Бумажный Гость : другие произведения.

Моя счастливая игра навеки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Если тучи, это будущие озёра, то птицы это рыбы небес. С другой стороны, если озёра это бывшие тучи, то рыбы это птицы с общипанными перьями. Мокрые, старомодные, безмолвные птицы. Точно также и взрослые с детьми это бывшее и будущее друг друга. Дети это всего лишь стеклянные призраки взрослых. Кто же тогда взрослые? Всего лишь мелкие осколки детских сказок."

Моя счастливая игра навеки.

Дети Пыльвилля.

   -- Мы должны забраться так далеко, как никогда ещё никто не забирался, -- сказал нам Куриная Башка, когда мы подошли к автобусной остановке.
   Мы -- это сам Куриная Башка, его младшая сестра Веспа, и я -- Зикки Горстьгравия. На самом деле Башку звали Тимусс, но все называли его по кличке в честь того, что он вечно таскал на голове кепку с рекламой супа Galina Blanca. Galina Blanca означает "Белая курица", хотя курица, изображённая на кепке, выглядела скорее желтушной.
   Вот и сейчас знаменитая куриная кепка покрывала шевелюру моего друга, словно высиживающая яйцо наседка.
   -- Так далеко, как никогда ещё не забирались! -- наставительно повторил Куриная Башка, как будто кто-то из нас страдал глухотой.
   Такой уж он был, любил повторять всё по куче раз. Он даже стал заново пересказывать нам правила игры, хотя мы прекрасно знали их и без его напоминаний. По правде сказать, правила были проще некуда: садись в первый попавшийся автобус и езжай в случайном направлении, а когда надоест, сойди на остановке и пересядь в следующий. А потом снова сойди и снова пересядь и так до бесконечности. Меняй автобусы, как перчатки, до тех пор, пока основательно не заблудишься. Весь смысл был в том, чтобы забраться как можно дальше, к чёрту на рога, потеряться, найтись, а в конце благополучно вернуться домой.
   Эту игру изобрёл Башка и нарёк её "Моя счастливая игра навеки". Над названием он бился неделю, а правила накропал всего за один вечер. Когда он дал мне их прочесть, я просиял.
   -- Можно это будет и моей счастливой игрой навеки? -- спросил я у него.
   -- Пожалуйста. Чего б нет? -- ответил Башка, великодушно махнув рукой.
   В тайне он мечтал, что однажды нас занесёт на самый край света, куда не ступала нога человека и уж тогда мы не сможем вернуться назад. Когда-нибудь мы покинем Пыльвилль навсегда. Это, наверно, будет та ещё выходка.

Автобусы Пыльвилля.

   Автобусы -- главное средство передвижения в Пыльвилле. И не только средство передвижения. Они также годятся и для всего остального. Например, чтобы сводить с кем-нибудь счёты, заглаживать вину, лентяйничать, скрытничать или набираться ума. Короче, для чего угодно. Здесь найдётся маршрут для всего на свете. Главное не прозевать и успеть заскочить в открытую дверь.
   Если же вы ни к чему не стремитесь, или стремитесь, но не знаете к чему, то просто садитесь в ближайший автобус и посмотрите, куда он вас привезёт. Их здесь великое множество и каждый колесит по исключительному маршруту. Вы никогда не найдёте автобусы, которые бы ходили одинаково. В Пыльвилле это попросту невозможно.
   Иные автобусы встречаются так редко, что с годами и вовсе превратились в городские легенды. Это автобусы-полупризраки, их маршрут нельзя предугадать. Никто не знает, куда они мчатся и зачем, бывают ли у них остановки или хотя бы расписание. Они птицы вольные и дорожный закон им не писан.
   Куриная Башка утверждал, что рано или поздно нам всё же удастся прокатиться внутри такой пыльвилльской легенды.
   -- По теории вероясности городская легенда может попасться нам очень даже скоро, -- заявил он.
   Теория вероясности была хороша тем, что согласно ей каждое событие могло наступить очень даже скоро. Даже наименее всего вероясное. Так рассуждал Башка.
   А пока мы торчали на остановке в ожидании любого автобуса. Я немного нервничал по поводу предстоящей игры. Само собой, мне нравилось теряться, только я не хотел заходить в этом слишком далеко. Всякий раз, когда мы забирались немного дальше обычного, я начинал пугаться и паниковать. За это Башка постоянно обвинял меня в трусости. Он не понимал, что может быть страшного в невинных поездках на автобусе.
   -- Если ты снова начнёшь скулить и пить мою кровь, мы с Веспой найдём себе друга получше, - сказал он мне перед началом игры. Младшая сестра стояла рядом с ним и смотрела на меня, как на распоследнего нюню. Ещё чуть-чуть и она бы, наверно, сломала мне взглядом руку.
   Я пообещал, что не стану пить ничью кровь и скулить, а потом добавил, что не меньше других мечтаю забраться так далеко, как никогда ещё никто не забирался. Я желаю этого всем сердцем, просто пока не знаю, чем это может закончиться. А Башка сказал, что мы так никогда и не узнаем, если не попробуем. Тут с ним было не поспорить.

Судьба цифр Пыльвилля.

   У автобусов в Пыльвилле нет номеров в привычном понимании этого слова. В Пыльвилле вообще запрещены все цифры, кроме нуля и бесконечности. Они объявлены вне закона и изгнаны из книг, календарей, термометров, циферблатов часов, а также любых других мест обитания цифр. С некоторых пор время и температуру в Пыльвилле принято измерять посредством гораздо более приятных вещей -- стаканчиков с мороженым, фотографий щенков и даже программок телерадиовещания. Что до цифр, то они, забытые и отвергнутые, заперты в специальном зоопарке, где на них можно поглазеть через решётку, но гладить и кормить строго запрещается.
   Башка рассказывал, как однажды потрогал цифру 7, вырванную из "Кулинарного справочника", и о том, как она едва не отхватила ему палец.
   -- Клыки у неё были размером с ведро, а на ощупь она напоминала кефир, -- вспоминал он потом. -- Жутко представить, что раньше цифры могли разгуливать на свободе, сколько им вздумается, и кишмя кишели в школьных учебниках.
   А Веспа сказала, что не отказалась бы иметь свою собственную ручную семёрку вместо домашнего питомца.
   --Я бы дрессировала её и кормила до отвала, чтобы та выросла ростом с Годзиллу и сровняла наш город с землей, -- ухмыльнулась она, но мне кажется, ей просто хотелось позлить брата. У неё был осиный язык, недаром ведь её прозвали Веспой.
   Башка в ответ на сестрицыны разговоры лишь лениво поковырялся в ноздре. Он-то считал, что все цифры исчадия ада и что им самое место в клетке.
   -- Этим бестиям нельзя доверять, -- только и сказал он.

Наш первый автобус.

   Наш первый автобус вылетел из-за угла неожиданно, как дымящаяся головешка. Он был гладкий и по-автобусному жёлтый с приветливыми фарами. На лобовом стекле в верхнем углу приглашающе светился номер маршрута: "Мы любим зевки".
   -- Что ж, совсем неплохо для начала, -- сказал Куриная Башка, подмигнув мне, когда автобус распахнул перед нами свои двери, словно зевнул.
   И я понял, что игра вот-вот начнётся. Мы буквально стояли на самом её пороге.
   Внезапно нас оглушил бестолковый, тягучий шум, что раздавался изнутри.
   "Буль-бульк".
   Это кряхтел нам из своей кабинки водитель -- мужчина средних лет с арахисовыми скорлупками вместо бровей. Из его рта беспорядочно летели теннисные мячики звуков.
   "Буль-бульк".
   Он булькал, как заведенный, но мы не воспринимали его взрослую речь на слух. Для нас она была чем-то вроде урчания водопроводного крана.
   -- Просто прелестно! -- вздохнула и нахмурила свои настоящие брови Веспа. -- Кто-нибудь прихватил с собой "Странного Симпкинса"?
   Это был резонный вопрос. Без "Странного Симпкинса" здесь и вправду было не обойтись.

Детско-взрослый разговорник Симпкинса.

   В Пыльвилле взрослые и дети общаются на разных языках. Язык взрослых очень похож на чёрствый хлеб и холодный компресс, а иногда на дорожные знаки или объявления в газетах. Язык детей совершенно иной. Он больше сродни воздушной кукурузе, бумажным журавликам, верёвочным лестницам и прыжкам на батуте. Очевидно, что при таком раскладе взрослым и детям довольно сложно понять друг друга. Прыжки на батуте совсем не то же самое, что чёрствый хлеб.
   Тут дело было бы совсем худо, если бы не детско-взрослый разговорник. Это не то книга, не то заводная игрушка -- никто толком не разберёт, зато он прост в обращении и сам переводит взрослую речь на язык ребятни. Поэтому, когда детям вдруг случается наткнуться на взрослых, такой разговорник приходится как нельзя кстати.
   В простонародье детско-взрослый разговорник называют "Странным Симпкинсом" по имени человека, который его придумал. Много лет подряд Бруно Симпкинс изучал детские повадки и собирал слова, чтобы включить в свой разговорник. Измерял мальчишеский свист, взвешивал старческий кашель. Смешивал чёрствый хлеб с воздушной кукурузой, а холодный компресс с луна-парком. Он проделал большую работу, вложив в разговорник всю душу, правда, впоследствии сам повредился рассудком и серьезно впал в детство. Ни с того ни с сего заявил, что больше не желает быть взрослым, а хочет качаться на качелях. Что отныне станет завтракать только в песочнице и пальцем не притронется к утренним газетам. Врачи попытались его спасти, но оказались бессильны. Таблетки не помогали, уколы не действовали.
   Он и по сей день живёт в санатории для душевнобольных. Качается там на качелях все дни напролёт и завтракает в песочнице. Люди говорят, что он странный. Странный Симпкинс.

Мы любим зевки.

   К счастью, разговорник нашёлся у меня в заднем кармане штанов. Он был невелик, не больше кубика-рубика, но диковинным образом умещал в себе все слова, известные взрослым и детям.
   -- Почему вы сразу не сказали, что вы дети? Разве не видите, что у меня съехали брови? -- на ломанном детском языке сказал нам водитель автобуса, после того как я протянул ему разговорник Симпкинса.
   Брови, коими были арахисовые скорлупки, и вправду сползли ему на глаза и угрожали вот-вот повиснуть на ресницах. Своими большими водительскими руками он снял скорлупки и наклеил их чуть выше, в район лба, где бровям было самое место.
   Затем, косясь одним глазом в одолженный мной разговорник, он добавил:
   -- Мы здесь любим зевки. Если вам по пути, то добро пожаловать.
   И сам зевнул так, что арахисовые брови опять скатились ему на глаза.
   Как выяснилось позже, водитель не обманул нас. Когда мы вошли в салон автобуса, то попали в самое сердце царства зевков. Все пассажиры этого маршрута предавались зеванию и каждый на свой лад. Женщина с ядовитыми губами, сидевшая у окна, зевала, жеманно прикрыв рот ладонью. Я успел заметить, что язык у неё был пурпурного цвета. Мужчина с газетой зевал, наоборот, во весь рот, жадно всасывая в себя воздух. Небольшая флотилия печатных букв отклеилась от газетной статьи и залетела ему в рот вместе с зевком. А старушка на заднем ряду зевала лишь одними ноздрями, которые вздувались подобно бездонным дыхательным карманам на кончике её носа. Для обычных зевков у неё был слишком крошечный рот, почти лилипутский.
   Мгновение спустя мы почувствовали, как зевательная лихорадка постепенно подкатывает и к нам самим. Ждать долго не пришлось -- сперва зевнул я, словно проглотил целиком невидимый огурец. Следом за мной Веспа -- хитро, по-кошачьи. Где-то в середине её зевка промелькнула самодовольная усмешка. Куриная Башка зевал последним, но дольше всех. Он был похож на телевизор, транслирующий оперный концерт без звука.
   -- Это эффект зевка, -- рассудил Башка с видом знатока. -- Невозможно спокойно стоять и смотреть, когда вокруг тебя все зевают. Зевки заразны, как лишайные кошки.
   И пока автобус вёз нас своей дорогой, мы зевали не переставая. Башка даже ухитрился заснуть на моём плече, а когда мы с Веспой растолкали его, долго не мог понять, где находится. Он вертел головой по сторонам, как ошалелый, а потом сказал:
   -- Что-то мы чересчур зазевались. Пожалуй, самое время сменить маршрут.
   Его любовь к зевкам на удивление быстро улетучилась.
   Зевнув по последнему разу, мы вышли из автобуса на ближайшей остановке.

Скоро четверг!

   Немного погодя, нас подобрал автобус с кричащим номером: "Скоро четверг!"
   Водитель -- лысый толстяк в кожаной куртке -- почти целую вечность возился с разговорником Симпкинса. Всё крутил его в руках, не зная, с какой стороны подступиться. Видно, прежде ему не часто доводилось общаться с детьми. В конце концов разобравшись что к чему, он настолько по-детски, насколько мог, произнес:
   -- Вообще-то мы следуем в направлении четверга, -- при этом в его голосе прозвучала лёгкая примесь чёрствого хлеба и газетных объявлений. -- Возможно, не вплотную к четвергу, но в шаговой доступности от оного.
   Нас это вполне устраивало, и мы прошли в салон, где кучка пассажиров терпеливо глазели на настенный календарь. Они облепили его взглядами, словно медалями за отвагу. Судя по пунктирным обозначениям на календаре, автобус успешно миновал понедельник, с ветерком прокатился по просторам вторника и теперь неумолимо приближался к окраинам среды. Наступление четверга было делом лишь нескольких километров.
   -- Сдался им этот четверг. Четверги -- дрянь. Сентябрь -- вот полный отпад, -- поморщилась Веспа, усаживаясь на свободное место возле окошка.
   Мы с Куриной Башкой присели рядом.
   -- Чтобы добраться до сентября, тебе придётся купить билет на поезд, -- ненавязчиво заметил я.
   Но Башка заявил, что не желает слышать ни о каких поездах в этот прекрасный автобусный день.
   -- Не желаю ничего знать об этих нелепых железных сундуках на рельсах, -- вскричал он в возмущении.
   Башка был автобусником до глубины души, и любое неосторожное упоминание о поездах могло испортить ему настроение на всю неделю. Поэтому о поездах мы больше не судачили. Мы вообще старались ни о чем не судачить, опасаясь, как бы разговор вновь не скатился к поездам.
   Так мы молчали и молчали, а когда стало совсем невмоготу от скуки, Веспа объявила, что ей охота курить. С этими словами она вытянула из рукава, как фокусник, курительную трубку, а из-за пазухи -- мятую банку какао "Ржавый индеец". На этикетке был нарисован индеец с трубкой мира в зубах, а под ним в белом квадратике чёрными буквами читалось предупреждение: "Курение какао может вести к бессмертию".
   Набив какао в трубку, Веспа чиркнула спичкой о собственный язык и та, как ни странно, зажглась. Язык у сестры Тимусса был острее осиного жала и шершавее асфальта. Через мгновение она уже пускала в открытую форточку клубы шоколадно-молочного дыма. Вскоре терпким запахом какао пропах весь автобус, но остальные пассажиры не заметили этого. Они были слишком озабочены измерением расстояния между средой и четвергом.
   -- А ты того, разве не боишься бессмертия? -- удивился я, имея в виду предупреждение на банке какао. -- Всякое ведь бывает.
   --Я даже дьявола не боюсь, -- фыркнула Веспа и поднесла трубку к губам. Дым какао окутывал её лицо, как космонавтский скафандр. Она была ничего себе, довольно милой, если бы не её осиный язык. Такой острый, что хоть капусту нарезай.
   Пока Веспа курила, один пассажир с передних рядов подошёл к карте-календарю и прочертил фломастером крохотную пунктирную линию в направлении четверга. Это вызвало всплеск одобрения у окружающих. Кто-то робко захлопал в ладоши, раздались ликующие высвисты.
   Некоторое время спустя мы снова ехали молча, купая головы в дымке какао. Четверг был уже не за горами, правда, гнать до него оставалось ещё прилично. Чтобы чем-то заполнить бессмысленную тишину, Башка принялся расспрашивать меня о моей фамилии. Ему почему-то никак не верилось, что это именно фамилия, а не кличка.
   -- Ты уверен, что Горстьгравия это фамилия? -- недоумевал он. -- Больше похоже на кличку.
   За время нашей дружбы он задавал этот вопрос, наверно, в бесконечный раз, и я в бесконечный раз пересказывал ему историю своей редкой фамилии.

Горстьгравия.

   Эту фамилию взял себе ещё мой прадед (его настоящая фамилия, к сожалению, забылась). Он не слишком ладил с людьми, и его лучшим другом была горсть гравия, которую он однажды нашёл в канаве на обочине дороги. С горстью округлых камушков прадед проводил почти всё свободное время -- они ходили на рыбалку, пили жидкий табак в местном баре, спорили о том, кто из них лучший пловец, а когда началась война, отправились на фронт и управляли танком. Вместе им было очень здорово. Прадед верил, что гравий приносит удачу, если носить его в правом кармане брюк. Умирая, он завещал счастливую горстку своему сыну (моему дедушке), а от того она досталась моему отцу. Так как карманов у моего отца отродясь не водилось -- он носил платье по религиозным причинам -- прадедушкины камушки перекочевали прямиком ко мне, и теперь я хранил их в своём правом кармане. На удачу.
   -- Ну и много удачи принёс тебе твой гравий? -- спросила, нет, ужалила меня своим бешеным языком Веспа.
   -- Ровно вот столько, -- я кивнул на колечко молочного дыма, вылетающего из трубки в раскрытое окно.
   -- Эй, там, болтать не надоело? Нам выходить на этой остановке! -- неожиданно подал голос Куриная Башка, который так увлёкся завязыванием шнурков на ботинке, что умудрился в бесконечно первый раз пропустить мимо ушей историю моей редкой фамилии.

Концерт.

   -- Никак уже выходите? -- расстроился водитель автобуса, когда мы заглянули к нему в кабинку попрощаться. С разговорником он справился уже гораздо быстрее, но все ещё держал его в ладонях немного неуверенно. Так обычно держат спящих крабов.
   Мы дружно кивнули. Да, вот и подошла наша остановка.
   -- Что ж, по крайней мере, вы приблизились к четвергу, а не отдалились от него, -- подбодрил нас водитель и приятельски подмигнул своей лысиной. Кажется, он и вправду желал нам добра, хоть детский язык и давался ему с трудом.
   Перед тем, как сойти с автобусных ступенек на тротуар, я спросил у него через разговорник:
   -- А что особенного должно произойти в четверг?
   -- Просто в четверг ожидается хорошая погода, -- ответил водитель, -- и Архиепископ Техаса будет давать концерт на открытом воздухе. Умопоразительное зрелище. Я уже и билеты купил. Вы тоже должны сходить.
   -- Угу, -- только и сказал я на общем языке и вылез из автобуса.

Архиепископ Техаса.

   За закон и порядок в Пыльвилле отвечал Архиепископ Техаса. В его подчинении находилась огромная армия священников-ковбоев, которые день и ночь неусыпно патрулировали улицы города в поисках цифр. Пойманные цифры немедленно отвозились в зоопарк, где запирались в клетку. Если же при аресте цифры оказывали сопротивление, их просто стирали жирным ластиком. Священники-ковбои были весьма хитры и разъезжали по городу на вырезанных картинках гоночных машин. Так они создавали видимость своей молниеносности и проворства.
   Сам Архиепископ Техаса ни за кем не гонялся. Он и без того был местной знаменитостью, а также любимцем взрослых и птиц. Его портретом украшали деревья в парках, летящие по небу облака, бездомных собак и кухонную утварь, хотя сам он был не бог весть какой красавец. В каждом магазине можно было приобрести свежую сдобу, в точности воспроизводящую контуры Архиепискового носа. Изображением Архиепископа Техаса даже пытались украсить солнце, но пока не придумали, как это сделать. Солнце оказалось на редкость раскаленным и находилось до безобразия далеко, чтобы приколотить к нему фотографию или нанести рисунок.
   В поддержку своей несказанной популярности Архиепископ Техаса колесил по городу и давал концерты. На этих концертах он бренчал на стареньком банджо, пересказывал по памяти свои сны и палил из кольта по пустым банкам от жидкого табака.
   Однажды мне выпала возможность увидеть выступление Архиепископа собственными глазами. Это случилось на мой позапрошлый день рождения, когда родители преподнесли мне в подарок билет на его прославленный концерт. Я сидел возле самой сцены и мог лицезреть Архиепископа на расстоянии вытянутой ноги. Когда тот шагнул на сцену, зал взорвался громом оваций, а я обнаружил, что Архиепископ был совершенно слепой -- слепее слепня! -- и явно не видел ни зги. Вперёд его вела специально обученная ящерица-поводырь, которую он держал за хвост своими скрюченными, похожими на гиен, пальцами. Его извилистое тело было облачено в плащ, более напоминавший столб торнадо, с до смешного широким воротником и узким, как ушко иголки, подолом. На голову же он нахлобучил ковбойскую шляпу.
   Сперва для затравки Архиепископ сыграл нам на банджо, а затем принялся пересказывать свой сон. Поскольку говорил он очень бегло, я едва успевал переводить его взрослую речь через разговорник. Вот что мне удалось запомнить:

Сон Архиепископа Техаса (перевод на детский Зикки Горстьгравия).

   -- А теперь я перескажу вам свой сон, -- сказал Архиепископ, при этом его рот заколыхался вверх-вниз, будто платочек на ветру. -- Мне приснилось, что как-то раз я попал под дождь и у меня на шляпе выросли восхитительные кудряшки, этакие прелестные завитушки, красивые как незнамо что. Конец.
   Рассказав нам свои сны, Архиепископ Техаса извлёк из кобуры кольт и начал палить из него по семейству табачных банок, расставленных в самом углу сцены.
   -- Он же совершенно слепой! -- подумал я тогда. -- Он и в кита в упор не попадёт!
   Но я ошибался. Вылетев из дула, пуля сразу набрала приличную скорость и накачалась воздухом, словно футбольный мяч. В мгновение ока она выросла до размеров пушечного ядра, которое пробило в углу с банками косматую дыру. Это был выстрел на поражение. Толпа зрителей бесновалась от восторга.
   Как и положено, концерт закончился триумфом: Архиепископ заснул прямо на полу под оглушительные аплодисменты поклонников, а его ящерица-поводырь нагадила на конферансье.
   По дороге домой после выступления мама дала волю чувствам и прослезилась, а отец, разгладив юбку на коленях, провозгласил: "Этот человек -- пророк!", употребив столь мало знакомое мне слово из детско-взрослого разговорника. Я только сказал "Угу" на общем языке и пожал плечами.
   А на Новый Год родители подарили мне ночные тапочки, изготовленные тапочным скульптором в виде лица Архиепископа Техаса. Поначалу я отнесся к подарку прохладно, но со временем приучил себя их носить и вполне привык к лицу Архиепископа на свой обуви. Его плюшевые щёки не раз согревали мои ноги морозными зимними вечерами.

Фрау Регенширм -- дряхлая, облезлая кочерыжка.

   Когда автобус до четверга скрылся из виду, я спросил у Башки и у Веспы (по большей части всё-таки у Башки, чем у Веспы) случалось ли им бывать на концерте Архиепископа Техаса.
   -- Нет, не случалось, -- ответил мне по большей части Башка (его сестра ограничилась тем, что пустила мне в лицо облако кофейно-молочного дыма). -- Зато у нас дома имеется хлеборезка в виде Архиепискового рта, а также собрание его избранных снов, вышитое золотыми нитками на невероятно длинном одеяле.
   Башка отметил, что под этим одеялом можно спать хоть всей семьёй, да ещё останется место для домашних животных и соседей. Он собирался было добавить несколько историй про хлеборезку, но тут подошел очередной автобус. Автобус был довольно потрёпанного вида, как будто со дня на день готовился уйти на пенсию. А в строке номера не менее потрёпанными, предпенсионными буквами было написано: "Фрау Регенширм-- дряхлая, облезлая кочерыжка".
   Водителем этого маршрута оказался немолодой джентльмен в свитере из барсучьей шерсти. Когда я протянул ему разговорник, он до смерти перепугался и на всякий случай поднял вверх руки. Верно, принял нас за грабителей.
   -- Это разговорник, -- успокоил я его на взрослом языке. -- Так мы сможем понимать друг друга.
   Джентльмен в свитере опустил руки, кивнул и с помощью разговорника (но так и не прикоснувшись к нему) поведал нам о предстоящем маршруте.
   -- Наш автобус для тех, кто считает, что Фрау Регенширм дряхлая, облезлая кочерыжка, -- сказал он и, смущённо кашлянув в кулак, прибавил: -- Она и вправду дряхловата. Пока сложно сказать, куда нас это приведёт, но поездка обещает быть интересной. Мы проедем по местам её молодости и убедимся, что она и раньше была той ещё штучкой.
   Водитель смолк, и больше нам не удалось выжать из него ни слова. Барсучий свитер топорщился на нём, как тоскливый аттракцион. Общение через разговорник явно не доставляло им обоим особого удовольствия.
   Салон автобуса был почти до отказа набит пожилыми людьми, преимущественно старухами. Видимо, Фрау Регенширм успела нажить себе немало врагов за последние годы. Словно остров юности в океане сморщенных лиц и вставных челюстей, в глаза бросался розовощёкий мальчик в футболке с коротким рукавом. Примерно наш ровесник и вполне благовоспитанный малец на вид. Когда мы подсели к нему, он поприветствовал нас и представился:
   -- Меня зовут Прометей Плюм и я вовсе не уверен в том, что Фрау Регенширм дряхлая, облезлая кочерыжка. Я с ней даже не знаком, но случайно услышал, что этот автобус идёт мимо спичечной фабрики Бермудо, а мне как раз туда и нужно.
   Затем он повторил, что не считает Фрау Регенширм дряхлой, облезлой кочерыжкой и поспешил принести нам свои извинения на случай, если мы приходимся ей родственниками. Тогда я сказал, что мы и сами не ведаем, кто она такая, и эта новость его несказанно обрадовала. Мы сразу прониклись друг к другу взаимной симпатией, как кетчуп и макароны. Я даже чуть было не проболтался Плюму о нашей игре, но Башка ущипнул меня за коленку и ловко сменил тему разговора. Мы и оглянуться не успели, как речь вдруг зашла о спичечной фабрике Бермудо.

Спичечная фабрика Бермудо.

   В молодости Панчо Бермудо -- приёмный сын телеграфного столба и кукурузного поля -- обожал только две вещи: слюнявить зубочистки и ковыряться ими в собственных ушах. Предаваясь этим занятиям без передышки от заката до рассвета, будущий изобретатель спички и не подозревал, что сидит на золотой жиле.
   Приёмные родители вечно упрекали его в тунеядстве. Каждый день возвращаясь с работы домой и бросая печальный взгляд на ковыряющегося в ушах сына, телеграфный столб вздыхал: "Если б я знал, что мой приёмный сын вырастет таким неженкой, я бы завел хорька!" А кукурузное поле -- приёмная мать мальчика -- накладывала мужу полную тарелку каши и брюзжала на весь дом: "Чему тут удивляться? Он весь в тебя, дорогой! Ты ведь и сам был редкостным повесой в его годы!"
   Но Панчо не был ни неженкой, ни повесой и, несмотря на скулёж родителей, продолжал заниматься любимым делом. Он ковырялся в ушах, не покладая рук, пока однажды не пришёл к удивительному открытию, которое изменило его никчёмную кукурузно-телеграфную жизнь навсегда. Панчо Бермудо обнаружил, что если на кончик зубочистки налепить немного ушной серы, то можно получить не только фигурку безрукого человечка, но и полезную в хозяйстве штуковину по добыванию огня. Вскоре, наковыряв в ушах достаточно серы, он открыл магазинчик, который так и назвал -- "Штуковины по добыванию огня Панчо Бермудо". Позднее умные люди посоветовали ему сократить название своего изобретения, чтобы не отпугивать заик. Тем тоже мог понадобиться огонь.
   Панчо перебрал множество имён -- "палки-поджигалки", "горящие штуки", "огненные зубочистки", но, в конце концов, остановил свой выбор на "спичках". Почти мгновенно спички оказались на пике популярности и стали пользоваться небывалым спросом. Жители Пыльвилля (в том числе и заики) завели моду поджигать всё направо и налево.
   Уши Панчо Бермудо не справлялись с потоком заказов, всё больше людей нуждалось в спичках и всё меньше драгоценной серы могли производить его ушные раковины.
   Однако он нашёл выход из положения и, недолго мешкая, открыл пункт сдачи ушной серы. Скупал её по дешёвке, накручивал на зубочистки и продавал втридорога. Пыльвилльцы выстраивались в километровые очереди для того, чтобы сдать серу из своих ушей. Кто приносил её в банках, кто в мешках, кто в сундуках, а кто подгонял целые караваны, гружённые до отказу. Всем хотелось на этом заработать, но больше остальных разбогател сам Панчо. Спустя месяц он построил спичечную фабрику и выпускал столько спичек, что с лихвой хватало каждому. Так он превратился в спичечного магната и завоевал уважение приёмных родителей.
   "Я был несправедлив к своему сыну. Спички -- прекрасное изобретение, ничем не хуже электричества, -- признался журналистам телеграфный столб. -- И я так рад, что не завёл хорька".
   "А я рада, что мой Панчо не пошел по стопам отца", -- сказала Кукурузное Поле.
   Они обнимали сына с нескрываемой гордостью.

Будущий владыка огня в Пыльвилле.

   -- Я еду на фабрику, чтобы сдать немного серы,-- сказал нам Прометей Плюм и вытащил из-под сидения чемодан, до краёв набитый жёлтым порошком, словно золотом.
   -- Да тут ведь целая уйма денег, если переводить на денежный счёт, -- заметил я.
   -- Может и так, только я не беру за серу деньги, -- ответил он.
   -- Как так не берёшь?-- Куриная Башка от неожиданности чуть не поскользнулся сидя.
   А Прометей Плюм сказал, что деньги это ерунда по сравнению с настоящим огнём. Деньги холодные и невзрачные, а огонь тёплый и поразительный.
   -- Будь моя воля, я бы заменил деньги огнём, -- сказал он без всякого выражения. -- Я бы сделал так, чтобы огнём можно было расплачиваться в магазинах и покупать на него разные вещи. Например, мороженое и лимонад. А люди в попытке разбогатеть копили бы огонь и хранили его в специальных огненных копилках.
   Плюм охотно делился с нами своими огненными фантазиями. Он сообщил, что было бы неплохо носить огонь вместо рубашек и ваять из него скульптуры. Что огонь отлично подходит для рыбалки и незаменим в музыке.
   -- Мне приятна сама мысль, что сера из моих ушей однажды превратиться в огонь и будет согревать людей, -- добавил он затем. -- Я чувствую себя совсем как древний Прометей, который подарил людям огонь. Как видите, у нас с ним даже имена совпадают.
   -- И всё-таки ты зря отказываешься от денег, -- сказал Башка, с завистью поглядывая на чемодан Плюма. -- Однажды я сдал стакан серы и на полученные деньги купил себе новёхонькую лопату.
   Башка чрезвычайно гордился этим поступком, хоть и умалчивал о том, что подмешал в тот стакан немного муки и сухого молока для весу. Но Прометей покачал головой, ибо деньги ему были ни к чему. Главное, чтобы огонь добывали именно из его ушной серы, и тогда он будет счастлив. В ковырянии в ушах он видел своё призвание и подходил к этому делу профессионально. По его словам за всю жизнь он сдал столько ушной серы, что из неё запросто можно было вылепить авианосец в натуральную величину. За заслуги перед спичечной фабрикой Плюму даже выдали медаль почётного серного донора. Медаль и сейчас болталась у него на груди -- деревянное ухо на ленточке с дарственной надписью "Почётному Серному Донору Пыльвилля".
   -- Вот так раз! -- пропыхтел Башка в изумлении, а я подумал о серном авианосце, которому так и не суждено было отправиться в плавание. Веспа же с интересом изучала уши Плюма, точно те были пещерами чудес.
   -- Когда я вырасту я стану владельцем спичечной фабрики, и тогда все спички мира будут сделаны только из моей ушной серы! -- заявил с сияющим лицом Прометей Плюм. -- Маленькие частички меня замерцают в каждом зажжённом камине, каждой свече и керосиновой лампе. Я буду повсюду! Понимаете? Я стану владыкой огня!
   -- Чего уж тут не понять, -- пробормотал я, нервно поглядывая в окно.
   Странно, как быстро приятная атмосфера может стать неприятной. Внезапно мы почувствовали себя неуютно в компании Плюма. Он вдруг сделался каким-то взвинченным. Не иначе как вконец свихнулся на спичечной почве.
   -- Конечно, у владыки огня работка не из легких, -- продолжал хорохориться он. -- Одних согрей, других испепели...
   -- Могу себе представить, -- сказал я и начал потихоньку отступать к выходу. Башка с сестрой старались от меня не отставать.
   -- Но я справлюсь. Думаете, не справлюсь? Справлюсь ещё как. Надо лишь набрать побольше серы. В один прекрасный день из каждого камина, из каждой свечи на вас будет смотреть моё лицо... Лицо Прометея Плюма! Эй, куда же вы?
   Увидев, что мы сбегаем, Прометей Плюм издал пронзительный клич, от которого у группы старушек вышли из строя слуховые аппараты, а автобус вдруг резко затормозил.
   Прометей горланил нам вслед что-то про огонь, но мы уже не слышали его, кубарем соскакивая на тротуар.
   Когда от автобуса имени Фрау Регенширм -- дряхлой, облезлой кочерыжки -- осталось одно воспоминание, мы, наконец, смогли перевести дух. Мы переводили его жадно и старательно, словно дух был внутренними часами, которые начали врать.
   Свой дух переводила даже невозмутимая Веспа. Она задумчиво крутила в руках спичечный коробок. В нём с бесцветным шорохом перекатывались частички Прометея Плюма -- будущего владыки огня в Пыльвилле.

Ланч в кафе "Скорость".

   -- Как далеко мы уже забрались? -- спросил я у Куринной Башки, осматривая окрестности. Рядом с остановкой находились аптека и бакалейная лавка, а через дорогу возвышался Пыльвилльский музей насморка. Гул хора сопливых носов был слышен нам даже отсюда.
   -- Мы неплохо продвинулись,-- сказал Башка.-- Но чтобы как следует потеряться, нам ещё предстоит проделать долгий путь. Невозможно заблудиться в таких местах, как это, -- он поморщился, брезгливо тыкая бровями в сторону музея. -- Мы должны добраться до самых окраин, а может и дальше.
   -- А что будет, когда мы заблудимся? Как мы вернемся домой? -- не унимался я.
   -- Там видно будет,-- отмахнулся Башка.
   Я подарил ему безрадостный взгляд, но Башка разбил его о лоб, как фарфорового котёнка.
   Тут к остановке подкатил новый автобус и услужливо распахнул нам свои двери. На сей раз это оказалось кафе на колесах под названием "Скорость". Манящий аромат горячей пищи едва не повалил нас с ног.
   -- Что вовремя, то вовремя! -- обрадовался Башка. -- Я не на шутку проголодался!
   И его живот запел заунывно и сладко, будто в нем квартировал сам Рой Орбисон.
   Водитель автобусного кафе был больше похож на повара, чем на водителя. Он держал руль так, словно тот был палкой ливерной колбасы, спидометр превратился в тарелку шпината, а педаль газа стала омлетом. Никогда ещё управление автобусом не выглядело столь аппетитным.
   Откуда ни возьмись, перед нами выросла официантка -- молоденькая девушка, которая разговаривала на детском языке с сильным взрослым акцентом. Её нескладная детская речь чем-то напоминала раненного бумажного журавлика.
   -- Добро пожаловать в кафе "Скорость". Меня зовут Кэсси. Я принесу вам меню, -- улыбнулась она, и раненный журавлик выпорхнул из её рта.
   Сиденья в салоне были поставлены друг напротив друга таким образом, что между ними умещались столики. То тут, то там сидели пассажиры и скребли вилками по тарелкам. Живот Башки тем временем запел "Люби меня нежно" голосом Элвиса Пресли. Едва мы уселись за свободный стол, как появилась официантка с раскрытым меню.
   -- Позвольте порекомендовать вам блюдо дня от нашего шеф-повара -- скорость в кляре, а также жаркое из скорости под соусом, -- сказала она, гуляя по тонкой грани детства и взрослости. -- Для любителей поострее могу предложить скорость в чесночном маринаде, а на десерт скорость со взбитыми сливками.
   Она положила на стол меню. Все блюда в нём состояли главным образом из скорости -- варёная скорость, тушёная скорость, скорость по-корейски, скоростной гуляш.
   -- Наш повар готовит лучшую скорость во всей округе, -- заверила нас официантка, расхваливая каждое блюдо на свой лад.
   -- А у вас есть гамбургеры? -- спросил у неё Куриная Башка.
   -- Нет, только скорость. Здесь вам не забегаловка. Так вы собираетесь что-нибудь заказывать?
   Официантка в нетерпении захлопала ресницами, словно хотела разбросать их повсюду на манер конфетти. Похоже, её сильно задело, что мы думали, будто какие-то гамбургеры могут быть вкуснее скорости. Чтобы не обижать её нам пришлось сделать заказ. Башка заявил, что с радостью попробует жаркое из скорости, Веспа выбрала скорость по-корейски, а я попросил себе стакан свежевыжатого скоростного сока.
   -- Отличный выбор,-- официантка сдержанно кивнула. Раненный журавлик по-прежнему цеплялся за уголки её губ.
   Через секунду нам принесли пустые тарелки и стакан.
   -- Ваш заказ готов. Он за окном. Берите и ешьте.
   Мы повернулись к окну -- за ним проносились пыльвилльские улицы, дома и пешеходы. Кое-где мелькали театральные афиши с изображением Архиепископа Техаса. На афишах лицо Архиепископа выглядело размытым и походило на лужу мазута в солнечных очках. За окном всё металось и ходило ходуном, оттого что автобус мчался очень быстро. Настолько быстро, что мы без труда могли высунуться в форточку и пощупать скорость собственными руками. Мы могли отломить от неё кусочек, зачерпнуть ложкой, будто суп, добавить по вкусу в чай.
   Чавкая, прихлёбывая и потягиваясь за добавкой, мы ели и пили скорость внутри несущегося автобуса.

Последние дети в её жизни.

   -- А как же десерт? -- удивилась официантка, когда мы, сытые и довольные, с набитыми скоростью животами повставали из-за стола.
   -- Спасибо, но нам пора в путь, -- со значимостью проговорил Куриная Башка. -- Впереди нас ждёт длинная дорога и уйма пересадок.
   -- А как далеко вы направляетесь? -- спросила она.
   -- Так далеко, как никогда ещё никто не забирался, -- сказал Башка, выковыривая застрявший в зубах кусочек скорости.
   -- Ну что ж, раз так, счастливого пути,-- сказала нам на прощание официантка и безвозвратно пересекла границу детства, чтобы окончательно повзрослеть. Мы оказались последними детьми в её жизни, с кем она общалась на равных, и, кажется, она была благодарна нам за это.
   Повар-водитель нажал на педаль тормоза, словно отрезал ногой ломоть свежего хлеба, и автобус замер, как вкопанный. Мы вышли из кафе "Скорость" на остановке.

Маршрут в мечтах о лучшей жизни

   "В мечтах о лучшей жизни" -- такая надпись венчала следующий подобравший нас автобус. Выкрашенный только наполовину, этот автобус сам воплощал чью-то несбывшуюся мечту. Водитель -- хозяин несбывшейся мечты -- встретил нас унылой улыбкой. Его лицо выглядело каким-то пустым: маленькие глаза, маленький нос, маленький рот. Как будто он нарочно оставлял на нем свободное место для грядущих мечтаний.
   Я передал ему детско-взрослый разговорник.
   -- Надо же, -- пробормотал он, совсем не удивившись внезапной мальчишковости в своём голосе. -- Когда-то давно я мечтал о похожей игрушке.
   -- Это не игрушка, -- объяснил я. -- Это разговорник. С его помощью мы сможем понимать друг друга.
   -- О понимании я тоже когда-то мечтал, -- припомнил водитель, а потом показал нам половинку своей улыбки и сказал: -- Здесь принято мечтать о лучшей жизни. А о чём мечтаете вы?
   И он откопал под сидением длинную тетрадь, заляпанную чернилами.
   -- Я занесу ваши мечты в архив, -- сказал он. -- Придёт день, когда я объединю мечты всех людей в одну и получу формулу универсальной мечты. Мечты, которая подойдёт каждому. С формулой универсальной мечты людям больше не придётся тратить свои силы на никчёмные, мелкие грёзы.
   -- Звучит не дурно! -- присвистнул Куриная Башка и сразу объявил, что мечтает забраться так далеко как никогда ещё никто не забирался. Водитель слово в слово записал его мечту в тетрадь.
   Веспа мечтала о личном мотороллере.
   -- Он обязательно должен быть жёлтого цвета и тарахтеть так, чтобы было слышно на всю округу. Это обязательное условие! -- сказала она.
   Когда подошёл мой черёд делиться мечтой, я чуть-чуть замялся. Мне казалось, что мои мечты были недостаточно хороши для формулы универсальной мечты. Имею ли я право портить человечеству картину своими пустяковыми фантазиями? Я вдруг почувствовал, что мечтать это очень ответственное занятие. Почти как чистить зубы или беречь природу. От растерянности я прямо не знал, что ответить.
   -- Быть может, ты мечтаешь о брюквенном пюре? -- высказал догадку водитель, раздражённо постукивая ручкой по коленной чашечке. -- Или о резиновых сапогах?
   Он примерял на мне мечты, но все они соскальзывали с меня, будто собаки с ледяной горки. Это изрядно выбило его из колеи, однако он не желал сдаваться и спросил через разговорник, не мечтаю ли я об удобном стуле? Или о новом подбородке? А как насчёт фисгармонии? В ответ я лишь пожимал плечами.
   Наконец водитель решил оставить меня в покое.
   -- Похоже, кто-то здесь явно не дорос до серьёзных мечтаний, -- пробурчал он и пустил нас в салон, провожая каждого недоверчивым взглядом.
   В салоне Башка набросился на меня с обвинениями:
   -- Ты что творишь! Из-за тебя нас чуть не выперли из автобуса! -- злился он, а Веспа обозвала меня умственным мазилой.
   -- А это ещё что значит? -- не понял я.
   Веспа объяснила. Она уже привыкла объяснять мне свои обзывания.
   -- Видишь ли, со стороны твой мозг похож на бутерброд и когда ты о чём-то думаешь, выглядит так, будто ты масло на хлеб намазываешь. Вот и выходит, что ты умственный мазила.
   -- А, теперь понятно! -- протянул я.
   -- Тссс! -- шикнул на нас один из пассажиров автобуса, старик в гангстерской шляпе, и указал пальцем на объявление, что красными буквами мигало на потолке:

Мечтай молча и не мешай мечтать другим!

   Мы сразу же замолчали, виновато озираясь вокруг. Меньше всего нам хотелось вторгаться в чужие мечты. Старичок-гангстер удовлетворённо кивнул и вернулся к своим мыслям о пальбе и ограблениях. Не в меру упитанная дама, что сидела напротив него, из последних сил пыталась обуться в крохотные роликовые коньки. С таким же успехом она могла пытаться нацепить на ногу комара.
   Ещё здесь был бородатый господин, по-видимому, музыкант. Из бороды у него торчало пианино, которое застряло там много лет назад. Господин хватался ногтями за клавиши, отчаянно скрёб по подставке для нот, но пианино только глубже утопало в бороде, как в болоте. Неподалёку от музыканта сидела его музыка и стирала в тазике грязное бельё, а потом развешивала на поручнях для сушки. Эта картина нас очень позабавила.
   -- Впервые вижу музыку, которая бы стирала бельё, -- не удержавшись, воскликнул я.
   -- Ты бы знал, какой я стряпаю суп! -- заметила музыка, тщательно натирая мылом длинный носок. -- Кроме всего прочего, я подрабатываю маляром в утреннюю смену, дежурю на заводе, а по вечерам приторговываю коврами на блошином рынке. Меня только и спасает, что я -- джаз.
   -- А что делает он? -- спросил я, намекая на пианиновую бороду.
   -- Мечтает о признании. Музыкантам так положено. Ну, иногда ещё спит, если уж очень прижмёт.
   Тут гангстерский старик снова взялся за своё и начал шипеть на меня, как кобра, призывая к молчанию. К нему присоединились и другие пассажиры -- дама с роликами в недовольстве затрясла щеками, а какой-то рослый гражданин с лицом похожим на просроченный лотерейный билет погрозил мне пальцем. Чрезмерное мечтание явно не пошло им на пользу. Казалось, чем дольше они мечтали, тем сильнее отдалялись от своей мечты. Ступни толстой дамы росли, а не уменьшались. Гангстерский старик с возрастом терял сноровку, столь необходимую для банковских грабежей. Лицо рослого гражданина ни на секунду не лишалось сходства с просроченным лотерейным билетом.
   Чужие несбывшиеся мечты иссушили воздух, так что дышать приходилось чем попало. Я сделал маленький вдох, и мне в ноздрю залетело банковское ограбление и несколько нот от пианино. Я понял, что не смогу дышать этим долго, и Башка с Веспой всем своим видом со мной соглашались. Мы героически дождались остановки, и когда та подошла, пулей вырвались наружу, мечтая лишь о глотке свежего воздуха.
   -- Приятно было поболтать! -- крикнул я музыке, с которой успел сдружиться за время поездки. Она как раз достирывала последнюю пару брюк.
   -- Взаимно! -- откликнулась музыка, помахав нам вслед куском мыла, а потом взглянула на часы, потому что скоро ей нужно было идти на рынок торговать коврами.

Флаг страны детства.

   На свежем воздухе Куриная Башка выразил недовольство нашими успехами. По его мнению, передвигались мы еле-еле, в час по чайной ложке и ещё толком не заблудились, а я непозволительно долго чесал языком с водителями.
   -- Вовсе не обязательно трещать с ними обо всём подряд, -- поучал меня Башка.
   Стрелки на часах болтались между усталым пасечником и угрюмым брадобреем, что обозначало наступление вечера по пыльвилльскому времяисчислению. Конечно, радоваться было особо нечему, ведь по прикидкам Башки путь нам предстоял ещё не близкий.
   В доказательство своих слов, Башка показал нам забор, через который якобы перелезал однажды, спасаясь от каких-то собак. Забор выцвел и отсырел, а на одной из его досок до сих пор висели обрывки мальчишеских штанов. Странно, что за столько времени, никто и не подумал их оттуда снять. Обрывки штанов колыхались на ветру, как беспечный флаг страны детства.

Долой йод!

   А потом всё началось по новой. Мы заскочили в первый подъехавший автобус и понеслось!
   "Долой йод!" -- гласила надпись на лобовом стекле. Это был маршрут противников йода.
   -- Я лучше вылью на себя ведро помоев, чем буду иметь хоть что-то общее с йодом! -- заверил нас через разговорник водитель. Судя по его внешности, он и впрямь недавно вылил на себя ведро помоев и теперь имел с йодом крайне мало общего.

По следам пчёл.

   Водитель этого маршрута был рыжим с головы до пят. Всё его лицо пестрело веснушками, будто апельсиновый дождь. Он отбрасывал веснушчатую тень и шевелился тоже как-то веснушчато. Он выхватил у меня из рук детско-взрослый разговорник и посмотрелся в него, словно тот был зеркальцем.
   -- Многие называют их веснушками, но на самом деле это зашифрованный пчелиный алфавит, -- пояснил водитель, проводя пальцем по ромашковым клумбам, которые были его щеками. -- Когда я был маленьким и жил на ферме у дядюшки на меня налетел рой пчёл. Пчёлы очень заинтересовались моим лицом, в те дни чистым, как снег, и облепили его со всех сторон. Что вы делаете, мне щекотно! -- смеялся я, но пчёлы не обращали внимания. Они были слишком заняты тем, что заботливо топтались на моих щеках и на носу, рисуя своё тайное послание.
   -- И что это было за послание? Что пчёлы хотели вам сказать?-- спросили мы, взволнованные его историей.
   -- Кто знает? -- ответил водитель, не переставая глядеться в разговорник. -- Жужжа, рой унёсся прочь и оставил меня наедине с главной загадкой моей жизни. С тех пор я иду по следам пчёл, чтобы узнать у них про перевод.
   Когда мы вошли в салон автобуса, нас словно окатило водопадом веснушек. Со всех углов на нас таращились конопатые лица пассажиров, каждый с зашифрованным пчелиным посланием на щеках.
   -- Надеюсь, эти веснушки не заразны, -- забеспокоился Башка, а Веспа вдруг призналась, что у неё тоже есть веснушки, но только на плечах.
   -- Что-то не припомню, чтобы на тебя хоть раз налетал рой пчёл, -- недоверчиво сказал сестре Башка.
   Веспа тоже не могла вспомнить, как это случилось.
   -- Неверно, пчёлы втихаря забрались мне под одеяло, пока я спала, -- предположила она.
   Впрочем, никаких пчёл мы так и не увидели, хоть автобус и притормаживал у каждого двора, проверяя, не притаился ли где улей. Конопатые джунгли вокруг нас спокойно выжидали. Наверно, они всерьёз верили, что пчёлы того и гляди объявятся и начнут толковать свои тайные послания всем желающим.
   Мы уже собирались выходить на своей остановке, как кто-то дёрнул меня за штанину. Я обернулся и увидел девочку в синеньком платье с леденцом в руках. Казалось, весь пчелиный алфавит расплескался на её щеках, словно суп. Девочка придирчиво изучала наши голые, безвеснушчатые физиономии. Её взгляд был Робинзоном Крузо, который путешествовал по трём необитаемым островам.
   -- Привет! -- сказала она, облизывая леденец. -- А какое послание пчёлы оставили вам?
   Мы так и не нашли, что ей на это ответить.

Автобусная экспедиция старого Фреда.

   А затем мы попали в автобусную экспедицию Старого Фреда. Это был больше, чем просто автобус, потому что за рулем у него толпилось сразу несколько человек, и все они являлись и водителями и пассажирами одновременно. Кто-то жал на педаль газа, кто-то сигналил, кто-то отвечал за фары и дворники. Они буквально сидели друг у друга на шее и слились в единый человекоподобный комок с торчащими отовсюду ногами, локтями и галстуками. Когда я протянул им детско-взрослый разговорник, они передавали его из рук в руки, осматривая и обнюхивая. А некий тип с мокрыми волосами (он отвечал за дворники) даже попробовал разговорник на вкус.
   -- Это детско-взрослый разговорник, -- произнес я на языке холодного компресса. За время нашей игры я почти наловчился говорить на нём без акцента, как настоящий взрослый.
   -- Вот как? -- усомнился тип в очках, который был приставлен к коробке передач. -- А это не может быть потерянной победой старого Фреда?
   Я покачал головой.
   -- Нет, это победа Странного Симпкинса. А кто такой старый Фред?
   -- Старый Фред снарядил эту экспедицию, -- ответил через разговорник курносый тип, что управлял левой половинкой руля. -- Он нанял нас, чтобы мы нашли его потерянную победу. Вот мы и ищем.
   Потом слово взял тип с мокрыми волосами:
   -- Старый Фред стар, как мир, и ему жутко нездоровится. Говорит, без своей победы ему теперь и жизнь не мила.
   -- А тому, кто найдет победу, он обещал вознаграждение, -- вставил тип, что всё время крутился возле клаксона.
   -- Вознаграждение? Что за вознаграждение? -- оживился Куриная Башка. Его всегда привлекали вознаграждения, и сейчас при этом слове у него случилось короткое умопомешательство.
   -- Да всё, что захочешь, -- ответил курносый тип. -- Старый Фред зверски богат, но на старости лет деньги ему стали не нужны. Что ему действительно нужно, так это его победа, которую он одержал давным-давно, а на днях куда-то потерял.
   Тут мы услышали, как что-то прошелестело за нашими спинами, будто где-то просыпался мешок с крупой. Это и был сам старый Фред, который полусидел-полулежал в салоне. Выглядел он неважно: как бородатая вафля. Видно, совсем ослаб без своей победы. Говорить он не мог, а только кашлял и хрипел, словно вопрошая:"Где моя победа? Вы нашли мою победу? Не прекращайте поиски!"
   И мы не прекращали. Автобусная экспедиция трудилась вовсю. Между нами как новоприбывшими распределили обязанности -- Веспу приставили к зеркалу заднего вида, в распоряжение Башки попал спидометр, а мне было поручено следить за кнопкой открывания дверей. В поисках победы старого Фреда мы прочесали всю округу и обшарили каждый закоулок. Мы искали в лужах, в витринах магазинов, под обрывками уличных газет. Но всё тщетно, победы было не видать. И куда она только могла запропаститься?
   Вдруг кто-то воскликнул:
   -- Гляньте-ка, а не победа ли старого Фреда пылится там под скамейкой?
   Все разом прильнули к окну и вгляделись попристальнее:
   -- Нет, это всего лишь гнилой, надкусанный бисквит.
   И автобус двинулся дальше. Проехав несколько остановок, мы, наконец, решили проститься со своими новыми друзьями и покинуть экспедицию. Впереди нас ожидали собственные, ещё не потерянные победы. Да и игра по-прежнему продолжалась.
   -- Мы собираемся забраться так далеко, как никто никогда не забирался, -- сказал Куринная Башка, отрываясь от вверенного ему спидометра и спрыгивая на мостовую.
   -- Если случайно наткнётесь на потерянную победу старого Фреда, то вы уж позаботьтесь о ней! -- обратился к нам тип в очках.
   Мы дали слово, что сделаем всё от нас зависящее.
   -- Уж постарайтесь! -- прокричал тип с мокрыми волосами. -- А мы пока обшарим скворечники в городском парке.
   -- Удачи! -- пожелали мы им.
   -- Спасибо! Она нам понадобится! -- отозвались они.
   Это было последним, что мы услышали от автобусной экспедиции старого Фреда.

Письма, отправленные самим себе.

   После утомительных поисков потерянной победы мы были рады прокатиться на почтовом автобусе или почтобусе, как их принято называть здесь в Пыльвилле. За рулем сидел водитель почтальонского вида в фуражке и синем пальто. Когда я предъявил ему разговорник, он посчитал, что это ценная бандероль, которую нужно отправить наложенным платежом.
   -- Вы не заполнили адрес,-- сказал он на детском языке, как будто отправил телеграмму в прошлое.
   Я растолковал ему, что это не бандероль, а разговорник, и что проехать на почтобусе хотелось бы нам самим. Мы не займём много места. На что водитель-почтальон заявил, что вообще-то он не развозит пассажиров, а только письма. Таковы правила. Поколебавшись мгновение, он всё-таки согласился подбросить нас до ближайшего почтового ящика при условии, что мы притворимся письмами на всё время поездки. Он приклеил на нас марки с портретом Архиепископа Техаса и велел занять место рядом с бандеролями.
   Так мы стали письмами, отправленными самим себе. Я был школьной запиской, Башка -- банковским извещением, а Веспа -- бандитским письмом с требованием выкупа. Помимо нас в почтобусе ехал бездомный бродяга, который воображал себя открыткой ко дню святого Валентина. Одежду его украшали розовые ленточки, а посреди лба сверкала переводная картинка в виде порхающего лебедя.
   -- Приятно встретить единомышленников, -- сказал он, пожимая каждому из нас руку. -- Хотите меня прочесть?
   И он повернулся к нам спиной для того, чтобы мы смогли разобрать сообщение, написанное у него между лопатками -- "ПриветУраПожалуйстаСпасибоАйк."
   -- Айк это мое имя. Когда-то я был человеком, но потом мне это надоело, и я решил стать валентинкой. Так проще жить, -- признался он. -- Надеюсь, однажды меня подарят какой-нибудь красотке, и мы с ней заживём дружно и счастливо.
   Человек-валентинка задрал голову и рассмеялся, пустив в потолок хохочущую ракету. Поздравительные буквы на его спине закувыркались, как акробаты в цирке грамматики.
   -- Знаете, о чём я тут подумал? -- спросил у нас Айк. -- Если представить, что бог -- почтальон, то значит люди -- его письма, а земля -- космический почтовый ящик. Мы все сидим в нём и ждём, когда нас доставят по нужному адресу. Именно так всё и происходит. Смекаете, о чём я здесь толкую?
   -- Не совсем, -- сказал Башка неуверенно.
   -- Мы все -- письма, -- с нажимом повторил человек-валентинка. -- Нас запихивают в конверты, ставят печати и рассылают по адресам. На первый взгляд этого не видно, но если разобраться, так оно и есть.
   --То есть как письма? -- раскрыл рот Башка. Он здорово растерялся, когда Айк упомянул о печатях.
   -- Ну, это в образном смысле, -- поспешил утешить я Башку.
   -- Всё человечество это лишь пачка писем, -- талдычил своё Айк. -- И вы, друзья мои, не исключение.
   -- Я не письмо, я -- человек. У меня даже имя есть, -- промямлил Башка. Этот разговор отнюдь не пришёлся ему по душе. Он сконфузился и без конца твердил нам, что он человек.
   -- Я человек, -- говорил он, как будто это было для кого-то новостью. -- У меня даже имя есть.
   -- Нет ничего зазорного в том, чтобы быть письмом, -- заметил Айк.
   -- Не сказал бы, -- сказал Куриная Башка.
   В ответ Айк выдал длинную тираду о том, что все мы, так или иначе, куда-нибудь да адресованы. Разница лишь в содержимом. Одни из нас люди-телеграммы, другие -- люди-бандероли, а некоторые, как он сам, люди-поздравительные открытки.
   -- А я бандитское письмо с требованием выкупа, -- поддразнила брата Веспа.
   -- А я -- валентинка, -- сказал Айк. -- Хотите меня прочесть?
   Но мы вежливо отказались, боясь зачитать его до дыр. К тому же в этот самый момент из водительской будки высунулся почтальон, чтобы напомнить нам об остановке. От нашей болтовни у него разболелась голова.
   -- Уж больно вы шумливые для писем, -- отчитал он нас напоследок. -- Письма должны быть видны, но не слышны.
   Когда мы вылезли из автобуса, то уткнулись носом прямо в почтовый ящик. Башка с силой пнул его ногой, после чего внимательно оглядел свои руки, пытаясь отыскать на них печати или пометки об отправлении. Видать, он и в самом деле поверил, что за время поездки мог стать письмом.
   --У меня даже имя есть, -- уже чуть тише пролепетал он и лишь потом угомонился.

Только для супергероев!

   "Только для супергероев!" кричала табличка следующего автобуса. Мы рискнули испробовать на себе и этот маршрут. Водитель, подозрительно похожий на банку консервов, был облачен в средневековые доспехи и, кажется, изображал странствующего во времени воителя. Он взмахнул мечом, преграждая нам путь -- это было папье-маше из всех когда-либо прочтённых им комиксов. Увесистая бандура занимала едва ли не половину автобуса. Я в свою очередь извлёк из кармана разговорник. Тот сверкал и мигал в моей руке во всём своём великолепии, и это выглядело похлеще рекламы чипсов на канале MTV. Водитель оторопел и присел на колени. Он принял разговорник за кольцо всевластия и пытался проделать с ним какие-то магические ритуалы.
   -- Это детско-взрослый разговорник, -- сказал я, чтобы прекратить его мучения.
   Он кивнул и, открыв забрало шлема, поинтересовался, какими сверхспособностями мы обладаем.
   -- Этот автобус только для супергероев, -- напомнил он.
   Куриная Башка сообщил, что он известный сверхзлодей, но своё имя ему бы хотелось сохранить в тайне. В бесчисленный список его сверхспособностей входили вампиризм, вечная жизнь и запах изо рта. Веспа сказала, что умеет плеваться ядом и при желании способна превратить собственный язык в вурдалака. Надо думать, всё это было не так далеко от истины.
   А когда пришла моя пора хвастаться, я запнулся и долго медлил с ответом. Башка и Веспа уже разобрали себе самые лучшие способности, не оставив мне ничего стоящего.
   Я погрузился в раздумья, а потом во всеуслышание заявил, что мой папа носит платье, однако водителя в доспехах это не впечатлило. Я не желал сдаваться и прибавил, что моя фамилия -- Горстьгравия и это, между прочим, не псевдоним. Но водитель сказал, что моя фамилия, какой бы она ни была, вряд ли защитит меня при встрече с инопланетянами. У меня больше не оставалось козырей, как вдруг мне на выручку пришла Веспа, которая обвинила меня в тугодумии и наградила очередным нелепым прозвищем. В этот раз она обозвала меня словесным сморчком.
   -- Это ещё как понимать?-- возмутился я.
   -- А так. Нормальные люди словами разговаривают, а ты словами сморкаешься, -- был её ответ.
   -- Я тоже разговариваю.
   -- Ага, разговариваешь... соплями.
   Тут мы с ней чуть не сцепились, так что Башке пришлось нас разнимать.
   -- Как ты сказала --"словесный сморчок"? -- от этого прозвища водитель пришёл в полный восторг. Он никогда ни о чём подобном не слышал и стал умолять меня сморкнуться для него каким-нибудь словом. А если не словом, то хотя бы предлогом или знаком препинания.
   -- У тебя, наверно, весь носовой платок измазан словами, -- сказал он с завистью.
   Я отнекивался как мог, но водитель был непреклонен и не желал слышать возражений. Отступать было некуда. Без лишней скромности я достал носовой платок и от всей души высморкался. Получилось что-то похожее на "хромой инжир" -- подчерк был неразборчив, но водитель в доспехах остался доволен.
   -- Такие сверхспособности на дороге не валяются, -- сказал он и попросил меня расписаться на его мече из комиксов. Так всего за пару минут я сделался супергероем.
   В салоне мы познакомились с остальными супергероями. Это был ниндзя-бухгалтер и бабуленька, которая не умела спать лёжа. Она очень гордилась своей редкой способностью и бодрствовала круглые сутки.
   -- Спать лёжа это не про меня, -- знай приговаривала она.
   Ниндзя-бухгалтер же просто носился очертя голову и вместо звездочек разбрасывал повсюду бухгалтерские счета. Он был самым неуловимым бухгалтером на свете.

Появление священников-ковбоев.

   Некоторое время спустя, завязав с супергеройством, мы по обыкновению околачивались возле новой безымянной остановки. Она приняла нас под своё крыло, словно заботливая автобусная мать. Мы все порядком устали, игра затягивалась, путешествие затягивалось, но никому из нас и в голову не приходило жаловаться. Жаловаться было не по правилам. Если подумать, то даже на усталость мы толком не имели права.
   Куриная Башка уверял, что всё идет по плану.
   -- Уже скоро, уже очень скоро, -- то и дело говорил он. -- Ещё немного и мы заберёмся так далеко, как никогда ещё никто не забирался.
   И мы верили ему, потому что у него был нюх на такие вещи. Кроме того, у него был нюх на священников-ковбоев.
   -- Кажется, мне слышен шум фальшивых моторов! -- насторожился Башка, и тут же из-за угла на плоских, вырезанных из картона картинках гоночных машин выскользнули священники-ковбои.
   -- Ррррррр-рррррр, -- издавали они ртами звуки ревущих моторов, словно этакие гонщики-чревовещатели. Каждый из них шустро перебирал ногами, держа под мышкой вырезку с изображением гоночной машины и делая вид, что мчится на ней во всю прыть. Они походили на балерин, напяливших на себя автомобили вместо платьев.
   Завидев нас, священники-ковбои резко затормозили напротив остановки.
   -- Упф, упф! -- старательно передразнивали они своими писклявыми голосками звуки заглохших моторов.
   Только тогда мы заметили, что все они были чем-то серьёзно обеспокоены. Обеспокоены настолько, что даже не решались с нами заговорить. Они лишь бросали нам свои застенчивые взгляды, до тех пор, пока не засыпали ими с ног до головы. Общение с детьми явно не было их сильной стороной. Если ты священник-ковбой, ты должен заниматься ловлей цифр, а не точить лясы с малолетками.
   Вооружившись разговорником Странного Симпкинса, я осмелился заговорить с ними первым.
   -- Это разговорник, -- пояснил я им на взрослом наречии. -- Вы здесь что-нибудь ищете?
   Священники-ковбои сначала оробели, но вскоре взяли себя в руки. Разговорник не был цифрой, а, значит, не представлял для них никакой угрозы.
   Тот священник-ковбой, который стоял ближе всего к нам, высунулся из окна своей фальшивой машины (он "ездил" на картинке Кадиллака) и пропищал:
   -- Мы ищем цифры. Вы их случайно здесь не видели?
   Сквозь разговорник его голос скрипел, как сбитый дорожный знак под дождём.
   -- Никаких цифр мы не видели, -- ответил я. -- Разве они не сидят в зоопарке под стражей?
   -- Уже нет, -- сказал наш собеседник. -- Сегодня утром цифры сбежали из зоопарка, и мы должны их вернуть.
   Башка, Веспа и я испуганно переглянулись.
   -- А какие именно цифры сбежали? -- поинтересовался Куриная Башка, видимо, вспоминая о клыкастой семёрке из "Кулинарного справочника".
   -- По правде говоря, все. Первой сбежала цифра 1, она протиснулась меж прутьев решётки и вылезла на свободу, а затем выпустила остальных.
   Это была страшная новость. Никто из нас не мог представить, что настанет день, когда цифры освободятся из плена и покинут зоопарк. Однако такой день настал. И сейчас все мы бултыхались в его утробе, будто съеденный ужин.
   -- Что же теперь будет? -- спросил я. -- Нам всем грозит опасность?
   Трудно было понять, что на уме у этих цифр. Искали ли они свободы или жаждали чего-то большего. Стремились ли отомстить или просто хотели поразвлечься. Цифры всегда были непредсказуемы.
   -- Кое-что уже произошло... -- мрачно пропищал священник-ковбой из картонного Кадиллака. -- Цифры взбунтовались и устроили пожар на спичечной фабрике Бермудо. Они спалили её дотла, не моргнув и глазом.
   Башка от неожиданности присвистнул, Веспа потянулась за "Ржавым индейцем", а я подумал о Прометее Плюме, который в эту самую минуту, должно быть, рвал на себе волосы от досады.
   -- Цифры заварили большую кашу, -- продолжал священник-ковбой, а между тем его голос покорял новые высоты писклявости. -- Если они не остановятся, может случиться что-то непоправимое. Что-то поистине ужасное.
   -- Что? Что тогда может случиться? -- терялись в догадках мы. -- Цифры начнут поедать людей? Отравят питьевую воду? Превратят город в пустыню?
   -- Гораздо хуже! Не ровен час, и из-за них Архиепископу Техаса приснится кошмар! Вы понимаете, что ему ещё никогда не снились плохие сны? Мы все обречены, если это, наконец, произойдёт.
   Мы невольно задумались. А ведь это было правдой. Архиепископу Техаса ещё никогда не снились кошмары. Ему снились сны с завитушками, кудряшками, пимпочками и смешными закорючками, но только не кошмары. Плохие сны были ему не к лицу. Никто в Пыльвилле не желал слушать рассказы о плохих снах.
   Полные решимости остановить цифровой бунт священники-ковбои заторопились в дорогу. Держа наготове лассо на случай появления беглых цифр и передразнивая голосами рёв моторов, они зашуршали картинками автомобилей вниз по шоссе. Мы даже не успели пожелать им на прощание удачи, до того лихо они исчезли из нашего поля зрения.

Куриная Башка слетает с катушек.

   -- Ну вот, и что мы станем делать теперь? -- спросил у нас Куриная Башка, вертя головой то направо, то налево. Известие о побеге цифр нагнало на него страху. Зубы его громко стучали, а глаза превратились в маленькие таблетки аспирина.
   -- А что ты предлагаешь? -- нахмурился я. -- Бросить игру на самом интересном месте, когда мы забрались уже так далеко, и повернуть назад?
   -- Но цифра 7! Она выслеживает меня, -- воскликнул Башка. Внезапно у него обострилась мания преследования. Он сел на асфальт и дышал медленно, как навозный жук.
   Я попытался встряхнуть его -- не помогало. Он совершенно размяк и только лепетал что-то про цифру 7 из "Кулинарного справочника", которая, якобы, гналась за ним.
   -- Цифра 7 с клыками-ведрами! -- не переставал верещать он.-- Она следит за мной! Она хочет свернуть мне шею!
   Зловещая семёрка мерещилась ему везде. Она караулила в кустах, пряталась за канализационным люком, маскировалась под невинных прохожих. Дошло до того, что ему привиделось, будто цифра-убийца запрыгнула мне на плечо и планировала своё покушение прямо оттуда.
   В конце концов, Веспа была вынуждена влепить брату затрещину, после чего мания преследования отпустила его, и он стал потихоньку приходить в себя. Башке потребовалось на это некоторое время. Он точно возвращался домой из далёкого путешествия.
   -- Надеюсь, ты больше не будешь лепетать про цифру 7,-- упрекнул я его.
   -- А разве я лепетал? Что-то не припомню, -- пожал плечами Башка.
   -- Ты был похож на спятившего.
   -- Очень сомневаюсь.
   -- И валялся на земле со стучащими зубами.
   --Тебе показалось.
   -- А твои глаза были похожи на таблетки аспирина.
   -- Ну, уж это вряд ли.
   В этом был весь Башка -- мог препираться до посинения, только бы не признать, что я прав, когда я прав.

Автобус поцелуев.

   Куриная Башка и я спорили горячо и упорно, так что чуть не прозевали прибытие долгожданного автобуса. Это был автобус поцелуев, яркий и пёстрый, как весенний карнавал. Он не ехал, а плясал по мостовой под музыку светофоров. Его не заботили беглые цифры и чьи-то сны. Этот автобус сам был металлическим поцелуем на щеках улицы.
   В кресле водителя восседала миловидная цыганка. Обе её руки утопали в роскошных браслетах, а глаза скрывались под солнечными очками в оправе из цветущих ромашек. Она обращалась с рулем так, словно тот был горшочком с геранью -- поливала его из лейки и наряжала в праздничные ленты. Ей даже не приходилось рулить, руль сам раскачивался то влево, то вправо при необходимости. Когда я протянул цыганке разговорник, она попыталась надеть его на руку, будто дамское украшение.
   -- Какая тонкая работа! -- восхитилась она. -- Мне ещё не попадались столь изящные браслеты.
   -- Это детско-взрослый разговорник, -- сказал я, почти на безупречном взрослом. -- Его придумал Странный Симпкинс.
   -- Вот как? Этот Симпкинс, должно быть, знал толк в красивых вещах.
   Цыганка подняла на нас свои ромашковые глаза.
   -- Добро пожаловать в автобус поцелуев, -- прощебетала она. В звоне её голоса лучился свет многих лун, а слова пикировали с языка, как кокетливые кометы. Всё обаяние ночного неба искрилось меж её губ. Мы были ослеплены и страшно взволнованы. Цыганка поведала нам, что уже долгое время коллекционирует поцелуи и была бы не прочь пополнить свою коллекцию. Вот тут мы взволновались даже больше, чем нужно.
   -- Пожалуй, мы лучше пересядем в другой автобус. Мы ошиблись маршрутом, -- сказал Башка не без испуга. Он уже начал незаметно пятиться в сторону выхода, но было поздно -- двери за нашими спинами плотно захлопнулись. Только сейчас мы увидели, что это были вовсе не двери, а ярко накрашенные губы, которые исполняли роль дверей.
   -- Нет ничего прочнее, чем поцелуи молодых, -- между тем продолжала цыганка, раскачиваясь в водительском кресле. -- Они тверды и долговечны, как дорогая древесина. Это ценный и добротный материал, который в наши дни так редко используется по назначению. Из поцелуев можно строить дома, прокладывать дороги, воздвигать поцелуевые мосты. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что один поцелуй заменяет мешок цемента?
   -- Нет, не задумывались -- ответили мы, потому что и вправду никогда не задумывались. Мы вообще крайне мало знали о поцелуях. Башка их боялся, Веспа презирала, мне же всегда казалось, что поцелуи это такая разновидность улиток.
   -- Этот автобус тоже сделан из поцелуев, -- цыганка широко взмахнула рукой, и браслеты загремели на ней, словно стая галок. -- Поцелуи навсегда остаются в этих стенах, они оседают на потолке, впитываются в мебель, ковром стелятся под ногами. Всё, что вы здесь видите, всё до мельчайших деталей сделано из поцелуев.
   -- И бензин тоже? -- не поверил Башка.
   -- И бензин тоже.
   Мы ошарашено крутили головами. Это поразительно, но вещи, сделанные из поцелуев, почти не отличались от обычных вещей. Они были не менее настоящими. Веспа прикоснулась пальцем к оконному стеклу и невольно заулыбалась.
   -- Щекотно, -- сказала она.
   Я положил ладонь на спидометр и почувствовал, как поцелуи движутся внутри него. Вместо того, чтобы угаснуть и испариться, они жили внутри предметов и наделяли их своим теплом.
   -- Уверена, из ваших поцелуев могла бы получиться прекрасная мебель. Трельяж, складной столик или швейная машинка, -- предположила цыганка. Прищурившись, она оценивала нас взглядом, будто прикидывала в уме ценность наших поцелуев. -- Хотите попробовать?
   Предложение было заманчивым, но мы всё ещё тушевались. У Куриной Башки от смущения даже покраснели щёки.
   -- А что мы должны будем целовать? -- уточнил он. Его рот был похож на любопытного червя, застрявшего между двумя банками Кока-колы.
   -- Всё, что угодно. То, что вам особенно дорого, -- отозвалась цыганка. -- Главное, чтобы поцелуй был искренен. Самый искренний поцелуй получит приз!
   Услышав слово "приз", Башка мигом преобразился, а его щёки побелели сами собой.
   -- Мы согласны, -- выпалил он и, не откладывая дело в долгий ящик, принялся целовать собственную руку.
   Он чмокал и шлёпал губами, словно карп-телефонист. Трудно было вообразить более отталкивающего зрелища. В воздухе над нами начали проявляться призрачные очертания некоего предмета. Это в равной степени мог быть трельяж, складной стул и швейная машинка. Вот она поцелуйная магия в действии! Мы с Веспой в один голос ахнули, а Башка, не веря глазам, чуть не подавился своей же рукой. Призрачный предмет под потолком съёжился и быстро потускнел.
   -- Ступайте-ка лучше в салон. Там и посмотрим, на что вы способны, -- приказала цыганка и завела мотор, который бодро загудел под шум сгорающих поцелуев.
   Салон был обставлен как жилая комната. Комната, целиком сотканная из поцелуев. Здесь имелся телевизор, люстра, расписной ковёр, несколько картин на стенах и мебель на все случаи жизни. Похоже, автобус уже давно служил цыганке домом -- она в нём жила и путешествовала, изредка принимая попутчиков или, правильнее сказать, постояльцев, которые добавляли свои поцелуи в её обширную коллекцию.
   Неудивительно, что и сейчас все постояльцы автобуса поцелуев находились при деле и потому не обратили на нас никакого внимания.
   Дама в розовой чалме занималась напольным торшером, адресуя свои увесистые поцелуи солнечному кругу в окне. Она штамповала их с задором, на скорую руку. Поцелуи смешивались с солнечными лучами и затвердевали, чтобы затем превратиться в ценный и добротный материал и обрести некоторую торшерность. Дюйм за дюймом торшер прорастал из пола, как несмелый кактус. Одна его половина уже окрасилась в жёлтый цвет, а другой ещё только предстояло вступить в мир красок. Дама в чалме явно знала толк в осветительных приборах. Люстра наверху, скорее всего, тоже была её работой.
   Мужчина, целовавший черно-белую фотографию кинозвезды, возился с телевизором. Он почти выцеловал экран с антенной и вплотную подобрался к кнопочной панели. Видно, он ездил в автобусе поцелуев не меньше недели и очень спешил закончить свой телевизор хотя бы к вечеру. Кинозвезда на зацелованной им фотографии тоже мечтала об отдыхе. У новорождённого телевизора были её глаза.
   Несколько пожилых целовальщиц в дальнем углу корпели над персидским ковром, а один седовласый человек так наловчился искривлять губы, что целовал в щёку самого себя. Плодом его непосильных трудов стало зеркало в тусклой оправе.
   Вспомнив об обещанном призе, мы решили не мешкать понапрасну. Куринная Башка слился в страстном поцелуе со своим плечом. Плечо, кажется, не ожидало от него такой пылкости и заметно растерялось. Я в недоумении покосился на Веспу.
   "Только попробуй (запятая) я отрежу твои губы и сделаю из них ожерелье (точка)" -- телеграфировал мне в ответ её взгляд.
   Я покорно отвел глаза. Мысль о поцелуе с Веспой была, пожалуй, не более уместна, чем стадо озверевших бизонов тихим летним утром. Мне стоило придумать идею получше.
   Я озирался по сторонам, выискивая, что бы поцеловать. Спинку кресла? Муху, бьющуюся на окне? Кусочек плинтуса? Я сомневался в том, будет ли это достаточно искренне.
   Тем временем Веспа делала вид, что целует свою трубку, хотя на самом деле просто курила какао. Выглядело это подозрительно, но всё равно считалось за поцелуй.
   Я был на грани отчаяния, когда вдруг подумал о камешках в своём кармане. Мне не оставалось ничего другого, кроме как расцеловать горстку гравия, которая некогда водила дружбу с моим прадедом. Я старался прижаться губами к каждому камешку и проделать это с предельным уважением. Ведь как-никак, целуя горсть пыльных камней, я одновременно целовал собственную фамилию. Я как будто целовал всё семейное древо Горстьгравия: прадедушку, дедушку и даже папу, пусть он и отказывался носить гравий в карманах и ходил в платье -- по религиозным причинам.
   "Не каждый может похвастать тем, что целовал собственную фамилию", -- решил я, и эта мысль придала искренности моему поцелую.
   Куда уж до меня Башке, который чмокал самого себя или Веспе, курившей трубку, тем самым как бы смакуя свою наглость и девчачье нахальство.
   Наши поцелуи струились по воздуху, сливаясь в единый поток где-то под потолком. В точке их столкновения показался предмет. Он медленно, но верно набирал тяжесть, опускаясь на пол, будто застенчивый парашютист. Когда предмет, наконец, приземлился, мы увидели, что наши поцелуи воплотились в небольшой комод красно-жёлто-зеленого цвета.
   -- Вот уж не думал, что такая чепуха, как поцелуй, может превратиться во что-то серьёзное, -- поразился Башка.
   Довольные своей работой, мы осмотрели комод. Творение наших губ было ещё теплым, будто только из печки, с открывающимися дверцами и изящными резными ножками. Я с удовлетворением отметил, что по большей части комод состоял из моего поцелуя. Цыганка это тоже признала и объявила меня победителем.
   -- Весьма похвально. Ваш комод займёт достойное место в моей коллекции поцелуев, -- сказала она и перешла к раздаче призов.
   Куриной Башке достался утешительный приз -- снежный глобус со встроенной шарманкой. Подарок не вызвал у Башки особого восторга и его интерес к поцелуям изрядно поубавился.
   -- Подумаешь! -- презрительно сплюнул он. -- Поцелуи всё равно для слабаков.
   Веспин поцелуй занял второе место. По мнению цыганки, он слегка не дотягивал до моего по шкале искренности. Веспа и виду не подала, что огорчилась и обставила всё так, будто поддалась мне нарочно.
   -- Терпеть не могу искренность, -- сказала она, словно искренность была стаканом с вонючей жижей.
   За второе место ей полагался браслет с руки цыганки. С подчёркнутым безразличием Веспа повесила его на свою кисть. Браслет стыдливо болтался там, точь-в-точь как "чёртово колесо".
   Мне как победителю предназначался особый приз.
   -- Поцелуй с предсказанием! -- объявила цыганка и прежде, чем я успел опомниться, припечатала губами мой лоб.
   Мне вовсе не хотелось никаких поцелуев, но я не мог остановить её, ни даже отвернуться. Я лишь зажмурился, стойко принимая награду и не думая ни о чём, кроме улиток. Прямо мне в ухо ликующе закудахтал Башка -- теперь он не скрывал своей радости, что главный приз достался не ему. Даже Веспа смотрела на меня с тенью сочувствия.
   -- Да свершится предначертанное! -- сказала цыганка, и я почувствовал, как её поцелуй с предсказанием пульсирует у меня на лбу, будто третий глаз. -- А теперь выметайтесь отсюда, пока я не вытолкала вас взашей! Вы, знаете ли, не единственные подростки в этом городе, жаждущие поцелуев!
   Красные двери-губы за нашими спинами резко отворились, и мы, потеряв равновесие, по очереди вывалились на тротуар. Смущённые и озадаченные, мы ещё лежали ничком друг на дружке, когда автобус поцелуев растворился вдали.

Поцелуй с предсказанием.

   -- Цыганки всегда так -- гадают и предсказывают, даже если об этом их никто не просит. Такая уж у них профессия, -- сказал Куринная Башка, всё ещё посмеиваясь над моим лбом, посреди которого блестел поцелуй с предсказанием.
   Они с Веспой таращились на меня во все глаза, словно моё лицо стало фильмом ужасов, и лоб исполнял в нём главную роль.
   -- С ума сойти! - прошептал Башка, а Веспа лишь многозначительно качнула левой бровью.
   -- Что? Что вы там видите? -- не на шутку встревожился я. -- В поцелуе и вправду есть какое-то предсказание?
   -- Здесь след от губной помады, -- сказал Башка, при этом уголки его рта подергивались от хохота. -- И знаешь что? Он образует затейливую картинку.
   -- Должно быть, это и есть предсказание! -- закричал я. -- Что нарисовано на картинке?
   -- Нога. Поцелуй в виде ноги, -- сообщил Башка и начал тыкать мизинцем мне в лоб, как будто я мог видеть, что там творится. -- Вот пятка, а вот кучка пальцев. Вылитая нога!
   -- И ничуть не похоже на ногу, -- возразила ему младшая сестра. -- Отродясь не видала таких ног!
   -- Что же это, по-твоему? -- я ухватился за её слова, как за спасительную соломинку. Меня совсем не вдохновляло, что моё предсказание оказалось какой-то ногой. В этом напрочь отсутствовал смысл.
   -- Очевидно, это динозавр, -- сказала Веспа.
   -- Какой ещё динозавр? -- ужаснулся я, хватаясь за голову.
   -- Птеродактиль. Здесь крылья, а тут продолговатый клюв, -- и в доказательство своих слов она тоже стала тыкать ногтем в мой лоб.
   -- Ты хочешь сказать, что цыганка поцеловала меня динозавром?
   -- Выходит, что так.
   -- Только это не динозавр, а нога! -- вмешался Куриная Башка.
   -- Купи очки. Это чистой воды птеродактиль, -- настаивала на своём Веспа.
   -- А по мне так нога ногой, -- упорствовал Башка. -- Тут пальцы, там пятка, а посередине вытянутая штуковина, которую обычно щекочут.
   Крича и препираясь, Башка и Веспа не прекращали скакать вокруг моего лба и беспорядочно тыкать в него пальцами. Они походили на спятивших учителей географии, спутавших человеческое лицо с картой Африки. Толку от них было мало. Мне так и не удалось понять, что же предсказывал загадочный поцелуй, и под рукой, как назло, не оказалось ни единого зеркала или хотя бы лужи, чтобы поглядеться.
   -- Прекрасно! -- со злостью сказал я. -- Какой мне прок от предсказания, которого я даже не вижу!
   -- Значит, ты не веришь, что в поцелуе зашифрован динозавр?-- огорчилась Веспа.
   -- Не то, чтобы очень, -- признался я.
   -- А как насчёт ноги? - поинтересовался Башка и в последний раз ткнул пальцем в мой лоб.
   Я покачал головой:
   -- Прости.
   -- Ну, как знаешь, -- Башка попытался напустить на себя беззаботный вид. -- Кстати, кто-нибудь в курсе, куда подевалась наша остановка?

На окраине Пыльвилля.

   Только сейчас мы заметили, что остановки и вправду не было. Ни скамейки, ни стеклянного навеса, ни даже столба с автобусным расписанием. Этому сразу нашлось объяснение -- цыганка высадила нас в неположенном месте. Она просто выбросила нас из автобуса поцелуев вместе с призами и предсказанием, прибрав к рукам наш комод. Такого с нами ещё не случалось. Мы почувствовали себя обманутыми. Автобусы должны останавливаться на остановках, а не где попало.
   Зажав одну ноздрю пальцем, Башка принюхался к воздуху.
   -- Чуете, чем пахнет? -- спросил он. -- Мы у самой окраины города. До края Пыльвилля рукой подать.
   -- С чего ты взял? -- спросил я, и мой вопрос исчез в ноздре Башки вместе порывом ветра.
   -- Номера домов,-- кратко ответил он. -- Они до крайности странные.
   Я бросил взгляд на ближайший дом и прочел "Хрясь". Следом шёл дом под номером "Воттакдрянь", а в конце улице виднелась трёхэтажка "Бредмракобес". Всё это и впрямь выглядело до крайности бестолково.
   -- Таких номеров у нас не встретишь, -- поддакнула брату Веспа и задымила какао из трубки. Я закашлялся, а Башка сказал:
   -- Кроме того, здесь до крайности пасмурно.
   Мы подняли головы вверх и увидели тучи. Настоящие, дождевые, вовсе не похожие на те тряпичные подделки с портретом Архиепископа Техаса, которые обычно висели над Пыльвиллем. Это были тучи невиданной красоты, могучие и величественные. Они парили в недосягаемой для нас вышине, как истинные хозяева неба. Точно небо было огромной квартирой, которую они сдавали солнцу в аренду и сейчас выставили его за дверь за неуплату.
   -- Никогда не видел такой красоты! Так бы всю жизнь здесь стоял и глазел на тучи, -- сказал Башка, задрав голову за плечи.
   -- Так далеко мы ещё не забирались, -- протянула Веспа.
   -- Да и мало кто забирался,-- сказал я.
   А Куриная Башка лишь зачарованно приговаривал:
   -- Какие тучи! Чудо что за тучи!
   С ним все были согласны.
   -- Да, тучи что надо.
   Налюбовавшись на тучи вдоволь, мы принялись искать остановку. Без неё невозможно было продолжать игру.
   -- Она должна быть где-то поблизости. Скорее всего, за тем углом, -- Куриная Башка вёл нас за собой, деловито зажимая одну ноздрю пальцем. Сбоку от дороги мелькали до крайности странные номера домов, которые с каждым нашим шагом становились несуразнее и несуразнее. Башка усматривал в этом хороший знак.
   -- Мы на правильном пути, -- без конца повторял он. -- Вот только свернём за поворот.
   Но за поворотом ничего не изменилось, дома всё также опоясывали улицу ожерельем бессмысленных номеров -- "Хламбедлам", "Хотьбыхмырь", "Слякотьивздор", а остановки по-прежнему не было видно.
   -- Как думаешь, мы уже заблудились? -- спросила у меня Веспа, одевая свой голос в меха из какао. Я ответил, что всё может быть, хотя в действительности думал лишь о том, что какао очень идёт её голосу. Башка неопределенно хмыкнул и ускорил шаг. Его голос был одет в замшу сомнения и сукно беспокойства.
   Мы обогнули угол ещё одного дома и заметили пожилого человека, который стоял посреди тротуара, развернувшись к нам спиной. Он разглядывал тучи и почти не шевелился, только седые волосы покачивались на его затылке, как усталый газон.
   Башка шёпотом предложил мне узнать у незнакомца про остановку.
   -- Просто наведи справки, -- сказал он и как бы невзначай подтолкнул меня вперёд.
   Толчок получился слишком сильным и я налетел на старика, чуть не повалив того с ног. Мы оба с трудом удержали равновесие. Пока незнакомец со скрипом поворачивался в нашу сторону, я рассыпался в извинениях. Несколько неуклюжих "Я сожалею" высыпалось из рукавов моей рубашки прямо к стариковским ногам. Видимо, старика это вполне удовлетворило, потому что он приветливо заулыбался. Он не рассердился даже когда увидел, что парочка моих извинений прилипла к его сандалиям.
   Я извлёк из кармана разговорник и вручил пожилому человеку.
   -- Это детско-взрослый разговорник, -- деликатно пояснил я. -- Чтобы нам было проще общаться.
   -- Конечно, -- кивнул старик, взял разговорник и у нас на глазах принялся его есть. Он откусил от разговорника внушительный кусок и захрустел им, будто яблоком.
   У меня отвисла челюсть. Где-то за моей спиной хихикнула в кулачок Веспа. Между тем старик запихнул остатки разговорника себе в рот, выплюнув назад лишь обглоданный огрызок.
   -- Он его стрескал! -- взвизгнул Башка.
   -- Зачем вы это сделали? Вы хоть знаете, что вы только что съели? Это был мой разговорник! -- взвыл в ужасе я.
   -- Ещё бы не знать, -- усмехнулся старик.-- Ведь это я его написал. Я бы поделился с вами, но, увы, до того проголодался, что не смог удержаться. У меня во рту и маковой росинки не было с тех пор, как я ушёл из санатория.
   -- Из какого санатория? -- уточнил я.
   -- Для душевнобольных, -- сказал мой собеседник явно довольный собой. Тут-то я и увидел, что на нём был больничный халат, в котором вообще-то не принято расхаживать по улицам.
   -- Унылое было местечко, -- продолжал он. -- Пока туда не нагрянули цифры.
   -- Беглые цифры из зоопарка? -- снова уточнил я.
   -- Именно. Они перевернули всё вверх дном, распугали сиделок, а пациентов отпустили по домам. Это было очень великодушно с их стороны. Я даже успел подружиться с цифрой 13 из "Энциклопедии древних искусств". Не понимаю, почему их так боятся. Славные ребята.
   Старик смолк и начал ковыряться в зубах. Башка потянул меня за локоть, бормоча что-то невнятное, но я не слушал.
   -- И вы утверждаете, что это вы написали детско-взрослый разговорник странного Симпкинса? -- прищурившись, я спросил у старика.
   Тот вскинул брови, будто что-то припоминая. Волнистые змейки задумчивости поползли вверх по его лбу к волосам.
   -- Идея такого разговорника посетила меня ещё до санатория, -- сказал старик, когда последняя змейка покинула отведённую ей территорию лба. -- В конце концов, ведь нужно же было что-то делать с этой проблемой взрослых и детей. Все эти трудности общения, прыжки на батуте и чёрствый хлеб. Ну, вы меня понимаете.
   Мы понимали. По крайней мере, я точно понимал. Разговорник не раз выручал меня в общении с взрослыми. Тем временем, Башка сильнее вцепился в мою спину.
   -- Нам лучше держаться от него подальше! -- шептал он. -- Старикан -- безумец.
   -- А по-моему, он говорит правду, -- зашептал я в ответ.
   Охваченный воспоминаниями старик не расслышал наших пререканий. Он раскинул руки в стороны и, казалось, плыл навстречу своим мыслям.
   -- Первые разговорники мне приходилась писать на фруктах, -- сказал он, крепче хватаясь за воображаемые вёсла памяти. -- Раннее издание вышло на банане, а редактированную версию позднее напечатали на яблоках. Все знают, что дети недолюбливают книги, но к фруктам, как известно, у них претензий нет. Поэтому делать книги из фруктов -- это имело смысл. Впрочем, потом разговорник не раз издавался на чём придется -- на головных уборах, в тюбиках зубной пасты и даже в виде спортивной гимнастики.
   Это была удивительная история, и теперь у меня не оставалось никаких сомнений, что перед нами Бруно Симпкинс или Странный Симпкинс, создатель единственного в мире детско-взрослого разговорника. И либо это он в совершенстве говорил по-детски, либо я неплохо овладел взрослым за время нашего путешествия, но мы свободно общались и понимали друг друга без всякой посторонней помощи.
   -- Это огромная честь для нас, сеньор Симпкинс, -- сказал я с неподдельным уважением. -- По правде говоря, я думал, что вы давно умерли.
   -- Умер? Да бросьте, я ведь не какой-нибудь там хулиган! В моем разговорнике это слово всегда было оскорбительным, -- воскликнул он.-- Я предпочитаю говорить -- "заснул над салатом". Звучит в разы жизнерадостнее.
   -- Я вовсе не хотел вас обидеть! Просто я почему-то считал, что вы уже давно как "заснули над салатом", -- поспешил исправиться я.
   -- А я почему-то считал, что мы здесь ищем остановку, но видимо я ошибся, -- вмешался в наш разговор Башка. На короткое мгновение его лицо стало бесплатным пособием по изучению нетерпения.
   -- Если вы ищите остановку, то вы пришли точно по адресу, -- сказал Бруно Симпкинс, аккуратно переложив свой взгляд с моих плеч на плечи Башки. Вероятно, взгляд был тяжёлым, потому что под его весом Башка изрядно ссутулился. -- Ваша остановка прямо здесь.
   -- И где же она? -- спросил Куриная Башка. Он выглядел озадаченным.
   -- Да вот же, перед вами. Вы на неё смотрите.
   -- Где? Где? -- Башка заглянул старику за спину, но ничего там не обнаружил. Он пробовал искать остановку у себя под ногами и даже в капюшоне своей сестры.
   -- Я и есть остановка.
   Бруно Симпкинс выпрямился и упёр руки в бока. По тому, как сверкали его глаза, можно было догадаться, что он не шутит. Но Башке одних сверкающих глаз было мало.
   -- Вы не можете быть остановкой, -- сказал он и ссутулился ещё больше. Уж в чём-чём, а в остановках он кое-что понимал.
   -- А вот и могу,-- стоял на своём создатель детско-взрослого разговорника. -- Поначалу мне и самому было трудно в это поверить. Но потом я махнул на всё рукой и решил -- пусть остановка будет там, где я стою. Это очень практично, не так ли?
   -- Если вы остановка, то где ваш навес? А расписание? И мусорная урна?
   -- Как видите, ни навеса, ни урны, ни расписания. Но мы на краю Пыльвилля, а здесь ничего этого не нужно. Вы лучше полюбуйтесь-ка на тучи!
   Все мы дружно посмотрели на тучи. Башка опять заикнулся было про остановку, но картина важно плывущих по небу туч успокоила его. Он так и застыл с открытым ртом и торчащим набекрень языком. Его рот был железнодорожным туннелем, а язык -- поездом, сошедшим с рельс.
   -- Просто сногсшибательные тучи, -- сказал я.
   Все вокруг одобрительно закивали. Тучи действовали необыкновенно на каждого из нас. Они висели над нашими головами, будто пушистые короны. Корона на мне, корона на Симпкинсе, короны на Веспе и Башке.
   -- У меня есть гипотеза относительно туч, -- сказал странный Симпкинс, поправляя корону на своей голове. -- Хотите послушать?
   Никто не возражал.
   -- Если тучи, это будущие озёра, то птицы это рыбы небес. С другой стороны, если озёра это бывшие тучи, то рыбы это птицы с общипанными перьями. Мокрые, старомодные, безмолвные птицы. Точно также и взрослые с детьми это бывшее и будущее друг друга. Дети это всего лишь стеклянные призраки взрослых. Кто же тогда взрослые? Всего лишь мелкие осколки детских сказок.
   Я почти ничего не понял из его слов, но для порядка рассмеялся. Чтобы не отставать от меня, Башка и Веспа рассмеялись следом. Получился нескладный букет из фырканья, кудахтанья и хрюканья.
   Потом Веспа кольнула меня в бок ногтем и полушёпотом сказала:
   -- Он даже страннее, чем я думала, но мне это нравится.
   -- Куда вы направляетесь? -- спросил у нас старик, который также был автобусной остановкой.
   -- Мы хотим забраться так далеко, как никогда ещё никто не забирался, -- ответил Куриная Башка.
   Странный Симпкинс расплылся в широкой улыбке. Для взрослого он был чересчур улыбчивым.
   -- О, это славная игра! -- сказал он. -- Я играл в неё, когда был в вашем возрасте. Менял остановки, как перчатки. Перебегал из салона в салон. Повидал немало автобусов на своём веку. К сожалению, автобусы сейчас уже не те, что прежде.
   Услышав это, Куринная Башка заметно побледнел. Он-то привык считать "игру" своим изобретением. Он дал ей название, придумал правила, а теперь вдруг выяснилось, что всё это существовало задолго до него. От обиды Башка не знал, куда девать собственные руки. Сперва он сунул их в карман, затем скрестил на груди, положил за спину, но рукам сейчас там было не место. Похоже, больше всего на свете им хотелось уползти под какой-нибудь камень, свернуться калачиком и крепко уснуть. Бывает, что рукам тоже необходим сон и это как раз был тот случай.
   Чтобы хоть немного разрядить обстановку, я взялся рассказывать Симпкинсу о проделанном нами маршруте.
   -- Где мы только не побывали! -- хвастался я. -- Успели стать супергероями и письмами в почтобусе, искали потерянную победу старого Фреда, обедали в кафе "Скорость", шли по следам пчёл, а напоследок прокатились на автобусе поцелуев.
   -- И, как я погляжу, последняя поездка не прошла для вас бесследно, молодой человек, -- заметил Бруно Симпкинс, пристально всматриваясь в мой лоб. -- Здесь надпись поперёк вашего лба! Спрятанная в поцелуе!
   Он склонился надо мной, как над сводкой новостей, и погрузился в чтение.
   -- Там что-то написано? -- остолбенел я.
   -- Это просто нога! -- устало произнёс Башка.
   -- Не просто нога, а просто динозавр! -- поправила его Веспа.
   Старик ничего не ответил. Он читал, беззвучно шевеля губами, и читал долго, как будто цыганка вставила в своё предсказание полный сборник японской поэзии.
   -- Это записка, -- наконец сказал Бруно Симпкинс.
   Я мигом оживился. Целая записка! Это было получше, чем динозавр с ногой. И как только Башка с Веспой её проглядели?
   -- О чём она? Читайте же скорее! -- заторопил старика я.
   -- Она адресована мне, -- сказал Странный Симпкинс. Удивлён он был не меньше моего. -- Это от Джека.
   -- Какого ещё Джека? -- спросил у меня Башка.
   -- Откуда мне знать, -- развёл я руками. -- Уж я-то точно не знаком ни с каким Джеком.
   -- Записка от Джека, моего соседа по палате в санатории, -- пояснил Симпкинс. -- Джек мой хороший товарищ. Он пишет, что добрался домой в целости и сохранности и желает мне того же. Передаёт привет. Говорит, был рад знакомству со мной.
   Старик погрустнел. Спрятанная в поцелуе записка растрогала его почти до слёз. Он тщательно протёр лицо краем больничного халата. Халат принял на себя его тоску и из солидарности перекрасился в серый цвет.
   -- А нет ли там коротенькой приписки для меня? -- осведомился я. -- Постскриптум или что-то в таком роде?
   -- Ни слова о тебе, -- покачал головой Симпкинс.
   -- Хотя бы строчка или упоминание!
   -- Ни строчки, ни упоминания. Только прощальная записка для меня от старины Джека.
   -- Вот ведь дурость! -- рассердился я.
   -- Ты просто ничего не смыслишь в предсказаниях, -- сказала мне Веспа.
   -- Это не предсказание, а не пойми что, -- отозвался я.
   -- Да, Джек был хорошим товарищем, -- сказал Странный Симпкинс, обращаясь скорее к самому себе.
   Между тем тучи снова напомнили о себе и опустились ниже. Они как будто присматривались к нам, величественно покачивая своими бугристыми боками. Мы не могли оторвать от них глаз. По тротуару пролился тёмный свет -- робкий, заблудившийся комочек ночи.
   Одна из туч каркнула, подав знак остальным, а те заголосили вслед за ней. Тучи заговорили с нами на проливном языке дождя. Нам нечего было им ответить. Здесь был бессилен даже старик Симпкинс с его разговорником.
   Тучи говорили много и красноречиво. Их слова сыпались на нас отовсюду. Я почувствовал, как поцелуй на моём лбу размыло водой. Смысла в нем становилось всё меньше. Предсказание цыганки стекало вниз по моему лицу вместе со струйками дождя. Оно спустилось по аллее переносицы, прокатилось вдоль бульвара губ, затем свернуло на шоссе подбородка и унеслось прочь в безвестные края. Мы не успели даже попрощаться.
   Наконец тучи смолкли, исчерпав запас слов. Они сказали всё, что хотели сказать, а болтать впустую тучи не любили. Солнце вернулось на небосклон и выглядело заспанным и помятым, словно чуть свет поднялось с кровати и не знало, куда подевались носки. "Где мои носки, а?" -- как бы спрашивало оно у мимолётных птиц. Птицы только вертели крыльями у виска. Таким незадачливым было солнце на окраине Пыльвилля.
   Внезапно на другом конце улицы замаячили две точки, которые плавно двигались в нашем направлении. Они увеличивались постепенно, как в сказке, превращаясь из мух в мышей, из мышей в кошек, из кошек в тигров, из тигров в лошадей, из лошадей в автобусы. Мгновение спустя они стояли перед нами и ослепляли нас фарами. Я крепко зажмурился, а когда снова открыл глаза, то счёл увиденное за мираж. Пыльвилльская легенда, как сон на колёсах, приснившийся бродяге-асфальту, прибыла, чтобы забрать нас.

Мы встречаем городскую легенду.

   Без всяких сомнений, это была пыльвилльская легенда. Автобус-полупризрак, дикий и необузданный. Обычные автобусы ему и в подмётки не годились. От него за версту веяло опасностью, а колёса дымились после долгих баталий с дорогой. Этот автобус знал о грязи не понаслышке. Пятна засохшей глины стали ему родными сёстрами. Лобовое стекло вступило в брачный союз с песком. Табличка с номером давно выгорела на солнце и затерялась под толстым слоем вековой пыли. Дворники выкорчевал ветер, и теперь они болтались врастопырку, точно накладные ресницы на маске клоуна.
   Сложно представить в каких только краях ни доводилось скитаться этому автобусу. И именно такой автобус мог доставить нас так далеко, как никогда ещё никто не забирался.
   -- Кое-кому здесь не помешает принять ванну, -- съязвила Веспа.
   -- Не умничай, -- сказал я ей. -- Это пыльвилльская легенда. Она нашла нас.
   -- Или мы нашли её, -- вставил Башка. Его глаза сильно округлились и, казалось, висели на некотором расстоянии от лица. Он грезил этим днём долгое время. И вот грёзы ушли, чтобы уступить место реальности.
   -- Каков каналья! Вот уж не ждал, что когда-нибудь встречусь с ним вновь, -- сказал Бруно Симпкинс. Он шагнул к автобусу и похлопал его по бамперу, как заколдованного железного пса.
   -- Так вы знакомы с пыльвилльской легендой? -- поразился я.
   -- В свои годы я прокатился на ней с ветерком. Хотя и ветру за нами было не угнаться. Мы мчались во весь дух, превращая асфальт в цветы, в Рождество, в погожий летний день. Этот автобус научил меня слову свобода. Свобода это не страна, -- учил он. -- Свобода это такой вид одежды, в ней есть карманы для всего. Нужно носить её, а не беречь в шкафу для подходящего случая. Свобода это удобная накидка. Очень скоро вы убедитесь в этом сами.
   -- Жду-недождусь! -- кивнул Башка, нетерпеливо потирая ладони.
   Старик Симпкинс беззубо улыбнулся одними губами.
   -- Сдаётся мне, вы нашли то, что искали, -- сказал он и протянул мне свою дряхлую руку. -- Пришла пора прощаться.
   -- Но вы можете ехать с нами! -- возразил было я, но его сухое рукопожатие мне объяснило, что не может.
   Это рукопожатие как бы говорило:
   "Никаких но, Зикки. Наши дороги расходятся и вам со мной не по пути. Тут уж ничего не попишешь".
   Только тогда мы обратили внимание на второй автобус, который скромно примостился в тени пыльвилльской легенды. Это был даже не автобус, а фургон ярко-зелёного цвета. Если бы брокколи были уличным транспортом, а не овощами, они бы выглядели примерно так же.
   Я прочёл надпись на фургоне. Протёр глаза и прочёл снова:
   -- "Развозка салатов"?
   Странный Симпкинс кивнул.
   -- У них есть любой салат на выбор, -- сказал он. -- Греческий, Цезарь, Сальмагунди, Табуле. Думаю, найдётся и тот единственный, над которым я бы мог спокойно заснуть.
   -- Вам это и вправду так необходимо?
   -- Как никогда. И потом, моя накидка свободы истрепалась до дыр. Сомневаюсь, что её ещё можно залатать.
   Симпкинс ещё раз простился с каждым из нас и направился к своему фургону. Все салаты мира ожидали его там. Прежде чем залезть в кабину, он отсалютовал нам рукой, крикнув: "Счастливого пути! Пусть ваша свобода придётся вам впору. И прокатитесь с ветерком!".
   -- Обязательно! -- прокричал я в ответ. -- И вы тоже!
   -- Обязательно! -- пообещал он и захлопнул за собой дверь. Зелёный фургон медленно покатил прочь. Удаляясь, он уменьшался на глазах, пока не стал размером с муху. Муха осторожно ползла вдоль горизонта, и в какой-то миг просто опрокинулась за его край. Могучие и таинственные тучи ухмылялись где-то неподалёку.

Моя счастливая игра навеки.

   -- Даже не верится, что это и в самом деле был Странный Симпкинс, -- тихо сказала Веспа. -- И он съел твой разговорник.
   -- Он всего лишь съел яблоко. Кто мог предположить, что разговорники печатают на яблоках, -- ответил я.
   -- Он не показался мне таким уж странным, -- сказал Куриная Башка и, смутившись, добавил: -- Ну, разве что слегка странным. Странным в хорошем смысле.
   Мы глядели вдаль, переминаясь с ноги на ногу. Никто не знал как нужно себя вести в подобных ситуациях, когда прощаешься с кем-то навсегда. Говорить ли особые слова или просто вежливо помалкивать. Башка снял с головы кепку и держал её в руке, словно жалобный кусочек безмолвия.
   Из неловкой задумчивости нас вывела пыльвильская легенда. Автобус дал громкий сигнал, который пробил трещину в нашем молчании. Обшарпанные двери легенды со скрипом раздвинулись в стороны.
   -- Теперь и нам пора ехать, -- сказал я, поворачиваясь к автобусу.
   Я уже поставил одну ногу на ступеньку, когда Башка вдруг остановил меня.
   -- Попридержи лошадей, Зикки, -- сказал он без всяких угроз, а скорее с мольбой в голосе. -- Посмотри!
   Я не понимал куда смотреть, пока Башка не указал вспотевшим пальцем на водительскую кабину. Там за рулём на месте водителя сидела цифра 12. Это была та самая цифра, которая в былые времена венчала циферблат часов городской ратуши. Теперь же она управляла пыльвильской легендой и, вроде бы, чувствовала себя при этом вполне вольготно. Чего нельзя было сказать о Куриной Башке.
   Он обомлел и покрылся испариной. Слово "страх" было написано на его лице жирным шрифтом из морщин и капелек пота.
   -- Просто восхитительно! Эти психованные цифры угнали городскую легенду! -- покачала головой Веспа.
   -- Похоже на то, -- сказал я и обеспокоенно покосился на Башку. Тот был сам не свой от ужаса.
   -- Нам ведь не обязательно садиться в этот автобус! -- промямлил он, стараясь не смотреть на цифру-водителя. -- С минуты на минуту подойдёт следующий.
   Но это было неправдой. Мы все знали, что городская легенда появляется лишь раз в жизни и такой шанс упускать нельзя.
   -- Лично я могу обойтись и без старых, замызганных легенд, -- продолжал мямлить Башка, пряча глаза глубоко под лоб. Он зарывал их внутрь своего лица и был готов заплакать. Сейчас он мечтал лишь о том, чтобы поскорее выйти из игры. Ему больше не хотелось забираться так далеко, как никто никогда не забирался. Ему хотелось возвратиться домой и поиграть в игры попроще. Например, в настольный футбол.
   -- Эй, ты, убирайся прочь! Мы в тебя не сядем, -- прикрикнул он на автобус.
   -- Так не пойдёт, это против правил, -- напомнил я Куриной Башке.
   -- Я придумал игру, а значит, я устанавливаю правила.
   -- Не ты. Её придумали за много лет до тебя. В неё играл Странный Симпкинс, в неё играли наши родители. В неё играли давно, все и всегда.
   -- Он прав, - сказала Веспа, неожиданно встав на мою сторону. -- Хочешь ты или нет, Тимусс, но мы садимся в этот автобус.
   Впервые я услышал, как она назвала брата по-настоящему имени, а это кое-что да значило. И Башка пошёл на попятную.
   -- Ладно, -- сказал он, опасливо поглядывая на автобус из-за моего плеча. -- Но вы пойдёте впереди.
   Двигаясь гуськом, мы приблизились к городской легенде. Я шёл первым, за мной Веспа, а позади плёлся Башка. Когда мы поднялись в кабину водителя, цифра 12 не шелохнулась и не издала ни звука. Она вела себя так, как обычно ведут себя цифры при встрече с людьми -- не проявляла к нам ни малейшего интереса. Можно было решить, что за рулем сидело само время -- безликая полночь нашего детства.
   Пассажирский салон тоже полнился цифрами. Они валялись в креслах, каждая сама по себе, и источали безразличие. Никто даже не взглянул на нас, когда мы стали пробираться между рядами. Для цифр в нашем появлении не было ничего необычного. Зато мы таращились на них во все глаза.
   Некоторые цифры были больше похожи на животных, другие на растения. Были среди них и цифры-вещи, цифры-поступки, цифры-воспоминания. Одни некогда были счётом баскетбольного матча, другие оценками в школьном дневнике, номерами на бампере автомобиля, числом свечей на праздничном торте.
   -- Эти цифры явно себе на уме. Они не выглядят слишком дружелюбно, -- боязливо прошептал Куриная Башка. Его тело всё ещё била мелкая дрожь, но он уже неплохо справлялся со своим страхом.
   -- Откуда тебе знать, какие бывают выражения лиц у цифр? -- спросил я у него.
   Башка не знал, для него все цифры были на одно лицо. Всё равно, что деревья или муравьи, но объявленные вне закона.
   -- Никогда не видела столько цифр вне клетки! -- восторженно сказала Веспа. -- Эта как называется? -- она указала пальцем на цифру, сидевшую возле окна.
   -- 72, -- ответил я.
   -- А вон та?
   -- 28.
   -- Понятно.
   -- По-твоему, они страшные?
   -- Вовсе нет. Скорее даже милые.
   С этими словами Веспа выбрала цифру, что поменьше и вставила себе в волосы, как заколку. Цифра удивительно шла её лицу, да и другие цифры вроде бы не возражали. Вопреки опасениям Башки, они не собирались набрасываться на нас, кусаться и сводить с нами счёты. Цифра 1, к примеру, -- рослая и жилистая, запросто могла всыпать нам по первое число. Однако вместо этого она наслаждалась погодой, греясь на солнышке через открытую форточку.
   Была здесь и цифра 7, вырванная из "Кулинарного справочника" -- давняя приятельница Башки. Но она не повела и бровью, когда мы сели в одном с ней ряду.
   -- Вот видишь, эти цифры совсем не опасны, -- сказал я Башке, но тот и сам давно это понял.
   Взревел мотор, и городская легенда тронулась с места. Она стартовала плавно, но очень быстро набрала скорость. Не трудно было представить, как асфальт увядает под её колёсами и постепенно превращается в цветы, в Рождество или в погожий летний день.
   Окружённые компанией цифр, мы покидали Пыльвилль.
   Остатки города таяли и стекали вниз по окнам автобуса, как недавно прошедший дождь. Сперва исчезли дома, затем тротуары, телеграфные столбы и даже птицы. Всё это терялось внутри колёс нашей Легенды. Нам оставалось только стряхнуть последние крохи Пыльвилля со своих одежд и наблюдать за тем, как их засасывает через окно в никуда.
   Мир вокруг был молчалив и пуст. В нём не осталось ни деревьев, ни травы, всё стало кромешной пустыней. Легенда неслась вперёд, и весь земной шар плёлся за ней далеко позади.
   А потом по частям начал исчезать сам автобус.
   Мало-помалу в нём исчезли поручни, сиденья, потолок и стены. Кабина водителя испарилась, как вчерашний день. Одна за другой принялись таять цифры -- цифра 7 из "Кулинарного справочника", единица, вырванная из школьного дневника, цифры 48, 13, 95 и так далее, все до последней. Они делали это невозмутимо и торжественно.
   Пол под нашими ногами тоже растворился, и вскоре мы оказались в полном одиночестве. Мы просто скользили по воздуху -- уже не пассажиры, а игральные кости, брошенные в пустоту незримым великаном.
   Не прошло и минуты, как вдруг начали исчезать и мы сами. Куриная Башка лишился кепки и левого уха. Веспа не досчиталась пальцев на руках и потеряла подбородок. Я почувствовал, как опустел мой карман -- это исчезла прадедушкина горсть гравия. Впрочем, сам карман тоже сошёл на нет, потому что испарилась моя правая нога.
   -- Ну, ты отмочил! -- засмеялся Башка, глядя на пустое место, которое когда-то было моей ногой. Между тем, у него исчезли обе коленки, и он распрощался со своим лбом.
   Следом за Башкой расхохоталась и Веспа. Она выглядела красивой даже без подбородка. Получше, чем те древнегреческие статуи, которым вечно не достаёт различных частей тела. Затем у неё пропала рука с половинкой плеча -- просто взяли и как в воду канули.
   -- Надо что-то делать с твоими коленками, -- закричал я Башке, давясь со смеху.
   -- Дались мне эти коленки, -- ржал в ответ Башка. -- Полюбуйся-ка лучше на свои ноздри!
   Я попытался нащупать нос, но его как ветром сдуло с лица и это развеселило меня ещё сильнее. В конце концов, не каждый день теряешь свои ноздри. Дальше -- больше: у Башки улетучились брови, и он стал похож на ящерицу. А Веспа ухохоталась до такой степени, что у неё исчез рот.
   Мы летели в пустоте, любуясь друг другом и сотрясаясь от хохота. Каждое новое исчезновение сопровождалось бурным взрывом веселья. Никто и не думал унывать или печалиться о пропавших ногах, локтях, подбородках.
   Куриная Башка радовался громче всех, а его улыбка качалась качелью на безщёком лице.
   -- Теперь мы заблудились по-настоящему, -- сказал он с чувством глубокого удовлетворения. -- Вот что значит, забраться так далеко, как никто никогда не забирался. Эй, вы меня ещё слышите?
   Мы слышали его как никогда отчётливо.

Эпилог.

   Со времен той нашей автобусной поездки прошло много лет. Я отрастил себе новое, взрослое тело, отпустил бороду и завёл на лице несколько морщин. Они свисали с моих щёк, как шкурки убитых годов. Это не сделало меня красавцем, но так полагалось по возрасту. Что-то сродни необходимости выносить мусор или гладить рубашки.
   Башка стал бегуном на длинные дистанции, а Веспа известным археологом. Они постоянно были в разъездах, и теперь мы виделись гораздо реже. Раз в год или около того. И даже автобусы стали другими, у них появились номера, изменились маршруты, их перекрасили в странные цвета. Автобусы поскучнели, состарились и переболели бронхитом. Они кашляли, вместо того, чтобы петь и ползали вместо того, чтобы танцевать.
   В одном из таких дряхлых автобусов я ездил почти каждый день -- без большой надобности, а скорее по привычке. Просто машинально забирался в салон, садился у окна и начинал считать фонари, думая о своих морщинах. Иногда фонарей было больше чем морщин, иногда меньше, а иногда столько же. Это давало мне пищу для ума, которой я питался все эти годы.
   Однажды сидя в автобусе на пути домой, я как раз занимался своими фонарными подсчётами, когда ко мне подсел паренёк лет девяти. Он взялся из ниоткуда, просто приземлился на соседнее кресло, как пришелец из параллельной вселенной. Я пытался думать о фонарях, но странная вещица в руках у паренька невольно привлекла моё внимание. Это была какая-то детская штуковина, одна из тех штуковин, которые дети обычно подбирают на улицах, а затем таскают с собой, как бесценное сокровище. Не то проволочная кукла, не то сломанное колесо от самоката. Может быть, лапа плюшевого медведя или палка, привязанная к клубку ниток. Невозможно утверждать наверняка. У каждого ребенка обязательно есть по одной такой штуке -- они их слюнявят, роняют на пол, кладут под подушку.
   А сейчас паренёк упрямо совал эту штуковину мне. Это было чем-то вроде неумелого детского приветствия, замены рукопожатию или снятию шляпы и служило началом разговора. Проволока колола мою ладонь, и я долго сопротивлялся, прежде чем принять дар. В конце концов, я сдался и спросил:
   -- Что это? Подарок?
   -- Детектор взрослых, -- ответил паренёк. -- Я изобрёл его сам. Ведь вы же взрослый, вот он вас и засёк.
   Навряд ли в мире могло быть хоть что-то бесхитростнее.
   -- Неплохо придумано, -- кивнул я. -- А как он работает?
   -- Всё очень просто...
   Мой собеседник как будто только и ждал этого вопроса, чтобы пуститься в долгие объяснения, но я уже не слушал его. Я был далеко отсюда -- на заднем дворе своего дома, пускал бумажных журавликов и прыгал на батуте с лучшими друзьями.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"