Допустим, ты будешь в красной куртке с капюшоном, и мы будем идти, взявшись за руки, между рядами берез и шуршать сухими листьями, и ты, может быть, от безделья вспомнив Есенина, спросишь меня, подыгрывая моему настроению: "Скажи, о чем говорит осень?" То, что осень говорит, а не плачет, не кричит - это будет подразумеваться само собой, потому что мы с тобой не такие совсем уж отпетые неучи, чтобы не знать, что весна, например, поет, а лето охает и ахает, а иногда плачет, и что зима, по преимуществу, молчит, как рыба, или, на худой конец, воет, как-то; "У-у-у! О-о-о!"

Осень тихо шепчет, рассказывает нам какую-то историю, а мы слушаем, слушаем, но ни черта не понимаем, потому что она то ли картавит, то ли бормочет про себя на каком-то древнем иностранном языке - слышишь? Я говорю это, и вот ты уже сдерживаешь шаг и, царапнув мою руку холодным мизинцем, останавливаешь меня, чтобы не шуршали листья под ногами. Как хитрый лис, ты суживаешь глаза и навостряешь уши, но до тебя доносится только мой снисходи- тельный смех, прибитый к земле тишиной. "Один ноль в твою пользу?" - спрашиваешь ты с виноватой улыбкой, и вдруг хватаешь мою шапку и громко убегаешь по листьям. Заяц, ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что я буду тебя догонять. Я почти уверен, что ты подождешь меня за кустом примороженной облепихи, чтобы, морщась от кислых ягод, все-таки выслушать до конца скучный, но полезный для общего развития ответ на свой вопрос: "О чем говорит осень?"

Как бы мы с тобой ни вслушивались, как бы ни вглядывались в очертания деревьев, нам не понять сейчас ее слов и даже не выучить алфавита. Шуршание листьев под ногами я воспринимаю совсем по другому, если иду один. Тогда мне не мешает грохот твоих сапожек, залепленных колючками, никто так выразительно не толкает меня в плечо и не массажирует мои пальцы. В твоем присутствии я вижу и слышу только тебя, точно так же, как ты меня, и тонкий голосок осени не пробьется даже сквозь шелест нашего дыхания. Чтобы увидеть, как падают буквы с деревьев, ты должен быть один - это первое условие.

"Кстати, - спрашиваешь ты, оглядевшись по сторонам, - а сколько уже времени?" Время - это второе условие. Лето остается летом и ночью и днем, и ранним утром. Весна поет с наибольшим вдохновением после обеда, ближе к вечеру, зима просыпается как раз в полдень, а вот осень рассказывает свои истории поздним утром, где-то с пол одиннадцатого до часу - это время осени. А сейчас, смотри, уже четвертый час, сейчас осень неразговорчива.

"Есть еще и третье условие?" Я чувствую, что ты мерзнешь и, поеживаясь от холода, куда-то торопишься. Я по-отечески обнимаю тебя, закрываю глаза и профессорским тоном декламирую: "Третье условие - хорошее зрение. Весной царствуют звуки и запахи, летом краски, а осенью - силуэты и очертания. Из них состоит алфавит осени, и, в основном, на них стоит обращать внимание". Потеряв терпение или только сделав вид, ты в итоге требовательно высказываешься: "Ну, если ты такой опытный в этом деле, скажи в конце концов, о чем говорит осень?"

Тише, тише, заяц, не торопись Вся загвоздка в том, что она говорит каждому свое. Помнишь, я рассказывал тебе, как лет двадцать назад я проснулся ночью в поезде и в первый раз увидел огни большого города? Что я сказал тебе о своих чувствах? Что это был кайф? Недавно осень напомнила мне эту историю. Но так, что я чуть не заплакал. Я отчетливо услышал стук железных колес, храп в соседнем купе, спертый воздух ночного вагона, запах захватанных полок, влажных простыней и замасленных оконных рам. Я всем телом ощутил покачивание вагона и еле заметные толчки то в ту сторону, куда мы ехали, то в обратную сторону Я увидел даже обрывок своего сна в ту же ночь, когда миллион разноцветных огней выхватил меня из душного вагона и отправил в полет, похожий не то на катастрофу, не то на прыжок с парашютом. Конечно, я не помню, как я выглядел со стороны, но я прекрасно представляю себе это. Приподнявшись над липкой кожей подложенной под голову сумки, вцепившись худыми пальцами в вагонный столик, я моргал спросонья широко вылупленными глазенками, и в моих зрачках играли разноцветные огоньки. "Смотри, Сергей, - толкал я привалившегося на плечо младшего брата, - смотри, Барнаул..." Мне стало так жалко себя, маленького, очарованного обманчивой беспредельностью и близостью территории счастья...

Поеживаясь от холода, ты идешь к машине и язвительно говоришь, что вы все это уже проходили, что осень навевает воспоминания, а весна будит мечты. Ты громко хлопаешь дверцей и исчезаешь в холодном полумраке кабины,

Как бы не так! "И вообще, слушай, - кричу я, - мне надоела твоя издевательская интонация! Если хочешь знать, то я сейчас не столько вспоминаю, сколько мечтаю. Ты - моя выдумка, понятно? Тебя никогда не было, ты не можешь быть воспоминанием, ты - только мечта! Я один среди берез, хожу, шуршу листьями и мечтаю. А тебя - нет! Тебя мне рассказала осень, вот..."

...Впрочем, я понимаю, конечно, что так мечтают только осенью, это несбыточные мечты. Это даже не мечты, это мифы какие-то. У них, наверное, всегда печальный конец, и они всегда заставляют признаться в своем неправдоподобии. Слышишь, заяц, я один. Я молчу. И осень многозначительно молчит. Мне хочется глубокомысленно сказать: "Осенью говорят Боги. Они предсказывают нам нашу судьбу". Но я только покорно смотрю на часы. Около четырех часов вечера. Темнеет. Я слышу легкий шорох за густым кустом смородины, метрах в пятидесяти от меня, а через секунду там кто-то глубоко вздыхает и говорит тихим простуженным голосом, как бы разговаривая сам с собой:

- Грустно, как грустно!..

Эй, кто там?...