Всякая глупость совершается человеком бессознательно. Её люди прощают друг другу легко. Потому что каждый может подобное что-то сморозить.
Другое дело - преступление. Эта мерзость всегда затевается осознанно. Обдумывается, готовится и совершается. И ждать за преступление прощения безнадёжно...
Властный дед Афанасий это всё понимал. Но у него руки просто зудели. Мечта такая была. А против мечты не попрёшь.
Он вначале хотел это сделать открыто и днём, но потом всё же сжалился над внуком Андрюшкой, и придумал другой вариант - тайный.
Но перво-наперво Афанасий у него всё же спросил:
- Неужто ты её так сильно любишь?
- Да, - ответил Андрюшка. - Люблю.
- А за что?
- Просто так. Как тебя.
- А если вместо неё будет какая другая? Лучше во сто крат, молодая?
- А на что она мне?
- Так ведь... молодая! Неужто так-то не любо?
- Нет, не любо.
- А если просто помрёт?
- Как помрёт?
- Да как все старики, кому время пришло.
- Сама, что ли?
- Да. Сама. Возьмёт и помрёт от своей старости - без стонов и боли.
- Ну, если сама, - согласился Андрюшка...
А уж после этого дед Афанасий всё ночью и сделал. Прошлой осенью. Когда листья все облетели.
Подпилил вокруг комля кору, а чтоб постороннему глазу было не видно, ствол приговорённой старой яблони окольцевал толстым соломенным жгутом.
Теперь старушка простоит до весны со всем садом, и без живительных соков, что питают любое дерево жизнью, незаметно усохнет. А на её место Афанасий посадит то, что задумал - молоденький ранет... Баловать с детства мальчишку просто нельзя. У него ещё всё впереди. А Афанасий наконец нашёл то, что хотел... Да и яблоня эта... Он, видишь, любит! А мне, что ж теперь, помирать без того, о чём так долго мечтал?.. Ничего! Всё как надо!
И стволы всех деревьев сада, как всегда, окольцевал соломенными жгутами - верная защита от всяческой насекомой напасти и от голодных зайцев зимой.
Утром полюбовался всем, что сделал, и остался довольным...
А к вечеру вдруг заболел - сердце, слабость... всё, всё.
Наказание, что ли? Наказание за мечту старика? За то, что живёт "как хочу"?.. А за что же ещё? За что, Господи?
И только теперь осознал, как он крепко любит внука Андрюшку. Что ему его жаль. Плакать будет, наверно, весной из-за яблони этой. Будет страдать. А он, старый дурак... Ох, как больно всё, как больно!.. Лучше б, ей-богу, умереть...
Пять долгих месяцев дед Афанасий со страхом дожидался весны. Боялся детских слёз внука. Виновато поглаживал мальчонку по голове, ждал собственной смерти.
А тот ухаживал за ним, заботился, читал деду стишки, преданно заглядывал в его раненые болезнью и тоской глаза.
- Ты только думай, деда, о хорошем! - просил он. - Ты, деда, думай про мою любимую яблоню белый налив - она нальёт в тебя силу. Вот весной, как она зацветёт, ты сразу и поправишься, встанешь!
Афанасий знал, что этого уже не будет. Ни того, ни другого. Не будет!..
В конце апреля, украдкой от внука, приготовил чистое бельё, написал на тетрадном листе текст телеграммы для сына - чуял, что не вынесет всего, чего сам натворил. Сердце!.. Ох, сердце!..
А когда утром Андрюшка ушёл в школу, с трудом вышел в зацветающий сад попрощаться...
Перед ним в свадебно-белом наряде стояла цветущая старая яблоня - белый налив. К ней ласкались соседские пчёлы.
Афанасий, не веря глазам, сорвал с её ствола соломенный жгут. Обомлел. Шрам был ещё виден. Но, в своё время тщательно замазанный глиной порез, уже хорошо затянулся.
Видимо, Андрюшка в ту смертоносную ночь за дедом следил. Видимо, тогда ж и замазал...
Видимо, знал, что дед его всё же любит больше, чем дурацкий ранет. Что Андрюшка деду дороже.
Дед распрямился, залюбовался.
- Ах... ты ж! - прошептал. - Ах... ты ж!.. Спасибо!
И до земли поклонился...
ВАНЕЧКА
Если правда, что дождик - добрая примета, то тогда почему этому не радуется, например, полуоблетевшая черешня за окном? Отчего так грустит самая весёлая на свете, самая красивая и самая добрая тётя Вера-учительница?
- Черешня, черешня! Ты почему не радуешься доброму дождю?..
Не слышит, наверно...
- Черешня, черешня, ты почему не радуешься доброму дождю?!.
За окном, подняв воротник армейской куртки, неслышно прошёл с пустым ведром к колодцу дедушка Коля.
Конечно, не слышит, если даже дедушкины сапоги заглохли - папа же вчера вставил вторые рамы в окна!
Пятилетний малыш отворачивается от мрачного окна, идёт в комнату своей самой весёлой на свете, самой красивой и самой доброй тёти Веры-учительницы... И не узнаёт её.
Она, свернувшись калачиком на диване, задумчиво разглядывает в альбоме какое-то фото.
- Тётя Вера, ты почему грустишь, если сама говорила, что дождик - к добру? - спрашивает он, молча постояв на пороге и внимательно понаблюдав за нею.
- А, Ванечка, привет! - рассеяно говорит тётя Вера, не отрываясь от фото. - Что ты, дорогой, сказал?
- Я спросил: почему ты грустишь, если сама говорила, что дождик всегда к добру? - ещё более не узнавая свою прежнюю тётю, повторяет он вопрос.
Девушка Вера по-прежнему смотрит на фото и даже как бы разговаривает с тем, кто там изображён.
- Не всегда, Ванечка, - говорит она, - и не всякий дождик к добру. Не всегда и не всякий.
- А какой к добру? - настойчиво интересуется малыш.
- Неожиданный. Весенний или летний.
- А за окном какой?
- Осенний. Холодный и беспросветный, - отвечает она, ни разу не взглянув на малыша.
Малыш никак не ожидал подобного отношения к себе своей любимой тёти. Он некоторое время неприкаянно топчется на месте. Даже порывается уйти. Затем переспрашивает:
- Холодный и беспросветный?
- Да, Ванечка, да, - рассеянно подтверждает какая-то заколдованная тётя. - Холодный и беспросветный.
- При котором нужно смотреть только на фотографию своего дядьки? - обижается он, подходя и заглядывая в альбом... Кто это?
- Мой любимый.
- А кто же тогда я? - не верит услышанному малыш.
- Ты тоже любимый, но племянник. Понимаешь?
- Нет. Любимым должен быть только кто-то один. Так не бывает!
- Бывает, Ванечка. Бывает. Ты же любишь и маму, и папу, и дедушку Колю, и бабушку Марусю, и меня... Ведь любишь, правда?
- Правда. Ну и что? Вы же все мои родные, а он кто?
- И он скоро станет всем нам родным.
Этого Ванечка понять не может. Он понимает только одно - осенний дождик плохой. Потому что, когда он идёт целый день за окном, то даже самая весёлая, самая красивая и самая добрая тётя Вера оказывается грустной и вовсе не Ванечкиной, а неизвестно чьей. Просто - учительница, которая любит чужого дядьку...
Так он думает днём, глядя на заплаканную черешню за окном; вечером, видя сквозь щёлку приоткрытой двери, отрешённую от мира тётю Веру, которая склонилась над стопкой ученических тетрадей, сидя за письменным столом; и ночью, когда с трудом засыпает: осенний дождик очень плохой... просто плохо-злой... хужее и злее ничего на свете не бывает...
И только утром, услышав радостный возглас по-прежнему весёлой и родной тёти Веры за дверью комнаты:
- Ванечка! Боже мой, какое счастье!
... только тогда он, распахнув в восторге синие глаза, начинает верить в доброту осеннего дождика, что стучится холодными каплями в окно...
Утром приехал жених сельской учительницы Веры Червоненко Иван Крохалёв.
ГОЛУБКА
- Вы когда-нибудь сделайте, знаете что?
Девушка Лариса вытерла слёзы
- Что? - спросила она.
- Вы когда-нибудь заберитесь на крышу дома, и превратитесь там в голубя! Хорошо?
- Зачем?
- Ну, вы же знаете: голуби никогда не забывают в квартире ключи, и поэтому не плачут. У них просто нет причины для этого. Понимаете?
- Понимаю, - сказала Лариса и провела ладошкой по рыжей головке своего утешителя.
И опять заплакала.
- Господи, господи! - сказала она сама себе. Я же, кажется, ещё и духовку с грибами не выключила!
- Во-от! - подытожил рыжеголовый утешитель. - И про духовку вы навсегда забудете - у голубей полно другой работы: летай себе по городу!.. Хочешь, на плечо кому-нибудь садись, хочишь - на голову - никто не заругается, никто тебя не побьёт; ещё и крошек каких-нибудь насыплет или зёрнушек... Для этого лучше всего забраться на крышу дома и превратиться там в какого-нибудь голубя. Хорошо?
Лариса, не вытирая слёз, ещё раз погладила по головке участливого мальчонку.
- Хорошо, - сказала она. - Только одной мне боязно.
- Чего боязно?
- Ой, да всего!.. Не думай ты, пожалуйста, обо мне! Иди, поиграйся с мальчиками и девочками, а я посижу здесь, на лавочке, может, кто из взрослых подойдёт! Мышей боюсь, высоты боюсь, одиночества боюсь, темноты бою-ю-ю-сь...
- Знаете, что?
- Что?
- Я сейчас спрошу у мамы разрешения, и провожу вас на крышу - я ничего не боюсь!
И побежал... Нет, вернулся - голубое ведёрко для песка забыл... И опять побежал...
***
- Чуяло мое сердце! - сказал старичок, присаживаясь на скамейку, - опять, голуба, дверь захлопнула?
- Ой, дедушка, дорогой!
- Ладно, ладно, ннне обнимайся - люди подумают, что я с фронта вернулся! Вот мои ключи! Иди, а я маленечко тут посижу! Иди, голуба, иииди - да и замёрзла, ппподи! Эх!..
Убежала с пустым мусорным ведром счастливая Лариса... пришёл обиженный запретом матери, "надутый" рыжик с пустым голубым ведёрком в руках. Постоялю Похмурился. Пошмыгал носом.
- А где?..- кивнул головкой на скамью.
- Кто? - спросил дедушка.
- Ну, тут сидела?
- Голуба, что ли?
- Да! - сказал мальчик. - Голубка! Она тут сидела! Где она?
- Так ведь обрадовалась и упорхнула!
Мальчик увидел во дворе взлетевшую стайку голубей, просиял, запрыгал, закричал:
- Ага, ага! Я говорил! Я говорил!.. Мама, мама, посмотри - я же говорил тебе: если очень плохо, всегда очень легко превратиться в голубку!
Во все глаза заглядывал во двор солнечно-синий октябрь...
НОВАЯ ХОЗЯЙКА
Дождя ждали с утра. Не потому, что он был кому-то нужен. Сам грозился. То нависшими над селом тёмно-сизыми тучами. То бледными вспышками молний на горизонте. То далёким погромыхиванием грома. То глухой тишиной, как перед бурей.
Ждали и ждали. Ждали и ждали: ну, вот сейчас! Ну, вот-вот!...
А пошёл он только с обеда. Робко пошёл. Мелко пошёл. Скучно пошёл. И нудил так до вечера - без обещанных огненных вспышек и без грохота небесных колесниц по кочкам лохматого неба. Можно сказать, просто моросил.
И, глядя в хмурое окно, дедушка Тихон сказал маленькому внуку Васе:
- Всё. Новая хозяйка пришла. Теперь жди золота!
И, спустя несколько беспросветно-мокрых дней, когда небо наконец прояснилось, ещё тёплое солнце начало красить листья сада в жёлтые и красные цвета.
Тогда мама, держа маленького Васю на руках, указала пальцем на разноцветный сад и сказала:
- Это, сыночка, осень! Видишь, это - золотая осень!
А через ещё какое-то время, ранним звонким утром все петухи села дружно, громко, в один голос, прокричали: ку-ка-ре-ку! И сдули все листья с деревьев на землю. И папа, подкладывая в коровнике сено его обитателям, вдруг красиво запел:
Я не буду, я не буду целовать холодных рук.
В этой осени никто не виноват, не виноват...
Потом дедушка Тихон долго копошился в голом саду, сгребая упавшие листья граблями в одну кучу...
Наверно, золото искал.
ОТ СРЕДЫ ДО СРЕДЫ
Ей, видимо, нравился тот человек, что каждую среду приходил на остановку за её окном и стоял там, внизу, в ожидании нужного ему троллейбуса. А может, и нет. Может, и не нравился. Вначале она этого не знала. Вначале она про себя называла его "Чей-то Подсолнух", из-за копны светло-рыжих солнечных волос на его непокрытой голове.
Высокий, не совсем молодой, но далеко и не старый. Лет, наверно, тридцати пяти или чуть больше... с целой копной рыжих волос на голове.
Когда ясно на дворе, то он - в пиджаке, а когда дождь, то - в плаще. В общем, человек как человек, только очень рыжий.
"О, - подумала она, впервые увидев его на троллейбусной остановке, глянув в окно, чтобы посмотреть на погоду. - Чей-то Подсолнух пришёл!"
И посмеялась в кулачок этому придуманному ею имени и повторила его:
"Чей-то Подсолнух пришёл!"
И потом, натыкаясь в своих детских книжках на картинки с изображением цветущего подсолнуха (то растущего в огороде, то у побеленного дома, то в поле) всё пофыркивала и откровенно смеялась.
- Ну, конечно, конечно! - радовалась она сходству рыжего человека с солнечным растением. - Как две капли воды!
И, когда снова видела этого рыжего за окном, уже вслух говорила:
- Опять чей-то Подсолнух пришёл!
А когда не видела его там, то и ничего. Значит, в другой огород ушёл. Что ей, больше думать не о чем, что ли? Вот сейчас приоденется и пойдёт в детский сад.
- Ах, какая у нас сегодня красавица, моя тёзка! - скажет любимая ею няня Юля у порога. - Ну, чем порадуешь нас в этот раз?
- Я спою сегодня новую песню, - ответит по секрету она, щекоча пухлыми губками нянино ухо.
- Да ты что! - шёпотом поразится наня Юля. - Какую?
- Про берёзку.
И споёт. После завтрака. Когда все дети соберутся в комнате для игр:
Я сама не знаю, я прошу совета.
С безответным чувством ох, и трудно жить!
Подари, берёзка, мне свои серёжки -
На свиданье к милому ходить.
И все ей будут хлопать в ладошки. Все-все-все! Громко-громко-громко! А любимая няня Юля скажет, чтоб слышали все:
- Быть тебе знаменитой певицей, Юленька! Чую, прославишь ты моё имя на всю нашу большую страну! А, прославишь?
- Конечно, прославлю! - скажет счастливая она по секрету. - Я же вас очень-очень люблю!
И ей, счастливой, наверно, не будут завидовать все девочки. Ей никогда не завидовали все девчонки - ни её певческому голосу, ни умению считать до ста двадцати, ни отличным способностям в чтении детских книжек. Ею просто гордились...
А потом будут весёлые-весёлые игры. Потом - прогулка в парке. Потом - обед и сон.
В общем, дела, дела и дела! Не до рыжих подсолнухов.
Да она, эта всеобщая любимица, и думать бы забыла про рыжего дядьку за окном, если бы однажды, когда шёл сильный дождь, не увидела через окно, как он прикрыл своим плащём какого-то мальчишку-первоклассника с синим ранцем над головой. Расстегнулся, раскинул в стороны крылья своего плаща и впустил в этот шалаш неизвестного мальчишку. Совсем незнакомого. Чужого мальчишку, который подбежал к остановке, прикрыв голову синим ранцем.
- Мама, - спросила она тогда, - а какой сегодня день?
- Среда, - ответила из глубины квартиры мать. - А что?
- Ничего. Просто буду знать, что среда... А времени сколько?
- Скоро восемь. Одевайся, пора в детский сад!
- Скоро восемь, - прошептала девчушка. Среда.
И с той поры определила, что этот человек появляется на троллейбусной остановке исключительно по средам, когда на часах бывает скоро восемь утра. И всю неделю ждала именно этого дня. И уже знала почему. Потому что ей очень хотелось хотя бы разочек укрыться под крылатым плащём этого Чьего-то Подсолнуха. Укрыться и негромко, по секрету, пожаловаться ему: "А у меня, дядя, никогда не было папы"...
ТЕПЛО
- Теперь, Василёк, тепло вернётся только после того, как в лужах искупаются воробьи, - сказала мать и, прихватив зонтик, ушла в магазин.
А дождь всё лил и лил...
И луж за окном было много.
Серые, холодные, рябые от дождя, с плавающими в них жёлтыми листьями.
И ни одного при этом воробья. Ни единого!..
Из дома через дорогу вышел дядя Ефрем в зелёном плаще с капюшоном, в сапогах. Прикрыл за собою калитку, и пошёл по грязным лужам. Наверно, на станцию пошёл. К поезду. Поезд повезёт его в город. За чем-то. Может, за воздушными шариками для своей дочки Алёнки. А может, за таинственной атмосферой для городской матери своей дочки Алёнки, которая один раз говорила маме Василька: "Мне в вашем селе, Ефросинья, не хватает своей атмосферы!" Может, сегодня дядя Ефрем ей привезёт и эту атмосферу. Алёнке - разноцветные шарики, а тёте Анжеле - её атмосферу. Да-да-да! Он такой, дядя Ефрем. Не зря он прихватил с собой большую красно-синюю сумку. Шарики для Алёнки будет держать за ниточки в одной руке, а атмосферу для тёти Анжелы засунет в большую красно-синюю сумку, и принесёт в другой руке... И семья его будет счастливой.
Если бы не эта осень с дождём, Василёк тоже бы сделал что-то такое. Например, сбегал ба на речку, наловил пескарей, а в поле насобирал бы голубых васильков. Мама пришла бы из магазина, а в банке на столе - целый букет, а в жёлтом ведёрке - море живых пескарей! И в семье Василька - тёплое доброе счастье...
- Ах ты, счастье моё! - сказала бы весёлая мама.
Если б только не эта осень с холодным дождём!
И, главное, ни одного воробья ни в единой луже!
Ни одного просвета в лохматом скучном небе!
А весёлого, тёплого счасть хотелось...
Конечно, не выйди со своего двора дядя Ефрем в зелёном плаще с капюшоном, не направься он к станции с большой сумкой в руке и не знай Василёк, что всё это значит, шестилетний мальчонка так бы и просидел у окна до прихода матери из магазина. Но он всё-всё знал...
"Если тепло приходит, когда воробьи купаются в лужах, - осенило его, - то что же будет, если..."
Василёк поспешно оделся, обулся, вышел из дома и под дождём побежал под навес.
Там, прижавшись друг к другу, сидели задумчивые куры...
Когда мать пришла из магазина, Василёк уже пять из них искупал в грязной луже.