Уникальные и поражающие воображение невероятностью описанных событий воспоминания Каро Мартиросовича Хачатряна ( 1901 - 1983), - армянина-мушинца, волею судьбы оставшегося в живых, потеряв почти всех своих родных и односельчан, проходя все мыслимые и немыслимые круги ада геноцида.
Честная, горькая, но внушающая веру в силу Человека летопись, которую оставил своим потомкам Каро Мартиросович, разделивший и переживший вместе с Родиной последующие жестокие удары судьбы того времени - репрессии конца 30-х, потерю трёх собственных детей и не только не сломленного горем, трудностями, лишениями, но и победившего их, выстоявшего под всеми ударами судьбы благодаря несгибаемой воле и большой силе души.
Наша деревня
В губернии Ахдзнеац Багеш ( Битлис), уезда Татик в одноимённой долине, расположенной у подножия окаймляющих её покрытых зелёнью гор располагались армянские деревни Пас ( также Двойной Крест), Мочконк ( или Мочконис), Грек, Цлкан и Клхок вперемежку с курдскими деревнями. Через долину протекала берущая начало в горах бурливая речка Татик.
Наша деревня Клхок ( Калхог) находилась в восточной части этой живописной долины, прямо на дороге, поэтому направляющиеся из Битлиса в город Хизан и обратно все караваны, всадники и пешие путники, перемещающиеся турецкие войска и жандармы, пересекая долину, в конце концов оказывались у Клхока, где заканчивалась административная граница уезда Татик. Так что, если путников настигала ночь, они должны были оставаться на ночлег в нашей деревне, а потом поутру продолжить свой путь по горным тропам.
Клхок и до геноцида подвергался притеснениям со стороны варваров. Деревня обязана была кормить оставшиеся на ночлег войска. Ещё более нагло и мерзко вели себя турецкие жандармы, которые, угрожая жителям деревни, требовали жареных кур, жирные блюда, а утолив свой волчий аппетит, творили безобразия. Что мог противопоставить этому безоружный, несчастный крестьянин? Кто слушал его жалобы?
Оттого, что деревня находилась на окраине, она часто подвергалась нападениям разбойников. Грабители хватали людей, проходящих по прилежащим к деревне горным тропам и присылали ультиматум, требуя большой выкуп за них, угрожая смертью заложникам в случае неуплаты. Когда такая весть достигала деревни - горе входило в каждый дом. Со всей деревни возносились к небу скорбный плач, молитвы, перемежающиеся проклятиями в адрес творивших зло. Но помощи ждать было неоткуда, и каждая семья отдавала для выкупа, что имела - дорогие ожерелья, украшения, золотые серьги невесток, деньги. Получив требуемое, разбойники, в конце концов, возвращали заложников, а когда через несколько дней история повторялась, и выжатое, как губка, село не в состоянии было собрать выкуп, - заложников убивали.
За год до геноцида в деревню был назначен особый дозорный для пресечения разбойничьих нападений: на короткое время нападения прекратились. На эту меру, после многочисленных жалоб, турецкое правительство пошло, скорее всего, под давлением журналистов и иностранных наблюдателей.
Клхок был расположен так близко от Битлиса, что в один и тот же день люди пешком добирались в город за покупками и засветло возвращались. Несмотря на ежедневные соприкосновения с городом в деревне царил патриархальный уклад жизни.
В детстве мне казалось, что кроме нашей деревни другого мира нет. Когда наступала весна, склоны соседних гор покрывались зеленью и на них всходили несущие в себе все цвета радуги яркие цветы. Королевой среди горных цветов была, конечно, нунуфар - жёлтый цветок, обладающий пьянящим ароматом и появляющийся после подснежников. Мы, деревенские дети-сверстники, поднимались на близлежащие склоны гор, собирали нунуфар в букеты, но никому не отдавали, а дарили церкви, устилая цветами ризницу.
Когда я немного подрос, то стал подниматься со склонов гор на их вершины, добираться до более дальних гор, с которых моим глазам открывалась восхитительная и незабываемая картина: дивная неповторимая красота и чарующая прелесть горного пейзажа. Не только долина, но горы были богаты кристально-чистыми родниками с холодной водой, а изумрудная зелень и многоцветный ковёр из красочных цветов доводили общую картину до совершенства. Отовсюду доносилось восхитительное пение птиц, их трели, оживляющие пейзаж, и человеку казалось, будто он в раю. Здесь росли употребляемые в пищу травы, не только обладающие прекрасным ароматом и целебными свойствами, но и большой калорийностью. Они составляли значительную часть рациона обитателей деревни. Например, ХАВИРЦИЛ: его листики - широкие, а между ними прорастает вверх сине-зеленоватый стебель, - плоский, шириной в два сложенных больших пальца. Кисловатая мякоть стебля весьма приятна на вкус. А стебель ХОНДАКА, наоборот - круглый и полый. В отличие от ХАВИРЦИЛА, он - сладкий на вкус при снятой корочке. Мандак жарят на масле, предварительно отварив, а КАНГАР мариновали и употребляли, как соленье.
Под валунами в наших горах куропатки устраивали гнёзда. А по крышам деревенских домов и улочкам свободно сновали по своим делам сизые голуби, которым никто не мешал. Их не обижали: охотиться на них считалось грехом.
***
Наша деревня жила как единая община. Хотя имелось личное хозяйство, но если у кого-то не было тягла, или не было в доме мужчин, то их поля обрабатывали своми волами те, кто располагал всем этим: сеяли, пропалывали, скашивали и сдавали урожай беспомощным или попавшим в затруднительное положение односельчанам. Каждое хозяйство имело прилежащий к дому садовый участок, которым пользовались и те, кто был лишён даруемых землёй возможностей. Исключение составлял орех, к которому никто не должен был прикасаться без разрешения. Ореховые деревья находились неподалёку от деревни, в ущелье, по которому протекала речка Татик.
Днём, по понятным причинам, было невозможно подойти к деревьям. Воровать можно было только по ночам, но про "ущелье злых духов" сочиняли такие ужасные байки, что никто не решался прикасаться к ореховым деревьям. Вот что, например, рассказывали: якобы злые духи всю ночь празднуют свадьбу, а невеста сатаны одевается в украденные из деревни одежды. Потом, утром, взятая напрокат одежда опять оказывалась в сундуках молодых невесток с пятнами от яств со сатанинского свадебного стола.
В деревне жил человек по имени Петрос. Однажды, Пето, в моём присутствии, рассказал, что предыдущим днём он, возвращаясь с поля, на дороге услышал козлиное блеяние.
- Я обернулся,- рассказывал он, - и увидел перед собой козла. Схватил его, набросил ему на шею верёвку, и потащил за собой домой. Когда подошли к деревне, козёл вдруг натянул верёвку, показал сверкающие зубы и сказал: "Пето, правда, что мои зубы козлиные?". А потом исчез.
Того, кого поймал Пето, посчитали "сатаной" в козлином обличье.
Кто осмелился бы после подобных рассказов воровать с ореховых деревьев? Но вот мой старший брат Рубен, напрочь игнорируя леденящие кровь истории про сатану, каждую ночь шёл в "ущелье злых духов", собирал орехи и с богатой добычей приходил домой.
А однажды ночью до слуха одного из деревенских жителей, проходившего мимо "ущелья злых духов" и направляющегося домой, донёсся кашель сидящего на ореховом дереве Рубена. И тот, перепуганный насмерть, примчался домой на одном дыхании, упал у тонира, высунув язык. Вокруг него собрались испуганные родственники, позвали соседей. Наконец, придя в себя, он рассказал, что своими глазами видел сатану на ореховом дереве. Этот "смельчак" по имени Санатрук был горделивым деревенским жителем, постоянно нахваливающим себя. От страха он серьёзно заболел. Чтобы "перебить страх" его отвезли в Чудотворный Храм Святого Айрапета Антанака, который находился в селе Мочконк и ... вылечили.
*****
Курдские и армянские пастухи пасли скот на одном и том же поле, каждый в пределах своих границ. Однако, достаточно было одной маленькой искорки, чтобы вспыхнула драка. А повод всегда находился: скот переступал границы и с той, и с другой стороны, - и вот, пастухи начинали обмениваться оскорблениями, обвиняя друг друга в "нарушении границ". Оскорбления сменялись пращой. Основой пращи была небольшая вязаная лента, которой драчун несколько раз обвязывал голову и, крепко придерживая этот конец нити, отпускал другой конец. Камень вылетал из пращи с большой скоростью, и, достигая противника, обрушивался на него с такой силой, что сбивал с ног. После дистанционной борьбы пращами, возбуждённые пастухи сбегались для рукопашной, огревая друг друга не только кулаками и камнями, но дубинками из толстых дубовых ветвей. Дело доходило иногда и до ножей. После драки раненые и выдохшиеся участники возвращались на "исходные позиции". Моего старшего брата Рубена прозвали "пожирателем душ противника", потому что, завидев его, курды в страхе разбегались, оставляя на "поле боя" свои войлочные шапки, чарыхи (кожаная обувь, наподобие мокасин) и сшитые из материи ремни.
******
Однажды, купаясь в реке, я почувствовал сильную боль в животе. Услышав мой плач, ко мне подошёл наш сосед Манук, поливавший в это время свой надел на поле. Обняв за спину, он приподнял меня и сильно встряхнул. Боль в животе усилилась. Манук, как говорится в армянской пословице, вместо того, чтобы подправить бровь, вынул глаз: стараясь убрать боль у меня в животе, он вывалил пупок с места. Без сознания меня доставили домой и срочно позвали из соседнего села одного курда, славящегося своим умением вправлять пуп. И вот, что тот сделал: взял глиняный кувшин, наполнил его каким-то средством, потом, уложив меня на спину, приложил горлышко кувшина к пупку. Я сразу почувствовал, что мой пупок постепенно входит в кувшин. Потом курд двумя руками взялся за кувшин и с силой рванул. Я поднялся, прилипнув, вслед за кувшином , но, в следующее мгновение кувшин остался у него в руках, а я рухнул обратно в постель. Боль сразу же прошла. Курд вставил мне пупок на место...
*****
В Клхоке справляли разнообразные праздники - как христианские, так и языческие: масленицу, пасху, освящение воды за день до пасхи (джорхнек)... Особенно интересным был Трндез - праздник Сретения, который справлялся в феврале. Уже за месяц-два до праздника крестьяне готовили специальным образом толстые дубовые ветки: опускали один конец в полыхающий тонир, пока кора на них слегка не обугливалась. Потом эти ветви мочили, и затем, положив на землю, слегка отстёгивали и удаляли кору на обугленных участках. Обработанный подобный образом деревянный материал после обсушки загорался как лучина
Их хранили до того дня, когда должен был зажжён священный костёр.
Вся деревня разжигала костёр в одном месте, и следовательно, читатель наверняка догадался, как много концентрировалось топлива и каким мощным было пламя. Вокруг костра плясали и пели подростки, девушки на выданье, молодые невестки. Молодые женщины, страдающие бесплодием, бесстрашно прыгали через костёр, получая ожоги, но с верой, что совершив этот обряд, они избавятся от бесплодия. А мужчины, выхватывая горящие головешки из костра, бежали с ними в руках в покрытые снегом поля и втыкали их в свои наделы, будучи убеждены, что это поможет взрастить богатый урожай.
В темноте вырисовывалась весьма интересная картина из движущихся издалека огоньков.
И вот крестьяне, воткнув в свой надел головешку из священного костра, возвращаются домой. А их наделы в поле продолжали светиться в темноте. Но вот какое диво вдруг случилось однажды - огни с поля начали двигаться, удаляться, а потом остановились немного поодаль.
Светящие головешки, в самом деле, двигались, правда, несамостоятельно, - это верующие курды забрали их с наделов армян, чтобы воткнуть у себя на поле.
*****
Дома в Клхоке строились из булыжников и глины, без штукатурки. Они были непрочными, разрушались от ливней, продолжительных дождей. Стены были по два-три метра в высоту без окон. От стены к стены квадратами устанавливались брёвна, на которые затем накладывали новые. Таким образом, последовательно уменьшая площадь квадратов, получали коническую крышу. Брёвна покрывали плотной массой тростником или ветвями, засыпали толстым слоем земли и утрамбовывали.
Верхушка конуса крыши оставалась непокрытой - единственный источник света в дневное время. А зимой, сберегая тепло, это
отверстие прикрывали крышкой. Ветви, которыми устилали крышу, немного выступали за стены.
На конусобразной крыше не накапливалась дождевая вода, стекая по ветвям, как по желобам, предохраняя дом изнутри от просачивания влаги.
Внутри дома находились также и домашние животные, которые входили через одну дверь с людьми, но содержались в помещении, огороженном деревянной стенкой от людской половины, - в хлеву. Что заставляло людей жить вместе с животными? Неужели было невозможно отстроить хлев совершенно отдельно? Разумеется, возможно, - но, при таком варианте крестьянин не опасался воровства скота и было теплее зимой.
Экстременты скотины выходили через отстойное отверстие внизу стены хлева в специально выкопанную яму, куда вываливался и мусор из хлева. Содержимое этой ямы затем использовалось в качестве удобрения полей.
Купались люди в хлеву, нагревая воду в тазах на тонире. Вода выходила через то же отверстие, но текла по скосу не в яму, а попадала в протекающую рядом с домом речку.
******
Под крышами домов свивали гнёзда скворцы, выводили своих птенцов. Однажды в свитое под крышей нашего дома гнездо проползла змея и проглотила птенцов. Их мать металась вверх-вниз, всхлопывая крыльями, подлетала к гнезду, издавая раздирающие душу пронзительные крики. А когда её птенцы навечно замолчали, она в бессильном отчаянии бросилась на острый выступ крыши и бездыханная упала на землю.
Отвратительное пресмыкающееся с разбухшим брюхом сползло вниз в хлев и просочилась через отстойное отверстие наружу, чтобы напиться воды из речки. И там её прикончили возвращающиеся с поля крестьяне. Но моя мать была недовольна, что убили "нашу домашнюю змею", которая всегда жила в брёвнах потолка и была чем-то вроде талисмана для нашего очага.
В деревне пшеницу сеяли как весной, так и зимой (озимые сорта), а также просо и рожь. Как ни странно, ячмень не возделывали, потому что не содержали лошадей и в обиходе не использовался ячменный хлеб. Культивировали также чечевицу и горох, а рядом с домом сажали фасоль. Выращивали также картофель, на его же грядках засевали кукурузу и подсолнечник. Обильный урожай давали кормовые травы: люцерна и эспарцет. Семена эспарцета особенно ценились, поэтому крестьяне с особой тщательностью ухаживали за ним и получали солидный доход от продажи его семян. А перекупщики из Битлиса, наверное, имели большой куш с его перепродажи.
В нашей деревне содержался только крупный рогатый скот: коровы, волы, буйволы.
Несмотря на отсутствие образования, крестьяне были в своём деле очень опытными и умелыми. Подлежащие севу семена тщательно просматривали зимой девушки и молодые жещины, собираясь вокруг выкопанного в земляном полу крестьянских домов неглубокого очага. Они вручную выбирали сорняки и испорченные экземпляры, готовя для засева отборный семенной материал.
Поля удобрялись по всем правилам земледелия. Кроме навоза, заснеженные ещё поля ранней весной засыпались золой из тонира, не только удобряя и утолщая этим слой земли, но и ускоряя процесс таяния.
Обрабатывали землю деревянными плугами. Это была видоизменённая соха, к краям которой прикреплялись деревянные дощечки, говоря другими словами - "крылышки". Если обычная соха только создавала борозду, то усовершенствованное устройство уже наворачивало и слой земли сверху благодаря "крылышкам", как настоящий плуг. И называлось поэтому деревянным плугом. Обработанный слой засевался, затем его подвергали боронованию. Борона представляла собой собранное из ветвей устройство, в которое впрягали волов; вставая на него, люди бороновали засеянные поля. Борона превосходно раздробляла твёрдые комья, разравнивала землю и вгоняла поглубже семена. После этого выкапывались ирригационные канавки и поля начинали орошаться.
Когда ростки уже начинали куститься, наступало время их прополки и удаления сорняков. В конце концов собирали богатый урожай.
В нашей деревне не было телег на колёсах. Их заменяли "бахилы", у которых вместо колёс были полозья, наподобие санок. Тащить гружёные "бахилы" по каменистым дорогам было настоящим мучением для волов.
Уборка урожая осуществлялась серпами. Связанные снопы тут же уносились и укладывались в скирды. После обсушки начиналась молотьба без какой-либо молотильной доски или жерновов: снопы развязывались и разбрасывались по гумну, по ним прогоняли скот до тех пор, пока колоски полностью не растирались и не превращались в солому. После этого солому развеивали по ветру деревянными лопатами с широким концом, добиваясь, чтобы более тяжёлые зёрна полностью отделились от лёгкой высевки. В 1913 году в деревню завезли веялку, благодаря которой отпала необходимость ждать ветра и вручную обвеивать зёрна.
Очищенные зёрна собирались на току или на поле под ответственность специального надзирателя. Крестьяне не имели права уносить зерно домой, пока не придут "продовольственники". Последние измеряли зерно особыми деревянными ковшами: девять ковшов доставались крестьянину, а десятый - государству.
Моя семья
В Клхоке не было священника. Для отслуживания мессы, совершения обрядов венчания, крестин, похорон приглашались священники из соседнего села, что было очень накладно для жителей нашего села. А если по каким-то причинам священник опаздывал, то не служились мессы, отсрочивались венчаяния и крестины, и самое ужасное - не хоронили мёртвых.
На руках моего отца - Мухси Мартироса, были наколоты изображения сцен рождения и распятия Христа. Он учился в Константинополе, имел прекрасный голос и был непременным участником всех церковных обрядов. По этой причине деревенская элита откомандировала моего отца в Иерусалим для получения им сана. Но до Иерусалима мой отец не дошёл, подвергнувшись по дороге разбойному нападению. Избитый, полураздетый, но, к счастью, живой, - он вернулся домой.
Мой отец был земледельцем, мастером на все руки , неплохо столярничал. А так как он был единственным грамотным человеком в деревне, то тайно обучал у нас дома армянскому языку не только своих детей: меня, моих братьев Рубена и Хачатура, сестру Маро, но и двадцать семь племянников - детей четырёх своих братьев ( Манука, Саркиса, Аво и Саака), своей сестры и сестры моей матери. Кроме того, с нами учились и многие соседские дети.
Однажды Маро нечаянно сбросила нашего пятилетнего брата Хачатура с крыши. Моя сестра от страха чуть не умерла, но, к счастью, у Хачатура пострадала только шея.
Родители в полном отчаянии, со слезами внесли его в дом, уложили и дали обет отвести брата в храм Святого Антанака Айрапета, в надежде на чудесное исцеление. Остригли светлые кудри брата и пустились в дорогу. Добравшись до места через два часа, они три раза обошли храм кругом, зарезали барана в качестве жертвоприношения..
Обет был выполнен, - и Хачатур через некоторое время поправился. Маро вышла замуж в соседнее село, при прополке крапивы её смертельно укусила змея. Она был праведна и счастлива: её обошли ужасы геноцида.
Спустя несколько лет мой отец снова отвёл Хачатура в храм Святого Антанака Айрапета, на этот раз для обучения в тамошей семинарии. Через неделю отца срочно вызвали. С Хачатуром приключилась беда. Во время Большой Пасхи он зашёл вечером со Священным Писанием (являющимся единственным учебником) в молельню семинарии помолиться и зажечь свечу. Когда он начал вслух читать "Верой верую", включающую в себя 24 абзаца, то после того, как он дошёл до шестого, вдруг большой крест алтаря сдвинулся с места и перевернулся. Потерявший от страха сознание Хачатур распростёрся на полу. На шум прибежала работница храма ( наша тётя Сатеник, сестра матери) и с трудом привела его в чувство. Ни на один её вопрос он не смог ответить - отнялся язык. Дар речи вернулся к Хачатуру только при виде отца. Когда Хачатур показал на перевернувшийся крест, отец, поправив крест, без колебаний взял сына за руку и привёз домой. Мой брат пролежал два месяца в постели и навсегда отказался от учёбы.
Мой старший брат в 1914 году поехал в Стамбул на заработки. В день его отъезда моя мать Нубар до позднего вечера не заходила в дом, горько плача во дворе. Я её утешал, говоря обнадёживающие слова, что Рубен через год вернётся. А она твердила: "Нет, сынок, я его больше никогда не увижу..."
Так и случилось... Мы Рубена больше не видели.
Когда наступал вечер, мы зажигали масляную лампу. Под неясным, мерцающим и дымным освещением крестьяне, усевшись за выкопанным в земляном полу очагом, рассказывали сказки, но чаще истории о сатане. Эти истории приводили меня в ужас, и я дрожал от страха, продолжая, однако, слушать. А когда кто-то вставал, и его место занимала зияющая чёрная пустота, я начинал истошно вопить, падая на пол, закрывая своё лицо, пока кто-нибудь не усаживался туда обратно. После пережитого страха от этих россказней меня в постели обуревал уже другой ужас. С детства меня мучила бессоница, и, когда домочадцы засыпали, мне начинало казаться, что воры, разобрав стену, входят внутрь. ( Такие случаи происходили часто. Разбойники, разобрав стену, входили в хлев и угоняли скотину. А при оказании сопротивления, хозяев убивали.) Вот поэтому я и не мог заснуть по ночам, и, обливаясь холодным потом под натянутым поверх головы одеялом, встречал рассвет.
Мне казалось, что разрушают стену нашего дома. В ушах раздавались удары кирки, звук сыпающихся камней, - я начинал вопить, будя спящих и наводя панику, мол, стену разрушают. Отец и братья вскакивали с постелей, но, проверив всё и убедившись, что никакой опасности нет, - начинали успокаивать меня. Однако ощущение опасности душило меня непрекращающимся кошмаром, не давая сомкнуть глаз по ночам.
А однажды я спросонья, крепко обняв подушку, ходил кругами вокруг раскалённого тонира, и свалился в него, потеряв равновесие от внезапно наступившего головокружения. Успел закричать и позвать мать, - а что было потом: не помню.
Меня выхватили из пламени. Я получил сильные ожоги и чудом выжил. Но на всю жизнь остались страшные рубцы от заживших ран.
Как-то раз мы с матерью, держась за руки, понесли обед отцу, косившему на поле траву. Отец отложил работу, умылся в канавке и сел за обед. В этот момент я тайком взял серп, подошёл к канавке и стал точильным камнем затачивать лезвие серпа. Держа серп в левой руке, точил его правой, и тут яркая канарейка села на землю рядом с моей ногой. Инстинктивно взмахнул серпом по ней. Птичка взлетела, а серп вонзился в покрытую рубцами от ожогов кисть руки. Его острый конец, войдя с одной стороны руки, вышел с противоположной. Превозмогая острую боль, попытался вытащить серп, - безуспешно. И отец, утоляющий голод, и мать, занимающая его приятной беседой, сидели ко мне спиной, как вдруг их всполошил мой отчаянный крик. Отец подошёл, вытащил серп, и тут кровь хлынула из раны. Он, не мешкая, сорвал люцерну, растёр её камнем, положил растёртую массу на рану и завязал её. Кровотечение сразу же прекратилось. Впоследствие узнал, что люцерна содержит в себе много йода и незаменима для оказания первой помощи. (В домашних условиях кровотечение останавливали пеплом от сжигания ваты или материи.)
Три недобрых предзнаменования
Представьте себе чистый голубой небосвод, резвящихся детей на лоне мирной удивительной природы, переливчатые трели птиц - и вдруг опускается мгла, исчезает солнце, появляются звёзды в чёрном небе. Раздаётся рёв обеспокоенной скотины, а птицы замолкают... Так случилось в один день, когда я купался в реке. Суеверные жители деревни переполошились, отовсюду раздавались постукивания, наподобие барабанных, люди били в жестяную посуду для того, чтобы "похитившие солнце дэвы" испугались и исчезли...
Отец без промедления пошёл в нашу церковь Св. Геворка и начал бить в церковный колокол. Немного спустя уже все жители деревни в один голос начали читать "Отче наш" и молить Бога о возвращении солнца.
К счастью, полное солнечное затмение было недолгим. Вскоре появилась небольшая светящаяся дуга, которая постепенно увеличивалась в размерах, и через некоторое время небесное светило полностью освободилось от "цепей дэвов", получив прежний пламенный облик. Незнакомые с законами природы крестьяне перевели дух, однако, сочли этот событие плохим предзнаменованием...
****
Солнечный день: мы, деревенские дети резвимся на покрытом яркими цветами лугу, потом, уставшие, заходим в речку поплескаться и половить рыбу. Вдруг небо словно закрывают чёрным покрывалом, тускнеет свет солнца... Это летели чудовищные полчища саранчи, которые постепенно спускались и садились на созревшие злаки, гигантской косой мгновенно скашивая поле, оставляя после себя только огрызки колосьев. Опустошив одно поле, они мгновенно атаковали другое, уничтожая таким же образом всё, что росло там. Причём саранча была размером с воробья, и при столкновении с человеком наносила ему ранения. В этот год саранча уничтожила весь урожай злаков, обрекая деревенских жителей на голод.
****
Необычным было также появление гиганской хвостатой кометы в 1913. Помню, как мама разбудила меня, пожелав отвести меня в церковь ни свет ни заря. Только вышли из дому, как заметили на востоке огромное хвостатое "чудище". Хотя его "голова" и была уже на линии горизонта, но хвост, образованный излучающими пучками света, был ещё за горой. Огненный шар до тех пор оставался на небосклоне, пока не взошло солнце и не заставило его потускнеть под действием своих лучей. Это была поразительной красоты комета Галлея, которая подходит к земле раз в 75 лет. Крестьяне же это событие восприняли однозначно, как предвестник войны и разрушения их мира, их земли.
Геноцид
В один из зимних морозных вечеров 1914 года сельский староста привёл к нам на ночёвку трёх всадников. Мы зажгли тонир, разогрели обед для турок, а когда они нажрались, то обратили своё внимание на дочку брата моего отца Шаке, которая от рождения была слепой, но невероятно красивой с золотистыми волосами. Они набросились на неё прямо при нас. Девушка стала кричать и звать на помощь. Попытавшегося помешать им моего отца они избили, связали и бросили в хлев, не обращая внимания на удары яйцами, которыми мы с Хачатуром забрасывали их. И вдруг произошло чудо - в дверь резко постучали, и в дом вошли четверо фидаинов. В тот же миг они набросились на турок, разоружив их в мгновение ока. Растерявшиеся от неожиданности турки даже не попытались оказать им сопротивление. Фидаины избили турок до полусмерти, вывели их из дому и бросили в реку. После чего они удалились.
Начался призыв на Первую Мировую войну. Мой отец не подлежал призыву по возрасту, но его забрали на обслуживание дорог вокруг Башега.
В западной части города была церковь Хндир Катар, куда мой отец шёл каждую субботу ночью, чтобы утром присутствовать на воскресном богослужении. И в один день он упал в темноте, сломав ногу. Печальная весть дошла до нас, но кто бы осмелился в это смутное время поехать привезти его? В конце концов брат отца Манук взял это на себя. Пошёл к сельскому голове, попросил его о содействии, предложив крупную сумму денег. И тот снарядил двух курдов в качестве сопровождения. Была зима, снежная и холодная. Впрягли в повозку двух волов, устелили шерстяной кошмой и толстыми паласами, - и пустились в путь. С ними отправился также Хачатур. Через день они достигли места назначения и остановились прямо в церкви, удостоившись гостеприимства священника Погоса Вардапета.
А на следующее утро отправились обратно домой с отцом. После мытарств на дороге они, наконец, добрались до дома - нашей радости не было границ, но, как оказалось, она была кратковременной...
****
В нашей деревне покойников заворачивали в саван и хоронили без гроба, везя на кладбище в специальных повозках. Покойника укладывали в вырытую в земле яму, засыпали землёй, сверху накладывали камень. Погребальная повозка возвращалась и хранилась в самом дальнем углу церковного двора, дожидаясь другого покойника.
Я, приходивший в ужас от одного вида этой повозки, вдруг оказался окружён обезображенными мертвецами, которых никто хоронить не собирался.
Небо приобрело кровавый оттенок, отражая пролитую кровь на земле... Страшный ураган геноцида уничтожил наш мир ...
В один солнечный апрельский день 1915 отец работал на земельном участке недалеко от дома. В полдень, оставив волов пастись, он пришёл домой пообедать. А мне поручил пойти и присмотреть за волами. Волы спокойно паслись, когда я подошёл к ним - ничто не предвещало плохого. Немного спустя заметил, что со стороны соседнего курдского села по направлению ко мне едут всадники. Они приблизились, не произнеся ни единого звука и не обращая на меня никакого внимания, погнали наших волов впереди себя к своей деревне.
Я, плача и от страха, и от пропажи, побежал домой. Когда рассказал отцу, тот сначала не поверил мне, даже упрекнул меня, что я прибежал домой, оставив волов без присмотра.
Сокрушённый до предела, я повторил ещё раз, что произошло - тут, отец поверил мне, вытер мне слёзы и отправился было выручать своих волов.
И что мы увидели?
Со всех сторон из деревни угоняли скот курды из соседнего села Соливан. Отец, ещё не понявший, что происходит, сказал мне, чтобы я пошёл в эту деревню и присмотрел за нашими волами. Я, плача от предчувствия беды и испуга, всё же исполнил его волю. И многие дети из нашей деревни также последовали за мной. А пока мы бежали в курдскую деревню за своими волами, другой вооружённый отряд курдов стремительно ворвался в нашу деревню.
Как разрушительной силы ураган, сметающий на своём пути всё живое, так и эта свора за пару часов сровняла с землёй нашу деревню.
И не думайте, что людей милосердно расстреливали - ведь пули были дороже человеческой жизни... Безоружных людей загоняли в их дома, запирали двери и заживо сжигали...
Яркое солнце, птичье щебетание, аромат цветов, ещё утром утверждающие жизнь, теперь стали свидетелями разрушения и уничтожения.
Среди вошедших в нашу деревню мародёров был и знакомый отцу влиятельный курд из деревни Соливан. Ну, какое значение имеют знакомства во время резни? Курд, однако, наряду с кровожадностью оказался памятливым. Этот одноглазый разбойник Хасо не забыл, что мой отец был ему хорошим соседом, угощал у нас дома, помогал ему ремонтировать всякие деревянные вещи, часто бесплатно изготавливал для него новые. Да, палач, руководивший резнёй нашей деревни, запретил убивать моих родителей и вечером привёл их туда, где находился я. Мои несчастные родители, едва удерживаясь на грани разума и безумия от всего увиденного, - на их глазах мучительной смерти подверглись жена ушедшего в Стамбул Рубена и его полуторагодовалый сына Айрапет. Я очень любил Айрапета. Невинного малыша один нелюдь поднял в воздух и с силой разбил о камни.
Они рассказывали, что превратившиеся в зверей соседи разрезали животы беременным женщинам, гогоча над поднятыми на штыки зародышами, насиловали и тут же убивали матерей вместе с их детьми - пощады и жалости не было ни к кому...
Такой участи подверглись все армянские сёла губернии Татик - в течение нескольких дней всё было превращено в пепел: и дома, и их обитатели.
Курдский бек спрятал моих родителей на сеновале, а меня и брата переодел в курдскую одежду и объявил у себя, что мы - его приёмные дети ( у него было две жены и пятеро детей). Он предупредил, чтобы никто не посмел даже бросить косой взгляд в нашу сторону. С кинжалом на боку я показался себе очень неприятным.
Хочу сказать, что до геноцида в 1910-1913 гг. очень часто приходили в нашу деревню люди с Кавказа, уговаривали сельчан покупать оружие. Старший брат моего отца Саак, который уже давно обосновался в городе Фрезно и приехал в этот год, чтобы забрать нас в Америку, тоже убеждал и отца, и односельчан купить оружие - безуспешно, к сожалению. Дядя не смог вернуться в Америку и погиб вместе со всеми. Вероятно, что и в других деревнях предупреждали о грозящей опасности, но недалёкие крестьяне не верили в надвигающуюся катастрофу. Не продали своих волов, не купили оружия - и оказались зарезанными, как жертвенные бараны, не оказав никакого сопротивления...
Одноглазый Хасо оказался добрым: он не изменил наших имён и не подверг обрезанию. Две его жены относились к нам, как к родным сыновьям. Скрывающиеся на сеновале мои родители также видели от этой семьи участие и защиту, но, к несчастью, жить им оставалось недолго.
У Хасо было три взрослых сына, которые в 1914 обзавелись современным оружием: турецкими винтовками "кучичап", аналогичными русской винтовке Мосина. Во главе с отцом они наводили ужас на всю округу. И курды предательски донесли турецким властям, что Хасо спас одну армянскую семью и держит их на сеновале.
Турецкие жандармы приходили два раза с требованием выдать им моих родителей, - он им отказал. Бек вместе с сыновьями занял позицию, открыл огонь по туркам и прогнал их. Когда в следующий раз в результате перестрелки погиб жандарм, правительство послало целый военный отряд, которые для отстрастки разрушил это курдское село, стремясь запугать бека. И он, спасая от смерти всю свою семью, в конце концов, сдал им "гяуров" - моих отца и мать.
Мятежного бека и его сыновей разоружили и арестовали. Но вскоре отпустили, вернув оружие, отметив, что во время убийства армян они показали "героический пример".
Мои родители наряду с 500 другими армянами, которых немногочисленные совестливые курды пытались спасти, скрывая в своих домах, были препровождены в пустыню. Для сопровождения обречённых на смерть также были привлечены курды.
Когда сопровождающие вернулись, я узнал, что моего отца расстреляли, мать же в этот момент бросила в палачей камень и прокляла их веру. Звери тут же сбросили её с моста.
****
Со всей нашей деревни в живых остался я один - мой брат исчез после известия об убийстве наших родителей, и я считал его погибшим. Во время резни многим удалось убежать и ненадолго скрыться, но потом их находили и убивали. Через короткое время над всей округой Татик поднялся трупный запах.
Я не мог примириться со своей участью, бросая взор в сторону нашего разорённого села и, вспоминая родных, начинал плакать до наступления полной темноты в глазах...
****
Русские войска, на передней линии которых были армянские добровольцы под командованием Андраника, осенью заняли Битлис. Издалека до нас доносились разрывы артиллерийских снарядов. Мусульманское население было напугано. Турецкая армия, не оказывая сопротивления, в панике отступала и заставляла других делать то же самое. Разумеется, я не хотел идти с ними, но мой приёмный отец решил женить меня на своей младшей дочке Айше. Бедная девочка, хоть и была немного старше меня, ухаживала за мной. Она тайком приносила мне вкусную еду, не жалела для меня и своих жарких поцелуев.
Что я мог сделать? Навьючив на волов вещи первой необходимости и еду, караван отправился в Хизан. Мы шли через живописные леса, где обвивашие стволы дубов лозы винограда тяжелели от сочных гроздьев. Через два-три дня мы достигли Хизана. Город был переполнен пришедшими из других мест курдами и турками.
Запас еды быстро заканчивался, и начала проявляться дискриминация. Меня теперь не так кормили, как раньше. Еда предоставлялась родным, а на мою долю доставались лишь остатки их еды. Айше была бессильна сделать что-либо, за всем следили и контролировали.
****
Хизан был окружным центром, здесь жили курдские духовные лидеры - шейхи. Их земли обрабатывались бесплатно, а их скотину простой люд содержал бесплатно. Для шейхов бесплатно работали не только курды, но и армяне ( до геноцида). Шейхи имели право взять к себе домой любую женщину или девушку, держать у себя сколько захочется, а потом либо прогнать её, либо оставить у себя в гареме. Жёны шейха считались приобщёнными к райским благам, изнасилованные им - счастливицами, чьи мужья или отцы благословлены самим аллахом. Это являлось предметом гордости курдских мужчин...
В 1913 курдские духовные лидеры настроили свой народ против турецкого правительства, утверждая, что надо захватить город Битлис и основать независимое курдское государство. Шейхи убеждали свой народ, что они - святые, и по их приказу выпущенные турками пули из оружия поразят самих турок. Толпа, вооружённая палками и вилами, несколькими винтовками напала на Битлис и была разгромлена турками. Двенадцать мятежных шейхов были арестованы и проговорены к смерти через повешение в том же городе Битлис.
****
Прошли дни. Наступила весна 1916. Продукты закончились. Большую часть скотины зарезали. Для спасения от голода был только один выход - вернуться в Татик, выкопать захоронённое зерно. С такой группой отправили и меня.
Набрав мешки с зерном, группа собралась назад в Хизан, а меня оставили в селе Соливан. Справедливости ради надо сказать, что мне оставили немного зерна и утешали тем, что скоро сюда придут русские и спасут меня. Я несказанно обрадовался, хотя внешне не демонстрировал свою радость.
Весна была в самом разгаре. В полях созревал богатый урожай овощей. Кроме того, в домах деревни были схоронены запасы зерна, так что выжить было можно.
Шесть месяцев я оставался один-одинёшенек в покинутой округе Татик. Моя одежда превратилась в лохмотья, я стал похож на дикаря. Припрятанное зерно проросло и приобрело слащавый вкус. На поле уже вырос прошлогодний урожай озимых. В моём распоряжении были также ягоды. Я был единственный житель, а также хозяин "моего царства".
Повсюду были разложившиеся трупы. Спасаясь от волков, я по ночам прятался на крышах, засыпая под их вой. Самые дерзкие из волков пробовали подняться на крышу, карабкались по стенам, но заранее собранными камнями и палками я отгонял их. Раненые животные с воем скатывались вниз, а стая приходила в бешенство. Я же, гордясь своим успехом, упивался победой и ужесточал удары. Инстинкт самосохранения в борьбе за выживание придал сверхъестественные силы моему слабому существу.
Татик был буферной зоной. На западе располагались русские позиции, а на востоке - турецкие. Между их разведотрядами часто случались перестрелки. Несколько раз я пытался пройти к русским позициям, но меня, очевидно принимая за турецкого разведчика, обстреливали и я вынужденно отступал.
В один день я издалека заметил двух всадников, скачущих по "моей деревне". Призадумался: кто это - русские или турки? Если русские, то я спасён. Турки убили бы меня, но это тоже было своего рода спасением. Поэтому я храбро встретил их. По одетой на них форме, я понял, что это - турки. Они спросили меня, кто я и как попал сюда. Я им всё рассказал по-курдски. После этого они поинтересовались, что мне нужно. Я попросил их убить меня, сказав, что это было бы добрым поступком с их стороны. Они расчувствовались и снова спросили, чем могли бы помочь мне. Я ответил им, что, если они не хотят выполнить мою просьбу и оставляют меня страдать, то пусть хоть оставят мне спички. Подумал, что надвигается зима, а без огня не выжить. Турки оставили мне коробок спичек. Радости моей не было предела.
Теперь, когда у меня появился огонь, жизнь моя стала "царской". Теперь я употреблял в пищу варёные овощи и зёрна. Потом начал выпекать хлеб. В любом покинутом доме были жернова, а как молят муку и пекут хлеб я знал, наблюдая за своей матерью в её ежедневной работе по дому.
Человек никогда не удовлетворён тем, что имеет, всегда старается заполучить больше - закон природы. Во всех деревнях нашей округи полно было диких голубей, устраивающих гнёзда под карнизами крыш домов.
Соливан не был исключением. Что греха таить, решил воспользоваться этим, хоть и с опозданием понял, что порхающие днём в небе умные птицы вечером возвращаются в свои гнёзда. Днём я высматривал гнёзда, приставлял к ним по стене лестницу, а с наступлением темноты поднимался туда и вытаскивал из гнёзд пару голубей. Разумеется, при этом я учитывал и опасность от волков и был предельно осторожен. Добавлю, что поспел посаженный в прошлом году картофель, - очень богатый урожай. Таким образом, с продуктами у меня проблем не было. Я был властителем живописного уголка земли без подданных.
При всём этом я осознавал, что лето заканчивается, приближается дождливая осень и холодная зима. Огонь-то у меня был, но дров достать было невозможно. Кроме того, на крыше зимой не скроешься от волков.
Надо было во что бы то ни стало пробиться к русским войскам. Август заканчивался. В один день, когда я наслаждался яблоками, сидя на дереве, мой взгляд упал на руины моей родной деревни - сердце моё словно разрезали на мелкие кусочки. Вспомнил счастливые дни в кругу родных, ласки моих родителей. От плача чуть не задохнулся, вытер глаза, чтобы увидеть виднеющуюся вдали армянскую деревню Мочконис и находящуюся там историческую церковь, куда каждый год приходили молиться тысячи паломников, совершая жертвоприношения. Тогда же там организовывались многодневные гуляния. Перекрестился и попросил разрушенную святыню стать моей опорой. Воодушевлённый, спустился с дерева и пошёл не в "царство", а на запад с девизом: или сегодня приду к русским, или умру от пуль разведчиков.
И по течению реки Татик пошёл к заходящему на западе солнцу.
В полку Андраника
Солнце вскоре осталось за горой, - очень удобное обстоятельство для того, чтобы остаться незамеченным, хотя увеличился риск заблудиться или ошибиться в направлении. В конце концов, дошёл я до одной деревни. Потеряв страх, ходил по кривым улочкам, не думая о том, на кого наткнусь. Вдруг до моих ушей донёсся слабый стон. Меня сразу обуял ужас, который через минуту прошёл бесследно. Я взял себя в руки и, внутренне приготовившись ко всему, пошёл на звук стона. На земле лежал турецкий солдат, утопающий в своей крови. Догадался, что приближаюсь к тем, кого ищу. Я обошёл раненого, зашёл в ближайший дом и спрятался, убеждённый, что придут за раненым и заметят меня. Когда вошёл в дом, с удивлением заметил на кровати несколько пар мужской одежды. Кое-что из них использовал, чтобы прикрыть свою наготу, хоть и было это мне очень велико.
Вдруг послышались голоса. Мои предположения оправдались. Это были турецкие разведчики, пришедшие за своим раненым товарищем. Было ясно, что совсем недавно произошла перестрелка между русскими и турецкими разведчиками. Когда турки удалились, я вышел из укрытия и продолжил свой путь.
Взятые брюки были настолько велики, что я еле удерживал их на себе двумя руками. Немного пройдя, увидел рассыпанные на земле "папиросы". Я и не знал о существовании папирос - в нашей деревне мужчины курили самокрутки: вручную свёрнутые в бумажку листья табака. Подумал, что русские не успели выкурить папиросы из-за боя. Собрал окурки, чтобы потом подарить их русским, так как эти окурки показались мне большой ценностью по причине неведения.
Через некоторое время на пыльной дороге увидел свежие следы лошадиной подковы. Нагнулся и внимательно рассмотрел след: такого ещё не встречал, - значит, это была лошадь русского. Ещё больше меня обрадовала свежесломанная ветка на дереве - ближе и ближе были мои спасители. Поднялся на холм, - увидел оттуда ровную, покрытую
изумрудной зеленью долину, на которой были установлены палатки.
Уже были сумерки. Сердце у меня в груди учащённо забилось. Но где гарантия, что я вышел именно к русским? Вдруг из палатки вышли люди, трое из которых побежали ко мне. Когда они приблизились, я испугался не их винтовок, а необыкновенных и ужасных папах. Потом всё понял, успокоился и перекрестился. Они начали задавать мне вопросы, но я не понимал ни чужого языка, ни незнакомого армянского диалекта. Снова перекрестился и объявил, что я - армянин. Взволнованные, люди в невиданных папахах меня обнимали, крепко целовали. А когда увидели собранные мною "папиросы" и выслушали объяснения по этому поводу, то громко и долго смеялись. Тогда и понял, что такое папиросы и их окурки.
Я попал в войсковую часть армянских добровольцев, где командиром был Андраник. О храбрости знаменитого полководца слагались легенды.
Говорили, например, что пули не ранят Андраника, и когда он возвращается с боя, - то, как ни в чём не бывало, стряхивает со своего пояса попавшие в него, но не ранившие пули.
Меня отвели к Андранику. Когда полководец услышал мою трагическую историю, его глаза увлажнились. Он сжал кулаки, бросив несколько фраз о турках-убийцах, потом встал с места, обнял и поцеловал меня.
Мне дали новую одежду, показали врачу, по совету которого кормили меня только мясным бульоном, пока не очистится "одичавший" желудок. И неожиданно попросили сесть на коня и поехать в разведку, чтобы показать позиции турок. Я попросил не посылать меня обратно в ад, из которого едва выбрался.
Полководец всё понял и удовлетворился рассказами об особенностях обмундирования турок, их вооружении. Из этих рассказов они сделали вывод, что немецких солдат среди турок не было. Германия была союзником Турции и геноцид армян был осуществлён с её согласия...
Через два дня у меня поднялась температура - результат изменения пищевого рациона. После того, как я поправился, меня перевезли в генеральный русский штаб, находившийся в Битлисе недалеко от стоянки Андраника в местности, называемой Гюзалдара.
Историческое название Битлиса - Багеш. Этот город великолепно описан Раффи в романе " Искры". Великий романист назвал его "Каменным городом".
В этом прекрасном городе, кроме штаба и гарнизона никого не было. Турки сбежали, испугавшись расплаты за резню армян. В штабе ко мне очень хорошо относились. Мне дарили крестики, серебряные монеты.
Я был "сыном штаба", носил специально сшитую для меня форму. Часто гулял по городу, его садам. А вечерами, слушая музыку духового оркестра, чувствовал себя так, будто попал в волшебный сад.
Из приюта в приют
( сокращённо)
Но наступило время прощания с Багешем. За месяц я полностью окреп, и в штабе решили в сопровождении специального военного представителя определить меня в сиротский приют в городе Ван.
*****
В городе Ван произошло чудо - с любопытством разглядывая всё вокруг, услышал, как кто-то зовёт меня... Подумал, что сплю... Перед собой увидел солдата, который стремительно слез с лошади и со слезами на глазах бросился ко мне. Это был мой брат - Хачатур.
****
В Ванском приюте я пробыл всего несколько дней. Хачатур добился разрешения на мой перевод в Эчмиадзинскую школу-интернат.
Потом - детский дом в Ереване...
Университет...
***
От переводчика:
А далее, впереди - трудная, честная жизнь вместе со своим народом в Советской Армении, репрессии 1937, военное лихолетье 1941-1945 годов, потеря трёх собственных детей. И воспитание пятерых детей - прекрасный итог жизни, - пример настоящего непоказного мужества, перед которым низко-низко склоняешь голову...