С каждым разом все тяжелее возвращаться с задания. Люди становятся не такими непосредственными и близкими к матери природе, какими я их помню еще 3-4 поколения назад.
Раньше смерть подопечного была естественным явлением, как опадающая по осени листва. Я закрывал им глаза и не видел в их стеклянном отражении ничего, кроме голубого неба, звезд или тающих облаков. Никогда прежде не было там ни вопроса, ни намека на узнавание.
Потом что-то начало меняться, а, закрывая глаза последнему старику, я чуть не обжегся. Он все знал, он понял кто я такой, хотя я пробыл с ним всего несколько недель...
Не помню как там по паспорту, но большинство звало его Михалыч. И начало его истории было довольно банально, как и прозвище.
Тяжелое послевоенное детство. Рано потерял родителей. Помыкался даже по интернатам.
Потом много работы, в основном тяжелый физический труд. Зато удачно женится. Хозяйственная жена, сын, дочка, внуки.
Родные дети на него совсем не похожи. Не нюхавшие в жизни пороху, они выросли парниковыми нарциссами. При этом, насмотревшись на тяжкий путь отца, прилежно учились и усердно тянулись в высший свет.
До высшего Света, пожалуй, так и не доросли, но от корней оторваться успели.
Сына звали Вадим. Он очень рано потерял интерес к надеждам и наставлениям предков и уехал на Запад, в поисках новой жизни. О себе вестей более не давал, да и не мог бы, утонув через пол года во время драки в одном из каналов Амстердама.
Дочь же скорее силой обстоятельств осталась в семье. Да еще принесла в подоле двойню.
Мой старичок никогда не позволял себе сентиментальничать по молодости. А тут вдруг увлекся внуками и вылил на них всю дарованную ему природой, но неизрасходованную нежность.
На этом бы и поставить в его простой, но светлой биографии точку. Но у судьбы Михалыча был припасен неприятный оборот.
Родная дочь решает мстить бросившему ее Дон Жуану. Увлекается Черной магией и в итоге доводит отца своих детей до самоубийства.
За это, конечно следует расплата. И в следующем году она гибнет в автокатастрофе с матерью и детьми.
Тут то меня и вызвали... Как главного специалиста по казахам и русским.
Михалыч был чист абсолютно и уж конечно такого горя не заслужил, да и не вынес бы.
Я воплощаюсь из пустоты, но с обликом повзрослевшего Вадима и с билетом Амстердам - Алматы.
Пока Михалых в предынфарктном состоянии пьет горькую, мною все устраивается, причем с размахом.
Ресурс как всегда не ограничен, и я разворачиваюсь на всю катушку. Старичок, привыкший считать последнюю копейку, приятно удивлен солидностью похорон, мраморной оградкой, толпой зареванных до полусмерти друзей и родственников. По части сентимента я никогда не скромничал. Люди скоро совсем разучатся плакать, их слезные железы отмирают быстрее аппендикса. Так пусть попользуются ими хоть напоследок.
В итоге каждый из присутствующих на похоронах поминутно представлял себя то на месте горемыки Михалыча, то маленьких деток, то несчастной брошенной матери. Слезообильное сочувствие к себе чуть даже не лишило нескольких жизни от обезвоживания организма. Едва успел отпоить их яблочным компотом.
Ну а далее классический блудный сын, помыкавшийся на чужбине и вернувшийся в отчий дом.
Продавал детям плюшевых мишек в Детском мире, да слушал вечерами рассказы старика. Рассказывать он не умел. После 5-6 фраз начинал увлекаться собственными воспоминаниями, уходил в себя и только бросал отдельные слова, в основном междометия, надеясь, что я все равно пойму. Я, конечно, все видел и понимал, но не разу себя не выдал.
Из Амстердамских Вадимовских привычек решил оставить только одну. И по вечерам иногда смолил на балконе, хихикая с другими ангелами или с соседом с 5-го этажа. Михалыч только тихо ухмылялся, но сам никогда не притрагивался. Человек, выросший на юге всегда лоялен к подобным тихим забавам.
Эта то привычка и поставила конец всей истории. Уж не знаю, кто разнюхал мой табачок, но через пару недель в дверь постучали демоны.
Дабы не впутываться с ними в историю, оперативно решили, что миссия выполнена, и старик уже успел все, что ему стоило успеть на грешной земле.
Когда дверь сломали, Михалыч лежал на полу, Вадим на дне канала, а я все не мог оторваться от стекленеющих глаз, не отражавших ничего, а только заглядывающих внутрь меня самого.
Вернувшись, я долго никуда не выходил. Все вспоминал эти глаза. Никак не мог их понять. А потом, в один зимний вечер вдруг как с Земли свалилось: наверное, так должны выглядеть глаза мертвого ангела, если бы мы, конечно, не были бессмертны.
Чтобы забыть эти глаза и хоть немного развеяться я и попросился на легкое задание к какой-нибудь молодой страдалице с разбитым сердцем. Очень уж не хотелось ни летальных исходов, ни трагических откровений.
Дамы с разбитым сердцем обычно самые жестокие в природе существа, исключения единичны, и я прождал больше полу года. Жестокость закрывает сердце и в него не достучаться, будь ты хоть ангел хоть демон.
Зато Марина оказалась не только доброй, но и красивой девушкой. Мечтавшая в детстве стать балериной, она выросла очень тонкой и прозрачной. Я, конечно, не имею в виду только ее комплекцию. Тонкость и изящество чувствовались во всем, даже в том, как она обнимала зареванную подушку или сморкала распухший от влаги носик.
Диск с ее историей я смотрел невнимательно. Как правило, все мелодраматичные сюжеты скучны и банальны.
Домашние растение любило смотреть в окно и мечтало улететь к звездам, но боялось и холодного ветра и слишком яркого солнца.
Через некоторое время все же встретился уверенный в себе садовод, которому удалось оторвать ее от домашнего горшка.
Оказавшись в диком лесу, Марина все же пустила корни, да с перепугу такие крепкие, что наш садовод начал задыхаться.
А поскольку человеком он был решительным, но не слишком искусным и деликатным, то выращивать из молодой супруги, вознамерившейся стать березкой, маленький домашний бансай, не стал. Вместо того чтобы подрезать корешки один за другим, спилил их все и разом.
После развода Марина начала заметно чахнуть, поверив, что все отпущенное счастье умещается в домашнем горшке, а любовь - выдумка садоводов для повышения урожая.
Как результат этих долгих и безутешных умозаключений, мечтательница балерина могла либо податься в практичные городские стервы либо стать сиделкой при своих стареющих родственниках. А поскольку оба эти вида у нас считаются тупиковыми и даже крайне вредными, я, наконец, получаю очередное задание.
Требовалось в этот раз немного: внимание, альтруизм и чуть-чуть безрассудства.
Стандартный набор ангела, плюс небольшая шоковая терапия.
Снова Алма-Ата. Теплая яркая осень должна была настраивать клиентку на романтический лад.
Но Марина настолько ушла в себя, что не замечала ни ангелов, ни демонов вокруг себя. Эпатаж с цветами, навороченными тачками и дорогими подарками результата не дал.
Несколько ночей я подсматривал ее сны. Ужасная скука. Ни драматических историй, ни намека на эротические фантазии. Сплошные одуванчики и стрекозы, как у семидесятилетних старушек. А когда я пытался появиться во сне в образе Аполлона, ковбоя или поэта, она тут же просыпалась вся в поту, как от худшего в жизни кошмара. Проверка нестандартных эротических комбинаций успеха тоже не принесла.
Я чуть было не заработал комплекс неполноценности и уже готов был добровольно уйти на переквалификацию, как все случилось само собой и без особых усилий.
От избытка свободного времени я решил посвятить себя изучению современных каторжных работ. Причем начал с самых жестоких, а именно, с самостоятельного ремонта квартиры. Жестче этого значился только ремонт квартиры с привлечением недорогой бригады строителей и добыча урана подземным способом, поломанным отбойным молотком.
Все шло более или менее гладко, пока я трудился в гордом одиночестве. Способность летать, например, очень пригодилась при левкасе и побелке потолков. А умение превращать воду, во что угодно избавила от необходимости бегать за вечно заканчивающимся ацетоном.
Но на финальной стадии значилась оклейка обоев. Сделать это самостоятельно было крайне сложно. Из наших никого на тот момент в городе не было, а попытка привлечь новоиспеченных друзей почему-то всегда заканчивалась теоретическими обойными диспутами и очень конкретной пьянкой.
Марина раз в неделю принимала мои цветочные подаяния, да рассказывала свои последние новости в Chao Pizza.
На мой "обойный" призыв откликнулась неожиданно бойко. Мы пару дней побродили по магазинам, выбирая обои, а уже в следующую субботу она варила клейстер в своей выцветшей детской пижаме на моей старенькой газ плите. Клейстером полагалось заменить заводской обойный клей во все той же инструкции по организации каторжных работ, которую мне проиграл в преферанс один лояльный к нам демон.
-Марина, у тебя получается даже слишком хорошо, мне будет жалко мазать этот белоснежный эликсир на стены.
-Не стоит экономить, с ним нехватки не будет. У меня всегда получается хороший клейстер. Даже, если я варю борщ.
-Я знавал товарищей, превращающих воду в вино, но про борщ в клейстер слышу в первый раз!
-Если б я умела превращать воду в вино, меня бы не бросил мой драгоценный супруг. Вообще, господь должен был завещать этот секрет женщине, как хранительнице очага.
- Он подумывал об этом. Но ведь женщина должна хранить не только семейный очаг, но и печень ее хозяина. В итоге, лицензия была отдана Франции, Чили и Грузии, в знак признания их революционных достижений. Да и то, делать вино приходится не из воды, а из виноматериалов.
- Ты говоришь с таким видом, как будто лично вручал грузинам патент.
- Патента было два, для Французов и Чилийцев, Грузины как-то умудрились сделать глиняную копию с Французского. За это им всем сломали носы до тридцатого колена, а французам прописали в меню лягушек и улиток.
- А сейчас какое колено у грузин? У них что, скоро будут носы как у корейцев?
- Если я правильно помню, как у китайцев. Если конечно опять чего-нибудь не сопрут.
Клеить начали, как и положено, от окна. В городе третий день была зима, и через мутные полузапотевшие стекла четвертого этажа был виден двор, окруженный самыми кривыми в мире растениями, карагачами, опрокинутая детская горка и тропинка жизни, ведущая от горстки наших пятиэтажек до хлебосольного супермаркета, располагающегося в пугающим названием Военторге. Из военного снаряжения там остался лишь отдел парфюмерии и косметики.
Снова начался снег, ретушируя окна напротив и приглушая гудящий неподалеку проспект.
Марина стояла на стуле и ровняла обои поверху. Я же отвечал за центр и низ. Ее руки почти все время были подняты вверх, и коротенькая рубашка пижамы задиралась до самой груди. Мне, стоя внизу, требовалось все мое ангельское терпение, чтобы не поцеловать ее плоский, пахнущий молоком животик или хоть иногда переводить внимание с ее соблазнительно приоткрытой снизу маленькой, но высокой груди на безразлично скучные серебристые листики обоев.
Иногда табурет стоял так близко к стене, что мне приходилось вставать позади и разглаживать обои, уткнувшись лицом в ее ноги. Сквозь тоненькие штанишки прекрасно чувствовался смелый рельеф икр и бедер, выточенный давным-давно в балетной школе, но ничуть не оплывший со временем.
По счастью, или на беду, ангельское терпение было только у меня.
Мое жаркое дыхание или ее долгое воздержание, а может быть, пары демонического клейстера сделали свое дело.
Узенькая полоска в углу комнаты стала последней. Последней каплей ее терпения или последней картинкой моего здравого рассудка.
Осторожно перебирая маленькими ступнями, Марина развернулась на табуретке, заглянула на несколько секунд мне в глаза, немного покраснела и стала, пританцовывая двигать пальчиками вниз резинки пижамы и трусиков.
Узкая розовая каемочка от одежды чуть ниже пупка, была единственным узором на ее идеально чистой, гладкой смуглой коже. Я стоял у стены как истукан. Дыхание остановилось, а сердце готово было порвать грудь или отбить на спине крылья. Клянусь папой, мои последние две тысячи лет стоили тех секунд, пока трусики опустились на табурет, а к моим ногам полетел маленький комочек рубашки. Венера уступала ей во всем. Пышные каштановые волосы прятали узенькие матовые плечи и мою шальную голову, когда я целовал ее ушки и шею. Груди легко умещались в моих небольших ладонях, а соски были столь напористы, что почти царапали мне пальцы и губы. Изредка попадавшиеся на теле волоски были тоньше тополиного пуха даже там, где обычно слагают голову Gillette for woman. Ее талия умещалась в моих пальцах, а бедра были по щедрому широки и тверды как мрамор. Позже, длинными зимними вечерами, я изучил ее знойный ландшафт до последнего дюйма, но в этот вечер страсть захлестнула обоих.
Вспухнув среди кипы разбросанных по полу обоев, она бросила нас в пустой заваленный одеялами и подушками зал. Ее стоны были такими громкими и искренними, что я боялся, как бы их не услышали у нас в канцелярии и не сочли мое задание выполненным...
К наклейке обоев мы вернулись лишь через неделю...
Ее удивляло, что мой телефон постоянно молчит. Что вечерами, в холостяцкую квартиру не захаживают подвыпившие друзья или бывшие подруги. Что я ничего не рассказываю про работу, хотя могу подробно описать любое историческое событие, легендарную личность или отдаленный уголок Земли, как будто лично принимал участие, был знаком или провел там не один месяц.
Как-то я ей сказал, что я ангел и, следовательно, был очевидцем всего, что рассказываю, после чего она убедилась в моей абсолютной сумасбродности, успокоилась и больше ни о чем не спрашивала.
О себе Марина почти ничего не рассказывала. Женщины очень любят мусолить волнующие моменты своей биографии, и я нарочно задавал ей наводящие вопросы. Все безрезультатно, у нас было только мое прошлое, и его хватало на двоих.
-Марина, ты выглядишь, как создание без возраста и без прошлого. Как будто только вчера родилась из пены морской.
- А я и не чувствую себя созданием вовсе. Вот пена - это очень верно. Смоешь завтра и забудешь, что была. А не смоешь, присохну, и буду только вызывать раздражение.
- Завтра никак нельзя, мы же еще обои не доклеили.
- Найдешь с кем доклеить. Ангелы то на дороге не валяются.
- Падшие валяются. Правда, не долго.
- А что недолго? Менты забирают?
- Забирают, если только зашиб кого при падении.
- А я, выходит, тебя подобрала?
- Это я тебя подобрал.
- Зачем? Как специалистку по обоям?
- Ты умеешь молчать. Тишина спасет мир.
- А меня кто спасет?
На это я не находил что ответить. Обнимал ее, прятал глаза, щекотал губами единственную маленькую родинку на лопатке, задыхался от ее чистоты и свежести и вконец терял голову.
Она была бесконечно податлива и тиха. Я бы даже мог принять это за безразличие, если бы не огненный румянец на щеках и ягодицах, если бы редкие волоски не топорщились как от мороза, если бы дыхание потом не срывалось, а по животику не пробегали короткие, но резкие разряды.
Все эти недели меня ни разу не мучили былые воспоминания и сомнения.
Иногда лишь подкатывала тоска, когда подумывал, что задание это не бесконечно. Подопечную с собой не забрать, наверху скопилось море дел. Выход, казалось, был один, пристроить ее получше, да как вернусь поставить Даниле, моему архангелу свечку.
Чтоб хоть как-то отсрочить неизбежное, с первыми лучами весны полетели на неделю в Прагу.
Чемодан собрали один на двоих за пол часа до отлета и, чуть забрезжил рассвет, уже рассекали по взлетной полосе вечный Алматинский туман. Мои старые небесные кореша, Кудрявый и Лысый, момент конечно не упустили. Как только старенький Трансаэровский Боинг вошел в облака, раскачали его так, что плохо стало даже железным стюардессам. Единственно кто осталась абсолютно равнодушной, была моя подопечная. Уж не поверила ли она в тот момент моим признаниям о небесном происхождении?
-Рома, почему ты выбрал Прагу? Париж или Рим куда как более раскрученные места. Про Прагу я совсем ничего не знаю, разве то, что это пивная Мекка. Да еще может какие-то смутные воспоминания об антисоветских описаниях Кундеры.
Может, мы едем по Кундеровским местам?
- Представляю такой тур: "по Кундеровским местам... на танке Т34!
Мне всегда казалось, что нелюбовь к Русским он вымещал на Чешских женщинах. Эдакая перверсивная гиперсексуаьность.
Кроме того, он вроде вознамерился стать профессиональным писакой. Это, по-моему, и вовсе проявление садомазохизма.
Выдавливать из себя по строчке на бутылку Старопрамена... Б-р-р. А потом несчастным Чешским детишкам придется читать и анализировать эту скучную мануфактурщину!
В Праге много симпатичных мест. Это может последний город, вместе с Таллинном, где остались элементы готики. А ни что так не подлечит нашу с тобой меланхолию, как готика. По близости с нею любой скепсис душит в зародыше сам себя.
Мое словоблудие затянулось бы, наверное, надолго, если бы ее маленький влажный носик не уткнулся мне в плечо. Марина спала тихо, почти не шевелясь до самой Москвы. Это были самые счастливые 4 часа в моей бесконечной ангельской жизни.
Прага как всегда кишела разным слетом, как от нас, так и от них. Запах пива, как валерьянка для кошек и демонам и многим ангелам.
Маринка пиву предпочла Бехеровку. Не то чтобы много, но по рюмочка смаковала и в обед и перед сном.
Как-то, воспользовавшись этим ее пристрастием, мы дольше обычно гуляли по старому городу, а потом распили целую бутылочку святой воды N 13.
В итоге, она крепко заснула, и мне удалось выбраться из ее объятий, чтобы наведаться в канцелярию, обсудить планы с архангелом.
Данила был непривычно серьезен:
-Рома, не увлекайся.
- Босс, ты видел, как трудно все начиналось. Спешка тут может навредить.
-Рома, ТЫ увлекся, спешка тут не причем!
Я конечно не против, но не забывай, зачем ты отправился. И не жалуйся на подопечную. Человек всегда прав. Забыл?
- Что ты предлагаешь? Я насилу сбежал выпить с тобою пива. Она же даже не спит, пока не прижмет меня в груди, как плюшевого мишку.
- Она и уже не спит. Глянь, глаза закрыты, а щеки и подушка все мокрые.
- Тем более, я полетел. Постараюсь что-нибудь придумать. Только не требуй невозможного.
Данила опустил глаза и сказал с непонятой тогда мною тоской в голосе:
- Ромка, я лишь одного прошу, не делай непоправимого. Если сможешь.
Всю неделю бродили по городу, просиживали вечера в маленьких, без лишней помпезности ресторанчиках. На денек смотались в Карловы Вары.
Я не знал, любит ли она меня. Говорят, женская любовь не бывает без ревности. Пару раз в Праге я пытался проверить. Постреливал глазами шаловливых украинок в кабаках и на экскурсиях или заигрывал с вечно подпитыми чешками. Марина на все эти выходки совсем никак не реагировала, может, понимая, что безоговорочное доверие это самое сильное женское оружие.
Сама по сторонам и вовсе не глядела.
Вернулись домой, в свеже отремонтированную квартиру. За окном резко все переменилось. Горка уже лежала не на заснеженной дороге жизни, а в огромной луже. Кривоногая поросль покрылась ярко зеленой кашкой, а проспект стало не слышно из-за оглушительной ругани пьяных воробьев.
Обои в нашей спальне были настолько по-зимнему белые, что было решено их разрисовать поярче. Я владел только иконописью. И чтобы не превращать квартиру в унылую церковь, стал замещать библейские персонажи на себя, Марину и наших недавних Пражских знакомых. Неплохо вышел и Кундера в роли мученика на кресте, расстреливаемый вместо стрел русскими танками.
Но настоящий талант художника открылся у Маринки. Рисовала она своеобразно, не с натуры, а всегда из головы. Иногда простым карандашом, а иногда детскими акварелями оживляла метр за метром нашей снежной равнины. В ее симпатичной головке рождались то какие-то диковинные птицы, то виды Праги, то демоны.
-Нарисуй мне саму себя. Выпорхнешь когда-нибудь из этой клетки как птичка, так хоть будет с кем поболтать перед сном.
-У птички давно подрезаны крылышки. Если сам не снесешь меня на птичий базар, так и буду петь у тебя на жердочке.
Про крылышки, это была чистая, хоть и грустная правда. Я не видел выхода. Когда она рисовала, то ни о чем не думала. Когда заканчивала, думала то же что и я. Иногда читала книжки, но забывала их уже через пол часа. Прошлое не вспоминала совсем.
Во сне стерлись даже былые ромашки и кузнечики. Там бывало солнце, Кундера несся за толпой испуганных женщин на колеснице с красными звездами, мои поцелуи, да еще пару совсем ранних детских воспоминаний.
Оставлять ее совсем было не на кого.
Пятого апреля Данила снова назначил встречу. На этот раз в Пражском Граде. Местный музыкант Джонни, старый ангел, давно вышедший на пенсию и забавлявшийся классическими рок-н-рольными балладами, сделал нам нарезку из Стинга, Pink Floyd и Doors, что хоть немного придало мне мужества.
Данила и в этот раз был непреклонен:
-Рома, прошло еще 2 месяца. Тебе пора возвращаться. Оставь записку, что вызвали в головной офис в Москву и исчезни. Если не знаешь, как это делается, поговори с Остапом. Он в Российской глубинке, уже не одну сотню вдовушек к жизни вернул. И ни одной осечки!
-Бендера бы и посылали. Ты же знаешь, с прагматизмом у меня всегда полный ноль. А Марина и не вдова из Российской глубинки.
- На самом деле, Рома, эффект от твоей работы на этот раз нулевой.
- Подопечная счастлива, чего вам более?
- Марина должна была стать самостоятельной. Тут ты не продвинулся ни на шаг.
- Она умеет рисовать. Может зарабатывать дизайнером. Сейчас это модно.
- Дизайнеры и художники рисуют сами себя. Оставь ей хоть что-нибудь, кроме разочарования. И через неделю у тебя новое задание. Поработаешь в зоне боевых действий, а то, что ты совсем размяк.
- А может, заберем ее к себе. Например, дизайнером облаков или звездного неба?
- Не нам с тобой решать кого, когда и куда забирать!
- Ты мог бы похлопотать.
- Не торопи события. Всему свое время. Больше встречаться не будем. Крайний срок тебе - неделя.
Я посидел еще с часок, выпил с Джонни по стопке виски.
- Что-то ты сегодня грустный, старик. Надоела служба, поиграй у меня в группе. Погремишь пару недель тарелками, споем вместе на крыше ЦУМа, как помнишь когда-то зажигали в Ливерпуле?
-Пока не могу, на задании. Да и Данила ждет через неделю обратно.
- Снова женские болячки? Инфантильность, разбавленная мизантропией?
- О, я вижу, ты темой владеешь!
- Я из-за нее и седой такой. И списали на 200 лет раньше срока.
- Барышни за 200 лет изменились. Вместо мизантропии теперь валютная алгебра. Так что без калькулятора на задание и не суйся.
Впрочем, это не о моем последнем случае.
- Видимо в твоем случае расчет был сделан без единой ошибки?
- В моем случае все состоит из одних ошибок. И я не успеваю их все исправить.
- Тогда и не сдавай работу. Решишь остаться, место в группе для тебя гарантировано.
Домой я возвращался пешком через весь город. Мелкая взвесь дождя остужала горячий от виски и тяжелый от мыслей лоб. У нас никогда не было кодекса чести. Совести, или то, что люди называют сочувствием, не было тоже. Я был абсолютно непривязан в моральном плане к последствиям. Тем не менее, бросить все и улететь тоже не мог.
Было ли так хорошо в разрисованной квартирке с этим тонким растением, обвившем меня по рукам и ногам? Или бегство как поступок низкий в эстетическом плане заставило бы меня впоследствии мучиться?
К смерти я привык. За столько сотен лет закрыл глаза тысячам людей. Бывали разные. Некоторые, как Михалыча впечатались в памяти навсегда.
Сомнения удел смертных. Но если у смертных есть заповедь не убей, то наша цель делать жизнь немножко красивее. В этом то и была загвоздка. Я не знал, как поставить в задании точку и не разрушить хрупкую надуманную эфемерную, но живую в душе этой девочки мечту под названием доверие.
В такой поздний час город был пуст. Редкие машины по-хозяйски носились по улицам, выпуская пар дневного простаивания в пробках. Я добрел до улицы Гоголя, и стал лениво рассматривать двух молодых дворняг дурачащихся рядом с перекрестком. Панфилова была пуста, и одна из шавок, укушенная за хвост, с веселым визгом отскочила от подруги на проезжую часть. Как раз в тот момент, когда старенький уазик, с трудом вписываясь в поворот, повез, свежую порцию алкоголя к Бродвейским кабакам.
Беднягу отбросило прямо к моим ногам. Шея была свернута, из угла рта сочилась кровь. Глаза еще были живые, и в них не было испуга, а только удивление о произошедшем и сожаление, о прерванной веселой затее. Ее подруга тоже была полна недоумения. Она подскакивала, толкала лапками в бок, лизала нос несчастной. Еще мгновение назад их настоящим была жизнь. Прохожие, улица, дождик, ночь были частью их самих. Где теперь были они сами и где их настоящее? Так продолжалось пару минут, пока агония не закончилась. А после этого оставшаяся жить уселась рядом, тихо поскулила и обернулась на меня...
До дома я добрел уже совсем без мыслей в голове. Или точнее с одной уверенностью, что если уж игра заканчивается, так лучше для обоих сразу.
Начало светать. Марина тихо посапывала. Я выпил чая, разделся и нырнул к ней по одеяло. После холодной улицы, она казалась вся в огне. Почувствовав меня, глаз не открыла, но прижалась ко мне всем телом. Губы нащупали мои и впились в них со всей силы, когда я холодными ладонями прижал к себе ее горячую попу, спину, плечи. Мы почти не двигались. Я был в ней, а она старалась вжаться в меня вся без остатка. Финал был долгий, а для Марины, наверное, вечный. И все же ее хватка начала ослабевать, язык обмяк, а зрачки вернулись под полуприкрытые веки. И только сердце по прежнему бешено билось о мое. Я почувствовал, что медлить нельзя, что завтра я на это не решусь. Перевернув тихонько Марину на себя, я приподнял подушку и достал подаренный Бокудэном короткий клинок. Черный от пятисотлетней окиси, но не утративший остроты кинжал прошел от Марининой лопатки до моей груди за одно мгновенье. Я услышал последний удар ее сердца...
И больше ничего, ни стона, ни крика, ни предсмертных конвульсий. Ее горячая кровь текла по моей распоротой груди, перемешивая наши судьбы навеки.
Я прижал к губам ее лоб, обхватил холодеющее тело руками, пытаясь согреть, как это делала она, еще несколько минут назад.
За окном в полной тишине всходило солнце. Мне больше не было дела ни до проблем Земных, ни до небесных. С последней каплей ее крови уходили последние остатки моей небесной сути.
Так я остался в этой маленькой квартирке с наклеенными когда-то нами обоями и разбросанными повсюду фантиками от любимых конфет.
Кормлю воробьев и живу прошлым. Если есть, кто из наших в городе, пишите на адрес [email protected].
Даниле передавайте привет. Неизбежного нельзя миновать, по определению.