Весеннее небо сотряс оглушительный раскат грома. Внизу северной стены воображаемой комнаты, а на самом деле, внизу северного ряда стальных прутьев: его настороженный взгляд изучал россыпь куста незабудок. Любуясь цветами, принюхиваясь, теперь ему казалось удивительным, что в течение стольких дней он не замечал рядом с собой, в соседях это растение. Друзей у него никогда не было, поэтому в тайне он решил оберегать и укрывать куст от непогоды, посматривать на него с восхищением и обожанием, но не слишком часто.
Цирк стоял у города вторую неделю. Флажки на желто-красных полосатых шатрах трепал ветер. Моросил дождь. Ни одного посетителя в этот пасмурный вторник не было, и жители передвижной ярмарки радости, сбросив свои дежурные маски из незатейливого смеха и безудержных розыгрышей, занимались бытовыми делами, убирая навоз за скотом, стирая рабочие костюмы. Кто то и вовсе валялся без сознания, спрятавшись от дождя под повозкой, обнимая рукой опустошенную бутылку дешевого портвейна. Огромный автомат-истукан, изображающий индейца, стоял, покосившись на, размытой водой, грязной дороге. Цветные лампочки были погашены.
Она подошла внезапно, со спины, заставив его вздрогнуть. Тут же перед его глазами исчез камин с вырывающимися языками пламени, исчез изящный полированный столик с беспорядочно разбросанными бумажными листами, растворились книжные полки, пропали узорчатые обои. Через несколько секунд его вновь окружала пожухлая трава вперемешку с кусками слякоти - земля, отделенная от него лишь бетонным полом, да стальными прутьями. Стало очень холодно, дул сильный ветер.
- Я принесла термос с чаем и бутерброды, бери не стесняйся.
- Наташа!
- Ой, все меня зовут, работа, нужно бежать.
Ее удаляющуюся белую фигурку пытался схватить ветер, но в отчаянных, тщетных попытках лишь раздувал полы невесомого платьица.
Он перевел взгляд на термос и плетеную корзинку с бутербродами. Голод тот час дал знать о себе, и живот свело в неприятной судороге.
"Неужели существуют люди, что могут без всякой потаенной корысти поделиться пищей, не прося ничего взамен, просто и хаотично. Раньше такие не встречались. Да и не было меня среди них никогда".
И вот вновь загорелась тусклым светом масляная лампа, спину окутало тепло, затрещали поленья. Он сгреб несколько исписанных бумажонок, поставив на стол корзинку и термос. Постепенно за окном стало темно.
"Она невероятна, не похожа на остальных, жалких, пошлых, маленьких. Сегодня так славно видно звёзды, сегодня светлая ночь. Мерещится, будто свет северной звезды греет, постепенно раскаляя мою лачугу, ту, что строил я сам силами мысли и памяти. Мерещится, будто стальное свечение беспощадно выжигает ее. Вот уже вздулась, изошлась, словно рытвины рек, трещинами краска. Как тяжело. И дело вовсе не в звезде, а в ней. Наташа. Недосягаемая, священная, единственная кто был добрым со мной. Иногда моя рука получает шанс скользнуть по твоим волосам, и нет ничего для меня приятнее в этом мире, чем этот момент. Но ты уходишь с группой гогочущих людей, изображая расположение и интерес. А я остаюсь, навеки прикованный к одному и тому же месту. Тогда я представляю, что разговариваю с тобой. Сколько всего я хотел бы рассказать тебе. Иногда я представляю, как мы танцуем, легкие невесомые, бесплотные. Но внезапно видение расплывается. Вместе с ним исчезает моя комната, и я остаюсь один с незабудками в клетке, навсегда четвертованный тенью от прутьев, став жертвой забавы лунного света".
Казалось, что вдали, в городе больше не горит ни одного окна. Не было больше слышно птиц, детских криков и раздраженных возгласов родителей. Они растворились во тьме, оставив в каждом живом существе свое мимолетное эхо, что раз прозвучав, исчезло, будто его никогда здесь и не было. Он спал на бетонном полу, закутанный в мешковину. За копной его грязных волос, под закрытыми веками - метались яблоки глаз. Полоса из тусклого света медленно подползала к нему.
"Это место где все дороги заканчиваются. Достигнут горизонт горизонтов. Вот он - океан без границ, куда впадают все реки. Лоно первой женщины-матери.
Я подпираю ногами гигантский валун, за моей спиной перекатываются, мерцая - волны. Мой взор, мое устремление уперлось в тысячу вырезанных из каменного монолита ступеней. Набираю в легкие воздуха. Со скрипом могучего дерева распрямляю прежде сгорбленную спину. Каждая ступень с мой рост. Чтобы преодолеть препятствие я подпрыгиваю, ухватившись за край каменной глыбы, подтягиваю свое тело на новый уровень. Останавливаюсь перевести дыхание, оглядываюсь, смотрю вниз. Пройдено всего пять блоков. Ветер в то же время усиливается. Ловлю свои растрепавшиеся волосы, успокаиваю их, поглаживая, собираю в пучок. Подтягиваюсь. Смотрю вверх. Подтягиваюсь. Силы закончились, появилась отдышка, но, не смотря, ни на, что нужно ползти вверх к вершине. Она будто бы зовет меня. Она знает мое настоящее имя. Еще крепче вцепляюсь пальцами в камень, так, что трескаются ногти. В пунцовом небе над головой мечутся в панике тысячи черных ласточек. Здесь повсюду их гнезда, их дом. Не знаю, сколько времени прошло после начала восхождения. За тучами ни разу не удалось разглядеть солнце. Это страшное, дикое пространство, где нет места людям. Лишь ласточки, придерживаясь своей траектории, чертят на небе тайные символы, соблюдая баланс, создавая здесь гнезда, не подлетая к вершине.
Вскоре одежда развалилась прямо на воспаленном теле и ветер, настигая меня, запускал свои руки мне в грудь в поисках сердца, чтоб вырвав его кинуть обратно в пучину.
Через месяц ли, через год. Через сутки? Я лежал на вершине - кожаный мешок с костями, окутанный волосами цвета пены морской. Для меня в скале была выдолблена расщелина. Из ее глубины исходило тусклое манящее сияние. Подобно змее, извиваясь от изнеможения и боли, я заполз внутрь. Через муку удушения, превозмогая страх перед тесным пространством, двигаюсь к свету. Вот, наконец, высовываю голову, руки, вываливаюсь в просторную залу. Свежий воздух. Лежу и долго не могу надышаться, так что легкие вот-вот сломают ребра. Слезы радости наворачиваются на глаза.
"Я ждал тебя" - эхом разнесся по пещере незнакомый шипящий голос. Или же знакомый? Что-то теплое сохранилось в этих словах, что-то родное из далекого прошлого. Я огляделся. Потолок представлял собой каменный купол, с которого свисало бесчисленное множество светящихся нитей, как будто чья-то невидимая рука тысячелетиями охотилась за светлячками и, поймав, навсегда связывала их вместе в этой пещере. Посреди комнаты разинуло свою черную пасть круглое отверстие пропасти. Сквозняк, периодически усиливаясь, вырываясь из ее глубин с диким свистом, заполнял собой комнату, колыхая светящиеся нити и заставляя их перемигиваться, иногда и вовсе на время, гася их. По другую сторону пропасти, в тени, я заметил человека, закутанного в грязную рясу. Под опущенным на голову капюшоном сложно было рассмотреть лицо. Казалось, оно у него было вытянутое, покрытое маленькими чешуйками, сверкающими во всполохах света бирюзовым. Я тут же списал это на свой болезненный бред после тяжелого восхождения. Словно угадав мои мысли, он нарушил молчание: "В конце пути все становятся змеями..., вот в чем истина".
"Я проделал очень большой путь, что бы попасть сюда" - неуверенно начал я.
"Знаю, этот путь всего лишь мелкая заусеница на ногте, лишь жалкий фрагмент, ничто по сравнению с твоим затянувшимся пребыванием среди птиц, деревьев и людей. Я позвал тебя сюда, в собственноручно воздвигнутую обитель, что бы предупредить тебя: твоя жизнь скоро оборвется, страдание и радость закончится. Ее ты тоже больше не увидишь. Вскоре она последует за тобой. Ты не должен бояться. Ты не одинок.." - еле разборчивое шипение незнакомца оборвал оглушительный раскат грома. Похоже, снаружи началась настоящая буря. Земля завибрировала под ногами, нити, в последний раз перемигнувшись, погасли. Несколько частей потолка обвалилось недалеко от меня. В панике я опустился на колени и стал медленно, на ощупь двигаться в сторону, где мне казалось находиться мой собеседник. Вдруг правая рука провалилась в пустоту. Лицо обдало порывом ледяного ветра. Очевидно, я подполз к самому краю пропасти.
"Прыгай вниз и зимний ветер подхватит тебя. Не бойся он друг мне. Это единственный способ выбраться отсюда, а теперь проща.." - грохот падающих камней окончательно заглушил шипящий голос незнакомца. Некоторое время в тщетных попытках я звал его. Горсть мелких обломков и пыли обрушилась на меня. Пол с пронзительным скрежетом, стремительно покрываясь трещинами, надломился и я, в тот момент все еще закрывающий голову руками, скатился в пропасть, все же успев, ухватится одной рукой за край, повиснуть, словно жалкий обрезок отмотанной нитки, приставший к рукаву портного режущего ножницами саму ткань этого мира. Из глубины пропасти раздался нарастающий, приближающийся свист. Я ощутил как кто-то или что-то ледяными пальцами щекочет мою спину, гладит меня по голове. Внутри меня стало спокойно, дыхание выровнялось, глаза сомкнулись. Я разжал пальцы."
Утро на окраине города задалось солнечное. День обещал быть прибыльным для всей цирковой труппы. Выбравшись из-под телеги, толстый ярмарочный шарлатан Волант первым делом окатил ледяной водой своих вчерашних собутыльников. Затем под матерные крики, заливаясь хрюкающим смехом, схватив праздно валяющийся стальной прут, пробарабанил по прутьям клетки незатейливый мотив, отложившейся в памяти со вчерашней попойки. Дождавшись, когда чудовище встанет на ноги, он отскочил на безлопастное расстояние, отдал честь и, продолжая пародировать солдата, промаршировал в сторону города за лучшим лекарством против похмелья.
Очередное утро нанизано вслед за бесчисленным множеством таких же незатейливых горошин в его веренице. Он просыпается от громыхающего, дразнящего стука по решетке. Но нет, на Воланта нельзя злиться, это один из немногих здешних людишек, кто по-настоящему прост как деревянный брусок и в этом есть, что-то прекрасное, не от мира сего. Но и снова заснуть уже не получится. А ведь, кажется, сон был такой долгий и яркий. Правда, теперь сложно, что-либо из него вспомнить. Приходит в голову лишь тот незнакомец. О чем он говорил? Как теперь узнаешь. Сны все же это как читальный зал библиотеки - читай, сколько влезет, но не уноси ничего за его приделы.
Вот вдалеке появилось так хорошо знакомое белое платьице. Мысли тут же притихли, будто полевые мыши, юркнув по норкам, и все его внимание сосредоточилось только на ней. Девушка прошла мимо, улыбаясь всем встречным людям, рядом с молодым человеком, судя по всему талантливым пианистом, чье ухоженное лицо улыбалось со всех афиш города.
Больше он не хотел смотреть, лишь развернувшись на месте, упал на колени подобно траве скошенной. Бормоча что-то себе под нос, он достает грязную, потрепанную тетрадь с карандашом и, с минуту, полистав, делает записи. На страницах, исписанных дежурными заметками, между строчками проступает жалкая, преступная надежда чудовища впавшего в безумие. Мельчайшие узоры бытовых мыслишек, расчетов и доморощенной философии сплелись в одну паутину с любовью, со страстью и если присмотреться, то на ее тончайших нитях дрожат редкие хрусталики росинок.
"О как бы я хотел изгрызть свои жалкие руки не способные ни на что лучшее, не способные даже прикоснуться к тебе, не способные на малейшее проявление какого либо таланта, творчества, всего того, что ты так ценишь в людях" - запись родившаяся секунду назад, теперь перечеркнута.
Поднялся ветер. Капля ударилась об исписанный листок, за долю секунды впитавший ее полностью, без остатка, лишь чуть-чуть размылись чернила вокруг. Затем была еще одна капля и еще одна. Небо, прежде ясное и светлое, затянула большой темно-синей тучей, тут же разрешившейся от тяжкого бремени ядовитыми, холодным дождем. Цирку не суждено было работать и в этот день. Накинув на себя мешковину, он торопливо собрал листы в книгу и спрятал за пазухой, затем притянул горшок с незабудками поближе к себе, в глубь клетки и стал наблюдать, как с краев крыши его импровизированного дома, собираясь в ручейки, стекает дождевая вода. Сколько ему было лет? Он не помнил. Он знал, что очень стар, но не мог сказать наверняка дату своего рождения, вспомнить какие события совершались вокруг него в прежние годы жизни. Пятьсот лет, тысяча? Невозможно удержать в памяти воспоминания столь обширного периода времени. Для этого и была нужна книга с измявшимися листочками, с короткими сухими заметками и выверенными расчетами на полях. Иногда, листая ее, он открывал первые страницы и, вчитываясь, перечитывая одни и те же места, долго не мог прийти в себя и понять его ли рукой, были записаны такие чуждые теперь, по прошествии стольких лет, мысли. Был ли он тем же существом, что и теперь? И почему смерть не властна над ним? Ответы на эти вопросы все еще оставались, закрыты для него под непроницаемым, угрюмым саваном темно-синего неба.
И все же этот внезапный дождь разбудил в нем старые, давно погасшие воспоминания с первых страниц его записей.
Когда-то очень давно, дни и ночи напролет, пребывая в недрах горной пещеры, он восседал неподвижно на нерукотворном каменном троне испещеренном узорами трещин, подмяв ноги под себя, с закатившимися, бегающими глазами. Дыхание еле струилось из его рта и казалось вот-вот совсем исчезнет. Люди грязные, пресмыкающиеся, болезненные, укутанные в шкуры - подносили к его ногам дары из камней и металлов, букеты полевых цветов, умоляя о защите каждый раз когда над скалой сверкали молнии и раздавались тяжелые удары грома. Вместе с ручьями воды безвозвратно текло, стремясь в глубь земли, время. Дождь руками скульптура шлефовал монолиты и в пещере на потолке скапливались его хрустальные посланницы, что собираясь вместе, срывались, вдребезги разбиваясь перед каменным троном. Вода побеждала, прокладывая себе доргогу в самых маленьких трещинах, углубляя их и вымывая каменные крупицы. Вскоре произошел обвал заваливший большую часть проходов. Многие из людей погибли - кто от недостатка воздуха, кто от голода. Но не он. Пробудившись и неустанно расчищая себе дорогу, в сорок четвертую ночь после обвала, его роющие руки вошли в пустоту и из образовавшегося отверстия на него уставился сверкающий кусок бледной луны.
Выбравшись, он оказался на вершине, потянулся, и отдышавшись принялся продумывать спуск. Под его ногами лежал до смаого горизонта, необьятный, колыхающийся, игольчатый лес.
Долгое время он жил среди сосен "не ведая зла, свободный от забот как слон в слоновом лесу". Целыми днями, покрытый яркими пятнами из солнечных зайчиков, он мог сидеть на земле медленно переводя взгляд с одного предмета на другой, подробно, с любопытством, рассматривая его. Птицы сидели на его голове и плечах не опасаясь за свою жизнь. Ему хотелось, что-бы это продолжалось бесконечно, как бесканечен шорох насекомых глубоко в траве. Но солнце и луна, сменяя друг друга, каждые сутки с неумолимой точностью навещали его и одним жарким утром птицы перестали прилетать. По лесу разносился отчаянный стон беспомощных деревьев, животные спасались бегством. Тогда он поднялся и раздвигая руками густые сучья стал пробираться из чащи, что бы взглянуть, что происходит на окраине, там где на равнине начиналось цветущее поле.
Наблюдая из-за кустов ежевики, он видел как люди срубали деревья старательно складывая их на телеги. Многое изменилось с тех пор как он последний раз видел этих неприятных существ. Теперь трепье на них имело странный вычурный и не практичный вид, речь стала многословна и по большей части бессмыслена. Он наблюдал как подрубленный топорами под основание, беспомощно падает огромный, старый дуб, как под тяжестью его упавших веток разбиваются витые гнезда. Этого было достаточно. Ни теряя больше ни минуты, он бесшумно подкрался к ближайшему человеку и схватив, легко свернул ему шею. Обмякшее тело рухнуло в густую зеленую траву. У следующего, под давлением его рук, раскрошились зубы и вытекли из орбит глаза. Удар и еще одно кровоточащее тело описало полуоборот вокруг своей оси и падая повисло на густых сучьях как брошенная, мокрая тряпка. Один за одним. Монотонно. С хрустом, криками и красными струями - не стало двадцать пять человек.
Не переступая края леса, он всматривался в даль поля, гризонт которого портило, разрастающееся на подобии опухоли, человеческое поселение. Мертвую тишину прервала, укрытая в зелени, кукушка.
Несколько раз он бывал в человеческом городе. Прячась по темным углам, пробирался под окнами, слушал хлопающие их ставни. Там, слившись со стенами, много действия видел он, много слушал, уже хорошо разбирая их надменные речи. Насечками по дубовой коре, врезал наблюдения в свою еще свежую память.
"Птицы, яйца - едят их. Режут ножами, смакуют, потом с них же едят. Приматы. Рождаются пачками, тройня в семье. Спят в хижинах с земляным, утоптанным полом, а в каменных мешках те, что с большим количеством блестящих железок - их уважают. Ни силой, ни храбростью, умом нет, но хитростью. Чтож вожаки. Животы раздуты, щеки румяны, пудра белеет, яркие тряпки - изысканы манеры. Господа ужинать подано. Кровь из жил, освежована туша. Зато как же вкусно! Ведь вкусно! Но вот отложили ножи, молитва: "Спасибо господе, больше дась, да прибудет имя твое во веки... лишь дась, мне больше дась, я избран, я свят, я добр и праведен..больше дась, больше дась...слався имя твое...еще дась, больше ... да не оскудеет рука твоя, а тот, что по правую руку мою, ему ничего не дась..грешник он проклятый, хуже меня, богаче меня, не жертвует, зажиточен, с дияволом водится, сам, сам этого в смрадной компании видал. Лишь я особенный, лишь я думаю о других, лишь я наставлю их на путь истинный. Лишь я! Лишь больше дась! Амин". Гремят посудой. Шикарный стол. Кухаркины выродки соскребут жир на кухне. Родом не вышли - Бог им не дась. Культ конечно, как без него. Каждому скудоумному по воображению его. Любую привычку, случайность, убогое совпадение доводят до абсурда, создают пампезный ритуал. Любишь женщин развратник? Захлебнешся водой. Ему не нравится когда любят кого-то другого. Полюбил мужчину? Бывает. Оплавишся в уголь в городе пламени. Оглянулся? Любопыытен? В соляной столп! Каждому свой идеал. Висячее пугало на базаре производит на них неизгладимое впечатление. Каждый алчно жаждит вечности. Стыдно, сами себе не признаются. Умереть, один раз и навсегда, стереть свое "я" - нехотят, хотя столько раз убивали. Жажда мифической справедливости в последней инстанции, жажда жить вечно - в любой форме, какую предложат - вот их отрава. Их бич и трагедия нищей падали. Сидят с машною подвязанной, толкуют на разные лады слово Его. На площадях, во храмах, в кабаках выступают красиво, искустно. Слово - игрушка из дерева, красота нищих. Вообщем-то бесполезное, мнимо успокаивает".
Прибывая в воспоминаниях о городе, он незаметил как оказался в глухой чаще, дома. Давно стемнело, зажглись светлячки над болотом. Лес наполнился разнообразием таинственных звуков. Встав перед огромной старой сосной, он поклонился ей, затем три раза обойдя ее против часовой стрелки, стал разгребать руками землю в заранее заготовленной нише. Затем, протиснувшись под корни, улегся, накрыв себя хвойными ветками.