Гречин Борис Сергеевич : другие произведения.

Христиане

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о проповеднике "подлинного", "первоначального" христианства, погибшего от рук последователей "казённого" православия.

  

Борис Гречин

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ХРИСТИАНЕ

роман

ОГЛАВЛЕНИЕ

   Предисловие 44
   Глава первая 55
   Первое интервью. Серёга 1722
   Глава вторая 2734
   Второе интервью. Лариса 4049
   Глава третья 4960
   Третье интервью. Отец Герман 5770
   Глава четвёртая 7390
   Четвёртое интервью. Евгения 83102
   Глава пятая 92114
   Пятое интервью. Николай Никифорович и Елена Васильевна 104128
   Глава шестая 116143
   Шестое интервью. Анна Борисовна 134165
   Глава седьмая 148183
   Седьмое интервью. Алексей 154191
   Глава восьмая 159196
   Восьмое интервью. Юлий Рёмер 164203
   Глава девятая 175216
   Девятое интервью. Ася 179222
   Глава десятая 188232
   Десятое интервью. Ника 199246
   Глава одиннадцатая 213262
   Эпилог 230283
   Приложение первое. Письмо Николая Гурьева 233288
   Приложение второе. Семь проповедей Агния Лазарева
   1. О банальном добре 235290
   2. О христианских язычниках и божьем бессилии 237293
   3. О рождении Христа 239295
   4. О мужчине и женщине 241297
   5. О знании Бога 243303
   6. О радости 245303
   7. О Христе 246305
   Приложение третье. Набросок портрета Ники 308

ПРЕДИСЛОВИЕ

  
   Исследование закончено, всё, что мне нужно теперь - это представить его в ясном и исчерпывающем виде.
   Написав подзаголовок "роман", я совершил маленькую ложь - надеюсь, это будет последняя ложь в этом тексте. Уважаемые будущие читатели, перед вами - не роман, а исследование, которое жгуче необходимо оформить и для которого художественный текст в настоящее время, увы, лучшая форма.
   Почему я не могу придать исследованию форму научной работы?
   Во-первых, его объём - например, объём собранного "эмпирического материала" ­- значительно перешагнёт рамки традиционной диссертации, не только кандидатской, но и докторской. Интервью, ценность которых трудно переоценить, были бы неуместны в основном тексте, пришлось бы размещать их в приложениях - но куда же годится научная работа, приложения которой в десять раз больше самого текста?
   Во-вторых, научная традиция требует фиксации одних фактов, она равнодушна к интонациям голоса вашего собеседника, к тому, принимает ли он вас на кухне или в гостиной, предлагает чаю или нет, к тому, как он сидит в кресле, как он глядит вам в глаза или отводит взгляд. Конечно, профессиональный литератор справился бы с описаниями такого рода куда лучше меня, но оставить всё это за бортом означало бы значительно обеднить работу.
   В-третьих - и это самое важное - для меня драгоценен не только результат, но и ход исследования, без изложения которого само оно рискует показаться лживым измышлением клеветника. Меньше всего целью этого исследования является клевета или очернение кого-либо или чего-либо. Напротив, я хотел бы избежать даже намёка на такое очернение. Именно поэтому большинство фамилий и названий в тексте я предполагаю изменить, а сам город - "базу" моего исследования - называть не буду: читателям достаточно знать, что это областной центр. Хотя исследование и посвящено региональному, единичному феномену, его выводы могут иметь внерегиональное значение.
   Как наука, так и литературное творчество диктуют определённые правила и требуют оставаться в границах жанра. К сожалению, я не писатель и не обманываюсь насчёт величины моих литературных талантов. Самое большее, я мог бы претендовать на звание репортёра. Страдать от уровня моего "мастерства" придётся читателям, мне же остаётся только просить у них прощения и надеяться, что моя попытка быть максимально точным, мои искренние побуждения и представляемый материал хотя бы отчасти искупят художественную неумелость этого текста.
   Я только учёный-исследователь. "Недоучившийся учёный", насмешливо заметила бы моя мать. Это правда, но правда с оговоркой: недоучившийся - неверно. Верно: не подтвердивший свою легитимность перед лицом научного сообщества и государства. Ещё недавно предзащита моей кандидатской диссертации была делом решённым и ожидала меня в ближайшем будущем. Сейчас о моём "рукоположении" в кандидаты наук стоит забыть на долгие годы, если не навсегда.
   И, тем не менее, ваш покорный слуга вооружён всеми необходимыми навыками исследователя. Может быть, это - единственное, что я умею делать как следует (учитывая, что преподавательский опыт слишком невелик), чему научился в жизни.
   Скоро зима, но уже сейчас всё в снегу. В деревне со смешным русским названием Коза, где я нахожусь, есть только магазин, почта, фельдшерский пункт, церковь и поселковая администрация. Едва ли здесь наберётся двадцать дворов... Сугробы за окном растут, а мои сбережения постепенно тают, моя хозяйка смотрит на меня с подозрением и с каждым днём становится всё более ворчливой и раздражительной. Вернуться в город я не могу. Передо мной - никаких жизненных перспектив и никакой работы, кроме моего диктофона с записями и видавшего виды ноутбука, кабель питания которого с трудом дотягивается до розетки. Мне остаётся только писать своё исследование и надеяться на чудо, на бесценный подарок, который я едва ли заслужил. Увы, и возможность обретения этого подарка с каждым днём уменьшается.
  

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  
   Я должен представиться. Александр Данилович Рязанский, возраст - 25 лет, национальность - русский, вероисповедание - православный, семейное положение - холост, род занятий до недавнего времени - аспирант 3-го курса очной формы обучения по специальности "история России", ассистент кафедры отечественной истории *** государственного университета.
   Думаю, что читателя мало интересует моя невыразительная биография, и всё же скажу, что вырос я в бедной, почти рабочей семье и всего в жизни привык добиваться своим трудом. Учёба - тоже труд, и труд тяжёлый. Учась на факультете, который из десятка поступивших оканчивают, дай Бог, пять человек, я никогда не имел "сильной руки" за спиной, но закончил университет (специальность "История" с дополнительной специальностью "Психология") с красным дипломом и на "отлично" сдал экзамены в аспирантуру, придя в неё с готовой темой "Религиозные секты в отечественной истории и современности". Отличная, богатая, почти нетронутая тема на стыке исторической науки и психологии. У меня хватило упрямства добиться, чтобы тему, несмотря на скепсис научного руководителя, утвердили, и я рьяно, с места в карьер, взялся за её изучение.
   Первый год послевузовской учёбы я подрабатывал в школе обычным учителем истории. К концу этого года Игорь Иванович Мамонтов, мой научный руководитель и по совместительству заведующий кафедрой, заметил моё рвение (за первый год я опубликовал пять статей и сдал два кандидатских экзамена из трёх) и предложил мне работу на кафедре. Точнее сказать, не работу, то есть не полноценную ставку, а "часы". "Смешные" часы, как говорят в педагогическом мире, но, конечно, я и тому был рад и не заставил себя уговаривать.
   Работа моя продвигалась ходко, к концу второго года обучения я сдал последний экзамен и написал необходимые 150 страниц диссертационного исследования. Я определил внятные и исчерпывающие критерии отделения секты от традиционной и миноритарной религии, подробно изложил историю отечественных сект, выявил изменение их основных особенностей со времени крещения Руси до наших дней, определил на многочисленном историческом материале единые закономерности их рождения, развития и угасания, предложил собственную, авторскую типологию сект, поделив их на "авторитарные", "харизматические" и "догматические", и т.п.
   Мне бы почивать на лаврах - но тут в университете сменилось начальство, и новый проректор по науке, человек абсолютно безумный, заставил диссертационные советы ужесточить требования, в частности, не выпускать ни одной кандидатской диссертации, лишённой так называемой "практической части". Дружно взвыли филологи и историки: испокон веку наши работы были теоретическими! Представьте себе, что человек пишет диссертацию, скажем, по Ивану Грозному - что же ему прикажете делать, изобретать машину времени да отправляться в XVI век на "полевые изыскания"?!
   Мой "научный отец" ходил мрачнее тучи (я был не единственным его аспирантом, правда, самым многообещающим, и все попали в прокрустово ложе новых идиотских требований); предзащита, на которую я надеялся уже в октябре, растворялась в "прекрасном далёком", а я начал задумываться о том, что последний год аспирантуры пролетит быстро и, если не осенит меня спасительная идея, российская армия откроет мне навстречу свои жаркие объятия.
  
   Спасительная идея пришла в начале учебного года. Достаточно найти современную секту, изучить её во всех подробностях и подтвердить этими подробностями теорию - и, пожалуйста, вот вам на блюдечке "практическая составляющая"! Этой идеей я поделился с Игорем Ивановичем. Тот почти посмеялся надо мной (вообще, Мамонтов очень редко улыбался):
   - Ты надеешься, что сектанты откроют тебе двери и скажут: "Здравствуй, дорогой! Салям алейкум, проходи у нас полевую практику!"? Хорошо: ищи, дерзай...
   Я дерзнул и в ближайшее воскресенье поехал в соседний областной центр, на службу в молитвенный дом баптистов, большое двухэтажное здание современной постройки из красного кирпича, добротное и какое-то безвкусное - именно своей добротностью, больше уместной для делового центра, безвкусное. Там меня немало повеселил пастор в белом пиджаке, бесцеремонно тычущий пальцем в прихожан, и церковные гимны в стиле "Иисус - наш щит и меч", исполняемые хором на весёленький мотивчик под аккомпанемент синтезатора.
   - Идиот! - обругал меня Мамонтов. - Какая же это секта?! Баптисты - традиционное течение протестантизма, их в Америке больше миллиона. Ты сам в первом параграфе работы разве не прописываешь признаки секты - элитарность там, жёсткая дисциплина, отрицание этих... этических норм? И где ты у них нашёл всё это? Ты как будешь выглядеть на защите со своими баптистами, болван? Ты знаешь, кто у нас входит в совет? Пётр Михайлович Зощин приезжает, член-корреспондент Российской академии наук...
   Я заикнулся было насчёт кришнаитов и получил такую же суровую отповедь. В глубине души я и сам понимал, насколько малосостоятельной в научном смысле будет попытка изобразить сектой течение, появившееся до рождества Христова и охватившее, пожалуй, треть Индии, а самое главное, как жалко будут смотреться в моём исследовании кришнаиты, предмет многочисленных анекдотов и обывательского ужаса. Рассматривать в практической части моей блестящей работы тривиальных кришнаитов было бы так же постыдно, как если бы я, написав теоретическое исследование по новейшим видам сверхпрочных металлов и сплавов, решил бы верифицировать его серией экспериментов с чугуном, из которого ещё в петровское время делали сковороды. Да и ещё одна загвоздка имелась: рамки исследования были ограничены христианскими сектами (это не указывалось в названии, но прописывалось в научном аппарате), а назвать кришнаизм видоизменённым христианством даже у самого дерзкого эзотерика не повернётся язык.
   Через неделю я предпринял новую многообещающую попытку и, предварительно позвонив по телефону с объявления на столбе, очутился в храме "Нового поколения". Храмом это можно было назвать лишь с натяжкой: "новопоколенцы" собирались в обычной квартире в многоэтажном доме. Мне пришлось выслушать мучительно долгую, пафосную и бессмысленную проповедь, а затем принять участие в общем радении: кричать дурным голосом какой-то молитвенный речитатив и хлопать в ладоши. И всё равно меня ждало сокрушительное фиаско. После окончания службы "глава церкви" (его звали Вадим, его росту позавидовал бы баскетболист) усадил меня напротив себя на табурет и стал со мной беседовать. Почему я пришёл в храм? Каковы мои жизненные цели? Я терялся, лепетал бессмыслицу о поиске своего места в жизни - Вадим смотрел на меня пристально, недоверчивый, как следователь - и, наконец, заикнулся, что "мне очень интересно изучить"... Вадим ужасающе помрачнел лицом и заявил мне, глядя исподлобья, поигрывая желваками: и ему, и мне будет "очень неприятно", если я приду в Храм Божий следующий раз.
   Этим позорным изгнанием и закончилось моё знакомство с "Новым поколением", а я так и не успел ничего выяснить: ни взять интервью у собратьев во Христе, ни узнать историю появления секты в городе, ни подвергнуть лидера наблюдению с научно выверенной системой фиксации и интерпретации результатов...
   Игорь Иванович усмехнулся, посочувствовал мне и огорчил тем, что совсем недавно в каком-то московском вузе была защищена диссертация по "Новому поколению" - выбери я это движение в качестве практической иллюстрации, моя работа оказалась бы полностью лишённой научной новизны. Как говорится, нет худа без добра.
   В отчаянии я пошёл на курсы йоги. Объявления йогов наша епархия в своём рвении также заклеймила резиновыми штампами с надписью "Осторожно, секта!". Видимо, некие ретивые молодчики, а то и матушки, ходили по улицам и штамповали все подозрительные объявления. Но тут и не пахло сектой - здесь вообще не было религии, то есть самой важной для меня, идеологической части религии. Были дыхательные упражнения, "центры силы в вашем позвоночнике", призывы к вегетарианству и гимнастика, которую проводила обычная русская женщина, а со стены на неё смотрел портрет добродушного бородатого индийца.
   Следов деятельности (в виде объявлений) иных сектантов я не нашёл ни на улицах, ни в газетах. Приглашал, правда, буддийский центр с языколомным названием "Сангъе Чхо Линг" на курсы по изучению буддизма, но... буддизм же - традиционная для России религия. А ну как эти господа преподают вполне обычный, скучный, академический буддизм, что-нибудь вроде троичности Будды и мнения святых отцов по этому поводу? А вдруг за их спиной стоит какой-нибудь патриархат Улан-удэйский и всея Руси, или как называется там их головное учреждение? Конфузу не оберёшься, ещё и скандал выйдет.
   Мой исследовательский запал погас, тем более что куда более интересные дела ждали меня на личном фронте.
  
   Начав читать лекции у пятого курса, я обратил внимание на привлекательную девушку, Машу Азину. Все подруги её звали Машулей ("Машуля, дай листочек!"). Невысокая, черноволосая (она носила недлинную толстую косу, это ей шло), плотненькая, ладная, как точёный лакированный шахматный конь, с низковатым голосом, она, может быть, не соответствовала идеалам красоты семнадцатилетних романтиков, но "канцелярские крысы", вроде меня, редко бывают романтиками, а мне давно минуло семнадцать лет. Кроме того, Маша действительно была очень симпатичной, очень по-женски притягательной и ловила на себе, уж конечно, не только мои взгляды. На семинарах она улыбалась мне, я улыбался ей, и дальше этого дело не шло, пока однажды я не столкнулся с ней на кафедре.
   Маша пришла взять книжку под залог читательского билета, а я оказался на кафедре один. Мамонтов попросил меня вылечить кафедральный компьютер от вирусов (больше некого было), и засиделся я до пяти часов - уж, конечно, и секретаря, и лаборанта к тому времени и след простыл.
   - Здравствуйте, Александр Данилович! Ой, вы один тут...
   - Здравствуй, Маша. Чего-то хотела?
   - Да, я хотела взять книжечку...
   - Что за книжечку?
   - Ну как же, Александр Данилович, вы не знаете, что за книжечку? Монографию профессора Мамонтова по истории культуры...
   Я усмехнулся.
   - Профессор Мамонтов заставляет вас читать монографию профессора Мамонтова? Молодец мужик...
   Машуля обежала глазками кафедру.
   - Вы не боитесь так вот говорить? - спросила она потише, но улыбаясь, впрочем.
   - Нет, да и что я такого сказал? Мы Игоря Ивановича очень любим, ценим...
   Я выдал Маше книжку, немного превышая свои полномочия. Строго говоря, только завкабинетом могла это делать, а я даже не знал толком, где она хранит библиотечные карточки и учётную тетрадку, минуты три у меня ушло на поиски, а Машуля меня тем временем ободряла: "Что вы, что вы, Александр Данилович! Не спешите, я подожду!"
   - Вот ваша книжечка. - Я набрался наглости. - Чаю не хотите?
   - Ой, а вы предлагаете? - кокетливо улыбнулась Маша и снова огляделась по сторонам.
   - Все ушли уже, рабочий день кончился, - ободрил я её.
   - Тогда хочу.
   Я включил электрический чайник, достал из шкафа чашки, конфеты и печенье с последнего банкета. Во всём этом была доля социального хвастовства: дескать, глядите, какой я, я на кафедре свой человек, могу выпить чаю на работе, и с конфетами даже, а вы, бедняги, студенческое племя, стойте очередь в буфете; могу и вам предложить чаю от щедрот, и никто мне этого не запретит...
   - Спасибо, мне хватит полчашечки. Александр Данилович, а вы у нас давно работаете?
   - Второй год, Маша, правда, часы у меня смешные: полставки, а в прошлом году была ноль запятая две...
   - И деньги, наверное, такие же?
   Я подивился - нет, не её бесцеремонности, а её спокойной женской прагматичности. Мне даже показалось на секунду, что я конь, которого тамбовский крестьянин на рынке деловито охлопывает по ногами: сильный ли? Пахать-то можно на тебе?
   - И деньги смешные, Маша, правда. У меня же нет пока учёной степени.
   - Да, конечно, мужчине нужны деньги... А вы собираетесь ведь защищаться?
   - Кто ж не собирается, Маша...
   - Я помню, Игорь Иванович нам рассказывал, что вы очень талантливый исследователь, с нестандартным мышлением.
   - Спасибо, приятно слышать, - я скривил губы в улыбке.
   - А вам нравится преподавать?
   - Да. Тем более, что в институте это легче. Я полгода работал в школе, Машуля... - это ничего, что я так "Машуля"? Само вырвалось...
   - Что вы, Александр Данилович! Меня все так называют. Полгода, значит, в школе...
   - Да, и это был ад. Я, например, мог отвернуться к доске, а в меня с задней парты летела гайка, которую они с этой парты скрутили...
   Машуля задорно рассмеялась.
   - Ой, простите, пожалуйста, - тут же извинилась она, сообразив, что не очень хорошо смеяться над своим побиваемым преподавателем.
   - Ничего, мне самому смешно...
   Я рассказал ещё пару анекдотических, но совершенно правдивых случаев из своей короткой карьеры школьного учителя. Маша всё смеялась. Вообще, она поглядывала на меня с какой-то озорной теплотой и как будто никуда не торопилась.
   - Ну что вы, студенты тоже разные бывают... Александр Данилович, а мы вам нравимся?
   - Вы студенты? Или ваша группа? Или вы лично, Маша?
   Машуля немного покраснела.
   - Нравитесь. И ваша группа, и вы сами тоже.
   - Ну, что вы меня в краску вгоняете, Александр Данилыч...
   - Я это просто так сказал, - тут же захотелось оправдаться мне. - Без далеко идущих последствий и всяких намёков.
   - Что вы, я ничего и не подумала плохого...
   В дверь заглянула уборщица.
   - Не заканчиваете ишо?
   - Заканчиваем: сейчас чай допьём и домой пойдём.
   - Ага. На сигнализацию поставьте, не забудьте!
   Машуля быстро и деловито помогла мне помыть чашки, её сильные, уверенные пальцы касались моих.
   Я запер кафедру, поставил её на сигнализацию и сдал ключ на вахту.
   - Спасибо, Александр Данилович, за чай. Вы сейчас куда идёте? - Я сказал направление. - Ой, правда? Давайте, я вас провожу? Мне туда же...
   Минуту мы шли, молча, Машуля это молчание нарушила.
   - Послушайте... будет не очень нескромно, если я захочу узнать ваш телефон?
   - Телефон? - растерялся я.
   - Да, номер телефонный.
   Я пробормотал свой номер. Маша набрала его на своём телефоне и сохранила.
   - Спасибо. И если я вам... позвоню как-нибудь, вы ведь не очень рассердитесь?
   - Нет, не рассержусь. Вы... - Я улыбнулся. Студентки порой любезничают с преподавателями, рассчитывая на преференции в дальнейшем. - Вы, надеюсь, не ради зачёта это делаете?
   - Нет, не ради зачёта, - ответила Маша серьёзно, даже сухо.
   - Ну-ну, что вы, не обижайтесь. А если... я ваш телефон запишу? - так, на всякий случай, для связи с группой, вдруг занятие отменить придётся...
   - Для связи с группой? - переспросила Машуля насмешливо. - Для этого есть староста.
   - Нет, к чёрту группу, чушь говорю. Просто так.
   - Конечно. Вот слушайте... - она продиктовала номер.
   - Спасибо.
   - Я... вас ничем не обидела, Александр Данилович? - Она заглянула мне в глаза исподлобья, серьёзно, пытливо.
   - Что вы, Маша!
   - Ну, не поминайте лихом. Звоните, когда заскучаете, а то я вот тоже скучаю дома...
   ("Неужели скучает, с такой-то фигуркой?" - недоверчиво подумалось мне.)
   Маша помахала мне рукой и широко улыбнулась на прощанье, а я задумался. Если это было кокетство, то уж очень обстоятельное, серьёзное кокетство выходило.
   Зачем я так подробно описываю мои личные события, кому они могут быть интересны? Затем, что Маша тоже сыграет определённую роль в моём исследовании: без неё я не сделал бы некоторых шагов. Вот, например: едва за ней закрылась дверь маршрутного такси и я успел подумать про обстоятельность Машулиного подхода к делу, как из этой мысли вытекла другая.
   Если у этой девушки какие-то виды на меня, то, похоже, она совсем не собирается очаровываться моим "романтическим статусом" преподавателя, уж если здесь есть какой романтизм. Ей нужны с моей стороны какие-то достижения. Защита диссертации, например. А я, кажется, совсем не протестую против её видов - и, значит, должен задуматься над поиском секты посерьёзней.
   Впрочем, и задумываться ни над чем не пришлось: объект изучения появился как из волшебного ларца.
  
   Тридцатого сентября, в понедельник. состоялось рядовое заседание кафедры. Как всегда, я скучал и рисовал в блокноте чёртиков (мне не было поручено готовить никаких отчётов, никто ничего от меня, молодого ассистента с объёмом учебной работы 0,5 ставки, на этом заседании не ожидал), и после окончания с облегчением поспешил на выход. Ан нет! Мамонтов попросил меня - единственного - остаться.
   За окном моросил косой дождь, а научный руководитель сидел напротив меня, в своём пиджаке не первой свежести, со своим вечно озабоченным, мятым лицом. Темнело, а он так и не торопился зажигать свет.
   - Саша, я, кажется, придумал, что нам делать с твоей работой.
   - Да ну, Игорь Иванович?
   - Да, придумал. Ты слышал про секту Лазарева?
   Я поднял брови.
   - Это того Лазарева, который написал "Диагностику кармы"? Он ещё и секту создал, надо же... - улыбнулся я.
   - Нет, это наша, городская секта. Тот Лазарев - Сергей, а этот - не Сергей, он - как бишь его там - Авель какой-то там, или Агафон, или чёрт его знает...
   - Подходящее имечко. Бог шельму метит.
   - Метит, да. Точнее, это была секта. Она недавно распалась.
   - В связи с чем?
   - Со смертью лидера.
   Я вытянул лицо.
   - Игорь Иванович, чего же вы от меня хотите! Я к живым-то не могу подступиться, а тут - "в связи со смертью лидера"! Поди туда - не знаю куда...
   - Саша, я всё понимаю. Но, во-первых, есть компетентные люди, которые тебе помогут сделать первые шаги. Во-вторых, это, - он хмыкнул, - перспективная тема. И, кстати, общественность заинтересована в её изучении. Я тебе больше скажу. Мне позвонили из одного ведомства и сообщили, что они очень ждут появления такой работы. И что исследователя будут всемерно поощрять, всемерно, значит... Виктор Сергеевич тоже знает.
   Виктором Сергеевичем звали ректора университета.
   - Игорь Иванович, не пугайте, какого ведомства?
   - Да ты и не пугайся. Отдела по взаимодействию с религиозными организациями при Мэрии. И тут, видишь ли... - он пошевелил пальцами в воздухе, - нет ничего криминального. Наоборот, очень достойная работа. Сложная, тяжелая и достойная. Не исключены карьерные перспективы, получение грантов, и вообще, это престиж нашей кафедры и факультета в целом. Так что я, так сказать, поставлен в положение. Да у тебя, Саша, и выхода-то особого...
   - Игорь Иванович, я не против. Тем более, что выхода у меня, правда, особого нет. А эти люди в Мэрии или откуда там ещё - они почему заинтересованы в такой работе?
   - Потому что этот... Амвросий успел серьёзно насолить нашей епархии, и чуть ли не увлёк за собой целую толпу народу, и вообще, он был умным мужиком, этот Агафангел, не то, что твои баскетболисты, мать их, из "Нового поколения", и какую-то он изобрёл хитроумную ересь или что-то в этом роде...
   У меня внутри всё радостно зашевелилось. Очень редко в современности встречаются секты третьего, "догматического" типа, то есть основанные не на жёсткой дисциплине и не на эмоциональной зависимости участников от лидера, а на той или иной "умной ереси", целостном вероучении. Они, такие организации, имеют мощный потенциал, они, при определённых условиях, могут вырасти в целое течение, едва ли не в религию - а, оказывается, в нашем городе совсем недавно отцвела подобная секта!
   - Игорь Иванович, а лидер-то отчего умер? От старости?
   - Ничего подобного. Его убили. Причём, вроде бы, свои же братья-сектанты и порезали, но это вообще тёмная история...
   Я передёрнулся.
   - Игорь Иванович, а ну как они и меня - того - порежут? Я ведь историк, а не частный детектив.
   Завкафедрой усмехнулся.
   - Не думаю. Я так понял, что их секта полностью держалась на лидере, она моментально распалась, не подаёт никаких признаков жизни, всё умерло.
   - Так всё-таки харизматическая секта была-то, похоже?
   - А я откуда знаю? Вот тебе и карты в руки: исследуй, трудись. Кстати, можно изучить полный цикл секты, как ты там писал: рождение, развитие, кризис, вырождение...
   - Да уж, задали вы мне задачку, Игорь Иванович...
   - Известным человеком станешь, Саша, если справишься. Я тебе обещаю: известным человеком. В гору пойдёшь. Да: к тебе прикрепляются научные консультанты.
   - Какие ещё научные консультанты, к чёрту? Извините, вырвалось.
   - Ну, ты подумай сам: ты что, хочешь голыми руками этих бывших сектантов ловить по городу? Открывай блокнот, записывай имена и телефоны. Первый: Евгений Васильевич Овчарин, руководитель отдела по взаимодействию с религиозными организациями. Телефон... - он продиктовал мне телефон. - Второй: Отец Никодим, в миру Фомичёв.
   - Поп! Вот те на...
   - Священник, Саша. Это в советское время мы могли их называть попами, и ничего нам за это не было. Священник, вот так-то. Телефон записывай...
   Под конец Игорь Иванович поразил меня вопросом: а не хочу ли я повышенную стипендию? Повышенной стипендией награждались у нас "передовики производства", но недостаточно было быть передовиком, нужна была ещё воля заведующего кафедрой. Конечно, я не возражал против повышенной стипендии. Завкафедрой обещал подумать; протянул мне для прощания руку.
   - Может быть, свет зажечь, Игорь Иванович? - спросил я, уходя.
   - Да, - рассеянно согласился он, а, только я включил свет, поморщился. - Знаешь, что? Лучше уж выключи. - Я пожал плечами и выключил свет. Мамонтов так и продолжал сидеть, сплетя пальцы рук на столе, в сумерках, и на улице всё темнело.
  
   Любопытно, что вечером того же дня мне... написала Машуля.
   Не позвонила - видимо, это сразу непросто: взять и перепрыгнуть социальный барьер не из самых низких, - а написала SMS-сообщение.
   "Правда, грустно на улице, Александр Данилович? И на душе как-то грустно. А вы любите такую погоду?"
   Написала, как видите, не латиницей, а кириллицей (думаю, всякий историк - подсознательный враг латиницы), без сокращений, на хорошем русском языке.
   Я чуть не рассердился вначале, не узнав номер, а как сообразил, что это она, мне, пожалуй, жарковато стало. Захотелось мне поддержать эту тонкую ниточку SMS-переписки, но и не хотелось самого себя ставить в неловкое положение. Вдруг Машуля решила позабавиться над молодым педагогом, и сейчас, в обнимку с кем-нибудь, провоцирует меня на пылкие глупости?
   "Здравствуйте, Маша. Кто ж её любит, такую погоду?" - отделался я ни к чему не обязывающим текстом.
   "И вам здравствуйте. (Простите, забыла!) Я люблю, иногда. Я вот гуляю тут по городу, а одной под дождём гулять совсем скучно. Может быть, вы случайно захотите мне составить компанию? Простите, если отвлекаю. Я не навязываюсь".
   Я даже растерялся. Если у Машули были серьёзные намерения, то она совсем не стеснялась, а уверенно, спокойно, при том без ребячества, без наглости, с чётким ощущением и избеганием острых углов, брала инициативу в свои руки. Отмолчаться мне показалось совсем трусливым, совсем не мужским (может быть, на то Машуля и рассчитывала?). Конечно, мог бы я ещё безо всяких увёртываний ответить: "Нет, не хочу", - но ведь хотел, вот в чём дело! В каждом мужчине до старости жив искатель приключений, правда, не у многих этот искательский зуд становится профессией.
   "Пожалуй, хочу. Я в 20 минутах ходьбы от центра. Только специально ждать меня не нужно, наверное. Я тоже не навязываюсь".
   В ответ Маша просто и без обиняков назвала мне ориентир, у которого будет меня ждать через полчаса.
   - Здравствуйте! - крикнула она мне ещё издалека и, улыбнувшись, помахала рукой. - Я очень рада вас видеть!
   - Ну, и слава Богу, - отшутился я. - А то уж мне как-то не по себе стало...
   - Правда? - переспросила она серьёзно. - Это вы зря. Вы, вообще, пожалуйста, не беспокойтесь, Александр Данилович. На нашем социальном статусе это никак не скажется. Я своим подружкам, например, не собираюсь рассказывать, что с вами тут... решила погулять. А вы там, своим... коллегам?
   - Завтра же Мамонтову напишу отчёт. И стенограмму приложу, - сообщил я с самым серьёзным видом. Она почти изменилась в лице - и только через секунду сообразила, что уж едва ли я очень серьёзен. Мы рассмеялись.
   - Слушайте... - я оглядел её мокрые чёрные волосы с сомнением. - Вы, правда, такая большая поклонница мокнуть под дождём? Пойдёмте лучше в кафе...
   Машуля, улыбнувшись, ничего не сказала, а просто кивнула: она будто того и ждала. Тем более, что и стояли мы в десяти шагах у кафе "Луна": дорогого кафе, с живой музыкой, но выбирать не приходилось.
   Внутри я немного растерялся - Маша нисколько: она подозвала официантку и заказала два кофе и два мороженых, будто сто раз на дню это проделывала. Поставила локти на стол, положила подбородок на сложенные руки и уставилась на меня.
   - Ну - расскажите мне что-нибудь о себе.
   - О себе? - (Я было открыл рот и хотел для начала предложить ей не называть меня хоть в кафе Александром Даниловичем - но тут же и почувствовал: Машуля и сама девушка неглупая, ей об этом и говорить не надо.) - Вот чёрт... - я улыбнулся. - Даже и не знаю, о чём.
   - О вашей диссертации, например.
   - Неужели вам хочется слушать про мою диссертацию?
   - А почему бы нет? Что, - Машуля лукаво улыбнулась, - я произвожу впечатление девушки, которой о серьёзных вещах лучше не рассказывать?
   - Да Господь с вами, Маша! Ну, сами напросились... Моя диссертация о сектах - это интересно?
   - Ещё бы! А вы сами не сектант, случаем?
   - Увы, нет.
   - Почему "увы"?
   - Мне было бы гораздо проще собирать материал.
   - Ну, мне кажется, сектанты диссертаций не пишут...
   - А вы почему спрашиваете, не сектант ли я? - мне захотелось её поддразнить. - Вам, Маша, нравятся, видимо, нестандартные люди?
   Машуля приоткрыла рот, закусила зубами самый кончик косы.
   - Нет, - ответила она, всерьёз подумав. - Раньше - может быть, а сейчас - нет. И потом, это как-то... фу! - не нашла она лучшего слова. И тут же поправилась. - Я понимаю, конечно, это интересно изучать...
   - И полезно, Маша! - я дидактически поднял палец вверх, и мне самому стало от себя смешно, но виду я не подал. - Это же не мыслеблудие какое-нибудь, не досужие игры учёных! Если мы изучаем секты, мы сумеем предупреждать их развитие. Биологи ведь изучают болезни не просто из спортивного интереса. - (Эти мысли пришли мне в голову только что, но странно, едва сказав, я уже им поверил, и, пожалуй, вырос в собственных глазах на пару сантиметров.) - Вообще, у обывателей очень недалёкие представления о сектах...
   Я вкратце рассказал, что уже сделано в работе.
   - Ваш заказ, - девушка принесла мороженое и скосилась на меня, горе-умника: хоть сейчас из-за столика да за кафедру. Машуля, впрочем, слушала с интересом.
   - Это всё любопытно... А живых сектантов вы изучали?
   - Я как раз их ищу. Точнее, уже почти нашёл. Мамонтов откопал мне одну очень перспективную секточку, то, что надо: закрытую, харизматичную, с сильным лидером...
   - И не страшно? - озорно сверкнула глазами Маша.
   - Там посмотрим, - уклонился я. - Слушайте, давайте о чём-нибудь другом, не о работе, а то я произвожу, наверное, впечатление, старого пня, крысы кабинетной...
   - Нет, не производите... Давайте! - легко согласилась она.
   Я развёл руками. У меня не было никаких тем для разговора наготове, и вообще, мне не хотелось с Машулей ни о чём разговаривать, меня просто к ней тянуло, очень уж она была открытой, близкой, милой, аппетитной какой-то. А я сам не был четырнадцатилетним мальчиком, и нельзя сказать, чтобы девушек опасался как прекрасных богинь. Ничего умнее я не придумал, как просто сказать (пожалуй, это и было самым умным):
   - Мне рядом с вами особенно разговаривать не хочется. Мне хочется на вас смотреть. Меня к вам притягивает.
   Машуля покраснела, тряхнула головой, опустила лицо. Но всё же улыбнулась еле заметно.
   - Надеюсь, не... просто так притягивает? - спросила она негромко. - А то мужчин ведь ко многим притягивает. У вас биология такая.
   - Нет, не биология.
   - Не биология? - она подняла голову. - А что, Александр Данилович, с биологией-то у меня совсем плохо? Страшная?
   - Тьфу ты, чёрт! Ну, и биология тоже, так не одна же одна, - я почти рассердился, что мне перед ней ещё и оправдываться пришлось. (А вообще, говорят, умная женщина всегда овиноватит мужчину.) - Я в четырёх группах занятия веду, биологию-то нашёл бы себе, при желании. И вообще, хоть в кафе-то не зовите меня по имени-отчеству! А то и вас начну по батюшке.
   - Да вы не сердитесь! - протянула она. - Не буду. - И вдруг рассмеялась.
   - Что такое?
   - По батюшке, значит, - пробормотала Машуля, давясь смехом. - Хорошо, что не по матушке... - Тут уж мы оба рассмеялись.
   Машуля глубоко вздохнула.
   - Потанцевать не хотите?
   Музыканты и правда перешли на что-то неспешное. Я с сомнением оглядел столики.
   - Здесь, кажется, никто не танцует.
   - Смешной вы. Не танцуют потому, что старые. А я ещё не старая. Или как? - Маша требовательно посмотрела на меня, и тут уж нельзя было отказываться или обнаруживать робость восьмиклассника. Я поднялся, Машулины руки легли мне на плечи, мои - на её гибкую, сильную талию.
   "Биология, - думалось мне. - Ну, и что же в этом плохого? Да и вообще она безумно мне симпатична, вся симпатична, не одной же биологией".
   Прощаясь, мы наговорили друг другу уйму благодарностей за прекрасный вечер. Во мне по отношению к ней проснулось какое-то тёплое чувство симпатии: за её простоту, за естественность, за честность, за её обаяние, которым она меня открыто, свободно дарила. Мне кажется, и Машины благодарности были вполне искренними, и попрощалась она по-особому, задушевно. Конечно, мы договорились созвониться.
  
   Утром вторника,. в перемене между двумя семинарами, я набрал номер моего "научного консультанта", которого в простоте душевной раньше обозвал попом. Перед ним я робел, как человек светский и лишённый особого религиозного рвения, поэтому и хотел решить вопрос в первую очередь со священнослужителем (а не с чиновником, вторым консультантом).
   Против ожидания, всё оказалось проще, чем я думал. Отец Никодим вежливо и даже, можно сказать, приветливо поздоровался по телефону и предложил зайти к нему в храм, можно прямо сегодня, около четырёх.
   По пути в храм (точнее, кафедральный собор Благовещения, которого отец Никодим был настоятелем) я ощутил, что в этот самый момент начинаю менять свою - как бы это сказать? - социальную позицию, что ли. Как будто раньше я был простым аспирантом-шалопаем (ну, не шалопаем, положим, даже трудягой), а сейчас будто некие силы заинтересовались мной и приглашают к себе на службу. И это - мощные силы, растущие своими корнями из основ российской культуры и национального мироощущения. Что-то подобное, наверное, чувствует выпускник военного училища, когда ему падает на погоны первая, скромная звёздочка.
   Служба то ли только закончилась, то ли ещё не думала начинаться. В самом храме был один священник, который что-то делал в алтаре - увидев меня, он пошёл ко мне навстречу. Батюшка шёл, а я робел: уж больно высоким и статным оказывался мой "научный консультант". Мы встретились на середине. "Как-то приветствуют священников, - забилась тревожная мысль, - только как?! Ах да..." Я сложил руки лодочкой и при этом отчаянно испугался, что делаю что-то не то, что сейчас оконфужусь. Батюшка невозмутимейше положил свою тяжёлую руку на мою "лодочку". Я быстро поцеловал его руку и успокоился.
   - Значит, вы и есть тот самый молодой человек, который пишет работу по сектоведению?
   - Диссертацию, батюшка, - поправил я.
   - Ну да, да, я же говорю, работу. Похвально. Сами-то не причисляете себя к сектантам? - отец Никодим улыбнулся в усы.
   - Господь с вами, батюшка! Сектанты такие работы не пишут.
   Он поднял брови, качнул головой.
   - Всё бывает. Ну, где желаете поговорить? Своего кабинета у меня здесь нет, к сожалению. Можно в приделе. Можно на колокольню пойти, благо тепло на улице.
   (В тот день, действительно, выглянуло солнце.)
   - Как вам удобней. Колокольня мне нравится.
   Отец Никодим провёл меня каким-то неизвестным мне ходом к железной дверце, отпер её и начал подниматься по узкой винтовой лестнице, наклонив голову, потому что ход был совсем низким. Я подумал, что он мне нравится: массивный, но не обрюзгший, величавый, со спокойным достоинством, с чем-то монгольским в лице, похожий на Олега Янковского.
   На колокольне, кроме множества верёвок и массивных, жутковатых колокольных "языков", оказался табурет. Отец Никодим и сел на него, а я - на приземистый "подоконник" широкого воздушного проёма. Вид отсюда открывался великолепный.
   - Вижу город в новом ракурсе.
   - Вот-вот, вы и должны видеть вещи в новом ракурсе... Как звать-то?
   - Александром.
   - Как святого благоверного князя, защитника веры, достойно. Ну что же, Саша, - отец Никодим перекинул своё тело вперёд, сложил ладони между колен. - Вас, видимо, интересует всё о секте Агния Лазарева?
   - Агния, - пробормотал я, раскрыл блокнотик. - Бог шельму метит...
   (Между делом я порадовался, что отец Никодим мне не "тыкает", как это сплошь и рядом делают русские священники.)
   Батюшка одобрительно усмехнулся.
   - Ну, зачем же так? - всё-таки возразил он. - Хорошее русское имя, из святцев. Я, увы, знаю про эту секту мало. Первое время они "служили", если можно так выразиться, на квартире этого Агния, а потом на улице Путевая, дом 6а.
   - Снимали?
   - Нет, построили там какую-то избу. Или купили...
   ("Построили избу - значит, были деньги, - заработала моя исследовательская мысль. Деньги - значит, спонсоры, связи, кто-то стоял за ними...")
   - Отец Никодим, а... точно это была секта? Я к чему говорю, - заволновался я, чувствуя на себе тяжёлый вопрошающий взгляд. - Недавно хотел пойти к буддистам, а потом подумал: это же официальная религия...
   - Традиционная! - Батюшка веско поднял вверх указательный палец, как я давеча в кафе. - "Официальных" религий не существует, церковь в нашей стране отделена от государства. У нас не халифат какой-нибудь!
   - Да-да, традиционная, простите, батюшка, оговорился. Так вот, проблем потом с ними не оберёшься, ещё и засудят за оскорбление. А если этот Лазарев был, скажем, католиком? Ведь не на пустом же месте они возникли!
   Отец Никодим уверенно и отрицательно, веско качнул головой.
   - Именно что на пустом месте. У них, правда, были связи с протестантами, баптистами, кажется...
   - Вот видите!
   - Дослушайте, молодой человек. Они х о т е л и, как я понимаю, спрятаться под тёплое крылышко протестантов. Изо всех сил натягивали на свою волчью морду... другую такую же морду, ну, обезьянью, скажем. Завязывали отношения, приглашали к себе, интересничали. Как девушки кокетничают, так же и они вот... Ну, баптисты, даром что люди без твёрдых богословских и даже нравственных ориентиров... - это моё личное мнение, отметьте, но это мнение, которое опирается на опыт. Итак, протестанты приехали, посмотрели, увидели, чем здесь пахнет - и умыли свои руки. Заявили, что они, баптисты, с этой сектой не имеют ничего общего. Даже в газетах напечатали это заявление.
   - Очень интересно! А в какой газете, батюшка?
   Отец Никодим поморщился.
   - Да, в какой-то нашей городской газете.
   - Понятно, - я сделал пометку в блокноте. - Простите, батюшка. А в чём, собственно, состояла их... опасность?
   - Опасности, - почти с нажимом произнёс отец Никодим, - никакой не было. Наивно думать, будто подобные... люди могут заинтересовать своими, хм, прельстительными сказками настоящих православных. Но, конечно, для людей недалёких, нетвердых в вере... Уф-ф. Я... - Он вдруг по-детски улыбнулся, развёл руками. - Я и не знаю, как вам рассказать. Нужно разбираться в богословии, чтобы понять.
   - Я постараюсь понять, отец Никодим.
   - Хорошо. Видите ли, Саша, этот Лазарев претендовал на то, что он... проще говоря, что на него сошёл Дух Святой.
   - Ничего себе! - я присвистнул. - Да, это же клиника!
   - Не спешите. Конечно, если бы он просто вышел к своим последователем и заявил: на мне, дескать, почиет Дух Святой, ему бы не поверили. Он оказался хитрей. Он сам никогда не делал таких заявлений. Он распространял их через своих приспешников. Когда же его спрашивали, улыбался и молчал. И, конечно, многие соблазнились. Но, с другой стороны, были в его приходе - то есть "приходе", в кавычки слово-то возьмите - и более трезвые люди. Перед ними он должен был обосновать своё право священства. И он обосновал.
   - Каким образом, батюшка?
   - Он разработал теорию харисмы. Милости, так сказать, Божьего дара. И вот он, дескать, был помазан этой милостью, впрочем, не знаю, понимаете ли вы, о чём я говорю...
   - Отлично понимаю. Подождите, отец Никодим, но ведь это... раннехристианская теория! - Я взволновался. - Ведь так рукополагались первые священники! Я знаю, как историк!
   Отец Никодим тяжело вздохнул.
   - Вот-вот. Видите, как легко и обольстительно! Так же и другие думали, и попадались в эти сети. Теперь послушайте меня, Саша. Вот вы учитесь, можно сказать, в университете.
   - Я ещё и преподаю.
   - Тем лучше. Историю, так?
   - Да.
   - Прекрасно. Когда был основан ваш университет?
   - В самом начале XX века.
   - То есть больше ста лет тому назад. Сколько педагогов было в университете к моменту основания?
   - Подождите... Кажется, восемь, ну, не больше десятка.
   - Надо думать. Значит, один и тот же человек преподавал историю и, допустим, географию. Верно?
   - Верно.
   - Пусть его зовут Иван Иваныч. Как вы думаете, Саша, владел этот Иван Иваныч новыми археологическими данными? Способами чтения затёртых пергаментов в инфракрасных лучах? Способами реконструирования облика человека по остаткам черепа?
   - Конечно, нет. Спасибо, я уже понимаю...
   - Нет, вы подождите. Вы вот, чтобы получить учёную степень, пишете диссертацию, сдаёте сложные экзамены, подчиняетесь строгим требованиям. А он, этот Иван Иваныч, диссертации не писал, он просто блестяще "окончил курс", как это тогда называлось. Представьте, что приходит к вам в вуз этот Иван Иваныч и начинает преподавать студентам - ахинею. Ведь была же в исторической науке в начале XX века ахинея?
   - Была, конечно! Вот, например...
   - Не нужно, это мелочи. И вы говорите ему: Иван Иваныч! Ведь вы же учите студентов ахинее! А он надувается как медный котёл и вам в ответ: Да как вы смеете! Да я - преподаватель государственного университета, основанного государём императором! И так далее.
   - Да, да, я уже понял.
   - Вот так-то, Саша. Наука не стоит на месте, и вера тоже не закосневает. Если же закосневает, то возврат к этим её старым формам, к обрядопочитанию, и есть настоящая ересь и сектантство.
   - Это очень интересно, батюшка! - обрадовался я. - То есть вы утверждаете, что этот Агний был не только сектантом, а ещё и создателем нового учения, новой ереси?
   - Да, - хмуро отозвался батюшка. - Считаю. Эх, Саша!.. Как бы мне вам объяснить... Вам этот зверь с ядовитыми шипами интересен как научный феномен. Как же, ересь изобрёл, этак, пожалуй, и на докторскую диссертацию хватит! А н а м он - опасен, и чем "скучнее" такой феномен, тем лучше. Наука, запомните, безнравственна, и она человеческие души - не спасает.
   - Простите, - пробормотал я. - Да, правда, я об этом не подумал. Но ведь и наука может... как-то изменять сознание людей в лучшую сторону? Предостерегать от ошибок, например?
   Отец Никодим обнадёживающе улыбнулся.
   - Может. Если поверяется сердечным чувством веры. Именно поэтому меня и попросили с вами пообщаться. И вообще, Саша, я надеюсь, что вы будете изредка заглядывать ко мне и рассказывать о результатах вашего исследования, и таким образом вы не наделаете непоправимых ошибок. Не научных ошибок, нет! И даже не догматических. Нравственных ошибок! Жизненных ошибок!
   - Конечно, батюшка, какой разговор, - ответил я оробело. ("Как тут всё схвачено! - подумалось мне. - Значит, не только консультируют, но ещё и идеологией пропитывают, правильное мышление у меня выстраивают. И кто-то, оказывается, п о п р о с и л со мной пообщаться, но не Мамонтов же, с его нелюбовью к попам - этот кто-то?")
   Отец Никодим посмотрел на меня пристально, может быть, уловил мои мысли.
   - А вы не думайте, не думайте, что вас тут "воспитывают", Саша! Штампуют мозг. Вот если бы я был политруком в советской армии, тогда, да, это была бы штамповка мозга. А я вам просто помогаю разобраться в вашей же вере, родной. В право-славии, то есть правильной вере. А вера - это не дурман, между прочим, это - основа нашей жизни!
   - Что вы, отец Никодим, я и не подумал ни на секунду! - заверил я от чистого сердца. - И вообще, я вам благодарен: это очень важно для нас, молодых учёных, мы же отрываемся от своих духовных корней, от правильного понимания ситуации...
   Батюшка одобрительно кивнул, улыбнулся.
   - Он, наверное, был... тёртым калачом, этот Лазарев, если изобрёл ересь? Я имею в виду, такой вот старый хрен, извините за выражение, сидел у себя дома лет сорок и изобретал, да?
   - Ничего подобного, Саша. Агний был молодым человеком.
   - Насколько молодым?
   - Вашего возраста. Видите? Тоже прельщение! Как можно думать, и особенно думать про себя, что в молодом возрасте человек сподобился достаточной глубины духа, что вызрел, освободился от суетного...
   - Да, да, у нас даже в президенты не выбирают раньше тридцати шести лет, - согласился я.
   - И тем более это было прельщением, что, конечно, он привлекал своим возрастом других молодых людей. Я думаю, не только молодых людей, в смысле, и женщин тоже. Из своего жизненного опыта исхожу. Знаете, какой матушке тяжелее всех? Которая выходит замуж за молодого священника. Вот искушение-то ей!
   - А как он умер, батюшка? Растерзали влюблённые прихожанки?
   Священник громко расхохотался, что было неожиданно для его роста и степенности.
   - Оригинально мыслите, Саша, - заметил он, отсмеявшись. - Свежий подход! Кто ж его знает... Вообще, это тёмное дело, и я уверен, что здесь не обошлось без интриг в стиле папского престола, без дележа власти, без обычной человеческой гордыни и алчности. Меня, впрочем, это мало интересует... - Он поморщился. - Вот вы и исследуйте. Ну, что намереваетесь предпринять для начала?
   - Не знаю, отец Никодим, я пока в тупике. Мне нужно бы выйти на его бывших прихожан, но пока у меня никаких зацепок, кроме этой баптистской статьи.
   - Ну, зачем же так, никаких зацепок. К нам в храм изредка приходит один... бывший сектант. Обратился, значит. Вот что особенно грустно: когда разные новомодные культы отрывают от нас людей, об этом кричат на всех перекрёстках. А когда м ы, м ы возвращаем людей к истинной вере - об этом молчок! Конечно, русский православный батюшка и его каждодневный скромный труд - это разве интересно? Куда интересней какой-нибудь кришнаит, увешанный бубенцами... Вас надо познакомить с отцом Сильвестром: это он, в основном, служит.
   - А вы разве не служите?
   - Служу, конечно. Саша, у меня много хозяйственных дел, потом, я курирую православную гимназию, преподаю в семинарии немного, взаимодействую с Мэрией, с музеями... Книгу пишу.
   - Простите, батюшка. Наверное, огромный труд.
   - Ещё бы...
   - А где мне найти отца Сильвестра?
   - Да где: в храме, где же ещё! Давайте спустимся, может быть, застанем...
   Когда мы спустились, в подкупольном пространстве уже началась служба, стояло с десяток прихожан.
   - Да, вот он, - шепнул отец Никодим. - Ну, пойдём.
   - Куда, батюшка? Служба ведь? - спросил я испуганным шёпотом.
   - В алтарь, куда!
   - А мне можно?
   - Ну, если я сказал, значит, можно!
   Мы прошли в алтарь через южную (правую) дверь, отец Никодим - буднично, я - почти с ужасом и одновременно с затаённой гордостью. Минут через шесть вошёл священник.
   - Отец Сильвестр, - быстрым полушёпотом пояснил отец Никодим, - вот Саша, знакомьтесь, ищет бывших Лазаревских сектантов. Познакомьте, направьте на путь истинный.
   - А-а-а, - буркнул отец Сильвестр без выражения. Я оглядел его вблизи и, так же, как мне сразу понравился отец Никодим, так же отец Сильвестр мне сразу не понравился. Он был не очень полный, но какой-то обрюзгший, с большой грудью, отчасти похожей на женскую, с длинными чахлыми, сальными волосами, с некрасивым лицом, круглым, лоснящимся, почти безбородым, так что, когда он вошёл, я перепугался: думал, что вошла монахиня средних лет, а ведь женщинам вход в алтарную часть запрещён категорически, достаточно уж на сегодня одного полусвятотатства. И подрясник-то у него был серый, то есть чёрный, конечно, но какой-то линялый, так что стал почти серым и смахивал на обычную женскую юбку, к которой кое-где пристали нитки и какие-то соломинки.
   - Ну, а мне позвольте откланяться. - Отец Никодим подал мне руку, явно для пожатия, а не для поцелуя, и вышел из алтаря.
   - Нашёл время, - пробурчал отец Сильвестр, - прямо на Всенощной... Значит, так, молодой человек. - Он поманил меня пальцем к Царским вратам и приоткрыл их, чтобы образовалась узкая щёлочка. Вон, погляди-ка. Видишь, у поставца, справа, морячок?
   - Вижу. Почему морячок?
   - Да не ори ты, служба идёт! - сам отец Сильвестр не стеснялся говорить в голос. - Почему-почему, по капусте! В тельняшке потому что. Вот он - один из бывших. Подойди к нему после службы, поговори.
   - А вы, батюшка, нас не познакомите?
   - Я?! - отец Сильвестр презрительно фыркнул. - Ещё чего! Ну, ступай, а то мне работать надо, молиться. Куда, дурак, пошёл, благочиние нарушаешь! Сейчас вот отец дьякон выйдет, с ним и иди.
   Выйдя с дьяконом (угрюмый смуглый мужик с чёрной, как смоль, бородой), я тихонько стал сзади, ближе всех к выходу. Бесконечная, тягомотная служба под руководством какого-то очень будничного отца Сильвестра закончилась. (Во мне, впрочем, всё пело и плясало в исследовательском азарте. Как же, дня не прошло, а напал на первого живого сектанта! Это и помогло мне перетерпеть церковное уныние.) Я ожидал, что все прихожане разойдутся. Куда там! Двое пошли исповедоваться, в том числе - и мой "морячок". Без дела я слонялся у иконной лавки. Вот и "морячок" пошёл домой: низкорослый, крепкосбитый молодой парень со шрамом над левым глазом.
   - Простите, пожалуйста, я хотел с вами поговорить! - обратился я к нему. Морячок меня как будто и не услышал.
   - Эй, подождите!.. ("Может быть, он глухой?")
   Парень шёл по улице, не оборачиваясь. Я решил пойти за ним, в отдалении: если он глухой, то хотя бы выясню, где он живёт. Мы прошли квартала два или три. Морячок свернул в тёмную подворотню.
   Я, поколебавшись, подождал немного и последовал за ним.
   Сильный удар поддых, и кто-то цепко держит меня за грудки, обдавая не самым свежим дыханием.
   - Ты что же, гнида, шпиёнишь за мной, падла?
   Давно я так не пугался!
   - Про... простите, так я же вам кри... кричал.
   Морячок неожиданно выпустил меня и оскалил зубы.
   - Заикаисся, пацанчик, глянь, не обложился ли... Да знаю я про тебя, батька мне сказал.
   - Какой батька?
   ("Может быть, секта не погибла, они избрали нового лидера и зовут его батькой?!")
   - Какой-какой, батька Сильвестр, вот какой батька. Подойдёт, значит, сказал, к тебе хер один учёный с ушами, перетереть захочет разговор. Думал, будет кливт такой в пиджаке, а ты, вона, молодой пацанчик.
   Я даже разочаровался немного: сектант-то, выходит, подготовленный. Представьте себе естествоиспытателя, который нашёл неизвестный вид ядовитой змеи - а змея-то, оказывается, носит метку зоопарка, и ядовитые зубы ей вырвали.
   - А то хер бы ты меня чё спросил - наярил бы я тебе, друг, здесь, и делов, - продолжал развивать свою мысль морячок.
   ("Нет, пожалуй, оно на первый раз и к лучшему".)
   - А чего же вы тогда...
   - А попугать тя хотел. Поглядеть ещё, смелый или так. Чем занимаешься-то по жизни, браток?
   Я понял, что мне нужно немного изменить стиль общения, чтобы остаться адекватным.
   - Как зовут-то хоть тя? - ответил я вопросом на вопрос.
   - Серёгой.
   - Шура. Вот, Серёга, я, вишь, на профессора учусь.
   - Под лобастого, значит, косишь, ну, так и понял, лобастый, мля... А чё, - искренне поразился Серёга, - учат этому делу?
   - Ещё бы. Ты чего, думаешь, это табачку понюхать? Навалять надо книженцию вот такенной толщины, - я показал ему на пальцах толщину.
   Сергей понимающе вытянул лицо.
   - Об чём телегу-то катаешь?
   Я заколебался. Сейчас скажу о сектантах, морячок взвоет: "Это кто бывший сектант? Я-а бывший сектант?" - и господин исследователь получит в зубы.
   - Про контору Лазарева, как он народу мозги компостировал. Интервью беру у людей.
   Сергей помрачнел лицом.
   - Архип**дрит он был знатный. Валяй, Есенин, катай свой гроссбухер. Где допрашивать-то меня будешь, розыскной отдел?
   - Где хочешь, Серёга.
   - Поп***ели ко мне тогда, погоди ещё, возьмём пивка для рывка...
  

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ. СЕРЁГА

  
   [Это первое интервью было записано на сотовый телефон, поэтому качество его не очень хорошее, но слова разобрать можно. Впоследствии я купил кассетный диктофон. Почему не цифровой? Потому, что цифровую запись легко удалить и, подозреваю, легко обработать, изменить компьютерными технологиями, подделать, а кассета сама по себе является документом.]
  
   Сергей жил с родителями, в двухэтажном грязно-розовом доме постройки тридцатых годов, с бельём, сохнущим во дворе. Дверь нам открыл его отец, не очень твёрдо стоящий на ногах.
   - Здрассте. А кто, позвольте, таков...
   - Батя, это мой дружбан. А ну-ка, с дороги, батя...
   - Позвольте заявить!.. - торжественно произнёс батя и потянул зачем-то вверх правую руку.
   Сергей помрачнел. Подошёл к отцу и, как меня недавно, взял его за грудки, полупривстав на цыпочки.
   - Батя, пошёл в пень, понял?! - в пень!! - страшно закричал он, широко раскрывая рот. - Надрался снова! Иди, проспись!
   Закладывает, собака, - буркнул он мне по дороге. - Ладно, я, а матери-то каково...
   В своей комнате Сергей первым делом вытащил из шкафа и лихо нацепил на себя бескозырку с надписью "Балтийский флот".
   - Видал? Балтфлот, служу России, люби Родину, мать твою! Сам-то служил, пацанчик?
   - У нас, Серёга, учёба за службу идёт, - отшутился я.
   Сергей неодобрительно щёлкнул языком.
   - Ну, ничего, ещё нюхнёшь портянок... Валяй, Шурик, заводи свою шарманку.
   - Серёга, уж я к тебе буду на "вы", так по науке правильно.
   - Валяй, валяй, - великодушно разрешил морячок.
   Я включил сотовый телефон на запись голоса.
  
   - Когда вы познакомились с Агнием Лазаревым?
  
   - А чё, я его, может, ваще первым откопал, этого архип**дрита... В прошлом году, в декабре, что ли. Вот херовая погодка-то тадысь была...
  
   - В молитвенном доме?
  
   - Да, мля, в каком доме, мля? Я, вишь чё, тогда аккурат демобилизовался, ну, туда-сюда, пык-мык, никому не нужен морячок на гражданке. Шабашил чё-то там в автосервисе одном. Девчонка бросила, с-сука. Она меня ещё раньше бросила-то, на второй год, ну, я к ней заявился, побазарил, туда-сюда, помни, мля, холодную тень человека. Был бы у неё пацанчик молодой - отметелил бы, а она себе подцепила мажора, пальцы веером, задница в "МерсИдес" не лазит. Тут зло меня взяло, конечно, с ребятами одними тёрся одно время, чёрных они мочили. Ты это дело-то потом вырежь, а фамилиев я те не назову. Я, конечно, теперь и сам поумнел, а тогда пацан был зелёный, дурак...
   Ну вот, значится, а жрал я тогда в столовке одной днём, столовая номер три, шабашили мы там неподалёку, а шамать-то хоца, а по ресторанам не походишь, мы народ трудовой, не как засранцы, у которых жопа в "МерсИдес" не лазит. Иногда с пацанами вместе, а так обыкновенно один.
  
   - Почему?
  
   - Да стремались они, ха. Столовка-то из под вашей, мля, конторы, где лобастых делают, ну, девахи там все такие, на цырлах, а Гриха-то в спецухе, так ему стрёмно, запозорят парня. А я ничё, я парнишка не робкий, опять же, глазки там сделаешь какой, хихичут, дуры, малина! Ну и вот, а этот архи... ой, мля, на плёнку же ты мои дела пишешь. Ну, этот, лобастый тоже, шамал там, обычно, каждый день, почитай, шамал. Дылда такая, салатик там возьмёт себе, кашку, пироженное, компотик там, чего они едят, бакланы, сидит такой, тихий, не выступает, в тарелку себе пялится, глазьями по сторонам не зыркает.
  
   - Он, значит, был высокого роста?
  
   - Да я те говорю, каланча! Но не как батька Никодим, не, костлявый. Я вообще сначала был в непонятке по поводу того, баба он или нет.
  
   - В каком смысле?
  
   - В прямом, мля. Волосья у него были до плеч такие, как у девчонки.
  
   - Как у отца Сильвестра?
  
   - Не, не как у батьки. Я те говорю, расчесанные такие, гладкие, как у девчонки, чистенький ходил, кливт.
   Ну и вот: чегой-то я стою в очереди, захотелось мне одну деваху за жо... ну, в общем, за место интересное ущипнуть, ну, чё говорить, молодой был, зелёный, никакого уважения к бабскому полу, щас бы я не стал руки-то распускать. Ну, и щипани я её, она визжит. А этот, лобастый, тоже рядом стоял - и раз мне оплеуху со всей дури!
   Я так и обалдел! Вообще, Шурик, ни в жисть бы не подумал, что баклан вот такой, гражданский, макаронина, мне вкатит. Ну, я его за грудки: щас, говорю, м?зги-то выбью тебе, мозгляк! А он так смотрит на меня...
  
   - Гипнотизирует? Зомбирует взглядом?
  
   - Да не, Шурик, иди в пень.
  
   Сергей призадумался.
  
   - Спокойно так смотрит, чуть ли не лыбится, и не боится, собака, ни хрена, как будто он тут авианосец американский, "Джордж Вашингтон", мля, а я ему мандавошка. Я ведь нюхом чую, когда человек боится. Вот ты, пацанчик, забоялся, а всё равно попёр за мной, уважаю. А у самого физия такая, ну, то есть, морда лица, гладкая такая, ровная, без бугорочка, ну, чисто, как у бабы. И так чё-то... то ли жалко мне его стало, то ли офигел я, что физия у него такая. Ты чё, баба, спрашиваю? То есть я в двойном смысле спросил, потому что я засумневался: вдруг, правда, баба, а я ей рожу щас отполирую. Да...
  
   - А он?
  
   - А он так отвечает чудн?. "А ты зачем меня спрашиваешь? - грит. - Я человек". Ну, думаю, чудной, дурка по нему плачет. Отпустил я его, а девахе той говорю: извините, гражданочка, если что не так, в общем, покедова. И свалил я тогда оттудова, и как-то мне тогда погано было, чувство такое, будто обо... ну, обделался, в общем, при людях, и на тебя все пялятся.
   А на следующий день я в эту столовку-то и не пошёл, пошёл в "МакДоналдс", мать его, на пятьсят рублей просадил больше против обычного. А потом стал м?згами рассуждать: а чего такое за ситуация? Забоялся я, что ли, баклана этого? А ведь так и выходит, что забоялся. А шёл бы он на!.. Мы, Балтфлот, мля, опора России! Ну, в общем, на третий день пришёл я в ту столовку весь абсолютно мажорный, взял себе шницель-дрицель, сел аккурат напротив него, через стол, правда, сижу и пялюсь: типа, что, съел? Вот он я, плевали мы на вас, мадам Грицацуева! А он сидит такой, вилочкой в тарелке ковыряется. Поднимает на меня глазья свои и молчит.
   Пересел я к нему и говорю, значица.
   - Вот ты, лобастый, мне оплеуху закатил, а ты знаешь, что я Балтфлот, опора России?
   А он мне:
   - Ну и молодец, что служил. Парнишка ты нормальный, а зачем девчонкам под юбки-то лезть?
   Я так и обалдел чой-то.
   - Сам-то служил? - говорю.
   А он мне:
   - Я, может, и сейчас служу. Ты что, думаешь, морячок, враги-то России - они на границе только водятся?
   Тоже я не вкурил.
   - Чёрные, что ли? - спрашиваю.
   - Нет, не чёрные, - грит. - А может быть, и чёрные. Вот, люди знающие говорят, что чёрные. Только это не те чёрные, морячок.
   - А какие? - грю.
   - А те, которые липкие и смердят. Грехи человечьи.
   Ну, думаю, всё, тихо шифером шурша, едет крыша не спеша, мля.
   - Ты поп, что ли? - спрашиваю, а он усмехается так.
   - Я не знаю, - отвечает. - Вот, матрос, смотри: если ты в увольнении и формы на тебе нет, а человек какой тонуть начал, а ты возьми его и спаси, а формы на тебе нет, документов нет, что ты матрос - ты кто будешь, спасатель или вошь на палочке?
   Чудно он меня так матросом обозвал.
   - Я Балтфлот буду, - говорю, - гроза морей, и пусть только засумлевается кто, - говорю, харю ему отполирую.
   - А я вот про себя сомневаюсь, - говорит.
   Это правда, тогда он попом себя ещё не звал.
  
   - Можно вас просить?
  
   - Валяй.
  
   - Он вас тогда не боялся?
  
   - Да хрена лысого он боялся! "Джордж Вашингтон", мля! Крейсер "Стерегущий!"
   Познакомились мы, он имечко-то своё как сказал, меня на хаха пробило. А так, думаю, ничего, нормальный пацан. Ну, в общем, и поехало у нас с ним с тех пор. А запал я тогда на деваху одну, Лариску. Красивая девчонка. В "МакДоналдсе" работала. А девчоночка-то простая, нашенская, не лобастая, парень у неё был, то есть так, не парень, а хрен был у неё, с ушами.
  
   - То есть, что там, перед Балтфлотом...
  
   - Ты дослушай, учёный! Не было у ней никого, а так, в обчем, захочу, с одним пойду, захочу, с другим пойду. Ну, стала она меня крутить за нос, душу из меня выворачивать, а сама смеётся, стерва. Ты, говорит, матросик, матросы своих девчонок три года ждут, ну, и ты подожди три года! Чечен один за ней ухлёстывал. Как видел я его, так в глазах помутнение. Лариска, говорю, не стыдно тебе! Добро бы ещё с русским парнем, а ты с обезьяной волосатой! Смеялась. Я уж столовку-ту забросил, только к ней и ходил, в фастфуд её грёбаный. И ведь что удивительно! Другие девчонки, которые тамошние, за день так умотаются, что домой и в люльку, а она, Лариска, работу закончит - и в кабак, и до двух ночи куролесит, с чеченом со своим, или там уж кого себе подцепит.
   Ну, сообразил я башкой, не потерялся, повёл её как-то в ресторан, сам повёл, на трудовые, всё чин чином - и вот она, паскуда, сидит за столиком, смеётся, выделывается, увидала итальяшку какого-то - пересела к нему за столик, на меня ноль внимания, смотрю, уж они там танцуют в обнимку, чуть не лижутся, а морячок, значит, в ***** иди.
   Ну, злой я стал, убил бы её тогда, было бы чем, а то не вилкой же. Не бойся ножа, а бойся вилки, один удар - четыре дырки, мля. А на другой день в столовку пошёл, потому как видеть её не мог, рожу её красивую б***скую. А там сидит мой Ягний, салатик наворачивает. Подсел я к нему, значится, и поговорили мы за жизнь. О себе он мне рассказал, Ягний-то этот. Было, грит, у меня тоже две девчонки, когда молодой был. Любка там чего-то и Маринка. Одна меня кинула, то есть навроде как обе, так я сообразил. Ну, и где теперь эти девчонки? И думать забыл. Хоть и не поп, а точно, замашки-то у него были поповские, потому как он на баб-то теперь и не глядел. Хорошо те, говорю, если тя не гложет это дело, а ну меня как извела эта баба, что хоть взял бы топор да убил бы её чечена, и её бы убил, нафиг. Тут-то он меня и просветил. Это, грит, в те бес играет.
  
   - Бес?
  
   - Ну да, а то, почитай, сам дьявол. И в каждом человеке, грит, бес такой сидит, так что нам и морду бить охота всем, и девок иметь, и прочие штуки. И в ней сидит такой же, только в ней женский бес сидит, до мужиков охочий, вот пока, значит, не перебесится, будет людей травить. Святые-то отцы, грит, по капле из себя этого бесА выдавливали. И ты, грит, связывай, бей его, собаку, потому что он самый твой как ни есть лютый враг, а захватит он тебя, вроде как Джохар Дудаев больницу, и будет тебе, парниша, полный п***ец.
   И, главное, не разберу я до сих пор, правду он мне говорил или нет, шакал? Я уж потом к батьке подходил с этим вопросом. Сказал мне батька тогда всякие слова умные: вроде как, типа, по делу меня просвещал доктор-то, а то и не по делу. Ну, в обсчем, х** поймёшь, а наше дело маленькое.
   И спокойно чтой-то мне стало так после этого разговора! Так что прихожу я к своей Лариске в христаран еённый, а она там жопой крутит, а я спокойный, как броненосец "Потёмкин", мля! Уж её это тогда завело! Чево, грит, и не глядишь ты в мою сторону, или у тебя там отсохло всё, морячок? А я, говорю, с попом одним покалякал, и понял всё про тебя, Лариска, какая ты есть тварь и рыжая морда, потому что на тебя бес напал, и на меня напал, что я на тебя глаз поворотил, только шиша тебе теперь. Зацепил её этим. Что за поп? - спрашивает, а сама злая, как сука без кобеля. Рассказал я ей, что за поп, а Лариска в покатушки. Это, говорит, и не поп вовсе, а так, дурак какой-то, по нему дурка плачет, и по тебе тоже скоро заплачет. Тут уж обида меня разобрала за Ягния моего, потому как он ко мне со всей душой, и вроде как человек с понятием. То есть это тогда я так думал. И врёт он всё, Лариска мне говорит, про своих баб, что он на баб не смотрит, приведи мне, говорит, святого отца твово, я ему вытащу из брюк-то стетоскоп, заделаю, грит, небо в алмазах! Чего, боисся, Балтфлот, в штаны наложил? Это я, говорю, наложил? На той неделе, грю, приведу его к тебе, за слова отвечаю. Только дай, грит, мне слово, что ты меня после того не тронешь, а то ты очень уж дикий становисся, как видишь меня с мужиком. Тебя, отвечаю, натура твоя подлая, не трону, зуб даю, а его изувечу, если что. А мне-то, грит! Моё дело сторона.
  
   ("Как-то удивительно это напоминает пассаж из "Братьев Карамазовых"!" - подумалось мне на этом месте.)
  
   - Скажите, а вы никогда не читали Достоевского?
  
   - Чаво-о? Ты думай, Шурик, чё говоришь, а? Устав я читал Военно-морского флота, мля, вот какая у меня была два года главная книга.
   И, в общем, решили мы, как это дело обделать, что пригласит Лариска моего лобастого домой, потому что он навроде как был дохтор, а она, типа, больная. А я за шкафом сяду - у неё шкаф был здоровый, а за ним угол, это ещё когда сеструха с ней жила, так за этим шкафом ютилась. То есть я ещё и потому согласный был, что дома у ней не был ни разу, а хоца. Ну, думаю, гляди, баклан, если что, наваляю тебе по хребту, живым не уйдёшь! И жалко тут мне его так стало, потому что Лариска - всё-таки сволочь знатная, а он вроде как человек с понятием. А на бабу какой же мужик не откликнется, если та его дразнит? В обсчем, решил я тогда, за шкафом, не буду особо руками-то махать, так, поучу маненько, для порядку.
   Короче говоря, пришёл к Лариске этот Лазарев, пальто своё снял в прихожей, "Где тут, - спрашивает, - у вас можно помыть руки?" А она давай его с порога сразу оплетать всякими бабскими словесами, ах какой вы молодой, да ах вы, наверное, нравитесь женщинам, да шурум-бурум... Слышу, и аж трясти меня начинает. Только он вот слушает-слушает мою Лариску да молчит, а она, видать, прижаться к нему решила или чего там, из-за шкафа-то не видно, а он, слышу, раз ей оплеуху! Ну, дохтор, молодец, выписал! И как начнёт, как начнёт тоже слова ей говорить разные, почитай, лучше попа! Что с жиру она, Лариска, бесится, навроде как жирная кошка, которая корм свой жрёт и ещё мышей за просто так ловит, и что бес-то в ней играет, и что, ох, несладкую она себе жизнь готовит, и что черти-то намнут ей холку за всех мужиков еённых, и в этой жизни ещё намнут ей холку, и помрёт-то она одинокая, и будет у неё на душе погано, если не уймётся, и что не врач ей нужен, а в церковь, чтобы дурь всяческую из неё выбили. Ай, думаю, ну и лобастый! Зауважал я его тогда сильно. Окончил он и пошёл оттудова, а Лариска сидит - рыдмя рыдает, аж жалко её, дуру. Ну... и я свалил, уж лучше бабу не трогать в таком состоянии еённом.
   Да, так вот значится. Ну, и меня тогда замутило, как за жизнь свою подумал: ведь и я выхожу такая же, как Лариска, сволочь. И на девок тебе не глядится, и на работе чувствуешь себя, как в параше. Пошёл я к Лазареву-то посоветоваться, а уж знал тогда, где он живёт. Погано мне, говорю, вот как есть ты сказал, что намнут тебе черти холку. Когда, говорит, я тебе такое сказал? Ну, постыдился я ему, что такую вот пакость хотели мы с Лариской ему изготовить. Ну, дай мне в морду, говорю, а он смеётся. Чудак, говорит, я ж дохтор, чего же я тебе буду бить морду лица? А необузданный ты человек, непросвещённый, вот это, грит, и есть чистая правда жизни. Или мне, говорю, тоже в церковь надо? А сходи, грит, вреда-то не будет.
   Ну, и пошёл я в церковь.
  
   - В его молитвенный дом?
  
   - Какой молитвенный дом, ядрёна вошь! Не было тогда никакого молитвенного дома! В обычную, значится, русскую церковь и попёрся, которая ближе к дому всего была.
   А был там батька один - уж такой мудило! Лобастый. Не как этот Лазарев, и не как ты, пацанчик, а такой вот уже конкретный лобастый, как вошь бледная. Стал проповедь народу читать, и ну как сопли жуёт. Тут меня зло взяло огроменное, плюнул бы, да негоже в храме Божьем, и пошёл себе.
   Уж меня потом батька Сильвестр просветил, что с лица не воду пить, потому как поп - он государством назначен, и неча, типа, выкаблучиваться. Ну, а тогда зелёный я пацан был совсем, не понимал ничего.
   Ну, и снова почесал я к Ягнию тому. Чего, говорю, послал ты меня к архип**дриту, ну его, вообще, к лешему! Ну-ка, сделай, грю, дохтор, чтоб мне в нутре моём перестало быть так погано! Чё-ж я те сделаю, Серёга? - говорит мне. В душу-то, грит, со скальпелем не залезешь, душа, это ведь тебе не кишки. А ты, дескать, помолись со мной, может, тебе и легче станет, только обещать не могу.
  
   - И что же?
  
   - Ну и... Вот, взял грех на душу, помолился вместе с ним тадысь. Иконы он поставил, ну, и помолились.
  
   - А какие молитвы?
  
   - Да обычные, Шурик, молитвы, ну, какие в церкви гундосят, и слова-то всё такие же!
   А потом, смотрю, деваха к нему пришла.
  
   - У Агния была женщина?
  
   - Я те говорю, Шурик: к н е м у деваха пришла, а не е в о н н а я деваха пришла! Чуешь разницу?
  
   - Красивая женщина?
  
   - Да хер её поймёт. Да нет, какое там! Лысая баба, в мешке, какое там красивая!
  
   - В мешке?
  
   - Натурально, в дерюге!
   Ну, то-сё, представил нас, Никой её звали. Чё она пришла-то к тебе, спрашиваю? А тоже вот молиться, грит. Она с нами молилась, а ты, грит, и не заметил? Смотрит на нас так жалостливо и говорит: вы, типа, люди, жаждущие, и думаете, типа, что у меня есть вода, а ну как я её не имею, воды этой?
   А чё, говорю ему потом, доктор, Ника-то у тебя лысая и в мешке ходит? Бес?в, что ли, побеждает? Это уж я так ему, с поддёвкой говорю, потому как я ему не до конца верил-то, больно он был чудн?й. Нет, говорит: в ней бес?в вообще никаких не заводится, а это она так ходит, чтобы в других не заводились. Мужики чтобы не распалялись на неё, например. Умно, думаю. Надо бы Лариске предложить такой фасон, разобрало меня на ха-ха...
  
   - А вам стало легче после молитвы?
  
   - Ну, натурально, стало. Так это что? Я ж понимаю, что нашего брата по-всякому обделать можно, а мы ж дурни! Я вон, Шурик, когда чёрных мы мочили, тоже мне легче становилось, так и что ж теперь, метелить всех?
   Короче, припёрся я к нему через неделю снова, на молитву-то евонную, потому что снова мне, Шурик, похерело, и вроде как я подсел на эту молитву. Ну, и разговоры мы разговаривали о жизни, и надо было мне, значится, такого человека с понятием. Смотрю, а у его уж тьма народу!
  
   - Сколько точно?
  
   - Ну, чё ты меня спрашиваешь, Шурик? Человек-то пять уж было, а комнатуха-то тесная. Главное, что уязвило-то меня: смотрю, моя Лариска тута же! Вот, говорит, тоже устыдилася я своего душевного позору и пришла к чистому человеку. Ну-ну, грю. Давай шуруй, грю, тебе не вредно.
  
   - А кто был ещё? Вы можете описать этих людей?
  
   - Ну, как я тебе их опишу, Шура, я ж не писатель, мля. Ника была эта, баба чокнутая лысая. Герман какой-то, Гремлин, мать его за ногу, одет что твой отец дьякон.
  
   - Настоящий дьякон?
  
   - Чмо он был, а не отец дьякон. Я так понимаю, Шура, что дьякон - это типа как матрос, он служить поставлен, а если бы, например, к нам на "Стерегущий" сбежала бы какая матросня эстонская, то не имели бы пацаны конкретно никакого уважения к такому человеку. Соображаешь, пацанчик? Потом был там кливт один...
  
   - "Лобастый"?
  
   Сергей усмехнулся.
  
   - Нет, Шура, ты в тему не входишь. "Лобастый", - это значит, лобастый пацанчик, что м?зги из ушей вылазют, вот как ты, например. А кливт, значит, мажор такой, в пиджаке, не тронь - развоняется. Юрий чего-то там Михалыч. Выпендрился: все люди - как люди, а он Юрий Михалыч, мля! Вот этот кливт с того дня в большую силу у них вошёл.
  
   Я сделал пометку в блокноте.
  
   - Простите, что отвлекаю: а вы знаете телефоны кого-нибудь из этих людей?
  
   - Не, Шурик, оно мне было без надобности. Ларискин токо.
  
   - Вы не могли бы его дать?
  
   - На кой хер те, пацанчик? Ты пацан нормальный, не связывайся с этой бабой!
  
   - Наука. Допрашивать её буду.
  
   - А-а, наука-сука, розыскной отдел. На, слухай сюда...
  
   Сергей продиктовал мне телефон.
  
   - Простите, что отвлёк. Тогда, что было тогда?
  
   - Да чё было! Помолились все вместе, погундосили, как-то, с народом, повеселей пошло. Ну, Агний-то с Никой куда-то удрапали после, типа, она ему хотела за жизнь поговорить, а народ-то заспорил.
  
   - О чём спорили люди?
  
   - Да вот, вишь, стал народ тереть базар о том, поп, типа, этот наш Ягний или не поп он никакой, а так, пописять пришёл. И я тут тоже влез, потому как был пацан зелёный и не понимал ни хера. Вы, говорю, дурачьё, это, говорю, самый батюшка настоящий и есть, падлы, сравните, грю, что в церкви за мудаки, и на него поглядите, оцените, мля, знание, конкретных истин жизни!
  
   - А сейчас вы думаете по-другому?
  
   - Спросил, Шурик! Ещё бы! Мне уж растолковал батька-то Сильвестр всё, очень чётко! Ну вот, представь, напялит на себя какое-нибудь чмо бескозырку и скажет: я, типа, Балтфлот! И будет он кусок говна, а не Балтфлот, потому что ты поди послужи сначала, да походи в духах и в черпаках, и чтобы имели тебя каждый день, и языком своим ты всю палубу от дерьма вылизывал! Или ты поди в семинарию ихнюю, и чтобы там тебя тоже четыре года имели, как нашего брата имели, и ходил бы ты всё это время в самых распоследних духах, и чтобы ты умылся юшкой своей, и чтобы злость тебя взяла вначале на всех попов, а потом чтобы понял, что такой порядок заведён, и выкаблучиваться не надо, Шурик, не надо!, и простил чтобы весь народ, потому что оно для воспитания твоего же делается, для ума, чтобы дошли до тебя прописные истины нашей жизни, и тогда ты будешь русский поп, а не хер с ушами!
  
   - А что думали остальные?
  
   - А они, вишь, Шура, дурачьё-то, соглашались, только, грят, если он руконаложен, то, значит, имеет он это руконаложение от Бога напрямки, без всяких обходных инстанций. Навроде как если адмирал флота дал те увольнительную, а старшина те чё против этого вякнет, так можешь послать старшину на конкретное мужское место. А если так, пущай чудо сделает, и тогда мы все поверим, что он самый разнастоящий поп и есть и общение с Богом имеет. И Агний тут вернулся, они ему всё и скажи. А он посмеялся над народом да и говорит: дурачьё вы, мол, не будет вам никакого чуда, а я вас к себе не звал, не нравлюсь я вам, так топайте, ребятки, до хаты.
  
   ("Какой интересный способ завоёвывать последователей! -подумалось мне. - Или была тут какая-то интрига, а не простодушие?" Сергей замолчал.)
  
   - Так что же дальше, Сергей? Никакого чуда, я так понимаю, не случилось?
  
   Сергей тяжело вздохнул.
  
   - Да случилось, Шурик. Только я то теперь понимаю, что это он нам всем как-то м?зги зас**л, а мы-то уши развесили, лопухи...
   Прихожу я к нему через неделю, а там уж сидит весь народ, и только мы, значится, собрались, как приходит ещё какой-то хрен заморский, лысый, и с ним деваха-переводчица. Только переводчицы-то не понадобилось. Хрен этот пришёл вроде как на нас поглядать, а Лазарев говорит: я, мол, не против, как народ решит, согласится - гляди, дядя, а нет - извиняй. Перетёрли мы тогда это дело, решили, х** с ним, пусть смотрит, от нас не убудет. Ну, погундосили мы как обычно, и хрен-то этот говорит через деваху: типа, здорово тута у вас всё, ребятки.
  
   - А на каком языке он говорил?
  
   - Чё полегче спроси меня, Шурик!
  
   - На английском?
  
   - Да каком англицком, нафиг, выглядел-то он как твоя япона-мать! Чингисхан, мать его за ногу!
   А Лазарев ему, значится, отвечает. Да, отвечает он, короче, ему...
  
   - Что именно?
  
   - Меня спроси, Шурик, вместе подумаем! На евонном же языке и отвечает!
   Ну, покалякали они оба на чингисханьем ихнем языке, джанг-джанг, да банг-банг, догнал-вонзил, а все вокруг рты так и раззявали, и деваха эта тоже рот раззявала, что её так, значит, умыли, подвинься, мадам, не надо нам вашего Простоквашино. Хрен-то ушёл, а все как завопят, что, типа, чудотворное нисхождение Духа, аллилуйя, братья, трижды вам аллилуйя в задницу и в печень! А дохтор сердитый, как чёрт: не было, говорит, никакого чуда, дурачьё вы. И ушёл. Ну, а народ веселится, понятно дело. Я тоже обрадовался, баклан. Видали, думаю? Умыли мы вас всех, наш-то поп чудеса творит, а ваши против нашего - тля на палочке!
   Ну, и с тех пор он сильно в гору пошёл, Лазарев, потому как большой респект заимел. Больше всего нас тогда разобрало, что мы, типа, с таким отцом, а сами никто, так, придурки малахольные. Давай, говорим кливту тому, сделай нам бумаги, пусть у нас будет конкретная церковь, как у людей.
  
   - А где он работал, этот Юрий?
  
   - Ну, я ж говорю тебе, Шурик, кливтом он был, для меня они все на одно лицо.
   Ну, пошустрил там этот дядя, заимели мы документы. Избень отгрохали. Это как вот едешь по четвёртому автобусу, а потом через гаражи идёшь, чепыжами всякими, у самых путей аккурат эта избень. Стало у нас всё в ажуре. Тут уж к нам народ всякий повалил, деваха эта, например.
  
   - Какая деваха, Сергей?
  
   (В моей голове уже мутилось от количества всех этих "девах")
  
   - Да баба же переводчица! Женькой её звали.
  
   - Как у вас проходили службы, Сергей? Что в них было особенного?
  
   - Чё ты меня спрашиваешь, я те поп, что ли? Или отец, мля, дьякон? Помолимся, значится, по книжечкам таким специяльным, споём там чего. Покаяние ещё было. Я-то теперь соображаю, что дурь он затеял, наш дохтор. Общее было покаяние-то. Ну, то есть, знаешь ты друг про дружку всякое - бери да выкладывай! И другие про тебя то же, а ты заперва мотай на ус, а потом отвечай народу. Вот такая вот ерундень. Потом проповедь он заряжал, а уж чесать языком он умел, собака. Бывает, такие слова жалостные говорит, думаешь, ну как сопли распущу сейчас, как баба, позор один, а не моряк Балтфлота. До любого докопается. Например, выпивал человек, так уж он до него докопается, уест! Вот, думаю, батяню бы моего сводить тогда к этому Агнию... А в иной раз так завернёт, что крышу сносит, ваще не вкуриваешь. Ну, потом причастие, шурум-бурум, всё чин по чину.
   А бабу-то эту лысую выбрали матерью-дьяконшей, вот умора! Батьке-то нашему рассказывал, так тот чуть со смеху концы не отдал! Соображаю я так сейчас, из-за этого ещё Гремлин этот, Герман, то есть, Херман этот, на доктора зуб имел, потому как в своей-то церкви, нормальной, он дьяконом был, а тут его баба обошла, извини-подвинься.
  
   Я сделал себе пометку в блокноте.
  
   - Хорошо, Сергей, это, я так понимаю, был относительно благополучный период вашей истории? А когда у вас начались трудности?
  
   - А вишь-чё, Шурик, завертелось у нас всё какая-то дребедень, когда приехали к нам проститанты.
  
   - Протестанты?
  
   - Ну, я те говорю, проститанты, ты чё, русских слов не знаешь, профессор? Бабтисты ещё ихнее название. Знаешь, почему? Потому, что баб тискают, пацанчик!
   Мы, типа, были как ихнее отделение, ну, приехал там один перец простатитский, баклан такой, чёрный, пастор Шлаг, мля. Поглядел этот пастор-шмастор на нашу самодеятельность, покалякал с народом и написал нам через неделю свою цидулю. Вы, типа, ребятки, мудотенью страдаете, так что беритесь-ка вы, ребятки, за ум. А Женька, ну, баба-переводчица, возьми эту цидулю да и отнеси в какой-то, мля, половой орган центральной печати.
  
   - Значит, всё-таки была статья?!
  
   - А я те чё говорю?! Сам читал.
  
   - А в какой газете вышла статья?
  
   - Иди в пень, Шурик. "Городские новости", типа. Ну, нормальная такая газета, без голых баб.
   Ну, взъелись все бабы на эту Женьку, стоят её и хают, а она чуть не ревит, дурёха. А потом как-то, после проститанта, причапали к нам конкретные ребятки.
  
   - Милиция?
  
   - Я те грю, к о н к р е т н ы е ребятки. Знаешь, такие, которые за Россию для русских. Ну, а поп-то наш не растерялся. Мужики, грит! Мужчины, то есть, он сказал, это я уж пересказываю так. И - бац! - ковёр-то в сторону! А под ним топоры здоровенные, ими в капусту порубить всех можно. С метр, почитай, длины. Ну, мужики похватали это дело, сколько нас там было, Юрий-кливт, старик Коляныч, то есть оччество у него другое, я так уж, для простоты, отец Херман, я тоже взял.
  
   - А Агний?
  
   - И доктор взял, без проблем. Им же, дохторам, знамо дело, привычное, людей резать... Песню какую-то загундосили, типа, изыди-сатана, жуть возьмёт человека с непривычки. Ну, ребятки как увидели, что здесь серьёзная контора, так и свалили.
   Я, понятно дело, его тогда совсем зауважал. А народ после того случая весь испортился, злой стал, особенно бабы.
  
   - Из-за скинхэдов?
  
   - Да нет, Шурик. Ну, чё ты, маленький? Бабы мужика не поделили, конкретная правда жизни. Нарисовалась там у нас одна молодуха, мля. С лица хоть картину пиши. И всё она такая, типа, грешная да больная душой, и всё, значится, к доктору, чтобы он её полечил. Уж не знаю, как он там её лечил... - Сергей усмехается. - Токо я думаю, что доктор эту деваху всё-таки не трогал, он был до ихнего полу совсем неохочий. Это уж бабы на него потом наговорили, а хотя чё там было, щас дело тёмное, разбередила она его, можа, чувырла эта, потому как очень уж она была такая, мля, как мороженое на палочке.
   Ну, ментура стала под нас копать, не без этого.
  
   - Почему?
  
   - А кливт этот, Юрий, с бумагами чё-то нахимичил, ушлый был пацан. В суд-те повесточка, ламца-дрицаца. Только тут уж это дело прикрыли, потому что... да, так вот. Порезали доктора-то самого.
  
   - Кто?
  
   - А пёс ё знает. Ты на меня не смотри, я к этому делу вообще непричастный. Может, бабы порезали, из-за девахи. Может, кливт этот, всегда мне не нравилась его рожа! Может, Гремлин, мать его за ногу, мудило он был, а не отец дьякон, так я теперь соображаю. Служба была обычная, а потом "ендивидуальные", мля, "беседы". Ну, доктор в конце самом придумал такую штуку, навроде как исповедь, когда увидел, что бабы, если все вместе, больно собачатся. Ну, я исповедался, первый самый и пошёл, а после домой в люльку. А ночью звонит мне, Лариска, зарёванная вся. Слышал, говорит? Доктора-то порезали! Да, так вот, пацанчик...
  
   Сергей вздохнул.
  
   - Ну, то-сё, а херово мне так было, пошёл я в нормальную русскую церковь, там меня и перевоспитали добрые люди, м?зги-то поправили, а то были совсем набекрень.
  
   - Спасибо, Сергей. Дал ты мне материалу на целый год работы...
  
   - Да пожалста, пацанчик. Заходи, когда проблемы будут. Балтфлот своих не бросает!
  
   Мы пожали друг другу руки.
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

  
   На следующее утро - среда. была у меня выходным днём - я встал пораньше, прослушал запись ещё раз и подвёл первые итоги.
  

I. Что мне известно?

  
   1. Секта Агния Лазарева действительно существовала, и входило в неё, как минимум, восемь человек:
   Сергей
   Лариса
   Ника ("лысая" девушка "в мешке")
   Юрий Михайлович
   Старик Коляныч
   Евгения (переводчица)
   Герман (бывший дьякон)
   Молодая привлекательная девушка
   Был и ещё какой-то "народ", но оставшиеся члены секты, вероятно, себя никак не проявляли, потому Сергей их и не запомнил.
   2. Вначале сектанты собирались на квартире Лазарева, затем построили, или как-то иначе завладели избой.
   3. Секта никак не была эгалитарной, в ней имелась своя строгая иерархия. Так, сам Лазарев был бесспорным лидером, Ника - дьяконицей, а Юрий, вероятно - "серым кардиналом".
   4. Вначале сектанты маскировались под протестантскую церковь, но баптистская инспекция их разоблачила.
   5. Сергей, конечно, не мог внятно объяснить, в чём состояло вероучение Лазарева. Но какое-то учение, видимо, имелось (чего стоит один пассаж про то, что "в каждом человеке бес сидит"!), а существенные отходы от общехристианских традиций богослужения (например, женщина-дьяконица, коллективное покаяние) с уверенностью позволяют нам сказать, что группа Лазарева была именно сектой, а не, скажем, "клубом любителей религии", этаких усердных в вере и наивных мирян.
   6. Свою легитимность приходу Лазарев доказал с помощью некого чуда, вероятно, искусно сфабрикованного. Каким образом? Я вспомнил известное в истории "чудо Лжедмитрия". Григорий Отрепьев, прибывший в Москву, должен был встретиться с настоящей матерью убиенного царевича и, если та его признает, доказать этим свою истинность. На этой встрече Лжедмитрий повёл себя с такой наглой уверенностью, что мать Димитрия его и вправду "признала". Может быть, и Лазарева спасла эта же безграничная уверенность? Ничтоже сумняшеся, он подражал звукам незнакомого языка, производя какую-то абракадабру, испуганный иностранец со стороны лепетал что-нибудь вроде "Я вас не понимаю", "Что вы говорите такое", а со стороны это воспринималось как осмысленный диалог.
   Не исключено, однако, что имел место обыкновенный сговор с иностранцем. Каким иностранцем, кстати? Настоящим японцем? Или обыкновенным таджиком, узбеком, киргизом? Подозреваю, что для морячка все "узкоглазые" были на дно лицо.
   7. Лазарев был убит, скорее всего, одним из своих "прихожан", в результате растущего недовольства, после последней службы, когда сектанты по очереди подходили к нему на исповедь и оставались с ним один на один.
  

II. Какие выводы из этого можно сделать?

  
   1. Рассказ Сергея и скупая информация отца Никодима совпадали, значит, ни тот, ни другой меня не обманывали и не пытались вводить в заблуждение, по крайней мере, сознательно.
   2. Секта относилась не столько к догматическому, сколько к смешанному типу: догматически-авторитарному. (Кстати, это подтверждало мою гипотезу о том, что в реальной практике секты чистого типа встречаются редко.) В секте царила безусловная, жёсткая дисциплина, если её лидер сумел дать организованный, жёсткий отпор группе скинхэдов (как это противоречит истинно христианскому вероучению о том, что оскорбившему нужно подставить другую щёку!), если недовольство его действиями возросло до такой степени, что кто-то решился на убийство, если, наконец, со своими последователями он делал, что хотел. Нику, например, он заставил обриться наголо, и та беспрекословно подчинилась. Да и это бритьё наголо (как бреют заключённых и новобранцев в армии) разве не преследовало цели лишить робкую и безответную, психически нездоровую девушку даже зачатков женственности, полностью уничтожить остатки её индивидуальности, абсолютно подчинить её своей воле, сделать своим покорным орудием? Кстати, ведь сам лидер секты имел роскошную шевелюру!
   Я почувствовал, как закипаю отнюдь не христианским негодованием по отношению к покойному.
   3. Агний Лазарев был очень незаурядным человеком: психологом, умевшим расположить к себе, очаровать самых разных людей (от интеллектуалов до совсем простых); оратором, способным "жечь глаголом сердца людей"; волевым лидером, полностью лишённым чувства страха; ко всему прочему, отличным организатором (ведь за короткое время он сумел построить свой молитвенный дом и получить регистрацию). Возможно, равнодушным к женщинам, в этом случае он оказывался кем-то вроде Джироламо Савонаролы, упрямого, огненного, чёрствого душой аскета-фанатика. Впрочем, не исключено, что он был и женолюбив (чем иначе объяснить растущее недовольство женщин его прихода?, ведь дыма без огня не бывает), просто умел до поры до времени обуздывать свои желания и прятать их под маской сурового благочестия. Неудивительно, что Лазарев сумел за короткое время сплотить вокруг себя секту - и слава Богу, что эта секта не получила развития, ведь потенции её были, похоже, велики, огромны!
  

III. Какие вопросы остаются невыясненными?

  
   1. Неясно, каким именно образом Лазарев совершил своё "чудо глаголания" на иностранном языке.
   2. Непонятно, кто мог поддерживать и спонсировать секту, если вообще имела место такая поддержка.
   3. Кто же из сектантов убил Агния? Явно это был не Сергей, который, похоже, до сих пор относился к своему "дохтору" с симпатией (даром, что тот ему "сдвинул мозги набекрень"), и, самое главное, не имел никакого мотива для убийства (разве только ревность к Ларисе, но Ларису Агний как женщину совершенно не воспринимал, особенно последнее время перед убийством). Интересно, почему следствие, если оно проводилось - а не проводиться не могло, - не дало никаких результатов?
   А вдруг это было коллективное убийство?
   Задав этот вопрос, я почувствовал, что из исследователя превращаюсь в частного детектива. Что ж, "наша служба и опасна, и трудна". Но разве это не увлекательней, чем сидеть за письменным столом, обложившись монографиями? Разве аромат опасности не должен будоражить кровь мужчины?
  

IV. Каковы направления дальнейшего поиска?

  
   1. В первую очередь, необходимо побеседовать с Ларисой.
   2. Обязательно нужно найти статью баптистов, опубликованную в газете.
   3. Найти здание N 6а по улице Путевая и внимательно его осмотреть: любая мелочь может дать бесценную информацию к размышлению.
   4. Если Лариса не знает близко никого из бывших сектантов, кроме Сергея, перспективным направлением (эта мысль пришла, как наитие) может стать кладбище и могила Агния. Неужели не найдётся ни одного человека, искренне ему преданного? И неужели такой человек не захочет посетить могилу своего обожаемого гуру?
   Я не успел додумать эту продуктивную мысль до конца: зазвонил телефон. Завкафедрой.
   - Здравствуй, Саша. Как жизнь? Как секта, продвигается?
   - Двигается, Игорь Иванович, очень хорошо продвигается! Спасибо...
   - Ну-ну, рад за тебя. А зачем я звоню: у меня к тебе просьба. Мне нужно на учёный совет сегодня к часу, а в два у меня зачёт. Примешь?
   - Зачёт? Уже? - поразился я. Октябрь: не раненько ли?
   - Да это по спецкурсу, там часы-то смешные, я уж все вычитал...
   - По "Истории русской культуры"?
   - По ней, родимой.
   Мамонтов очень умный мужик, из своей докторской диссертации "Российская культура как фактор определения сценариев исторического развития" он сделал монографию и читает по ней студентам спецкурс. Мысль профессора Мамонтова в том, что не русская история определила облик русской культуры, а всё было наоборот. Не будь, например, Серебряного века с его нивелировкой этических стандартов и эстетизацией демонизма, не случилось бы и русских революций. Мысль очень сильная, хотя и спорная; из неё может вырасти научная школа. Разумеется, не стоило бы заставлять студентов изучать небесспорные мысли, но завкафедрой - это вам не мальчик-ассистент, и разве будет декан или деканат сопротивляться желанию уважаемого профессора читать спецкурс? (Особенно учитывая, что лишние часы - это лишние деньги, это престиж кафедры и факультета в целом.) При этом сам профессор Мамонтов отнюдь не стремится выглядеть как великий учёный: ходит в жёваном пиджаке, забывает бриться, отпускает крепкие словечки...
   - Конечно, Игорь Иванович, что за вопрос.
   - Ну, и молодцом. Тем более, что я тебе на днях собираюсь повышенную стипендию сделать, так что, считай, услуга за услугу... Билеты на столе.
   (Это - ещё одна особенность кафедры отечественной истории: не только экзамены, но и все зачёты мы принимаем по билетам. Мамонтов недолюбливает тесты, считая, что они "примитивизируют сознание", может быть, не без оснований.)
   - Игорь Иванович, а группа-то какая?
   - А я не сказал? Извини. Сто пятьдесят первая. Найдёшь по расписанию. Ну, Саш, удачи.
   Завкафедрой отключился, а я так и раскрыл рот. Вот веселье! Сто пятьдесят первая - Машулина группа!
   - Ну, здравствуйте, господа и дамы! - сказал я преувеличенно бодро, входя в аудиторию. - Так, внимание! На столе оставили только листок бумаги и ручку. В аудитории остаётся пять человек, садимся по одному за парту. Подходите к столу, тяните билеты. Остальных попрошу...
   Машуля села отвечать одной из последних, ей как раз и достался вопрос о Серебряном веке. Бедняжка! Пыталась она глядеть насмешливо, но выглядела скорей испуганно. Впрочем, и на моё лицо было бы интересно посмотреть тогда.
   - Прошу вас, - буркнул я, не смотря ей в глаза.
   - Серебряный век, - бодро начала Маша, - ознаменовался целым рядом, без преувеличения, выдающихся деятелей культуры. К ним можно отнести, э-хм, э-э-э... историка Владимира Соловьёва, великого русского писателя Антона Павловича Чехова и... других не менее выдающихся русских писателей.
   Я вынужден был всё-таки посмотреть на неё и вопросительно поднял бровь. Маша медленно заливалась краской.
   - Поэзия, - подсказал я. - Блок.
   - Конечно, Александр Данилович! Как я забыла! Блок, Цветаева, Ахматова, Пастернак, Маяковский навсегда внесли свои имена в золотые скрижали русской литературы.
   Какие-то школьные штампы она выпаливала, один другого пошлей, я поморщился. При чём здесь Пастернак и особенно Маяковский? И куда пропал Есенин, Мандельштам, Белый, Гумилёв, Северянин, и ещё уйма поэтов, которых как-то стыдно не знать культурному человеку?
   - Музыка Серебряного века?
   Маша сглотнула.
   - Ещё творил бессмертный Римский-Корсаков... - завела она свою шарманку.
   - Творчество Римского-Корсакова никак не относится к Серебряному веку, - перебил я с неудовольствием.
   - Почему, Александр Данилович? - искренне поразилась Маша. - Николай Алексеевич Римский-Корсаков умер в 1908 году!
   - Потому, чёрт побери, что если сейчас ещё где-то пашут на лошадях, это не значит, что XXI век - эпоха гужевого земледелия! Хорошо. Назовите основные черты искусства Серебряного века.
   Маша задумалась, покусывая конец косы.
   - Что вы скажете про отношение Серебряного века к мистицизму? - подсказал я.
   - Они... осуждали мистицизм.
   - Кто "они"?
   - Великие русские творцы.
   - Ну да, да, - заметил я серьёзно. - Врубель, Мережковский, Рерих клеймили позором...
   Маша осталась глуха к моей иронии.
   - Я именно это и хотела сказать, Александр Данилович! - уверенно подтвердила она. - Они клеймили позором нездоровый мистицизм своих современников.
   - Прекрасно, - согласился я. - Назовите ещё черты.
   Снова задумалась Машуля.
   - Демократизм, - выдала она.
   - Что? - изумился я.
   - Демократизм, - повторила Маша уверенней. - Интерес к тяготам простого человека, представителя масс. В творчестве Маяковского и...
   - Демьяна Бедного, - "подсказал" я, не удержался.
   - Да! Маяковского и Демьяна Бедного красной нитью проходит...
   ("Задница!" - чуть не вырвалось у меня.)
   - Машенька, это не так, - перебил я как можно мягче. Это абсолютно не так. Это верно с точностью до наоборот. Маяковский не имеет к Серебряному веку никакого отношения, это, скорее, железный век нашей поэзии. А Демьян Бедный - каменный, эпоха неолита. "Камень на камень, кирпич на кирпич". Врубель и Мережковский были великими русскими мистиками, Маша! Наконец, Соловьева-историка звали Сергей, а Владимир Соловьёв - философ. Поразительно, что вы этого не знаете...
   Маша распрямилась, бросила ручку на стол.
   - Что вы, Александр Данилович, издеваетесь надо мной?!
   - Я... совсем не издеваюсь, Маша, я просто сожалею.
   - Ставьте незачёт! - она протянула мне зачётку.
   - Вы сами хорошо знаете, что "незачёт" в зачётку не ставится. Это всё-таки зачётка, а не незачётка, - жалко попытался пошутить я.
   - Ставьте в ведомость!
   - Я могу задать вам дополнительные вопросы...
   Машуля поднялась и гордо вышла. Я только вздохнул.
   Наскоро разделавшись с последним незадачливым парнишкой, я поставил напротив Машиной фамилии "зачтено", закрыл ведомость и задумался. Набрал её номер.
   Меня сбросили.
   Я подумал ещё и написал SMS-сообщение:
   "Я поставил тебе "зачтено"".
   Строго говоря, на "ты" мы ещё не переходили, но я решил форсировать события: не до церемоний было. "Ты" звучит мужественней, и, потом, даёт понять, что я обращаюсь к ней не как к студентке. Ответ пришёл почти сразу.
   "Вот уж спасибо больше! Не нужно было".
   "Чёрт возьми, - ответил я, - пойми, что я поставлен в идиотское положение! Я же обязан тебя спрашивать!"
   "Вот и делайте, что обязаны".
   Это похоже на окончательный разрыв, загрустил я. Но грустил недолго: за этим сообщением от Маши почти сразу пришло новое:
   "Ты, наверное, думаешь, что я такая дурёха..."
   Очень меня порадовало, что она тоже перешла на "ты" и перестала меня винить!
   "Что ты, Машенька! Не думаю".
   "За зачёт спасибо".
   "Увидеть-то тебя можно сегодня?"
   "И как я тебе в глаза буду глядеть, А.Д.?"
   Забавно, улыбнулся я: неужели студенты меня за глаза называют "ад", по инициалам?
   "Так вот и будешь. Забудь, мы оба в дурацком положении".
   "Обещай, что не будешь об этом вспоминать".
   "Обещаю".
   "Я на первом этаже", - был лаконичный ответ.
   Я тут же отнёс ведомость в деканат и сбежал на первый этаж. Если Маша и была мне рада, то ничем этого не показала, а просто молча вышла со мной из здания. Но, и оказавшись снаружи, она не спешила говорить.
   - Ну что, так и будешь на меня дуться? - почти рассердился я.
   - Я не дуюсь. Пойдёмте отсюда.
   - Так, вот уже и "пойдёмте".
   - Что же я вам, сейчас "Сашенька" закричу, на всю улицу? Ещё десяти метров не отошли.
   Мы молча и поспешно - темп задавала Машуля - удалились от alma mater метров на сто и свернули в какой-то дворик.
   - Чего ты от меня хочешь? "Спасибо" я тебе уже сказала. - Машуля глубоко вздохнула и произнесла ещё раз, иным, грудным голосом, певуче. - Спасибо.
   Мы помолчали немного.
   - Только я не хотела бы, чтобы меня воспринимали как такую вот особу, знаешь, по типу "надо же, я в зеркало посмотрела - себя увидела!".
   - Давай не будем об этом говорить, уже решили. Никто тебя так не воспринимает.
   Машуля остановилась, поглядела мне в глаза.
   - Докажи.
   - Как я тебе докажу?!
   - Каким-нибудь... - Машуля улыбнулась лукаво. - Смелым поступком.
   Я привлёк её к себе и поцеловал в губы, что давно уже хотел сделать. Маша охотно, податливо мне ответила. Минуты три мы стояли и просто целовались посреди улицы: упоительно, захватывающе, и кровь во мне заиграла, конечно, и только и вертелся у меня на уме отрывок из романа Мерля "Разумное животное". В этом романе дельфин Фа на своей первой пресс-конференции сообщает: "Я не люблю фильмы. Они целуются, и на этом всё кончается". "Вы хотите сказать, - спрашивает корреспондент, - что всё кончается слишком рано?" "Именно так", - утверждает дельфин с серьёзным видом. Славно, что мы успели уйти от вуза на приличное расстояние!
   Мы перевели дух, и Маша предложила мне зайти к ней домой, выпить чашку чаю, дескать, родителей всё равно нет дома. Я не заставил себя долго упрашивать, и через десять минут мы уже переступили порог её квартиры.
   Машуля жила, как я с изумлением обнаружил, в новейшем доме в центре города, в большой, просторной квартире с отнюдь не советским интерьером. Прихожая поражала домофоном с видеоэкраном (я видел такой впервые), мягкая мебель была кожаной, телевизор - огромным и тонкостенным, ворс ковра - невероятно густым и высоким, стены отличались отсутствием книжных полок и дерзкими архитектурными решениями (например, европейским прямоугольным окном-нишей из кухни в гостиную), а авангардные шары-светильники свисали с потолка едва ли не до уровня груди хозяев. Мы прошли в кухню.
   - Расскажи, как твои дела.
   Я стал рассказывать об отце Никодиме и Сергее-морячке, думаю, небесталанно, с юмором. Машуля слушала и смеялась.
   - Но ведь это небезопасно, - озабоченно сказала она, когда я дошёл до моих выкладок и почти детективного характера исследования.
   - Ну, "наша служба и опасна, и трудна..."
   - Нет-нет, Саша, это глупо! - она даже взволновалась, села напротив меня. Ты не профессиональный следователь, чтобы ловить этих бандитов! И если бы ещё за это платили приличные деньги...
   - Ну, - я пожал плечами, - Мамонтов обещал мне повышенную стипендию.
   - Стипендию? Ах да, аспирантскую. А это много?
   - Четыре тысячи с половиной! - сообщил я почти гордо.
   Маша огорчённо подняла брови.
   - Негусто. Про твою зарплату я уж и не спрашиваю...
   - Ну, знаешь, по сравнению со студенческой это порядочные деньги! - почти оскорбился я.
   - Прости, пожалуйста, - ласково повинилась Машуля, - я не хотела тебя обидеть. Я понимаю: здесь есть перспективы, тем более, что у вас на кафедре все такие старые, вот-вот на пенсию уйдут. Или умрут. Я просто думала...
   Я не успел узнать, о чём она думала: мелодично замурлыкал звонок в дверь.
   - Черт побери!
   - Да чего ты испугался?! - сама Маша и бровью не повела. Мы вышли в прихожую. - Мама, привет. Познакомься, это Саша, то есть Александр Данилович. Саша, это Алла Сергеевна.
   - Очень приятно, Саша, - низким благоволящим голосом сказала полноватая, эффектная дама с длинными чёрными ресницами, похожая на Машу, как её родная сестра (с учётом возраста, конечно).
   Я пробормотал приветствие и пояснил, что мне нужно уже идти.
   - Саша занимается научной работой, мам.
   - Это очень интересно, - промурлыкала дама. - Очень, очень интересно...
   Я поспешил прочь, Маша, закрывая за мной дверь, ободряюще улыбнулась и подмигнула. "Не слишком ли быстро развиваются наши отношения? - мелькнула у меня в голове мысль. - Хотя... что за беда?"
  
   Не желая откладывать исследование в долгий ящик (именно с ним я теперь почему-то связывал всё моё будущее преуспеяние), я вечером среды. набрал номер Ларисы, решив испробовать новую стратегию.
   - Алло?
   - Ларыса, здравствуйтэ! Мина завут Ашот. Я многа раз вас видэл и васхищаюсь вами! Я хатэл бы паужинать с вами вечерам...
   (Никогда Саша Рязанский так смело не разговаривал с женщинами, но сейчас я не чувствовал ни капли смущения. Ведь это - Исследование, святая святых, и любая моя дерзость оправдана высокой целью!)
   Трубку повесили.
   Я помедлил и позвонил снова. Против ожидания, Лариса взяла трубку. Взяла её и просто молчала.
   - Здравствуйте. Простите, пожалуйста, я вёл себя как идиот. Я никакой не Ашот, меня зовут Александр Рязанский. Я учёный, исследователь. Как женщина вы меня абсолютно не интересуете, тем более, что у меня есть... постоянные отношения. Я просто хочу вам задать несколько вопросов.
   - Каких ещё вопросов? - я впервые услышал её голос, суховатый, холодный.
   - Вопросов об Агнии Лазареве.
   - Чего вам надо от меня?! - почти навзрыд вскричала Лариса на том конце провода.
   - Простите, не знаю вашего отчества...
   - Алексеевна.
   - Ничего не надо, Лариса Алексеевна. Поверьте мне, я совершенно безопасный человек. Преподаватель вуза, будущий кандидат наук. Такая вот безобидная кабинетная крыса...
   - И чего я вам должна рассказывать?
   - Всё, что знаете.
   - И ч е г о я вам должна рассказывать? - повторила Лариса с нажимом на слове "чего", видимо, это означало "почему".
   - Скажите, вы ведь... хорошо относились к покойному? - вопрос был беспроигрышным. Если нет, я смогу использовать её праведный гнев, если да, он мне, во всяком случае, не повредит.
   - Чего вам надо? - спросила Лариса потише, не так враждебно. Похоже, я попал в точку. Эге, да это, видимо, "нераскаявшаяся" сектантка, убеждённая!
   - Мне ничего не надо, мне нужно просто установить истину. А проблема в том, Лариса Алексеевна, что людям об Агнии известна не истина, а ложь, и эту ложь используют для клеветы на его доброе имя.
   Лариса помолчала.
   - Как... ну, в общем, как хотите. Завтра я работаю, а послезавтра выходная. Но домой к вам не пойду. И вас к себе не приглашу, не мечтайте.
   - И не надеюсь. Я бы пригласил вас в кафе, да боюсь, превратно поймёте.
   - В столовой можно, - неожиданно предложила Лариса.
   - Да столовые закрываются уже днём! - возразил я с досадой. - Послушайте... приходите к нам на факультет, около трёх! Я как раз закончу.
   - Вы, правда, этот... преподаватель?
   - Правда, только совершенно невыдающийся. И я на самом деле пишу диссертацию. О... о современных религиозных деятелях, - изловчился я. - И меня действительно интересует только правда. И я настроен к вам доброжелательно.
   - Я приду, - устало сказала Лариса. - Факультет - где это?
   Я объяснил, как к нам пройти, и отключился.
   Ай да Шурик, ай да сукин сын! Я был очень рад и горд собой. Вот первая сектантка, не поданная заботливо на блюдечке "научными консультантами", а найденная самостоятельно! Причём настоящая, живая сектантка, а не лишённая ядовитых зубов умелой рукой! С ней, пожалуй, придётся держать ухо востро...
   Телефон, меж тем, снова зазвонил. Номер незнакомый, но как будто однажды я видел этот номер... Поколебавшись, я взял трубку.
   - Здравствуйте, я с Александром общаюсь?
   - Да, здравствуйте. Простите, я с кем говорю?
   - Евгений Васильевич Овчарин, руководитель Отдела по взаимодействию с религиозными организациями...
   - Простите, ради Бога!.. Не...
   - Прощаю. Вы когда ко мне на консультацию придёте, молодой человек?
   - Да, я, собственно, уже собирался... Я просто вначале решил поговорить с отцом Никодимом...
   - И как, реализовали ваше благое намерение?
   - Ну да, ещё вчера.
   - Похвально. А ко мне приходите завтра.
   - Как же я к вам приду?
   - Ну, где Мэрия находится, надеюсь, знаете?
   - Ещё бы.
   - Приятно слышать. Входите и охраннику говорите: к Евгению Васильевичу Овчарину, в восьмой кабинет. Он вас проводит.
   - Не заломав руки, я надеюсь? - улыбнулся я. Овчарин, как и Маша, остался глух к моему юмору.
   - У нас, молодой человек, руки заламывают только нарушителям закона. Если вы к ним не относитесь, тогда вам бояться нечего, - сообщил он сухо. - Хотел бы увидеть вас в первой половине дня.
   - В первой половине дня я работаю.
   - Приятно слышать. Тогда приходите к двум.
   - Хорошо, - неприязненно согласился я. Мы попрощались. Овчарин положил трубку.
   Решительно мне не нравился этот дядька и его манера разговаривать! Откуда вообще он взялся на мою голову? И кто, любопытно, решил мне его "назначить"? Я, чёрт возьми, свободный исследователь, а не учёный из сталинской "шарашки"! - или нет? Надо будет пожаловаться Мамонтову...
  
   В четверг. с утра профессора я не нашёл и, полный раздражённых мыслей, отправился после работы к Овчарину. Охранник в Мэрии действительно был, но никуда провожать меня он не стал, а лишь лениво указал в конец коридора, на секунду оторвавшись от газеты.
   Великолепие люстр и ковров, по которым ступаешь с опаской. Я постучал в дверь кабинета, услышал "Входите", вошёл.
   - Рад видеть! - дядька в вертящемся кожаном кресле указал мне на стул напротив. Я быстро огляделся. Ничем не примечательный кабинет, с офисной техникой, канцелярскими шкафами, календарём на стене и гигантским плакатом "Православный молодёжный слёт 2008" на другой, с двумя столами, за одним из которых помещался сам дядька, а за другим - молодая блеклая особа. Секретарша? Секретарши обычно сидят в "предбаннике", а не в одном кабинете с шефом.
   Овчарин, меж тем, протянул мне руку: узкий в плечах мужичок средних лет, в очках, с редкими усиками и с большими промежутками между зубами, заметил я это сразу, потому что руководитель отдела, встряхнув мою руку, добродушно осклабился, вообще было в его лице что-то улыбчивое, лукаво-мужицкое.
   - Ну-с, давайте и побеседуем, Александр. Вы, значит, пишете диссертацию по сектоведению?
   - Да, - ответил я коротко, решив пока обойтись без раболепного называния имени-отчества.
   - Позвольте полюбопытствовать, а сами вы не сочувствуете, в некотором роде, сектантам?
   - Нет, не сочувствую. Русский, православный.
   - Так-с, так-с, занятно. В Бога верите?
   - Я же говорю: православный.
   - Ну, мало ли: православный... Я, между прочим, тоже православный. Православный атеист.
   - Это как? - опешил я.
   - Так вот. И вы, думаю, тоже. Вот поглядите, Александр: вы историк. Православие - наша история. Значит, вы по определению православный. А в церковь ходите, а? Причащаетесь? Вот то-то и оно...
   - Нет, не причащаюсь, - ответил я почти грубо. - Мне кажется, Евгений Васильевич, вы смешиваете понятия "верующий" и "воцерковлённый". Или вы, как руководитель отдела по взаимодействию с религиозными организациями, не знаете разницы между ними?
   Овчарин откинулся в кресле, оскалился зубастой улыбкой.
   - Смотрите, смотрите, как закипятился... Ну, откуда нам знать, мы люди неучёные, диссертаций не пишем... да знаю прекрасно! - прервал он себя с раздражением. - Так: вас поддразнить решил. Ну, и к каким выводам вы приходите, Александр, в вашей научной работе?
   - Это долго пересказывать... - растерялся я.
   - Долго пересказывать? Неужели так много накопали?
   - А, так вы про практическую часть...
   - Да, я про секту Лазарева.
   - Ну, я уже успел сделать кое-какие выкладки... - Я осёкся. - Постойте, Евгений Васильевич! Прежде всего, я хотел бы знать - не обижайтесь, пожалуйста, не воспринимайте как ребячество - так вот, я хотел бы знать: почему вы меня об этом спрашиваете? На каком, так сказать, основании? Как научный консультант? Хорошо, но, позвольте заметить, я и сам могу справиться, вооружили меня всё-таки элементарными навыками исследователя в родном вузе. Или как цензор? А давно ли мы вернулись к советской системе производства научных знаний? Я хотел бы услышать от вас чёткий ответ. А то, простите, не укладывается в моей голове!
   Овчарин раскрыл рот и развёл руки, глядя на меня с весёлым недоумением.
   - Ишь ты, ишь ты, господи Иисусе, чего он здесь наговорил!..
   - Вы же атеист, - не удержался я.
   - Так и что, что атеист? Я же православный атеист... Слушайте, Сашенька, что... что вы там себе навоображали? "Как цензор", "к советской системе производства"... Чушь на постном масле! Детский сад какой-то! И он ещё исследование пишет!
   - Ну, так поясните ребёнку из детского сада, что к чему!
   - Да вы не злитесь! Всё очень просто. Видите ли, Саша, мы... мы просто боимся. Вы ведь говорили с отцом Никодимом?
   - Да.
   - И вы составили себе первое впечатление об этой секте?
   - Да, и первое, и второе.
   - Прекрасно. Хорошее впечатление-то?
   - Нет. Неприятное.
   - Ну, и слава Богу. И слава Богу. А то, представьте себе: молодая глупая девочка. Или: молодой глупый мальчик. И забрал себе в голову этакой дури! И пошло, и пошло! Мать с отцом к чертям собачьим: перед Христом, дескать, все равны! Культуру нашу - к чертям собачьим: нет, дескать, у Бога никакой культуры! Иконы к чёртовой матери, колокола на переплавку! Причастие - к чертям! Священство - к чертям! Личную собственность - к чертям! Уважение личности человека - к чертям! Любовь там, всякие другие предрассудки - к чертям! А потом этот молодой глупый мальчик идёт и делает бомбу! Вы, историк, вы что, не знаете, отчего вышла первая русская революция? Ре-во-лю-ци-я, Саша! А из-за таких вот Лазарей и вышла!
   - Я всё понимаю, Евгений Васильевич, вы не волнуйтесь, - мне самому теперь хотелось успокоить его. - Я не Фейга Каплан и не Вера Засулич.
   - Ух ты! - поразился Овчарин. - А я так сразу и не догадался! Думал: женщина придёт!..
   Мы немного посмеялись.
   - И я, поверьте, прихожу к таким же выводам, - продолжил я. - Я успел поговорить с одним из сектантов. Жёсткая, авторитарная секта, с извращениями в богослужебной практике, с какой-то тотальной муштрой, с сильным, умным и жестоким лидером. Я вообще сейчас думаю: хорошо, что он недолго жил, этот Лазарев!
   - Правда? Вы не лукавите?
   - Какая мне выгода вас обманывать?
   - Ну, и славно. И вот, поэтому, Саша, мы просто боимся. Мы все: духовенство, общественные организации, "бюрократы" вроде меня, которых вы так не любите. Школьные учителя боятся! Мусульмане боятся: ведь случись что, у нас, в России, сами знаете как: "Бей жидов", "Бей черных" и т.д. Владимир Аркадьевич боится! - он назвал имя и отчество мэра города.. - Потому что он тоже отец! У него тоже дети! Двое. А теперь представьте себе, что вы оказались бы таким вот молодым глупым мальчиком и начали бы романтизировать эту чертовщину! Ну и что с того, что вам - двадцать пять лет! Это же не возраст - двадцать пять лет! Я в двадцать пять лет таким дураком был... - Овчарин махнул рукой.
   - Ну так что, Евгений Васильевич, я вас успокоил?
   - Да, - ответил Овчарин коротко. - Вы в правильном направлении работаете, Саша. Хорошая, интересная работа. Я думаю, она многим людям будет любопытна, не только специалистам. Как предостережение! А талантливых людей мы замечаем, нам нужны талантливые люди... - Он широко улыбнулся. - В общем, исследуйте, ищите. А раз в неделю - ну, или раз в две недели - вы... позванивайте мне всё-таки, ладненько? То есть нет, не позванивайте, а заходите!
   - Зачем? - изумился я.
   - Не воспринимайте это как контроль, прошу вас! Просто... у меня больше ресурсов. Я знаю в лицо всех руководителей религиозных объединений, всех сектантов по области. Через меня проходит масса информации, Саша! Я вам могу оказаться полезным, понимаете?
   - Понимаю. Спасибо вам, конечно...
   - И есть ещё одна, очень простая причина. Формальная. Поймите, Александр, ваш вуз финансируется из городского бюджета. Вы зарплату, кстати, тоже получаете из бюджета! И премии, между прочим.
   - Я не получаю премий.
   - Значит, плохо работаете. Ну-ну, шучу. Значит, не оценили. А как оценивать, насколько хорошо, скажем, в вузе поставлена научная работа? Вот, например, зайдёт ко мне Владимир Аркадьевич и спросит: а как часто, Женя, ты видишь молодого человека из госуниверситета, которого к тебе прикрепили? И я ему честно отвечу: Владимир Аркадьевич, не часто. А он может сделать неправильные выводы. Он ведь у нас трудяга! Ну, скажет: этот мышей не ловит! А давайте-ка подсократим им бюджетные места? И какой-нибудь умный парень из-за этого пойдёт не в вуз, а в армию. Или: а давайте-ка сольём их с техническим университетом, если там такие лентяи? Понимаете, Саша? Я вам не угрожаю. Я просто с вами делюсь трудностями нашей работы. Это - формальности, формальности взрослой жизни. Но нужно же просто уметь достойно подавать себя, будь вы хоть трижды исследователь и трижды Эйнштейн! Вы сейчас, может быть - лицо вуза в Мэрии, и от того, каким будет это лицо, зависит многое! Вы меня понимаете?
   - Я понял, Евгений Васильевич. Хорошо, я... постараюсь сделать всё, что в моих силах.
   - Ну, и чудненько. Вы, надеюсь, не вздумаете кричать, что я на вас давлю, вынуждаю?
   - Нет, - ответил я чистосердечно. - Я так и не думаю.
   Овчарин протянул мне свою сухонькую ладонь и на прощание ещё раз улыбнулся всеми своими зубами.
  
   Едва я дошёл от здания Мэрии до магазина электротехники, как зазвучал мой телефон.
   - Привет, Машуля! Очень рад тебя слышать!
   - Вот... просто так решила тебе позвонить. А что ты сейчас делаешь? Работаешь?
   - Да... да нет, на самом деле. Покупаю диктофон.
   - Понятно. А если ты в центре, может быть, и ко мне заглянешь?
   - Машуля, я бы рад, только, не обижайся, я пока немного побаиваюсь твоих родителей!
   - Да что ты!! Кстати, ты произвёл на маму очень хорошее впечатление... И всё равно их не будет до завтрашнего утра, они уехали на День рождения.
   - Ты уверена, Маш?
   - Абсолютно. Прости, я вчера просто забыла, что она приходит в это время. А сегодня абсолютно уверена!
   - Слушай, предложение соблазнительное...
   - Буду ждать! - протянула Маша напевно, с задоринкой.
   Я купил диктофон и, поколебавшись, добавил в другом магазине к нему небольшой букетик цветов.
   - Саша, привет! Ой, это мне? Как приятно...
   Как ни смешно это звучит, я на секунду испугался, что Маша при виде моих цветов скажет: "Я не коза, цветочки не ем!" С её-то практичностью...
   - Я к чаю ничего не купил...
   - Да ну тебя, холодильник ломится! Потом, я бы тебе написала, если что... Где это ты болтаешься допоздна? Сектанток своих допрашиваешь, да? Что симпатичные попадаются?
   - Ну тебя, Маш... Я только что говорил с главным мэрским начальником по сектам.
   Против моего ожидания (большинство людей не понимали этого прилагательного и, смеясь, переспрашивали: "Мерзким"?), Машуля сразу поняла и посерьёзнела.
   - Правда, мэрским? У тебя проблемы намечаются?
   - Почему это?
   - Потому, что отец говорит: как Мэрия, так проблемы.
   Я улыбнулся.
   - Кто бы подумал... Да нет же, наоборот, похвалили меня: верной дорогой, дескать, идёте, товарищи.
   Маша посветлела.
   - Так это супер! Ты присматривайся, Саш, присматривайся к этому мужику! Вдруг он тебе место предложит, как специалисту...
   Я криво усмехнулся.
   - А что? - возразила Маша серьёзно, даже обидчиво. - Вот чай вскипел, кстати, а щас я в холодильнике пороюсь... Салат будешь? Со вчера остался.
   - Буду, Маш. Слушай, ну их в баню, этих сектантов! Что нам, и поговорить больше не о чём? Ты... расскажи мне о себе лучше.
   Машуля вздохнула, уселась напротив меня.
   - Чего рассказывать? Из меня такая говорунья, ты сам знаешь, что на зачёт не натягивает.
   - Проехали зачёт. Учить просто надо некоторые вещи.
   - Ну, спасибо! Всё-таки припомнил! Сашенька, мы люди простые, диссертаций не пишем...
   - Проехали ещё раз. Расскажи мне о... о себе, что ли. О том, чёрт побери, какие у тебя были отношения.
   - С кем отношения?
   - Ну, с мужчинами, наверное, а не с морскими свинками.
   - Мужчинами, - протянула Маша насмешливо. - Я в твоих глазах уж такая получаюсь опытная покорительница мужчин... Ладно. Был у меня, Саш, один "мужчин". Немного постарше. Из состоятельной семьи.
   - А ты, Машуль, из бедной семьи?
   - Ну, что ты смеёшься! - почти обиделась она. - Я тоже... не из бедной. А он был из совсем состоятельной. Ему и добиваться-то в жизни уже не нужно было ничего: у него валялась сумма в банке, он каждый месяц снимал проценты и на них жил...
   - Большие проценты?
   - Тебе бы на полгода хватило. Ты... не обижаешься?
   - Ну что ты, - я улыбнулся, - наоборот, воспринимаю как комплимент.
   - Тогда хорошо.
   - Как его, кстати, звали?
   - Андреем. Так вот, был он сильно, м-м-м...
   - Грубый?
   - Нет. Ласковый был. Балованный. Вот, например, отрежет от батона кусок, а горбушку выкидывает. Или: если в машине нет автомата, ну, то есть, АКП, он в неё не сядет. Ленивый, ни к чему не стремился. И, вот видишь, поэтому он... потребовать ничего не мог от меня. Нерешительный, не мог брать инициативу в свои руки. Это женщинам не нравится, так, Саш, между прочим. И, в конце концов, он был глупый. Может быть, Саша, я сама, конечно, не блещу большим умом, особенно по сравнению с будущими кандидатами наук....
   - А ну, перестань! Слушать не хочу.
   - Нет, правда, я не обижаюсь, я себя трезво оцениваю. Но мне становилось неудобно. Потому, что он... ладно, со мной, но он с другими мужчинами ничего не мог сказать толкового. Вот так вот...
   - И долго вы с ним встречались?
   - Два года.
   - М-м? - я поднял бровь. - А... нехорошо, но, ладно, спрошу. А в физическом смысле нравился он тебе?
   - Ну, я поняла тебя, - ответила Маша спокойно. - Уж называй вещи своими именами.
   - Ну, я ж преподаватель, а не морячок, чтобы называть всё своими именами, - улыбнулся я.
   - Я же говорю, ласковый был. Ты... что, ревнивый? У тебя-то у самого, наверное, были женщины?
   - Были.
   - А что же не нашёл себе постоянную? Ты ведь видный парень, красивый...
   - Спасибо, это лестно.
   - Нет, я не льщу, я вообще не умею.
   - Видишь ли, Маш, я - я работал, как лошадь. Учёба - это труд. Это не нотация, не думай. На третьем курсе я очень крупно поссорился с матерью - из-за девушки, кстати - пришлось искать общежитие. Общежития не нашёл, стал снимать комнату, подрабатывал, как Раскольников, репетиторством, каждый день после учёбы, это выматывает. Потом аспирантура. Я поступал на общих основаниях, без рекомендации, было единственное место на кафедре и, кроме меня, ещё три претендента на него, все девушки, двое с рекомендациями. Чтобы поступить, я должен был сдать английский язык, философию и историю на "отлично" - и то без гарантии поступления. Учил билеты три месяца. Какие тут девушки! Только поступил, как меня навьючили, как лошадь.
   - Игорь Иванович?
   - Нет, не Мамонтов. Все остальные. Я же был самым младшим на кафедре, таким вот мальчиком на побегушках, меня кто угодно мог попросить что угодно, а мне было не отказать! Например, купить еду для банкета, килограммы еды, тонны, Маш! - и это самое пустяковое поручение.
   - А сейчас не так?
   - Нет, не так, слава Богу. Мне же дали нагрузку, и, потом, есть железное правило: не трогать аспирантов выпускного курса.
   - Я очень рада. Слушай, а... другие девушки, студентки, как к тебе относятся?
   - Ну, что ты спрашиваешь, Машуля? Хорошо относятся, глазки строят, блузки надевают с глубоким вырезом...
   Маша сжала губы, раздула ноздри, стала немного комичной.
   - Перестань-ка! - я почти рассмеялся. - Я невосприимчив к этому абсолютно, я воспринимаю их как рабочий материал...
   - Да? Меня, значит, тоже как рабочий материал?
   - Тебя нет.
   - Часто ты так вот зачёты ставил, как мне?
   - Ни разу. Чёрт возьми, да я зачёт принимал три раза в жизни!
   - Ну, у тебя ещё будут возможности...
   Я кинул в Машу подушкой от кухонного дивана. Она увернулась и отправила подушку в меня, при этом едва не сметя салатницу со стола. Я выбрался из-за стола, прижал её к холодильнику и нашёл её губы.
   - Пусти, пусти уже, ты меня всю изомнёшь, - пробормотала Машуля, совсем не торопясь высвобождаться. Снова мне пришло на ум, что "они целуются - и на этом всё кончается, слишком рано".
   - Доедай салат, господин преподаватель, - сказала девушка насмешливо. - Бедный мой, голодный учёный!
   - Ещё хочешь подушкой?
   - Я подумаю. Нет, ладно, не сердись, Сашуль. Я, между прочим, очень уважаю такие качества.
   - М-м? - улыбнулся я.
   - Да не такие качества, дурак! Целеустремлённость. Ты... себя здесь хорошо чувствуешь?
   - Немножко неуютно. Сказать честно, у вас очень роскошная квартира.
   - Ты расслабься и ни о чём не думай.
   - Я так и пытаюсь делать. Спасибо, у тебя здорово...
   Мы немного помолчали.
   - Я... я даже не знаю, о чём говорить, - виновато улыбнулся я. - С тобой так хорошо, что и разговаривать не хочется, так бы просто сидел и сидел.
   - Ну, и не торопись никуда. Между прочим, родители у меня не вернутся раньше десяти утра.
   - Понятно. Это очень мило, Маш, только всё равно же мне придётся уходить рано или поздно.
   - Ничего тебе непонятно... Пойдём, я тебе сделаю экскурсию по квартире.
   Машуля организовала мне показательную экскурсию с демонстрацией последних достижений буржуазного народного хозяйства и привела в свою комнату.
   - Вот, а с этим слоном я играла в детстве.
   - Какие у тебя были серьёзные игрушки! - улыбнулся я: слон оказался с половину моего роста.
   - Не смейся, это мой любимый слон. Ну, вот и всё, не знаю, что тебе больше показывать...
   - Детские фотографии.
   - Очень тебе интересно смотреть на меня трёхлетнюю, в пелёнках и какашках! Хотя подожди... Есть у меня ещё одна картина.
   - Даже заинтриговала. Подлинник?
   - Подлинней не бывает.
   - Ну, уж не иначе, как этюд Марка Шагала за сто тысяч долларов...
   - Лучше. Отвернись, мне нужно её достать, а то не будет сюрприза.
   Я послушался. Машуля проделала какие-то таинственные манипуляции.
   - Можешь поворачиваться.
   - Уфф, - выдохнул я. - Прекрасная картина...
   - Я рада, что тебе нравится, - просто сказала изрядно покрасневшая Маша, на которой осталось очень мало одежды.
  
   На этом месте, пожалуй, я должен остановиться. Отговорка в духе "для читателя не представляют никакого интереса дальнейшие события" здесь, может быть, не совсем точна, но необходимо вспомнить, что я всё-таки исследователь, а не писатель эротических романов, и не наделён талантом последних. Достаточно сказать, что я остался у Маши на ночь и ушёл рано утром.
  
   Новый октябрьский день (пятница). был прекрасен, меня ждали два неутомительных семинара в институте, а после них - интервью с Ларисой.
   В три часа, отпустив студентов на тридцать минут раньше обычного, я нашёл не занятый по расписанию кабинет, взял от него ключ на вахте, отправил Ларисе SMS-сообщение с номером кабинета и сел терпеливо ждать. Ждать мне пришлось немало. Наконец, дверь робко подалась.
   - Здравствуйте. Смелей, смелей! Заждался вас, Лариса.
   ("Да она никак не похожа на соблазнительницу мужчин!" - поразился я. Лариса оказалась девушкой с худым, почти острым лицом, высокими скулами, в длинной чёрной юбке, с такими же - длинными, чёрными - волосами, собранными в хвост простой резинкой, вид причёски, который шёл ей меньше всего: и распущенные длинные, и распущенные короткие волосы, и карэ, и даже банальная коса больше бы её украсили. Не хватало только косынки, чтобы получилась монашенка.)
   - Долго искала, - пояснила Лариса. - И испугалась чего-то. Пять минут стояла тут, как дура.
   - Да вы меня не бойтесь. - Я напустил на лицо деловой холодок, чтобы у Ларисы не возникло лишних неприятных мыслей и опасений; поставил на стол диктофон, рядом раскрыл блокнот.
   - Это вот очень надо, это штуку? - спросила Лариса, покосившись на диктофон глазами.
   - Лариса, это делается для блага людей, для установления истины, - пояснил я терпеливо. - Ваше имя упомянуто не будет...
   - Да чего там, калякайте, мне скрывать нечего.
   - Я, конечно, могу ваши ответы просто записать в блокнот, но случись что, мне никто не поверит, понимаете? И никому я не смогу доказать, что Агний Лазарев был порядочным человеком, а не "чёртовым сектантом", как его называют.
   Лариса выпрямилась на стуле, в уголках её глаз как будто блеснули слёзы.
   - Ладно. Спасибо вам, то есть. Вы один только и интересуетесь, все остальные наплевали, как будто и не было человека.
   - Ну что вы, не за что. Всё хорошо, не волнуйтесь. Давайте приступим, если вы не возражаете...
  

ВТОРОЕ ИНТЕРВЬЮ. ЛАРИСА

  
   - Представьтесь, пожалуйста.
  
   - Лариса Алексеевна Шубина, продавщица, возраст двадцать четыре года.
  
   - Когда вы познакомились с Агнием Лазаревым?
  
   - Я познакомилась с Агнием Ивановичем Лазаревым в двухтысяча седьмом году, в январе..
  
   - Полноте, что вы прямо так официально... За отчество спасибо. Где это случилось?
  
   - В "МакДоналдсе", где я раньше работала.
  
   Я удивлённо присвистнул. Лариса сжалась от этого свиста. Я прикусил себе язык.
  
   - А не у вас дома?
  
   - Нет. Видите... Я попросила Серёгу, чтобы он его, Агния Ивановича, то есть, привёл к нам пообедать. Сказала, что я людей знаю, ну, мужиков, хочу на него посмотреть, настоящий ли он.
  
   - Настоящий ли мужик?
  
   - Нет! Нет. Настоящий ли он... ну, в общем, батюшка. Я была молодая, глупая...
  
   - Да ведь с тех пор всего восемь месяцев прошло!
  
   - И что, что восемь месяцев? Говорят, люди за полчаса седеют, а вы - восемь месяцев!
   Так вот, Серёга привёл его, сделали они заказ, а я ходила вокруг и смотрела. Мне Агний Иванович сначала очень показался... ну, смешным, что ли. Он не выглядел как священник, нет. Молодой парень на вид, безбородый, ухоженный.
  
   - Красивый?
  
   - Да, красивый. У него было лицо какое-то... выразительное и строгое, что ли. Он ещё не улыбался, я помню.
  
   - Агний редко улыбался?
  
   - Да... то есть нет, не то чтобы редко, но не когда обычные люди. Когда обычные люди смеются, расслабляются, там, например, он был строгий.
  
   Я сделал пометку в блокноте: это подтверждало мою гипотезу о фанатичной, сухой личности.
  
   - Пожалуйста, продолжайте.
  
   - И он мне понравился. Я имею в виду, как мужчина. Но ещё, конечно, я ревновала, то есть к тому, что Серёга перестал на меня обращать внимание. Я даже подумала, что это, знаете, такая любовь между мужчинами определённого цвета.
   И я попросила Серёгу привести его ко мне домой.
  
   Лариса замолчала.
  
   - Да, да?
  
   - Я... дальше не хочу рассказывать.
  
   - Понимаю. Давайте пропустим этот эпизод.
  
   - Нет, ладно, я расскажу. А то кто-нибудь о батюшке плохо подумает. Я была нехорошая, испорченная. Я думала, что я любого мужика могу уложить в постель за пять минут. За десять, самое больше. И я вот... ну, понимаете вы! А Агний Иванович дал мне пощёчину. И я очень благодарна ему за ту пощёчину! Потому что я - я была высокого о себе мнения. И низкого мнения о вас, о мужиках. Мне казалось, что все мужики - кобели. Простите. Вы там замените как-нибудь, потом, если будете печатать. Все то есть, абсолютно все. Я про родного отца так думала. Я... да вот. Я по телевизору - ну, случайно включаешь, а там какая-нибудь служба по первому каналу, и все такие уважаемые священники, всякие митрополиты, патриарх - я на них смотрела и думала, что на них платье надето, а под платьем болтается всё это мужское, и все они такие же кобели! Потому что мне наши девчонки рассказывали, как попы снимают девок, раздевают их догола и на джипе гоняют голых по полю, ночью. Или что в Америке половина попов - педерасты. Или в нас, в России, как они учатся и живут парень с парнем, потому что их из училища не выпускают погулять. Я никого не уважала, никому не верила. А он мне вернул уважение к людям. Потому что я увидела, вот, - голос её стал срываться, - человека, который абсолютно, абсолютно не думает о том, о чём думает большинство людей. Потом я узнала, что и другие люди такие есть. Или были раньше. Или были. И... как вас по отчеству?
  
   - Данилович.
  
   - И это святые люди, Александр Данилович!
  
   Какие горящие глаза!
  
   - Лариса Алексеевна, я не спорю... Позвольте уж тогда вас спросить. Вы, я правильно понимаю, абсолютно уверены, что у Агния, то есть у Агния Ивановича не было никаких связей с женщинами из вашего прихода?
  
   - Кто вам сказал такое?! Как вы вообще...
  
   - Я же просто спрашиваю, Лариса Алексеевна, потому что, видите, есть люди, которые порочат...
  
   - Я знаю, что это за люди, которые порочат. Это Женька и её подлое нутро. Она... она ведь даже не женщина! Она дура, маленькая институтская дура! Она не знает ничего о жизни! Она ему была никто!
  
   - Другие... люди из вашего прихода Евгению тоже не любили?
  
   - Да кто её любил, дуру? Что она думала там о себе?
  
   Я сделал пометку в блокноте.
  
   - Простите меня, нехорошо это. Я вообще-то... Пусть, я не хочу, конечно, чтобы с ней плохое что случилось, только всё равно, Бог её накажет!
  
   - Ну, и ладно. Простите, что касаюсь этой деликатной темы, но я должен во всём разобраться. Не горячитесь. Скажите: а мать-дьяконица, Ника...
  
   - Диакиня, мы говорили.
  
   - Да, конечно, диакиня! Не было похоже, что у Агния... Ивановича с Никой какие-то особые отношения? Что он её отделяет ото всех прочих? И что это обусловлено не только уважением, но ещё какой-то симпатией, допустим даже, романтической, платонической симпатией, я подчёркиваю, не сексуальной, а платонической?
  
   Лариса замолчала, задумалась, хмуро уставившись в стол.
  
   - Не знаю, чё вам сказать. Но, вообще, знаю я, о чём вы думаете. Что, мол, такая наивная девочка, дура, запала на парня, а он её использовал по-всякому. Мне тоже вначале так казалось. Я её сначала не любила, Нику. А потом узнала получше. Она... она вообще не такая, не как все люди! К ней нельзя - её нельзя - ну...
  
   - Нельзя мерить обычными человеческими мерками.
  
   - Да, нельзя! Она... блаженная, что ли. Её Господь как будто взял и посадил к себе на ладошку, и так ещё прикрыл её сверху, колпачком, что она вообще этого мира никак не понимает! И не грязнится. Читали вы про Ксению Блаженную?
  
   - Да, - солгал я.
  
   - Вот она такая же была. В общем, полюбила я её очень. И не хочу об этом даже думать, что вы сказали. Потому что если бы я была как обычная непонимающая девка, я бы к Агнию Ивановичу испытывала женские чувства, ревновала бы к ней, может. А у меня к нему было только уважение, огромное, и почитание, вы ещё не знаете такого уважения! Он меня из грязи вытащил! То есть вы не думайте, что я на него вроде как молилась, нет! На человека вообще грех молиться. А было уважение это.
  
   - Хорошо. Вы допускаете, что другие женщины могли испытывать к вашему лидеру "обычные женские чувства" и убить его, например, из ревности?
  
   - Всё может быть, я на людей грешить не хочу. Даже не удивлюсь я, что они руку приложили. Только это не женщины. Это Прошка.
  
   - Какой Прошка?
  
   - Герман Прохоров. Потому что он батюшку ненавидел лютой ненавистью! А сам впереди всех лез, выпендривался, с любовью со своей! Я, отче, да я, отче, да как вы скажете, отче...
  
   Я сделал пометку.
  
   - Спасибо, я постараюсь и с этим разобраться... Кстати, где можно его найти?
  
   - Да где-где, он в Благовещенском соборе сейчас служит, Иуда!
  
   - Правда?! В качестве дьякона?! Под началом отца Сильвестра?!
  
   - Да, с этой бабой жирной.
  
   - Спасибо. Продолжим. Что было после той пощёчины?
  
   - А то было, что Агний Иванович мне всю правду про меня сказал!
  
   - Про то, что в вас сидит бес?
  
   - Да, бес, - подтвердила Лариса серьёзно. - И я впрямь была тогда, как бешеная.
  
   - Он вам не описывал... этого беса?
  
   - Как это?
  
   - Как этот бес выглядит, - я приложил все усилия, чтобы казаться максимально серьёзным. - Например, длина хвоста, цвет, размер...
  
   - Что вы, меня за маленькую считаете? "Хвоста"! - Лариса усмехнулась. - Не знаю я, как он выглядит. Да и знать не хочу. Я с ним не целоваться собиралась.
  
   - Простите. Какие практики вы использовали, чтобы обуздать себя?
  
   - Известно какие: молитву. Покаяние ещё. Следить за собой стала.
  
   - Вначале вы просто собирались на квартире Агния Ивановича и молились, так?
  
   - Так.
  
   - Назовите адрес, пожалуйста.
  
   Лариса взяла мой блокнот и спокойно написала адрес.
  
   - Только вам это ни к чему, потому что её теперь продали, эту комнату, там магазин сейчас.
  
   - Ладненько. После какого случая ваш приход стал настоящим приходом?
  
   - Как это "настоящим"? Он всегда был настоящим! Игрушечным, что ли?
  
   - Простите, не так сказал. Когда у вас оформилось что-то вроде... нет, не то. Когда у вас установился чин богослужения?
  
   - Не знаю я...
  
   - Но ведь люди не сразу поверили, что Агний Иванович настоящий священник?
  
   - Да, не сразу.
  
   - Как он им это доказал?
  
   - Никак он не доказал! Потому что которые верили - они и раньше верили! А которые сомневались, они и дальше сомневались!
  
   - "Дальше" после чего, Лариса?
  
   - Ну... после того, как пришёл этот иноверец.
  
   - Так он ещё был иноверцем? - поразился я.
  
   - Знамо дело, иноверцем. Вы, что, маленький, не знаете, что другие народы во Христа-то не верят?
  
   - Во что же верил этот иноверец?
  
   - А это не моё дело. Батюшка знал, а нам один соблазн. Чего я, счастливей, что ли, стану, если узнаю, во что он там себе веровал?
   Только батюшка нам сказал, что иноверцы тоже Христа почитают, и чтобы мы, значит, не смели к ним относиться, будто мы самые праведные, потому что неизвестно, кто спасётся, а уж те, которые заявляют, что они такие все расправославные самые, те уж точно не спасутся! Вот так.
  
   - Какой он был национальности, это иноверец?
  
   - Я не знаю, какой. На таджика похож, дедушка такой.
  
   Моя догадка, похоже, подтверждалась.
  
   - Зачем он приходил?
  
   - Посмотреть, как молимся. Понравилось ему.
  
   - С вами он не молился?
  
   - Нет, что вы, как можно! Грех же.
  
   - Грех молиться с иноверцем?
  
   - Нет, это им грех с нами молиться. Их Аллах покарает.
  
   - Так ведь Бог-то один, Лариса Алексеевна! Как он может их покарать?
  
   - Так они же не знают этого, как вы не понимаете! Зачем же людей-то... в неудобное положение ставить!
  
   Да, любопытная секта, сочетавшая жёсткое манипулирование с забавными проявлениями веротерпимости.
  
   - И вот: вы помолились...
  
   - Да, и батюшка с ним поговорил, с этим стариком.
  
   - О чём?
  
   - О здоровье. Он же был врачом. Агний Иванович.
  
   - Откуда вы знаете, что о здоровье?
  
   - Женька сказала потом.
  
   Я мысленно снова присвистнул. Значит, "чудо глаголания" не было тарабарщиной! Если же это была инсценировка, то Евгения тоже оказывалась вовлечена.
  
   - Вам не показалось странным, что батюшка говорит со стариком на его языке?
  
   - Нет, не показалось. Его Господь умудрял, батюшку. Или он просто язык знал. Он же очень умным был, Агний Иванович.
  
   - Так или иначе, большинство людей восприняли это как чудо.
  
   - ­Да, и батюшка очень рассердился. Он скромным был потому что. И вообще... Он нам сказал как-то, на проповеди, что если человеку дал Господь дар творить чудеса, и человек перед всеми это показывает, то это похоже, как если девушке Господь дал грудь, например, а она разделась и перед людьми ею трясёт, и получается блядство.
  
   Я поразился: какой дикий, неканонический подход!
  
   - Что же, Лариса, Иисус Христос тоже тряс грудью?
  
   - Чего-чего?
  
   - Простите. Я хочу сказать: ведь Христос перед всеми творил чудеса...
  
   - Сдурели вы, что ли? Вы... богохульник вы, что ли? Христос-то чудеса на добро людям творил, а какое же это добро, если мужики на тебя смотрят и блядство выходит одно!
  
   Я махнул рукой: не спорить же я должен с сектантами и не перевоспитывать их! Моё дело - собирать информацию.
  
   - Допустим, понял.
  
   - Точно поняли? - с подозрением переспросила Лариса.
  
   - Точно понял, Лариса Алексеевна. Давайте дальше. Я так понимаю, вашему приходу нужно было получить регистрацию.
  
   - Наверное. Да, то есть. Я про эти вот вещи ничего не знаю, как они делались. Я знаю, что этим занимался Юрий Михайлович.
  
   - Как его фамилия?
  
   - Нерусская какая-то... Забыла.
  
   - Я вам сейчас задам странный вопрос, Лариса: Юрий Михайлович был хорошим человеком?
  
   - Почему странный. Только... - Лариса задумалась. - Не знаю я. Он был очень вежливый всегда. Он занимался всё какими-то делами, мы даже не знали, какими. Деньгами, там... Это на него было всё оформлено. Смешно даже. Агний Иванович был батюшка, а получалось, что он в нашем приходе как бедный родственник, что у него ничего нету своего. Он так сам хотел.
  
   - Если на Юрия было всё оформлено, значит, он после смерти батюшки стал собственником молитвенного дома?
  
   - Наверное, - равнодушно согласилась Лариса. - Он ведь и комнату ту получил, я слыхала.
  
   - Вон как... А дом ещё стоит? Там кто-то живёт сейчас?
  
   Лариса заколебалась.
  
   - Не знаю, - ответила она, помедлив. - Не знаю я. Не была там тыщу лет...
  
   Я сделал пометку.
  
   - Лариса, вы бывали в обычной церкви?
  
   - Что значит "в обычной"?
  
   - В православной.
  
   - И у нас был приход православный!
  
   - Правда?! - изумился я. - Я слышал, что протестантский?
  
   - Да?- испуганно переспросила Лариса. - Я... ну, откуда же мне знать, это батюшка знал все такие вещи.
  
   - Вы ходили в церковь и даже не знали, в какую церковь ходите?!
  
   - Почему не знала? В христианскую общину святой Татьяны. Я же не на стадион ходила и не в магазин, чтобы мне было интересно, как это всё называется!
  
   - Татьяна-то здесь при чём? - изумился я.
  
   - Она наша небесная заступница...
  
   Что ж, если Лариса не представляла себе разницы между православием и протестантизмом, бессмысленно было спрашивать её про тонкости богослужения.
  
   - Лариса, ведь однажды к вам приезжали баптисты, правда?
  
   - Ага, приезжали. Негр такой жирный.
  
   Господи Иисусе! Я понял, что начинаю сходить с ума. Блаженная Ника, сравнение Христа со стриптизёршей, православные протестанты, Святая Татьяна, а теперь ещё жирный негр!
  
   - Негр...
  
   - Ну да, негр. Не полностью негр, а такого кофейного цвета. Отец Балтасар.
  
   - Зачем приезжал отец Балтасар?
  
   - С батюшкой поговорить, понятное дело.
  
   - И какое мнение вынес о нём отец Балтасар?
  
   - Откуда я знаю, какое мнение! - возмутилась Лариса. - Я этому негру в голову не залазила!
  
   - Простите. Но, я слышал, после в "Городских новостях" отец Балтасар напечатал статью о вашем приходе?
  
   - В "Неделе", а не в "Городских новостях". Да, напечатал, мы все читали. Только это не он, а Женька.
  
   - Почему Женька?
  
   - Она корреспондентшей была.
  
   - Как же так, разве не переводчицей?
  
   - Нет, корреспондентшей.
  
   - Откуда же она знала арабский язык, или таджикский, или какой там?
  
   - А сама была иноверкой потому что...
  
   Я схватился за голову обеими руками. Час от часу не легче! Лариса улыбнулась.
  
   - Вы... вы, вообще, мне правду рассказываете?
  
   - Конечно. Чего я вам, врать сюда пришла?
  
   - И статья была, выходит, клеветническая?
  
   - Нормальная статья. Агний Иванович сказал тогда: значит, мы не протестанты, ну и до свиданья. Я, говорит, Юра, в этом и не сомневался ни секунды. Он ещё сказал: первые христиане не были протестантами, им не было против кого протестовать. Ещё не было лжи в храме. И православными они не были, и католиками не были, и ни под чью дудку не плясали, и разрешения не спрашивали. Что это за дурь такая: разрешение на молитву спрашивать?
   Да... Потом, когда Женьку все ругали, батюшка её защищал.
  
   - Не помните, в каком месяце напечатали статью?
  
   - Весной. В конце весны..
  
   - Коротко и ясно... Что вы можете рассказать про нападение скинхэдов?
  
   - Меня тогда не было. Только я знаю, что батюшка очень мужественно себя повёл. И ещё его Господь умудрил накануне, что будет такое нападение.
  
   - Понятно. Насколько я понимаю, тогда же. в вашем приходе появилась ещё одна молодая красивая девушка.
  
   - Это вы про Асю?
  
   - Наверное, я не знаю, как её звали, Лариса.
  
   - Про Асю, точно. Не тогда же, а раньше она ещё пришла.
  
   - Что вы о ней можете сказать?
  
   - А чего я о ней могу сказать? Молодая была, симпатичная. Ну, то есть не как вот из журнала, а просто - миленькая такая.
  
   - А бес в ней играл? - неожиданно для самого себя спросил я. Лариса не удивилась.
  
   - Нет, не какая я была. Обычная девчонка. И вот она-то на батюшку запала. Ну, втюрилась, по-русски говоря.
  
   - Она пыталась на себя обратить внимание Агния Ивановича?
  
   - Пыталась, ещё бы! Только не на такого напала. Но она не блядствовала, нет. Жалко девчонку.
   Я пришла как-то вечером в церковь, думала, батюшку застану, а она там сидит в притворе и ревёт. Ну, я её спросила, что к чему, пожалела так, она мне и покаялась. Поговорили, в общем, они с Агнием Ивановичем, она ему призналась вся, тот ей и сказал, что извини, Асенька, не будет у нас счастья, потому что я человек духовный. Так ревела, что лицо всё синее стало. Видела бы её Женька тогда, она бы ей не позавидовала.
  
   - А Евгения завидовала, то есть, ревновала?
  
   - Она... вообще никого не любила, Женька, она любила только себя. Но, может быть, и ревновала. Потому что иногда не любишь, а ревнуешь. Женька, она хотела, чтобы у нас всё было как в армии.
  
   - Как это? - спросил я устало: мозг мой уже не вмещал новых парадоксов.
  
   - Чтобы мы все маршировали под её дудку, и не было бы у нас никакой доброты, а было бы бесовство.
  
   - Иноверческое бесовство?
  
   - Почему иноверческое?
  
   Лариса задумалась.
  
   - Батюшка знаете как говорил?Что в иной церкви больше бесовства, чем у иноверцев. Потому что там радости нету!
  
   - Кажется, радости-то и у вас было немного...
  
   - Правда, - горько резюмировала Лариса. - Под конец уже немного. И Прошка был такой же.
  
   - Отец Герман был заодно с Евгенией?
  
   - Не заодно, а такой же. Вот они и погубили всё!
  
   - Так. Лариса, в вечер убийства какой по счёту вы пошли на исповед?
  
   - Второй, после Серёги. Меня все видели, там все сидели.
  
   - Лариса...
  
   Я замолчал, собираясь для последнего вопроса, обдумывая, как лучше его спросить - и решил спросить в лоб.
  
   - Лариса, кто, по-вашему, убил Агния Ивановича?
  
   Лариса посмотрела мне прямо в глаза: твёрдо, бесстрастно.
  
   - Я не знаю.
  
   - Вы же говорили, что отец Герман... - растерялся я.
  
   - Я сказала "погубил", а не "убил", это разница большая. Может быть, он сам себя убил! Посмотрел на нас, не вынес грехов наших и сам себя убил.
  
   Да, о таком варианте я не задумывался.
  
   - А это ведь тоже грех, Лариса...
  
   - Батюшке лучше знать, что грех, а что нет, - сухо отпарировала она.
  
   - Вероятно, вы правы. Ну что ж... не могу вас больше задерживать.
  
   - Устали?
  
   - Да, Лариса, то есть это я так... вообще, на работе притомился...
  
   - До свидания, Александр Данилыч. Извините, если что не так.
  
   - До свидания, Лариса. Спасибо вам.
  
   Лариса ушла, осторожно прикрыв за собой дверь. Я же без сил повалился на парту. С меня сошёл седьмой пот, рубаха промокла насквозь, и, пожалуй, я похудел на килограмм во время этого "допроса".
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  
   Следующий день был субботой,. занятий не предвиделось. Мать, как обычно, ушла на работу и, как обычно, оставила мне записку о том, что борщ в холодильнике. После моего выразительного "Прощай!" родному гнезду три года назад я всё-таки вернулся в родительскую квартиру, но общались мы теперь скорей письменно, чем устно.
   Я отключил телефон, плотно задёрнул в своей комнате занавеси и продолжил "осмысление эмпирического материала".
   Прежде всего, исследование вступило в новую фазу, фазу реальной работы. Сергей, рубаха-парень, был "подготовленным" сектантом, сектантом бывшим и вновь обращённым, потому и говорить с ним, несмотря на крепкие его словечки, исследователю было одно удовольствие. Лариса же оказалась настоящей сектанткой: фанатичной, колючей, недоверчивой, каждое слово из неё приходилось вытягивать, как клещами. Сколько ещё таких осталось? Может быть, и нет больше "раскаявшихся"? Иначе отец Никодим не забыл бы о них сказать, а Овчарин бы ему напомнил. И то была девушка, простая, безобидная! А "во мгле грядущего" вставали жутковатыми айсбергами "блаженная", то есть умалишённая дьяконица (ах да, извините, диакиня!) Ника, бой-баба Евгения, мечтающая "выстроить всё как в армии", и, главное, "мужики", не поколебавшиеся по одному слову своего пастыря схватить "топоры метровой длины": отец Герман - потенциальный убийца, Юрий-кливт, прибравший к рукам всё делопроизводство общины и унаследовавший её имущество, таинственный старик Коляныч... Не пора ли задуматься о приобретении оружия для самообороны? И бронежилет бы не помешал.
   Отбросив эти грустные (и, между прочим, серьёзные) мысли, я записал в блокноте основные выводы.
  

I. Новая информация.

  
   1. Отчество Агния было "Иванович", "официальное" название его секты - "Община христиан св. Татьяны". "Молодуху" из списка сектантов звали Асей (видимо, Анна?), баптистского инспектора - отец Балтасар. Вся информация Сергея подтверждалась.
   2. Агний был, похоже, на самом деле равнодушен к женщинам, если даже на симпатичную Асю (согласно Сергею, настоящую красавицу) он и не поглядел. Холодный, фанатичный упрямец, "мономан", как говорили в XIX веке. Тем не менее, женщин он привлекал. Ярко выраженная харизматичность лидера, воспринимаемого большинством прихожанок как секс-символ. Что ж, не такой уж и редкий случай.
   3. "Чудо глаголания", на поверку оказывалось не уверенной тарабарщиной, а чем-то более сложным. По всей вероятности, имел место сговор. Едва ли можно допустить наивную мысль Ларисы о том, что батюшка знал чужой язык. Откуда, не в Таджикистане ведь он вырос?! Или вырос? Кем, кстати, были его родители, произведшие такой редкий феномен?
   4. Вероучение Агния оказывалось причудливым и фантастичным, хотя тем ценнее оно было для исследователя. Чудотворцы в этом диковинном вероучении сравнивались с "женщинами, потрясающими грудью", традиционные христиане осуждались как те, кто "точно не спасётся" ("в иной церкви больше бесовства, чем у иноверцев"), зато иноверцы оправдывались, видимо, как "блудницы и мытари, которые прежде нас войдут в Царство небесное".
   5. Круг подозреваемых в убийстве лидера секты сужался.
   Мотив был у Евгении, ревновавшей Агния к Анне (и как имена-то созвучны! - вдруг подумалось мне).
   Мотив, и больший, был у Юрия, ловкого дельца, незаметно отписавшего на себя всё имущество церкви, так что после его смерти он вступал во владение всем. Честно говоря, этот "вежливый" тип, преспокойно делающий деньги на "опиуме для народа", показался мне куда более уродлив, чем сам Агний. Тот, по крайней мере, был несребролюбив и искренен в своём безумном фанатизме.
   Мотив (ревность к "блаженной" Нике, ущемлённое честолюбие) был и у Германа, бывшего дьякона, о котором и Сергей, и Лариса отзывались с одинаковой антипатией.
   Кроме того, Евгения, Герман и Юрий (или Евгения и Герман, Герман и Юрий, Евгения и Юрий) могли объединиться и действовать сообща.
   Наконец, лидер секты мог убить себя сам, что раньше мне в голову не приходило. Из отчаяния? Из раскаяния, оттого, что начал прозревать? Или, напротив, горделиво уверовав в возможность своего воскресения, первый шаг к которому решил сделать самостоятельно?
  

II. Вопросы без ответов.

  
   1. Каким образом Евгения, будучи иноверкой, могла посещать общинные богослужения? Или она была бывшей иноверкой, новообращённой? Такие, кстати, и становятся самыми рьяными фанатиками.
   (Вот, между прочим, ещё вопрос: что для православия лучше: "традиционный" иноверец или христианин-сектант?)
   2. Если Евгения участвовала в "фальсификации чуда" и была, таким образом, одной из преданнейших соратниц, зачем она написала критическую статью? Может быть, нарочно взяла на себя вину, по велению своего духовного отца? Тем более, что Лазарев отнёсся к статье равнодушно и угрозы в ней не увидел. Что, если Агний искал "козла опущения", для того, чтобы самому обелиться, а также для того, чтобы сплотить чреватую бунтом общину если не во имя чего-то, то против кого-то? Это показалось мне на данный момент наиболее разумным объяснением, особенно учитывая то, что масса изученных мною ранее источников свидетельствовала: в момент "системного кризиса" секты "крайними" оказываются самые беззащитные её члены.
   Но почему тогда не Ника пострадала, как самая безответная? Или она была настолько безумна, что даже и более-менее сложную роль не могла сыграть?
   3. Если Лазареву, по большому счёту, было глубоко плевать на мнение баптистов и возможность легитимации через протестантов, если он чувствовал себя вполне самодостаточным (как "боговдохновенный пророк" и чуть ли не "святой", что о нём прямым текстом сказала бедная одурманенная Лариса), зачем вообще необходимо было устанавливать контакт с ними? Или, за его спиной, это делал кто-то другой? Кто? Для чего? Может быть, Юрий, из соображений финансовой выгоды? А как же: мощная долларовая струя...
   4. К нападению скинхэдов община оказалась не только отлично подготовлена, но и накануне "батюшке" было "видение". Ещё одна инсценировка для упрочения своего авторитета?
   5. При чём здесь святая Татьяна?
  

III. Направления дальнейшего поиска (от самых перспективных к наиболее сомнительным).

   1. Отец Герман Прохоров.
   2. Отец Балтасар.
   3. Статья Евгении в "Неделе".
   4. Следователь по делу об убийстве (чёрт побери, ведь было же возбуждено уголовное дело! Или нет?).
   5. Молитвенный дом и бывшая квартира Лазарева.
   6. Могила Лазарева.
   7. Родители Лазарева или люди, знавшие его в детские годы.
   Вопрос заключался вот в чём: что я могу сделать прямо сегодня? Очевидно, сначала нужно было зайти в областную библиотеку и поднять подшивку "Недели" за весенние. месяцы. Затем стоило отправиться в собор, разыскать отца дьякона и, хм, побеседовать с ним. Я поёжился и решил пока не вспоминать об отце дьяконе: каждому часу хватает своих забот.
   Приятно, чёрт возьми, иметь пометку "специалист" в читательском билете! Специалисты обслуживаются вне очереди, точнее, в отдельной очереди, что почти одно и то же. Я расположился в отделе периодики с гигантским, площадью в половину квадратного метра, томищем подшивки "Недели" и нашёл статью через пять минут. Приведу текст её полностью.
  

"Община святой Татьяны: новая секта?

  
   Не так давно в нашем городе появилась группа верующих, которые сами себя называют "Христианской общиной святой Татьяны".
   Община насчитывает около 20 членов и уже имеет собственную "церковь": неказистое бревенчатое здание в частном секторе, но дело ведь не в красоте, а в благочестии, как любят говорить сами "прихожане". Её руководителем является А.И. Лазарев, бывший врач, который сейчас отошёл от врачебной практики и полностью посвятил себя религиозной деятельности.
   Община имеет государственную регистрацию, которую, как известно, невозможно получить без специального подтверждения о принадлежности к централизованной религиозной организации. Для православной церкви такой организацией, например, является Московский патриархат. А вот "татьянинцы", или "Лазаревцы" сами себя называют баптистами. Напомним, что баптисты - значительное религиозное течение протестантизма, которое видные представители православия (например, диакон Андрей Кураев), тем не менее, считают сектой.
   Но, как говорится, секта секте рознь. Чтобы выяснить, насколько оправданы претензии "новых христиан" на то, чтобы считаться баптистами, мы побеседовали с отцом Балтасаром Ширли, пастором общины христиан-баптистов в городе ***, посетившим рядовую службу в "молитвенном доме" святотатьянинцев. Поскольку мистер Ширли не очень хорошо говорит по-русски, мы перевели беседу с английского языка.
  
   - Отец Балтасар, какое впечатление произвела на вас служба в молитвенном доме?
   - Оу, фф, я не знаю, что сказать. Мне было интересно. Очень интересно. Я раньше не видел таких богослужений. Мы так не делаем. И в других приходах, где я был, тоже всё делают немножко не так.
   - Что в богослужении показалось вам странным?
   - Всё очень мило, да. Мне понравилась проповедь, хотя я мало понял. Но при этом всё немного очень строго. Академично. Люди не понимают таких сложных слов, это не демократия. Христианство - это не наука. Это потрясающий, потрясающий личностный опыт! Это фантастический стимул! Я не почувствовал этого стимула. Мне кажется, люди тоже. И они не поняли, что хотел сказать пастор. Не все. Нет радости, нет fun. В молитвенном доме очень важно иметь это fun. Христианин должен понимать, что он победитель. От общения с Иисусом он получил всё, он получил это! Он не проигравший. Здесь я имел впечатление того, что я проигравший. Потом, одежды, да. Старые мелодии, очень, очень старые. Всё это немного странно. Причастие. Мне сказали, это просто совместная еда, но это похоже на причастие. Я был шокирован. Я сначала думал, я попал не туда. Я спросил, это наш молитвенный дом? Это не католическая церковь? Это не русские ортодоксы? Мне сказали: это баптисты, окей.
   - Господин Лазарев утверждает, что получил баптистское образование в Библейском Теологическом институте г. Нима во Франции. Как вы оцениваете его квалификацию?
   - О, мистер Лазарев очень интересный человек, очень. Я не думаю, что он мошенник, нет. Я не знаю, где он получил своё очень странное образование, и я не знаю, есть ли Библейский институт в городе Ним, но он не мошенник. Мошенник - это тот, кто получает деньги нечестным путём. Может быть, есть люди, которые делают на этом деньги, но это не он. Может быть, он дилетант, но если он дилетант, он - супер-менеджер. Может быть, это способ самоутверждения, это хобби. Может быть, он отличный парень, и, может быть, он супер-пастор, лучше меня, и может быть, он всё делает правильно, ол райт. Я не знаю.
   - Вы бы посоветовали христианам-баптистам посещать приход св. Татьяны?
   - О, я не могу сказать. Это личный опыт, каждый выбирает сам. Кто-то выбирает Иисуса, а кто-то ЛСД. Кто-то хочет быть победителем, кто-то проигравшим. Я просто не хочу быть проигравшим, окей? Но кто-то хочет, и он имеет право.
   Кто такая святая Татьяна? Я не понимаю, кто это? В мире Иисуса демократия. Понимаете, Иисус - это не big boss, и он не даст вам бонус, если вы назовёте себя "святой", или "суперсвятой", или "апостол". Поэтому я не понимаю, кто такая святая Татьяна и зачем её именем надо называть молитвенный дом. Но, может быть, это мои проблемы, окей? Я надеюсь, ваша страна движется к демократии. И если вы запретите мистеру Лазареву работать, это будет неверно. Это будет шаг назад. Тогда следующим буду я, потому, что я цветной. И я хочу, чтобы вы жили в свободной стране.
  
   Итак, "Община святой Татьяны" даже для "официальных", "добропорядочных" сектантов недостаточно респектабельна и сомнительна. А вот руководитель отдела по взаимодействию с религиозными организациями при Мэрии Евгений Васильевич Овчарин, с которым у нас состоялся короткий разговор по телефону, был более категоричен.
  
   - "Лазаревцы" - это секта. Пока они, как и многие другие секты нашего города, безобидны. Относительно безобидны, если не считать непоправимого духовного вреда, который они приносят умам и душам своих "прихожан" и который нельзя измерить в цифрах или в деньгах. Но что будет дальше? Сумеем ли мы уберечь наших детей от растущего влияния сектантов?
  
   Мы воздержимся от окончательных суждений, пусть читатель делает выводы самостоятельно. Однако один вопрос очевиден: насколько оправдана защита хвалёных демократических идеалов и пресловутая "свобода личности", когда речь идёт о самых основных человеческих ценностях?

Е. Аверина"

  
   Статья занимала почти половину полосы и была сопровождена двумя фотографиями: молитвенный дом сектантов и белозубый отец Балтасар. Я воровато огляделся и, достав фотоаппарат, сфотографировал статью. Почему "воровато"? По правилам, я должен был воспользоваться библиотечным ксероксом (шесть рублей за страницу), к которому полагалось ещё выстоять очередь. Нет уж, идите к чертям!
   А славно я сообразил! Правда, направление оказывалось почти тупиковым, я не узнал почти ничего нового, кроме крох информации о "старых мелодиях", о странных одеждах и Библейском институте г. Нима. (Или не такие уж это и крохи?) Отец Балтасар, с его белозубой улыбкой и англосаксонской ограниченностью, показался мне попросту скучным, а его защита шарлатана во имя демократии - нелепым доведением американских идеалов до абсурда. И, похоже, Женя профессионально сделала за меня всю работу, основательно выспросив англосакса, так что моя беседа с ним попросту теряла смысл.
   Но зачем она это сделала? Зачем она задавала такие неудобные вопросы, как будто специально хотела разоблачить своего гуру? Версия о козлице отпущения и добровольном мученичестве проваливалась с треском, а вопросы без ответов множились.
   Выйдя из здания библиотеки, я включил телефон. Ох ты, Господи! "Вам звонили три раза". Я набрал пропущенный номер.
   - Сашуля, наконец-то! Где тебя носит? Три раза звонила!
   - Машенька, работаю...
   - Дурак ты, солнышко! Кто же в выходной работает? Давай встретимся?
   Через полчаса мы встретились в кафе, и Машуля принялась мне оживлённо рассказывать:
   - Представляешь, ты ушёл утром, а я пошла досыпать. Слышу: приехали родители. Входит ко мне мама и говорит: Машуля, почему чайник горячий? А я улыбаюсь так спросонья и отвечаю: да вот так, чего-то там кипятила, зубы полоскала, что ли...
   - Кошмар! - схватился я за голову. Машуля расхохоталась.
   - Да что ты делаешь трагедию! Ничего не было. Но, кстати, мои родители хотят с тобой познакомиться
   - Маш, убей меня, и это после "горячего чайника"?
   - Перестань, ерунда! Я же не маленькая девочка, они прекрасно всё понимают... Ты сможешь к нам прийти завтра, на чай?
   - Это будет удобно?
   - Очень удобно. Надень красивый пиджак, побрейся и т.п., ну, не мне тебя учить...
   - А что, ещё нужно купить цветы для потенциальной тёщи? - с сомнением спросил я. Машуля снова рассмеялась.
   - Не драматизируй обстановку, говорят тебе! Всё будет очень неофициально, по-простому. Кстати, папу зовут Максим Максимович, а маму - Алла Сергеевна, ты уже знаешь...
   Разумеется, ко Всенощной я опоздал. Да... оно и к лучшему, пожалуй? Отца Германа я предчувствовал, как охотник - матёрого медведя, даром что тот был служителем культа. Это он - служитель культа?! Если так, видимо, по какой-то ошибке, по чьему-то недосмотру. Единожды сектант никогда не будет полностью безопасным, а предавший "лживую веру" может предать и настоящую. Нужно было, чёрт побери, раздобыть хотя бы что-то для самообороны! Но в воскресенье магазины закрываются, приходилось отложить "собеседование" до Всенощной во вторник.
  
   В воскресенье,. в назначенный час, я стоял на пороге Машулиной квартиры в пиджаке и свежей рубашке, мучительно робея. Но вот окончено представление гостя, Алла Сергеевна покровительственно улыбается мне, Максим Максимыч, здоровый мужик, жмёт мою руку так, что хрустят пальцы, и мы усаживаемся пить чай.
   Я рассказываю о своей работе, о теме исследования, о том, что планирую для себя научную карьеру. Машины родители кивают с уважением.
   - Конечно, можно всю жизнь грохнуть на то, чтобы зарабатывать безумные деньги, разбиться потом об эту кучу денег, а можно и по-другому, - философски замечает Максим Максимыч.
   Алла Сергеевна, всё продолжая томно улыбаться, спрашивает, как Маша учится. Хорошо учится, отвечаю я, не моргнув глазом. Впрочем, это ведь правда: у Машули, как я узнал, неплохие баллы за текущую аттестацию. А не кокетничают ли со мной студентки? Нет-нет, Алла Сергеевна, что вы...
   Максим Максимыч интересуется, в чём конкретно заключается моя работа.
   - Ну, что ты не понимаешь: сидит, читает книжки, учёные труды.. - пеняет ему жена.
   - Не только, - улыбаюсь я со скромным достоинством. - Я веду поиск, беседую с людьми.
   - То есть, с этими сектантами?
   - Да-да, с сектантами. Это вообще сложная работа, можно сказать, опасная.
   - Ещё бы! - поддакивает Машуля.
   - Опасная? - переспрашивает Алла Сергеевна.
   - Вообще, этим должны заниматься следователи... - бурчит Машин отец.
   - Так ведь они же, формально, ни в чём не виноваты, Максим Максимович! Им нельзя предъявить обвинения! Так что уж нам приходится...
   - Саша, а какие перспективы? - участливо спрашивает Алла Сергеевна.
   - Ну, чего ты, не соображаешь? - одёргивает теперь её муж. - Учёная степень, вот такие перспективы! Я, например, живых докторов наук в жизни не видел, только по телевизору...
   - Нет, на самом деле, есть и другие перспективы, - я краснею. - В Мэрии интересуются этим проектом...
   - В Мэрии работают козлы! - лаконично сообщает Машин отец.
   - Максим, Максим, я прошу тебя...
   - А вот бизнесу тоже нужны специалисты, которые умеют беседовать с людьми. Есть у меня, Саша, насчёт тебя одна мыслишка...
   - Погоди, погоди! - осаживает его Алла Сергеевна. - Дай ему сначала аспирантуру закончить! И потом, работа в вузе - это престижно.
   - Ну, пока молодой, - нехотя соглашается Максим Максимыч. Мне приходит в голову забавная мысль, что его имя-отчество - как у Максима Горького. Любопытно, какие "Мои университеты" прошёл Машин отец?
   Меня отпускают, наконец, причём Алла Сергеевна зачем-то, улыбаясь, грозит мне пальцем, и (при воспоминании о горячем чайнике) меня прошибает холодный пот. Впрочем, нет: всё благополучно. Вот и Маша шепотком уверяет меня, что я произвёл отличное впечатление...
  
   - Александр Данилович, зайдите к Игорю Ивановичу! - попросила меня Люба, наша молоденькая лаборантка, в понедельник. после обеда, едва я сунул нос на кафедру.
   - Что такое? - обеспокоился я.
   - Не знаю.
   - Он в каком настроении? Злой?
   - Не-ет! - искренне удивилась Люба. - Почему злой?
   Завкафедрой энергично встряхнул мою руку и положил передо мной отпечатанный лист бумаги.
   - На, читай!
  

"Положение о конкурсе научных работ к 900-летию города ***

  
   Оргкомитет по организации празднования 900-летия города *** объявляет конкурс на лучшую научную работу среди молодых учёных: студентов, магистрантов, аспирантов.
   К рассмотрению принимаются проекты научных работ, посвящённых истории или современности нашего города, имеющее практическое значение для городской экономики и культурной жизни.
   Соискатель должен представить:
   - анкетные данные (Ф.И.О., дату поступления и окончания учебных заведений, учебные и личностные достижения, адрес, контактный телефон);
   - план и этапы исследования, объёмом 3 машинописных страницы;
   - ксерокопии документов, подтверждающих его образовательный уровень;
   - характеристику своего научного руководителя;
   - описание предполагаемых практических результатов (общественно-значимый проект, научная модель, публикация и т.п.), объёмом 2 машинописных страницы.
   Материалы соискателей оформляются шрифтом Times New Roman, кегль 14, междустрочный интервал - 1,5, поля - по 2 см с каждой стороны.
   Заявки принимаются до 16 октября 2008 года.
   Победителям конкурса в течение полугода будет выплачиваться поощрительная стипендия, необходимая для проведения научных изысканий, в объёме:
   I место - 3000 руб. / месяц;
   II место - 2000 руб. / месяц;
   III место - 1000 руб. / месяц.
   По завершении исследования и представлении его практических результатов стипендиат дополнительно награждается премией в размере:
   I место - 18000 руб.;
   II место - 12000 руб.;
   III место - 6000 руб.
   Работы принимаются по адресу: [почтовый адрес Мэрии], кабинет N 12.
   Ответственный куратор конкурса - Нарышкина Татьяна Геннадьевна.
   За справками обращаться по телефону: ..."
  
   - Ну! - нетерпеливо прервал меня Мамонтов. - Что не танцуешь от счастья? 36 тыщ не хочется? Три дня всего осталось: шевелись!
   - Почему сразу 36, а не 12... Игорь Иванович, да как же! Тут ведь сказано: посвящённых истории города...
   - "Истории или современности"! Читать-то ещё не разучился, профессор? А то у тебя истории мало? Поройся в областном архиве денёк, напиши параграф про наши местные секты, вот и будет тебе история!
   - Я ведь уже написал, только вы сказали выкинуть, потому что объём зашкаливает за любые мыслимые пределы...
   - Назад вставь. Потом, когда надо, выкинешь.
   - Игорь Иванович, ну, какие я представлю практические результаты...
   - Да диссертацию свою, дурак! Что, за полгода не напишешь разве? Тыщу раз напишешь! Тебе ещё и много полгода: я тебе в декабре предзащиту поставлю!
   - Спасибо большое! Тут характеристика ваша нужна...
   - Завтра будет лежать на столе. Люба сходит в отдел кадров, заверит. - Ну, - он похлопал меня по плечу. - Дерзай!
   "Жизнь начинает складываться, - подумал я, выходя от Мамонтова. - Сначала повышенная, теперь, может быть, этот неожиданный грант... А расщедрился, однако, оргкомитет! Тридцать шесть тысяч - и это вдруг возьмёт да достанется какому-нибудь студентишке за хреновую статейку? Чёрта с два! Я их больше заслужил!"
   Утро вторника. я потратил на оформление заявки. Собственно, и оформлять было почти нечего "этапы исследования" и "предполагаемые результаты" я написал за час. Снять ксерокопию с диплома было минутным делом. Характеристика Мамонтова, действительно, уже ждала меня на столе. Полный самых радужных надежд, я отправился в Мэрию.
   - Зачастили, - буркнул мне охранник.
   Кабинет N 12 находился в том же самом коридоре, что и кабинет N 8 Отдела по взаимодействию с религиозными организациями, только в другом его конце, и был, в отличие от первого, лишён таблички, на двери красовался только номер.
   - Заходите, заходите, пожалуйста! - Полная дама с высоким шиньоном на голове просто лучилась добродушием. - Это, значит, ваша заявочка. Так-так, посмотрим... Ого, серьёзная заявочка! Что ж... - она прекраснодушно улыбнулась. - Всё правильно оформлено. Оставляйте!
   - Татьяна Геннадьевна, простите, а когда можно будет узнать результаты?
   - Через четыре дня. Позвоните мне просто.
   "Вот забавно: теперь я "запросто" звоню в два отдела Мэрии, - подумалось мне. - Кто бы мог раньше представить..."
  
   После посещения Мэрии я поспешил в магазин "Охота и рыболовство", где всерьёз задумался, что лучше приобрести: травматический пистолет "Оса" за 7000 рублей или газовый баллончик, за 350? Победила жадность: в конце концов, я ещё не получил заветного гранта, да и повышенной стипендии оставалось подождать...
   После я заглянул в магазин "Всё для дома", где купил две здоровенных железных пластины немного большей, чем мне нужно, величины, ножовку по металлу и обычный плотницкий топор средних размеров. Дома на балконе я с помощью молотка кое-как придал пластинам нужную форму, опилил обе до необходимой длины, просверлил в верхнем крае пластин дырочки, соединил их крепкими верёвками и напялил на себя эту нелепую самодельную кирасу, поверх которой с трудом налез свитер. Смешно, полагаю, очень смешно читать о моих приготовлениях! Но мне совсем не казалось забавной мысль о том, чтобы получить от бывшего сектанта удар ножом в спину.
   Топор, самое простое и надёжное оружие в умелых руках (с отцом, пока тот был жив, мы немного плотничали), я как следует наточил и положил в сумку, в свою простую и честную сумку ассистента кафедры отечественной истории; газовый баллончик - в правый карман пальто, а диктофон - в левый. На богослужение и беседу с отцом диаконом я, православный христианин, отправился в полной готовности.
   У входа в храм стоял, беседуя с незнакомым священником, отец Никодим, который ободряюще мне улыбнулся. Я сложил руки лодочкой.
   - Благословите, батюшка...
   - На службу пришли? - поинтересовался батюшка. - Похвально, очень похвально...
   Всенощная тянулась, а я не сводил глаз с отца Германа. Ишь ты, как усердно, сноровисто прислуживает! И голос какой хороший! Тем же басом, наверное, и в молитвенном доме сектантов он восклицал что-нибудь вроде "Вонмем Господу святой мученицы Татианы, коим иноверцы спасаемы будут, и побием демонов лютого православия!"!
   В церкви было удущающе жарко, "кираса" отдавливала мне плечи. Наконец, служба закончилась, я вышел из храма к единственной калитке в ограде и принялся считать томительные секунды, а сердце вдруг застучало так, что можно было его услышать. Вот и он, голубчик!
   - Отец Герман? - окликнул я негромко.
   - Да-а? - немало изумился он.
   - Меня зовут Александр Данилович Рязанский. Я хотел бы с вами побеседовать.
   - На какую тему?
   - На тему секты Лазарева.
   Что-то дёрнулось в его лице. Дьякон оглянулся по сторонам и, оттолкнув меня, пошёл быстрым шагом.
   - А ну, стой! - вдруг гаркнул я не своим голосом, так, что сам испугался.
   Отец Герман перешёл на бег. Я рванул за ним. Дьякон бежал от меня через всю соборную площадь. Было в этом что-то сюрреалистическое, невероятное: православный дьякон, в чёрной рясе, убегает от "молодого перспективного исследователя". Орал я что-то не менее безумное:
   - Стой, сектант чёртов! Я тя выведу на чистую воду!
   Дьякон свернул в безлюдный проулок.
   - Стой! Стрелять буду! - рявкнул я. Только тогда он остановился.
   - Что вы, что вы кричите, - пробормотал отец Герман усталым, тихим голосом.
   - А что вы убегаете, как ребёнок?
   - А что вы бегаете за мной, как дебил-следователь? Мне в рясе тяжело бегать... Вам кто вообще это поручал?
   - Есть влиятельные круги в администрации нашего города, - произнёс я напыщенно, входя в чужую роль. Я был в сильной позиции и не хотел её терять. Отец Герман скривился.
   - Хватит, хватит уже! Вы всё из меня выспросили, ещё не надоело?
   - Ещё пока даже не начинали как следует.
   - А если я откажусь с вами говорить?
   - Будете иметь серьёзные проблемы, - пообещал я туманно. Да, нехорошо лгать, но, думаю, любой настоящий исследователь при виде "новых горизонтов" просто с ума сходит, он руку отдаст за них, не то что солжёт. (И потом, моя работа приобретала воспитательный потенциал, общественную значимость б?льшую, чем вред от некоторой неразборчивости в средствах.)
   - Проклятая жизнь...
   - Где хотите побеседовать, отец Герман? У вас дома или... у меня в кабинете?
   - Домой я не пойду, у меня больная мать. А от кабинетов ваших тошнит меня! Был уже, спасибо... Давайте уж на... скамейке, вон на той, а?
   - Давайте, - согласился я легко.
   Мы сели на скамейку.
   - Сейчас, достану диктофон... А, дьявол, это не он. Подождите, проверю, стоит ли на предохранителе. - Отец Герман как будто сжался. - Да, пожалуйста. Ну, что же, начнём?
   - Подождите! Дайте мне хотя бы минутку...
  

ТРЕТЬЕ ИНТЕРВЬЮ. ОТЕЦ ГЕРМАН

  
   Мы помолчали. Дьякон тяжело вздохнул.
  
   - Чёрт с вами. Но прежде, чем мы начнём, я хотел бы знать, какую организацию вы представляете и как долго ещё меня будут теребить ваши молодчики!
  
   - Я работаю по заказу Мэрии и ещё... некоторых кругов.
  
   - Понятно, - дьякон усмехнулся. - Молодой сыщик-любитель...
  
   - Профессионал. Я этим зарабатываю на жизнь.
  
   - Извините. Давайте, отрабатывайте свой хлеб, ищейка.
  
   - Терпеть не могу перебежчиков, - процедил я сквозь зубы. - Бил бы их, ногами... - Дьякон снова вздрогнул, я почувствовал, что баланс сил восстановлен.
  
   - Так-с, приступим. Представьтесь, пожалуйста.
  
   - Прохоров Григорий Николаевич, рукоположен в дьяконы под именем отца Германа.
  
   - Год рождения?
  
   - Тысяча девятьсот семьдесят шестой.
  
   - Когда вы были рукоположены?
  
   - В 2002 году. До того работал школьным учителем.
  
   - Где вы служили до знакомства с Агнием Лазаревым?
  
   - Здесь же, в соборе Благовещения.
  
   - При каких обстоятельствах вы познакомились с ним?
  
   - Я всё это уже рассказывал.
  
   - Не мне.
  
   - Да, простите. Агний пришёл в наш храм, пообщаться с отцом Никодимом.
  
   Я постарался не показать удивления.
  
   - Зачем он пришёл? Как он вообще пришёл?
  
   - Его привела Велехова.
  
   - Кто такая Велехова?
  
   - Я думаю, вы знаете, кто такая Велехова, если работаете на Мэрию.
  
   - Нет, не знаю. У нас есть конкурирующие отделы.
  
   - Всё как везде...
  
   - Полное, полное имя её называйте! Место работы!
  
   - Анна Борисовна Велехова, сотрудница Областного управления по регистрации общественных и религиозных организаций.
  
   Внимание, Анна!
  
   - Кто-нибудь называл Велехову "Асей"?
  
   - Нет! - изумлённо ответил дьякон. - Ей четвёртый десяток.
  
   Увы, это оказывалась не таинственная красавица.
  
   - Почему она привела Лазарева именно к отцу Никодиму?
  
   - Потому что... Ну, почему бы нет, в конце концов? Могла бы к другому священнику, а привела к нему. Фомичёв ведёт большую общественную работу, знает до черта чиновников, конечно, он её знал хорошо ещё и до этого, и она его знала.
  
   - С какой целью Велехова это сделала?
  
   - Посоветоваться.
  
   - Она надеялась, что отец Никодим даст Агнию совет? Какого рода?
  
   - Я не знаю, какого рода. Думаю, о регистрации: может ли он получить регистрацию...
  
   - Отец Никодим был заинтересован в регистрации его секты? Он, может быть, ещё и программу для них разработал?
  
   - Нет, вы не понимаете. Не впутывайте сюда Фомичёва! Конечно, нет! Понимаете, Велехова надеялась, что отец Никодим сумеет вправить Лазареву мозги. Но она же не могла сказать это чёртову сектанту прямым текстом! И вот, что-то она ему наплела, не знаю что, сорок бочек арестантов, наверное, что Фомичёв сумеет помочь, что он влиятельный человек, или что даст дельный совет, подскажет способы, не знаю...
  
   - Хорошо, понятно. Вы присутствовали при этом разговоре?
  
   - Да. Фомичёв меня попросил.
  
   - Зачем?
  
   - Я убирал храм после службы. Он меня кликнул и сказал: вот послушайте, отец дьякон, какие интересные идеи развивает этот молодой человек! Посидите здесь, вам полезно.
  
   - Всё ясно. О чём был разговор?
  
   - Боюсь, вы не поймёте, у вас другой профиль.
  
   - Ничего, как-нибудь постараюсь... Итак, о чём был разговор?
  
   - О таинстве херотонизации.
  
   - Отлично! - я почти возмутился: мне показалось, что меня водят за нос. - Неизвестный человек приходит с улицы, и начинает говорить с незнакомым священником о таинстве херотонизации, как будто нет более важных предметов!
  
   - Вы ничего не понимаете, ничего! Это очень важный предмет!
  
   - Безусловно. Рассказывайте.
  
   - Видите ли... Агний исповедовал идею харисмы. Он говорил, что идея таинства есть видоизменившаяся идея харисмы.
  
   - А догматически это верно или нет?
  
   - Нет... то есть не совсем "нет". Харисма есть милость, и таинство происходит вследствие милости Божией. Но отсюда не следует, что одно равняется другому.
  
   - Логично, и я думаю, что отец Никодим сказал ему именно это.
  
   - Да. Но на это Лазарев задал вопрос: где происходит таинство? В тварном, земном мире или в духе?
  
   - И что ответил отец Никодим?
  
   - В духе, конечно! Что вы спрашиваете идиотские вещи?
   На это Лазарев заметил, что есть ещё ритуал таинства, который совершается на земле. Отец Никодим согласился: как отображение и подобие. Но если так, сказал Лазарев, то, значит, таинство может совершиться без земного отображения.
   Нет, не может.
   Хорошо, спросил Лазарев: когда были крещены водою первые апостолы?
   Апостолы не были крещены водою, ответил отец Никодим, а Духом святым во время чуда Пятидесятницы, и это было земным отображением таинства в духе.
   А до того они пребывали некрещёными?
   Именно так.
   Значит, при жизни Христа апостолы пребывали некрещёными, то есть не христианами. Выходит, что нехристи творили чудеса. Более того, Христос нехристианину вручил ключи от царствия Небесного и дал власть вязать и решить!
   Тут Фомичёв замялся.
  
   - Он, похоже, был умнейшим человеком, этот Агний!
  
   - Да. А вы сомневались? Вы думали, это был просто дурак-фанатик?
   Отец Никодим недовольно возразил, что ключи от "царства Небесного" - это аллегория, буквально её понимают только католики, которые заблуждаются. Но он признал, что, видимо, в редчайших случаях таинство может совершиться без земного отображения ритуалом.
   Именно так, подтвердил Лазарев: ведь первые христиане начинали благовествовать, чувствуя "наитие", Дух Божий. Благовествуя, они брали на себя обязанности иерея, но не проходили формального обряда рукоположения, потому что не имели в нём нужды.
   Это очень опасная мысль, ответил отец Никодим. Так думали многие первые христиане, и поэтому тогда же бурным цветом расцвели ереси, лжеучителя и лжепророки.
   Верно, согласился Лазарев. Но ведь не все же первые иереи были лжеучителями?
   Нет, видимо, не все. Хотя что мы можем знать, мы, не жившие тогда, и что толку рассуждать, если удостовериться невозможно?
   Лазарев продолжал гнуть свою линию. Значит, и сейчас "в исключительных случаях" по отношению к какому-нибудь человеку может совершиться таинство рукоположения без формального ритуала.
   Нет, это абсолютно невозможно! - возразил Фомичёв. - Как человек может сам себя поставить иереем? Это было бы действие безумной гордыни и кощунство...
   Нет, не сам себя, а от Бога, через Бога и по воле Его, но без участия земных иерархов, а именно через харисму.
   Прежде всего, такое "самопоставление", заметил отец Никодим, было бы лишено апостольской преемственности, а таинство не может совершиться вне линии апостольской преемственности. Во-вторых, у Бога нет никакой необходимости использовать такой ненормальный, извращённый, можно сказать, "дедовский" способ, когда есть веками отлаженный, отличный механизм рукоположения священства, к которому Христос может обратиться в любую секунду.
   Почему мы считаем, возразил Лазарев, что таинство не может совершиться вне линии апостольской преемственности? Нигде в Библии нет ни единого указания на это.
   Так считает церковная традиция, сказал Фомичёв. А церковную традицию нельзя просто так выбросить за борт, она слагалась умнейшими и святейшими людьми.
   Лазарев ответил, что апостол Иоанн говорит: Дух дышит, где хочет, и это прямо опровергает мысль, что таинству Бога, Бога, Которому всё возможно, необходимы убогие костыли в виде ученической преемственности, ибо "апостол" переводится как "ученик", а не как "начальник" и не как "имеющий власть совершать таинство". Более того, любой крещёный человек способен совершить таинство крещения, не принадлежа к линии апостольской преемственности, и это церковной традиции не противоречит!
   Нет, он принадлежит, поскольку был когда-то крещён иереем, а иереи восходят к этой линии.
   Тогда апостольская преемственность объемлет весь христианский мир.
   Нет, это не так, потому что таинство рукоположения более значительное, чем крещение.
   Ничего подобного! - возразил Агний. - Крещение - первое и главнейшее изо всех таинств, ибо называется так по крестной муке Христа, а что может быть больше этой муки? Наконец, первые апостолы были крещены, но не рукоположены. Сам Христос крестился у Иоанна Крестителя и придавал таинству крещения исключительное значение! И именно крещение открыло миру, что Христос "есть сын Бога возлюбленный, на котором Его благоволение", а не какое-то рукоположение, о котором ни в едином месте Евангелий нет ни слова! Да будь Христос рукоположен через ритуал, разве фарисеи и саддукеи сомневались бы в Его, Христа, легитимности и праве на священство? А они сомневались в этом каждый день!
   Вот это и есть фарисейское рассуждение, сердито сказал отец Никодим. Христос, сын Божий, был рукоположен от Бога!
   А что: удивился Лазарев: бывает рукоположение НЕ от Бога? Какую тогда силу оно имеет?
   Это всё софистика, возмутился отец Никодим, игры ума. Он был уже очень сердит, хотя обычно редко сердится. Мало ли что могло бы быть! Нет нужды рукополагать священство через харисму! Любой может тогда сказать: я рукоположен через харисму! Кто тогда защитит простых верующих от дураков, авантюристов, сумасшедших и дряни?
   Агний спокойно возразил: а что, среди священников сейчас мало дураков, авантюристов, сумасшедших и дряни?
   Не надо! - почти закричал тут отец Никодим. - Не надо клеветать на святую церковь и указывать на сучок, когда у самого в глазу бревно!
  
   - Почему вместо этого евангельского примера отец Никодим не сказал попросту, что это ложь?
  
   Дьякон вздохнул.
  
   - Почему-почему. По кочану! Потому, что иереи разные бывают... Или вы, молодой человек, продолжал он кричать, считаете себя умнее и святее патриархата? Славно, славно! Вот бес гордыни-то в вас играет!
   Лазарев улыбнулся и сказал, что не считает, но он ведь не сердится, а отец Никодим сердится. Просто он, Агний, думает, что пути Господни неисповедимы. А зачем Богу прибегать к такому "древнему" механизму? Для особых, ведомых Ему целей.
   Не хочет ли он сказать, спросил Фомичёв, который немного успокоился, что на нём, юнце, и совершилось сие чудеснейшее "исключение из правил"?! Какие доказательства, чёрт побери, он тогда имеет для этого? Способность ходить по воде яко посуху?
   Агний ответил: доказательство то, что об этом свидетельствуют люди, и не одни люди, а иного доказательства быть и не может. Не все же первые евангелисты ходили по воде, яко посуху...
   Люди! - презрительно заметил отец Никодим. - Люди кричали Гитлеру, что он Бог.
   Нет, люди ему не кричали. Кричали его приспешники, которые были в этом заинтересованы.
   Тут отец Никодим откинулся на спинку стула и долго молчал.
  
   - Кстати, где вы беседовали?
  
   - В иконной лавке, там есть стулья. Было так тесно, что мы все почти касались друг друга коленками.
   Так вот, Фомичёв замолчал, а после сказал:
   Агний, я думаю, что ты опасный сумасшедший. Или будущий фюрер, что ещё хуже. Попомни, что я тебе говорю!
  
   - Значит, отец Никодим к нему обращался на "ты"?
  
   - Да, я тоже обратил на это внимание. Видимо, не счёл нужным с такой личностью ещё и быть вежливым. Агний улыбнулся. Спасибо, дескать, вам на добром слове! Он встал, и мы попрощались.
  
   - Итак, вы за время этой беседы ничего не сказали?
  
   - Да, не сказал. После я узнал у Фомичёва телефон Велеховой. Позвонил ей и получил телефон Лазарева. Позвонил ему, и мы встретились.
  
   - Зачем вы это сделали?
  
   Дьякон вздохнул.
  
   - Меня он поразил. Поразила его спокойная и сильная манера говорить. Поразило то, что он вывел из себя отца Никодима, благодушнейшего человека, а сам улыбался. Я, тупица, думал, что это признак праведности. Дескать, Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ. Мне казалось, что правда на его стороне.
  
   - Разговор с ним вас уверил в этом?
  
   - Почти. Я почти поверил в его теорию "харисмы". Впрочем, Лазарев мне ничего не доказывал, мы говорили не об этом, а о задачах церкви и религии. Говорил, в основном, он, я слушал.
  
   - О чём именно он говорил?
  
   - О том, что обрядословие не есть религия. О том, что вера, религия и церковь есть инструмент и средство об?жения, или хотя бы приближения ко Христу, не путём поклонения, а путём подражания, ибо поклонение нужно оставить язычникам, и они же поклоняются Богу, но что толку, если Христос не ради поклонения пришёл на землю! Если же церковь прекращает быть таким инструментом, то она почти так же бесполезна, как машина, которая не едет, лодка, которая не плывёт, будь она даже вся изукрашена снаружи. А мы, как подростки, эти-то украшения, эти-то побрякушки и принимаем за конечную цель веры.
  
   - Всё это любопытно...
  
   - Ничего любопытного.
  
   - ...И, как я понимаю, Лазарев разработал своё целостное вероучение. В чём состояли основные пункты его учения?
  
   - Мне абсолютно неинтересно говорить про эти извращения ума, молодой человек! Да и не было у него никакого учения! Был актёрский дар и безумие! Сегодня он говорил одно, а завтра - полностью противоположное! Сегодня "вы узрите Бога", завтра "никто никогда не увидит Бога"! Противоречил сам себе!
  
   - Допустим... Что было после?
  
   - После... я пришёл к нему домой. Он сказал, что вместе с друзьями просто собирается и молится. Я понимал, что для меня это большое дерзновение, очень, но...
  
   - Но что?
  
   - Но я понимал, что если не приду к нему, тогда, то больше никогда не приду! Не узнаю, прав он или нет. Если же он прав, - если допустить это - то неправ я, потому что выходит, что я служу матросом на прогнившем, ветхом корабле, который никого никуда не везёт, и буду делать это до конца жизни, что тогда от какого-нибудь слесаря больше проку, чем от меня, что тогда мне место на свалке.
   И вот, я пришёл к Лазареву на квартиру, там познакомился с другими сектантами.
  
   - Вспомните их имена, пожалуйста.
  
   - Сергей Жихарев, Лариса Шубина, Юрий Рёмер, Ника Смирнова. Больше никого тогда не было.
  
   - Что же дальше?
  
   - А дальше... Уф, мне стало жутко от того, что было дальше. Дальше Агний совершил "литургию".
  
   - По какому чину: православному, католическому, баптистскому?
  
   - У баптистов вообще нет литургии, вы что, не знаете? Да, конечно, откуда вам знать...
   Я не знаю, по какому чину. У него будто бы не было единого чина. Мне иногда, затем, на других службах, казалось, что он импровизирует.
  
   - Как это? Агний самовольно менял местами части литургии? Сегодня причастие, например, вначале, а завтра в конце?
  
   - Нет, не так. Порядок не менялся. Сначала шли вступительные молитвы, коллективное покаяние, "Слава в вышних", первое чтение из Писания, псалом или песнь, чтение Евангелия, проповедь, Символ веры, евхаристические молитвы, "Отче наш", Причастие. Символ веры был православный. И "Отче наш" канонический, и "Слава в вышних". А другие молитвы всегда разные. И, я же говорю, он как будто импровизировал.
  
   - Как так? Разве он один читал их, а не все вместе?
  
   - Нет. Лазарев говорил молитвы по строчке, а мы за ним повторяли.
  
   - Как выглядел обряд причащения?
  
   - Дико, дико, ни на что не похоже! Лазарев брал большую круглую лепёшку, макал её в "потир", то есть в чашу с вином, рвал и всем давал по кусочку прямо из своих рук, затем пускал "потир" по рукам.
   Когда он первый раз всё это проделал, я подумал: какое огромное дерзновение надо иметь, чтобы так вот попирать традиции! Он или богохульник, или святой. Но тут я обнаружил логическую брешь в его рассуждениях! Точнее, обнаружил ещё раньше, я думал об этом целыми днями, после того разговора.
  
   - Какую брешь?
  
   - Вот какую: крещение и рукоположение первых апостолов совершилось не обычным ритуалом, а в духе. Но именно поэтому, для доказательства их правомочности, оно сопровождалось знамениями! Вот если бы Агний мог показать знамение, я бы полностью ему поверил! Так я тогда думал.
  
   - И вы поверили, в итоге, после "чуда глаголания".
  
   - Да, я поверил. Да, после этого так называемого "чуда". Все бывают слепы, молодой человек. И главное, ведь и апостолы именно это чудо явили! Я же знаю апостольскую историю, мне не к чему было придраться! На апостолов снизошёл Святой Дух - и они заговорили на иных языках, так же и с ним. Я не заметил подвоха, болван! Потому что апостолы в чудо Пятидесятницы говорили на р о д н о м языке!
  
   - Опишите, пожалуйста, подробно этот псевдофеномен.
  
   - А описывать здесь нечего! Велехова привела к Лазареву на квартиру буддийского священника...
  
   - Что?! Ещё этого не хватало...
  
   - Что слышали!
  
   - Так, подождите, по порядку... Во-первых: Велехова знала, где он живёт?
  
   - Знала.
  
   - Откуда? В каких отношениях они вообще находились?
  
   - Спросите её. - Дьякон усмехнулся. - Я вам скажу больше, хотя не должен бы, но вы всё равно узнаете, не от меня, так от других. Кое-кто из уважаемых мною людей из-за этих отношений её назвал женщиной, потерявшей стыд.
  
   - Господи, и она туда же... Чем же околдовывал людей этот шарлатан...
  
   - Я хочу подчеркнуть, молодой человек: что она там могла чувствовать - её личное дело. Я вам об этом не говорил, и вы не имеете права это нигде озвучивать. Это домыслы, к тому же, просто наши домыслы. [Почему я "это озвучил", станет ясно позже.] Но Анна Борисовна никогда, ни единого часу не была подвержена Лазаревским ересям! Она была и остаётся настоящей православной женщиной.
  
   - Хорошо, хорошо... Теперь скажите мне: буддийского священника? Вы абсолютно уверены?
  
   - Да. Я ещё не выжил из ума, молодой человек, я пока нахожусь в твёрдой памяти!
  
   - Где она его взяла?
  
   - Ну, она по долгу службы взаимодействует с самыми разными религиозными организациями, с буддистами, в том числе.
  
   - Это был настоящий, легитимный священник?
  
   - Легитимней не бывает. Правда, не наш, городской, а приезжий. Я так понимаю, у буддистов вообще мало шансов в России, потому что аутентичных, этих... лам из Тибета едва ли будет с полсотни на всю страну, а наших ребят они рукополагают неохотно. Даже бурятов, что уж там русских. Так и живут: община есть, а иерея нет. Остолопы!
  
   - Лама был в облачении?
  
   - Да: в красной рясе или юбке, не знаю, в красной накидке, с чётками на левой руке.
  
   - Какой национальности?
  
   - Известно какой: тибетской.
  
   - А может быть, это был какой-нибудь заурядный таджик? Или бурят, калмык?
  
   - Может быть, всё может быть. Но не может. Как вы это себе представляете: обычный неграмотный таджик приезжает в их буддийский приход и начинает вещать проповедь про сокровища буддийской веры, про догматику, я её немного изучал, в которой чёрт сломит рога! На английском языке. И все ему верят! Что вы придумали? Они ведь тоже своё рукоположение имеют, свой "патриархат", централизацию!
   Во-вторых, таджики-то по-русски говорят, а уж буряты и тем более, пока ещё от России-матушки не отделились.
  
   - Я всё понял. Тибетец, насколько я знаю, пришёл с переводчицей, которую звали Евгенией?
  
   - Раскопали уже! Да.
  
   - Что было дальше?
  
   - Иноверец остался на литургии, хотя я чувствовал себя от его присутствия не очень комфортно. Ну, он с нами не молился, и то хорошо. Знаете, Лазареву могла бы прийти в голову идея совершить экуменическую молитву с иноверцем! Никто не знал, что от него можно ожидать в следующую минуту, да он и вообще тяготел к ереси экуменизма, особенно последний месяц... После этот старик подошёл к Лазареву, и они поговорили.
  
   - На тибетском языке.
  
   - Да, на тибетском. Сразу после этого Аверина спросила старика, о чём они говорили, на английском, потому что тибетского она не знала, и тот ответил: о здоровье.
  
   - Как вы это объясняете?
  
   - Никак. Может быть, они договорились заранее.
  
   - Но какая выгода была для иноверца, тем более для легитимного священника, подыгрывать сектанту, которого он видел в первый или во второй раз в жизни?
  
   - Откуда я знаю, чёрт бы вас побрал! Чтобы повредить православной вере, вот зачем! Может, есть не только сионский заговор, а ещё и "тибетский заговор", почём мне знать! И он есть, есть, говорят святые отцы! Потом, он был сам дьявол, Лазарев! Он был как красивая женщина, которая тебя попросит, и ты не хочешь, а делаешь!
  
   - Значит, Евгения в сговоре тоже участвовала?
  
   - Не обязательно. Лазарев мог, через Анну, встретиться с этим иноверцем раньше. Или Рёмер. Думаю, что здесь не обошлось без шашней Рёмера.
  
   - Юрия Михайловича?
  
   - Да. Знаете, он был как Остап Бендер: великий махинатор! И я знаю многое про его махинации! Я даже не исключаю, что Рёмер устроил это "чудо", в кавычках, в обход Агния. Или заставил его, не знаю.
  
   - Как вам кажется, Агний был искренне раздосадован, когда вы все обрадовались "чуду"?
  
   - Да, мы обрадовались, олухи...
  
   Дьякон примолк.
  
   - Не знаю. Да. Похоже на то. Лазарев был безумец, он был фанатик, богохульник, кто угодно, но он верил, во что говорит. И он не лгал, кажется. То есть, сознательно не лгал. Да, похоже, это не он придумал...
  
   - Вам кажется, что Юрий Рёмер стремился к власти?
  
   - Что?! Стремился? Да они, вместе с Никой, и забрали себе всю власть, реальную власть в общине, они держали в руках все поводья! Между прочим, Рёмер был потом избран пресвитером.
  
   - Священником?!
  
   - Нет, не священником, а так... администратором, что ли, менеджером, заведующим. Нашего детского сада. Вот это тоже не укладывалось у меня в голове: зачем нужно было отделять священство от управления? До сих пор не укладывается...
  
   - Вам не кажется, что здесь был хитрый расчёт? Иметь рядом с собой администратора в качестве мальчика для битья, чтобы сваливать на него все промахи.
  
   - Может быть. Только такой смысл я и вижу, но, конечно, это подло. И Смирновой вполне могла прийти в голову такая подлая идея, такое "откровение", в кавычках...
  
   - Между прочим, а какое впечатление на вас производила Ника? Она действительно было сумасшедшей?
  
   - Хм, об этом я не подумал! Но это многое объясняет. Не знаю, сумасшедшей ли, но... нездоровой духом, это точно, не вполне здоровой. Впрочем, чего ожидать от сектантки...
  
   - Вы ведь и сами были сектантом, - не удержался я.
  
   - Я прекрасно и без вас об этом помню. И кто вам сказал, что я душевно здоров?
  
   - Простите, я не хотел вас обидеть.
  
   - Что там, вежливость ищейки, очень мило.
  
   - Вернёмся к Нике. Агний использовал её, как марионетку?
  
   - Ничего подобного! Чушь собачья! Уж если кто использовал, то она, она, эта хитрая баба, вертела им, как захочет! Вроде как семья, где муж голова, а жена шея! Я не хочу сказать, что они жили, как муж с женой, но... Она будто играла на своей болезни, корчила из себя святую. Он на неё надышаться не мог, на свою ненаглядную Нику! Ника то, Ника сё! Он ведь, знаете, поставил её диакиней, хотя это дико, чтобы женщина была дьяконом, но, главное, она ещё не справлялась со своими обязанностями, ни черта не справлялась, пятилетний ребёнок лучше бы справился!
  
   - В чём выражалась её неумелость?
  
   - В том, что она посреди богослужения могла стать, как соляной столб, и смотреть в одну точку, с мокрыми глазами.
  
   - От слёз?
  
   - Да, да, не от шампанского! Если бы такой, с позволения сказать, дьякон подобные фортели у нас бы в храме выкидывал, ему бы отец Сильвестр устроил после! "Торжество православия"! А все млели: ах, девочка, ах, нежная душа! Тьфу!! Представляете, он однажды заявил, во всеуслышание, что Ника, оказывается, более всех преуспела, в жизни-то духовной, но мне этого не понять: дескать, отец Герман умом из пелёнок ещё не вышел!!
  
   - Мы немного отвлеклись. Что было после так называемого "чуда"?
  
   Дьякон снова вздохнул.
  
   - Вам не надоело меня допрашивать? После... мне противно вспоминать. После мы все, хором, стали уговаривать Лазарева, убеждать, что нам нужна регистрация, иначе мы не сможем работать, привлекать новых прихожан и т.п. Рёмер заметил, что регистрации мы не получим, если нас не признает какая-нибудь централизованная религиозная организация. Он был тёртый юрист, он понимал в этих делах...
  
   - Значит, юрист? Адвокат?
  
   - Не знаю, нет. Или да. Мне это неинтересно, чёрт! И мы решили выбрать баптистов. Лазарев склонялся к католикам, но, в итоге, приняли решение "маскироваться" под баптистов, потому что это было проще всего сделать. У них самая плохая централизация, самые низкие требования к их, с позволения сказать, "священству", с ними легче всех договориться...
  
   - А кто предложил баптистов?
  
   - Да я, чёрт меня возьми! Я!
  
   Мы немного помолчали.
  
   - Простите. Понимаю, что вам тяжело вспоминать.
  
   - Тогда же мы признали Лазарева в качестве иерея, то есть не иерея, а "евангелиста", ему нравилось это слово, решили утвердить в будущем Устав, чин литургии и так далее. Должен вам сказать, без хвастовства, потому что чем уж здесь хвастаться, что это я тогда проделал большую работу. Я подготовил молитвенники с последовательностью богослужения, "Символом веры", "Славой в вышних", потому что люди не знали молитв! Ещё там были некоторые запасные молитвы, на случай, если Лазареву откажет вдохновение - так было пару раз. Я помогал в устройстве алтаря и утвари, я написал Устав, я выбрал имя для прихода, и так далее, и так далее.
  
   - Кстати, почему вы назвали общину в честь святой Татьяны?
  
   - Я... не могу толком объяснить. Дело в том, что он, Лазарев, чувствовал как будто большую симпатию к этой святой, уж не знаю там, почему. И, кроме того - впрочем, вам это неинтересно, и мне неинтересно, это всё сектантские бредни...
  
   - Нет уж, пожалуйста!
  
   - Короче, по словам этой хитрой истерички, помоги ей Господь, он как-то был связан с мученицей Татьяной, какими-то "духовными связями", что-то там в прошлых жизнях... - тьфу! Вспоминать противно! Эзотерический бред сивой кобылы!
  
   - Это Ника утверждала?
  
   - Да, это всё сочинила наша мать-диакиня, а наш "авва" этому потакал. Это я, кстати, предложил называть его "аввой", потому что "евангелист" - что такое вообще "евангелист", это же ни в какие ворота не лезет!, что он - святой Лука? Знаете, у этой бабы хватило бы чувства юмора, дурости, то есть, сказать, что он - святой Лука! Просуществуй приход подольше, думаю, и к этому бы пришли...
  
   - Но тогда вы с этим соглашались?
  
   - Мне было противно, но я терпел. Видимо, Лазарев действительно был наделён какой-то харисмой, дьявольской, может быть, и вот, мы... мы все ему верили, бородатые мужики шли, как щенки, за молодым пацаном, которому и тридцатника не было!
  
   - А сколько было?
  
   - Двадцать семь, что-то так...
  
   ("Ну, всё же и не мальчик!" - подумалось мне. Почему это раньше у меня сложилось впечатление о Лазареве как о восемнадцатилетнем подростке?)
  
   - Честно говоря, мне любопытно узнать, какие облачения носил ваш "авва".
  
   - Кстати, на облачениях тоже я настоял. Сначала Лазарев просто надевал на себя белую рубаху. После ему сшили такой, знаете, светло-серый хитон, льняной, кажется, вроде рясы, до полу. Без епитрахили. Конечно, я предлагал епитрахиль, он только отмахивался, смеялся. Видимо, он чувствовал, что не имеет морального права носить епитрахиль, совесть ему не позволяла! Мне не нравилось, что он, иерей, ходит без наперсного креста, и я, на свои деньги, купил ему хороший наперсный крест, серебряный. Хотел поднести в подарок, но, смотрю, эта баба, мать наша дьяконша, на моих глазах, дарит ему крест, обычный, простую деревяшку, едва ли не сама вырезала! С такими покойников кладут в гроб. И, конечно, я уже не сунулся со своим даром, чтобы не выглядеть посмешищем, чтобы не услышать, что "мать-диакиня, в простоте душевной, от чистого сердца, поднесла самое немудрящее, а отец Герман, дескать, всё с хитростями"...
  
   - Кстати, вы продолжали оставаться отцом Германом?
  
   - Нет. Я всё-таки не подлец! Если я заблуждался, то заблуждался искренне, а не двурушничал. Одно время я ещё продолжал служить в соборе, но это было ужасно. Как будто спишь с двумя женщинами. Может быть, есть люди, для которых это в порядке вещей, но я не такой. Я разуверился в русской православной церкви. Я поссорился с отцом Никодимом, сказал ему что-то, что он "наездник мёртвой кобылы". Позор, стыд...
  
   - Хорошо, хорошо, не будем... Вы помогали регистрировать общину?
  
   - Нет, всеми документами занимался наш "пресвитер". Они с Лазаревым съездили в Москву и получили от баптистов нужные бумаги.
  
   - Липовые?
  
   - Почему? Настоящие! Я так понимаю, что этих остолопов, с их плоским умишком, несложно было обвести вокруг пальца. Тем более для человека с такой "харисмой"!
  
   - Простите, а диплом Лазарева об окончании Библейского института тоже был настоящим?
  
   - А-а-а, вы и это знаете?! Нет, это всё плутни Рёмера. Он сделал этот диплом. Мастер-виртуоз, продажная совесть...
  
   - Идея принадлежала тоже ему?
  
   - Нет.
  
   Дьякон примолк.
  
   - Да, чего скрывать грех: это была моя идея. Понимаете, Рёмер сказал, что едва ли им удастся убедить своё будущее "псевдоначальство" в необходимости признать общину, если у пастора не будет диплома. Лазарев на это улыбнулся и ответил: ну что ж, подделать его теперь? Тогда я, дубина, я вмешался и сказал: Отче, сделайте так! Не будет в этом никакого греха! Вы вдохновляемы Духом Святым, и вам дипломов не нужно, это вам впору выдавать дипломы этим людишкам! Но для людей и по их неразумию пусть будет так. Вы что, не помните Евангелие, где Христос говорит апостолу Андрею: поди, и вылови рыбу, и найдёшь в её брюхе статир, и им заплати налоги? Или где Христос исцеляет сухорукого в субботу, чего никому не позволялось делать? Даже ему, видите, даже ему была смешна моя патетика. Он немного посмеялся, то есть не надо мной, добродушно посмеялся так, и сказал: это как решит господин пресвитер, он у нас теперь главный по этим вопросам...
   Вообще, должен сказать, что Лазарев относился ко всем этим делам - бумагам, регистрации - с какой-то мальчишеской небрежностью. Я извинял это ему, конечно, более того, по глупости я этим восхищался: дескать, божий человек не должен иметь наших грешных забот. Ему, например, было абсолютно наплевать, получим мы или нет государственную регистрацию. Как он... как он не понимал, что без неё мы будем... будем преступниками! Сектантами какими-то!
  
   - Простите, пожалуйста: вы хотите сказать, что наличие регистрации делало вас меньшими сектантами, что ли?
  
   - Нет, конечно, не считайте меня тупицей. Но о людях, о людях он подумал, о том, как прихожане должны себя чувствовать, приходя в такой, с позволения сказать, Институт имени Шарикова?!
   Ещё он хотел, чтобы этот диплом Рёмер сам себе сделал и был бы, в глазах баптистов, формально пастором в общине. Какая детская мысль! К счастью, Рёмер и сам отказался. Он же был жулик, делец, а не... безумный фанатик с неисчерпаемой гордыней.
  
   - Вам кажется, что Лазарев был горд?
  
   - Не "гордостью", я сказал, а "гордыней". Человек с этим смертным грехом может быть очень скромен внешне. Он таким и был. Просто Бог, или Сатана, не знаю, повредил его разум, и, видимо, он перестал воспринимать реальные масштабы предметов в духовном мире.
  
   - Сколько прихожан знали о том, что диплом Лазарева - поддельный?
  
   - Рёмер, я, наверное, Смирнова, если он ей рассказал. Он ведь мог и не рассказать, не счесть достойным внимания. Конечно, куда ему, праведнику, забивать таким сором свой боговдохновенный ум!
   Кажется, Аверина догадалась об этом, после...
  
   - Пока не забыл, хочу спросить: это правда, что Евгения была иноверкой?
  
   - Да, это правда. Обращённой иноверкой, но, положа руку на сердце, я даже не знаю, можно ли её считать "обращённой". То есть, является ли настоящим обращение в христианство через секту? Уважаемые мной люди имеют разные мнения на этот счёт.
   Я понимаю так - то есть, она сама рассказывала об этом - я понял так, что Евгения в буддийском приходе раньше была кем-то вроде... - он усмехнулся, - "матери-диакини". Она приглашала священство к нам в город, проводила какие-то занятия, чего-то хлопотала по организации...
  
   - Когда рассказывала?
  
   - На покаянии. Но, конечно, я ей не верил. Не тому, что она была буддийской диакиней, не верил, а её раскаянию. Единожды буддист - всегда буддист. Может быть, она бросила молиться своим идолам, но свою голову, свои взгляды она не поменяла. А это - самое страшное.
  
   - Вы, похоже, недолюбливаете буддистов?
  
   - Я - дьякон русской православной церкви. И я вам скажу так: Лазарев мне сейчас непонятен, омерзителен, жалок. Но он был христианином. Безумным фанатиком, но христианином. И поэтому даже он мне ближе, чем эта иноверка, которая так и осталось иноверкой. А в остальном - что ж...У меня нет к ней, скажем, ненависти, просто неприязнь. Знаете, это как белые медведи на Северном полюсе. Разве к ним можно что-то чувствовать человеческое? Ненависть - это человеческое чувство.
  
   - Всё ясно, спасибо. Вы не принимали участие в возведении молитвенного дома?
  
   - Нет, не принимал. Я же говорю, всем хозяйством занимался "пресвитер". Он нашёл место, он оформил бумаги, собрал с каждого по сектанта по две тысячи рублей, ещё на стороне нашёл какие-то деньги...
  
   - Как вы думаете, Рёмер много зарабатывал на общине?
  
   - Понятия не имею. Был, правда, ящик для пожертвований, но я не думаю, что много жертвовали. Респектабельные люди в секту не пойдут. Вообще не понимаю, зачем этот жулик связался с нищими сектантами. Потому что мы были нищими! Не думаю, что наше убогое заведение много получило с баптистов. Кстати, их инспектор...
  
   - Отец Балтасар.
  
   - Он такой же отец, как я мать, этот чёрный.
  
   - Вы хотите сказать, что он - не настоящий баптистский пастор?
  
   - Самый настоящий. Вы что, молодой человек, сдурели, называть "отцом" такую обезьяну? Ещё "батюшкой" назовите! Этот инспектор, я так думаю, приехал потому, что у нашего "начальства", в кавычках, возникли сомнения, давать ли нам деньги. Тут-то и раскрылась глубоко враждебная нам сущность этой псевдообращённой иноверки! Не напиши она свою хамскую статью, черномазый уехал бы - и дело с концом, никто ничего не узнал бы. Нет, видите ли, ей правды захотелось, правдолюбке!
  
   - Вы должны бы быть ей благодарны: она же ускорила кризис.
  
   - Может быть, но я не благодарен. Вот, представьте себе, что ваша жена сошла с ума. Придёт тесть, шурин там, деверь, даст ей оплеуху, или "Скорую" вызовет, и вы ему будете благодарны. А если придёт к вам в дом, извините, белый медведь!.. Пингвин!.. И вызовет моей жене неотложку. Так она же всё-таки человек, а он - зверь! И пусть сидит в своей берлоге и к нам не лезет!
  
   - Насколько я знаю, когда все ополчились против неё, Агний Евгению защищал.
  
   - Да, защищал. Дескать, "нет религии выше истины", "на лжи не построишь прочного здания", "каждый имеет право на своё мнение" и прочая демократическая туфта. Бред, бред! Насколько я понимаю, она даже не была ему особенно благодарна. Правда, Лазарев её спросил, достаточно строго: что же она ходит к сектантам, если убеждена в их лживой сущности? Ещё и обиделась, представляете? Но что ждать, это звериная психология, она отличается от людской.
   Впрочем, чему удивляться! Секта, она и есть секта, а сектантский вожак есть сектантский вожак. Он не может отличить пингвина от человека, чёрного от белого, не может понять, кому нужно доверять, а кому нет...
  
   - А Иисус Христос? - вдруг вырвалось у меня. Я имел в виду избрание и предательство Иуды Искариота.
  
   - Что?! - испугался дьякон. - Иисус Христос, ах, да...
   Нет, что вы, с ума сошли? Не равняйте, не богохульствуйте!
   Так вот, на самом деле, и я начал тогда сомневаться. Потому что, если это был Святой Дух, который им руководил, то почему мы влачим жалкое существование в какой-то избе, почему нас не знает весь город? И откуда тогда, мать его, весь этот хаос, это озлобление в приходе, эти нацистские молодчики? Почему мы должны перед их мордами махать топорами, как мясники? Где это... ангельское воинство? И ещё! На ком почиет Святой Дух, тот, наверное, хотя бы просто человечен. Даже не "божественно человечен", уж куда там... Просто благодарен, например.
  
   - Агний оказался по отношению к вам неблагодарен?
  
   Дьякон помолчал немного.
  
   - Про скинхэдов знают все. Но никто не знает, что готовилась ещё одна такая же провокация.
   Когда я начал сомневаться, я однажды... не утерпел и пришёл в храм. По месту старой службы. К отцу Никодиму. Собственно, не к нему, а просто так, постоять перед образами, но он там оказался. И он - он меня не отверг, не выгнал, как паршивую собаку. Он даже меня не переубеждал. Он просто со мной побеседовал, аккуратно, ровно. Сказал, что если у меня на сердце тяжесть и сомнение, то это и есть лучшее доказательство мерзости, лживости всего этого предприятия, всей сектантской будочки. И он мне не запретил приходить в храм. И сказал - так, между прочим - вот что: Отец Сильвестр пришёл к нему, Фомичёву, на занятия, в духовной семинарии, испросив благословения, конечно. Сильвестр тоже там что-то ведёт, но на первом курсе, а Фомичёв на последнем. И стал активно агитировать семинаристов прийти в молитвенный дом во время службы и устроить поганым сектантам разнос.
  
   - С битьём окон и прихожан?
  
   - Нет, проще: они бы развернули какой-нибудь плакат, стали бы орать "Позор христопродавцам!" и т.п. Отец Сильвестр уже устраивал такую штуку, два года назад, когда какой-то сектантский старец, пятидесятник, кажется, захотел в гарнизонном доме офицеров провести свой богомерзкий семинар. Я отца Сильвестра не очень люблю, но, вообще-то, уважаю, вот за это хотя бы, за смелость. И Фомичёв мне назвал дату акции. Ему, дескать, эта идея не нравится: пахнет всё скандалом, грязью, не дай Бог, накостыляют сектанты нашим ребятам-семинаристам по шеям, а если будет по-другому, тоже плохо: РПЦ опорочат, а Лазарева возвеличат, как мученика. Так что я, сказал он мне, могу с этой информацией делать что угодно, с тем условием, что никогда отец Сильвестр не узнает о нашем разговоре. Вы можете дать слово, что будете молчать об этом отцу Сильвестру?
  
   - Даю слово.
  
   - Спасибо. Конечно, я, остолоп, тут же помчался к своему обожаемому "авве" - я его просто очень жалел, по-человечески - и доложил обо всём. А он так, с улыбочкой, спокойно, ответил: спасибо, мол, но он и без того осведомлён. Мол, матери-диакине явилось видение... Ложь, дурь собачья! Какое ей, истеричке, могло быть видение?! Надо было ему корчить из себя пророка, даже со мной корчить! И ни слова хотя бы простой человеческой благодарности!
   Службу просто перенесли на другой день, так что ребята пришли к закрытой двери. Но с тех пор я стал думать о том, как бы одним разом, одним ударом взять и покончить с этой мерзкой сектой! Вывести её на чистую воду!
  
   - И что же вы придумали?
  
   - Ничего особенного. Я собрал веские доказательства поддельности диплома Лазарева. И... ещё кое-какую информацию. И передал это отцу Сильвестру. А он - ещё кому-то там. И против секты был возбуждён иск.
  
   - Значит, вы поступили так же, как Евгения?
  
   - Ничего подобного! Не смейте меня равнять с ней! Она - иноверка, а я - христианин! Я делал это, чтобы спасти людей! И чтобы оздоровить эту ненормальную атмосферу! Потому что у меня сохранялась ещё маленькая надежда, что Лазарев как-то одумается, исцелится, поймёт, что действовал неверно, отбросит от себя этих жуликов...
  
   - И обратится к православию.
  
   - Не смейтесь. Если бы он раскаялся, если бы осознал глубину падения, то... для Бога нет ничего невозможного. Чего бы он не смог достичь, с его-то талантом! Понимаете, Бог даёт людям таланты, так и ему был дан большой талант. А он снёс его на кладбище Сатане.
   Впрочем, я зря виню этого бедного человека, он, видимо, не понимал, что делал. Вокруг всё рушилось, а он улыбался...
  
   - Простите, давайте сделаем шаг назад. Диплом и "ещё какую-то информацию". Какую?
  
   - Какую!.. Всякую. Например, то, что в службах участвуют несовершеннолетние.
  
   - А это было?
  
   - Ну, эта Ася, например, которой, вообще-то, было семнадцать лет.
  
   - Та самая красавица Ася?
  
   - Да. Красавица? Не знаю. Просто глупая смазливая девчонка, даже не то чтобы очень красивая.
  
   - Как фамилия Аси?
  
   - Фамилия Аси? Разве вы не знаете её фамилии?
  
   - Нет.
  
   - Тогда вам и незачем знать.
  
   - Я могу серьёзно испортить вам жизнь, отец Герман!
  
   - Вы идиот, молодой человек. Я не знаю, что именно можете сделать вы, точнее, люди, которые за вами стоят. Но есть и другие люди, и они сильнее ваших начальников. Потому что у ваших хватило денег только на детектива-одиночку, молодого парнишку. А у т е х - на ФСБ. Неужели я такой дурак, чтобы не понять, кто для меня опасней? Я... Я больше ничего вам не скажу.
  
   - Хорошо, отец Герман. Позвольте последний вопрос. Я его задаю от себя, а не по заданию.
  
   - Я не буду вам отвечать, если не захочу.
  
   - Ваша воля.
  
   - Давайте ваш мерзкий вопрос, и кончим поскорее! Я замёрз и устал.
  
   - Я тоже...
  
   Я помолчал, собираясь с силами.
  
   - Отец Герман, это вы убили Агния Лазарева?
  
   Отец Герман сначала ничего не ответил. Он сидел на краешке скамьи, перегнувшись, слегка покачиваясь.
  
   - Балбес, балбес, - тихо пробормотал он. - Я думаю, молодой человек, что вы не читали "Братьев Карамазовых"...
  
   - Представьте себе, читал.
  
   - Никого не читайте, кроме Достоевского. Не тратьте время на макулатуру. А если читали, вспомните Ивана. Чёрт... чёрт его убил, вот кто! Попользовался, потешился пареньком для своих целей и убил! А я ни при чём здесь, слышите! Ни при чём!
  
   - Простите, отец Герман. Я... пусть будет по-вашему. Спасибо вам за интервью.
  
   - До свиданья, молодой человек. И избавьте меня, ради Бога, от удовольствия видеть вас ещё раз!
  
   - До свиданья.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

  
   Я "допрашивал" отца Германа, наверное, больше часа. По крайней мере, заготовленная впрок чистая кассета оказалась вся исписана. Я страшно устал за это время - не столько психически, сколько ещё и физически - моя дурацкая "кираса", совершенно неуместная, продолжала давить на плечи. А нужно было ещё вернуться пешком домой... Впрочем, службу мои милитаристские приготовления мне всё же сослужили.
   У арки во двор сталинского дома, через который я обычно сокращаю путь, стояли три юнца.
   - Эй, чувачок! - поприветствовал меня один. - Закурить не найдётся?
   - Нет, - ответил я нехотя.
   - А в морду?
   Молча я достал из своей сумки топор и прикинул на руке его вес. Юнцов как ветром сдуло...
   Не раздеваясь, я прошёл в свою комнату. Через полминуты за мной следом вошла мать.
   - Ты так и будешь ходить по квартире в верхней одежде?
   (На самом деле, после того, как мать недавно высказала мне претензию о количестве моей верхней одежды на вешалке, я собрал её всю и перенёс в свою комнату, там же теперь и раздевался, а пальто вешал на гвоздь. Может быть, это было предложение мне вернуться к пользованию вешалкой? Но уж больно недружелюбным тоном высказанное...)
   Ничего не отвечая, я вынул из карманов пальто газовый баллончик и диктофон и свалил их на стол.
   - Господи, что это ещё такое? Чем ты занимаешься, Александр? С кем ты общаешься?
   - С бандитами, с кем же ещё... Сектанты, жулики и убийцы, вот моя компания.
   Я повесил пальто, на этот раз - в шкаф, потому что не мог из-за матери подойти к гвоздю, стянул свитер и стал развязывать свои "латы".
   - Что ты на себя напялил?! - она перешла почти на крик.
   - Нам выдают, - ответил я с мрачным юмором. - На кафедре. Как защиту от студентов, если будут кидать топор в спину. А ещё нам выдают орудие воспитания, изобретённое Антоном Семёновичем Макаренко. Вот такое... - я вынул из сумки топор и положил его на стол рядом с диктофоном. - Используем опыт классика: как начинают хамить - рубим им парты, знаешь ли...
   Мать уставилась на меня круглыми от ужаса глазами, затем развернулась и быстро вышла, хлопнув дверью.
   "Неужели снова придётся переезжать!" - подумал я с неудовольствием и завалился спать, еле найдя в себе силы, чтобы раздеться.
  
   С утра среды. я сел за работу со свежими силами и принялся оформлять новые выкладки.
  

I. Что мне известно теперь?

  
   1. Список сектантов не пополнился, зато я узнал фамилии некоторых. Вот как выглядел список теперь:
   Сергей Жихарев, автослесарь ("морячок")
   Лариса Шубина, продавщица
   Ника Смирнова, в общине сектантов "диакиня"
   Юрий Михайлович Рёмер, юрист, в общине сектантов "пресвитер"
   "Старик Коляныч"
   Евгения Аверина (журналистка, бывшая буддистка)
   Отец Герман, в миру Григорий Прохоров
   Ася, несовершеннолетняя
   Кроме того, с Агнием Лазаревым была знакома и Анна Борисовна Велехова, чиновница из Управления по регистрации религиозных объединений. В общину она наверняка не входила и службы едва ли посещала.
   2. Благодаря информации дьякона я теперь представлял особенности сектантских богослужений и добавил парочку новых записей на страницу "учение Лазарева". Возможно, что Лазарев действительно не создал целостного учения, а порождал свои "откровения" эпизодически. При этом он был не просто умным, но образованным, хитрым, искушённым в богословии человеком, если в споре довёл благодушного отца Никодима до раздражения, и выглядело это, по крайней мере, со стороны, так, будто православному иерею нечего возразить. Сам спор (я прослушал его описание на кассете два раза) показался мне утомительной и туманной теологической заумью.
   3. Становилась ясной иерархия общины:
   - "евангелист" (боговдохновенный священнослужитель);
   - "пресвитер" (администратор);
   - "мать-диакиня".
   При этом мать-диакиня, хотя формально занимала низшую ступень этой иерархии, имела на лидера большое, чисто женское, влияние. Складывалось грустное ощущение, что талантливого, но полубезумного (потерявшего правильное восприятие масштабов своей личности) человека использовали, с финансовой стороны, ловкий жулик, а с другой - ещё большая сумасшедшая. Или Ника не была сумасшедшей, а напротив, очень хитро, как Гамлет, прикрывалась своим "блаженным" состоянием? С какой целью, интересно? Но зачем спрашивать цели от женщины! Из жажды власти, из прихоти, из желания самоутверждения - мало ли мотивов!
   4. Прояснялись предыдущие вопросы, в том числе, вопрос о Евгении и о протестантах. Получалось: идеологически секта действительно не зависела ни от кого и была вполне самодостаточной.
  

II. Вопросы и предположения.

  
   1. Самым мучительным вопросом становился теперь отец Герман и его роль в убийстве лидера секты. Неспроста же он упомянул Ивана Карамазова! Для верности я взял с полки том Достоевского и перелистал его. Иван Карамазов не был убийцей отца, но этой смерти он, во-первых, желал, во-вторых, возможность убийства предполагал, в-третьих, ему не препятствовал. Выходило: и отец Герман также. Вероятно, он знал и правду об этой гибели. Но отец Герман больше ничего не скажет, хоть режь его на куски.
   А кого он боялся? Что это были за могущественные силы, которые привлекли на свою сторону ФСБ? Стоп: осадил я себя. Какие силы? Откуда у меня эта паранойя, вера в масонские заговоры? Нет в нашей области таких сил и таких влиятельных людей, чтобы позвонить в Областное управление ФСБ и сказать: "А ну-ка, полковника Воронина ко мне!"! Была просто работа ФСБ, которая решила допросить сектанта после смерти лидера секты, и это вполне логично, ведь Община св. Татьяны, похоже, представляла общественную опасность.
   Значит, следствие уже провели! И убийца уже известен, может быть, и срок давно отбывает! И я оказался не первым: черт возьми, как обидно...
   Кстати, почему не "обработали" Сергея и Ларису? Наверное, потому, что они были рядовыми сектантами, далёкими от планов своего высокого командования.
  

2. Кто убил лидера секты?

  
   Будем рассуждать логически. Трое основных подозреваемых - Евгения, о. Герман и Юрий. Но на этом месте я усомнился в возможности для журналистки, образованной женщины, совершить такую средневековую мерзость.
   Дьякон, похоже, не убийца. Он - усталый духом, измученный человек с расстроенными нервами, если испугался молодого парнишки. Ему самому убить не хватило бы смелости. И потом, дьякон - духовное лицо! Не мог же он безнаказанно для своей совести совершить смертный грех, а после продолжать служить в храме, как ни в чём не бывало! Конечно, не мог, если даже грех сравнительно куда меньший - измена родной вере - так тяготил его совесть. Да убей он - ушёл бы в монастырь, каяться до скончания своего века.
   Остаётся Юрий. Юрий - "продажная совесть", ловкий махинатор, так искусно подделавший диплом об окончании Библейского института, что сами баптисты первоначально ничего не заподозрили. А вдруг он так ловок, что скрылся ото всех?
   Бедный я! Если даже ФСБ спасовала перед этим делом, то во что же я ввязался! Или Бог с ним, с этим убийцей, сдался он мне? Я ведь - серьёзный исследователь, а не мальчишка, начитавшийся Конан-Дойла и Гилберта Честертона. Но как смертно хочется докопаться до правды... Хорошо: выясним, кто он, и умоем руки. Может быть, ещё и поможем "людям в погонах", а?
   Отчего Прохоров говорил про "чёрта"? Действительно ли была какая-то мистика, то есть "чертовщина", вокруг этого убийства? Вот славный будет научный вывод...
  

3. Почему отцу Герману запретили говорить об Асе?

  
   Может быть, если убийца до сих пор не найден, Ася как-то связана с убийцей и, в интересах следствия, говорить о ней нельзя? Может быть, она и есть убийца? Нет, это уже чушь в духе плохих детективных романов. Кроме того, тогда всё, что касается Рёмера, тем более было бы закрытой информацией, а я вот без труда выведал от дьякона его фамилию.
   А, может быть, всё проще? Почему в Мэрии должны знать фамилию Аси? Что, если это их бывшая сотрудница, опростоволосившаяся и опозорившая всё учреждение своим вступлением в одиозную секту? Секретарша, скажем? Что-то, однако, не похоже: несовершеннолетняя!
   Хорошо, зайдём с другого края. Агний обладал такой "харисмой", что сумел обратить в свою веру бывшую буддистку. (Любопытно, не могут ли буддисты быть причастными к его смерти? Из мести, скажем... Пожалуй, нет: наверное, они с презрением отвернулись от перебежчицы и сказали что-то вроде "Туда ей и дорога!") Буддисты миролюбивы, а вот иудеи - не очень, мусульмане же вообще, чуть что, хватаются за нож. Отчего бы не предположить, что Ася - дочка главного раввина? Или, к примеру, дочь... нет, положим, любовница имама? Пусть не имама: очень влиятельного бизнесмена-кавказца? Раввин или кавказец звонят в Мэрию и возмущённо выговаривают: что, дескать, ваши единоверцы себе позволяют? В воздухе пахнет межнациональной рознью, под кем-то - под Овчариным, например - шатается кресло: не уследил! И вот, чтобы не раздувать скандал, решено молчать про эту Асю, будто её вообще не было на свете.
   4. Вопрос не столь серьёзный, но любопытный: как же всё-таки совершилось "чудо глаголания"?
   Допустим, имел место сговор. Рёмер узнаёт от Агния о Велеховой, через неё как-то выходит на буддистов. Везёт своего "авву" в буддийский центр и, смиренно кланяясь пожилому ламе, говорит ему на английском языке: Не окажете ли нам честь, наставниче, посетить завтра наш скромный приход? Мы, правда, не буддисты, но из христиан вам рады больше всех. И не будете ли вы, в обмен на приглашение, так любезны написать нам пару тибетских фраз, разборчиво, английскими буквами? Мы хотим сделать для друзей маленький розыгрыш...
   Что-то не верится.
   Другой вариант. Где-то Рёмер находит учебник тибетского языка, разучивает пару коротких фраз. Например, "Здравствуйте", "Как ваше здоровье?" и т.п. Накануне он приходит к Агнию и почти насильно вкладывает эти фразы ему в голову, заставляет повторять: чтобы порадовать, дескать, пожилого человека. Лазарев, наивный фанатик, соглашается, он ещё ничего не подозревает. Короткий диалог, и вот уже восхищённая паства вопит: "Чудо! О, чудо!" А это Юрию и на руку! Теперь он сможет манипулировать своим "евангелистом", создать, прикрываясь им, религиозную организацию, обделывать под её прикрытием свои тёмные делишки... Странно контрастируют деловые таланты господина пресвитера с нищетой его прихода! А ну как все деньги текли в его карман? Скажем, некий мафиози решил пожертвовать крупную сумму "на упокой души", но в православном храме ему откажут. А тут - ради Бога! В качестве знака признательности его преподобие получит, например, новый BMW. Кроме того, любая церковь имеет право торговать культовой продукцией и освобождается от налога на прибыль. Почему бы не продавать марихуану под видом целебного монастырского чая, видео с детской порнографией - под видом фильмов о русских монастырях... Прекраснодушный авва ничего и не узнает!
   Что ж, очень похоже на правду.
  

III. Направления дальнейшего поиска.

  
   1. Евгения Аверина.
   2. Молитвенный дом и бывшая квартира Лазарева.
   3. Могила Лазарева.
   4. Родители Лазарева или люди, знавшие его в детские годы (как бы ещё их найти?)
  
   Я заработался, стрелка часов показывала три. Звонок от Маши позволил мне, к счастью, вспомнить, что я - молодой мужчина, а не бумажная крыса. Маша приглашала в кино, мы договорились встретиться у кинотеатра.
   - Сашуля, как здорово! Соскучилась! Куда ты снова пропал? Я твоему Мамонтову нажалуюсь! Кстати, почему я тебя веду в кино, а не наоборот? Смотри, я обижусь!
   - Машенька, страшно много работы...
   - Знаю я твою работу! Почему мы никуда не выходим? Давай сходим с тобой как-нибудь в ночной клуб, ладушки?
   - Ладушки...
   - Ты золото у меня! А теперь вот чего скажу: есть очень интересные новости. Отец купил по дешёвке квартиру, для своего сотрудника, чтобы каждый месяц не оплачивать ему служебное жильё...
   - Ничего себе: твой папа оплачивает сотрудникам жильё?
   - Да просто редкий был специалист, ценный кадр... А ценный-то кадр взял и уволился! Поработали они месяц, два, видят: не такой уж и "ценный" был товарищ этот, можно без него обойтись. А квартира стоит пустая, продать бы её - да вроде жалко, сейчас, ты ведь знаешь, цены-то упали! А так - квартплату плати, мелочь, а неприятно. Решил он её сдавать, а арендатора тоже фиг найдёшь! И я ему тут говорю: папа, говорю, а сдавай её мне! Ну, то есть... нам! Машуля, говорит, дурёха, родная кость! Я с тебя и денег не возьму, только коммуналку плати...
   - Маш, подожди, дай переварить, потому что предложение - из разряда научной фантастики... А твой отец... - я засомневался, - он имеет в виду нас вдвоём? Он, вообще, не против?
   - Да ты что, у меня мировой папка! Ну, мама, конечно, сразу сделала такое постное лицо, будто я - маленькая девочка, а ты - этот...
   - Старый похотливый негр.
   - Точно!
   - Вот видишь!
   - Ну, я её уломаю. Не обещаю, что скоро, но уломаю. Ты-то сам - как? - спросила она, осторожно заглядывая мне в глаза.
   Я вспомнил вчерашнюю стычку с матерью по пустяковому поводу и, поколебавшись, ответил:
   - Я, вообще, за...
   И Машуля с радостным визгом повисла у меня на шее.
   Остаток дня прошёл безоблачно, и у меня нет никакой необходимости его описывать.
  
   В четверг. я отправился в Дом печати, где мне пришлось пять утомительных минут объяснять охраннику на вахте, кто я такой и почему мне нужно побеседовать с главным редактором "Недели". Меня пустили только после предъявления паспорта и аспирантского билета, который долго и придирчиво изучали.
   Дом печати, где помещаются редакции четырёх городских газет, - это серое советское здание в форме правильного куба, и внутри оно столь же уныло, как и снаружи: тусклые лампочки в коридорах, обшарпанные стены, скрипучие деревянные двери, поникшие пальмы в вестибюлях, театральные стулья с ободранной обивкой, на одном из которых мне пришлось просидеть полчаса в ожидании перед дверью заветного кабинета.
   - Здравствуйте. Вы - Альбина Дмитриевна?
   (Имя и отчество я прочитал на табличке на двери.)
   - Да, я главный редактор. - На меня поверх очков смотрела дама в стиле "пожилая Мэри Поппинс". - А вы кто, молодой человек?
   - Меня зовут Александр Данилович Рязанский, я - исследователь.
   - Исследователь? Очень интересно.
   - Я пишу кандидатскую диссертацию по, хм, миноритарным религиозным течениям.
   - Как-как?
   - Миноритарным религиозным течениям.
   - Наверное, это что-то вроде сект! - она сочно выговорила последнее слово.
   - Именно так, по сектам.
   - Боюсь, что ничем не могу вам помочь, молодой человек: мы сектантской деятельностью не занимаемся.
   - Что вы, Альбина Дмитриевна! Никто бы и не подумал. Но дело в том, что ваша сотрудница...
   - Наши сотрудники тоже вне всяких подозрений.
   - Пожалуйста, дослушайте меня! Конечно, вне подозрений! Ваша сотрудница провела очень ценное журналистское расследование, которое, должен сказать, делает честь её профессионализму.
   - Рада слышать.
   - Она изучала секту Лазарева и опубликовала великолепный материал.
   - Так, и дальше что?
   - К сожалению, часть добытой ей информации она не напечатала, а это очень важная информация, в научном смысле.
   - Не напечатала, так напечатает. А вам-то что от неё нужно?
   - Смешной вопрос, Альбина Дмитриевна.
   - Нет, не смешной. Это вы смешны, молодой человек. Приходите с улицы и надеетесь, что наш сотрудник возьмёт и выдаст вам - ни за что, за понюшку табаку - материал, который он собирал с трудом, много дней, жертвуя своим здоровьем... Почему я вообще должна вам верить, что вы пишете диссертацию, а не пришли из "Экспресса"?
   - Вот мой аспирантский билет.
   Мадам редактор без слов протянула руку, взяла мой видавший виды аспирантский билет и стала его изучать так же внимательно, как до того - охранник.
   - Я не вижу причин, по которым аспирант не может быть журналистом, - буркнула она.
   - Вы можете позвонить моему научному руководителю, профессору Игорю Ивановичу Мамонтову. Или Евгению Васильевичу Овчарину, ведущему специалисту Отдела...
   - Не надо оглушать меня громкими фамилиями. Допустим на секунду, что вы исследователь. Всё равно: почему наши сотрудники должны вам помогать? Занимайтесь сами вашей работой, не привыкайте паразитировать!
   - Именно потому, что исследованием и его результатами интересуется Мэрия. Понимаете, Альбина Дмитриевна, я никто, так, рядовой аспирант! - я обезоруживающе улыбнулся. - Но за мной стоит Мэрия, общественность нашего города, которая хочет...
   - Молодой человек! Где гарантии того, что вы не используете все эти материалы, чтобы бросить тень на наших сотрудников?
   - Альбина Дмитриевна! - я решился играть в открытую. - Пожалуйста, не сердитесь, но я должен сказать, что про Евгению Аверину и её участие в секте Лазарева мне уже всё известно.
   - Это чушь!
   - Нет, это не чушь. Уже опрошено с... полдюжины бывших сектантов, есть кассеты с записями. И, поверьте мне, Альбина Дмитриевна, если бы я вдруг захотел кого-то там "опорочить", я вполне бы сумел это сделать и без вашей помощи! У меня нет необходимости этого делать, я пишу научное исследование, а не сенсационную статью в таблоид! И фамилии для меня нелюбопытны. Но единственное, что меня может заставить "бросить тень", как вы выражаетесь - это, простите, ваше недружественное отношение и упорное нежелание взаимно помочь друг другу.
   - Вы нам угрожаете, я так понимаю?
   - Альбина Дмитриевна, нисколько! Я совсем не хочу ни с кем ссориться. И я, в конце концов, тоже могу оказаться вам полезным.
   - Каким образом? - спросила главный редактор сухо.
   - Каким? - я растерялся. - Я... Да очень просто! - осенило меня вдруг. - У меня уже сейчас целая гора материалов по этим сектантам, три часа диктофонной плёнки. Материалы интересные, колоритные! Можно ведь опубликовать их, причесав, сделать серию статьей, конечно, про вашу сотрудницу ни слова...
   - Почему вы считаете, что это нам интересно?
   - Потому, что Евгения уже начала этим заниматься. Потому, что людям в наше неспокойное время жгуче интересно знать о сектантах!
   - Молодой человек! - редактор вдруг задумалась, замолчала и не сказала того, что хотела. Мы посидели, я терпеливо ждал.
   - Может быть, эти ваши так называемые "материалы" и представляют какой-то - микроскопический - интерес. В любом случае, не я этим буду заниматься. Женя сейчас в отпуске. Вот её... так, подождите, вот её телефон. Перепишите себе и позвоните ей.
   - Спасибо!
   - Я тоже ей позвоню. И поверьте мне, молодой человек, что Женя не поделится с вами ни граммом своих драгоценных находок, прежде чем вы не предоставите ей всю вашу... ерунду, которую вы по-дилетантски раздобыли. Уж будьте уверены!
   - Спасибо вам большое!
  
   Больше я в тот день и не успел ничем заняться - кто бы встретил Машулю после учёбы?
   А вот в пятницу. она заканчивала учиться поздно, я работать - раньше, и этот временной зазор мне хотелось посвятить своему "главному делу". Телефон, данный мадам редактор, не отвечал. Следующим в списке на изучение был молитвенный дом.
   Проход к дому N 6а по улице Путевая я без труда нашёл по карте города. С собой я, ещё при выходе из дома, захватил своё замечательное "орудие воспитания", ножовку по металлу и фотоаппарат. Если здание пустует, можно будет попытаться проникнуть внутрь, например, перепилив дужку навесного замка или сбив доски с окон.
   Долгое, утомительное путешествие в переполненном маршрутном такси до конечной остановки. "Неужели они так вот каждую неделю ездили? - думалось мне по дороге. - Фанатики, изуверы! Тут не только батюшку, а и матушку родную ухлопаешь, после такой езды..."
   В тот день выпал первый снег. Чудн? было очутиться после динамичного центра города как будто в деревне, с её безлюдьем, тишью (только вдали порой свистел тепловоз), деревенскими избами (попадались и двухэтажные!) и брехающими собаками. Тропинка к молитвенному дому оказалась длинной и узкой: в одном месте мне пришлось идти между двумя изгородями, с расстоянием не больше полуметра от одной до другой, и за каждой бесновался хриплый цепной пёс. "Самый лучший район для сектантского логова", - думал я угрюмо.
   Уже смеркалось, когда тропинка привела к усадьбе, обнесённой глухим деревянным забором со всех сторон, стоящей ближе всех к железнодорожным путям. Только она и могла быть "логовом" - а со стороны, человеку непосвященному, нипочём было бы не догадаться, что здесь происходит! Никакой транспарант вроде "Добро пожаловать в молитвенный дом христиан св. Татьяны" ворота не украшал, наоборот, незваных гостей предостерегала табличка "Осторожно, злая собака!".
   Я энергично постучал в ворота. Затявкали псы в усадьбах неподалёку, а за забором - тишина. Заперты ворота была на металлическую задвижку, на которой, похоже, висел навесной замок, изнутри, разумеется.
   Пришлось мне подтянуться на руках и перемахнуть через забор: получилось это не очень по-спортивному, но я же молодой учёный, а не боец спецназа. Да, это здесь! Во фронтоне избы, где обычно прорубают чердачное окно, был помещён большой деревянный крест.
   Никакая животина, едва я приземлился, не бросилась на меня с раскрытой зубастой пастью: табличка оказалась блефом. Я отдышался немного, достал фотоаппарат и стал неспешно делать снимки. Подошёл к дому поближе...
   Чёрт возьми! Не свет ли это в окошке?!
   Свет, если он и был - неяркий, а такой, какой бывает от единственной свечи - тут же пропал, но я перепугался. Что по сравнению с этим юнцы в подворотне! Сейчас вот распахнётся дверь, и выйдут мне навстречу мрачные сектанты в серых балахонах, "в чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря"! Или выскочат бандиты, те самые, которые торговали марихуаной под видом монастырского чая, а теперь оборудовали здесь подпольный цех по производству оружия!
   Я достал топор из сумки и осторожно, на цыпочках, с колотящимся сердцем, подошёл к двери, на которой некогда была укреплена табличка: четыре следа от шурупов. Приложил к двери ухо и стал вслушиваться. Слух во время опасности обостряется.
   Неужели это скрипнула половица? - и снова ничего не слыхать, кроме собственного сердца. А вот, спустя две минуты - вот! - как будто дыхание человека? Верно ли, может быть, это моё дыхание? Я задержал воздух в лёгких. Нет, ничего, обман слуха. И тут за дверью чётко, внятно хлопнули в ладоши.
   Бывают состояния, когда мы не думаем, не поверяем действий логикой. Вот и я, когда со всех ног, боясь оглянуться, мчался к воротам, а потом ещё дальше, прочь, к остановке автобуса, под неистовый лай, будто все собаки частного сектора проснулись, - я не думал, что люди внутри избы сами испуганы, не стали бы они иначе таиться. И о том, что в руке до сих пор держу топор, как нелепая карикатура на Раскольникова, я тоже не соображал. У остановки я опомнился, кое-как затолкал топор в сумку - "кое-как" означало, что он не лез, топорище торчало наружу, а аккуратно, заботливо уложить не было времени - и вскочил в автобус. Одну остановку проехали - две - три... А ну как сектанты видели меня из окна? И теперь будут мстить: ходить по городу и хладнокровно вырезать всех людей, похожих на меня, длинными ножами... Автобус почти подъехал к центру, и тут я рассмеялся, истерически, до слёз на глазах: такими идиотскими были эти страхи, так глупо и трусливо я удрапал с "объекта изучения", отважный первооткрыватель Северного полюса!
  
   Вечером пятницы. мне позвонил Овчарин.
   - Александр, приветствую.
   - Евгений Васильевич, здравствуйте!
   - Как продвигается работа?
   - Неплохо, есть интересные находки...
   - Ну-ну. Мне рассказывали... Зайти ко мне не хотите? Завтра, например?
   - Я не против...
   - В двенадцать часов.
   Кто, спрашивается, и что ему мог рассказывать? Этот червячок беспокойства меня подтачивал, когда я в субботу. постучался в кабинет Отдела по взаимодействию.
   - Заходите, присаживайтесь. Ну-с? Что новенького?
   - Так, Евгений Васильевич, работаем потихоньку...
   - Леночка, сделай-ка нам чаю! В каком направлении, позвольте полюбопытствовать?
   - Опрашиваю сектантов.
   - И многих уже опросили?
   - Троих. Сергея Жихарева, Ларису Шубину и...
   - И?
   - И отца Германа.
   Овчарин откинулся на спинку кресла и расхохотался.
   - Леночка, видала, а? Прыткий до чего ж! Наш пострел везде поспел! Жалуется, Сашуля, на тебя отец Герман! Не даёшь ты покоя служителю культа, с дубинкой его по улице гоняешь! Что, не так? Ай-я-яй, Саша! Нехорошо получается!
   - Евгений Васильевич, - забормотал я виновато, - я ведь не думал, что он от меня побежит...
   Овчарин вышел из-за стола и покровительственно потрепал меня по плечу.
   - Ну-ну, прощаю. Дерзание молодости. Души, так сказать, прекрасные порывы! Как же, отцу-дьякону морду набить: так искренне, свежо, возвышенно... Какие выводы делаешь, ученый?
   - Очень интересные выводы! - оживился я. - Жёсткая внутренняя иерархия, психическое нездоровье лидера и его ближайшего окружения, подделка документов о пасторском образовании...
   - Так-так, забавненько! А ухлопал его кто, как думаешь?
   - Скорее всего, кто-то из них же, из приближённых, может быть, так называемый пресвитер. У него были мотивы...
   - Ну-ну. Слышали, Леночка, каких Шерлок Холмсов теперь выращивают? Да: иди сбегай к этой, - он сделал в воздухе неопределённое движение пальцами. Лена послушно и проворно выбежала из кабинета. - Так, а ещё что?
   - Я... Простите, Евгений Васильевич, я пока не могу дать полный отчёт. Осталось проверить пару гипотез.
   - Проверяй, проверяй, учёный! Но я тебя жду в следующую пятницу, со всеми твоими гипотезами. Идёт? В два часа.
   - Хорошо.
   - Смотри у меня! - он погрозил мне пальцем, осклабился, показывая зубы. - Не увлекайся! Береги наших попов: они люди усталые, больные...
   Он протянул мне руку для прощания.
   Я вышел и едва прошёл два шага по коридору, как открылась дверь кабинета N 12, и мне навстречу выплыла Татьяна Геннадьевна, полная благодушная дама с шиньоном на голове.
   - Молодой человек! Ой, как хорошо! Только вам звонить собиралась, а вы и сами идёте! Зайдите-ка ко мне в кабинетик...
   В кабинете она улыбчиво указала мне на стул рядом со своим столом, и принялась рыться в бумагах.
   - Что, Татьяна Геннадьевна, ещё неизвестны результаты конкурса?
   - Известны. Так... - она выудила из-под вороха бумаг мою заявку. - Александр Данилович Рязанский? Поздравляю! Вы заняли первое место в конкурсе научных работ!
   - Ух ты...
   - У вас ведь есть банковская карточка?
   - Конечно! На которую стипендию начисляют.
   - Вам нужно будет прийти ко мне и принести реквизиты вашего счёта, их можно взять в банке. И - пожалуйста! - Она широко улыбнулась. - Получайте ваши денежки со следующего месяца!
   - Спасибо большое, Татьяна Геннадьевна! Не знаю, как вас и благодарить...
   - Спасибо вам за интересную работу. И знаете ещё что, Сашенька? Тут к нам заходил на днях и заинтересовался вашей работкой Илья Константинович...
   - Простите, не знаком...
   - Ну, как же! - шумно поразилась дама. - Гросман! Издательский дом "Гросман"! Вам обязательно нужно встретиться с Ильёй Константиновичем! Обязательно! Он просил! Вот его визиточка, кстати, возьмите... У вас могут быть интересные перспективы! - Дама вдруг одобрительно подмигнула мне левым глазом, что я от неё никак не ожидал. - Ну, успешных вам трудов...
   Не буду рассказывать про вечер воскресенья,. который мы с Машулей провели в ночном клубе. Маша танцевала самозабвенно, а я почти не слезал с табурета у барной стойки, и всё время мной владело ощущение неловкости.
   - Александр Данилович, добрый вечер! - задорно прокричала мне разодетая (точнее, почти раздетая) девица, в которой я узнал Юлю Панкратову, свою студентку - и неловкое чувство только усилилось.
  
   В понедельник. вечером я попытался снова "достучаться" по телефону до Евгении Авериной. "Абонент не отвечает". За неимением лучшего я собрался с духом и позвонил Гросману.
   - Да? - поприветствовал меня неприязненный бас.
   - Илья Константинович, здравствуйте...
   - Добрый вечер.
   - Вас беспокоит Александр Рязанский -
   - А, вы тот самый вундеркинд, который мечтает напечатать свою книжку про сектантов?
   - Я, честно говоря, даже не мечтал...
   - Ну, как же не мечтал, сейчас только идиоты не мечтают напечататься... Вы ведь не идиот, нет? Приходите ко мне завтра в два и притаскивайте вашу рукопись.
   - У меня собственно, нет никакой рукописи...
   - Как это, нет рукописи? Вы что, правда, идиот? Вы что-то там ведь написали?
   - Диссертацию...
   - "Диссертацию"! Вот и бери свою "диссертацию"! Смотри, не надорвись по дороге! Всё, Шурик, до свиданья, время дорого.
   - До свиданья, - сказал я трубке, из которой уже неслись гудки. Что это за свинская манера разговаривать?! Но, с другой стороны, этот человек почему-то хочет напечатать мою "рукопись". Может быть, стоит и потерпеть ради такого дела, не быть слишком обидчивым? Ведь брань на вороту не виснет...
  
   Во вторник. я, захватив первую главу диссертации, в назначенное время явился к издателю: в дорогой офис современного делового центра с табличкой "Издательский дом ИЛЬЯ ГРОСМАН" на двери.
   Илья Гросман - мужик с чернющими усами - разговаривал по телефону. Без слов он указал мне на стул, без слов протянул руку за "рукописью", без слов стал её листать, продолжая разговаривать - наконец, повесил трубку и, без обиняков, сразу перешёл к делу.
   - Значит так, Шурик. Это научное фуфло читать никто не будет...
   - Ну, так я пошёл...
   - Стой, дурак! Я сказал, н а у ч н о е фуфло читать никто не будет. А если вот поработать над этой твоей ерундой, можно состряпать отличную книженцию, в популярном стиле...
   - Я не умею так писать, да мне и некогда...
   - А есть люди умеючие. Слушай сюда и мотай на ус. Сейчас я звоню литературному редактору, Верочке. Это девка башковитая, она тебе из твоей мудотени сделает вполне продавабельную конфетку.
   - Илья Константинович, я не сумею оплатить работу литературного редактора!.. - Гросман меня не слушал и уже набирал номер.
   - Алло, Верусь! Слушай: сейчас марш ко мне! Что? Какое у тебя занятие? Ты забыла, у кого ты работаешь? Живо, я сказал! Одна нога здесь - другая там!
   Положив трубку, он пояснил:
   - Верусик у нас ещё учится, на отделении журналистики, на пятом курсе. Очень ценный для меня человек. Платить ей будем процентом от твоего гонорара. А гонорар ты, Шурик, будешь иметь после пробного тиража. На много не рассчитывай...
   - Что вы, я и не думал...
   Гросман уже не слышал меня и делал очередной звонок.
   Мне пришлось томиться на стуле и слушать энергичные разговоры господина издателя. Гросман обращал на меня внимания не больше, чем на, скажем, шкаф у стены. Через двадцать минут в кабинет явилась молодая пышненькая девица в очках, вся ладная, округлая, со светлыми вьющимися волосами: мой литературный редактор.
   - ЗдрАвствуйте, Илья Константинович! - выразительно поприветствовала она начальника.
   Гросман перекинул трубку в левую руку и указательным пальцем показал на меня.
   - Александр. Вера. Нет, я не тебе. Причешешь ему текст в стиле "Прогулки", ладысь? Да не тебе я, балда!
   Вера поощрительно улыбнулась мне. Я встал.
   - АлексАндр?
   - Данилович. Вот... - я растерянно протянул ей "кирпич" диссертации, точнее, её первой главы. - Не знаю, что из этого можно сделать...
   - Не беспокойтесь, из такого объёма можно много сделать.
   Гросман замахал на нас свободной рукой, выгоняя из кабинета. Мы вышли.
   - Я уверена, что мы с вАми сработаемся, АлексАндр Данилович, - пообещала мне Вера своим низким приятным голосом, смакуя гласные "а". - КогдА вам удобней будет начАть работу над текстом?
   - Хоть завтра, Вера...
   - Алексеевна. БАтюшкина Вера Алексеевна. Можно просто Вера. ЗАвтра, знАчит? ЗАвтра... Хорошо. ПриезжАйте... ко мне домой, в четыре часА. ВАм это удобно?
   - Удобно, да, - с сомнением пробормотал я, - только я ведь помешаю вашим домашним...
   - Нет, вы не помешАете. Я снимАю квартиру. Вот моя визиточка. До свидАния... АлексАндр Данилович!
  
   Во вторник. вечером телефон Евгении, наконец, ответил. Трубку взяли - и молчали.
   - Здравствуйте, - заторопился я, - меня зовут Александр Рязанский, я пишу исследование по теме...
   - Ага, значит я - подопытный кролик? Лабораторная крыса?
   - Нет, что вы, как можно! У меня есть любопытные материалы, Альбина Дмитриевна вам, наверное, рассказывала...
   - Так вот: я - не кролик. И не крыса. И не объект для изучения!
   - Евгения, послушайте! Я вообще считаю, что вы... вы внедрились в секту Лазарева исключительно с целью журналистского расследования и сбора материала! Я по-другому и не думал...
   Пауза.
   - Вы, правда, так считаете?
   - Ну, само собой! Вы же буддистка, а это, как я слышал от компетентных людей - на всю жизнь, это мировоззрение, которое сопровождает человека...
   - О чём вы хотите поговорить?
   - О том, что вы знаете про секту Лазарева. Понимаете, с вашей помощью мы сможете предупредить людей...
   - Я не хочу никого предупреждать. Это не моё дело. Если человек хочет заблуждаться - это его право.
   - Но вы согласны поговорить?
   - Согласна.
   - Я могу вам привести свои материалы...
   - А меня они не интересуют.
   - То есть как это, вы разве не собираетесь писать серию статей про сектантов?
   - Нет. Я вообще не собираюсь работать. Вот отгуляю отпуск - и уволюсь.
   - Понятно... Где мы можем с вами встретиться?
   - В центре.
   - В центре города?
   - В буддийском центре "Сангъе Чхо Линг"!
   - Ой, Господи! - испугался я. - Это будет удобно? У вас же там молитвы, службы...
   - Если вы придёте вечером, будет лекция и медитация. Если утром, например, в одиннадцать, никого не будет.
   - К вам вообще... свободный доступ?
   - Да, только нужно позвонить в звонок. Или постучать, звонок иногда барахлит. Записывайте адрес...
   Да, напряжённый мне предстоял денёк:. утром интервью, вечером - литературный редактор! Пожалуй, Машуля ещё обидится, что я ей пренебрегаю...
  
   Буддийский центр находился аккурат на границе между центром города и спальным районом, размещался он в подвале обычной пятиэтажки, и мне пришлось два раза обойти вокруг здания, прежде чем я обнаружил дверь с табличкой "Сангъе Чхо Линг", удивительно информативной табличкой для русского человека! Думаю, и для тибетца не менее загадочной, ведь написано это было русскими буквами.
   На звонки и энергичный стук никто не отозвался - тогда я толкнул дверь и просто вошёл.
   В полутёмном помещении на стенах таинственно поблескивали тканевые иконы, улыбался медный Будда на алтаре с догорающими тремя свечами, а пол деловито подметала девушка, по мере своего продвижения от алтаря ко входу отбрасывая подушечки для сиденья ногой.
   - Это вы - Александр?
   - Я, - ответил я оробело.
   - Проходите и садитесь.
   - Как же, а куда...
   - На пол, куда же! Или это ниже вашего достоинства? Может, ещё на дхарма-трон залезете?
   - Напротив, я совсем не претендую...
   Девушка подошла и кинула к моим ногам подушку для сиденья - мне не оставалось ничего, как садиться напротив неё со скрещёнными ногами.
   Вблизи она оказалась плотной, низкорослой особой, с копной тёмно-русых, точнее, почти рыжих волос; тонкий, изящный нос странно не сочетался с волевым, даже массивным подбородком.
   - Я так понимаю, вы хотите мне задать вопросы?
   - Да. Вы не против записи на диктофон?
   - Нет. У меня есть сорок минут. Я вас слушаю.
  

ЧЕТВЁРТОЕ ИНТЕРВЬЮ. ЕВГЕНИЯ

  
   - Когда вы познакомились с Агнием Ивановичем Лазаревым?
  
   - Кажется, в марте.. Точно не помню.
  
   - При каких обстоятельствах?
  
   - Я привела ринпоче к нему на квартиру.
  
   - "Ринпоче" - это имя?
  
   - Нет, это титул. Так называют высоких лам. Полное имя - Пема Дордже Ринпоче.
  
   - Зачем вы его привели?
  
   - Это вообще долгая история. Начнём с того, что ринпоче на дороге не валяются, в отличие от православных батюшек. Я узнала от знакомых буддистов в интернете, что в *** [она назвала соседний областной центр] приехал Пема Дордже Ринпоче. У них там большая община, почти сотня человек, и мы им по-хорошему завидуем. У них двухэтажный кирпичный дом! В тот же день я собралась и поехала туда. После лекции подошла к ринпоче и уломала его приехать к нам, он ведь собирался сразу в Москву. Я чуть ли не в ногах у него валялась, сказала, что мы будем безумно рады и счастливы, что для нас это большая честь, что к нам ещё ни разу не приезжали ламы такого уровня...
  
   - А это правда?
  
   - Да, это правда. У нас никогда не было тибетских лам. Приезжал, правда, лама Олег из Питера...
  
   - Позвольте, но кто-то ведь руководит вашим приходом?
  
   - У нас сангха, а не приход. "Приход" - я вообще не знаю такого слова. И сангхой никто не руководит, сангха - это содружество равных, взрослых и ответственных людей.
  
   - Хорошо, простите. Но кто-то ведь проводит медитации, лекции читает?
  
   - Глебка. Глеб Иванов. Он получил где-то там парочку посвящений и возомнил о себе невесть что. Когда я только пришла в "Сангъе Чхо Линг", я была деревенской дурочкой, смотрела ему в рот. Но потом я начала практику, стала посещать ритриты...
  
   - В общем, вас не удовлетворял уровень знаний, которые давал местный лидер, и вы решили пригласить аутентичного ламу.
  
   - Да, правильно. Я надеялась, что люди посмотрят на него, прикоснутся к подлинному Учению, сравнят, тоже начнут меняться, ездить в Москву, приглашать других лам, а не сидеть в своём провинциальном болоте!
  
   - Всё понятно. Как прошёл этот... визит, или как вы его называете?
  
   - Даяние Учения. Оно прошло у-жас-но!
  
   - Из-за ламы?
  
   - Что вы вообще говорите, соображаете? Нет, не из-за него, а из-за наших придурков!
   Как только ринпоче дал согласие, я позвонила Глебу. Я орала: "Ты не поверишь, кто к нам приезжает! Срочно делай рекламу! Собирай деньги! Снимай номер в гостинице!" И что же в итоге? Глеб - тюфяк! Я привезла ринпоче, вечером - а ещё ничего не сделано! Он оправдывается: не было времени, работа... Дурак, несчастный идиот! Мне пришлось оставить ринпоче на ночь в своей квартире, мне было так стыдно! Так стыдно!
  
   - А ваши домашние?
  
   - Я живу с мужем, но муж у меня егерь, его шесть месяцев в году не бывает дома.
  
   - Кровожадная профессия, разве нет?
  
   - Да. Но что же мне, перевоспитывать его теперь? Я, кстати, пыталась! Мы теперь почти не общаемся, даже не спим вместе...
  
   - Простите, мы ушли от темы.
  
   - Да. Я сама напечатала, на принтере, листовки, и расклеивала их по городу до трёх часов ночи, меня чуть не сцапали менты. Этот тюфяк даже не смог арендовать никакого зала! Нам пришлось приглашать людей сюда.
  
   - А чем плохо это помещение?
  
   - Да сюда больше тридцати человек не помещается!
  
   - Может быть, качество важнее количества?
  
   - Бред, чушь! Вы ничего не понимаете! Людям надо давать возможность получить Учение, максимальному числу людей, это уникальный шанс в их бесцветной жизни!
   На следующее утро, с шести утра, я здесь всё мыла, прибирала, тёрла! Потом поехала за ринпоче. И, представляете, на лекцию ринпоче пришло всего пятнадцать человек! Пят-над-цать! Кажется, даже не все наши были...
  
   - А Глеб был?
  
   - Ещё бы он не был!
   Ну вот, тогда ринпоче дал Учение, потом посвящение Белой Тары, причём он постоянно подчёркивал, из своей скромности, что он совсем не великий лама, не нужно от него многого ожидать. Я этого даже не переводила, кажется. Потому что с нашими дураками так нельзя, они не доросли до такого уровня недвойственного восприятия, им нужны побрякушки и громкие имена! Вот так вот. Мы собрали деньги, пожертвования, то есть, и оказалось, что ринпоче даже не хватает на билет до Москвы. Позор! Мне пришлось добавлять из своих. Мне не жалко, что там! Но как они своей жадностью испортили свою карму, идиоты!
   После лекций я подошла к Глебу и чуть его не убила! Он так жалко мямлил, что, мол, он оказался абсолютно не готов, что надо согласовывать такие мероприятия, а не делать их за одну ночь, что у людей могут быть свои планы...
  
   - А что, это не так?
  
   - Ерунда! "Свои планы"! Ринпоче, может быть, вообще больше никогда не приедет в Россию, а он - "свои планы"! Так ведь и жизнь пройдёт!
  
   - Лама не гневался на плохую организацию?
  
   - Нет, он не гневался, только улыбался. Он в высокой степени развил в себе парамиту терпения, не то, что мы. Вот, а после - ну, поезд был только на следующий день, больше не было мест в купе - после, когда мы пообедали в ресторане, ринпоче вдруг захотел, чтобы я отвела его в какую-нибудь церковь, и захотел пообщаться с христианским священником. Это было нечто! Конечно, я не могла упасть лицом в грязь, мне нужно было хоть как-то загладить кошмарное впечатление от наших ребят! Глеб - он тоже с нами был, в ресторане - заявил, что шансов на это очень мало, то есть, мы можем зайти в любую церковь, но как только узнают, кто такой ринпоче, православные бабки его загрызут, а священник с ним даже не будет общаться. Я объяснила ситуацию, и тогда ринпоче сказал, что он, оказывается, уже был в православной церкви, ему это неинтересно. Он теперь хочет побывать в других "школах христианства". Представляете? Вот это было испытание! И я подумала, что мы хоть здесь не должны осрамиться! Я бы свою руку за это отдала!
   Я стала тормошить Глеба, и он, наконец, позвонил Анне Борисовне. Это тётка из конторы, где регистрируют религиозные организации. Он спросил, не знает ли она каких-нибудь "альтернативных христиан", с которыми можно связаться. Мне пришлось взять телефон и объяснять этой тётке всё самой, потому что он мямлил. Анна Борисовна сказала: знает, но у католиков службы бывают только по воскресеньям. А ринпоче уезжал в пятницу. Я готова была кричать, биться головой об стенку! И тогда Анна Борисовна предложила нам "одного сектанта", который проводит службы прямо на квартире. Если мы не испугаемся, конечно. Дала нам телефон. Я снова объяснила ринпоче проблемы и спросила, не боится ли он идти к сектанту. Лама рассмеялся и ответил, что он вообще человек не робкий.
   Вот так, значит, мы и познакомились. Я позвонила Лазареву, представилась, он сказал мне адрес, мы пришли по адресу, всё банально.
  
   - Это было в тот же вечер?
  
   - Да.
  
   - Лама... то есть, простите, ринпоче все время был рядом с вами? Он ни с кем не встречался до посещения Лазарева?
  
   - Да, конечно! Что это вы спрашиваете?
  
   Моя гипотеза об "учебнике тибетского языка" похоже, подтверждалась.
  
   - Просто так. Расскажите, пожалуйста, об этом посещении.
  
   - Мне нечего рассказывать. Мы пришли на квартиру. Это была даже не квартира, а комната в коммуналке. Правда, с отдельным входом, с улицы, а над дверью вывеска "Цветы". Комната средних размеров, почти без мебели, а народу много, человек шесть. Хорошо, хоть Глебка не пошёл с нами. Струсил, наверное... На одной стене висели иконы, стоял маленький алтарный столик, как у нас, только меньше. А по другим стенам, это было прикольно, шли зеркала, так что казалось, что людей в три раза больше, чем есть. Главным среди них был высокий мужик в сером платье, или как там это у них называется. Ринпоче спросил через меня, позволят ли нам остаться на даяние Учения и молитвы. Местный народ от этого был не очень-то в восторге. Тогда Лазарев стал их стыдить: как им не совестно, мол, к вам пришёл гость, уважаемый человек, священнослужитель, а вы его прогоняете. Ну, в конце концов, он всех уломал, хотя я уже была не рада, что мы потащились в эту лавочку. Начались молитвы, потом проповедь.
  
   - О чём была проповедь?
  
   - О задачах религий и их принципиальном равенстве. О разных путях достижения этой... христианской нирваны, в общем. Я забыла слово. На меня, честно сказать, произвело большое впечатление, даже не проповедь, а сам Лазарев. Как он говорил. Понимаете, он не мямлил, он говорил с большой силой и уверенностью! Как человек, который абсолютно находится в своей теме. И который знает, что говорит, а не прочитал в книжке. Это было сильно, особенно на фоне Глебки. И он сам по себе был эффектным мужчиной. После ринпоче захотел к нему подойти, но Лазарев сам к нам подошёл. И у них состоялся разговор.
  
   - На тибетском языке.
  
   - Да. Правда, Лазарев говорил с акцентом. Но меня это всё потрясло, конечно.
  
   - Разговор был долгий?
  
   - Нет, короткий. Каждый сказал по три фразы. Или по четыре. После они соприкоснулись лбами. После они сняли свои чётки и обменялись ими. Это было очень трогательно. Все в это время молчали.
  
   - Зачем они соприкоснулись лбами?
  
   - Это такая форма благословения.
  
   - Кто кого благословил?
  
   - Не знаю.
   Я спросила ринпоче, о чём они говорили. Он ответил, что лама спросил о его здоровье, и что посоветовал ему есть сухой чёрный хлеб от болей в сердце, не есть мяса и не пить много молока.
  
   - Какой лама?
  
   - Я тоже об этом спросила. Ринпоче удивился: Ну как же, вот этот лама, в сером го. А больше здесь никого нет! Я спросила ринпоче: как он думает, Лазарев - настоящий лама? Тот улыбнулся и ответил: ведь он, Пема Дордже, не получал христианских посвящений, не ему судить. Но этот человек, сказал ринпоче, - настоящий врач, потому что он лечит не только тело, но и сознание людей. Это видно со стороны.
  
   - Что было дальше?
  
   - Ринпоче уехал к Москву, а я на следующей неделе пошла к Лазареву снова.
  
   - Зачем?
  
   - Я подумала, что Лазарев что-то может мне дать. Что я могу получить у него реальную практику и реальное продвижение.
  
   - Вы не думали, что при этом изменяете своей вере?
  
   - Вы дурак! Ваш мозг ограничен концептуальным мышлением! Вы хоть знаете вообще, что такое недвойственное видение? Буддизм, христианство - какая разница? Человек должен выбирать ту практику, которая работает, по-настоящему работает, а всё остальное - это трёп, пустой трёп, который можно засунуть в задницу!
  
   - Да-да, извините, я понимаю...
  
   - Я вообще была тогда в восторге от него! Я тащила к нему своих подружек, знакомых... Привела даже одного знакомого профессора. Конечно, все свалили, правда, профессор остался.
  
   - Как звали профессора?
  
   - Профессор Степанов, Николай Никифорович.
  
   ("Старик Коляныч?")
  
   - Можно у вас узнать телефон профессора?
  
   - Без проблем.
  
   Евгения продиктовала телефон.
  
   - Можно вас ещё поспрашивать?
  
   - Давайте. У вас осталось двадцать минут.
  
   - Какое впечатление на вас производили Юрий Рёмер и Ника Смирнова?
  
   - Какое впечатление? Не знаю. Ну, Юра был кем-то вроде нашего Глеба, такой мягкий мужчинка, белый воротничок, он занимался всякой бумажной ерундой. И, в отличие от Глебки, он ни на что большее даже не претендовал. Как-то Лазарев предложил ему провести службу, когда сам заболел. Юра отказался, сказал, что недостоин.
   А Ника... Нику я не поняла. Это была очень такая ранимая девочка, со стороны даже как будто дурочка...
  
   - Но не дурочка?
  
   - Может быть, и вправду дурочка. Меня, вообще, раздражают такие истеричные люди, которые не умеют управлять собой. Но она была какой-то очень обтекаемой, что ли, очень... очень доброй, вроде бы, на неё сложно было сердиться. Если бы она хоть что-то из себя представляла, если бы у неё были хоть какие-то амбиции! Это тоже меня очень раздражает в людях, то есть, я этого просто не понимаю. Это люди-амёбы, я их так называю.
  
   - Как вы думаете, Ника могла манипулировать Агнием?
  
   - Что?! Чушь!!
  
   - Но ведь у Ники были какие-то видения, Агний, кажется, к ним прислушивался...
  
   - Видения? Ну и что? Это что-то значит? В нашем центре у половины народу бывали видения, правда, половина врёт. У меня у самой бывали видения!
  
   - Вы думаете, Ника тоже обманывала?
  
   - Нет, я просто думаю, что она бесконтрольно вылетала в астрал и что-то там видела, всякую дребедень.
  
   - Какую дребедень?
  
   - Ну, какая-то там святая Тереза, какой-то там святой Франциск...
   Вот тогда я впервые начала сомневаться. Понимаете, Александр, ведь все эти образы - это концепты. Они создаются коллективным психическим излучением. Это, типа, такие христианские йидамы.
  
   - Кто-кто, простите?
  
   - Йидамы. Вам сложно объяснить. Вон, на стене, висит Махакала, гляньте!
  
   Я поднял глаза на страшное, шестирукое существо с раскрытой пастью, попирающее ногами обнажённую женщину, и содрогнулся.
  
   - Это демоны?
  
   - Вы дурак! Сами вы демон! Не смейте тут...
  
   - Простите, я просто ничего не знаю.
  
   - Прощаю. Хотя могли бы хоть книжку почитать про буддизм, когда к нам шли. Это йидамы, я сказала. И в наших практиках это абсолютно нормально, что люди получают подключку, как мы говорим. То есть, когда даётся посвящение, все их в и д я т. А если человек их НЕ видит, то, значит, он не получил ванг. Или лунг. Я до сих пор путаю, ванг или лунг... Абхишек, короче говоря.
  
   - Пожалуйста, продолжайте.
  
   - Ну вот, а здесь в и д и т только одна дурочка. Мне Лазарев сам говорил, что не в и д и т. То есть, что из этих двух йидамов он в и д е л только одного, и только один раз.
  
   ("Как-то нелепо сравнивать святую Терезу с этим монстром на стене, - мелькнула у меня в голове мысль. - И вообще... странная религия!")
  
   - Что вы сделали, когда начали сомневаться?
  
   - Я стала внимательно изучать свидетельство о регистрации и диплом Лазарева. Они все висели при входе, в рамочках, я их сфотографировала. Якобы, Лазарев закончил Теологический институт города Нима. Я очень долго искала в Интернете сайт этого института - и ничего не нашла. Странно, правда? У нас, например, есть свой сайт. Да сейчас у каждого придурка есть своя страница - а Библейский институт, видите ли, поленился себе сделать сайт! Да я даже города такого во Франции не нашла! Точнее, там есть какой-то Ним, но он по-другому пишется. Вот в вашем дипломе название города, что, с ошибкой написано?
  
   - Конечно, нет. Да, очень любопытно...
  
   - А в том Ниме, который я нашла, есть Теологический институт, или был когда-то. Сайта у него тоже нет. Зато про это институт есть статья. Любопытная статейка! Там писали о том, что французское правительство внесло этот институт в список потенциально опасных культов. Показательно, правда?
  
   - А что, диплом был французский?
  
   - По крайней мере, отец Балтасар, когда я ему показала фотографию, сказал, что это - французский язык.
   Я стала задавать Лазареву вопросы о его обучении. Допытывалась от него, как будет по-французски "хлеб", "вода", "Иисус Христос". Он смеялся, давал мне какие-то нелепые ответы. Но я посчитала: он не мог закончить медакадемию, в которой учатся шесть лет, и одновременно Библейский институт во Франции, где учился четыре года, если ему всего двадцать семь лет! Нестыковочка выходит!
   Тогда я списалась с Духовным управлением баптистов, в Москве. Я спросила их: учреждали ли они в нашем городе свою общину? И: является ли, по их мнению, Лазарев квалифицированным священником?
   Через некоторое время они прислали своего человека, для проверки.
  
   - Так это сделали вы!
  
   - Да я. И что такого?
   Приехал такой симпотный толстый дядька, негр, проинспектировал нас, и тогда баптисты засомневались.
  
   - Вы опубликовали интервью с отцом Балтасаром.
  
   - Ну да.
  
   - Разве вы не понимали, что подрываете этим авторитет лидера?
  
   - Да, отлично понимала. И в чём проблема? Правда всегда победит. Сильные всегда выживут, а если нет - туда им и дорога. Я не хотела покрывать ничью ложь, как вы не понимаете!
  
   - Но... вы же входили в общину?
  
   - Я ходила ради дела, а не для того, чтобы балдеть и получать кайф. Я не была сектанткой, в отличие от этих фанатиков! Кстати, их фанатичное мышление тогда и проявилось, когда все меня начали клевать за эту статью! Они возмутились, идиоты: дескать, не трожьте нашу родную какашку! Так вот, а я не играла в эти игры! Я искала реальных, сильных духовных практик! Я, как дурочка, понадеялась, что нашла действительно знающего человека, который может ускорить моё развитие, решить мои проблемы! А он оказался самозванцем!
   И, поверьте, мне было очень больно от этого, очень! Потому что я - чёрт! - я привязалась к нему как-то!
  
   - Простите, что спрашиваю: Агний был вам симпатичен как мужчина?
  
   - Фу! - презрительно отозвалась Евгения. - Вечно вы копаетесь в чужом белье! Да, был. Я этого не скрываю! Я молодая здоровая женщина, а не монашка. Но я взрослый человек, я умею контролировать своё либидо, в отличие от малолеток!
  
   - После баптистов вы окончательно в нём разуверились?
  
   - Нет, не окончательно! Ведь я помнила слова ринпоче. Тогда у нас состоялся с Лазаревым разговор. И я пыталась его убедить, дура, что он должен бросить эту свою сектантскую лавочку и прийти в мощную, свежую религию, свободную от предрассудков!
  
   - То есть в буддизм?
  
   - Куда же ещё. Он просто посмеялся. Сказал, что мне в принципе его не понять, потому что я не изменила своего стиля мышления, и я не христианка. Тогда я, вообще-то, поняла, что он в чём-то прав, что я просто не понимаю этих людей, и эту религию их - не понимаю. Что в чужой монастырь со своим уставом не лезут...
  
   - Да?
  
   - ...Что в христианстве другие установки, другие, скажем так, болевые точки. Я стала выяснять, что необходимо христианскому священнику для того, чтобы он был легитимным. Потому что негр - негр мог быть просто дураком, вроде нашего Глебки. Я советовалась с Прохоровым. Он меня направил к отцу Никодиму, в Благовещенский собор. И тот мне очень чётко всё растолковал, про таинство этой хер... блин, рукоположения. Что Лазарев считает, что это таинство в нём совершилось, потому что его посетила какая-то сила. Так сказать, Божий дух. Христианский ванг. Смешно! Бога нет, говорит буддизм: как может дать силу тот, кого нет? И эта сила якобы проявилась в тот момент, когда он заговорил на иностранном языке и совершил своё "чудо". Вы помните, я говорила про их разговор с ринпоче?
  
   - До этого мне то же самое рассказали уже три человека.
  
   - Ах, да! Тогда я решила его проверить. Я подошла к Агнию после одной из служб и заговорила с ним по-английски.
  
   - А он?
  
   - Посмотрел на меня, как на полную дуру! Он не понял ни слова! Вообще ни слова! Он, который якобы общался с ихним христианским Богом!
   И сказал мне какую-то ерунду, про каких-то детей, которые чего-то там играли на дудочке, и чего-то там плясали, и чего-то плакали... - в общем, сентиментальная чушь, если он надеялся меня впечатлить, или там растрогать, я не знаю, или запудрить мне мозги, то он попал мимо цели.
  
   ("А ведь это что-то очень известное, - подумалось мне, - знакомое до боли, что-то из всемирного культурного наследия, что-то вроде "Красота спасёт мир"...")
  
   А потом начался самый абсурд, пик абсурда! И я уже не могла смотреть на это спокойно! Это когда появилась новенькая, Ася. Такая школьница, знаете? Девочка-конфетка, глаза по пять рублей!
  
   - Она правда была такой красавицей?
  
   - Нет, кто вам сказал? На любителя.
  
   - Вы помните её фамилию?
  
   - Нет, я не помню, чтобы она называла свою фамилию.
  
   - Ася была влюблена в Агния?
  
   - Как кошка, у которой течка! Девочка, ты дура, сказала я ей! Когда было "покаяние", прямо на этом "покаянии". Ты обычная несовершеннолетняя дура! Зачем ты вообще сюда пришла? Чего ты здесь забыла? Тут люди работают, а не глазки строят! Кстати, тогда я поговорила с Анной Борисовной: она меня захватила на машине.
  
   - Откуда захватила?
  
   - Из молитвенного дома, откуда ещё?
  
   - Велехова приходила на службы?!
  
   - Ну да, правда, нечасто, пару раз. Она мне объяснила, что инспектирует, проверяет, всё ли у нас в порядке, не занимаемся ли мы какими-нибудь извращениями... Так вот, я сказала Анне Борисовне, что несовершеннолетние - это какой-то цирк, это уже перебор. Она со мной согласилась. Анна Борисовна вообще была там самым разумным человеком... И она рассказала, что знает Асину семью. Что её отец, например, отвернул бы этой девочке голову, если бы узнал, что она сюда ходит.
   А потом как-то было чаепитие, у профессора был юбилей, решили отметить. То есть как-то спонтанно всё получилось, профессор случайно обмолвился, перед самым началом, что он предпочёл нашу службу ресторану. Тогда Юра взял меня, мы поехали за продуктами, к концу службы всё привёзли, поставили столы. Народу тогда осталось немного, человек десять. И вот, во время этого юбилея они - то есть, Лазарев и Ася - встали и вышли. И вернулись через полчаса, или даже через час. Девочка пришла вся красная, и никому не смотрела в глаза, и у меня было такое чувство, сильное, сильнейшее! - что между ними уже всё было!
  
   - Было? Да что вы - где?!
  
   - Да где угодно! Они могли в поле уйти! Или в Юриной машине, потому что Юра нашему святому Агнию служил вроде личного шофёра!
  
   - Какая у Рёмера была машина?
  
   - Citroen Picasso, дыня на колёсах. Что за фигню вы спрашиваете?! Я говорю про человека, а не про машины! И он тоже, он... Он её за столом назвал на "ты", эту малолетку, представляете?! Он м е н я на "ты" не называл! Он Ю р у на "ты" не называл! Это что - не знак? Это меня взбесило тогда, просто взбесило! Это называется, священнослужитель! Я знала много таких людей, которые начинали хорошо, а кончали плохо! Но чтобы так!! Я тогда же позвонила Анне Борисовне и всё ей рассказала.
  
   - Вы можете дать её телефон?
  
   - Вот... вот её визитка. Берите, не жалко. А потом с ней встретилась, и ещё раз рассказала. Я кричала, чтобы она немедленно звонила Асиному отцу и всё ему передала, чтобы спасали девчонку! Анна Борисовна очень меня подробно расспросила... И вот, тогда я собралась написать новую статью, или ещё что-то сделать, как-то вывести этого котяру, этого жиголо, на чистую воду, пойти в милицию, в прокуратуру - но тут уж было поздно, потому что он умер. Обвёл всех вокруг пальца.
  
   - Скажите: вы оставались на исповедь после его самой последней службы?
  
   - Нет. Я и на службе не была.
  
   Коротко и ясно.
  
   - Как вы думаете, Лазарева мог убить Асин отец?
  
   - Асин отец? Чушь! Это было самоубийство, вы что, не знаете?
  
   - Самоубийство, - пробормотал я разочарованно.
  
   - Конечно, самоубийство! Вы что, дурак? Лазарев понял, что он зарвался, заврался, заигрался с огнём, и что у него не остаётся другого выхода. Ведь даже следствия не было: понимаете, вы? Нат Пинкертон! Если бы был убийца, давно бы его нашли, а тут даже вопросов не возникло! Сам себе вколол какую-то химию и умер.
  
   - Почему же мне об этом никто не сказал...
  
   - А кто вам должен был сказать?
  
   - Сергей, Лариса, отец Герман...
  
   - А это фанатики, неужели непонятно? Они же не могли сказать, что он сам себя убил! Вот они и создали легенду, сидят теперь по своим углам и молятся на страдальца и великомученика Агния! Так все легенды создавались, запомните! Так создавалось христианство, между прочим!
   Они вам ещё наплетут, что это я его укокошила! Зловредная буддистка! Что, говорили они такое?
  
   - Нет, не помню...
  
   - На самом деле я, как узнала, что он умер... Так вот, я как последняя дура, ревела в подушку, три часа. Но это всё прошло, не беспокойтесь. Знаете, когда Сталин умер, тоже многие рыдали, даже в тюрьмах. Настолько ум людей был отравлен! Со мной сейчас всё нормально, слава Богу.
  
   - И в жизни вы тоже преуспеваете, как я погляжу?
  
   - Не жалуюсь.
  
   - Кстати, как вас приняли назад в общину - извините, в сангху?
  
   - А кто вам сказал, что я куда-то уходила? Я просто пропала на какое-то время - так они все взвыли тут, без меня! Вот так вот... Кстати, скоро у нас выборы.
  
   - Какие выборы?
  
   - Ну, руководитель центра переизбирается раз в полгода, так записано в Уставе.
  
   - И вы надеетесь, что вас выберут.
  
   - Я почти уверена. Глебка сам не против.
  
   - Ну что же, мне остаётся пожелать вам удачи...
  
   - Взаимно. Приятно было пообщаться. Приходите к нам, если надумаете.
  

ГЛАВА ПЯТАЯ

  
   Когда я вышел из буддийского подвала, оставалась ещё уйма времени до четырёх часов. Я отправился домой, где никого не было, расположился на кухне с диктофоном и блокнотом, перекусил что-то на скорую руку и, потягивая чай, принялся подводить промежуточные итоги.

I. Новая информация.

   Её было, увы, очень мало. Самыми ценными крохами информации оказались: телефон профессора Степанова; предположение о самоубийстве; подробности о "чуде глаголания". Юрий ездил на Citroen Picasso: оригинальная машина, почти концепт-кар, такую нечасто встретишь на улицах. Но, кстати, и дорогая. Может быть, Рёмер и не был бандитом, но неужели не был жуликом? Ловкач в "белом воротничке", мафиози с изысканным вкусом...
   Зачем он неизменно подвозил Лазарева на машине: "по долгу службы" или из личной симпатии?

II. Вопросы и предположения.

  
   1. Проблема "чуда глаголания" становилась всё более запутанной. Предположим, Евгения приехала вечером и "ночью", как сама говорит, стала развешивать объявления о приезде ламы. Ночью же Рёмер мог увидеть эти объявления. Утром он в спешном порядке находит учебник тибетского языка, бежит к лидеру...
   Да, но откуда Рёмер мог знать, что ринпоче соберётся их посетить?
   От Велеховой.
   Велехова сама узнала об этом около трёх часов дня. Причём, Велехова с Рёмером, видимо, никаких личных контактов не имела. Или имела?! Или она, чиновница, покрывала его подозрительные аферы и сама находилась "в доле"? Что ж, почему бы нет: ведь получила община регистрацию, и при этом имея сомнительные документы...
   Если предположить это, то в три часа дня Велехова звонит Рёмеру и сообщает ценную информацию. У того остаётся аккурат три часа, чтобы найти учебник, затем, с этим учебником, найти своего "авву" и вложить в его голову несколько фраз. Можно это сделать за три часа? С трудом, но можно, а для великого махинатора и "продажной совести" нет ничего невозможного...
   Да, но ведь предварительно нужно прочитать учебник! Найти в нём эти проклятые фразы о здоровье, а то даже составить их самому с помощью словаря! А чтобы найти фразы, нужно уметь читать по-тибетски. Какую письменность, любопытно, использует этот язык? Или Рёмер знал основы тибетского раньше, изучал его в виде спортивного интереса?
   Как сложно всё! Дальнейшие спекуляции без дополнительной информации, увы, бесполезны.
   2. Так кто же убийца? И почему, действительно, раньше я не принимал всерьёз версию самоубийства? Ведь она, действительно, так великолепно всё объясняет! Лазарев почувствовал себя, как зверь, загнанный в ловушку. Авторитет стремительно падает, общине грозят судебные разбирательства, изменяют самые близкие и преданные люди... ("Бедняга!" - вдруг подумал я.) И, может быть, он начинает "прозревать": осознавать то, что дело всей его жизни не только не богоугодно, но даже, пожалуй, богопротивно... Вот поэтому "чёрт убил", ведь, с точки зрения православной догматики, самоубийство - грех. (А я сам разве не православный? Да, конечно... Но я, в первую очередь, - учёный.) С чего я взял, что дьякон должен знать убийцу? Он мог знать о намерении с а м о-убийства, знать - и не воспрепятствовать, вот это и лежит камнем на его совести.
   И ещё очень серьёзное соображение: прекращение дела. Конечно, уголовные дела часто ведут небрежно и, за нераскрываемостью, закрывают - но что здесь было изучать? Я, рядовой аспирант, вооруженный одним диктофоном (и топором, ха-ха), уже успел опросить четырёх "фигурантов"! Кроме того, не один усталый районный следователь вёл дело - занималась им ещё и ФСБ.
   Где, кстати, этот районный следователь?! Нужно попросить Овчарина выйти на него, обещал же он мне помогать. Но почему Овчарин ни словом не обмолвился мне о выводах следствия? Что же это такое? - вдруг почти захныкал я, ощущая страшное разочарование и унижение. - За дурачка меня считают? На, мальчик, поиграйся, пособирай головоломку, а мы проверим, как тебя этому научили...
   С другой стороны, может быть, не так уж всё и унизительно? Вдруг следователь сам не уверен в окончательных выводах? На чём-то основывалась же стойкая вера рядовых сектантов в то, что это было убийство?
   Может быть, Агний инсценировал своё убийство? Ведь самоубийство - грех, а гибель "за веру" - напротив, мученичество... Значит, исследование можно и нужно продолжать.
  

III. Направления дальнейшего поиска.

  
   1. Следователь, занимавшийся "делом Лазарева".
   2. Профессор Степанов.
   3. Родители Лазарева или люди, знавшие его в детские годы.
   4. Могила Лазарева.
   (Не вычеркнуть ли вообще эту могилу из списка? Никакого желания у меня не было ехать на безвестное кладбище и день-деньской мёрзнуть в живописном окружении могильных холмиков, в ожидании того, пока какой-нибудь ретивый сектант не заявится поплакать над своим незабвенным наставником и не раскроит чужаку череп. Что ж, обратимся к этому варианту в самую последнюю очередь, если исследование зайдёт в тупик.)
   Я закрыл блокнот - и поймал себя на мысли, что что-то меня беспокоит, нет привычного чувства хорошо выполненной работы. Почти десять минут я сидел с этим смутным ощущением, которое облеклось, наконец, в банальные слова.
   ЧТО-ТО ЗДЕСЬ НЕ ТАК!
   Я посидел ещё и понял, чт? не так. Мне не нравилась Евгения, не нравилась больше всех из четырёх опрошенных.
   Нет, никто не собирался упрекать Евгению в соучастии убийцам. Она была твёрдой, уверенной в себе, сильной, разумной женщиной. Единственной из уже опрошенных, которая не поддалась обаянию Лазарева - то есть, не самого Лазарева, а его вероучения, его мыслей, его христианства. Евгения искала в молитвенном доме не чуда, а голого прагматизма ("реальных практик"), пусть духовного, но прагматизма. Вот это мне, странным образом, и не нравилось! Евгения была, чёрт бы её побрал, какой-то не русской, что ли! Сергей, Лариса, отец Герман - все они жили по-настоящему, верили и заблуждались искренне, страдали из-за своей лживой веры. А Евгения охранилась бронёй своей буддийской идеологии, и её это страдание почти не коснулось. Из-за чего она переживала, в сущности, из-за чего ей было "очень больно"? Из-за того, что диплом её пастора, её "христианского ламы" оказался поддельным. Ах, какая... какая, по сути дела, чепуха! К кому она приходила: к диплому или к человеку? Вот у отца Балтасара наверняка самый настоящий диплом, а мне этот толстяк был противен, не из-за цвета кожи - я не расист, - а из-за примитивности своего американского оптимизма. И потом, Евгения даже не была христианкой, не разделяла наши ценности, так какое её дело, какое её собачье дело, где Лазарев учился? Что ещё "причинило ей боль"? То, что Агний переспал с красавицей-Асей. Так это же - обычная женская ревность! Отец Герман мучился от измене родной вере, а Евгения - от бабской зависти. О, как я теперь вспомнил его слова о том, что умалишённый родственник нам куда ближе, чем белый медведь с Северного полюса!
   Да, полно, буддистка ли она, то есть, настоящая ли буддистка, что с такой лёгкостью сменила "убогое своё" на "хорошее чужое", и не по сердечному влечению сменила, не самозабвенно, а взвесив, обдумав, прикинув, где больше будет для неё "духовной пользы"?
   Что там сказал ей Агний про детей, которые плясали и играли на дудочке? Откуда это?
   Я вдруг вспомнил, откуда это: из Библии. Я принёс из своей комнаты Библию и, по именному и предметному указателю, по слову "дети", достаточно быстро нашёл это место в Евангелии от Луки:
   "Тогда Господь сказал: с кем сравню людей рода сего? и кому они подобны? Они подобны детям, которые сидят на улице, кличут друг друга и говорят: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам плачевные песни, и вы не плакали" (Лука, 7:31,32).
   К чему это было сказано? О чём вообще этот стих? Одни дети говорят другим: мы играли вам на свирели, а вы не плясали. "Мама, мама! - сердится маленький ребёнок. - Я же показываю тебе зайца, почему ты не смотришь?" А мама разводится с папой, и ей никак не до зайца...
   Действительно, Евгения была похожа на эгоистичного ребёнка, желающего, чтобы её "лама" заплясал бы вдруг под её дудку - например, в течение четырёх лет нашпиговывал бы за школьной партой свои мозги плоской теологией "самой демократичной страны в мире", потому, что так надо, так все делают, или, например, чтобы, как буддийский монах, даже и не глядел на женщин. На ребёнка, здорового и отъевшегося, озлобившегося на другого ребёнка, слабого и больного, за то, что тот не захотел играть по его правилам и в его песочнице.
   Агния мне теперь было жалко. Всё в нём: эти жулики и вздорные бабы, связавшие его по рукам и ногам, этот его неумелый и непредвиденный "грех" с молодой симпатичной прихожанкой (значит, не был он полностью фанатиком!, жило в нём что-то человеческое!, и долго ли откликнуться на любовь молодой красивой девушки?, и грех ли это?), это медленное прозрение в чудовищность всего, что он натворил, это беспомощное самоубийство - всё вызывало горячую жалость. Бедняга...
  
   Но пора было и работать, а не предаваться грустным мыслям.
   "Машулик, милая, задерживаюсь по работе, еду к литературному редактору. Постараюсь прийти вечером", - отправил я сообщение Маше - и покатил к "БАтюшкиной Вере Алексеевне, для вАс можно просто Вера".
   - ЗдрАвствуйте! - "просто Вера" театрально растягивала слова, как будто даже в нос произносила гласные, а линзы её очков создавали впечатление, что она изумлённо смотрит на вас во все глаза. - Я вам рАда, АлексАндр ДАнилович!
   - Я тоже рад, только, Вера, давайте без церемоний зовите меня Сашей, а то чувствуешь себя глупо, как со студентами...
   - А вы преподавАтель? Очень интересно...
   Мы прошли в комнату.
   - Я прочитАла ваш материАл, - важно сообщила мне Вера. - К сожалению, САша, это очень сухо, скучно. Нет интриги, нет жизни нАших современников...
   ("Ну, конечно, - подумал я неприязненно, - нет фотографий голых баб, расчленёнки...")
   - Понимаете, Вера, то, что я вам дал, это ещё даже не материал.
   - А что же? - изумилась она.
   - Прелюдия, так сказать. Самое важное и самое для вас интересное - это практическая часть работы. Я пишу её сейчас...
   - КАк много вы написАли? - требовательно спросила Вера.
   - Дело не в том, как я много написал, дело в том, много ли я собрал информации. Вы ведь знаете, что я изучаю деятельность нашей, городской секты, лидер которой умер буквально этим летом?
   - Илья КонстАнтинович что-то мне говорил. И много вы собрАли?
   - Много. Информация интересная, сочная...
   - НАпример?
   - Например, э-э-э... Ну, например, до сих пор сохраняется интрига, кто убил лидера секты. Это могла сделать женщина, из ревности...
   - О! Это ужАсно интересно, прАвда!
   - ...Или, может быть, это было просто самоубийство.
   - Мне больше нрАвится версия о женщине, - проворковала Вера.
   - Ну, мы же не можем с вами переписать историю, Вера... Не ясно до сих пор, занималась ли секта какой-то преступной деятельностью для увеличения своих доходов; не вполне ясно, откуда лидер взял своё учение...
   - Учение? Он где-то учился?
   - Нет, вероучение, я хочу сказать! Идеологию!
   - Ах, да-да, простите. Вера-учение, какое смешное слово...
   ("Отличный литературный редактор, - мрачно восхитился я, - редактор, который не знает слова "вероучение"!" Или она притворяется, что не знает?)
   - Я думаю, из этого можно сделать что-то вроде детектива, когда читатель знакомится с первым сектантом, через интервью, делает для себя какие-то выводы, затем со вторым сектантом, более опасным...
   - Отлично, отлично! А у вАс уже есть окончАтельные выводы?
   - Пра... практически.
   - Их ведь не будет слишком много, этих - сектАнтов?
   - Нет-нет, что вы! Пять-шесть, не больше...
   - И кАк вы предлагАете работать?
   - Я даже не знаю, - растерялся я. - Скажите, а первая часть, теоретическая, совсем никуда не годится?
   - Ну почему же, никудА! Только её придётся сильно сократить. И остАвить, САша, сАмые интересные вещи. То есть сАмые интересные! Например, когдА вы пишете про секту этих хлыстей...
   - Хлыстов.
   - Да-дА, хлыстов, и про их сексуАльные прАктики.
   - Я всё понял...
   - И это нужно написать другим языком...
   - Более свежим?
   - Точно - обрадовалась она. - С языкА сняли!
   - Ну что ж, давайте посмотрим с вами, что отсюда можно оставить...
   - ДавАйте.
   - А потом я возьму эти параграфы и постараюсь дома как-то их переделать, правда, не обещаю, что получится, я никогда этим не занимался...
   - Не нужно, САша! Не нужно! Это моЯ работа! Мне только нужен текст - пошлите мне на почту?
   - Само собой...
   Я освободился спустя час. Строго говоря, дело можно было бы решить за пятнадцать минут, если бы не сама мадмуазель редактор. Она сочно выпячивала свои "а" в каждом слове, задавала мне какие-то нелепые вопросы (КАк вы думаете, а у ВАкуума не было женщин? А у фанАтиков, САша, всегдА не бывАет женщин, дА?") и начинала упрямиться по каждому пункту, когда же я соглашался с ней, она вдруг начинала спорить сама с собой, и на всё это ей требовалось горАздо больше времени, чем обычному человеку.
   Под "Вакуумом", кстати, имелся в виду протопоп Аввакум.
  
   Машуля встретила меня у себя дома недружелюбно и почти не хотела разговаривать.
   - Работай, работай! Что-то я не слышала раньше ни о каком редакторе, а? Чего, теперь диссертации с редакторами пишут?
   Я объяснил, что Гросман хочет издать мою книжку. Маша недоверчиво поджала губы.
   - Зачем? - спросила она.
   - Ну, как же, зачем... - поразился я. - Это - в конце концов, это же гонорар, деньги!
   - Да, вот именно, это деньги!
   - Ты против?!
   - Нет, я просто не понимаю, зачем он будет тратить свои деньги, платить тебе гонорар, затем книжку издавать, кто - кто её купит, кто будет читать такую скукотню?
   - Ну, спасибо! - обиделся я.
   - Не обижайся, я же по-родственному... Ну, Саш, правда? Я бы, допустим, не стала. Или у нас в городе так много очкастых старпёров?
   - Я что, тоже "очкастый старпёр"?
   - Глупый! Я же говорю тебе: не обижайся! Ты - нет: ты делаешь карьеру, это совершенно другое дело...
   - Если хочешь знать, задача редактора в том и состоит, чтобы сделать из этой "научной скукотни" конфетку, что-то вроде детектива...
   - Правда? Прикольно! - расхохоталась Маша. - Я представляю себе это... Актуальность исследования! - произнесла она загробным голосом - Что это? Кто - это таинственные задачи работы?! Что - является - методом?! Вы узнаете это только в самом конце...
   Мы рассмеялись оба. "Нет, всё-таки Машуля - не дура", - подумал я успокоенно.
   Вечером того же дня мы отправились посмотреть на квартиру, которую Машулин папа купил и теперь не мог сдать. Небольшая, но симпатичная однокомнатная квартирка в современном доме. Обставлена она была всем необходимым (имелась стиральная машина, холодильник, газовая плита), но скудно: в комнате, например, из мебели оказался только диван, что не помешало нам заниматься любовью прямо на этом диване...
  
   Всю вторую половину четверга. я потратил на то, чтобы систематизировать для Овчарина свои выкладки, нацарапанные в блокноте неряшливым почерком. Мой "промежуточный отчёт" содержал следующие части:
   1. Список всех сектантов, а также знакомых с Агнием Лазаревым людей, с указанием места их работы.
   2. Особенности секты: внутренняя иерархия, чин богослужения, одеяния "евангелиста" и "матери-диакини".
   3. Религиозные взгляды Лазарева, которые он развивал в своих проповедях и эпизодических "вдохновенных диалогах".
   4. Способы, которыми Лазарев доказывал приходу (сфабрикованное "чудо глаголания") и внешнему миру (поддельный диплом) свою легитимность.
   5. Гипотезы относительно смерти Лазарева.
   Я подумал также, что отчёт будет выглядеть недостаточно убедительно, если я не приложу к нему хотя бы одно расшифрованное интервью, и до поздней ночи печатал на домашнем компьютере беседу с Сергеем, старательно заменяя звёздочками откровенные вульгаризмы.
   Около полуночи в мою комнату вошла мать.
   - Ты мешаешь мне своим клацаньем! - сообщила он мне.
   (И как она только услышала стук по клавишам? Наши комнаты разделялись кухней и коридором!)
   - Не беспокойся: я скоро от тебя съеду, - пообещал я. Мать вышла, не сказав ни слова.
  
   В пятницу. на последнем (для меня) семинаре девочка-студентка утомительно и абсолютно бесцветно рассказывала о теоретических и практических методах научного исследования.
   - Фигня это всё! - не выдержал я. - Вы, начётчики! Да вы даже не знаете, что такое настоящее исследование! Это не когда вы просиживаете штаны! Это когда вы рискуете, что вам проломят голову! Вот, например... - и спонтанно, не ожидая сам от себя, я стал им рассказывать про свою работу. Про то, как я гнался за православным дьяконом в железных латах и с топором в сумке, и про то, как с тем же топором я со всех ног драпал от "логова сектантов". Студенты слушали меня, раскрыв рты.
   - Александр Данилович, а вдруг вас, правда, сектанты зарежут где-нибудь в тёмном углу? - спросил, наконец, Игорёк, староста группы.
   - А вы очень огорчитесь, можно подумать! - улыбнулся я.
   - Кто же у нас зачёт будет тогда принимать? - наивно подивился парнишка. Все расхохотались, я тоже не смог сдержать смеха.
  
   После работы я, полный энтузиазма, отправился к Овчарину.
   Евгений Васильевич молча поздоровался со мной за руку, указал на стул, откинулся на спинку кресла и сложил руки на затылке.
   - Ну-с? Очень внимательно слушаю вас, молодой человек...
   Немного волнуясь, я достал отчёт и принялся подробно рассказывать. Овчарин, действительно, слушал меня внимательно, почти не прерывая, только изредка задавая уточняющие вопросы "Откуда вы это узнали?", "Какое впечатление на вас это произвело?", "Значит, Аверина собирается стать руководителем центра?" и т.п.
   Последнюю часть отчёта он выслушал, не спросив ничего. Я закончил.
   - Уф-ф! - шумно выдохнул Овчарин.- Аж взмок я... Так! Значит, самоубийство?
   - Очень на это похоже, хотя версию о причастности Рёмера тоже нельзя ещё отметать. Евгений Васильевич, я, на самом деле, хотел вас попросить. У вас же много знакомств, влияния - вы не знаете, как я... могу выйти на следователя, который занимался этим делом?
   Овчарин немного поморщился.
   - У нас тут, вообще-то, не Серый дом...
   - И вы не знаете, из-за чего прекратили следствие?
   - Нет, не знаю. Я говорю: я уже вышел из возраста, в котором играют в сыщиков. Ладно, если вам так не терпится, я постараюсь... что-нибудь сделать. Не обещаю. Ну... - он замолчал.
   - Да-да, Евгений Васильевич?
   - В целом хорошо. Мне нравится. Поработал, Сашка, молодец. - Овчарин ободряюще улыбнулся. - Ну... вроде бы уж и порядочно ты нарыл, а? На защиту вроде уже и хватит?
   - Да, наверное. Я, правда, хочу ещё проверить пару идей.
   - Смотри, смотри! - он погрозил мне пальцем. - Не увлекайся! Лучшее - враг хорошего. Вот раскопаешь ты какой-нибудь... скелет! И чего мы будем делать с твоим скелетом, а? - Он лукаво улыбнулся. Ладно, ступай. Умничка.
   - Отчёт вам оставить?
   - Конечно, оставляй! Спрашивает...
   - Тут ещё расшифровка интервью с первым сектантом, Сергеем...
   - Всё, всё мне оставляй...
   Выйдя из кабинета, я зашёл к Татьяне Геннадьевне, чтобы передать той реквизиты своего банковского счёта. Как славно складывалась жизнь! Повышенная стипендия, именная стипендия победителя конкурса, а ещё и гипотетический гонорар за "продавабельную книженцию"...
   Я не успел отойти от Мэрии далеко, как заиграл телефон: Овчарин.
   - Сашка, возвращайся!
   - Что такое, Евгений Васильевич? - почти испугался я.
   - Возвращайся, тебе говорят! Срочно!!
   Я поспешил назад.
   - Значит, так, - руководитель отдела выглядел растерянным и каким-то суетливым. - Сейчас ты, Сашуля, идёшь к Владимиру Аркадьевичу...
   - К Гурьеву?! - ахнул я.
   - К нему!
   Господи, что только творится на белом свете! Мэру областного центра посреди рабочего дня вдруг понадобился безвестный аспирантишка!
   - Зачем?!
   - Он хочет услышать о результатах твоей работы. Имеет большой интерес. И позволь мне, Александр, дать тебе один совет. Или как - не позволишь? Гордые стали?
   - Евгений Васильевич, что вы!
   - То-то же... Я так заметил, что ты этому Лазареву немного симпатизируешь, что ли, сочувствуешь - так?
   - Как вам сказать... Да, его вообще-то жалко, чисто по-человечески...
   - Ну-ну. Этот Лазарев Владимиру Аркадьевичу в своё время сильно насолил. Наперчил даже. Прищемил хвост.
   - Чем, интересно?
   - Чем-чем - всем! Что за смешной вопрос! Вот соображай: священник-то он оказался липовый, да?
   - Допустим...
   - Не "допустим", а липовый! И диплом его - липовый! А мадам Велехова прошляпила, и зарегистрировали всю эту липу! А управление по регистрации религиозных организаций, между прочим, Мэрии подчиняется! Кто, получается, маху дал? И один чиновник на федеральном уровне - на федеральном, понимаешь, дурья башка? - Владимира Аркадьевича спросил: что же это вы так, уважаемый? Нехорошо выходит... Вот какую свинью твой драгоценный Лазарев подложил Владимиру Аркадьевичу! Сектанты, Саша, приходят и уходят, рождаются и умирают - а л ю д я м надо дальше жить. Так что уж, сделай милость, излагай свою информацию не в этом ключе, не в сочувственном! Понял?
   - Как не понять, Евгений Васильевич? Я ведь не полный идиот!
   - Ну, и ладушки! А то я думал: заартачишься. Норов свой покажешь, благородное негодование юности... А ты, видать, умный человечек! Можно с тобой дело иметь! Сейчас сиди тихо...
   Овчарин снял трубку с телефона и набрал номер.
   - Владимир Аркадьевич? Он у меня, наше историческое дарование. Что? Конечно, уже идём, сию минуту...
   Он положил трубку и вздохнул, зачем-то постучал себя ладонью по груди.
   - Бери свои бумажки, и пойдём, - приказал Овчарин почти грубо. - Веди себя скромно, но смотри, язык не проглоти!
   Мы поднялись на второй этаж, прошли через приёмную мэра и вступили в сам кабинет хозяина города, поражающий воображение. Слепящие люстры, огромные потолки, стол из благородного дерева, с поверхности которого впору было взлетать самолётам, штандарты Российского флага и флага города, чей-то медный бюст (раболепный ужас помешал мне разглядеть, чей именно), и, наконец, сам хозяин, встающий со своего места, вырастающий, как айсберг. Айсберг подал мне руку: лапищу, неохватную для обычной ладони, твёрдую, как камень. Я осторожно пожал эту лапищу. Мэр дал нам знак садиться.
   - Вас, значит, зовут?..
   Против всех ожиданий, голос у айсберга оказался негромкий, сдержанный.
   - Александр, - сказал я поспешно, чувствуя, как пересыхает в горле.
   - Ну что ж, Саша, расскажите, к каким выводам вы пришли.
   Я овладел собой. В конце концов, я учёный, а не лизоблюд, и заикаться сейчас будет просто постыдно. Я начал свой отчёт заново - и, то ли атмосфера места действовала на меня так, то ли предупреждение Овчарина, то ли какая-то бессознательная хитрость, но Лазарев в моём отчёте представал настоящим зверем: массовым гипнотизёром, еретиком и растлителем малолетних. Мэр слушал молча и перебирал своими крупными пальцами по столу, изредка кивая.
   - А фамилию этой особы вы не установили? - спросил он меня единственный раз, имея в виду загадочную Асю.
   - Нет! - покаянно признался я.
   - Ну, и шут с ней, вообще-то, - философски отозвался мэр. - Мда... Продолжайте.
   Я закончил и, для вящей убедительности, протянул градоначальнику интервью с Сергеем. Тот перелистал страницы, сплошь усыпанные "херами" и "мля", и ухмыльнулся.
   - Ладно. Вижу, что недаром свой хлеб едите. Вот что, Саша... Надо бы книжечку издать по этому делу. С Гросманом уже говорил?
   - Д-да, Владимир Аркадьевич, - выдавил я.
   - Не тянет он резину?
   - Н-нет.
   - Эт хар-шо, а то я ему позвоню, пошевелю... Мда. А вот что ещё... Какой завтра день недели?
   - Суббота, - услужливо подсказал Овчарин.
   - Суббота, ага. Жена у меня, Саш, тэк скэть, супружница, интересуется очень... историей города и таким вот всяким - занятным. Так что приходите-ка, Саша, вы ко мне завтра домой, часиков в шесть, на чай, тэк скэть, ну, и расскажете ещё раз это дело.
   - Домой? - переспросил я испуганно. Мэр. и руководитель отдела переглянулись и рассмеялись.
   - Совсем запугали мальчонку... - давясь смехом, выговорил Гурьев и, перегнувшись ко мне, потрепал меня по плечу. - Домой, говорят тебе! Домой! - повторил он громко, как для глухого. - Жень, объяснишь парню, как ему дойти, а?
   - Конечно, Владимир Аркадьевич! - тут же откликнулся Овчарин.
   Чиновники перебросились ещё парой слов о непонятных и неизвестных мне делах - что-то о епархии - и, наконец, поднялись со своих мест. Я тоже встал. Градоначальник снова пожал мне руку и легонько, несильно похлопал два раза по плечу.
   Из слепящего великолепия мы вернулись в кабинет Овчарина, который теперь казался мне будничным.
   - Ну, что, Сашуленция, доволен? - как-то совершенно по-свойски обратился ко мне руководитель отдела. - Смотри у меня! Заведёшь с Владимиром Аркадьевичем знакомство - большим человеком будешь! Жену его зовут Наталья Сергеевна. И я тебя очень прошу: дома у Владимира Аркадьевича никаких фокусов не выкидывай, а?
   - Евгений Васильевич, что вы? - искренне удивился я. - Разве я похож на человека, который выкидывает фокусы? А по поводу этого Лазарева не беспокойтесь: распишу его так, что Чикатило рядом с ним зелёным пацанчиком окажется! Или... она ему, наоборот... симпатизирует? - осторожно поинтересовался я.
   - Терпеть не может! - заверил Овчарин, проворно рисуя мне на листе бумаги схему прохода к дому градоначальника. - Да за что его любить, спрашивается? - Он коротко пояснил мне схему и отпустил меня восвояси.
  
   Вечером мы встретились в кафе с Машулей, которая, почти захлёбываясь в словах и идеях, сразу же принялась со мной делиться своими планами на завтрашний вечер.
   - Машенька, дружочек, вечером завтра ничего не получится!
   - Почему? - вскинулась она.
   - Потому что я иду на ужин к мэру города.
   Маша так и открыла рот, и я втайне погордился произведённым впечатлением.
   - Правда? - спросила она недоверчиво. - Не врёшь?
   - Нет, вру!
   - Ну, папе об этом говорить не стоит... А... меня не приглашали?
   - Нет, Машенька, к сожалению, нет...
   - Ну, и не очень надо... А проводить-то тебя туда хотя бы можно?
   - Ради Бога, что ты спрашиваешь? Только тебе будет не скучно?
   - Нет! Совсем не скучно! Заодно хоть проверю...
   - Что проверишь?
   - То есть, я хотела сказать, посмотрю, где он живёт, - тут же исправилась она.
  
   Найти дом Гурьева - приметный двухэтажный особняк в исторической части города - оказалось нетрудным делом.
   - Эх, Господи, какие хоромы! - мечтательно вздохнула Маша. - Нам бы так... Ну, с Богом! Давай, давай, смелей!
   Я не без колебаний нажал на кнопку видеофона. Маша тут же отбежала в сторону и послала мне выразительный воздушный поцелуй.
   Дверь мне открыли, даже не спрашивая, кто я, будто меня уже ждали.
   - Здравствуйте!
   - Здравствуйте. Наталья Сергеевна?
   - Да, а вы, видимо, Александр?
   - Он самый...
   - Много о вас слышала, - приветливо улыбнулась мне "бургомистерша". - Пальто можете сюда... Пожалуйста, проходите!
   Я понял, что поражает меня в этой женщине: то, что она похожа на девушку, даже девочку-переростка. Распущенные волосы мелкими кудряшками на голове почти сорокалетней дамы. Впрочем, кажется, этот инфантилизм - мода в upper classes, высших слоях нашего общества?
   Прихожая дома была выполнена минималистски: ничего, кроме огромных зеркальных шкафов, в дверях которых я, ничтожный, отразился полностью. Тот же минимализм отличал и холл: паркетный пол, великолепная хрустальная люстра, а больше - ничего. Был, впрочем, единственный предмет мебели: чучело медведя, который держал в лапах поднос. Я вдруг вспомнил, что на таких подносах в богатых домах до революции гости оставляли свои визитки, и, повинуясь озорному порыву, "возродил традицию", благо, ещё вчера я, на всякий случай, напечатал на домашнем принтере несколько простеньких визитных карточек:
   ‚ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂѓ
   Ѓ Александр Данилович РЯЗАНСКИЙ Ѓ
   Ѓ Аспирант, ассистент кафедры отечественной истории Ѓ
   Ѓ *** государственного университета Ѓ
   Ѓ Телефон: 8-920-114-64-97 Ѓ
   Ѓ Email: [email protected] Ѓ
   "ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂ...
   Глава семьи молча протянул мне руку. Я был приглашён, видимо, на "семейное" мероприятие: за столом сидела хорошенькая девочка-подросток лет четырнадцати-пятнадцати, точная копия мамы.
   - Настюша, поздоровайся с гостем!
   - Здравствуйте, - поспешно и оробело сказал я девочке. Девочка открыла рот - и так ничего мне и не ответила.
   - Настюша у нас ещё учится, тэк скэть, - снисходительно пояснил Владимир Аркадьевич. - Мда...
   Мы сели за стол, и первые три минуты прошли в вежливых, малозначащих, банальных вопросах: где я обучаюсь, когда планирую защищаться ("В декабре должна быть предзащита, а там посмотрим", - ответил я небрежно), кто мой научный руководитель, нравится ли мне работать со студентами... Вопросы задавала Наталья Сергеевна, сам Гурьев мешал чай ложечкой; "Настюша" сидела, уставившись в свою чашку. Бедняжечка! Ей, по её отсутствующему виду, было, видимо, глубоко наплевать на наши разговоры. Что же это за мода такая, почти рассердился я: хорошеньких детей женского пола таскать с собой как комнатных собачек!
   - Да, Саш, - наконец, вступил, Гурьев. - А как там - уже давно ведь занимаетесь сектой этого, как его?..
   - Лазарева, - подсказал я проворно.
   - Да, Лазарева. Ну, и к каким выводам-то пришли? Вот Наталья Сергеевна тоже любопытствует...
   - Да, я... интересуюсь, - подтвердила его жена и зачем-то покраснела: как будто ей, преуспевающей женщине, "первой леди" города, было абсолютно не к лицу интересоваться такими грязными и дурно пахнущими маргиналами.
   - О, к очень интересным выводам! - оживился я. Исследователь, даже с "укороченным" языком, остаётся исследователем, его хлебом не корми - дай рассказать о своей работе. - Ну, прежде всего, секта была смешанного типа: харизматично-авторитарного, с догматическими чертами.
   - А это что значит? - задала вопрос Наталья Сергеевна.
   - Это значит, что в секте была выстроена жёсткая вертикаль власти. Жесточайшее послушание. Любая попытка нарушить распоряжения лидера болезненно наказывалась,
   Я понимал, что преувеличиваю, тем более и таких данных у меня не было, но, объясняя какой-то научный термин профанам, мы неизбежно утрируем и, значит, преувеличиваем. Кроме того, я входил во вкус "сгущения красок", удобного и безопасного: за него, я знал, меня только похвалят.
   - А как наказывалась?
   - Ну, например, у меня есть данные о так называемом "коллективном покаянии". Эта практика, которая, кстати, противоречит всей церковной традиции - и православной, и католической - так вот, эта практика представляла собой мощнейший способ коллективного унижения, давления на психику провинившегося. Что-то вроде комсомольских собраний в советское время, только гораздо жёстче, тем более, что на собраниях часто разбирали за дело, а здесь - за отсутствие фанатичной преданности лидеру. Далее, секта была харизматичной, то есть её лидер обладал большим обаянием, чисто мужским, которое он активно использовал для привлечения новых, с позволения сказать, "прихожан", точнее прихожанок. Не случайно больше половины из них были женщинами!
   - Сволочь, - буркнул мэр.
   - Володя, аккуратней при детях... Сашенька, а вот мысли этого сектанта - они в себе содержали какое-нибудь разумное зерно?
   - В том-то и дело, Наталья Сергеевна, что содержали! Содержали много разумных зёрен, ведь он был умнейшим человеком... Но здесь, как часто бывает, ложка дёгтя испортила бочку мёду. Вы ведь знаете про существование в русской истории протопопа Аввакума? Одна моя знакомая называет его Вакуумом, смешно... Так вот, и этот Аввакум был человеком, безусловно, умным. Более того, талантливым, он вот своё "Житие" написал... И даже чисто по-человечески симпатичным, не отрицаю. И, тем не менее, он был сектантом, раскольником. И слава Богу, что победа в этом расколе осталась на стороне православной церкви! Потому что весь ум, талант и воля этого человека привели, в итоге, к извращениям и изуверствам: к массовому самосожжению верующих в избах, к свальному греху хлыстов - но это такие вещи, - я скосил глаза на "Настюшу", которая, оказывается, на меня смотрела, видимо, забавно стало ей, что это из-за такой учёной чепухи кипятится этот молодой дядька, - которые не для детских ушей...
   - То есть эта сволочь засаживала людям в мозги свои идеи, - спросил Гурьев и сделал при этом выразительный жест рукой, не оставляя мне сомнений в сексуальных коннотациях слова "засаживала", - прикрываясь какой-то там конторой?..
   - Да, Лазарев прикрывался дипломом Библейского института, - охотно отозвался я. - Липовым дипломом, кстати...
   - Липовым? - переспросил мэр. - Точно?
   - Абсолютно точно.
   - Что ж мы его не посадили! - искренне огорчился градоначальник. - Эх, прошляпили... Вот недавно в МВД Казани решили перетряхнуть руководящий состав. Ну, мужики себе понакупали дипломов - всех их и посадили, даром что начальники, и на тебе никаких проблем!
   - Дело в том, что этот диплом состряпал один из его приспешников, очень сомнительная личность, кстати, так что сам Лазарев формально был ни при чём. Он, как видите, обезопасил себя со всех сторон... Но разве это важно? Протопоп Аввакум тоже ведь был рукоположен в священники, но это не помешало ему стать одним из идеологов раскола! - ("Кстати, а ведь, действительно, Аввакум был рукоположен! - мелькнула у меня в голове мысль. - Значит, "линия апостольской преемственности" ещё не является надёжной защитой против будущего сектантства?") - Сектанты верили не диплому: они верили Лазареву потому, что он организовал специально для них серию так называемых "чудес". Чудеса были, разумеется, тоже липовыми, что-то вроде фокусов Дэвида Копперфилда. Я ещё не вполне разобрался, как он это делал...
   - Надо бы разобраться, - буркнул мэр. - Вывести этих гусей на чистую воду, чтобы другим неповадно было.
   - Обязательно разберусь, Владимир Аркадьевич. В любом случае, все эти ухищрения ему не помогли. К концу своей карьеры Лазарев и сам понял, что терпит фиаско. Самые верные последователи от него отворачиваются, а вера, которую он исповедовал - у меня есть серьёзные основания думать, что Лазарев к концу жизни разуверился в собственном учении. Понял всю глубину своей лжи и, может быть, даже преступления. Поскольку то, что он делал - это преступление, это развращение душ... И ему не оставалось ничего, кроме как наложить на себя руки.
   - А! - вдруг довольно воскликнул Гурьев. - Так он сам себя убил!
   - Я не уверен точно, но, по крайней мере, это самая лучшая версия: она объясняет все вопросы, которые иначе объяснить просто невозможно. Затем последователи создали легенду об убийстве, им же было выгодно представить своего лидера мучеником. Я не исключаю, что Лазарев мог даже инсценировать убийство и дать распоряжение своим "самым верным вассалам" распространить эту легенду.
   - Ну, я так и думала... - пробормотала Наталья Сергеевна. - Не хотите ещё чаю, Саша?
   Разговор после этого сам собой свернул на незначащие темы, и я почувствовал, что пора и честь знать. Мы встали из-за стола: Гурьев энергично потряс мне руку, едва не сломав своей лапищей все её косточки, и туманно пообещал, в случае чего, "содействовать", а Наталья Сергеевна, провожая до прихожей, очаровательно улыбалась и наговорила мне массу любезностей.
   "Какая милая семья, - блаженно думал я по дороге домой. - Папа, и мама, и дочка. Любезные, по-настоящему демократичные, но не испорченные Западом, нет: русские, православные, истинные патриоты..."
  
   Как ни сладка была моя эйфория, она не помешала мне в субботу вечером. позвонить по данному Евгенией телефону.
   - Здравствуйте. Николай Никифорович Степанов?
   - Да, здравствуйте, - отозвался приятный, спокойный мужской голос. - С кем имею честь говорить?
   - Меня зовут Александр Рязанский, я аспирант по специальности "отечественная история", сейчас заканчиваю свою диссертацию. Не могли бы вы дать мне консультацию, профессор?
   - Очень любопытно! Кстати, я не профессор, а доцент, молодой человек... Боюсь, Саша, я ничего не смыслю в отечественной истории. Я кандидат искусствоведения.
   - В том, о чём я вас хочу спросить, Николай Никифорович, вы наверняка разбираетесь очень хорошо. И это имеет большое значение не только для моей научной карьеры, но и для многих людей, которым вы принесёте бесценную пользу.
   В трубке примолкли.
   - Чему посвящена ваша диссертация?
   - Э-э-э... миноритарным религиозным течениям.
   - Я так и думал.
   - Пожалуйста, не вешайте трубку!
   - Да я и не собираюсь: с чего вы взяли? - спокойно удивился Степанов. - Но прежде чем вы с вами встретимся, я хотел бы убедиться, что вы - действительно серьёзный, никем не ангажированный исследователь, и что вы заинтересованы в том, чтобы получить объективную картину.
   - Я вообще-то не считаю себя кем-то вроде Лысенко! - обиделся я. - Или, извините, правительственным прихвостнем!
   ("А почему, кстати? - вдруг родилась свежая, но крайне неприятная мысль. - Вот, между прочим, приглашают меня на чай к градоначальнику, каждую неделю перед государственным чиновником отчитываюсь...")
   - Рад слышать. С кем из бывших прихожан вы уже успели поговорить?
   - С Сергеем Жихаревым, Ларисой Шубиной, отцом Германом, Евгенией Авериной...
   - И какое впечатление у вас складывается о деятельности общины?
   - Сложное впечатление, - признался я честно. - Чем дальше в лес, тем больше дров...
   - Благодарю за искренность. Если бы вы ответили по-другому, я бы, боюсь, вам не поверил. Или посчитал бы, что вы дурачок... Скажите, а вы уже сделали какие-то первые наброски, обобщения в письменном виде?
   - Э-э-э... да.
   - Вы не могли бы их захватить с собой?
   - Боюсь, они вас мало устроят: это самые первые наброски, и в них Лазарев представлен каким-то зверем, таким, знаете, опасным сектантом...
   - Ну, почему же, интересно будет почитать ваши выводы.
   - Потом я стал получать более полную информацию...
   - А вы не торопитесь с заключениями, Саша. Не мечитесь из стороны в сторону. Приходите, побеседуем. Завтра утром вас устроит? К сожалению, только утром и могу.
   - Тогда зачем спрашиваете, Николай Никифорович?
   - Ну, у вас могут быть свои планы...
   - Я прежде всего исследователь, а не...
   - ...А не мещанин, чтобы променять работу на воскресные покупки. Поздравляю. Жду вас завтра... ну, положим, в двенадцать. Запишите, пожалуйста, адрес...
   Я записал адрес, мы попрощались. С доцентом Степановым было приятно поговорить, в отличие от предыдущих сектантов: все решилось просто, разумно, уважительно, без ударов поддых в тёмной подворотне, без хитростей, лести и шантажа, без преследования интервьюируемого с топором в сумке... Чудесно. Что побудило этого умного, спокойного и, видимо, порядочного человека в своё время примкнуть к сектантам? Снова пресловутая Лазаревская "харисма"?
   А что побуждает меня "расхлёбывать эту кашу"? Кто я сам: учёный? Или, не замечая этого, я вживаюсь в роль официального православного сектобора? К чему мне потребовалось за чаем у Гурьева патетически доказывать, что ложка дёгтя портит бочку мёду? Я сам-то верю в это, я, который в церкви ("по велению души", а не по необходимости) не был уже больше года? Что, мне за это деньги платят? А ведь уже и платят, пожалуй...
   Или, напротив, я сочувствую этим несчастным сектантам, опасность которых и даже сам вред от которых обыватели значительно преувеличили? Но почему, чёрт возьми, возмутился я, мне нужно их жалеть?! Кто они мне: братья, сёстры? Или гипнотическое влияние Лазарева пробивается уже с того света? Как это там у Омара Хайяма? "Хочу упиться так, чтоб из моей могилы, / Когда в неё сойду, шёл винный запах милый, / Чтоб вас он опьянял и замертво валил, / Мимоидушие товарищи-кутилы!"
   Я учёный и, хочется верить, не самый плохой, решил я. До сих пор я ничем значительным не погрешил против совести, и нет никаких оснований думать, что и в будущем мне придётся это делать.
   В назначенный час я стоял перед дверью квартиры Николая Никифоровича Степанова в кирпичном пятиэтажном доме постройки шестидесятых годов, таком же, в каком жил с матерью и сам.
  

ПЯТОЕ ИНТЕРВЬЮ.

НИКОЛАЙ НИКИФОРОВИЧ И ЕЛЕНА ВАСИЛЬЕВНА

  
   - Здравствуйте, Саша! - невысокий, сутулый мужчинка лет пятидесяти или шестидесяти, с внушительной залысиной, улыбчиво протянул мне руку. Был он в домашнем вязаном свитере, который спереди застёгивался на пуговицах, а очки придавали его лицу какое-то безобидное, почти беспомощное выражение. - Вот, возьмите тапочки...
   Абсолютно патриархальная гостиная, с картинами на стенах, низким зелёным абажуром и круглым столом, покрытым скатертью; высокие стеллажи с книгами до самого потолка и никакой техники в комнате, если не считать притулившийся у окна компьютер, из тех, что до сих пор стоят мёртвым грузом в кабинетах иных сельских школ, куда ещё не докатилось увлечение современной техникой нынешнего президента. "Не удивлюсь, если он работает под Windows 3.1", - подумалось мне.
   Мы сели за круглый стол. Осанистая, приятная немолодая женщина принесла нам чай на подносе.
   - Познакомьтесь, пожалуйста, Саша: Елена Васильевна, моя жена. Сами-то не женаты?
   - Ну, как же ты не видишь: колечка-то не носит, - упрекнула его жена.
   - Я и не смотрю на такие вещи...
   - Николай Никифорович, вы не будете против, если я нашу беседу запишу на диктофон?
   - Не буду. А вы, Саша, не возражаете, если Елена Васильевна тоже поучаствует?
   - Нет... - растерялся я. - Только ей, наверное...
   - ...Будет неинтересно? Почему же: Елена Васильевна тоже... посещала службы.
   - Надо же... Нет, конечно, я не возражаю.
   - У меня только дела по хозяйству, так что я, уж извините, буду бегать туда-сюда, - пояснила Елена Васильевна.
   - Как вам удобней... Вы хотели вначале увидеть мои выкладки... - Я достал из сумки диктофон, отчёт для Овчарина и расшифровку интервью с Сергеем. Степанов углубился в изучение, а его жена аккуратно вытащила из-под отчёта интервью и пролистала его.
   - Забавно, Ника, погляди...
   ("Кого же из известных людей его жена называла Никой? Ах да: императрица Александра императора Николая II. Сразу виден уровень культуры...")
   - Да уж... - отозвался Степанов, хмуря брови.
   - Можно начинать? - спросил я.
   - Да, начинайте, только позвольте уж м н е задать вам первый вопрос.
   - Ради Бога, Николай Никифорович! Меня самого, правда, ещё не допрашивали...
   Я включил диктофон.
  
   - Так вы, Саша, действительно считаете, что Агний Иванович был, так сказать, опасным харизматичным сектантом? Только отвечайте мне правду, пожалуйста. Я не откажусь с вами говорить, что бы вы ни сказали. А вот если будете мне лгать - могу отказаться.
  
   - Если честно, я уже не очень понимаю, Николай Никифорович... Харизматичным? Безусловно. Он с первого взгляда вызывал симпатию у людей разного культурного уровня, разных вер, разных национальностей... Опасным? Не знаю. Я его проповедей не слышал, а даже если бы слышал - я не профессиональный теолог, я не могу судить, что в религии истина, а что ложь.
  
   - Ну, у вас же есть голова на плечах.
  
   - Знаете, когда я поговорил с отцом Германом, я понял, что моей головы здесь недостаточно. Это какая-то иная логика, не научная, а религиозная, схоластическая, очень изощрённая при этом, но я в ней не силён, увы. Я просто исхожу из того, что ложка дёгтя может испортить бочку мёда. И даже если половина слов Лазарева была истина, то... Николай Никифорович, ведь нет ничего опасней для человека, чем полуправда! Бойтесь коротеньких истин - носительниц полуправды!
  
   - Совершенно верно.
  
   - Сектантом? Да. Я, безусловно, считаю Лазарева сектантом, даже если вам не очень приятно это слышать.
  
   - Нет, что же... Я тысячу раз слышал это мнение. И я не отвергаю его с ходу, заметьте. Может быть, вы даже правы. Я, Саша, не подстраиваюсь под вас, я вам говорю это не для того, чтобы вас задобрить. Я размышлял об этом в самом начале, как только познакомился с ним.
  
   - И к каким же выводам вы пришли?
  
   - Позвольте мне сначала спросить вас, Саша: а на чём вы основываете своё убеждение в том, что Агний был сектантом? Ведь это же не субъективное мнение, нет? Вы же опираетесь на какую-то научную базу, наверное...
  
   - Да... - Я на миг растерялся. - Ну, как же: этому посвящён целый параграф в моей диссертации, критериям отделения секты от традиционного религиозного течения, то есть.
  
   - Расскажите поподробней, пожалуйста. Прежде всего, какой смысл вы вкладываете в слово "секта"?
  
   - Некое религиозное течение, вышедшее из материнской религии, являющееся её частью, но, как максимум, отвергающее и искажающее вероучительное наследие первой, как минимум, не обладающее его полнотой.
  
   - Вероучительной полнотой, то есть, догматической?
  
   - Да, догматической, и этической тоже.
  
   - Да-да, конечно, этической...
  
   - Как следствие, секта скатывается к отходу от самих основ данной религии, к их извращению и, в конце концов, становится опасной для людей.
  
   - Отличное определение, чёткое и внятное. Но вы ведь, насколько я понимаю, не составили себе полной картины о том, что вы называете "учением Лазарева"?
  
   - Нет, не составил.
  
   - Так отчего же, Саша, вы делаете такие скорые выводы?
  
   - Я исхожу, Николай Никифорович, из того, что "наследие" религии фиксируется, помимо всего, ещё и в церковной традиции. А Лазарев эту традицию своими, с позволения сказать, "неологизмами" нарушал на каждом шагу.
  
   - Например?
  
   - Например, причастие без церковной утвари. Коллективное покаяние. Или это избрание "администратора", пресвитера, то есть. Или, например, женское священство.
  
   - Женское священство?
  
   - Ну да: мать-диакиня.
  
   - Разве Ника была священником? - удивилась Елена Васильевна.
  
   - Отличный вопрос, Леночка. Диакиня - это прислужница. Хотя, я не буду от вас скрывать, однажды, когда Лазарев заболел, он попросил её провести службу.
  
   - Это очень интересно...
  
   - Видите, какие опасные факты я даю вам в руки! Кстати, это была хорошая служба.
  
   - И при этом, Николай Никифорович, вы упорно не замечаете отхода от церковной традиции?
  
   - Нет, не замечаю. Скажите, пожалуйста, Саша: какой временной период вы рассматриваете в своей диссертации?
  
   - С 988 года, то есть с крещения Руси. До того в нашей стране не было христианства, и, собственно, раньше изучать-то мне нечего...
  
   - Понятно. Ну, а я вот ещё в советское время писал диссертацию по культовой практике и быту раннехристианских общин...
  
   - Не может быть! - ахнул я.
  
   - Ну да: я же кандидат искусствоведения...
  
   - Николай Никифорович с большим трудом защитил свою работу, - вмешалась его жена. - На защите трое из пятнадцати членов совета голосовали против.
  
   - Любопытно было бы почитать...
  
   - Одну секунду, специально её для вас припасал...
  
   - Ты положил её на полку, - подсказала жена.
  
   - Точно! Эх я, дырявая голова... - Николай Никифорович протянул мне дискету. - Пожалуйте электронный вариант. Тогда компьютеров не было, а вот намедни нашёл свою диссертацию в этой... всемирной сети, в отсканированном виде. Какой-то умник торгует ею, представляете, за 600 рублей! - Супруги рассмеялись: даже смеялись они похоже. - И знаете, к каким выводам я пришёл совсем недавно? То, что делал Агний Иванович - это чистой воды раннехристианская традиция! Если вообще можно применительно к тому времени говорить о традиции... В самых первых общинах было абсолютно чёткое разделение полномочий между пресвитером, то есть "старшим", и евангелистом, по-русски "благовествующим", которого иногда ещё называли "дидаскалом", то есть учителем. Во-вторых, дьяконессы, или диакини - мне больше нравится "дикаини", так благозвучней - были обычной практикой.
  
   - Маргинальной практикой, наверное...
  
   - Ничего подобного! Диакиней, была, в частности, святая великомученица Татьяна. Её вы тоже считаете маргиналом?
  
   - Нет, я этого не знал...
  
   ("Так вот почему приход назвали в честь святой Татьяны!" - подумалось мне. - Не Ника ли предложила прикрыть свой сомнительный статус именем святой?")
  
   - И более того, даже женское священство имело место! И поставлялось священство, кстати говоря, именно через харисму, то есть дар Божий. Не "Дух", как потом было извращено! А просто дар. Вот вы, например, занимаетесь исследовательской работой. Почему, спрашивается, по какому праву? Потому, что имеете к этому склонность и, возможно, даже талант. Так же и первые христианские учителя учили, потому что имели дар учить. Вот и всё, Саша!
  
   - И этого, по-вашему, достаточно? А образование, профессионализм - это ерунда?
  
   - Агний Иванович был очень образован, - вставила слово Елена Васильевна. Степанов развёл руками.
  
   - И вообще, Саша: какое образование? Это же вам не... способы посадки картошки! Это же Бог, Саша, о котором никто ничего не знает! Профессионализм... Вы помните, что говорит о Боге апостол Иоанн в своём Первом послании?
  
   - Не припоминаю...
  
   - Ну, как же: "Бог есть любовь".
  
   - Ах, да! Это, вообще-то, хрестоматийно...
  
   - Ещё бы не хрестоматийно! А как называют девушек, которые занимаются любовью профессионально, вы знаете, надеюсь?
  
   - Ну, ты уж скажешь тоже! - засмеялась Елена Васильевна. - Совсем смутил парнишку. Я пойду на кухню, гляну, как там... - Она проворно ушла.
  
   - А что до причастия, так оно в первые века происходило именно таким образом, как это делалось в общине, то есть от одного хлеба, и из общей чаши. И покаяние тоже было коллективным, перед всеми.
  
   - Николай Никифорович, не так быстро... Допустим, я готов вам поверить. Что там, я вам верю, ведь вы специально это изучали, защитили диссертационное исследование... Но ведь это ничего не доказывает! То, что не было сектантской практикой в первом веке, в двадцатом не только могло стать, но и не могло НЕ стать сектой!
  
   - Странное рассуждение.
  
   - Нет, не странное. Мы говорили об этом с отцом Никодимом Фомичёвым, настоятелем Благовещенского собора. Представьте себе, что в средневековье некий учёный лечил бы больного - ну, скажем, пиявками, или кровопусканием, потому, что других средств медицина тогда не изобрела. Обмороженный палец ампутировали, хилых младенцев убивали... Что делать, время было такое. Но ведь наука-то развивается, Николай Никифорович! И если сейчас мне предложат кровопускание, я такого доктора назову шарлатаном, хотя века четыре назад он был бы вполне квалифицированным и знающим врачом, и я бы сам к нему пошёл, если бы жил в то время. Понимаете?
  
   - Понимаю. Но, Сашенька... Почему вы смешиваете веру и науку?
  
   - Почему? - я осёкся.
  
   Елена Васильевна вернулась и села на своё место, слушая мужа.
  
   - Да, почему? Вы, видимо, воображаете, что в религии возможен такой же поступательный прогресс: приходит Фарадей, Никола Тесла, Менделеев или кто там, Эйнштейн, и на головах предшественников совершает прорыв. Не совершает, Сашенька! Не совершает. Вам кажется, что Лютер сказал нечто новое по отношению к сказанному Христом?
  
   - Н-не знаю...
  
   - А американский баптизм, Саша - это тоже новая веха, эволюция, так сказать, христианского учения?
  
   - Не ловите меня на слове! - почти рассердился я. - Разве то, что Лазарев плохо кончил - это недостаточный аргумент в пользу его сектантства?
  
   - Николай Никифорович на это обычно говорит: Джордано Бруно тоже плохо кончил, - с улыбкой заметила Степанова.
  
   - Я имею в виду его самоубийство, Елена Васильевна, - пояснил я возможно мягче. - То, что он в конце жизни запутался и осознал полную беспомощность, полную несостоятельность своей веры...
  
   Елена Васильевна подняла брови.
  
   - Да кто вам это сказал? - удивился Степанов. - Самоубийство... Да не было никакого самоубийства!
  
   - Как это не было? - опешил я.
  
   - А так вот.
  
   - Позвольте уж тогда и мне спросить вас, Николай Никифорович: а вы на чём основываетесь?
  
   - На некотором знании людей, Сашенька. Агний Иванович не выглядел в последние дни "запутавшимся", "отчаявшимся" и так далее. Он был таким, как всегда: уверенным, достойным, проницательным, с долей юмора. И причин у него никаких не было!
  
   - Ну, как же, Николай Никифорович: а эта связь с несовершеннолетней девушкой, когда ему было впору опасаться, что его привлекут к суду за растление малолетних...
  
   - На мой взгляд, Агний Иванович был человеком высокой нравственности, - вмешалась Елена Васильевна. - Может быть, он в чём-то заблуждался, не мне судить, но... высокой нравственности. Так что говорить о какой-то там "связи"...
  
   - Елена Васильевна совершенно права, - подтвердил её муж. - Даже враги не стали бы обвинять Лазарева в том, в чём вы его обвиняете. Что это за такая девушка, кстати?
  
   - Ася...
  
   - Ася?
  
   Супруги переглянулись.
  
   - А вы что-то знаете об Асе? - спросил я с надеждой. - Кстати, она была красива? По-разному говорят люди...
  
   - Да, красивая девушка, - подтвердила Елена Васильевна.
  
   - А её фамилию, может быть, вы знаете? Или что-то о её семье?
  
   - Нет... Но я думаю, вы по-настоящему ошибаетесь. Потому что... Видите ли, Саша, у меня нет никаких фактов, мне нечего вам противопоставить, кроме своего "знания людей". Вы... вы, случайно, не преподаёте?
  
   - Случайно, преподаю: на 0,5 ставки.
  
   - Тогда вы меня поймёте. Было так, что хорошенькие студентки пытались обратить на себя ваше внимание?
  
   - Было...
  
   - Ну ещё бы...
  
   - У Николая Никифоровича много раз так бывало, - с улыбкой ввернула его жена.
  
   - И у других мужчин на нашей кафедре такое случалось, - продолжал Степанов. - Так вот, если девушка интересуется мужчиной и сама ему при этом тоже небезразлична, он на неё начинает смотреть немного по-особому. Таким, понимаете ли, маслянистым взглядом...
  
   - Я пойду посмотрю, как там борщ, - сообщила Елена Васильевна, встала и вышла: может быть, ей стало неловко от таких "мужских откровений"?
  
   - И этого не спрячешь, - продолжал Степанов. - Такого человека всё выдаёт. А в Агнии Ивановиче я ничего такого не замечал, никогда. Он был монах, аскет. Для вас это, конечно, бездоказательно, ненаучно...
  
   Елена Васильевна вернулась.
  
   - До известной степени. А ваше предположение о том, что это было именно убийство, оно, Николай Никифорович, тоже основывается только на вашем "чутье" и знании людей?
  
   - Да, увы. Потому что формальных поводов сомневаться в выводах следствия у нас нет. Ведь вы же знаете, наверное, Саша, что было следствие, и мы с Еленой Васильевной не то чтобы испугались, но нам показалось это очень неприятным: начнутся повестки, вызовы в суд, не дай Бог, ещё покажут по телевизору, увидят бывшие студенты... Но ничего не случилось: следователь решил, что это самоубийство. Да, так вот...
  
   - Расскажи про машину, - вмешалась Елена Васильевна.
  
   - Про машину? Ах, да, про машину... Понимаете ли, Саша - конечно, всё это из области научной фантастики, из детективного жанра, который я никогда не любил, но, тем не менее... Те прихожане, у которых были машины, на них и приезжали.
  
   - Как же там проедешь? - там же узенькая тропка...
  
   - Это вы шли от остановки, а есть другой подъезд, с улицы Северная подстанция. Правда, крюк получается. Мы с Еленой Васильевной тоже приезжали на нашем "Москвиче"...
  
   - Простите, что перебью: это правда, что Юрий Рёмер ездил на Citroen Picasso?
  
   - Да, у Юрия Михайловича "Ситроен". Очень занятное авто, с футуристическим дизайном. Citroen Xsara Picasso. Я запомнил по имени художника, как профессиональный культуролог, так сказать...
  
   - Какого цвета?
  
   - Жёлтого.
  
   - Жёлто-оранжевого, - поправила Елена Васильевна.
  
   - Так вот, машины мы ставили за воротами, а перед началом службы ворота запирали. И, фактически, больше автомобилей, кроме нашего и Юрия Михайловича, не было...
  
   - Ты ошибаешься, Ника: приезжала ещё эта чиновница.
  
   - Ах да, Анна Борисовна! На синей "Ладе" самой последней модели, её ещё рекламируют по телевизору.
  
   - "Лада-Калина"?
  
   - Она самая. Но это бывало нечасто. И было, припоминаю, ещё зелёное авто, иномарка: такая маленькая, можно сказать, игрушечная. Не знаю, увы, чья. И автомобили стояли у всех на виду. Я рассказываю вам это потому, что в тот печальный день приехала ещё одна машина. Смешно сказать: чёрный джип, такой, видите ли, Саша, абсолютно бандитский...
  
   - Гроб на колёсах, - пояснила Елена Васильевна.
  
   - Это важная информация, Николай Никифорович! Вы... позвольте вас спросить: вы в тот день были на исповеди?
  
   - Д-да... - признался Степанов.
  
   - Каким по счёту?
  
   - Я пошёл после Ларисы и перед Григорием, которого вы, Саша, упорно называете "отцом Германом".
  
   - И вы не помните, не было ли в очередь на исповедь незнакомых вам людей?
  
   - Помню. Был, кажется. Он всё время держал руки в карманах. Понимаете, Саша, ведь не существовало какого-то неизменного списка прихожан, и зря вы его пишете! Точнее, были человек десять-пятнадцать, которые ходили на службы постоянно, раз от разу, а остальные так называемые прихожане - как Бог на душу положит. То густо, то пусто. Бывали дни, и весной, и летом, когда еле размещались все желающие, человек пятьдесят. Приходило, так я понимаю, много случайных людей: из любопытства, посмотреть на экзотику...
  
   - А как люди узнавали об общине?
  
   - По-разному. Через "сарафанное радио", например. Кроме того, Юрий Михайлович делал рекламу через газеты, стенды... А Агний Иванович - чисто евангельским способом. Он ходил по городу, как по Галилее, и был "ловцем человеков"... Но, прежде чем заговорить, он очень долго присматривался к человеку, а не так, чтобы бросаться на первого встречного. Он рассказывал, что иногда за целый день не увидит ни одного располагающего к себе лица, потратит день впустую. И такой его поиск, должен сказать, давал свои скромные, но качественные плоды.
  
   - Вы позволите непростой вопрос, Николай Никифорович?
  
   - Пожалуйста.
  
   - А вы, зачем вы приходили?
  
   Я ждал заминки, какого-то прятанья глаз, увёрток - не тут-то было. Степанов улыбнулся, почти рассмеялся.
  
   - Какой вы странный, Саша! - ответил он добродушно. - Не знаете, зачем люди ходят в церковь!
  
   - Ах да, простите... - смутиться пришлось мне.
  
   - Я знаю, знаю, что вы мне возразите. Что, дескать, я, доцент государственного университета, посещал не церковь, а секту. Но видите, Сашенька, мы с вами говорим почти полчаса, а вы мне так и не доказали, что община святой Татьяны была сектой. То есть, не эмоционально, а основываясь на логических заключениях, ведь и не доказали, правда?
  
   - Правда. Разве только общее мнение, церковные авторитеты, в конце концов...
  
   - Общее мнение, молодой человек! - назидательно произнёс Степанов. - Разве учёному важно это ваше "общее мнение" или авторитеты? При Сталине общее мнение было за Лысенко и за то, чтобы объявить генетику шарлатанством. А скольких блестящих учёных сожгли эти ваши церковные авторитеты! И, конечно, вы меня упрекнёте в таком вот, что ли, научном фрондёрстве: дескать, старый коммунист, не преминёт лягнуть церковников. Нет, Сашенька, дело не в этом. Я членом КПСС не был ни дня. Когда развалился Союз, когда стало всё можно, то многие пошли в церковь, Саша. А я ходил ещё и до того, даже рискуя карьерой. И был там не раз, и не два. И, знаете, пришёл к печальному выводу, что запретный плод сохранял сладость, пока был запретен, а ныне вышел ни плох, ни хорош. Так... пресность. Я ведь уже в девяностые годы был зрелым, сложившимся человеком, который разными способами прочёл и Солженицына, и Николая Бердяева, и многое из Владимира Соловьёва, и Даниила Андреева даже... И это в девяностые, когда Андреев не лежал, как сейчас, на каждом прилавке! А вы читали Андреева, кстати?
  
   - Нет...
  
   - Прочтите обязательно. А молодые неоправославные батюшки начали вещать прописные истины, заквашенные на дремучем, провинциальном догматизме! И выдавали их за Светоч Откровения! За грядущее Слово, которое освободит народы! Скучно, Саша, скучно и противно.
  
   - Значит, в учении Лазарева вы, Николай Никифорович, нашли нечто важное для себя, ценное, свежее? И оно, это учение, вас не... не покоробило, не оттолкнуло?
  
   - Нет. Почему оно должно было меня "покоробить", "оттолкнуть"? Кстати, почему вы вообще упорно употребляете этот термин - "учение Лазарева"? Агний Иванович не создал никакого своего учения.
  
   - Вы хотите сказать: целостного учения, только фрагментарные истины?
  
   - Нет, я хочу сказать то, что хочу сказать. Что вы называете "учением Лазарева", Саша - это просто христианское вероучение, в его чистом и сильном виде.
  
   - У Николая Никифоровича есть записи всех проповедей Агния Ивановича, - сообщила Елена Васильевна.
  
   - Ну, так уж и всех, Ленок... Пара-троечка...
  
   - Вы записывали проповеди на диктофон? - взбудоражился я.
  
   - Да что вы, Господь с вами! В блокнот. Но не просто записывал, а стенографировал. Я, знаете ли, в юности учился на курсах стенографии, вот, освежил навыки...
  
   - А вы расшифровали ваши стенограммы?
  
   - Да, почти все.
  
   - Позволите взглянуть?
  
   - Ради Бога...
  
   Степанов принёс мне тетрадь из соседней комнаты. Я перелистал страницы, исписанные убористым почерком.
  
   - Я был бы рад, Николай Никифорович, если бы вы разрешили мне сфотографировать эти листы.
  
   - Я не возражаю, - спокойно отозвался Степанов. - И, более того, я не буду возражать, если вы в своём исследовании назовёте моё имя и фамилию. Я человек старый, мне остался год до пенсии, мне некого бояться...
  
   - Ну, так уж и старый... Николай Никифорович всегда отличался смелостью, - гордо добавила Елена Васильевна. - Вы бы видели его, когда пришли эти юные фашисты! Как он схватил оружие!..
  
   - Ой, Леночка, не надо...
  
   - Скажите: значит, Лазарев заранее, перед нападением скинхэдов, припас какие-то топоры?
  
   - Да, под ковровой дорожкой, что ли...
  
   - Циновкой, - поправила Елена Васильевна.
  
  
   - Верно, циновкой. И это были не "какие-то" топоры, а огромные: такими пользуются лесорубы или пожарные бригады.
  
   - По-вашему, это правильно, когда священник берёт в руки оружие?
  
   - По-моему, он оказался, в каком-то смысле, провидцем. И большим умницей, к тому же. Нет, конечно, священник не должен брать в руки оружие, и в идеальном обществе он этого делать не будет. Но мы живём в реальном мире, Сашенька. А священник - он человек, в первую очередь, и его человечность, в высоком смысле, и даёт ему право на священство. Агний Иванович был мужчиной, а не святошей. И там, кстати, были женщины и молодые девушки, которых нужно было защищать.
  
   Я закончил делать копии с помощью цифрового фотоаппарата.
  
   - Возвращаясь к этим проповедям: мы говорили о том, что учение Лазарева - это просто христианское учение.
  
   - Да, в его наиболее ясном и, как вы выражаетесь, "свежем" виде. Прочитайте эти записи, Саша. Затем возьмите Евангелие и сверьте их по Евангелию. И если где-то вы сумеете найти противоречия, расхождения, то... снимаю перед вами шляпу. Я их найти не сумел. Правда, есть здесь одна мысль, которую Лазарев косвенно подтверждает, и которая как будто бы не очень укладывается в христианскую церковную традицию...
  
   - Да-да, Николай Никифорович? Что за мысль?
  
   - Идея о метемпсихозе.
  
   - Вот видите! - обрадовался я.
  
   - Ну, и что в этом такого? А вы знаете, Саша, что многие первые христиане искренне верили в возможность метемпсихоза? Да что там первые христиане! И первые, и "вторые", и "третьи"! Вплоть до пятого века! Святые люди, отцы церкви верили в метемпсихоз! Поверьте мне, говорю вам как специалист. Вот ты, Леночка, допускаешь переселение душ?
  
   Елена Васильевна смущённо пожала плечами.
  
   - Видите, Саша? Моя жена не знает, хотя она верующая христианка. И я не знаю. Я же не... - он улыбнулся, развёл руками. - Не мистик по профессии! Наука вообще высушивает душу, выхолаживает её от всего мистического. Вот Агний Иванович был настоящим мистиком, замечательным...
  
   - А если он просто вводил весь приход в заблуждение? Был искусным актёром?
  
   - Этого не подделать, Сашенька. Вам сложно понять, в вашем возрасте, но этого не подделать. Вот некоторые современные, хм, эзотеристы пытаются, но их подделки шиты белыми нитками. И пытаются некоторые православные иереи симулировать, что ли, этот дар, это искусство. Хотя православные в меньшей степени. Баптисты - вот это настоящие симулянты...
  
   - Поговорим о баптизме, Николай Никифорович. Поверьте, я не пытаюсь вас оспорить или кого-то очернить! Но зачем Агнию нужно было подделывать свой диплом Библейского университета, если уж он был истинным христианином и образцом высокой нравственности?
  
   Елена Васильевна вздохнула. Её муж помрачнел лицом. Мы немного помолчали.
  
   - Действительно, этого я... до сих пор не понимаю! - признался Степанов. - Зачем, действительно, этот честнейший человек придумал такую ерунду? С какой целью, почему...
  
   На него было жалко смотреть.
  
   - Николай Никифорович, да успокойтесь, что же вы! - не выдержал я. - Без этой бумажки община не получила бы регистрации! И не он это сделал, а Рёмер, Лазарев был здесь ни при чём, я это абсолютно точно знаю!
  
   - Правда? - обрадовался Степанов и благодарно посмотрел на меня. - Ну да: и я, признаться, так думал...
  
   "Я вернул старику любимую игрушку, - подумалось мне. - Но бесчеловечно же отнимать её назад, "развенчивать", "обличать", разве нет?"
  
   - Возможно, вы меня убедили, - пробормотал я.
  
   - Я вас ни в чём не убеждал! И если вы настоящий исследователь, Саша, не принимайте ничьи слова на веру! Мои - в том числе! Кроме того, я надеюсь, что вы мне не лжёте, не потакаете, так сказать, моей слабости...
  
   - Нет-нет, что вы... Я сказал "возможно", я... уже совсем ничего не понимаю, Николай Никифорович. Мне нужно время, чтобы подумать над этим. Позвольте ещё парочку вопросов?
  
   - Ради Бога.
  
   - Как вы думаете, Лазарев - если уж он был настоящим мистиком - мог... Мог он сотворить, скажем, чудо?
  
   Степановы переглянулись.
  
   - Я имею в виду так называемое "чудо глаголания", когда Лазарев заговорил с тибетским ламой на его родном языке, - пояснил я.
  
   - Ах, это... Понимаете, Саша, я появился в общине несколько позже и ничего не могу сказать по поводу этого так называемого чуда...
  
   - Ах да! Как же я забыл...
  
   - ...Кроме того, что вначале был настроен по отношению ко всем рассказам об этих чудесах очень, очень скептически. Строго говоря, я сначала думал, что моё первое посещение будет и последним, и, конечно, я шёл из чисто, так сказать, научного любопытства. Да... А что касается иностранного языка, то я хочу дать вам любопытную информацию к размышлению. Вы знаете, на каком языке общались между собой Агний Иванович и Юрий Михайлович?
  
   - На русском, я полагаю?
  
   - Да, в основном. А иногда, когда хотели посекретничать - на латыни.
  
   - На латыни? Николай Никифорович, вы шутите?
  
   - Нисколько.
  
   - Да вы... вы ничего не путаете?
  
   - Саша, дорогой! Вы думаете, что я вам лгу? Бога ради: зачем мне, старику, вам лгать? Или вы думаете, что кандидат искусствоведения не отличит латынь от какой-нибудь тарабарщины? Это была самая настоящая латынь, причём я даже разбирал отдельные слова. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам. Как вы себе объясните этот феномен?
  
   - Не... не знаю.
  
   - Как вы полагаете: человек может в подробностях вспомнить обстоятельства прошлой жизни?
  
   - Вы хотите сказать: настолько, что вспомнит язык, на котором говорил раньше? Я об этом не думал. Я... помнится, я как-то видел репортаж о молодой девушке, которая вспомнила три сотни своих прошлых жизней и три сотни языков, но подумал, что это очередная телеутка. Кстати... Лазарев ведь раньше был врачом? Разве врачи не учат латынь?
  
   - Учат, Саша. Названия болезней, названия костей и минимум грамматики. А чтобы говорить о вещах повседневной жизни... Я вот учил немецкий одиннадцать лет, а сейчас ни слова не помню, хоть вы меня убейте.
  
   - И я учила! - вмешалась Елена Васильевна. - Я вот помню одно предложение! Marta und Anna baden!
  
   Супруги рассмеялись.
  
   - А вы, Николай Никифорович, объясняете это именно памятью прошлой жизни? - с сомнением уточнил я. Степанов пожал плечами.
  
   - Почему бы нет? У меня, помнится, состоялся любопытный разговор с Никой Александровной по этому поводу...
  
   - Кстати, какое впечатление производила на вас Ника... Александровна?
  
   - Очень хорошее впечатление, - сразу ответила Елена Васильевна.
  
   - Да, - согласился Степанов. - Она - девушка... немного не от мира сего. Но, впрочем, духовным людям, по моему скромному разумению, Саша, им и полагается быть такими. Простите моё обывательское рассуждение, но когда дородный священник в магазине катит перед собой тележку и наполняет её продуктами доверху - помнишь, мы намедни видели, Леночка? - доверху, причём это продукты совсем не первой необходимости, а деликатесы, тогда я думаю: этот человек живёт заботами нашего мира, а не горнего. Вы, Саша, может быть, читали "Братьев Карамазовых"? Или вам, за вашими учёными занятиями, недосуг?
  
   - Как странно: уже второй человек за месяц говорит мне о "Братьях Карамазовых"... Читал, конечно. Недавно перелистывал.
  
   - Вы помните, как чёрт, который явился Ивану Карамазову, говорит, что он мечтает воплотиться в семипудовую купчиху, в этакий апофеоз земной пошлости?
  
   - Вот святой отец и воплотился, - подытожила Елена Васильевна. Степанов улыбнулся.
  
   - А Ника Александровна - противоположность этой самой земной пошлости, - резюмировал он.
  
   - Но - простите, что спрашиваю, мне сказал об этом не один человек - Ника... вполне здорова, психически?
  
   Супруги снова переглянулись.
  
   - Правда, Владимир Кошевой прекрасно играет Раскольникова? - ответил мне вопросом на вопрос кандидат искусствоведения.
  
   - Н-не могу судить. Впрочем... - я вспомнил телеверсию "Преступления и наказания", - да. Отлично играет.
  
   - Но это же не значит, что актёр Владимир Кошевой убил топором двух женщин?
  
   - А я по-другому вам скажу, Саша, - вмешалась Елена Васильевна. - Сонечку помните?
  
   - Мармеладову? Да.
  
   - Правда, что Сонечка была проституткой?
  
   - Д-да...
  
   - Ну вот, спросят вас ваши дети: кто такая Сонечка? А вы им ответите: проститутка. Так?
  
   - Нет-нет... То есть, я понимаю, понимаю, Елена Васильевна, что некоторые определения при известных обстоятельствах нереферентны... - жалко забормотал я.
  
   - Что ж, Саша, Елена Васильевна подвела прекрасный итог нашему разговору, - подытожил Николай Никифорович. - Мы, как люди учёные, рациональные, не мистики, про религию знаем только то, что мы ничего не знаем. Я скажу вам честно: я НЕ знаю, был ли Агний Иванович сектантом или нет. Я знаю, однако, точно и определённо, знаю от русского писателя Достоевского, что Софья Мармеладова была проституткой. Но, как вы сами только что сказали, некоторые определения при известных обстоятельствах нереферентны.
  
   - Спасибо вам.
  
   Я поднялся.
  
   - Спасибо вам, Николай Никифорович и Елена Васильевна. Мне доставило большое удовольствие побеседовать с вами. Должен сказать, что вы - первые интервьюируемые, с которыми мне действительно был приятно поговорить. Я... не знаю ещё, к каким окончательным выводам приду, но, по крайней мере, я могу обещать вам, что постараюсь быть максимально объективным и внимательным к этому непростому, хм, феномену, с которым я столкнулся.
  
   Степановы радушно улыбнулись мне. На пороге я пожал пожилому кандидату искусствоведения руку.
  

ГЛАВА ШЕСТАЯ

  
   В четыре часа воскресенья. мы договорились встретиться с Машулей: та припасла для меня какую-то "потрясающую новость". Дома я оказался в два часа дня, итак, я располагал полутора часами, чтобы сделать за это время либо полноценный обед, либо свежие выкладки. Конечно же, любой настоящий исследователь предпочтёт выкладки обеду. Я заварил кипятком пенопластовый стакан "роллтона" и, ожидая, пока лапша остынет, открыл рабочий блокнот на новой странице.
   Итак:
   "I. Новая информация..."
   Минут десять я просидел и не двинулся дальше этой строчки. Какая вообще новая информация?! Всё летело к чертям собачьим!
   Нет, вы подумайте только! Я с трудом, или даже по воле случая, нахожу секту, да ещё какую секту: колоритную, своеобычную, редкую! Опрашиваю сектантов едва ли не с риском для жизни! Собираю ценнейшие сведения! Выигрываю конкурс научных работ! Уже начинаю писать о сектантах книжку! Завожу знакомство с влиятельными людьми! И тут вдруг находится некий старый хрыч, который с умным видом заявляет мне: что вы, молодой человек, община Лазарева - не секта, это я вам говорю как специалист! А кто же? Да самые подлинные, изначальные христиане!
   При этом я совсем не сердился на Николая Никифоровича: физически было невозможно сердиться на этого человека. И что за человека! Умного, тактичного, мягкого, настоящего русского интеллигента, которые нынче встречаются всё меньше, и к которым ваш покорный слуга себя и сам не причисляет: я - всего лишь рядовой интеллектуал.
   "Не возникнет ли проблем с защитой?" - это была моя самая первая суетная мысль. Нет, конечно, успокоил я себя: мнение Степанова есть его частное мнение, никто и не усомнится в сектантском характере деятельности нашего доморощенного "мистика милостью Божьей". Никто. Но я-то сам? Я создал изощрённую, высоколобую теорию о причинах появления сект и динамике их развития, и теперь нужно было подтверждать теорию практикой, но если сам я не уверюсь в том, что Лазарев был сектантом, то придётся мне лгать самому себе, притягивать научные выводы за уши. Правда, огромная масса диссертаций пишется так, но я, Александр Рязанский, всегда относился к "карьеристам и шарлатанам от науки" с отвращением - а вот, сам ныне собираюсь пополнить их стройные ряды! И какова же тогда будет ценность моей, с позволения сказать, "научной работы"? Как я посмотрю студентам в глаза? Истинный учёный отличается от толстосума благородным, почти подвижническим характером своей деятельности, и это даёт ему право смотреть на последнего свысока. Но учёный-карьерист не отличается от бизнесмена-богатея или чиновника-взяточника ничем, кроме одного: он беднее, жальче, неудачливее и даже - бесполезней...
   Обязательно нужно будет посоветоваться с Мамонтовым! И с отцом Никодимом тоже: может быть, он развеет мой детский ужас...
   А развеет ли? И, более того: я, ученый, церковнику поверю ли? Должен ли верить? Смешная, парадоксальная ситуация! Раньше я всегда считал себя в теологии дилетантом и полагал, что эта сложнейшая область человеческой мысли должна быть отдана на откуп профессионалам: церкви. Но это церковные иерархи сожгли Джордано Бруно и лицемерно согласились с казнью Жанны д'Арк! Православные неизменно указывают на то, что они, дескать, никого же сжигали (неверно, замечу как историк-медиевист: жгли и те, и другие, правда, наши - куда меньше). Но именно православие анафематствовало Толстого, великого русского писателя, и объявило Петра I, величайшего, умнейшего преобразователя России - антихристом! Церковь не всесвята и может ошибаться. Это не означает, увы, что наука "святее" церкви, наука, великая пагубность которой - в полной оторванности ото всякого этического, нравственного начала. Но, пожалуй, в некоторых случаях искренний, непредвзятый учёный окажется объективней церковника.
   Так я рассуждал, ходя по комнате, разговаривая сам с собой вслух, жестикулируя, где-то в течение часа, и лишь к концу этого часа немного успокоился.
   Велика ли трагедия, правда? Кто мне мешает в самом последнем параграфе диссертации прописать, что по формальным признакам община Лазарева не соответствует строго понятию "секта"?
   Кто мешает, хм! Мешает необходимость защиты диссертационного исследования! Найдётся ли ещё среди молодых учёных такой дурак, который, написав вторую половину диссертации, придёт к печальным выводам о том, что изучил он не совсем то (совсем не то), что теоретически описывал в первой главе? Мешает Российская армия, которая ждёт - не дождётся неудачливого аспиранта, чтобы сразу же после окончания срока его обучения выдать тому автомат и портянки...
   Но, в конце концов, ещё не всё потеряно. Степанов мог ошибаться! И, на самый худой случай, можно попытаться сейчас разыскать другую секту...
   Мои сумбурные мысли прервала мать, которая вошла в комнату.
   - Почему ты никогда не обедаешь по-нормальному?
   - Спасибо, мам, я сам решу этот вопрос.
   - Я отварила картошки. Иди, поешь.
   - Спасибо, я не голоден.
   - Ну, чего там! Конечно, лучше жрать эту химию... - Она кивнула по направлению "Роллтона". Подошла к моему столу - и глаза её расширились от ужаса. - Что - ты с ума сошёл! Ставить посуду с кипятком на полировку!
   - Это МОЙ стол, чёрт возьми! - рявкнул я.
   - Так ты ещё и голос на меня повышать будешь?!
   Я схватил пальто и выбежал, хлопнув дверью. Благо, уже и была пора торопиться.
  
   - Ой, Сашулик, это мне?! Как здорово!! - Маша приняла букет и обвила мне шею руками. - У меня для тебя потрясающая новость! Угадай, какая?
   - Ты беременна, - пошутил я мрачно.
   - Дурак! - почти обиделась Машуля. - Нет. Не угадал. Я-то к тебе со всей душой...
   - Ну, прости меня, лапушка!
   - Слушай внимательно, - её интонация всё равно сорвалась к девчоночьему восторгу, - я уломала своих динозавров!! Они будут нам сдавать квартиру!!
   - Маша, дай я тебе расцелую!
   - Тихо, тихо, дурачок, блузку помнёшь...
   - С какого времени?
   - Хоть с завтра!
   - Так пошли, - сказал я просто.
   - Ты что! - испугалась Маша. - Там... там даже мебели никакой нет!
   - Ну, как же: там есть прекрасный широкий диван, или ты забыла? - улыбнулся я.
   - Нет-нет! - Машуля стала серьёзной. - Всё-таки нам нужно пройтись по магазинам, купить мебель, занавески. Я не уверена, что я в восторге от тех обоев...
   - Ты хочешь переклеивать обои? - спросил я с сомнением. - Убить на это весь день, переляпаться в клейстере?
   - Ну... посмотрим. На первое время сойдут и те, я, пожалуй, погорячилась. Но я не хочу жить как цыганка, Саш! Сколько... сколько у тебя денег?
   - Завтра двадцатое число,. да?
   - Ага.
   - Отлично. Значит, мне завтра дадут стипендию, а я и забыл...
   - Смешной ты: забыл! Удивляюсь на тебя! Учёный...
   - Повышенная - это, кажется, четыре с половиной, да зарплаты две тысячи, да за первое место в конкурсе обещают давать каждый месяц по три, итого девять с половиной скоро будет...
   - Нет, это не то: на них мы будем жить. Да моя стипендия, вместе будет десять. Ничего, люди и хуже живут...
   ("Однако! - вдруг неприятно поразился я: мне самому на питание хватало трёх тысяч в месяц. - У тебя широкие потребности, Машуля!")
   - Я имела в виду: отложенных сколько?
   - Э-э-э... Десять, - сказал я проворно. На самом деле было пятнадцать, но я с ужасом думал о том времени (весна, вероятно), когда мне придётся защищаться, и о бешеных расходах, с этим связанных: стол для членов диссертационного совета, обязательные "подарки" в конвертах для председателя, зампредседателя и учёного секретаря, такси для иногородних оппонентов...
   - М-м-м, - протянула Маша, сжав губки. - Ладно! У меня примерно столько же... Завтра пойдём по магазинам, давай? Нужен шкаф хороший, телевизор...
   - Там ведь, кажется, был телевизор... - промямлил я.
   - Да что там за телевизор! "Рекорд" советский! Потом: костюм новый тебе не помешал бы...
   - Хорошо, завтра пойдём по магазинам. А сегодня - туда. У тебя же есть ключи?
   - Е-есть... Тебе очень нравится диван, да? - спросила Машуля, плутовато улыбаясь.
   - Да, то есть не в общем, а как полигон... высоких частот.
   - Я подумаю, - протянула Маша.
   - Мы ведь там и заночевать можем?
   - Можем, нам никто не запрещает. А твои тебя не хватятся?
   - Я в очередной раз поругался с матерью, - признался я.
   - Кстати, я с ней ещё незнакома...
   - И не торопись. Ну, так что ты решаешь?
   - Хорошо! - Маша тряхнула волосами. - Только дай мне время: мне нужно собраться... И ещё я хотела кино какое-нибудь посмотреть вечером.
   - Я могу взять ноутбук, в нём есть пара фильмов. Правда, он остался дома...
   - Не нужно, что ты! Сейчас будет классное кино по первому каналу. Посмотрим - и пойдём.
   - А... родители твои скоро придут?
   (Разговор происходил у Маши дома.)
   - Да. Ну и что такого? - искренне поразилась Машуля.
   Мы идиллически уселись перед телевизором и через полчаса, действительно, дождались Машиных родителей, которые ничуть не удивились моему присутствию. Похоже, меня начинали воспринимать как естественный элемент семейного пейзажа...
   - Ну что, молодые? - поинтересовался мимоходом Максим Максимович. - Что решили с квартирой?
   - Завтра идём покупать мебель, - сообщила Машуля. - А сегодня вечером пойдём туда, посмотрим...
   - Так уже вечер! - искренне удивился Машин отец.
   - Ну, что ты спрашиваешь! - одёрнула его Алла Сергеевна. - Хочется им...
   Максим Максимыч поманил меня указательным пальцем в коридор и вполголоса поинтересовался, хватит ли нам денег "на прожитьё". Денег хватит, заверил я и снова дал полный отчёт в моих ежемесячных доходах. Машин папа почесал в затылке. "Ладно... Зато у бюджетников зарплата стабильная, а в бизнесе сейчас всех сокращают", - утешил он меня.
   Затем на кухню меня вызвала Анна Сергеевна и, краснея, отводя глаза, разузнала, не забываем ли мы пользоваться... определёнными средствами? Ведь это очень важно! Нет, успокоил я её: нет, Алла Сергеевна, не забываем...
   Ночью на "полигоне высоких частот" я превзошёл самого себя, всё ожидая, когда Машуля попросит: "Хватит, уймись, ненасытный!" Не попросила, а утомила меня первым... Мы были молоды, здоровы, крепки, жизнь впереди почти безоблачна - что же не жить дальше?
   Около двух часов ночи я проснулся - Машуля спала. Я выбрался из-под одеяла и отправился на пустую кухню, где сел на подоконник. Странное дело! - какая-то сильная, неизбывная тоска меня, здорового мужика, захватила! И о чём, спрашивается, было мне тосковать? О нехватке денег на защиту диссертации? Но Машин папа, уж наверное, не оставит "без пяти минут родственника" в беде. О "практической части" диссертации? Но оставалось только сесть да накропать за три-четыре дня вторую главу, материалу было в избытке, нарисовать формальные, тривиальные выводы, бумага всё стерпит... Так о чём же я тосковал? О конце своей вольной жизни? Об "утраченных идеалах молодости"? О дальности старости, с её мудростью и просветлённым спокойствием, с её чем-то, что позволяет о другом человеке сказать безо всякой иронии, с подлинным смыслом слов, сказать как о факте собственной внутренней жизни "Настоящий мистик, милостью Божьей"?
  
   В понедельник. завкафедрой заглянул в кабинет, в котором я вёл занятия, и попросил меня зайти к нему после работы.
   - Ну что, исследователь? - он, кажется, был не в духе. - Много наисследовал?
   - Тружусь, Игорь Иванович. Собран огромный полевой материал...
   - Ты мне когда вторую главу принесёшь, "полевой материал"?
   - А что, уже пора? - растерялся я.
   - Ещё бы не пора!
   - Игорь Иванович, вы же знаете: я напишу вторую главу за три дня. Я ещё не закончил с сектой Лазарева, не побеседовал с самыми влиятельными сектантами, у меня остаются невыясненные вопросы!
   - Э-э-э... - махнул рукой Мамонтов. - Знаю я всё. Но и ты пойми, бедовая голова, что мне же ещё прочитать надо твой текст!
   - Игорь Иванович, конец ноября вас устроит?
   - Конец ноября - крайний срок. А то...
   - А то что? - удивился я. - Куда мы так спешим? И так ведь идём с опережением графика! Это же редкость, Игорь Иванович, что люди защищаются на третьем курсе аспирантуры? Или я ошибаюсь?
   - Да торопят меня, не понимаешь ты, что ли?
   - Кто?
   - Все, - неохотно буркнул Мамонтов. - Совет.
   ("И на кой чёрт диссертационному совету сдался рядовой аспирант?" - подумал я.)
   - Да, так вот, конец ноября, - продолжал развивать свою мысль профессор. - На кой ляд тебе эти главные сектанты? Проломят тебе башку твои главные сектанты, как лекции-то будешь читать с проломленной башкой? Кстати, о лекциях. Читаю сейчас на четвёртом курсе "новейшую историю России" на весь поток. Дошёл до темы "духовная культура". Нет у тебя желания прочитать лекцию ребяткам?
   - Я же не могу, Игорь Иванович! - опешил я. - У меня же нет кандидатской степени!
   (По новому распоряжению проректора, лекции разрешалось читать только педагогам со степенью кандидата наук.)
   Профессор скривился так, будто я сказал неумную пошлость.
   - Тут тебе двойная выгода, - пояснил он. - Даже тройная. Во-первых, внимание к себе привлечёшь, засветишься. Во-вторых, семинары ты ведёшь, так? Значит, ассистентскую практику прошёл. А доцентскую? Что Яромовой скажешь? [Яромова была начальником отдела аспирантуры.] Вот тебе и будет доцентская практика! Бумагу напишем... В-третьих, когда будешь автореферат писать, в абзаце о внедрении укажешь: апробация работы происходила на занятиях со студентами *** государственного, мать его, в общем, понял. Профессуру приглашу, таких же, как я, старых пердунов, послушаем тебя...
   - А о чём лекцию, Игорь Иванович?
   - Во дурак-то! - шумно поразился завкафедрой. - Ну, включи мозги, подумай!
   - О секте Лазарева? - догадался я.
   - Нет, о подростковом онанизме!!. Ладно, Саш. Извини. Устал, издёргался. Через неделю сделаем тебе лекцию. Иди...
   - Подождите, Игорь Иванович! У меня есть к вам вопрос.
   - Валяй.
   - Даже серьёзное сомнение. Чем больше я изучаю секту Лазарева, тем больше мне кажется, что она - как бы это сказать - по формальным признакам не вполне является сектой.
   - Интересное кино. И дальше что?
   - А вдруг я приду к выводам... Игорь Иванович, не знаю - может быть, мне поискать другую секту, в срочном порядке?
   - Сашка, ты что, с дуба упал? К выводам он придёт... А ты не приходи к таким выводам!! Что, непонятно выражаюсь?
   - То есть вы, мой научный руководитель, - упавшим голосом сказал я, - так прямо мне и говорите: подтасуй факты, притяни всё за уши... А как же... Простите меня, наивного дурака. А наука-то как же?
   Профессор тяжело вздохнул и замолчал.
   - А ты, знаешь что, Саш? А ты... подожди.
   - Как это?
   - Ну подожди лет десять. Напишешь докторскую. Серьёзно тебе говорю, не смейся! И будет у тебя там настоящая наука: будешь ты уважаемый человек, никто тебе слова поперёк не скажет. А сейчас... ну, смирись уж сейчас. Наступи на горло своей-то песне. Это я тебя прошу, я! Научный руководитель! И никто тебя не попрекнёт! Я вот про тебя буду знать, что ты так не хотел, и хватит мне. А никто другой, ни один лысый хрен, ничего и не поймёт, и не узнает!
   - Хорошо, Игорь Иванович.
   - Иди, работай, юное бескомпромиссное дарование...
  
   Разумеется, отправился я после обеда не работать, а в мебельный магазин, вместе с Машулей, как мы накануне и договорились.
   Приятно покупать будущее имущество! Но огорчительно, когда вкусы партнёров расходятся... Машины аппетиты росли на глазах. А я-то воображал раньше, что двадцать две тысячи рублей - это порядочная сумма денег! Нет, господа читатели, это - пшик... Шаг за шагом сдавая позиции, я принял необходимость покупки люстры, согласился со шкафом-купе (шкафы из её "детской", пояснила Машуля, общие вещи не вместят), стерпел потребность в торшере и в ещё одном кресле... Мы заспорили о телевизоре.
   Машенька впала в столбняк перед монстром с широченной диагональю, при этом самом дешёвом в своём классе: восемь тысяч рублей!
   - Но тогда нам не хватит на торшер, - озадаченно заметил я.
   - Можно взять в рассрочку, - невозмутимо предложила Машуля.
   - Под грабительские проценты?
   - Хорошо, наплевать на торшер! Занавески купим красивые... Ну? Решай давай! Мужчина!
   "Мужчина", увы, упорно не понимал, зачем, по имя всего святого, в однокомнатной квартире нужно устанавливать столь мощный "дебилизатор"!
   - Маш, а... нам, вообще, нужен телевизор?
   - Что?! - воскликнула Машуля: она начинала не на шутку злиться. - Послушай-ка: это, случаем, тебя не твои сектанты зомбировали? Типа: грех, пОмОлимся, лучше, братья?
   - Я что, похож на сектанта?
   - Похож, ещё бы! Работает целыми днями, как очумелый! На меня не смотрит вообще! К редактору какому-то мотается! Шмедактору!
   - Маша, ты меня раздражаешь, - сказал я с закипающим гневом. - И ты, кажется, сама говорила, что тебе не нравятся мужчины-слизняки, которые не отвечают за свои поступки. - Краем глаза я заметил, что молодая продавщица с интересом, не таясь, слушает, как мы выясняем отношения.
   - От сволочей я тоже не в восторге! - парировала Маша, её ноздри тоже раздувались от гнева.
   - Отличные слова! Я их заслужил, конечно! Может быть, со сволочами-то жить и не стоит, Маша?
   - Я вот тоже думаю! - крикнула Машуля.
   - О-о-о! - протянул я. - А я разве навязываюсь? Скатертью дорога!
   Я плюнул слюной на стерильный пол магазина бытовой техники и пошёл к выходу.
   - Молодой человек! - неприязненно окликнула меня продавщица. - У нас не плюют на пол, тут вам не Ташкент! Девушка, скажите своему молодому человеку...
   Я даже не обернулся.
   Полчаса я погулял по центральному парку, размышляя. Милые бранятся - только тешатся? Слабое утешение. И если уж таковы "потехи", каковы окажутся будни?
   Любопытно: Николай Никифорович и Елена Васильевна в молодости тоже ссорились из-за подобных пустяков? Что-то мне подсказывало, что нет. Хотя пустяки ли это? Ведь наши общие доходы зависят от меня, от продуктивности моей научной деятельности, в том числе. А какая тут продуктивность, когда огромный отупляющий ящик воздвигается посреди комнаты как домашний идол? Хотя, с другой стороны, у меня же есть ноутбук: почему бы не работать на кухне?..
   "Я нашла телевизор за 6000", - звенькнуло покаянное СМС-сообщение от Маши.
   Через пятнадцать минут мы встретились у входа в магазин - другой, - избегая смотреть друг другу в глаза.
   - Вот, это... я нашла за шесть тысяч, - смущённо пояснила Маша. - Чего ты вообще как взъелся?
   - Не каждый день тебя называют сволочью.
   - Ну, извини, ладно? Вырвалось. Ты ушёл, а я знаешь в каком дурацком положении оказалась? Не делай так больше...
   Не прося прощения напрямую, а оговорками, ужимками Машуля "покаялась", она смотрела на меня почти виновато. Мир? "Во имя мира" я терпеливо снёс ещё парочку её прихотей - в конце концов, именно женщина обустраивает гнёздышко, ей видней - и воочию наблюдал, как в дым растаяли мои кровные десять тысяч рублей...
  
   Всю мебель и телевизор нам должны были доставить во вторник вечером,. и, конечно, Маше совсем не улыбалось ожидать без меня грузчиков в пустой квартире. Я обещал прийти к четырём часам обязательно, и объяснил это Овчарину, позвонившему мне вечером понедельника..
   - Сашка, я тебя долго не задержу, - оборвал он меня. - Ты вообще, Сашка, свинья! Я ему тут нужных людей разыскиваю, а он...
   - Нужных людей, Евгений Васильевич?
   - Со следователем кто хотел поговорить: я или ты?
   - Со следователем? Со следователем по делу об убийстве О... Лазарева?
   Я вдруг замер в ужасе, осознав, что вместо фамилии "Лазарев" едва не сказал "Овчарин". Пусть психоаналитики это объясняют.
   - Нет, об убийстве твоей бабушки! Придёшь ко мне в кабинет, я наберу его номер, поговоришь с ним по телефону пять минут - и гуляй, Вася!
   - А зачем такие сложности, Евгений Василич? Почему не сразу к нему?
   - По кочану! Одно дело, если ты, учёная сопля...
   - Я - учёная сопля? - поразился я. Ну, удачный денёк сегодня! Сначала "сволочь", а теперь "учёная сопля"!
   - Не обижайся, я же тебе пересказываю! Одно дело, если ты к нему заявишься: он тебе пинка под зад и из окошка выкинет! И совсем другое, если я ему позвоню!
   - Что-то уж больно крут ваш следователь, Евгений Васильевич! Он, случайно, не из бывших бандитов?
   - Некогда мне с тобой шутки шутить! Остроумный какой! Придёшь после обеда?
   - Приду. Спасибо вам большое! Без вас бы я с ним не поговорил...
   - Вот, то-то же...
  
   После семинаров я немедленно отправился в Мэрию.
   - Садись, садись... Значит, так. Зовут его Андрей Егорович. Мужик он, правда, крутой. Резину с ним не тяни, сопли не жуй. Задай ему свои конкретные вопросы и получи конкретные ответы. Больше минуты он с тобой говорить не будет.
   - Спасибо вам, Евгений Васильевич!
   - Погоди! Рано! - шёпотом отмахнулся от меня Овчарин, уже набирая номер телефона следователя.
   - Алло, Ленинский РОВД? Вас беспокоит Евгений Васильевич Овчарин, из Мэрии, отдел по контролю за сектантами. Андрея Егорыча хочу услышать. Вчера с ним созванивались... Что? Сам мне позвонит? Когда? Благодарствую. Буду ждать.
   - На допросе, - пояснил он мне, положив трубку; я поёжился от этого "на допросе". - Позвонит сам, через пять минут.
   Минут десять прошли в томительном ожидании. Овчарин что-то печатал на компьютере своими проворными, ловкими пальцами. Телефон закурлыкал, наконец. Руководитель отдела взял трубку.
   - Алё, Андрей Егорыч? Очень рад слышать, мда... - Овчарин расплылся в улыбке. - Взаимно. Да как-то так всё... Ловим, да, ловим поганцев...Что? Ай, озорник! - Овчарин рассмеялся мелким, раскатистым смехом. - Мы их пе-ре-вос-пи-ты-ва-ем, а не уничтожаем... Ага. В общем, передаю трубочку молодому человеку...
   - Андрей Егорович! - отчаянно крикнул я в трубку, так, что чиновник в кресле с неудовольствием зажмурился. - Это Александр Рязанский, я пишу диссертацию по секте Лазарева...
   - Знаю уже! - грубо оборвал меня мужской бас. - Ну?
   - Скажите, пожалуйста: на основании каких фактов следствие пришло к выводу о том, что Лазарев покончил жизнь самоубийством?
   - Эх, ну даёт, шляпа! - усмехнулись на том конце провода. - На основании предсмертной записки.
   - Как это?
   - Квак это! "Прошу, типа, в моей смерти никого не винить. А. И. Лазарев. Точка". Почерк идентичен почерку на завещании, запечатанном в присутствии двух свидетелей. Сектанты тоже признали почерк Лазарева, записано в протоколе. Записка находится в архиве, можешь поглядеть, если такой настырный. Оформи только бумаги, подожди месяцок... Ещё вопросы есть?
   - Нет, - ответил я упавшим голосом. В трубке раздались длинные гудки.
   Овчарин с любопытством глядел на меня поверх стёкол очков.
   - Ну-с? Что там?
   - Предсмертная записка почерком Лазарева. С просьбой никого не винить.
   - На-адо же! - поразился он. - Вот ведь прохиндей... А ты что, Саша: будто аршин проглотил?
   - Может быть, его вынудили написать эту записку?
   - Дурь... Мама, ваш мальчик болен! Белены ты объелся, Сашок? Да кому сдался твой нищий Лазарев! Никому он, кроме таких балбесов, как ты, да я, да мы с тобой, и не нужен больше в целом свете! Ты ещё скажи: проделки ЦРУ! Ты что, следователю не веришь? Чем тебя его самоубийство не устраивает, балда?
   - Всем устраивает. Я... - что-то вдруг дрогнуло во мне и заставило согласиться, улыбнуться, облегчённо выдохнуть. - Уфф... Всем, всем устраивает, Евгений Васильевич! Уж как я намучился с этим паразитом! А он, значит, облапошил всех и каждого - и в петлю! С-собака! - с чувством сказал я. - Злости не хватает на таких людей!
   - Ну-ну, Сашок, молодец. Поработал. Иди, дописывай свою работёнку, становись солидным человеком... Да! Когда мне окончательный отчёт представишь?
   - Недельки через две, Евгений Васильевич.
   - Смотри, не затягивай!
   Мы попрощались рукопожатием. Перед тем, как разомкнуть руки, Овчарин как-то по-особому, долго, проницательно посмотрел мне в глаза. Я в ответ обезоруживающе улыбнулся: дескать, рубаха-парень, аспирант-трудяга, душа нараспашку...
  
   В тот самый миг, когда грузчики заносили шкаф-купе в комнату, а Машуля деловито распоряжалась, как его нужно поставить, мой телефон завибрировал. Я ушёл поговорить на кухню.
   - Да?
   - АлексАндр, здрАвствуйте...
   - Здравствуйте, Вера.
   - КудА это вы пропАли? Я уже начинаю беспокоиться. Мне ведь нужен от вАс материАл! Илья Константинович вот тоже торопит...
   - Я вам привезу часть материала ну, скажем... завтра.
   - ЛАдушки. Утром. И ещё нам нужно поработать над текстом...
   - Хорошо, пусть. Посмотрим.
   - ОбязАтельно! Я вас жду, САша, дома, с одиннадцати утрА...
   - Всё, Вера Алексеевна, не могу говорить, до свиданья.
   - До свидАнья...
   Едва я закончил говорить, в кухню вошла Машуля.
   - Кто это такая?
   - Редактор, - хмуро пояснил я.
   - Редактор? - удивилась Маша. - Так она женщина?
   - Ну да женщина: у нас вообще женское засилье в гуманитарных отраслях...
   - Я так и думала... А лет ей сколько?
   - За сорок, - соврал я.
   - А почему ты ей говоришь "Вера"?
   - "Вера Алексеевна", ты разве не слышала?
   - Это в конце, а в начале - "Вера"!
   - Потому что она старая дура, теософиня...
   - Кто-кто?!
   - Теософиня, - усмехнулся я. - Это такие последовательницы мадам Блаватской, которые верят, что все люди - братья.
   - Господи, сектантка, что ли!.. А она из себя, как - ничего?
   - Страшна, как все теософы.
   - Сашуль, а можно я вместе с тобой съезжу к этой старой перечнице?
   - Поезжай, - равнодушно согласился я. - Мне-то что. Помрёшь у неё со скуки. Сливовое варенье заставит есть, все рецепты запишешь...
   Как я умело врал, Господи! И не краснел ни капельки! Машуля поджала губы.
   - Я подумаю... - сообщила она с сомнением. - Знаю я их... Слушай, Саш! Будь с ней настороже! От сектантов ведь чего угодно можно ожидать!
   - Да?! - удивился я. - Чего, например?
   - Ну что ты спрашиваешь, как маленький! Будто сам не знаешь, главный специалист! Всего, понимаешь! Всего!
   - Сексуального насилия, что ли? - уточнил я с самым серьёзным видом.
   - И этого тоже!
   - То-то недавно меня отец Герман чуть не изнасиловал...
   Увы, Машуля была абсолютно невосприимчива к моему юмору.
   - Вот видишь! - сказала она выразительно, понизив голос, округлив глаза. - Будь осторожней!
  
   После ухода грузчиков мы занимались с Машулей любовью, затем она ушла: нужно было собрать ещё какие-то вещи, "заселяться" мы решили с завтрашнего дня. Всё-таки Маша оставила мне комплект ключей от квартиры. Я отправился домой (на квартиру матери), где наскоро собрал в большую сумку самое для необходимое для жизни. Впрочем, много ли нужно учёному для жизни? Смена белья, пара свитеров, пара джинс, пиджачный костюм, ноутбук да струйный принтер... Остальные вещи постепенно перенесу после. На своём письменном столе я оставил лаконичную записку:
   "Мама, я тебя люблю, но мы друг друга утомляем. Я переехал, буду жить с девушкой. Саша".
   Я вернулся на "нашу" квартиру и, даже не разбирая вещей, сел за работу. Нужно же было мне предоставить завтра госпоже редАктору хоть какой-то материАл! До полуночи я, не отрываясь от экрана ноутбука, расшифровывал интервью с Ларисой и с отцом Германом, и только затем позволил себе отдохнуть: открыл банку купленных по дороге консервов, поужинал на скорую руку чем Бог послал и задумался.
   Чего, собственно, я хочу? Исследование, фактически, закончено, со всех сторон меня торопят "закругляться" с изучением объекта и переходить к оформлению работы. Один из главных вопросов - кем был убит Лазарев - прояснился сам собой. Была чёткая предсмертная записка, а это означает, что "драгоценный отче", "мистик милостью божьей" - заурядный сектант, испугавшийся содеянного. Всё устраивалось как нельзя лучше! И нет никакой нужды идти на сделки с собственной "научной" совестью.
   А если его вынудили написать эту записку?
   Будем рассуждать логически. Если Лазарев был сектантом, отступником от подлинного христианства, "раскольником", он, постепенно прозревая, не мог не ужаснуться огромности своего отнюдь не боговдохновенного дерзновения. Тогда - самоубийство. Если же он был "человеком высочайшей нравственности", такой человек не испугался бы ни смерти, ни физической боли, и, значит, никто его не смог бы ни к чему принудить. Но это противоречит факту предсмертной записки. Значит, и думать нечего...
   - Нет! - упрямо воскликнул я вслух. - Есть здесь о чём думать!
   Моя логика была логикой машинной, безупречной - и бесчеловечной. А как же старики Степановы и их тихая, кроткая вера в "Агния Ивановича"? Не фанатизм дышал в этой вере, а затаённая, недоступная мне мудрость. Почему бы не попробовать рассуждать иначе?
   "Человека с большой буквы" нельзя заставить. Но разве не может он, скажем... пожалеть убийцу? Особенно, если испытывает к нему симпатию?
   Агния убила Ася?! Или Ника?!
   Стоп, да что же это за измышления на постном масле!!
   Мне как воздух необходима была дополнительная информация о лидере секты... или не секты? - хорошо, будем пока называть эту группу "общиной ранних христиан". Нужны были новые шаги - с точки зрения моего научного руководителя, ненужные и бессмысленные. Ради чего я собираюсь предпринять эти шаги? Моего материального положения они не упрочат - в этом смысле я уже выжал из "господина сектанта" всё, что только можно было выжать: повышенную стипендию, премию и знакомство с влиятельными людьми. Написание диссертации они не облегчат, а лишь усложнят, ведь, случись мне в будущем "откопать скелет", выяснить, что Лазарев был "христианней всех христиан" и праведней патриарха всея Руси, мне придётся идти на сделку со своей совестью, подтасовывать и искажать факты. Зачем тогда? Да ради пресловутой научной истины, Истины с большой буквы!
   А нужна ли мне научная Истина с большой буквы? Мне, заурядному человечку, со скромными, но ощутимыми потребностями, почти уже семейному? Стоит ли овчинка выделки? Разумно ли потратить массу сил, времени, "душевных ресурсов", чтобы прийти, может быть, к исходной точке: Лазарев - самовлюбленный фанатик?
   Я засомневался. На что, действительно, нужно опираться? Каковы самые сильные аргументы "за" и "против" сектантства Лазарева?
   Важнейший аргумент "против" - свидетельство Степанова, честного, умного, тонкого человека, настоящего интеллигента - и, между прочим, смелого исследователя раннехристианских культов.
   Важнейший аргумент "за" - это, вероятно, "липовый" диплом и готовность лидера общины идти на сознательный обман своих прихожан.
   Если бы кто-то или что-то могло подсказать мне, дать толчок в верном направлении! Но где ещё найти это "что-то" посреди октябрьской ночи? Хотя что же это я: мы ведь живём в эру высоких технологий...
   Я вышел в Интернет через мобильный "Мегафон-модем": маленькое устройство размером с флэш-карту. Помнится, Евгения говорила о какой-то статье... Напишем-ка в поле поисковой машины "Библейский колледж города Нима"...
   Молчание. "По вашему запросу ничего не найдено..."
   Попробуем то же самое по-английски, но вначале выясним, как правильно называется город. Так, вот и карта Франции... Nim? Нет. Nym? Тоже нет. Ах да: ведь французские географические имена часто оканчиваются на es, которые не читаются, например, Limoges. Ещё раз попробуем. Nimes? Ура! Вот он, небольшой городок рядом с Авиньоном!
   Теперь поместим в поле поиска четыре слова: Baptist Bible College Nimes.
   Есть! Вот она, долгожданная статья, на портале WorldWide Religious News (Мировые Религиозные Новости)! Мой перевод, сделанный после, я поместил в квадратных скобках.
  

"French Bible College Faces Persecution"

  

("Religion Today," March 01, 2001)

  
   Pastor Louis DeMeo, an American who founded the Institut Theologique de Nimes in Uchaud, France, is in the thick of the turmoil surrounding moves within the nation's legislature to outlaw evangelical Christian work in that country.
  
   According to DeMeo, in January 1996, the National Assembly of France printed and released to the public a report containing a list of 172 "possibly dangerous cults." On this list was the Institut (ITN), which is a Baptist Bible college and seminary, founded by DeMeo, who also founded a church, Eglise Evangelique de la Grace.
  
   "The thing that is interesting is that the French government really didn't do a proper investigation and, as a result, this has caused all sorts of conflicts bi-laterally between the French and the American government," said DeMeo.
  
   "In our case, it has come up a number of times in various places. In 1999, I was asked to come to the United States to testify in Congress about the discrimination that we had undergone," DeMeo said.
  
   "A week after I spoke up in Congress, someone came on our Bible college campus and put a rag down one of the student's gas tanks and lit it on fire. Four cars blew up. Not only that, but some of the students have not been able to get bank accounts. We wanted to build a church on our own property, our Bible college property, and the government refused us," said DeMeo. "It's all underground -- nobody talks about it. But we have proof that this is actually what happened and we're not the only case. There are other cases. The French people, for example, don't want to talk about it. They are glad they got off the hook, but they don't want to confront the French government. I could say a lot about that, but it has to do with being a socialistic country, where they don't necessarily feel they have the access to their politicians that we would see in America."
  
   DeMeo said the French government is behind the persecution. He said one person in particular needs prayer, "for a Paul experience on the Damascus Road." He heads up the inter-ministerial commission against cults.
  
   "This man not only has started something in France, but he has gone into Eastern Europe. A lot of what is happening in Eastern Europe right now, missionary activity, is being dampened by the influence of the French in the way they perceive evangelical Christianity," DeMeo said.
  
   DeMeo added: "I have to say this, the French really cannot make a distinction between evangelical Christianity and cults, such as Mormons, Jehovah's Witnesses, and, of course, their No. 1 enemy is Scientologists. So they sort of mix evangelical Christianity with Scientologists.
  
   "There is a group in France called the French Protestant Federation, and if you're under their covering then you're OK. But the Assemblies of God, which is some 500 strong in France, they're not under that covering. What's happened is there's only about 40 percent of the churches exist under this covering of the French government.
  
   "We have a tremendous burden, after being there 20 years, and planting this Bible college, to train up French nationals to speak out about these things and also to pray for the leaders that may be in the government that they would be bold Christian leaders that could speak about the Gospel," DeMeo said.
  
   "We cannot speak about this as just a Christian issue -- we cannot say that, because it is a human rights issue ... In the French Constitution ... a French citizen has the right to believe in whatever they want. But this right has been taken away," he said.
  
   DeMeo's church and the ITN have existed in France for 17 years, but have never been the subject of government inquiry, said DeMeo. "Thus, our inclusion in the government cult list was not only unexpected but extremely unjust, given the fact we have never been given an official hearing or explanation for our inclusion on this list."
  
   It was also surprising, he said, because his focus has always been on supporting and re-establishing the Protestant faith that has been a rich part of French culture.
  

[Французский Библейский колледж перед лицом расправ

  

(Источник: "Религия сегодня", 1 марта 2001 года)

  
   Пастор Луи Демео, американец, основавший Теологический институт в г. Ниме (провинция Ушо, Франция), ныне - в центре попыток поставить деятельность христиан-евангелистов во Франции вне закона.
  
   Согласно Демео, в январе 1996 года Национальная Ассамблея Франции опубликовала отчёт, содержащий список 172 "потенциально опасных культов". В этом списке находился и Институт: Баптистский колледж, основанный Демео, который также основал Церковь Евангельских христиан в г. Грас.
  
   "Увы, французское правительство не провело тщательных исследований и, в результате, это привело к разнообразным конфликтам между французским и американским правительством", - сообщает Демео.
  
   "В нашем случае, множественные конфликты имели место во многих местах. В 1999 году я даже был вызван в США, чтобы в Конгрессе засвидетельствовать факт дискриминации, которой мы подвергались.
  
   Спустя неделю после моего выступления в Конгрессе некто проник на территорию Библейского колледжа, засунул тряпку под один из баллонов с газом и поджёг её. Четыре автомобиля взорвались. Более того: некоторые студенты не могли снять деньги со своих банковских счетов. Кроме того, мы собирались построить церковь на нашей земле, собственности Колледжа, и правительство нам отказало", - утверждает Демео. "Никто не говорит вслух о том, кто стоит за этим. Но у нас есть доказательства того, что всё, о чём я сказал, имело место. И это - не единственный случай. Имеются и другие. Французы не хотят говорить об этом. Они не хотят иметь проблем с правительством. Я многое мог бы сказать об их гражданской активности, но здесь речь идёт о социалистической стране, где люди не всегда способны так же легко "достучаться" до политиков, как мы в Америке.
  
   Демео говорит, что за расправами стоит французское правительство. Он утверждает, что за одного из чиновников следует молиться в особенности, "из-за его деятельности Савла до пути в Дамаск" [Савл, то есть апостол Павел до своего обращения, был ярым гонителем христиан]. Этот чиновник возглавляет внутриминистерскую комиссию по противодействию культам.
  
   "Этот человек не только начал кампанию во Франции, но и добрался до Восточной Европы. Миссионерская активность в Восточной Европе подавляется французами, их способом восприятия евангелического христианства", - сообщает Демео.
  
   "Я вынужден сказать, что французы, похоже, неспособны осознать различие между христианами-евангелистами и сектами, таким как мормоны, свидетели Иеговы или сайентологи (их врагом N 1). Так они смешивают евангелистов с сайентологами.
  
   Во Франции существует сообщество под названием "Федерация французских протестантов", и если вы входите в это сообщество, с вами ничего не случится. Но иные общины - а их около 500 - не находятся под защитой этого сообщества. Увы, лишь 40% церквей евангелистов признаны французским правительством
  
   Это тяжелейшая ноша для нас - а мы находимся в этой стране уже 20 лет - заставить французов открыто говорить об этих вещах. Между прочим, нам приходится молиться о "власть предержащих". Мы просто молимся о том, чтобы те были немного более христианами.
  
   Всю эту проблему нельзя рассматривать как чисто религиозную, христианскую - это проблема ущемления прав человека. Согласно французской Конституции... любой гражданин Франции имеет право верить, во что он хочет верить. Но именно это право ущемляется", - говорит пастор.
  
   Церковь, созданная Демео, и Теологический институт Нима существуют во Франции уже 17 лет, и до сих пор они ни разу не были объектом изучения или критики правительства. "Поэтому включение нас в список опасных культов было не только неожиданным, но и крайне несправедливым, учитывая тот факт, что не последовало никакого официального разъяснения, почему нас включили в этот список.
  
   Тем более это удивительно, ведь в центре нашей работы неизменно стояла поддержка и возрождение протестантизма, который всегда был неотъемлемой, значительной частью французской культуры".]
  
   Я пробежал статью и почувствовал, как запульсировали вены у меня в висках, как непроизвольно стали сжиматься кулаки. Что это такое, в самом деле? Во Франции, в этой благополучнейшей европейской стране, в этой "колыбели демократии", некие свиньи проникают на территорию религиозного образовательного учреждения, взрывают автомобили студентов, и всё это - при молчаливом одобрении правительства! Пастор мог лгать, конечно - но будет ли лгать человек, 20 лет отдавший самоотверженному труду ради главного дела своей жизни? Пастор мог страдать паранойей - но статья не была похожа на бред параноика. А речь-то, и правда, не просто о религии. Речь - о свободе совести человека! Да будь Демео и Лазарев хоть четырежды сектантами! До тех пор, пока они не заставляют людей выкрикивать нацистские лозунги, не лишают их собственности, не практикуют публичных извращений, я костьми лягу за их "сектантскую свободу", даже если не буду в восторге от их религиозных идей! Как странно: совсем недавно я, кажется, рассуждал и верил в то, что "опасная харисма" талантливого сектанта может увести людей в сторону от истинной веры, привести к попранию совести, порядочности, элементарных нравственных запретов, стыда, уважения, любви... Что ж, я и сейчас в это верю. Но разве есть у меня доказательства, что Лазарев своими проповедями вёл к мерзости, анархии, разврату и непослушанию властям? Ни одного доказательства! Никто из бывших сектантов не превратился в извращенца или негодяя. Лариса Шубина была весёлой смазливой девчонкой, а стала почти монашенкой. Для неё это несладко, положим, но ведь аскетизм - не преступление. А от будущего вожделения, распаления, бешенства, может быть, и худших вещей Лазарев в случае Ларисы, действительно, немало мужиков уберёг...
   Наши, местные савлы, положим, не так активны, как французы, и просто смешно было бы подозревать Овчарина, скажем, в том, что он под покровом ночи пробирается в сектантскую общину и душит её лидера. Но вот выкорчевать общину поле смерти лидера до основания, сделать так, чтобы от той не осталось ни следа, и опереться при этом на молодого, честолюбивого, глупого учёного, разгрести его руками остывающие уголья и вытащить из них самые чёрные, мерзостные каштаны "сектантства" - на это они вполне способны.
   Я откинулся на спинку стула и принял решение.
   Я буду оформлять уже имеющиеся у меня результаты в скромном и "социально-приемлемом" виде. Писать диссертацию, составлять отчёты для Овчарина. Но при этом я буду продолжать исследование - для себя. Если Лазарев окажется социально-опасным сектантом, умело задурившим голову честным и милым Степановым, совесть моя будет чиста. Если же откроются иные факты, то... свет же не сошёлся клином на моей диссертации, в конце концов! Можно написать книгу. Да я ведь уже пишу книгу, разве я забыл? Под редактурой девушки, которая выразительно рАстягивает глАсные...
  
   Внизу экрана внезапно всплыл маленький квадратик от MailAgent. "В вашем ящике одно непрочитанное сообщение".
   Любопытно, кто бы это мог быть: ведь никто мне не пишет! Машуля? У Машули даже нет своего компьютера. Посмотрим, посмотрим... Вот и оно, это коротенькое письмо.
  
   "Я поражаюсь тому, как вы можете специально выискивать про Агния, этого самого светлого человека, всякие гнусности, мерзости, и писать свою "работу", и гордиться этим! Если вам деньги платят за это, то есть в мире не только выгода! Все близкие отвернутся от вас! А какой ад после смерти вы себе готовите!".
  
   Всё. Точка. Отправлено с адреса [email protected].
   Так, усмехнулся я: вот сектанты и активизировались, угрожать начали, скоро догонят меня в подворотне и раскроят череп...
   Стоп, стоп, зачем я топорщусь, зачем обижаюсь, как ребёнок! Ведь это письмо - колоссальное событие!
   Кто его мог послать? Давайте ещё раз составим список близких Лазареву людей:
  
   Сергей Жихарев
   Отец Герман, в миру Григорий Прохоров
   Лариса Алексеевна Шубина
   Николай Никифорович Степанов
   Елена Васильевна Степановна
   Евгения Аверина
   Анна Борисовна Велехова
   Юрий Михайлович Рёмер
   Ника Александровна Смирнова
   Ася
  
   Разумеется, это не Сергей, и не отец Герман, и не Евгения. Конечно же, не Степановы: я произвёл на них хорошее впечатление, да и такая патетика - не в их стиле. Вероятно, и не Велехова, которая ни дня не сочувствовала "сектантским идеям" лидера общины. Лариса? Лариса могла бы, но, опять-таки, написано не в стиле Ларисы, точнее, не её языком. Кстати, poor and condemned - это ведь "бедный и проклятый", а Лариса никак не производит впечатления человека, хорошо владеющего английским, она в родном-то языке спотыкается... Остаётся таинственная Ася или Юрий и Ника, эти вернейшие апостолы "мистика милостью Божьей", Лазаревские Пётр и Павел! Спокойней, спокойней! Какая крупная рыба клюнула! Тут впору взволноваться... Теперь нужно осторожно вываживать эту рыбу - но что же написать в ответ?
   Поколебавшись, я решил написать правду: самое умное и, кроме того, самое честное, что я мог сделать.
  
   "Здравствуйте. Зря вы так пафосно и огульно обвиняете меня, уважаемый собеседник! Никаких "гнусностей" или "мерзостей" я не выискиваю, я регистрирую факты. Я простой исследователь, который изучает сложный феномен. Поверьте мне, что с каждым новым фактом я склоняюсь к тому, чтобы смотреть на феномен Лазарева всё более комплексно, не наклеивая чёрно-белых ярлыков. Может быть, вы правы, и Агний Иванович - действительно, "светлейший человек", человек высокой нравственности, как сказал Николай Никифорович Степанов. Может быть, увы, правы другие, которые видят в нём опасного фанатика. Понять это без дополнительной информации мне сложно, и я искренне хочу разобраться. Можете ли вы мне помочь в этом? Кстати, не могли бы вы представиться? Или вы чего-то боитесь? Меня? Кого другого, а меня, "кабинетного червя", бояться совершенно не нужно".
  
   Так, всё! Спать теперь, уже нет никаких сил, хоть все мистики мира с архангелом Гавриилом во главе встанут сейчас передо мной в шеренгу...
  
   Утром среды. я едва не проспал назначенную встречу и трясся в маршрутном такси злой и сонный. Ничего, госпожа редактор наверняка позабавит...
   - ЗдрАвствуйте, САша! - Вера встретила меня на пороге в, мягко говоря, легкомысленном наряде: короткая юбка и блузка с большим вырезом, оставляющая, кроме того, обнажёнными плечи, у меня аж в глазах зарябило от обилия голого тела.
   - Здравствуйте, - буркнул я. - Вам не холодно?
   ("Зачем ты так оделась: приятно, что ли, тебе, дразнить мужика, смущение его чувствовать, силу свою какую-то над ним? Так вот шиш тебе будет, а не смущение! Что я, голых баб не видел?" - подумал я при этом.)
   - Напротив, у меня очень жАрко... Проходите... Как, вы принесли материАл?
   - Принёс, да. Часть. Вчера по вашей милости шмякал на компьютере до поздней ночи...
   - Какой вы труженик...
   Мы прошли в комнату, где я был посажен в кресло.
   - А вы, Вера, что-то сделали с первой частью?
   - ДА. Я сделала.
   - Любопытно взглянуть...
   - ДавАйте обменЯемся.
   Я протянул Вере три интервью, а она мне - первую главу диссертации, точнее, то, что осталось после "художественной обработки".
   Мы погрузились в чтение. Я читал и морщился. Нет, Верин текст не был абсурдной пародией на "чтение для блондинок", да и сама она, автор текста, выходила далеко не блондинкой с куриным умом (даром, что имела светлые волосы). Это было нечто в духе репортажей НТВ: сенсационоподобный слон, выращенный из заурядной лабораторной мушки научного исследования. Выразительные недомолвки и мрачная суггестия ужасов средневековых сект с лёгким налётом научности, самое то, чтобы держать в трепете обывателя. Вот прочитает моя Машуля такой текст - и с ужасом начнёт шарахаться от любой церкви: вдруг там её зомбируют, окурят анашой, выцыганят деньги, а затем ещё расчленят и съедят под леденящие душу ритуальные песнопения... А ведь это скорей плохо, чем хорошо. Да что там, это совсем плохо, чёрт возьми!
   А Вера читала и похохатывала.
   - Вы интервью с Сергеем читаете? - усомнился я.
   - АгА.
   - Да, там много такой лексики, вы уж извините, я расшифровывал с диктофона, дословно, всё это конечно, надо будет вырезать...
   - Что вы, САша! Ни в коем случае! Это сАмое колоритное!
   Интервью с Ларисой мадмуазель редактор только пробежала глазами и поморщилась; интервью с отцом Германом и "выводы", подготовленные ещё для Овчарина, перелистала, останавливаясь на каких-то абзацах, и зевнула, прикрывая рот рукой...
   - ПонЯтно. САша, а какой объём?
   - Э-э-э... Мне сложно сказать. Кажется, каждое интервью - около 30 килобайт в формате "только текст".
   - Ясно. Авторский лист. Почти. Авторский лист - это сорок тысяч знАков, а тридцать килобАйт - это тридцать тысяч знАков. - ("Смотри-ка, соображает в своей профессии девчонка, не гляди, что притворяется дурой!", - подумалось мне.) - Ну ничего... Мы немножко добАвим, и будет Авторский лист...
   - Как это "добавим"? - потерялся я.
   - Ну, ещё пАру вопросов, всЯкую ерунду...
   - Вера, но их же нет на плёнке! Что же мы, будем фальсифицировать факты?
   - САша, вы смешной! Да кто же нАс проверит?
   - Ладно, - скривился я. - Вы профессионал, вам виднее.
   - Конечно, видней! Сколько у вАс ещё есть интервью?
   - Ещё два. И, в перспективе, будет ещё одно.
   - ЗнАчит, шесть Авторских листов. Из первой чАсти я сделаю три. Илья Константинович говорил, нужно десять... Ну, это не бедА. Потом выводы, в конце ведь будут выводы. И ещё мне нужнА другАя информАция, САша. Колорит места. Вот, например, расскажите, как вы их добывАли...
   - Кого добывал? Ах, интервью? Ну, это действительно забавно, - улыбнулся я и оживился немного. - Значит, слушайте. На первого сектанта меня вывел отец Никодим Фомичёв, нашёл я его в церкви. Тот самый морячок. Я выследил его почти до дому, когда он свернул в подворотню. Я пошёл за ним - и получил поддых, он меня чуть не убил, этот морячок.
   - Вау, САша! Это очень, очень интересно!
   Вера откопала из-под залежей бумаг, равномерно покрывших письменный стол, маленький блокнотик, и принялась записывать.
   - Со второй сектанткой всё было прозаичней, хотя мне очень долго пришлось её уламывать: Лариса меня, кажется, боялась...
   - Почему, Саша? Разве вАс можно боЯться?
   - Ещё бы, - усмехнулся я.
   - Я не так сказАла: вы же такой добрый человек... Чего она боЯлась?
   - Не знаю: может быть, что я посмотрю на неё, как на женщину, ей это было неприятно.
   - Она подвергАлась в секте сексуАльному насилию? - спросила Вера с серьёзным видом.
   - Нет, не думаю.
   - Ну, откуда вы можете знАть! Вы же тАм не были! Это, кстАти, очень перспективная тема...
   - Так вот, а третьего я тоже выслеживал. Когда я спросил отца Германа, можно ли с ним поговорить, он бросился от меня бежать...
   - ВАу! И что вы сделали?
   - Я побежал за ним. С топором в сумке, как последний кретин...
   - С топором?!
   - Ну да: понимаете, я просто не знал, что от него можно ждать, я думал, что он потенциальный убийца, поэтому решил взять что-нибудь для самообороны. Хотел купить травматический пистолет, но они очень дорогие. Купил плотницкий топор. И газовый баллончик.
   - САша! - прочувствованно сказала Вера. - Вы мужественный человек, САша! Вы подвижник науки! А дАльше?
   - А дальше всё было заурядно: я звонил, договаривался о встречах, приходил по адресам и т.п. Правда, одна из бывших прихожанок оказалась буддисткой. Евгения Аверина, она со мной беседовала в Буддийском центре нашего города.
   - ТАм был такой большой зелёный Будда, дА?
   - Да, там был Будда, в алтаре, только бронзовый, и не очень большой. Жутковато, знаете: полумрак, какой-то подвал...
   - Это потрясАюще! САша, я знаю, что мы сделаем. Мы сделаем расследование в динАмике. СначАла интервью с вАми - затем первый сектАнт - затем какой-нибудь эксперт, такой смешной умный дЯдька...
   - Господи! - испугался я. - Вы будете у меня брать интервью? Не то чтобы я против, но, знаете, я на пять интервью потратил пять часов. Или семь. А у меня ведь работа...
   - Так вы же любитель, САша! А я профессионАл. Я не буду у вАс ничего спрАшивать. Я всё самА напишу и вам дАм. Вы соглАсны?
   - Сделайте одолжение! Значит, вам нужны тексты ещё двух бесед?
   - Трёх. И выводы.
   - Ах да, выводы, конечно... Вера, а вы можете мне обещать, что, по крайней мере, мои выводы вы не исказите? Я имею в виду: пишите их любым языком, свежим, несвежим, доступным, недоступным, но вы сможете не изменить их суть? Иначе книжка потеряет хотя бы минимальную научную ценность, которую она могла бы иметь.
   - Конечно, САша. Никто не тронет вАшу... суть.
   - Так всё?
   - Нет, не всё. Я хочу вас поспрАшивать про эту секту.
   - Ну да, конечно, извините...
   - САша! У вас есть фАкты, что сектАнты подвергАлись насилию?
   - Н-нет, у меня нет таких фактов.
   - А вы поищите!
   - Я учёный, Вера, а не колумнист в таблоиде.
   - Что вы сказАли последнее, я не понялА...
   - Всё вы поняли... Какому, вообще, насилию?
   - СексуАльному. Или что у них были духовные прАктики, как у хлыстов?
   - Никаких данных на этот счёт.
   - Он что, вообще не смотрел на женщин? Может быть, этот ваш ЛАзарев был извращенцем?
   - Да нет, он не был извращенцем, с чего вы взяли! Его даже подозревали в отношениях с одной... - Я осёкся: может быть, не нужно было этого говорить?
   - Да-А? Это очень интересно! С кем?
   - С молодой девушкой-прихожанкой, - ответил я сухо.
   - А кто подозревАл?
   - Евгения Аверина. Конечно, я, ради объективности, не могу исключать полностью... В общем, это доказательство того, что он был совершенно нормальным человеком, не озабоченным этой сферой.
   - Расскажите, почему онА его подозревАла? Какие у неё были фАкты?
   - Ну, какие факты... Да никаких фактов! - почти разозлился я. - В общине праздновали какой-то праздник, общий стол. Посреди праздника Лазарев и А... эта девушка вышли и вернулись через час, девушка казалась смущённой.
   - Вот видите, САша! Может быть, он напАл на неё в тёмном лесу! Он был маньЯком...
   - Чушь какая-то, Вера! Право слово, чушь! Начнём с того, что девушка сама была от него без ума, уж, скорее, она его вынудила, а никак не наоборот. Во-вторых, это чепуха. Что же они, на улице этим занимались?
   - Нет, они ушли в тёмный лес...
   - Бросьте вы ваш тёмный лес! Я был на месте молитвенного дома. Это частный сектор, избы деревенские, вы оттуда будете полчаса идти в любом направлении, а они не кончаются.
   - ТогдА в машине.
   - У Агния не было машины.
   - У его верных сатрАпов были машины. Что, не тАк?
   - Ну да, у Рёмера была машина...
   - Вот, вот, САша!
   - Знаете, что Вера? - сказал я с мрачным юмором. - Ничего не получается из вашей теории. В машине Рёмера не было места. Он же был бандит, этот Рёмер, я вам рассказывал? Он на заднем сиденье возил мешки с марихуаной.
   - С марихуАной?!
   - Ну, может быть, с чем-то ещё, с отрубленными головами, например, в общем, огромные мешки. Все сектанты дружно об этом свидетельствуют. Так что извините... - Я с серьёзным развёл руками. Улыбнётся она или нет?
   - Ах, Саша, какой вы глупый! Ведь они могли занимАться любовью на переднем сиденье.
   - Бред. На одном сиденье двое человек даже сесть бы не смогли, а вы говорите - "занимались любовью".
   Вера встала из-за стола, подошла ко мне и... преспокойно, словно так и полагается, уселась мне на колени!
   - Вот видите? - проворковала она. - Очень даже могли!
   - Отлично...
   - Но мы с вАми не выяснили глАвный вопрос, САша: могли ли они в таком положении занимАться любовью? Хотите проверить?
   - Н-нет, думаю, что не стоит...
   - Фу, Саша! - упрекнула меня "литературный редактор". - Вы же учёный, а учёный должен искАть истину! Любой ценой...
   Она встала, я облегчённо вздохнул. Как оказалось, зря. Вера стянула с себя блузку и сбросила юбку, оставшись голой. Расстегнула пуговицы на моей рубашке и мои брюки. Я не сопротивлялся: я был сильно, туманяще возбуждён. Вера снова села мне на колени, положила мои руки на свои груди и начала медленно двигаться, приговаривая при этом, что они могли, да, могли, могли, сильней, ещё, ещё, не-бойся-я-пью-таблетки...
   (Зачем я пишу об этом в таких подробностях? Ради своеобразного покаяния. То, что интимно и благостно - об этом мы должны молчать. Но о безобразном говорить нужно, ибо оно даже не может, недостойно называться интимным. Оно, безобразное, должно стать отталкивающим или хотя бы смешным.)
   - Ну вот, САша-а... - она блаженно обмякла. - Мы и доказА-Али...
   Вместо ответа я схватил Веру, бросил её на диван, и мы совершили ещё одно "доказательство"...
  
   "Дома", то есть на квартире Машулиных родителей, я оказался около двух часов дня. Чувствовал я себя нелепо, опустошённо, и разбираться в своей совести не было никаких сил. "Надо бы поспать, обязательно надо поспать", - пульсировала одна мысль в голове. Какое там! Звук ключа в двери: вот уже и Машуля явилась.
   - Привет, соня! - весело крикнула она с порога. - Чего делаешь?
   - Поспать пытаюсь, Машуль... - Я вышел к ней, взял сумку с продуктами и отнёс её на кухню. - Вчера работал до трёх ночи.
   - Вот-вот, совсем озверел, скоро чокнешься... Как твоя сектантка? Не приставала к тебе эта старая грымза?
   - Ну, Машуль, в её случае и смотреть-то там не на что, в отличие от твоего...
   - Ну, ещё бы! Уфф! Изголодалась...
   - Голодная? Давай я обед сделаю...
   - Нет, я в столовой ела. Говорю тебе: изголодалась! Ты что, простых слов не понимаешь? - Машуля уже проворно снимала с себя свитер и джинсы. - Это хорошо, что ты кровать не убрал...
   ("Да что же я, бык-производитель?")
   Разумеется, я всё же подчинился требованиям Машулиного "голода", иначе у неё могли бы возникнуть справедливые подозрения... После этого нелёгкого и продолжительного труда по "окормлению алчущих" я, вконец измученный, уткнулся лицом в подушку, а Маша, не вставая с кровати, включила красавец-телевизор...
   - А ты-то сам ел? - поинтересовалась она.
   - Нет. Голодный страшно.
   - Поди пожарь себе яичницу с ветчиной, хочешь? Я ветчины купила...
   - Английский завтрак, ham and eggs, please...
   - Чего-чего?
   - Нет, я так...
   Есть и в самом деле хотелось ещё больше, чем спать. Я мужественно доплёлся до кухни. В холодильнике были только ветчина, хлеб, яйца и остатки вчерашних консервов. Славной хозяйкой будет Машуля... Да что там, какой хозяйкой? Она будет кушать в столовой, а ты - выдавать ей денежки... Я отрезал от ветчины солидный шматок и зажарил его на сковородке с двумя яйцами. Отрезал ножом кусок и прожевал.
   И мне пришлось прикрыть дверь на кухню, а затем бежать к раковине: меня вырвало. Крепись, старина, мужайся...
   - Маш, я дойду до магазина, хорошо? - крикнул я из кухни. - У меня бритвы кончились.
   - Иди, иди, конечно!
   Я поспешно выскочил на улицу, где меня вытошнило ещё раз. Измученный производительным трудом организм не принимал ветчину на пустой желудок. Если работа с госпожой литературным редактором продолжится, придётся мне становиться вегетарианцем...
   Я опустился на мокрую от дождя скамейку во дворе и принялся думать: главное моё умение и занятие в жизни, хоть и получалось сейчас это совсем плохо.
   Бывшее утром было, по сути, животным свинством, "чистой биологией". Хоть иди в церковь и кайся. "Батюшка, я грех совершила! - Когда, Кузьминична? - Пятьдесят лет назад. - Забудь, старая! - Не могу: приятно вспомнить..." А то же самое с Машулей? Как я ни старался, я не мог обнаружить между тем и другим качественных отличий. Более того, самым назойливым укором совести оказалось, что я и не чувствую никаких серьёзных укоров совести! Да, Машуля умнее Веры (хотя умней ли?), симпатичнее (в человеческом смысле), порядочней, конечно же; я к ней испытываю симпатию и благодарность: за молодость, свежесть, за внимание ко мне... Но что-то мне совсем не хочется именно перед ней каяться! Симпатия и благодарность - это разве любовь уже? Да, нельзя быть прекраснодушным романтиком и надеяться в двадцать пять лет на чистые и слёзные чувства шестнадцатилетнего подростка. Но и откровенным циником быть тоже - стоит ли? А ведь я планирую с Машулей жизнь. Будет ли через тридцать лет у нас такое же глубокое, тихое, доверчивое взаимопонимание, как между Николаем Никифоровичем и Еленой Васильевной?
   Или не стоит ожидать сразу многого? Или стоит попробовать наладить между нами мостик совместных душевных, духовных интересов, к чему я до сих пор не приложил никаких усилий?
   Какая же всё-таки эта Вера мерзкая, беспринципная баба! Интересно: она на каждом авторе скачет верхом? Нет, наверное: только на самых симпатичных... Ладно, я, та ещё скотина, а вот придёт к ней, скажем, молодой мальчик, поэт... хотя поэтов сейчас не печатают. Но пусть: придёт семнадцатилетний мальчик-поэт с возвышенной душой, с верностью какой-нибудь там своей Небесной Возлюбленной, а Веруня - раз! - и повалит его на софу! Мальчик-поэт после такого - жизни-то не лишит себя, а?
   И - Боже! Лазарева шельмуют, делают из него страшилище! Этакий монстр, изувер, умерщвляющий плоть. А кто делает? А люди по имени Вера Батюшкина, респектабельные столпы нашего общества! Вера Батюшкина, эгегей! Сиречь, вера наших отцов, православная, негоже сектантам на неё покушаться...
   Я несколько раз ударил себя по щекам. Победим бабье царство! Сейчас вот позвоню Велеховой и согну её в бараний рог!в бараний рог!
   Я набрал номер.
   - Да? - усталый женский голос.
   - Анна Борисовна, добрый вечер. Вас беспокоит Александр Данилович Рязанский, исследователь. Я изучаю миноритарные религиозные течения и хотел бы с вами побеседовать об Агнии Лазареве...
   - Я с вами, молодой человек, общаться не собираюсь, - ответили мне холодно. - Я сектанткой никогда не была. И рассказывать мне вам нечего!
   В трубке раздались длинные гудки.
   Сдурела тётка, что ли?! Что она возомнила о себе? Меня дьякон русской православной церкви испугался! Меня мэр города приглашает на ужин!
   Я набрал номер снова, закипая гневом.
   - Слушайте, вы...
   - Нет, это вы послушайте! - озверел я. - А потом и будете швырять трубки! Нашлась, тоже мне, чиновница! Это именно вы, я не я, прошляпили поддельный диплом Лазарева! Это именно вы зарегистрировали его секту, что не имели права делать! На каком основании, спрашивается? А если порыться, на каком основании? А если в диссертации написать о том, кто такая Анна Борисовна Велехова? А если студентам рассказать? У вас дети в нашем вузе не учатся?
   "А ведь Велехова меня старше лет на десять, если не на двадцать, - подумалось мне. - Дерзок же ты стал, Александр Данилович!" Кто знает, сумел ли бы я так разговаривать с государственным чиновником, не разозли меня прежде мадмуазель редактор своей крокодильей этикой?
   В трубке надолго замолчали.
   - Хорошо, - откликнулась, наконец, Велехова тихим, измученным голосом. - Чего вы от меня хотите?
   - Анна Борисовна, - тут же успокоился я, - я ничего особого от вас не хочу. Хочу взять у вас интервью, хочу выяснить истину. Это ведь не преступление?
   - Всё, всё, ладно... Приходите ко мне на работу, лучше завтра. В обед, с двух до трёх. Улица Советская, дом тридцать, кабинет номер шесть.
   - Спасибо. Вы уж извините...
   - Всё, - нехотя отмахнулась Велехова.
   - До свидания, - попрощался я. Чиновница повесила трубку.
   Я вернулся домой, закопался в постель и задремал под бормотание телевизора.
  

ШЕСТОЕ хмрепбэч. юммю анпхянбмю

  
   дНЛ Љ 30 ОН СКХЖЕ яНБЕРЯЙЮЪ НЙЮГЮКЯЪ, ОПНРХБ НФХДЮМХИ, НАШ¤МШЛ ФХКШЛ ДНЛНЛ, МЮ ОЕПБНЛ ЩРЮФЕ ЙНРНПНЦН, Я РНПЖЮ, ПЮГЛЕЫЮКНЯЭ СОПЮБКЕМХЕ ОН ПЕЦХЯРПЮЖХХ НАЫЕЯРБЕММШУ Х ПЕКХЦХНГМШУ НПгЮМХГЮЖХИ. кС¤ЬЕ АШ ЛЮЦЮГХМ ЯДЕКЮКХ...
   б СГЙНЛ ЙНПХДНПЕ МЕ АШКН МХ ДСЬХ. ß ОНЙНКЕАЮКЯЪ Х ОНЯРу¤ЮК Б ДБЕПЭ ЬЕЯРНЦН ЙЮАХМЕРЮ.
   - гЮУНДХРЕ!
   х ЙЮАХМЕР-РН АШК МЕАНКЭЬНИ, Х ПЮАНРЮКЮ Б МЈЛ бЕКЕУНБЮ ЮАЯНКЧРМН НДМЮ. "бФХБСЧ" НМЮ ОНЙЮГЮКЮЯЭ ЛМЕ НРМЧДЭ МЕ РЮЙНИ МЕОПХЪРМНИ, БШЯНЙНЛЕПМНИ ¤ХМНБМХЖЕИ, ЙЮЙНИ АШКЮ ОН РЕКЕТНМС. гПЕКЮЪ, МН, ОНФЮКСИ, ЕЫЈ ОПХБКЕЙЮРЕКЭМЮЪ ФЕМЫХМЮ КЕР РПХДЖЮРХ - сорока ЯН ЯБЕРКШЛХ БНКНЯЮЛХ. БШКН Б ЕЈ КХЖЕ ¤РН-РН РЪФЈКНЕ, ФЈЯРЙНЕ - МЕ ЯРНКЭЙН ФЕЯРНЙНЕ Й ДПСЦХЛ, ЯЙНКЭЙН ФЈЯРЙНЕ ОН НРМНЬЕМХЧ Й ЯЕАЕ, ЙЮЙ АСДРН ЯЮЛЮ ЯЕАЪ НМЮ ХГБНДХКЮ ЙЮЙХЛХ-РН МЕОНЛЕПМШЛХ РПЕАНБЮМХЪЛХ. аШКН Б ЩРНЛ КХЖЕ Х ¤РН-РН ЛХКНЕ, ДНАПНДСЬМНЕ, ¤СРЭ КХ МЕ ДЕРЯЙНЕ, МН ОПНЦКЪДШБЮКН ЩРН "ЛХКНЕ" РНКЭЙН Б МЕ¤ЮЯРШЕ ЛНЛЕМРШ ЕЈ СКШАЙХ.
   - ß пЪГЮМЯЙХИ.
   - н¤ЕМЭ ПЮДЮ, - УНКНДМН НРНГБЮКЮЯЭ ФЕМЫХМЮ. - А я местная... йЮЙ БЮЯ РЮЛ ОН ХЛЕМХ-НР¤ЕЯРБС?
   - юКЕЙЯЮМДП дЮМХКНБХ¤. юММЮ аНПХЯНБМЮ, МЕ ЯЕПДХРЕЯЭ, МН...
   - вРН РЮЛ. дЮ... - НМЮ ЙЮЙ-РН ГЮАШКЮЯЭ, МЕ ЯЛНРПЪ МЮ ЛЕМЪ. н¤МСКЮЯЭ. - ю БШ - Бы ЙРН, ОПНЯРХРЕ, Ъ ГЮАШКЮ?
   - ß ХЯЯКЕДНБЮРЕКЭ, ОХЬС ПЮАНРС...
   - хЯЯКЕДНБЮРЕКЭ? мЮБЕПМНЕ, ЮЯОХПЮМР.
   - ю ¤РН, ХЯЯКЕДНБЮРЕКЭ МЕ ЛНФЕР АШРЭ ЮЯОХПЮМРНЛ? - СДХБХКЯЪ Ъ. - йРН-РН ХГ ЮЯОХПЮМРНБ БЮКЪЕР ДСПЮЙЮ, Ю Ъ ГЮМХЛЮЧЯЭ РЪФЈКНИ, ЯЕПЭЈГМНИ ПЮАНРНИ.
   - гМЮКХ АШ БШ, ¤РН РЮЙНЕ "РЪФЈКЮЪ, ЯЕПЭЈГМЮЪ ПЮАНРЮ"... СКСЬЮИРЕ, Ю ГЮ¤ЕЛ БШ ЩРН ДЕКЮЕРЕ? бЮЯ... ЙРН-РН ОНОПНЯХК?
   - мХЙРН ЛЕМЪ МХ Н ¤ЈЛ МЕ ОПНЯХК! ß ЯБНАНДМШИ ХЯЯКЕДНБЮРЕКЭ, Ю МЕ ОНДНР¤ЈРМЮЪ ХЫЕИЙЮ. ß, юММЮ аНПХЯНБМЮ, УН¤С ДЕИЯРБХРЕКЭМН СЯРЮМНБХРЭ ХЯРХМС, БШЪЯМХРЭ, АШК КХ юЦМХИ кЮГЮПЕБ ЯЕЙРЮМРНЛ ХКХ МЕР.
   - мС, РСР Х БШЪЯМЪРЭ МЕ¤ЕЦН...
   - нЬХАЮЕРЕЯЭ. вЕЛ АНКЭЬЕ Ъ ХЛ ГЮМХЛЮЧЯЭ, РЕЛ АНКЭЬЕ ЛМЕ МЮ¤ХМЮЕР ЙЮГЮРЭЯЪ, ¤РН НМ АШК УНПНЬХЛ, МЮЯРНЪЫХЛ УПХЯРХЮМХМНЛ.
   - бШ... Ю БШ - ЯРПЮММН! - БШ, ЛНКНДНИ ¤ЕКНБЕЙ, ОН¤ЕЛС БННАЫЕ ЯСДХРЕ Н БЕЫЮУ, ЙНРНПШЕ БЮЯ МЕ ЙЮЯЮЧРЯЪ? х Б ЙНРНПШУ БШ МЕЙНЛОЕРЕМРМШ? бШ ¤РН, ПСЙНОНКНФЕММШИ ЯБЪЫЕММХЙ, ¤РНАШ ОНМХЛЮРЭ, ЙРН ЯЕЙРЮМР, Ю ЙРН МЕР? бШ, БННАЫЕ, ОПЮБНЯКЮБМШИ?
   - дСЛЮЧ, юММЮ аНПХЯНБМЮ, МЕ УСФЕ БЮЯ.
   - дСЛЮЧ, УСФЕ. рЮЙХЕ ЛНКНДЕМЭЙХЕ ЛЮКЭ¤ХЙХ, ОНЯКЕ СМХБЕПЯХРЕРЮ, УНПНЬХЛХ ОПЮБНЯКЮБМШЛХ МЕ АШБЮЧР. дКЪ ЩРНЦН МСФМН БШГПЕРЭ. ю ЕЯКХ БШ ОПЮБНЯКЮБМШИ, БШ ДНКФМШ ЯКСЬЮРЭ...
   - "яКСЬЮРЭ ЯРЮПЬХУ"? - СКШАМСКЯЪ Ъ.
   - мХ¤ЕЦН ЯЛЕЬМНЦН! яКСЬЮРЭ ЖЕПЙНБМШУ ХЕПЮПУНБ! х МЕ ПЮГЛШЬКЪРЭ ЯБНХЛ безблагодатным МЮС¤МШЛ СЛоЛ Н ЯНЙПНБЕММШУ ХЯРХМЮУ!
   - дЮ-ДЮ, Н "ЙНМЙПЕРМШУ ХЯРХМЮУ МЮЬЕИ ФХГМХ", ЙЮЙ ЦНБНПХК НДХМ ЛНИ ГМЮЙНЛШИ... - (лЕМЪ МЕ ЛНЦКН МЕ ПЮГДПЮФЮРЭ СОНПМНЕ ЯРПЕЛКЕМХЕ ЩРНИ ¤ХМНБМХЖШ Й "МПЮБЯРБЕММНЛС ДНЛХМХПНБЮМХЧ", ЛМЕ СФЮЯМН УНРЕКНЯЭ ЯАХРЭ Я МЕЈ ЩРС ЯОЕЯЭ.) - ß... юММЮ аНПХЯНБМЮ, БШ - ЯБЪРЮЪ?
   - ß? - ОНРЕПЪКЮЯЭ НМЮ. - мЕР, МЕ ЯБЪРЮЪ, ЙНМЕ¤МН...
   - х МЕ ЖЕПЙНБМШИ ХЕПЮПУ, Х МЕ ПСЙНОНКНФЕММШИ ЯБЪЫЕММХЙ. дСЛЮЧ, ОНЩРНЛС, Х БШ МЕ Б ЯНЯРНЪМХХ НЖЕМХРЭ ТЕМНЛЕМ кЮГЮПЕБЮ НАЗЕЙРХБМН. рЮЙ? хКХ Ъ НЬХАЮЧЯЭ?
   - дЮ, ЛНФЕР АШРЭ, МН Ъ...
   - мС, БНР Х ОПЕЙПЮЯМН. бШ МЕ БНГПЮФЮЕРЕ, ЕЯКХ ЛШ МЮ¤МЈЛ АЕЯЕДС? бПЕЛЕМХ С МЮЯ МЕ РЮЙ ЛМНЦН...
   - с ЛЕМЪ БНР, МЮОПХЛЕП, МХЙЮЙНЦН ФЕКЮМХЪ МЕР Я БЮЛХ ПЮГЦНБЮПХБЮРЭ. х ЬЮМРЮФХПНБЮРЭ БШ ЛЕМЪ МЕ ЛНФЕРЕ. мЕ¤ЕЛ! - НМЮ ОНЦКЪДЕКЮ ЛМЕ Б ЦКЮГЮ, РЪФЕКН СЯЛЕУМСКЮЯЭ. - бШ ¤РН, ДСЛЮЕРЕ, Б лЩПХХ МЕ ГМЮЧР, ¤РН Ъ ОПНЦКЪДЕКЮ ЩРНР ДХОКНЛ? гМЮЧР, ЙНМЕ¤МН! сФ РЮЙСЧ БШБНКН¤ЙС ЛМЕ СЯРПНХКХ...
   - х Н БЮЬХУ ЯХЛОЮРХЪУ Й НОЮЯМНЛС ЯЕЙРЮМРС РНФЕ ГМЮЧР?
   - ю ЯХЛОЮРХХ ЩРХ, ОПНЬС БЮЯ ГЮЛЕРХРЭ, АШКХ ¤ХЯРН ¤ЕКНБЕ¤ЕЯЙХЛХ. ю БШ ¤РН ЯЕАЕ БННАПЮГХКХ? - НРНГБЮКЮЯЭ НМЮ БШЯНЙНЛЕПМН.
   ß БГДНУМСК.
   - бШ МЕОПНАХБЮЕЛЮЪ ФЕМЫХМЮ. сФ, ЙЯРЮРХ, ГЮЛЕ¤С БЮЛ, ¤РН МЕ больно УНПНЬН БШ ОНЯРСОЮЕРЕ, МЕ Н¤ЕМЭ ОНПЪДН¤МН: ЯМЮ¤ЮКЮ НАЕЫЮЕРЕ побеседовать, Ю ОНРНЛС СЙЮГШБЮЕРЕ ЛМЕ МЮ ДБЕПЭ.
   - йРН АШ ЦНБНПХК Н ОНПЪДН¤МНЯРХ.
   - уНПНЬН, юММЮ аНПХЯНБМЮ. оПНАКЕЛЮ БНР Б ¤ЈЛ. еЯРЭ НОПЕДЕКЈММШЕ ЯХКШ Х КЧДХ, ЙНРНПШЕ ГЮЯРЮБКЪЧР, БШМСФДЮЧР ЛЕМЪ ОХЯЮРЭ моё ХЯЯКЕДНБЮМХЕ ОН ¤ЈРЙН Н¤ЕП¤ЕММШЛ КХМХЪЛ. х, ЯНЦКЮЯМН ЩРХЛ КХМХЪЛ, кЮГЮПЕБ БШУНДХР ДСЬЕЦСАЖЕЛ, ПЮЯРКХРЕКЕЛ ЛЮКНКЕРМХУ, ЙНПН¤Е ЦНБНПЪ, ЯЮЛНИ ОНЯКЕДМЕИ ЯБНКН¤ЭЧ, ЛЕПГЙХЛ ФХБНРМШЛ. нМ АШК ЛЕПГЙХЛ ФХБНРМШЛ?
   - м-МЕР...
   - мН Ъ БШМСФДЕМ АСДС ОХЯЮРЭ Н МЈЛ ЙЮЙ Н ОНЯКЕДМЕЛ ЛЕПГЮБЖЕ, ЕЯКХ МЕ ОНКС¤С НР БЮЯ ДНОНКМХРЕКЭМСЧ ХМТНПЛЮЖХЧ.
   - мС, ДХЯЯЕПРЮЖХИ МХЙРН Х МЕ ¤ХРЮЕР...
   - бШ ГМЮЕРЕ, ¤РН ЛЩП ОНОПНЯХК цПНЯЛЮМЮ, ¤РНАШ РНР ХГДЮК ЛНЧ ЙМХЦС Н кЮГЮПЕБЕ?
   - йРН РЮЙНИ цПНЯЛЮМ?
   - хГДЮРЕКЭ. щРН АСДЕР МЕ МЮС¤МЮЪ ЙМХФЙЮ, Ю ОНОСКЪПМЮЪ. пЕДЮЙРНП СФЕ ОПЮБХР ЛНИ РЕЙЯР. пЕДЮЙРНП - ЛНКНДЮЪ ДЕБН¤ЙЮ Я АНКЭЬНИ ЦПСДЭЧ Х ЙСПХМШЛ ЛНГЦНЛ, ЙНРНПЮЪ ФДЈР - МЕ ДНФДЈРЯЪ, ЙНЦДЮ Ъ ДЮЛ ЕИ ЯЕМЯЮЖХНММШИ ЛЮРЕПХЮК Н РНЛ, ¤РН кЮГЮПЕБ, МЮОПХЛЕП, ПЮЯ¤КЕМЪК РПСОШ Б ЯБНЈЛ ОНДБЮКЕ, ОПХМНЯХК ЙПНБЮБШЕ ФЕПРБШ МЮ ЮКРЮПЭ - ОПЕДБЮПХРЕКЭМН ХГМЮЯХКНБЮБ ХУ, ЙНМЕ¤МН - Х РЮЙ ДЮКЕЕ, Х РЮЙ ДЮКЕЕ. ß БЮЛ МЕ БПС. бЯЈ РЮЙ Х ЕЯРЭ, ¤ЕЯРМНЕ ЯКНБН.
   - оНДНФДХРЕ, ОНДНФДХРЕ... мН БЕДЭ БШ - БШ СОНЛЪМЕРЕ ЛНЈ ХЛЪ Б ЩРНИ ЙМХЦЕ, ПЮГБЕ МЕР?
   - еЯКХ МЮЬ ПЮГЦНБНП ЯНЯРНХРЯЪ, Ъ ХГЛЕМЧ БЮЬЕ ХЛЪ, Х НР¤ЕЯРБН, и фамилию, Х ЛЕЯРН ПЮАНРШ МЕ МЮГНБС. ю ПЮГБЕ БЮЛ ЕЯРЭ ¤ЕЦН ЯРШДХРЭЯЪ?
   - мЕР, ЛМЕ МЕ¤ЕЦН ЯРШДХРЭЯЪ. мН Ъ АШ БЯЈ ПЮБМН АШКЮ БЮЛ АКЮЦНДЮПМЮ, ЕЯКХ АШ БШ ХГЛЕМХКХ ЛНЈ ХЛЪ, УНПНЬН?
   - уНПНЬН. лШ ЛНФЕЛ МЮ¤ЮРЭ, Ъ РЮЙ ОНМХЛЮЧ?
   - дЮ.
   - яЙНКЭЙН С МЮЯ БПЕЛЕМХ?
   - яЙНКЭЙН СЦНДМН. йЮЙ ЯДЕКЮЧ ЯБНЧ ПЮАНРС, РЮЙ Х ОНИДС ДНЛНИ. ß БЕДЭ РСР МЮ¤ЮКЭМХЖЮ, - НМЮ СЯЛЕУМСКЮЯЭ.
   - бШ ОНГБНКХРЕ ГЮОХЯЮРЭ МЮЬС АЕЯЕДС МЮ ДХЙРНТНМ?
   - я СЯКНБХЕЛ, Н ЙНРНПНЛ Ъ СФЕ ЯЙЮГЮКЮ.
   - яОЮЯХАН...
  
   ß БЙКЧ¤ХК ДХЙРНТНМ.
  
   - йНЦДЮ БШ ОНГМЮЙНЛХКХЯЭ Я юЦМХЕЛ хБЮМНБХ¤ЕЛ кЮГЮПЕБШЛ?
  
   - "юЦМХЕЛ хБЮМНБХ¤ЕЛ", МЮДН ФЕ... йЮФЕРЯЪ, ГХЛНИ ЩРНЦН ЦНДЮ. В конце января,. что ли...
  
   - цДЕ?
  
   - нМ ОПХЬЈК ЯЧДЮ. нМ УНРЕК ОНЦНБНПХРЭ Я ЙЕЛ-МХАСДЭ, ЙЮЙ ЕЛС ГЮПЕЦХЯРПХПНБЮРЭ ПЕКХЦХНГМСЧ НПЦЮМХГЮЖХЧ, ЕЦН МЮОПЮБХКХ ЙН ЛМЕ.
  
   - нОХЬХРЕ, ОНФЮКСИЯРЮ, БЮЬЕ ОЕПБНЕ БОЕ¤ЮРКЕМХЕ НР кЮГЮПЕБЮ.
  
   - рЮЙНИ ДКХММШИ, МЕЯЙКЮДМШИ, МЮХБМШИ ЛЮКЭ¤ХЙ... бОПН¤ЕЛ, МЕР, МЕ МЕЯЙКЮДМШИ, хорошо сложенный. нМ БШЦКЪДЕК ЛНКНФЕ ЯБНХУ КЕР, Ъ ЯМЮ¤ЮКЮ ОНДСЛЮКЮ, ЕЛС НЙНКН ДБЮДЖЮРХ - ДБЮДЖЮРХ ДБСУ, ¤РН-РН РЮЙ.
  
   - мН ЩРН РНКЭЙН МЮ ОЕПБШИ БГЦКЪД?
  
   - дЮ Х МЮ БРНПНИ РНФЕ... йНМЕ¤МН, ОНРНЛ... бННАЫЕ, ЙНМЕ¤МН, НМ БЯЈ ПЮБМН ДКЪ ЛЕМЪ НЯРЮБЮКЯЪ ЛНКНДШЛ ¤ЕКНБЕЙНЛ, РН ЕЯРЭ, ЧМШЛ, Ъ ФЕ ЕЦН ЯРЮПЬЕ МЮ ЯЕЛЭ КЕР... ß УНРЕКЮ ЯЙЮГЮРЭ, АШКЮ ЯРЮПЬЕ.
  
   - н ¤ЈЛ БШ ЦНБНПХКХ Б ОЕПБШИ ПЮГ?
  
   - юЦМХИ ЯОПЮЬХБЮК ЛЕМЪ, ¤РН ЕЛС МСФМН ЯДЕКЮРЭ, ¤РНАШ ГЮПЕЦХЯРПХПНБЮРЭ ПЕКХЦХНГМСЧ НПЦЮМХГЮЖХЧ. ß ОНДМЪКЮ ЕЦН МЮ ЯЛЕУ. яЙЮГЮКЮ, ¤РН С МЕЦН МХ¤ЕЦН, ЮАЯНКЧРМН МХ¤ЕЦН МЕ ОНКС¤ХРЯЪ. мЕКЭГЪ ОПНЯРН РЮЙ ОПХИРХ Я СКХЖШ Х МЮДЕЪРЭЯЪ, ¤РН РЕАЕ ПЮГПЕЬЮР что-то там ГЮПЕЦХЯРПХПНБЮРЭ. ß ЯРЮКЮ ЕЦН ЯОПЮЬХБЮРЭ: ЙРН НМ, БННАЫЕ, РЮЙНИ? я ЙЮЙНИ ЯРЮРХ НМ ОПЕРЕМДСЕР МЮ РН, ¤РНАШ создать ПЕКХЦХНГМСЧ НПЦЮМХГЮЖХЧ? нМ ¤РН, ЯБЪЫЕММХЙ? вРНАШ ЯРЮРЭ ЯБЪЫЕММХЙНЛ, МСФМН, ЛЕФДС ОПН¤ХЛ, С¤ХРЭЯЪ Б ДСУНБМНИ ЯЕЛХМЮПХХ, ГЮРЕЛ ОПНИРХ ¤ЕПЕГ РЮХМЯРБН ПСЙНОНКНФЕМХЪ! нМ ¤РН, МЕ ГМЮК ЩРНЦН? "бШ ЙЮЙСЧ ПЕКХЦХЧ ХЯОНБЕДСЕРЕ?" - ЯОПНЯХКЮ Ъ ЕЦН. лМЕ ЯРЮКН ЕЦН ФЮКЙН, что ли: Ъ ДСЛЮКЮ, ¤РН ЩРН ЮАЯНКЧРМН МЮХБМШИ ПЕАЈМНЙ, МСФМН МЮОПЮБХРЭ ЕЦН Б ЯЕЛХМЮПХЧ Х, ЛНФЕР АШРЭ, ХГ МЕЦН АСДЕР РНКЙ... "уПХЯРХЮМЯРБН". "оПЮБНЯКЮБХЕ?" "мЕР, УПХЯРХЮМЯРБН". ß МЮ¤ЮКЮ ЯЕПДХРЭЯЪ. "бШ ¤РН, МЕ ГМЮЕРЕ, ¤РН МЕ АШБЮЕР О П Н Я Р Н УПХЯРХЮМЯРБЮ?" х НМ... НМ ОНЯЛНРПЕК МЮ ЛЕМЪ Н¤ЕМЭ ДНКЦН, БШПЮГХРЕКЭМН, ГПЮ¤ЙХ С МЕЦН ПЮЯЬХПХКХЯЭ. с МЕЦН ПЮЯЬХПЪКХЯЭ ГПЮ¤ЙХ, ЙНЦДЮ НМ ЯЕПДХКЯЪ, я потом заметила. юЦМХИ ЯЙЮГЮК -- цНЯОНДХ, ЙЮЙ ФЕ ЩРН НМ ЯЙЮГЮК? юУ, ДЮ... "юАЯСПД! юАЯСПДМН Я¤ХРЮРЭ, ¤РН МЕ АШБЮЕР ОПНЯРН УПХЯРХЮМЯРБЮ! вРН, хХЯСЯ уПХЯРНЯ АШК ОПЮБНЯКЮБМШЛ ХКХ ЙЮРНКХЙНЛ?" ß РНЦДЮ НАПЮРХКЮ БМХЛЮМХЕ МЮ РН, ¤РН С МЕЦН Б РЮЙХЕ ЛНЛЕМРШ ЯХКЭМШИ, ЛСФЯЙНИ ЦНКНЯ, МЕ ЛЮКЭ¤ХЬЕЯЙХИ. ß ЯОПНЯХКЮ, ЯЙНКЭЙН ЕЛС КЕР. нМ НРБЕРХК: ДБЮДЖЮРЭ ЯЕЛЭ. щРН ЛЕМЪ СДХБХКН, МН Ъ ЕЛС сообщила, ¤РН, ЯЙНКЭЙН АШ ЕЛС МХ АШКН, ЩРН МЕ ОНБНД ЙПХ¤ЮРЭ Б ЛНЈЛ ЙЮАХМЕРЕ. юЦМХИ СКШАМСКЯЪ Х ПЮГБЈК ПСЙЮЛХ. "бНР РЮЙ, - ГЮЛЕРХК НМ, - БНР РЮЙ С МЮЯ ПЕЬЮЕРЯЪ КЧАНИ ЯОНП. бШ ДЮФЕ МЕ ДЮЈРЕ ЯЕАЕ РПСДЮ БНГПЮФЮРЭ Х ПЮГЛШЬКЪРЭ. оПЮБ МЕ ОПЮБШИ, Ю ЯХКЭМШИ". ß ПЮЯЯЕПДХКЮЯЭ, НРБЕРХКЮ, ¤РН НМ МЮЦКЕЖ, ¤РНАШ НМ САХПЮКЯЪ ХГ ЛНЕЦН ЙЮАХМЕРЮ Х МХЙНЦДЮ МЕ БНГБПЮЫЮКЯЪ АНКЭЬЕ. нМ МЮ ЩРН...
  
   - дЮ-ДЮ?
  
   - нМ ЯМНБЮ СКШАМСКЯЪ, МЕ МЮЯЛЕЬКХБН, Ю грустно, ЯКНФХК ПСЙХ МЮ ЦПСДХ, НДМС КЮДНМЭ ОНБЕПУ ДПСЦНИ, ЯКЕЦЙЮ ОНЙКНМХКЯЪ ЛМЕ Х СЬЈК, МЕ ЯЙЮГЮБ МХ ЯКНБЮ.
  
   - х ¤РН ФЕ АШКН ДЮКЭЬЕ?
  
   - ю ДЮКЭЬЕ... Ъ ОПХЬКЮ ДНЛНИ Х ДНКЦН ДСЛЮКЮ МЮД РЕЛ, ¤РН НМ ЯЙЮГЮК. йЯРЮРХ, Ъ ФХБС АЕГ ЛСФЮ, ПЮГБЕКЮЯЭ. лНИ ЛСФ... НАЗЕКЯЪ ЦПСЬ. рЮЙ БНР... дСЛЮКЮ, ДСЛЮКЮ, Х ЛМЕ, Б ЙНМЖЕ ЙНМЖНБ, ЯРЮКН ЯРШДМН. бЕДЭ ЕЯКХ НМ РЮЙНИ ПЕАЈМНЙ - МЕ ОН ЦНДЮЛ, Ю ОН СЛС - РН МЮ ДЕРЕИ МЕ ЯЕПДЪРЯЪ. ß ДНКФМЮ АШКЮ ЕЛС НАЗЪЯМХРЭ, ¤РН НМ МЕОПЮБ, О Н ¤ Е Л С НМ МЕОПЮБ, Ю МЕ ЦМЮРЭ его БГЮЬЕИ. х ЕЫЈ Б МЈм АШКН ¤РН-РН РЮЙНЕ, РЮЙНЕ... мЕР, МЕ ОНДСЛЮИРЕ МХ¤ЕЦН. ß ГМЮЧ, Н ¤ЈЛ БШ ЛНФЕРЕ ОНДСЛЮРЭ. щРН РЮЙ ЯЛЕЬМН, ¤РН БШ РЮЛ ЯЕАЕ ЛНФЕРЕ БННАПЮГХРЭ, ¤РН СФ ДЮФЕ... ДЮФЕ СФ Х МЕ ЯЛЕЬМН. ß ОПНЯРН УН¤С ЯЙЮГЮРЭ, ¤РН НМ ОНЙЮГЮКЯЪ ЛМЕ, ОПХ БЯЕИ ЩРНИ ЯБНЕИ МЕГПЕКНЯРХ, ЙЮЙХЛ-РН МЕНАШЙМНБЕММШЛ ¤ЕКНБЕЙНЛ. йЮЙ АСДРН ОН СКХЖЕ ЕДЕР ЦПСГНБХЙ Х БЕГЈР ¤РН-РН Б ЙСГНБЕ, ОНЙПШРНЕ АПЕГЕМРНЛ, ГМЮЕРЕ? ß ПНДХКЮЯЭ Б лСПЛЮМЯЙЕ, Ъ РЮЙНЕ БХДЕКЮ. с ЬНТЈПЮ ГЮ ЯРЕЙКНЛ РЮАКХ¤ЙЮ "лес". х БЯЕ ПЮДШ: ЦПуГНБХЙ БЕГЈР брёвна, ПЕАЪРХЬЙХ ОН ЯНЯЕДЯРБС ХЦПЮЧР. х РСР ¤РН-МХАСДЭ РЮЙНЕ ЯКС¤ХКНЯЭ, МЮОПХЛЕП, АПЕГЕМР зацепился за ворота, или ещё за что, НМ сползает, Х БЯЕЛ, ЙРН ЯРНХР ПЪДНЛ, БХДМН, ¤РН ЩРН МЕ ДПНБЮ, Ю АЮККХЯРХ¤ЕЯЙЮЪ ПЮЙЕРЮ. Такая оЦПНЛМЮЪ ракета, и это жутко. А не брёвна. бНР Х С МЕЦН Б ЦКЮГЮУ АШКН РЮЙНЕ ФЕ. ß... ДЮФЕ МЕ ГМЮЧ, ЯРНХР КХ БЮЛ ЩРН ПЮЯЯЙЮГШБЮРЭ, ХМРЕПЕЯМН КХ...
  
   - н¤ЕМЭ ХМРЕПЕЯМН, ОНБЕПЭРЕ ЛМЕ.
  
   - дЮ. йНПН¤Е ЦНБНПЪ, Ъ ЕЛС ОНГБНМХКЮ Х ХГБХМХКЮЯЭ.
  
   - нРЙСДЮ С БЮЯ АШК ЕЦН РЕКЕТНМ?
  
   - дЮ ЩРН Н¤ЕМЭ ОПНЯРН: ЙНЦДЮ ¤ЕКНБЕЙ ОПХУНДХР Я ГЮЪБЙНИ МЮ ПЕЦХЯРПЮЖХЧ НПЦЮМХГЮЖХХ, Ъ НАЪГЮМЮ ГЮОХЯЮРЭ ЕЦН ХЛЪ, ТЮЛХКХЧ, НР¤ЕЯРБН, РЕКЕТНМ, ЮДПЕЯ Х ОЮЯОНПРМШЕ ДЮММШЕ. оНПЪДНЙ РЮЙНИ. бДПСЦ НМ ОПЕЯРСОМХЙ! хКХ ЯСЛЮЯЬЕДЬХИ. лШ МЕЛМНЦН ОНЦНБНПХКХ ОН РЕКЕТНМС. йЮЙНИ-РН РЮЙНИ ОПНЯРНИ ПЮГЦНБНП, АЕЯЯНДЕПФЮРЕКЭМШИ. нМ РНФЕ извинилсЪ, РН ЕЯРЭ, ЯЙЮГЮК, ¤РН МЕ УНРЕК ЛЕМЪ НЦНП¤ХРЭ. ю Ъ ЕЛС РНЦДЮ ОПЕДКНФХКЮ, РН¤МЕЕ, ОНОПНЯХКЮ, ¤РНАШ НМ ЯМНБЮ ЙЮЙ-МХАСДЭ, ЕЯКХ С МЕЦН АСДЕР БПЕЛЪ, ЙНМЕ¤МН, ГЮЬЈК ЙН ЛМЕ МЮ ПЮАНРС.
  
   - гЮ¤ЕЛ?
  
   - ß... Ъ УНРЕКЮ Я МХЛ ОНЦНБНПХРЭ. рЮЙ БНР ЛЪЦЙН, ЮЙЙСПЮРМН, НАЗЪЯМХРЭ ЕЛС, ¤РН НМ ЯЕПЭЈГМН НЬХАЮЕРЯЪ. вРН МЕКЭГЪ АШРЭ "ОПНЯРН" УПХЯРХЮМХМНЛ, Х МЕКЭГЪ АПЮРЭ МЮ ЯЕАЪ ДЕПГМНБЕМХЕ Я¤ХРЮРЭ, ¤РН РШ СЛМЕИ ЖЕПЙНБМНЦН МЮ¤ЮКЭЯРБЮ. ю ЕЛС Ъ ЯЙЮГЮКЮ - ДЮ МХ¤ЕЦН ЕЛС МЕ ЯЙЮГЮКа, ОПНЯРН ОНОПНЯХКЮ ОПХИРХ, Х БЯЈ. нМ ЯНЦКЮЯХКЯЪ.
  
   - х ¤РН ФЕ, БЮЛ СДЮКЯЪ БЮЬ БРНПНИ ПЮГЦНБНП?
  
   - мЕР, ЙНМЕ¤МН, ¤РН БШ ЯОПЮЬХБЮЕРЕ! ß ЦНБНПХКЮ Я МХЛ ¤ЮЯЮ ДБЮ. с ЛЕМЪ ЯРНЪКХ ДЕКЮ, ФДЮКХ Б ЙНПХДНПЕ ЙЮЙХЕ-РН КЧДХ, Ю мы говорили и говорили. пЮМЭЬЕ Ъ РЮЙ МХЙНЦДЮ МЕ ДЕКЮКЮ, ЩРН, ЙЯРЮРХ, МЕУНПНЬН очень, МЕОПЮБХКЭМН, МЮ ПЮАНРЕ МСФМН ПЮАНРЮРЭ, Ю МЕ... личные вопросы решать. щРН ФЕ ЛНХ, КХ¤МШЕ ОПНАКЕЛШ, ОПЮБДЮ? х юЦМХИ БН БПЕЛЪ ЩРНЦН БРНПНЦН ПЮГЦНБНПЮ ЛЕМЪ ОНПЮГХК, МН МЕ Б УНПНЬЕЛ ЯЛШЯКЕ, МЕР. ß-РН ДСЛЮКЮ, НМ МЕГПЕКШИ ЛЮКЭ¤ХЙ. ю НМ НЙЮГЮКЯЪ Н¤ЕМЭ СЛМШЛ ¤ЕКНБЕЙНЛ, ЙНРНПШИ ОПЕЙПЮЯМН ОНМХЛЮЕР, ¤РН РЮЙНЕ ОПЮБНЯКЮБХЕ, Х ¤РН РЮЙНЕ ЙЮРНКХ¤ЕЯРБН, Х ¤РН РЮЙНЕ РЮХМЯРБН, Х РЮЙ ДЮКЕЕ. нРКХ¤МН ОНМХЛЮЕР, нН ОПХ ЩРНЛ БХДХР БЯЈ ОНД ЙЮЙХЛ-РН ХГБПЮЫёММШЛ СЦКНЛ. нМ ЯРЮК РНЦДЮ ПЮГБХБЮРЭ ЯБНЧ РЕНПХЧ УЮПХГЛШ.
  
   - уЮПХЯЛШ?
  
   - мС, ХКХ УЮПХЯЛШ, Ъ МЕ ГМЮЧ, ЙЮЙ ОПЮБХКЭМН. бШ БЕДЭ ГМЮЕРЕ, Б ¤ЈЛ НМЮ ГЮЙКЧ¤ЮЕРЯЪ?
  
   - дЮ.
  
   - щРН АШКН ЙЮЙ-РН МЮЯРНКЭЙН... ОПНЯРН, ¤РН КХ, ХКХ МЮНАНПНР, ЯКНФМН, ¤РН Ъ МХ¤ЕЦН МЕ ЛНЦКЮ ЕЛС НРБЕРХРЭ. оПНЯРН ЯХДЕКЮ Х ¤СБЯРБНБЮКЮ, ¤РН НМ МЕОПЮБ, МН Ъ ОПХ ЩРНЛ МХ¤ЕЦН МЕ ЛНЦС ЯДЕКЮРЭ. ß ЛНЦС РНКЭЙН МЮЙПХ¤ЮРЭ МЮ МЕЦН, ЙЮЙ ОЕПБШИ ПЮГ, МН Я МХЛ ЩРН МЕ ЯПЮАНРЮЕР: НМ РНЦДЮ БЯРЮМЕР Х СИДЈР. щРН АШКН РЮЙ НАХДМН, ¤РН УНРЕКНЯЭ ОКЮЙЮРЭ, БШ МЕ ОПЕДЯРЮБКЪЕРЕ! ß ОНМЪКЮ, ¤РН Ъ НДМЮ Я МХЛ МЕ ЯОПЮБКЧЯЭ, Ъ ЦКСОЮЪ ФЕМЫХМЮ, Ю РСР МСФЕМ ЯБЪЫЕММХЙ. ß ЯОПНЯХКЮ юЦМХЪ, МЕ УН¤ЕР КХ НМ ОНЦНБНПХРЭ ЯН ЯБЪЫЕММХЙНЛ? рНР ЕЛС ОНЛНФЕР, ОНДЯЙЮФЕР Б ЩРХУ БНОПНЯЮУ... нМ НРБЕРХК, ¤РН МЕ БНГПЮФЮЕР, ОПЮБДЮ, МЕ БХДХР Б ЩРНЛ ЯЛШЯКЮ, МН ЕЯКХ Ъ РЮЙ УН¤С, ЕЯКХ ЛМЕ АСДЕР ЩРН ОПХЪРМН, РН ОН¤ЕЛС АШ МЕР. х Ъ РНЦДЮ ОНГБНМХКЮ...
  
   - нРЖС мХЙНДХЛС, Ъ ГМЮЧ.
  
   кХЖН бЕКЕУНБНИ ОНЯБЕРКЕКН, ЙЮЙ АСДРН Ъ ХГАЮБХК ЕЈ НР ЙЮЙНИ-РН МЕОПХЪРМНИ МЕНАУНДХЛНЯРХ.
  
   - мС ДЮ, НРЖС мХЙНДХЛС. бШ ЕЦН ГМЮЕРЕ?
  
   - нМ, ЛНФМН ЯЙЮГЮРЭ, ЛНИ "МЮС¤МШИ ЙНМЯСКЭРЮМР".
  
   - яПЮГС АШ РЮЙ Х ЯЙЮГЮКХ... ю ЙЮЙ ЛШ ОНЦНБНПХКХ, БШ РНФЕ ГМЮЕРЕ?
  
   - лМЕ ПЮЯЯЙЮГШБЮК НРЕЖ цЕПЛЮМ, ДЭЪЙНМ.
   - ю-Ю-Ю... оПЕДЯРЮБКЪЕРЕ РЕОЕПЭ, ЙЮЙНИ ¤СДНБХЫМШИ УЮПЮЙРЕП -- РН ЕЯРЭ МЕР, Ъ МЕ РН УНРЕКЮ ЯЙЮГЮРЭ! - ЙЮЙ ужасно, ЙЮЙ ФСРЙН НМ НЬХАЮКЯЪ, юЦМХИ, РЮЙНИ СЛ -- Х ОПХ ЩРНЛ РЮЙЮЪ ЯКЕОНРЮ, МПЮБЯРБЕММЮЪ ЯКЕОНРЮ!
  
   ß ПЕЬХК МЕ ЯОПЮЬХБЮРЭ, Б ¤ЈЛ ХЛЕММН ГЮЙКЧ¤ЮКХЯЭ "НЬХАЙХ" Х "МПЮБЯРБЕММЮЪ ЯКЕОНРЮ" Лазарева, ¤РНАШ МЕ АШРЭ МЮЦПЮФДЈММШЛ ЙЮЙХЛ-МХАСДЭ МНБШЛ ОПЕГПХРЕКЭМШЛ ЪПКШЙНЛ.
  
   - лМЕ АШКН Н¤ЕМЭ АНКЭМН ЯКШЬЮРЭ ХУ ЯОНП, Х ЩРН ЕЦН БШЯНЙНЛЕПХЕ ОН НРМНЬЕМХЧ Й ЯБЪЫЕММНЯКСФХРЕКЧ, РН¤МЕЕ, МЕ БШЯНЙНЛЕПХЕ, Ю ДЕПГМНБЕМХЕ - ЙЮЙ БННАЫЕ Б еЦН АЕДМСЧ ЛЮКЕМЭЙСЧ ЦНКНБС БНЬКЮ ЩРЮ НЦПНЛМЮЪ ЕПСМДЮ... юЦМХИ СЬЈК, Ъ НЯРЮКЮЯЭ, ЛШ ЕЫЈ РНЦДЮ МЕЛМНЦН ОНЦНБНПХКХ Я НРЖНЛ мХЙНДХЛНЛ...
  
   - н ¤ЈЛ?
  
   - н МЈЛ ФЕ, Нб юЦМХХ. нРЕЖ мХЙНДХЛ ЛМЕ ПЮЯЯЙЮГЮК ОНПЮГХРЕКЭМШЕ БЕЫХ. нЙЮГШБЮЕРЯЪ, НРЕЖ мХЙНДХЛ ГМЮК ЕЦН ЕЫЈ ПЮМЭЬЕ! бШ ОПЕДЯРЮБКЪЕРЕ?
  
   - н¤ЕМЭ КЧАНОШРМН...
  
   - нМХ ОНГМЮЙНЛХКХЯЭ ¤РН-РН ГЮ ОНКЦНДЮ ДН РНЦН, ЙНЦДЮ юЦМХИ ОШРЮКЯЪ НРЙПШРЭ Б ЯБНЕИ ЙБЮПРХПЕ ¤ЮЯРМШИ ЛЕДЙЮАХМЕР. бПЮ¤Ю-РЕПЮОЕБРЮ.
  
   - оЕПБШИ ПЮГ НА ЩРНЛ ЯКШЬС. оН¤ЕЛС "ОШРЮКЯЪ"?
  
   - оНРНЛС, ¤РН Й МЕЛС МХЙРН МЕ ЬЈК. мЕ РН ¤РНАШ "МХЙРН", ОПНЯРН ЙКХЕМРНБ АШКН ЛЮКН. мС, ЩРН ОНМЪРМН: ЙРН ОНИДЈР Й ¤ЮЯРМНЛС РЕПЮОЕБРС! рЕПЮОЕБР ФЕ - ЩРН МЕ ЦХМЕЙНКНЦ, МЕ СПНКНЦ, МЕ массажист, не ОКЮЯРХ¤ЕЯЙХИ УХПСПЦ... ß, ОНГФЕ, ЯОПЮЬХБЮКЮ ЕЦН, ОН¤ЕЛС НМ МЕ ОЕПЕЙБЮКХТХЖХПНБЮКЯЪ, МЕ ГЮЙНМ¤ХК ЙЮЙХЕ-МХАСДЭ ЙПЮРЙНЯПН¤МШЕ ЙСПЯШ ЦХМЕЙНКНЦХХ. юЦМХИ ЛМЕ НРБЕРХК, ¤РН МЕ ¤СБЯРБСЕР Й ЩРНЛС МХ ХМРЕПЕЯЮ... УНРЪ МЕР, НМ ЯЙЮГЮК "КЧАБХ". дЮ: МХ КЧАБХ, МХ РЮКЮМРЮ.
  
   - гМЮ¤ХР, Й ПЮАНРЕ РЕПЮОЕБРНЛ С МЕЦН АШК РЮКЮМР?
  
   - мЕ ГМЮЧ. мН, МЮБЕПМНЕ, НМ АШК МЕОКНУХЛ РЕПЮОЕБРНЛ. х ЩРХЛ... НМ УНПНЬН НОПЕДЕКЪК АНКЕГМХ.
  
   - дХЮЦМНЯРНЛ.
  
   - щРН РЮЙ МЮГШБЮЕРЯЪ, ДЮ? еЯРЭ РЮЙЮЪ ЯОЕЖХЮКЭМНЯРЭ? ß МЕ ГМЮКЮ. оН ЙПЮИМЕИ ЛЕПЕ, ЙНЦДЮ Ъ... РН ЕЯРЭ, ЙНЦДЮ НРЕЖ мХЙНДХЛ С МЕЦН ОНАШБЮК, НМ МЕ ФЮКНБЮКЯЪ. дЮФЕ УБЮКХК. лЕМЪ кЮГЮПЕБ... МЕСДНАМН ОПХГМЮБЮРЭЯЪ, МН ЛЕМЪ НМ РНФЕ КЕ¤ХК, НДМЮФДШ. мЮБЕПМНЕ, БПЮ¤НЛ НМ АШК умелым. Я ДСЛЮЧ, ¤РН БШ можете МЮОХЯЮРЭ ЩРН Б БЮЬЕИ ЙМХФЙЕ, ДКЪ ОНКМНРШ ЙЮПРХМШ.
   х БНР, ЙНЦДЮ НРЕЖ мХЙНДХЛ ОПХЬЈл Й МЕЛС МЮ ОПХЈЛ, юЦМХИ - ОНЯКЕ РНЦН, ЙЮЙ МЮОХЯЮК ПЕЖЕОР, ЙНМЕ¤МН - ЯРЮК ЕЦН СЯХКЕММН, МЮЯРНй¤ХБН ЯОПЮЬХБЮРЭ - Ъ ХЛЕЧ Б БХДС, ЯОПЮЬХБЮРЭ, ЙЮЙ ЯБЪЫЕММХЙЮ - ЯОПЮЬХБЮРЭ, ¤Р? НМ, АЦМХИ, ДНКФЕМ ДЕКЮРЭ Я ЯНАНИ.
  
   - б ЙЮЙНЛ ЯЛШЯКЕ?
  
   - с МЕЦН АШКХ ЙЮЙХЕ-РН ЯРПЮММШЕ ЯМШ, БХДЕМХЪ, ЯНЛМЕМХЪ, ¤РН КХ... х РНЦДЮ НРЕЖ мХЙНДХЛ ЯНЦКЮЯХКЯЪ АШРЭ ЕЦН ДСУНБМХЙНЛ.
  
   - вРН?!
  
   - дЮ-ДЮ, МЕ СДХБКЪИРЕЯЭ. бНР ОНЩРНЛС Ъ ЯПЮГС ОН¤СБЯРБНБЮКЮ что-то родственное... НН ЩРН МЕДНКЦН ОПНДКХКНЯЭ.
  
   - оН¤ЕЛС? нМХ ОНЯЯНПХКХЯЭ?
  
   - мЕР... мЕ ОНЯЯНПХКХЯЭ, МН НРЕЖ мХЙНДХЛ, НМ - ЙЮЙ АШ БЮЛ ЩРН ЯЙЮГЮРЭ... нМ СЯРЮК НР юЦМХЪ. нМ МЕ ГМЮК, ¤РН ЕЛС ДЕКЮРЭ, ЩРН МЕ СЛЕщЮКНЯЭ МХ Б ЙЮЙХЕ ПЮЛЙХ! мС, ЙРН УНДХР Й ЯБЪЫЕММХЙС НАШ¤МН? оПНЯРШЕ АЮАШ, БНР, БПНДЕ ЛЕМЪ, РЮЙХЕ ФЕ ОПНЯРШЕ ЛСФХЙХ, Ъ ДСЛЮЧ, Я МЮЛХ МЕ очень ЯКНФМН: ОНПСЦЮРЭ МЮс, ОПНЛШРЭ МЮЛ ЛНГЦХ, Х БЯЕ ДЕКЮ. ю РСР АШКН...
  
   - вРН АШКН?
  
   - ß МЕ ГМЮЧ, ¤РН АШКН! вРН БШ ЛЕМЪ-РН ЯОПЮЬХБЮЕРЕ? еЦН ЯОПНЯХРе!
  
   - нМ Б ЛНЦХКЕ.
  
   бЕКЕУНБЮ БГДПНЦМСКЮ.
  
   - ß ХЛЕКЮ Б БХДС НРЖЮ мХЙНДХЛЮ, - ОНЪЯМХКЮ НМЮ ОНЯКЕ ОЮСГШ, РХУН. бННАЫЕ, Ъ ДСЛЮЧ, ¤РН СФ ЕЯКХ НРЕЖ мХЙНДХЛ Я МХЛ МЕ ЯОПЮБХКЯЪ, тН ЩРН АШК ГМЮЙ. гМЮЙ РНЦН, ¤РН ЩРН НЯНАШИ ЯКС¤ЮИ, ¤РН Ъ, ЦПЕшМЮЪ, РЕЛ АНКЕЕ МЕ ДНКФМЮ ЯНБЮРЭЯЪ! ю Ъ БНР, БХДХРЕ...
  
   - оПНДНКФЮИРЕ, ОНФЮКСИЯРЮ.
  
   - оНЯКЕ Ъ... МЮОХЯЮКЮ юЦМХЧ ОХЯЭЛН. б ЙНРНПНЛ ЯРШДХКЮ ЕЦН, ОШРЮКЮЯЭ СЯНБЕЯРХРЭ. гЮРЕЛ ОНГБНМХКЮ ЕЛС Х ЯЙЮГЮКЮ, ¤РН БНР, МЮОХЯЮКЮ ЩРН ОХЯЭЛН, МН МЕ ГМЮЧ ЕЦН ОН¤РНБНЦН ЮДПЕЯЮ. нМ ЛМЕ МЮГБЮК ЯБНИ ЮДПЕЯ Х, ГМЮЕРЕ, РЮЙ МЮЯЛЕЬКХБН, ¤РН КХ, МН ОН-ДНАПНЛС, ЯОПНЯХК: ГЮ¤ЕЛ ОХЯЮРЭ ОХЯЭЛН, ЕЯКХ Ъ ЛНЦС Й МЕЛС ОПХЕУЮРЭ Х ЯЙЮГЮРЭ БЯЈ, ¤РН ДСЛЮЧ. Объяснил, ¤РН Я БНЯЭЛХ АСДЕР ДНЛЮ, ОНРНЛС ¤РН Б БНЯЕЛЭ ЛЮЦЮГХМ ГЮЙПШБЮЕРЯЪ...
  
   - йЮЙНИ ЛЮЦЮГХМ?
  
   - жБЕРН¤МШИ. бШ ПЮГБЕ МЕ ГМЮЕРЕ? оНЯКЕ РНЦН, ЙЮЙ МХ¤ЕЦН МЕ ОНКС¤ХКНЯЭ Я ¤ЮЯРМШЛ ЙЮАХМЕРНЛ, НМ ЯРЮК ЯДЮБЮРЭ Б ЮПЕМДС ЯБНЧ ЙБЮПРХПС ОНД ЖБЕРН¤МШИ ЛЮЦЮГХМ, ЩРХЛ Х ФХК. яДЕКЮК ЯЕАЕ НРДЕКЭМШИ БУНД Я СКХЖШ.
  
   - ю ЦДЕ ФЕ НМ ЯЮЛ ФХК?
  
   - йЮЙ, ЦДЕ? дЮ Б ЩРНИ ФЕ ЙБЮПРХПЕ! ß БЮЛ ЙЮЙ ПЮГ Х ЦНБНПЧ: Б БНЯЕЛЭ ЛЮЦЮГХМ ГЮЙПШБЮКЯЪ, Х НМ БНГБПЮЫЮКЯЪ ДНЛНИ. яОЮК ДН ЯЕЛХ СРПЮ, ОНЯКЕ БЯРЮБЮК, ОПХАХПЮКЯЪ, убирал вещи в шкафчик, а у него их было-то всего ничего, Х СУНДХК МЮ ЖЕКШИ ДЕМЭ.
  
   - А... кровать?
  
   - Он на полу спал.
  
   - аЕДМЪЦЮ...
  
   - дЮ, Ъ РНФЕ ЯЙЮГЮКЮ ЕЛС, ¤РН РЮЙ ФХРЭ МЕКЭГЪ. рЮЙ ХКХ ХМЮ¤Е, Ъ Й МЕЛС ОПХЕУЮКЮ, УНРЪ ЛМЕ АШКН МЕКНБЙН Х ДЮФЕ МЕЛМНЦН ЯРПЮЬМН: ФЕМЫХМЮ ХДЈР ДНЛНИ Й НДХМНЙНЛС ЛСФ¤ХМЕ, Ю БДПСЦ НМ ЙН ЛМЕ АСДЕР ОПХЯРЮБЮРЭ, МЮОПХЛЕП... мЮ ЯЮЛНЛ ДЕКЕ, Ъ АНЪКЮЯЭ АНКЭЬЕ МЕ ЩРНЦН, Ю РНЦН, ¤РН МХ¤ЕЦН ЕЛС МЕ ЯЛНЦС ЯЙЮГЮРЭ, ОНРЕПЪЧЯЭ, ПЮГБНКМСЧЯЭ, ОНЩРНЛС БЯЈ ПЮБМН БГЪКЮ ОХЯЭЛН Х ОПНЯРН НРДЮКЮ ЕЛС, ¤РНАШ НМ ЕЦН ОПХ ЛМЕ ОПН¤ХРЮК. нМ ОПН¤ХРЮК, СКШАМСКЯЪ Х... Б НАЫЕЛ, НМ МХ¤ЕЦН ЛМЕ МЕ ЯЙЮГЮК, ЙПНЛЕ РНЦН, ¤РН ОЕПЕСАЕДХРЭ ЛЕМЪ МЕКЭГЪ, ¤РН Ъ ГПЕКШИ ¤ЕКНБЕЙ ЯН ЯКНФХБЬХЛХЯЪ БГЦКЪДЮЛХ, МН Х Ъ ЕЦН, юЦМХЪ, ОЕПЕСАЕДХРЭ МЕ ЯЛНЦС. йНМЕ¤МН, ЕЯКХ ЛМЕ РЮЙ АСДЕР КЕЦ¤Е, Ъ ЛНЦС ОПНАНБЮРЭ, РНКЭЙН ЕДБЮ КХ ¤РН-РН ХГ ЩРНЦН ОНКС¤ХРЯЪ. ß ДЮФЕ МЕ ГМЮКЮ, ¤РН МЮ ЩРН НРБЕРХРЭ. бННАЫЕ-РН Ъ Н¤ЕМЭ СБЮФЮЧ, ЙНЦДЮ ¤ЕКНБЕЙ, ЛСФ¤ХМЮ ОПХДЕПФХБЮЕРЯЪ ЙЮЙХУ-РН ОПХМЖХОНБ Б ФХГМХ, МН Б ЕЦН ЯКС¤ЮЕ ЩРН ФЕ АШКХ ЯНБЕПЬЕММН ХГБПЮЫЈММШЕ ОПЕДЯРЮБКЕМХЪ! х Ъ, ДСПН¤ЙЮ, МЮДЕЪКЮЯЭ... йНПН¤Е ЦНБНПЪ, Ъ МЕ ЯРЮКЮ ЕЦН РНЦДЮ ОЕПЕСАЕФДЮРЭ, Ю ОПНЯРН МЮ¤ЮКЮ ПЮЯЯОПЮЬХБЮРЭ Н ЕЦН ФХГМХ: ЙЮЙХЕ С МЕЦН ПНДХРЕКХ, ЦДЕ НМ С¤ХКЯЪ... ОМ ЛМЕ ПЮЯЯЙЮГШБЮК, НУНРМН. бШ ГМЮЕРЕ, НМ АШК Н¤ЕМЭ... ДНБЕП¤ХБШЛ, ¤РН КХ. нМ РЮЙ НРМНЯХКЯЪ Й КЧДЪЛ, ЙЮЙ АСДРН АШ РЕ БННАЫЕ ЕЛС МЕ ЛНЦСР ЯДЕКЮРЭ МХЙЮЙНЦН ГКЮ! щРН ЕЦН Х ОНЦСАХКН, МЮБЕПМНЕ...
  
   ß ПЕЬХК ОНЙЮ МЕ СРН¤МЪРЭ, ¤РН ХЛЕММН "ОНЦСАХКН" КХДЕПЮ НАЫХМШ.
  
   - бШ ГМЮЕРЕ, юММЮ аНПХЯНБМЮ, ЕЦН ДЕРЯРБН Х ЧМНЯРЭ ДКЪ ЛЕМЪ РНФЕ ХМРЕПЕЯМШ. бШ МЕ ЛНЦКХ бы УНРь БЙПЮРЖЕ...
  
   - ß МЕ ОНЛМЧ ЯЕИ¤ЮЯ БЯЕЦН. вРН ЛМЕ БЮЛ ПЮЯЯЙЮГШБЮРЭ? юЦМХИ ПНДХКЯЪ Б МНПЛЮКЭМНИ, НАШ¤МНИ ЯЕЛЭЕ. с ЕЦН НРЖЮ АШКН ХЛЪ Х НР¤ЕЯРБН, ЙЮЙ С рСПЦЕМЕБЮ -- Ъ ГЮАШКЮ, ОНЛМЧ, ¤РН ЙЮЙ С рСПЦЕМЕБЮ...
  
   - хБЮМ яЕПЦЕЕБХ¤.
  
   - дЮ, ЯОЮЯХАН. ю С ЛЮРЕПХ ЙЮЙНЕ-РН ПЕДЙНЕ ХЛЪ... юДЕКЮХДЮ, БЯОНЛМХКЮ! н¤ЕМЭ, ЙЮФЕРЯЪ, БНЯРНПФЕММЮЪ НЯНАЮ, НМЮ, МЮБЕПМНЕ, МЮ МЕЦН ОНБКХЪКЮ, ¤РН НМ ЯРЮК "БХДЕРЭ", Х "ЯКШЬЮРЭ", Х ДСЛЮРЭ Н ЯЕАЕ МЕХГБЕЯРМН ¤РН... бННАЫЕ, КЧДХ Я ПЕДЙХЛХ ХЛЕМЮЛХ БДБНЕ ¤ЮЫЕ, ¤ЕЛ НАШ¤МШЕ, ЯРЮМНБЪРЯЪ ОПЕЯРСОМХЙЮЛХ, БШ ГМЮКХ? еЯРЭ ЯРЮРХЯРХЙЮ. дЮ Х ЯЮЛХ ОН ЯЕАЕ НМХ ЙЮЙХЕ-РН... МЕ РЮЙХЕ. нРЕЖ ОПХКХ¤МН ГЮПЮАЮРШБЮК, ОН ЯНБЕРЯЙХЛ ЛЕПЙЮЛ, АШК, БПНДЕ АШ, ЙЮЙХЛ-РН МЮ¤ЮКЭМХЙНЛ, Ю ЛЮРЭ - ОХЮМХЯРЙНИ. ß МЕ ОНМЪКЮ РН¤МН, профессиональной пианисткой ХКХ РЮЙ, КЧАХРЕКЭМХЖЕИ... кЧАХРЕКЭМХЖЕИ, МЮБЕПМНЕ. с ЛЮКЭ¤ХЙЮ ПЮМН ОНЪБХКХЯЭ ЛСГШЙЮКЭМШЕ ЯОНЯНАМНЯРХ. нМ ПЮЯЯЙЮГШБЮК, ¤РН Б ЛСГШЙЮКЭМНИ ЬЙНКЕ ЕЦН Я¤ХРЮКХ ¤СРЭ КХ МЕ ЦЕМХЕЛ. нМ Б ¤ЕРБЈПРНЛ ЙКЮЯЯЕ ХЯОНКМЪК ОПНХГБЕДЕМХЪ БШОСЯЙМНЦН ЙКЮЯЯЮ, ДЮФЕ, ЙЮФЕРЯЪ, БШЯРСОЮК Я ЙЮЙХЛ-РН ЙНМЖЕПРНЛ...
  
   - оН¤ЕЛС юЦМХИ МЕ ЯРЮК ОПНТЕЯЯХНМЮКЭМШЛ ЛСГШЙЮМРНЛ?
  
   - нМ ОЕПЕХЦПЮК ПСЙХ. еЯРЭ РЮЙЮЪ ОПНТЕЯЯХНМЮКЭМЮЪ АНКЕГМЭ. еЯКХ ПЕАЈМНЙ Н¤ЕМЭ ЛМНЦН ГЮМХЛЮЕРЯЪ, С МЕЦН МЮ¤ХМЮЧРЯЪ... ЯОЮГЛШ, ЙЮФЕРЯЪ, ХКХ АНКХ Б ПСЙЮУ, ЯРПЮЬМШЕ АНКХ, Ъ МЕ ОНЛМЧ РН¤МН, МН ЩРН ЯЕПЭЈГМН, МЮЯРНКЭЙН ЯЕПЭЈГМН, ¤РН БПЕЛЕМЮЛХ ¤ЕКНБЕЙ МЕ ЛНФЕР БГЪРЭ Б ПСЙХ КНФЙС, ¤РНАШ ОНЕЯРЭ. х ЩРН ЯРЮКН ДКЪ МЕЦН РЮЙНИ...
  
   - рПЮЦЕДХЕИ?
  
   - мЕР, МЕ РПЮЦЕДХЕИ. ß МЕ Н¤ЕМЭ ОНМЪКЮ. бПЕЛЕМЕЛ НЯЛШЯКЕМХЪ, ¤РН КХ. нМ ОН ЖЕКШЛ ДМЪЛ КЕФЮК Б ЙПНБЮРХ Х Н ¤ЈЛ-РН ДСЛЮК. бХДХРЕ, ЙЮЙ ЩРН НОЮЯМН! ß ЩРН СФЕ ОНМЪКЮ, Ъ ЯБНЕЦН ПЕАЈМЙЮ Н¤ЕМЭ ЮЙРХБМН ГЮМХЛЮЧ, ¤РНАШ ЩРНЦН МЕ АШКН: ПЮГМШЕ ЙПСФЙХ, ЯЕЙЖХХ...
   оНЯКЕ НМ, ЙЮЙ БЯЕ, С¤ХКЯЪ, БКЧАХКЯЪ Б ДЕБСЬЙС. еЈ ГБЮКХ кЧАЮ. бННАЫЕ, Я ДЕБСЬЙЮЛХ С МЕЦН МЕ ЯЙКЮДШБЮКНЯЭ, ЩРН РНФЕ МЮБЕПМЪЙЮ ОНБКХЪКо... ß РЮЙ ОНМХЛЮЧ, ¤РН ЩРЮ кЧАЮ АШКЮ ОПНЯРН ЙПЮЯХБЮЪ ДСПН¤ЙЮ, ЙНРНПЮЪ, ЛНФЕР АШРЭ, ЕЦН Х КЧАХКЮ, МН... ОПНЯРН ДСПН¤ЙЮ. рЮЙХЛ ЛСФ¤ХМЮЛ МСФМШ ЯХКЭМШЕ, СЛМШЕ ФЕМЫХМШ. нМ Н¤ЕМЭ ОЕПЕФХБЮК НР ЩРНЦН...
  
   - нР РНЦН, ¤РН кЧАЮ ДСПН¤ЙЮ?
  
   - мЕР: НМЮ ЯБЪГЮКЮЯЭ Я ДПСЦХЛ. нМЮ ЕЦН, юЦМХЪ, КЧАХКЮ, МН РНР, ДПСЦНИ, АШК МЮЯРНИ¤ХБЕИ, ЮЙРХБМЕИ, Ю юЦМХИ ОПНЯРН ЯЛНРПЕК МЮ МЕЈ РЮЙХЛ БНР неземным БГЦКЪДНЛ, Х ЩРЮ кЧАЮ, Б ЙНМЖЕ ЙНМЖНБ, МЕ ЯЛНЦКЮ РНЛС, ДПСЦНЛС НРЙЮГЮРЭ - Ъ ХЛЕЧ Б БХДС, МЕ Б ЯЕЙЯСЮКЭМНЛ ЯЛШЯКЕ, Ю Б ¤ЕКНБЕ¤ЕЯЙНЛ. нМЮ АШКЮ МНПЛЮКЭМНИ ДЕБСЬЙНИ, ЕИ УНРЕКНЯЭ МНПЛЮКЭМШУ НРМНЬЕМХИ Я ЛНКНДШЛ ¤ЕКНБЕЙНЛ, Ю МЕ... МЕХГБЕЯРМН ¤ЕЦН. оНРНЛС ¤РН НМ СФЕ РНЦДЮ, Ъ РЮЙ ОНМЪКЮ, АШК Н¤ЕМЭ МЕОПНЯРНИ, Н¤ЕМЭ, ЩРН ФЕ ЛНФМН ЯНИРХ Я СЛЮ, ЙНЦДЮ ПЪДНм Я РоАНИ ЙЮФДШИ ДЕМЭ Р Ю Й Н Е БНР ЯСЫЕЯРБН, Х РШ ДНКФМЮ Я МХЛ ЙЮЙ-РН ФХРЭ.
   нМ ЛМЕ ОНЙЮГШБЮК ЕЈ ТНРНЦПЮТХХ. нАШ¤МЮЪ ЙПЮЯХБЮЪ ДЕБН¤ЙЮ...
  
   - йЮЙ ЯРПЮММН, ¤РН НМ БЮЛ ЯРЮК ОНЙЮГШБЮРЭ ТНРНЦПЮТХХ... - ОПНАНПЛНРЮК Ъ.
  
   - ß ЯЮЛЮ ОНОПНЯХКЮ.
   оНРНЛ НМ ОНЯРСОХК Б медакадемию, ОНРНЛС ¤РН УНРЕК ЙЮЙ-РН ОНЛНЦЮРЭ КЧДЪЛ. Там ГЮ МХЛ СУЮФХБЮКЮ ДПСЦЮЪ ДЕБСЬЙЮ, лЮПХМЮ. рЮЙЮЪ ОПНАХБМЮЪ, ДЕКНБЮЪ. нМЮ АШКЮ НчЕМЭ ЖЕОЙНИ, Н¤ЕМЭ УНРЕКЮ ОНЯРПНХРЭ Я МХЛ ЯЕЛЭЧ, Х НМЮ ЦНРНБЮ АШКЮ РЕПОЕРЭ БЯЕ ЕЦН ЯРПЮММНЯРХ.
  
   - йЮЙХЕ, МЮОПХЛЕП?
  
   - цНЯОНДХ, АСДРН С юЦМХЪ АШКН ЛЮКН ЯРПЮММНЯРЕИ! нМ ГЮМХЛЮКЯЪ... БЯЪЙНИ ЕПСМДНИ! рН ЕЯРЭ, МНПЛЮКЭМШЕ ОЮПМХ Б ЩРНЛ БНГПЮЯРЕ АЕЦЮЧР ГЮ ДЕБ¤НМЙЮЛХ, ОЭЧР ОХБН, ЙНОЪР РЮЛ МЮ ЛЮЬХМС, ДЕКЮЧР МЮЙНКЙХ, РНП¤ЮР ГЮ ЙНЛОьЧРЕПНЛ, ХЦПЮЧР Б ЯБНХ ХЦПСЬЙХ ХДХНРЯЙХЕ, Ъ МЕ ГМЮЧ... оНРНЛ, ЯЕИ¤ЮЯ ОНЪБХКХЯЭ БНР ЩРХ ДСПЮЖЙХЕ "РНКЙХМХЯРШ", ЛНКНДШЕ ОЮПМХЬЙХ, ЙНРНПШЕ ПСАЪРЯЪ МЮ ЛЕ¤ЮУ. бШ МЕ ХГ МХУ, ЯКС¤ЮИМН?
  
   - юММЮ аНПХЯНБМЮ, Ъ БГПНЯКШИ ¤ЕКНБЕЙ, ОПЕОНДЮБЮРЕКЭ БСГЮ.
  
   - хГБХМХРЕ. ß Н¤ЕМЭ АНЧЯЭ ГЮ ЯБНЕЦН йНЯРЧ, ¤РН НМ, ЦНДЮ ¤ЕПЕГ РПХ, ЯБЪФЕРЯЪ Я РЮЙХЛХ БНР МЕМНПЛЮКЭМШЛХ... Х НЯРЮМЕРЯЪ ЙЮКЕЙНИ! йЮЙ ХЛ ЩРН НАЗЪЯМХРЭ? нМХ БЕДЭ МХ¤ЕЦН МЕ ЯКСЬЮЧР, МХЙНЛС МЕ БЕПЪР! ЗЮОПЕЫЮРЭ -- РНКЭЙН УСФЕ ЯДЕКЮЕЬЭ. ю юЦМХИ, НМ... КС¤ЬЕ АШ СФ НМ ЛЮУЮК ЩРХЛХ ЯЮАКЪЛХ, МЕ ГМЮЧ. нМ МЮ¤ЮК ОПНОНБЕДНБЮРЭ ХМДСЯЮЛ, ОПЕДЯРЮБКЪЕРЕ?!
  
   - ИМДСЯЮЛ?!
  
   - рН ЕЯРЭ МЕ ХМДСЯЮЛ: Ъ МЕ ГМЮЧ, ЙЮЙ ОПЮБХКЭМН НМХ МЮГШБЮЧРЯЪ, ЙНРНПШЕ Я жЕИКНМЮ.
  
   - дНОСЯРХЛ, КЮМЙХИЖШ.
  
   - дНОСЯРХЛ. с МЮЯ Б ЛЕДЮЙЮДЕЛХХ С¤ХРЯЪ ЛМНЦН МЕПСЯЯЙХУ, БНР Х ЩРХ... нМХ ФЕ АСДДХЯРШ! х БНР, НМ ПЕЬХК, ¤РН ЪГШ¤МХЙНБ МЮДН ОПНЯБЕЫЮРЭ, МЕЯРХ ХЛ ЯКНБН уПХЯРЮ... йЮЙ они ЕЦН МЕ САХКХ, МЕ понимаю. рНКЙС ХГ ЩРНЦН МХЙЮЙНЦН МЕ БШЬКН, ЙНМЕ¤МН. бЕДЭ, ¤РНАШ АШРЭ ЛХЯЯХНМЕПНЛ, МЮДН С¤ХРЭЯЪ! еЯРЭ ЯОЕЖХЮКЭМШЕ ЛХЯЯХНМЕПЯЙХЕ НРДЕКЕМХЪ...
  
   - юММЮ аНПХЯНБМЮ, Ю ПЮГБЕ...
  
   - дЮ?
  
   - мЕР, МХ¤ЕЦН, ОПНЯРХРЕ... гМЮ¤ХР, МЕ С¤ХКЯЪ. оПНДНКФЮИРЕ, ОНФЮКСИЯРЮ. аСДДХЯРШ, ГМЮ¤ХР, КХЬЭ ¤СДНЛ ЕЦН МЕ САХКХ...
  
   (мЮ ЯЮЛНЛ ДЕКЕ, ЛМЕ МЕСДЕПФХЛН ГЮУНРЕКНЯЭ ЯЙЮГЮРЭ ЩРНИ ДЮЛЕ, ¤РН, ¤ЈПР БНГЭЛХ, ЯБЪРШЕ ЮОНЯРНКШ МЕ С¤ХКХЯЭ МЮ ЛХЯЯХНМЕПЯЙХУ ТЮЙСКЭРЕРЮУ! мН ¤РН ЛЕМЪ ЛНЦКН ФДЮРЭ, ЙПНЛЕ МЕОНМХЛЮниЪ, ОПЕГПЕМХЪ Х ЪПКШЙЮ "ЯЕЙРЮМРЮ"?)
  
   - мЕР, МН НМ Н¤ЕМЭ ЛМНЦН Я МХЛХ ПЮГЦНБЮПХБЮК, Я ЩРХЛХ ЛНКНДШЛХ КЮМЙХИЖЮЛХ, Х, Ъ РЮЙ ДСЛЮЧ, МЕ ЯРНКЭЙН НМ ХУ НАПЮРХК Б ЯБНЧ БЕПС, ЯЙНКЭЙН НМХ ЕЦН - Б ЯБНЧ. оНРНЛС ¤РН...
  
   - мС, юММЮ аНПХЯНБМЮ, МЕ МЮЛ ЯСДХРЭ - Ю ¤РН ФЕ Я ЩРНИ лЮПХМНИ?
  
   - ю лЮПХМЮ БЯЈ РЕПОЕКЮ, ФДЮКЮ. фДЮКЮ, ОНЙЮ НМ НЙНМ¤ХР ЛЕДЮЙЮДЕЛХЧ. гЮРЕЛ, ¤РНАШ МЕ ОПХГБЮКХ Б ЮПЛХЧ, НМ ОНЕУЮК Б ЙЮЙСЧ-РН ДЕПЕБМЧ, МЮ ОНКЦНДЮ, ЯЕКЭЯЙХЛ БПЮ¤НЛ. нМЮ ФДЮКЮ, ОПХЕГФЮКЮ к нему регулярно, ОШРЮКЮЯЭ БШЪЯМХРЭ, нельзя ли сделать другую отсрочку. мН РЮЛ, Б ДЕПЕБМЕ С МЕЦН МЮ¤ЮКЮЯЭ ЕЦН... ДСЬЕБМЮЪ АНКЕГМЭ.
  
   - йЮЙЮЪ ХЛЕММН?
  
   - ß МЕ ГМЮЧ, ЙЮЙЮЪ! с БПЮ¤Ю ЯОПНЯХРЕ! оНМХЛЮЕРЕ, ЩРН БЕДЭ ФСРЙН: ХГАЮ АПЕБЕМ¤ЮРЮЪ, ЙЮЙЮЪ-МХАСДЭ ЯРНКЕРМЪЪ ЯРЮПСУЮ, МХ РЕКЕБХГНПЮ, МХ ЦЮГЕР, МН¤ЭЧ, МЮБЕПМНЕ, БНКЙХ БНЧР, МЕ Я ЙЕЛ ОНЦНБНПХРЭ, Х ОНЯПЕДХ ЩРНЦН - АНКЭМНИ ¤ЕКНБЕЙ, Х ЕЛС МЕЙСДЮ ОНИРХ, МЮ ЯРН ЙХКНЛЕРПНБ БНЙПСЦ ¤ХЯРНЕ ОНКЕ, МЕЙСДЮ ОНИРХ! щРН Н¤ЕМЭ ЯРПЮЬМН, МЕ ОПХБЕДХ ЙНЛС цНЯОНДЭ. ю С МЕЦН ЯМЮ¤ЮКЮ АШКН НР¤ЮЪМХЕ, ОНРНЛ... ОНРНЛ БХДЕМХЪ ЙЮЙХЕ-РН, БНЯОНЛХМЮМХЪ... ß МЕ УН¤С Н МХУ ЦНБНПХРЭ. нМ ЯЮЛ, ПЮГСЛЕЕРЯЪ, Я¤ХРЮК, ¤РН ЩРН АШКЮ МЕ АНКЕГМЭ, Ю, РЮЙ ЯЙЮГЮРЭ, "ДСУНБМШИ НОШР"... - бЕКЕУНБЮ СЯЛЕУМСКЮЯЭ. - нМ АШК МЕЯ¤ЮЯРМШЛ ¤ЕКНБЕЙНЛ, АНКЭМШЛ, Х... МЕ МЮДН ЕЦН ЯРПНЦН ЯСДХРЭ. ß АШ, ЙЯРЮРХ, УНРЕКЮ, ¤РНАШ БШ ЩРН МЮОХЯЮКХ.
  
   - пЮГСЛЕЕРЯЪ, юММЮ аНПХЯНБМЮ.
  
   - х ЩРЮ ЕЦН АНКЕГМЭ АШКЮ МЮЯРНКЭЙН ЯЕПЭЈГМНИ, ¤РН лЮПХМЮ, ЙНЦДЮ ОПХЕУЮКЮ НДМЮФДШ, МЕ БШРЕПОЕКЮ Х БШГБЮКЮ "яЙНПСЧ", Х юЦМХЪ СБЕГКХ Б ОЯХУСЬЙС. уНРЪ ЯЮЛ НМ СРБЕрФДЮЕР, ¤РН АШК ЮАЯНКЧРМН ГДНПНБ. Просто, мол, случилась временная амнезия, чего-то он там забыл: что-то такое своё "духовное" вспомнил, а что-то простое забыл.
  
   - Что именно?
  
   - Я сама забыла. Я... вот тоже забываю, иногда, всё забываю... х, ЪЙНАШ, ДЮФЕ БПЮ¤Х ЩРН ОНМЪКХ, ОНЯЛЕЪКХЯЭ, НРОСЯРХКХ: ДЕЯЙЮРЭ, МЕДНПЮГСЛЕМХЕ. мН лЮПХМЮ РНЦДЮ МЕ выдержала: НМЮ АШКЮ ЦНРНБЮ БЯЈ РЕПОЕРЭ, МН ЩРН АШКЮ СФЕ ЙКХМХЙЮ, АНКЭМНИ ¤ЕКНБЕЙ по всем признакам!
  
   - ю ЛНФЕР АШРЭ, ГДНПНБШИ, юММЮ аНПХЯНБМЮ?
  
   - ß ЕЛС ДН ЙНМЖЮ МЕ ОНБЕПХКЮ. бЕДЭ АШБЮЧР, ГМЮЕРЕ, РЮЙХЕ АНКЭМШЕ, ЙНРНПШЕ Н¤ЕМЭ УХРПН ЛЮЯЙХПСЧРЯЪ! х, МЮБЕПМНЕ, БЯЈ ЩРН ОПНЦПЕЯЯХПНБЮКН... мН, ЙНМЕ¤МН, БМЕЬМЕ НМ ОПНХГБНДХК БОЕ¤ЮРКЕМХЕ ГДНПНБНЦН ¤ЕКНБЕЙЮ, Ъ МХЙНЦДЮ МЕ ГЮЛЕ¤ЮКЮ С МЕЦН ¤ЕЦН-МХАСДЭ РЮЙНЦН, Га ХЯЙКЧ¤ЕМХЕЛ, ПЮГСЛЕЕРЯЪ, ЕЦН АПЕДНБШУ ХДЕИ.
   х РСР БДПСЦ ОПХЬКЮ ДЕБСЬЙЮ - Ъ ХЛЕЧ Б БХДС, ЙНЦДЮ НМ ЩРН БЯЈ ПЮЯЯЙЮГШБЮК, Й МЕЛС ОПХЬКЮ ДЕБСЬЙЮ, мХЙЮ. ß Н¤ЕМЭ ХЯОСЦЮКЮЯЭ, Ъ ОНДСЛЮКЮ, ¤РН ЩРН ЕЦН ДЕБСЬЙЮ, Х ¤РН НМЮ ЯЕИ¤ЮЯ, МЕ ДЮИ аНЦ, МЕБЕЯРЭ ¤РН вообразит. нЙЮГЮКНЯЭ, МЕР. кС¤ЬЕ АШ НМЮ АШКЮ ЕЦН ДЕБСЬЙНИ, цНЯОНДХ! юЦМХИ МЮЯ ДПСЦ ДПСЦС ОПЕДЯРЮБХК Х ЯЙЮГЮК, ¤РН ЩРН ЕЦН - НУ-х... - ЩРН ЕЦН С¤ЕМХЖЮ. ß МЕ ОНМЪКЮ ЯМЮ¤ЮКЮ, НМ ОНЪЯМХК: ДСУНБМЮЪ С¤ЕМХЖЮ. оПЕДЯРЮБКЪЕРЕ? вРН ГЮ ДЕПГЮМХЕ, ДЮ МЕР, ЩРН ДЮФЕ МЕ ДЕПГЮМХЕ, ¤РН ГЮ ЦНПДШМЧ МЮДН ХЛЕРЭ, ¤РНАШ ХГАХПЮРЭ ЯЕАЕ РЮЙ БНР, ЙЮЙ НМ, "ДСУНБМШУ С¤ЕМХЙНБ". дЮФЕ... ДЮФЕ ЯБЪЫЕММХЙХ МЕ ХГАХПЮЧР ЯЕАЕ С¤ЕМХЙНБ! йЕЛ НМ ЯЕАЪ БНГНЛМХК, оптинским старцем, что ли, ¤РНАШ ХГАХПЮРЭ С¤ЕМХЙНБ? Или Иисусом Христом?
  
   - йЮЙНЕ БОЕ¤ЮРКЕМХЕ МЮ БЮЯ ОПНХГБЕКЮ мХЙЮ?
  
   - Очень тяжёлое впечатление и грустное. Вот она уже была однозначно нездорова. Это, кстати, называется шизофрения, когда человек слышит разные голоса.
   Но, вообще, какое мне было дело до этой Ники! Я ушла, не стала мешать их "духовному общению"...
  
   - А до Агния вам было дело?
  
   - Да, было. Я... вам не понять, наверное, но я почувствовала за него ответственность. Как за маленького ребёнка, точнее, не за маленького, а за больного. Почти как за своего ребёнка. Я подумала о том, что, видимо, это очень серьёзно, им должен заниматься не священник, а врач. Откуда мы знаем, почему Господь вдруг таким талантливым, умным людям посылает эти несчастья. Или, может быть, это бесовство, одержание? Отец Никодим считает, что, может быть, даже и бесовство. Я не знаю...
   Я прилично зарабатываю. Не купаюсь в роскоши, но прилично. И вот, я на свои деньги, нашла очень хорошего психиатра. Психопатолога, кандидата медицинских наук. Фёдор Алексеевич Першин. Я попросила Агния приехать ко мне и поговорить с одним известным...
  
   - Известным психиатром?
  
   - Нет, что вы, с ума сошли? Известным писателем, который очень хочет познакомиться с незаурядным человеком, потому что сам пишет роман о молодом... мистике, что ли, как это правильно назвать, и о его видениях. Фёдор Алексеевич тоже знал эту легенду. У меня не было иного выхода! Агний согласился. Мы встретились у меня дома и разговаривали около двух часов.
   Агний рассказывал о своих видениях...
  
   - Пожалуйста, поподробней.
  
   - Подробно я не хочу: это бред больного человека. Как будто он видел самого Христа, но это был не канонический Христос, каким Его обычно рисуют на иконах, не скорбный, а какой-то Христос в цветах, весь в цветах, смеющийся, и так далее - в общем, бред, и я даже не знаю, не грех ли об этом обо всём рассказывать. Ещё ему являлся, кажется, этот... забыла. Какой-то католический святой.
  
   - Франциск Ассизский?
  
   - Да, он. Ну, это не очень удивительно. Я этому даже готова поверить...
  
   - Надо же!
  
   - ...Потому что он был таким же... нездоровым.
  
   - Простите, Анна Борисовна: кто был нездоровым?
  
   - Этот их Франциск. Он был просто восторженный, очень впечатлительный и нездоровый человек. Это не я придумала! - поспешно добавила она, видя мои ширящиеся от изумления глаза. - Это Православие говорит! Вы что, не знали?
  
   - Нет...
  
   - Все эти католические святые, Александр Данилович, они как бы... пытались затеять с Богом роман. Что-то вроде влюблённости. Даже влечения. А Бог - это вам не красивая девочка, и не красивый мальчик! Это очень далеко от настоящей святости, это - извращение. Это - страшное дерзновение: мыслить себя - Христом! Впрочем, что я вам рассказываю, вы, наверное, не понимаете...
  
   - Не понимаю! Упорно не понимаю, как...
  
   - Ну, вот видите... Но он, Агний, оказался очень хитрым. Он не рассказывал об этом, как о видениях. Он говорил, что это были сны. А ведь присниться может что угодно, это же не признак болезни. То есть, наверное, признак, даже наверняка признак, но для современной медицины - нет. Про Христа он вообще рассказывал, что это был даже не сон, а он просто представил, что Христос м о ж е т быть таким. И таким тоже. Фёдор Алексеевич всё вился вокруг него, вился, и под конец стал уже задавать, в общем... почти медицинские вопросы. Например, как он, Агний, спит, не просыпается ли по ночам. Всё это будто просто так, между делом, как писатель, который интересуется уникальным человеком...
  
   - И что же, что, наконец, выяснил психиатр?
  
   - Ничего он не выяснил! Кончилось тем, что Агний догадался. Ох... - Велехова закрыла лицо руками. - Он в какой-то момент пристально посмотрел на Фёдора Алексеевича, усмехнулся и сказал ему что-то на латыни. Что-то вроде "нон аффектум сум". То есть, что он не болен. Фёдор Алексеевич сильно покраснел, и мы, наверное, целую минуту молчали. Да, как-то всё неловко получилось. Фёдор Алексеевич заторопился, попрощался и ушёл, а я...
  
   - Вам пришлось выслушивать обвинительную тираду.
  
   - Нет, ничего я не выслушивала. Он просто смотрел на меня, таким взглядом, что уж лучше бы не смотрел. Я не выдержала, закричала! Я ему кричала, что он болен, что ему надо лечиться, что я ему добра желаю! Он на это просто улыбнулся - и ушёл, конечно. У меня было чувство, что больше он не придёт, что я сделала что-то нехорошее, непоправимое, и вот тогда кто-то стал искушать меня, тем, что Агний, на самом деле, здоров, что я ему должна поверить, и Господь, видимо, специально допустил это искушение, чтобы испытать меня, что ли, не знаю...
  
   - Кто вас искушал?
  
   - Ну, известно, кто искушает человека... А потом я заболела сама. Подхватила какой-то вирус. Я, обычно, почти не болею, а тут началось что-то такое мучительное, жуткое. Мне пришлось Костю отправить к родителям, чтобы не заразился. Я лежала пластом, сплёвывала эту мокроту в тазик каждую минуту, не могла нормально дышать. Миндалины у меня были размером с грецкий орех, наверное. Я вызвала врача из поликлиники, врач пришла, прописала что-то, и я, превозмогая себя, дошла до аптеки, купила все лекарства, но лучше не стало. А на следующий день температура поднялась под сорок. Я тогда позвонила Агнию. Он приехал почти сразу, со своим медицинским чемоданчиком, очень внимательно осмотрел меня, сделал мне укол, внутривенно, я тогда заснула и проспала не знаю сколько, он всё это время сидел у постели, никуда не уходил. Когда я проснулась, он заставил меня пить какую-то гадость, первый раз меня вытошнило, прямо при нём, ужасно! А он спокойно, без брезгливости, как медбрат, даже улыбаясь, знаете, со всякими шуточками, с прибаутками, чтобы мне не было стыдно, вытер всё это, заставил меня ещё раз выпить лекарство. В общем, уже к вечеру мне стало лучше, а через три дня я выздоровела. Он меня навешал каждый день. Я хотела ему заплатить, он не взял, конечно. И - Господи! - Велехова аккуратно промакнула платком в уголку глаза. - Я... хочу сказать, что он был добрым человеком, Агний. Наверное, больным, несчастным, но добрым. То есть человеческая его суть не была затронута этим безумием, или этим бесом, или уж не знаю, как называть...
  
   - Анна Борисовна, не волнуйтесь, рассказывайте дальше.
  
   - Я не волнуюсь. Кто вам сказал? И вот, из благодарности, что ли, я стала его... спрашивать. Просить, чтобы он мне рассказал, как он понимает христианство. Я не верила, ему, конечно, не подумайте, что я ему верила, это мне казалось, знаете, таким лепетом мальчика, очень чистого, наивного, ничего не понимающего мальчика. Я так себя, этим, успокаивала. Ведь в духовном смысле возраст, он - неважен. Я вот тоже в Православии наивная девочка, даром, что мне тридцать пять лет...
   Агний мне сказал тогда, что какие-то люди собираются у него дома и молятся, и эти люди признают его своим "духовным отцом", что ли. Я ещё выздоравливала, мне было не до споров с ним, я подумала: это его личное дело, не буду вмешиваться. И потом, я так сильно, сильно его тогда... Ох...
   Вы ведь не поймёте ничего, если я вам скажу, что я его полюбила. Вы не поймёте. Тут ведь не было какой-то эротики, или какой-то романтики, или что обычно бывает. Мать ведь тоже любит своего ребёнка! Без эротики и без романтики, понимаете? Не пишите этого в вашей книжке, не надо.
  
   - Хорошо, Анна Борисовна, хорошо.
  
   - Вот... И я спросила его тогда, разрешит ли он мне, ну... иногда приезжать к нему, допустим. При этом я сказала, что я русская, православная, и вере своей не изменю! Он улыбнулся и ответил, что он вообще ничего не ждёт от меня, и "в свою веру" не заманивает. Пусть, если я хочу, приезжаю, конечно. Я думаю, он никому не отказывал. Но мне просто казалось, что он... как-то тоже, сочувствует мне, что ли. Я не знаю, как объяснить. Больше, чем своим сектантам. Я ошибалась, оказывается...
   Нельзя, нельзя всех людей любить, как он! Если всех людей любишь одинаково, то нет в этом никакой любви. Это просто самообман и равнодушие...
   А потом вдруг, откуда ни возьмись, ко мне сюда, на работу, пришёл некий Юрий, Юрий Михайлович Рёмер...
  
   - Вы его знали раньше?
  
   - Я его видела первый раз в жизни. Но он принёс мне все бумаги, необходимые для регистрации религиозного учреждения. В идеальном порядке, мне не к чему было придраться. Вы вот упрекаете меня, что я "проворонила" диплом. Я понятия не имела об этом дипломе! Диплом видели в Духовном управлении баптистов, которое выдало Агнию свидетельство о признании. Так что с них спрашивайте, не с меня.
  
   - А вы поверили тому, что Агний учился в Библейском институте?
  
   - Я же говорю: я слыхом не слыхивала ни про какой институт! Но тогда я успокоилась. Подумала: слава Богу, что этот мальчик нашёл себя. В Православии бы он не прижился, а тут его приняли. И хорошо, что приняли. По крайней мере, он никому не принесёт вреда, а может быть, ещё и какое-то благо. Знаете, есть ведь, например, больные старики, которые не способны жевать нормальную твёрдую пищу, их кормят жидкой кашицей. Так же вот и есть такие... слабые душой люди, которые не могут принять Православия, они окормляются духовно через другие религии.
  
   - Разве протестантизм - это другая религия, Анна Борисовна?
  
   - Да полно вам! - устало откликнулась она. - Я знаю, что баптисты - христиане. Но они для Православия почти то же самое, что другая религия.
   Ну вот... И я тогда пару раз сходила на его, Агния, совместные молитвы. Вроде как по долгу службы, потому что я должна же была убедиться, что он не занимается... всякой чертовщиной. Ну, мне и любопытно стало...
  
   - Какое впечатление производили на вас службы?
  
   Велехова пожала плечами.
  
   - Как-то... похоже на католиков, что ли. Я не очень разбираюсь, да и не хочу я в этом разбираться. На публику этот несчастный мальчик говорил умело, выразительно, но какие-то... очень дерзновенные проповеди! Такие... иногда на грани клиники! Что-то вроде: Христа нужно есть, Его нужно пить, Им нужно дышать, в Него нужно одеваться... Я, честно говоря, думала, что у них, у баптистов, так положено.
  
   - Как? - поразился я. - Вы никогда не были на богослужении у настоящих баптистов?
  
   - Нет, не была. Я же православная, а не баптистка, что вы спрашиваете! Да, кстати, причастия их я не принимала ни разу, будьте спокойны. И не молилась с ними. Просто стояла и смотрела.
   Когда напечатали ту статью - у меня, между прочим, были из-за неё проблемы - тогда я поняла, что этот мальчик, оказывается, никакой не баптист! Как-то он всех обманул, или его кто-то обманул, или он сам обманывался, в своей болезни, не знаю... Как мне его было жалко, Господи! И - знаете, что? Я тогда, грешным делом, подумала: да ведь баптисты - всё равно секта. По-нашему, по-православному, это - секта! Какая разница: одна секта, другая секта... Пусть будет. Может быть, он через это - излечится как-нибудь. Постепенно, по шажочку, будет понимать, что неправ... Кстати, на меня давили, звонили из Мэрии, пытались заставить меня аннулировать регистрацию их секты. Но для этого не было оснований, бумаги-то были в порядке! Я тогда ушла на больничный, а без меня в управлении никто ничего не мог сделать. И на меня перестали давить.
  
   - Вы мужественная женщина... Вы продолжали тогда приходить к Агнию на квартиру?
  
   - Да. Продолжала. Иногда я... ну, не знаю, смейтесь, если хотите - я отвозила его в кафе, поесть, потому что он ведь ничего не ел, был худой, голодный! Эта Ника ни черта о нём не заботилась. Уж если она была его "ученицей", так делала бы всё как следует!
   Да. Я, в конце концов, поговорила со своим духовником. Откладывала до последнего. И он мне помог понять, как страшно я ошибаюсь, что ему сочувствую. Что это просто стыдно, в конце концов, что я уже... всякий стыд потеряла! Потому что бывает сочувствие благотворное, а бывает губительное. И я стала воспитывать себя, охлаждать, молиться, чтобы прошло это чувство... Вот и всё - не знаю, что вам ещё рассказывать.
  
   - Вы позволите вас поспрашивать, Анна Борисовна?
  
   - Спрашивайте, если хотите.
  
   - Насколько я знаю, в общине последние месяцы появилась некая Ася, молодая девушка - так?
  
   Велехова как-то подобралась, сжалась.
  
   - Да.
  
   - И Агния подозревали в связи с Асей - это верно?
  
   - Я понятия не имею, о чём вы говорите, - сухо ответила Велехова. Помолчала.
  
   - Ну да, да! - вдруг безо всякой связи с предыдущим заговорила она, хлёстко, насмешливо. - Наверное, он тоже влюбился в эту девочку! Это же нормально: молодой красивый мальчик влюбился в молодую красивую девочку! И что? - она усмехнулась, посмотрела мне прямо в глаза, с вызовом. - Почему это вас интересует? Больше не о чём поговорить?
  
   - Насколько я знаю, Анна Борисовна, летом в молитвенном доме отмечали юбилей доцента Степанова - вы припоминаете?
  
   - Меня тогда не было. Если я и ходила изредка на службы - просто для того, чтобы поддержать этого мальчишку - то уж, конечно, я не оставалась на их там юбилеи, попойки или что ещё!
  
   - Но после этого юбилея вам позвонила Евгения Аверина - это было?
  
   - Да. Позвонила.
  
   - И она вам кричала в трубку, что Агний - растлитель, что нужно срочно спасать несовершеннолетнюю девчонку, и так далее, и так далее. Потом вы с ней встретились. Ведь это правда?
  
   Велехова тяжело, долго вздохнула.
   Не отвечая мне, она вдруг сняла телефонную трубку и набрала чей-то номер.
  
   - Здравствуйте, раба Божия Анна... Тут ко мне пришёл один молодой человек, и он меня спрашивает... ну, в общем, об Агнии Лазареве, и о том, что я вам рассказывала, помните?, и... Что? Не можете долго говорить? Простите, батюшка...
  
   Велехова положила трубку.
  
   - Анна Борисовна... - я набрал воздуху в грудь. - Что вы сделали после этого разговора?
  
   Мы помолчали.
  
   - Почему вы не отвечаете? Вам есть что скрывать?
  
   - Нет, мне нечего скрывать. Моя совесть чиста. Я позвонила Григорию... Григорию Николаевичу. Сказала ему то, что я знаю, про эту омерзительную... историю. Я не знаю, была она или нет, эта история...
  
   - Её не было, Анна Борисовна!
  
   - Откуда вы знаете? - спросила Велехова сухо, жёстко.
  
   - Знаю абсолютно точно. Я очень тщательно веду расследование.
  
   - Сыщик! - усмехнулась чиновница. - Ну, что ж... Это уже ничего не меняет. Мне нечего стыдиться. Я подумала, что семья этой девочки должна знать. Имеет право знать! И даже не спорьте со мной! Но что я сама в эту семью позвонить не смогу. А Григорий Николаевич... в общем, вы поняли. И я ничего плохого не сделала...
  
   Что-то дрогнуло в её голосе на последнем слове.
  
   - Итак, вы дали отцу Герману телефон Асиной семьи - верно? - Мой голос стал требовательным. - Кто её родители?
  
   - Обычные люди.
  
   - Конкретней!
  
   Велехова сглотнула ком в горле.
   Завибрировал её мобильный телефон, лежащий на столе - жадно, порывисто, как девушка, она схватила трубку.
  
   - Да? Здравствуйте. Да, я ему звонила, только что. Да, Александр Данилович Рязанский. Он спрашивает про... Да. - Велехова примолкла и пару секунду слушала трубку, из которой звучал гневный голос. - Спасибо. Я поняла. Спасибо.
  
   Она положила телефон на стол.
  
   - Мне сказали, чтобы я гнала вас вон, - произнесла чиновница спокойно, холодно.
  
   - Хорошо, - я встал. - Только имейте в виду, Анна Борисовна, что, замолчав сейчас, вы становитесь соучастницей убийцы.
  
   - Идите вон отсюда! - закричала мне Велехова и спрятала лицо в ладони, чтобы я не увидел её слёз.
  
   Я поспешно вышел. Прошёл пару шагов по коридору и хлопнул себя по лбу: диктофон! Я вернулся в кабинет и взял диктофон со стола.
   Чиновница сидела всё так же, закрыв лицо руками.
  

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  
   Я поспешил домой. Машули ещё не было - и тем лучше: мне необходимо было время, чтобы подумать, осмыслить только что услышанное. Немудряще поставив вариться гречневую крупу (щи да каша - пища русского человека, а ожидать от "хозяйки дома" обеда мне, видимо, не приходилось), я открыл блокнот с выкладками по общине св. Татьяны.
   1. Велехова оказалась источником разнообразной и ценной информации, например, сведений о детстве, юности и некоторых моментах "общинного служения" Агния Лазарева. К сожалению, ценны были только факты, а вот интерпретация этих фактов самой Велеховой - сомнительна.
   Получи я это интервью в начале своего исследования, я не усомнился бы ни на минуту, что Агний, действительно, был психически нездоровым человеком. А сейчас что-то мешало мне сделать такие однозначные выводы. Что, спрашивается? Да сама госпожа чиновница, чёрт бы побрал её! Само её христианство!
   Конечно, Анна Борисовна Велехова - настоящая православная женщина, и вера её - "правильная", одобренная иерархами, полученная "из надёжных источников", подлинная. "Вера батюшкина", так сказать. Но при всём том - полная ли? Ведь подлинность ещё не означает полноты!
   Возьмём любой исторический документ - Законы Хаммурапи, "Правду Ярославичей", "Манифест Коммунистической партии" - и оставим от него лишь первую страницу. Даром, что буквы, строчки, абзацы не изменятся - сам документ, как ни крути, выйдет ущербным. Вот и Православие Велеховой получалось ущербным.
   Что там сказала она о св. Франциске Ассизском: восторженный больной человек? Что о других святых: страшное извращение? Дерзновение? И это - о людях, которых почитали и почитают все католики мира, возможно, миллиард человек? Конечно, и толпы могут заблуждаться - но кто же вдруг нашёлся столь непогрешимый, чья светлая голова, чтобы полмира обвинить в заблуждении? Почему бы уж тогда и великих православных святых не причислить сразу к богохульникам? И что с того, что миллионы их почитают? - ошибаться же могут люди! А поводы, при желании, всегда найдём. Вот, например, Сергий Радонежский благословил двух своих монахов на ратный подвиг, на убийство, сиречь, седьмую заповедь попрал...
   Основная суть претензий Велеховой к святым католичества - точнее, не её самой, а таинственной "светлой головы" православия - это восприятие ими Бога в качестве "красивой девочки" (или мальчика), смешение низменно-сексуального с Высочайшим. Уж, конечно, ничего хорошего в таком смешении нет. Но, сколько я помнил из курса средневековой истории, даже Савонарола, не святой, а рядовой мрачный фанатик, обуздал себя настолько, что и не смотрел на женщин. Неужто люди, своей единственной профессией избравшие труд над своей человеческой сутью (ведь так мы можем называть святых), окажутся небрежней и ленивей? И, кстати, откуда "цепные псы" православия знают, что именно творилось в душах западных учителей святости? Или своим "всевидящим духовным взором" в самое сердце тех проникли? Клевета - самое лёгкое и самое мерзостное оружие. А мерить слова и поступки великих по своему узкому, тесному сознаньицу - уж больно нехорошо выходит...
   Вторая претензия - уподобление себя Христу. Хорошо ли это, с точки зрения догматики, или нет, грех это или нет, я не знал. Но, если рассуждать логически: разве цель Бога - не возвысить людей до Своего образа? Что же: в скотском образе должен пребывать человек до скончания времён?
   Но оставим теологию, перейдём к вещам более прагматичным. Велехова, чиновница, по долгу службы обязанная знать особенности мировых религий, не то чтобы из интереса, а из простой служебной необходимости не сочла нужным хоть раз побывать на богослужении баптистов! Да что побывать: статью прочитать, фильм американский посмотреть - и того бы хватило. "Оскверниться", наверное, боялась. Этак, пожалуй, и врачи начнут бояться больных, и диагнозы будут ставить, не приближаясь к тем больше чем на пять метров, отвернувшись в сторону, заткнув уши и ноздри! Если это - профессионализм, то что тогда непрофессионализм? И если это не фанатизм, то что же тогда фанатизм?
   И вот эта женщина выносит суждение об Агнии Лазареве, о его душевной болезни, а то ещё и о "бесовстве"! Да и не об одном Лазареве: от неё во многом зависит, зарегистрировать или, напротив запретить ту или иную религиозную организацию. Женщина добрая, пожалуй, и, наверное, неплохая мать, но ведь религия - чуть более сложная вещь, чем пирожки с мясом! Эх, интересное кино...
   2. В момент подачи заявления на регистрацию Велехова увидела Рёмера впервые, а "чудо глаголания" произошло раньше. Значит - без её помощи. (Да и не похожа Анна Борисовна на женщину, которая будет потакать махинациям подозрительного юриста-жулика, она - человек пусть и ограниченный, но искренний, порядочный.) Как тогда?
   3. Важные подробности о смерти Лазарева всплывали!
   Похоже, чиновница чувствует себя в гибели своего "наивного мальчика" - отчасти виновной. (Бедная, бедная!) Да и не похоже: именно так и есть. Стала бы она иначе твердить мне, как разученную песню, "Мне стыдиться нечего", "Моя совесть чиста" - и прятать глаза? Значит, семья девушки-красавицы может быть причастна к гибели лидера общины.
   Кем могут быть родители Аси, что, узнав о её принадлежности к секте, открутят девочке (а попутно и Лазареву) голову? Вариантов немного: или один из родителей занимает видный пост в городской администрации, или же оба - иноверцы-радикалы.
   А. Рассмотрим первый вариант. Уж, конечно, "статусный" отец (или мать) будет не в восторге от сектантских интересов дочки. Но... неужели настолько не в восторге, что найдёт наёмного убийцу? Маловероятно: а вдруг следствие установит заказчика? И разве так решать проблемы - в стиле респектабельных столпов общества? Кроме того, ведь отец Герман ещё раньше передал отцу Сильвестру информацию о том, что в службах участвуют несовершеннолетние, а тот несёт эти сведения дальше - и вот, против "секты" возбуждается иск. Но, если семья Аси принадлежит к "высшему свету", родители наверняка уже знают скандальные новости. Что ж ещё до того они не наняли убийцу? Нет, этот вариант исключается.
   Б. Теперь осмыслим вторую версию.
   Положим, семья радикальных мусульман-шиитов (известных Велеховой потому, что некогда они зарегистрировали в городе шиитскую общину) узнает о том, что любимая дочурка осквернила себя христианским причастием. Да неужели такие не схватятся за нож? Эти-то господа как раз и любят "чёрные бандитские джипы" (вспомним показания Степанова!) Ранее же Анна Борисовна решила, что "семья имеет право знать". Но сама Велехова главу семьи тревожить не хочет, боится. Чего боится Велехова, которая никак не производит впечатления робкой особы? Пожалуй, только "оскверниться", может быть, от общения с иноверцем. Похоже на правду. (Правда, Велехова разговаривает с Авериной, буддисткой, но, может быть, не приближаясь к ней больше чем на три метра. И, кстати, иноверец иноверцу рознь.) А что, если отец Аси, по законам своей веры, женщин и за людей-то не считает? Вот поэтому необходим мужчина: Григорий Прохоров.
   Наконец, даже имя "Ася" объясняется: в реальности девушку зовут как-нибудь языколомно, например, Аслижан, Асылбикэ, Айсара, вот она и просит всех называть её просто Асей. А будь она Анной, её, скорее всего, взали бы Аней: на дворе же не XIX век!
   Но почему Агний оставил предсмертную записку с просьбой никого не винить? Элементарно: он любит эту милую девочку и не хочет, чтобы её отец сидел в тюрьме.
   Да, всё сходится! Господи, как жутко... Уж если лидеру религиозной организации, человеку не без влияния, имеющему сподвижников и почитателей, не побоялись надеть на голову петлю прямо в его молитвенном доме (или что там говорила Аверина - яд вкололи?), то безвестного аспиранта прихлопнут, как муху...
   С другой стороны, ведь женское чувство вины иррационально, поэтому полностью исключать версию о самоубийстве тоже пока не годится...
   4. Кто позвонил Велеховой при мне? Скорее всего, перезвонил её духовник. Но почему тогда "Я е м у звонила, только что" сказала она второму собеседнику? А не Овчарин ли это был? Почему бы и нет: ведь управление подчиняется Мэрии - а вдруг напрямую Отделу по взаимодействию? Если так, то жди проблем, товарищ аспирант...
   А вот, кажется, и Машуля пришла! "Молочка принесла", как говорится в детской присказке. Как там, правда, насчёт молочка? Нет: непохоже, чтобы Машенька заходила в продуктовый магазин...
   - Привет! Ты что как долго сегодня?
   - Привет. Задержал твой любимый "Мамонт", всё мораль нам читал... Потом пошла по магазинам, чтобы отдохнуть от этого дурака, гляжу - а денег-то и нету.
   - Есть хочешь? Я сварил гречневую кашу...
   - Спасибо, не голодная... Саш! Нам... нам нужно решить вопрос с деньгами! Ты как думаешь?
   - Д-да... - пробормотал я с сомнением. - Давай решим.
   Машуля прошла на кухню.
   - Вот... - я выложил из кошелька все деньги. Это моя стипендия плюс именная стипендия, как победителю конкурса, в общем итоге семь пятьсот. Зарплата будет четвёртого числа: две. Как разделим?
   - Ну, в нашей семье отец обычно маме все деньги отдаёт...
   - Это верно, - заметил я философски. - Если женщина покупает продукты и ведёт хозяйство...
   Машуля слегка покраснела.
   - Тогда давай пополам, - предложила она.
   - Давай.
   - Квартплата - две тысячи, - Маша отложила в сторону две зелёные бумажки. - Я заплачу. - Наш общий доход - десять, мы считали. Десять минус две - восемь. Восемь пополам - четыре. Я беру себе три с половиной, тебе остаются две. С зарплатой ты получишь ещё две, вот и будет четыре. Всё правильно?
   - Всё правильно, - согласился я озадаченно.
   - Слушай-ка, Сашуль! А Гросман твой ещё не собирается заплатить тебе гонорар? А то мотаешься ты к этой старой кобыле, мотаешься, а толку пока мало!
   - Нет ещё... Машуль, я хотел с тобой поговорить.
   - О чём? - спросила Маша с недоверием и испугом.
   - Да ты не бойся, что ты так сразу испугалась! Посоветоваться о моей диссертации...
   - Я же в науке ничего не смыслю, Саш!
   - Тут дело совсем не в науке... Я ведь, ты знаешь, почти закончил изучать секту Лазарева...
   - Ну, и молодец!
   - И прихожу к очень странным выводам...
   - Каким?
   - А таким, что, может быть - может быть, подчёркиваю - это совсем и не секта...
   - Как это не секта? - поразилась Машуля. - Собирались там в каком-то подвале с клопами, с крысами в обнимку - и не секта?!
   - Так вот. С научной точки зрения.
   - Дурь какая, совсем обалдели, учёные-мочёные... И в чём проблема?
   - А в том, что если я пишу вторую главу не по секте, то получаюсь я полный олух, которому нужно не диплом кандидата наук давать, а старую калошу в зубы!
   - Да, это неприятно. - Машуля поджала губы. - А другие догадаются? "Мамонт", например?
   - "Мамонт", как ты называешь нашего завкафедрой, на защите ни на что не повлияет. Другие... нет, я могу сделать так, что никто ни о чём не догадается.
   - Так в чём проблема, Саш?!
   - А в том, Машуля, что... я же человеку доброе имя испорчу.
   - Какому человеку? Сектанту этому? Он же покойник!
   - Вот, и испорчу доброе имя покойнику...
   Машуля прыснула со смеху.
   - Извини меня, Саш, - призналась она, - может быть, я какая-то тёмная, отсталая, но я... я даже не понимаю, о чём ты говоришь! Честно!
   - Да нет... - я усмехнулся. - Так, правда, ерунда...
   - Ну, вот то-то же!.. Я вот тебя о более важных вещах хотела спросить. Как думаешь: может, нам в видеопрокат записаться? Тут неподалёку есть один, хороший...
  
   К вечеру, подустав от Машулиной трескотни, я спрятался от неё на кухне. Вот как славно окончилась моя первая попытка "наладить мостик душевного понимания". Тоска, тоска зелёная! Впору убежать на кафедру... Лазарев мёртв, Юрий и Ника растворились в неизвестном направлении, исследование в тупике...
   Стоп: почем же в тупике? А письмо от poorandcondemned?!
   Волнуясь, я включил ноутбук, установил соединение, зашёл в свой почтовый ящик.
   Новое письмо. Отправитель - тот же.
  
   "Хочется вам верить. Но уж объясните тогда, почему "те, другие" люди правы. А называть себя я пока не буду. Вы спрашиваете, боюсь я, что ли. Да, боюсь. Я всех теперь боюсь".
  
   Внимание! Осмыслим этот короткий текст.
   Едва ли "ловкий махинатор" Рёмер заявил бы, что он "всех теперь боится". И не ему, Рёмеру, собственноручно подделавшему диплом, спрашивать, почему "те, другие правы". Выходит, мой корреспондент - Ника или Ася?
   Потрясающе... Что ж, ответим.
  
   "Как странно, что вы спрашиваете! Например, потому, что диплом Агния Ивановича Лазарева об окончании Библейского института оказался поддельным. Дело не в дипломе, но зачем же человеку "высокой нравственности" обманывать своих прихожан? Впрочем, я не виню его строго: говорят, что диплом изготовил Юрий Рёмер, пресвитер. Другие факты, напротив, позволяют мне воспринимать Агния Ивановича как очень интересного, глубокого, умного, доброго человека, искреннего верующего, замечательного врача. К окончательным выводам я ещё не пришёл.
   Уважаемый корреспондент, зря вы прячетесь от меня! Дело в том, что скоро должна быть опубликована книга об общине св. Татьяны. Я - один из её авторов, а другой автор заинтересован в том, чтобы представить Лазарева монстром. Любая положительная информация об Агнии Ивановиче позволит мне этому как-то противодействовать, хотя мои силы не очень велики. Я не заставляю вас называть себя, но, согласитесь, мне сложно вам верить до тех пор, пока я вас не знаю. Может быть, вы даже ни разу не были на богослужениях, а узнали о приходе из газет!
   Знаете ли вы что-то о его смерти?
   Если вы не хотите, чтобы ваше имя было названо, я обещаю вам сохранить его в тайне. Может быть, я недалёк, глуп, может быть, плохой христианин, плохой преподаватель, даже не лучший учёный, но я своё слово сдержу".
  
   Остаток дня я посвятил расшифровке интервью с Евгенией Авериной. Поскорей бы уж развязаться с "мадмуазель редактором"! Кстати: нет ведь никакой необходимости привозить ей материал лично, разве нет? Можно будет выслать его по электронной почте.
  
   В пятницу. после работы я зашёл на кафедру и активно задействовал кафедральный принтер для того, чтобы распечатать фотографии с блокнота доцента Степанова. Нужно же было разобраться, о чём в своих проповедях говорил этот загадочный человек с редким именем и как много в его словах было от подлинного христианства (или от болезненного фанатизма)!
   Вернувшись домой, я сел разбираться с текстом проповедей - почерк у Николая Никифоровича был просто "ангельский" - но не успел продвинуться дальше двух строчек, как завибрировал мой телефон. Овчарин.
   - Да, Евгений Васильевич?
   - Здравствуй, учёный муж. Плохо работаешь!
   - Что такое - всполошился я. - Почему?
   - А почитай "Вечерний город", узнаешь! И ещё: ты тут, насколько я знаю, вздумал допрашивать Анну Борисовну Велехову, да?
   - Евгений Васильевич, почему же сразу "допрашивать"? И... откуда вы знаете, кстати?
   - Она мне позвонила. И не стыдно, а?
   - А чего я должен стыдиться, Евгений Васильевич? - удивился я даже неприязненно. - Что это, грех - побеседовать с человеком?
   - Что значит: грех - не грех, ты что, в попы заделался? Не в этом дело.
   - А в чём же?
   - А в том, что Анна Борисовна - государственная служащая. У неё много ответственной, напряжённой работы. И уж если ты её дёргаешь по своим пустякам, то изволь-ка говорить с ней уважительно, как подобает!
   - Хорошо, Евгений Васильевич! - опешил я. - Но что-то я не припомню, чтобы я этой мадам нахамил...
   - Что значит "этой мадам"? - вдруг разозлился Овчарин. - Не "этой мадам", а Анне Борисовне Велеховой! Что она тебе: девочка, что ли? Подружка твоя? Анна Борисовна говорит, что ты на неё давил. Чуть ли не угрожал! Смотри, Александр, я серьёзно тебя предупреждаю! Так дела не делают взрослые люди! Ты... ты, вообще, кто такой, чтобы так разговаривать с уважаемыми людьми? Со своими сектантами беседуй так сколько угодно, гоняй их дубинкой по городу, если дурь некуда девать, а с нами такой номер не пройдёт! Понял ты меня или нет?
   - Всё понял, Евгений Васильевич. Извините. Виноват.
   - Ладно, ладно. А говорил про себя, что не молодой и не дурак... Вот так-то! "Вечерний город" читай! Всё. Чао.
   Как, однако, круто заговорил со мной руководитель отдела! Впрочем, его можно понять: ведь я государственную служащую обвинил в соучастии убийце! Понять его можно, но... что же, теперь мы будем покрывать подлости чиновного люда? Да что же я, с другой стороны, возмущаюсь, как наивный ребёнок, чего я ждал от государственных структур, неужели "всесветлой американской демократии"? Проглоти обиду и скорей ступай в киоск за газетой.
   Господи, что такого страшного могли напечатать в "Вечернем городе", ежедневной, достаточно "жёлтой", падкой на сенсации, неразборчивой газетёнке? "Сектанты возвращаются из могилы"? "Лидер секты татьянинцев оказался женщиной"? "Лазарев убивал и съедал собственных прихожан"?
   К счастью, киоск "Роспечати" находился в пяти минутах ходьбы от Машулиной квартиры. Я заплатил десять рублей за сегодняшний номер.
   Никакой, ну совершенно никакой статьи! Я просмотрел газету два раза, наконец, отчаявшись, решил поискать в частных объявлениях - и действительно, наткнулся на очень примечательное!

‚ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂѓ

Ѓ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ФОНД Ѓ

Ѓ имени Агния Лазарева Ѓ

Ѓ собирает средства для бывших прихожан Ѓ

Ѓ христианской общины св. Татьяны Ѓ

Ѓ Расчётный счёт: *********************** Ѓ

Ѓ Контактное лицо - Алексей Зубов Ѓ

Ѓ Телефон: 8-902-222-27-30 Ѓ

Ѓ Email: [email protected] Ѓ

"ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂ...

  
   Вот это да! Похоже на следы деятельности Рёмера! Вдруг этот мошенник и после смерти Лазарева активно использует его имя для личного обогащения, прикрываясь благотворительностью?
   Чувствуя, как потеют от волнения ладони, я набрал номер:
   - Здравствуйте! Алексей?
   - Да.
   - Меня зовут Александр Рязанский, я учёный, пишу книгу о замечательном человеке, Агнии Ивановиче Лазареве...
   - Очень рад. И что?
   Мой собеседник быстро проговаривал слова, делая маленькие паузы между ними: это отчего-то производило впечатление хорька в курятнике.
   - Вы знали Лазарева лично?
   - Да. Чуть-чуть. Я видел его. Два раза.
   - С вами можно поговорить, взять у вас интервью? Завтра, например?
   - Пожалуйста.
   - Во сколько?
   - Я бизнесмен. У меня дорогое время.
   - Конечно, конечно...
   - В двенадцать? - неожиданно предложил собеседник.
   - Да, отлично. Знаете что, приходите-ка к нам... на кафедру! Исторический факультет *** университета знаете, где находится?
   - Знаю.
   - Кабинет N 403. Спасибо вам!
   - До встречи.
   - До свиданья!
  
   Машуля, тем временем, уже пришла домой и теперь явилась на кухню.
   - Привет! С кем разговариваешь?
   - Привет, солнышко! С сектантами.
   - Зачем?!
   - Чтобы получить интересную информацию.
   - А-а-а... А я думала: новых друзей завёл, - протянула Маша насмешливо.
   - Да уж это такие друзья... - усмехнулся я. - Вот, кстати, полюбуйся: деньги собирают... Не хочешь пожертвовать на благое дело?
   Маша села рядом и прочитала объявление, хмуря брови.
   - И не собираюсь даже. Я, может быть, чего-то не понимаю, но... ты же говорил, он уже умер, их главный сектант?
   - Конечно, умер.
   - А зачем тогда им деньги?
   - Ну, может быть, им жить не на что...
   - Офигели совсем... Тут люди трудятся, а они живут, как попрошайки! Цыгане! И ты... ты ещё спрашиваешь, почему он сектант, Сашка! - Я улыбался, а Машуле, похоже, было не до шуток, ноздри у неё гневно раздувались. - Эти цыгане тебя скоро до нитки разденут! Вот погляди, погляди!
   - Ну, ну, Маш, ладно тебе, сектант, конечно... Пока "эти цыгане" приносят нам семь с половиной тысяч дохода каждый месяц.
   - Ну, хоть что-то...
   - Знаешь, ты очень хорошенькая, когда сердишься.
   - Не заговаривай мне зубы! Эй, эй, осторожней! Ну... куда ты! Ну, не на кухне же...
  
  
   В субботу. кафедра не работает. Я взял на вахте ключ и с комфортом расположился было в единственном кресле. Но что-то господин Зубов всё не шёл... А не проверить ли мне пока почту, благо, компьютер на кафедре имеет доступ в сеть? Вдруг "незнакомка" ответила?
   Да, в моём ящике было новое письмо.
  
   "Спасибо вам, что вы говорите об Агнии тёплые слова. Верить ли вам или нет, я ещё не решила. Чем вы можете доказать, что действительно напишете о нём книгу, которую прочитают многие люди? Почему вы пишете её в соавторстве? Кто этот подлый соавтор? Или нет никакого соавтора, вы меня обманываете? Тогда постыдитесь! Если бы я получила от вас доказательства, я могла бы с вами встретиться и рассказать о нём.
   О том, как он погиб, я знаю. Господи! Лучше бы я не знала!"
  
   Я настолько разволновался, что не сразу услышал даже не стук, а какое-то царапанье в дверь.
   - Да-да, войдите!
   Дверь полуотворилась, и в щёлку просунул голову мужичок моих лет с маленькими глазками на заострённом лице: средняя часть этого лица вместе с носом выдавалась вперёд, хотя нос сам по себе был вполне нормальных размеров. И впрямь хорёк...
   - Не мешаю?
   - Что вы, Алексей! - Я радушно усадил гостя за стол, сам сел напротив. - Давайте, я повешу вашу куртку в шкаф?
   - Нет, спасибо.
   Господин бизнесмен расстегнулся и вальяжно развалился на стуле, демонстрируя синие джинсы и коричневый пиджак, надетый поверх белой толстовки, типичный business-style.
   - Я запишу беседу на диктофон, вы не возражаете?
   - Нет.
   - Давайте приступим...
  

СЕДЬМОЕ ИНТЕРВЬЮ. АЛЕКСЕЙ

  
   - Когда вы познакомились с Агнием Ивановичем Лазаревым?
  
   - Кажется, весной.. Не помню точно.
  
   Мужичок проговаривал слова скоро и как-то совершенно невыразительно, кроме того, изредка быстро поворачивал туда-сюда головой, оглядывая нашу кафедру.
  
   - Каким образом?
  
   - Нас познакомил Рёмер, Юра.
  
   - Рёмер?! Вы знакомы с Рёмером?
  
   - Да. У нас был с ним общий бизнес.
  
   - Вы можете дать мне его телефон?
  
   - Нет, не могу. После всех этих событий он боялся. Что его будут искать. И уехал из страны.
  
   - Куда?
  
   - В Болгарию, кажется. Я обещал никому не давать его телефона.
  
   Чёрт побери...
  
   - Конечно, конечно, извините... А с другими прихожанами вы знакомы?
  
   - Нет.
  
   - Как же, вы ведь собираете для них деньги...
  
   - Это придумал Юрка. Я для него собираю деньги. Потом отправляю ему, а себе беру процент.
  
   Вот так господин пресвитер, вот так мерзкий тип! Увы, Машуля оказывалась права...
  
   - Ясно. Так как вы познакомились с Агнием?
  
   - Я однажды пришёл к Юре по делу, а он смотрел на часы, нервничал. Сказал, что торопится в церковь. Я удивился, конечно...
  
   - Рёмер, значит, не производит впечатления религиозного человека?
  
   - По нему не скажешь.
  
   Так-так...
  
   - Тогда я сказал, что поеду с ним, может быть, успеем решить проблему по дороге. И вообще, мы не закончили. Пусть не думает, что я от него отстану. Ну, так вот он привёз меня в эту их - церковь.
  
   - У вас не закралось подозрения, что это секта?
  
   - Да, - равнодушно согласился Алексей. - А мне какое дело? Это не мои трудности.
  
   - Понятно... И что же было дальше?
  
   - Ну, все пошли на молитву, я тоже пошёл, ради прикола. Тогда я его впервые увидел.
  
   - Какое впечатление произвёл на вас Лазарев?
  
   - Забавный. Странный.
  
   - О чём он в тот раз говорил на проповеди?
  
   - Ну -- о том, что нужно, это, как его, всего себя отдать Богу. Ото всего в жизни отказаться. Там, имущество, вещи... Если хочешь быть христианином.
  
   - Вам, я так понимаю, эта проповедь не очень понравилась... - усмехнулся я.
  
   - Я не грузился по этому поводу.
  
   - А когда вы увидели Лазарева во второй раз?
  
   - Ну - я так думаю - в день его смерти.
  
   - Что?!
  
   - Ну да, - спокойно заметил Алексей, не проявляя никакого волнения. Что там, деловой человек... - Я был одним из последних, кто видел его в живых.
  
   - Пожалуйста, расскажите!
  
   - Всё было как в первый раз. Юра торопился, а мы не закончили очень серьёзный разговор. Я снова с ним поехал. Была служба. Потом...
  
   - Я знаю, знаю, потом была исповедь! - заторопился я. Зубов повернул голову вправо-влево.
  
   - Да. Была.
  
   - То есть, все заходили к Лазареву на исповедь по одному?
  
   - Да. Заходили.
  
   - Вы не помните, сколько человек исповедовались?
  
   - Не помню... Где-то половина от всех, кто молились.
  
   Что ж, логично.
  
   - Кто зашёл последним?
  
   - Юра. К этому времени все уже ушли.
  
   Так, внимание!
  
   - Дальше!
  
   - Он вышел минут через пять и попросил меня тоже зайти.
  
   - Лазарев был ещё жив, когда вы зашли?
  
   - Живее всех живых, - Алексей усмехнулся. - Мы поздоровались, Юра меня представил. Этот... сказал, чтобы мы сели. И объявил, что хочет - как его... "Свести счёты с жизнью".
  
   - Почему?! - воскликнул я трагически.
  
   - Ну, я не очень понял. Типа, люди в его церкви грешные, и он хочет взять на себя их грехи. И поэтому он должен умереть.
  
   Ах, какая жалость! Ах, бедный Николай Никифорович! Как же вы ошибались! Кого вы приняли за "мистика от Бога", оказывался просто нездоровым фанатиком...
  
   - Вам не стало страшно?
  
   - Я видел в жизни и не такие вещи. Лазарев написал предсмертную записку и оставил её на столе.
  
   Да, да, всё сходится, увы...
  
   - На каком столе? - спросил я упавшим голосом. - На алтаре, наверное?
  
   - Ну да, на алтаре. Я ведь не разбираюсь...
   Потом он попросил Юру дать ему аптечку. Юра не очень хотел, долго искал. Этот... Лазарев открыл упаковку шприцов, сделал себе инъекцию в вену, ну, и... Черех пять минут он был уже мёртвый.
  
   Вот так банально...
  
   - Я испугался, что меня привлекут к этому делу, сказал Юре: делаем ноги отсюда. И мы сделали ноги. Юра пообещал, что у меня не будет проблем: никто не узнает, что я был, никто меня не запомнил, он никому не расколется, не подложит мне такую свинью. Он просто взял меня на самый крайний случай, чтобы было два свидетеля. Ну, и после этого он быстро смотался в Болгарию.
  
   Всё верно, всё объясняется... Даже чёрный джип, который вспоминает Николай Никифорович -- это наверняка джип моего собеседника.
  
   - Вы на какой машине ездите? - на всякий случай спросил я. Алексей повернул головой влево-вправо.
  
   - Volkswagen Golf.
  
   Стоп!
   Volkswagen Golf -- это небольшая, почти спортивная машинка, она никак не похожа на "гроб на колёсах"!
  
   - А вы ведь на своей машине приехали тогда? Или вместе с Рёмером?
  
   - На его машине.
  
   - Вы не подскажете, какая у него была машина? - Я радушно, наивно улыбнулся, развёл руками. - У кого ни спрашиваю -- никто не знает! Уже всех сектантов опросил...
  
   - Ford Focus, - быстро ответил Зубов.
  
   Ложь!
  
   - Вон что... Слушайте, а вы не помните, случаем, Лазарев в тот день был, как обычно, в своей чёрной рясе? - спросил я как можно невинней.
  
   - Да, кажется.
  
   И это ложь! "Ряса" Лазарева была не чёрной, а светло-серой!
  
   - Одну секундочку: посмотрю, не пришла ли секретарша...
  
   Я взял ключ от кафедры, подошёл к двери и запер дверь, положив ключ в карман брюк. Затем открыл одёжный шкаф, наклонился и ухватил ножку от древнего журнального столика. Столик давно выкинули, а ножка так и лежала в глубине шкафа...
  
   - Ну, я свободен? - поинтересовался Зубов.
  
   - Ещё несколько вопросов...
  
   Я прокашлялся, оценил силы. Хлипкий мужичок, а я - в неплохой форме.
  
   - Итак, Алексей, - заговорил я жёстко, угрожающе. - Я запер дверь на ключ. Видите, что у меня в руках?
  
   Зубов вскочил с места, смотря на меня во все глаза -- а во мне просыпался гнев. Нет голубчик, ты так легко не уйдёшь отсюда!
  
   - Рёмер никогда не ездил на "Форде"! У Лазарева не было никакой чёрной рясы!
  
   - Откройте дверь немедленно!
  
   - Сейчас! - усмехнулся я.
  
   - Я вызову милицию, - не очень уверенно пробормотал Зубов.
  
   - Вызывайте, - согласился я спокойно. - Я - сотрудник кафедры, это подтвердят на вахте. А вы здесь - никто. Вор!
  
   - Что вам надо?
  
   - Кто вас послал? Кто придумал эту туфту? Рёмер?
  
   - Не знаю я никакого Рёмера! - вскрикнул Алексей, и я с удовлетворением отметил, что наконец-то он перестал быть равнодушным. - Меня Алла Валерьевна попросила! Слушайте, я в ваши игры не играю, я не знаю ничего, слышите?!
  
   - Кто такая Алла Валерьевна?
  
   - Мой редактор.
  
   - "Вечернего города"?
  
   - Да, да, что вы пристали?
  
   - Журналист, значит... "Время ему дорого"! Много ли заплатили?
  
   - Какое ваше собачье дело!
  
   - А кто попросил редактора?
  
   - Не знаю я!
  
   - Щас я тебя уделаю, мля, как старшина -- духа! - пообещал я выразительно и смачно сплюнул на пол. - А ментам, мля, скажу, что ты, кливт поганый, лобастый, мля, на меня руку поднял, мля...
  
   Общение с Серёгой принесло, всё-таки, свои плоды!
  
   - Не надо! - страдальчески выкрикнул журналист и выставил вперёд руки. - Гросман!
  
   - А его кто?
  
   - Ну, мне-то откуда знать! Он перед нами не отчитывается! Илья Константинович очень влиятельный человек, так что если вы...
  
   - Тихо, пацанчик, нишкни...
  
   Я сел и задумался.
  
   - Так, Алексей, хорошо. Не думаю, что Гросман будет рад, если узнает, что я тебя расколол.
  
   - А я о чём говорю! - подвтердил журналист, поглядывая на меня с ненавистью и страхом.
  
   - Поэтому договоримся так: я тебя никому не заложу. Я сделаю вид, что съел эту туфту. Съел и облизнулся. И ты помалкивай, понятно?
  
   - Да, хорошо!
  
   - Вот, другое дело: сразу вежливым человеком стал...
  
   Я отпер дверь кафедры и широко её распахнул.
  
   - Прошу вас, сударь!
  
   Зубов дёрнул головой туда-сюда - и рванул мимо меня, как хорёк, за которым гонится собака!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  
   Я заперся изнутри, сел, поставил на стол локти и охватил голову руками.
   Господи, господи! Дожил!
   Вот уже некто, через Гросмана, пытается "слить мне дезинформацию"! Кто? Ясное дело: тот, кто не хочет, чтобы я раскопал правду об этом убийстве!
   Предположим, Лазарева убили пресловутые "мусульмане-шииты". Шииты звонят Гросману... Но какое влияние мусульмане могут иметь на влиятельного русского бизнесмена, издателя? Что, он им "Коран" издаёт, за бешеные деньги? Что-то не верится!
   Зайдём с другой стороны. Стоило мне поговорить с Велеховой, как сразу же и "мальчик" нашёлся. Так-так...
   Кто сказал мне о газете? Овчарин.
   Кому Велехова позвонила сразу, как я ушёл? Овчарину. (Или это он ей позвонил, пока я ещё был в кабинете?)
   Итак, Овчарин звонит Гросману и просит срочно состряпать дезинформатора? Он - убийца?!
   Но ведь Овчарин для Гросмана -- не авторитет. Последний от первого в своей работе никак не зависит! А кто для господина "медиамонстра" - авторитет? Кто-то же не так давно говорил мне: "Позвоню ему, пошевелю..."
   Кто-кто! Мэр города!
   Ох, боже мой!
   Мэр города - убийца? Владимир Александрович на чёрном джипе приезжает в "логово сектанта", сидит в очереди на исповедь, наставляет на того пистолет и вынуждает написать предсмертную записку?!
   Бред сивой кобылы! Тем более, что эту семиклассницу зовут Настей, а не Аней.
   Так, а если скрестить обе версии? Убили шииты. Мэр - не убийца. Но он знает убийцу и не хочет предавать дело огласке. Может быть, убийца ворочает миллионами, часть которых остаётся в кармане градоначальника. Может быть, они просто вместе в теннис играют...
   Боже, что такое творится на белом свете?
   Может быть, я должен был притвориться простачком? Покорно заглотить наживку? Но тогда бы я не узнал о Гросмане! И, похоже, Зубов будет молчать. Что лучше получить: обещанные деньги или пинка под зад?
   Ну, Господи благослови на подвиг ратный... Так или иначе, мне всё равно нужны доказательства того, что я действительно пишу книжку.
   Я нашёл в своём бумажнике визитку издателя с его телефоном и, с четвёртого раза, сумел дозвониться.
   - Илья Константинович, здравствуйте!
   - Добрый день. Кто это?
   - Это Александр, который пишет книжку про сектантов.
   - День добрый, Шурик.
   - Илья Константинович, к вам можно сегодня зайти?
   - А что такое? - как будто встревожился он.
   - Есть вопросы по книжке, кроме того, мы ведь до сих не подписали с вами контракт...
   - А-а-а... Ишь, какой! Контракт захотел! Ты что, Виктор Пелевин, чтобы с тобой контракт подписывать?
   - Илья Константинович, дело в том, что профессор Мамонтов, мой научный руководитель, требует от меня документальных подтверждений того, что я пишу книгу, это нужно для защиты диссертации! И потом, это же общераспространённая практика...
   - Так, ладно. Если ты, Шурик, придёшь ко мне через двадцать минут, у меня будет для тебя десять минут. Через пятнадцать -- пять минут. Через двадцать - я уеду. Всё понял?
   - Уже бегу, Илья Константинович!
   - Давай, давай...
   Благо, что корпус исторического факультета находится в центре города, недалеко от издательства!
   В издательстве Гросман, общаясь с кем-то по телефону, не глядя на меня и меня не приветствуя, протянул мне бланк типового контракта, куда мне нужно было вписать своё имя, фамилию, отчество и паспортные реквизиты. Я пробежал контракт глазами. Увы, о конкретной сумме ничего не говорилось, говорилось о небольшом проценте с продаж... Я заполнил договор. Гросман положил трубку.
   - Как продвигается работа?
   - Неплохо, - ответил я сдержанно. - Опрашиваю сектантов. Вот сегодня поговорил с одним любопытным человеком...
   - Что за человек?
   - Алексей Зубов. Он, оказывается, был свидетелем самоубийства лидера. Представляете!
   - Ну, ты Шерлок Холмс! - иронично отозвался издатель. - А с Верусей как работа?
   - Ничего... Скажите, пожалуйста, Илья Константинович, - не удержался я, - эта Веруся всем авторам, с которыми работает, лезет в штаны?
   Гросман откинулся на спинку кожаного кресла и, чего я никак не ждал, расхохотался!
   - Ну, Верочка в своём репертуаре... Нет, Шурик. Просто ты ей понравился. Может, тебе из гонорара-то вычесть, а? За дополнительные услуги... Ну-ну, шучу. Ещё вопросы есть?
   - Да. Скажите, пожалуйста, Илья Константинович: вы не издаёте Коран?
   - Кора-ан? -- изумился издатель. - Ты что, Шурик?
   - А Тору или другую религиозную литературу?
   - Зачем спрашиваешь?
   - Ищу хорошие книги по нехристианским сектам.
   - Ясно. Удивил, Шурик... - Гросман усмехнулся. - "Религиозную литературу"... Ты у меня - единственная "религиозная литература"! Да и не попроси за тебя Гурьев, плевать бы я на тебя хотел с Останкинской телебашни! Ещё такие же глупые вопросы есть?
   - Нет вопросов, Илья Константинович. Спасибо большое за контракт!
   - Пожалуйста, пожалуйста. Проваливай.
  
   Я вывалился из кабинета, зашёл в первое попавшееся кафе (кажется, в том же самом "торговом комплексе", где размещалось издательство) и заказал самое дешёвое, что было в меню: чай и макароны по-флотски. Девушка-официантка посмотрела на меня насмешливо, но заказ взяла.
   Итак, последняя версия - правдоподобнейшая. Гросман знать не знает никаких мусульман. Их знает - Гурьев.
   Бедный я идиот!
   И с чего я взял было, что издатель сам по себе заинтересовался "моей замечательной работой"? Всё проще...
   Так, а кто заставил меня поверить в свой "литературный талант" и направил к Гросману?
   Татьяна Геннадьевна.
   А что, если конкурс научных работ - тоже блеф чистой воды, созданный специально под конкретного человека? Не может быть! Или может?
  
   Я торопливо доел макароны, оставил на столике деньги и побежал к зданию Мэрии.
   Охранник удивлённо поднял голову.
   - Что такое? А, это вы, молодой человек... Евгений Васильевич не работает сегодня.
   - Я знаю. Подскажите, пожалуйста, в каком кабинете находится оргкомитет по подготовке празднования девятисотлетнего юбилея города?
   - Что-что?! Нет у нас такого комитета!
   - Точно нет?
   - Абсолютно точно.
   - А... в двенадцатом кабинете что находится?
   - Отдел по работе с ветеранами. Эй-эй, подождите...
  
   Я выбежал из здания.
   Какое унижение! А я-то верил, что моё исследование - объективно лучшее, что мой труд не может не обратить на себя внимания...
   Но что же мне делать, мне, маленькому, ничтожному, перед лицом таких сил?
  
   Зазвучал телефон. Машуля.
  
   - Куда ты пропал?
   - Я... Машенька, я тут зашёл ещё к редактору, подписал с ним контракт.
   - Ну - ты уже всё, свободен?
   - Нет.
   - Как это "нет"?!
   - Я должен... - я сглотнул. - Машуля, мне нужно зайти в церковь.
   - Чего?! По работе, что ли?
   - Нет. Для души.
   - Иди ты - знаешь, куда?
   - Куда?
   - А куда хочешь! Иди, иди, Сашенька! Иди куда хочешь! Делай что хочешь! Только имей в виду...
   Я отключился, не дослушав, что я должен иметь в виду. Подумал - и выключил телефон вообще.
  
   Всенощная только начиналась, когда я вошёл в собор Благовещения. Сегодня служил Отец Никодим: величавый, достойный, и моё сердце от его густых, выразительных возгласов, от высокого пения девушек-клирошанок начало размягчаться, настолько, что слёзы подступили к глазам.
   Отец Герман узнал меня и сделал страшные глаза. Отец Никодим тоже заметил меня и кивнул мне с улыбкой.
   После службы я дождался своей очереди - последний - и смиренно подошёл к священнику.
   - Рад видеть вас в Храме Божьем, Саша. Что же давно как не заглядывали? - слегка попенял отец Никодим.
   - Отец Никодим, я желаю исповедаться.
   - Ну, кто ж вам мешает! Никого не убили, надеюсь? - озорно спросил он. - А то, кстати, отец Герман вас до сих пор сторонкой обходит, вон поглядите, поглядите...
   - Каюсь, да.
   - Бог простит. Ещё?
   - Каюсь в том, что занимался любовью с женщиной, к которой любви не испытывал.
   - Эко вы странно сказали: занимался любовью, а любви не испытывал... Это, Саша, называется не "заниматься любовью"! Это - блуд. Плохо. Искренне раскаиваетесь-то?
   - Искренне.
   - Ну, извинительно вашим юным возрастом... Да, вот они, учёные... Что-то ещё?
   - Да, самое серьёзное.
   Отец Никодим заглянул мне в глаза.
   - Насколько серьёзное?
   - Мне кажется, что очень серьёзное.
   - Тогда пойдёмте в машину.
   Против ожидания и вопреки расхожим рассказам о роскошных авто церковников, машина отца Никодима оказалась обычной белой "Волгой".
   - Рассказывайте.
   - Как вы думаете, отец Никодим: ложь - всегда грех?
   - Нет, Саша, не всегда. Ложь - грех, но правдой иногда можно убить человека.
   - Хорошо. Покрытие преступления, отец Никодим - это всегда грех?
   - Безусловно.
   - Я стою перед выбором, отец Никодим. Если я буду поступать так, как от меня ожидают, я, возможно, покрою преступление.
   - Какое преступление?
   - Убийство.
   - Вы не фантазируете, Саша? Люди вашего возраста часто фантазируют, неосознанно.
   - Нет, отец Никодим. Я почти собрал доказательства этого преступления.
   (Здесь я, конечно преувеличил.)
   - Так и в чём же проблема, Саша? Преступники вам угрожают?
   - Ещё пока нет - то есть, да, уже угрожают.
   - Видите ли, Саша... Господь ни от кого не желает и не вынуждает жертв не по своим силам. Чего вы хотите? Наказать преступника? Разве вы Господь, чтобы судить и наказывать? Наказание есть акт ненависти, а нам заповедовано - прощать.
   - Отец Никодим, вы правы, но если преступник имеет большую власть, высокий чин и может и в дальнейшем повредить людям...
   - Перед Христом, Саша, равны все. И... что значит "высокий чин"? Вы хотите сказать, что один из сектантов был уважаемым человеком?
   Как-то неожиданно наша беседа из возвышенных сфер духа плюхнулась в лужу повседневности.
   - Д-да, может быть. То есть, этот уважаемый человек...
   - А вы понимаете, в какой соблазн, Саша, вы своим знанием можете ввергнуть людей? Какую рекламу вы сделаете этой богомерзкой секте?
   - Отец Никодим, а если это не секта?
   - Этого не может быть, Саша. Вы... разве у вас есть богословское образование, чтобы вы могли оценить, ЧТО есть секта?
   Снова, снова меня подавляют авторитетом и надевают замок на рот! Только Велехова делала это цинично, а отец Никодим - ласково, спокойно, пожалуй, даже с состраданием.
   - Но разве даже церковь не может, в редчайших случаях, ошибаться, отец Никодим?
   - В редчайших, Саша, ибо церковь есть тело Христово, и служители её руководимы Духом Святым. А наука, Саша, наука, подобная дерзкому подростку, который вообразил, что всё знает о жизни, - наука ошибается каждый день.
   - Да-да, простите.
   - Так что мой вам совет, Саша: если уж Господь наградил вас даром проницательности и неким знанием, то храните это знание как сильнейший яд. Может быть, Господь именно вас избирает, Саша, чтобы уберечь души людей от соблазна. Уберечь, а не вовлечь! И чтобы совершился акт прощения, а не ненависти. Вы раскаиваетесь в ненависти к врагам своим?
   - Д-да.
   - В самоуверенности?
   - Да.
   - В гордыне?
   - Да.
   - Наклоните голову, я возложу вам на неё епитрахиль. Здесь, увы, тесновато. В каких условиях приходится работать, Господи...
   Я послушно наклонил голову.
   - Я помог вам, Саша? - участливо спросил отец Никодим, заглядывая мне в глаза.
   - Да. Спасибо вам. До свидания.
   - Не за что, это мой труд. Господь с вами.
  
   Я вышел из машины священника раздавленный, уничтоженный. Молчи, молчи, белая мышь, вошь в пробирке, лабораторный червяк! Никому ты, со своей правдой, не нужен в целом свете!
   Не пойти ли к Степанову?
   Я включил телефон ("Пять пропущенных вызовов", - услужливо подсказало сообщение от оператора), набрал номер Николая Никифоровича и долго, бесполезно ждал, а из трубки неслись длинные гудки...
   Я поскорей выключил аппарат. Машуля, наверное, скоро ещё раз наберёт мой номер, чтобы услышать, что "аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия". До тебя ли мне сейчас, Машуля!
   Я пошёл куда глаза глядят, не разбирая дороги. Мысль о том, что есть у меня ещё некий собеседник, который утром отправил письмо, в голову мне не приходила. У меня не было союзников. Мой высокий покровитель и столп общества оборачивался чудовищем, моя мать выставляла меня за порог, моя девушка огрызалась (да полно, она девушка ли мне?, или это "сексуальный провиант", как говорят немцы?), мой научный отец предавал, мой "духовный отец" ласковыми руками одевал мне шёлковый намордник...
   Уехать из города, в село куда-нибудь, стать школьным учителем?
   Дождь ли это? Или - Господи, взрослый мужик, как мне только не стыдно распускать нюни... Да нет, ничего уже не стыдно, всё безразлично.
   Большой джип окатил меня холодной водой из лужи, водитель раскрыл дверь, высунулся и обложил меня трёхэтажным матом. Пусть, пусть.
   Пойти сейчас к молитвенному дому, если там ещё кто-то остался, подождать, пока откроется дверь и этот страшный "кто-то" зарубит меня топором? Что ж...
   Господи, что... что это там, на той стороне улицы!
   Это автомобиль. Мало ли автомобилей в нашем городе! Но это - жёлто-оранжевый Citroen Picasso. По фамилии художника, так сказать...
  
   Я перешёл через улицу, даже забыв посмотреть по сторонам, рискуя быть сбитым, и встал у машины, как стойкий оловянный солдатик. Ждать мне пришлось не очень долго.
   Автомобиль сверкнул сигнальными огнями: отперт. А вот и сам хозяин: мужчина с большой сумкой, но в деловом костюме, с приятным лицом, с холёными руками.
   - Простите!
   Мужчина обернулся.
   - Вы - Юрий Михайлович Рёмер?
   - Да! - немало удивился он. - Имею честь быть знакомым?
   Какой невероятный случай!
   - Нет, но я хотел с вами поговорить...
   - Простите, но я сегодня закончил работать, у меня нет времени...
   - Я исследователь, аспирант! Я пишу книгу об Агнии Лазареве!
   Что-то дрогнуло в его лице.
   - Тогда у меня тем более нет времени, молодой человек, - отозвался он холодно. - И я не знаю никакого Лазарева. Прошу меня извинить...
   Рёмер подошёл к багажнику и открыл его, чтобы убрать сумку.
   - Господин пресвитер! - тихо окликнул я его. - Ваше преподобие!
   Рёмер растерянно поднял голову и долго, долго смотрел мне в глаза. Несчастное зрелище я представлял, наверное... Углы его губ дрогнули в улыбке.
   - Что... что, чёрт возьми, вам от меня надо?
   - Мне ничего от вас не надо, но мне больше некуда идти. Я почти выяснил правду о смерти Лазарева, и эта правда настолько безобразна, что от меня отворачиваются все, кого я знаю!
   Рёмер вздохнул.
   - Как вы... относитесь к нему? - спросил он. - Я имею в виду: к покойному? Как к сектанту?
   - Я не знаю, как к нему относиться. Может быть, он и был сектантом. Знаете, Сонечка Мармеладова была проституткой. И что, что теперь? Что я должен сказать своим детям о Сонечке Мармеладовой? Что она была проституткой?
   Рёмер улыбнулся.
   - Узнаю мысли Николая Никифоровича...
   Он открыл передо мной дверь машины.
   - Садитесь. Если вам некуда идти - садитесь.
   - Куда вы меня повезёте?
   - Ну, конечно, в тёмный лес, где я вас зарежу, а затем справлю сатанинский культ... Боитесь?
   - Нет.
   Я просунул руку за пазуху и незаметно включил диктофон, который носил во внутреннем кармане пиджака.

ВОСЬМОЕ ИНТЕРВЬЮ. ЮЛИЙ РЁМЕР

  
   Некоторое время мы ехали молча.
  
   - Какой дождь, Боже... Ну, мой уважаемый спутник, представьтесь, пожалуйста. Или вы хотите сохранить инкогнито?
  
   - Нет, что вы! Александр Данилович Рязанский, аспирант третьего курса по специальности "история России".
  
   - Вы образованный человек, это приятно слышать... И давно вы занимаетесь... нами?
  
   - Кажется, уже месяц. Видите ли, я пишу диссертацию по теме "Религиозные секты в отечественной истории и современности"...
  
   - Ах, всё понятно! - Рёмер иронично улыбнулся.
  
   - Не обижайтесь, пожалуйста! Вначале я, действительно, был убеждён, что община Лазарева - это секта чистой воды, причём опасная...
  
   - Что же заставило вас... предать свои убеждения?
  
   - Я пока никого не предал! Я до сих пор не знаю, кем он был - но я отношусь к Лазареву с б?льшей симпатией, чем вначале.
  
   - Почему?
  
   - Это долгая история... Я стал выходить на бывших прихожан, одного за другим, говорил с ними, и вот, Степанов впервые заставил меня задуматься, что я, может быть, не так уж и прав, наклеивая чёрно-белые ярлыки. А потом стали выясняться интересные вещи... Меня нашёл человек, который уверял, что знает вас, что вы убежали в Болгарию, что он присутствовал при последних минутах жизни Лазарева и может с рукой на Библии поклясться, что это было самоубийство!
  
   - Очень любопытно.
  
   - Вы - знаете правду об убийстве Лазарева?
  
   Рёмер вздохнул.
  
   - Я знаю кое-что. Но, как говорят, умножающий познания умножает скорбь.
  
   - Расскажите!
  
   - Зачем это вам, Саша? Кстати, вы ведь не в обиде, что я называю вас Сашей?
  
   - Нет, не в обиде... ваше преподобие.
  
   Ремер горько усмехнулся.
  
   - Смешно: какое я преподобие... Сейчас-то особенно! Зачем вам это знание? Вам оно позволит лучше спать?
  
   - Я исследователь, и, как исследователь, я ищу истину!
  
   - О-о-о... - протянул Рёмер: не пренебрежительно, не насмешливо, а серьёзно и даже как будто удивлённо.
   А что есть истина?
   Как странно, что именно этот вопрос я задал... Агнию Ивановичу, когда тот пришёл ко мне в первый раз.
  
   - Скажите: Агния убили родители Аси?
  
   - Родители Аси? - удивился Рёмер. - Нет...
  
   - Нет?
  
   - Нет. Но вы не совсем неправы. Это мог сделать её брат.
  
   - Брат?! Вон что! Брат-мусульманин?
  
   - Мусульманин? Да нет же!
  
   - А кто, кто её брат? Кто её семья? Как они связаны с Мэрией?
  
   - Я не знаю, Саша. Я говорю вам правду. Что семья эта связана с властными структурами, с "сильными мира сего", я подозревал. И что же: зачем мне это знание? Им я никого не могу воскресить.
  
   - Но разве истина сама по себе не ценна, Юрий Михайлович? Разве вы не хотите разоблачить этих людей и препятствовать дальнейшему злу?
  
   - Я не хочу никого разоблачать. Я, Саша, похож на садовода, у которого была прекрасная лилия в его оранжерее. На эту лилию напал червяк и уничтожил её. Что же мне теперь: судиться с этим червяком? Подать на него иск? Черви, Сашенька, находятся вне правового поля. Кстати уж, я не Михайлович, а Михаэлевич.
  
   - Михаэлевич?
  
   - Да. И не Юрий, а Юлий.
  
   - Удивительно...
  
   - Ничего удивительного, во мне ведь половина немецкой крови. Я родился в ГДР.
  
   - Почему же ваши родители не остались в Германии?
  
   Рёмер усмехнулся.
  
   - Мой отец был одним из функционеров Коммунистической партии. Когда рухнула Стена, он решил, что нужно бежать с этого островка нестабильности на большой материк коммунизма. Мне тогда было, минуточку... Да, мне было пятнадцать лет. Отец, как оказалось, ошибся, но... он не очень сожалел. Он устроился преподавателем в московский университет, благо, у него была степень доктора наук. Доктор Михаэль Рёмер. Ни разу не слышали?
  
   - Увы. Доктора каких наук?
  
   - Филологических, представьте себе. Знаток античности. Как ни странно, некоторые филологи превосходно чувствуют себя в высших эшелонах власти. Впрочем, наверное, только в ГДР было так...
  
   - Почему же вы сменили имя?
  
   - Я устал оттого, что меня все называют Юрием. Решил: и чёрт с вами, буду уж тогда Юрием, если вы так хотите...
   Кстати, в Германии меня дразнили Юлием Цезарем.
  
   - Откуда вы знаете латынь?
  
   - Я учил её в школе, то есть в гимназии. Потом на юридическом факультете. Ну, и немножко самообразовывался тоже... Стыдно, имея фамилию "Римлянин" и отца-латиниста, не знать латыни. Вам известно, что Roemer - это "римлянин"?
  
   - А Лазарев знал латынь?
  
   - Да. Я как раз хотел вам рассказать об этом удивительном случае...
  
   - Кстати, если не секрет, куда вы меня всё-таки везёте?
  
   - Я еду к себе домой, за город.
  
   - Вы живёте в коттедже?
  
   - Нет, что вы, в обычном доме! Преимущество только одно: в десяти шагах от дома - сосновый лес. Но ведь это того стоит, правда?
   Так вот, вы спрашиваете меня, знал ли Агний Иванович латынь. Да, хотя мне нечем это объяснить...
  
   - ...Кроме памяти прошлых жизней.
  
   - Совершенно верно: кроме как памятью прошлых жизней.
   Агний Иванович пришёл ко мне первый раз в конце прошлого года, в самом конце. Вам же известно, что я юрист? Спорные документы, сделки с землёй, ходатайства, гражданские тяжбы - в общем, широкий профиль, я многое умею, говорю без хвастовства. Он пришёл получить консультацию по поводу того, может ли он сдавать свою комнату в коммунальной квартире под коммерческие нужды. Де юре это нельзя, де факто - можно. Это один из частых вопросов, с которым ко мне обращаются люди. Я рассказал ему, чт? нужно сделать, чтобы обойти проблему. Самое главное - наличие отдельного входа и документы на владение комнатой. Ну, и в идеале нужно собрать подписи соседей об их согласии.
   Мой клиент показал мне документы, те были в полном порядке. Он пояснил также, что уже сделал себе отдельный вход, и подписи собрал. Более того, он оборудовал комнату под частный медкабинет, даже водопровод провёл, то есть раковину, а дверь в общий коридор наглухо запер. Фактически, ответил я, вы не имели права заниматься частной медпрактикой без лицензии, и я удивляюсь, как вас не привлекли к ответственности. Тут Лазарев этак добродушно улыбнулся и пояснил, что, слава Богу, он уже и отказался от этой идеи. Проще сдавать...
   Странно: удивился я: разве медицина - это невыгодно?
   Да: услуги частного терапевта не пользуются большим спросом.
   Отчего же ему не открыть массажный кабинет, или, например, "Студию стилистики"?
   Оттого, ответил Лазарев, что он хочет помогать людям, а не делать деньги на человеческой глупости.
   Тут я впервые посмотрел на него внимательно. Выразительное, благородное лицо. Немного похож на дядю Вольфганга. И подумав, я заметил, что уж если его призвание - лечить людей, он должен работать врачом в поликлинике.
   Помогать, ответил он, - это не обязательно лечить, ведь душе человека лечение потребно не меньше, чем телу.
   Так пусть он идёт в религию и занимается ей профессионально!
   Сделать общение с Богом профессией, заметил мне мой клиент - причём спокойно, с юмором, без фанатичного блеска в глазах, - сделать общение с Богом профессией похоже на то, чтобы сделать профессией любовь. Люди, профессионально занимающиеся любовью, конечно, тоже необходимы...
   Меня уже немного сердили эти парадоксы, главным образом потому, что я подумал, что мой клиент - этакий бездельник, который оправдывает свою лень и духовную ничтожность хитроумными вывертами. Хорошо, спросил я угрюмо: и в чём же он видит своё призвание?
   Мой клиент ответил: он не знает точно, но ему кажется, его призвание есть рассказывать людям об истине. Почти в точности то же, что вы мне сказали, Саша.
  
   - Я ведь не знаю, Юлий Михаэлевич, призвание это моё или нет.
  
   - Ну, хорошо, вы не знаете - а вот он знал.
   Я же продолжал смотреть на него как на бездельника, который от серьёзного труда бежит в видимость духовной работы. Сейчас же развелась тьма эзотериков, Саша, и все они заняты этой "работой", все строят из себя гуру, я видел сотни таких гуру, и меня тошнит от этого типа людей! Поэтому я усмехнулся и спросил его, на латыни:
   Quid est veritas?
   Что есть истина?
   Вот, думал я при этом, - молодой человек корчит из себя пророка, а даже не знает древних языков...
   Тут Лазарев приложил пальцы к вискам и опустил глаза. А когда поднял их снова и заговорил, у меня, Саша, мурашки побежали по телу! Потому что он сказал мне:
   Quid est veritas? - Pontius Pilatus Jesum dixit. Nonne credis quia Jesus veritatem sciens?
   То есть: Так сказал Понтий Пилат Христу. Разве ты не веришь, что Христос знал истину?
   При этом он выговаривал слова немного не так, как меня учили в гимназии. Например, S между двумя гласными он произносил как "С", а не как "З", а третью букву латинского алфавита - всегда как "К". Оказывается, так говорили в первых веках...
   Я пожал плечами: я не знал, что ответить.
   А мой клиент продолжал меня спрашивать:
   Ergo ei tu quis es Christianus aut etchnicus?
   То есть: Значит, сам-то ты кто - христианин или язычник?
   Nescio, ответил я. "Не знаю".
   Кстати, мы приехали. Подождите меня в машине, я открою ворота.
  
   Рёмер оставил машину под крытым навесом, запер ворота, и мы прошли в дом, который, действительно, оказался обычным одноэтажным домом из кирпича, так сказать, "избой зажиточного крестьянина".
  
   - Раздевайтесь: вам надо обсохнуть у камина...
  
   - У вас есть камин?
  
   - Да, я позволил себе эту слабость.
  
   - Наверное, уйма дров нужна! Как вы не замерзаете зимой?
  
   - Так вот и не замерзаю: у меня котельная в подвале... Вы, наверное, хотите ужинать?
  
   - А вы?
  
   - Я не ем вечером. Мы, римляне, не едим больше двух раз в день... - Рёмер усмехнулся.
  
   - Тогда не теряйте времени. Ваш рассказ важнее ужина.
  
   - Ну, ещё бы... Кстати, не забудьте вовремя перевернуть плёнку.
  
   - Какую плёнку?
  
   - Ну как же: вашего диктофона, который вы прячете в кармане пиджака.
  
   - Простите...
  
   - Прощаю, как бывший пресвитер. Confide tibi peccata tua. Это не самый страшный грех.
  
   - Если я опубликую нашу беседу, Юлий Михаэлевич, вы не будете против?
  
   - Почему бы я должен быть против? Посидите здесь...
  
   "А ну как его преподобие сейчас вернётся с ружьём и вышибет мне мозги?" - испугался я грешным делом.
   Его преподобие вернулись в комнату с бутылкой белого вина, хлебом и сыром.
  
   - Я подумал, что не предложить гостю хотя бы вина и хлеба - это уж совсем свинство...
  
   - Спасибо большое!
  
   - Сыр тоже попробуйте. Отличный сыр, немецкий. Так на чём мы остановились? Себе тоже налью, позвольте...
  
   - На том, что вы ответили: "Не знаю".
  
   - Да, и тогда Агний Иванович свёл всё к шутке. Извинился, заплатил мне деньги за консультацию и был таков.
   Он-то ушёл, а я начал думать, думал целыми днями. Думал об этой его смешной, детской фразе. Кто я, дескать, христианин или язычник? Кстати, я даже не был тогда крещён. Одно время после этого разговора я вбил себе в голову, что должен пойти в церковь и покреститься. Но сначала откладывал, было много дел. А потом... Что изменится? - подумал я. Что изменится в о м н е от того, что некий равнодушный священник совершит этот ритуал? Крещение происходит внутри человека, а не снаружи. И что, вообще, такое, христианство?
   Пожалуйста, не подумайте, что я был тогда этаким невеждой, который ничего не понимал в религии. Я многое понимал в религии! Например, её формальный характер в наши дни. Что, эта оболочка религии, которая есть в России - или в Германии, или не знаю уж где - она мне разве объяснит, ЧТО такое христианство? Поймите, пожалуйста, Саша, что я ничуть, ни на грамм не осуждаю людей, которые ходят в церковь и не задумываются при этом над тем, что они делают. Но я - я просто человек ментального склада. Мне недостаточно поставить свечку. Мне нужно понять.
   Если кто и смог бы объяснить мне, думал я - так это мой молодой клиент. Может быть, он знает? А, может быть, он просто строит из себя великого гуру? Любимое развлечение некоторых молодых людей. И как же смешно и даже просто позорно буду выглядеть я, тридцатичетырёхлетний человек, если развешу уши перед этим нахалом, который младше меня на семь лет?
   Я долго сомневался, Саша, очень долго. Но, в конце концов, не выдержал и позвонил ему, сам.
  
   - Откуда у вас был его телефон?
  
   - Да это просто: ведь он пришёл ко мне по объявлению, а кто приходит по объявлению, предварительно звонит, вот номер и остался.
   Я подумал, что большой беды не случится, если просто поговорить с ним. И вот, смущаясь, как девочка, краснея, объяснил моему бывшему клиенту, что хочу просто поговорить с ним... о том, что есть истина. И я готов заплатить деньги, если его отвлекаю! Но он ничуть не удивился, а сразу же согласился прийти в "мою контору". И вот, я, преуспевающий, трезвый человек, переношу важную встречу и вместо этого у себя на работе говорю с каким-то мальчишкой о том, что есть истина, говорю целый час!
   Пожалуйста, не подумайте, Саша, что к концу этого часа я обратился, так сказать, в "Лазаревскую веру"! Нет. Но Лазарев показал мне тогда, что я слаб. Что моё сердце - скудно, что моя способность любить - крошечна, что даже мой хвалёный интеллект - и тот мал, узок, убог.
   Вы лучше многих, - сказал он мне. - Но что толку быть самым лучшим сорняком на грядке, когда все сорняки вырвут и сожгут? Ваш труд приносит пользу другим, это хорошо и достойно. А вам самому он какую принёс пользу? Что вы возьмёте с собой на тот свет? Ваш диплом юриста?
   А потом он ушёл, но я уже не мог без него. И если вы скажете, что это было "зомбирование", "приваживание", "гипноз" - я над вами посмеюсь. Никогда никакая цыганка не могла получить от меня больше пяти копеек! Это было просто обаяние.
  
   - Физическое обаяние?
  
   - Нет. Что же я, Саша, похож на гомосексуалиста? Это было обаяние личности. Знаете, в одной книжке нашёл недавно выражение "аромат нравственности". Вот о чём я говорю!
   Так что я стал ездить к нему, теперь уже сам.
  
   - В цветочный магазин?
  
   - Да-да, в цветочный магазин, когда тот закрывался. Более того, иногда я даже присутствовал при его молитве. Не молился, а просто сидел рядом и слушал, это уже производило очень умиротворяющее, чистое воздействие. Но ведь обаяние - обаянием, а я ещё не верил ему до конца. Не верил, пока не увидел Нику...
  
   - Александровну? Расскажите мне о ней.
  
   - О! - Рёмер усмехнулся. - Это то же самое, что попросить рассказать о Германии. Или о христианстве. Кстати, "Александровна"... Ну да, Александровна, но называть её по отчеству - это, знаете, то же самое, что назвать, например, Петербург - "Петровичем". Я понятно выражаюсь?
  
   - Ника - сумасшедшая?
  
   - Нет, Саша. Ника здоровее нас всех, хотя... может быть, с клинической точки зрения, с медицинской, она и сумасшедшая. Ника среди других людей - это... это то же самое, что лебедь среди уток. Вы помните эту сказку Андерсена? Помните, что лебедь уткам кажется гадким утёнком?
   Ника - это то, какими люди будут через триста лет. Или через тысячу лет. Скорее, через тысячу, чем через триста. Я говорю даже не о её поразительных способностях, которые наблюдал своими глазами, а о её, её... всём.
  
   - Каких способностях, например?
  
   - Например, Ника могла предвидеть будущее. Но что это значит, Саша! Разве это важно?
   И вот, когда я увидел, как Ника относится к Агнию, как она доверяет ему, целиком, самозабвенно, тогда... тогда я подумал, что и мне не стыдно это сделать.
   Они оба были люди-феномены, Агний в одном смысле, а Ника - в другом. И когда некоторое время, до постройки общинного дома, они жили у меня, здесь - я был очень счастливым человеком. у меняка вдозхновлять любдейНе каждый может любую минуту постучаться в комнату к феномену и поговорить с ним.
   Но я хочу сказать вам, Саша, что я так и не стал для Агния настоящим "апостолом", что ли, настоящим духовным учеником. Я же светский человек, которому нужно зарабатывать деньги! Я пытался делать, что могу, но моя роль в общине была достаточно скромной.
  
   - Ничего себе "скромной"! Вы же были, по сути, администратором, управляли всем, кроме религии!
  
   - Ну да. Да разве это что-нибудь значит?
  
   - Скажите, Юлий Михаэлевич: община приносила доход?
  
   - Доход? Господь с вами, Саша! Да какой же доход может принести место, где люди молятся? Икон мы не продавали, свечек тоже...
  
   - Почему, кстати?
  
   - Ну, подумайте сами, Саша! Неужели высокопрофессиональный юрист будет час стоять за прилавком и торговать свечками по пять копеек!
  
   - А где вы нашли деньги на молитвенный дом? Насколько я понимаю, в общине к тому времени было около восьми человек, правда? Если вы с каждого собрали по две тысячи рублей, вместе получилось шестнадцать тысяч. Неужели вы хотите сказать, что за эти деньги вы купили участок земли и построили дом?
  
   - Нет, конечно. Дом, кстати, не построили, а собрали готовый сруд из брёвен, за три дня. Вы действительно хотите знать, откуда я взял деньги?
  
   - Ещё бы!
  
   - Очень просто. Из сейфа.
  
   - Из какого сейфа? - спросил я оторопело.
  
   Рёмер расхохотался, видя моё лицо обманутой кошки.
  
   - Из своего, Саша! Из вот этого.
  
   - Вы внесли недостающую сумму из своих сбережений? Зачем?
  
   - Зачем? Какой вы странный... Я не бессребреник, Саша, но я и не подлец. Могу я хоть раз в жизни сделать достойный поступок? Тем более, что я в общине был единственным не очень бедным человеком.
  
   - Простите, я уже понял, что это был глупый вопрос... И вы занимались регистрацией общины, тоже не имея в виду никакой личной выгоды для себя?
  
   - Да.
  
   - И это... вы подделали диплом Лазарева?
  
   - Подделал диплом Лазарева?
  
   - Да: диплом о его учёбе в Библейском институте города Нима.
  
   - Нима? Вы имеете в виду Нихайм?
  
   - Как Нихайм... - пробормотал я.
  
   - Так вот. Город в земле "Северный Рейн-Вестфалия". Кто вам сказал про Ним?
  
   - Евгения Аверина...
  
   - Может быть, она неправильно прочитала название.
  
   - Может быть... Но что же, вы хотите сказать, что Лазарев четыре года учился в институте города Нихайм?
  
   - Нет, он не учился там ни дня. Но его диплом - настоящий.
  
   - Как это могло случиться?
  
   - А так это могло случиться, что директора института зовут Вольфганг Рёмер!
   Когда я понял, как невероятно сложно, почти невозможно будет для Агния пройти регистрацию без документа о теологическом образовании, я позвонил дяде. Он сделал нам обоим приглашение в Германию. В марте этого года мы прилетели к нему на четыре дня. Все эти четыре дня мы разговаривали с обеда, когда дядя освобождался, до глубокой ночи. Я был переводчиком. Вольфганг, в основном спрашивал, Агний отвечал. Он произвёл на дядю впечатление очень знающего, глубокого и религиозного человека. Но мой дядя ведь немец! И он не может просто так взять и на чистом бланке диплома написать фамилию незнакомца. В результате мы сошлись на компромиссе. Вольфганг составил документ о том, что проэкзаменовал Агния Лазарева по основным предметам, которые изучаются в Евангелическом колледже города Нихайма, и нашёл уровень его знаний достаточно высоким. Этот документ он назвал не дипломом, а Bescheinigung - "свидетельством". Заверил его своей подписью и печатью колледжа.
  
   - Юлий Михаэлевич, то, что вы говорите - прекрасно, но... я вам не верю.
  
   - Знаете, Саша, у меня нет никакого желания убеждать вас.
  
   - Вот, вот...
  
   - Никакого желания. Но всё же будьте так любезны посмотреть мой паспорт.
  
   Рёмер отпер сейф, взял из него загранпаспорт и протянул мне. Я пролистал паспорт. Действительно, на седьмой странице стояла виза на март этого года, выданная немецким посольством.
  
   - Положим, вы действительно ездили в Германию, но...
  
   - Взгляните ещё на это.
  
   Рёмер протянул мне фотографию. В центре её, на фоне типичной немецкой кирхи, стоял пожилой, серьёзный пастор. По правую руку от пастора - сам Рёмер. А по левую - высокий безбородый мужчина с длинными тёмными волосами, с выразительным, одухотворённым лицом.
  
   - Он был красив, правда?
  
   - Да, он был хорош собой, - согласился Рёмер. - Дело не во внешности. Дело в том, что чт? бы Агний ни делал, он делал это... с изяществом. Красиво, просто...
  
   - Юлий Михаэлевич, Агний... был настоящим мистиком? Я имею в виду: он способен был творить чудеса?
  
   - Мистиком? Может быть. Но быть мистиком не значит творить чудеса, Саша!
  
   - Тогда пролейте, пожалуйста, свет на так называемое "чудо глаголания"!
  
   Рёмер поднял брови.
  
   - Что за "чудо глаголания"?
  
   - Я так называю для себя тот случай, когда он поговорил с тибетским ламой на его языке.
  
   Рёмер улыбнулся.
  
   - Ах, это... Это я обучил его трём тибетским фразам. Первая была "Как ваше здоровье?". Вторая - "Вам не стоит есть много мяса, масла и пить жирного молока. Чёрствый чёрный хлеб полезен". А третья - "Не знаю". Первую я даже помню. "Кхье ранг ги кузук де пё йо пэ". Забавно, правда? Я вообще способен к языкам...
  
   - Я так и думал...
  
   - Так что, как видите, никакого чуда здесь не было.
  
   - Но... откуда вы узнали, что к вам на службу придёт тибетский лама? Ведь это в самом диковинном сне себе не представишь?
  
   - Откуда? - Рёмер растерялся. - Ну, видите ли, я поддался уговорам Ники, и вышло, что не зря. Ей невозможно было отказать...
  
   - Из-за её неземной красоты? - улыбнулся я.
  
   - Не смейтесь, Саша, - серьёзно ответил Рёмер. - Ника - очень красивая девушка, хотя её своеобразная причёска не даёт возможности понять это. Нет, дело не в красоте. Дело в нравственной красоте. И ещё в том, что каждый, абсолютно каждый боится причинить ей боль. Потому что это очень легко сделать! Если вы рядом с ней скажете грубое слово, она... у неё, может быть, появится шрам. Или физическая боль в сердце. Понимаете вы меня?
  
   - Простите... Скажите, значит, это Ника предсказала приход скинхэдов?
  
   - Да, именно она. Хотя, если я не ошибаюсь, накануне Агний тоже видел вещий сон. Отменить службу мы уже не могли. Я просто поехал в магазин стройматериалов и купил шесть больших двуручных топоров, самых больших, длиной около метра. Мы сложили их под циновкой, сделали ещё кое-какие приготовления. И всё время службы я был как на иголках, у меня язык не поворачивался молиться. Ожидать такого - это чудовищно. И ведь Агний тоже знал, что они придут! Но при этом он невозмутимо, как всегда, читал молитвы, сказал прекрасную проповедь... Какое мужество, какую душевную закалку надо для этого иметь!
  
   - Вы, случайно, не записывали его проповедей?
  
   - Я записал три проповеди на цифровой диктофон. К сожалению, я поздно сообразил, что это надо делать, слишком поздно... Одну секунду... - Рёмер снова открыл сейф. - Вот, возьмите! - Он протянул мне диск. - У меня хранятся эти записи в компьютере.
  
   - Не знаю, как вас и благодарить...
  
   - Не за что. Не я их автор.
  
   - Сохранить - тоже большое дело... Скажите, почему, будучи провидицей, Ника не смогла предвидеть его убийство?
  
   - Почём вы знаете, Саша, что она не предвидела убийство? - возразил Рёмер с горькой улыбкой. - Она всё смогла. И он тоже знал.
   Ника позвонила мне накануне и сказала, что Агний готовится погибнуть от чужой руки. Тогда я немедленно поехал к нему. Я убеждал его в том, что мы должны изобличить преступника, что это законно, разумно, гуманно, наконец! Он не соглашался. Я стал уговаривать его отменить службу, сменить место жительства, пожить у меня, уехать из этого города, может быть! Я делал это на латыни, я совсем обезумел.
   И Агний ответил мне, что в ином городе будут такие же люди. Единственным выходом для него было бы переехать и не д е л а т ь то, что он делал в нашем городе. Не "говорить людям об истине". Но без этого он умрёт, как цветок умирает без воды. Он, Агний, и без того томится этой жизнью. А умереть за своё служение - достойно. И, может быть, в этом случае память о нём будет изредка вдохновлять людей на добрые поступки.
   Но он же оставляет Нику! - вскричал я тогда. Неужели он не понимает, что эта девушка без него тоже зачахнет, как цветок без воды?
   Агний улыбнулся и ответил, что Ника скоро последует за ним, что ей осталось недолго томиться.
  
   - Ника ещё жива?
  
   - Да.
  
   - Где она?
  
   - Я не скажу вам, Саша. В моём доме её нет, хотя я был бы счастлив, если бы она вошла в мой дом... Я боюсь за неё. Вы неплохой человек, Саша, но иногда зло приносят даже неплохие люди, а хрупкий цветок может сломить и ребёнок.
   Да... Затем Агний написал завещание, по которому я наследовал его комнату в коммунальной квартире. Он первым вспомнил о завещании. Смешно: мне, юристу, практический рассудок отказал, а ему нет. Это высокая доблесть - воспринимать смерть спокойно и думать о том, что будет после. Мы запечатали документ в присутствии двух свидетелей.
   Ещё он попросил меня заботиться о Нике и помогать ей, деньгами и, если я смогу, сочувствием. Как будто меня нужно было просить это делать, как будто он не знал, что у меня не будет другой радости!
   Во время последней службы Агний Иванович совершил надо мною обряд крещения. Теперь я могу сказать про себя, Сашенька: Christianus non etchnicus sum. И в моём христианстве я не различаю убийц. Я вижу вокруг себя одного Христа: в этом камине, в этой тарелке, в вас... Разве Христос - убийца?
   Простите, я выйду на секунду...
  
   Мы помолчали. Ремер осторожно встал и вышел на кухню. Когда он вернулся, глаза его были ещё красны.
  
   - Вот и всё. Вас отвезти домой?
  
   - Мне неловко вас просить...
  
   - Это пустяки, даже и говорить не стоит. Возьмите мою визитную карточку и позвоните мне, если вам будет совсем некуда идти.
  
   - Спасибо вам... Позвольте мне ещё два вопроса, Юлий Михаэлевич?
  
   - Пожалуйста, Саша.
  
   - Как вы думаете: Агний Лазарев был сектантом?
  
   - Я даже не понимаю вас. - Рёмер улыбнулся. - Конечно, я понимаю, о чём вы спрашиваете, но для меня это слово лишено всякого смысла. Как словосочетание "рога зайца". Сектантом? Вы имеете в виду догматически? Понятия не имею. И знать не хочу. Mir ist scheißegal, как говорят немцы. Я знаю, что он был христианином, а это уже очень многое значит. Вы думаете, любой христианин - это христианин? Или вы думаете, что любой священник - это христианин? Вы понимаете меня?
  
   - Кажется, да.
  
   Мы вышли из дому.
  
   - А второй вопрос?
  
   - Второй вопрос? Мне даже стыдно его спрашивать, но всё-таки... Почему вы ездите на Citroen Picasso?
  
   Рёмер рассмеялся.
  
   - Так и знал, что вы спросите... А ладная машинка, да? Знаете, почему? Потому что она похожа на карету-тыкву из сказки про Золушку. А мне всегда нравилась эта славная, работящая немецкая девушка, ставшая из батрачки принцессой. Когда я "вышел в люди", разбогател, я подумал, что должен постоянно иметь напоминание перед глазами. Напоминание о том, что и Цезарь смертен, что все прекрасные кареты превращаются в тыкву, что не нужно относиться к вещам этого мира слишком серьёзно...
   И у меня оно есть. - Он раскрыл дверь. - Пожалуйте!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  
   Было одиннадцать часов вечера с небольшим, когда "карета Золушки" привезла меня к дому, где мы с Машулей теперь жили. Свет в окнах не горел. Спит.
   И правда: Маша уже спала. Оно к лучшему...
   На кухне я включил ноутбук. Пытаясь не шуметь, прошёл в комнату и взял из своей сумки цифровой фотоаппарат. Сделал фотографию договора с издателем и скопировал её в ноутбук через устройство чтения карт памяти. Вышел в сеть, и, торопясь (не проснулась бы Машуля!), написал своему корреспонденту:
  
   "Добрый вечер. Вот доказательство того, что я действительно пишу книгу. Мой "соавтор" на самом деле - не соавтор, а "литературный редактор": девушка с большим бюстом и маленьким умом. Это не означает, что она глупа, просто такие слова, как "возвышенная любовь", "религиозность", "преданность", для неё, возможно, навсегда останутся абстрактными существительными. Жду вашего ответа.
   P.S. Сегодня я виделся с Рёмером. Может быть, то, что Юлий Михаэлевич назвал меня "неплохим человеком", послужит в мою пользу".
  
   К письму я прикрепил файл фотографии.
   Едва я успел нажать на кнопку "отправить письмо", как на кухню вошла Машуля: полностью одетая, решительная, хмурая. Первым моим порывом было торопливо, как провинившийся школьник, выключить ноутбук. Так нет же, нарочно не буду таиться!
   - Где ты был? - сухо спросила Маша.
   - Я был у Юлия Рёмера, - ответил я ей в тон.
   - Кто это такой?
   - Бывший пресвитер в общине Лазарева.
   - Просто фантастика, теперь ты ходишь к сектантам в гости... А когда приведёшь к нам домой, познакомить?
   - Сразу, как только попросишь.
   Машуля поджала губы: ей, видимо, не нравились мои дерзкие ответы и отсутствие виноватого взгляда.
   - Отлично. Позволь тебя спросить: а сейчас ты что делаешь?
   - Отправляю письмо другой сектантке.
   - Ты это не серьёзно, надеюсь? Ты что, позлить меня хочешь?
   - Абсолютно серьёзно, Машуля.
   - Я в восторге... Что, меня тебе мало? Сексуальным гигантом стал? - обрушила она на меня презрительные, вульгарные фразы. - Экзотики захотелось?
   - Знаешь, Машенька, с тобой мы почему-то говорим только о мебели, о планах на вечер, о фильмах, самое большее...
   - Ну да, а с ней - о Господе Иисусе Христе! Куда уж мне...
   - Ты сама раздражаешь себя, распаляешь, - ответил я прохладно. - Зачем? Ты знаешь, что со мной не пройдёт скандал и битьё посуды. Я просто уйду и хлопну дверью.
   - Ну, конечно, ты уже показал, как ты умеешь убегать и сваливать на меня всю ответственность...
   Машуля взяла табурет и села напротив меня.
   - Я хочу с тобой поговорить.
   - Говори, - согласился я и выключил ноутбук.
   - Саш, мне очень не нравится, что с тобой последнее время происходит.
   - А что со мной происходит?
   - Ты становишься каким-то ненормальным, Саш! Если бы ты не был таким умным парнем, я подумала бы, что тебя твои сектанты зомбировали, по простому говоря. Допустим, что это не твой случай. Но ты можешь мне, обычной девушке, объяснить, что такого жутко притягательного ты нашёл в этих сектантах, что в выходной день, вместо того, чтобы провести его со мной, надо тебе переться в какую-то церковь - что за церковь, кстати?! Их церковь?
   - Обычная православная церковь.
   - Слава Богу. Всё равно, это ненормально. Знаешь, Сашуль, от пива, как правило, не пьянеют, но если каждый день выпивать полторашку, можно стать алкоголиком! Вот и с религией так же. Меру знать надо!
   ("Ах, меру? - чуть не сорвалось у меня с языка. - Ты-то, Машуленька, в церкви была сколько раз: один или два за свою жизнь? Т а к я должен меру знать, моя защитница житейской пошлости?". Разумеется, я этого не сказал.)
   - Тебе самому-то не кажется, что ты уже немножко - того? - продолжала Маша.
   - В каком смысле - того?
   - Того: перегибаешь палку с религией? И с работой своей тоже, кстати...
   - Эта работа приносит деньги и уважение.
   - Отлично, Саш! Но нельзя же быть трудоголиком... Вот послушай: мы, вроде бы, планируем с тобой серьёзные отношения - или как, полизались - разбежались? Может быть, с перспективами на будущее... Так вот, я, например, не хочу, чтобы мой муж был трудоголиком, который, даже когда мне двадцать один год, на меня не смотрит! А когда мне сорок будет, он куда будет смотреть? На девочек из своей секты?
   ("Что тебе сказать, Машуля? Что без исследования для меня пропадает вкус к жизни? И что если ты поставишь передо мной ультиматум, требование выбрать между ним и тобой, уж, конечно, не тебя я выберу?")
   - Это ультиматум? - уточнил я.
   - Нет.... - Маша немного растерялась. - Ещё нет. Но одна вещь, Саш, для меня действительно очень серьёзна, так что тебе придётся выбирать. Даже две вещи! Первая: я не хочу, чтобы твоя работа мешала моей жизни. Занимайся чем там тебе нравится! Но я о том, чем ты занимаешься на работе, вообще не хочу ничего знать! И вторая. Что... эта сектантка, с которой ты переписываешься - молодая? Симпатичная?
   - Думаю, да.
   - Я не хочу, чтобы ты общался с другими женщинами, особенно с молодыми и симпатичными! Я сама ни с кем не общаюсь, кроме тебя, и ожидаю от тебя ответного... уважения. Ты... Я надеюсь, ты понял, что я тебе сказала. Сашуль?
   - Отлично понял.
   - Тогда иди спать.
   - Нет, я дойду сейчас до ларька.
   - Зачем?!
   - Куплю сигарет. Что, я не имею права купить себе сигарет?!
   - Ты же вроде не куришь?
   - С тобой закуришь...
   - Иди, покупай, мне-то что, - согласилась Маша сухо. - Это твоё здоровье, не моё... Спокойной ночи. Сегодня у меня болит голова, не приставать.
   "Не очень-то и хотелось!" - едва не огрызнулся я. Машуля ушла спать.
   Я снова накинул пальто, вышел на улицу и, действительно, едва не отправился покупать сигареты! "Стоп, что я делаю? - пришла мысль. - К чему этот юношеский бунт? Вот, ты услышал от Машули ультиматумы, первый из которых не оставляет тебе никаких шансов на постепенное выстраивание между вами мостика душевной близости. Нужно ли дальше тянуть эту волынку? Но если нет, то что же - расставаться? И возвращаться к матери, которая без стука врывается в комнату в любое время, чтобы высказать очередную претензию?".
  
   В течение всего воскресенья. я ожесточённо работал, расшифровывая интервью NN 4, 5 и 6. Мне смертельно хотелось взяться за проповеди Агния - благо, их стало больше, - но я решил отложить самое интересное напоследок, как человек, привыкший вначале заниматься рутиной, а уж потом - развлечением. Да ведь и предзащита диссертации была не за горами!
   Машуля, видимо, решила, после вчерашних ультиматумов меня не трогать и ушла по магазинам - тратить мои денежки. Похоже, такой вариант - молчаливый, но безобидный партнёр - её, на худой конец, тоже устраивал.
  
   А вот в понедельник. меня ждала новость.
   Случайно, за каким-то пустяком (а то и вовсе без повода, а лишь чтобы "отметиться") я заглянул на кафедру.
   - Александр Данилович, видали, какой сюрприз вам приготовили? - кокетливо улыбнулась мне молоденькая лаборантка Люба. И показала объявление на листе формата А4:

‚ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂѓ

Ѓ Внимание! Лекция-событие! Ѓ

Ѓ 31.10.2008 в 16.00 в конференц-зале Ѓ

Ѓ (ауд. 410) исторического факультета Ѓ

Ѓ *** государственного университета Ѓ

Ѓ аспирант 3-го курса *ГУ Ѓ

Ѓ Александр РЯЗАНСКИЙ Ѓ

Ѓ прочтёт лекцию на тему: Ѓ

Ѓ "СЕКТЫ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ: Ѓ

Ѓ ФЕНОМЕН МАССОВОГО СОЗНАНИЯ" Ѓ

Ѓ Приглашаются все желающие Ѓ

Ѓ ВХОД СВОБОДНЫЙ Ѓ

"ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂ...

   Да, это в самом деле был сюрприз...
   - Когда будет Мамонтов? - только и сумел я спросить.
   - Очень скоро! - обнадёжила меня Люба.
   Действительно: не прошло и пяти минут, как на кафедру вошёл заведующий: небритый, мятый, хмурый (как он обычно выглядел) - но при моём виде оживившийся:
   - Здорово! Что, рад? Что не пляшешь от радости?
   - Здравствуйте, Игорь Иванович... А чего тут плясать? Я как-то самую малость... озадачен, что ли.
   - Да это же лекция, балда! Лекция для пятого курса! Ты же обещал прочитать, а?
   - Ах, вон что... - Действительно, лекции Мамонтова у пятого курса стояли именно по пятницам, в 15:45. - А "вход свободный"? Игорь Иванович, это - зачем?
   - А тебе жалко? Убудет от тебя? Нет, представьте себе: я же ради него стараюсь, разрешение у проректора выпрашиваю, чтобы Люба повесила в главном здании эту фиготень...
   - Уже висит?!.
   - Висит. Упрямился ведь, старый мерин. Ну, ничего, Овчарин ему позвонил и живо объяснил. Ласковый сразу стал Витя...
   Только люди, достигшие уровня заведущего кафедрой, называли первого проректора "Витей", и то, конечно, за глаза.
   ("Почему Овчарин идёт на риск? Ах да, он считает, что риска нет: я же "господина бизнесмена" и его откровение принял за чистую монету... Но зачем? А зачем всё это затевалось? Да именно чтобы убедить общественность: Лазарев - омерзительный сектант, шарлатан и безумный фанатик!")
   - А кто ещё может прийти, кроме студентов, Игорь Иванович?
   - Да что ты волнуешься, Сашка? Ну, два-три таких же старых дурака, как я. Ну, с факультета теологии пара сильно умных ребят. Ну, кто-то из попов... Ты что, разве плохо говоришь на публику?
   - Н-нет...
   - Вот и я не думаю, что плохо. План напиши, конспект, если в себе не уверен. Да можешь даже целиком лекцию написать, так и шпарь по бумажке! Да, кстати, твой консультант велел тебе передать, чтобы завтра после работы ты зашёл к нему по поводу этой лекции.
   - Какой именно консультант?
   - Овчарин, а не этот... не поп. Попу, я так понял, на нашу с тобой науку вообще наплевать, лишь бы ты, Саш, веры был правильной... Завтра, после работы - к нему. Обязательно, слышишь?
   - Я же не успею написать отчёт до завтра, Игорь Иванович!
   - При чём здесь отчёт! После будет отчёт! Ему сейчас главное, чтобы ты в пятницу правильно осветил предмет, чтобы было всё чётко, по делу, никакой отсебятины! Ясно?
   - Игорь Иванович, неясно одно: по какому праву и давно ли бюрократы стали вмешиваться в науку?
   - По такому праву, Александр Данилович, что секта Лазарева - это общественное явление, а не только научное, и его освещение должны контролировать компетентные люди! Вот, например С2Н5ОН тоже изготавливают компетентные люди, а не юные химики в школьной лаборатории! И атомное ядро тоже не юные физики расщепляют! И овечку Долли тоже не юннаты клонировали! Теперь ясно?
   - Ясно...
  
   Вот новая напасть! Даже снег, поваливший внезапно, сильно, густо, обещающий стать "настоящим", долговечным снегом, меня не радовал. Завтра Овчарин наденет мне уже не шёлковый, а железный намордник. И вот в этом железном наморднике я буду рассказывать людям о сложном религиозном феномене, преподнося его так, как если бы я химика, работающего над пищевым синтетическим белком (пусть и не очень успешно), представлял в виде жулика-торговца пирожками из кошачьего мяса!
   Я пришёл домой и, уже не имея сил откладывать, скопировал записи проповедей с диска Рёмера на ноутбук. Попытался проиграть их. Увы, что-то случилось с динамиками! Вместо качественного звука они выдавали шумы и трески. Я вставил диск в DVD-проигрыватель и, с комфортом расположившись на диване, запустил первую проповедь на нашем красавце-телевизоре.
   "Скажите: как вы думаете, почему Христос говорит фарисеям: мытари и блудницы вперёд вас идут в Царство Божие?" - разнёсся по квартире сильный, необыкновенный голос.
   Чёрт возьми! Почему это с женщинами вечно так, что когда нужно - их нет, а когда их не ждёшь - они тут как тут! В двери поворачивался Машулин ключ.
   Самым разумным было бы выключить проповедь немедленно, но какой-то упрямый чёртик дёрнул меня не делать этого и посмотреть, что случится.
   Машуля прошла в комнату и, ничего не говоря, даже не приветствуя меня, нажала на кнопку "STOP". Затем ушла что-то делать на кухне.
   Я пожал плечами и снова включил проигрыватель.
   Машуля вернулась, остановила его, нажала на кнопку "OPEN/CLOSE", взяла диск в левую руку и вилкой, которую держала в правой, прочертила на его поверхности четыре царапины!
   - Ты доволен теперь? - спросила она с вызовом. - Ты забыл, о чём мы договаривались?
   Что-то помешало мне дать Машуле пощёчину или собрать немедленно свои немногие вещи, но, видимо, первое намерение всё-таки отразилось у меня на лице, потому что Маша как-то сжалась и быстро вышла из комнаты. Я же взял ноутбук, накинул пальто, закрыл за собой входную дверь и... присел с ноутбуком на коленях на подоконник в подъезде. Уже настоящий снег лежал на улице, похолодало до минус трёх градусов, а я не отличался столь высокой любовью к науке, чтобы стучать по клавишам деревенеющими от холода пальцами.
   Не проверить ли почту?
   Да, я как предчувствовал новое письмо...
  
   "Я согласна, если вы обещаете НИКОМУ не говорить о том, что я вам расскажу, до тех пор, пока я сама вам этого не разрешу. Юре я верю. Если вы не обещаете - лучше не приходите. Если вы нарушите обещание, вы принесёте мне этим огромную боль. Сегодня, в пять, у Троицы".
  
   Ура!
   Но кто же моя незнакомка: Ася или Ника?
   Конечно, полной уверенности у меня не было, но в пользу Ники говорили целых четыре соображения:
   А) упоминание о том, что, нарушив обещание, я причиню моему корреспонденту "огромную боль" (ведь Ника, по словам Рёмера, отличалась большой восприимчивостью);
   Б) готовность "разрешать" или "запрещать", характерная для человека, занимающего или некогда занимавшего определённое место в какой-то иерархии (например, в церковной, ведь Ника была диакиней и даже однажды заменила Лазарева в качестве "священницы");
   В) выбор Троицы (скульптуры в исторической части города, изображающей Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого Духа в стиле иконы Рублёва) в качестве места встречи (ведь Ася особой религиозностью как будто не отличалась);
   Г) упоминание имени Рёмера, к которому Ника была близка хотя бы по долгу службы.
   Кроме того, зачем слово НИКОМУ выделено прописными буквами? Может быть, это - намёк, указание на имя?
   Какой исследователь не почувствует волнение в преддверии встречи с живым феноменом, встречи, которой предшествовал месяц напряжённых поисков?
  
   На лестничную клетку выглянула Машуля:
   - Вы посмотрите: сидит тут... Ты сердишься? - спросила она почти покаянно. - Ну, прости. Я не хотела. Но мы же договаривались, в конце концов, что у нас хотя бы дома не будет этой твоей долбаной религии, а? Ты, Саш, кого угодно из себя выведешь! Кстати, диск работает, я проверяла...
   - Машуль, ты очень хорошая девушка, но...
   - Но что? Почему вы, мужчины, всегда говорите лишнее, никогда не можете остановиться в нужном месте? Иди уже сюда! Я обед приготовила...
   Невероятно! Маша, в кои-то веки, приготовила обед! Может быть, моя семейная жизнь ещё наладится?
  
   Мой уход из дому на встречу с таинственной незнакомкой устроился проще, чем могло бы быть. Мне не пришлось объяснять, что я собираюсь увидеться с сектанткой, молодой и, по мнению господина пресвитера, "очень красивой". Около четырёх часов мне позвонил Дима Карин, тоже аспирант, один из немногих моих друзей, с которым я, однако, не виделся уже больше двух месяцев.
   - Шурик, как жизнь? - жизнерадостно заорал он в трубку, так что услышать его можно было в любом конце комнаты. - Слушай: Вованыч предзащиту прошёл, праздник у человека! Приходи, а? Встречаемся в "Кубе", в шесть: соберёмся со своими, пивка выпьем, о жизни поговорим, я тебя не видел тыщу лет... Придёшь?
   Машуля понимающе улыбнулась.
   - Конечно, сходи, а то вон на тебе лица нет из-за этой науки... Я как раз к подружке собиралась.
   Да, похоже, незнакомка - Ника! Ведь Ника - провидица, вот она и предвидела этот неожиданный звонок!
  
   Без пяти минут пять я был на оговорённом месте.
   "Троица" работы скульптора Мухина в этой красивейшей части города вначале вызывала много споров, но теперь облик города без неё представить сложно, и она хороша, всё же. Темнело, зажигались фонари. Свежий снег успел славно, чудно убелить безлюдную аллею к древнему Успенскому собору и положить на головы каждой из ипостасей Святой Троицы снежную шапку. Метель улеглась, но продолжал падать тихий снежок. Тишина, трогательная, почти молитвенная - и ни души, если не считать приближающейся маленькой фигурки. Я незаметно включил диктофон: позже будет поздно.
   Кто эта милая девочка в чёрном пальто, белой шапочке и белых варежках, откуда я знаю её?!
   - Настюша Гурьева! - выдохнул я. - Вы-то что здесь делаете?!
   Девушка подошла ещё ближе, и теперь я впервые подумал, что она - несмотря на свою миниатюрность - не школьница.
   - Не называйте меня так, Александр Данилович, - попросила она. - Никто меня не зовёт Настюшей, кроме родителей. Меня все всегда звали Асей.
  

ДЕВЯТОЕ ИНТЕРВЬЮ. АСЯ

  
   - Как? Вы - не Ника? - пробормотал я. - То есть что я говорю... Вы - Ася?! Та самая?
  
   - Я не знаю, что значит "та самая"...
  
   - Почему вы предложили встретиться здесь?
  
   - Это моё любимое место, я здесь часто гуляю.
  
   - Сколько вам лет, Ася?
  
   - Мне исполнилось восемнадцать в сентябре.
  
   - Бог мой, а я, когда первый раз вас увидел, подумал, что вам лет четырнадцать...
  
   - Я так и поняла, - грустно улыбнулась Ася. - Многим так кажется... Давайте пройдёмся немного?
  
   Мы медленно пошли по заснеженной аллее.
  
   - Вы обещали мне рассказать.
  
   - Да, обещала. А вы обещали молчать.
  
   - Обещаю и сейчас. Правда, я надеюсь, что вы решите, Ася, что истина сама по себе драгоценна, чтобы быть услышанной другими.
  
   - Как вы удивительно сказали... Александр Данилович, вы, может быть, и правы, но это же - моя жизнь, и моих близких тоже. А я слабый, маленький человечек...
  
   - Хорошо. Только не называйте меня по отчеству. Я старше вас всего на семь лет, это не возраст. Ведь Агний был младше Рёмера тоже на семь лет, но я не думаю, что он его называл Юлием Михаэлевичем.
  
   - Нет, он называл его Юрой... Или Юлием. Понимаете, вы же ещё преподаватель, а я студентка. Сегодня, кстати, я в главном здании видела объявление...
  
   - Да. Я сегодня сам впервые узнал об этой лекции, представьте себе.
  
   - Вы будете рассказывать... о нём?
  
   - Да.
  
   - А что? Впрочем, что я спрашиваю: из названия же понятно...
  
   - Подождите, Асенька! Не обвиняйте меня сразу! - Ася вздрогнула от этого "Асенька", быстро глянула на меня, еле заметно улыбнулась, снова стала смотреть на дорогу, а мне сложно было оторвать от неё взгляд. - Я ещё сам не знаю, что я буду рассказывать.
  
   - А кто знает? Вам... вы зависимы, да? Вы о б я з а н ы рассказать что-то плохое?
  
   - Не совсем. Кто знает? Знаю я... но я не знаю. Я вам скажу правду, Ася: я зависим. Есть люди в Мэрии, которые диктуют мне условия.
  
   - И платят деньги?
  
   - И платят деньги. Но Ася! - почти взмолился я. - Я же не знал, за что эти деньги! Это было обставлено как победа в конкурсе научных работ и именная стипендия! И я верил этому, олух царя небесного! Понимаете? Я догадался только два дня назад!
  
   - Зачем вы оправдываетесь? Кто я вам, чтобы передо мной оправдываться?
  
   - Я не хочу, чтобы вы меня считали подлецом.
  
   - Не считаю. Честно. А... как вы догадались?
  
   - Как? Просто. Вы знаете Овчарина?
  
   - Нет.
  
   - Это чиновник в Мэрии, которого ко мне прикрепили. Овчарин позвонил мне и сказал: Плохо работаешь, молодой человек! А ну-ка погляди "Вечерний город"!
   В "Вечернем городе" было напечатано объявление, что Благотворительный фонд имени Лазарева собирает деньги на прихожан общины святой Татьяны.
  
   - Деньги? - беспомощно спросила Ася. - Странно... Зачем? Для... Ники, да? Ей же Юра помогает, кажется...
  
   - Нет, Ася! Нет никакого фонда! Это был подставной человек, придуманный специально для меня - понимаете?
  
   - Нет, не понимаю.
  
   - Я встретился с этим Зубовым, телефон которого был в объявлении, и тот уверял меня, что знал Агния лично, через Рёмера, и присутствовал при его самоубийстве.
  
   Ася побледнела.
  
   - Как - как вы говорите?
  
   - И это оказалось ложью! Он даже не представлял, на какой машине ездит Рёмер!
  
   Ася как будто вздохнула с облегчением.
  
   - Всё равно я не понимаю! - призналась она. - Кому это было нужно?
  
   - Тем людям, которые боялись, что я узнаю правду об убийстве Лазарева, потому что они поняли, что я почти докопался до правды.
  
   - Мой папа не знает никакого Зубова!
  
   - Скорей всего. Но он знает издателя, который знает редактора, который знает журналиста Зубова. Простите! Я... ведь вы его дочь, в конце концов! Я не подумал... Если вы не хотите рассказывать, я вас не неволю.
  
   - Я же обещала вам. - Ася сняла шапочку и провела рукой по своему высокому чистому лбу, поправила волосы, как будто ей, в конце октября, стало жарко. Даже сейчас, бледная, строгая, она была чудесно хороша.
  
   - Я обещала. Вы... всё хотите знать?
  
   - Как вам удобней.
  
   - Тогда всё. Мне просто легче вам рассказать всё, чем часть. Я же... я вам - никто, и слава Богу.
   С чего у меня всё началось? Со статьи в "Неделе". Я ведь девушка глупая, любопытная, учусь на факультете журналистики, на первом курсе. Зачем папа сказал, что я "ещё" учусь, понять не могу. Он, наверное, как раз хотел, чтобы я производила на вас впечатление девятиклассницы. Кстати, не произвожу?
  
   - Сейчас, когда вы заговорили - нисколько.
  
   - Спасибо. Я разыскала Евгению Викторовну Аверину, автора статьи, узнала от неё, где находится молитвенный дом. Евгения Викторовна вначале была в восторге от моего журналистского интереса. Вытащите, мол, его на чистую воду! Узнайте всё про этого прохиндея! С такой целью я туда и пришла в первый раз.
  
   - И какое впечатление произвёл на вас Агний Иванович?
  
   - Пожалуйста, не подумайте, что я влюбилась в него с первого взгляда! Я не юная дурочка! То есть юная, но не совсем дурочка. Произвёл впечатление... очень оригинального человека, непонятного, который словно получает удовольствие от того, что делает всё не так, как другие. Вы понимаете, всё, что можно было сделать для того, чтобы убедить людей не очень далёких, обычных, как я, например...
  
   - Это вы обычная, Ася?
  
   - Что вы мне льстите! Конечно, обычная. ...Убедить всех в том, что он сектант, ненормальный какой-то, а не священник - он всё это сделал! Например, его льняное "платье". Или то, что ему прислуживала девушка, да ещё с причёской как у Котовского. Или стиль общения с людьми. Он, знаете, ни секунды не пытался изображать из себя такого вот маститого духовного отца, что ли! Он был простой, как... вода. То, что при этом все смотрели на него как на Бога - это всё тоже было, в моих глазах, не в его пользу. И ещё: этот простой человек говорил тоже очень простые слова, но они складывались в предложения, недоступные для ума такой юной дурочки, как я. Например: добро всегда банально! Или: женщина должна стать мужчиной, а мужчина - женщиной! Или: вы все, как Мария, можете родить Христа! В общем, одни парадоксы! Я подумала про себя: он, что, так забавляется? Смеётся над нами?
   Но при всём этом я чувствовала, что он - очень обаятельный человек. Девушки всегда такое чувствуют. Знаете, как Жан Рено: страшный! Но обаятельны-ый! Я имею в виду, конечно, не внешность, ведь Жан Рено мужчинам тоже нравится. Даже если бы он сказал, что Христос был женщиной, ему бы это простили, за его обаяние.
   Меня всё это заинтриговало, но, честно говоря, тоже не понравилось. И я пришла на следующую службу с единственной целью: сказать Агнию всё, что я о нём думаю, в глаза.
   И я сказала!
  
   - Правда?!
  
   - Правда. На покаянии. Вы знаете, как оно происходило?
  
   - Нет...
  
   - Все вставали в круг. Каждый по очереди брал в руки крест и каялся в том плохом, что совершил за неделю. Потом был второй круг, на котором тому человеку, который держал в руках крест, все высказывали критику и пожелания. Агний тоже участвовал, но, конечно, чисто формально, про него все молчали. Может быть, я была первая, кто нарушила это молчание.
  
   - Что вы сказали?
  
   - Что и вам! Что вся община держится на его личной харизме, а это же не кино, а церковь. Что он сыплет своими парадоксами и даже не даёт себе труда их объяснять. И ещё мне не понравилось, что каждую службу он использует новые молитвы.
   Когда я всё это сказала, все смотрели на меня так... словно я в присутствии Президента Российской Федерации сняла юбку, например. А сам Агний повёл себя очень спокойно. Вообразите себе: он согласился с первыми двумя замечаниями! Да, многие приходят не на молитву, а посмотреть на него, как на жирафа в зоопарке. Да, он виноват, что не расшифровывает иногда своих слов. Кстати, в тот день на проповеди он объяснил, что имел в виду, говоря про мужчину и женщину. И это оказалось совсем не глупо, а, наоборот, очень здорово! А вот с третьей претензией Агний не согласился. Именно потому, сказал он, что религия - это не кино и не театр, где каждый говорит заученные слова. Что самое важное в религии - искренность, а если её нет, церковь и священника можно выбросить на свалку.
   Кстати, после этой службы ко мне подошёл Григорий Николаевич - вы его знаете?
  
   - Конечно.
  
   - ...Сделал страшные глаза, - Ася забавно показала мне эти "страшные глаза", - и объяснил, что так себя вести по отношению ко священнику - просто неприлично. А я ему надерзила что-то, не помню...
   Но с той службы я стала прислушиваться к тому, что говорит этот странный священник.
  
   - Вы считали его легитимным священником?
  
   - Легитимным? Это значит "настоящим"? Да. Вначале, конечно, нет, а затем... я поверила. Вот, и с каждым разом он мне нравится всё больше и больше, чисто по-человечески. Я тогда была совсем юной и совсем дурочкой, и меня, юную дурочку, ужасно восхищало, что Агний - не такой, как все. Простой, честный, и одновременно глубокий, умный, даже мудрый. Он знал очень многое, и про людей, и про... ну, про что обычно говорят священники, ему было что рассказать.
   На третьей службе - то есть для меня на третьей - я упрекнула его, что у нас только коллективное покаяние и нет индивидуальных бесед. Тогда Агний их "учредил", тем же вечером, и я на первой же беседе говорила с ним больше получаса. И всякий раз потом мы долго беседовали, дольше, чем другие. Поймите: я же не кокетничала, не строила ему глазки, а мне на самом деле это было очень нужно!
  
   - О чём вы говорили?
  
   - Обо всём. Как мне вести себя с родителями, которые воспринимают меня как маленькую девочку, как куклу, которую можно одевать, раздевать, водить за ручку... Или что мне делать с молодыми людьми, которые на меня заглядываются. Вот вы улыбаетесь, а зря! Это для некоторых девушек серьёзная проблема, и ничего здесь нет забавного!
   А на следующей службе - боже, это было ужасно!
  
   - Пришли скинхэды?
  
   - Да. Агний уже закончил проповедь, мы хотели перейти к молитвам, и тут они ввалились, восемь молодых ребят, в руках у них были какие-то биты, палки, они кричали что-то...
  
   - Что?
  
   - Что вы меня заставляете повторять! Я же девушка, а не сантехник! Кричали, что мы поганые жидомасоны, продали Русь, что они сейчас "отымеют" всех женщин, разбили одно окно... Это было страшно, я подумала, что меня сейчас, может быть, изнасилуют, может быть, их будет несколько... Все женщины побежали в "исповедальню", это такая комнатка за алтарём. Я вам должна сказать, что меня очень поразило: он же как будто знал! Он сделал приготовления! В передних рядах стулья поставили широко друг от друга, можно было свободно ходить между ними, а в задних - один к одному, и ножки стульев связаны между собой. И ещё: до службы Агний предупредил, что если случится пожар, все женщины должны бежать в эту комнатку, а мужчины оставаться на месте. Так вот, все и побежали, из женщин остались, кажется, только Елена Васильевна и я. Елена Васильевна потому, что боялась за мужа. А я - я испугалась за него. А он не испугался! Он отбросил циновку, которая лежала между алтарём и первым рядом, а под циновкой были топоры! Все мужчины взяли топоры и пошли на этих ребят. Агний тоже взял. И запел такой вот... гимн, что ли. "Воскресение Христово видевше", таким низким голосом, прямо мурашки по коже побежали. Те ребята просто оцепенели. А на его пути встали стулья: как раз те последние ряды, у которых были связаны ножки. Он тогда опустил топор на стул и разрубил его, одним ударом. И все эти бритые мальчики сразу бросились к двери, так что у них даже давка образовалась... Мужчины постояли немного, он первый рассмеялся, и тогда уже все засмеялись. Григорий Николаевич сходил закрыл ворота, и мы продолжили службу.
   Я в тот день не могла заснуть до трёх часов ночи, всё думала об этом и о том, почему я за него испугалась больше, чем за себя.
   А на следующий раз Евгения Викторовна, на коллективном покаянии, обозвала меня маленькой девочкой и влюблённой дурой. И я, правда, как маленькая девочка, расплакалась, прямо там, потому что это было неожиданно, очень несправедливо и очень нехорошо! А после службы, на беседе, Агний сказал мне много самых тёплых, ласковых слов, утешал меня, просил не обижаться на Женю. Он говорил, а у меня открывались глаза! Я же сама не заметила, как это случилось, что он стал для меня, как... как ясное солнышко. Господи, что за счастье это было - сидеть там и слышать, как любимый, ненаглядный человек тебя называет Асенькой!
   И вот, я поняла, что это очень сильно. Первый раз в жизни настолько сильно, по-взрослому, по-настоящему. Что, если он скажет мне умереть - я умру, скажет жить - я буду жить.
   И другие тоже замечали, что со мной происходит, шушукались, наверное, подсмеивались...
   Я не смогла таиться. Я призналась, во время следующей беседы. Ужасно тяжело выговорить такие слова. Агний мне ответил... - Ася выдохнула.
  
   - Как Онегин Татьяне.
  
   - Да. Именно так. Он был очень ласковый, заботливый. - Девушка отвернулась, чтобы смахнуть что-то с ресниц. - Он сказал, что тоже меня любит, по-человечески, по-христиански. Но полюбить меня, как мужчина - девушку, он, наверное, не сможет, не имеет права. Что пусть я не огорчаюсь, что это - не беда, потому что первая большая любовь - это прививка души. Боль проходит, а способность самоотверженно любить - остаётся.
  
   - Вас после этого разговора утешала Лариса, да?
  
   - Да, Лариса, но она мне не помогла. Тогда Ника. И она так хорошо со мной поговорила, что я перестала мучиться, мне почти стыдно стало за свои слёзы, ведь мир же не обрушился вокруг! Вы слушаете песни, которые поют сейчас? В них во всех... возвеличивается личное страдание. Это не я сказала, Агний. И нам, юным, кажется, что мы, со своим страданием, - центр Вселенной. А это не так. В Африке люди умирают от голода, а не от любви.
   И тут случилась беда. Папа узнал, что я хожу в молитвенный дом.
   Господи, господи, - Ася прижала ладони к щекам, - это был страшный скандал! Они, оба, кричали, что повяжут меня верёвками, цепями, но не пустят к этим сектантам! И я тоже кричала, что если они запретят мне верить, во что я хочу, ходить куда хочу, или если они начнут создавать общине проблемы, я вскрою себе вены! Я оказалась маленькая, лживая трусиха, и своего обещания - вскрыть вены - не сдержала. Потому что папа стал создавать Агнию, миленькому, проблемы! Но и это было не самое плохое.
  
   - А что было самым плохим?
  
   - То, что они рассказали об этом Коле, брату. Он старше меня на восемь лет. Коля тогда работал младшим офицером в Управлении федеральной службы исполнения наказаний по нашей области.
   Коля пытался со мной поговорить, раза два. Приходил ко мне в комнату, мрачный, жуткий, садился, смотрел мне в глаза и молчал. И у меня каждый раз начиналась истерика от его молчания, я кричала, чтобы он не смел, не смел, чтобы уходил немедленно! Он тяжело вздыхал и уходил.
  
   Мы становились у ограждения набережной.
  
   - Расскажите про юбилей Николая Никифоровича, Ася.
  
   - Юбилей? - переспросила Ася испуганно.- А вы - откуда вы знаете про юбилей?
  
   - Я много за это время узнал.
  
   - Я не хотела вам рассказывать, но, если вы очень хотите - расскажу.
  
   - Если вам неудобно, неловко...
  
   - Мне неловко, но не потому, что мне есть чего стыдиться. Просто это очень личное.
   Когда я пришла на ту службу - потому что юбилей был после - Агний прямо во время проповеди сказал, что я - красавица. То есть это было с чем-то связано, с какой-то мыслью, а не просто комплимент. Но как я вспыхнула! Меня никогда не сравнивали раньше с мадонной-девушкой! И не сравнят никогда. Как... как я его любила! После службы он немножко посидел со всеми и вышел на крыльцо. И я за ним. Поблагодарила за комплимент - он, улыбаясь, сказал, что это просто правда, что Бог даёт людям дар красоты... Я набралась смелости, покраснела ужасно и попросила его сделать мне сегодня ещё один подарок: погулять со мной хотя бы полчасика. Не как с прихожанкой, а как с девушкой, со своей девушкой. Просто так, понарошку, только притвориться! Ещё: чтобы он, только эти полчаса, меня называл на "ты", ведь никто не услышит, - чтобы я смогла ненадолго поверить в это "понарошку". И он согласился, он знал, как это мне важно. "Асенька, милая, - сказал он тогда, - ты мне этой прогулкой надеваешь петлю на шею. Но я на тебя не в обиде". Я, дурочка, думала, что это - из его любимых парадоксов...
  
   - И что же?
  
   Мы снова тронулись с места.
  
   - А что вы хотите, чтобы я вам рассказала? Что я была на седьмом небе от счастья эти полчаса? Что у меня сердце таяло, истекало, как снеговик на сковородке? Это банально - рассказывать про счастье, и слушать про него скучно. Посередине прогулки я тоже сказала ему "ты", само выговорилось, и потом так и говорила. Будь я, правда, не понарошку, его девушкой, женой, я бы, - Ася прижала на секунду пальцы к глазам, - Господи! - я бы пылинки снимала с него, каждую бы минуту снимала!
   Под конец прогулки я попросила поцеловать меня, и он поцеловал меня в лоб. Всё, больше между нами ничего не было. Но я вернулась на тот юбилей вся красная, как варёный рак. Красная, счастливая, глупая. Мне казалось: все видят, все догадались, ну и пусть, и я гордиться буду этим!
   Александр Данилович, - повернулась ко мне Ася, смотря почти умоляюще, - скажите: я ни в чём не виновата?
  
   Я сглотнул.
  
   - Нет, Асенька, нет. Так или иначе, всё это случилось бы...
  
   - Вы ведь не понимаете, о чём я. А я вот даже не знаю, как... как мне вам это...
  
   - Нет, Ася, я знаю. - Я шумно выдохнул. - Знаю о том, что это был ваш брат.
  
   - Вы знаете?! - воскликнула Ася.
  
   - С субботы, от Рёмера.
  
   Девушка низко склонила голову, пряча лицо в ладони. Минут пять мы шли молча.
  
   - А вы, Ася, откуда вы узнали?
  
   - Он послал мне письмо. Из Свято-Даниловского монастыря. Он сейчас там послушник. Из-за этого папа тоже обозлился, что, дескать, даже своей смертью "эта гадина утащила за собой..."
  
   - Ваш папа знает?
  
   - Я положила ему Колино письмо на стол. Он мне его вернул на следующий день и заявил, с такой злостью, знаете, что эту гнусную подделку его врагов он не читал и читать не будет. А я, если я верю - последняя дура. А приглашение вас на чай было способом вправить мне мозги. Вы ещё не поняли?
  
   - Уже понял...
  
   - Вот... я вам всё рассказала. А теперь вы мне скажите: что вы будете говорить о нём в пятницу?
  
   - Ася... Постойте, давайте остановимся.
  
   Мы встали.
  
   - Ася, если я буду говорить хорошее, я - не наверняка, но возможно - лишусь источника дохода, места преподавателя и будущей учёной степени.
  
   - Я не требую от вас этого! - почти вскричала Ася. - Не требую и не хочу! - Она снова пошла вперёд, я - рядом.
  
   - А если плохое, я совершу подлость. И, может быть, погублю, испоганю светлую память о нём.
  
   - Подождите, Александр Данилович! Разве нельзя найти компромисс? Чт? вас вынуждают сказать?
  
   - Что Агний Лазарев был сектантом.
  
   - Так... скажите! Скажите, Александр Данилович!
  
   - Если вы не будете называть меня Сашей, я подумаю, что вы смеётесь надо мной.
  
   - Скажите, Саша! - Ася так волновалась, что даже не удивилась моей странной просьбе. - Скажите просто, что он был... - она умоляюще заглянула мне в глаза, - ну, неопасным сектантом, что ли, добрым сектантом... Господи, как это наивно звучит, по-детски, какая я дурочка...
  
   - Я постараюсь. Я постараюсь, Ася, в тех рамках, в том железном наморднике, который на меня наденут. Если бы...
  
   - Что "если бы"?
  
   - Так, это вздор.
  
   - Нет, скажите.
  
   - Асенька...
  
   Я встал: мне самому стало страшно от того, чт? я собирался сказать, но и молчать было нельзя, не будет у меня иного времени сказать это. Она тоже остановилась.
  
   - Знаете, когда я опрашивал прихожан, все говорили о вас по-разному. Кто-то - "Красавица", кто-то - "Миловидная", кто-то - "Нет, обычная девчонка".
  
   - И к каким выводам вы пришли? - улыбнулась Ася. - Кому можно верить?
  
   - Своим глазам. Теперь я и сам виду, что вы красавица. Но и не это важно. Вы - честная, благородная, чуткая, отзывчивая. Вы себя называете обычной, а таких, как вы - одна на тысячу. Господи, что же я вообще говорю... и... я никому не говорил такого раньше, никому.
  
   Ася, строгая, серьёзная, уже покраснела.
  
   - Зачем... зачем вы это говорите?
  
   - Не знаю. Что вы думаете: все вещи готовятся заранее? Делаются с целью? Если бы я имел право, я бы вас... полюбил, не с первой секунды, так со второй. Я такого права не имею. Дерзко, грешно и безумно помыслить, что вы, любив некогда его, которого люди называют "мистиком от Бога" и едва ли не святым - что вы...
  
   - Подождите, подождите, молчите!
  
   Я покорно замолчал.
  
   - Але... Хорошо, пусть по-вашему. Саша! Как это странно - называть вас Сашей. Саша... Нет, это не дерзко и не безумно. Я простая девушка, не святая, а вы - вы добрый, хороший. Но разве - простите за банальность - разве сердцу прикажешь, Саша? Разве знаю я, смогу ли я когда-нибудь вас полюбить? Не знаю. Когда любят - не торгуются, не выпрашивают особых условий. Когда любят - дарят всё и ничего не ждут. Понимаете?
  
   - Понимаю.
  
   - Саша! Если вы хотите, чтобы я уважала вас, вам не нужно ничем жертвовать. Я уже знаю, что вы милый, несчастный человек, подневольный. Я вас уже уважаю! Жалею.
  
   ("Но если вы, Саша, хотите надеяться, что я когда-нибудь п о л ю б л ю вас, - только надеяться, не имея гарантий, ведь сердцу не прикажешь, - пожертвуйте всем. Потому что когда любят - дарят всё, и это справедливо", - мысленно закончил я с горечью.)
  
   - Вы не сердитесь на меня, Ася?
  
   - Нет. А вы на меня?
  
   - За что бы...Скажите, Ася: Ника ещё жива?
  
   - Да, она живёт в молитвенном доме.
  
   - Я так почему-то и думал...
  
   - Я думаю, вы сможете с ней поговорить. Хотите - я позвоню ей? Только зачем? Разве вам это поможет, теперь? Только расстроит...
  
   - Чтобы узнать истину, и истина сделает нас свободными, - ответил я словами Христа, серьёзно. Девушка взглянула на меня почти с испугом. - Прощайте, Ася. Благослови вас Бог.
  
   - И вас. Знаете, я украла у любимого мной человека поцелуй, который не заслужила. Если хотите - я вам его верну.
  
   - Хочу.
  
   - Закройте глаза.
  
   Я закрыл глаза, и Ася, привстав на цыпочки, положив мне руки на плечи, тихо, осторожно поцеловала меня в лоб.
   Когда я открыл глаза, она уже шла прочь, не оборачиваясь, пока совсем не скрылась из виду.
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  
   Вечером понедельника я закончил расшифровку беседы с Велеховой и отослал Вере Батюшкиной интервью NN 4, 5 и 6. Про Рёмера помощнице Гросмана лучше не знать, а рассказывать этой бабище про Асеньку мне казалось не только опасным, но и кощунственным.
   Через полчаса мадмуазель редактор позвонила мне сама.
   - САша, здрАвствуйте...
   Господи, сколько всего случилось за время со дня нашего последнего общения, а она всё жива, и не изменилась ни капельки! Ведь дурак - он нигде никогда не умрёт, и бессмертна лишь пошлость людская...
   - Спасибо вАм за материАл. Но нам нАдо встретиться лично, дА?
   - Зачем?
   - Мы обсудим готовый вариАнт. И вы не послАли мне научные выводы.
   - Это я сделаю в последнюю очередь. Поскольку вы обещали их не трогать, то уж зарезервируйте в книжке три страницы для выводов, будьте любезны.
   - Нет, я обЯзана их посмотреть... КогдА вы приедете? В среду утром, кАк обычно?
   - Да, если вы к тому времени сделаете готовый вариант.
   - Конечно, нет. Я обработаю вАш материАл, а остальное от вАс, САша, уже не зависит...
   - Вера Алексеевна, вышлите мне обрАботанный материАл, - не удержался, передразнил я, - на почту, и дело с концом.
   - Не-ет...
   - Нет?
   - Не-ет. Не ссорьтесь с редАктором, САша! Не создавАйте проблем своему труду! ПриезжАйте.
   - Фиг с вами... Я приеду в среду в двенадцать, у меня, к сожалению, будет мало времени.
   - До свидАния...
   - Всего доброго.
  
   Во вторник. утром у меня начинались семинары со вторым курсом, которые ещё на прошлой неделе не стояли в расписании. (Это - обычная практика, учебная нагрузка любого преподавателя к концу семестра увеличивается, а никак не уменьшается.) Но вместо того, чтобы идти в университет, я ещё накануне позвонил старосте группы (я уже работал с этой группой на первом курсе) и... преспокойно отменил занятия. Потом наверстаем, авось деканат не заметит. А заметит - что ж, скажусь больным.
   Вместо преподавательской деятельности всю первую половину дня я усиленно размышлял над тем, что именно скажу Овчарину и каким образом смогу раздвинуть будущие узкие рамки.
   Я составил примерный план лекции.
   А. Секты: догматическое и научное определение, необходимость их изучения. Критерии отделения секты от "традиционной", магистральной ветви данной религии.
   Б. Община Лазарева, что нам о ней известно. Доказательства того, что община, согласно научным критериям, действительно была сектой.
   С этим пунктом выходили трудности.
   В первой главе своей диссертации я определял следующие важнейшие признаки секты:
   1) элитарность (трудность проникновения в секту для посторонних, ощущение членами своей особости, избранности и т.п.);
   2) отход и искажение догматики данной религии;
   3) презрение, отрицание общечеловеческой этики (например, призывы к насилию и убийству иноверцев, полному сексуальному раскрепощению или, напротив, самоистязанию; отрицание семьи, личной собственности и пр.);
   4) жёсткая дисциплина, принуждение членов; тотальный контроль за их сознанием;
   5) отсутствие легитимного священства или его легитимация ненормальными, противоречащими традиции и здравому смыслу способами;
   6) харизматичность лидера.
   Община св. Татьяны никак не была элитарной, если любой желающий мог прийти в неё "с улицы" и оставаться столь долго, сколько захочет (даже по отношению к "бунтовщикам", вроде Евгении, не применялось никаких строгих мер), а сам лидер оказывался "прост, как вода".
   Об "учении Лазарева" и его соответствии христианской догматике я не рискнул судить: слишком это тонкая и сложная область.
   Не было никаких данных о презрении Агнием Лазаревым общечеловеческих нравственных норм. Напротив, в непростых ситуациях он вёл себя гуманно и чутко.
   О принуждении общинников и тотальном контроле их сознания говорить не приходилось, напротив, "демократичности" прихода позавидовали бы даже баптисты: ведь некая "девчонка со стороны" уже при втором посещении во всеуслышание высказала лидеру свои претензии - и эти претензии частично были приняты.
   Нелегитимность? Но, с точки зрения первоначальных христиан, Лазарев как священник был легитимен. Более того: и для современных протестантов он оставался таким, ведь уровень его знаний преподаватель Евангелического колледжа нашёл "высоким", а община признала своим "пастором", таинства же рукоположения в протестантизме не существует.
   Итак, оставался только критерий харизматичности. Но, строго говоря, почему, на каком основании я вообще раньше выделил этот критерий? Если придерживаться его, то все приходы (православные, католические, иные) с талантливым, обаятельным лидером во главе нужно признавать сектантскими!
   Единственный способ не слишком погрешить против истины - это умолчать о подлинности "свидетельства" Лазарева (ведь мог же я не знать об этом, в конце концов! Ведь встретился я с Рёмером только по счастливейшей случайности!) и вывести сектантский характер общины из единственного, пятого критерия. Да, по сути, и д о л ж е н я был умолчать о том, что видел настоящего Рёмера, ведь в этом случае я не мог бы не обнаружить грубой фальсификации Гросмановского "лжесвидетеля", а это сулило серьёзные проблемы!
   В. Неоднозначность личности Лазарева, положительные моменты его деятельности.
   Здесь, слава Богу, было о чём говорить.
   Г. Предостережение юным душам о пагубности обращения в какую бы то ни было секту.
   По поводу этого пункта (а его от меня, я знал, всё равно потребуют) на моей душе особенно скребли кошки. Что ж, промямлим как-нибудь пару тривиальных фраз...
   Этого плана я и собирался придерживаться, не отступая "дальше" (и без того - искажения истины!) ни пяди.
  
   В кабинет Овчарина я постучал, непривычно для себя волнуясь.
   - ...Заходите, заходите, молодой человек! Рады вас видеть! А то ведь за вами не угонишься...
   Овчарин, развалившийся в кресле, поковырял в зубах сложенной на угол бумажкой, посмотрел на часы.
   - Мы тут слыхали, вы с публичными лекциями выступаете, сударь?
   - Да... Евгений Васильевич, спасибо вам большое за поддержку, но я даже не знаю, достоин ли я и кому это может быть интересно...
   Овчарин немного просветлел, смягчился, бросил иронию.
   - Ну как кому - всем интересно. А достоин ли - это, Саш, зависит от того, что именно ты собираешься поведать русскому народу, какую, так сказать, сермяжную правду жизни.
   - Я принёс план лекции, Евгений Васильевич.
   - Давай сюда.
   Овчарин просмотрел план, цокая языком, покачивая головой, поднимая брови.
   - Тэ-эк, тэ-эк... Эх! - Он отложил бумажку. - Никуда, Сашуленция, не годится!
   - Почему? - спросил я упавшим голосом.
   - Как это "почему"? - изумился руководитель отдела. Пододвинул кресло к столу, поставил на стол локти, приблизил своё лицо ко мне.
   - Раньше-то ты вон как соображал лихо, а теперь, что, голова отказывает? По-твоему выходит, что Лазарев - сектант, только потому что у него диплом липовый. И это всё?! Это, Сашуль, мы и без тебя раскопали! А ещё? Это же... херь какая-то, а не научная работа! Что, диплом - единственный признак сектантской деятельности?
   - Нет. Евгений Васильевич, я выделяю в своей работе шесть критериев определения секты. Но проблема в том, что община Лазарева другим критериям - не соответствует.
   - Какие критерии? Что ты там изобрёл, горе-учёный?
   Я был готов к этому вопросу и с достоинством положил перед ним "кирпич" первой главы диссертации.
   - Я ничего не изобретал, Евгений Васильевич, а только систематизировал, что до меня сказали видные религиоведы и богословы. Страница пятьдесят три.
   - Ишь ты, какой Талмуд! Ну-ка поглядим вашу писанину...
   Как меня раздражало это чиновничье презрительное отношение к серьёзному, качественному научному труду!
   Овчарин открыл текст на нужной странице и повёл по строчкам пальцем с жёлтым ногтём.
   - Так, элитарность - это я не понимаю, проехали. Догматика... Пусть, конечно, в догматике попы разбираются, - он снова взглянул на часы, - но... лысая баба в чине дьякона - это что, не искажение догматики?!
   - Евгений Васильевич!..
   - Не мешай! Где ты в русской православной церкви видел лысых баб в чине дьякона?! Или у католиков видел? Отрицание этики... То, что все бабы под твоего любимого Лазарева штабелями ложились - это не отрицание этики? Тотальный контроль... То, что он каждую неделю мозги перетрахивал своему фан-клубу - это тебе не тоталитарный контроль, а?
   - Евгений Васильевич, у меня нет надёжных данных ни о "штабелях", ни о "перетрахивании мозгов", как вы выражаетесь. Последующее изучение, опросы внушающих доверия свидетелей доказывают, что всё это ближе к домыслам, чем к правде.
   - Ох, Сашуля, Сашуля... Вот такие, как ты, и продали в девяностые годы нашу страну за понюшку табаку! - вдруг озлобился Овчарин. - У ч ё н ы е! - произнёс он с презрением, скривившись. - А доказательства того, что фашисты душили людей в газовых камерах, наших отцов и дедов убивали - есть у тебя? Или ты в этом тоже сомневаешься, у ч ё н ы й? Преподаватель вуза, историк! Как хоть ты лекции студентам читаешь об Отечественной войне, п р е п о д а в а т е л ь? Как тебя... допускают читать-то их, а?
   - Не допускайте, - согласился я равнодушно.
   Овчарин цокнул языком, откинулся на спинку кресла, снова мимоходом глянул на часы.
   - Вон ты, значит, как заговорил...
   Он скрестил пальцы на животе, вращая большими пальцами в воздухе, что делало его похожим на какого-то жука.
   - Хорошо, не допустим. Самому-то не стыдно?
   - Нет.
   - Да уж поздно не допустить тебя, болвана! Уж объявление в газете напечатали! Люди же придут, журналисты!
   - Какое объявление? - испугался я.
   - О твоей лекции, дурак! - он кинул мне свежий номер "Вечернего города".
   - А... - я, хоть и был испуган, не мог не улыбнуться. - В этой газетёнке, которая напечатала мерзость про благотворительный фонд?
   Овчарин истолковал по-своему.
   - Именно так: мерзость напечатали. Ну, я позвонил редактору и сказал: что же вы творите, уважаемая? Нехорошо-с! Сначала голые бабы на задней странице, теперь вот и опиум для народа по сходной цене... А вот чтобы искупить грех-то свой, так сказать, помогите нашему юному дарованию, пусть донесёт до народа правду!
   Новая ложь, которую мне преспокойно скармливали.
   - Так-то! А ты, оказывается, нам такую свинью хочешь подложить! Да, Шурик, спасибо, удружил...
   Овчарин снова перегнулся ко мне, заговорил по-новому, сочувственно.
   - Что с тобой происходит, Саша? Что ты - жалеешь эту мразь?! Кто он тебе - брат родной? Кто, - снова его голос окреп, зазвенел металлическими нотками, - кто хоть тебя так обработал? Признавайся!
   Я вздохнул, заставил себя посмотреть ему в глаза, криво улыбнуться.
   - Евгений Васильевич! Я - скажу вам как есть, как на духу - я человек, по сути, светский. Наверное, вы правы, я тоже... атеист, потому что мне на эту религию-хренлигию... - насрать! И на Лазарева мне насрать! С чего вы вообще взяли, что мне его жалко?! Ещё скажите, что я люблю его! Что он - девушка красивая? Или это я - голубой? Мне, думаете, самому не было обидно, когда я узнал, что этот архип**дрит ни с одной женщиной из прихода не переспал, что у него там отсохло всё? Ведь гипотеза же рассыпается!! Или что он был лидер не по типу Сталина, а по типу раздолбая-Горбачёва, которому только ленивый не говорил, что он придурок, а он улыбался? Что, думаете, я - фанат Горбачёва, который великую страну развалил? Да я видеть не могу его лысую рожу! Знаете, как горько? Работаешь, копаешь - и на тебе, хрен с маком! Но хотите - верьте, хотите - нет, а я учёный! И мне моя научная совесть не позволяет взять и фальсифицировать факты, заниматься враньём! Я же себя уважать не буду после этого!
   Овчарин тяжело вздохнул.
   - Где же этот чёртов поп... "Уважать он себя не будет"... "Фальсифицировать факты"... "Совесть ему не позволяет"... Я, я тебе позволяю! Я тебе не только позволяю, я тебе... приказываю! Я в нашем городе - самый главный по религии! Главнее митрополита! Потому что это от меня зависит, получит епархия, например, разрешение на открытие православной гимназии, или хер она получит! Ты, Сашуль, не знаешь, что для людей нужно. А я, я - знаю! Потому что такие, как ты, изобретают водородную бомбу! А такие, как я, не позволяют бессовестным придуркам получить "правдивую информацию" о том, как сделать ядерную боеголовку в своём гараже! Понял ты меня?
   Я с сомнением покачал головой. Овчарин искривил лицо так, будто я сверлил ему зуб без наркоза.
   В дверь энергично постучали.
   - Ну, наконец-то! - руководитель отдела с неожиданной резвостью спрыгнул с кресла и распахнул дверь. Ба, да это отец Никодим! Протоиерей и чиновник пожали друг другу руки.
   Испрашивать благословения у священника в чиновничьем кабинете показалось мне просто глупым, поэтому я робко поприветствовал отца Никодима словами "Здравствуйте, батюшка" и кивком головы.
   - Здравствуй, здравствуй, дружочек... Как продвигается работа?
   - Почти весь материал собран, отец Никодим, - ответил я оторопело.
   - А беседа ваша, Евгений Василич, как продвигается?
   Овчарин развёл руками.
   - Упёрся рогом, Никодим Андреевич! Сомневается, видите ли, в том, что Лазарев был сектантом! Вот до чего наука-то дошла...
   - Евгений Васильевич, я не сомневаюсь! - энергично вмешался я. - Я просто не хочу передёргивать и делать из... обычного дурачка какого-то Антихриста! Говорить, что Лазарев спал с женщинами своего прихода, когда он на них даже не глядел! Или что он выстроил всех по линеечке, когда Лазарев плевал на дисциплину!
   Отец Никодим взял свободный стул и сел на торец стола, между нами.
   - Сашенька, - заговорил он густым, сочувственным голосом, - Лазарев - это не "обычный дурачок". Он не сатанист, разумеется, и, наверное, не заурядный бабник. Я допускаю даже, что он был в своей личной жизни неплохим, не злым человеком. Тем хуже! Потому что вы, Саша, неспособны заметить сами тонкий яд, тонкую прелесть его речей и поступков. И вы уже очарованы этой тонкой прелестью, так, что начинаете сочувствовать обманщику. Ибо Лазарев - обманщик, и вся его деятельность есть непрерывная цепь тончайших, невидимых неискушённому глазу теологических и нравственных подмен. Невольный обманщик, может быть, бессознательный, но тем хуже для него.
   Вот, допустим, первая подмена: смешение слов "дар" и "Дух". Дары человека не всегда исходят от Бога. Есть дар убийцы, дар лжеучителя, дар тирана. Безусловно, Лазарев обладал даром, но каким? И если бы всякому даровитому человеку было позволено священство, мир скатился бы в пучину мерзости. Вспомните Адольфа Гитлера и Иосифа Сталина. Или они были лишены многих даров? Или не учреждали они новых религий? Антихрист, Саша, начнёт с того, что присвоит себе право первосвященства, ибо будет наделён величайшими дарами! Но не всегда дар - благословение Господне.
   Вот и вторая подмена: женское священство. Женщина есть непрочный сосуд, она более, чем мужчина, подвержена искушениям земного мира. Если ваш и соседский ребёнок подерутся, мужчина будет защищать того ребёнка, который прав, а женщина - всегда своего. Женщина ищет удобства, мужчина - истины. И женское священство разрушит истину и станет предвестием Антихриста. Даже иноверцы, Саша, буддисты - и те, как огня, как от чумы, бегут от женского священства! Ибо женщина - ещё и сосуд влечения! На чём останавливались мысли прихожан лжехрама Лазарева? На словах ли молитвы? Или на женских округлостях рясы матушки-диаконицы?
   - Эх! - усмехнулся Овчарин. - Конечно, на округлостях!
   - Да и вообще, Саша, давно хотел сказать вам... Допустим на секунду, что Агний не был этаким разумным, коварным растлителем. Я даже сочувствую этому бедному мальчику, сочувствую глубине его самообмана, потому что его вера - это НЕ христианство. Отнюдь! А что же, вы меня спросите? А это... поэзия. Вот так вот. Поэзия! Представьте себе ребёнка, шестнадцатилетнего, или двадцатисемилетнего, неважен возраст, который насмотрелся фильмов, начитался романов, рассказов наслушался и стал вот... поэтизировать войну. Дескать, доблестная красная конница на лихих конях. Броня крепка, и танки наши быстры. А вместо сердца - пламенный мотор. И он верит, Сашенька, искренне верит, что война - такая, с цветами и песнями! И что солдаты говорят языком "Слова о полку Игореве"! А война - это тяжёлый труд, пот, кровь, грязь, мат-перемат, и ничего общего она не имеет т...й начитался романов_______________________________________________________с поэзией, и негоже, грех её романтизировать. Так же и христианство Лазарева, эта картиночка с плаката, оно, увы... плод его воображения.
   Вот поэтому, Саша, Лазарев - опасен. Достоин сожаления, да, но опасен. Потому что за такими же мальчиками, как он, другие мальчики и девочки соблазняются этим п р и д у м а н н ы м христианством, рвутся на духовную брань и погибают даже не от первого выстрела, а от тифа в грязной теплушке. Или от грыжи, когда своими слабыми ручками рагружают фронтовой обоз. Читали ли вы Сократа, коего иные отцы церкви называют христианином до Христа? Вот что говорил Сократ: кража - грех. Но украсть у врагов оружие, чтобы они не убили ваших жён и дочерей - не грех. Так же и я скажу вам: ложь - грех. Но избрать маленькую ложь, чтобы уберечь юные души от растления опасной, тонкой прелестью, столь тонкой, что вы сами уже поддались ей - не грех.
   - Прекрасно вы говорите, отец Никодим! - серьёзно заметил Овчарин. - Разве мне так сказать? Я же - кто? - обычный чиновник, бумагомарака...
   Всё, всё смешалось в моей бедной голове от этой речи!
   Действительно, вдруг отец Никодим - прав, я же - слеп? И как он не может не быть правым, с его умными, сильными, неотразимыми аргументами? Что с того, что Агний был добр, прост, умён, всем и каждому улыбался? "Можно улыбаться, улыбаться, - и быть мерзавцем", сказал Гамлет. Николай Никифорович! Ася, Асенька, милая! Неужели мы все, не замечая этого, оказались в сети лживых слов хитрого, ядовитого паука, который оделся крыльями прекрасной бабочки? Или всерьёз поверили наивному поэту, выдавшему свою фантазию за истину?
   - Отец Никодим, возможно... вы правы. Но успокойте уж меня окончательно! Вы... даёте мне своё священническое благословение на такую лекцию, которая представит Лазарева чудовищем, даже если для такого представления придётся преувеличить реальные факты?
   - Если бы, Саша, вы были достаточно искушены в богословии - и, главное, если бы и ваши слушатели были бы столь же искушены - вам не потребовалось бы ничего преувеличивать. Вы просто сказали бы людям то, что я сейчас сказал вам, и этого оказалось бы достаточно. Но люди века сего есть дети. Они не слышат звука тише пушечного выстрела, не замечают ароматов цветов, если теми ароматами не торгуют за баснословные суммы. Другие слова, другие факты нужны этим юным душам, Саша, мягкая кашица, ибо младенцы не могут жевать твёрдую пищу. И поэтому - да, я даю вам своё иерейское благословение.
   ("От кого я уже слышал про мягкую кашицу?")
   Отец Никодим сложил пальцы правой руки в виде букв IСХС и перекрестил меня. Я смиренно опустил голову.
   - Ну, вот и чудненько! - обрадовался Овчарин и хлопнул в ладоши. - Сашуль! Жду в четверг твою лекцию, в напечатанном виде! Проверю тебе... стилистические ошибки! Слышишь? В четверг - крайний срок! А не то... - гляди у меня!
   - Нам бы с вами ещё немного посекретничать, Евгений Василич, - улыбнулся отец Никодим в свою густую бороду.
   - Посекретничать? Саша, выйди в коридор!
   Я вышел в коридор и стал смотреть в окно на падающий снег. На душе у меня было страшно тоскливо. Что же ты тоскуешь, болван? Ведь всё устроилось как нельзя лучше! Все грехи тебе отпущены, и на том свете святой Пётр тебе за твою спасительную ложь ещё и спасибо скажет! Сколько умных, хороших, чутких людей отравил Лазарев своим тонким ядом...
   Отец Никодим вышел. Овчарин распахнул дверь кабинета.
   - Сашуль, зайди ненадолго!
   Я зашёл и безучастно сел на стул.
   Овчарин подошёл к двери кабинета и запер её на ключ.
   - Ты, товарищ учёный - поганец! - тон его сразу резко изменился. - А ну - выкладывай!
   - Что выкладывать? - оробел я.
   - Всё, всё выкладывай! Всё, что накопал, все свои... извращённые бредни!
   ("Что, что такого мог ему сказать отец Никодим?!")
   - Какой убийца тебе приснился? - продолжал спрашивать меня Овчарин, хлёстко, с нажимом. - А ну, отвечай, живо!
   Отвечать не хочешь? Так я тебе скажу, Сашуля, что я сделаю! Думаешь, профессор Мамонтов не в курсе твоих личных дел? Давеча как раз с ним говорили... Думаешь, я не знаю господина Азина, с дочкой которого ты спелся? Я не знаю, так другие отделы знают! Или, думаешь, я не знаю твои шашни с этой журналюшкой? Уж позвонил мне Илья Константинович, нажаловался! А я вот что сделаю: сообщу господину Азину, как ты лихо-то стал, двух баб сразу окучиваешь! Рад он будет, как думаешь?
   Я широко раскрыл глаза. Господи! Вон уже до чего дошло!
   - Так это ещё цветочки, Сашок! - развивал свою мысль Овчарин. - Я сейчас звякну паре влиятельных людей - и вышибут тебя из родного вуза за милую душу. И пойдёшь ты, Сашок, в российскую армию. А там таких, как ты, Сашок, имеют со всей широтой русской души! Так что тебя, Сашок, деды сперва измордуют, а потом ещё измордуют, потом все мозги тебе отобьют, а потом так измордуют, что член тебе отрезать придётся, вот как недавно Сычёву!
   - Ему же ноги ампутировали... - пробормотал я.
   - Ноги и член! Ты новости какие смотришь? Телеканал "Россия"? Euronews смотри, балда! Ну, и кому ты будешь нужен, без члена и без мозгов?
   Так, ты будешь говорить? Или мне милицию вызвать? Чтобы тебя задержали на семьдесят два часа?
   Спасительная идея меня осенила!
   - Евгений Васильевич, стойте! Я... понял всё! Это вы про Велехову, да?
   - Велехову? Очень интересно! Значит, Анна Борисовна, государственная служащая, - это она зарезала твоего придурка?
   - Нет, нет! Это мормоны!
   - Какие мормоны? - опешил Овчарин.
   - С которыми она знакома!
   - С чего... с чего ты взял, что Велехова знает мормонов?! Ты, брат - ошизел, что ли?!
   - Ну как же, с чего, Евгений Васильевич! Помните объявление в "Вечернем городе"? Так вот, - вдохновенно запел я, - я вышел на Алексея Зубова! Это оказался обычный бизнесмен, который, по доверенности Рёмера, собирает деньги якобы для прихожан, а, по сути, себе в карман!
   - Так, а Рёмер где? - быстро спросил Овчарин.
   - В Болгарии, где же ещё? - удивился я. - Но Алексей присутствовал при самоубийстве Лазарева...
   - Так самоубийстве же, балда!
   - Но он, Алексей, мне рассказал потрясающие вещи! Да, самоубийстве, но это было почти что убийство! Вот слушайте.
   Овчарин снова сел в кресло.
   - Оказывается, Рёмер вышел не только на баптистов, но и на мормонов, чтобы иметь деньги и от тех, и от других. Ну, понятное дело, те его сразу стали снабжать своей литературой, по типу, Иисус Христос - негр...
   - Знаю, знаю! Можешь не рассказывать! Это наши, местные мормоны?
   - Нет, московские... И Рёмер имел прекрасные деньги с общины, делал супер-бизнес! Но тут пришли плохие времена, на Лазарева подали в суд, за подделку диплома, кажется, и Рёмер понял: надо закрывать проект, делать ноги! А как закрывать? Надо убить лидера! Но сам он это сделать боялся, поэтому подсунул Лазареву мормонскую книженцию, что-то там об очистительном самоубийстве. И стал постепенно, тихонечко подталкивать его к этой мысли... А у того, бедняги, началось расстройство ума, шизофрения - он и раньше-то не блистал рассудком - ну, и полез парнишка в петлю, через месяц после такой обработки! А Велехова была знакома с мормонами, сказал Алексей, поэтому, фактически, она - соучастница!
   Овчарин тихо присвистнул. Схватил себя за волосы.
   - Ой-ёй-ёй, Сашуль... Экий бред...
   - Бред?! - вознегодовал я благородным гневом. - Это мне Зубов рассказал! Вы что, ему не верите?
   - Придурок твой Зубов, дебил, мудило! Злости не хватает... Ты - абсолютно уверен?
   - Издеваетесь, Евгений Васильевич? Да у меня интервью записано на плёнку!
   - Значит так, Сашок... Ты это интервью, надеюсь, в диссертацию не вставишь?
   - Что вы, Евгений Васильевич, как можно?! Я же понимаю, речь идёт о государственной служащей! Да неужели я окажусь таким подлецом!
   - Правильно, правильно мыслишь, Сашенька: не вставляй, не смеши людей... А вот на лекции, так и быть, скажи. Скажи... Значит, мормоны... Так, а девочка эта, Ася - может быть, это... её близкие убили?
   - Нет, - ответил я серьёзно. - Тупиковый след. Никто ничего не знает про Асю, кроме того, что она - совсем не Ася.
   - А кто же?
   - Ну, какая-то там Асылбикэ, или Айсара, или Алсы-Ханум... Да у них и мотива не было! Девочка к нему клеилась, а он - ноль внимания. Всё, мертвяк.
   - Не было, говоришь, мотива... Ладно! Ты... ты уж извини меня, Сашка, что я тут немного пошумел. Испугался я! Ретивый ты очень...
   - Что вы, Евгений Васильевич! Я вас так понимаю: государственное же учреждение! Это вам спасибо, что так мягко со мной обошлись! Да я бы на вашем месте ФСБ вызвал, чтобы из меня ногами выбивали...
   - Ну, ну, Сашок, я же не зверь... Подожди-ка! Что-то не склеивается у меня! Как же это ты знал, что Лазарев начитался мормонской хрени, и не мог из этого сделать вывод, что он искажает христианскую догматику?
   - Так очень просто, Евгений Васильевич! Ведь где мормоны, там и Анна Борисовна! И я решил: никому, ни полслова, выкинуть из памяти, не приведи Бог...
   - Ну, со мной-то можно уж было поделиться... ладно, Саш. Ступай. Больше тебя не держу. Но в четверг ты мне, как штык, представишь полный, печатный вариант своей лекции! Понял? А то... про Сычёва была шутка, конечно, но в каждой шутке... есть доля шутки! - Овчарин осклабился, показав зубы. - Иди, учёный муж, иди, работай...
  
   Моих сил еле хватило для того, чтобы доплестись до дома, переодеться и растянуться на диване. Машуля, к счастью, ещё не пришла. А переодеться пришлось потому, что за время моей беседы с "научными консультантами" моя рубашка промокла п?том насквозь, будто я в этой рубашке купался в солёном море...
   Я едва не выдал своё знание, чудом выкрутился. Будет ли Овчарин меня перепроверять? Зубов знать не знает про мормонов! Но, даже если он будет отрицать, Овчарин ему вряд ли поверит: нашкодил, дескать, друг, насочинял баек, а теперь хочешь остаться чистеньким... На всякий случай я отправил Зубову SMS-сообщение:
   "Алексей, мне пришлось сказать, что ты мне слил информацию о мормонах. Рёмер знал мормонов, и те толкнули Лазарева на самоубийство. Если не подтвердишь, и тебе, и мне будет хуже".
   Два вопроса теперь вставали передо мной во весь рост.
   Первый: должен ли я доверять отцу Никодиму? Может быть, Лазарев - и не сектант, но отец Никодим - безусловный, авторитетный, самый подлинный священник, подлинней не бывает...
   НО ДОЛЖЕН ЛИ Я ДОВЕРЯТЬ СВЯЩЕННИКУ, НАРУШИВШЕМУ ТАЙНУ ИСПОВЕДИ?
   Конечно, нарушил он эту тайну из благих намерений: как бы, дескать, чего не вышло, как бы молодой парнишка не наломал дров, не испортил бы чью карьеру (да и свою карьеру, мимоходом). Славно. Но отец Никодим - священник, а не слуга государев! Не должна, никогда не должна духовная власть становиться рабой светской, срастаться с нею, печься в первую голову о её интересах, а не об интересах человеческой души!
   Как, как придумал отец Никодим уподобить христианство - военному быту, с его грязью, немудрящей простотой, матерной руганью?! Да, и я не мальчик, и знаю, что православие состоит не их одних прекрасных душ. Но если церковь даже труда себе не даст устремиться к совершенной жизни души, если останется "грязной теплушкой" - кому нужна такая церковь?!
   Уважать отца Никодима? Я не против его уважать. Но доверить жизнь этому человеку? Что же вы, ваше преподобие, профессионал от религии, не справились с душевной болью Лазарева, будучи его духовником, и, не справившись, умыли руки, ошельмили фюрером своего бывшего питомца?
   А разве в случае с Велеховой вы не умыли руки? Внезапно, как наитие, я понял, что отец Никодим - духовник Анны Борисовны. Кто же ещё! У редких верующих есть духовник, и разве женщина, имея духовника, человека, которому доверяет всю себя, повезёт "больного душой мальчика" к какому-то другому, малознакомому священнику?! Велехова при мне позвонила вам и ожидала совета, благословения сказать мне или умолчать. Допускаю, батюшка, что вы ничего не знаете об Асе и знать не хотите, кроме того, что на совести Велеховой - тяжесть в связи с этой гибелью. Да начни она вам рассказывать подробности, вы бы остановили её: не нужно, это лишнее. И вот, не желая взять на себя ответственности за совет, вы просто позвонили Овчарину, который, вы знали, знает больше. Из тех же побуждений: не вышло бы чего, не повредить бы кому... Благородные побуждения, положим, я не осуждаю их. Но мастерство, но ответственность за человека - где же? Сейчас - сейчас я вам не верю. Простите, батюшка...
   А вот и второй вопрос: что же делать мне, бедному?
   Нет на мне никакого иерейского благословления! Не спасёт благословение неумелого иерея! Чтобы решиться на то или иное, я должен понять, был ли Лазарев обманщиком или нет, вливал ли он по капле тонкий яд в уши свои прихожан, или этот яд был лекарством. Должна помочь мне в этом - Ника.
   Я включил ноутбук, собираясь написать Асе письмо. Но уже было письмо, от неё, от Асеньки, в моём почтовом ящике!
  
   "Здравствуйте, Саша. Я позвонила Нике. Она готова встретиться с вами, но ставит условия. Вы должны прийти завтра, когда зайдёт солнце. Ворота и дверь будут отперты; закройте их за собой. Вы не должны брать с собой никакого оружия, фонарик тоже не берите. Вы должны отключить сотовый телефон. Вы не должны с собой никого приводить. Вам не стоит на неё кричать или повышать голос.
   Если я не обманываюсь в вас, если вы хороший человек, я вас очень прошу: пожалуйста, не нарушайте этих условий. После смерти Агния Ника не очень здорова, она от громкого звука, наверное, может умереть. И я вам советую, от себя: говорите с ней шёпотом или очень тихо, привыкните к тому, что она говорит мало, чудн?, и не сердитесь на неё, пожалуйста.
   А на меня вы не сердитесь, за вчерашний разговор, то есть за его конец? Пожалуйста, не надо.
   Я не знаю, приду ли я на вашу лекцию в пятницу. Я постараюсь, но ложь о любимом человеке слушать очень тяжело, так что лучше мне, может быть, вообще не приходить.
   Пишите мне, если вдруг что-то случится.

Ася".

  
   Что за день предстоит мне завтра! Утром - Вера Батюшкина, вечером - Ника. Помоги, Господи...
   Когда пришла Машуля, я вовсю шмякал на компьютере лекцию для пятницы, точнее, её "официальный", самый одиозный вариант, с Лазаревым - растлителем и кровосмесителем. Я решил также заготовить второй вариант, более человечный и близкий к истине. Какой из них я изберу на лекции? Вопрос пока оставался открытым.
   - Снова страдаешь ерундой? - поинтересовалась Машуля хмуро.
   - Маш, ты в курсе, что у вас в пятницу, в четыре, будет лекция?
   - Да, Мамонта. Ненавижу я это мамонтоведение! А смотаться никак: отмечает...
   - Ты не угадала. Лекцию буду читать я. Сейчас как раз её пишу.
   - Правда?! - восхитилась Машуля. - Слушай, прикольно! Подружкам скажу! Дашь позыркать?
   - Ты же ничего не хочешь слышать о моей работе?
   - Ну, это же особый случай!
   - Сейчас: подожди минут сорок...
   Я закончил лекцию, распечатал её и вручил Машуле.
   Та уселась на диване по-турецки, перекинув косу наперёд, и принялась читать, закусывая порой конец косы.
   - Вау! Он был, оказывается, извращенцем... А я что говорила! - Маша взглянула на меня просветлённо. - Нет, Сашуль, ты - молодец! Я-то думала, ты сбрендил от религии, а ты - ух как завернул! Иди сюда! - Она отбросила статью, стянула с себя блузку. - Ты ведь не голубой, как этот Лазарев?
   - Машуля, милая, я... у меня там всё болит.
   - Боли-ит?!
   - Застудился, кажется...
   - Срочно сходи к врачу, слышишь? Срочно! Завтра иди! Пойдёшь?
   - Пойду, пойду обязательно...
   - То-то же...
  
   Утро среды. выдалось ясным, и снег на улице, к моему огорчению, начал таять. Неужели и снег - фальшивый? Что же это, сама природа обманывает?
   - ЗдрАвствуйте, САша. - Редактор снова была в чём-то обольстительном, и при этом - с каким-то тюрбаном на голове. Что, сегодняшняя эротическая игра будет называться "Грёзы султана"?
   - Здравствуйте, Вера Христова, - буркнул я.
   - Ой, САша, какой вы шутник, хи-хи... Проходите в комнату...
   Мы прошли.
   - Вот вАше кресло...
   - Я бы предпочёл стул, если вы не возражаете... Как там дела с моими интервью?
   - Я всё сделала...
   - Позвольте полюбопытствовать.
   - А вы принесли выводы, САша?
   - Да. - Я протянул Вере три машинописных листа, которые подготовил за утро.
   - Очень интересно... НАте вам вАши интервью... Вы знАете, интервью номер пЯть - это такАя скука! ТакАя скука! Я дАже не знАю, нужно ли его печАтать...
   - Как, что вы? - пролепетал я. - Это же самое ценное...
   - Но такАя скука! Я посоветуюсь с Ильёй Константиновичем...
   Мы погрузились в чтение.
   Я читал, и брови у меня выстраивались домиком!
   Интервью с Сергеем и Евгенией "стилистическая правка" почти не тронула.
   Но вот в интервью с Ларисой лексика и построение предложений были сохранены, а смысл их порой заменён на противоположный! Там, где Лариса говорила "Я не испытывала ревности", Веруся писала "Я испытывала ревность"! В эпизоде с неудавшимся соблазнением Агния выходило, что Агний оказался соблазнителем, а Лариса дала ему пощёчину! И прочее в том же духе.
   Беседа с отцом Германом оказалась урезанной, а разговор о харисме - донельзя обезображенным. Безумный Агний, согласно Верусе, начал спокойно, но распалился, заорал, что на него сошёл святой Дух пророка, который вопиет о мерзостях православия! И так он неистово орал, что бедный отец Никодим задумался, не вызвать ли ему неотложку...
   Фамилию Велеховой я ещё раньше изменил и убрал из интервью все указания на род её занятий. Верочка щедро досочинила недостающие звенья сама. Светлана Глебовна Волосова (так звали Велехову в тексте) была, оказывается... содержанкой богатого человека! Итак, даже содержанка сумела раскусить порочную сущность этого шарлатана...
   - Вера, у меня глаза лезут на лоб от вашей правки.
   - У меня тоже, САша, от вАших выводов глазА лезут на лоб!.. Вы хотите сказАть, что он не был сектАнтом?
   - Я хочу сказать, Вера, что наука, увы, не может сделать однозначные выводы. Мы даже не знаем, был ли его диплом поддельным или нет, и этот диплом - слишком шаткий аргумент. Община Лазарева не соответствует определению секты ни по одному из пяти критериев!
   (Шестой, последний, я из выводов убрал как сомнительный. Велика, конечно, была опасность того, что Овчарин изумится моим выводам, когда книжка выйдет в печать, но я надеялся на то, что процесс этот долгий, а к тому времени, глядишь, и предзащиту я пройду, и протокол предзащиты получу на руки... Защищаться же, на крайний случай, можно и в другом учёном совете, в другом городе.)
   - САша?! Вы обалдели?!
   - Вы обещали мне, Вера Алексеевна, не трогать моих выводов.
   - Я ничего вам не обещАла! Идите пишите нормАльные выводы! Срочно! А то я позвоню и нажАлуюсь Илье Константиновичу!
   - Жалуйтесь, мне-то что... Ну, не получу гонорара! Так и вы в этом случае ничего не получите.
   Вера упёрла руки в бока.
   - Вы не понимАете, САша! Я Илье Константиновичу расскажу... что вы ко мне приставАли!
   Я усмехнулся.
   - Это теперь так называется... Ради Бога. Только я вас, Верочка, опередил. Я в субботу зашёл к Гросману и уже ему рассказал, как отважно вы со мной экспериментировали...
   - Что?! - завизжала Вера, исказив лицо. Подбежала ко мне и со всего размаху залепила мне звонкую пощёчину! И ещё одну! И ещё одну!
   - Ах, так ты будешь драться?
   Я спрыгнул со стула и заломил Вере руку. На пятом курсе университета я два месяца посещал секцию айкидо и научился элементарным приёмам. Госпожа Батюшкина закричала так, будто её резали, и попыталась меня лягнуть. На это я заломил ей вторую руку... Неделикатное обращение, увы! Но ведь не все же существа женского пола достойны звания девушки!
   - Куда, куда... А ну-ка, голубушка, пошла, вперёд пошла...
   Я вывел Веру, отчаянно орущую и не оставляющую попыток лягаться, на кухню, размотал её тюрбан, сунул её голову под кран и открыл воду. Как ни странно, она сразу перестала кричать - а вода немедленно чем-то окрасилась.
   - Остудись, душенька, остудись... Фу, кто же покупает такую нестойкую краску...
   - Вы ничего не понимАете! - всхлипнула она. - Я же только что покрАсилась!
   Я оставил убитую горем "Веру Христову" в кухне и вышел на улицу, на ходу набирая номер Гросмана.
   - Илья Константинович, здравствуйте!
   - Что такое? Шурик?
   - Да, это я. Илья Константинович, тут ваша Вера меня снова домогалась, так активно, что надавала мне оплеух. Я тогда её голову засунул в раковину. Живая, не беспокойтесь! Вы меня, конечно, простите...
   Гросман расхохотался так, что я испугался за своё правое ухо.
   - Слушай-ка, Шурик, может, нам с тобой другую книжку издать? Чёрт с ней, с сектой-то, а? Напишем лучше "сексуальные похождения аспиранта Рязанского"! Ладно, наплюй: найдём тебе какую-нибудь старуху, если ты у нас такой мачо. Всё, некогда, извини. Чао.
   Прекрасно! Теперь, когда Вера заявится к Гросману, тот от смеха и слушать её не станет! А чтобы найти мне "старуху", чтобы понять, что конфликт наш вышел на идейной, а не на эротической почве, Гросману потребуется время. До пятницы он это не сделает, и, значит, Овчарин до лекции не успеет принять никаких воспитательных мер. До пятницы... А что будет после? А после - неважно: если моя лекция будет сектоборческой, книжка уже не сделает погоды. Если же сочувственной, то наша с Верой "размолвка" по сравнению с будущими проблемами окажется цветочками...
   И где же мне теперь скрыться до пяти часов ото всех моих женщин?
   Я отправился на кафедру (была одна Люба, Мамонтов уехал куда-то на день) и, усевшись в дальнем углу, стал разбирать фотографии расшифровок проповедей Лазарева из блокнота Николая Никифоровича Степанова. Эти проповеди я поместил в конце книги и надеюсь, что читатель, желающий понять меня, на этом месте остановится и прочтёт хотя бы одну из них.
   Парадоксальные, невероятные, дерзкие проповеди! Легче всего было бы назвать их автора раскольником, извратителем догматики, но...
   - Любочка, а нет ли у нас в кабинете Библии?
   - Библии, Александр Данилович? - поразилась Люба. - Не-ет... Хотя... Со стенда взять вам?
   - Возьми, пожалуйста.
   - Только осторожней, девятнадцатый же век, Игорь Иванович меня ведь убьёт, если что...
   Люба взяла ключ от стенда и принесла мне старую, с "ятями", Библию. Я открыл Евангелие от Иоанна и за какие-нибудь полтора часа прочитал его полностью. Осторожно закрыл "стендовый экспонат" (какая насмешка! - ведь и правда, эта Библия - лишь экспонат, и я за последние полвека - единственный, кто читает её не с целью научного препарирования) и задумался.
   Да, проповеди Агния Лазарева парадоксальны. Но что они - по сравнению с парадоксальностью четвёртого канонического Евангелия! Вообще таинственна вера, в которой я вырос. И, главное, не мог я отделаться от ощущения, что писал и первые, и второе если не один и тот же человек, то, по крайней мере, сводные братья...
  
   В пять часов вечера я снова стоял у ворот молитвенного дома общины христиан св. Татьяны, подчинившись всем требованиям: безоружный, без фонарика, с выключенным телефоном.
   Заботливая рука открыла калитку. Я закрыл за собой калитку на крючок.
   Дверь в дом тоже была не заперта. Я заложил на засов эту дверь и оказался в большом пространстве молитвенного зала, почти в полной темноте.
   Нет: в той стене, где в православных церквах помещают алтарь, тоже была дверь, и тихий, тихий свет лился из-под этой двери.
   - Это я, Александр, - произнёс я негромко и почти на цыпочках подошёл к двери. Постучал - и от моего стука дверь открылась вовнутрь. Ничего мне не оставалось, как войти.
   В небольшой исповедальной комнатке стоял деревянный стол, два простых стула, на столе - свеча.
   - Здравствуйте, - поприветствовала меня мать-диакиня.
   - Здравствуйте... - прошептал я почти с ужасом. Ничего в ней не было ужасного: обычная женщина в грубом платье из мешковины, не уродливая, не обезображенная увечьем... Обычная ли? Чёрта с два!
   - Вы хотели... У вас есть такая штучка...
   - Какая штучка?
   ("Бог мой, вдруг она, вправду, сумасшедшая?")
   - ...Которая записывает голос. В кармане. Достаньте, а то плохо запишется... - Ника улыбнулась.
   - Спасибо, - выдохнул я; достал диктофон и положил его на стол.

ДЕСЯТОЕ ИНТЕРВЬЮ. НИКА

   - Так вот вы какая...
  
   Мы немного помолчали: я не знал, с чего начать, а вместо этого рассматривал Нику.
   На девушке было длинное глухое платье из мешковины, самого простого покроя, скорее ряса, чем платье. Наголо обрита она не была, а просто очень коротко, под мальчика, острижена. Всё это показалось мне незначительным по сравнению с лицом.
   Лицо Ники... как бы описать его? Правда, после внимательного изучения вы ловили себя на мысли, что оно, пожалуй, прекрасно, это лицо, но не красотой обычной девушки, женщины, а некоей красотой классического музыкального произведения: такой тонкой, что большинство и не замечает, и не понимает этой красоты. Лицо трагического клоуна, с продолговатым овалом лица, тонким длинным носом (но не чрезмерно, не уродливо длинным), огромными глазами, бровями, словно удивлённо поднятыми над переносицей. Разговаривая, я открыл блокнот и постарался набросать её портрет (вы найдёте его в Приложении 3), но из меня, увы, не лучший рисовальщик... Голос же её был высоким, ещё выше, чем Асин; он, этот голос, запоминался, звучал у вас в ушах часы спустя.
   Пора уже было начинать - и я понял, что при разговоре с человеком-феноменом нельзя начинать банально, с фразы о времени знакомства.
  
   - Ника ... вас ведь можно называть так?
  
   - Да.
  
   - Расскажите о себе, Ника.
  
   - Что?
  
   - Я не знаю... Где вы родились?
  
   - В деревне.
  
   - Где вы учились, работали до знакомства с Агнием?
  
   - В цветочном магазине.
  
   - А до того?
  
   - В обители.
  
   - В женском монастыре?
  
   - Да.
  
   - Когда и почему вы поступили в... обитель?
  
   - В пятнадцать лет. Потому что... жасмин.
  
   - Какой жасмин?
  
   - Ему нужно воды. Нигде не было воды.
  
   Я прижал пальцы к вискам. В своём ли она уме?
   Вообще, много раз во время этого интервью я пугался того, что Ника - действительно, умалишённая, но это было не безумие, а просто очень лаконичные ответы, и нужно было приложить усилия, чтобы понять их.
  
   - Вы... Постойте! - вдруг осенило меня. - Вы хотите сказать, что вы были подобны жасмину, для которого нигде, кроме как в монастыре, не было воды?
  
   - Да.
  
   - Ну, слава Богу...
  
   - Я здорова, - вдруг сказала Ника.
  
   - Что?
  
   - Умом.
  
   - Господь с вами, Ника Александровна! Разве я подумал... А почему вы ушли из обители?
  
   - Тоже.
  
   - Тоже? Тоже не было воды?
  
   - Иссякла.
  
   - Вон что... Обитель потеряла благочиние?
  
   - Батюшка Легонт был водой.
  
   - Так-так... И батюшка Легонт умер?
  
   - Да.
  
   - И тогда вы ушли из обители, видимо, поехали в город, пошли работать в цветочный магазин... Кстати, сколько вам лет, Ника?
  
   - Двадцать четыре.
  
   - Где вы жили?
  
   - У старушки.
  
   - Снимали комнату у старушки?
  
   - Да.
  
   - А почему именно в цветочный магазин пошли работать?
  
   - Чтобы не заметили.
  
   - Чего?
  
   - Запаха.
  
   - Запаха? Какого запаха?
  
   - Моего.
  
   "Это клиника!" - подумал я вполне серьёзно. И тогда Ника протянула ко мне руку с тонкими, длинными пальцами, остановив её в десяти сантиметрах от моего носа, и я явственно почувствовал запах жасмина!
  
   - Это духи?
  
   - Нет.
  
   ("Действительно: что за глупый вопрос, аскеты же не используют духов, губной помады, теней для век...")
  
   - А что?
  
   - Я.
  
   - Хорошо... И в цветочном магазине вы, я так понимаю, впервые познакомились с Агнием.
  
   - Да. Я закрывала, он пришёл.
  
   - Он пришёл, а вы ещё не успели закрыть магазин?
  
   - Да.
  
   - Как вы познакомились?
  
   - Я поняла.
  
   - Что?
  
   - Вода.
  
   - Секундочку, дайте осмыслить... Вы поняли, что Агний - это "вода", такой же источник, как отец Легонт?
  
   - Да.
  
   - И что же вы ему сказали?
  
   - Ничего.
  
   - Ничего не сказали? А что вы сделали? Просто стояли и смотрели на него?
  
   - Да.
  
   ("Бедный Агний! - подумал я. - Лазарев, разумеется, был человеком очень неординарным, но всё же "от мира сего". А тут он приходит домой, хочет отдохнуть - а девушка с лицом Пьеро, с огромными глазищами стоит и смотрит на него, ничего не говоря. Испугаешься!")
  
   - Агний... не испугался вас?
  
   - Нет. Улыбнулся.
  
   - Но он наверняка спросил вас: "Что вы на меня так смотрите, девушка?" - верно?
  
   - Да.
  
   - И что же вы ему ответили?
  
   - То же. Про воду.
  
   - А он?
  
   - Был поражён. Он не верил.
  
   - Не верил тому, что является источником?
  
   - Да.
  
   - Разумеется, вы не стали его убеждать.
  
   - Нет.
  
   - И просто ушли домой?
  
   - Нет. Он меня спрашивал.
  
   - Вы... и тогда же говорили очень мало, Ника?
  
   - Тогда больше. Суета.
  
   - Вы хотите сказать, что многие слова - это суета?
  
   - Да.
  
   Что ж, истинно аскетический подход к жизни!
  
   - Я уважаю вашу немногословность! Но, поймите, мне просто приходится спрашивать... А вы... Ника, вы и тогда носили это платье?
  
   - Нет. Серое.
  
   - Ну да, конечно, вы же были продавщицей... И... стрижка у вас была такой же?
  
   - Да.
  
   - Надо же, а я думал, это Агний попросил вас так остричься...
  
   - Нет.
  
   - Вы выбрали такую стрижку, потому что вам не хотелось, чтобы на вас смотрели мужчины?
  
   - Да.
  
   Ника подняла на меня глаза, слегка улыбнулась.
  
   - Ремедиос, - добавила она.
  
   На этом месте я в третий раз серьёзно испугался, что имею дело с нездоровым человеком. Что такое "ремедиос"? Какая-то абракадабра, глоссолалия...
  
   - Что такое "ремедиос"?
  
   - Кто.
  
   - Кто?
  
   И внезапно я вспомнил. Бог мой! Никакая это была не глоссолалия!
  
   - Ремедиос Прекрасная? Маркес?
  
   - Да.
  
   Ремедиос Прекрасная - героиня романа Габриэля Гарсии Маркеса "Сто лет одиночества". Фантастически красивая девушка, которая, будучи совершенно равнодушной к мужчинам, брилась наголо и ходила в чём-то столь же изящном, как ряса Ники!
  
   - С ума сойти, вы читали Маркеса... Что сказал Агний под конец разговора с вами?
  
   - Сестра. Может быть.
  
   - Может быть, вы станете ему сестрой?
  
   - Сёстрами не становятся.
  
   - Разумно... Может быть, вы и есть его сестра?
  
   - Да.
  
   - Он имел в виду духовное братство?
  
   - Да.
  
   - Но как же... вы ведь были его ученицей, верно?
  
   - Разве братья не учат сестёр?
  
   - И это разумно... Вы не сердитесь на меня, Ника?
  
   - Нет.
  
   - Я так понимаю, после этой встречи вы стали приходить к нему - то есть, что я говорю, "приходить", вы дожидались его после работы - верно?
  
   - Да.
  
   - Разумеется, мне, заурядному человеку, будет сложно понять, о чём вы говорили...
  
   - Сложно. Потому что это просто.
  
   - Узнаю его любимые парадоксы... Скажите, Ника, это не вы писали проповеди Агнию?
  
   - Нет.
  
   - Но, я думаю, вы были к нему ближе, чем кто бы то ни было, даже ближе, чем Юлий Рёмер?
  
   - Да.
  
   - И вы, наверняка, понимали его, кто же ещё, кроме вас, мог его понять... Это так?
  
   - Да. Я знала всё.
  
   - Тогда, наверное, вы сможете мне пролить свет на некоторые тайны, Ника.
  
   - Я постараюсь. Если вы откроете...
  
   - Что?
  
   - Ум.
  
   - "Если я открою ум..." И я постараюсь, Ника Александровна, хотя мне это непросто. Поверьте, я не иронизирую. Я, напротив, восхищаюсь вами, даже немного робею перед вами...
  
   - Я знаю. - Ника улыбнулась. - Не нужно.
  
   - Хорошо... Скажите, Агний Иванович был мистиком?
  
   - Что такое "мистик"?
  
   - Вы не слышали слова "мистик"?
  
   - Слышала. Все, кто его говорят, не думают ничего. Так нельзя понять слово.
  
   - Ещё бы, если бы я сам понимал... Мистик - это человек, который входит в общение с высшими силами, которого посещают откровения, видения, пророческие сны...
  
   - Сны.
  
   - То есть, у Агния были особенно знаменательные сны. А видения?
  
   - Нет. Только сны.
  
   - А... у вас - вас посещали видения?
  
   - Иногда. Молчите.
  
   - Что вы, Ника Александровна: побегу рассказывать! - я улыбнулся. - Конечно, я буду молчать! Да мне и некому про вас рассказывать...
  
   - До смерти.
  
   - Что "до смерти"?
  
   - Молчите до смерти.
  
   - Молчать до самой своей смерти?
  
   - До моей.
  
   - До вашей? А... вы знаете, когда вы умрёте?
  
   - Да.
  
   - Тяжело же нести такое знание...
  
   - Нет. Радость.
  
   - Никогда бы не подумал... Нет, Ника Александровна, я, в отличие от вас, ещё не скоро смогу воспринимать смерть как радость.
  
   - Бросьте лишнее.
  
   - Тело?
  
   ("А что, если учение Лазарева состояло в том, что жизнь - это тягота, и самая высшая доблесть - поскорей убить себя?")
  
   - Нет! Что внутри. Вы многого хотите. Зачем?
  
   - Я должен отказаться от всего, что хочу, и тогда буду воспринимать смерть как радость?
  
   - Не от всего. От лишнего.
  
   - Любовь к прекрасной девушке, Ника, - это лишнее?
  
   - Нет.
  
   - Простите, я отвлёкся... Итак, вас иногда посещают видения. Что это за видения? Виденье будущего?
  
   - Не только.
  
   - Ах, не только... Вам... являлись святые?
  
   - Да.
  
   - Какие?
  
   - Тереза. Франциск.
  
   - Почему не православные?
  
   Мне вдруг стало жгуче стыдно своего вопроса. Что же я, Овчарин? Может быть, погрозить ещё Нике пальцем и сказать: "Ай-яй-яй, мадмуазель! Как непатриотично!"
  
   - Не знаю.
  
   - Простите, мне уже стало стыдно за вопрос.
  
   - Это мне стыдно, что я их почти не знаю.
  
   - А святую Терезу и святого Франциска вы знаете?
  
   - Да.
  
   - Откуда?
  
   - В прошлом.
  
   - В прошлом? В прошлых жизнях?
  
   - Я не знаю. Может быть. Или до жизни.
  
   - И святую Татьяну вы тоже знаете?
  
   Ника подняла на меня удивлённые глаза, с насмешливыми искорками на дне, как будто я сморозил какую-то чушь.
  
   - Что вы на меня так смотрите, Ника? Я... сказал глупость?
  
   - Да.
  
   - Спасибо...
  
   - Простите меня.
  
   - Что вы... Но почему? Разве вы не чувствовали какую-то связь со святой Татьяной? Ведь её именем общину назвали?
  
   - Да. Просто Татьяной.
  
   - Просто Татьяной? Это была какая-то другая Татьяна, не святая?
  
   - Та самая.
  
   - Не понимаю, увы... И, тем не менее, она вам не являлась?
  
   - Я с ней жила.
  
   - Что значит "жила"? С её образом в сердце?
  
   - Нет! С ней. Дышала одним воздухом. Ела из одной тарелки.
  
   - Святая Татьяна или, как вы говорите, "просто Татьяна", всегда незримо присутствовала рядом с вами?
  
   - Зримо.
  
   - Зримо, да, я имею в виду, что другие люди её не видели...
  
   - Видели.
  
   Я схватился за голову. Может быть, Ника временами пророчица, а временами её касание иному миру перерастает в безумие?
  
   - Нет.
  
   - Что "нет"?
  
   - Не перерастает.
  
   Мне стало страшно. И вам бы стало страшно с собеседником, который читает ваши мысли.
  
   - Я не имел этого в виду, Ника Александровна... Но, пожалуйста, объясните мне про Татьяну, мой мозг не вмещает! Вы хотите сказать, что старушка, у которой вы снимали комнату, была святой Татьяной?
  
   - Нет.
  
   - Тогда кто?
  
   - Он.
  
   - Он?! Агний?!
  
   - Да.
  
   Я откинулся на спинку стула, мне потребовалось около минуты, чтобы осмыслить это. Агний был святой Татьяной? Не бред ли это безумной фанатички? Хотя...
  
   - Где жила святая Татьяна, Ника?
  
   - В Риме.
  
   - Поэтому Агний помнил латынь?
  
   - Да. Не сразу.
  
   - Не сразу? А когда он начал вспоминать?
  
   - В деревне.
  
   - В какой деревне? Ах да: в той деревне, где он полгода работал сельским врачом?
  
   - Да.
  
   - Когда он вспоминал латынь, он забывал русский язык?
  
   - Сначала да. Потом нет.
  
   Так вот почему Марина, в свой очередной приезд, приняла Агния за сумасшедшего! И я бы принял, на её месте. Но это страшно. Сколь мудрым, сколь прозорливым нужно быть, чтобы разглядеть духовный дар там, где все видят безумие!
  
   - Скажите: а тибетский язык Агний тоже "вспомнил"?
  
   - Нет. Его научил Юра.
  
   - А Юру предупредили вы. Но откуда вы узнали, Ника, что на службу придёт тибетский лама?
  
   - От Франциска.
  
   - От святого Франциска?
  
   - Да.
  
   Воистину, это было лучшим доказательством, что видения Ники не являлись плодом её воображения!
  
   - А что... святой Франциск как-то связан с буддизмом? - усомнился я.
  
   - Да.
  
   Я решил не спрашивать дальше: этого уже не охватывал мой бедный мозг!
  
   - Ника... расскажите мне, пожалуйста, если вам несложно, о снах Агния.
  
   - Мне несложно.
  
   - Но, видимо, спрашивать всё равно придётся мне... Когда Агнию явился первый сон?
  
   - После того, как он первый раз сходил к Юре.
  
   - Что это был за сон?
  
   - Пустыня. Люди. Жажда. Он у колодца. Ворот тяжёлый. Стёр руки.
  
   - Ага. И он истолковал этот сон как то, что он, Агний, является источником "воды", то есть истины, может быть?
  
   - Вода - это не истина. Вода - это то, что спасает от смерти. Не он. Я.
  
   - Не он - вода?
  
   - Не он истолковал.
  
   - Спасибо...
  
   - Не поверил.
  
   - Агний не поверил этому?А когда же он уверился в своём праве священства?
  
   - Ему сказал Франциск.
  
   - Святой Франциск? Во сне?
  
   - Да.
  
   - Когда был этот второй сон?
  
   - Тридцатого января. Это был не сон.
  
   - Надо же, вы даже помните дату... Не сон? Он увидел святого наяву?
  
   - Нет. Вам тяжело понять.
  
   - Тогда даже не буду пытаться... Агний часто видел святого Франциска?
  
   - Один раз.
  
   - Значит, единственный раз... Когда был третий пророческий сон?
  
   - Когда я тоже его увидела.
  
   - Его? Святого Франциска?
  
   - Да.
  
   - То есть за два-три дня до прихода ламы... Что ему снилось?
  
   - Птицы. Голодные. С лицами людей. Он кормит их хлебом. Хлеб - рука. Он крошит свою руку. Птицы спорят, настоящий ли хлеб.
  
   - Расскажите про четвёртый сон.
  
   - Большая морда на церкви. Вход в церковь как пасть. Пасть улыбается. Морда клоуна, с красным носом.
  
   "Забавное видение баптистов, - подумал я. - И... может быть, не столь далёкое от истины? Интересно, а какую бы морду увидел он на здании... патриархата?". Мысль эта была так неприятна, почти жутка, что я сразу попытался вытеснить её.
  
   - Когда он ему приснился?
  
   - Перед тем, как они поехали в Москву.
  
   - Всё понятно... Пятый сон?
  
   - Перед постройкой дома.
  
   - Какого дома?
  
   - Этого.
  
   - О чём был сон?
  
   - О доме, который построили на костре. Огонь горит, но не сжигает. Дерево прочное. Но даже оно сгорит.
  
   - И это, похоже, оказалось пророчеством... - (Я даже не представлял тогда, насколько!) - Когда был шестой сон?
  
   - Перед приездом отца Балтасара.
  
   - Любопытно! И о чём же?
  
   - О волхвах. Волхвы меряют рулеткой младенца Христа.
  
   - Рулеткой?!
  
   - Да. Но это не Христос, а Его кукла. Рядом стоят дети и спорят, кто будет играть ей первым.
  
   - Это нужно будет осмыслить... А что седьмой сон?
  
   - Рука - гнездо. Пальцы - птицы. Эти птицы дерутся между собой. Одна - кукушка.
  
   - Наверное, это было предсказание споров в общине?
  
   - Да. Женя.
  
   - Понятно. Когдла Агнию приснился восьмой сон?
  
   - Перед приходом бандитов.
  
   - Вы имеете в виду скинхэдов?
  
   - Да.
  
   - Что ему приснилось?
  
   - Что он голубь, а над его гнездом кружит коршун. Но в его гнезде лежит железный клюв. И его можно надеть.
  
   - Что ж, очень прозрачный символ...
  
   - Когда случилось.
  
   - Что? Ах, да: задним числом легко истолковать что угодно... Припомните, пожалуйста, девятый сон, Ника.
  
   - Он наклоняется к девочке и даёт милостыню. Мужчина рядом говорит: ты обокрал ребёнка. И убивает его.
  
   - Несложно догадаться, что это сон приснился перед юбилеем Николая Никифоровича...
  
   - Да.
  
   - А десятый сон?
  
   - Последний.
  
   - О чём был этот сон?
  
   - О том, что ему в руку положили четыре гвоздя, молоток и сказали "Иди".
  
   - Четыре гвоздя?
  
   - Для креста.
  
   - А... молоток? - пробормотал я растерянно.
  
   - Для гвоздей.
  
   - Как же это: чтобы он сам себя приколотил к кресту?
  
   - Да.
  
   Я уже давно заметил, что у меня по коже бегут ознобные мурашки, а здесь мне стало совсем жутко. Господи, было от чего! Всё это напоминало текст Джонатана Свифта про Гулливера в стране великанов. Будто я всю жизнь жил в своём мире, привык его считать миром нормальных размеров, и тут вдруг, случайно, перешагнул его границу - а здесь другой мир: кузнечики размером с кошку, кошки размером со слона, трава высотой с пятиэтажный дом, берёзы как американские секвойи и, главное, люди, люди, которые могут тебя посадить на свою ладонь.
  
   - Вы тоже уговаривали его не... забивать эти гвозди?
  
   - Да. Я очень плакала.
  
   - Как вы узнали, что он убит? Хотя что я спрашиваю...
  
   - Я почувствовала. Будто мне отрезали корни и выбросили.
  
   - Но вы ведь живёте, Ника, и слава Богу.
  
   - Это недолго, без воды. Я уже ничего не могу. Я почти засохла.
  
   - Вы хотите сказать, что скоро погибнете, сами, от тоски?
  
   - Нет. Как он.
  
   - Как он? Вас убьют?
  
   - Да.
  
   - Кто?
  
   - Вы.
  
   У меня волосы встали дыбом от ужаса.
  
   - Господи, Ника Александровна...
  
   - Вы не виноваты. Это нельзя изменить. Это ваш подарок.
  
   - Дай Бог, чтобы в а ш дар вам в этот раз отказал... Почему вы вообще живёте здесь? Вы знаете, что вы могли бы жить у Рёмера?
  
   - Да.
  
   - И вы знаете, что он... кажется, любит вас, как женщину?
  
   - Да. Юра, милый. Он мне помогает.
  
   - Но, тем не менее, вы не хотите переехать к нему - почему?
  
   - Он не вынесет.
  
   Действительно, подумал я: дух захватывает от света Жар-птицы, но как жить с Жар-птицей в нашем мире, когда её искры прожигают ковёр и диван, когда от сияния её не уснуть всю ночь, а завтра - идти на работу?..
  
   - Могу я чем-то помочь вам, Ника Александровна?
  
   - Нет. Да. Подождите здесь.
  
   Ника встала, вышла и вернулась через полминуты с некоей бумагой в рамочке для фотографий.
  
   - Возьмите.
  
   Я взял рамку в руки. Что это? Какой-то документ на иностранном языке, не английском, с затейливой печатью. Be-schei... Господи! Да это же "Свидетельство" Агния Лазарева!
  
   - Что вы, Ника Александровна! - испугался я. - Я не могу это взять, не имею права!
  
   - Можете. Я прошу.
  
   - Спасибо...
  
   - Пойдёмте в зал.
  
   Я, вслед за Никой, вышел в молитвенный зал осиротевшего храма. Диакиня включила электрический свет.
  
   - Чудесные иконы... Всё хорошо. Ника? Вы глаза закрыли...
  
   - Свет слишком яркий.
  
   На самом деле, свет казался скорее тусклым, но и его достало, чтобы изумиться. Слева от двери в исповедальню был большой образ коленопреклоненной Богоматери-девочки, чем-то похожий на полотна Мурильо. Справа - образ святого Франциска. На самой двери - удивительный образ улыбающегося Христа, который стоял на цветущем лугу и в руках держал букет полевых цветов; цветы были и в Его волосах, и даже на хитоне. Непривычные линии, яркие, но тонкие краски.
  
   - Кто их написал?
  
   - Я.
  
   - Вы? Невероятно. Какая вы искусная художница... Ника Александровна, вы... я не буду очень дерзок, если их сфотографирую?
  
   - Нет.
  
   Я сфотографировал иконы. Православные, вероятно, оскорбились бы употреблением слова "иконы". А я, я сам - православный? Как сложно! И не придётся ли мне некогда выбирать между православием и... христианством?
   Я поскорей выключил свет. Ника снова открыла глаза.
  
   - Спасибо.
  
   - Ника, вы знаете, о чём я думаю сейчас?
  
   - Нет.
  
   - Я думаю о том непростом выборе, который мне предстоит. Можете ли вы мне помочь в этом выборе?
  
   - Нет.
  
   - Нет? Но хотя бы подсказать?
  
   - Нет.
  
   - Но вы знаете, что это за выбор?
  
   - Да. Между любовью и озлоблением.
  
   - Разумно. Пожалуй, любой выбор - это выбор между любовью и озлоблением...
  
   - Закройте глаза.
  
   Я послушно и испуганно закрыл глаза.
   Ника протянула руку и тремя пальцами провела по моему лбу вначале вертикальную, затем горизонтальную черту. Пальцы её были лёгкими, но я почувствовал от этого касания такой же озноб, какой берёт человека, когда в пустой церкви неожиданно раздаются мощные звуки органа.
  
   - Всё. Ступайте. Я закрою дверь. Не оборачивайтесь.
  

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  
   Ранним утром четверга. я отправил Асе по электронной почте письмо.
  
   "Дорогая Ася,
   будете ли вы против, если во время своей лекции я упомяну что-нибудь из того, что вы мне рассказали? Обещаю вам, что вашу фамилию и имя называть не буду и ни слова не скажу про ваших родителей. Доброму имени Агния Лазарева это никак не повредит, скорее, наоборот.
   Я прошу вас, пожалуйста, постарайтесь прийти на лекцию и дослушать её до конца, как бы вам ни было тяжело. Может быть, зная, что вы придёте, я совершу немного меньше искажений.

Александр"

  
   Перед началом занятий я зашёл в бюро переводов.
   - Здравствуйте! Сколько будет стоить перевод свидетельства на немецком языке с нотариальным заверением?
   - Перевод - триста рублей. Заверение - двести рублей, итого пятьсот. Позвольте взглянуть... - Полноватая дама внимательно изучила свидетельство. - Ваш документ не апостилирован, мы не сможем его нотариально заверить!
   - Как жаль...
   - Просто поставим печать нашего бюро, которая подтверждает подлинность перевода. Это уже неплохо, я думаю?
   - Да, это уже кое-что...
   - Четыреста рублей. Будет готово послезавтра.
   - Послезавтра поздно... Скажите, а если я заплачу восемьсот?
   - Восемьсот? Одну минутку, я... посоветуюсь.
   Дама набрала номер на телефоне.
   - Светочка? Свет, тут пришёл один мужчина со свидетельством, на немецком, платит по двойному тарифу, но ему нужно до завтра... Что? Хорошо. - Она положила трубку, любезно улыбнулась. - Можно до завтра. Оставляете?
   - Когда я смогу забрать перевод?
   - В первой половине дня.
   - Оставляю. Пожалуйста, тысяча...
   - Ваша сдача...
   - Спасибо вам!
   - И вам тоже...
   На семинар я опоздал на пятнадцать минут, студенты послушно ждали в коридоре.
  
   Я уже заканчивал этот единственный, в четверг, семинар, когда открылась дверь аудитории и в неё просунулась знакомая мне голова с круглым лицом, маслянистыми волосами, редкой порослью на подбородке.
   - Отец Сильвестр? - поразился я.
   - Да... Александр, это... Поговорить надо.
   Я вышел в коридор, бросив студентов.
   - Здравствуйте, отец Сильвестр. - Складывать руки для благословения у меня не было ни малейшего желания.
   - Ага. Это... ты ведь завтра лекцию читаешь, по секте?
   - Да, в четыре часа.
   - Семинаристов приведу, - коротко, по-деловому пояснил священник. - Ты уж, я очень тебя прошу, это: задай жару Лазарю! Чтобы - у-ух! - Отец Сильвестр тряханул в воздухе кулаком, что показалось мне немного комичным. - Распали сердца вьюношей на брань! Понял, раб божий?
   - Так и сделаю, батюшка, - пообещал я, насупив брови, с серьёзным видом.
   Отец Сильвестр улыбнулся, потрепал меня по плечу и удалился, переваливаясь с боку на бок, подметая пол своим выцветшим подрясником.
   - Что это за неприятный тип, Александр Данилович? - поинтересовался Игорь, староста группы, когда я снова вошёл в аудиторию.
   - Это, Игорёк, священник... Игорь, останься, пожалуйста, после звонка на пару минут: посекретничать надо...
  
   После работы я отправился прямиком к Овчарину и смело вручил ему текст лекции, её "разгромного" варианта.
   Руководитель внимательно, с карандашом в руке, просмотрел лекцию, одобрительно выпячивая губы, покачивая головой.
   - Тэ-эк, тэ-эк. Уй, молодец, Сашка! То, что надо! Вот, сразу видно, что за ум взялся! Серьёзная, качественная работа по пропаганде здоровых ценностей нашей, православной, культуры! Молодец! Уклоняться в сторону, надеюсь, не будешь? Импровизировать по ходу?
   - Ни в коем разе, Евгений Васильевич!
   - То-то, смотри... Погляди-ка, я тебе пару моментов исправил, больно умные слова вворачиваешь...
  
   Весь вечер четверга до поздней ночи я усиленно готовился: шлифовал лекцию, просматривал диссертацию Николая Никифоровича Степанова, переписывал фрагменты интервью с кассеты в ноутбук, верстал компьютерную презентацию в формате Power Point. Читал и слушал проповеди. Лазарев был отличным оратором, и самый стиль этих проповедей начал пропитывать меня, подсказывать риторические находки...
   Машуля не трогала меня и даже как будто проходила мимо на цыпочках...
   Фактически, я подготовил три варианта лекции. Первый - сектоборческий, мерзкий (тот, которым восторгалась Машуля и который хвалил Овчарин). Второй - сочувственный, компромиссный (то, что предложила Ася: сектант, но хороший человек). И третий (на всякий случай) - самый правдивый и поэтому самый невероятный. Я собирался придерживаться второго, но, увы, ещё не мог решить окончательно.
   Поздним вечером от Аси пришло очень короткое электронное письмо.
   "Рассказывайте. На лекцию я постараюсь прийти".
  
   Утро пятницы. выдалось ослепительно ясным и холодным.
   Идти на работу в день лекции (ведь должен я вначале был провести заурядные семинары) показалось мне абсурдным. В конце концов, педагогическая совесть пересилила, но при этом я нашёл славный компромисс со своей совестью.
   Полдвенадцатого я зашёл в бюро переводов, чтобы получить заказ, а к полудню пришёл на факультет, посадил студентов в аудиторию и дал им, по группочкам, индивидуальные задания, на целое занятие. То же я проделал и на другом семинаре, который начинался в два часа дня. У меня, слава Богу, и без того хватало дел: нужно было отсканировать пару документов, закончить презентацию, взять в деканате сетевой фильтр, ноутбук, медиапроектор, колонки... Против ожиданий, методисты выдали мне аппаратуру без всяких проблем, видимо, были уже наслышаны или предупреждены о моей лекции.
   В 15:30 я открыл конференц-зал и принялся проворно устанавливать аппаратуру для электронной презентации. Обернувшись к скамейкам спиной, я не видел, но слышал, как зал постепенно наполняется...
   Ряды в конференц-зале поднимаются, уступами, вверх, и разместиться в нём без труда может человек двести. С удовлетворением я отметил, что явились, кажется, почти все студенты-пятикурсники, вон и Машуля сидит на пятом ряду... Машуля улыбнулась и помахала мне ручкой.
   В 15:45 в зал бодрым шагом вошёл Мамонтов.
   - Так, мальчики-девочки, первый ряд освобождаем, шустрей, шустрей! - обратился он к студентам. Студенты с ропотом потянулись на другие ряды.
   - Что такое, Игорь Иванович?
   - Тихо, Саш, не паникуй, - буркнул он с неудовольствием.
   Вошла - выносите меня, святые угодники! - дружина из десяти рослых семинаристов, в чёрных рясах, с отцом Сильвестром во главе, и заняла всю правую половину первого ряда. Отец же Сильвестр сел слева.
   Появился отец Никодим, красивый, статный, поздоровался за руку с завкафедрой и со мной и сел рядом с отцом Сильвестром. Через три минуты прибыл и Овчарин, который также энергично встряхнул мне руку и, показав зубы, зачем-то похлопал меня по груди.
   А вот профессор Расторгуев, доктор философских наук, я сдавал ему кандидатский минимум по философии... А это - батюшки мои! - неужели декан факультета?
   Овчарин, Расторгуев и декан уселись на первом ряду, рядом со "святыми отцами".
   А зал, меж тем, всё наполнялся и наполнялся. Какие то незнакомые мне студенты, взрослые мужики, ещё пара чёрных ряс, даже, вон, бабушка какая-то пришла...
   Мать вашу, а это что за две бойкие девчонки в фирменных бейсболках?! А этот мужик, следом за девчонками, что за аппаратуру тащит на плече? Девчонки подскочили ко мне.
   - Александр, здравствуйте! Я корреспондент "Вечернего города"...
   - ...А я журналист радиостанции "Эльза"!
   - ...Вы не против нашего присутствия?
   - Что вы, нет, конечно... - пробормотал я.
   - А можно будет задать вам пару вопросов после лекции?
   - Возможно, не обещаю...
   - Большое спасибо!
   Ася, тихая, незаметная, прошла мимо, поднялась по проходу и села на самом последнем ряду. Пришла!
   Так, а где же Игорёк?
   Я метнулся из зала. Вот они, четверо моих студентов, славные парни...
   - Почему не проходите? - вскинулся я.
   - Мест нет, Александр Данилович...
   - Живо берите скамью, вот эту, скоренько! Девочки, а ну, встали со скамьи! Заносим, заносим...
   - Куда, Александр Данилович! Ведь поставить некуда?
   - К стене!
   Студенты поставили скамью слева от меня, в пяти шагах от кафедры, и уселись на неё, все четверо. Мамонтов нахмурил брови. Я показал ему поднятую ладонь: всё хорошо, Игорь Иванович! Не надо вмешиваться!
   Я оглядел аудиторию. Браво, Шурик! Аншлаг! Пора. Ой-ё-ёй, как страшно, и что же так пересохло в горле! Помоги мне, Господи сил и всякия благодати...
   Я постучал ложечкой о стакан, который поставил на кафедре специально для этого.
   - Тихо! - раздались энергичные выкрики. - Тихо! Тихо!
   Шум улёгся.
  
   - Здравствуйте, уважаемые студенты! - начал я зычным, сильным голосом, которого сам не ожидал от себя. - Здравствуйте, уважаемые гости! Сегодняшняя лекция - это обычная лекция для студентов пятого курса исторического факультета по дисциплине "Новейшая история России". Однако предмет лекции не вполне обычен, он вызывает большой интерес не только у студентов-историков. Речь идёт о современных российских сектах.
   Поскольку лекция всё же плановая, я позволю себе дать определение. - Я поймал взгляд Мамонтова, тот одобрительно кивнул. - Итак, что есть секта?
   Слово "секта" происходит от латинского sectio - "часть". Сектой можно назвать религиозную общину или течение, вышедшее из материнской религии, являющееся её частью, но, как минимум, не обладающее его вероучительной (этической и догматической) полнотой, как максимум, отвергающее и искажающее вероучительное наследие первой, как следствие, угрожающее нравственному совершенствованию и духовному здоровью людей, исповедующих данное течение.
   Пожалуйста, взгляните на первый слайд...
  
   Я продиктовал определение ещё раз, для сидящих на задних рядах. Студенты записывали.
  
   - Спрашивается, зачем вообще нужно изучать секты? Кому это интересно, кроме теологов, религиоведов и узких специалистов, кроме таких кабинетных крыс, как я, например? - Сдержанные смешки. - Изучать их - нужно. Ведь религия есть основа духовной жизни человека. А мы, мои дорогие слушатели, рождаемся на Земле не только для того, чтобы кушать, пить, делать детей (смешки), но и чтобы меняться. Становиться лучше, продвигаться к идеалу Человечности, делать совершенней окружающий нас мир, а жизнь близких людей - счастливей. Инструмент этого продвижения - религия. Если же религия искажается некими сектантами...
  
   - Верно, верно! - выкрики от семинаристов.
  
   - ...То и душе человека, его нравственной сути угрожает опасность. Отсюда смешно, глупо и почти преступно исповедовать политику страуса, говорить: я православный, я о сектах не знаю ничего и знать не хочу! Незнание врага - опасно. Поэтому да познаем Истину, как сказано в Евангелии, и истина сделает нас свободными.
  
   Я поймал на себе недоумённые взгляды профессуры с первого ряда.
  
   - Истина же постигается, в том числе, научными методами.
   Изучив многочисленную теологическую и научную литературу, от отца Павла Флоренского до современного религиоведа Евгения Алексеевича Торчинова, мы приходим к пяти критериям определения той или иной религиозной общины или течения - сектой. Внимание на экран!
   Думаю, задние ряды видят не очень хорошо, поэтому я позволю себе озвучить эти критерии.
   Первый из них - элитарность. Что это значит? Это значит, что посторонним в секту проникнуть сложно: их предварительно "проверяют", "обнюхивают", "обрабатывают". А те, кому уже "посчастливилось" стать членами секты, ощущают свою избранность, непохожесть, потрясающую уникальность! Мы - лучшие! - говорят сектанты.
   Почему элитарность - признак секты? Очень просто!
   Истинная вера сама по себе сильна, выразительна, логична, красива. Ей нечего стыдиться. Но когда нечто укрывается от посторонних глаз, тогда стоит задуматься: велика ли ценность учения, которое кашляет от сквозняков любой открывающейся двери? Когда же верующий заявляет: мы - лучшие, знайте: это - ложь. Ведь люди различны, отсюда различны и религии. Закрывать глаза на эти различия и принуждать каждого к единообразию, к казарменной униформенности есть любимое занятие сектантов, и ничто так не вредит душе, как казарменная униформенность.
  
   Отец Никодим и отец Сильвестр переглянулись.
  
   - Второй критерий - это искажение догматики той религии, частью которой себя считает секта.
   Что такое догматика? Догматика - это сумма знаний о специфических религиозных истинах. Определение вы можете записать... Есть истины научные, есть - религиозные. То, что через две точки можно провести одну прямую - истина научная. То, что Бог троичен - религиозная. Религию нельзя поверить наукой, и наоборот сделать тоже нельзя. Они говорят о разном. Вот почему хороший учёный может одновременно быть искренне верующим человеком.
  
   Отец Никодим одобрительно кивнул, погладил бороду, улыбнулся.
  
   - Спрашивается: что проку в этой догматике? На кой чёрт она вообще нужна простому человеку? Как знание того, например, что Христос есть и Бог, и человек в одном лице, нам поможет? Пусть попы этим занимаются! Так рассуждает обыватель.
   Но если мы не будем знать, что Христос - Бог, мы скатимся к язычеству и абсурду, к абсурду наших дедов, которые обожествляли Сталина, поклоняясь живому, грешному человеку, творя себе из него идола и этим никак не делая свою жизнь счастливей. Давайте же извлекать уроки из своей истории!
   Если же мы забудем, что Он - человек, мы унизимся до другой крайности: до раболепия, до презрения лучшего в себе, до католической инквизиции, которая кричала о том, что всё человеческое - любовь к женщине, рождение детей, восхищение красотой - грязь, и забывала о том, что и Христос был - человеком.
  
   Теперь уже оба священника на первом ряду одобрительно закивали.
   - Подкован, собака! - буркнул отец Сильвестр, усмехаясь. - Не ожидал...
  
   - Вот именно поэтому искажение догматики - опасно душе, и оно есть сектантство.
   Третий критерий - это отрицание общечеловеческой этики. Он очень прост. Всякий раз, когда религия говорит нам "Убей неверного", "В блуде - счастье", "Расслабься и получай от жизни удовольствие", "Сделай больно другому - и спасёшься", "Слабых уничтожают", она отрицает простые, очевидные нравственные ценности любого порядочного человека. Кому же нужна такая религия?! Куда может завести такой путь? Это - один из важнейших признаков сектантства.
   Четвёртый критерий секты - это армейская дисциплина и принуждение верующих. Мне могут возразить: дисциплина нужна, без неё получается хаос и анархия. Кое-кто даже путает церковь с армией и считает, что батюшка - это такой "дед", а прихожане - "духи". (Смешки.) Церковь не есть армия, задачи их различны. И дисциплина в религии основывается на разумном уважении лидера, уважении его опыта, мудрости, праведности, наконец. Когда же вам говорят "Ты должен, потому что ты должен", "Копать от забора и до обеда", "Просто делай, что тебе сказали, и заткни свою поганую пасть" - это и есть принуждение. Ведь безгрешных и мудрых, как Бог, людей не существует, увы. Священник - человек, и, как любой человек, он не застрахован от ошибок. - Я взглянул на отца Никодима, внимательно смотревшего на меня. Отец Никодим открыл рот, будто хотел мне что-то сказать. - Но когда община лишена даже крохотного росточка демократии, когда никто, ни одна живая душа не смеет открыть рот, чтобы указать священнику на его ошибки, приход скатывается к фанатизму, мракобесию и откровенному маразму. Поэтому армейская дисциплина есть признак сектантства.
   Наконец, пятый критерий - это отсутствие легитимного священства.
   Легитимный, как вы знаете, означает "законный". Но что значит "законный" по отношению ко священнику, кто устанавливает эти законы? Конечно же, не государство, и даже не святейший Синод. Их устанавливает церковная традиция. Легитимный священник - это священник, прошедший определённые испытания, проверки, нужность которых люди выявили опытным путём. Ведь священник есть п р о ф е с с и о н а л д у ш е в н о г о т р у д а! Он - психолог и большее, чем психолог. Неграмотный врач может сделать нас калекой. А плохой священник сделает нас душевным калекой: распалит нашу ненависть, вырастит самомнение гигантских размеров или на всю жизнь оставит нас с комплексом неполноценности. Идти в больницу без квалифицированного врача опасно настолько же, как идти в церковь без легитимного священника. Поэтому его отсутствие - признак секты!
   Итак, мы с вами определились с критериями, соответствие хотя бы одному из которых позволяет нам причислить религиозное движение или конкретную общину к секте. Сейчас же мы перейдём к практическим примерам.
   Все вы, наверное, знаете названия современных христианских сект, активных и в России, в том числе. Это, в первую очередь - "Новое поколение", "Свидетели Иеговы", "пятидесятники", сайентологи, мормоны. Внимание, список на экране... Относительно недавняя и специфически русская секта - "виссарионовцы", община которых в Сибири насчитывает более трёх тысяч человек. Некоторые православные теологи относят к христианским сектам также так называемых "анастасийцев", последователей Владимира Мегрэ. Но это причисление кажется нам спорным, поскольку учение "анастасийцев" не оперирует христианскими терминами.
  
   - Язычники! - выкрикнул один семинарист, а весь их ряд одобрительно зашумел.
  
   - Ну, пусть об этом судят квалифицированные специалисты... Действительно, внимательное рассмотрение особенностей этих движений убедит нас в том, что речь идёт именно о сектах. Так, например, "Свидетели Иеговы", фактически, отрицают божественную Троичность, поклоняясь только первой ипостаси Святой Троицы: Богу-Отцу. Это - искажение христианской догматики. "Новое поколение" отличается особой элитарностью. Поверьте мне, уважаемые слушатели, моему личному опыту! Не далее как полтора месяца назад я пытался проникнуть в эту секту, её отделение в нашем городе - разумеется, исключительно с целью научного изучения! - и лидер общины, Вадим, обещал накостылять мне по шее, если я приду в следующий раз... (Смех.) И так далее.
   Но предмет нашей сегодняшней лекции - не столько эти движения, сколько группа, рождению и угасанию которой некоторые из нас сами были свидетелями.
   В августе этого года в нашем городе закончила свою деятельность так называемая "Община христиан-евангелистов святой Татьяны". Она распалась в связи со смертью лидера: Агния Ивановича Лазарева, гражданина России, 1981 года рождения, который до создания общины занимался профессиональной врачебной практикой
  
   - Хорош доктор! - выкрик от семинаристов.
  
   - О его квалификации как врача мы ещё поговорим... Взгляните на экран: это - фотография молитвенного дома "лазаревцев": дом номер 6а по улице Путевая, недалеко от конечной остановки четвёртого автобуса. А это - вид изнутри.
  
   Аудитория притихла. Овчарин склонился к отцу Никодиму, чтобы о чём-то пошептаться, да и семинаристы зашушукались.
  
   - Возникает естественный, разумный вопрос: была ли эта община сектой или нет? Вопрос тем более жгучий, что и сейчас существуют люди, которые почитают память Лазарева.
  
   - Позор! - выкрик от парней в рясе.
  
   - Внимание! - я постучал ложечкой по стакану, добиваясь тишины.
  
   - У любого человека, который только начинает изучать общину Лазарева, складывается впечатление, что он имеет дело с с е к т о й, причём сектой в классическом понимании этого слова, сектой опасной и одиозной!
   Действительно, факты избыточны и говорят сами за себя!
   Во время богослужений индивидуальное покаяние, вопреки многовековой традиции, заменяется коллективным, когда все прихожане, в кругу, по очереди, признаются в своих грехах!
   Священник, если можно так назвать Лазарева, служит не в "классическом" православном облачении, то есть не в подризнике, ризе и епитрахили, но и не в католической белой альбе, но и не в строгом чёрном костюме, как протестантские пасторы, а в сером льняном хитоне!
   Во время богослужения ему, в качестве дьякона, прислуживает не мужчина, а женщина!
  
   Аудитория зашумела. Семинаристы ухмылялись, толкали друг друга локтями.
  
   - Причастие совершается от одного хлеба и из одной чаши!
   А стоит только послушать, о чём на своих проповедях говорил Агний Лазарев! Сохранились записи его проповедей. Я процитирую вам отдельные фразы. "Христом нужно дышать". "Женщина должна стать мужчиной". "Кто вам сказал, что Христос был скорбным?" "Добро - это банально". "Вы все можете родить Христа". И так далее...
  
   Шум, смех, отдельные выкрики.
   Я отпил глоток из стакана, сильно выдохнул и сжал кулаки. Господи, как много мерзостей я уже сказал! И это перед этими людьми я буду лепетать о том, что Лазарев - "добрый" сектант, несчастный мальчик с больной головой?
   Э-эх!.. Держите меня...
  
   - А теперь, уважаемые слушатели, обратимся от наших эмоций к научным критериям. Пожалуйста, потише... Потише!
  
   Я снова включил второй слайд.
  
   - Дорогие студенты и гости! То, что я собираюсь рассказать - это не плод моей фантазии! В течение целого месяца я вёл самое тщательное расследование, собрал уникальные документы, опросил всех - вы слышите? - в с е х без исключения близких к Лазареву людей и записал беседы с ними на магнитофонную плёнку!
  
   Краем глаза я заметил, что Овчарин усмехается. Усмехайся, усмехайся, голубчик!
  
   - Итак, начнём с первого критерия: элитарности.
   Тут нас, увы - или к счастью - ждёт фиаско. Элитарной община Лазарева не была. Любой желающий мог прийти в неё с улицы. Среди членов общины были и простые слесари, и люди с высоким культурным уровнем, например, один доцент университета, и даже иноверцы. Как они попадали на богослужения? Просто приходили - и оставались.
  
   Овчарин озадаченно вытянул лицо.
  
   - Конечно, вы скажете, что это - ещё не показатель. Разве "лазаревцы" не считали себя лучшими, самыми праведными во всём свете? - Я развёл руками. - Невероятно, но факт: не считали! "Не думайте, что вы лучшие христиане, - говорит Лазарев своему приходу. - Иные язычники - христиане лучше вас". Может быть, это просто аморальная религиозная терпимость? Возможно. Но терпимость не есть элитарность. Терпимость, даже аморальная, бесконечно далека от элитарности!
  
   Первый ряд растерянно переглядывался. Овчарин сузил глаза в узкие щёлочки и показывал мне кулак!
  
   - Давайте взглянем на общину с точки зрения... четвёртого критерия. Почему четвёртого? Почему бы и нет? Порядок станет ясен позднее, но я обещаю, что рассмотрю все пять пунктов обязательно, не пропущу ни одного. Итак, армейская дисциплина. А вот показательные, наглядные признания некоей девушки, назовём её Юлей. Своё настоящее имя Юля просила меня не раскрывать.
   Юля впервые приходит в молитвенный дом в конце мая или в начале июня. И уже на первом богослужении ей многое не нравится!
  
   - Ещё бы! - одиночный выкрик с задних рядов.
  
   - Хорошо, но дослушайте меня! Ей не нравится, что приход "держится" на одном личном обаянии Лазарева, так сказать, на его харизме. И ей не нравится, что лидер во время проповеди "сыплет парадоксами": говорит сложнейшие вещи, не объясняя их. Что же делает Юля?
   Во время следующей службы она, на покаянии, в лицо высказывает лидеру свои претензии!
  
   Гул.
   - Её убили? - девичий выкрик. - Избили?
  
   - Прежде чем я расскажу, что с ней сделали, вообразим ту же ситуацию в православной церкви. Вот некая старушка говорит иерею: сложно проповедь прочитал, батюшка! Что ответит девять иереев из десяти? Не твоего ума дела, старая! И присутствующие здесь священнослужители не дадут мне соврать.
   А что делает Лазарев? Он - внимание! - п р и н и м а е т претензии! Он извиняется перед приходом! Да, многие приходят не на молитву, а посмотреть на него, как на диковинного зверя в зоопарке... Да, его проповеди - не для средних умов... И в тот же день он поясняет, что хотел сказать. И там, где мы вначале слышали богохульство, оказывается мудрость, но об этом - позже.
   А с девушкой ничего не было! Ровным счётом ничего!
  
   Шум.
  
   - Другой пример: некая женщина печатает про Лазарева и его общину статью. Многие видели эту статью в майском номере "Недели". Внимание, фотография на экране. Статья крайне неприятная для лидера: в ней Лазарев чуть ли не открыто называется сектантом. И что же: эта женщина преспокойно приходит на следующую службу, и её не просто пускают в молитвенный дом, но никто не устраивает ей головомойки, не проводит с ней воспитательных бесед! Пусть, дескать, это свинство, уважаемая, останется на вашей совести...
  
   - Растяпа! - выкрики от семинаристов. - Дерьмократ хренов! Баптист несчастный, американец, Родину продал!
  
   - Растяпство? Перегиб палки с демократией? Возможно. Но, извините меня, демократия - это не армейская дисциплина, или я ничего не понимаю в русском языке!
   А теперь поговорим о третьем критерии: нарушение этических норм.
   Вот три истории из жизни Лазарева.
   История первая: некая женщина считает Лазарева психически больным и приводит его в гости к психиатру. Психиатр начинает задавать осторожные вопросы, и Лазарев понимает, что его "диагностируют". Конфуз, общее смятение, прощание. А после женщина заболевает сама: не психически, конечно, а физически. Врач из поликлиники не помогает. Тогда она звонит Лазареву. Тот приезжает по первому слову, лечит её - причём лечит хорошо, успешно, заметьте! - сидит у постели целыми днями, не берёт за лечение никакой платы и ничего, ничего за своё лечение не требует, не "заманивает" в свою секту. Он просто совершает то, что должен бы совершить любой порядочный человек и настоящий христианин - разве нет? А из вас, уважаемые слушатели, каждый окажется настолько порядочен, чтобы простить серьёзную обиду и не помнить зла?
   История вторая: иная девушка, немного озабоченная вопросами пола, так сказать, приглашает Лазарева домой, чтобы соблазнить, позабавиться с ним в постели. Девушка очень сексапильная, при этом она - не прихожанка, о "грехе" никто никогда не узнает... Лазарев даёт ей пощёчину и популярно, доступно объясняет, как называется такой способ вести себя с мужчинами. "И я, - замечает девушка, - была очень, очень благодарна Агнию Ивановичу за эту пощёчину!" Потому что она, та пощёчина, возвращает ей уважение и доверие к людям... Уважаемые студенты - не студентки, а студенты! А из вас в такой ситуации многие бы устояли? В моей жизни был такой случай. И я не устоял, каюсь...
  
   Шум, гул, смешки.
  
   - История третья: в молитвенный дом нежданно-негаданно заявляются скинхэды. Они вопят что-то вроде "Бей жидов - спасай Россию" и прочее, все вы знаете эти лозунги. Молодые бритоголовые парни собираются избить мужчин и изнасиловать женщин. Общая паника и неразбериха. Что делает Лазарев: выпрыгивает в окно? Заползает на корточках под алтарь? Падает на колени и униженно молит: "Только не меня, только не меня!"? Нет! Он защищает своих прихожан. Он хватает какое-то оружие - какой-то маленький топорик, которым рубили дрова для печки - и идёт, в одиночку идёт на этих мерзавцев! И мужчины его прихода, воодушевлённые этим, тоже хватают первое, что попадётся под руку - стулья, например, кирпичи, я не знаю... - и идут, идут вслед за ним! И бритоголовые отступают. А из вас, уважаемые мужчины в зале, много ли найдётся тех, кто в одиночку пошёл бы против стаи озлобленных человекоподобных зверей?
  
   Я специально умолчал о "огромных топорах", понимая, что на аудиторию, не знающую всего, это произведёт скорее неблагоприятное впечатление.
   В зале поднялся шум.
   - Ложь! - выкрикнул один из семинаристов
  
   - Ложь? - спокойно удивился я. - Эту ложь подтвердили десять свидетелей, не забывайте об этом, юноша в рясе!
   И таких историй я мог бы рассказать много. Во всех них Лазарев предстаёт человеком глубоко порядочным, честным, мужественным, добрым. Он не только сам таков, но призывает к этому на своих проповедях, я читал их внимательно, поверьте. Если доброта, мужество и порядочность - это нарушение этических норм, тогда признайте Лазарева сектантом!
  
   Краем глаза я заметил, что Овчарин крутит пальцем у виска, а отец Никодим смотрит на меня во все глаза.
  
   - Но продолжим. Мы переходим к интереснейшему вопросу: к вопросу о легитимности Лазарева.
   Сами себя "лазаревцы", как вы знаете, называли христианами-протестантами. Но не всем здесь известно, что пастору, то есть священнику, в протестантизме нет нужды проходить таинство рукоположения, ибо и самого такого таинства в этой ветви христианства не существует. Для того, чтобы пастор был объявлен легитимным, достаточно двух моментов: его признания общиной и его богословского образования.
   Как вы помните, прихожане Лазарева признали своим священником, поэтому насчёт этого пункта не возникает никаких вопросов. Богословское же образование он получил, как говорил сам, "где-то в Европе", и диплом Евангелического института могли видеть все прихожане...
  
   - Фальшивка! - громко выкрикнул руководитель отдела.
  
   - Все, прочитавшие статью в "Неделе" - а её читали многие - все как один убеждены, что диплом Лазарева об обучении в Теологическом институте г. Нима во Франции - фальшивка. А теперь, как говорят в одной известной передаче, внимание на экран!
  
   Я переключил на слайд с фотографией свидетельства.

‚ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂѓ

Ѓ Evangelisches Institut Nieheim Ѓ

Ѓ Ѓ

Ѓ Bescheinigung Ѓ

Ѓ Ѓ

Ѓ Ich bestДtige hiermit, dass ich im MДrz Ѓ

Ѓ 2008 mit Hilfe vom Herrn Julius RЖmer Ѓ

Ѓ die Kenntnisse und Kompetenzen vom Herrn Ѓ

Ѓ Agnij Lasarew Ѓ

Ѓ in allen zur traditionellen evangelischen Ѓ

Ѓ Ausbildung gehЖrenden Wissensbereichen wie Ѓ

Ѓ - Altes Testament Ѓ

Ѓ - Neues Testament Ѓ

Ѓ - Geschichte der Kirche Ѓ

Ѓ - Geschichte des Ev. Christentums Ѓ

Ѓ - Kirchenmusik Ѓ

Ѓ - Theologie Ѓ

Ѓ - evangelische Theologie Ѓ

Ѓ - christliche Ethik Ѓ

Ѓ - Exegese der Heiligen Schrift Ѓ

Ѓ - Hermeneutik Ѓ

Ѓ - komparative Theologie Ѓ

Ѓ - Kunst der Predigt Ѓ

Ѓ - evangelischer Gottesdienst Ѓ

Ѓ - Apologetik Ѓ

Ѓ geprЭft habe. Ѓ

Ѓ Die Kenntnisse vom Herrn Lasarew sind, Ѓ

Ѓ meines Erachtens nach, auf hohem Niveau, Ѓ

Ѓ seine Qualifikation entspricht der der Ѓ

Ѓ Absolventen des Evangelischen Instituts Ѓ

Ѓ Nieheim. Ѓ

Ѓ Ѓ

Ѓ Rektor des Evangelischen Instituts Nieheim Ѓ

Ѓ Dr. theol. Wolfgang RЖmer Ѓ

"ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂ...

  
   - Перед вами - фотография того самого свидетельства, которое до позавчерашнего дня висело в молитвенном доме общины, при входе. Как вы можете заметить, это - не французский язык!
   Проблема в том, что пастор Балтасар отчего-то принял немецкий язык за французский. Увы, господа американцы не отличаются высокой сообразительностью, если даже их президент путает Австрию с Австралией... (Смех.) Как следствие, корреспондент "Недели" искала город Ним во Франции - кстати, она неправильно прочитала название, город называется Нихайм, а не Ним. Разумеется, Нихайма во Франции она не нашла, потому и решила, что эта бумага - подделка.
  
   - Собачья чушь! - вдруг воскликнул со своего места Овчарин визгливым голосом. - Когда этот мальчишка, молокосос успел бы поучиться в Германии?
  
   - И на ваш вопрос я отвечу, господин Овчарин. Попрошу внимания: следующий слайд!

‚ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂѓ

Ѓ Евангелический Институт г. Нихайм Ѓ

Ѓ Ѓ

Ѓ СВИДЕТЕЛЬСТво Ѓ

Ѓ Ѓ

Ѓ Подтверждаю, что в марте 2008 года Ѓ

Ѓ с помощью господина Юлиуса Рёмера Ѓ

Ѓ я проверил знания и компетентность г-на Ѓ

Ѓ АГНИЯ ЛАЗАРЕВА Ѓ

Ѓ во всех областях знания, относящихся к Ѓ

Ѓ традиционному евангелическому образованию Ѓ

Ѓ а именно: Ѓ

Ѓ - Ветхий Завет Ѓ

Ѓ - Новый Завет Ѓ

Ѓ - история Церкви Ѓ

Ѓ - история евангельских христиан Ѓ

Ѓ - церковная музыка Ѓ

Ѓ - богословие Ѓ

Ѓ - протестантское богословие Ѓ

Ѓ - христианская этика Ѓ

Ѓ - экзегетика священного Писания Ѓ

Ѓ - герменевтика Ѓ

Ѓ - сравнительное богословие Ѓ

Ѓ - гомилетика Ѓ

Ѓ - евангелическая литургика Ѓ

Ѓ - апологетика Ѓ

Ѓ Знания господина Лазарева находятся, Ѓ

Ѓ согласно моему мнению, на высоком уровне, Ѓ

Ѓ его квалификация соответствует таковой же Ѓ

Ѓ выпускников Евангелического Института г. Ѓ

Ѓ Нихайм. Ѓ

Ѓ Ѓ

Ѓ Ректор Евангелического института г. Нихайм Ѓ

Ѓ доктор богословия Вольфганг Рёмер Ѓ

Ѓ __________________________________________ Ѓ

Ѓ 30.10.2008 Ѓ

Ѓ Перевод заверен. Ѓ

Ѓ Переводчик: Ѓ

Ѓ ООО "Ин-Ти-Си Сервис" зарегистрировано Ѓ

Ѓ администрацией *** области 19.07.1995 г. Ѓ

Ѓ Регистрационный N 188. Ѓ

Ѓ М.П. Ѓ

"ЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂЂ...

   А это - перевод документа, выполненный профессиональными переводчиками. Как видите, в этом свидетельстве ни слова не сказано о том, что Лазарев где-либо учился. Он самообразовывался, и уровень его самообразования ректор теологического института при личной беседе нашёл соответствующим уровню выпускников своего учебного заведения. А немцы - педанты, и эти педанты никому просто так не выдадут никакой бумажки!
   Что же выходит, господа? Получается, и четвёртая попытка доказать сектантский характер общины с треском проваливается? Тише! Тише!
   Единственный критерий остался нам, единственный! И это - искажение догматики. Ну, с этим дело обстоит, казалось бы, вполне ясно, ведь ни в одной христианской церкви мы не найдём в наше время коллективного покаяния иди женщин-служительниц. Замечу, что мы говорим сейчас не о догматике в строгом смысле слова, а о церковной традиции...
   Но если бы всё было так просто!
   В 1977 году в СССР защитили очень любопытную и смелую для того времени диссертацию под названием "Культура раннехристианских общин". Её автор - Николай Никифорович Степанов - на протяжении двухсот семидесяти пяти страниц машинописного текста изучает быт ранних христиан. И вот, он обнаруживает у тех и коллективное покаяние, и женщин-диакинь, и причастие из общей чаши!
  
   - Ранние сектанты! Ублюдки первых веков! - снова заголосили семинаристы.
  
   - Ублюдки первых веков? Смелое утверждение! Пожалуйста, все девушки и женщины по имени Татьяна в этой аудитории - поднимите руки! Раз, да, три... шесть! Названы вы в честь святой мученицы Татианы, которая была - диакиней! Что же, господа семинаристы, святая мученица - это тоже ублюдок первых веков? А из общей чащи и от одного хлеба сам Христос причащал апостолов!
  
   - Браво! - воскликнул профессор Расторгуев.
  
   - Но может быть, в своих проповедях Лазарев извращал христианскую догматику?
  
   - Знамо дело, извращал! Чтобы баптист - да не извратил!
  
   Я уже сообразил, что "крикунами" среди парней в рясах были не все, а только один из них, самый рослый.
  
   - Давайте, чтобы разобраться в этом, рассмотрим две наиболее скандальные фразы пастора: "Христа нужно есть и пить" и "Женщина должна стать мужчиной". Как вы отнесётесь к человеку, который скажет вам - внимание! - скажет вам: "Тот, кто не пьёт кровь человеческую - не христианин"?
  
   В зале поднялся шум.
   - Позор! Кровопийца! Извращенец! - надрывались будущие батюшки.
  
   - Тише! Тише!
  
   - Тише вы! - гаркнул вдруг декан факультета. Зал поуспокоился.
  
   - Итак, "кровопийца и извращенец". Поздравляю вас, уважаемый! Потому что вы только что окрестили извращенцем апостола Иоанна! (Смех в зале.) Вот цитата из Евангелия от Иоанна: "Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни". Глава шестая, стих пятьдесят третий, можете меня проверить!
  
   Один из семинаристов тут же вытащил карманную Библию, начал торопливо её листать, нашёл нужное место, прочитал и бросил с раздражением!
  
   - А что до женщины и мужчины, то ничего нет легче назвать Лазарева гомосексуалистом-извращенцем. (Снова смех.) Но не торопитесь этого делать! Вероятно, некоторые из вас знают, что такое "апокрифические Евангелия". Представьте себе: первоначальных Евангелий было более двухсот! Церковная традиция отобрала из них, по тем или иным причинам, четыре. И, действительно, в многословии нет мудрости... Но это не означает что оставшиеся Евангелия были никуда не годными!
  
   - Бесы их писали, эти апокрифы!
  
   - Бесы? Славно. Вы сегодня в ударе, молодой человек! Теперь вот, например, вы назвали бесом апостола Фому, одного из ближайших учеников Христовых. (Снова смех.) А вам интересно, что пишет апостол в своём "Евангелии от Фомы"? - обратился я к залу.
  
   - Нет! - закричал первый ряд и затопал ногами.
  
   - Да! - завопили студенты.
  
   - Конечно, да! Итак, Евангелие от Фомы, стих 118. "Симон Петр сказал им: Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины недостойны жизни. Иисус сказал: Смотрите, я направлю ее, дабы сделать ее мужчиной, чтобы она также стала духом живым, подобным вам, мужчинам. Ибо всякая женщина, которая станет мужчиной, войдет в Царствие Небесное". А? Каково?
   И так - евангельским текстом - я мог бы объяснить и оправдать каждую строчку проповедей Лазарева. А где-то и ссылок на Библию не нужно, а надо просто дочитать до конца. Слова про скорбного Христа объясняются очень просто: ведь не всегда же Христос скорбел, когда-то Он и радовался! Слова про возможность Его рождения каждым - ещё проще. Всякий может родить Христа в с в о ё м с е р д ц е - а не иначе. Добро банально, говорил Лазарев, и поэтому люди стесняются его делать - а вы не стесняйтесь, просто делайте банальное добро! Но, увы! Наша лекция не может быть бесконечной. Самый серьёзный упрёк, который господа семинаристы могли бы предъявить лидеру общины - это упрёк в его самоубийстве. Самоубийство есть смертный грех, а священник, совершивший такой грех, конечно, недостоин своего звания... - Так?
  
   - Выкрест! За таких даже молиться нельзя!
  
   - Да, и я подписался бы под вашим бурным негодованием обеими руками, молодой человек, если бы самоубийство действительно имело место. Если бы...
   НИКАКОГО САМОУБИЙСТВА НЕ БЫЛО! ЭТО БЫЛО УБИЙСТВО!
  
   Семинаристы затопали ногами, засвистели.
   - Молчать! - страшно прикрикнул декан.
  
   - Как известно, Лазарев оставил предсмертную записку, в которой просил никого не винить в его смерти. Записку, однако, он написал из жалости к убийце! Этому я имею надёжнейшие, неоспоримые подтверждения! Раскрыть свои источники я, к сожалению, не могу, так как мои информаторы просили не называть их...
  
   - Ну, конечно! "Просили не называть"! Ха-ха!
  
   - Но, я думаю, выразительным подтверждением будет сам тот факт, что люди, сочувствующие убийце, во время моего расследования упорно пытались пустить меня по ложному следу. И это - влиятельные люди в администрации города!
  
   Овчарин жестом показывал, что перепилит мне глотку.
  
   - Мне подкинули телефон человека, который якобы был знаком с Лазаревым и присутствовал при его последних минутах. Кстати, а известно ли вам, кто подкинул? Господин Овчарин, руководитель Отдела по взаимодействию с религиозными организациями при Мэрии нашего города! Да вот он сидит, на первом ряду и показывает, как перережет мне горло! (Общий смех.) Что отворачиваетесь, Евгений Васильевич?
  
   Овчарин встал и пошёл к выходу, набирая какой-то номер на своём мобильном телефоне. Студенты вытянули любопытные шеи, пытаясь разглядеть "господина руководителя отдела".
  
   - Интервью с человеком, телефон которого мне подсунули, я записал на диктофон. Вы хотите послушать фрагмент этой записи?
  
   - Нет! Нет!
   - Да! Да!
  
   - Ну, ещё бы вы не хотели... Я включил колонки, вывернул регулятор громкости на полную мощность и запустил на ноутбуке заранее подготовленный аудиофайл.
  
   "Лазарев открыл упаковку шприцов, сделал себе инъекцию в вену, ну, и... Через пять минут он был уже мёртвый.
  
   - А вы ведь на своей машине приехали тогда? Или вместе с Рёмером?
  
   - На его машине.
  
   - Вы не подскажете, какая у него была машина? У кого ни спрашиваю -- никто не знает! Всех сектантов опросил...
  
   - Ford Focus."
  
   Я остановил запись.
   - Обратите внимание на марку машины: Ford Focus. Это ложь. Рёмер ездил на Citroen Picasso. Мой собеседник даже не знает машины второго по значению, после Лазарева, человека в общине. Слушаем дальше...
  
   "- Вон что... Слушайте, а вы не помните, случаем, Лазарев в тот день был, как обычно, в своей чёрной рясе?
  
   - Да, кажется".
  
   Я снова нажал на паузу.
  
   - И это, разумеется, ложь, ведь одеяние Лазарева было светло-серым. Дальше!
  
   "- Одну секундочку: посмотрю, не пришла ли секретарша...
  
   - Ну, я свободен?
  
   - Ещё несколько вопросов...
   Итак, Алексей! Я запер дверь на ключ. Видите, что у меня в руках? Рёмер никогда не ездил на "Форде"! У Лазарева не было никакой чёрной рясы!
  
   - Откройте дверь немедленно!
  
   - Сейчас!
  
   - Я вызову милицию...
  
   - Вызывайте. Я - сотрудник кафедры, это подтвердят на вахте. А вы здесь - никто. Вор!
  
   - Что вам надо?
  
   - Кто вас послал? Кто придумал эту туфту? Рёмер?
  
   - Не знаю я никакого Рёмера! Меня Алла Валерьевна попросила! Слушайте, я в ваши игры не играю, я не знаю ничего, слышите?!
  
   - Кто такая Алла Валерьевна?
  
   - Мой редактор".
  
   Девушка-корреспондент "Вечернего города" густо покраснела.
  
   "- "Вечернего города"?
  
   - Да, да, что вы пристали?"
  
   - Журналист, значит... "Время ему дорого"! Много ли заплатили?
  
   - Какое ваше собачье дело!
  
   - А кто попросил редактора?
  
   - Не знаю я!
  
   - Щас я тебя уделаю, мля, как старшина -- духа! А ментам, мля, скажу, что ты, кливт поганый, лобастый, мля, на меня руку поднял, мля...
  
   В зале раздался весёлый смех по поводу колоритной лексики "господина лектора".
  
   - Не надо! Гросман!"
  
   Я остановил запись.
   - Вот так-то... Илья Константинович Гросман - это директор издательского дома, очень влиятельный бизнесмен, но о том, кто стоит за ним, я говорить не имею права...
   Итак, друзья! К каким же выводам приходим мы по окончанию нашей лекции? Выводы эти поразительны...
   Община Агния Лазарева, на самом деле, НЕ БЫЛА сектой! - торжествующе вскричал я, перекрывая гул аудитории. - Ни одному из пяти критериев секты она НЕ соответствует! Это была хорошая, славная протестантская община с очень талантливым лидером во главе... Но кому-то безумно выгодно внедрить в наше с вами сознание лживую идею о её сектантском характере! Кому-то выгодно множить секты на пустом месте, и участь попасть в списки сектантов ожидает ещё многих честных христиан, мусульман, буддистов, вишнуитов...
   Кому это выгодно, спрашивается?!
   Во-первых, это выгодно государственной власти! Обыватель, напуганный страшными сектантами, будет бояться всех и вся и удвоенно затоскует по "сильной руке" - руке милиции, руке армии, руке правосудия, руке ФСБ. Вспомните, уважаемые историки, что так пришёл к власти Адольф Гитлер! Достаточно было ему изобрести страшное пугало еврейского заговора - и обыватель с радостью вручил господину рейхсканцлеру все свои демократические свободы!
   Во-вторых, это выгодно некоторым наиболее бесчестным и циничным людям в русской православной церкви, церкви веры, в которой все мы родились и выросли. Ведь нет же легче способа расправиться с "конкурирующими организациями", будь то протестанты или индусы, как объявить их сектантами! Как здорово, как ловко! Не нужно готовиться, размышлять, участвовать в дебатах! Не нужно повышать свой профессионализм, учиться мастерству наставничества! Сойдёт любой священник, ведь некуда пойти больше честному человеку, все прочие - сектанты! Посмотрите, посмотрите на этих молодых людей на первом ряду, как они беснуются! Не они ли ходят по улицам с резиновыми штампами "Осторожно, секта" в карманах? А этот приём и есть подлинный террор, то есть запугивание! Вы, уважаемые слушатели, именно вы, напуганные жуткими рассказами про сектантов-убийц, будете бояться л ю б о й религии, л ю б о й церкви как средства насилия и гипноза! Вы уже боитесь! Вот грех отлучения человека от духовной пищи, от воды жизни! Надеюсь, лучшие православные никогда не бесчестили себя этим антихристианским приёмом...
  
   Я вытер пот и глянул на клириков. Отец Никодим сидел, опустив глаза, и как-то скептически улыбался в бороду. Отец Сильвестр сжал лежащие на столе руки в кулаки и оскалил зубы.
  
   - Наконец, это выгодно бизнесу. Книжки про сектантов, с подробностями сексуальных извращений или "кровавых культов", расходятся как горячие пирожки. А если вы не издатель, какая же в а м выгода? Да проще некуда! Человек религиозный, нравственный задумывается больше о душе, чем о брюхе. Он не купит себе лишнюю бутылку пива, не захламит квартиру телевизором с широкой диагональю, не пойдёт в стрип-бар, не потешит своё дутое тщеславие новым автомобилем! Так отвратим же людей от настоящей религии, этой ржавчины бизнеса! Прокричим на каждом углу об опасных сектантах! Учредим государственную монополию на низкокачественную религию! И тогда даже подлинных верующих затошнит от казённого культа, и они побегут из церкви на базар - покупать новый телевизор, новый холодильник, новое авто и ещё кучу, кучу потребительской мерзости! Потре-блять! Разделите это слово на две части! Но сколько ты её ни три, чище она не станет...
  
   Громкий смех.
  
   - Уважаемые студенты и гости! Я надеюсь, что вы сумеете сделать выводы из сегодняшней лекции. Я закончил.
  
   Семинаристы на первом ряду загалдели, засвистели, затопали ногами - но кто-то хлопнул на заднем ряду, и их свисты потонули в шумных аплодисментах. Я глянул на часы. Надо же: я говорил всего тридцать две минуты! А вечность прошла, кажется...
  
   - Пожалуйста, вопросы!
  
   - У меня есть вопрос! - бойко прокричала девушка-журналистка радио. - Скажите: вы выделяете пять критериев секты. Разве православие не подходит под эти критерии?
  
   Семинаристы заорали в адрес девушки что-то неприличное.
   Декан факультета привстал.
   - Отец Сильвестр! - крикнул он гневно. - Уймите своих хамов!
  
   - Православие?.. - на секунду растерялся я.
   Что ж, вы не так неправы!
  
   Шум, свист, гвалт!
  
   - Я не говорю обо всех православных приходах, разумеется! Более того, я надеюсь, что сектантство есть нечастое и постыдное явление в православии, явление, которое будет сходить на нет. Но если в каком-либо православном приходе вы обнаружите элитарность, или неэтичное поведение священника, или армейский дух, когда думающим людям, не трудясь объяснять им ничего, попросту затыкают рот, знайте: это - православная с е к т а, даром что батюшка надел на себя фелонь и епитрахиль, и даже набедренник с камилавкой! Ещё вопросы?
  
   - У меня вопрос... - с восьмого ряда поднялся немолодой мужчина.
  
   - Пожалуйста!
  
   - То, что вы рассказали, молодой человек, очень интересно. Я вас слушал внимательно и с удовольствием, можно сказать. А вопрос вот в чём: вы... не боитесь это рассказывать? Не боитесь последствий для своей карьеры, для здоровья, наконец?..
  
   - Боюсь, - признался я честно. - И более того: мне уже намекали, что если я скажу на лекции то, что я сегодня сказал, у меня будут огромные проблемы... Так что, уважаемые студенты: если меня завтра найдут в канаве с проломленным черепом, знайте, что это не самоубийство!
  
   Дружный смех.
  
   - Ещё вопросы? Нет вопросов? Благодарю вас: сегодняшняя лекция окончена. Спасибо за внимание...
  
   - Ату его! Держи сектантскую сволочь! - вдруг завопил самый рослый из семинаристов. Парни в рясах резво вскочили со своих мест, и душа у меня ушла в пятки.
   - Ребята, наших бьют! - закричал Игорёк, и мои студенты вспрыгнули со скамьи, на ходу доставая из сумок заранее припасённые железные прутья и резиновые дубинки.
   Эх, заварится сейчас каша... Я подхватил свой тяжёлый рюкзак и побежал к выходу, на ходу надевая пальто.
   Быстрей, быстрей, ещё быстрей... Случайно я выглянул из окна на лестнице и обомлел: на улице, у входа, стоял милицейский "УАЗ", а перед тем нервно прохаживался Овчарин. А ведь выход из здания всего один...
   Врёшь, не возьмёшь!
   Стараясь дышать ровно, я спокойным шагом спустился на первый этаж, к вахте.
   - Тётя Валя, дайте, пожалуйста, ключик...
   - А пожалста... А что же вы мне от четыреста десятой не сдали?
   - Мамонтову отдал. Сейчас перепишу на Игоря Ивановича... Готово. А дайте-ка мне... сто седьмую.
   - Пожалста! - согласилась тётя Валя.
   Я записал номер аудитории в журнал, взял ключ и поспешил к заветной двери по коридору. Дверь я запер за собой на ключ. Окна в этой аудитории были не очень высоко от земли и с противоположной от выхода стороны. Чёрт! Решётки! У меня отлегло от сердца, когда я увидел, что решётки были распашными, запирались на замок, а ключ от замка находился на стене, в маленькой металлической коробочке, за стеклом, на случай пожарной тревоги... Как я люблю пожарников, Господи!
   Я открыл окно, разбил стёклышко, вынул ключ, отпер замок, распахнул решётки. Высоковато! Эх, помоги, святая Татьяна...
   Я упал на все четыре конечности, в снег, отряхнулся и побежал прочь. В моём рюкзаке уже лежали ноутбук, диктофон, смена белья, запасной тёплый свитер и джинсы.
   В городском автобусе к вокзалу мой телефон коротко прожужжал: SMS-сообщение. Машуля.
   "Саш, ты кретин, идиот, придурок! Ты хуже придурка! Ты преступник! Тебя уволят! И посадят! Доигрался со своей наукой!"
   Так, удалим это сообщение. И тебе, Машенька, всего доброго...
   Добравшись до автовокзала, я хотел вначале купить билет до любого районного города. В гостинице я смогу прожить сколько-то... Но в гостинцах спрашивают паспорта! И в гостиницах, даже провинциальных, кусаются цены... Поколебавшись немного, я взял билет на ближайший из отходящих автобусов: до деревни со смешным русским названием Коза. Или К?за? Именно так объявили по громкоговорителю: "Начинается посадка в автобус на К?зу с шестой платформы..."
   До отхода автобуса оставалось десять минут, пользуясь этим, я присел в зале ожидания, раскрыл на коленях ноутбук и торопливо написал письмо.
  
   "Дорогая Ася!
   Я уехал в деревню Коза. (Такое вот смешное название.) Зачем я пишу это? Просто так. Ожидать чего-то от вас мне было бы нехорошо и смешно. Но на всякий случай знайте, что автобус на Козу уходит с автовокзала в 17:30. (Может быть, это единственный автобус за день.) И ещё знайте, что каждый день в Козе я буду вечером приходить на остановку автобуса. Увы: сим-карту я выброшу; не думаю также, что на местном отделении связи будет доступ в Интернет. Как вам понравилась лекция?"
  
   И сделал то, чего в письменном общении не делал раньше никогда, считал дурным тоном: добавил в конце "улыбочку". :-).
   Я отправил письмо, вынул SIM-карту из мобильного телефона (с помощью специальной аппаратуры можно определить местонахождение любой SIM-карты: так, говорят, ловят призывников), выкинул её в мусорное ведро и, тяжело вздохнув, отправил мобильный USB-модем туда же...
   Вот так завершается история о том, как всего лишь за сорок минут Александр Данилович Рязанский, аспирант третьего курса государственного университета по специальности "отечественная история", превратился в изгоя и преступника. На этом в одиннадцатой главе, последней главе романа, нужно поставить точку.
  

ЭПИЛОГ

  
   Автобус до К?зы идёт немногим меньше часа. А в самой деревне едва ли насчитаете вы двадцать дворов. Хорошо хоть, почта и магазин есть...
   Я обошёл пять изб, усиленно стуча в каждую калитку, подолгу ожидая на морозе, выслушивая брехание заливающихся в ярости цепных псов, и только в шестой избе старуха Степанида Демьяновна Крюкова согласилась пустить меня на постой. При этом она вначале заломила немаленькую (для комнатёнки в деревенской избе) цену: 300 рублей за день! Мы торговались долго и сошлись на двухстах, без стола. Правда, мне разрешено было пользоваться электрической плитой и двумя кастрюлями, за эту милость я должен был каждый день два раза топить печь. В моём же кошельке было 4200 рублей: все мои сбережения.
   В субботу с утра. я засел за работу и работал каждый день часов по десять, успевая за день написать одну, а порой и две главы этого романа.
   Старуха оказалась не столько злой, сколько надоедливой: она так же бесцеремонно, как и мать, входила в мою комнату, ворча себе под нос о моём тунеядстве. То, что я работаю, она никак не могла взять в толк. Рази ж это работа!
   С бьющимся, радостным сердцем я ожидал в субботу вечером автобуса! Тот прибыл, вышли четыре женщины средних лет, две старухи, один плюгавый мужичок, осанистый поп в рясе (и здесь никуда от них не деться!). Никого больше...
   Первые три дня я начинал слышать свой пульс в ушах, едва только вдали показывался автобус! В воскресенье приехал "ПАЗ", а с понедельника стала ходить обычная маршрутная тринадцатиместная "Газель". Видимо, совсем мало желающих попасть в Козу...
   "Она ещё думает, ей нужно решиться!" - успокаивал я себя. Но вот шестой день, седьмой день... Неужели целая неделя нужна, чтобы решиться?
   Чудовищная мысль посетила меня на девятый день: с чего я вообще решил, что Ася приедет, хотя бы ненадолго?! Кто я ей - муж, любимый? Кто она - жена декабриста? Она - красивая и успешная молодая девушка, дочка первых людей города, а я - бандит и неудачник... Каким же гигантским самомнением нужно было обладать, чтобы надеяться на её приезд, да просто чтобы написать то злополучное письмо?!
   Десятый день. Шесть человек, все деревенские.
   Я продолжал ходить к остановке, чисто механически: вдруг все же существует крохотный шанс, и я же "обещал"...
   Одиннадцатый день. Девять человек, все деревенские.
   Две бабы, которые зачем-то мотались в город почти каждый день, стали узнавать меня.
   - Глянь-ко, Нюр: снова энтот, курчавый! Стои-ить... Чавой стоишь-то, маладуху, што-ль, ждёшь? И-и-и... Да не пряедет твая маладуха!
   Двенадцатый день. Вышли немногие пассажиры и захлопнулась боковая дверь "Газели". Снова зря.
   И тут легли мне на глаза две маленькие ладошки.
   - Ася?!
   Я обернулся: она, Асенька, в своём черном пальто и белой шапочке, такая же, какой я её видел последний раз, только с рюкзачком за спиной.
   - Здравствуйте, Ася...
   - Здравствуйте... Саша.
   - И-и-их! - задорно взвизгнула одна из баб. - Дождалси!
   - Как я вас пропустил?
   - Вы на салон смотрели, а я из кабины вышла.
   - Вы не представляете, Ася, как я рад, что вы приехали...
   Она улыбнулась.
   - Ну, так уж и не представляю... Я вот тоже рада, например.
   Мы замолчали, не зная, о чём говорить. Тревожная мысль пришла мне в голову.
   - Слушайте, Ася, отсюда же в город всего два рейса! В девять утра и вот этот, в восемнадцать тридцать...
   - Да, я посмотрела расписание.
   - Как же! Вас... не хватятся домашние?
   - Ой... - серьёзно вздохнула девушка. - Не знаю. Может быть, уже хватились. Если записку нашли...
   - Как же... что же вы стоите! Поезжайте, поезжайте назад, сейчас же он тронется, через пять минут!
   - Саша...
   Девушка закусила губу, сняла рюкзачок и поставила его рядом, прямо в снег.
   - Знаете, я вам сказать хотела...
   - Говорите, только говорите скорей!
   - ...Тогда, на лекции, я на вас смотрела и думала... Я подумала... Пойдёмте, Саша, я не могу здесь стоять, мне кажется, что на нас все смотрят!
   - Автобус!
   - Попутки ходят!.. - отмахнулась она почти с досадой.
   Мы отошли несколько шагов в сторону и стали у мостика через замёрзший ручей.
   - Я подумала, - заторопилась Ася, не смотря мне в глаза, - что я, конечно, никогда е г о не смогу разлюбить. Это вообще нельзя для людей, которые его знали... И подумала, что, конечно, т о м у - то есть вам, Саша, - я тоже ничего обещать не могу. Но всё-таки... я не знаю, ведь... вы знаете, Саша, когда вы говорили, все, кто сидели со мной рядом, девушки, так вами восхищались! - и я тоже, нельзя было не восхищаться, но просто не в этом дело... Господи, помоги, как сложно говорить! И я подумала: Боже, он же в с ё, всё ради меня бросил, всё!.. и я, если я... В общем: я, Саша...
   Ася закрыла глаза, а затем и лицо закрыла ладонями.
   - Я не уеду. Если конечно, сами не прогоните...
   Я почувствовал, что у меня слёзы подступили к глазам.
   - Ася...
   Я опустился на колени в снег.
   - Что... что ты делаешь, ненормальный!
   - Ася, а ты как могла всё бросить, ты?! Я - ладно, я же мужик, всё-таки, а ты!
   - А ты... - она улыбнулась, но в глазах её, как будто, тоже стояли слёзы, или мне казалось? - Ты помнишь, что сам говорил, на лекции? Если женщина не станет мужчиной - не войдёт в Царство Небесное... Тихо, тихо! - Ася опустилась на корточки, вынула из кармана носовой платок и стала вытирать моё лицо, приговаривая ласково: - Что ты делаешь, а? Вот сейчас наревёшься, а потом это же всё замёрзнет...
  

***

   Старуха Крюкова прокомментировала появление Аси вполне ожидаемо:
   - У-у-у, ирод! Сам лоботрясничаешь, а ишо и девку ведь с собой приташшыл... Устроють тут мне бл*дьствование...
   - Хорошо, - ответил я спокойно. - Сейчас я собираюсь, и до свиданья! Ищем другую хату. Вы пенсию большую получаете, Степанида Демьяновна? Тысячи две-то будет? Да ты с меня за это время полпенсии своей срубила, старая карга! - вдруг обозлился я; Ася вздрогнула от испуга. - Ты как мою сестру обозвала, я тебя спрашиваю? Иди к лешему, бабьё! Собираю вещи...
   - И-и-и, батюшка, Ликсандр Данилыч! - в ужасе всплеснула старуха руками. - Да што ж ты гневаисся, почём мни знать! Таперя вижу, што ты чяловек сярьёзный...
   Мы сторговались на двухстах пятидесяти рублях за постой, для двоих.
   - Рассказывай, Ася, рассказывай! - попросил я, едва мы прошли в комнату.
   - Уфф... - девушка, наконец-то, сбросила душное пальто, села на кровать. - Я и не знаю, что рассказывать, Саш... Когда ты убежал - я очень, кстати, боялась за тебя, молилась, чтобы тебя не поймали - эти наглые парни из семинарии со студентами подрались немножко, но на них сразу прикрикнули, с обеих сторон, пригрозили всем, чем только можно, в общем, успокоили. Ты ведь заранее это придумал, чтобы твои студенты тебя защищали? Здорово...
   Потом ваши профессора и священники сильно поругались. Преподаватели кричали, что семинаристы сорвали лекцию. А те - и тот мужичок в очках, как его, Собакин, что ли - что педагоги вуза порочат православные ценности и уважаемых людей, и что у всего университета будут серьёзные проблемы.
   Дома я сказала, что на лекции не была, гуляла с подружкой.
   Потом про тебя передали по радио. Затем я услышала, случайно, как папа по телефону спрашивает кого-то: "Значит, до сих пор не нашли поганца? Плохо ищете! Ноги всем вырву!"
   А потом по телевизору, в "Городских новостях"...
   Ася вдруг резко изменилась в лице, на её юном личике проступили отчётливые черты бабьего горя.
   - Нику убили! - всхлипнула она.
   - Нику убили?! Чёрт! Кто?
   - Семинаристы. Понимаешь... - девушка достала платок, сглотнула, яростно высморкалась, как будто хотела показать, что её враги не дождутся от неё ни слезинки. - Понимаешь, когда ты убежал, они были очень злы, что тебя не поймали. Тогда они поехали к молитвенному дому, облили его бензином и подожгли. Об этом показывали репортаж.
   - Откуда они узнали адрес?
   - Ты же сам сказал на лекции, Саша...
   Я тихо простонал. Ника не ошиблась в последнем предсказании.
   - Ты себя винишь? - встревожилась девушка. - Не надо, Сашенька!
   - Нет, ничего... Она... заживо сгорела, Ася?
   - Нет, задохнулась в дыму...
   Мы помолчали.
   - Ника мне дала, раньше ещё, образок, который сама написала, - заговорила Ася, пряча от меня красные глаза. - Я с собой его взяла... Хочешь, поставим на стол?
   Она аккуратно вынула иконку из ткани.
   - Это святая Тереза Маленькая. Они ведь похожи, правда?
   - Похожи? - растерянно спросил я. - Ничего непохожи...
   - Я не о том, Саш! А о том, что они обе умерли в двадцать четыре года...
   - Как ты думаешь, Ася, Ника... была святой?
   - Святой? Я не знаю, Саш, я ведь простая девушка... уж не святая, точно! - улыбнулась она. - Наверное, это богословам лучше знать... И потом, есть же разные "уровни" святости: блаженные там, праведники... Конечно, была! - рассердилась она вдруг. - Что ты спрашиваешь глупые вещи!
   - Ну, прости...
   - Это ты меня прости. А ты - ты что делаешь здесь?
   - Я пишу книгу. Роман.
   - Роман? О... нём, да?
   - Да. И обо всём, что произошло.
   - Ух ты... А мне можно будет посмотреть?
   - Спрашиваешь ещё...
   - Я тобой восхищаюсь, Саш! - девушка покраснела. - То есть, я не то хотела сказать... А где ты собираешься его напечатать?
   - Понятия не имею...
   Мы снова немного помолчали.
   - Как ты думаешь, Ася, мне... чт? грозит?
   - Не знаю, Сашенька, не знаю...
   - Но ты знаешь, что отца Германа Прохорова допрашивала ФСБ?
   - Нет, я не знала. Да, у папы очень большое влияние... И он зол, конечно. А из-за меня ещё больше разозлится. Так что...
   - Ты... ты выбросила SIM-карту от телефона?!
   Девушка спокойно посмотрела на меня.
   - Я его просто не взяла с собой. Слушай-ка! - вдруг повеселела она. - Я же тебе деньги привезла!
   - Деньги? - улыбнулся я. - Много ли?
   - Не смейся, порядочно!
   - И где же ты взяла "порядочно"?
   - Во-первых, из своей копилки. А во-вторых - от Юры.
   - Рёмера?
   - Да! Я думаю, Саша, он тебе сможет помочь...
   - Если его самого сейчас не допрашивает офицер ФСБ, - буркнул я.
   - Юру никогда не найдут, он очень хитрый! Ты разве не знаешь, что он живёт по двум паспортам?
   - Не-ет...
   - Он первый паспорт как бы потерял, ему сделали новый. А после он подал заявление на смену фамилии. У него же мать русская была! А ещё, кажется, он собирается получить немецкое гражданство, будет три паспорта...
   - Молодец, мужик! - рассмеялся я. - Слушай: а четвёртого у него нигде не завалялось? С моей фотографией...
  

* * *

   Я постелил Асе на кровати, а себе на полу. В середине ночи я вдруг проснулся и увидел, что она тоже не спит, а лежит на спине, открыв глаза, положив правую руку на сердце.
   - Ты почему не спишь? - спросил я шёпотом.
   - Не знаю, Саш... - ответила она так же.
   - Понятно...
   - Я знаю, почему я не сплю, - прошептала Ася через некоторое время. - Помнишь, я тебе сегодня, когда приехала, сказала, что о н о, может быть, придёт, а может быть, и нет? Так вот, мне кажется, оно... приходит.
   Я опустил голову, как будто она в темноте могла разглядеть слёзы моего счастья.
   Ася рассмеялась тихим смехом.
   - Господи, ведь... я же нищая теперь! А такая счастливая...
  

ПРИЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ

ПИСЬМО НИКОЛАЯ ГУРЬЕВА

  
   "Здравствуй, сестра.
   Ты зря за меня беспокоишься. Моя жизнь здесь, конечно, не сахар, а сплошной тяжёлый труд. Ещё молитвы и постоянные придирки со стороны старших. Но Ты не должна думать, что я жалуюсь, или что я собираюсь сбежать отсюда. Я сам, сам себе назначил это, и не пойду против себя. В конце концов, монастырь - не тюрьма. У меня одна келья на двоих с братом Феофаном, хорошим человеком, чистая постель, и кормят здесь неплохо. Грех жаловаться.
   Я очень Тебе благодарен о том, что Ты ни словом не напомнила мне в своём первом письме, что знаешь о моём грехе. Ты что, даже не винишь меня? Мне не нравится это, я не хочу такого лёгкого прощения. Я начал это письмо не для рассказа о своей жизни здесь. Я хочу написать тебе о том, как это произошло.
   Ты помнишь, в июле я уже несколько раз пытался с Тобой поговорить, но Ты впадала в женский визг и выставляла меня за дверь. Я начал тогда серьёзно беспокоиться, не повредили ли эти сектанты Твой рассудок, бедной маленькой девочки. И Ты понимаешь, наверное, что я уже тогда его ненавидел и думал о том, как можно остановить эту тварь. Но я ещё бы ничего ему не сделал, если бы мне не позвонили.
   В начале августа мне позвонил мужик, который сообщил мне, что знает достоверно, что у моей сестры с лидером секты была сексуальная связь, возможно, по принуждению с его стороны. Я понял тогда, что спокойно смотреть на это я больше не могу, что такой человек недостоин жить ни минуты.
   Тот же самый мужик сказал мне, когда будет служба, а также то, что после службы бывает покаяние, когда все по очереди заходят к лидеру в маленькую комнату и остаются с ним один на один. Ты в ту неделю заболела, и я понял, что такого случая у меня больше не будет.
   Я напечатал на лазерном принтере, на обычной бумаге, "транзитные" номера, прикрепил их к стёклам, а настоящие снял. По дороге в секту я заехал в аптеку и попросил продать мне яд, для усыпления собаки. Мне легко продали яд, когда я показал удостоверение офицера.
   Я приехал к началу службы и отсидел её вместе с другими. Причастия я не принимал. Когда служба закончилась, я занял очередь на исповедь, сделав так, чтобы оказаться последним. Всё это время я держал руки в карманах, чтобы ничего не касаться. У меня было с собой табельное оружие, но применять его я не собирался.
   Когда последний человек вышел, я подождал ещё немного и вошёл к лидеру в комнату. Я собирался объяснить, кто я, но он меня опередил.
   "Так это вы? - спросил он меня; при этом он улыбался. - Рад познакомиться. Чем вы меня будете убивать?" Меня неприятно поразило, что он уже знает, поскольку никто не мог знать. Значит, совесть открыла ему, решил я.
   "Я рад, что вы сразу всё поняли, - сказал я. - Я казню вас ядом. Если вы будете сопротивляться, тогда табельным оружием. Вам не стоит сопротивляться. Это самая безболезненная смерть".
   "Вы думаете? - возразил он. - Вы так самоуверенно говорите об этом, будто вы врач... Впрочем, ядом убили Сократа, это хорошая компания".
   Я с насмешкой спросил его: "Что: не хотите помолиться перед смертью? Примириться с Господом?"
   Лидер секты посмотрел мне в глаза и снова улыбнулся. "Я с Ним не ссорился, - ответил он. - Вы уважите последнюю просьбу покойного? Я хочу написать пару строчек".
   "Пишите, пишите ваше завещание", - сказал я.
   "Это не завещание, - пояснил он. - Это ваша индульгенция". Он уже написал бумагу и положил её на стол. Я подошёл, не касаясь бумаги пальцами, чтобы не оставлять отпечатков, и прочитал:
   "Прошу в моей смерти никого не винить. А.И. Лазарев".
   Я разорвал эту бумагу и бросил ему в лицо. "Мне не нужно твоих индульгенций, ты, дрянь! - крикнул я. - Такие, как ты, не имеют права ходить по Земле!"
   Он спокойно возразил мне: "А вы зря кипятитесь! Вам они не нужны, пусть. Но когда вас не найдут, подумают на кого-то из моих прихожан. Вы хотите, чтобы невинный человек получил двадцать лет тюрьмы?"
   "Нет", - ответил я. Лидер секты написал ещё одну записку, точно такую же, и снова оставил её на столе. Затем он собрал обрывки от первой записки и отдал мне.
   "А это, пожалуйста, заберите себе, - попросил он. - Вы же её касались пальцами". Мне было неловко, но я взял эти клочки и спрятал их в карман, затем сжёг.
   После он ровно сел и спокойно ждал. Я достал яд и спросил его: "Вы не раскаиваетесь в том, что совершили?" "Мне не в чем, - пояснил он. - Я даже не прикоснулся к вашей сестре". "Я вам не верю", - сказал я. Лидер секты ответил мне: "Пусть это неверие останется на вашей совести".
   "Чёрт возьми! - закричал я тогда. - Если вы невиновны, почему вы тогда не оправдываетесь, не приводите доказательств?" Он сказал: "Потому что вы всё равно не поверите им. Вы не христианин, дружок. Для христианина главное - верить, что бы ни случилось".
   "Ни слова больше, - попросил я, - а то я разобью вашу голову". "Ну, тогда невинного человека наверняка посадят, не мог же я сам себе разбить голову", - улыбнулся он.
   Я открыл пузырёк с ядом. "Пейте", - приказал я. Лидер секты взял пузырёк и прочитал название. "Вы дурак, мой дорогой, - сказал он мне. - Это нужно вводить внутривенно или внутримышечно. Если я выпью, большого вреда мне не будет. У вас есть шприцы?" У меня не было шприцов.
   "Эх, - вздохнул он. - Что за убийцы пошли..." "Я не убийца", - ответил я, имея в виду, что тех, кто казнят преступников, нельзя называть убийцами. "Ну конечно, вы - святой Николай... Дайте мне, пожалуйста, аптечку, - попросил он. - Она сзади вас, на полке".
   "Возьмите сами", - сказал я, не подумав.
   Лидер взял аптечку, вынул из упаковки шприц и наполнил его ядом. И тут я испугался, потому что в его руках было оружие, а я бы своё не успел достать. Он выпустил воздух из шприца.
   "Да, я бы мог вас убить, - подтвердил он. - Попомните о том, что прощение лучше мести, и любовь лучше гнева__________________________________________________________________________________________________________. Попомните об этом в монастыре, куда ваш грех обязательно вас потянет".
   Тогда у меня на секунду появилось желание вырвать у него шприц. Но я не успел: он сделал себе инъекцию. Я ожидал, что он будет умирать долго, в конвульсиях. Но он умер почти мгновенно, с улыбкой. Я оставил лежать всё, как было, и ушёл, ни к чему не прикасаясь.
   После того, что случилось, я долго молился и думал, что, поскольку я совершил благое дело, я должен скоро испытать облегчение. Но шёл день, два, а я не чувствовал никакого облегчения. Тогда я начал сомневаться.
   Ты опасно заболела, узнав о его смерти, у Тебя был жар и бред, но я надеялся, что это просто припадок, что из Тебя уходит Твоя болезнь, что Ты встанешь полностью излечившейся от этой сектантской дряни и тогда скажешь мне спасибо. Ты выздоровела.
   И когда Ты вошла ко мне в комнату и сказала: "Я знаю, чт? ты сделал", - я понял, что не смогу жить с Тобой под одной крышей, не потому, что Ты захочешь рассказать кому-нибудь - я знаю, Ты не захочешь, - а потому, что Ты просто знаешь, сестра.
   В ту же ночь мне приснилась женщина, которая сказала, что я убил чистого праведника. Тогда я уволился с работы и поступил послушником в Свято-Даниловский монастырь.
   Это письмо мне далось нелегко. Я писал его три часа. Я посылаю его Тебе по четырём причинам.
   Во-первых, подозрение может пасть на другого человека, в этом случае Ты должна его использовать.
   Во-вторых, я хотел бы сказать Тебе, что верю в Твою невиновность.
   В-третьих, я надеюсь заслужить Твоё прощение, даже если это случится не скоро.
   В-четвёртых, я хочу, чтобы Ты знала, что даже праведник может быть лидером секты, и, если моя вина и велика, это не снимает с него его вины.
   Если хочешь, Ты можешь отдать это письмо отцу. Если Ты это сделаешь, пожалуйста, вымарай или вычеркни шестой абзац со слов "В начале августа" до слов "с его стороны". С этим абзацем сделай то же самое.

Твой брат Николай"

ПРИЛОЖЕНИЕ ВТОРОЕ

СЕМЬ ПРОПОВЕДЕЙ АГНИЯ ЛАЗАРЕВА

  

1. О банальном добре

  
   Как вы думаете, почему люди предпочитают зло добру?
   Говорят, Сократ однажды встретил гетеру. Гетера - это продажная женщина, но не обычная, а особая, "авторской работы", так сказать. И та сказала Сократу: "Ты учишь своих учеников добру, справедливости, нравственности, а стоит мне одним пальцем поманить любого - и он пойдёт за мной". "Так тебе же легче, чем мне, - ответил Сократ. - Я веду их вверх, а ты - вниз".
   Я сейчас сказал такую банальность, что вы, может быть, смотрите на меня и думаете: "Что это с нашим евангелистом? Ум ему, что ли, отказывает? Что он нас потчует моралью настолько примитивной, что её впору читать в детском саду, во время "тихого часа"?"
   И если вы так думаете, вы попались!
   Не в мою ловушку. Никакого подвоха здесь нет, никакого двойного смысла, и не я вас ловил. Вас подловил другой господин, рогатый. Я не знаю, есть ли у него на самом деле рога - у него, собственно, и жены-то нет, так откуда же взяться рогам... Хотя я ошибаюсь: у дьявола есть жена, и очень верная! А чтобы победить жену дьявола, надо женщине стать мужчиной, а мужчине - женщиной. Но давайте в другой раз о жёнах дьявола... Проще говоря: если вы устыдились той банальности, которую я вам сказал, вы уже попались. Вы пойдёте за гетерой, а не за Сократом. Хотите узнать, почему? Очень просто.
   Запомните хорошенько: д о б р о в с е г д а б а н а л ь н о. Именно поэтому люди отворачиваются от него. Посмотрите на подростков: что легче для них - перевести старика через дорогу или обхамить его? Перевести, в принципе, легче. Но это же так банально! Тут есть только один способ: берёшь старого человека под руку, дожидаешься зелёного сигнала светофора и идёшь через дорогу. А вот обхамить - здесь же тысяча способов, миллион, огромный простор для творчества! Ведь можно обозвать его просто "старым пердуном", можно "лысым чёртом", можно, например, "скелетом на верёвочках"... Довольно, я не хочу изощряться, мне уже стыдно.
   И поймите, так везде. Есть в наше время десять-двадцать способов честно трудиться - и больше тысячи способов жить жуликом. Поймите, пожалуйста: жулик - это не тот, кого жуликом считает государство! Жулик - это тот, кто увеличивает сумму мерзости мира. Например, тот, кто торгует водкой, пивом или глянцевыми журналами - всегда жулик, даже если он платит налоги и не экономит на сырье для этой отравы. Дорогие мои, а вы не жулики? Задумайтесь! Жулик не родит Христа. Он даже блохи не родит.
   Есть один или два способа спать с любимой женщиной - а вот спать с гетерой существует тысяча способов. Почему от Сократа ученики шли к гетере? Да потому, что она была гетерой, уникальной мадам, а не банальной проституткой! И не банальным старым учителем...
   Есть три-пять способов растить хлеб или, например, строить хорошие дома. И есть масса способов создавать синтетическую еду, от которой желудок выворачивается наизнанку, или плодить этих архитектурных чудовищ, от которых наизнанку выворачивается сердце, но от которых уже некуда скрыться, и в нашем городе тоже.
   Есть совсем немного способов очищать свою душу от мерзости. Едва ли с десяток их наберётся. Обеты и пост. Молитва, покаяние и причастие. Чтение Писания и размышление. Бескорыстный труд и дарение любви. Сколько получилось, - девять? Видите, нет и десятка. Но есть масса, масса способов изображать из себя "духовного супермена" и при этом рыть могилу для Христа, просто чтобы выглядеть небанально.
   Вот поэтому люди стесняются простоты и бегут от добра. А вы? Вы что, тоже уже побежали?
   Кто вас сказал, что добро должно быть оригинальным? Или что Бог - оригинален? Бог тоже банален, запомните это! Бог - это не чупа-чупс на палочке! Вот дьявол, чёрт - он оригинален, да. Одни рога чего стоят... И если, когда вы встречаетесь с друзьями, когда ваши друзья говорят вам "У меня эксклюзивные обои, они светятся в темноте!, у меня потрясающее авто, с литыми дисками восемнадцать дюймов!, у меня невероятная женщина, с татуировкой и лиловыми волосами!, у меня сногсшибательный коктейль, с экстрактом коки и мочой африканского осла!" - а вам при этом стыдно за простые стены из брёвен или кирпича, за ваши ноги, которыми вы ходите, за воду, которую вы пьёте, за обычную женщину, которая вас любит, стыдно за то, что вы не оригинальны - то идите к чёрту, дорогие мои! Ступайте к нему прямой дорогой, катитесь к дьяволу на потрясающем авто, и он одарит вас новыми эксклюзивными обоями и новыми лиловыми женщинами!
   А если вы хотите быть со Христом, садитесь на банального осла и въезжайте на этом осле в Иерусалим, светлый град внутреннего мира.
   Кто оригинален, то и хитёр, а синоним банальности - наивность. Если вы хотите быть банальными, то станьте наивными. Доверчивыми, простыми. Между прочим, это тяжело - быть наивным. Когда вы были детьми, вы умели это, а сейчас многим придётся учиться заново... А зачем нужно быть наивным? А очень просто: от хитрого человека все ждут подвоха, а от наивного - не ждут. Но я не призываю вас быть наивными понарошку. Будьте наивными по-настоящему, даже когда это больно! Даже если вы умны, будьте наивными, одно другому не мешает. И тогда люди перестанут вас бояться и постепенно, по капельке, рядом с вами они начнут становиться добрыми. Банально добрыми. Если вы сами будете добрыми, конечно, но кто наивен, тот добр. Это разве не радость? Правда, здесь есть одна беда: наивных людей не уважают. Хотите узнать, почему? Конечно, вы все знаете, почему, но вы не знаете. Да потому, что Бог тоже наивен! И Его тоже не уважают. Бога не уважают! Нет такой страны, где уважали бы Бога: тогда бы это была уже не страна, а просто Царство Божие на Земле. Да кто же уважает Тебя, Господи! Разве эти люди могут уважать того, кто нищ? А Бог - великий нищий, ибо Он ничего не имеет и ни за что не держится. Вы думаете, священники уважают Бога? Иногда такое случается, правда. Но большинство священников Бога не уважает, хоть Он и даёт им работу. Они похожи на офисных служащих, которые в обеденный перерыв, пока ушёл начальник, рассказывают про него всякие анекдоты - а только он приходит, делают серьёзные лица. Даже благоговейные. Вот именно поэтому они Его и не уважают, если врут Ему в глаза! Ведь если бы они уважали Его, они бы Ему - подражали. Они бы тоже были наивными. Вы много видели наивных священников? Их в семинарии специально тестируют на наивность, и большинство наивных выкидывают. Оставляют парочку, может быть, а то люди окончательно разуверятся в церкви. А кто наивен, не будет очень уж часто делать серьёзное лицо, потому что ему обычно радостно. И кто наивен, точно не будет изображать того, чего не чувствует. Поэтому, если вы будете наивными, люди вас будут любить, а уважать - нет. Зато вас будет уважать Бог, и любить - тоже. И с Его помощью вы как-нибудь справитесь. Так что подумайте, чьё уважение ценней, человеческое или Божье.
   Поймите ещё вот что: поскольку добро банально и наивно, то делать его очень просто. Бог любит нас, и поэтому Он никогда не сделает труд в Его славу тягостным. Нужно просто не делать лишнего. Как только в вашей голове начинают, как бабочки, мельтешить лиловые женщины с перьями на голове - остановите их. Выловите их всех по одной и ощипайте им перья. Тогда у вас, может быть, откроются глаза, и вы увидите пять-шесть способов делать добро, вместо миллиона способов делать зло. Но пять-шесть способов делать добро - это уже очень много в нашем мире.
   Понимаете, Христос в вашем сердце похож на бедное заблудившееся дитя, которое оказалось в зверинце. В зверинце рычат львы, воют гиены, визжат обезьяны и тявкают шакалы. Львы, обезьяны, гиены и шакалы - это ваши страсти, мои родные. Ваши оригинальные, эксклюзивные страсти, грехи и привязанности. И неужели вы думаете, что за этим рыком, воем, визгом и тявканьем вы услышите Христа в вашем сердце?! Чёрта с два вы услышите! Поэтому для начала заткните пасти этим тварям!
   Самое простое чувство, которое только может быть - это сострадание. Сострадание - это и есть голос Христа. Когда все звери лягут спать, вы его услышите, услышите - как прикосновение ветра к вашей щеке. Сострадание - это как воздух. В нём - всё. Вне его - нет ничего. А если лишить нас воздуха, никто из нас не проживёт и часа. Это и есть любовь. Это и есть добро, которое банально, как воздух.
   Не стыдитесь доброты. Делайте банальное добро.

2. О христианском язычестве и Божьем бессилии

   Господи, за что мне эти боли! Прекрати их немедленно!
   Так обращаются к Богу очень многие люди. Славно ещё, если так, а то и по-другому: Господи, пусть наши выиграют в футбол, Господи, пусть я сдам экзамен, Господи, пусть автобус придёт поскорей, Господи, Господи... И эти люди мнят себя христианами, но они - язычники. А почему?
   Потому ли, что беспокоятся о мелочах, недостойных души? Это плохо, да, но это одно ещё не делает человека язычником. А вот почему: потому что их Бог, которому они молятся, не есть Христос и не есть господь Вселенной!
   А кто же? Да я понятия не имею, кто! Не встречался ни разу с этой подозрительной личностью! Но молиться Х р и с т у такими словами - абсурдно! Не грешно, заметьте! По неразумию нашему нам простится. Но абсурдно в высшей степени! Вы... вы же не просите вашу бабушку, чтобы она выиграла конкурс "Мисс мира"! Не просите мужа, чтобы он выключил Луну, когда она вам мешает спать! Не просите жену, чтобы у неё вырос хвост длиною в три метра! А что же от Бога вы просите то, что Он исполнить не может?
   Не может?! - сейчас же закричите вы в ответ. - Да разве Бог не всемогущ?! Разве есть что-то, для Него невозможное?! Господь мир создал, что для Него какой-то автобус?!
   И если вы думаете так, вы думаете, как язычники.
   К т о с к а з а л в а м, ч т о Б о г в с е м о г у щ? С чего вы вообще решили, что Он должен быть всемогущ? Потому, что так в книжках написано?! Читайте больше всякую дребедень!.. Могущество есть сила. И вот, вы приписываете Богу высочайшую силу. Да с чего вы взяли, что Он силён? Господь славен в добродетели и святости. А что, скажите-ка мне: сила - это добродетель? Сила - это шаг к святости? Что же вокруг Николая Валуева нимб-то до сих пор не засветился, растолкуйте мне, дураку?!
   Господь на земле бесконечно слаб, так же слаб, как и большинство из нас слабы на небе. Любой ангел сильнее Бога, ибо ангел - грешнее, ангел - ниже, ангел - несовершенней. Любое чудо, сотворённое святыми, есть чудо ангелическое, ибо с а м Господь - не творит, и благодать - не действует, иначе она перестала бы быть благодатью. Кто действует - конечен. Да как же вы смеете помыслить Христа конечным?
   И кто вам сказал, что Христос творил знамения, а не ангелы? Ангелы вообще шутники большие, воду превратить в виноградный сок - это как раз их дело. Христос же сам не творит знамений. От века Он есть, от века Он - рядом с вами, а много ли знамений вы увидели? Христос не знаки творит, а ч у д е с а. А знаки гаишники ставят. Рождение любви в сердце - вот есть чудо. Что рядом с этим - вода и сок! Да любой остолоп сотворит из воды сок! Купите в магазине сухой порошок, INVITE называется, в воду бросьте да смешайте! А что, для в о д ы с е р д ц а продаются в магазине порошки? И без поможествования Христа ни один человек не полюбил бы никогда! Вот и доказательство того, что Христос - прежде Авраама.
   Говорят, ты - царь Иудейский? - спрашивает Понтий Пилат Христа. Царство моё - не от этого мира, отвечает Христос, и этим свидетельствует о Себе великую правду. Ибо царь Он - там, здесь же Он - случайный, несчастный гость, самый бесправный изо всех бесправных, самый жалкий нищий, которому любой солдат может плюнуть и плюёт каждодневно в лицо.
   И всякий, желающий приветить Его, сам становится нищим и бессильным - а разве может быть иначе?
   Эгегей! Да где же вы видели богатых святых? Сильных святых? Могущественных святых? Бандиты пришли к Серафиму Саровскому - что же святой не поразил их чудесными силами, молнию на них не обрушил? Да что там молнию! - он и топор свой отбросил в сторону! Вот что есть подлинная любовь к великой нищете и слабости! А любовь к богатству и силе - есть любовь языческая, из младенчества ума происходит такая любовь. И Бога наделять богатством и силой есть младенчество ума. Мальчики пяти лет думают, наверное, что президент России потому президент, что рост у его трёхметровый, что танк у него стоит в гараже и что мороженое он лопает вёдрами! Что ж, и мы будем как эти мальчики?
   Вот почему молиться Богу о вещах этого мира есть детство. Велик Господь, и всё в мире души ему подвластно! Не о новой машине молитесь Ему, а о любви новой, и Он наградит вас сверх меры! А о машине молитесь... не знаю, кому, да и знать не хочу. На машину деньги копите, а молиться о ней совсем непотребно.
   Когда же вы, злясь и визжа, требуете от Бога - т р е б у е т е о т Б о г а, вдумайтесь-ка! - чтобы Он немедленно прекратил вашу боль, вы разве не похожи на больного ребёнка, который бьёт мать по лицу и требует от неё любви, любви! Ибо гнев ваш есть оскорбление вашей души, а она - дом самого Христа, так кого же вы хлещете по лицу, как мускулистые римские свиньи?
   Разве Г о с п о д ь вашу болезнь сотворил? О н вам жизнь испортил? Славно вы умеете валить с больной головы на здоровую! Кто обжирается? - вот вам и ожирение, и несварение, и забитый кишечник, и камни в почках, и диабет, и инфаркты! Кто ленится свой зад оторвать от дивана? - вот вам и мышечная атрофия, и иммунитет, как у новорождённого, и кашель, и насморк! Кто хлещет пиво каждый день? - вот вам и больное сердце, и печень как мусорный мешок, и живот как бурдюк! Кто бесится, как бык, и блудит, как свинья? - вот вам и все прочие болезни скопом! Кто украл? - и у вас украдут, помяните моё слово! Кто над другими издевался? - ох, бедняги, ещё и в этой жизни придёт час, когда вам небо с овчинку покажется! Если Бога вы не стыдитесь бить - так хоть себя-то пожалейте! Или, думаете, ад - сказка для дураков? Вот телевизор - настоящая сказка для дураков, воистину.
   Поглядите, братцы, вот на икону, на эту. Святой Франциск не в архиерейскую мантию одевался, а в мешок. Не в митрополичьих палатах жил, а в избушке, где и лечь-то можно было только наискось, такая тесная была избушка! Не вру я вам: сам он мне это и сказал. И ел он иногда то, что и собаки бы есть не стали. Сумасшедший, скажете? Тогда и Христос сумасшедший. Воистину, для вас безумны оба. И для мира Бог безумен. Ведь что же Бог-то наш какой... несолидный выходит! В хлеву родился, в детстве плотничал! В холстину оделся, двенадцать всего учеников собрал, да и то одного предателя не увидел. Майкл Джексон столько народу собирает на концертах, сколько бедному Христу и в жизни не снилось! С проститутками якшался! Трудом Своим на дом не скопил, так и ходил до смерти от порога к порогу, как последний босяк! Перед смертью же землю не раскалывал, огненный дождь на врагов не посылал, а позволил Себя пленить, унижать и убить, и апостолов-то Своих не защитил. Не вмещает это языческий ум. Вот и украшаем мы Христа россказнями о Его знамениях. А не нужно Ему наших украшений! Любовь Ему нужна наша. Кто же любит кого - тот им с т а н о в и т с я. И кто Е г о любит - не визжит: "А ну-ка, Господи, подай мне дом не хуже, чем у Иванова!" Кто Е г о любит - входит в великую нищету духа, когда ни к чему он больше душой не прикрепляется. И кто Е г о любит - страдает, как сам Христос, то есть улыбается кротко ото всякого оскорбления и удара. А видали вы, чтобы человек от боли улыбался? Не видали и не увидите! Не было такого, и не от боли Христос улыбался. Лицемерил Он, что ли, по-вашему? Побойтесь Бога: Христос лицемерил?! Он улыбался - от счастья. Вот вам и тайна: как само страдание становится счастьем пред светлым ликом Его. Но что невозможно у людей, у Бога всё возможно. Вот великое чудо, и вот великая тайна: бессилия Божьего и Божьего могущества.
   Велика тайна нашей веры. Разгадали вы её? Если нет - не спешите звать себя христианами. Ведь у Бога - всё не как у нас, у людей. У Него - всё иначе, всё наоборот. У Бога иной христианин - язычник. А иной язычник - христианин. И это тоже - великая тайна.
  

3. О рождении Христа

  
   В цикле годичных праздников два чудесных праздника связаны с младенцем Христом. Это - Благовещение и Рождество.
   От Благовещения до Рождества - девять месяцев. Я не имею в виду, что между ними девять месяцев. Я хочу сказать, что между ними д о л ж н о б ы т ь девять месяцев: таков обычный срок вынашивания младенца. В день Благовещения Мария-дева - заметьте, я не говорю "Богоматерь", ведь она ещё не мать - узнаёт, что беременна и должна родить младенца Христа. Не узнай она это от ангела, она всё равно узнала бы об этом рано или поздно, так же, как все женщины узнают о беременности. Но ангел благовествует ей ещё раньше, когда она не догадывается, а значит, сразу после зачатия. Итак, между Благовещением и Рождеством - девять месяцев. Это и для обычного-то человека долгое время, а для женщины, которая носит под сердцем ребёнка, особенно.
   Вы спросите, зачем я рассуждаю о Благовещении, Рождестве и младенце Христе, ещё же сколько времени до Рождества. Но, во-первых, я могу не дожить до следующего Рождества... И не только в обычном смысле этих слов. Потому что в обычном - это не так страшно, все люди умирают рано или поздно. Но есть ещё и другой смысл этих слов, и в этом другом смысле многие, присутствующие здесь, не доживут до Рождества. И даже не дождутся Благовещения.
   Я хочу напомнить вам, дорогие мои, что человек подобен Богу. Бог создал нас по образу и подобию Своему. Для чего Бог стал одним из нас? Для того, чтобы мы стали такими как Он. Для чего Христос вочеловечился? Для того, чтобы мы могли обожиться.
   А то, что Бог рождён от человека - ибо пресвятая Мария дева есть человек - это великий знак. Знак того, что человек может родить Бога. А это - то же самое, что обожиться. Не какой-то единственный человек, избранный, а л ю б о й, к а ж д ы й человек может родить Бога. Все вы, как Мария, можете родить Христа. И женщины, и мужчины.
   А если вы сейчас дерзновенно усомнитесь: "Как же я могу родить Христа, ведь уже есть один Христос, что же, я рожу другого Христа?" - то воистину, вы ничего не понимаете, ничего! Христос - один, и другого быть не может, запомните это! И тот Христос, которого вы родите, будет тем же Христом, которого родила Мария, только вы, вы родите его иначе. А как это сделать? А вы учитесь у неё! Обычные дети делаются только одним способом, и человечество вовеки не изобретёт другого. Так же родить Христа можно единственным способом, которым родила его Мария.
   Прежде всего, чтобы родить Христа, человек должен стать девой. Это значит: совершенно чистым, непорочным душой, ясным и твёрдым, как хрусталь - и молчащим. Почему молчащим? Потому! Потому что в мире небесном всё происходит абсолютно не так, как в мире земном, с точностью до наоборот! В нашем мире, чтобы родить ребёнка, нужно стать женщиной. В небесном мире, чтобы родить Христа, нужно стать девой. В нашем мире, чтобы родить слово, нужно сказать. В небесном - ибо Слово есть Логос, а Логос есть Христос - нужно молчать! Молчать и слушать, слушать изо всех сил...
   Когда вы стали девой, вам нужно обручиться с Иосифом. Иосиф Обручник - славный, честный плотник, который делает вещи своими руками. Это значит: убелив свою душу, посвятите себя какому-то достойному труду, который будет приносить пользу людям. Но не женитесь на этом труде по-настоящему! Не заботьтесь о выгоде, не принимайте его близко к сердцу. Оставайтесь девой. Молчите. Слушайте. И ждите.
   И тогда, рано или поздно, совершится Благовещение.
   Я не знаю, явится ли вам архангел Гавриил. Может быть, да, может быть, нет. Вообще я не знаю, какие они, ангелы. Я в жизни ни одного не видел. Но что-то совершится в вас, что скажет вам: ты беременен Христом. Это значит: какая-то частица твоего внутреннего существа, твоей души уже не принадлежит тебе. Она принадлежит Ему, и в ней, в этой частице, нет ни единого изъяна, ибо она рождена непорочно. И пусть она бесконечно мала, эта частица: корми её, питай её, подчиняйся её воле.
   Ибо скоро вы заметите, что то, что вы зачали в себе, отлично от вас самих. Ибо вы - человек, а человек смертен. Человек есть тот, кто живёт заботами мира. А эта частичка заставляет вас отказываться от копчёностей, от мяса, от алкоголя, от иных радостей жизни, которые сами по себе не так уж плохи, но вашему ребёнку могут повредить. Это первый признак.
   А второй признак беременности - это великая радость. Это знание: он, мой ребёнок, есть, я его чувствую каждую секунду. И это стремление защитить его.
   И тогда вас потянет к другим таким же беременным женщинам или мужчинам, ибо вы захотите поделиться радостью. Не случайно же Мария приходит к Елизавете! А вы думали - просто так? В Евангелии ничто не происходит просто так.
   И пусть Христос в вас возрастает, так, что вы уже с трудом сможете Его носить, вы будете где-нибудь на восьмом месяце беременности. Взгляните на Нику! Вот ей уже сложно носить этого ребёнка. Значит, скоро придёт время родов. Рождества.
   А роды мучительны. Отчего вы думаете, что Мария не страдала, рожая Христа? Где был бы её подвиг, если бы она не страдала? При этих родах вы испытаете страшные муки, которые знали святые, и ещё более горшие муки. Вы разве не знаете, что делал Иисус на кресте? Он рожал Христа! Правда, Он делал это иначе, чем мы, в Его рождении - тайна... Но это стоит боли. Потому что, когда ребёнок рождён, мать более не его хозяйка, а его слуга. Не по принуждению, а из любви. Нет матери, что не сделала бы всё для ребёнка. Нет матери, которая нарочно причинит ребёнку боль. И тогда, когда в вас будет Христос, не будет больше ничего, вы не сможете больше ничего сделать Ему во вред, и каждый ваш поступок будет материнской лаской для Христа-младенца. И для человека нельзя помыслить ничего более высокого, чем эта ласка. "Богоугоден" - слышали вы слово? А после Рождества не то что любое слово, не то что любой шаг, но каждое дыхание ваше будет богоугодным.
   Итак, нет иного способа, чтобы родить Христа, кроме того, чтобы поступать, как Мария: сначала девство, затем Иосиф Обручник, затем труд беременности, затем муки родов. Поэтому не спрашивайте меня, когда наступит Рождество: двадцать пятого декабря или седьмого января. Оно наступит тогда, когда вы его совершите. А для кого-то и вовсе не наступит.
   И если кто-то до сих пор не понял, о чём я: я говорил о том, чтобы родить Христа в своём сердце. А как бы ещё вы могли Его родить - чреслами? Ведь Христос - не человек, и не камень, и не корова. Он во всех этих вещах и больше их. И есть единственный способ родить Его: в своём сердце.
  

4. О мужчине и женщине

  
   Скажите: как вы думаете, почему Христос говорит фарисеям: мытари и блудницы вперёд вас идут в Царство Божие?
   Мы очень примитивно понимаем порой Евангелие, не задумываемся над ним. И примитивное понимание этого места такое: простые люди ближе к Богу, чем "сложные", интеллектуалы, например. Потому что они, простые люди, сами ближе к простому: к банальному добру. И это верно. Но не только это.
   Ведь если бы Христос хотел сказать "простые люди" или "презираемые всеми люди", Он бы так и сказал - разве нет? С Ним, в отличие от политиков, никогда так не было, что Он думал одно, а говорил другое. И правда, блудниц и мытарей презирали, но за что? Вы не знаете, за что презирают других людей? Обычно за их победы. Я имею в виду, конечно, победы души. Взгляните на Нику: она более всех победила, более меня, "Ника" и значит-то победительница - а как её, наверное, презирают домашние! И даже некоторые люди в нашем приходе, чей рассудок ещё не вышел из пелёнок, пусть даже они оделись бородой... А какие победы одержали блудницы и мытари? А вот какие - слушайте внимательно! Вот какие: о н и п о б е д и л и м у ж ч и н у и ж е н щ и н у. Какого мужчину и какую женщину? Самых первых: Адама и Еву. А как они их победили? А так, что женщины - блудницы - стали мужчинами, а мужчины - мытари - женщинами. И Христос говорит нам: покуда женщина не станет мужчиной, а мужчина - женщиной, они не войдут в Царство Божие.
   Ну, теперь загадал я вам загадку! А нет никакой загадки. Вы знаете ли вообще, что такое мужчина и женщина? Да вы не знаете, добрая половина из вас! И что с того, что вы е с т ь мужчины и женщины? "Быть" ещё не означает "знать". Если бы вы могли узнать себя, вы бы не променяли это знание ни на один драгоценный камень, ибо оно само стало бы жемчужиной... Чем отличается мужчина от женщины? Вы думаете, тем, что у одного есть детородный орган, а у другой - грудь и что там ещё полагается? Чепуха! Это не главное отличие.
   Вот послушайте: испокон веку люди нарекали вещи именами. И у этих имён был род, мужской или женский. Огонь, например - мужского рода. А вода - женского. Ну и где вы видели у огня детородный орган? И где вы видели у воды женскую грудь?
   Дело вот в чем: быть мужчиной означает быть мужчиной внутри. Быть мужественным, неистовым, сильным, твёрдым. А женщина должна быть женственна. Правда, снова банальность я сказал? Мужчина - мужественен, женщина - женственна. Цените банальности! Если люди проходят мимо чего-то, с презрением плюют на это, как на банальность - остановитесь, поднимите, очистите это "что-то". Ибо Христос банальней всех вещей... Итак, женщина женственна. То есть мягка, сострадательна, любяща и прекрасна.
   Откуда возникает любовь, зачем она даётся человеку? Любовь есть стремление к тому, чего нет в нас самих. Или "у нас", но это две разные любови, которые отличаются друг от друга так же, как младенец Христос - от обычных детей. Если у вас нет авто, вы захотите его иметь. А если в вас самой нет мужества, вы полюбите мужчину. Вот на этом, кстати, основана однополая любовь: гомосексуалисты - это немужественные, ущербные душой люди... Но в воскресение вы не возьмёте с собой авто. А вот любовь к женщине - возьмёте. Ибо любя, мы обретаем. И полюбивший женщину обретает частичку её сострадательности...
   Для многих целей посылает Господь нам любовь, но, даруя, он ожидает от нас плод. Плод любви - это ребёнок. И не всегда это обычный ребёнок. Иногда это младенец Христос. Мария Магдалина любила Христа - что же вы думаете, она родила от Него обычного ребёнка? Не богохульствуйте! Она родила от Него Христа в своём сердце.
   Я вам сказал, что любовь - единственное богатство, которое мы возьмём с собой в путь после смерти и к новой жизни. Воистину, это так. Но почему тогда Христос говорит, что в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах? Вообще, кстати, что это значит - воскресение? Преувеличивают слово. Пишут его с большой буквы. Произносят его с важным и таинственным видом: Воскресение... Культ сделали из воскресения! А воскресенье бывает каждую неделю, каждые семь дней! Вот Рождество - одно, а воскресений - тьма. Много воскресений пройдёт для иных перед их Рождеством. Воскресенье - это просто рождение, это билет в новую жизнь, это начало рабочей недели. Точнее, воскресенье стоит п е р е д трудовой неделей, в это день человек отдыхает. А по-настоящему отдохнуть можно только на небе, ибо там воскресает лучшее в человеке.
   Итак, на небе люди не женятся и не выходят замуж. Почему? Или там, на небе, нет любви? Господь с вами! Вы вообще можете представить себе небо без любви?! На кой чёрт тогда такое небо? Не только небо, но и земля, и даже ад не может стоять без любви, и если бы ад лишился в с я к о й любви Христа, он рассыпался бы в ту же секунду, я говорю вам! Ибо любовь - как воздух, без неё нельзя жить. Не в этом дело, а в том, что на небе люди победили мужчину и женщину. Где победили? В себе, конечно.
   А зачем вообще нужно победить Адама и Еву? А вы забыли, кто искусил их? Как только родились первые мужчина и женщина, дьявол уже был тут как тут. И он вбросил в наше мужское и женское естество семя того яблока, которое только по виду было семенем яблока, а по сути было дьяволовым семенем. И это семя слито с нашим естеством пола, и из него произрастают бесы. В мужчине - мужской бес, а в женщине - женский.
   Чего хочет мужской бес? Он хочет забрать себе всего мужчину и сделать из него бешеного быка. Всякий раз, когда вы гневаетесь, беситесь - недаром слово-то! - надуваетесь гордостью, как павлин, приказываете другим, как какой-нибудь прапорщик-недоумок, или вожделеете женщин, в вас говорит мужской бес.
   А женский бес хочет забрать себе всю женщину и сделать из неё похотливую свинью. Всякий раз, когда вы предаётесь лени, млеете от красивой вещи, от того, что мужчины говорят вам льстивые слова и ползают перед вами на коленях, как рабы, а больше всего, когда вы думаете день и ночь о своём роскошном теле и постельных удовольствиях, в вас говорит женский бес. Здесь, в нашей общине, есть люди, которые били своего беса, таскали его за загривок, не давали ему спуску и почти победили его. И я горжусь ими.
   А впрочем, в каждом из нас есть оба беса, но бес нашего пола - сильней. И вот, всякий раз, когда вы любите женщину или мужчину, а особенно когда это плотская любовь, они просыпаются и протягивают свои коготочки.
   И ладно бы только коготочки! Этот бык и эта свинья так страшно мычат, визжат, скулят и воют - вообще, их голоса различны, они ведь тоже любят оригинальность - что услышать бедного, маленького младенца-Христа в своём сердце у вас нет никакой возможности. Поэтому не имейте к ним пощады! Возьмите железные цепи обетов, пилу молитвы, топор покаяния, копьё причастия, наточите их на точильном камне размышления - и бейте, бейте этих бесов до полного издыхания! И не вздумайте их жалеть! Кто вам дороже - младенец-Христос или похотливая свинья?!
   А хотите знать, что случится с вами, когда они издохнут?
   А то случится с вами, что из мужчины вы станете женщиной и наоборот! Не беспокойтесь, у вас не вырастет женская грудь или иные органы. Нет. Просто, если вы мужчина, в ваше сердце хлынут потоки нежности и сострадания. А если вы женщина, в нём забьёт гейзер мужества, силы и героизма. Ибо бешеный бык держал в плену женскую часть вашей души, так что вы даже не знали о ней. А похотливая свинья - мужскую.
   И когда в вас совершится это, мужчины и женщины перестанут иметь для вас особое значение, потому что вы будете любить всех равной любовью, свободной от бесовства.
   А что же с блудницами и мытарями? Те блудницы были не чета современным. Ныне блудница зарабатывает куда больше учителя. Тогда любой учитель зарабатывал куда больше блудницы. Те блудницы были бедными женщинами, похожими на несчастных девочек из Таиланда. Они трудились ради куска хлеба, принимали за день и за ночь десятки мужчин. А к такой работе невозможно не испытать отвращение. Они видеть уже не могли свою свинью! И она, постепенно, тощала и дохла. Вы знаете, что девочки в Таиланде - это славные, верующие девочки? И они ближе ко Христу, чем многие христианки.
   А мытари тоже испытывали отвращение к своей работе. Ведь они всякий день по-мужски принуждали своих соотечественников платить ненавистную дань, отнимали у многодетных матерей, стариков и вдов последнее, стуча по столу своим сухоньким мужским кулаком. Они возненавидели быка внутри себя! И он тоже издох...
   Поэтому, дорогие мои, станьте как блудницы и мытари. Мужчины, станьте женщинами. Женщины, станьте мужчинами. И этим вы сделаете лучший подарок Христу.
  

5. О знании Бога

   Бога никто не знает.
   Мы с вами только что услышали послание апостола Иоанна, где он говорит очень важные слова: Бога никто не видел. Или вы не верите любимому апостолу Христа? "Никто" означает никто. Каждое слово Библии правдиво. Ни пророки, ни Моисей, ни святые, ни апостолы. Даже сам Иисус Христос не видел Бога. Ибо в зеркало Он видел не Христа, а человека Иисуса. Никто не видел Бога, не слышал Бога, не обонял Бога и не трогал Бога. И не увидит, во веки веков, аминь.
   Ибо увидеть можно только подобное себе и низшее. Мы люди, и поэтому видим людей, а также зверей и камни. Есть люди, чьи души подобны ангелам, и даже здесь, в этой общине, и они видят ангелов. Когда вы станете богами, вы увидите богов. Но увидеть богов не означает увидеть Бога.
   Зачем я говорю это всё? А затем, что есть великое множество людей, которые не то что Бога - ангела или святого в воскресении не видели, даже самого захудалого! А бывают ли, кстати, захудалые святые или ангелы? Конечно, бывают: бывают же бестолковые евангелисты, вот как я, например... И они, эти люди, дерзают не просто рассуждать о Боге - они дерзают о Нём спорить, они дерзают з н а т ь, каков Он, и они дерзают этому знанию учить других людей! Они вас могут убить, если вы оспорите это их знание! А это знание их - чушь! И ладно бы чушь, а то ведь и полуправда. А полуправда - это наполовину ложь. А если вы в равных пропорциях смешаете воду с мочой, от такого питья не будет никакой пользы.
   О чём рассуждают эти люди? О том, например, изошёл ли Святой Дух от Бога-Отца только, или от Бога-Отца и Бога-Сына также. Да как они вообще взяли это в свою голову?! Они что: знают, что такое Бог-Отец? Или что такое Святой Дух? Да если б они хотя бы догадывались, если бы Святой Дух хотя бы ветерком их коснулся, они бы уже не спорили, ибо тот, кого коснулся Святой Дух, вовеки не принесёт боли другому, а спор есть разлад и боль. Отгадайте загадку: хливкие шорьки что делают: пыряются, хрюкочут или рымят? Не знаете? И я не знаю. Потому что я не знаю, кто такой "хливкий шорёк" и что такое "хрюкотать". А для большинства тех, кто называет себя богословами, Бог - это хливкий шорёк.
   У этих господ есть какой-то свой Бог, искусственный, тренировочный, на котором они упражняются, и на настоящего Бога он похож так же, как манекен на человека. Вы знаете, что это за Бог? Это несложно узнать, если вы разделите слово "богослов" на две части. Бог ослов.
   Не так давно я видел сон, в котором волхвы с умным видом меряют Христа-младенца рулеткой. А это не настоящий Христос: кукла. Но им такого Христа вполне достаточно. А как они дерутся за право поиграть этой куклой!
   Но ведь откуда-то получили они своё знание, свою куклу, и она даже похожа на настоящего младенца? Да, получили. Откуда? От отцов. А те - от своих отцов. А те - от самых первых отцов. Но поймите же меня, поймите: самые-то первые отцы в и д е л и! Не Бога, нет: ангелов, может быть. И ангелы что-то говорили им. Но ангельский язык не входит в человечий ум. Он тоньше и богаче. Вот смотрите: есть "А" и есть "а". Чем они отличаются? Вы скажете: первое "А" выше второго. Просто выше. Музыкант скажет: первое "А" - это фа, а второе - до. Что? До-диез? Спасибо. У Ники отличный слух. Хороший музыкант скажет: до-диез. А теперь вообразите себе ноту, которая между до и до-диезом. До-четверть-диез! Как вы её запишете на бумаге, каким значком? Нет такого значка! Каким словом назовёте? Нет такого слова! У ангелов есть, наверное, такие слова, а у нас нету. И что они, бедные, могут нам объяснить, и что мы можем понять, остолопы?
   Представьте себе, что некий человек жил бы тысячу лет. Этот человек родил бы детей, самых обычных. И ушёл бы в дальние страны. Когда он вернётся, дети его уже умрут, и внуки его умрут, дай Бог, будут жить правнуки. И вот, чтобы правнуки узнали прадедушку, в семье хранится предание. "Ваш прадедушка высокий, белокожий, безбородый, черноволосый, с прямой спиной, без единой морщинки на лице". Теперь представьте себе, что этот тысячелетний человек в дальних странах состарился: спина его согнулась, а на лице - морщины. Кожа его от солнца и ветра потемнела, голова поседела. И бороду он отпустил. Он возвращается домой, наконец, говорит: здравствуйте, милые, я ваш прадедушка. А милые смотрят в книгу семейного предания, разворачивают прадедушку за плечи и дают ему пинка! Или спускают на него овчарку.
   Или наоборот: он выходил в путь семнадцатилетним мальчиком, а вернулся зрелым красивым мужчиной, без юношеского пушка на щеках. И отсутствие этого пушка его потомки ему не простят, не простят ни в коем случае.
   Вот так же и богословы. Христос не есть Бог мёртвых, а Бог живых, запомните! И сам Он жив вовеки! Хотя есть люди, которые вечно бы праздновали Его субботу, когда Он лежал в гробу... Но даже в гробу Он не был мёртв - как вообще можно помыслить, что Христос умер? В гробу Его никогда не было, было там тело смертного человека. Всё, что живо - изменяется, ибо неизменно только мёртвое. Христос давно изменился, и поэтому богословы гонят Христа взашей, гонят палками, везде, где Он не похож на Себя самого двухтысячелетней давности!
   Говорят например: Богоматерь. А в голову вам не входит, что Мария не всегда была Богоматерью? Когда-то ведь она девушкой была, и девочкой когда-то. Такой же красавицей, наверное, как наша Ася. А Мария-девочка разве не была святой? А в какие игрушки она, святая, играла? А вы задумайтесь! Если бы вы вообще немножко думали о вещах первостепенной важности, например, о том, в какие игрушки играла Мария-девочка, вы бы не покупали своим детям киборгов, бэтманов и спайдерменов! Никогда не равняйтесь на соседей. Когда соседи сойдут с ума от бесовства, вы на них тоже будете равняться? Равняйтесь на Христа и на Его семью.
   Или говорят: крестные муки. Кто вам сказал, что это были муки, идиоты?! Не вы идиоты, а те, кто говорят. А вы идиоты, если повторяете. Вы что, с Ним на кресте висели? Может быть, это радость была, величайшая радость избавления нас, грешных! А может быть, и великая боль. А разве великая боль не может быть великой радостью? Вы разве что-то знаете о боли или о радости?
   Кто вам сказал, что чёрт чёрен, рогат, с хвостом и пахнет серой? Откройте любой глянцевый журнал: и где вы там увидите рога и хвост? А пахнут они духами. Есть только один запах, не постыдный для человека: это его собственный запах. В некоторых людях, в которых не осталось больше звериного, пробиваются ароматные растения. Жасмин, например. Кто вам сказал, что человек не бывает цветком? Человек есть подобие Бога. Бог - это Христос. А Христос во всём, и в цветах Его больше, чем в богословских книгах. Евангелие - это не богословская книга. Евангелие - это меч из нержавеющей стали! А книги богословов - ржавые гайки. Правда, эти гайки кое-что держат: шпалы общественного порядка, например. Но общественный порядок - это не Христос
   Кто вам сказал, что Христос скорбен?! Или что Он ходит в длинном сером хитоне до пят, в таком вот, который мне сшила мать-диакиня? Может быть, и было так, давным-давно. А сейчас что вы рисуете Его скорбным? Знаете... я однажды видел Христа, во сне. Я не говорю вам, что видел правду. Но это видение - единственное, что есть у меня, без него я нищий. И Он, мой Христос во сне, был весь в цветах. Вот как здесь, на иконе, только ещё больше, ещё больше. И Он улыбался. Господи, что это была за улыбка, что за благость! Солнце - это ночь рядом с Его улыбкой.
   И что же, что же вы ждёте, что я вам скажу о Христе? У меня нет слов, не изобрели ещё таких слов. Не могу же я читать проповеди на языке Велимира Хлебникова! Динь-динь-динь, тарарахнул зинзивер! О лебедиво! О озари! Меня тогда увезут в психиатрическую лечебницу. Однажды уже увезли, когда я заговорил на языке прошлой недели...
   Запомните одно: мы знаем о Боге лишь то, что мы ничего о Нём не знаем. И если вы хотите узнать о Нём хоть что-то, не смотрите на манекен, который перешёл вам по наследству семейного предания! Есть единственный способ узнать живого Бога. И он очень банален. Он почти настолько же банален, как сам Бог, и мне даже стыдно о нём говорить. Трудитесь над своей душой, очищайте её от бесовства. Делайте добро и не делайте зла. Слова для первого класса. Ну, и что же вы их забыли? И тогда, рано или поздно, вы дождётесь Благовещения, и что-нибудь вы узнаете о Боге, может быть, самую крупинку. Но эта крупинка будет вам дороже всей рухляди библиотек. Потому что она, эта крупинка, будет крупинкой истины. И истина, рано или поздно, сделает вас свободными. Запомните: только абсолютная истина может освободить человека! А не вода, смешанная с мочой!
   И тогда вы выйдете навстречу седому темнокожему старику и скажете ему: Здравствуй, дедушка! Наконец-то я тебя дождался!
  

6. О радости

  
   Господи, какие же вы славяне! Да если бы вы были славяне, вы бы знали, зачем пришёл Христос на Землю! Вы думаете - спасать вас? Держите карман шире! Спасёшь таких лоботрясов... Христос пришёл радоваться жизни! А ну-ка, вспомните Его первое чудо в Кане Галилейской - что Он там делает? Превращает воду в вино, правильно! Вот и вас Он учил радоваться жизни, олухи царя небесного!
   Ручаюсь за то, что вам сейчас не понравилось то, что я сказал. Это хорошо, точнее, неплохо. Это, знаете, очень полезно иногда: пробудить в человеке возмущение. Тогда он хотя бы не спит во время проповеди и не считает ворон. А когда гневается - делается мужественным. Поэтому, если хотите кого сделать мужественным - бейте его со всей силы! С любовью, но бейте! А для Царства Небесного нужны сильные люди, очень смелые, там нечего делать пай-мальчикам и пай-девочкам. Смелые настолько же, как бандит, который вламывается в дом, зная, что там полно вооружённых людей. Вот я и бью вас: может быть, вы разгоритесь гневом на меня и сами начнёте ломиться в эту дверь! Правда, есть опасность: попутно кто-нибудь так разгневается, что ненароком и жизни лишит своего гневателя... Цените, что я к этому готов! Лучше уж сидеть с вами злобными и сильными, чем с благодушными и вялыми, точно караси в болоте!
   Итак, Христос приходит для того, чтобы научить нас радоваться. А неужели вы думаете, для того, чтобы заставить страдать? Господь является, чтобы нести людям боль - да вы с ума сошли! И чтобы смертью Своей запечатать в нас всех гигантский комплекс неполноценности и острое чувство ущербности - да вы бредите! Если кое-кто из так называемых отцов церкви бредил - так не уподобляйтесь этим так называемым отцам, которые такие же отцы, как я мать! Ибо отцовство есть ответственность. Но об отцовстве в другой раз.
   Но при этом вы едва ли знаете, что такое р а д о в а т ь с я. Между радостью и влечением - пропасть! Вы что, думаете, Христос был алкоголиком? Или царь Соломон - развратником? Царь Соломон был великим христианином до Христа! И этому ручательство - его слова! Читайте Библию!
   Откройте Песнь Песней Соломона и прочитайте первый стих. И запомните его, затвердите! "Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина". Слышите? Это ещё лучше вина! Мужик знал, о чём говорил...
   Я рад, что вы смеётесь: сегодня меня, по крайней мере, не убьют. Смеётесь, но ещё не понимаете. Запомните, что я скажу: я скажу тихо.
   Р а д о с т ь е с т ь о б о ж е н и е т о г о , ч е м у м ы р а д у е м с я.
   И я повторю, чтобы вы лучше запомнили.
   Радость есть обожение того, чему мы радуемся. Радость есть забвение себя. Радость есть такое веселье сердца, когда вы смотрите на то, чему радуетесь, и не находите в этом никакого изъяна, ни единого пятнышка. Воистину, радость чему-то есть видение в этом Христа очами сердца. Вот почему, сказал Христос, радость - особая мудрость. Особая, то есть усиленная. Так радоваться - очень трудно. Так легка радость, что трудна неимоверно, и её лёгкость делает её ускользающей от людей, которые всегда придумывают лишнее, которые привязывают утюги к крыльям бабочки. Да какая же бабочка полетит после этого!
   Поэтому люди радуются очень редко. То, что они обычно называют радостью - похоть, и не надо лгать себе. Преступная похоть, она послаще, а обычно узаконенная. В наши дни уже почти любая похоть узаконена, до людоедства мы только не дошли, но погодите, найдутся ещё охотники, оправдают, научную базу подведут под людоедство, раз уж под блуд подвели! Пять-десять р а д о с т н ы х моментов, а не похотливых, выпадает на жизнь человеку! И те он всю жизнь бережёт в памяти. А не беречь нужно - умножать! Только одного желает Христос от нас: чтобы мы научились радоваться. И если вы тому научились, то в вас нет уже, мои милые, никакого греха. Тогда вы сможете пить вино - и радоваться! С женщиной жить - и радоваться! О!.. Да разве вы сможете т а к пить вино, как пил его Христос? Только Он и умел пить по-настоящему...
   Зачем святые идут в монастырь - тосковать ли? Дурачьё! Да они радость свою умножают! И жизнь их становится непрерывным сиянием радости! Вот ещё тайна большая: не научится пить вино, кто прежде десять лет не молился, не готовил себя к великой простоте сердца... А у иных послушников нету радости. Да что там у иных: у всех, почитайте! Или много святых по монастырям-то пробавляется? Спросите мать-диакиню, чт? в монастырях за святость! Один праведник на монастырь - уж такое богатство, что люди из соседних городов едут посмотреть на диковину: праведник - да в монастыре, экая небывальщина! И вот, такие послушники молятся так, будто гвозди в гроб вколачивают! Как работу тяжёлую совершают! Они ведь и вколачивают гвозди в гроб: гроб Христа-младенца! И молитва такого гробокопателя более греховна, чем радость иного человека, который пьёт вино, если только та - радость настоящая, а не похоть. Уразумейте это хорошенько: можно без греха жить с женщиной, а можно молитву творить с грехом. И мера греха нашего - мера уныния.
   Жил, милые мои, раньше блаженный Августин. И тот Августин сказал столь мудрую вещь, что я бы половину книжек выбросил из библиотек, а одну только ту вещь, оставил, в рамку бы её облёк и повесил на самое видное место, жемчужину ту. Так ведь украдут! Сказал он: возлюби Бога и делай, что хочешь. Много над ним за то смеялись: над блаженными только ленивый не смеётся. А сказал он то слово о радости, ведь настоящая радость есть любовь к Богу, и нет к Нему другой любви.
   Что же, вы меня спросите, Христос не жил с женщинами? Ай! Вы думаете, в этом много радости? У всякого ведь свои радости. Знаете вы Кришну, из Индии? Был бог, а жил с женщинами. И что, думаете, плохо кому от той радости? Никому не плохо: в Индии радость ещё порой случается между мужчиной и женщиной, а у нас - всё сплошь похоть. Ну, а у Христа были свои радости. Вино, например... Это - шутка. Надо всякой шуткой думайте прилежно. А правда - такова. Христос был столь велик в радости, что мог обратить в неё любую боль. Это Он и творил всякую секунду Своей жизни, такой унылой, такой бедной, что вы на Его месте повесились бы с тоски, а Он сиял, как ясное солнце! Творил до самой последней минуты. Слышите? До самой последней.
   Элои, элои, ламма савахфани! Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил? Отчего так вскричал Иисус - знаете вы? Нет. От того, что пришло время Ему умереть. А Христос не пребывает с мёртвыми, только с живыми. И в самый миг смерти Иисуса покинула радость. И столь великая боль обрушилась на него, что от этой боли любой человек умер бы за долю секунды. Воистину, одной любовью превозмогается боль. И одной радостью с л а в и м мы Бога. Поэтому так и зовёмся: славяне. Кто же не праведен, тот не славянин.

7. О Христе

  
   Вы, дорогие мои, иногда упрекаете меня за парадоксы. Но я просто никто по сравнению с мастерами этого дела. Знаете, кто был самым парадоксальным проповедником на Земле? Иисус Христос! Да если бы вы услышали Е г о парадоксы, вы... вы бы Его убили, наверное. По крайней мере, некоторые из вас. А Его и пытались убить, и убили. Да что там слова: разве то, что Господь Вселенной родился в хлеву - не парадокс? То, что он был и Бог, и человек одновременно - не парадокс? То, что люди убили Бога - не парадокс? То, что Он умер, а потом воскрес - что, и это не парадокс?
   Вот мы с вами только что услышали известные слова Христа, после которого евреи хотели Его убить. (Кстати, то, что Христос был по рождению евреем - это не парадокс?) "Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни". Это похоже на каннибализм и богохульство, правда? В наши дни даже ребёнок из воскресной школы знает, что здесь речь идёт о чуде причастия, но кто же тогда мог это знать?
   Давайте поговорим о причастии. Слово это - от слова "часть", и означает оно, что вкушая хлеб и вино, которые на самом деле есть плоть и кровь Христа, мы обретаем общую со Христом часть. А теперь раскройте свой ум! Разве вино есть кровь? М и с т и ч е с к и, говорят теологи - те самые, что меряют куклу Христа рулеткой - мистически оно становится кровью, когда физически оно остаётся вином. Я не очень понимаю этого слова - "мистически" - точнее, я не понимаю, как его могут произносить люди, которые и понятия не имеют ни о каком мистицизме. Но они имеют в виду, что причастное вино, бесспорно, есть кровь Христа, хотя и вино в то же самое время.
   А сейчас подумайте: разве может быть нечто более далёким от крови Христа, чем вино?! Вино же - яд! От него целые деревни вымирают, алкоголизм - болезнь страшная, как врач вам говорю... А тут - кровь Христа!! Вот парадокс из парадоксов. Что э т о значит, что бесконечно далёкое стало подобным, и не просто подобным, а Им, Им самим стало? А то это означает, что уж если вино может стать - и воистину, не может, но оно в миг причастия е с т ь кровь Христа - тогда и любая прочая жидкость может претвориться в кровь Христа. Любая, любая! Что, что вы меня спрашиваете? Бензин? Да, и бензин тоже! И любой предмет может стать плотью Христа. А знаете, почему? Как, вы ещё не знаете?
   В о в с ё м м и р е н е т н и ч е г о, к р о м е Х р и с т а.
   И что с того, что вы Его не видите? Человек вообще не может увидеть то, что он не есть. Бандит не видит в толпе святых. Святой не видит в толпе бандитов. Врач не видит в толпе преступников. Милиционер не видит в толпе больных. И кроме того, заметьте: быть и становиться - это разные вещи. Христос был всегда и есть во веки веков. А с т а л Он человеком только в Галилее. Вино есть кровь Христа во веки веков. А с т а н о в и т с я оно кровью только в миг причастия.
   В чём разница между "быть" и "становиться"? Да просто же это! В том разница, что когда Бог стал человеком, люди Его у з н а л и! Не все. Один апостол Пётр вначале. О, если бы все! Но и одного человека хватило, ибо истину невозможно скрыть. Истина - как атомный взрыв, который начинается с деления ядра, столь малого, что никто из нас не разглядит это ядрышко вовеки. Если бы Он не стал человеком, думаю, люди этой части света так бы Его и не узнали. Ведь уже иные люди знали тогда Христа. И больше бы узнали! Но не в Галилее.
   Когда мы что-то узнаём как часть Христа - тогда оно этой частью и становится, не раньше и не позже.
   Представьте себе, что русские воины, витязи залегли на ночь в засаду, дождаться монголов, поработителей нашей родины. И уснули в этой засаде. А ночь густая, безлунная, и туман опустился, такой туман, что на расстоянии вытянутой руки не видно человека, и даже речи его не слышно. Бывает такой туман. И вот, скажем, упала шишка, воины проснулись и вообразили, что на них напали монголы. Они начнут биться друг с другом, убивая своих братьев, сыновей, отцов - и только когда взойдёт солнце, воины схватятся за голову от ужаса!
   А вы, почему вы не хватаетесь за голову от ужаса?
   Ведь мы, будучи частью Христа - мы ведь тоже Его часть, подобная пальцам - каждый день ссоримся друг с другом, оскорбляем других людей, раним их словами, и лишь когда взойдёт солнце Рождества, мы схватимся от ужаса за голову, потому что мы ранили самого Христа, причиняли боль Христу! Вы можете помыслить больший грех, чем причинить боль Христу?
   Причастие есть получение ч а с т и. По слабости нашей Христос дал нам причастие, и ещё много для нас оказалось! Знаете вы, что первые христиане причащались каждый день, и им было мало? А почему вы не хотите даже помыслить себе, что не ч а с т ь ю, а ц е л ы м можно быть причастным Христу? Целое больше части. Он везде - почему вы Его не узнаёте? Если вы едите Христа - почему вы не дышите Христом? Почему не одеваетесь во Христа? Вы что, думаете, что ваша одежда, нити одежды вашей - это НЕ волосы самого Христа? Да как... как можете вы только думать такие глупые вещи!
   Воистину, Христос везде, и поэтому Его нужно не только вкушать, не только пить Его, нужно Им дышать, нужно по Нему ступать, нужно Им одеваться.
   И если бы вы способны были узнать Христа, вы не повторяли бы за глупцами другие глупости, дорогие мои. Например, вы бы не делили людей на христиан и язычников.
   Вы что, вообразили себе, что буддисты - это НЕ христиане? Или мусульмане - это не христиане, или там ещё кто? Чушь какая! Что, буддисты не делают добро? Душу не очищают от мерзости? Не все, правда. Ну, так и не все буддисты - буддисты. Да и не все христиане - христиане. Что там "все"! Сложно теперь вообще стало среди христиан отыскать христианина... Это запомните хорошенько. Так вот: делают же другие народы добро! А что: кто-то иной может делать добро, кроме Христа? Может вообще б ы т ь на Земле добро н е от Христа? А от кого тогда: от рогатого, что ли? Дьявол добро делать не умеет. Или что вы себе вообразили: что у них там какой-то свой Христос, буддийский? Запомните, о д и н Христос, один во всей Вселенной, и нет иного!
   Или что вы мне скажете: что они Христа по-другому называют, иные народы? Вот ведь учудили! Так ведь и христианские народы Иисуса Христа по-другому называют. Вот латиняне звали его: Йесус Кхристус. А американцы: Джизес Крайст. А французы: Жезю Кри. И что вы мне теперь скажете: что американцы не Христу поклоняются, а Джизесу Крайсту? Молодцы! Славно удумали!
   Но пусть вы выросли из детского платьишка теологов. Как же вам увидеть Христа? А просто смотрите, смотрите ясными глазами, и Его увидите. То есть не так: ничего, кроме Него, вы не увидите. Кроме Него и дьявола. И тогда вы не будете называть вещи обычными именами: стол, окно, корова. Вы будете говорить: это пальцы Христа. Это волосы Христа. А это коготь дьявола. А это хвост дьявола.
   Многие, воистину, многие хотят получить ясные глаза! Но где они находятся, ясные глаза? Ясные глаза есть глаза сердца. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Только не самого Бога, а Бога, как Он является нам, ибо Его самого, как Он есть сам в себе, никто из людей никогда не видел и не увидит. Пока вы не очистите сердца, у вас не будет ясных глаз. И не спрашивайте меня, как очистить сердце! Ибо если вы до сих пор не поняли этого, не услышали этого, то вы этого не желаете. Тогда достаньте меч вашего слепого гнева и разите им направо и налево, принимая своих близких за врагов родной страны, нанося раны живому телу Христа, чтобы однажды, рано или поздно, схватиться за голову и застонать, застонать при виде того ужаса, который вы сотворили.
  

25/06/2009 - 22/07/2009

  
  
  
  
  
  
  
  
  
   199
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"