Мамина квартира не продавалась... Приходили покупатели, вяло, как сытая плотва в речке детства, проплывали по комнатам, но не "клевали", говорили всегда одно и то же: "Ну да, конечно, евроремонт... Ну да стеклопакеты, паркет, чешская сантехника, сплин-система... Но хрущевка... Но пятый этаж без лифта и мусоропровода... Сколько-сколько вы за нее хотите? Мдя-я-я..."
Ничего сверхъестественного Игорь не хотел. Просто рынок жилья "стоял", и всем этим дамам и господам, в отличие от него, решительно некуда было торопиться. В последний раз его риэлтерша, похожая на сплющенную школьным стажем училку начальных классов, посоветовала "скинуть процентов двадцать-двадцать пять", и тогда уж точно "квартирка улетит"... Но Игорю вдруг расхотелось, чтобы "квартирка улетала", слишком многое в его жизни в последние годы срывалось и тяжко, по-птичьи хлопая крыльями, навсегда улетало за горизонт... В конце-концов, это была его последняя память о детстве и маме. Перекрыть краны, запереть тяжелую дверь и, оставив соседке ключи, улететь в Питер, чтобы потом вернуться, вытереть пыль, вспомнить все самое лучшее и вслед за этим, весной (Игорю вдруг захотелось, чтобы ЭТО случилось в мае), когда расцветает маленький сквер за окном, в квартиру придут ОЧЕНЬ хорошие люди и легко, не торгуясь, купят его прошлое.
В сумерках, когда листопад с дождем и ветром загустевали за стеклом октябрьским студнем, позвонил из Петербурга шеф, дежурно осведомился, как дела, и намекнул, что пора "возвращаться к реалиям". "Реалии" были там, где клодтовские кони, Фонтанка, метро, офисный флирт, графики поставок и планы продаж, и это означало, что завтра Игорь возьмет билет и улетит в ту "настоящую" жизнь, на которую он семь лет назад променял этот город, размеренно-предсказуемое бытие и даже маму... В последнее время ему казалось, что именно маму он и "променял" прежде всего... Хотя почему "променял"? Мама сама ласково погладила его по голове и тихо сказала "Лети, сынок...". Дети неизбежно должны улетать, уезжать, таков главный закон природы. Разве не превращаются вместе с матерями в старух одинокие дочери? И почему покончил с собой Степан, придурковатый холостяк, живущий в их подъезде вместе с мамашей - бывшей директрисой строительного техникума? Вспомнилось, какими глазами смотрел сорокалетний Степан на ноги Лариски, юной подружки Игоря, в тот миг, когда они подымались мимо него по лестнице: опустил на пол авоську с кабачками и смотрел, смотрел. А потом его "фрекенбоковская" мамаша орала на весь подъезд, что из-за "игорьковых шлюх" у Стёпы депрессия.
Через месяц Степан взял больничный и, дождавшись, пока мать уйдет в гастроном, повесился на поясном ремне в туалете. Почему он сделал это? Из-за девичьих "копыт", из-за мизерного государственного оклада, из-за мамки, шансов пережить которую у Степана априори не было?.. Могла бы вот так легко и нежно сказать Степе его мама: "Лети, сынок"? И могла бы Степина мама, легко как подружка, смеяться на кухне вместе с Лариской?
В то утро Игорь проснулся от счастливого женского смеха за стеной и, выйдя на кухню, увидел: Лариска в его майке сидит, поджав ноги, на табурете, пьет кофе, а мама стоит к ней вполоборота у плиты, рассказывает что-то, и обе хохочут, как студентки в общаге, будто и нет между ними полувекового барьера: "А ведь девчонкой была моя мама, смешливой легкой девчонкой..."
Наверное, Игорь подсознательно чувствовал это, иначе с чего бы ему всегда хотелось делиться с матерью самым сокровенным, с чего бы вдруг навалилось на него после отъезда в Питер непреходящее чувство вины, из-за которого он прилетал домой по четыре-пять раз в году, отремонтировал эту хрущобу, напичкал дорогой аппаратурой и бытовой техникой.... Мама не противилась, вот только мебель просила не трогать: старомодную стенку с посудой, пыльными томами классиков и портретом давно умершего отца, а еще тахту с нафталинным названием "минская оттоманка", зеленый торшер и кресло, застланное ковровой дорожкой. В кресле под торшером она всегда коротала вечера, в который раз перечитывая разумное, доброе вечное и, глядя на нее, Игорю мечталось, что когда-то и он сумеет затормозить в беличьем колесе, вернется домой, и будет вот так же читать под абажуром Чехова, Ремарка, Лондона, Хэмингуэя...
Но по мере того, как Игорь становился начальником отдела, коммерческим директором и, наконец, замом генерального, колесо вертелось все быстрее и остановиться в нем, означало сломать шею.
После смерти мамы еще год Игоря не покидало ощущение того, что она все еще сидит в кресле и читает. Однажды, прилетев на несколько дней домой (по инерции он продолжал после маминых похорон прилетать), Игорь проснулся оттого, что в гостиной горел свет. Без всякого ужаса, а скорее с надеждой на какое-то необъяснимое завихрение во времени и пространстве, он выскочил из спальни и увидел включенный торшер, и лежащую в кресле раскрытую книжку Голсуорси? Мама так любила занудную, неоправданно затянутую "Сагу о Форсайтах"... Неужели это он пытался читать перед сном и забыл выключить свет?!..
Как бы там ни было, но спустя год, мамина квартира остыла, перестала хранить добрую мистику, одновременно улетучились надежды остановить беличье колесо и прижиться заново "в городе спившихся одноклассников".
*
Погасив свет, Игорь долго глядел из окна в заштрихованный дождем скверик, с ознобом осознавая, что ему больше нечего делать ни в этом городе, ни в квартире. Последний вечер превращался в пытку одиночеством, когда при возможности выбора, не хотелось ни прощаться с кем-то, ни даже напиться. С подобными ощущениями по пятницам он покидал офис своей петербургской компании, и тогда неизменно заезжал по пути домой в spa-салон на Литейном, выбирал двух шикарных, поджаренных в солярии девчонок, которые старательно парили его в бане, купали в джакузи с гидромассажем и, наконец, на силиконовом ложе, бесстыже скользили по груди, животу, лицу - юными, скользкими, намыленными ароматными гелями телами.... Постепенно, он стал постоянным клиентом заведения, запоздало осознав, что секс с юной женщиной - самый страшный мужской наркотик, способный одновременно и вознести, и низвергнуть в ад.
- Почему же ты, такой симпатичный и сильный, до сих пор не женишься? - ласково спросила его одна из массажисток, - Неужели тебе не хочется тепла?..
- За тепло рано или поздно придется заплатить... И гораздо дороже, чем вам,... - ответил Игорь, и девушка понимающе кивнула....
В самом деле, его генеральный только что рассчитался "за тепло" своим трехэтажным домом, гаражом и половиной банковского счета...
В последнее время Игорь любил гулять по Петербургу, как герой "парижских тайн" маркиз Рудольф, оставив на стоянке любимый "Лексус" и имея в бумажнике не более тысячи рублей.... Однако, дарить тепло современному "нищему" подражателю Жана Маре питерские девочки явно не торопились.
В последний приезд в город детства он повстречал в подоконном скверике свою давнюю подружку Лариску, сильно располневшую, с трехгодовалым сынулей Валериком, радостно потащил их в ресторанчик "Этюд". Лариска трогательно верещала, что они с мужем-мерчиндайзером могут "позволить себе такое" максимум раз в полгода, а вообще-то она счастлива, вот только в детском саду Валерика заставляют разучивать всякую чушь типа: "На опушке у дороги, ели пышки носороги".
"Ну, Игорек, ну скажи мне, ну, разве могут носороги кушать пышки?!" - глупо вопрошала Лариска, и внезапно вздрогнув, добавила, - Знаешь, а я тебя до сих пор очень-очень люблю..."
Воспоминания породили столь жаркие ощущения в низу живота, что Игорь "на автопилоте" извлек из мусорного ведра газету бесплатных объявлений, и отыскал в графе "услуги" выделенную жирным шрифтом рубрику "массаж"...
Губернский город не баловал ассортиментом услуг, из пяти невнятных предложений, почему-то бросились в глаза "тайские ласки", а номер мобильного пленил поэтической логикой цифр...
Усталый женский голос запросил три тысячи рублей, что для провинции было явно неадекватно. Почему так дорого? Потому что ОНА домашняя и очень ласковая и если клиент порядочный человек, то может побыть с ним столько, сколько ему захочется, например, после массажа поговорить по душам, ведь она еще и психолог!..
Выбора у Игоря не было, и он назвал незнакомке адрес, хотя говорить по душам ни с кем не хотелось. Какое-то время он бродил по квартире, мучительно пытаясь извлечь со дна души ответ на вопрос: правильно ли он поступил, впервые вызвав в мамин дом проститутку? Душа не отзывалась, и это еще раз подтверждало: хрущобу надо срочно продавать. Может быть, действительно стоило уступить двадцать пять процентов?
Некстати нахлынули сомнения - а все ли он сделал, чтобы спасти мать? За год до смерти она несколько раз пожаловалась ему по телефону на слабость, но и сама же успокоила: "Не бери в голову, сынок! Какая может быть бодрость в семьдесят два года?.. Хорошо, что ничего не болит, а слабость пройдет..." Чтобы взбодриться мама стала ходить в плавательный бассейн, но слабость не исчезала, а через полгода ее увезли по скорой в областную больницу и при лапароскопии обнаружили неоперабельную опухоль...
Конечно, он тут же прилетел, напряг лучших врачей, созвонился с институтом онкологии в Питере, но... Брутальный онколог в областном диспансере наорал на него как на пацана и вынес вердикт: не мешай маме умирать. Никаких столичных клиник, импортных лекарств, магнитно-резонансных томографий, экстрасенсов и колдунов! Только уход и обезболивание.
Игорь сорвался и заявил доктору, что тот - бездушный чурбан. В тот день он готов был ради матери распродать, все, что у них есть, перевернуть мир, заставить время течь в обратную сторону, но мама все решила сама, погладив его по руке: "Сыночек, милый, не надо... Я ничего не хочу и никуда не поеду..."
Он готов был уволиться с работы, но генеральный отпустил его в бессрочный отпуск "за свой счет", он нанял хорошую медсестру, а сиделкой был сам, незаметно для мамы часами записывая на диктофон ее рассказы о том, как они с отцом мотались по гарнизонам и какой он (Игорек) был смешной, когда был маленький и...
В дверь позвонили.
Нет, ему не стоило вызывать сегодня женщину. Какой, к черту, массаж, какой психолог? И кого оно вообще способно утешить, это костлявое создание лет под сорок?!
Она представилась Сантаной. Какая, к черту, Сантана? Игорь ответил, что знает знаменитого гитариста Карлоса Сантану. Как ее действительно зовут? Вера! Эх, Вера, Вера, дитя Софьи... При всем неприятии он не решился выставить ее сразу из квартиры, помог снять мокрый плащ, предложил кофе, смотрел как она испуганно подносит к губам чашку, как расплылся в углу глаза от дождя дешевый макияж...
И это она будет делать ему тайский массаж, и вести беседы о его проблемах за его же деньги?! Может рассказать этой бальзаковской дурочке, о том, какие роскошные девушки этим занимаются в Петербурге, о шикарных бассейнах с подсветкой, в которых за те же три тысячи рублей юную русалку можно поймать, как рыбку на спиннинг, или "подстрелить" как добычу в пейнтбольном клубе, или...
- Игорь, скажите честно, я вам не нравлюсь?
-Видите ли Вера... Как бы вам это сказать... Я очень сомневаюсь в том, что вы умеете делать настоящий тайский массаж... Вы хотя бы знаете, что это такое? Имеете об этом представление?..
- Честно говоря, нет... Простите, я и не знала о том, что вы такой... м-м-м-м... искушенный... Но я буду стараться... я сделаю вам очень-очень хорошо!... Я, правда, буду стараться!..
Отчаянный взгляд с растекшимся макияжем внезапно вызвал у Игоря приступ пошлой неуместной жалости. Внезапно захотелось рассказать этой Вере, как он рос в этой квартире, как учился в школе, но Игорь решительно оборвал это желание, а чтобы хоть что-то рассказать, рассказал о том, как однажды они с генеральным директором после драматических деловых переговоров завалились снять стресс в необычный бордель под названием "Детский сад для взрослых"... Вот до чего додумались студентки педагогического университета, кстати, будущие психологи!.. Там была просторная детская комната с игровыми манежами и девочки в передниках, надетых на голое тело, ласково называли их Гошенькой и Игоречком, кормили йогуртом из бутылочек, утирали салфетками, журили за то, что пускают пузыри. А потом они с генеральным Гошенькой, сидя в разных манежах со смехом бросались игрушками, и Игорь попал своему боссу пластмассовым трактором в глаз...
- А я, вообще-то, училась на архитектора, - вдруг сказала Вера, - Потом была маникюршей и выучилась на парикмахера.... А хотите, Игорь, я вас подстригу?..
Ничего не говоря, он вышел в гостиную, вернулся с пятитысячной купюрой:
-Возьмите... Это вам...
- Зачем? За что?!... И так много... И я же вам совсем ничего не сделала... Может быть... все же...
- Берите, берите... - настоял он
Одеваясь, она говорила, что у нее дочь-второклашка, и что этих денег им хватит на две недели сносной (она так и сказала "сносной") жизни, а если немножко сэкономить, то и на три недели хватит, и уже на пороге совершенно неожиданно спросила:
- Игорь! Скажите честно... Неужели я такая страшная, такая отвратительная, непривлекательная, старая?!.. Такая...
Вера не договорила...отвернулась, чтобы скрыть искаженное судорогой лицо и, торопливо застучала каблучками по лестнице. Глядя на ее вздрагивающие плечи, Игорю захотелось догнать эту совершенно чужую ему женщину, прижать к груди, а потом, вытирая кончиком платочка размазанный макияж, говорить ей что-то нежное...
"Не стоит... Нет, не стоит... Все равно она бы не остановилась... и не вернулась бы... Да и кому это надо? И зачем? - думал он, наблюдая из окна, как сутулая женская фигурка спешит под дождем через сквер к автобусной остановке, - И потом, всех теток на Земле все равно не утешишь, не обогреешь... И потом... вот ведь дуры, эти бабы!... Боже мой, да какие же они дуры!.."