....Вы знаете, люди совершено не задумываются о том, почему и как возникают стереотипы...
- Мужчина выдержал паузу - очень уж хотелось произвести впечатление на собеседницу. - ?
- Вот - лилии - "цветок чистоты" и много чего - то ещё,
- Так принято считать.
- Вот именно. А ведь это ядовитое растение. Попробуйте уснуть в комнате с букетом лилий - можете не проснуться.
- Ну зачем же сразу так - "не проснуться"
Женщина чувствовала - всё меньше и меньше нравится ей собеседник.
- Такие прекрасные цветы. - Если он сейчас скажет... И он сказал ... "Когда б Вы знали из какого сора...".... Дальше можно было уже не слушать... А мужчина продолжал со всё нарастающим энтузиазмом...
Ему подходит эта в меру молчаливая, знающая, судя по всему, себе цену, женщина. Вообще, ему импонировали обеспеченные женщины. А от этой исходит такое спокойствие достатка. Ему не нужна слишком богатая сожительницаа, но такая, чтобы не брать на себя заботу об её существовании - вполне ...
Женщина с трудом дотянула "положенное", как она посчитала, для первой встречи время и с облегчением распрощалась с очень довольным самим собой кавалером. Хорошо, что он пригласил её только прогуляться по набережной. - "Конечно, жаль упускать такую хорошую погоду", - согласилась тогда она. А ещё лучше, что смогла быстро отделаться от неинтересного ей - жалко потраченного времени - человека. Всё хорошо... "... война войной, но обед никто не отменял"...
И вот, наконец, на самом деле обслуживают в этом ресторанчике очень быстро - перед ней тарелка. На пол - стола тарелище с распластанной рыбиной. Рядом столовый прибор, тарелка поменьше с салатом - Ага, салатные листья, немного треугольничками порезанных огурцов, морковка - её порезали гораздо мельче, полоски красного болгарского перца, маленькие, разрезанные пополам помидорчики и ещё одна тарелка - с хрустящими, только что из духовки, политыми маслом с мелко порубленным чесноком, горячими, источающими невероятный аромат, лепёшками.
Прекрасно ... Но всё это - потом... Если вообще... Главное - вот она, дымящаяся, такая она горячая, прямо с гриля - рыба. Лежит, как будто тихонько постанывая, исходя нежно золотистым, маслянистым, наверное, сладким соком. Невозможно отвести глаз от этой красавицы...
И не замечаешь, как рот, в предвкушении долгожданного пиршества, наполняется слюной... А рядом - лимон. Свежий, упругий, в ярко-жёлтой пористой кожуре... Такое ароматное "солнце" - чуть-чуть придавить и увесистые капли прозрачного, с непередаваемым запахом - запахом настоящего лимона - сока орошают бледно-розовое мясо.
Вот теперь можно и приступить... Но, ни в коем случае, не торопиться - несколько раз повернуть тарелку - да, с начала - эту половинку, на которой остался, впечатался скелетик. Осторожно - рискуешь обжечься, но и не очень медленно - вторая половинка рыбы не должна остыть, начинаем... Конечно! Руками...
Нет-нет... сначала отделить, осторожно вытащив длинный верхний плавник-гребешок, одну половинку рыбы от другой. Теперь, всё также осторожно, перевернуть выбранную - ту, в которой остался хребетик, половинку на брюшко и тихонечко, придерживая шкурку - она ведь такая вкусная - чуть припалённая огнём, отделить плавники.
Теперь, снова перевернув тушку на спинку, а слюна уже ...полон рот... вынуть хребетик. Мясо, запекшееся тонкой хрустящей плёночкой между ребрышками, "стащить" с хрупких косточек, чуть придавив зубами. Кажется, всё? Желудок, глаза - полны предвкушением - уже трудно сдерживать себя... Но не оставлять же голову? В голове этой рыбёшки не так много съедобного, но то, что есть - ох, как вкусно.
Теперь - брюшко. Вернее длинные большие кости - рёбра. Аккуратно, стараясь, чтобы не осталось на них мяса, вынуть одну за другой. На тарелке, предназначенной для салата, растёт гора косточек. Теперь всё?
Лимон! Ещё раз сбрызнуть, разлетающимся веером брызг соком и... Всё! Больше мучить себя нельзя! Нежное, горячее мясо ласкает язык, щёки, нёбо, его, практически, и не надо жевать. Но и спешить, заглатывая кусок за куском, не стоит. Просто "вдумчиво", ни на что не отвлекаясь, сосредоточась на сиюминутном наслаждении этим, ни с чем не сравнимым вкусом и запахом, небольшими кусочкам, так, чтобы ни одной крошечки не осталось на тарелке продолжать трапезу.
Если удалось выбрать "правильный темп", то вторая половинка тушки не успеет остыть и, совершив над ней такое же священнодействие - сначала осторожно вытащив плавники из спинки, потом - "поработав" над головой, освободив брюшко от больших костей - рёбер, непременно!!! оросив соком лимона - в этой ярко бугристой толще осталось достаточно сока - можно ...
Эта половина не такая огненно горячая, да и желание - непреодолимое стремление по быстрее насладиться этой чуть сладковатой, розово - молочной мякотью уже не так нестерпимо.
Медленно - уже не надо себя ежесекундно останавливать - "голодны" только глаза, как будто любуясь, смаковать, всё так же ни о чём особом не думая - все органы чувств здесь - в тарелке, эту так неожиданно быстро исчезающую рыбью плоть...
Вот теперь отломать маленький кусочек всё ещё хрупкой, но не такой уж горячей лепёшки, вымакать им оставшийся на тарелке сок - победоносное сочетание рыбы и лимона...
Небольшое замешательство - взять кусочек огурца или морковки... Лучше - морковки...(это на мой вкус) И, откинувшись на стуле - оказывается он не так уж и удобен, со всё ещё помнящими вкус рыбы руками - они чуть липкие, терпко пахнущие...(конечно надо есть руками - без ножа и вилки - как иначе прочувствовать весь вкус) попросить чашечку кофе.
И пока готовят в раскалённом песке малюсенькую чашечку огненного напитка, успеешь помыть руки. (Влажные салфетки - совсем не то. Какое удовольствие подержать ладони под проточной водой. ) и подумать о том, как это удаётся повару и не сжечь рыбёшку, и довести до совершенно, абсолютно нужной готовности. Можно бы пойти на кухню - спросить. Не откажут
... Но пришла я сюда не учиться запекать рыбу на гриле, а есть её...
Теперь - как немного нужно "для счастья" и душевного спокойствия, можно чуть отстранено подумать о том, что произошло. Этот мужчина, уверена - он не хотел её обидеть, намерения были самые ... самые - он хотел "произвести на неё впечатление", как то "показать" себя. И не его вина, что их представления ...почти ... о многом не совпадают.
Несомненно, каждому человеку хотелось бы видеть около себя кого-то преданного, способного на заботу, ласку. Для мужчин это, возможно, даже важнее. Ведь те самые стереотипы не позволяют им быть слабыми, требуют мужественности, твёрдости. А ведь и им хочется, нужна и нежность, и поддержка. Осознание, что где - то есть человек - женщина готовая, способная простить, поддержать, пожалеть, приласкать...
Они тоже ... ищут... Может быть, я всё это придумываю... Откуда мне знать как, что чувствуют мужчины. Да и что толку в этом собирательном - "мужчины" ... Сама же ополчалась на стереотипы...
С наружи поднялся ветер. При совершенно чистом, без единого облачка, ярком небе море взорвалось высокими, свирепо - неукротимыми валами. Пробившись через многочисленные щели в выстроенном когда - то на скорую руку - "авось, пока постоит" - ресторанчике, ледяные порывы выгоняли немногочисленных посетителей.
Ветер. Вся вселенная, весь мир были одним огромным, всё поглощающим, всё сокрушающим на своём пути ветром. Но она бежала, вернее, думала, что бежит, прилагая неимоверные усилия лишь для того, что бы хоть немного, совсем чуть - чуть продвинуться... Но куда?
Теперь и она не могла бы сказать, понять где же, всё таки, находится... Она верила, безусловно, верила ... А вот во что...
Ветер, врывающийся в лёгкие, не позволяющий вздохнуть, мешал, путал мысли. Но, почему-то (она не помнила почему, но была твердо уверена...) её душа, она - не могли согласиться, смириться с тем, что происходило вокруг - в доступном её взгляду, её пониманию мире.
И она решила - решилась "уйти" - убежать ... Сбежать?... Она бежит, она добежит, она обязана это сделать... Ведь там, куда она обязательно должна добежать, всё будет другое, по-другому...
Как? Она не задавала себе эти вопросы. А, если бы и задала, то "ответов" не знала... Но - бежала, бежала, пытаясь преодолеть невозможное - несокрушимую стену ветра. Иногда, вдруг она - эта невидимая стена будто исчезала, позволяя продвинуться вперёд, чуть перевести дыхание и тут же возникала вновь, предваряемая жёстко - колючими, рассекающими кожу сумасшедшей силы ледяными порывами. В какой момент, она потеряла над собой контроль, когда силы окончательно оставили её...
Молча, беззвучно, как будто "выключили звук" и вместе с устрашающим, лязгающим воем ветра исчезли и все другие звуки, она обмякнув опустилась на колени, а потом, совершенно обессилев, и вовсе упала...
- ... Ну и что... и как ты это прокомментируешь?
- Ужасно болела голова, тело, как будто...
- Что это было?
- Я - что?
- От себя не убежишь, дорогая, - Дилан внимательно всматривался в её глаза.
- Тебе лучше?
- Так что это было?
- Ты не помнишь? Странно...
- Вот НЕ помню... Почему я здесь?
- Ты хотела убежать. Правда? Вот я и представил тебе такую возможность.
- Я ... не понимаю...
- Смоделировал. Это просто... Ну, не важно...
- Нет, важно! Как ты смел ставить надо мной эксперименты!!!
- Это для твоей же пользы. Пора снять "розовые очки".
- Не тебе решать, какие очки мне носить.
- И, всё таки, что тебя так не устраивает в нашей жизни?
Она недоверчиво - неужели его это интересует - посмотрела на Дилана.
- Если не трудно. - Кажется он - редкий случай, искренен.
- Мне не нравится, как люди, все мы живём.
- Очень хорошо. Это я уже слышал. А что именно? - Хочетпослушать? Пусть!
- Мы не знаем своей цели и предназначения. Откуда и зачем... Однообразная жизнь. Лишённая смысла жизнь в ... коробочках...(неожиданно пришло сравнение). Мне как-то бабушка рассказывала - перебила она саму себя, что, когда она была маленькой девочкой, у них не было игрушек и всё - кукольные дома, мебель для кукол они делали, по-разному склеивая спичечные коробки. Так вот, люди - мы живём в таких вот малюсеньких коробках.
- Образно! А где тебе хотелось, что бы мы жили?
- Не в этих ужасных чудовищах - городах. Сколько вокруг красоты - мне рассказывали - леса, поле, степь...
- Голубушка, да расплодились то мы как! Где на всех набраться лесов да полей! И кто этот "сказочник"? Такая интересная, молодая - и о чём? Тебе совсем о другом думать надо. Давно у тебя секса не было? От наглости неожиданного вопроса она чуть не задохнулась.
- Могу помочь.
- Иди ты! Обойдусь. - Она уже чувствовала себя достаточно отдохнувшей - странно - мышцы, всё тело болело так, будто этот было всамоделешное противостояние - бег против сбивающего с ног ураганного ветра - и засобиралась домой.
- Одна! - Твёрдо пресекая все поползновения Дилана проводить в "твой спичечный коробок", как толи пошутил, толи констатировал он.
Над землёй небосвод наклоняется вновь,
Как над чашей кувшин. Между ними любовь.
Только хлещет на землю не кровь винограда,
А сынов человеческих алая кровь.
Омар Хаям.
У моего Отца была я и ... веер.
Наверное, вернее так - Веер и я. Веер давал ему возможность существовать. Я же ни в чём не помогала ему. Обо мне он должен был заботиться.
Первые мои воспоминания - темнота и холод, холод и темнота. Две вещи, которые будут со мной всю жизнь. И, если темнота станет моей подругой, единственной подругой, то холод - так и останется моим единственным страхом...
Мужчина - он был моим Отцом, отдыхал днём. Обычно мы останавливались не очень далеко от какого ни будь селения, но так, что бы нас не смогли нечаянно обнаружить, а ночью,Он подхватив меня на руки - они мне казались огромными, мерил плавными шагами свой бесконечный путь.
Сидя на крепкой руке Отца, я казалась себе так высоко... чуднО - захватывало дух, как высоко... Ещё немного и я достану те яркие, улыбающиеся, подмигивающие мне огоньки - звёзды, или схвачу эту насмешницу, никак не дающуюся мне в руки, дразнящую меня луну...
Это в "хорошие" ночи. Но бывало и так, что не прекращался злой, беспощадный дождь, или над замёрзшей, скорчившейся землёй несся, сметая на пути всё в печальной ярости, божество - ветер. Тогда я пряталась, задыхаясь от страха, под полами тяжёлой чёрной накидки, невольно прислушиваясь к мерным ударам неукротимого сердца моего Отца.
В те ночи, когда мы никуда не шли, или Отец не уходил (обычно он не оставлял меня, предварительно не проверив, всё ли, как он считал, у меня есть), он много занимался - тренировался с Веером.
Когда я была совсем - совсем маленькой, видела - понимала Отца и Веер, Веер и Отца единым огромным чёрным, дающим мне пищу и защиту существом. Потом уже поняла, что это ( я ещё не знала, как это называется) - твёрдые лёгкие, покрытые чем-то скользко-блестящим планки, крайние с двух сторон были какие-то другие, зло-холодные, с плотным, опасно острым по краю, соединяющим их полотном, не были частью Отца - не были его телом, как ноги или руки, продолжением которых я и воображала Веер (так Отец называл это). Это - нечто другое... Не менее важное и ценное для Отца. Множество моих и детских, и более поздних воспоминаний связано с Веером...
Он был моим единственным другом и игрушкой. И, хотя, Веер был велик и тяжёл для меня, когда Отец отдыхал, положив его возле себя так, чтобы легко при необходимости схватить (я видела, как он это делал во время тренировок), я разговаривала с ним, рассказывала о том, что и как происходило за день, просила исполнить какие-то свои детские просьбы - ведь самым главным, главнее даже Отца (своей детской душой чувствовала я, как Отец относится к нему) был именно этот, то тяжёлый, то лёгкий, так странно из относительно небольшого, становившийся огромным ... Веер.
Потом, когда я стала старше и сильнее, смогла осторожно - чему-чему, а осторожности меня учить не надо было - ею была, буквально, пропитана вся моя жизнь - смогла поднять Господина Веер. И, держа его двумя руками, крепко прижавшись к нему - возможно, мы и были тогда одного роста - попыталась повторить так хорошо знакомые, столько раз виденные движения. За этим и застал меня Отец - я так была занята тем, что бы не потерять равновесие, обхватив Веер, что сделала несколько неверных, шумных движений.
Не могу сказать, что я испугалась - не знала я тогда, что можно бояться, что есть такое совершенно принижающее душу человека чувство - просто стояла и ждала, что скажет или сделает Отец. Он, тоже молча, некоторое время разглядывал меня, даже обошёл вокруг - как обычно ничего не отражалось на его абсолютно неподвижном лице. Но я то, знала его! И знала, что Отец сейчас скажет или сделает что-то хорошее
- Никогда не слышал, чтобы девочка (так я впервые узнала, что я - "девочка") работала с веером... И ты достаточно выросла (воткак!) - добавил он немного помолчав. - Если ты любишь веер и хочешь, я начну тебя учить.
Если бы Отец разрешил! Если бы было можно - я кинулась бы ему на грудь и, крепко прижавшись, сказала бы, как я хочу этого и как рада! Но - было нельзя! И я лишь сказала те слова, которых Отец ждал, то, что было позволительно сказать.
Так и текла наша жизнь. Мы шли - теперь я уже шла сама, приравнивая семенящие шажки к длинным шагам Отца - останавливались в небольших селениях или около них - тогда Отец исчезал куда - то по ночам. Однажды его не было очень - очень долго... Он не вернулся, как всегда, под утро, не пришёл он и на следующий день. Мне повезло - было самое начало осени - съедобные корешки, ягоды, грибы, вода из маленького ручейка...
Идти куда-то я бы не решилась, если бы даже и подумала об этом... Не знала я что такое эти люди, жившие в странных маленьких постройках, как, о чём с ними говорить... Да и предположить..., не уверена, приняли бы они меня и как... Мне было одиноко, но... - нет, теперь мне хорошо, слишком хорошо известноэто чувство! - не страшно.
Я была спокойна - Отец вернётся.
dd> И он вернулся. Вернулся спустя много дней - листья на деревьях начали желтеть и опадать, и без того редкий лес, в котором я жила, становился совсем прозрачным, и вот - вот меня могли заметить, приходящие за сухими ветками люди, да и ночи становились всё холодней... Отец вернулся... каким-то не таким... В глубоко - глубоко запавших глазах было что-то странное - не его. Я рассказала - Отец спросил, о том, как жила, что делала, он выпил воды - мне нечего было предложить путнику, и мы пошли...
На этот раз, шли мы не очень долго и, к моему удивлению, Отец только посмотрел на меня, предвосхищая возможные вопросы, пришли к большому строению - "замок" - называли его копошившиеся в нем люди, и стали там жить. Мне было очень непросто в этих душных небольших помещениях, заполненных дурно пахнущими, непрерывно шумящими, бесцельно, как мне казалось, снующими телами... Их разговоры, еда... то, что я совсем мало видела Отца... А Веер... "Забудь!" - одними глазами приказал мне Отец, когда я как - то спросила о занятиях.
Эти люди - странные существа, совсем не похожие на зверюшек, которых я хорошо узнала за время наших скитаний, и даже отдалённо не похожие на Отца, которого я считала... считала лучше и выше всех, относились ко мне не очень хорошо. При Отце - они старались даже не замечать меня, а вот когда его не было... я могла и несколько дней оставаться без пищи... Но... ничего... Я была терпелива и рассказывать Отцу, жаловаться - нет, совсем не собиралась. Раз он решил, что мы живём тут - значит - так надо.
Ещё несколько раз мы перебирались из одного "замка" в другой. Все они, в моих глазах, были одинаковы, и всюду, я не могла понять почему - к нам - ко мне! относились одинаково - одинаково плохо. И вот - как-то так, незаметно, я выросла.
То, что я стала взрослой первыми заметили мужчины - те люди, среди которых нам приходилось жить, носящие одежду, похожую на одежду Отца. Они начали... они говорили и вели себя очень странно... Очень по-другому... И женщины - люди, занимавшиеся стряпнёй и уборкой - они стали относится ко мне ещё (хотя, казалось бы, куда) хуже. Дошло до того, что я не могла больше скрывать от Отца ... и вот-вот ... Но рассказывать ничего не пришлось - однажды, вернувшись особенно сумрачным, он долго разглядывал меня, велев стать перед собой... Не знаю, о чём думал Отец, но на следующее утро мы покинули замок.
Это была прекрасная страна! Прекрасное время года. Тонкая плёночка льда на весёлых живых ручейках радостно хрустела под лёгкими ударами пальцев, ночной иней на освещённых, согретых утренним солнцем нежных молодых травках на глазах скатывался в сверкающие капельки росы, а северные, суровые склоны укрывал седой отстранено-таинственной пеленой.
Место, в которое мы пришли было таким... таким... Хотя из-за полностью затянувших небо облаков и было немного сумрачно, но невысокие, заросшие лесами горы, светлые ручейки, воздух - он звенел тысячами малюсеньких колокольчиков - заставили нас остановиться. И тогда, сверкнувший в небольшую щель на миг раздвинувшихся облаков, - как будто специально для нас - солнечный луч осветил строение на склоне одной из недалёких гор. Я поняла, о чём подумал Отец - "Добрый знак".
И вот через несколько дней он негромко, я бы даже, сказала почтительно, стучит кончиком Веера в простую из светлого дерева дверь. Мы подождали, стоя на расстоянии вытянутого Веера, совсем недолго и под маленькими фонариками (потом я узнала, что их зажигают на ночь) появилась женщина. Хотя одета она была совсем не так, как те женщины, которых мне приходилось видеть раньше, я поняла, что это именно женщина и по хрупкости её стана, и по лёгкой походке, а, главное, по лицу - нежному и светло сияющему. Она молчала, переводя взгляд с Отца на меня ...с меня на Отца...
- Это - моя дочь. - Голос Отца - он всегда ровен и спокоен, но сейчас - он как плоское необструганное дерево. - Я поручаю её вам.
Я не видела, как Отец уходил. Я стояла не поднимая глаз, боясь обернуться, посмотреть ему вслед. Ведь я могла не выдержать и.. заплакать - а это нельзя. Было бы очень нехорошо - заплачь я... вот я и стояла, прислушиваясь в душе к размеренным шагам Отца, к смутному шороху Веера, пока нежный, как ...- я могла сравнить его только с зелёным мхом, покрывающим старые камни, голос не позвал меня
- Идём, дитя.
В доме были ещё такие же прекрасные, чудесно пахнущие женщины. Я не могла сразу понять и запомнить их всех... Две из них забрали мою старую одежду. Они хотели, что бы я сняла и свою Бусину, но - с ней я не готова была расстаться, ни за что!
Однажды, когда я ловила рыбу - надо быть очень осторожной и проворной, чтобы успеть схватить (а ещё лучше, если пальцы руки попадут сразу под жабры) скользкую вёрткую рыбёшку - я увидела это на дне ручья среди разноцветных весёлых камушков. Светлый, но не чисто белый, такой переливчатый и тёплый на ощупь (будто и не достала его из ледяной воды) камушек...
Как то Отец увидел его у меня в руках. Долго рассматривал, поворачивая то так, то эдак, потом проделал в камушке дырочку, выдернул из одной шелковисто-невесомой кисти Веера - мне показалось, что перед этим о чем-то попросил его - красную блестящую нитку и, надев на неё камушек, повесил мне на шею.
И эти женщины, какими бы прекрасными они и не были, ни за что не заставят меня отказаться от него! Ни за что и никогда я НЕ сниму! Я зажала Бусину в кулаке, готовая кусаться, царапаться, убежать... Им пришлось бы убить меня, чтобы раскрыть почти сведенные судорогой пальцы. Та мудрая женщина, которая ввела меня в этот дом, поняла это и по её знаку остальные оставили меня в покое.
Так у меня осталось моё единственное сокровище - единственная память о моей прошлой жизни. Ведь жизнь здесь, в этом удивительно светлом доме - они называли его "Обитель" - так отличалась (да что там! это была совершенно, совершенно другая жизнь) от того, что было со мной раньше.
В строгой белизне небольших помещений проходила размеренная, странно-непонятная мне, поначалу, жизнь сестёр. Но постепенно, исподволь, теперь-то я понимаю, как они удивлялись моему невежеству, меня начали учить. Учить тому, что казалось мне таким смешным и ненужным: правила поведения, чтение, пение, уход за растениями... Последнее, пожалуй, заинтересовало и полюбилось мне больше всего. Но Наставница - та прекрасная женщина (я не ошиблась интуитивно "выделив" и поставив её над остальными) хотела и настаивала, чтобы я училась всему, что считалось необходимым. И я, приученная беспрекословно повиноваться "старшему", подчинилась.
Проходили дни... Склоны гор теперь стали золото - пурпурными... Только кое-где яркими пятнами - напоминаниями зеленели иглы сосен... Если долго смотреть не отводя глаз и не моргая, это облако красок окажется так близко - ещё немного ... и оно окутает тебя, унесёт в другие, милые сердцу места...
За моей спиной кто - то громко хлопнул в ладоши. Наставница расколола хрупкое колдовство отстраненности.
Все сёстры Обители были очень приветливы и добры ко мне. Среди них были и совсем молодые - почти мои ровесницы, но я предпочитала разговаривать с Наставницей, а уж учить или делать мне замечания могла только она. Каким - то образом она в моём сознании заняла место Отца. (Но какой слабой, тусклой копией его была даже она).
- Скоро день Поминовения. Ты тоже должна готовиться. - Я не умела задавать вопросы. Никогда ни о чём не спрашивала Отца - всегда было так, как он говорил - я повиновалась. Но сейчас... Наставница произнеся эти слова не сказала ничего ... ничего такого, чтобы я поняла...
Каждый мой день в Обители был днём открытий. И не всегда это были приятные для меня "открытия". Как выяснялось, я не знала самых простых вещей - начиная с того, как носить одежду и обувь -которые должна знать женщина.
- Ах, да... Ты, наверное, не знаешь, что такое "День Поминовения". - Я кивнула. - В этот день мы вспоминаем своих ушедших родителей, желаем им благополучия там, где они сейчас. В конце молитвы выпускаем птичек.
Я, по-прежнему, молчала, не понимая какое отношение это "Поминание" могло иметь ко мне. Мне-то что там делать? Но спросить...
Наставница видела, что мне никак не произнести, не выговорить то, что явственно читалось у меня на лице,
- Конечно, это касается и тебя. Ведь у тебя нет родителей.
- Как это нет! Я чуть было не задохнулась от возмущения. - Отец!
- Но его нет с самой весны. А сейчас - посмотри - уже осень.
- Ну и что! Отец ушёл и поручил меня Вам. Я сама слышала. Значит - он вернётся! Отец НЕ сказал, что оставляет меня!
- Хорошо, хорошо, не будем спорить - наставнице не хотелось продолжать этот ведущий в никуда разговор.
- Но хоть мать ты можешь помянуть.
- У меня никогда НЕ было матери... - Наставница не успела удержать меня - куда там... (Так, как тренировал меня Отец - вряд ли бы это кому - то удалось)
Мне не нравились подобные разговоры и расспросы. Ещё тогда, в один из первых дней моего пребывания в Обители, когда шок от такой резкой смены обстановки, да что там - всей жизни, прошёл, Наставница начала расспрашивать меня ... о моей прежней жизни, об Отце...
- Не может быть, чтобы у тебя не было имени! - Никак не могла поверить она. - Хорошо, Отец никак не называл, но остальные, другие люди с которыми ты жила, как они звали тебя?
- Они говорили "Эй, ты".
- Но - "Эй ты" - не имя.
- Вы спросили, как они обращались ко мне...
- Ну, хорошо, возможно, ты просто не хочешь сказать.
Я не могла понять взрослую женщину - неужели не понятно, что когда спрашивают - надо отвечать. И отвечать правду.
- Хорошо, а как зовут твоего отца? И кто он? - Один вопрос "хуже" другого.
- Он - мой Отец. А зовут его - "Тот, кто приходит".
- Какое странное имя. Я должна была спросить, что делает твой отец?
- Он сначала уходит, а, потом, приходит. - Я недоумевала, чем так недовольна Наставница - я старалась быть совершенно правдивой. Отец учил меня, что ложь никогда не бывает хороша. В тот раз Наставница, тяжело вздохнув и с сомнением посмотрев в мои глаза, отпустила меня. Но потом ещё несколько раз пыталась выяснить то, что я уже объясняла (изо всех сил - искренне не понимая, почему мне не верят), а больше ничего добавить и не могла.
Этот разговор, эти вопросы, а, главное, следующее за моими наивными ответами плохо - скрытое, раздражённое недоумение, были так тяжелы для меня. Я не могла чувствовать себя "достойно", именно Достоинству учил меня Отец, когда мне не доверяли.
Я понимала, что поступила не хорошо, уйдя без разрешения Старшего - разрешения Наставницы, но... Она-то, наконец, должна была понять, что ... что я НЕ обманываю.
И ещё, мне совсем не хотелось разговаривать об Отце. Хотя я и знала, была уверена, что с ним всё в порядке, но... Я так скучала по нему, по нашей молчаливой, но такой счастливой - вспоминала я - жизни. Разглядывая новые для меня вещи, пробуя незнакомую доселе пищу, услышав, выучив что-то новое, я всегда представляла, как бы рассказывала обо всё этом Отцу. Раздумывала, как бы он это воспринял, что сказал...
Моё отношение ко всему изменившемуся, непрестанно меняющемуся миру складывалось именно из этих, не знаю насколько верных, предположений. Вот и сейчас - я нашла Наставницу и извинилась за своё поведение. (Отец одобрил бы мой поступок) И сказала, что пойду со всеми в День Поминовения. Наставница была мудрой женщиной
- Если захочешь, ты тоже сможешь взять птичку.
- Спасибо. - Поклонилась я.
"День Поминовения". Я отнеслась к этому, со свойственным ребёнку-подростку вынужденным любопытством, как к очередной, не очень интересной мне, затее взрослых. Но оказалось...
Одетые в новые одежды сёстры - так вот над чем они так усердно трудились, безуспешно пытаясь и меня привлечь к шитью и вышиванию (не могла же я признаться, что вижу иглу впервые в жизни, не говоря уже о том, чтобы взять её в руки) - прижимая к груди по маленькой птичке, вслед за Наставницей по узкой петляющей тропке поднялись почти до середины соседней невысокой горы. Здесь, на будто специально придуманном природой, нависающем над долиной выступе - мы смотрели сверху
на яркие черепичные крыши нашей обители, выглядевшей отсюда, как упавший в пожухлую зелень травы яркий осенний лист - они остановились. И запели.
Я никогда не слыхала ничего настолько прекрасного и не подозревала, что люди, вообще, могут издавать такие звуки, считая в своём невежестве, что петь могут только птицы.
В тот момент, когда в мелодию влился голос Наставницы - Какой же это был голос! Он брал твою душу и выворачивал её наизнанку - из поднятых высоко вверх рук сестёр вылетели птички. Немного испуганно потрепетав крылышками они устремились вниз, в долину, в спокойствие более плотного, привычного для них воздуха.
Сестры же, продолжая вести всё поднимающуюся выше и выше мелодию, повернулись к выложенному неровными каменными плитами склону горы.
Гора - плакала! - поразилась я. Это из стыков между плитами - в одном месте вода струилась тихими ручейками, в другом - капала большими вескими каплями, в другом - капли были частыми, мелкими ...
Мелодия кончилась. Сёстры склонились в глубоком поклоне. Не знаю почему, но и я вспомнила своих родителей.
Когда я была совсем маленькой, я и не знала, не думала о том, что у меня, как и у каждого человека должна быть мать. Отец - вот кто давал мне пищу, тепло, защиту. Мне никто больше и не был нужен.
Вот когда я немного подросла, когда начала понимать, как мне казалось, то, что я видела в тех местах, где мы останавливались, а, потом, и подолгу жили я поняла, что существуют и другие "большие" женщины.
Мне рассказали, посмеявшись надо мной и наградив множеством непонятных, но, видимо, обидных прозвищ, что у каждого человека есть, должна быть мать. И я, раздосадованная и обиженная до такой степени, что не смогла этого скрыть от Отца, спросила! его о своей матери.
Первый раз в жизни Отец посмотрел на меня так. Никогда больше не решилась я заговорить о матери. И теперь, так же, как сёстры, склонившись перед плачущей горой, я снова подумала о ней. Кто она? Кем была? Что с ней случилось? Почему Отец... Никогда я не знала, что это такое - у меня заболело сердце.
Печаль. Чёрная печаль душным непроницаемым покрывалом закрыла от меня мир. Никогда не было такого, когда я думала об Отце. Как бы долго, вот как сейчас, например, его не было со мной. Это потому, что он жив. Он здесь - в твоём мире - подсказывало мне что-то. А мать? - Будто что-то повернулось...приоткрылось...Тёмная бесконечная пропасть безмолвия...
- Умеко! Умеко! - Это Наставница. Она зовёт меня. Постепенно сознание и, вместе с ним, осознание происходящего возвращались ко мне.
- Пойдём. - Сёстры подняли меня и, осторожно поддерживая, помогли преодолеть, оказавшийся таким трудным - у меня, попросту, разрывалось что-то внутри - я чувствовала эти сочащиеся не водой, а моей кровью трещины - путь вниз, к Обители.
Когда я открыла глаза, первое, что возникло передо мной - лицо Наставницы. Она была и последней, кого я видела туманящимся, уплывающим взглядом... Меня заставили выпить - я совершенно, совершенно ничего не хотела - какой-то горько-полынный горячий напиток и... вот...
- Ты чувствуешь себя лучше, Умеко?
( Ты появилась у нас в пору цветения сливовых деревьев. Сказала как-то Наставница,
- Ты не против, если мы станем тебя так называть?
Как же я могла быть против...)
- Вижу, вижу - не вставай. Ты можешь сегодня отдохнуть.
- Нет. - Я не хотела отдыхать. Не хотела, чтобы для меня делали какие-то исключения.
Все сёстры в Обители были заняты с рассвета до заката, у каждой было какое-то дело, обязанность.
- Если можно. - Поправила я себя. Ведь Наставница была Старшей.
С этого дня будто что-то повернулось во мне. Я стала внимательнее приглядываться к сёстрам, старалась, по мере сил, научиться тому, что у них получалось так легко и непринуждённо. Должна признаться, что вышивание и шитьё давались мне с трудом, а вот кухня, приготовление еды очень заинтересовали меня.
Когда мы жили с Отцом всё было до удивительного - просто. Он, обычно, приносил лепёшки, на маленьком костерке можно было вскипятить воду с какими-нибудь листиками, цветами или ягодами... Грибы, корешки, рыба - их мы заворачивали в листья и пекли на углях - всё это можно было всегда найти, если знать, конечно, где и как искать.
Потом, когда мы жили в разных домах - замках, там совсем не надо было думать о еде - утром и вечером вместе с остальными людьми я получала свою порцию какой-то странной пищи.
Когда Отец, очень редко, но всегда недолго, жил там со мной, он ел с другими, наверное, более важными людьми. Но что они ели... Входить на "чистую" кухню мне не полагалось.
Так вот, в Обители я впервые увидела и большие красивые ёмкости - кастрюли, и множество, то сверкающих отполированным железом, то блестящих мягкой белизной, одухотворенного людскими руками, незнакомого мне, тяжёлого материала, ёмкости и приспособления для готовки пищи.
Была и кладовка, в которой в идеальном порядке хранились корешки, травки, порошки в пакетах из тёмной бумаги, названия и предназначение которых мне не терпелось узнать. Я много времени проводила на кухне - сначала, помогая сестре-стряпухе, выполняя самые простые и не очень, как мне казалось, интересные работы. Но от того, как ты чистишь корешки, в какое время они собраны и как высушены, оказывается, зависит не только вкус еды, но и её польза.
Это и ещё многое другое рассказывала мне Наставница. Она знала всё о всех наших сёстрах - её подопечных и внимательно, стараясь не мешать наблюдала и за мной, за тем, что меня интересует, к чему я проявляю наибольшую склонность.
Заметив и оценив мой интерес - подолгу разговаривала со мной, объясняла и показывала. Наставница учила меня тому, чему не могла научить сестра-стряпуха: как найти в лесу или в поле нужный корешок или травку, как правильно их сорвать, сохранить и приготовить, рассказывала для чего они или их разнообразные сочетания используются.
Эти прогулки - беседы с Наставницей немного напоминали, немного заменяли мне общение с Отцом, которого, чем дальше, тем больше и больше мне не хватало.
Какой бы интересной и не показалась мне с начала кухня в обители, но, довольно скоро, я научилась всему, что знала сестра-стряпуха, а в умении приготовить еду даже превзошла её. Поняв это, я вернулась к тому, с чего начала свою работу на кухне - помогала сестре-стряпухе.
" Нельзя без разрешения занимать чужое место" - одна из заповедей Отца, накрепко усвоенная мною. Добровольно лишившись занятия, отнимавшего так много времени, я могла бы и заскучать, если бы ... Если бы не танцы. Но, по порядку.
Придётся вспомнить время, когда я только-только попала сюда, в этот, принявший меня всем сердцем, приют.
В первую мою ночь, после расставания с Отцом, после "борьбы" за свою Бусинку, после ... столького и столького нового, я никак не могла, вернее не хотела заснуть (в темноте я чувствовала себя гораздо увереннее и готова была отразить любые, я даже представить не могла - какие, неприятности.) услышала странные звуки.
Они начались тихо ... тихонечко... Постепенно становясь всё громче, усиливаясь, взлетая - я никогда не слышала таких звуков - и опускаясь почти до шёпота ... То, что я слышала ничем мне, пока, не угрожало, но и быть спокойной я не могла - не знала, что это такое, чего мне ожидать, чего опасаться... Было оно не враждебно, но ... и не дружественно ...Просто было.
Стараясь не поколебать своим движением даже воздух, именно так и учил меня Отец, я вышла из комнаты, в которой, мне полагалось спать... На полу в большом помещении стояли плоские светильники - собравшиеся вокруг них, освещённые причудливыми отблесками света, сёстры и издавали эти звуки. Они не кричали и не разговаривали...
- Они поют песню во славу "сливы", приведшей тебя сюда. Просят её помочь тебе. - Это очень тихо - так тихо, что я и НЕ заметила, ко мне подошла Наставница и, наклонившись ко мне прошептала, стараясь не помешать поющим.
Так я узнала, что это такое "петь". Сёстры в Обители пели. Их голоса, силой необыкновенного света, струились, проникая через стены, наполняли блаженством звука долину, поднимаясь высоко к небу. И, где бы и за каким занятием не заставало меня таинство вечернего пения - иногда я забиралась так далеко, что, казалось, никак не могла их слышать - всегда слышала, слушала, останавливаясь и впитывая в себя чистую силу их открытых сердец. И, если одинокий путник мог ещё и не видеть приветливый свет фонариков над входом в Обитель, он обязательно слышал, многократным эхом переданный из долины в долину отзвук завораживающих мелодий. Но я... совершенно не умела петь. Не могла научиться этому искусству. Всё, связанное со звуком было "тяжело" для меня. Возможно, я была молчалива от природы и молчаливое одиночество раннего детства и юности, суровое воспитание Отца только усугубили это моё качество (недостаток?) Но, как бы то ни было, мне было не просто разговаривать, а уж петь... Нет, я не хотела, даже, и пытаться. Наставница считала, что я боюсь и не раз откровенно говорила мне об этом.
Что значит - боюсь? Я не понимала этого слова и с возмущением отвергала подобные предположения, и уговоры попробовать не достигали цели.
Мне хотелось танцевать! (Гораздо позже я узнала это слово, поняла, что им обозначают то, что я так любила.) Сёстры не танцевали - я ни разу не видела. А для меня движение - мягкие повороты и резкие скачки, безудержный полёт рук и, исполненные достоинства, чуть заметные покачивания головы,наклоны и приседания - все те движения, которые я из раза в раз повторяла, тренируясь с Отцом, были частью меня самой, той потребностью, которую можно, наверное, сравнить с потребностью дышать - ведь без еды можно обойтись. Тем, без чего я не могла себя представить. И, поскольку Наставница за время наших совместных прогулок убедилась, что я хорошо ориентируюсь, не боюсь оставаться одна - напротив, одиночество, вернее уединение необходимо мне - я могла уходить из Обители " не очень далеко и не надолго" по негласному соглашению.
Наша Обитель была расположена на удивление удобно - ото всюду, куда бы я ни забралась - вернуться домой легко и быстро. Я так была благодарна Наставнице, за то, что она позволила мне без присмотра и не требуя отчёта, заниматься тем, чего жаждала моя душа, так дорожила её доверием, что... и уходила не очень далеко.
В окрестностях было такое множество самых неожиданно замечательных мест. Выбирала для своих занятий то покрытую мхом поляну, то устрашающе обнажённые каменные склоны, то, ничем не примечательные на вид, но от этого не менее опасные, как будто специально утыканные чахлыми деревцами, оползни. Здесь я давала волю своему телу, своей фантазии.
Я разыгрывала сама с собой разнообразные - иногда смешные, иногда чрезвычайно опасные сценки, воображаемыми участниками которых, моими друзьям или врагами, в зависимости от моего настроения, могли быть и звери, и птицы, и ... вообще - всё! Ветер, снег, дождь! Со всеми я готова была "играть".
И, хоть, не было у меня веера, мои руки постоянно чувствовали его тяжесть - он был, как и учил Отец, продолжением, частью меня, такой же неотъемлемой, как рука или нога. Он помогал изящно двигаться, надёжно защищаться, наносить точные, разящие удары.
Этот вымышленный веер - я настолько поверила в его существование, что иногда, казалось мне, воочию видела трепещущий огонь его алой бумаги, между покрытыми золотым орнаментом чёрными лакированными планками, вдыхала завораживающий запах, нежная бархатистость кистей ласкала кожу.
Таким я представляла свой Веер. Тогда я не понимала - это, относительно недолгое время - самое радостное, самое счастливое время моей жизни.
В тот день я задержалась. Случайно потревоженная мною змея - это была не очень большая, но агрессивная охотница - во что бы то ни стало, собиралась свести со мной счёты, а я легкомысленно решила посоревноваться с ней в быстроте и ловкости.
Мы успели порядком вымотать друг друга, когда я обратила внимание, что солнце вот-вот коснётся круглой макушки Лысой горы - первое предупреждение приближающегося вечера. Пообещав змейке, что мы ещё встретимся, я заспешила домой.
Вспоминая, перебирая в уме подробности встречи со змеёй я, как-то, не обратила внимания на необычную тишину. Только подойдя достаточно близко к Обители я услышала, почувствовала гнетущую тяжесть ... безмолвия... Наш, обычно приветливый дом - молчал... Я прибавила шаг, потом - побежала...
Разбитые двери, проломы в тонких стенах, вытоптанные растения ...Что здесь произошло... Где сёстры... Наставница... Она сидела привалившись к остаткам стены в когда - то большой торжественной комнате...
Не доверяя своим глазам я окликнула её... Стараясь не наступить на что-то непонятное, разбросанное по, когда-то белоснежном, полу - я не могла сейчас рассматривать что это - я подошла к Наставнице. Она попыталась улыбнуться
- Я ... верила.. - хриплые звуки с трудом оставляли кроваво-красный рот... Но глаза, ставшие совершенно огромными на смертельно бледном лице, смотрели твёрдо и требовательно. ...- В Обители Лотоса ... Расскажи сёстрам ... - Наставница прилагала неимоверные усилия - она должна была успеть сказать мне всё.
- Это - ее глаза указали на что-то, зажатое в бескровном, почти голубого цвета, кулачке.
- Я помогу - начала я. У Наставницы не было сил даже отрицательно покачать головой, но
- Нет! Нет! - Предупреждали глаза, - Не трогай меня.
- Что это было? Кто это сделал!!! - Не выдержала я. Хотя в этот момент главным для меня - самым важным во всём мире была Наставница. Она услышала мой вопрос
- Кто? - Как будто что-то внезапно поняв, Наставница попыталась отвести глаза от моего лица. Но я успела заметить застывший в них ужас понимания.
- Кто? Кто!!! - Наставница, я чувствовала, что она на пределе сил, попыталась улыбнуться. Я нагнулась совсем - совсем близко к её лицу, губам...Что? Что шепчут эти губы...
- Благословляю тебя.
Умер, блеснув алой полосой, день.
Умерла, успев благословить меня, но, так и не сказав кто, кто это - я не могла найти подходящего слова увиденному - сделал, Наставница.
Я хотела заплакать. Но ... не смогла. Что-то случилось с глазами. Да и не умела я плакать. Как будто кто-то , не я - я ведь впервые видела мёртвого человека, вынула из ставшего алебастрово-каменным кулачка Наставницы клочок ткани.
Наверное, она схватила нападавшего за одежду, а он, чтобы вырваться чем-то острым отсёк этот кусок ...а потом и "рассчитался" - не могла я, даже мысленно, произнести это слово - с ней.
Да, конечно, я отнесу его - эту, смердящую ненавистью и страхом улику - куда указала Наставница, но, сначала надо позаботиться о тех, кто здесь. Мне удалось найти и перенести в эту комнату и аккуратно уложить у ног Наставницы ещё семь мёртвых сестёр. Где они, что случилось с остальными я не знала и найти их во всё сгущающемся мраке, не смотря на то, что хорошо видела в темноте, не смогла.
Теперь - в кухню. То, что от неё осталось ... Все припасы разграблены, ёмкости разбиты, мешочки разорваны... а сколько ещё всего не хватает... Но мне и не надо много - в дороге понадобится самое необходимое: немного соли - она хранилась в тайном ящичке, травки, на которые ничего не понимающие ...(я не могла назвать их людьми) и не обратили внимания - всё уместилось в маленьких мешочках - их можно спрятать за пояс.
А вот как быть с этим? Кончиком ножа - я нашла отделанный деревом ножик Наставницы рядом с её телом - она пыталась защищаться! - я поддела это лоскут материи...
Как бы его донести, куда спрятать? Среди раздавленных, втоптанных в кухонный пол орехов я нашла несколько случайно уцелевших. Аккуратно раскрыв ножом, выковыряла ядра, убрала перегородки. Если плотно сложить лоскут - может поместиться.
Как ни противно было притрагиваться к этой, пропитанной злодейством, ткани, мне удалось выполнить задуманное - обмазанный растопленным воском орех выглядел почти, как настоящий. Я - готова. В дорогу! Но оставить вот так тела моих мертвых подруг... Нет, нет! Нельзя! Ведь могут и придут звери ... Наставница и сёстры достойны лучшей участи...
Я разыскала, уже не боясь рыться в остатках того, что совсем недавно было нашим домом, свечи, разложила вокруг подруг всё, что может гореть и ... подожгла... Очень медленно, неохотно, будто не доверяя - оглядываясь на меня " а уверена ты, что хочешь этого" - разгорелся огонь. Вот пламя колеблющейся, но такой надежной непреодолимой стеной поднялось высоко - высоко, выплеснулось над рухнувшей крышей Обители...
А я никак не могла принять этот кошмар, недоумевала и удивлялась - что, какие сокровища надеялись найти у тех, единственным достоянием, единственным сокровищем которых были их сердца, чистые, открытые добру души.
Я узнаю. Я найду. Я отомщу. Глядя на огонь, клялась я, прижимая к губам единственную оставшуюся мне на память от Наставницы вещь - её нож.
Спустя время, именно то, что единственной вещественной памятью о прекрасной, всепонимающей женщине - моем друге и покровителе - осталось оружие и послужило для меня определённым знаком.
Первые несколько дней я шла, почти бежала ни о чём не задумываясь, не прячась и ничего не опасаясь. Я торопилась - догнать! Догнать! ... Ведь следы были такими свежими, такими чёткими ... Но, когда совсем обессилев, я почти упала, вместе с усталостью вернулась и способность думать...
На что я надеялась? Одна! Что и как я смогла бы сделать ... И ещё - выполнить последнюю просьбу Наставницы! Она просила рассказать о случившемся... Я знаю где это...
" Ты очень отличаешься от многих сестёр, от многих, кого я встречала на своём жизненном пути, - Как-то во время одной из наших прогулок сказала Наставница. - У тебя цепкий пытливый ум, ты понимаешь и запоминаешь разные вещи, многое интересует тебя." И она рассказала мне, как устроена наша Обитель, о том, что ещё есть похожие, дружественные, как она выразилась, обители, с настоятельницами которых она поддерживает связь.
Рассказала Наставница и о том, где находится самая близкая дружественная обитель, как туда можно добраться. "Тебе ведь это интересно, неправда ли" - Жалко, что я не спросила тогда, да и кто мог знать, что это понадобится - как они поддерживают связь, но как добраться до этой обители запомнила хорошо.
Я так устала, так была переполнена всем происшедшим и тем, что впервые в жизни мне предстояло принять решение ... И не просто решение - от того, что я решу, как поступлю будет зависеть вся моя, а, может быть, и не только моя - дальнейшая жизнь. Я не имела права ошибиться.
Самая яркая звезда на совершенно чистом, без единого облачка, небе как будто подмигивала мне. Это - знак. Ведь в той стороне, по направлению к Главной звезде и находится та обитель. Туда я должна была бы идти. Но, всё таки, я ... уснула...
Где -то совсем рядом - почти у меня над головой, разговаривали... Как эти люди не заметили меня ... Как мне удалось полусонной! незаметно отползти подальше - в густые заросли всю меня исколовшего, изодравшего кустарника...
И только тут - не испугалась, нет (это чувство ещё ждало меня где-то там) - рассердилась. Очень на себя рассердилась. Как можно быть такой безрассудной! Ведь случись что-то со мной, а это вполне возможно - одна, с малюсеньким ножиком Наставницы, я достаточно лёгкая добыча для умелых людей, и некому будет выполнить наказ. Я просто должна, обязана! быть осторожнее - добраться до обители "Лотоса", рассказать обо всём, что случилось, а потом - потом я свободна для мести.
"Это верно" - Чирикнула, присевшая на край моего рукава пичуга.
- Вот и хорошо. Пойдёшь со мной? - Испуганная птичка улетела, а я, найдя небольшой ручеёк, впервые за эти дни умылась, поела, набрав полные пригоршни терпких красных ягод, проверила всё ли ладно с одеждой и, выбрав нужное мне направление - я должна была идти на восход солнца, беря чуть правее - отправилась в путь.
Я старалась не очень торопиться, больше внимания уделяя своей безопасности, обходя селения, стараясь не попадаться на глаза никому, даже птицам. Запретила себе идти по ночам - хотя и видела всё прекрасно, но рассудила, что хоть какой - то отдых мне необходим. Главное сейчас - дойти, донести, рассказать о том, что с нами произошло - я тоже считала себя мёртвой, моя душа, моё сердце умерли там, когда у меня на руках умерла Наставница, когда я нашла мёртвых подруг, когда сотворённый мною погребальный огонь вознёс их чистые души к небу - произошло.
Семь дней моё тело не чувствовало ни холода, ни жажды, ни голода. Я ела и пила только потому, что нужны были силы идти дальше.
И когда на третий или четвёртый день пути я спустилась в пологую долину, то уж не знаю как, поняла, что пришла туда, куда стремилась, что обитель Лотоса близко. Я не смогла бы объяснить почему, но я знала, что иду правильно, и где-то здесь, среди благоухания цветущей долины - ах, если бы я могла позволить себе полюбоваться этим буйством красок и запахов - найду обитель.
Но, всё равно, светлое здание, чем-то похожее и одновременно так отличающееся от моего (ставшего мне родным) дома, выросло предо мной совершенно неожиданно.
Я смиренно постучала в низкую широкую дверь рукояткой ножа Наставницы и осталась стоять - (в памяти, мешая видеть то, что происходит сегодня, встала картина нашего с Отцом ожидания) - на расстоянии "вытянутого ножа".
Ко мне вышла женщина. Она была крупнее моей Наставницы, хрупкой, изящной женщины, и её лицо круглое, чуть приплюснутое - разве можно его сравнить с утончённым, дышащим благородством лицом Наставницы.
Та же высокая причёска - она как будто венчала горделиво посаженную голову моей Наставницы - нисколько не вязалась со всем обликом внимательно смотревшей на меня женщины. Может быть - этотолько воспоминания, болью пронзающие сердце, и я зря так ... придирчива...
Сделав несколько шагов - женщина отступила, пропуская меня, я переступила порог обители и упала.
Со стороны это выглядело так, как будто я потеряла сознание ...но нет - я всё отлично слышала и, как это странно - даже видела сквозь закрытые веки.
Здесь всё было другое и чужое - люди, сама обитель... Я не была готова - у меня не было опыта и всё это "другое" и "чужое" как будто наотмашь ударило меня, едва я вошла во внутрь...
Ароматная жидкость - я знала на каких травах её настаивают и не хотела пить слишком много - ею пытались привести меня в чувство.
- Ты очень устала, путница, по всему видно, - шла издалека, отдохни.
- Нет, - я сделала знак, которому научила меня Наставница - знак "важности" и "спешности", - отпусти, пожалуйста, сестёр. Я должна... - Женщина, я не знала её места в обители, но назвать наставницей никак не могла, очень внимательно посмотрела на меня, вернее - она всматривалась в моё лицо, и ничего не ответив мне, попросила, поблагодарив за помощь, сестёр уйти.
Говорить мне было трудно, хоть я и выпила совсем немного настоя, но я постаралась, как можно меньше сбиваясь, рассказать о том, что произошло в нашей обители. Потом, руки уже почти не слушались меня, достала из-за пояса тот самый орешек и ... больше не смогла сопротивляться силе, собранной в этом, невзрачном с виду, растении...
Проснулась - с трудом осознала себя я глубокой ночью. Наставница учила, что действие этого настоя длится сутки. Значит, если напоили меня где-то в середине дня, у меня есть время "не просыпаясь" отдохнуть и всё обдумать.
Не нравилось, что для того, чтобы дать отдохнуть они напоили меня именно этим настоем. Ведь есть и другие. Но этот - именно этот, позволяет "разговорить" человека во сне, а, значит, и выведать то, что он, при других обстоятельствах, мог и не сказать.
Я бы так никогда не поступила. Уверена - Наставница тоже. Почему же они это сделали? Наставница говорила, что это - "дружественная обитель". Не послала бы она меня к врагам ... Но, ещё Наставница говорила, что давно не виделись они... Кто знает, что могло произойти за это время...
Так рассуждая и пытаясь набраться сил я дождалась пока маленькое помещение, в котором меня оставили, не осветилось тусклым светом - с трудом пробивающимися через вощёную бумагу окна - лучами восходящего солнца. Несколько раз, отодвигая лёгкую циновку, ко мне заглядывали сестры, вероятно, проверяли в каком я состоянии.
И вот, наконец, ко мне зашли две с ног до головы укутанные женщины. Одну из них я узнала по запаху её благовоний - та, первая встретившая, открывшая мне двери обители сестра. Присев у моего изголовья они начали задавать вопросы.
Это самое подходящее время - на исходе действия настоя - человек уже понимает, о чём его спрашивают, но ещё не ориентируется, не знает, как отвечать - объясняла Наставница. Я не хотела попасть впросак, намеренно неверно отвечая на вопросы - ведь они задавались так, чтобы проверять верность ответов, и "проснулась".
- О! Ты уже проснулась! - Не смогла или не захотела скрыть своего удивления сестра, снимая с себя накидку.(её спутница так и не открыла лица).
"Проводящие "ночной обряд" - рассказывала Наставница, - не хотят, чтобы их видели. Бывали случаи, когда спустя какое- то время, человек вспоминал, что с ним произошло и найдя "ночного" человека, жестоко мстил ему."
- Принесите ещё питья - приказала сестра. Тот час из-за циновки, будто стояла там наготове, появилась сестра с небольшой, с напёрсток, чашечкой.