|
|
||
| Лев ГУНИН НЕ ОПИЛЕННЫЕ ЧЕРВОНЦЫ размышления над прозой Павла Мацкевича " Да и червонцы твои звончей и полновесней наших, сплошь опиленных иерусалимскими ростовщиками. " Николай ГУМИЛЕВ "Ручная" литература, "карманные" писатели, шутовство и зубоскальство - для того, чтобы царить в сетевых литературных салонах. Смотришь - и тебе кое-что обломится. Как условие сегодняшнего успеха, литература должна ничего не значить, никому не наступать на больную мозоль, ручным хомячком забираться в рукав и вылезать оттуда, когда хозяин прикажет. Область высокого слова огородили высоким забором, сделали недоступной для свободы и настоящего искусства, для подвижничества и праведности. Не всегда примитивно-тупое, нередко заковыристое, обернутое софизмом - лукавое чтиво заполонило издательства и Сеть, зияя пустыми глазницами, лишенными настоящего чувства. Повсюду на почетных местах сидят вертухаи, следящие за тем, чтобы никуда и ниоткуда не просачивалась такая зараза, как вдохновение. С одной стороны - поразительный взлет издательского дела, масса переводной литературы, высокого и довольно высокого качества, знакомство русского читателя с современными авторами почти одновременно с выходом в свет их книг в Германии, Австрии, Франции... Яндль и Чеслав Милош, Паоло Коэльо и Умберто Эко: немыслимая при дворе закатившейся эры оперативность. Пусть не меркантильная литературная критика вынуждена рядиться в одежды "научных" работ, с акцентом на филологию, феноменологию, герменевтику - иначе не издадут: однако, выходят же серьезные, высочайшего уровня работы, такие, как труд Кети Чухрукидзе "Паунд и Элиот, Модели утопии XX века". С другой стороны - море отечественной фальши, откровенно конъюнктурные стихи, рассказы, романы, выполненные практически на заказ: для той или иной идеологически-мотивированной "группы товарищей". Не говоря уже о том, что нынче моден метод скрытого плагиата, когда - пользуясь необъятностью мировой литературы - многочисленные воришки "пишут" свои книжки чисто компилятивным методом. Даже там, где нет прямого копирования, "товарная масса" текстов сохраняет их изначальное происхождение; всего лишь сорваны этикетки, и наклеены другие. Либо наоборот, своему "домашнему" товару придается вид того или иного "фирменного" стиля - и под этим соусом преподносится читателю. "Скажите Визирю что лишь формально те товары наши что делают проклятые евреи, что мастерят проклятые в Рагузе под этикетками венецианскими их продавая." - Эзра Паунд в своем Канто номер Тридцать Пять. Общая тенденция такова, что, при более совершенной стилистике, при возросшем общем писательском уровне, под амальгамой внешней гладкости царит ограниченность тупоумия и духовная пустота. Один из моментов нравственной коррупции нынешней литературной среды - в том, что из стилистики, из семантики текстов вымывается некая ремесленная выделка, осязаемая фактура, подлинность исторической, житейской, художественной материи. В своей давней статье о творчестве К. С. Фарая я уже писал об этом так: "В выпуклости его языка есть самоценная, физически-дактильная красота. В былые времена существовали объекты, одинаково совершенные как на ощупь, так и на вид. Антикварные вещи, коими я некогда обладал: костяной набалдашник затейливой трости, трубка для курения, подсвечник - намеренно изготовленные их создателями так, чтобы радовать не только глаз, но и доставлять ни с чем не сравнимые осязательные ощущения, когда эти предметы держались в руках. Мастера ушедших поколений смогли найти тогда утерянное сегодня соответствие между видом предметов - и осязанием их. Я никогда не забуду ту особую, ни на что не похожую, гладкость старинных шахматных фигур, покалывающую пальцы теплоту, исходящую будто бы изнутри каждой из них, а не забирающую ее у тела, их эстетически- совершенную форму, обретавшую дополнительное совершенство на ощупь. Слог К.С ФАРАЯ, структура его языка дают ощущение сходного эстетического совершенства." "Они возвращают утерянное в современном мире наслаждение самим видом или осязанием объекта, его материальной сущностью. Это полное соответствие внешней и внутренней формы напоминает высказывание математиков о том, что правильная формула всегда эстетически красива." "К ночи ветер снес облака за Днепр, и низкое летнее небо от лесистых холмов над рекой и до бескрайних далей мерцало завораживающей бездной." Эта цитата, как и мысль, высказанная мной о творчестве К. С. Фарая, возвращают нас к одному из важнейших условий бытования культуры и - в более широком смысле - бытования цивилизации. Эвокативная сущность поэзии Элиота и Арто, медиумная роль Андреуса Дивуса в общении душ Гомера-Паунда, глубокий эзотеризм Фарая, настоянный на мифопоэтическом аромате самой эссенции культуры, и гоголевско-шевченковская мифопоэтическая настроенность историчности Мацкевича: они все (по кипплинговскому лексикону) "одной крови". Подвергнутая рефлексии историческая канва у Мацкевича: медиум, избранный в качестве инструмента, необходимого для соприкасания со стержнем духовной преемственности. Откуда мы происходим? Где истоки нашей духовности? Эти вопросы волнуют людей во все времена, не исключая людей моего поколения. Одиссей, Цезарь, король Артур, древнерусские князья: в темные времена, во времена смуты и колебания мы помимо воли обращаемся к нашим основам, к нашему духовному, историческому родству. Что в нас подлинное, а что наносное, что сквозное, стержневое, а что - вторичное, навязанное извне: это четко освещается в нашем сознании, когда мы чувствуем, что речь идет о жизни и смерти, о выживании нашей культуры. Разрушительный для русской поэзии официозный бродскизм (не путать с большой, лучшей частью творчества Бродского: это разные вещи), превращенные в эталонный "пропускной бал" литературные принципы "Доктора Живаго" (не путать с самим романом): это троянский конь, ввезенный в нашу литературу чуждой ментальностью, не европейской культуроидеологической доктриной. Писатель-одессит, не подражающий Бабелю, Багрицкому, Сельвинскому и Зощенко: это уже само по себе что-то, для этого нужно обладать определенной смелостью и независимостью мышления. Квази-историчность у Сорокина, саркастическая "мульти-историчная" виртуозность у Сергея Саканского, превратившего Пушкина, Гитлера и Леннона в персонажей своих рассказов, автобиографическая псевдо-историчность у Лимонова, настоянная на запутанных поисках того же бесценного клада наших исторических корней: это тенденция лучшей нашей литературы, в творчестве Павла Мацкевича проявившаяся спонтанно, без априорности намеренного идеологического, театрального акта. Разрезанные революцией и советской эпохой связи, как разрезанные бритвой вены, постепенно срастаются, только бы им не мешали срастаться неофиты чуждой русской культуре восточной идеологии, которые паразитируют на общности языка, как ненасытная саранча - на богатом урожае, вскормленном нашим трудом, нашим потом. Сознательно либо интуитивно: для Мацкевича историческая сюжетная линия стала предлогом для возрождения в его текстах старых, вышедших из употребления русских слов, потенциальная мощь и поэтичность которых возвращает нас к нашим культурным истокам. Только на первый взгляд у Мацкевича мы находим строго дозированное, точно выверенное употребление неологизмов, сверенный по мелкой шкале баланс диалогов, метафор, поэтических определений и психологизмов, пантеистического пафоса, исторического фона и - через описательность - сюжетной канвы. На самом деле это сама логика его языка, внутренней поэтики, вдохновения и чутья диктует ему, как ни на шаг не отступить от точной меры адекватности. Каркас профессиональных литературных приемов - только основа и необходимое условие для "сращивания вен", для возрождения духовности и преемственности, идущей от Гоголя и Шевченко, от Леонида Андреева, Куприна, Достоевского и Сологуба, от Набокова, от Йозефа Игната Крашевскего, Болеслава Пруса и Ежи Путрамента. Культурологическое послание произведений Мацкевича: это откровение о культурно-исторических основах всех, кто воспитан на русской литературе, о том, что главное в нашем прошлом - не то, что мы географически соседствовали с хазарским сбродом, а именно то, что наши культурные предтечи этот сброд разгромили. Точно так же, как узура и пиратские таможенные сборы хазаров в свое время блокировали европейские торговые пути, так же сегодня враждебная нашей культуре идеология и гегемонические устремления восточного расизма, паразитирующего на языковой с нами общности, угрожают самой природе нашей аутентичности. В жизни не всегда есть место для высоконравственных поступков, но мы по крайней мере воспитаны на героизме Одиссея, отстоявшего свою честь и достоинство, свое царство от посягательства наглых чужестранцев, на подвиге Сцеволы, отрубившего себе руку, чтобы не быть рабом. Если перед нашим взором - триста спартанцев, то перед ихним взором: святотатство и аморальность того, кто ложью выманил у брата первородство, да еще и лихо вводил в заблуждение собственного отца, когда тот был на смертном одре. Если перед нами - высокие примеры самопожертвования Жанны д"Арк и защитников маленького городка Козельска, то перед ними: пример того, кто назвал свою жену сестрой для того, чтобы понудить ее торговать своим телом. Мало кто в наше время осознает, что религия, которая вскормила и продолжает подпитывать основы европейской культуры: это контрадикционная монада, в которой главное качество отталкивается от своей противоположности ("ветхой половины"). Подобные монады - мир-война, день-ночь, рождение-смерть, зло-добро. Та религия, которую нельзя отделить от европейской культуры, в рамках последней (из приведенных) монады сублимирует второй частью первую ее часть, переписывая, пуская поверх первого элемента второй (добро, нравственное совершенство, моральность и гуманизм), так, чтобы по законам нашего однонаправленного времени архетипы нравственности и символы-печати витального начала сами собой поддержали эзотерический стержень возвышенной духовности. Тем самым сделана попытка вырваться из плена низведения человека до статуса червяка, стать выше дьявола. Но последний стремится к реваншу, и вот, в очередной раз, в наше время, первая часть монады рвется переписать вторую, подменить ее собой, поставить нашу идеологию и мораль с ног на голову. Не случайно самое популярное произведение Петра Мацкевича называется "Кровные". Что в переносном, в более широком смысле означает: предки, предтечи. Это - очистка организма нашей культуры от ядов, шлаков и токсинов, от мифов и иллюзий, связанных с прочтением прошлого, это - попытка оторвать нас от наносных наслоений, загрязнивших как нашу историческую перспективу, так и нашу культурную экумену. Как правило, хороший художник в своих произведениях откровенен. За пределами их он все-таки человек, из плоти и крови, и не может быть безошибочным и непогрешимым. Обманчивые ценности и сизифова борьба отвлекают от основной линии и настоящих художников. Тех, кто осознанно или в ослеплении пытаются провести разделительную черту между "традиционалистами" и постмодернистами: это играет на руку другим, тем, кто стремится перерезать вены нашей культуре. Это то же самое, что провести разграничительную черту между Блоком - и Мандельштамом, между Брюсовым - и Есениным, между Хлебниковым - и Маяковским, между Толстым - и Достоевским. Это значит своими же руками вскрыть вены нашей культуре, отдать ее на поругание коварным восточным пан-глобалистам. Читая прозу Мацкевича, в первую очередь осознаешь, что по ментальности, по своему психофизическому, историческому опыту мы - европейцы. В первую очередь. Европейцы-христиане. Это залог и основа цельности нашей литературы, предотвращающая ее демонтаж, ее дезинтеграцию, когда от всей могучей литературы осталась бы бесформенная куча осколков. Сам роман Мацкевича на примере истязавших друг друга, с отменной жестокостью вырезавших друг друга и запредельным коварством интриг тянувших на себя, как одеяло, великокняжеский престол домонгольских феодалов дает нам ключ к пониманию нашей сегодняшней драчки, в которой нет и не может быть победителя в рамках отечественных широт. Ни одна из наших двух больших "дружин" не победит; победитель проявляется постепенно, в клубах степной пыли, поднятой копытами его кочевой орды. Наша междоусобица на руку этой чужеземной орде, которую ничто и никто не остановит, кроме нас самих. Это та же и такая же орда, как в свое время монголо-татарская, с той лишь разницей, что та орда явилась из азиатских степей, а нынешняя из-за речки Иордан. Как хищный червяк, эта орда забралась под кожуру сочного яблока - Соединенных Штатов Америки, державы с некогда ярко выраженной европейской основой, а сегодня - изъеденного червоточиной полуафриканского государства, где во всем доминирует (связанная, как пуповиной, с тем анти-христианским сбродом, что надругался над географически-закрепленными христианскими святынями и продолжает осквернять их, разрушая христианские храмы и святые места) одна полуэтническая - полуэкономическая группа. Размахивая Соединенными Штатами, как собственной дубинкой, их предводители стремятся установить свой диктат во всем, не исключая русской литературы. Наша бессмысленная драчка разрушает главный цементирующий слой, представленный такими авторами, как ваш покорный слуга, которых наотрез отказываются издавать лишь потому, что они пробуют стать на обе "противоположные" позиции и разнять драчунов, пока еще возможно хоть что-то спасти. Когда погибает культура, погибает все остальное. Вслед за культурой терпит фиаско идеология, территориальная целостность, военная мощь и все прочее, как это случилось на исходе советской власти, навязанной России нищими сородичами Ротшильдов и Герцлей. Что касается последнего, то не излишне напомнить, что он шушукался не кем-нибудь, а именно с фон Плеве. Пожалуйста, не забывайте об этом. Междоусобица в области культуры в Украине и в России, и диктаторский режим в Беларуси открывают недругам самые уязвимые места, обнажают самые болезненные язвы, в которые лезут паразиты. Произведения Петра Мацкевича - это то, что по-немецки и по-английски называется "крафт". Тяжелым трудом переработанные глыбы исторического материала, подогнанные одна к другой тяжеленные крупицы знания: это повторение подвига Крашевского, Дюма, Толстого, это родственная глыбе "Кантос" трудоспособность любопытства. Для автора этой заметки представляется крайне любопытным отражение у Мацкевича феноменологии власти, природы ее катаклизма. Читая Мацкевича, с еще большей силой осознаешь, что власть как стихия навязана нам, людям, чем-то, что контролирует нас: для того, чтобы мы никогда не стали равными ему. Именно власть препятствует нам все наши силы бросить на штурм крепости тайн этого мира, его секретов: на штурм "твердзи" Знания. Вместо поисков Знания Власть всю энергию общества, все его ресурсы бросает на строительство бессмысленных "египетских пирамид": усыпальниц, армий, бюрократического аппарата, финансовых империй и благосостояния единиц, с их излишествами, неуемной роскошью и сжиганием общественного достояния в топке своих страстей, жадности и деспотизма. Чтение Мацкевича подтверждает, что любая власть антинародна, не имеет никакого отношения к национальному началу и к защите национальной культуры. Даже перед лицом гибели национального государства, всей нации - князья этого мира не желают поступиться ничем, ни одной крохой своего людоедства и алчности. Откровения литературных трудов Мацкевича - это те самые неопиленные червонцы беспощадной правды, как бы страшна и неприемлема она ни была. Все наши неприятности, беды, бедствия и катастрофы: наша собственная оплошность, хотя в изначальном смысле вины нашей в том нет, потому что мы злонамеренно созданы такими, как есть, а потому все наши оплошности уже существуют изначально, еще до того, как они онтологически проявились. Проводя параллели между Мацкевичем - и Ярославом Ивашкевичем, Паундом ("Кантос" - в нашем в Фараем переводе) и Элиотом ("Пустошь" - в переводе К. С. Фарая (Фарая Леонидова), вспоминаешь и о том, что классическая эволюция любой власти: это злокачественное мутирование ее клеток, вплоть до того момента, когда яд ее становится непереносим для нее самой, и тогда становится необходим посредник, мытарь и ростовщик, как шахтер, добывающий ей золото из крови и пота народной массы. И этот отвратительный посредник, напрямую связанный с источником власти - Дьяволом - обязательно является по первому же зову: со своей мезузой и узурой. Монреаль, май, 2004 |
|