Комнату в коммунальной квартире я купил после развода с женой в лихорадочной предновогодней спешке: цены росли, не хотелось покидать обжитой район, к тому же мне понравилась фамилия моих будущих соседей - Огоньковы.
И хотя риэлтер морщил нос, я не придал особого значения "первому этажу", затхлому запаху, оборванному телефону, отсутствию электросчетчика, разбитому кухонному окну и треснувшему унитазу - все это можно было исправить. Огоньковы оказались тихими, но странными личностями - они были мертвецки бледны, с лица сантехника Димы не сходила виноватая улыбка, его жена Татьяна олицетворяла собой вселенскую скорбь, а имена их маленьких (3 и 5 лет) дочерей я забыл - как серые мышки они шуршали в коридоре конфетными фантиками и исчезали в комнате, как только я входил в квартиру. Вообще-то Огоньковых здесь было прописано шестеро, но Таня уверила меня в том, что ее мама - Любовь Ивановна живет у своего нового мужа в пригородном поселке с мистическим названием Мга, а папа - Славик - "где-то у Маньки на Охте".
Переехав в комнату, я решил проставиться и накрыл стол на кухне. Буженину и малосольную семгу Огоньковы ели испуганно переглядываясь, испанское вино едва пригубили, зато девочки уплетали все подряд за обе щеки, как будто их только что освободили из концлагеря. Татьяна помыла посуду и, поблагодарив меня, тихо сказала: "Мы люди простые..."
*
Таня солгала. Огоньковы оказались не простые, а... ОЧЕНЬ простые. Огоньковы ЖГЛИ, ЗАЖИГАЛИ "Примой", дешевым портвейном и паленой водкой. Я утешал себя тем, что их собутыльники - ЖЭКовский пролетариат - в подпитии говорят о философах - Дидро, Вольтере, ругают Буша за Ирак и прочат президенту Путину третий срок, однако заплеванный пол, бычки в газовой плите и несмытое дерьмо в унитазе стали кошмарной явью. "Я убираю",- оправдывалась Татьяна, а Дима блаженно улыбался. Оказалось, у них есть еще один жилец - огромная серая крыса, вернее крыс по имени Филя, принесенный Димой год назад из подвала. В общем-то, Филя был безобидный: днем играл с девочками и отсыпался в коробке из-под обуви, а ночью, как и положено взрослому крысу, рыскал по квартире, перегрыз мой интернет-кабель и проел метровую плешь в линолеуме, который я постелил на кухне. Из любопытства Филя по ночам сопровождал всех, выходящих в ванну и туалет, таким образом, я расстался с любимой девушкой, которая до сих пор заикается.
Спасаясь от депрессии, я затеял в комнате ремонт: поменял дверь, поставил стеклопакет, установил навесной потолок, постелил дубовый ламинат, покрасил стены веселой салатовой финской краской. "Это для детской?"- спросила меня продавщица в магазине "Макси-Дом", и я счастливо кивнул. Преображенную обитель показал Огоньковым с душевным трепетом: а вдруг они зажгутся, оживут - сорвут свисающие со стен грязные обои, до блеска отмоют закопченные окна, потом Дима отциклюет черный пакет, мы положим плитку в ванной, и жизнь наладится! Ошеломленные соседи застыли на пороге моего жилища. "Ух! - воскликнула Татьяна, - Попугаисто как! Дим, как тебе?" Дима счастливо улыбнулся, отрицательно помотал головой,... упал и забился в судорогах. Вызванная скорая увезла его с эпилепсией.
На отдых в Крым я уезжал с тяжелым чувством, не подозревая, что все, что происходит в квартире - это еще цветочки. Татьяна увезла дочек "оздоравливаться" к маме-Любе во Мгу, оставив эпилептика Диму напиваться в кругу коллег по Жэку. Отмечая июльскую получку, пролетарии уделали и без того грязную кухню до неузнаваемости, а когда я потребовал убрать, синеносый электрик Женя ответил: "Все будет нормалёк!". Вечером я застал в квартире здоровенную бабу, которая с энтузиазмом мыла, терла и драила, приговаривая: "А засрали-то как! Как же все засрали!". В предвкушении завтрашнего отъезда, я рухнул на тахту и уснул. Проснулся от истерического стука в дверь: "А платить, кто будет, сволочи?!". Оказалось, слесаря-интеллектуалы вызвали эту бабищу из бюро добрых услуг, сказав, что Дима за все заплатит. Тетка орала, как мамонт, попавший в яму, а разбуженный ею пьяный Дима стоял рядом и улыбался... и тут прямо под ноги кричащей бабе выполз крыс Филя...
*
Возвращаться в Питер из теплого уютного Севастополя мне не хотелось. Я уговорил редактора, что "попишу немного из Крыма", протянул еще месяц, но... Квартира встретила меня пугающей булгаковской тишиной и запахом развешанного в коридоре сырого белья. На кухонном столе красовался похоронный венок с трогательной надписью: "Любимой дочурке от мамы, мужа и деток". Скрипнула дверь, и в кухню вошел Дима - трезвый, с заварочным чайником в руках. От него я узнал, что Татьяна умерла на даче во Мге от паленой водки, а маму Любу и ее мужа Васю откачали в токсикологии, но у Васи "съехала крыша" и теперь он лежит в психушке. Хоронить Татьяну было не на что, Дима так и сказал: "Закопали в братской могиле", а дочерей забрали родственники на псковщину ("они там не пьют и в церковь ходят"). На вопрос, куда девался крыс, Дима ответил, что с горя выбросил Филю в окно, что умный крыс пытался вернуться в дверь и дворник убил его лопатой. До поздней ночи мы пили чай, сосед твердил о том, что бросит пить, пойдет на работу, сделает в квартире ремонт и заберет дочек из деревни Большие Колдыри ("Им ведь надо учиться!"). Я умолял Диму держаться, предложил денег на первых порах, и он согласился взять три тысячи, со слезами на глазах обещал вернуть с первой получки, а назавтра в кухне была батарея пустых бутылок, суповая тарелка бычков и селедочные хвосты в мойке. Пьяный Дима с блаженной улыбкой спал в ботинках на простынях, которые он постирал "для новой жизни". В изголовье стоял похоронный венок. В дверь позвонили. "Люба!" - хрипло представилась тетка с опухшим лицом - А это муж мой Вася из Мги, его из психушки выписали. Я здесь прописана и буду жить!". Стоящий рядом Вася глупо улыбнулся, переступил порог и... обкакался.
*
Когда-то он был танцором в фольклорном ансамбле и своими руками построил дом во Мге, но для меня он был просто "Вася из Мглы" и жена его Люба была из Мглы, и все Огоньковы выползли из Мглы - холодной, липкой, вшивой, пахнущей бычками, мочой, блевотиной и портвейном "три топора". Не знаю, какие танцы Вася танцевал и какой он построил дом, теперь ОНО валялось на рваном вонючем диване и вставало лишь для того, чтобы съесть на кухне тарелку похлебки и тут же опростаться в штаны, в кишечнике этого существа уже ничего не задерживалось. По ночам Вася каждый 20 минут жалобно вскрикивал во сне: "Ой, мальчики, не бейте меня!" Любаша причитала, что в психушке его обижали. Не в силах больше дышать фекалиями и слышать ночное кукареканье я переехал жить к другу. Я бросил свою комнату на произвол судьбы и летом снова уехал в Крым на два месяца, где мне было так хорошо, что я забыл о живущих где-то в Питере Огоньковых.
Мобильный телефон зазвонил в осеннем поезде где-то под Тулой. Сосед по лестничной клетке с тревогой осведомился, давно ли я не был в свой квартире, а узнав, что давно сообщил - "Немедленно приезжайте! У вас там ни окон, ни дверей, и живут какие-то люди...". В кошмарнейшую ночь моей жизни между Москвой и Питером мне снилось, как в моем разграбленном отремонтированном жилище, на новенькой финской тахте совокупляются бомжи... Ехать с вокзала в квартиру одному было стремно, друг-бизнесмен
встретил меня на перроне вместе со своей охраной - двумя здоровенными парнями, прихватившими на всякий случай бейсбольные биты. С замиранием сердца я открыл дверь подъезда - дверной проем коммуналки была занавешен грязной простыней, ОТТУДА пахло какой-то жуткой гадостью, звучала заунывная песня. В уделанной кухне сидели и лежали на полу какие-то люди. Это были явно не джентльмены. Удивительно, но моя комната при этом оказалась нетронутой.
Дальнейшее помню как во сне: жуткие, вшивые, вонючие твари вылетали из подъезда на асфальт. Кажется, их было пять человек в кухне, еще четверо спали поперек дивана в комнате, а во второй комнате Огоньковых спал один человек, похожий на литературного критика Виссариона Белинского. Когда его хотели выбросить вон, он завопил, что он прописан в этой квартире и зовут его Славик Огоньков! Так я познакомился со Славиком.
*
Пока сосед Вова по прозвищу Эйнштейн, матерясь, вставлял стекла в трех окнах, пока привозили и устанавливали в квартире по срочному заказу стальную дверь, Славик Огоньков поведал мне, что пока я был в Крыму, Дима обварился кипятком и "загнил маленько", и положили его в ожоговую клинику, а потом приехала с псковщины его родная сестра и забрала Диму к дочкам "пока в Питере не подох", а муж Любаши - Вася после очередной миски похлебки опростался последний раз в штаны и с улыбкой помер, а сама Любаша во Мгле живет с каким-то мужиком в Васином доме, который хочет унаследовать.
Поведал Славик и о том, что когда-то работал шофером, а Любаша - дворником, Таня ходила в школу, и дом был - "полная чаша". Славик так и не смог мне объяснить - кто были эти люди, пившие портвейн на нашей кухне, свалил все на Диму - мол, его кореша. С ужасом я понял, как был неправ, самоустранившись с территории. Как и во всей живой природе, свято место пусто не бывает. В милиции у меня заявления не приняли, пришлось полгода самому лично оборонять квартиру от жуткой нечисти, которая круглосуточно перла с улицы в окна и двери - местных алкашей, бомжей, нелегальных гастарабайтеров и даже уголовников в розыске. Чтобы лишить тварей спального места - мы с другом выбросили в окно диван из одной "огоньковской" комнаты и заставили Славика лично оттащить обломки на помойку. В этот день я вернулся домой поздно, перед сном решил проверить состояние квартиры - пьяный Славик, обоссавшись спал в своей комнате, а в соседней, прямо на полу (диван-то выбросили!) спал господин в красивых цветных носках. Когда я его пнул, он подпрыгнул и стал что-то лопотать... по-фински! Оказалось это финский турист, ушедший в запой во время тура в Петербург!
Постепенно, от соседей по подъезду я узнал сагу Огоньковых. Славик шоферил, пил, курил и в подпитии колотил Любашу, отчего дверь в ее комнате стала похожей на вход в ковбойский салон Дикого Запада - разбитые половинки болтались каждая сама по себе. Потом Славик стал угонять машины, и его посадили. Выйдя из тюрьмы, он ушел от Любаши "к Маньке на Охту", там, в собственном дворе, ограбил какую-то тетку и сел снова, а когда вернулся, Манька не открыла ему дверь...
*
Любаша вернулась в квартиру в феврале - опухшая, с фиолетовым алкогольным загаром. Домик "во Мгле" ей так и не обломился - приехали родственники покойного Васи и пинками вышвырнули на улицу. Теперь каждая ночь в квартире проходила по одному сценарию: после портвейна Любаша самозабвенно пела: "Я люблю тебя до сле-е-е-ез!!!! Лепестками белых ро-о-о-оз твое ложе застелю-ю-ю-ю-ю!!!". Потом она начинала выгонять Славика из дома - "Иди к своей б..дине Маньке!", била его по голове эмалированным ковшиком, а на рассвете выгоняла с синяками и кроводтеками "на промысел". Славик был хорошим добытчиком - приносил в дом пивные банки и бутылки, пищевые отходы с больничной кухни, но и к этой трапезе Любаша его не допускала. Славик стал есть из кошачьих плошек в подъезде, заболел сальмонеллезом, обдрыстал всю квартиру, был отправлен по скорой в "Боткинские бараки", оттуда сбежал поздней осенью в одних кальсонах, как только "белочку почувствовал"... Инвалидскую (за съехавшую крышу) пенсию Славика, Любаша пропивала за три дня. В эти дни Великий Рим гулял - покупалась водка и синявинские куры, а Славика не били и ласково называли "папочкой". Одну из кур в алкоголольном бреду "славики" (так я их теперь называл) забыли в духовке, и через неделю я облазал всю кухню в поисках источника зловонного запаха. "Может ее еще можно прожарить?" - вопрошала Любаша, вертя в руках вонючую, осклизлую массу. "Да, Манечка!.."- угодливо поддакнул Славик. "Какая я тебе Манечка-а-а-а?!" - и в следующее мгновение гнилая курица была размазана у Славика по лицу. Я перестал готовить на кухне и держать там какие-то продукты, после того как в оставленном на 5 минут без присмотра фарше отпечаталась "пятерня" (схватил кто-то на бегу сырой фарш и сожрал), перестал давать "славикам" бесконечные "тридцаточки" и "пятидесяточки" (выпив на мои деньги, они тут же принимались меня обсуждать: "диван выкинул, гад, жить не дает..."
В очередной раз я взорвался, когда вши "забегали" в туалете, ванной и по коридору. "У нас мандавошек нет! - заявила Любаша - Мы моемся!" Дезстанция приехать отказалась: "В стране демократия. Без их согласия мы не имеем права переступать порог комнаты! Это нарушение прав человека!" И тут я взорвался, повторно одолжил у товарища-бизнесмена его личную охрану, накупил дуста и дихлофоса. Попирая права человека, мы ворвались к "славикам" во время дневной сиесты, невзирая на вопли продихлофосили их с ног до головы, посыпали дустом их постели, замочили шмотки в вонючем дезинсектанте, в котором выкупали затем самих "славиков". В завершение качки поставили Славика и Любушку под ледяной душ. Славик скулил, а Любаша грозилась пойти "к адвокату". После этого в квартире месяц было чисто и тихо.
*
Страшна алкашеская месть! Через месяц, вернувшись с работы, я обнаружил на кухне... шестерых азиатов, готовящих в дыму какой-то восточный хавчик. Любаша торжественно объявила мне, что решила сдать одну из своих комнат - жить-то не на что!!! Апокалипсис наступил во всей красе. Гастарабайтеры спали на полу вповалку, готовили какую-то вонючую дрянь, громко болботали по своему, хорошо хоть не пили, но тошнотворный дурман "травки" пропитал квартиру. Вызванный мной участковый проверил у жильцов документы и развел руками -регистрация в порядке, а что лежат вповалку вшестером на 10 метрах площади, так это не его проблемы. На мои уговоры подыскать другое жилье старший из гастарабайтеров указал пальцем на Любашу: "Вот мой хазайка!". Вопли о том, что нельзя сдавать муниципальное жилье повисли в правовой невесомости...
*
Я задумал страшное. Последний отчаянный поступок маленького человека, отчаявшегося найти справедливость: куплю на Апрашке пистолет Макарова, приглашу в квартиру журналистов наших и зарубежных, покажу им всю эту жуткую мерзость, зачитаю приговор, а затем расстреляю Славика и Любашу прямо перед телекамерами ВВС, НТВ и Первого канала! На суде в последнем слове зачитаю открытое письмо к президенту, которое предварительно отдам иностранным журналистам. А потом будь что будет!
Пропивая последние сбережения, прощаясь со свободой и любимым городом, в маленьком кафе я познакомился парнем, которому излил душу и услышал в ответ: "Не спеши, Вован, запиши мою мобилу, мы тебе поможем". Он так и не сказал мне, где он работает, этот парень по имени Саша, но через три дня по моему звонку в полночь в квартиру приехали шестеро здоровенных омоновцев. Сначала они по очереди заходили в комнату к "славикам" и оттуда слышались глухие удары (так бьют ботинками по ребрам и почкам), потом погрузили гастарабайтеров в уазик и увезли навсегда. В квартире снова воцарилась тишина.
А в марте Славик поймал свою последнюю "белочку", в три часа ночи он поставил на кухне стремянку, влез на нее и стал "гонять голубей", при этом он смешно вскрикивал и свистел в два пальца, пока не грохнулся на пол. Любаша уволокла его в комнату и часа два колотила эмалированным ковшиком по башке (эти звуки я теперь не спутаю ни с чем). Назавтра вызвали скорую. Брезгливо кривя губы, врач сказал, что у Славика перелом шейки бедра и белая горячка. Славика увезли в больницу, известную в городе как "гвардейская истребительная", а на рассвете следующего дня соседи нашли его лежащим на лавочке у подъезда. Славик пролежал в забытьи шесть часов, потом очнулся, попросил... кефиру и после первого глотка испустил дух...
Столь скорбной тризны по соседу я не ожидал. Квартиру вмиг заполонили окрестные алкаши - оставалось лишь гадать, кто и как оповестил их по беспроволочному телеграфу. Фиолетовая Любаша отрыгивая портвейн в декольте халата, причитала: "На кого ж ты нас, папочка покинул?!". Говорили о том, что Славик "трудно жил и отмучился". Запомнились слова одноногого алкаша: "А ведь добрый был человек! Мог бы с топором бегать, а он голубей гонял!..". Потом приехала прокуратура и скорбящих выгнали из квартиры...
*
... Через неделю, вернувшись с работы, я оторопел. В кухне сидел человек, очень похожий на Славика и жевал. "Толик!" - представился алкаш, а на вопрос, что он здесь делает, гордо ответил: "Я ее новый муж!".