"...Но это недешево стоит, мой хорошенький мальчик, это недешево стоит!.. Чего тебе надо? Чего тебе надо?.."
( Оскар Уайльд. "Рыбак и его душа")
- Пригласи меня танцевать!
Даже в темноте я вижу, что у Кэтрин изумрудные глаза.
Только что мимо пронесся в ночи грузовик, пролетел так стремительно, что нас качнуло ветром. Вальс на остывающем асфальте, на ночной автостраде... А что, идея!
Я делаю шаг вперед и с полупоклоном, как учили в школе бальных танцев, протягиваю ЕЙ руку...
Следующей машины, случись она в ближайшие минуты, мы бы не услышали и не увидели. Вокруг и внутри нас звучал еще не написанный вальс из неснятых "Петербургских трущоб", ладонь ощущала ЕЕ талию сквозь тоненький шелк, ЕЕ бедро, казалось, впитало энергию всех совратительниц со дня сотворения мира... В эти растянувшиеся во времени и пространстве мгновения мы были зверюшками, рыбками, птичками, которых в состоянии транса можно брать голыми руками или давить грузовиком...
- Понимаешь, - призналась ОНА много лет спустя, - В эти мгновения мне дико хотелось, чтобы нас сбило, расплющило, размазало по асфальту... И чтобы мы обрели бессмертие, оставаясь вечно молодыми в легенде о девочке и мальчике, которые погибли, танцуя вальс на шоссе...
*
В нашем городке Кэтрин была не просто белой вороной, она была вороной настолько ослепительно-белоснежной, что погрязшие в пуританстве и ханжестве "соплеменники" понять ее так и не смогли. Кто-то куда-то спешил, женился, выходил замуж, уезжал, поступал. А Кэт...
На выпускной вечер она, единственная из всех девчонок, явилась в черном платье, а окончив школу, целый год сидела на подоконнике "в полупрозрачной ночнушке" и смотрела в окно, совсем как Ремедиос из "Ста лет одиночества".
У одного хорошего поэта я прочитал, что девушки торчат из окна "деланно-беспечно", то есть делают вид, что торчат, а на самом деле надеются, что мимо будет проезжать, пролетать или проплывать тот самый ПРЫНЦ, который их с подоконника заберет. Но Кэтрин и вправду сидела на подоконнике ПРОСТО ТАК.
В эти мгновения для нее существовал только мир по ту сторону стекла, покрытого то пылью, то дождевыми каплями, то морозными узорами...
"Время, Пространство и Причинность похожи на стекло, сквозь которое мы смотрим на Абсолют. В самом же Абсолюте нет ни Времени, ни Пространства, ни Причинности..." Впрочем, вряд ли восемнадцатилетняя Кэт читала эту философскую истину. Просто она с ней родилась и с ней сидела на подоконнике.
Каждая счастливая семья несчастлива по-своему... Кэтрин и ее старший брат Алик родились в счастливой семье. Их папа был директором завода и уважаемым в городке человеком. Многие мальчишки и девчонки завидовали Алику и Кэт. Ну и что, что дядя Андрей был одноглазым и одноногим? В конце концов, глаз у него был стеклянный, а на протез директор надевал щегольской лакированный штиблет. Зато Андрей Иванович был в прошлом легендарным фронтовым разведчиком, знал пять иностранных языков и так лихо играл на аккордеоне, что казалось, вечерами из окон его квартиры звучит целый инструментальный ансамбль. Алик был моим одноклассником и однажды пригласил меня к себе домой. Никогда не думал, что попаду на такой прекрасный концерт. Андрей Иванович усадил Алика и Кэт рядом с собой на диван, стремительно пробежал пальцами по клавишам. Они запели удивительно красивыми и дополняющими друг друга голосами:
Тихо капает вода - кап-кап...
Намокают провода - кап-кап...
За окном моим беда, завывают провода...
За окном моим беда - кап-кап...
Капли бьются о стекло - кап-кап...
Все стекло заволокло - кап-кап...
Тихо-тихо утекло счастья моего тепло.
Тихо-тихо утекло - кап-кап...
В этой незатейливой, но запомнившейся мне на всю жизнь песенке дядя Андрей и Алик были проводами, ветром и текущим сквозь пальцы счастьем, а маленькая Кэт - звонкими капельками "кап-кап"...
"Почему, - думал я, - в такой счастливой семье поют о непогоде, о том, что счастье утекло?.."
В этот миг в дверном проеме возникла дородная мама Алика и Кэт - Альбина Зиновьевна и громоподобным голосом пригласила всех к столу.
- Ну, мамочка, ну, еще одну песенку! - звонко воскликнула Кэт и тут же умолкла. Мужчины не проронили ни слова.
За чаем Альбина Зиновьевна ругала учителей, пересказывала скандальный роман главного врача с медсестрой, интересовалась, сколько получает мой папа после повышения в должности. Андрей Иванович вздохнул и ушел в свою комнату. Альбина Зиновьевна, как ни в чем ни бывало, продолжала рассуждать о том, что я, хоть и не из богатой семьи, но лучшего зятя в нашем городе ей не сыскать... Тринадцатилетняя Кэт густо покраснела и выскочила из-за стола.
Провожая меня домой, Алик все время бубнил, что через два года обязательно поступит на исторический факультет и домой будет приезжать только ради отца и сестренки. В тот вечер он долго не хотел меня отпускать. Мы сидели в скверике у моего дома под мелким дождем и мечтали о том, как станем взрослыми. А потом из дождя возник наш одноклассник Шмуйло и угостил нас портвейном...
*
Алик был красивым парнем - голубоглазым, с благородными (в папу) чертами лица, широкоплечим с удивительно тонкой талией, и вьющимися белокурыми волосами. При этом он был стеснителен, обращаясь к кому бы то ни было, постоянно извинялся, а пытаясь объяснить или предложить что-либо собеседнику, непременно бубнил: "По идее, это надо сделать так... По идее, я был неправ... По идее, это блестящая идея!.." Пацаны так и дразнили Алика: "По идее..."
Алик нравился девчонкам, но не замечал их. В последнее школьное лето мы каждый день уходили на речку или в лес, где Алик часами мне рассказывал о великих полководцах и выигранных (или проигранных) ими сражениях. Угловатая нескладная Кэт каждый раз порывалась идти с нами, но брат ее не брал: "Сиди дома, бледная мелочь, читай свои книжки!.."
Алик мечтал стать знаменитым ученым-историком. Отец его в этом поддерживал, а вот мать однажды и навсегда решила, что ее сын будет только врачом-гинекологом. Заведующий гинекологического отделения был самым состоятельным врачом в городке. Каждый раз, когда мы проходили мимо его коттеджа, Алик говорил, что человеку для счастья хватает и однокомнатной квартиры, главное, чтобы в ней было много "умных книг по истории".
К выпускному балу все было решено. Алик уступил матери и вскоре подал документы в "наш областной" медицинский институт. Узнав о том, что я еду поступать в Ленинград в Военно-Медицинскую Академию, Андрей Иванович уважительно пожал мне руку, а Альбина Зиновьевна с улыбочкой изрекла, что я напрасно теряю время, "в столицы без блата деревенским лучше не соваться", но уж если я поступлю, то жениться обязан только на Кэт.
Пятнадцатилетняя Кэтрин улыбнулась, покраснела, но осталась сидеть за столом.
На прощание Андрей Иванович развернул аккордеон и спел балладу о том, как летит к земле отчаянный воздушный десант. С земли палят по десантникам из автоматов солдаты из дивизий "Эдельвейс" и "Мертвая голова". Летят десантники к земле в окровавленном обмундировании, с пробитыми черепами, и Господь отдает приказание своим ключникам пропускать всех десантников в рай, даже грешников велит пропускать, потому что нет на Земле святых, которые отважились бы на эту работу.
- Это Михаил Анчаров написал, - тихо сказала Кэт, когда умолк отцовский аккордеон, - И про капельки на стекле - тоже он! Анчарова еще называют Солдатом Любви!..
Когда я уходил, девчонка неожиданно выскочила следом на площадку, чмокнула меня в щеку, и, пунцовая от стыда, упорхнула в квартиру.
*
Поступив по велению матери и протекции отца в медицинский институт, Алик снискал там славу "вечного студента" - четыре годовых "академки" и шесть лет учебы! Оформляя очередной отпуск, мой приятель домой не уезжал, жил у дальней родственницы и каждый вечер ходил в читальный зал пединститута, глотал запоем фолианты по истории древнего мира и средних веков.
Алик не писал мне писем. О его жизни я теперь узнавал, приезжая на каникулы, от бесстыдно хорошеющей Кэт. Живая теплая Кэт в коротеньком шелковом пеньюаре забиралась в глубокое кресло и сияла оттуда изумрудными глазами.
- Кем ты хочешь быть? - глупо спросил я в один из таких вечеров.
Кэт посмотрела на меня с материнским сожалением и, вкусно растягивая слова, произнесла:
- А я уже есть, Вовочка... Уже есть...
В отличие от брата она ни в чем не уступила матери. Мать звала ее Катькой, а она нарекла себя Кэтрин и Кэт... Альбина Зиновьевна заставляла дочь ходить в музыкальную школу, а Кэт каталась по городу на соседском велосипеде. Мать хотела видеть ее на выпускном вечере в белом платье, а Кэтрин, выпросив у отца деньги, сшила черное. Альбина Зиновьевна добивалась поступления дочери на юрфак, а Кэт уселась на подоконник и стала смотреть в окно. Вообще-то она мечтала стать художницей, но отец, совершавший подвиги на войне и руководивший сотнями людей на заводе, был бессилен перед супругой.
Постаревший Андрей Иванович уже не выходил к нам из своей комнаты, а то и вовсе задерживался на работе. Альбина Зиновьевна нарочито громко хлопотала на кухне, но у меня постоянно было такое чувство, будто она стоит за дверью и может в любой момент ее открыть.
В мои последние каникулы провинциальный городок смаковал "безнравственный" роман директора завода с юной секретаршей. Свергая кумира с пьедестала, обыватель тут же вспомнил о его возрасте и физических недостатках... Разъяренная супруга фурией ворвалась в райком, потрясая заявлением, призывающим покарать "разложенца-маразматика", променявшего образцовую советскую семью на "грязную шлюху-разлучницу"...
Принимая заявление, секретарь райкома, спросил Альбину Зиновьевну, отдает ли она себе отчет в том, что если этой бумаге дадут ход, то жизнь круто изменится не только у "разложенца", но и у нее самой. В ответ Альбина Зиновьевна развернулась и громко хлопнула алой "партийной" дверью.
Через неделю Андрея Ивановича исключили из партии и уволили с работы вместе с "разлучницей". В тот же день инвалид-фронтовик собрал вещи и переехал к своей новой любви в заводское общежитие, а когда изгоев попросили и оттуда, они сняли мансарду в стареньком доме на окраине городка.
*
Кэтрин сидела на подоконнике, и заходящее солнце сочными мазками рисовало сквозь шелк ее гибкое тело... Абсолютно предсказуемый и понятный доселе мир распадался в моих глазах на множество осколков, в каждом из которых виделись отражения людей, некогда сидевших за одним столом, а ныне ничего не значащих друг для друга. Вот седой инвалид в холодной мансарде положил голову на колени юной женщины... Вот белокурый юноша листает в читалке атлас истории Средиземноморья. Кажется, он слегка пьян?! ( Кэтрин сказала мне о том, что Алик стал регулярно выпивать)... Вот властная дама в образе гостиничной коридорной (Альбине Зиновьевне пришлось срочно устроиться на работу, чтобы кормить себя и дочь)... А вот и сама зеленоглазая ведьмочка, цитирующая мне по памяти сказку Оскара Уайльда: "Чего же ты хочешь, мой хорошенький мальчик?! Чего же ты хочешь?! ...Моим колесом я могу свести с неба Луну, и в кристалле покажу тебе Смерть. Чего тебе надо? Чего тебе надо? Открой мне свое желание, и я исполню его, и ты заплатишь мне, мой хорошенький мальчик, ты заплатишь мне красную цену!.."
И что меня совсем ужаснуло, так это то, что в тех же мерцающих осколках, я увидел будущее каждого из нас.
Я увидел себя в горах, под огромными азиатскими звездами, перебирающего четки автоматных патронов, увидел парализованную Альбину Зиновьевну, умирающую в больничной палате, и ее бывшего мужа, угасающего на руках двух молодых женщин - дочери и новой жены... А потом я увидел двухэтажное здание сельской больнички, увидел настолько явственно, что поднялся по лестнице на второй этаж и без стука отворил дверь в кабинет главного врача. За офисным столом, сидел в кресле светловолосый мужчина лет сорока, уронив голову на компьютерную клавиатуру. В пепельнице еще тлел окурок сигареты, рядом стояла наполовину пустая бутылка коньяка, но мужчина был мертв. Алик умер так недавно, что на мониторе еще не успела погаснуть страница из его наивной исторической книги...
Пройдет пятнадцать лет, и Кэтрин расскажет мне обо всем этом по телефону, а пока я пытался разглядеть в колдовском калейдоскопе будущее самой Кэт, но услышал только песенку, напеваемую потусторонним девчоночьим голосом:
День проходит без следа - кап-кап...
Ночь проходит, не беда - кап-кап...
Между пальцами года
Просочились, вот беда...
Между пальцами года - кап-кап...
*
В нахлынувшей темноте она соскользнула с подоконника, взяла меня за руку и повела на кухню.
- Это виски! - сказала Кэтрин, не зажигая свет, и поставила на стол прямоугольную бутыль, - Шотландский виски... Остался от отца... Ты когда-нибудь пил виски? И я не пила! Ты ведь выпьешь со мной, мой хорошенький мальчик?! Ты ведь выпьешь со мною?!
Кэтрин перенесла в нашу ночь драматическую сказку Уайльда. Поочередно из горлышка мы пили скотч, молча смотрели друг другу в глаза и не пьянели.
- Разбери мою постель, - сказала Кэт и легонько подтолкнула меня к выходу.
... Я стоял посреди ее комнаты, освещенной неоном уличного фонаря и пытался понять, ослышался я или нет...
Из ванной доносился плеск воды, а потом в комнату вошла обнаженная Кэтрин. Так входит в каземат расстрельщица с дымящимся револьвером в руке, чтобы выбрать из стада содрогающихся в малярийном ужасе узников очередную жертву. Кэт посмотрела на свою нетронутую постель, потом на меня, усмехнувшись уголками губ, сорвала покрывало вместе с плюшевыми игрушками и швырнула на пол...
- Я хотела, чтобы ты был у меня первым, - прошептала она на прощание.
В седьмом часу утра я тихонько вошел в свой дом и увидел маму, сидящую на кухне у окна. Я сразу догадался о том, что мама не спала и всё знает, и не только потому, что так устроена жизнь в провинциальном городке. А ведь я даже не сказал ей, куда уходил!..
Я молча сел напротив и некоторое время мы слушали гимн Белорусской Советской Республики, который всегда звучал из динамика поутру вслед за гимном СССР.
- Теперь ты должен на ней жениться, - сказала мама и выразительно посмотрела мне в глаза.
*
В последний день каникул я шел на свидание с Кэтрин в августовской темноте. Альбина Зиновьевна в этот вечер была дома и Кэт пожелала, чтобы мы встретились "за околицей" на выходящем из города шоссе.
Незнакомая мне девушка стояла на асфальте, щурясь от фар проходящих машин. Впервые я увидел ее не простоволосой, не сидящей в пеньюаре на подоконнике, а в том самом вечернем выпускном (черном!) платье, с ароматом неведомых духов.
"На шпильках" Кэт оказалась настолько высокой, что я снова задрожал дрожью человека, поставленного "к стенке".
- Ничего не бойся, мой хорошенький мальчик!.. Это совсем ничего не стоит... Совсем ничего не стоит для нас обоих, - засмеялась Кэтрин и, взяв меня за руку, повела по автостраде в ночь...