Он стоял одиноко посредине безлюдной комнаты, осязая обнаженной поверхностью своего тела абсолютную тишину ночи, которая его оглушала. Ровным широким потоком время несло мысли навстречу наступающему дню. И мысли эти были о ней...
Она приходила очень рано, словно стремилась опередить суету дня. Укрываясь в своем убежище от повседневности, Она начинала творить свой мир, бросая вызов свинцовой безысходности, царившей в этом городе. Только безупречно чистые лучи солнца, струящиеся через открытые окна одиннадцатого этажа, связывали ее с внешней жизнью и вездесущим, безмолвным Свидетелем, который никогда, ни во что не вмешивался, но осознание присутствия которого придавало ей необычайную силу.
Он знал ее уже давно. Но только сегодня их близость стала возможна. Это Он понял вчера вечером, когда Она выбрала его и оставила в ожидании своего возвращения, погладив на прощанье ладонью. После этого ему, конечно же, было не до сна, и Он с особенным волнением ждал знакомого щелчка в замке, за которым должна была произойти мистерия их первой встречи.
Сегодня Она задержалась. Совсем ненадолго. Неизвестно, какие на то были причины, но, наверное, безысходность все же успела заглянуть ей в лицо, от чего на нем появились морщинки, а губы плотно сжались.
Он чувствовал ее, хотя и стоял к ней спиной. Его волнение усиливалось.
"Что будет? -- с тревогой думал Он. -- Вдруг это настроение помешает нам. И меня постигнет судьба некоторых собратьев. Как жаль, что я мало чем могу ей помочь. Все зависит только от того, как она сможет справиться со всем, что сейчас творится у нее в душе. А ей, должно быть, сейчас нелегко".
Она села в любимое старинное кресло, купленное когда-то под рождество в антикварном магазине, закурила, что бывало крайне редко. Потом резко встала и нервно заходила по комнате большими шагами, очевидно, пытаясь найти пепельницу. Дверь сегодня Она почему-то за собой не закрыла, даже не сняла пальто, как будто забежала всего на минутку.
Бросив недокуренную сигарету в банку с остатками краски, Она одним движением сорвала с шеи шелковый шарф, который беззвучно скользнул вдоль ее стройного тела и замер у каблуков высоких кожаных сапог.
Уверенной рукой Она развернула его к себе, ни секунды не мешкая, углем нанесла несколько резких и быстрых линий, практически не отрываясь, отчего его дыхание перехватило.
"Как хорошо, что я не умею краснеть", -- пронеслось у него в голове.
Вслед за этим на него обрушился бешеный поток совершенно новых и незнакомых ему до этого чувств, ощущений, эмоций... Его тело задрожало, застонало под натиском ее стремительных рук... Она не давала ему ни малейшей передышки. Серией коротких, импульсивных штрихов придала объем формам, подчеркнула плавные изгибы основных линий. Затем наложила красками цвет, дав контраст и наполнение. Каждый импульс ее мозга, каждый удар сердца, каждая эмоция передавались его телу, формируя в нем новые образы.
Он жадно впитывал в себя этот поток, подобно иссушенной пустыне, жадно поглощающей потоки долгожданного ливня. Его пустота и неопределенность наполнялись содержанием и смыслом. Безумно радуясь и страдая одновременно, Он обретал себя в новом рождении, отдавая ей без сожаления всю чистоту заключенного в нем маленького кусочка пространства -- распятого на четырех еловых рейках грубого куска льняной ткани.
Он долго ждал этого мгновения, но никогда не представлял, что оно пройдет именно так. Он был настолько переполнен СЧАСТЬЕМ, что дальнейшая судьба уже не волновали его, как раньше.
В момент максимального напряжения, его сознание целиком превратилось в ощущения... И в этот самый миг Он понял, что счастлив, а СЧАСТЬЕ -- СЕЙ ЧАСЬЕ и есть его СУДЬБА -- СУТЬ БЫТИЯ, подлинное рождение, которое, начавшись однажды, не прекращается никогда.
Способность мыслить словами вернулась к нему, когда краски начали высыхать.
Он стоял один в бархатных лучах лунного света, в торжественно звучащей тишине, которая была наполнена эхом органной музыки, живущим в пространстве еще долгое время, после того, как был взят последний аккорд фуги Баха.
Ее не было с ним рядом, но Он чувствовал, что они вместе и ощущал ее присутствие во всем. Он пробовал размышлять над этим, но у него получалось с трудом. Его чувства боролись с разумом, не желая превращаться в мысли из слов, подобно тому, как звонкий горный ручей не хочет замедлять свое движение и превращаться в лед у берегов реки под натиском мороза.
К тому же гипнотический свет луны, напоминавший взгляд ее бездонных, немного грустных глаз, какими Она обычно рассматривала на следующий день свои произведения, зачаровывал его.
Он просто стоял и смотрел в бесконечность, лежащую за зеркальной поверхностью ее снов, понимая одновременно, что видит Мир ее глазами, а значит, завтра сможет увидеть и себя...