Аннотация: Его отговаривали возводить дом на холме - слишком ветрено. Он же и жена его Нина, шутили в ответ: нас свел и поженил ветер.
Когда Агаяр начал строительство дачи, его отговаривали возводить дом на холме - слишком ветрено. Агаяр же и его жена Нина шутили - нас свел и поженил ветер.
Родители Нины перекочевали в нефтяной Баку в начале двадцатого века в поисках лучшей доли, оставив все, что у них имелось в Пензенской губернии. А имелось негусто - старая изба, полумертвое поле да три могилки на кладбище.
Нина - глаза живые, волосы светлые, вьющиеся - умница и на все руки мастер уродилась. Ни в учительницы, ни в библиотекари не пошла, работу выбрала по своей мастеровой душе - на нефтяных скважинах Биби Эйбата и Балаханах. Курировала и старые колодцы, и новые бурильные установки, с мухтаровским станком управлялась почище, чем с кастрюлей каши. Любила всем сердцем дело свое и всю эту степь солнцем выжженную, с редкими травами, заболоченную мазутом - каждый раз у девушки дух захватывало при виде пыльного желтого ландшафта.
Агаяр же продолжал семейное дело врачевания, и в Балаханы был направлен вскоре после окончания медицинского факультета. Там, у одного из старых колодцев они с Ниной и столкнулись - он, спешащий оказать помощь рабочему, плечо повредившему, и она, с ящиком инструментов бегущая во весь опор, устранять неисправность.
День был ветреный, одной рукой каждый из них добро свое крепко придерживал, другой Агаяр фуражку, срываемую порывами Хазри, нахлобучивал, а ќНина ладонью от солнца прикрывалась - так и столкнулись.
Любовь у них приключилась. В те времена, любовью была принадлежность. На роскошь воркований нежных и долгих ожиданий у окна не было времени и сил - бесконечные вереницы больных требовали излечения, новые скважины постоянного присутствия. Жизнь подчинялась закону служения и среди частых разъездов и расставаний главной заповедью любви являлась согревающая сердце память о том, что влюбленные принадлежат друг другу. Редкий безмятежный вечер в кругу семьи был высшей радостью и наградой для молодых.
Накануне начала школьной поры их дочери война началась, Агаяр фронтовым врачом ушел, с тяжким сердцем оставил семью, зная, как рвется враг заполучить бакинскую нефть. Нина в тылу с дочкой, трудилась, не помня себя от усталости и каждодневного страха получить похоронку. Тяжелые времена, о которых кому всю правду рассказать - не поверит, или того хуже - донесет и отправят всю семью в ссылку.
После войны - без отдыха-продыха - снова строительство, восстановление каждого миллиметра жизни. Тогда мало говорили, редко обсуждали за время разлук пережитое - всего не расскажешь, не упомнишь, не всякое слово, на сердце ноющее и готовое с уст сорваться - сказать решишься. Агаяр и Нина, как и прочие многие жители огромной Родины без остатка принадлежали своему времени, на благо семьи и общества трудились, детей поднимали. Любить детей значило накормить их и выучить. А на слова скупа любовь была.
А как в 50-х годах вернули людям возможность на десятилетия отнятую - дачи на побережье Каспия строить, так земельный участок Агаяр одним из первых получил. В то время он уже в администрации одной из старейших больниц города - имени Семашко - должность имел. Соседей поначалу немного было - несколько человек, таких же, как он, получивших новый кусок земли, и пара вернувшихся на свои заброшенные со времен революции участки, где виноградники козами были выедены. Агаяр тут же с энтузиазмом взялся за озеленение участка и с неожиданно проснувшейся страстью радовался всякой травинке, любому бутончику, каждому прижившемуся на трудной абшеронской земле саженцу. Случалось, во время беседы с новой привитой веточкой или в час полива сердце прихватит у бедолаги, так он флакончик с нитроглицерином из кармана нагрудного достанет, отобьет горлышко, содержимое в рот опрокинет и продолжает свое занятие.
Со временем в округе не стало равных ему в садоводческом деле. Соседи нередко звали его на чай, выспрашивая советов и прося помощи.
А какая слава шла о Нининых пирожках и блинах! Даже соседка Джейран, вечная завистница, слова доброго ни о ком не скажет, утверждала, что у нее текут слюнки при виде испеченного Ниной огромного сладкого блина, нежного и ноздреватого в середке и с волшебной кружевной корочкой по краям, ах, ах!
Так бывало и сидят Нина и Агаяр с соседями, сообща раздумывают, где да что пристраивать нужно, что в доме подлатать, советуются, как чердак переделать, насколько веранду выдвинуть, да где краску брать и в какой цвет крышу покрасить.
Потом по традиции обязательно о море говорят, какая вода была сегодня и насколько сместилась береговая линия с начала века, раньше здесь вот плескалось, где мы с вами сидим, а сейчас далеко отошло. Позже, под мерцающим небом, уютно собравшись вокруг керосиновых ламп, в которые бесконечно бились влюбленные в свет мотыльки, почти шепотом спорили о первых секретарях Компартии, вздыхали о невозвратных потерях войны прошедшей, шептались о том, кого из соседей в лагеря забирали, вспоминали былых друзей и делились историями о нынешних и снова возвращались к разговорам о домашних хлопотах, кто из детей чем переболел и какие школьные успехи у их сорванцов и покладистых отпрысков имеются.
Так жизнь и шла, деревья поднимались, дети росли.
***
Светловолосая, восемнадцати лет от роду дочь Нины и Агаяра - Марьям, названная в угоду обоим родительским родам - славянскому и тюркскому, катается на велосипеде по дачному песочку и, прищурившись, заглядывает за низкий забор. Ей хорошо виден соседский двор - Вадик Ванштейн, по прозвищу "Ваня", в которого она томно влюблена, поливает землю перед небольшим дачным домиком. Сердце девушки замирает от необъяснимой уверенности - сейчас он обернется на нее и от взгляда его темных глаз провалится сердце в живот. Так и случается, и Марьям, резко срываясь с места, едет дальше вдоль забора. "Прямо сейчас Вадик выйдет и, наконец, скажет что-то важное", - загадывает Мариша. Желание исполняется - из-за ворот появляется Вадик и, перегибаясь через агаяровский забор, спрашивает: "Мариша, а ты поехала бы в Америку?"
- А?.. Я кто - Христофор Колумб? - прыскает юная девушка и мчится на другую сторону участка в наказание незадачливому кавалеру. А про себя вздыхает: "Нет, не сбылось желание..."
***
Для Агаяра-младшего - второго сына Мариши, дача - целый сказочный мир. Это и смелый пиратский корабль, и настоящий рыцарский замок, в бане живут драконы, в строящемся бассейне он ищет старинный клад, а на чердаке, там, где обосновались очень милые филины, мальчик рисует и рисует без остановки.
В самую жаркую июльскую ночь на крыше дачи прохладно, Хазри с силой обдувает дом на холме, заставляя хозяев и гостей зябко поеживаться и кутаться в старые одеяла, поет песни о далеких северных странах, делая ум острым, а сердце отважным. В августе небесная твердь становится тягучей и звезды плавятся в зное - жаркий гилавар крадется по смоковницам и шепчется с виноградными лозами. Высушивает землю, забирая влагу до капли, даруя сводящую с ума ароматом, приторную спелость инжиру и виноградной грозди.
Но безжалостен суховей к людям, вызывая нездоровый жар в груди и ленивые, бессвязные мысли.
Ранним утром и по вечерам Агаяр отправляется с матерью на море. В ветреную погоду, раскрыв руки, бросается в высокие пенистые волны и кричит от восторга. Лежит, распластавшись на морской поверхности, в те дни, когда воздух не шелохнется и море гладкое, как чай в блюдечке.
Еще он любит бывать на пляже с соседскими ребятами - с мамой интересней собирать ракушки и строить замки, но с ними можно заплывать далеко и нырять по-всякому до умопомрачения, стоять в море на руках и топить друг друга, а после, обессиленным, валяться на жгучем песке. И совсем не страшно, а наоборот, повод для гордости - сознаться ребятам, что попал в воронку.
Поэтому время от времени Агаяр сбегает с товарищами к морю в середине дня, когда солнце в зените и обжигает непоседам-мальчишкам спины. Мариша бранит сына и смазывает обожженные участки домашним кефиром. Кожа горит, но блаженное состояние охватывает мальчика от ощущения материнской заботы и чувства тайного превосходства - матери невдомек, что его ожоги не самое страшная опасность из тех, что подстерегали его на море.
На даче Агаяр принадлежит самому себе - мама не гоняет строгими окриками, как в городе, а Джамалу и Джамиле, как обычно, не до него - двойняшки предпочитают играть вдвоем. Лишь изредка удается уговорить их принять его в свою команду, чтобы соревноваться в силе и скорости, или искать сокровища - только когда для игры им не хватает третьего.
Агаяр замечает, что в последнее время брат с сестрой играют реже и все чаще шушукаются по телефону или сидят во дворе, болтая с друзьями, бренчат на гитаре. На дачу их и вовсе не затащишь.
Мама и злится - вчера неразлучные двойняшки снова остались в городе, несмотря на строгий наказ сразу после дня рождения товарища, ради которого они выклянчили еще день, приехать рейсовым автобусом в поселок, а оттуда пешочком добрести до дачи, если уж не соизволили позавчера приехать на новенькой "Волге", посланной за ними отчимом.
Агаяр-младший гоняет по дачному участку на видавшем виды материнском велосипеде, но заслышав плеск воды, резко тормозит. Спускается с седла и осторожно раздвигает ветви прижавшегося к забору ийде, без сладких, мучнистых плодов которого не обходится ни один праздник Новруза. За молочной зеленью цветущего и восхитительно ароматного в начале лета дерева виднеются соседский бассейн и фигурка девочки в гамаке.
Агаяр знает эту девочку - каждый день в нарядном купальнике она с сестрами плещется в сложенном из крупных камней бассейне. Ему даже известно ее прекрасное имя - Наида.
Наида с интересом разглядывает свои тапочки, затем неторопливо поднимается, приближается к бассейну и садится на бортик. Сердце гулко стучит в груди мальчика, нечто непривычно волнующее распирает грудь. Наида не торопится прыгнуть в воду. Агаяр уверен - прыгни она, и его напряжение уменьшилось бы, но нет, девочка медлит и ему все труднее совладать с собой, он уже готов убежать и вернуться к своим замкам и кладам.
Вдруг, словно ненароком лямка купальника девочки соскальзывает и обнажает часть незрелой, уже начавшей набухать груди.
Агаяр срывается с места и мчится к дому, мечтая оказаться поскорее у себя на чердаке с филинами. Но по дороге натыкается на только что приехавшего деда, в честь которого назван, и с пунцовыми щеками, заплетающимся языком пытается дать ответ на вопрос: "А куда это вы так спешите, молодой человек?"
Агаяр-младший что-то мямлит, но дед, не тратя времени даром, уволакивает внука вслед за собой, к любимым деревцам и розовым кустам, и даже не переодевшись с дороги, начинает полив. Агаяр-младший обожает поливать сад вместе с дедом, зная, что, несмотря на недостаток воды в этих местах, вечную необходимость ее экономить и покупать за немалые деньги, тот найдет пару ведер, чтобы облить внука с головы до ног под жарким абшеронским солнцем. Тем более, что сейчас это мальчишке совсем не помешает - он надеется, что ведро ледяной колодезной воды остудит и смоет заставшее его врасплох будоражащее томление.
***
Мариша просыпается поздно - в последние дни она чувствует себя разбитой, весь день ее так и тянет прилечь в не застеленную с утра постель, а самые простые повседневные дела кажутся непосильными. Обеспокоенный Аслан, нынешний муж Мариши, уговорил ее сдать анализы. Отец настаивал на том же, подозревая инфекцию, а против его авторитета у Мариши аргументов нет. К тому же, она и вправду чувствует себя нехорошо.
Ссоры со старшими детьми - Джамкой и Джамилькой - радости и здоровья не прибавляют. Эти двойняшки всегда вместе повсюду, с детства шумливые шалуны и выдумщики-затейники, не в пример своему отцу - первому мужу Мариши.
Он был печальным художником, тихо обожающим Маришу - жену и музу. Человек, помешанный на искусстве, не способный на корысть, безо всякой деловой хватки, - он быстро сгорел. Сгубил себя бесконечными трудными размышлениями, жадным круглосуточным творчеством и тоской по неумению пробивать свои детища, так и не совместив доставшийся ему талант с окружающей действительностью. Изможденный, сгорел от туберкулеза, как будто на дворе не вторая половина ХХ века и жил он не в окружении семьи врачей. Ничто не помогло вырвать этого не от сего мира человека из замкнутого круга творческих запоев, неприкаянности и последовавшей болезни - таковы были его натура и воля. А когда-то они были красивой парой - восточный красавец Ибрагим и необычайно привлекательная Мариша, доставшиеся от матери славянские черты которой тонко смешались с наследием тщательно скрываемой бекской крови отца.
Кроме нескольких картин - остальные еще при жизни Ибрагим раздарил и раздал родне, друзьям, приятелям и почти посторонним людям, исподволь лелея надежду на признание - осталось от него из того, к чему можно прикоснуться, трое детей, не похожих на отца ни внешне, ни характером, разве что Агаярчик рисует с удовольствием.
"Два моих Джема" - так Мариша ласково зовет двойняшек, ее любимчиков, которые в последнее время доставляют ей массу хлопот. В отличие от отца, полностью принадлежавшему своей миссии, они росли общительными, веселыми и озорными. Подросли, и вот, теперь оба качают права. Волосы носят длинные. Ну ладно, Джамиля, она девочка, хоть и отказывается волосы в пучок и косы собирать, так и ходит кудрявым ежиком, а сын? Он же мальчик! Уже и в школу Маришу требовали по этому поводу, да слава Богу, лето началось. К сентябрю их уговорить надо привести головы в порядок.
А теперь еще новости - на дачу они, видите ли, не хотят! Им по 14 лет почти, а на уме только посиделки, прогулки с друзьями, бесконечные дни рождения и болтовня по телефону. Вечерами пропадают во дворе. Как с ними справляться, Мариша ума приложить не может. Устала безмерно и даже не знает, откуда эта слабость навалилась, будто что-то мучает ее исподволь. Хоть плачь от безысходности.
Аслан, муж Мариши, как и ее отец по профессии - врач, и не простой, а главный в Центральной больнице нефтяников - за нее сильно волнуется - не девочка ведь, тридцать пять уже, но на детей не давит, слова строгого не скажет.
Странным образом, в семье ее нынешнего мужа были нередки случаи женитьбы на разведенных женщинах и вдовах - особая лояльность, какую редко встретишь в традиционной азербайджанской семье. Детей этих женщин вся семья привечала и баловала не меньше, чем "своих".
Доктор Аслан оберегал "двух Джемов" - то ли следуя негласному закону своего рода, то ли искренне полагая, что подросткам так себя вести полагается. Вот и оказывалась Мариша одна посреди поля брани. Вчера ей пришлось в поселок ездить, чтобы домой позвонить и потребовать от двух Джемов назавтра непременно явиться.
"Ничего, часть пути пешком пройдут, второй раз не захотят", - поймала себя Мариша на раздраженном злорадстве, но уже через пару минут материнское сердце оттаяло и начало детей жалеть.
Сегодняшним утром Мариша поднялась в добром расположении духа - на рассвете приснился ей прекрасный сон. Снился прежний любимый, тот с которым она встречалась несколько лет после того как мужа похоронила и от души оплакала. Планировали они с Афганом пожениться, родить общих детей, вести спокойную, размеренную жизнь - рабочие будни, тихие вечера, поездки за город на выходные.
Но потом все неожиданно развалилось. Не оттого, что плохого вдруг оказалось больше, чем хорошего, а потому, что не находилось такого хорошего, ради которого плохое хотелось превозмочь. В одночасье они прекратили то, что длилось четыре года, отменив свои совместные планы и мечты о будущем, вместо них оставив на память друг другу горечь на сердце.
Во сне Афган взял Маришу за руку и ласково заглянул в глаза. Пожимая нежно руку, просил прощения, говорил, что любит, просто не вышло у них, и он сожалеет. Но всегда она может рассчитывать на его поддержку.
После сна Марише полегчало, что-то давнее, тяжелое в солнечном сплетении, на что с течением времени она перестала обращать внимание, отпустило.
Мариша потягивается, прогибается в ноющей пояснице. "Люблю я нашу дачу.., - думает, - хорошо здесь. Ветер особенный, его всегда много, больше, чем в любом другом месте. Сядешь на веранде, ни о чем не думаешь, а ветер обвевает тебе спину, треплет волосы. Ни о чем не хочется думать. Счастье!"
Снизу доносятся голоса, Мариша удивляется - папа приехал? Эх, знала бы раньше - попросила бы Джемов привезти.
Мариша спускается по крашенной синей краской железной лестнице, смеется - перед ней два Агаяра - ее отец и младший сын - хлещут друг на друга из ведра. Мариша здоровается с отцом, обнимает, ощущая родной отцовский запах.
- Где Аслан? - спрашивает отец, окатывая водой Агаяра-младшего.
В конце недели будет, - Мариша проводит руками по пояснице, повторяя обещанное мужем, с надеждой в душе, что тот сделает сюрприз и объявится раньше.
- А старшие где, Джамки наши?
- Скоро уже должны быть. Автобус к часу подъезжает, а на часах - почти пол-второго. Скоро дойдут.
- Что так? - отец удивляется, хмурится, потом от души хохочет, пока Мариша рассказывает ему о старших внуках, а под конец рассказа немного журит дочь. - Марьям, детей надо в строгости держать... Я не говорю, запрещай им все, знаю - не те времена. Но строгость нужна, дочка.
- О-о-о-х, стараюсь, не слишком выходит, - сокрушается та в ответ. - Мама приедет?
- Вечером сегодня.
Марьям отправляется в летнюю кухню, к ней заглядывает соседка, они мирно болтают о своем, делятся рецептами, сокрушаются загруженности мужей и умудряются жаловаться на детей так, что за каждым сказанным словом слышится гордость за свое чадо.
Не прекращая беседы, Мариша придирчиво осматривает овощи, отбирает несколько ароматных помидоров и твердых огурчиков, кладет рядышком головку лука и привычным размашистым движением приступает к нарезанию салата.
В ожидании Джамили и Джамала она все чаще бросает взгляды на дорогу, часть которой видна из летней кухни - с минуты на минуту дети появятся.
... Кто знает, как это бывает?.. Неожиданная тревога захватывает ее, расползается по животу, поднимается к груди, душит в горле. Краем глаза Мариша видит младшего сына, наблюдающего за ней, но не в силах с собой совладать и слова не молвив соседке, она бросается в угол летней кухни, откуда открывается вид на дорогу...
... Агаяр-младший, мокрый с головы до ног, отколупывает побелку с неровной колонны - опоры верхней веранды. Если выглянуть, то становится видна кухня, - вот мама, улыбаясь соседке, нарезает его любимый салат. Только больше ему по вкусу, когда без огурцов, тогда помидорчик с луком дают много сока и так вкусно горячим хлебушком макать!
Внезапно на лицо матери набегает туча, оно искажается в тревоге. Ему видно, как бросив нож, она в угол кухни и заломив руки, отчаянно всматривается вдаль. Материнская тревога передается ему, сердце колотится, а тело цепенеет. Сжавшись комочком, он возвращается взглядом к столу, на котором еще минуты не прошло, как мать нарезала салат. По крашенной в белый столешнице разлетается кожура, не дочищенная головка лука, перекатывается под из стороны в сторону. Недоумевающая соседка зовет мать, спрашивая, что случилось, ее голос раздражает и хочется прикрикнуть на нее чтобы замолчала... На веревке полощется белое белье... рвется, громко прихлопывая, с веревки, хлоп-хлоп, срывается, улетает...
... А дальше как во сне... На дачу заходят незнакомые люди, несколько незнакомых человек в сопровождении соседей, но гул такой, будто толпа из сотни, они говорят, что рейсовый автобус перевернулся, что шофер третьи сутки не спал, четверо погибли, есть раненые, бедная Мариша, какое горе, несите валерьянку, посеревшее лицо деда, мамин крик, от которого в жилах стынет кровь, тяжелые живот, ноги и язык не ворочается, невозможность поверить в то, что Джемы больше не придут, не заявятся со своими шутками, не станут дразнить, не согласятся поиграть, страх, что мамино лицо навсегда останется таким, и теперь на него, Агаяра, никто никогда не обратит внимания, что он навеки виноват, неизвестно в чем, но виноват. И поток людей, кастрюли, кто-то куда-то едет, просят машину, возвращаются, говорят о мечети, о кладбище, дед скрипит зубами или нет, это в голове у него мысли скрипят, или только песок под еще влажными пятками...
"Этого не может быть", - думает он, "этого не может быть" - доносится со всех сторон, "этого не может быть" - висит в воздухе. Там, в далекой Африке, страшной Америке, на худой конец, где-нибудь в Сибири, где жили декабристы, но не здесь - в Баку, у моря, на самом веселом пляже, не у них в семье, не с ним!..
Мама лежит на кровати внизу, туго свернувшись. Вдруг резко поднимается и, согнувшись в три погибели, рыдает. Вот и отчим - откуда он взялся? - бежит к ней, хватает голову мамину, прижимает к себе, гладит и кричит почти - Мариша, я тебя прошу, я тебя умоляю, умоляю, скажи, что мне сделать! Тебе нельзя так, Мариша, ты беременна!..
***
На поминках среди огромного количества родственников и друзей присутствовали бывший сосед по даче Вадик по кличке "Ваня" с женой, прилетевшие из-за океана. Оттепель, случившаяся между двумя державами, позволила этот недолгий визит. Мариша печально разглядывала первого возлюбленного и отчаянно желала думать, что именно он во всем виноват, своей нерешительностью лишив их совместного переезда в Америку, где все сложилось бы иначе. Казалось, сама такая мысль могла принести странное облегчение, но почему-то не выходило.
***
- Продать дачу? - ошеломленный хозяин прекращает возню по хозяйству и откладывает молоток. Агаяр-младший, все еще привлекательный мужчина - глаза колкие морские брызги, волосы соль-перец вперемешку, усы-борода аккуратный снежный сугроб с двумя темными проталинами, худощавый с сутулинкой - он ощущает себя стариком.
Непонимающе глядит на собственного сына, внука своей матери Марьям и правнука своего деда - Агаяра, построившего ту самую дачу. Дачу, о продаже которой с такой легкостью сейчас рассуждает Дан.
- Да, папа, это отличный вариант. В смысле - лучшее из того, что мы можем сделать. - Дан, опершись на дубовую барную стойку с орнаментом "бута", говорит уверенно, тоном человека, знающего толк в подобных делах.
- Это невозможно. У тебя голова не работает, Дан. Вы с сестрой как будто не любите дачу.
- Любим, ты же знаешь, мы выросли здесь. Я каждую осень привожу сюда саженцы, потом по мере сил ухаживаю за ними. Мы любим дачу, мама ее любила. Просто не обязательно то, что любишь, держать при себе...
- В смысле?
- В смысле... Послушай, Ясмин переехала с концами в Америку, вышла замуж, это уже все, навсегда, ты же понимаешь? Твой младший брат скончался, Аллах ряхмят елясин. Работаю я в основном в Европе, осваиваю Азию... я - повар, стараюсь раскрутиться, все время в разъездах. Наш дом - твой дом - на "Советской" вот-вот снесут. Что мы тебе купим на те деньги, которые ты получишь? У меня собственной квартиры нет - снимаю, и жить со мной ты не хочешь. Жить здесь, на даче, невозможно - дом для зимы не годится. К тому же ты хочешь бывать в городе - у тебя там студия, выставки, друзья приезжают.
Нам надо продать дачу, и тогда ты сможешь купить что-нибудь приличное в городе. Ты творческий человек - не какой-нибудь закоснелый торгаш, сидящий на денежном мешке - должен же понимать, что бывают в жизни такие ситуации, - Дан развел руками.
- Это невозможно! Продать? И кому? - Агаяр повторялся как заезженная пластинка, не в силах объяснить, что на свете существует такое "невозможно", которое невозможно и все, несмотря на все попытки сына силой расширить границы дозволенного для отца.
- Так я о чем тебе целый час толкую - наш родственник ее хочет купить, - продолжал Дан. - Ты слушаешь меня? Старший двоюродный дядя Лалы. Его устраивает цена, человек не торгуется особо, он и его жена - хорошие люди, будут все тут беречь и самое важное - говорят, что мы сможем в любое время приезжать сюда и жить как дома. У них все равно наследников нет.
Уже в который раз разговор о продаже даче Агаяр встречал глухим сопротивлением. Обрезая старые заскорузлые ветви деревьев, поливая сад или за семейным ужином, он становился угрюмым и несговорчивым, как только речь заходила на болезненную тему. Но делать что-то нужно было и вправду - ситуация сложилась угрожающая и не сегодня-завтра он мог остаться без жилья. Кроме того, дачу некому было завещать - его собственные дети, Дан и Ясмин, теперь граждане других государств и их будщее где-то очень далеко за линией горизонта, океанами, степями, морями. Его единоутробный младший брат Юсиф - единственный ребенок Марьям и Аслана, известие о беременности которым совпало с тем страшным днем гибели двух Джемов, семьей так и не обзавелся. Юсиф ни к кому, кроме их общей матери, особенно привязан не был, а вот для нее был готов на все. Всю жизнь колесил, путешествовал - с самолета на поезд, с поезда на автобус, был здоров как бык, никогда ничем не болел, а в этом году ровно в 46 лет отроду скончался от инфаркта. Точно так же и в том же возрасте, что и Марьям. В последнее время Агаяра навязчиво посещала мысль о том, что он и это ради мамы сделал.
Несмотря на череду горьких событий, пожилой художник жил надеждой, что магическим способом дилемма разрешится и удастся обойтись без продажи дачи. Должен же быть иной выход! Но, то ли кому-то крепко задолжал род Агаяра, то ли судьба его испытывала, то ли просто била наобум, слепая - выход не обнаруживался.
***
Наконец, когда на бывшей улице "Советская" начались работы и первые ряды домов оказались снесенными, Агаяр решился и, скрепя сердце, пригласил в гости потенциальных покупателей - родственников Дана со стороны жены.
Приехал и Дан с другом. Соседи, по старой памяти, зашли на огонек. Беседовали о том, о сем, о нехватке денег, о том, кто куда переехал и где чей сын работает, за кого дочери замуж повыходили, чьи внуки как учатся, о новых дорогах говорили, о ситуации в мире, о президентах; вспоминали былое, родителей ушедших, толковали о вареньях, пирогах, кебабе, о жаре, комарах, о том, как море близко подошло и теперь плещется там, где раньше пляжи только начинались, затопив железные зонтики, а кое-где даже рестораны, про южный ветер гилавар говорили, что для инжира хорош, но человека дурит и летом одно спасение - свежий северный хазри.
Агаяр, покинув гостей, спустился с веранды, присел на дряхлый диванчик за белыми колоннами. Вслед за ним спустился друг Дана - Расим.
О Расиме ходили легенды, среди друзей слыл он человеком особенным, мудрым.
- Тяжело, Расим... Вы не понимаете, вы все не понимаете... Как я могу продать?!
И тут Агаяра как прорвало - он говорил о даче, рассказывал о каждом ее уголке, припоминал детали давних событий, рассказывал, как вот здесь ежика нашел, а вот там мать за отчимом погналась и хотела веником его ударить, в шутку-не в шутку, но погналась, а все потому, что не хотел он второй колодец рыть. И про филинов рассказал, как после смерти брата и сестры мать им хончу носила - по древнему поверью эти птицы беду накликивают, и избавиться от них можно только таким удивительным ритуалом. После птицы исчезли, но странным образом куда-то испарились и все его рисунки, что он хранил на чердаке в небольшом ящичке.
Рассказывал о лице матери в тот день, когда двух Джемов не стало, и как вмиг он оказался старшим ребенком в семье. Как мать отказывалось после того ездить на автобусах - в каждом водителе искала убийцу своих детей, хотя того самого уже на свете не было.
Поведал когда и с каких деревьев падал, как швы ему накладывали, говорил о бесконечной борьбе с камышом - его и жгут и травят, и коней приводили, чтобы те его ели. Кони схрумкают сильные, гибкие стебли захватчиков, а они через полгода снова стеной стоят.
Вспоминал, как с будущей женой любимой - Гюлей обручение здесь справляли, как каждый июнь гостей созывали и празничным клубничным пирогом открывали дачный сезон. Как был он счастлив, когда Гюля в первое лето после свадьбы здесь, на летней кухне нарезала для него свежий салат из помидоров с луком - после смерти старших детей Марьям ханум больше никогда тот салат не готовила.
Рассказывал, как напивался здесь и прятался от родителей, как маялся от первой неразделенной любви, поведал о детях своих смешные и трогательные истории, которые с ними здесь приключались. Повторял впечатанные в память жесты, рассказывая, как дед поливал его ведрами воды и приговаривал: "Расти, тыква!"
Как находили они с Гюлей и детьми, и по сей день он, сам уже пожилой человек, находит старые разбитые флакончики от нитроглицерина, что дед принимал, не отрываясь от дачных работ на такую мелочь, как сердечная боль. А баба Нина пекла самые вкусные в мире блинчики и пирожки. Невероятная была женщина, все любили ее, царствие ей небесное!
Агаяр все говорил и говорил, а взгляд его был устремлен не на Расима, а на те далекие образы где-то за пологом времен. Расим понимал, что это по-прежнему происходит сейчас и здесь - вот там маленький Агаяр подсматривает за девочкой, здесь баба Нина стряпает на кухне, в том конце сада дед поливает деревья, совсем рядышком играют маленькие Ясмин с Даном в мирном соседстве с двумя Джемами.
У Агаяра пересохло от долгого монолога в горле, но, после краткой передышки он снова заговорил о матери:
- Расим, как сейчас вижу... бывало, подойдет она сюда вот, в угол летней кухни, вроде белье вешает, а сама смотрит вдаль, на дорогу, по которой дети ее любимые должны прийти были. Замрет и стоит, смотрит, ждет...
Ты знаешь, она ведь и ушла так... Здесь, на даче мы были. А она вдруг говорит - пойду-ка я искупаюсь, пригляди за Юсифом. Ему тогда годков десять было. Искупалась мама, привела себя в порядок, поверишь - даже накрасилась немного, вернулась и попросила меня чаю налить. "Что-то я устала", - говорит. Принес я ей чашечку ее любимую с чаем. Она два глотка сделала, а потом резко развернулась в тот самый угол кухни, за которым дорога. "Кто-то меня зовет", - тихо, медленно так сказала и руку на сердце положила. Я ей говорю: "Мама, мама, никого там нет, посмотри на меня!" Какое там! - Агаяр махнул рукой, - смотрю, а у нее глаза стеклянные... Она уже в тот момент что-то другое видела, я к ней подбегаю, она и падает на меня замертво...
... Вот и что ты скажешь? Как продавать дачу? Это же предать...
- Не знаю, что и сказать, Агаяр муаллим... Иногда любовь - это отпустить. Мне приходилось так поступать... - Расим больше для себя отвечал - мало веры в то, что услышан будет.
- Это для вас, молодых, любовь - это отпускать, - неожиданно прозвучал женский голос. Гудсия, соседка Агаяра по даче, дочь той самой завистливой Джейран курила внизу и прислушивалась к их разговору. Агаяр относился к женщине с недоверием - еще молодой девушкой Гудсия стала помогать престарелому соседу, после смерти которого присвоила его дом и землю, отобрав у родной внучки старика - но поддерживал с ней добрососедские отношения, унаследовав эту замысловатую традицию от жены.
- Сейчас у вас так модно: любовь - это отношения, кто кому и сколько сделал. А если что - отпусти. Вот внучка мне читает в интернете: "Отпусти, если оно твое - вернется", - Гудсия скривила губы в саркастической усмешке. Потом быстро с какой-то хорошей жалостью взглянув на Агаяра, бросила Расиму:
- Чтобы отпустить, надо, чтобы сначала оно стало твоим по-настоящему, а то ведь если кровью и потом не заработанное, не выстраданное, то что там отпускать-то! Попробуй, отпусти, если оно твое и отпусти, не прячась от этого за словами, а грызя землю - отпусти, плача - отпусти!..Вот так-то...
Агаяр почувствовал благодарность к Гудсие, которая, легонько похлопав его по плечу, вернулась к остальным гостям. Расим же, когда-то сам переживший то, о чем говорила соседка, ни словом не обмолвился - что толку в разговорах и советах.
- Расим, вот ответь мне - что делать, если выхода нет, если нет вариантов и продавать необходимо?..
Расим вздохнул.
- Могу только рассказать про себя, как поступал в таких случаях. И что бы сделал на Вашем месте... Вы всю жизнь при этой даче. Вы ей принадлежите. Сделайте так, чтобы она принадлежала вам. Не вы при ней, а она при вас.
- Конечно, я при ней, а как же еще?.. Она при мне?.. Но как это, я не понимаю...