его смертельно обидели.
  Но, ничего. Перетерпит, привыкнет. А потом, соблазны мирной жизни расшевелят его мальчишеское сердце.
  Почему он сам не остался в Ингушетии, отец объяснять не стал. Они с Мадиной всегда хорошо понимали друг друга. А теперь какие-то слова были вообще ни к чему.
  * * *
  - Ну и как ты тут будешь без меня? За тобой ведь глаз да глаз нужен. Опять на зачистке куда-нибудь полезешь... - Василий пытался говорить весело. Но говорилось ему очень тяжело. Такое впечатление, что свои натужно-шутливые слова он пытался насильно вытолкнуть из глотки, а те упирались и никак не хотели выскакивать на свет божий.
  Их командировка закончилась. Но, сегодня командир сводного отряда попросил остаться нескольких стрелков-операторов БТР еще недели на две. Где-то кто-то прокололся в расчетах, и часть экипажей, прибывших по замене, осталась без пулеметчиков. Приказывать в этой ситуации руководство могло: куда денешься, если погоны носишь? Но телеграммы с приказами хорошо смотрятся при кабинетном освещении. А когда перед тобой, на фоне разрушенных домов, стоят почерневшие, вымотанные, вооруженные до зубов люди, с недобрым прищуром не раз убивавших, и не раз побывавших под смертью профессионалов? И нужно сообщить им, что их мечты поскорей вырваться из этой каши накрылись одним неудобообозначаемым органом... Правда, командир сводного, здоровый мужик, заросший бородой и очень похожий ухватками на своих подчиненных, пугливостью не отличался. В Грозном страх произрастает в таких количествах, что к нему быстро привыкаешь. Как к любому другому наркотику. И чтобы снова его ощутить, каждый раз нужны все большие и большие дозы. Вплоть до ситуации, когда душа умирает от передозировки, и отупевшему, со стеклянными глазами существу, все, в том числе и собственная жизнь, становится абсолютно безразличным.
  Так что, в данной ситуации, просьба командира была действительно просьбой. И он правильно поступил, когда добавил к своим словам:
  - Дело не только в нехватке людей. Вы же видите, опять нагнали необстрелянных. Опять они будут повторять то, что мы прошли. Опять начнут влазить в то говно, в которое мы уже не раз вляпались. И остановить их будет некому.
  Тогда Дэн повернулся к Василию и сказал:
  - Я останусь. Добьюсь, чтобы поставили с нашими, они вот-вот должны подойти. Мне обязательно надо остаться. А то полезут подвиги совершать... Кстати, Игорь говорил, что и омоновцы наши к 1 апреля подтянутся. Может быть, удастся и их увидеть, рассказать, что почем. А получится - и показать.
  А вот механики-водители были больше не нужны. И поползновения Василия остаться в качестве обычного бойца командир решительно пресек:
  - Если останешься без приказа, да не дай Бог, шлепнут тебя, семье ни хрена не дадут. Добровольцы в счет не идут. Их кранты - их личное дело. Понял? И меня еще начальство от...т, что неучтенные бойцы тут шарахаются. Так что, дуй, отдыхай. Еще навоюешься. Эта херня надолго.
  Да. Уж в этом ни Василий, ни его товарищи не сомневались. Хотя к концу февраля основные силы дудаевцев были выбиты из города, и даже на окраинах редко встречались многочисленные отряды боевиков, уже разворачивался очередной акт этой кровавой драмы. Благодаря многочисленным непонятным и бесплодным перемириям, дерганым командам из Москвы и прочим проявлениям предательства на самых верхах, боевики сумели перегруппировать свои силы и подготовиться к новым схваткам, теперь уже в горах. И группы собровцев из комендатур, уже освоившиеся на закрепленных территориях, стали все чаще привлекаться к различным войсковым операциям или мероприятиям "на выезде" - в пригородах и близлежащих сельских районах.
  "Домовой" тоже оставался. Вопреки суеверному предсказанию водилы-вэвэшника, пока что он и выглядел и бегал бодрее всех своих собратьев, пригнанных на эту войну из Астрахани. В его металлических потрохах давно прижились-приработались и чужая трубка гидроусилителя и другие запчасти, добытые заботливым хозяином самыми различными способами.
  Василию до боли в сердце хотелось подойти к своему бэтээру и погладить, потрепать его ласково, сказать "Домовому" что-нибудь такое, что сумеет проникнуть сквозь броню к самому сердцу умной и могучей машины. Но он только положил ладонь на борт и, будто проверяя напоследок, попинал огромное грязное колесо раздолбанным на грозненской щебенке ботинком. И вдруг почувствовал, что "Домовой" чуть слышно отозвался добродушным, резонирующим рокотом. Легкая дрожь передалась от стылой стальной брони к живой, теплой человеческой ладошке.
  - Ах ты, мой красавец! Ты Дэна береги... - шепотом сказал Василий. И, повернувшись, с размаху бросился в прощальные объятия подошедшего друга. Замер на секунду. А потом, отстранившись, молча ткнул напарника кулаком в мягкую под "Снегом" и пропотевшим свитером грудь и, наклонив голову, чтобы никому не показать закипающие слезы, зашагал к урчащей моторами колонне.
  Магадан
  Змей
  Ах, Дуська, Дуська!
  Сопишь в две дырочки, уютно подложив ладошку под розовую, кровь с молоком, щеку. И не споришь с отцом, сердито вытаращив глазенки:
  - Я не Дуся, я Андр-р-рей!
  А давно ли ты научился так выговар-р-ривать свое имя, наслаждаясь раскатистым "р"? Как мы вместе радовались, когда ты впервые поймал эту хитрую буковку в своем смешливом ротике неуклюжим еще язычком! И как ты первые дни после этой победы трещал, словно кедровка, впихивая побежденный звук и в те слова, в которых он с роду не водился.
  - Папа, посмотр-ри, какой у меня самосвар-р-р! У него гр-р-рузов сам откр-р-рывается!
  Зато, с тех пор, изобретенный тобой же самим еще на первом году жизни, смешной и ласковый вариант твоего имени, стал для тебя невыносимой дразнилкой. Понятное дело: парню скоро в школу идти, а с ним сюсюкают, как младенцем! И вообще, теперь только одному человеку на свете разрешается употреблять твои уменьшительные имена. Лишь наедине с мамой, когда рядом нет папы, можно позволить себе выйти из роли сурового, сдержанного мужчины и вдоволь понежничать, тем более, что и самому этого еще так хочется...
  Ах Дуська, Дуська!
  А ведь папа твой и сам стал мужчиной совсем недавно. И вовсе не тогда, не в ту ночь, когда бешено прыгало его сердце, и, словно хмельная, кружилась голова, а твоя будущая мама то отбрыкивалась в последних попытках убежать от самой себя, то доверчиво прижималась к любимому. Нет, не тогда. И не раньше, когда твой папка еще не встретил свою настоящую любовь и только искал ее, взрослея, влюбляясь, обжигаясь...
  И вообще, кто придумал эту глупость, что любой сопливый пацан становится мужчиной, побывав в постели с женщиной?
  ...В ту ночь у тебя резались первые зубы. И ты, опровергая все научные выкладки участкового педиатра ("Температура на зубы? Бабушкины сказки!") выдал такой столбик на градуснике, что на нем уже почти не оставалось незакрытых делений. У тебя начинались судороги, жутко и неестественно стали вытягиваться и вздрагивать ручонки, сжатые в посиневшие кулачки. И застыли, расширившись в паническом ужасе, и без того огромные глаза твоей мамы. Лишь один проблеск остался в них: проблеск надежды и веры в своего мужчину, который, сжав волю в кулак и выключив все эмоции, спокойно и сосредоточенно продолжал делать то, чему научили молодых родителей их собственные мамы и папы.
  "Скорая" приехала только через час. Температура - не сердечный приступ... Но, к этому моменту ты уже облегченно спал, вольно разметавшись на родительской кровати под тонкой простынкой. А твои мама и папа лежали по обе стороны от тебя, оберегая твой сон и поминутно проверяя губами покрытый легкой испариной лобик своего первенца.
  Именно тогда, в ту ночь, вдыхая твой чистый, еще отдающий маминым молоком запах, ощутив на губах солоноватый привкус кожи своего детеныша и глядя в оттаявшие, изумительные, лучащиеся глаза своей женщины, твой папа вдруг испытал потрясающее, невероятное чувство. Его тело словно стало растворяться-растекаться в окружающем мире, превращаясь в огромный сгусток энергии, накрывая, обволакивая вас с мамой, сливаясь со встречными потоками твоего тепла и маминой нежности. Вы трое словно стали единым целым. И никто и ничто в мире не могло вырвать вас из-под этой защиты. А папка ваш, наслаждаясь вашим покоем, был в этот миг готов противостоять всему миру, порвать голыми руками, зубами загрызть любого, кто осмелился бы причинить вам не только новую боль, но и самомалейшее беспокойство.
  Ушла та ночь. Но, вспыхнув, как сверхновая звезда, это незабываемое ощущение не исчезло, не растворилось в суете, а перешло в ровное и устойчивое тепло, дающее твоему папке новую, неизведанную раньше силу. И с этого момента он никогда, ни на день, ни на минуту не забывал, что он больше не один. Что есть на этом свете его половинка и еще один маленький человечек, еще один кусочек его собственной плоти и души, приросший прямо к папкиному сердцу. Две величайших драгоценности. Смысл его жизни.
  - Так почему же наш папка оставляет нас, - спросишь ты, - Почему он так рискует собой и нами, уезжая туда, откуда может больше никогда не вернуться? Зачем в коридоре стоит этот новый, до отказа набитый снаряжением рюкзак? Почему кусает губы и изо всех сил сдерживает слезы, чтобы не испортить последние минуты перед прощанием, твоя притихшая мама? А сам папка стоит на коленях перед твоей кроватью, прижав к губам свесившуюся во сне ручонку и жадно вдыхая твой такой родной, такой беззащитный запах?
  Это сложные вопросы, сынок. Очень сложные...
  Твой папа - уже большой мальчик. И он не питает особенных иллюзий в отношении правителей нашего государства. Он видел ветеранов той далекой Великой Войны, которые вынуждены просить милостыню или торговать боевыми наградами, чтобы просто выжить в предавшей их подвиг и память стране. Он прекрасно знает, что если не вернется, то вам с мамой будет трудно, очень трудно. И если кто и не даст вам пропасть совсем, так это не те люди, которые посылают твоего папу на войну, а только те, чья кровь течет в твоих жилах. Твоя, слава Богу, многочисленная и дружная родня. Родные помогут, обязательно помогут... И все же, никто и никогда не сможет полностью заменить твоей маме мужа, а тебе отца.
  Так почему же, почему?...
  А у меня нет выбора.
  Когда ты вырастешь, ты меня обязательно поймешь. Ты сам придешь к выводу, что бывают в жизни мужчины моменты, когда можно потерять то, что обычно подразумевается под словом "жизнь": исправное, движущееся тело, работающий мозг, осмысленная речь. Но невозможно поступиться другим, тем, что делает это движущееся и разговаривающее существо ЧЕЛОВЕКОМ.
  Можешь ли ты представить себе, чтобы твой отец, дав слово офицера и приняв в свои руки судьбу ста человек, вдруг все бросил в тот момент, когда пришло время отвечать и за свои слова и за своих новых товарищей? Неужели ты думаешь, что есть цена, за которую твой папка позволит показывать тебе вслед пальцами и говорить: "А это сын того..., что обдристался и бросил отряд, как только пришла команда ехать в Чечню!"?
  Есть и другое, еще более важное. Твой папка хорошо понимает, что большую беду надо встречать не на пороге собственного дома. Не тогда, когда она уже втиснула в проем двери свое жирное и смрадное тело. Ее надо встречать на дальних подступах. Ее надо уничтожать, когда она нападает на других, пусть совсем неизвестных тебе людей. Потому что, нажравшись чужого мяса и чужих душ, она обязательно доберется и до тебя самого, до твоих родных и близких.
  Все что происходит сейчас у нас в стране, это - тяжелая и страшная болезнь. Но, это безумие не может продолжаться вечно. Рано или поздно, начнется выздоровление. Те, кто вверг свою страну в эту пропасть, будут прокляты миллионами несчастных и презираемы миллионами достойных. И эти проклятья и презрение лягут страшным гнетом на негодяев и на их потомков до скончания их гнилых родов. Ни за какие миллиарды не купить им прощение, ничем не вылечить страшную проказу души, взращенную ими же самими.
  Но будут благословенны те, кто станет на пути беды живой стеной, кто удержит свою страну на краю черной бездны. Их души будут чисты. Их имена будут честны. И если даже не придется им самим увидеть первые проблески нового света, их недожитые жизни станут примером, а их отважные души - ангелами хранителями для родных и близких, для всех, кто пойдет по их следам.
  Много лет назад так поступили твои прадеды Кузьма и Александр.
  Их война была во сто крат страшней и тяжелей. Они оба только-только отошли от страшных боев в сугробах карельского перешейка - два крестьянина, два рядовых пехоты. И у них у каждого в сорок первом была уже куча детей: мал- мала меньше. Но они снова встали в строй. Не потому, что была мобилизация. А потому, что они были мужчинами. И знали, что нужно делать, когда к их дому идут убийцы.
  Да, их война была понятней и честней.
  Но, кто бы не зажег пожар: маньяк-пироман, или расчетливый подлец, тушить его все равно надо. Иначе пламя пойдет дальше.
  Так что, малыш, я еду драться за тебя вдали от тебя. Я еду защищать твою маму вдали от нашего с вами дома.
  У меня нет выбора, мой маленький мужчина.
  Но я очень-очень-очень постараюсь вернуться!
  Обещаю тебе!
  Я просто не имею права не вернуться!
  Грозный
  Дэн сидел верхом на башне "Домового" и нехотя ковырял штык-ножом в толстом слое белого жира с малозаметными следами того, что на баночной этикетке называлось "Тушенка свиная. Экстра". Есть особенно не хотелось, недавно плотно позавтракали, но все же - развлечение. А скоро ли сорвут с места, и когда удастся поесть в следующий раз - один Бог ведает.
  Утро началось с обычной бестолковщины. Сначала прошла команда готовиться к зачистке где-то на окраине города. И собрята стали спешно собирать в армейские вещмешки, удобные для коротких выездов, запас продуктов, питьевой воды и даров коньячного завода, регулярно пополняемых "по пути" с различных операций. Разгрузки же набивались боеприпасами просто до безобразно растопыренного состояния. Окраина города в штабном толковании - понятие растяжимое. И выезд на зачистку вполне мог обернуться двух-трехдневным приключением с аттракционами, типа залета в какое-нибудь осиное гнездо и последующего выхода из окружения с боями. Прецеденты уже бывали.
  Не прошло и полчаса, как в очередной раз подтвердилась древняя армейская мудрость: "Получив команду, не спеши ее выполнять. Ибо скоро последует команда на отмену предыдущей".
  Но настроения эта неразбериха Дэну особенно не испортила. Во-первых, его план удался на все сто: он сумел дождаться своих и попасть вместе с "Домовым" именно к ним. Так что, их группу дополнительно инструктировать и контролировать собровскому командованию не было нужды. Во-вторых, солнышко уже явно повернуло к весне и в данный момент очень ласково пригревало ему плечи, соблазняя расстелить на броне бушлат и растянуться на спине "Домового" в полное свое удовольствие. А, в-третьих (и в самых главных!), в кармане рюкзака уже лежал заблаговременно купленный друзьями и привезенный Дэну прямо в Грозный билет на самолет. На тот самый рейс, что раз в неделю, по четвергам, летал из солнечного Ростова в их далекий заснеженный, насквозь промерзший, но такой родной город.
  А сегодня, между прочим, был уже понедельник. Так что, не поздней, чем завтра, он соберет свой рюкзак, попрощается с друзьями, которые за эти две недели уже вполне освоились в Грозном, и...
  На броню запрыгнул Владик по кличке Ястребок, правая рука командира, спец умелый и беспощадный. Высокий, раньше упруго-гибкий, как хлыст, за последние два года он заматерел, налился жесткой, устрашающей силой. И теперь выглядел, как живая боевая машина - русский вариант Терминатора. Таких впору изображать на плакатах с предупреждениями террористам. Впечатление это усугублял его ястребиный нос, округлые, как у пернатого хищника, глаза и ярость, мгновенно вспыхивавшая в них при виде любого "черного". Совсем ненужное качество для офицера милиции, особенно, в мирной обстановке. Да и на войне предвзятость - не лучший советчик.
  Тем не менее, в Чечне Ястребок оказался, как рыба в воде. А точнее, как та щука в реке, что однозначно карасям дремать не даст. Ведь еще во время учебы в училище внутренних войск, начиная с первого курса, им, зеленым мальчишкам, пришлось затыкать своими телами бреши в живых плотинах, разделивших потоки осатаневших убийц и обезумевших жертв резни в Закавказье. И с тех пор, каждое лето, в то время как сверстники из гражданских вузов разъезжались по домам, под крылышко родителей, Владик и его товарищи отправлялись в районы очередного конфликта. И каждую осень или зиму их вновь и вновь выдергивали с занятий на месяц-другой, чтобы снова выстраивать живые стены из пацанов с дюралевыми щитами и резиновыми палками перед беснующимися толпами матерых мужиков с камнями и кольями в руках, с обрезами и пистолетами за пазухой.
  Первых растерзанных озверевшей толпой людей Владик увидел в Баку, месяц спустя после своего совершеннолетия. Первую рану от заточенной арматурины, пробившей каску и вспоровшей кожу на лбу, штопал в полевом госпитале в день своего девятнадцатилетия. Своего первого убитого друга, получившего заряд охотничьей картечи в спину, он провожал из Нагорного Карабаха, когда им обоим - и погибшему и оставшемуся в живых - еще не было двадцати.
  Так что, к окончанию учебы, для Ястребка, как и для большинства его товарищей, выдержавших все это и не покинувших училища, мир приобрел четкую черно-белую окраску: СВОЙ и ВРАГ. И решение всех возникающих проблем им виделось в такой же ясной и конкретной постановке: сила против силы, жестокость против жестокости. Еще до того, как выйти из казарменных стен альма-матер, они уже приобрели внутреннюю готовность свободно и уверенно применять оружие в конфликтных ситуациях. Научившись стойко держать удары и честно умирать, они научились и были готовы убивать.
  Волей судьбы, после окончания училища Владик попал на оперативную работу в УБОП. Умение работать сутками напролет и безупречное чувство товарищества быстро сделали его своим человеком среди оперов. Но пылкая готовность в любой момент "рубануть клиента" по башке рукоятью горячо любимого "Стечкина", а то и вовсе нажать спусковой крючок, доставляла старшим коллегам немало головных болей. Владик и сам страдал от осознания своей излишней прямолинейности. Поэтому, когда был создан СОБР, для него это стало просто даром судьбы. Отважный и бескомпромиссный российский боевик, наконец, нашел свое истинное призвание.
  - Расседлывай "Домового", - весело сказал Ястребок, - отбой. Сегодня бьем балду, если никакая заваруха не приключится. А вот на завтра есть работа, но поедем на уазике. Командир сводного выделяет.
  - А что делать-то?
  - В центре приезжие строители завалы разбирают. Какие-то умники решили, что война уже кончилась. Так на работяг этих какие-то чечены наехали: требуют чтобы платили деньги, или убирались домой. Вооруженные, наглые, как танки.
  - Много их?
  - Человек пять-шесть, на двух машинах: на УАЗ-469 и "Жигулях", белая "копейка". Приезжают ежедневно. Обычно с утра пораньше появляются: как рассветет и народ на блок-постах расслабится. Оборзели вконец, надо поучить немного, - оскалился Владик и в предвкушении азартной схватки, словно хищник, почуявший сладкий запах добычи, раздул крылья своего ястребиного носа.
  
  * * *
  - Лишь бы они сегодня отдыхать не надумали, - Ястребок нетерпеливо поглядел на свои "Командирские" часы.
  - Терпение - мать победы! - иронически поглядев на Владика, изрек сидящий за рулем Дмитро, упертый и неторопливый, как все истые "западэнци" (хоть и родился на Севере и бывал в родовом селе в Прикарпатье только пару раз с отцом в отпуске). Когда-то, он со скандалом, чуть ли не через увольнение, добился перевода из хозвзвода в СОБР. До того обрыдло молодому, крепкому парню торчать "на тумбочке" в фойе УВД, что готов был хоть к черту в зубы залезть, лишь бы сорваться с этого опостылевшего лакейского места.
  Рядом с Дэном, в салоне, как всегда, спокойно и мягко улыбался Жорка: невысокий, но ладно скроенный и невероятно ловкий и бесстрашный. Мужичок-паучок, готовый часами болтаться на фалах вниз головой, бегать по стенам на уровне хоть восьмого, хоть сто восьмого этажа, мастер лихо влетать в вынесенные окна и проскальзывать в открытые форточки.
  Дэн времени не пустую болтовню не терял, внимательно изучая через боковое окошко место предстоящей операции. Обычно бандиты подъезжали прямо к строительному вагончику, где находились мастера и коротали перерывы рабочие. Очень хорошо: позади - ровная пустая площадка, другие дома - далеко. Можно не опасаться засады и нападения с тыла. Несколько бывших высоток метрах в восьмистах - не угроза. Никакой снайпер на таком расстоянии не рискнет стрелять во время захвата, не опасаясь попасть в своих.
  Остальные собровцы тоже спокойно помалкивали. И только напряженные лица говорили о том, что эти ребята набились в уазик - "таблетку", битый час торчащую в центре небезопасного города, не затем, чтобы погутарить, да покурить за компанию.
  Оставалось только дождаться "клиентов". Роли уже были распределены. Их группа будет работать бандитский уазик, Дэн - правую заднюю дверку.
  - Вот они! Точные ребята, как на работу ездят! - Ястребок в напряжении наклонился к стеклу, будто желая как можно лучше рассмотреть врагов. - Та-ак, выдвигаемся потихоньку. Давай, Дмитро!
  Уазик заворчал, набирая разбег под прикрытием невысоких, почти разобранных куч мусора.
  И время изменило свой бег. Все вокруг замедлилось. Тихо и неспешно плывет по ленивым волнам окружающий мир. И только он - Дэн, его друзья и их машина, ворвавшись в это черепашье царство с бешеной скоростью, летят в опережающем ураганном порыве.
  -Атака!
  Рокот...вой...рев движка!
  - Давай, Дмитро! Давай!
  Визг тормозов.
  Клуб серой цементной пыли.
  -Атака!
  Невесомо твое тело! Стальные пружины - твои ноги! Исчезли в вихре стремительных движений твои руки!
  Грязный уазик без номеров. Белая "копейка".
  Чужие лица за грязными стеклами. Растерянно-судорожные движения чужих рук.
  Поздно. Для них уже - поздно!
  - Бросай оружие!
  - Руки!
  - Все на землю, суки!
  - Брось на хер, пристрелю!!!
  Распахнута чужая дверь. Взлетает чужая рука. Защита?! Замах?! Некогда разбираться!
  Удар прикладом - рывок за обмякшее плечо - за шкирку мордой вниз:
  - Лежать! Лежать, падла!!!
  - Гаси его!
  Чувство угрозы.
  - Дэн! Сза...!
  Страшный удар по затылку.
  Черный беззвучный взрыв в глазах.
  Плывет под невесомым телом земля.
  Мир исчез.
  Моздок
  Станция Моздок. Первое апреля тысяча девятьсот девяносто пятого года.
  Перед вагонами замершего состава, на большой утоптанной площадке, не спеша, потягиваясь, оглядываясь по сторонам, собираются группки омоновцев. Команда была - построение в семь тридцать. Предостаточно времени и покурить и размяться после ночевки на жестких полках, похоже, помнивших еще сукно казачьих шаровар и красноармейских галифе времен Гражданской.
  Радио в вагонах выкрикивает жизнерадостным баритоном:
  - Московское время семь часов. Начинается один из самых веселых дней в году. И если вы еще не придумали какую-нибудь шутку или розыгрыш для своих родных и близких, то сейчас - самое время это сделать!
  - Да мы уже прикололись. Куда веселей...- проворчал кто-то у Змея за спиной - родные и близкие просто тащатся!
  - Ладно, не плачь! - голос Пионера был, как всегда бодр и свеж. - И вообще, пора на зарядку, видишь, другие мальчики уже строятся.
  Змей покосился на взводного через плечо и улыбнулся. Золото-человек! Бывший пограничник. Никогда не ноет, никогда не теряет спокойствия и чувства юмора. Даже в самой серьезной обстановке слова у него выходят какие-то смешные - не повторить и не передать. Не тупые уродцы безграмотной речи, а веселые и ненавязчивые экспромты умного человека, играющего роль служаки-простачка. А уж службу-то он знал. В свое время честно относил два года своего "калашникова" по ледяным берегам Охотского моря. А затем остался в родном погранотряде на сверхсрочную, надел прапорские погоны. Но опять же не отсиживался на складах и в канцеляриях, а мотался по заставам, готовил молодых погранцов в учебном взводе, вкусив все прелести ответственности за драгоценный личный состав. Когда началась перестройка, переросшая в перестрелки, побывал и в Таджикистане, куда Большие Пограничники, тоже не лишенные юмора, направляли команды из солнечных северных гарнизонов. Перестроечные приключения ненадолго прервались коротким походом на гражданку, а завершились стремительной карьерой в отряде милиции особого назначения. Как сам Пионер говорил своим ореликам:
  - Учитесь, салабоны: мне еще тридцати нет, а я уже - лейтенант и командир взвода!
  Вот и сейчас он скалит зубы и весело кричит в суетную кашу из бойцов, рюкзаков, оружия и сворачиваемых спальников:
  - Ну что? К борьбе за дело хрен знает кого и за хер знает что будете готовы?
  - Ка-а-нечна готовы! - радостно отзывается вагон.
  - Ну и ладушки! - выползай стр-роиться!
  
  Тысяча пятьдесят бойцов и офицеров стоят в плотном каре. Невысокий, коренастый полковник - командир сводного отряда ОМОН, в центре стоя, проводит инструктаж. Голос его низкий, не бас благородный оперный, а хриповатый, со звоном металлическим, словно патроны в обойму, в головы омоновские точные фразы вгоняет.
  Внимательно слушает строй. Этот кряжистый вояка свой черный берет на бедовой голове через добрый десяток боевых командировок пронес. До Чечни еще. Всю историю развала Союза и перестройки-перестрелки по его личному делу изучить можно. И здесь войны успел хапнуть полной ложкой. Это он в январе, с первыми омонами, плечом к плечу с десантурой, грушниками и пехотой-матушкой Сунжу форсировал, дудаевский Белый дом штурмовал. Это на его руках умирали ребята из кемеровского ОМОН, на которых свои же доблестные войсковики начиненную взрывчаткой кишку установки для разминирования обрушили. Это он командовал омоновцами, разбиравшими завалы над ротой братьев-вэвэшников, почти целиком погибшей в заминированном и подорванном боевиками доме. В каждом слове его - концентрат опыта, горькие таблетки из запекшейся крови тех, кто первыми шел. Внимательно слушает строй.
  
  Змей
  Колонна солидная у нас. Это хорошо. На такую не каждый рискнет напасть. По два БТРа в голове и в хвосте. В середине - десятка два грузовиков. В каждом - битком набиты омоновцы.
  Я своих заставил бронежилеты одеть, "Сферы" на головы нахлобучить. Кое-кто из соседей подкалывает по этому поводу. Да и у моих бойцов у многих недовольные гримасы или язвительные усмешечки проскакивают. И в самом деле, черт его знает: на пользу весь этот металлолом, или нет. Опытные люди всякое говорят, разброс мнений от полного плюса до полного минуса. Правда, у армейцев, которые всякие страсти про броники рассказывали, - старье дремучего образца. А мы, прежде чем свои "Модули" с собой взять, один на полигоне втихушечку расстреляли. Узнали бы наши тыловики, живьем бы съели, а потом из командирской зарплаты тройную стоимость удержали. Но зато теперь твердо знаем, что, если наш броник с дополнительными пластинами надеть, то из автомата - точно не пробьет. Не говоря уж про осколки от гранат и мелочь разную. И потом, раз уж решил так, значит так. Хуже нет, когда командир не успел приказ отдать, а уже сомневается, или на попятную идет. Один-два таких случая и - все: нет командира. Как в свое время майор Фролов, наш куратор взводный с военной кафедры университета говорил: "Лучше хреновый приказ, чем никакого!" ...Да-а! Сказал бы кто вольному студенту, будущему педагогу, в том самом золотом восьмидесятом, что пятнадцать лет спустя, он, в таких же майорских погонах, будет командовать отрядом милиции особого назначения на войне в центре России. К психиатру бы обратиться этому пророку посоветовал. Или посмеялись бы вместе над таким приколом... Спасибо лауреату Нобелевской премии мира Горбачеву и его товарищу по партии Борису. Нескучно живем. А уж мирно-то как!... А вас, майор Фролов, веселый матерщинник с двумя боевыми орденами, полученными то ли во вьетнамских джунглях, то ли в афганских горах, я теперь вообще каждый день вспоминать буду. Сумел все-таки кое-чему нашу братию студенческую расхристанную научить. Но жаль, что лишь кое-чему, а не всему, что умел. Вот теперь собственной башкой будем о гранит военной науки колотиться. Самоподготовка, блин.
  А пылища тут редкая. Пролазит везде, как снег на Чукотке, когда южак дует. Но там его пургой, как компрессором вдувает, а здесь просто висит облаком непроглядным и просачивается в каждую щелочку незаметно. Липкая, противная. Двадцать минут на привале стоим, а еще не осела. Сейчас тронемся только - с новой силой заклубится. Ну да ладно, была бы это самая большая неприятность в Чечне, то и хрен бы с ней. А то за эти два часа уже литров пять пота между лопатками стекло. Что ни лес, что не перевал с прижимами горными, ждешь: влупит кто из зеленки по тебе, или нет. Могут и на колонну громадную не посмотреть. А что: дадут залп - и смоются, не дожидаясь, пока развернемся, да ответим... Ну, все, Змей, хорош самому себе страхи нагонять. Лучше с орлами своими пообщайся, строгий оптимизм командирский продемонстрируй. Тому - слово бодрое, тому - трепку легкую. Чтобы каждый видел: на месте командир, бдит и рулит!
  Вот, пожалуйста! Какой-то растяпа дефицитный выстрел от подствольника на обочину дороги уронил. Новенький, только сегодня из цинка. Лежит, белой головкой дюралевой поблескивает. Курцы-перекурщики, так и автомат потеряют, блин!
  
  Змей наклонился к находке, протянул руку. И вдруг, словно напряженным биополем своим в стену бетонную уперся. Поднял глаза. И взгляд - во взгляд в насмешливые зрачки Пушного воткнулся. Стоит в сторонке. Улыбается ехидно. Вот сукин сын! Экспериментатор... И ведь правильно все. Сколько раз на тренировках он братьев-омоновцев на эти подлянки ловил. Сколько раз на инструктажах об этом говорилось. Но, тренировки-тренировками, слова-словами. А, видно, все равно мало. Неужели обязательно надо на чужие кишки посмотреть, чтобы свои беречь научиться?
  - Сколько попалось?
  - А сколько прошло, столько и попалось. Вы единственный остановились.
  - Ладно, не льсти. Не тормознул бы меня взглядом, и я бы цапнул...
  Посмотрел Пушной на командира внимательно. Исчезла насмешка, будто и не было. И сам весь подтянулся как -то.
  - Это здорово, товарищ майор, что вы чужой взгляд чувствуете. Это о хорошей интуиции говорит.
   - Ладно, посмотрим. А пока счет: один-один. Мы как определялись? Каблуками щелкать и звания вспоминать будем дома. А здесь работаем по кличкам. Ну-ка, теперь ты потренируйся.
  - Понял...Змей.
  - Ну и молодец. Подбирай свою приманку. С головного БТРа отмашку на движение дали.
  Грозный
  Вот это да-а... Если это "вооруженный конфликт", то что такое война?
  Еще на окраине города, когда прямо у стелы с надписью "Грозный" остановились ноги поразмять, да отлить, кому невтерпеж, - все на разрушенную ферму метрах в ста от дороги косились. Капитальное, видно, было хозяйство. Длинные коровники, или сооружения для какой другой живности, развалены, как карточные домики. Бетонные плиты громоздились бесформенными кучами, торчали щербатыми доминошками в разные стороны. Там, где стены устояли, обугленные стропила обвалившихся крыш выпирали ребрами, как гигантские скелеты гниющих китов. А зияющие дыры исклеванных по периметру окон словно орали от боли страшных ожогов, закоптивших проемы и остатки рам.
  - Это из чего же так молотили?
  - Из пистолетов Макарова, наверное. Когда отдельные группы федеральных сил захватывали отдельных членов незаконных вооруженных формирований. Ты что, газеты не читаешь и телек не смотришь?
  - Интересно, а в городе из таких же пестиков пуляли?
  - А вот приедем, посмотрим.
  
  Посмотрели.
  Всю дорогу молча глаза таращили и головами мотали, будто им по шлемам кувалдой настучали.
  На въезде в город, кварталы практически целых частных домов чередовались с улицами, вызывавшими в памяти кадры кинохроники о последствиях торнадо. Разнообразие разрушений было просто невиданным. На одной улице несколько домов, будто бы под воздействием какой-то внутренней тяги, сложились и стояли, напоминая конусами налезших друг на друга стен чукотские яранги. На другой - во дворах лежали просто аккуратные, холмообразные кучи мусора. На третьей - размолоченные в труху останки самана или битого в щебень кирпича разметены ровным слоем, хоть сразу асфальтируй поверху.
  А ближе к центру пошли многоэтажки.
  ...Хиросима...
  
  Пройдя по длинной широкой улице, вдоль искореженных трамвайных путей, колонна повернула налево. Спустилась по наклонному короткому переулку среди слегка подкопченных, со сплошь выбитыми окнами, но жилых пятиэтажек. И, наконец, остановилась перед шлагбаумом, напротив трехэтажного здания из светлого коричневато-желтого кирпича. Подъезд к зданию преграждали посты, укрытые за строительными бетонными блоками-фээсками. Сама трехэтажка была затянута от фундамента до крыши маскировочной сетью, очевидно для того, чтобы было трудней рассмотреть амбразуры среди мешков с песком, закрывавших проемы окон.
  Это и был знаменитый ГУОШ, которому подчинялись все милицейские подразделения федеральных сил в Чечне. Вообще-то, если расшифровать эту аббревиатуру: ГРУППА управления оперативного штаба - то должна быть "она". Если танцевать от слова "управление" - то "оно". Но называть в женском или среднем роде главный штаб российского МВД в Чечне, битком набитый вооруженными до зубов мужиками, ни у кого бы язык не повернулся. Так и повелось: "ГУОШ приказал" или решил, выделил или отказал, поощрил или наказал... А также: "пошел он на хрен, ваш ГУОШ" или "сидите тут, в своем ГУОШе...". Впрочем, последние две фразы использовались в основном в процессе сражений с кадровиками и тыловиками средней руки, поскольку серьезные посты в этой конторе занимали серьезные мужики в генеральских или полковничьих погонах, к власти привычные и применять власть умеющие.
  Была в Чечне и группировка внутренних войск, со своим командованием. Была и группировка министерства обороны.
  А еще в Чечне были: комендатура республики, комендатура города Грозный и районные комендатуры, которым также подчинялись те же самые внутренние войска и милицейские силы, распределенные по комендантским участкам. Руководили комендатурами в основном офицеры ВВ, отчаянно дравшиеся с дудаевцами в январе-феврале и потому считавшие, что самый эффективный способ борьбы с боевиками - это массовые зачистки, и осуществлять их должны "менты". Но власть комендантов уравновешивалась наличием их же собственных заместителей по милицейской работе, подчинявшихся ГУОШу. А "менты", в большинстве своем, были уверены, что, после разгрома основных сил противника, массовые мероприятия стали бесплодной и только озлобляющей население показухой. И что боевиков надо вылавливать с помощью оперативных методов и точно спланированных акций.
  Надо всей этой кашей возвышался находившийся тогда в аэропорту "Северный" штаб федеральной группировки, командовавший всеми силами: и МВД, и министерства обороны. Должность командующего федеральной группировкой в данный момент занимал командующий внутренними войсками МВД. Но военные из министерства обороны, кроме него ( а в реальности - в первую очередь) подчинялись своему министру. Когда же должность командующего группировкой занимал подчиненный Павла Грачева - Героя России, Маршала России, Главного Стратега этой войны и автора исключительного по цинизму и идиотизму высказывания о ребятах, умирающих с улыбкой на устах, то картинка была с точностью до наоборот. Тогда всеми рулил военный, а эмвэдэшные генералы корректировали его указания в соответствии с политикой и волей министра внутренних дел.
  В середине чеченского хитросплетения практически автономно действовали малозаметные, скромные, но ловкие ребята из ФСК, а также что-то строили и возили в гуманитарных колоннах бравые парни из недавно появившегося МЧС. И у тех и у других были свои начальники и свои генералы.
  А внизу, островками непонятно чьей власти торчали: МВД Чечни; разоренные отделы чеченской милиции, полк ППС, скоронабранный из бойцов оппозиции и с опаской вооруженный, а также отвечающие за все, но не имеющие права ни на что местные районные администрации.
  Хотя, если точно, то в самом низу, составляя настоящую, фундаментальную силу, с надсадным хрипом развернувшую кампанию от позора первых месяцев к сокрушительным поражениям боевиков, находились те, кто ежедневно поливал своей кровью землю Чечни. Те, кто, не различая званий, ведомств и родов войск, называли друг друга братишками. Те, кто делился друг с другом патронами и хлебом. Кто материл "этих тупых вояк" или "этих долбаных ментов", но тут же лез в огонь, чтобы вытащить свежеобруганого брата-россиянина из зубов верной смерти. Те, кого так и не остывшие от подковерных битв "окопные" генералы потом будут делить в своих мемуарах на мародеров "первого, второго и третьего эшелона".
  
  Но, сидевшие в машинах, пока не хлебавшие военного лиха и слегка придавленные первыми впечатлениями офицеры и бойцы еще не знали всего этого. И не представляли, какая сложная работа по распихиванию прибывших людей в разные ячейки этого грандиозного бардака предстоит сейчас руководству ГУОШа и их командирам.
  
   Дэн
  Почему я лежу? А-а... ранен, наверное. Странно: попали в затылок, а я живой. Или неживой? В голове шумит немного. Но, ничего. Думать могу. Живой, значит. Наверное, шлем спас.
  Что-то на лице лежит, на веки давит. Убрать надо. Черт, руки не слушаются. Придавило их чем? Ладно, попробую глаза открыть. Потихоньку, чтобы эта фигня в зрачки не влезла.
  Так: левый разлепил. Правый - не получается.
  Рука чья-то. Лежит на лице чья-то рука. Рукав от "Снега". Наш, значит. Кого еще свалили? И чем нас поваляли так? Может, эти абреки успели гранату выкатить?
  Как мешает эта рука... Большой палец в правый глаз уперся, словно деревянный. Мертвая рука. Убитый. Неужели никого живого не осталось. А если остались, неужели они не видят? Растащите нас. Я-то живой!
  Слава Богу! Чья-то живая рука мертвую подняла. Странно, но и меня следом вверх тянет, как пришитого.
  Владькино лицо надо мной повисло. Глаза растерянные. Слезы в глазах.
  Слезы у Ястребка? Это что-то новое...
  Жорка откуда-то сзади-сбоку выглядывает. Наверное, это он меня за плечи приподнял.
  Черт побери, куда же меня звездануло?!
  А рука-то эта, что на глазах лежала - моя. Вижу теперь, что моя. Болтается, будто у тряпичной куклы. И не чувствую ее совсем. Оторвало, что ли? Не похоже. Куртка, сколько можно глаза скосить, целая. Кровь не хлюпает. И не болит совсем.
  Надо попробовать встать.
  Ног нет. Вижу их, что есть, на месте ноги. А их нет. Совсем не чую. И вторая рука, как неродная висит.
  Теперь понятно.
  Позвоночник.
  Трандец.
  Интересно: почему я так спокоен. Ведь раньше я этого больше всего на свете боялся. Сколько раз думал: если суждено, то пусть сразу между глаз какая-нибудь фигня прилетит. Хорошо бы: бац - и все...
  А это...
  Да, полный трандец.
  Наихудший.
  Дэн попробовал что-то сказать.
  Побледневшие и вмиг обметавшиеся сероватой пленкой губы еле шевельнулись. Невнятный звук выскребся из пересохшего горла.
  Дэн попробовал еще раз.
  Скрежещущий шепот.
  - Куда?
  - Похоже, в шею. Ты не шевелись. Только не шевелись, - в Жоркиных глазах сверкало отчаяние. Не шевелись, до госпиталя потерпи. Потерпи, а, Дэн! Машину! Машину давайте, вашу мать!
  - Дмитро, бросай нашу, бери душманскую. На "таблетке" ребята с этими уродами уедут. Бери душманскую!
  Мощная фигура Ястребка склонилась навстречу Жорке. Подсунув руки под безвольно обвисшее, тяжелое, словно набитое песком, тело товарища, они вдвоем подняли Дэна и, как могли бережно, втиснули на заднее сиденье. Владик примостился рядом, положив голову Дэна себе на колени.
  - Гони, Дмитро! Гони, как никогда не гонял! Но, аккуратно гони!
  Бандитский уазик взрыкнул недовольно.
  Получил шпоры, рванул с места.
  Жорка на ходу в кабину впрыгнул, на кресло рядом с водительским.
  Помчался уазик, набирая скорость на уцелевшем полотне, притормаживая перед колдобинами.
  Хотя, сильно сказано - помчался.
  Поквиталось время за ту атаку, за то бешеное ускорение. Рычит уазик. Гребет колесами изо всех сил. А дорога под него еле втягивается. Ползет неторопливо, хоть продави педаль до асфальта. И висит их машина в мировом пространстве, как первый спутник в космосе необъятном. Люди в ней те же, что совсем недавно в другом уазике летели кометой яростной. Но теперь вся неспешность всей Вселенной в этом кусочке пространства сконцентрировалась. Как не вовремя ты, время, мстить нам собралось!
  У Ястребка из кармашка разгрузки магазин автоматный выпирает, в щеку Дэна впился. Больно так! Чувствует щека. И не поймет Дэн: мучит это его, или радует. Хоть что-то цело. Хоть что-то, хоть через боль, но о живом мире напоминает. Не все тело омертвело, обезразличилось.
  Как ноет щека! А из шеи встречная боль пошла. Будто пробудил ее пластмассовый рожок, стальным рантом в живую плоть упершись. Как пурпурная магма, внезапно прорвавшая склон вулкана, мгновенно заливает цветущие сады и испепеляет все живое на своем пути, так кипящая лава нестерпимой муки из разорванных нервов, из раскрошенных позвонков Дэна ударила в его мозг, залила сердце. И не сказать ничего. Губы не слушаются по-прежнему. Горло от неудобного положения совсем пережало.
  Не смотрит Ястребок в глаза Дэновы. Сил нет смотреть. Но перемог себя. Глянул. Боль увидел.
  - Дай-ка, поправлю тебя. Дмитро! Потише пока! Надо Дэна переложить.
  Жорка с переднего сиденья через спинку перевесился. Снова в четыре руки приподняли. И хоть не ушла боль, но взгляд у Дэна стал осмысленней. В грудь, смятую позой неловкой, со свистом полный вдох вошел.
  Дэн глаза к окошку с усилием повернул: скоро там госпиталь? Ах, е! Знакомые здания Минутки на капот наползают. Вот уазик под знаменитый мост с высокими тоннельными стенами нырнул. Сколько этот мост крови выпил и сколько выпьет еще... Совсем в другую сторону едем. Не знают пока город ребята. Слышали, что госпиталь возле аэропорта - и в Ханкалу погнали. А госпиталь - в Северном.
  - Не туда...
  Ястребок к губам дэновым склонился:
  - Что?
  - Не туда. Госпиталь в Северном.
  - Разворачивай! Госпиталь в Северном! Дэн, смотри, подсказывай, если можешь. Мы там не были ни разу.
  - Я тоже раньше только других возил, - хотел сказать Дэн, но решил силы сберечь. Еще далеко ехать.
  Видно плохо. Все лобовое стекло - в паутине трещин, грязью присохшей, заскорузлой ухлестано. Дворники не работают.
  - Куда поворачивать?!
  - Не вижу, стекло грязное...
  - Не останавливай! Некогда! - Жорка на переднем сиденье в комок упругий собрался, ноги к груди подтянул.
  - Тум! - глухо ударили берцы в стекло.
  - Хрум! - ответило стеклянное полотнище. Взмахнуло прозрачно-сетчатыми крыльями, брызнуло во все стороны крошкой алмазной, упорхнуло вбок, по асфальту прокувыркалось.
  В кабину ветер ворвался. Теплый. Весенний. Но не новой жизнью пахнущий, а недавними смертями, пожарищами, болью.
  - Налево!
  Сунжинский мост. Дворец дудаевский. На дороге пробка: не протолкнуться. Дмитро дергается и машина дергается. Зачихал мотор, закашлял... Заглох! Захлебнулся? Или, наоборот, глотнуть нечего? Вместо датчика топлива - дыра на приборной панели.
  - Падла железная! Дотянуть не мог?! - в голосе у Дмитро - злоба и отчаяние.
  Стартер противно скрежещет. Схватило!... Кашлянул движок... Заглох снова!
  Жорка из машины пулей вылетел. Автомат вскинул:
  - Стой!
  Сзади - зилок-самосвал. Водитель-чеченец по тормозам ударил, руки вверх поднял: смотрите, нет в них ничего. Жорка подскочил, дверку зилка рвет:
  - Подтолкни бампером, помоги завестись!
  - Па-амну машину...
  - Х.. с ней, с этой машиной, лишь бы доехала!
  - Ка-ак скажещь.
  Жорка вперед побежал. Автоматом размахивая, дорогу расчищает. Вот не понял его кто-то в "Жигулях". Или не захотел понять. Автомат гавкнул коротко. Упрямые "Жигули" взвыли, на обочину выпрыгнули, в снарядную воронку задом съехали. Водила на сиденье съежился, голову руками закрыл, под самый руль залез.
  Уперся зилок уазику в задницу. Прет, как бульдозер. Уазик зарычал обиженно, выругался, черным клубом в толкача своего харкнул. Рванул вперед - от нахала подальше.
  - Как ты, Дэн? Держись! Держись, братишка!
  Километр! Километр не дотянули! Уже из города выскочили. Уже лесок по сторонам. За него чуть-чуть проехать, один КПП проскочить и - направо, вдоль длинного бетонного забора. Но, опять встал уазик. Не нравятся ему новые хозяева.
  Жорка встречный БТР остановил. На броне - пацаны-вэвэшники. Сильно не напрягаются, но автоматы их на Жорку смотрят. А тот - на уазик показывает, говорит горячо, руками размахивает. Из командирского люка молодой офицерик вынырнул. Послушал Жорку, покивал головой, что-то вниз, в люк крикнул. Сдал назад БТР, стал разворачиваться. Солдаты на броне к башне пересели, корму для раненого освободили.
  Дмитро по торпеде уазика кулаком грохнул:
  - У-у! Сволочь бандитская! Сожгу, тебя, тварь, на обратном пути!
  - Не психуй...Бак! Бак переключи! Может, во втором что есть?
  - Еш твою!... Точно! Заклинило мозги по запарке. Ну-ка...
  Снова стартер скулит, скребется. Взрыкнул мотор, запел, как ни в чем не бывало. Жорка руки победно вскинул, назад бежит. Когда мимо БТРа проезжали, махнул братишкам благодарно.
  Вот он, госпиталь. Здание старое, облупленное. Бараки дощатые.
  Надежда. Спасение. Или надежда на спасение.
  Жорка еще на ходу из машины выпрыгнул. В черный проем двери госпиталя нырнул. Ястребок - за ним. Санитара с носилками чуть не на руках впереди себя вынесли.
  - Не спеши, - санитар ворчит. - Теперь спешить некуда. Теперь все аккуратно делать надо. Вы его поднимайте, а я голову придержу...
  
  - Снимок нужен, - дежурный хирург головой качает. Видно, что не нравится ему эта рана. Очень не нравится. Но выносить приговор не спешит.
  - Док, что у него?
  - Пока не знаю. На снимок!
  
  - Так, придержите его. Надо немного повернуть голову и растянуть шею. Иначе ничего видно не будет, - женщина-рентгенолог строго смотрит на добровольных помощников, - держите его. Ему будет больно.
  Еще недавно, еще пять минут назад Дэн думал, что не бывает сильнее боли, чем та, что по пути в госпиталь захлестнула его обжигающим потоком.
  Он ошибался.
  - Дайте что-нибудь! Уколите! Нельзя же так! О, Господи, за что же ты меня так?! Я ведь просил. Я ведь просил тебя! Убей меня. Дай мне умереть! Люди, сделайте же что-нибудь! - Это не Дэн кричит. Это - внутри него боль черной разверстой пастью орет, надрывается. А Дэн лишь беззвучно губами шевелит. У него даже на крик сил нет.
  Такая боль!
  - В операционную!
  - Наркоз!
  И мир исчез снова.
  
  
  * * *
  Военный комендант Ленинской районной комендатуры города Грозный находился в состоянии глубочайшего похмелья. Точнее - конкретного, обстоятельного запоя. Об этом свидетельствовал не только какой-то совершенно убойный перегар, заставивший Змея отступить на несколько шагов, но и помятая, съехавшая набок, покрытая рыжей щетиной физиономия, а также отвратный кислый запах давно не мытого тела.
  - Н-ну?
  - Что, ну?! Я вам третий раз повторяю, что наш отряд прислан в ваше распоряжение. Где нам людей размещать?
  - А где м-можете, там и размещайте. - Комендант, пошатнувшись, развернулся и, поочередно с натугой выдергивая из жирной грязи ноги в резиновых высоких сапогах, почавкал в одноэтажное, стоящее буквой "Г", здание. Судя по всему, именно там и располагалась сама комендатура.
  - Ох, и поработаете вы с этим... - озабоченно завертел головой стоявший за спиной у Змея Родионыч.
   Крепенький, коренастый и чрезвычайно моторный заместитель начальника областного УВД, в соответствии с приказом министра, сопровождал отряд до места постоянной дислокации в Чечне. Был он, хоть по званию и целый полковник, человеком сугубо гражданским. И, до того, как партия направила его в политорганы "укреплять МВД", большую часть жизни проработал в комсомольском и партийном аппарате. Грянула перестройка, политотдел почил в бозе, а Родионыча, с учетом его неуемной энергии и огромных связей в руководящих слоях области, перебросили на должность начальника тыла. Змей его немного знал раньше, приходилось обращаться по некоторым вопросам. Но сложить какое-то мнение из этих немногочисленных встреч было трудновато. Запомнилось только непрорубаемое облако табачного дыма в кабинете зампотыла, да бледные лица его подчиненных, выскакивавших из дымовой завесы под грохот совсем не штабных выражений шефа. В общем, политработник, помноженный на тыловика... Но совместное путешествие немного рассеяло змеевы опасения. Не в свои дела Родионыч не лез, бурный свой темперамент не демонстрировал. Если что-то нужно было сказать, или посоветовать, делал это дружелюбно, обычно - с глазу на глаз. Большинство сопровождающих отряды руководителей испарились в направлении родных регионов еще из Моздока. Некоторые все же решились проехать со своими подопечными в колонне до Грозного, улетев потом из Чечни ближайшими по времени бортами. Родионыч же никаких поползновений в сторону дома не совершал. А наоборот, явно собирался уехать только после того, как построит, если не коммунизм в отдельно взятой стране, то хотя бы образцовый тыл для отдельно взятого омона.
  Так что, на его помощь и поддержку командир вполне мог положиться. А вот как с комендантом таким работать? Ведь он - царь и бог в районе, старший начальник...
  - Да-а-а! - Озабоченно сдвинул берет на самый затылок Змей.
  - Здравствуйте! Вы командир ОМОН? - проговорил чей-то мягкий, негромкий голос за спинами призадумавшихся офицеров.
  Змей и Родионыч, обернувшись, с интересом уставились на новую фигуру из числа аборигенов комендатуры.
  Если бы не "омоновка" - полевая милицейская форма, да автомат в руках, то любой принял бы подошедшего за директора сельской школы. Только у этих замечательных представителей интеллигенции так успешно могут сочетаться почти детская наивность, деревенская уважительность к окружающим и, в то же время, добродушная твердость человека, знающего цену и себе и своему положению. Впечатление усугубляли совершенно невоенная манера общения этого человека и строгие очки в тонкой золотистой оправе, за которыми доброжелательно помигивали чистые голубые глаза.
  - Заместитель коменданта полковник милиции Виктор Федорович Турчанинов.
  Змей и Родионыч по очереди представились.
  - Вы очевидно, уже познакомились с комендантом... Но это - ничего. Я руковожу работой милицейских подразделений, думаю, мы с вами сами решим все вопросы.
  - Вопрос пока один: где размещаться?
  - Вы знаете, все пригодные помещения уже заняты. Вас немного опередил другой ОМОН, он занял классы, которые освободили ваши предшественники. Может быть, вам решить вопрос с ГУОШем о переходе в другую комендатуру?
  - Нет, - сердито запыхтел Родионыч. - Мы уже сегодня полгорода объехали. Это ужас, что за бардак! Такое впечатление, что целый отряд никому не нужен!
  - Да, организация здесь...э-э...пока не привыкнешь...э-э... удивляет. Ну, давайте тогда вместе посмотрим, что можно сделать.
  Основные силы комендатуры - полк оперативного назначения внутренних войск и второй ОМОН размещались в трехэтажном здании бывшей школы. Вэвэшники плотно забили полтора этажа. Коллеги - омоновцы, занявшие две относительно приличных комнаты на втором, встретили с веселой подначкой:
  - Долго добирались, братишки!
  Во всем здании свободными оставались только два больших класса и бывшая учительская в самом конце коридора. Классы были просторные, с высокими потолками. И под самые эти потолки, как наглядное пособие по обратной эволюции - оскотиниванию людей, вброшенных в процесс бессмысленного взаимного истребления, высились кучи мусора. В основании этих залежей просматривались металлические останки парт и стульев, обрывки линолеума от классных досок, обломки и осколки другого школьного оборудования, непригодного для сжигания в "буржуйках". Расколотый глобус грустно выставлял свой африканский бок. Из-под него торчала пола азиатского ватного полосатого халата, будто выпавшего из хрестоматии по истории средних веков. Истрепанные и окровавленные гражданские куртки боевиков сплетались рукавами с драными и обугленными армейскими шинелями. Сотни "гуманитарных" банок с английскими, немецкими и арабскими надписями перемешались с отечественными жестянками, украшенными изображениями грустных коров и столь противных истинным мусульманам свиных рыл.
  Начинали строительство этих курганов еще дудаевские отряды и таджикский мусульманский батальон, выбитые отсюда армейской пехотой. А заканчивал стоящий в комендатуре полк, солдатики из которого предпочитали по ночам ходить не в обстреливаемый уличный туалет, а в эти уютные и закрытые помещения. Особым шиком, очевидно, считалось проявить альпинистское мастерство и выложить свои персональные метки на самых вершинах осклизлых холмов. Впрочем, судя по состоянию пола вокруг этих куч и загаженным углам, людей без горной подготовки и лишних фантазий в комендатуре тоже хватало.
  - Ну что? Будем дальше по городу мотаться, или этот свинюшник разгребем? - обратился Змей к стоящим рядом командирам взводов.
  Офицеры молчали. Каждый из них сейчас думал о своих товарищах, вымотанных восемнадцатичасовым перелетом, сменой часовых поясов, вагонной болтанкой и автомобильным маршем сквозь неизвестность. Как сказать им, что вместо отдыха и пищи, их ждет уборка тонн дерьма и мусора, а затем, ночевка на освобожденном от этих куч полу.
  Насупившийся за спинами отцов-командиров еще очень молодой, но чрезвычайно пронырливый старшина отряда, бывший детдомовец по кличке Мамочка, негромко пробурчал:
  - Развернуться - и домой, пока колонны не ушли!
  - А ты думал, тебя здесь под фанфары встречать будут? - ехидно усмехнулся Змей, - Столы с парадной скатертью, кроватки с белыми простынями? Добро пожаловать на войну, товарищи омоновцы!
  - Да это я так. Не материться же при командире!
  - Ну, если есть такое желание, разрешаю поматериться... в процессе уборки.
  Полчаса спустя разбивший отряд на бригады и вовсю пользующийся разрешением командира Мамочка уже сам воспитывал кого-то из не в меру разнывшихся бойцов.
  - Как это, на чем спать будем? Кто подкалывал, что мы, как ишаки навьючились, спальники, да коврики на себе тащим? Вот на ковриках, в спальниках и будем спать! А ты на полу будешь хихикать дальше...
  - Так ведь сами же приказ МВД зачитывали, что кровати и постельные принадлежности будут на месте выдавать!
  - А что вам командир после зачтения приказа говорил? Что умные мальчики все свое носят с собой! Не веришь командиру - будешь спать на приказе. Вот не дадут завтра кровати в ГУОШе, как обещали, попросишь у них лишний экземплярчик для подстилки...
  
  Неистребима в русском человеке тяга к рационализаторству!
  Ну что бы сделали в такой ситуации те же американцы? Или немцы, к примеру? Правильно: исправно таскали бы мусор в единственное отхожее место на улице, через два этажа по лестницам, да еще метров за сто в придачу. Если бы вообще не отказались воевать в таких антисанитарных условиях и выполнять обязанности, не предусмотренные контрактом.
  А здесь... Инициативная группа во главе со старшиной выбила забаррикадированную дверь в торце коридора, прямо рядом с освобождаемыми помещениями. И обнаружила то, что искала: узкий коридорчик с лестницей, ведущей на первый этаж, к запасному выходу. "Рационализаторы" тут же покрепче заколотили этот выход и стали сваливать мусор вниз, постепенно засыпая пролет за пролетом. Когда Змей, работавший вместе со всеми в одной из комнат, удивился, как быстро успевают бойцы разгружать импровизированные носилки, и вышел, чтобы глянуть, как им это удается, он чуть дар речи не потерял.
  - В-вы что делаете? Как мы тут жить будем? Это же все гнить и вонять начнет!
  - Никак нет! - радостно отозвался Мамочка. Я тут у зам коменданта по тылу хлорочки раздобыл. Будем засыпать помаленьку. А потом плотно верхнюю дверь заделаем, пленочкой затянем - и все нормально! Если и будет вонять, то на улицу, чеченцам. Зато теперь к нам уже точно никто через черный ход не проникнет.
  - И на танках не прорвется, потому что по говну траки скользят! - в тон ему добавил чей-то нарочито гнусавый голос с нижних пролетов уничтожаемой лестницы.
  Кто-то устало хихикнул в ответ, кто-то от души выругался.
  - Вы еще воевать не начали, а юмор уже, как у дегенератов, - укоризненно покачал головой Змей. - Что же с вами к концу командировки будет?
  - К концу командировки план по наполнению лестницы выполним на двести процентов! - отрапортовал Мамочка. - Представляете: когда духи стрелять начнут, сколько штанов добавится к этим шинелям и халатам?
  - Да ну вас, - не выдержал Змей, и засмеявшись, вернулся к работающим в "кубриках", как бойцы уже успели окрестить освобождаемые комнаты.
  
  В третьем часу ночи, наскоро ополоснув руки в ведре с водой и перекусив всухомятку, у кого оставались силы и аппетит, офицеры и бойцы попадали на свежевымытый, слегка припахивающий дерьмом и явственно - хлоркой пол.
  Змей снял испачканную, всю в заскорузлых пятнах синюю рабочую "подменку" и переоделся в камуфляж. Надув свой прорезиненный, переживший не один десяток таежных походов матрац и разложив подаренный друзьями пуховый австрийский спальник, прилег сверху. Придвинул поближе к боку автомат и, закинув руки за голову, вытянул гудящее, наломанное за трудный день тело. Завтра с утра - принимать блок-пост и начинать настоящую боевую работу. Первую ночь на блоке, он, конечно же, проведет вместе с бойцами. Не для того, чтобы подменять своих офицеров. А для того, чтобы самому попробовать на вкус воздух ночной войны и всей шкурой ощутить: в какой обстановке предстоит работать его парням.
  Кокой она будет, первая военная ночь? Хотя, первая-то - вот она! Так может быть, витающие в кубрике запахи - это и есть истинный букет войны?
  - Это тебе, командир, не марш-броски бегать! - устало улыбнулся он сам себе в неверном свете прилепленной к подоконнику свечи и упал в черную яму.
  * * *
  
  Что со мной? Где я?
  Дэн открыл глаза.
  Над ним не было ни потолка, ни неба. Лишь обступивший со всех сторон мрак сходился куполом над запрокинутой вверх лицом головой и лежащим, словно отдельная самостоятельная часть, остальным телом. Тусклый рассеянный свет накрывал его серовато-желтым колпаком, возникая, словно ниоткуда. Дэн понимал, что находится в горизонтальном положении. Но ни твердой, ни мягкой поверхности под собой не чувствовал. Он словно висел в окружающем его пространстве, запеленатый в этот призрачный свет, растворенный в нем.
  И тогда нахлынул жуткий, первобытный, панический страх.
  Где я?
  Что это? Чистилище? Преисподняя? Тот самый тоннель, в который, по рассказам вернувшихся к жизни, уходят души умерших?
  Я ведь некрещеный. Неужели тому, кто не принял крещение, действительно нет места ТАМ? Ни среди грешников, ни среди праведников? И неужели теперь мне предстоит находиться так вечность: живой разум в неживом и неосязаемом мире.
  Единственными реальными ощущениями оставались тупая ломота в затылке и горячая пульсирующая боль в шее.
  Дэн попробовал шевельнуть губами. Тонкая зеленовато-серая корка с похрустыванием разошлась над бездонным обезвоженным колодцем рта. Непослушный, словно набитый сухим мхом язык невнятно выдавил:
  - Вде я? Пить...
  - Очухался, брат? - среди желтого потустороннего сияния появилось смазанное, но вполне земное человеческое лицо.
  Дэн напряг глаза, тяжким тупым усилием сводя фокус безвольно разъезжающихся зрачков. И в ставшей более четкой картинке увидел покрытый конопушками нос, сострадательно сморщенные пунцовые губы с редким рыжеватым пушком над ними, сочувственно-понимающие зеленовато-коричневые глаза. Чуть ниже, под клином не очень чистой, покрытой пупырышками шеи - серый край солдатской нательной рубахи и линяло-бежевый воротник синей казенной пижамы.
  Ни в раю, ни в аду таких лиц быть не может. Такие лица в таком оформлении есть только на земле и только в одной стране.
  Я жив.
  Постепенно проявился над головой мрачноватый бетонный потолок полуподвального помещения. Над сливающейся с серой стеной дверью обнаружился и источник еле мерцающего желтого освещения - самая обычная, наверное, двадцативаттная лампочка.
  Это госпиталь. Да. Это - госпиталь. Мне давали наркоз. Делали операцию.
  Да. Делали операцию. Потому что у меня ранена шея.
  Нет. Не просто ранена. У меня перебит позвоночник. Перебит там, где шея. Поэтому, я чувствую все, что происходит с головой, но не чувствую остального тела.
  И невыносимый, запредельный ужас швырнул его черными лохматыми лапами в пропасть беспросветного и бездонного отчаяния.
  - У-у-у!
  Завыть! Так хотелось завыть! Но даже этого не смогли сделать ни заскорузлые губы, ни одеревеневшая глотка.
  - Попить? Сейчас дам попить! - хлопотливо пробормотал солдатик, - Я только доктора спрошу: можно тебе пить?
  
  - Ну, как дела, герой? - над Дэном появилось другое лицо. Он его не помнил. Понимал только почему-то, что это - врач, тот самый хирург, который его оперировал.
  - Очухался. Говорить уже пробует, - радостно сообщил добровольный медбрат, - пить просил.
  - Дай ему глотнуть. Чуть-чуть, смочи только, чтоб не захлебнулся. Ему сейчас глотать трудно.
  Шершавые руки с грязноватыми, обгрызенными ногтями поднесли к губам Дэна эмалированную кружку, влили несколько капель в жадную трещину рта.
  - Молодец. Выжил. С таким ранением редко кто выживает. Но, здесь мы больше ничего сделать не можем. Тебе нужно в толковую реанимацию, чтобы закрепить результат операции. Полетишь на самолете в Ростов. Так что, пока не долетишь, держись, брат, за жизнь зубами.
  - Зачем? - хрипло, но ясно и четко.
  - Не дури. Раз выжил, значит, есть зачем. Поживешь - узнаешь...
  
  Потом появился следователь прокуратуры. Он задавал какие-то вопросы.
  Дэн не понимал, для чего это. Что такого необычного в человеке, раненом на войне? Но вдруг вспомнил, что войны-то нет. Никто ее не объявлял. Кто кому объявлять-то будет: Москва - Грозному, одна часть России - другой? Даже чрезвычайное положение не ввели. Поэтому, как и в любом другом городе, и здесь по каждому факту стрельбы должна проводиться проверка. А раз ранен милиционер, значит, расследовать дело должна прокуратура: это ее подследственность. Все правильно. Дэн даже удивился, что еще в состоянии так логично рассуждать. Он стал вслушиваться в вопросы. И даже что-то отвечал, пока раненая шея снова не напомнила о себе новым приступом острой боли, и очередной ответ не перешел в мучительный стон.
  Пришедшая на зов солдатика медсестра по-армейски просто пояснила следователю, куда ему следует уйти, и сделала Дэну укол. Прояснившееся было сознание вновь расплылось. Голова наполнилась приятным розоватым туманом, и лишь в основании затылка что-то раздражающе настойчиво пульсировало и потюкивало, напоминая о притаившейся на время ядовитой гадине боли.
  - Так, герой, скоро борт уйдет. И друзья уже заждались. Попрощайся - и удачи тебе! - хирург ободряюще похлопал Дэна по руке.
  Его слова раненый услышал. А вот дружескую руку не почувствовал. Он ведь не чувствовал и своей...
  На улице его ждали ребята. Весь отдел, точнее та его часть, что приехала в эту смену.
  Они уже знали, что тупая пээмовская пуля превратила несколько сантиметров дэнова позвоночника в кашу из костей и тканей спинного мозга. Что разрыв этот невосстановим и невосполним. И что Дэн никогда больше не встанет на ноги, и скоре всего, всю оставшуюся жизнь проведет, лежа в постели. А еще они знали, что, несмотря на уклончивые ответы хирурга, Дэн сам все прекрасно понимает. Он - профессионал.
  Не попрощаться с Дэном ребята не могли. Но, и как себя держать с ним, не знали. Все что угодно, любое другое ранение, пусть самое тяжелое... Тогда бы и про свадьбу, к которой все заживет, обязательно вспомнили, и выжить во что бы то ни стало, потребовали. И пообещали бы, что если помрет, то даже на порог отряда больше не пустят. И действовали бы эти незатейливые шуточки, как всегда. Хорошо бы действовали. Ведь в них не слова важны. А то, что скрыто за словами: надежда друзей на лучший исход и искреннее желание вновь увидеть своего братишку в строю, рядом, живого и надежно подремонтированного.
  А тут... Каждый боялся лишнее слово сказать. Каждый понимал, что может услышать в ответ то страшное, что уже услышал хирург.
  Дэн избавил их от необходимости что-то неуклюже придумывать и делать самим:
  - Курить хочу...
  Мужики с суетливой готовностью раскурили сигарету, осторожно вставили ему в губы. Сами задымили, перебрасываясь короткими нейтральными репликами.
  Столбик пушистого горячего пепла упал с сигареты Дэна на уголок рта, обжигая кожу. Но никто этого не заметил. А сам Дэн не мог ни стряхнуть его рукой, ни сдуть, ни даже сказать об этом друзьям, боясь, что и сама сигарета провалится сквозь разжатые губы прямо в глотку. И в этом пустяке, как в огромном страшном кривом зеркале отразилась вся его будущая жизнь. Жизнь абсолютно беспомощного калеки.
  Он пытался удержать слезы. Но не мог. Прозрачные, ядовито-горькие капли взбухли в уголках глаз, скатились на сухие горячие виски. Одна из них, противно щекоча, затекла в ухо. И нельзя было встряхнуть головой, чтобы выпроводить наглую непрошеную гостью.
  Жорка заметил, что происходит что-то не то. Заботливо сдул пепел с лица Дэна, незаметно, вроде невзначай, стер следы влаги с висков, стал присматривать, время от времени снимая прогоревший табак намозоленными на тренировках крепкими пальцами.
  - Так, все! Ему как можно скорей надо попасть в Ростов, - прервал прощание врач.
  Жорка забрал из губ друга окурок. Собровцы по очереди неловко, осторожно обняли товарища, попрыгали на броню окончательно осиротевшего "Домового" и в угрюмом молчании дожидались, когда носилки загрузят в санитарный уазик. Ждали, чтобы напоследок, еще раз, хотя бы помахать вслед рукой. Ведь никто не знал, какой будет новая встреча... и будет ли она вообще.
  А Дэн закрыл глаза, желая как можно скорей остаться в одиночестве, или, еще лучше, снова впасть в забытье.
  
  * * *
  
  Та-ак! Вон, он значит, какой - НАШ блок-пост! Крепость наша. Бастионы - равелины - башни - подземные ходы...
  На перекрестке двух улиц, бетонными блоками-фээсками выгорожен прямоугольник: метров тридцать на двадцать. Точнее, из блоков сложены три его стороны. Четвертую образует стена пятиэтажного дома, к которой прижался строительный вагончик для отдыха свободной смены. В стенах прямоугольника - бойницы. По центру - стоит главная ударная сила этой крепости - БТР с экипажем из солдатиков ВВ. Под одной из стен, из тех же фээсок закуточек выложен. "Туалет типа сортир", как говаривал бессмертный Папанов. Только нет под этим туалетом выгребной ямы. Все - на одном уровне с постами, на асфальте. Зимой-то, наверное, терпимо было. А сейчас солнышко пригревает. Аромат... сказочный.
  На крыше пятиэтажки - тоже позиции блок-поста. С них бойцы прикрывают тех, кто внизу. И контролируют окрестности. Далеко-о-о с крыши видать. Частный сектор с двух сторон, как на ладони. Плохо только, что через улицу - такие же пятиэтажки, совсем рядом. Окна в этих домах нежилые, мертвые. А значит: приходи, кто хочешь, и делай, что вздумается.
  - Вот отсюда и надо главных поганок ждать? - то ли спросил, то ли прокомментировал Змей.
  Жизнерадостный, улыбчивый старлей-вэвэшник, сдававший блок, радостно покивал головой:
  - Ага! А еще с тылу. Вон - стройка незаконченная. И подъемный кран. Видишь какой интересный: не на ажурной конструкции закреплен, а на цельной стальной трубе. Так один клоун придумал: в эту трубу днем забирается, а, как стемнеет, из бесшумки - шлеп, шлеп! Мы уже поняли, что "Винторез" работает. Стали слушать, на звук из автоматов отвечать. А он все стреляет, сука! Каждую ночь. Вспышек не видно, звук - еле шипит. Что ему наш огонь по площадям? Труба-то толстая. Троих нам выбил, пока мы поняли, где он сидит. Днем проверили - точно: уютное гнездышко. И винтовка там. Он утром вылезет незаметно, за стройкой-то не видно, и отдыхать идет. Мирный гражданин, без оружия... Ну мы его снова дождались, да как из бэтээровских пулеметов дали по трубе! Видишь: решето! Утром подошли. А он застрял там, висит, стонет. Ну, мы ему снизу из подствольника и добавили. Что осталось, легко вниз ссыпалось... А сейчас на эту стройку тоже какая-то бригада лазит, с автоматами. Ну, с ними уже сами разбирайтесь. Имей в виду: сегодня они сюда наползут. Знают уже, что новенькие на блоке. Будут щупать.
  - Спасибо за предупреждение.
  - Кушай, не обляпайся! Ну, все. Мне пора.
  Старлей быстро нырнул в чердачный люк, и дробь его ботинок гулким барабанным эхом проскакала по лестничным пролетам пустого, выжженного подъезда. Ему было куда спешить. На улице, у блок-поста, уже в третий раз нетерпеливо сигналил "Жигуленок", в котором, кроме второго такого же разбитного и молодого лейтехи, сидели две симпатичных девчонки. Похоже, братья-вэвэшники сумели наладить контакт с местным населением. Ну что ж: они этот квартал отбивали, они в нем зацепились, блок-посты понастроили. Их право и попользоваться плодами своего героизма...
  Внизу уже вовсю бурлила новая жизнь. Мамочка переругивался со взводным. Любители техники облепили БТР и терзали вопросами обалдевших от такого внимания солдатиков. Один из бойцов, разложившись прямо на асфальте, рисовал таблички для ограждения.
  Еще утром Змей стал дотошно выяснять, на каком основании его бойцы могут открыть огонь, если какой-нибудь чужак, даже без оружия, попытается приблизиться к посту или, тем паче, проникнуть на его территорию. Мало ли что: достанет из кармана гранату, или вообще рванет спрятанный под одеждой "пояс смертника"...
  Мнения были разные. Но все начальники сходились в одном: охраняемая зона должна быть обозначена ограждением и предупреждающими надписями, в том числе, обязательно, на чеченском языке.
  Сказано - сделано. Мамочка, взявшийся за исполнение этого поручения, позаимствовал одну табличку с периметра комендатуры. На большом куске фанеры русскими буквами было написано: "Саца! Чекх вала мегар дац!
  - Это как переводится? - спросил Мамочка у сержанта-вэвэшника, скучающего на КПП.
  - Саца - по ихнему "стой". А дальше... "Проход запрещен. Будут стрелять!" - Не очень уверенно ответил тот. - Я что тебе, на чеха похож? Спрашивай у них!
  Реплику эту Мамочка проигнорировал. А вот надпись на образце его вполне удовлетворила. Правда, уже на блоке выяснилась неприятная деталь. Его помощники, из экономии, нарезали слишком маленькие фанерки под таблички. Все слова не помещались. И сейчас Мамочка и его самодеятельный художник стояли, задумчиво почесывая затылки.
  - Да, ладно, пиши первые две фразы: "Саца! Чекх вала". И так понятно, что если проход запрещен, то нефиг лазить, - принял мудрое решение старшина.
  Змей не стал вмешиваться. Так - значит так...
  Оставалось осмотреть еще один объект. Прямо над блоком нависал строящийся двухэтажный частный особняк, да еще и с мансардой. Домина этот был уже практически закончен. Судя по всему, оставались только отделочные работы. Дорогущий кирпич в обернутых полиэтиленом блоках, ящики с мраморной плиткой и коробки великолепного кафеля говорили о том, что внутреннее убранство этого сооружения должно будет соответствовать его помпезному внешнему виду.
  - Как тебе избушка? - кивнул на особняк Змей подошедшему Пушному.
  - Плохо живут бедные чеченцы. Совсем ограбили их русские империалисты, - печально вздохнул в ответ сапер, ютившийся со своей стремительно нараставшей семьей в однокомнатной квартире.
  - Ну, пойдем, посмотрим, что там у этих бедняков внутри делается. Вояки говорили, что дом жилой, оттуда стрелять никто не будет. Но, свой глаз-алмаз. Да и не очень-то похоже, что там уже кто-то поселился.
  Вот и верь после этого людям! Недостроенный особняк принадлежал большой семье, которая жила здесь же, рядом, через забор, в домике поскромнее. Но, пока шли боевые действия, работы в пустующем здании они прекратили. Никто в нем не жил, и никто его не охранял. Залазь на чердак и бей любого бойца на блок- посту через круглые отдушины - на выбор.
  Правда, по словам хозяев, ни они, ни чужие люди пока в этот дом соваться не рисковали. Похоже было, что там кто-то понаставил мины.
  Пушной загорелся немедленно:
  - Змей, надо чужое все поснимать, свое поставить. Мы ж не знаем, кто минировал! А вдруг духи? Придут, обойдут свои ловушки и перестреляют нас, как кур на насесте!
  - Погоди...
  - Ну, хоть посмотреть!
  - Ладно... Только осторожно там. Мы тебя прикроем снизу.
  
  Змей, сидя на крылечке особняка вместе с двумя бойцами, терпеливо дожидался результатов инспекции. Пушной был прав. Людей на то, чтобы перекрыть постами и этот дом, не хватит. Значит, надо так его нашпиговать всякими подарочками, чтобы никто чужой, особенно ночью, не смог туда забраться безнаказанно.
  
  Взрыв Змей не столько услышал, сколько почувствовал. Крыльцо вздрогнуло, поддав их снизу крепким толчком. И тут же, из круглых отдушин мансарды вылетели длинные струи пыли. Будто огромный пылесос прорвало.
  Змей подлетел, как подброшенный катапультой.
  Сердце екнуло и бешено запрыгало в грудной клетке.
  Подрыв! Ах, Пушной-Пушной! Не дай Бог! Что я твоей Татьяне скажу, когда она придет своего мужа встречать: пятилетняя дочка у подола и двойнята на руках...
  Бойцы рванулись было вовнутрь дома, откуда повалила пахнущая смертью смесь все той же пыли и тротиловых газов.
  - Стоять! Еще и вы нарветесь!... Я пойду. Смотрите по сторонам.
  Змей, до боли сжав зубы и до рези в глазах всматриваясь под ноги, осторожно вошел в прихожую. Свежая пыль припорошила следы Пушного, но рубчатые следы его ботинок были все же видны на толстой подушке старых наслоений. Вот по ним и ступал осторожно командир, готовясь увидеть в конце этой цепочки, ведущей на верхние этажи, тело своего сапера.
  Но это тело, азартно скаля зубы и на ходу сматывая фал саперной кошки, уже само спускалось по деревянной лестнице навстречу Змею.
  - Хитрые, твари! Но нас тоже не лохи учили! Я их заморочку убрал. Надо в отряд смотаться, взять кое-что, будет им сюрпризик!
  - Ты сначала скажи, что за сюрпризики ТЫ нам устраиваешь? А?!
  - Да они там под обычной растяжкой противопехотную мину на неизвлекаемость поставили. А я ее - кошечкой...
  - Ты!... Кошечка! - Змею так захотелось треснуть брату-омоновцу по радостно сверкающим зубам, что он аж отступил на шаг, от соблазна подальше, - Ты нас предупредить не мог?! Мы тебя уже хоронить собрались!
  - Да... что-то не подумал...
  - Уф-ф-ф! - Змей вытер мокрый лоб, вышел на крыльцо и тяжело опустился на грязные, но теплые, а главное, твердые, в отличие от его собственных ног, доски. - Сигарету дайте!
  Бойцы удивленно посмотрели на командира. Всем было известно, что он не только сам не курил, но и курильщиков отрядных гонял за дым в кабинетах и за бычки на заснеженных дорожках возле здания ОМОН. Откуда им было знать, что именно потому и воевал командир с курцами так беспощадно, что сам когда-то смолил не по мелочи. И, бросив это пагубное занятие, стал очень тяжко переносить "вторяковый" дым, извергаемый другими.
  Змей, отмахнувшись от зажигалки, сидел, вертел у себя под носом пальцами с размятой сигаретой и потихоньку оттаивал, наслаждаясь запахом хорошего табака, теплом, исходящим от крылечка и покоем, возвращающимся в перебулгаченную душу.
  По улице, мимо блок-поста тек почти непрерывный поток транспорта. Шли люди. Досмотровая группа, закрыв лица от пыли матерчатыми косынками, уже вовсю работала, выборочно проверяя машины и документы у водителей. Иногда останавливали и пешеходов. Народ вел себя по-разному. Кто-то злился, кто-то был равнодушен, кто-то улыбался и шутил.
  А две девчонки-чеченки, лет по восемнадцати, построив глазки омоновцам, оживившимся при их виде и решившим непременно проверить у них документы, вдруг прыснули, а затем и вообще расхохотались в голос.
  - Что у вас там написано? - одна из них показала пальцем за спину бойцам.
  Те оглянулись.
  У въезда на территорию блок-поста, на протянутой проволоке Мамочка гордо развешивал не просохшие еще таблички.
  Старшина услышал вопрос.
  - Тут написано: "Стой! Проход запрещен". Не понятно, что ли?
  Девчонки снова закатились смехом.
  - Да что такое?
  - Совсем не так!
  - Ну, да?! Вот же, мне говорили... - Мамочка достал "полнометражную" табличку и помахал ею перед хохотуньями.
  Те развеселились еще больше:
  - Это вы сократили так?
  - Ну...
  - Это вы по-русски сократили... Тут про стрелять совсем ничего нету. "Саца" - это "стой". А "Чекх вала мегар дац"... Совсем по-русски тут не скажешь. Но, приблизительно, если все вместе читать по словам, то будет: "Проходить быстро запрещено". Наверное, ваши хотели, чтобы люди останавливались для проверки. А без последних двух слов получается: "Стой! Проходи быстро"...
  
  - Ну что, изобретатели? - после занятий по чеченскому языку Змей окончательно отошел от последствий саперной "тренировки".
  - А ну их! Ни разу ни русские... - отмахнулся старшина.
  - Вот то-то, брат. Это нам - первый урок. Помнишь: "В чужой монастырь со своим уставом"? А ведь нам, хочешь не хочешь, надо искать с этими людьми общий язык. И не только в таких табличках...
  
  * * *
  Змей
  
  Вот и закончилась наша первая боевая ночь в Грозном.
  Закончилась без суеты, без страха. И если поцокали мои орлы зубами, то не из-за пулявшей всю ночь по блоку "биатлонки", и не из-за автоматчиков, точно исполнивших прогноз старлея, а только от неожиданного после вчерашней дневной жары ночного заморозка.
  Так что, командир, через левое плечо поплюй, но, похоже, можешь себя поздравить.
  Пусть командировка только начинается. Пусть это всего лишь одна из предназначенных твоему отряду сорока пяти ночей. Пусть война в любой момент может подкинуть любой страшный сюрприз. Вон как с Дэном судьба обошлась. Не удалось нам встретиться...
  А все-таки - ты готов. И орлы твои готовы.
  
  А солнышко снова шпарит.
  Воспоминания о ночном заморозке вместе с потом из-под "Сферы" солеными ручейками утекли. Даже странно подумать, что дома еще сугробы лежат, и метели вовсю буянят. Сейчас бы окрошечки холодненькой... Кстати, давеча, когда шли на базу из ГУОШа, проезжали мимо рынка. Похоже, в Грозном народ действует по правилу: война войной, а торговля по расписанию. На рынке народу полно и издалека видно, что прилавки зеленью забиты. А хочется зеленочки-то, травки-силосу, витаминчиков! Правда, мужики в комендатуре говорили, что цены еще высоковаты, надо чуть подождать. Да только дорога ложка к обеду. Когда всего полно будет, то и охотка отойдет. А вот сейчас лучком зеленым в солонку ткнуть, да с черным хлебушком его! Или редисочкой свежей, ядреной похрустеть... Все, сил нет, слюна аж фонтаном брызжет. И вообще, аль мы не крутые, аль не заслужили?!
  - Мамочка!
  - Здесь, командир!
  - Давай готовь машину и группу прикрытия. Смотаемся на рынок, посмотрим, как тут народ живет. Да надо к обеду зелени набрать. А то мы, как бригада вурдалаков выглядим. Морды бледные, губы синие. В медицинские учебники можно фотографировать, в раздел про авитаминоз. Сколько тебе времени нужно?
  - Пять минут.
  - Время пошло...
  Пять - не пять, но через десять минут уже и "Урал" у коменданта выпросили, и сопровождение в полном боевом из-под брезента радостными физиономиями сияет. Ну, понятное дело - весь цвет отряда здесь. Первый выход в город, на оперативный простор. Это тебе не на блоке торчать, марсианские пейзажи на грозненском асфальте рассматривать.
  
  Рынок, как рынок. Все та же туретчина, китайчатина, польский ширпотреб. Все те же сникерсы-марсы-пепси-колы. Торгашки, в основном чеченки, галдят, как положено. Зазывают, подначивают. По-русски почти все нормально говорят. Только гласные потягивают, нараспев как-то. Шипящие очень любят. И букву "в" смешно выговаривают: губы в трубочку, как англичане свое "дабл ю", из-за которого до сих пор Шерлок Холмс в разных изданиях бегает за злодеями то с Уотсоном, то с Ватсоном.
  Мужиков мало. Только мясо продают двое или трое. Да водку - один. Несколько человек у стенок киосков на корточках сидят. Надо повнимательней быть. А то в толпе и стрелять не надо. Сунут заточку под броник - ты еще по инерции идти будешь, а твой "приятель" уже испариться три раза успеет.
  - Не разбегаться. Группой идем. Повнимательней.
  Вот она, зелень кучерявая. Вот она, родимая. Тут надо Мамочку вперед запускать. Ох, и мастер торговаться. Рожа уже в улыбке расплылась, глазенки заблестели. В своей стихии человек.
  Что-то с первой хозяйкой не сладились. Ну, понятно, кто же на Кавказе товар с первого захода берет? Тут торговаться не уметь - себя не уважать. Только делать это надо красиво. Не жлобства для, а искусства ради. Красивый торг - это состязание поэтов!
  Ну вот, тетка - покупательница весь кайф обломила! По виду - своя, русачка. Только странная какая-то, бледная, лицо, как испитое. Дерганая, похоже, с легкой шизой. Мамочка со второй продавщицей уже целую сагу о молодой редиске сложили, уже партию на два голоса без фортепьяно дружненько так стали выводить... А эта подошла, теребит пучки: то ей не так, это - не эдак. Есть такая категория рыночных посетителей. Им в удовольствие пройти, поприценяться, ничего не купить, зато каждому продавцу его товар охаять. Желчь слить. Обычно торгаши таких мгновенно вычисляют и либо игнорируют, либо сразу отсылают подальше. Но наша чеченка вежливая оказалась. Хоть и видно, что ничего эта тетка покупать не будет, хоть и сбила она нам торг красивый, но не злится торговка, отвечает ей на все вопросы, разговаривает вежливо. Наверное, боится русской при нас дерзить. То-то! Это вам не дудаевские времена, когда о русских здесь любая мразь ноги вытирала, как хотела. Теперь у них защитники есть!
  - Ну, вы будете брать что-нибудь? - Мамочка ухмыляется галантно.
  - Нет, дорого. Что это за цена? С ума совсем сошли.
  Женщина бережно кладет пучок редиски на место (что ж не швырнула для полноты возмущения?) и, отвернувшись, уходит, наконец.
  Ну ладно, и нам пора. Мамочка затаривается в два пакета, сбив цену чуть не вполовину. Хозяйка торжественно, в знак признания его несомненного таланта, еще три пучка укропа бесплатно вручает. Комплименты, обещания теперь покупать зелень только у этой красавицы (благо ее джигита рядом нет), аплодисменты, занавес...
  А на базе уже борщ с тушеночкой доваривают. Сейчас мы туда укропчику, чесноку меленько рубленного, да под лучок... Есть счастье на свете, люди добрые!
  
  Вон как наряд в столовой при виде роскоши такой развеселился. Так: пока они борщ доводят до абсолютного совершенства, а столы - до уровня фламандских натюрмортов, надо быстренько в комендатуру мотнуться. Турчанинов обещал подготовить график патрулирования, да, если честно, и желание поделиться первыми впечатлениями аж распирает...
  Что-то нет Федорыча. Ни в штабной комнате, ни в спальне. Может, на улице? В комендатуре аж три входа-выхода. Два - со двора, для своих, третий - снаружи - к шлагбауму и пункту выдачи гуманитарки.
  Точно - вот он. Возле шлагбаума с народом стоит. Откуда их столько? Старики, женщины, некоторые с детьми. Есть и чеченцы, но в основном свои - славяне. И тоже лица странные: мимика дерганая и блеск в глазах, как у той женщины на рынке. Виктор Федорович им что-то объясняет. Мягко так, как доктор тяжелобольным:
  - Чуть-чуть подождите. Сейчас подойдет помощник по тылу. Обязательно поможем. Хоть немножко, но поможем.
  Ко мне направился. Надо расспросить, что тут за народное собрание.
   - Здравствуй, дорогой. Как первая ночь на блоке? Без проблем? Ну и молодцы. А у нас - вон видишь...Вот беда, беда! Посмотришь на людей, самому три дня кусок в горло не лезет. А как всем помочь? Красный крест только рекламу себе создает, а реальная помощь - мизерная. Гуманитарку привозят - ее всю сильненькие, да блатные растаскивают. Люди сутками в очередях стоят, дождаться не могут, в обмороки падают. Чеченцам легче. У них родня в селах. Кому совсем невмоготу - уезжают к своим. В городе все равно ни работы, ни условий для нормальной жизни. А эти... пока бои шли, по подвалам сотнями от голода и жажды умирали. Вышли из подвалов, а кто их накормит? Где квартиры уцелели - мародеры прошлись. Рады последние вещи за банку тушенки отдать, а где те вещи? Одна надежда - на нас. А что у нас, склады, что ли? Мы тут уже все, что могли, поотдавали: перловку, пшено, макароны разные, а все равно - капля в море...По помойкам бродят, да сейчас и на помойках ничего не найдешь. На рынках побираются. Вокруг еды ходят, смотрят, оторваться и уйти не могут. А купить не на что... Слушай, ты за сутки хоть немного отдохнул? Что-то выглядишь неважно, не приболел?
  - Да нет, все нормально. Климат непривычный, жарковато. Ничего, освоимся. Я... я к своим пойду. А насчет патрулирования попозже зайду, ладно?
  - Хорошо, давай попозже. Но все-таки, дружище, ты в медпункт зайди. Что-то ты мне не нравишься...
  
   Я сам себе не нравлюсь, Виктор Федорович. Ненавижу! Ненавижу это тупое самовлюбленное животное, стоявшее в двух шагах от смертельно голодной женщины и не догадавшееся протянуть ей хотя бы жалкий пучок редиски.
   Сытый голодного не разумеет.
   Какие страшные слова.
  
  - Командир, обед готов!
  - Что-то неохота, жара, что ли?
  - Команди-и-р!
  - Давайте пока без меня. Я попозже. Мамочка... ты вчера ворчал, что нам крупы всякой напихали на целый полк. Собери ее быстренько, да еще что-нибудь... Там у комендатуры люди голодные стоят...
  
  Мы готовились к этой войне.
  Нам рассказывали, как вести себя с местными при проверке документов.
  Но среди местных - десятки тысяч мирных людей, ни в чем не виновных и врасплох застигнутых этой бойней. Среди них - тысячи русских, украинцев, армян, евреев...
  Мы до автоматизма отрабатывали действия при штурмах зданий и при "зачистке" населенных пунктов. И мы твердо усвоили, что в подвал всегда нужно заходить втроем: сначала граната, а затем - ты и напарник.
  Но как штурмовать дома и подвалы, в которых укрываются не только боевики, но и чудом уцелевшие под бомбежками и артобстрелами старики, женщины и дети?
  Мы изучали методы своего выживания в экстремальных ситуациях.
  Но представить себе не могли, что будем жевать наши сытные пайки под чужими безумными голодными взглядами.
  Нас - сытых, здоровых и сильных, послали с оружием в руках защищать этих людей.
  И вот мы пришли.
  
  Ну так что, командир? Ты готов к такой войне?
  
  
  Дорогие друзья! К концу марта, как раз к моему дню рождения, истекает срок всех моих обязательств, связывающих меня и не позволяющих разместить в Интернете ряд моих произведений. Мой старший сын - программист по профессии пообещал сделать мне к этому времени хороший подарок. Будет модернизирован мой личный авторский сайт. На нем я размещу все свои произведения, в том числе и мой роман "...и будем живы" в двух вариантах - сокращенный (как он выходил в "ЭКСМО") и полный авторский. Если Вы наберетесь немножко терпенья, то ориентировочно к 23 марта здесь появится ссылка на мой новый сайт. И вы сможете прочитать все мои произведения. С уважением, Валерий Горбань
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"