Саньке было плохо. Очень плохо. Он ничего не мог понять в происходящем. Пьян он не был, по крайней мере, не очень сильно. И поцелуй был не импровизацией, а частью плана. Правда, реакция Перова планом не предусматривалась, тут надо было действовать по обстоятельствам. А обстоятельства оказались такие - Перов на несколько секунд застыл, потом врезал Саньке пощечину и вылетел из бара. Саньке потребовалось несколько секунд, чтобы прикинуть дальнейшие действия. Потом он услышал быстрые шаги и машинально обернулся. Мужчина в темном, сидевший до этого в дальнем углу, вышел из бара, хлопнув дверью.
Отец. Ну почему он всегда оказывается не в то время не в том месте?! Санька понял, что отец сидел здесь давно и все видел. Но понял он это на ходу, стремительно вылетая за дверь.
Плевать, что все видели эту сцену. Плевать, что узнали, потому что без темных очков. Плевать, что отца тоже наверняка узнали. Плевать, что об этом кто-нибудь обязательно напишет в какой-нибудь дешевой желтой прессе. Плевать на все. Потому что Перов уехал с этим... как бы его обозвать... извращенцем старым. Сначала он стоял где-то у стенки и вроде бы плакал, потом отец к нему подошел, поговорил о чем-то, а потом они уехали!
"Ненавижу сволочей! Особенно этого... слов не хватает. А я думал, что умею ругаться! Ну что я такого сделал? Можно подумать, что он этого не ожидал... Сволочь..."
В голове мешались бессвязные мысли. Хотелось плакать, материться, биться головой о стенку и умереть. И грызть ногти. И кричать... Опять захотелось сунуться головой в сугроб. Он сел в машину и с трудом заставил себя сосредоточиться на дороге, а то обязательно врезался бы, с его-то "везением".
"Сколько потрачено на этого придурка!" - Санька вспомнил, как он ходили по магазинам, пытаясь найти что-то подходящее для "образа". - "Парик, черт с ним, я его в театре стащил, самый новый. Но духи - в синенькой коробочке - опять забыл название, лак для ногтей, помада, тональник - нос его блестящий замазывать. Куртка, футболка, брюки, кеды. И косыночка!" - Оранжевая косыночка, осенью привезенная из Киева, они ей завязали хвост на парике. Таких косыночек на Украине-то мало! Если Перов ее не вернет, значит, он точно сволочь.
"В конце концов, плевать даже на косыночку. Но откуда я знаю, что отец ему сказал, что он рассказал отцу, что он обо мне думает, что он чувствует? Как бы хотелось знать. Как бы хотелось понять по его поступкам его душу. Но я не умею. А Вано умеет, он же будущий психолог".
Санька уже звонил сегодня Вано, сказать, что он нашел нужную клинику, где лечат от наркомании - за городом. Там было дорого, но не настолько, как думал Санька. Ванька выслушал спокойно, он сегодня вообще был какой-то странно спокойный.
Когда Санька пришел, Вано сидел за компьютером и что-то старательно печатал. Компьютер был старый, Санька отдал ему после того, как купил себе новый. Он действительно был очень спокойный. Скорее всего, это было затишье перед бурей, то есть перед истерикой.
У Ваньки часто были перепады настроения. Он мог за несколько часов побыть добрым и злым, веселым и грустным, счастливым и несчастным. Но когда он успокаивался и нельзя было понять, о чем он сейчас думает и какое у него настроение, чаще всего это значило, что вскоре последует истерика, он будет кричать, плакать и ругаться. Это было страшно, потому что нельзя было никак остановить. В такие минуты Санька метался и кружил вокруг него, пытаясь как-то помочь, успокоить, но ему это не удавалось.
- Я не помешал?
- Помешал, конечно, но что ж делать, - ответил Ванька. - Ложись, рассказывай, что случилось.
Санька устроился на диване.
- Блины будешь? Со вчера остались.
- Ну давай.
Ванька принес ему тарелку с тремя толстыми блинами и блюдечко со сгущенкой.
- Что это? - Санька увидел темное пятно у него на запястье. Это оказалась татуировка - знак "инь и янь", кружок размером примерно с рубль. - Когда это ты?
- Вчера. Красиво?
- Ну... ничего так. Мне нравится.
- Ну и ладно.
- А зачем?
- Ты же говорил, что тебе нравится, когда у человека есть татуировка.
- Только поэтому?.. Помню, у меня была девушка, у нее вся спина была в татуировках. Неприличных.
- Дура. Представляешь, как она старушкой будет с такой спиной? - Ванька улыбнулся. - Ну так рассказывай.
Санька начал рассказывать, как он решил приколоться над Перовым, как они ходили покупать одежду и косметику, как причесывали парик и красили ему ногти, как с компанией шатались по разным барам и кафе, наконец, как он поцеловал Перова и как Перов уехал с его отцом.
- Зачем ты это сделал?
- Ну, как зачем? А как бы я еще нашел способ поцеловать его?
- А это было нужно? Я же тебе говорил - привязывай его к себе, но не привязывайся сам. А так ты скорее сам в него влюбишься. Вернее, уже влюбился - ревнуешь, по крайней мере, как обманутый в искренних чувствах.
- Скажи мне, что такого в этом Перове? Почему он так притягивает к себе? И почему тогда он был другим четыре года назад?
- Хм. Ты спрашиваешь у меня про человека, которого я никогда не знал. - Ванька сложил пальцы в замок. - Ну, насколько я могу судить по твоим рассказам, это очень честный человек. Настолько честный, чистый и наивный, что притягивает к себе. Обращает на себя внимание, сам этого не понимая. И если в четырнадцать лет это было еще нормально, то в восемнадцать уже... Он - как ребенок. Даже чище и честнее иных детей, потому что дети сейчас всякие бывают... Вот в "Черном и белом" герой твоего отца - он примерно такой. Да и твой отец... он, скорее всего, такой и был. Я читал кое-что... опубликованные записки Валентина Трубецкого. Это далеко не все, что он писал, я так понял, что большая часть записок осталась у твоего отца. Но в этих записках про твоего отца сказано, что это очень честный и наивный молодой человек, большой ребенок. Похоже на Перова, так?.. Мне кажется, он почувствовал в Перове родственную душу. Вот.
- Зачем мне такой отец? - почти закричал Санька. - Лучше бы его никогда не было! Пусть бы он был летчиком-испытателем и погиб при исполнении ответственного спецзадания! Родственную душу он почувствовал! Дон-Жуан на пенсии! Не отдам ему Перова! Не отдам - не отдам - не отдам!
- Прекрати истерику. - Твердым голосом сказал Вано. - Ты обо мне подумал? Мне, между прочим, тяжело слышать, как человек, которого я люблю, ревнует другого и постепенно влюбляется в него. Я для тебя так, возможность выговориться, вроде попа на исповеди. Ты болтаешь, болтаешь... ждешь, когда я скажу, что тебе делать. Обо мне ты и не думаешь думать. - Все это было произнесено подчеркнуто спокойным голосом. Но Санька почувствовал, что еще чуть-чуть и начнется жуткая истерика.
- Прости, я правда не думал. - Тут лучше быть честным. - Я правда как-то забыл о тебе. Прости. Прости.
- Ты говоришь, чтобы я не смел говорить о смерти. А мне неинтересно жить. Жить так, как я сейчас живу. Вот я закончу свою книгу и умру.
- Нет, сегодня поговорить не получится! - воскликнул Санька. - Я ведь уже попросил у тебя прощения. Зачем опять бередить мне душу? Хочешь, чтоб мне было плохо? Мне и так плохо. По жизни. Всю жизнь. Я рассказываю тебе все, потому что я хочу, чтоб меня хоть кто-нибудь выслушал и понял. И помог. Если тебе неприятно о чем-то слышать, ты скажи. А то ты молчишь, и я не понимаю. Я вообще тебя не понимаю. И себя не понимаю.
Ванька опять сложил пальцы в замок - этот жест значил, что он думает.
- Ты... знаешь что, ты иди. Сейчас у нас все равно поговорить не получится. Лучше завтра.
- Хорошо. Только дай какую-нибудь книжку почитать, а то у меня все перечитано.
Ванька взял со стола какую-то книгу.
- Это про Оскара Уайлда. Почитай.
- Ага. Ну... пока.
- Пока.
И что-то странное промелькнуло в серых Ванькиных глазах, какая-то вселенская тоска или усталость. От жизни?