Г Д Р. В о с т о ч н ы й Б е р л и н. К о м н а т а.
КОНТЕЙНЕР ИЗ ПОЛЬШИ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ПУСТОТУ
1
Это правда!
Я - дальтоник. У меня редкая форма болезни: я вижу мир чёрно-белым.
Каждый день, кроме субботы и воскресения, в семь ноль-ноль мой радиоприёмник начинает вещать государственный гимн. Тогда я просыпаюсь.
Вас никогда не занимал вопрос - видит ли дальтоник (чёрно-белый) цветные сны? Очень редко мне снятся сны, а когда всё же это случается, утром я стараюсь сразу же забыть крошево звуков и обрывки людей. Впрочем, стирать сны из памяти не так уж и сложно, кажется, они сами рады оставаться в тени.
Я встаю под звуки гимна социалистической германии. Я собираюсь и иду на работу. Мне двадцать два года. Я не интересуюсь политикой. Я холост. У меня есть отдельная комната в коммунальной квартире. Меня зовут Хельмут.
Самая нелепая профессия в мире - это бухгалтер. Особенно сейчас, когда каждый второй, просыпаясь, ещё не открыв глаза, думает - как бы чего-нибудь сегодня стащить.
- Пойми, дружище, - тянул бригадир, - я работаю в порту уже двадцать лет и поверь (он держит паузу, высоко подняв брови и широко улыбаясь) - это норма. Всему виной закомплексованные люди! Называют "воровством" естественные процессы жизнедеятельности. Тебе зарплату дали вовремя?
- Нет, и не полностью (я как будто оправдываюсь)
- Понимаешь, экономика - это строптивая девица, сегодня она тебе улыбнётся, а завтра, того и гляди, окатит помоями с кухни... Но! (Удар - Пауза) Старушка жизнь всё предусмотрела! Она даёт нам возможность подбирать гнилые яблоки. (Он начинает раскачиваться, его речь обретает чёткий, обволакивающий ритм) Там, на верху, всё понимают и тихонечко потряхивают своими плешивыми баранками, потому что знают: пожилому бригадиру нужно чем-то кормить семью... У тебя есть семья?
- Нет, ты же знаешь (почему? почему я оправдываюсь перед ним?)
- Знаю. А также знаю, что если бы _была_, мы бы не _молились_ с тобой уже вот как год, а давно чинно-ладно _наладили работу_.
Этот разговор между мной и бригадиром состоялся в пятницу, а в субботу ночью со склада _физически_ исчез контейнер из Польши. _Теоретически_ в нашем порту его никогда не было.
2
Раздаётся гудок... Возможно, это как раз тот пароход, что привёз сюда контейнер с детским трикотажем.
А341ДР - его первое имя. Если бы контейнер был человеком, про него можно было бы сказать так: _пропал без вести_. Где его последний раз видели? В Польше, в порту... И всё! Да, люди часто теряются без вести в портах и на вокзалах - почему бы также не исчезнуть контейнеру. Более того, контейнер - это вещь безголосая! Какую он может оставить после себя весть? Только человек может подтвердить или опровергнуть положение вещей.
Я сижу за своим столом, жду, когда вскипит чайник. В моём крохотном кабинете (да что там _кабинет_, так закуток) стоит шкаф, стол, стул и я меж ними. Есть маленькое окно-иллюминатор, очень грязное, но помыть не доходят руки. Есть чайник, который должен вот-вот закипеть.
- Халё, Хельмут! Выспался? - бригадир был в приподнятом настроении, как всегда, энергичен, деятелен. Ворвался в моё маленькое пристанище, как вьюга. Выключил вскипевший электрочайник. Поставил передо мной стакан с заваркой на дне, залил кипятком.
- Спасибо, да, - тихо ответил я.
Ганс был хорошим человеком, но про семью врал. Семья была в прошлом: жена погибла в войну, а двое, тогда ещё крошечных детей, затерялись в коловороте сломанных судеб. Ганс их не нашёл, а может, и не искал вовсе. Портовые проститутки (его верные спутницы) любили Ганса и были с ним бесплатно. Однажды разнорабочий Макс (видимо, из ревности к проституткам) попытался внести ясность в семейное положение бригадира и горько об этом пожалел. Ганс рвал на себе волосы, выл, как проклятый, о своих несчастных детях, мыкался о верной, "почти святой" женщине. Всем становилось жаль старого бригадира, контуженного фронтовика. Всем хотелось забыть о том, что у Ганса больше нет семьи. А проститутки жалели его ещё пламеннее.
- Ты знаешь, Хельмут, - начал Ганс приблизившись ко мне, - ты _неплохой парень_. Сегодня ребята, исключительно по невежеству, (исключительно!), хотели тихонечко поздравить тебя с потерей девственности на трудовом фронте. (сейчас он танцует, пальцы на обеих руках словно собираются подкрутить усы, но не находя их, щиплют воображаемые соски) Но, но, не делай такое лицо! Так вот... я запретил.. потому что понимаю тебя и то, как тебе здесь нелегко. (Пауза - Удар) Ты не наш! Ты из другого теста. Какого <...> тебя занесло к нам на огонёк, я до сих пор не понимаю. Поэтому, Хельмут, я принёс тебе конверт. Очень скромный, серый конвертик. В нём, к сожалению, нет пламенных троеточий от юной Маргариты, Но! (Удар - Пауза) В нём есть то единственное, что спасёт тебя от медленного падения вниз...(Выдох) Если что, я на плацу.
Он ушёл.
В руках я держу конверт с деньгами. В журнале регистрации искусно затёрт контейнер А341ДР из Польши с детским бельём.
У Ганса очень надёжные посредники. Чёрный рынок работает без перебоев с десяти до семнадцати ноль-ноль без выходных.
3
После обеда поднялся сильный ветер. Погрузку отменили до завтрашнего утра. Руководство распустило рабочих в счёт отгулов, а Хельмуту поручили сделать внеплановую проверку журнала регистрации. В свете последних событий, простая формальность могла превратится в катастрофу. Впрочем, обычный осенний ветер... "Но сегодня вечером отчёт о приёме груза будет лежать на столе директора, а этот старый жук сохранил в себе классическую немецкую школу бухгалтерии. Он будет медленно всматриваться в буквы и цифры, ища подвоха и не находя его. Горячий чай с лимоном будет медленно согревать простуженную грудь, он успокоится..." и вдруг!
Пятница, 14 сентября - пароход из Польши, контейнер А341ДР - прибыл в 16:24. А дальше только цифры и буквы, истинное мистическое значение которых может разобрать только чётко настроенный окуляр директора. Начнётся нелепая игра между Хельмутом и бывшим бухгалтером счетоводческой компании. Игра, в которой Хельмуту не выстоять, одна цифра, всего одна, обнаружит ложь. Можно и нужно, надеяться, что на этой цифре во рту у директора станет горько от лимонной косточки или пролетит муха, он отвлечётся, и контейнер из Польши окончательно растворится в пустоте... Но если...
Хельмуту стало страшно. В животе будто повисла гиря.
Работы с отчётом было немного, последний плановый отчёт был в конце августа. Механическая, монотонная работа успокоила нервы. Хельмут работал без остановки, курил, не отрываясь от бумаг. В 17:08 он постучался в дверь директора.
- Здравствуйте, Майер.
- Товарищ, Хельмут! Заходи!
- Я принёс Вам отчёт о принятии груза с 1 сентября по сегодняшний день. Вот журнал, вот отчёт, накладные, ну в общем как всегда (Хельмут оскалился, и сам удивился, как непринуждённо и легко у него это получилось, по крайней мере, директор с радостью показал свои железные зубы)
- Хельмут, ты хороший работник (не говорит, а урчит как старый пушистый кот... и щетина редкая, но пушистая) Мне нравится твоя честность! Да, вот так прямо, без _товарищей_. Я тебе верю, знаю, что так нельзя (улыбка!), но даже не буду его проверять (он с грохотом опускает руку на журнал). Просто есть такие люди, которым ни к чему плутовать. Это люди старой закалки. Хельмут-Хельмут... (повторяет моё имя, будто я его родственник, которого он давно не видел). Есть такие... Ты такой!
- Спасибо, Гн. Майер, но мне действительно не за чем (что я несу!)
Тишина. Хельмут стоит, директор стучит ложечкой о стакан с чаем.
- Да... (вдруг нить рвётся, и директор отрешается) где-то у меня был лимон...
- Ну, я пойду. До свидания, Гн. Майер.
- До свидания.
Хельмут вышел на улицу. Ветер не унимался. Не было в природе этим вечером чего-то мягкого, нежного, женственного, чтобы успокоило дух и подарило тишину. Небо становилось всё грязнее и непригляднее. Куда прятаться в такую пору, где найти тепло? Большая серая шинель не могла спасти, как бы не кутался Хельмут в её воротник. Нет! Холодом веяло изнутри. В нагрудном кармане, там где сердце, лежал _маленький серый конвертик_. Деньги нужно было слить... "Но если вдруг обнаружится!? Что тогда? Тогда их лучше будет сразу отдать... нет-нет, это уже не спасёт, лучше вообще не думать об этом, если обнаружится всё пропало, всё... И ничто не спасёт!"
Деньги нужно было слить.
Хельмут свернул с Ирвен-штрассе в маленький переулок, где-то здесь был уютный кабак, в который он заходил изредка с друзьями выпить пива и потрепаться о работе, женщинах, и совсем немного о политике.
Вот и автомат. Вот и друзья:
- Халё! Халё, Ян! Привет, как жизнь!? (кричу в холодную трубку)
- Мать твою за ногу, Хельмут! Ты что ли!? (идиот, и всегда им был, что лукавить). З-з-з-здорова, дружище! Дела нормально, нормально говорю! Живём пока еще, коптим. Сегодня с крошкой приглашены на коллективный ужин, очень важный! Будем продвигать одну тему, может, что и обломится. А как ты... Ты, говорю, как? Всё там же в порту? К-к-клюёт!? (его ржач, пропущенный через трубку, превращается в бессмысленный, неуместный треск)
- Да, там же (может про ужин сразу сочинил: не хочет встречаться).
Хельмут отодвинул от себя трубку на вытянутой руке, пару раз сказал "Халё, Ян, не слышу!", и опустил рычаг вниз.
Вот и друзья. Вот и автомат:
- Здравствуй, Тедди!
- Здравствуй, Хельмут. Рад тебя слышать (бубнит добряк).
- Тедди, может встретимся, выпьем?
- Когда, сейчас? Не могу. У Анечки разболелся живот... Такое дело понимаешь, семейное. Сил не хватает... Подожди (в трубке слышится детский плач, гудение, бесконечная возня, кто-то постоянно отрывает Тедди от телефона) Сил не хватает не на что. Даже выпить с другом некогда. Извини. Работа, работа, а потом приходишь домой, и тут всё не слава богу.
Молчание...
- Тедди, я зайду как-нибудь к тебе, может чем помогу по хозяйству... Твоя колымага на ходу, можно было б поковыряться.
- Да, давай... Вот-вот это давай! Это было б... Подожди! Это было б класс! Как раньше, да? Когда мы её собирали! (В голосе проступает свет)
- Да, как раньше. Ну, пока!
- Пока, Хельмут. Заходи!
ИРМА БЕЖИТ В АМЕРИКУ
4
Посетителей в кабаке было немного. Хельмут заказал себе две жареных шпикачки и рюмку водки. Потом ещё одну. Ещё одну, а шпикачки остывали. В углу с пианино сняли чёрную мантию. Пианист завёл какой-то пролетарский фокстротик, подпевая:
Грета-Грета, если б не был я шахтёром!
Грета-Грета, если б был я богачом!
Грета-Грета, ты б купалась в мёде!
Грета-Грета, не бывать счастливыми... нам с тобой... вдвоём!
Басовые струны старого инструмента на припеве фонили, что придавало своеобразный антураж несовершенства. Барная стойка, вся заляпанная, в трещинах. Бармен с красными глазами и порванной жилеткой. Публика заменяет мат схожими по фонетике словами из профессиональной лексики рабочих. Того и гляди, можно подумать, что девушки за ближайшим столиком всё время что-то "приколачивают", "грузят", "копают" и "долбят". Атмосфера разорённого театра: не полумрак, не светлая зала, а что-то так - в пятнах и тенях.
Муха чувствует, что скоро зима - и ей конец.
- Еще плесни (не слышит... или делает вид) Извините! (вот услышал!) Ещё рюмку "Столичной".
Когда Хельмут всё-таки решился вкусить жирной шпикачки, в голове шумело, звенело и улюлюкало. Он попытался повернуться, но вместо нормального человеческого движения, вышло нечто похожее на комок мокрого белья, выроненного из корзины. Хельмут понял что напился. Напился... и дальше мысль не пошла.
Вдруг прямо перед глазами он увидел существо с чем-то вызывающе контрастным на лице. Он уже было потянулся стряхнуть это "контрастное" с человека, но нога не нашла подножки высокого табурета и он упал лицом во что-то мягкое и приятное...
- Эй, товарищ! Ты так скор, что я окрещу тебя хорьком! (смех!)
Девушка с тотально чёрными волосами, с пухлыми тёмно серыми губами. Она берёт Хельмута за голову, поднимает и начинает его трясти. Потом хватает его за щёки и превращает лицо, некогда похожее на лицо интеллигентного человека, в кусок слоёного теста.
- Хорёо-о-ок!? - кричит она призывно (совершенно пьяна!)
Хельмут начинает приходить в себя. "О-о-о-о" - ещё слышит он в полусне и на "к" просыпается.
- Ну, хорёк! Ну, не спи! Хочешь я расскажу тебе, где только что... - она наклоняется к его уху и шепчет - где только что побывала моя задница! Только что, вот-вот совсем недавно (бармен невольно прислушивается) вот-вот ещё тёпленькая... я была в постели второго секретаря!
Хельмут исступлённо смотрит на свою новую подругу и нелепо улыбается. Он силится вспомнить, где встречал эту женщину раньше. Она так похожа на одну девушку, но только будто девушка ужасно выросла, как Алиса в стране чудес...
И его накрывают воспоминания, перемешиваясь с пьяным рассказом проститутки...
- Нет, хорёк! Лучше я буду любить тебя, чем эту "красную" сволочь! (смех - тёмно серые губы - бармен недовольно жмурится)
5
Ирма была самой красивой девушкой в школе.
Хельмут был младше Ирмы на четыре года, и с этим ничего нельзя было поделать.
Про Ирму говорили: "Пошла по рукам...". Почему-то Хельмут понимал эту фразу буквально. Ему представлялось, что белокурая красавица на чужой свадьбе в тени невесты передаётся из рук в руки друзьями жениха.
Ирма жила в одной коммунальной квартире с Хельмутом. Друг от друга _географически_ их разделял коридор длинной в две двери.
В детств, когда Хельмуту было около семи лет, а Ирме одиннадцать, во дворе они часто играли в детские "домик", "магазин", "больницу". Младшая группа ребят (в которую как раз попадал Хельмут) были "гостями", "покупателями", "больными". А девчонки постарше за ними старательно ухаживали, предвосхищая своё будущее материнство. Мальчишек по старше в эту игру не брали, впрочем, те не очень-то и хотели. Для них были уготованы игры-приключения, в которых напрочь рвутся штанины, ставятся ссадины, а порой и самые настоящие синяки. Когда Хельмут достиг возраста других игр, Ирма выпала из его жизни. Тогда он видел её только в школе, но дружеской связи уже не было - Ирма взрослела, становилась девушкой, а он по-прежнему оставался ребёнком. Этот разрыв не возможно было преодолеть, как бы этого не хотелось Хельмуту.
В семнадцать она уже жила одна. Раньше они занимали с матерью две комнаты. Потом мать Ирмы куда-то ушла, впрочем, всем было достоверно известно, что матушка Ирмы жива, здорова и отправляет девочке регулярно средства на жизнь. За Ирмой оставили одну комнату, вторую отдали молодому инженеру с его женой.
"Девочка" уже год не ходила в школу. Весь день она ничего не делала: читала книги, курила, пила кофе, а потом гуляла, конечно, не известно где. Иногда к ней ночью приходили гости. Ирмой уже дважды интересовались из опеки, но негласная домоправительница нашей коммуналки фрау Закхс почему-то её покрывала.
Как-то ночью Хельмут спал на софе в общем коридоре. Было около часа ночи.
Скрипнула дверь. Хельмут привстал и увидел, как стоит Ирма, облокотившись на дверной косяк. В одной мужской рубашке. Её светлые волосы с мелкой кудряшкой были аккуратно собранны, словно она собралась в театр или ресторан.
В руке она держала бокал с вином; сделав глоток, она долго смотрела в тёмный коридор.
- Как дела, Хельмут? - спросила она, продолжая смотреть в пустоту.
- Отец пришёл с работы с товарищем. Они так храпят, что я не могу уснуть. Вот и перебрался сюда...
- Твой отец работает в порту? Кем? Разве он не был бухгалтером?
- Он и сейчас бухгалтер. Просто раньше он работал в администрации: носил костюм, а мать стирала и гладила ему рубашки. Теперь он работает в порту.
- А ты, Хельмут, кем хочешь стать? - в её тоне было что-то назидательное
- Главное не бухгалтером.
Она рассмеялась...
Как было приятно говорить Хельмуту с Ирмой, слышать, как она произносит его имя, пусть даже смотря при этом в пустоту.
- Ну а как твоя учёба? Ведь я так и не закончила школу...- сказала она, сев на краешек дивана и посмотрела ему в глаза.
Это был взгляд рассеянный, грустный, грубый. Она улыбалась неуместно, надорвано. Он видел её лицо вот так близко, обращённое в эту секунду только к нему - впервые. Это волновало, хотелось сказать что-то приятное Ирме, успокоить, поддержать, потому что хотя Хельмут и не знал всего, но одного беглого взгляда на это лицо было достаточно, чтобы понять - Ирма в западне.
Однажды ночью он слышал, выйдя в коридор, как в комнате девушки громко играет пластинка с чешскими народными песнями, заглушая грубый смех и возгласы мужчин.
То были вечера, про которые шептались в школе. В классе об этом не говорил только немой Патрик, правда, и тот мог всё это показать на пальцах.
- К ней приходят господа, приносят вино и...
- ... и включают пластинку чешских народных песен ...
- Мать ей никаких средств больше не высылает, а живёт она за счёт двух-трёх постоянных любовников!
- И...
- И делится с фрау Закхс!
- И...
- И фрау Закхс её покрывает за деньги, а иначе старухе не прожить: пенсия у неё два пфеннига - она никогда не работала!
...
Отец рассказывал, что в старой Германии фрау Закхс была владелицей этого дома и получала деньги с квартиросъёмщиков. В сорок пятом новая власть разделила квартиру, и получилось так, что хозяйка стала жить в такой же маленькой комнате, что и её вчерашняя кухарка. До конца не смирившись с такой колоссальной потерей, будучи уже старой, тучной женщиной, фрау Закхс продолжала отстаивать всеми правдами и неправдами свой авторитет в доме, и ей это удавалось, особенно в отношении к Хельмуту, Ирме и молодому бедному инженеру с его провинциальной женой. Когда фрау Закхс была чем-то недовольна она с презрением смотрела на жертву и, покачивая головой, цыкала: "Нц-ц-ц-ц-ц!" Это значило, что ты самый никчёмный человек на свете в глазах пожилой мудрой женщины.
Ирма наклонилась к моему уху и зашептала:
- Милый, Хельмут! Ты даже не представляешь себе, что это такое - быть девушкой, - она некоторое время молчала, а потом нервно засмеялась, - это гадко, потому что я слабая (_слабая_ она произносит особенно, в нос, почти басом). Слабая, как моя мать. Слабая, как и все вокруг. Нет почвы. Иногда я засыпаю и чувствую, что мир куда-то уходит вниз с невероятной скоростью, он несётся всё дальше и ему наплевать на тебя, такую хрупкую, незащищенную. Ты думаешь что все твои переживания чего-то стоят и чем-то окупятся... нет... Всё это дерьмо (шайзе!), - она сидела очень близко. Хельмут ловил её дыхание.
Ирма положила руку на его плечо и начала шептать на ухо, но до него доносились лишь обрывки фраз - слишком горячим и нетерпеливым был голос девушки: "Америка... Первый... Молодой офицер... Я ещё не знаю как, но обязательно придумаю... Очень тщательно брился и постоянно жевал резинку... потом давал её мне и от этого ловил кайф... родом из Минисоты... Оттуда ему присылали деньги и мы опивались водкой до рвоты... Теперь я пошлю им кое-что от себя, адрес я знаю - квитанция перевода лежит у меня в ящике. Хочешь покажу"
Ирма пошевелилась чтобы найти квитанцию и только теперь поняла, что с Хельмутом что-то не так. Нет... Она знала _что именно_ не так, более того для неё это казалось слишком банальным, но от милого доброго мальчика она не ожидала такого подвоха. Она обняла его как сестра, а оказалось как женщина.
Будто что-то сломалось в голове Хельмута и теперь колыхалось бессмысленными словами: "Первый... Америка... Я ещё не знаю как..." Опять мёртвые слова - слов не было, было дыхание Ирмы. Тёплые волны, касающиеся мочки его уха. Он переживал новые ощущения и эмоции. Теперь, когда она пошевелилась, чтобы встать, их глаза встретились.
Его глаза умоляли. Её глаза умоляли не смотреть на неё так. Удар!
Она не пошевелилась, только продолжала притуплено смотреть прямо перед собой, где только что был Хельмут, а он очень нежно поцеловал её в шею, потом нашёл губы и она их открыла... прошло мгновение бессознательного порыва. Ирма опомнилась, что-то буркнула себе под нос и ушла в свою комнату.
Хельмут исступлённо дрожал на своём "чёрном" диване...
6
Пианист уже давно исчерпал свой небогатый репертуар, исполнил избранное на бис, спел в честь именинницы "поздравительную" за пять марок и, наконец, был основательно угощён. Теперь его кривое, бездушное лицо плавало среди покровителей и поддакивало, когда стакан пополнялся, мол, не в водке дело, не в водке...
Подруга Хельмута орудовала бутылкой, купленной за его счёт. Она заправски мешала водку с швэпсом: наливала сначала себе, потом "милому хорьку" - опустошала свой стакан, а уж потом стакан "милого хорька". Хельмут больше пить не хотел и, как это часто бывает, быстрое опьянение быстро проходило. Он уже собирался уходить, как к ним подошли трое пролетариев с лицами уголовной наклонности.
- Привет, старушка! Э-э-э, какая ты пьяная! - говорит первый
- Просто отвратительно! - добавляет второй, - Сидишь тут с молодым человеком, он тебя угощает... (вырывает из рук девушки бутылку) а мы тебя кругом ищем, переживаем.
Хельмут почувствовал, как на его ноге кто-то безжалостно стоит, а к спине извращенски прижимаются всем телом (бармен прячет глаза). Проститутка вызывающе улыбается и что-то шепчет себе под нос, кажется не соображая до конца кому она вдруг понадобилась.
- Если ты в этот час не на работе, если ты кутишь... (улыбка) То давай кутить вместе. (смех! Он отнимает у девушки сумку).
- Да пошёл ты, на <...>! - она резко встаёт и, будто что-то вспомнив, пытается запустить свои ногти в глаза собеседнику - промахивается и падает, как дешёвый панельный дом на пол (бармен уходит в подсобку).
- Так ну хватит, хватит, - нервно шипит голос за спиной, - пошли, времени нет!
Они берут девушку (та что-то мычит, её вялые ноги заплетаются) и начинают суетливо проталкиваться к выходу. Публика настороженно провожает их взглядом, бармен возвращается из подсобки.
- Да иди же ты, коро.. - последняя фраза
И они уходят. Зал оживает прежними звуками, может только чуть глуше и медленнее. Никто не обращает внимание на чёрную туфельку. Это произошло в один миг: её ногу с силой вытягивали за закрывающейся дверью, может даже вывихнули лодыжку - один Хельмут всё видел и в душе у него кто-то принялся греметь кандалами. Он вытащил из конверта все деньги, бросил их на барную стойку и поспешил к выходу, бережно подняв туфельку. "Может нет, а может и вывихнули!" - сказал он сам себе.
На улице совсем стемнело, но ветер будто ослаб. Вдоль переулка никого не было, тогда он свернул под арку во двор. То ли алкоголь, то ли шок, но он не думал зачем бежит и что сделает если найдёт их. В голове пульсировало, а сердце сжималось от тоски и боли. "Какой там вывих, эти суки сломали ей ногу!"
Хельмут резко остановился, не отдавая себе отчёта. Подворотни по-прежнему молчали, только гул завода да далёкое дыхание реки. Он обернулся направо: кривой забор, ветхий бокс с маленькой лестницей, огромный чёрный козырёк, тусклый фонарь. Первый (стоит у фонаря) роется в женской сумочке, второй (сидит рядом на ящике) пьёт из горла водку, третий (на лестнице) глумится над бездвижимой женщиной.
Хельмут делает в их сторону шаг... Ещё один... Еще... Наконец, и они его замечают. Первый спокойно отбрасывает пустую сумочку в кусты, рассовывая вещи по карманам, второй допивает водку и аккуратно ставит бутылку на землю, третий продолжает своё дело. Женщина что-то мямлит в забытье, ей трудно дышать.
- Ба! Куколка, - кричит первый, что рылся в сумочке, - тут этот... твой пришёл.
Второй, что пил водку, опустил голову и стал её нервно чесать. Третий продолжал своё дело. Смех не задался!
Хельмут остановился. Он неуверенно поднял туфельку перед собой, вытянув шею посмотрел на девушку.
- Не переживай. Все бабы такие! - не унимался первый, - пользуют нас... (пауза) как хотят! (смех!)
Хельмут до боли сжал туфельку в руке, бессознательно выставив каблук как оружие. Он уже принялся идти вперёд, как резкий, дребезжащий колокол ударил в его голову. Выкручиваясь, как шуруп, Хельмут падал... Он кадрами увидел, как третий неторопливо отстранился от девушки, как первый с восхищением выкатил нижнюю губу и показывает большим палец вверх, как второй держит в руке разбитую бутылку. Всё в одну секунду. А потом он сжался в клубок и уже ничего не видел, кроме чёрного кривого забора. Прежде чем уйти они по разу его пнули: в нос, в спину и в ухо.
Очнувшись, он увидел безразличное звёздное небо. Тошнило, нос совсем не дышал. Девушку они утащили с собой...
Часы они сняли, и Хельмут не понимал предрассветное утро сейчас или начало ночи. Когда ноги стали нестерпимо замерзать он медленно встал. Голова кружилась, нос опух, ухо горело.
Он шёл по городу, не видя города. Ночь неизъяснимая вещь. Когда Хельмут упал на свою кровать в радиоприёмнике заканчивалась передача "Для тех, кто не спит", значит - было около часа ночи.
Пойми дружище! У Анечки разболелся живот!!! Ты неплохой парень! Пользуют... Как хотят! Ты хороший работник! У Анечки разболелся живот!!! Закомплексованные люди!!! Ирма! Ирма! Ешё тёпленькая, вот-вот! Вот-вот!
7
В тот день огромные старые часы в коридоре не остановились, не запечатлели точное время смерти Ирмы, а, напротив, стучали как никогда громко и безразлично: "Тк-Тк-Тк-Тк-Тк-Тк". Не было сил слушать эту агонию времени. Хельмут принёс табурет, открыл защитное стекло и... остановил время.
К часам десяти приехали из милиции. Коридор был полон шорохов и шёпота. Никто не решался говорить громко, ходить быстро, будто опасаясь привлечь к себе внимание смерти.
Открыли комнату - в коридор ударил яркий дневной свет.
Это произошло рано утром....
Фрау Закхс проходила мимо комнаты Ирмы и услышала как что-то стукнуло, а потом возню и сдавленный стон. Дверь была заперта. Пока разбудили мужчин и взломали дверь, всё было кончено - Ирма умерла. Она мучительно себя удушила.
Хельмут не видел Ирмы подвешенной на солдатском ремне, мальчика не пустили в комнату. Лишь голоса двух следователей рассказали о последних минутах жизни девушки.
- Она долго мучилась. Видишь: комната маленькая, и когда петля затянулась на её шее - тело начало бешено хвататься за жизнь. Страшно представить, как она качалась из стороны в сторону! Видишь - вот так (помоги) вот так снесла ногами трюмо, да... Потом ногами по столу... Пыталась на него встать - но угол слишком большой. Шторы сдёрнуты, видимо, дотянулась руками...
- Она надела белое платье... Похожа на невесту. Меня тошнит от таких самоубийц! Дура! Неужели она хотела этим разжалобить мир? Невеста! Несчастная любовь! А о том что у неё язык вылезет как у собаки и шея почёрнеет, наверное, не подумала!
- Ремень не наш, американский... А вот и то, что упростит нашу чёрную работу. Пиши: "На столе обнаружен закрытый ящик для посылок бандеролью. На крышке надпись чёрным химическим карандашом "США. Штат Минисота. Джеку Паркеру младшему от милой Ирмы"
- И всё? А город, дом?
- Всё. Она же не дура! Если бы хотела отправить, отправила бы до того как лезть в петлю.
- Грёбанные самоубийцы!
- Дай ножик. (Скрип) В ящике обнаружены: виниловая пластинка "Рихард Вагнер "Лоэнгрин", четыре упаковки жевательной резинки "Джуси Фрут",
- Ого!
- И письмо: (откашлился) Милый, милый, бесконечно милый Джек! Стоит мне только произнести твоё имя, как весь ты такой тёплый и родной, появляешься в моей фантазии. Такой, каким я впервые увидела тебя в нашей кухне! Я всё помню до мельчайших подробностей... В то утро всё было мистическим. Мне снились лебеди. Я никогда не рассказывала тебе об этом, потому что стеснялась, но теперь всё можно! Эти лебеди - они были так прекрасны! Они кружили над студёным весенним озером и как бы пели какую-то грустную, но безумно красивую песню. Я проснулась и моё сердце восторженно билось в ожидании удивительных перемен! Не смейся, мой милый, я знаю, что ты не переносишь пафоса! Ведь и любил ты меня с улыбкой... и с жвачкой во рту... а мне хотелось плакать от боли!
Я пошла в кухню, чтобы сварить себе кофе... и увидела тебя. Босиком, но в солдаткой шинели (удивительно что я могу сейчас смеяться). Ты стоял и переминался с ноги на ногу, наверное ты замёрз, а крошки противно приставали к ногам. Тогда я спросила: "Почему Вы не обуты?" Я назвала тебя на Вы, ведь мне тогда было всего шестнадцать, а ты был военный, да ещё и американский, а значит чуждый нам человек! И ты мне ответил, ужасно смутившись: "По пути сюда я наступил в дерьмо!". А я улыбнулась (так легко и нечаянно) и сказала: "Это к счастью!" Так я впервые увидела тебя. А потом навела о тебе справки. (Да, я такая!) Ты и не думал, когда стучался в мою дверь, что я знаю о тебе почти всё. Что ты командирован во временное посольство США в ГДР. Что ты военный переводчик и знаешь кроме своего языка в совершенстве немецкий и русский. Что будешь квартировать по соседству со мной. Что тебе двадцать пять лет, что ты холост, что ты жуёшь заветную жевачку "Джуси Фрут" и предпочитаешь водку. Этого было достаточно, чтобы окончательно в тебя влюбиться наивной шестнадцатилетней девчонке
Потом были наши тёплые вечера у меня в комнате. Ты приходил поздно вечером и всё время что-то рассказывал о своей сказочной стране. О ранчо, которым заправлял твой отец. О вольных лошадях. О бескрайнем голубом небе, которое, как ты говорил, совсем не похоже на наше убогое, пугливое, словно сжатое в пакет. О людях вечно радостных и сильных. Как я хотела, чтобы ты забрал меня с собой!
Я помню всё - и уже не даю этому оценку. Всё что было у меня с тобой превратилось в нечто единое, всё это ты. Всё ты - и любовь, и боль.
Ты приходил поздно и никогда не брал меня с собой! Мы не гуляли, не ходили в кино (ты говорил что наше кино - шайзе) не катались на аттракционах, не разу не были в цирке! Но я была в твоей власти и если ты приходил в час ночи, будил меня и ставил на стол бутылку водки, значит - этой ночью мы напьёмся, а потом ты будешь меня _мучить_.
Всё это ты. Мой милый, Джек. Всё было так, как было. Зачем ты уехал? Исчез так холодно и скоро, будто не было МЕНЯ. Будто был Восточный берлин, командировка, фрау Закхс, посольство, комната, но не было МЕНЯ!!!
А я была...
Ты так скоро собирался, милый, что забыл свой ремень. Твой ремень, да жвачка, это всё что осталось от тебя. Твой ремень - это и есть ТЫ! И я так хочу к ТЕБЕ прижаться всем телом, всей душой...
Прощай, милый, милый, бесконечно милый Джек Паркер младший!
ОТЕЦ
8
Хельмут бездвижно лежал в своей постели, как пришёл - в шинели и ботинках. В "чёрной" комнате стоял тугой, спёртый запах перегара. Радио молчало. Он спал, не видя снов. Статика протянулась на каждую вещь. Всё замерло, будто ощущая связь с хозяином. Тишина...
В коридоре зазвонил телефон. Хельмут продолжал спать, но статика колыхнулась и медленной тягучей волной ударила в стену - с полки упала книжка - раздался глухой плоский удар. Дыхание Хельмута замерло на полу-вздохе, и он резко проснулся.
- Да, он пришёл, да... сейчас, - послышалось в коридоре
В дверь робко постучали. Хельмут испугался, но не мог понять, что его так тревожит. Он не знал, заперта ли дверь, но всё же сказал: "Открыто!". В горле было сухо, нос пульсировал и давил на мозг.
- Хельмут, здравствуй, - это был инженер, - Тебе весь вечер звонил какой-то человек. Он набирал тебя каждый час и всех тут достал. Сначала отвечала фрау Закхс, спрашивала, что передать, но тот вешал трубку. В одиннадцать трубку взял я. Он попросил меня (он угрожал!), чтобы я брал трубку каждый час - ровно в полночь, в час, в два - пока ты не придёшь. Он объяснил мне, что вы большие друзья и ему срочно нужно тебе кое-что сообщить.
Всё это бледный, дрожащий от сквозняка инженер говорил тихо, стоя в дверях. Он тороторил ещё быстрее, чем обычно, проглатывая слова. Хельмут во время этого отчёта медленно собирался с мыслями, прокручивая в памяти весь день... Это был бригадир - больше не кому!
- Который час, Ян?
- Два ровно, - ответил он с тоном, будто я спросил что-то очевидное.
Значит я спал не больше часа
- Почему ты не сказал мне об этом, когда я пришёл.
Инженер смутился...
- Я не слышал, как ты пришёл.
Стал бы ты стучатся...Он попросил тебя (он угрожал!) не говорить об этом, чтобы мне было некогда раскинуть мозгами. Бригадир был хитёр и умён. Если бы я пришёл спустя десять минут от очередного звонка, неизвестность, подозрение... у меня бы не хватило терпения. Возможно я стал бы звонить Майеру (чтобы понять по голосу положение вещей), а там может и пошёл к нему домой с повинной. В моём теперешнем состоянии (о котором Ганс и не догадывается) это случилось бы наверняка.
- Да, слушаю! - сказал Хельмут с вызовом.
- Дорогой ты мой, человек! - он запустил пару матюгов, - я весь извелся, где ты шляешься!? Ладно не отвечай, слушай и улыбайся, ведь мы старые друзья! Короче: нас накрыли. Разнорабочих уже берут и допрашивают. За своих ребят я спокоен, что говорить и как, они знают. Меня беспокоишь ТЫ, Куколка (!!!). Я уверен, ты вне подозрений. В конце концов, ты мог и не знать. Попробуй разберись в этих бумажках. Месяц уйдёт, пока они разгребут откуда-куда-что ушло. Короче: сиди не дёргайся. На работу завтра не приходи, в идеале - заболей. Достанешь справку - будешь молодцом. Тогда они, конечно, придут к тебе домой, ты отмалчивайся, мол, думать не могу об этом, голова болит температура и всё такое, ну, ты понимаешь дружище! Всё с тобой будет отлично! Главное, не дури! Понял, не дури!!! Кто-то нас сдал, но у них ничего нет - всё замнётся. Если будешь психовать, то я тебе помогу забыть о некоторых фактах нашей сладкой жизни! Я сломаю тебе челюсть, чтобы ты не смог говорить! Перекрошу обе кисти рук, я так делал на фронте! А если и этого мало - проломлю череп, да так аккуратно, что ты только мяукать будешь... Всё понял? Будь здоров!
Связь оборвалась. Ноги Хельмута онемели, волосы на всём теле встали дыбом, холод. Он стоял не шелохнувшись, продолжая слушать короткие гудки.
Хельмут прекрасно понимал логику бригадира. Связать страхом - верное средство, но бригадир видимо не знал о том, что после роспуска рабочих Хельмута обязали составить отчёт. Сомнений нет - взрывная цепочка началась с журнала регистрации. Почему за ним до сих не пришли?
Хельмут вернулся в кровать. Мысли, как ведьмы на шабаше, носились уз угла в угол. От чёрной тени до серого окна, под занавеску, под кровать и все разом на потолок:
Почему за мной до сих пор не приехали? А зачем я им, за меня всё сказали бумаги. И некуда я не денусь. Разнорабочие ответят только за свои руки, ключевая фигура - бригадир. Что если факт кражи уже подтвердили? Остаётся найти виновных. Что если разнорабочие не сознаются до конца? Нужно будет искать организатора! И здесь для меня самая большая опасность. Бригадир до сих пор не у них, значит прячется. Что если разнорабочие свалят всё на меня, как организатора? Кого лучше заложить ничтожного бухгалтера, или контуженного фронтовика, чей авторитет выходит за пределы порта и чёрного рынка. Так они обеспечат себе положение в тюрьме, а я до старости буду скулить под нарами! Ведь я этого не вынесу! Меня сломают в первую же ночь!
Хорошо, хорошо. Пойти и сознаться во всём! Это спасение? Всё равно посадят! А если будто придти с повинной?. Ведь я сам приду - это учтут в суде, ведь они не знают, что бригадир меня уже известил. Да! Я пропил деньги, меня избили - почему нет? - и здесь я понял, что не прав! Что поступил плохо, что Бог меня покарал за воровство, но можно всё исправить. И ещё! Да, да! Меня склонили! Мне угрожали физической расправой, "Вы бы знали, капитан, его все боятся - он же контуженный, если бы я не сделал для него это - он бы меня изувечил!". Точно! И ещё, и ещё - "...ведь он мне уже не раз предлагал подельничать с ним, но я отказывался!" ага, почему не сообщил? "...Но, капитан, тогда бы мне точно пришёл конец, ведь факта преступления не было - кто бы мне поверил, а бригадир всё пронюхал бы и тогда точно меня убил" Логично, но не убедительно...
Что делать!?
В дверь опять постучали. На этот раз Хельмут ничего не ответил, он продолжал смотреть в тёмно серый потолок. Стук был не реальным, он произошёл где-то глубоко под ногами. В комнату зашёл инженер. Он закрыл за собой дверь и комната снова почернела. Не привыкнув к темноте, Инженер неуверенно подходил к Хельмуту. Его нога нащупала ребро кровати. Инженер робко сел на самый край.
- Хельмут... Раз уж ты не спишь (он не видит искривлённого белого лица Хельмута) и мы вдвоём... Нужно поговорить. (Он ёрзает на кровати) Понимаешь... мне это очень нелегко! Признаться, я так и не решился бы к тебе подойти с этим, но видно сама судьба подталкивает меня поступить по совести.
Наконец, Хельмут начинает различать слова инженера, будто отслаивая их от шума мыслей в своей голове.
- Понимаешь... Тут не моя вина. Боже, да тут вообще нет чьей-то вины, но так получается, что мы все перед тобой виноваты. Вот какая штука. Неделю назад приходили из управ-дома. Они проводили учёт и посмотрели как мы с Тельзой живём. Ты помнишь, в начале мы жили в той же конуре, что и теперь (их комната была подсобкой для кухни - ужасно крохотная, там вечно пахло стряпнёй). После того как Ирма стала жить без матери, нам отдали её вторую комнату, на время пока девочка не достигнет совершеннолетия. Пустая формальность, комнату бы официально передали нам. Но Ирма не дожила до этого момента и комнаты стали значится пустыми. По нелепой случайности наш завод выписывает себе из Ростока конструктора, и ему с его женой выделяют эти две комнаты (Старберги по прежнему жили в этих комнатах). И нас снова размещают туда, где мы были прописаны. Я бегал по кабинетам, ты же знаешь, всё впустую, по их бумагам я обеспечен первоклассным жильём. Так вот, в понедельник пришли из управдома. Посмотрели на то, как мой чертёжный планшет занимает полкомнаты и стали проявлять заботу, представляешь? Ну, в общем, мы разговорились, я стал описывать как сложно здесь работать - в кухне постоянная возня, пар и запах отравляют воздух. А между тем я специалист высокого класса, я работаю сверхурочно, наше производство вносит большой вклад в развитие социалистической германии. Они в ответ обещали подумать, что можно сделать. В этот момент в комнату, буквально, влетает Тельза (его голос становится мягким) и, не видя посторонних, кричит мне: "Милый я беременна!" и машет какой-то бумажкой. В один момент, человек из управ-дома цепляет у Тельзы эту бумажку, читает что справка выдана (по голосу понятно, что Ян улыбается) Тельзе и... всё такое, и подтверждает, что она беременна сроком... и всё такое! Я растерялся тогда, стою как пень, а главный из управ-дома говорит: "Ну, Ян, я буду - не я, если тебе не помогу!" И уходит. В пятницу он пришёл ко мне на завод и говорит: "Дело в шляпе, Ян. У вас живёт в отдельной комнате Хельмут Швайдер. Он молод, холост и такая большая комната парню ни к чему! Ему мы предоставим место в рабочем общежитии, там он найдёт себе жену, тогда будем решать его вопрос! Вас соответственно переселяем в его комнату, а подсобку эту снесём к чёртовой матери (он так и сказал) и расширим кухню!" Хельмут... Получается всем хорошо, кроме тебя. Это отравляет мою радость. Я всегда тебя считал честным парнем, поэтому не мог с тобой не поговорить. Теперь мне легче. Я надеюсь у тебя будет всё хорошо. Только видишь - иногда нужно потерпеть, подождать, чтобы всё наладилось. Хельмут?
- Да, Ян
- Ты простишь нас?
- Да, да, конечно, - отвечает суетливо Хельмут
- Нет, ты нас не простишь... Ну, пока. Ну и ночка... А что твой друг? С ним всё в порядке? (переживает! Он угрожал!)
- Да, он упал с крыши!
- Бывает... Ну, спокойной ночи
Ян тихо закрывает за собой дверь. Он счастлив.
9
В двенадцать лет Хельмут остался без матери. На похороны его не взяли. В школе с Хельмутом совсем перестали общаться, смотрели искоса, не зная как подойти. Детей подготовила учитель: она попросила быть внимательными к Хельмуту - у него горе.
Мальчик долго не мог осознать случившегося и впервые неудержно разрыдался когда в шкафу кончилось чистое бельё. Так он понял - мамы нет и не будет.
Отец стал много пить. Его уволили с работы. Они пребывали на грани катастрофы. Жизнь катилось кувырком и превращалась в бессмысленное месиво, выбраться из которого, казалось, уже не возможно. Но постепенно всё начало выправляться. Отец устроился на работу в порт. Хельмут приучался жить самостоятельно. Они налаживали быт, но душевный строй был навсегда разрушен. Шло время, но ничего не менялось. Отец получал деньги, отдавал часть на ведение хозяйства Хельмуту, часть пропивал по выходным или вечером после работы. Так прошло четыре года.
Но однажды жизнь, будто спящий человек, перевернулась на другой, совершенно неожиданный бок...
Это было вечером, Хельмут сидел за письменным столом: напротив на подставке стоял учебник геометрии, а поверх редкий западный журнал о кино. Он рассматривал картинки, давно прочитав все статьи. Было необычно тихо, соседи не ругались, не плакали, не смеялись, не дрались, казалось, все спали; горел торшер.
Погружаясь в неизвестный ему мир, запечатленный на страницах глянцевого журнала, под мерное тиканье часов, под мягкий свет торшера он выходил, как будто, из комнаты... Перебегал улицу... и...
Взлетал...
И он летел... А под ним плыл город с его машинами, дорогами, остановками; с его парками, деревьями, кустами; с его реками, ручьями и каналами; с его домами, с его блеклыми окнами коммунальных квартир и ослепительным светом национального театра. В городе не было людей... Все спали.
Скрипнула дверь. В комнату вошёл отец.
- Ты что заснул, мм? За геометрией... очень хорошо!
Отец улыбался. Хельмут, наверное, впервые после смерти матери видел его трезвым, гладко выбритым, свежим. От него пахло одеколоном.
- Хочешь, пойдём в кино... - сказал он, удобно расположившись в кресле, закинув ногу на ногу, - давно я там не был. Теперь всё будет хорошо, Хельмут!
Он подошёл к сыну, встал на колени и обнял... а Хельмут заплакал. Ему было не по себе - стыдно за слёзы - жаль отца.
- Всё будет хорошо...
Но хорошо не получилось. Та женщина, что вернула отца к жизни, оказалась иностранкой. Она была немкой, жила в Берлине, но оказалась иностранкой. В кино с отцом они так и не сходили. Всё реже отец ночевал дома, а так как днём он работал, Хельмут его почти не видел. Через пару месяцев, ближе к зиме, отец сказал, что они уезжают.
- Куда? - спросил Хельмут
- Не далеко, можно было б на метро, но на метро нам нельзя, - задумчиво ответил отец.