Учитель у меня строгий. За малейшую провинность, а часто и без нее, он начинал учить меня жизни. Фразы его всегда короткие, хлесткие. Долгие "уроки жизни" я переносил болезненно, с криками и слезами. Я сжимался в комочек как мог: трудно двигаться, будучи зажатым между ног. Имя учителя простое и легко запоминается - Ремень. Обычная кожаная лента, с шестью дырочками и, слава богу, с немассивной бляхой. "Говорил" он со мной о плохом поведении, о непослушании, о любви. Тем много и беседы, особенно летом, велись часто.
Я знал о хозяине Ремня практически все: когда он был пьян, плохом настроении, о штрафах ГАИ. Все неурядицы хозяина отражались на моем теле.
Хозяин Ремня, мой отец, мужик крепкий - смотрел на жизнь философски. И как настоящий отец, хотел передать свой опыт сыну - мне. "Еще благодарить будешь" - так говорил отец о методе воспитания. Родители не врут - да, наверное, но слова о благодарности ремню, я принимал как ложь. Я верил всем и во все - но только не ремню и всему, что с ним связано. Отец был связан.
Помню: мне пять лет. День рождения. Много гостей. Меня поставили на табурет читать стихи. Было у меня любимое стихотворение, и я умею читать с "чувством, толком, расстановкой". И, конечно же, мне очень хотелось прочитать его гостям: дяде Васе - милиционеру и крестному; тете Вале и тете Маше - сестрам отца. И я стал читать: трижды меня перебивали тостами, дважды расспросами о подарках и, опять тостами. Не прочитав и половины, я слез с табурета и ушел в другую комнату. Мне показалось, что никто не заметил моего ухода. Да, действительно - именинник был забыт. Только вечером учитель Ремень напомнил о своей наблюдательности.
Я ненавидел ремень, но отца я только боялся, и любовь к нему сохранилась. Сохранилась и боязнь.
Мишка, мой друг и сосед по двору, любил отца. Он рассказывал о нем удивительные истории. От Мишки я узнал, что Василий Петрович (так зовут его отца) был и пожарником, и танкистом, сбивал врагов на истребителе, спасал людей на земле, воде и воздухе. Отец - Герой, был всем, только космонавтом не был. Нет, конечно, его хотели взять в космонавты - но водка...
Василий Петрович гулял по черному. Мой отец пил по вечерам и выходным - не было прогулов у отца по работе. Василий Петрович гудел неделю, две, а то и месяц. У Мишки семья небольшая - он да отец. Мать Мишка не помнил и сильно завидовал нам, живущим с матерями.
Во время болезни отца (Мишка не признавал слово "запой") жил Мишка у соседей - у наших матерей. В моем доме нет: мой отец и отец Мишки почему-то были врагами. Несколько раз на дню Мишка бегал домой проведать папу: забежать на минутку - дышит? да. Весь двор знал Мишкину "слабость" и старался не замечать ее - страха смерти отца. Мы, его сверстники, да и взрослые, поняли: Мишка помнит смерть матери - где-то глубоко, неосознанно.
И считал Мишка злым не отца, а водку. И когда мы подсчитывали добрых и злых людей черточками на стене, Мишка поставил "злую" черточку не отцу, а его беде - болезни. Слово "алкоголизм" Мишка также не признавал.
И я завидовал Мишкиной любви, и учился любить, прощать.
Мишка не любил когда его жалели, но умел жалеть сам. Задерется у меня рубашка, заметит он красные полосы на спине от "уроков", спросит тихо, испугано:
- Больно?
По началу я бахвалился своими ранами. Когда узнал Мишку поближе, научился отвечать коротко:
- Терпимо.
Еще позже:
- Нет.
Мишка не знал побоев. Да, Василий Петрович спивался, но как папа, любил Мишку и никогда не бил его. Однажды, будучи пьяным, мой отец встретился с Мишкиным отцом, не "больным":
- Зачем сына бьешь?
- Мой сын, хочу и бью, - ответил мой отец.
- Да был бы твой...
Хотел продолжить Василий Петрович, да кашлянул Мишка.
Я привык к дворовым слухам и не обращал на них внимания. Один из слухов: мой отец не родной. Я с легкостью поверю, что на школьный двор спустился космический корабль - реально? Да. Но про отца - чушь. И Мишка говорит: не верь. Много позже, слух подтвердился и оказался правдой. Порой, соседи знают о нас гораздо больше. И Мишка знал, молчал. Но я уже не могу сказать ему "лгун", и не хочу.
Разговоры о матери?
Мишка старался услышать все наши рассказы о матерях, мам и мамок. Всегда слушал молча и не требовал продолжений. И я рассказывал ему о своей маме. Только хорошее, доброе.
Мама никогда не спорила с отцом - бесполезно. Когда "господин учитель" гулял по моему телу, мама старалась прикрыть меня своими руками. Ее руки, маленькие, худые, получали от ремня не менее. И заживали намного дольше. Нет, не заживали, слишком часты были "уроки".
Я не мог рассказать Мишке, что мать спасала от ремня и другим способом - горячей водой. Сажала меня в ванну, включала "красный кран" и поливала из душа. Кричал я не меньше. После наказания я выскакивал из ванной как ошпаренный. Почему как...
Доказательств, что наказание мной уже получено (красное тело, водяные пальцы) иногда хватало для отца. Если нет - ремень становился еще больней и, красные полосы со спины и ниже переходили на одежду кровью. Но и руки мамы знали горячую воду, и ее раны покрывались кровью.
Этого Мишка не знал и я тщательно "изобретал" причины ожогов.
Я боялся отца, я боялся ремня. Но не могу же я всех бояться. И этот страх изменялся в умение искать и видеть доброе во всем. Потому у меня сохранилась любовь к отцу - он умел быть добрым - папой.
И этот страх изменялся в умение неверия в себя. За это я не люблю отца. Не за признание меня пасынком, не за все обвинения, перешедшие в "козла отпущения" - только за науку неверия. Не помню, чтобы сия наука помогла мне.
Я любой ценой хотел избавиться от ремня.
Мишка готов полюбить ремень, только бы не "болел папка" и вернулась мама.