-- А это вы зря, матушка, -- Василий Михайлович ласково обратился к хозяйке дома. - Он и пишет совсем не об этом. Пьеса-то трагическая.
-- Ох, уж эти футуристы, - посетовала Серафима Павловна, наливая чай из самовара в расписные синие чашки.
Василий Михайлович усмехнулся, потянувшись к румяному пирогу. После добротного ужина и малиновой настойки он находился в прекрасном расположении духа. Недавнее повышение по службе сулило заманчивые перспективы. Начальник Особого отдела Никодим Капитонович Полейко лично поздравил его и пригласил на воскресный ужин. Полейкина дочка уже давно строила глазки, и теперь Василий Михайлович, в новом чине, мог рассчитывать на большее. Его расслабленные мысли плавно перешли от модной пьесы к прелестям Настасьи Никодимовны, и маленькие глазки подернулись мечтательным туманом.
-- Что-то вы сегодня уж больно тихий, - хозяйка заботливо подвинула наливку и поправила скатерть. - Эк вас проняла эта пьеса. Вот уж не пойму, зачем этот, в красной рубахе, швырял цветы в партер. Ладно бы живые, а то бумажные. Прасковье Никитишне и вовсе в лоб угодил.
-- Так это ж у них Гамлет, абстракция такая. А бумажныя цветы - увядания символ. Метафоричность духа.
-- Мне, старой, этого не понять, -- покорно согласилась Серафима Павловна, внезапно ощутив неясное беспокойство.
-- Вот, в питерских ведомостях очень положительно отозвались о премьере. Автора хвалили, хоть и сдержанно. Знают, что он у нас на учете, -- Василий Михайлович значительно поднял палец.
-- Батюшки-святы! Поужто и он тоже?
-- А вы как думали? И он, и главной роли исполнитель. Да чего греха таить - и автор статьи. Знают, стервецы, что рыльца в пушку.
-- Как у вас-то времени хватает на всех? Это ж надо за кажным уследить. И чтобы мнения не испортить...
-- Работа у нас такая, Серафима Пална. Если не мы, то кто же порядок блюсти будет, устои охоронять? Это народ такой, палец в рот положи - по локоть откусят. А так, глядишь, понимают люди, что кажному свое место отведено.
Василий Михайлович нечаянно отрыгнул, с опозданием прикрывши рот рукой. Пробормотав извинения, он тихо перекрестился. Серафима Павловна, не показав виду, задумчиво глядела в блестящий самовар.
-- А вы слыхали, -- хозяйка аккуратно сменила тему. - Владельца-то лавки, что на углу с Гороховой, порешили намедни, царствие ему небесное. И представьте, ничего не унесли. Видать спугнул кто-то.
-- Мне Федор Кузьмич из жандармского корпуса поведал, -- спокойно ответил Василий Михайлович. - Предположительно, беглого каторжника работа. На той неделе с этапа убег и пока не найден. В лавке ничего не тронул, а из секретера бумажонки-то повычистил. И что там было - пока неясно. Собаками искали, жильцов опросили, зевак задержали. К понедельнику изловим, будьте спокойны.
-- Каторжанин-то вор, али разбойник какой?
-- Политицкий, -- Василий Михайлович расслабил галстук и переместился в плетеное кресло. - Водички бы мне стаканчик, будьте любезны.
-- Так может чайку еще, Васильмихалыч? - забеспокоилась хозяйка.
-- Просто водички, что-то сушит, знаете.
Серафима Павловна, тяжело поднявшись со стула, отправилась на кухню. Еще раз поправивши галстук, Василий Михайлович встал с кресла и непроизвольно выпустил газы. Настроение вдруг испортилось. Тяжесть в желудке неприятно дала о себе знать. Он прошелся по комнате и, подойдя к окну, провел ладонью по замерзшему стеклу. Там, в неуютной темноте, властвовала метель. Сквозь оттаявшее пятно ему неясно померещился чей-то взгляд. Почувствовав слабость в ногах, он вернулся к столу. Откуда-то взявшаяся тошнота стеснила дыхание.
-- Серафим Пална, ну где вы там! - громко позвал Василий, вытерев холодный пот, проступиший на лбу. Ответа не последовало. Он сделал пару шагов по направлению к двери, но упал на колени, не найдя в себе сил управлять нижними конечностями. Зловонная рвота выплеснулась на ковер, обрызгав манжеты. Ощущая чудовищную резь в желудке, он на четвереньках пополз в кухню. Квартира превратилсь во вращающуюся карусель. Свет померк, а семисвечная люстра виделась огнедышащим драконом, разинувшим зубастую пасть. Ударившись о дверной косяк, Василий Михайлович попытался встать. Ему это удалось только наполовину. Царапая цветочные обои скрюченными пальцами, он пытался кричать, но раздавался только булькающий хрип. Сквозь все усиливающееся мельтешение окружающих предметов он сумел различить происходящее на кухне: Серафима Павловна, в неловкой позе, раскинув руки, лежала на полу, хватая воздух ртом, из которого лезла зеленая пена. Старческие ноги, торчащие из задравшейся юбки, бились в предсмертной судороге. "Вот тварь. Зря за квартиру вперед платил... Сапоги-то, сапоги... Цветы бумажные... Бумаги сжечь! Да зажгите же свет!... Опять вы со своими метафорами!.. Чушь! Чушь!" Безумный страх охватил его темнеющее сознание. Мир закончился.
Спустя мгновение человеческий силуэт отделился от дома. Не глядя больше в окно, незнакомец усмехнулся, деловито потушил сигарету, поместил окурок в карман и, поднявши воротник добротной шинели, зашагал прочь от заснеженного дома.
2
... Терпок дух полыни весной. А весна в Бартеневке выдалась ранняя. К Петрушиным именинам, девятого марта, сьехалась вся родня. Визгливые тетки не давали проходу, попеременно приставая с лобызаниями. Троюродные сестры чрезвычайно быстро утомили никчемным щебетанием, а маленький Мишаня, шестилетний кузен, пробравшись в детскую, тотчас сломал мачту любимого Петрушиного фрегата. Устав от приторной суеты, именинник с нетерпением ждал вечера, когда гости, наконец, усядутся за праздничный стол и увлекутся своим взрослым разговором.
К осьми часам Николай Степанович, папенькин брат, окончательно захмелел и понес околесицу:
-- Это все ваша наука, господа! Доездились. Одиннадцать человечьих душ погорело! Кочегар углю не расчитал, котел и бабахнул. А почему? Шибко много воли мужику дали! Что немцу - чудо, русскому - смерть. Как лучинки-то и обуглились...
-- Опять вы, Коленька, за свое. Тут же дети! - вмешалась супруга.
-- Наука есть человечий враг! Мужик в ней свою выгоду чует. Вы им только шею подставьте -- не слезут, помяните мое слово!
-- Позвольте, а как же химия, Николай Степанович? -- отозвался Алексей, жених Натальи Федосеевны, матушкиной младшей сестры.
-- Химия -- химии рознь, Алеша...
Потеряв какой-либо стержень, беседа обратилась в диспут. Голоса стали громче, а темы пошли все более замысловатые. Воспользовавшись моментом, Петруша незаметно выскользнул из-за стола. Успело стемнеть.
Мальчик направился к старой беседке у заросшего ивами пруда, в свое излюбленное укрытие от посторонних глаз. К его удивлению, беседка была не пуста.
-- С именинами вас, Петр Кириллович, -- приветствовала его Катенька весело. - Небось, от гостей сбежали? Уж больно скучно с ними.
-- Да нет, я так... Пройтись.. - он смутился.
-- А я прудом любусь. Красиво тут у вас!
Петруша молча улыбнулся. В неровном свете фонарей повзрослевшая кузина вдруг показалась ему удивительно красивой. Кружевное платье с голубыми лентами придавало её облику сказочное очарование. Он попытался ответить, но подходящие слова никак не находились. Петруша почувствовал, как кровь приливает к щекам, и смутился еще более.
-- Дети! Вы где?! Петенька!... Катенька!... - раздался голос раздобревшего от вина Кирилла Степановича. Папенька стоял на террасе, раскуривая трубку. - Матушка почивать приглашают! Пора, уж, пора!...
Поезд тряхнуло, и состав тронулся. Петр Кириллович Бартенев оторвал взгляд от окна и вздохнул. В свои неполные тридцать, с золотыми погонами штабс-капитана на черной форме, он выглядел свежо и подтянуто. Отложив так и не прочитанные "Ведомости", Петр легко встал и вышел из купе.
Шесть часов назад его срочно вызвали к генерал-прокурору, графу Полторацкому.
-- Ознакомьтесь, голубчик, -- Михаил Александрович протянул тонкую папку. - Его Высочество лично поручил это дело военной прокуратуре. Вы немедленно отправляетесь в Восточный Берлин. С инспекцией. Там вас встретят, подробности доложат. Связываться будете лично со мной.
-- На сей момент чем мы располагаем, ваше сиятельство? - спросил Бартенев, бегло просматривая содержимое папки.
-- Чрезвычайно деликатная ситуация-с. Замешаны высшие чины. Третьего дня, у себя на квартире, был отравлен надворный советник Особого отдела некто Фотиев. Сыскная полиция определила убийство как политическое. Так бы оно и было, если б не эти бумаги, -- полковник указал взглядом на папку.
-- Где нашли?
-- Его сейф был снабжен потайным дном. Обнаружили случайно, при выносе. Взглянув на имена фигурирующие, тотчас нам сопроводили.
-- Какова цель инспекции?
-- Не торопитесь, голубчик. Поедьте, посмотрите. Только, попрошу я вас, поделикатнее. Без этого гусарства, знаете ли...
Начав войну подпоручиком лейб-гвардии егерского полка, Петр Кириллович дослужился до штабс-капитана, застав Победу в Праге, где находился в военно-полевом госпитале после осколочного ранения в плечо. Ему, боевому офицеру, кавалеру орденов Св. Анны и Св. Владимира, было нелегко начинать карьеру за письменным столом следователя армейской прокуратуры. Эта поездка была первым живым делом за два послевоенных года.
Вагон ресторана был почти пуст. Заказав шампанское, Петр откинулся на спинку кресла и закурил. За окном проносились скучные прибалтийские угодья. Заснеженные поля тоскливо перемежались с убогими деревеньками. Только желто-черные караульные будки нарушали однообразие пейзажа.
-- Позвольте? - у столика стояла миловидная женщина лет двадцати пяти.
-- Благодарю, с удовольствием. Меня зовут Наталия. Наталия Яковлевна Плюскова.
-- Очень рад. В Германию?
-- В Польшу, к мужу. Он в Варшавской комендатуре служит. А вы?
-- Восточный Берлин.
-- По службе?
-- Старых друзей повидать.
Огни в поезде зажглись уже после наступления темноты. Пассажиры медленно разбредались по своим купе. Худощавый господин в черном пальто и потертом, твердо посаженном котелке вышел из тамбура, внимательно оглядываясь по сторонам красными воспаленными глазами. Около четвертого нумера он остановился, ловко справившись с замком, отворил дверь и шагнул внутрь. Через несколько минут, надвинув котелок еще глубже, неизвестный спокойно покинул купе и исчез в тамбуре.
Вернувшись к себе, Бартенев снял китель и открыл шкап резного дерева. Встроенное зеркало отразило внимательный взгляд голубых глаз - он понял, что в его отсутствие здесь успели побывать: едва заметной шелковой нитью лежала на золоченой застежке дорожного чемодана свежая царапина. Он запер дверь изнутри и задернул шторы. Именной браунинг перекочевал из кобуры под подушку. Серебряная ложечка в стакане остывшего чая и монотонный стук колес классическим дуэтом исполняли нескончаемую колыбельную железного пути. Иссеченный замерзшими деревьями лунный свет, проникнув между шторами, осветил заголовок на первой полосе воскресной газеты: "Дерзкiй Побегъ Каторжника". Петр закрыл глаза и мгновенно уснул.
... Впрочем, не все гости были скучны. Особой любовью двенадцатилетнего Петруши пользовался молодой дядя Димитрий, матушкин брат, гвардейский офицер. Запах кожаных ремней и дорогого английского табаку, алмазный блеск вороненого револьвера и резное золото эфеса ишпанской сабли кружили мальчишескую голову, вызывая неподдельное восхищение. Дядин веселый нрав и простота в обхождении могли всякого расположить к себе. Единственный из взрослых, Димитрий не делал ровно никаких скидок на Петрушин возраст, обращаясь с ним, как с равным. Частенько, прерванный матушкиным: "Митенька, помилуй, здесь же дети!" за очередным армейским анекдотом, обильно сдобренным соленым словцом, дядя восклицал, подмигивая Петруше: "А где тут дети? Тут - гусары!" ...Незабываемы были первые уроки верховой езды. На рассвете, подсаживая мальчика в седло и подгоняя стремена по росту, Димитрий наставлял: "Самая подлая штука в жизни - это страх. Сумеешь с ним совладать - и ничто тебя не остановит!"...
В бесшумно приоткрывшуюся дверь купе проникла тонкая полоска света, мгновенно заслоненная крадущейся тенью. По старой армейской привычке спать чутко, Бартенев открыл глаза и наблюдал происходящее сквозь прищуренные веки, сохраняя ровное дыхание спящего. Тень, выждав пару секунд, приблизилась вплотную. Петр ощутил дурной запах дешевого одеколона. Послушная твердой руке убийцы, удавка скользнула меж щекой и подушкой, безжалостно впиваясь в горло. Стальное колено уперлось в позвоночник. Тень натужно запыхтела. Напрягшись всем телом, штабс-капитан повернулся на правый бок. Держа подушку левой рукой, он прижал ее к голове нападавшего. Следующим коротким движением, выбросив вперед руку с браунингом, Бартенев выстрелил незнакомцу в голову.
На рассвете поезд подходил к Варшаве. Свежевыбритые мужчины нетерпеливо поглядывали в окна на приближающийся город. Заспанные носильщики в серых фартуках суетливо готовили багаж к выносу. В двери купе начальника поезда отрывисто постучали.
-- Что стряслось? - начальник поезда наскоро застегивал пуговицы на мундире.
-- Смертоубийство, ваше благородие!
-- Господи, помилуй! Где?
-- Третий вагон, в четвертом нумере. Кровищи натекло! И все в пуху...
-- В каком пуху? Что это вы городите, любезный? - поморщился начальник поезда, натягивая сапоги.
-- В гусином, ваше благородие! В гусином!...
Госпожа Плюскова проснулась в отличном настроении. Путешествие происходило легко и можно было надеяться к обеду увидеть мужа. Уложив вещи в акуратный саквояж, осмотрев себя в зеркале, и улыбнувшись своему отражению, она покинула купе. Поезд уже стоял. В середине вагона толпились. Подойдя поближе, Наталия Яковлевна увидела разгоряченно жестикулировавших полицейских и бледных железнодорожников. Привстав на цыпочки, она заглянула в купе поверх чьего-то плеча. Ее взору предстала жуткая картина.
На кожаном диване, положив руки на колени, сидел человек в черной офицерской форме с залитым кровью лицом, беспорядочно облепленный пухом. Как в злой детской сказке, пух бутафорным снегом припорошил место происшествия, обращая все в непотребный фарс.
-- Через подушку стрелял... Чтоб без шуму... Искусно выполнено, -- размышляя, проговорил чин постарше. - Обыскали?
-- Тээк-с... Ээмм.. Бартенев... Петр Кириллович... Хм!
-- О боже! - выдохнула Наталия Яковлевна...
3
На окруженной пурпурным бархатом сцене, комически подпрыгивая на тонких ножах, визгливо исполнял куплеты молодой человек в полосатом фраке. Немыслимо набриолиненные черные волосы уходили ввысь остроконечным чубом, который клоунским бомбоном вздрагивал при каждом прыжке. Почти в такт ему вторил контрабас, хрипло постанывающий в руках бритого господина преклонных лет. Апоплексического вида скрыпач, презрительно глядя в облака табачного дыма, скучающе наигрывал вульгарный рефрен.
Намедни, в пол-второго,
С гражданкой Куликовой
Мы выпили вина -
И тут пришла жена.
К девяти вечера ресторан "Полония" кипел жизнью. Содвинув несколько столов в центре, шумно гуляла компания грузных, пышно одетых бородатых представителей русского купечества. За столиком справа, что поближе к сцене, восседали, сверкая погонами, офицеры. У гигантского камина, украшенного лепниной с золотом, вальяжно расположилась небольшая группа поляков вызывающей наружности с изящным юношей во главе стола. Остальные посетители представляли собой всю палитру самых разнообразных типажей Варшавского мещанства. Веселье в одном из наимоднейших ресторанов города только начиналось.
На, на, на -
Тут пришла жена.
-- По четвертаку за пуд отдавал! - рокотал купец во главе стола.
-- Брешешь, батюшка, выше червонца цена-то и вовсе не поднималась, - возразил степенный старик с красным носом.
-- Собаки брешут, Митрофан, а ты в торговом деле - как прыщ на теле, -- Вавила Ершов хохотнул, опустив тяжкую длань на костлявое плечо красноносого старца. - Тебе что пенька, что овес - все одной ценой спустишь!
-- А нашему Митрохе и кирпичи неплохи! Да с ним панночки заместо денег затрещинами квитаются! -- с готовностью заверещал мелкий мужичонка с пегой порослью вместо бороды.
Отложив ножи с вилками, купцы ржали, утирая слезы.
-- Чья бы корова мычала, Тимофей, -- откликнулся, размахивая поросячей ногой, Митрофан, ничуть не смутившись. - У кого на той неделе шляхта из-под носу телегу с овчиной увела?!
Поднялась заваруха,
Мне оторвали ухо,
Уж лучше б я не пил -
С ушами бы ходил.
Офицеры поочередно провозглашали тосты в честь присутствующих дам, вгоняя в панику не поспевавших за ними лакеев. Кутая в меха зябнущий мрамор обнаженных плеч, дамы равнодушно внимали и поминутно припудривали красные от кокаина носики.
-- Ниночка, сердце! Колено преклонив, сти-Ик!-хами петь буду красу Вашу! -- страстно кричал плешивый поручик с огненно-рыжими бакенбардами, не к месту икая.
Дил, дил, дил -
С ушами бы ходил.
Всеобщее веселие, казалось, обходило стороной голубоглазого молодого господина военной выправки, одиноко сидевшего за небольшим столиком в углу. Покуривая, он с интересом наблюдал за происходящим. Музыка играла все громче, но разгоряченные посетители уже давно не обращали внимания на полосатого куплетиста.
Из-за офицерского столика неторопливо поднялся жгучий брюнет со шрамом. Пристально оглядев зал, он поднял бокал:
-- Га-аспада! Минуточку внимания! - брюнет умолк на мгновение, опустив расчесанную на пробор голову. - Гаспада! Предлагаю выпить за Россию!
Купцы одобрительно зашумели, вставая, двигая стульями и высвобождая животы из-за стола.
-- Честь и слава Матушке! - гулко отозвался Вавила, покачиваясь.
-- Всем встать! - жестко скомандовал офицер. - За Россию пьют стоя!
Гомон в зале внезапно смолк. Музыканты растерянно опустили инструменты, неловким пассажем завершив представление, а тонконогий певец молниеносно исчез за кулисами. Обыватели, нерешительно переглядываясь, поднимались, поспешно наполняя бокалы. В нависшей тишине был отчетливо слышен заливистый смех щегольски одетого польского юноши за столиком у камина.
-- Przeciez` to jest proste?! - завершил анекдот поляк, не реагируя на всеобщее замешательство. Его собеседники натянуто улыбались, почуяв неладное.
-- Я сказал - всем встать!
Поляк продолжал беседу, даже не поворотив головы.
Наливаясь гневом, в перепалку включился Вавила Ершов:
-- Эй ты, щенок! К тебе русский офицер обращается!
-- Иди ты в вонючую дупу, и офицера забирай! - с акцентом ответил поляк, не теряя самообладания. Переглянувшись с друзьями, он продолжил беседу.
Офицеры, испросив прощения у остекленевших дам, упругим шагом направились к вальяжным обидчикам. Те - будто ждали. Быстро вскочив, оттесняя на задний план своего вожака, они перешли в наступление. Первой жертвой пал офицер-брюнет, получив увесистой бутылкой по безукоризненному пробору. Раздался женский визг. Заревев невнятное и набычив голову, Вавила ринулся вперед, сметая с ног строптивых ослушников пудовыми кулачищами. Под звон бьющегося хрусталя поручик с бакенбардами попытался расстегнуть кобуру непослушными пальцами, но ударом стула по торсу был сбит с ног.
В поднявшейся суматохе было не понять, кто свой, кто чужой. Белоснежные скатерти, равно как и мелькающие накрахмаленные манишки, пестрели кровью. Обезумевший от пьяной ярости г-н Ершов жаждал возмездия. Не вовремя споткнумшись о голову распростертого на полу брюнета, он потерял равновесие и рухнул животом, опрокидывая массивный стол. Хрустнуло дерево ажурных ножек. Противоположный край дубовой столешницы, став на дыбы, метнул полупустую супницу Вавиле в лоб. Китайский фарфор вошел в соприкосновение с медным ликом русского купца и разлетелся на куски, обдав поверженного Вавилу горячими потрохами.
Юный поляк не по возрасту умело отбивался от нападавших. Однако, его приятели, не справляясь с натиском воинствующих русаков, постепенно сдавали позиции. Одного за другим их выводили из строя. Потирая заплывший глаз, поляк постарше тщетно пытался встать, уворачиваясь от безжалостных хромовых сапог.
Взгромоздившись на стол, вусмерть пьяный унтер-офицер с окровавленной бородой размахивал шашкой и истошно орал похабщину. Отряхивая с головы остатки супа, Вавила на четвереньках подполз к безжизненно лежащему брюнету, с хрустом раздавив оброненное кем-то пенсне. Часто моргая слезящимися глазами, он вытянул из-под тела офицерский ремень и расстегнул кобуру.
-- А-а-а-а-а-а!! Порешу-у-у! - Вавила Ершов, широко расставив ноги, стоял, направив револьвер в лицо юноши. Все расступились. Сделав два шага вперед, купец взвел курок и выстрелил. Револьвер щелкнул осечкой. Вавила выругался и повернул барабан. Краска сошла с лица молодого поляка. Он оцепенел, расширенными зрачками глядя в дуло.
Вцепившись в оружие обеими руками, Вавила медленно спустил курок. Прогремел выстрел. Под вздох толпы зазвенела падающая люстра. Ничего не понимающий Ершов изумленно смотрел на вылетевший из рук револьвер. Заслонив собой бледного юношу, перед купцом стоял неизвестно откуда взявшийся молодой голубоглазый блондин, который молниеносным ударом ноги отвел смертельную опасность. Сверля холодным взглядом обезумевшего Вавилу, неизвестный проделал четкий хук справа. Крякнув и взмахнув руками, г-н Ершов упал на спину и забылся.
-- Полно вам, господа. Что это вы на молодежь ополчились?
Магическим образом всеобщая воинственность улетучилась. Посетители, вдруг потеряв интерес к драке, осматривали себя, ощупывая синяки и ссадины. Брюнет со шрамом сидел на полу, обхватив голову руками, и бормотал ругательства. Успокоившиеся дамы усердно изучали себя в зеркальцах. Никем не замеченный, блондин, подхватив под руку ошалевшего поляка, покинул ресторан. Это было весьма своевременно: по заснеженной Йерозолимской Аллее к парадному подьезду "Полонии" на свист околоточного сбегались жандармы.
4
В желтом мерцании газовых фонарей, лежала площадь, нареченная в давние времена Маленьким Адом, по-польски - Пекелко. Горячи ее черные камни, не остудить их пушистому снегу. Будто теплится в искрах времени безжалостное кострище, мечутся грешные души неподалеку. Присмотришься, и углядишь в замедленном кружении белых хлопьев: разметав волосы рыжие, в пламени цвет, трепещет над вязаным хворостом красавица. Склонившись, орудует палач безмолвно. Крепка бичева. "Ведьма! Ведьма!" -- шепот в толпе. И лишь отблески зарева на лоснящемся подбородке священника, в пальцах толстых четки - по кругу.
Грешный, или безгрешный, прощался с жизнью люд, на муки смертные осужденный. Помнят камни вопли отравителей коварных и оговоренных невинно плач. Магия -- черна ли, бела -- не спасала ведунов и колдуний, пеплом жирным мостила Пекелко...
Небольшой, о трех этажах, дом, окнами выходящий к площади, располагался на углу Пекарской и Рицерской улиц. Принадлежало сие строение человеку загадочному, мало известному живущей поблизости публике. Крытые, с погашеными огнями, экипажи ночных визитеров, молчаливые, угрюмые слуги и зловеще-бесшумные курьеры в низко надвинутых картузах порождали зачастую самые неимоверные слухи. Но даже при всем разгулявшемся воображении, потомки мукомолов и булочников, изначально обживших сию часть старого города, не могли и подумать об истинном могуществе, сосредоточенном в руках этого высокого седовласого господина.
Покойный Ломброзо Чезаре пришел бы в восторг, обнаружив столь уникальный по нынешним временам персонаж, способный так красочно пополнить его классификацию преступных типов. Итальянский профессор, при всей ученой осведомленности, был весьма поверхностно знаком с теневой жизнью польской столицы. Иначе, он бы несомненно обратил внимание на таинственного предводителя преступного мира Варшавы пана Янжевского.
Потомок знатного рода, Станислав был обязан своим именем дальнему родственнику по материнской линии, знаменитому просветителю, гордости Ордена Пиаристов Станиславу Конарскому, от которого и унаследовал острый ум в сочетании с жесткой волей. Когда, двадцатитрехлетним юношей, Янжевский возвратился на родину после учебы в Сорбонне, оказалось, что фамильное состояние и многообещающая карьера - всего лишь миф. Окончательно спившийся отец, не помышляя о расплате с кредиторами, бездумно проигрывал в карты ничтожные остатки былого богатства. Спустя год, дом в Кракове и родовое имение в Спитковице пошли с молотка. Выброшенный за борт светского общества, встретив холод и отчуждение некогда близких друзей, Станислав в какой-то миг осознал, что с прежней жизнью покончено.
Пробило полночь. Старик Янжевский раскурил погасшую трубку. Тихонько поскрипывал паркет под его ровным, меряющим комнату шагом. Дорогая, темная мебель прошлого века, старинные полотна и многочисленные книги составляли убранство кабинета. Окровавленными руками раздирающий зев обреченного хищника, Самсон торжествующе взирал с гобелена Лилльского мастера. В свете лампы, на зеленом сукне внушительных размеров стола, возвышался массивный письменный прибор в форме скипетра с чернильницей-державой из потемневшей, в патине, бронзы. Храня горький аромат, остывала нетронутой чашка турецкого кофею, позабытая на серебрянном подносе. Стрелка часов неумолимо продолжала свое вращение.
-- Изводится хозяин, -- пробормотал заботливо пожилой слуга и осторожно постучал в дверь.
-- Может, чего изволите, пан Станислав?
-- Спасибо, Юзеф, шел бы ты спать.
-- Вам бы тоже, пан, отдохнуть...
-- Не беспокойся, ступай.
Осип покорно наклонил голову и бесшумно удалился, затворив дверь. Внизу отрывисто и нервно зазвенел колокольчик.
В Большом зале собрались высшие чины военной прокуратуры. Яркий свет многочисленных канделябров освещал сосредоточенные лица офицеров. Было ясно, что после визита к Его Высочеству, граф Полторацкий был явно не в духе.
-- Дожились, господа. Такого позора нашему ведомству испытывать еще не доводилось, -- его сухой голос жестко резал нервную атмосферу собрания. - Миссия штабс-капитана Бартенева никак не должна была повлечь утечку информации. Тем не менее, налицо - полностью открытые карты, и вдобавок, боевой офицер позволил укокошить себя, как мальчишку! Может, вам еще и охрану выдавать?
Над столом нависла напряженная тишина.
-- Значит так. Завтра в Варшаву отправится специальная комиссия из наших офицеров. В задачу войдет: опознать труп и провести дознание. Все необходимые распоряжения уже отданы. Надеюсь, мне не нужно вам пояснять, господа, что в этой ситуации оплошности недопустимы.
Михаил Александрович захлопнул кожаную папку с золотым орлом, дав понять, что совещание окончено:
-- Все могут быть свободны.
Неистовый колокольчик, казалось, пытался сорваться со стены. Машинально задернув штору, Янжевский вышел из кабинета и устремился вниз. У парадных дверей, Юзеф встречал прибывших, которые шумно отряхивали мокрый снег, топали сапогами и переговаривались. Их было двое: Юзеф настороженно оглядывал незнакомца, твердо поддерживавшего под руку молодого пана Янжевского. Тот вел себя несколько странно, смотрел в пол и покачивался. Подойдя поближе, Станислав внимательно оглядел внука: у Адама была рассечена губа и на скуле расплывался лиловый подтек.
-- Что произошло?
-- Ничего из ряда вон выходящего, -- бодро, но с нотой вины, ответил трезвеющий юноша. - Драка в "Полонии"... Знакомьтесь, сударь, это мой новый друг.
Старик повернулся к гостю. Молодой человек смотрел открыто, с достоинством. Его осанка указывала на сдержанную силу, и, возможно, боевое прошлое. Умный взгляд, жесткие, но приятные черты лица, в целом, располагали к себе.
-- Меня зовут Петр, -- представился незнакомец. По акценту, Янжевский мгновенно определил в нем русское происхождение и вопросительно поднял брови. Адам тотчас отреагировал:
-- Сударь, этому человеку вполне можно доверять. Признаюсь, если бы не он, то не стоять бы мне здесь перед вами... Я ему обязан жизнью.
-- Пан Станислав, ваш внук слегка преувеличивает...
-- Юзеф, прими шубы. Господа, прошу ко мне в кабинет.
Что есть могущество? Воображение несведущего обрисует неисчислимые богатства, безраздельную власть, преданность окружения и покорность черни. В погоне за этим, по отдельности, или вместе взятым, немало безумцев поступаются честью, совестью и самоей жизнью, кладя их на алтарь призрачных категорий. Старик Янжевский никоим образом не обольщался на сей счет, понимая, что никакие средства не даруют ему ни спокойствия, ни свободы, ни счасться. После трагической гибели сына, единственным, что придавало смысл его существованию, была любовь к малолетнему внуку. Все свое знание об окружающем мире, всю силу и волю к жизни, мечтал Станислав передать своему отпрыску. Внук рос ласковым и покладистым мальчиком, почитая деда как родного отца.
Сейчас, глядя на уже взрослого Адама, старик Янжевский понимал, что под маской надменной независимости скрывается все та же мягкость и доброта, порожденная, возможно, его дедовской опекой. Юный задира часто попадал во всяческие переделки, словно пытаясь доказать что-то самому себе, но Станислав все отчетливей видел, какая пропасть разделяет его внука и тот мрачный мир, который, в какой-то день, ему предстоит возглавить.
На пороге кабинета возник Юзеф с дымящимся чаем и коньяком в хрустальном графине. Глубокие кресла, обитые кожей, снег за окном и неяркий свет лампы под малиновым абажуром удивительно способствовали неторопливой беседе.
-- Нет, вы только представьте сударь, этого купчину с супницей на голове! - Адам удачно изобразил физиономию уязвленного Вавилы, заставив даже сурового деда улыбнуться.
-- С какой оказией в Варшаве? - обратился старый Янжевский к Петру, поглаживая седой ус.
-- Проездом. Непредвиденные обстоятельства заставили меня сойти с Германского Экспресса. Теперь вынужден перемещаться инкогнито.
-- Сударь, в данной ситуации, Петру нежелательно попадаться на глаза жандармам и патрулям, -- добавил Адам.
-- Нуждаетесь в документах? - Станислав спросил гостя.
-- Было бы славно.
-- Можете считать, что они у вас в кармане... На какое имя?
-- На ваше усмотрение. Мою фамилию мне сподручнее не вспоминать.
Пригубив коньяк, хозяин дома знаком подозвал слугу и шепнул ему на ухо несколько слов. После, вновь обратился к Петру:
-- Должен вам признаться, что не вправе считать подобную мелочь за услугу. Что еще я мог бы для вас сделать?
Петр улыбнулся и помедлил мгновение.
-- Боюсь, что вы будете не в силах серьезно отнестись к просьбе такого рода. Хотя... - все еще улыбаясь, он заговорщически подмигнул молодому Янжевскому...
Вавиле Ершову виделся кошмарный сон. Будто уплетает он обильный ужин, и ему никак не удается насытиться. Близ сидящие подвигают все новые блюда, а плюгавый Митрофан, забравшись на стол, тычет свиной ножищей ему в рот. "Все братцы, не могу!" -- мычит Вавила набитым ртом. Откуда-то взявшийся куплетист в полосатых штанах жарким шепотом напевает на ухо скабрезную песенку, трогая влажной рукой за коленку. Присмотрелся купец - это и не куплетист вовсе, а огромный голый негр с белыми полосками на шоколадном теле. "Изыди, бестия!" - отринул в ужасе Вавила, пытаясь перекреститься. Да куда там: скрутили руки шляхтичи, не совладать. Крутясь волчком, отцепился от них, хвать пистолет - Бах! Ба-бах! - всех уложил, но не насмерть -- встают как новые, и опять на него карабкаются... Вдруг из воздуха - некто - безжалостный взгляд голубой, насмешливый, в упор смотрит. Цепенеет Ершов, обессилел, упал замертво...
Очнувшись в холодном поту, Вавила рывком сел в кровати, судорожно крестясь:
-- Привидится ж такое...
Дрожащей рукой проводя по лицу, он нащупал огромную шишку на лбу.
-- Что за черт!... -- В мутной памяти внезапно проступили обрывки недавних событий.
Оглядевшись по сторонам, купец обнаружил что в он кровати не один.
-- О, Господи! Еще и красотку притащить успел... Ничего не помню.
Он потрогал за плечо укрытое с головой тело, лежащее рядом. Оно не шевелилось. Вавила приподнял простыню и отпрянул: пред ним распростерся холодный, успевший посинеть мертвец. В середине лба зияла чудовищная круглая дырка в неровном ободке запекшейся крови. Остекленевшие глаза смотрели с укоризной.
-- А-а-а-а-а-а!! - Вавила выскочил из кровати и прокричал, задыхаясь:
- Федька! Федька!
На дикий крик прибежал заспанный лакей, приглаживая на ходу всклокоченные волосы:
-- Чего изволите, барин?
-- Похмелиться, Федька, да поживей! - Ершов грузно опустился на ступеньку, тяжело дыша, боясь обернуться в спальную комнату. - Допился!...
Через минуту, лакей возвратился со стаканом водки и кислой капустой на блюде. Вавила жадно, одним махом опрокинул в рот спасительную влагу и, зацепив внушительную горсть капусты дрожащими пальцами в массивных перстнях, неряшливо отправил ее за водкой вслед. На пороге, наберя в легкие воздуху, он с шумом выдохнул и вошел в опочивальню.
-- А-а-а!! Федька-а! - стремглав выскочив обратно на лестницу, не в силах унять похмельную дрожь в коленях, Ершов забормотал, прикрывая рот руками:
-- Не привиделось, значит... Как же это я?... Порешил-таки демона... И с собой уложил... Ой, дурень!... За что ж это мне?... О-о-ох, тяжко... Закуют руки-ноги... -- и в Сибирь, и в Сибирь!... - Вавила отчаянно жестикулировал. -- А Митроху?!... Митроху -- делами править поставлют... Хрена вам лысого... Федька! Где тебя носит!?
-- Туточки я, барин. Что прикажете? - залепетал Федька в страхе.
-- Запрягай, сучий сын... Сегодня не принимать!.. В крытой поедем!... Мешок покрепче возьми. Да лопату не забудь... Веревку!... И мешок, мешок, скотина! Пошевеливайся, тварь!...
Занявшийся день очистил небо и растопил снег. Живое солнце нежно гладило красную черепицу на крышах домов, проникало сквозь распахнутые ставни затемно открывшихся булочных, играя золотистыми пылинками взвешенной в воздухе муки. Утренний воздух, запах свежевыпеченного хлеба, звонкий стук пролеток, спешащих по мостовой и разгоняющих стаи веселых воробьев, приводили ранних прохожих в особое благостное настроение. Было им радостно от наступившего дня, от возможности насладиться вкусом горячей сдобы, от предчувствия скорой весны, да и от самого существования этого солнечного мира. И скрещение Рицерской и Пекарской уже не выглядело столь мрачным пекелком. И камни площади, подсушенные солнцем, вовсе не черные, а светло-серые. Где же ночные призраки мятущихся душ? Привиделись всего лишь, порожденные разыгравшейся фантазией тревожного сна...
Никодим Капитонович Полейко обильно потел под жестким взором генерал-прокурора Полторацкого. При всем желании, он не мог похвастаться успехами своего ведомства в расследуемом деле, да и сама статная фигура грозного графа производила гнетущее впечатление.
-- Простите, ваше сиятельство, но я не обязан держать отчет о своих действиях! - Полейко старательно пытался придать твердость своему дрожащему голосу. - Одно могу сказать, мы делаем все, что в наших силах.
-- Невелики же ваши силы, уважаемый, -- Михаил Александрович никогда не испытывал доверия к тайной полиции. - Я пытаюсь с вами взаимодействовать, но в ответ не вижу никакой более-менее полезной информации. Наоборот, вы постоянно пытаетесь играть со мной в покер!
-- Что еще за покер? Попрошу не оскорблять! Смею вас заверить, обо всем происходящем я не премину доложить Его Высочеству!...
Предварительно постучав, в кабинет вошел адьютант Полторацкого:
-- Поступило донесение из Варшавы.
Граф встал из-за стола и принял бумаги, обронив в сторону Полейки:
-- Никодим Капитонович, давайте продолжим эту беседу в следующий раз...
Полейко молча раскланялся и, не подавая руки, удалился.
Отпустив адьютанта, генерал-прокурор распечатал обьемный конверт. Пробежав глазами титульную страницу, увенчанную гербом, титулами, приветствиями и по-чиновничьи скурпулезно описанными назначением поездки и составом коммисии, Полторацкий углубился в рапорт:
"... по прибытию в морг, находящийся в госпитале жандармского дивизиона города Варшавы, в присутствии членов вышеупомянутой комиссии, следователя военно-окружного суда капитана Тарасова и помошника коменданта Варшавского округа полковника Плюскова, было установлено, что тело, найденное Двадцать Третьего дня Февраля месяца, Тысяча Девятьсот Двадцатого года от Рождества Христова, в четвертом купе, третьего вагона, поезда N 125 Восточно-германского Экспресса, следовавшего по месту назначения согласно расписанию Его Императорского Величества Государя Императора Ведомств Железных Путей и Сообщений, подлежащее опознанию... "
Михаил Александрович поморщился.
"... и предположительно принадлежащее убитому, штабс-капитану Бартеневу П.К., в отведенном ему месте обнаружено не было".
Граф Полторацкий удивленно хмыкнул и удвоил внимание.
"... Допрошенные служители вышеозначенного морга, дежурный врач госпиталя Пешель и жандармы, находившиеся в карауле, ничего состоятельного по поводу утерянного трупа сообщить не сумели. По сему, данная комиссия осмеливается доложить о невозможности очного опознания тела. В качестве дополнительных сведений, считаем необходимым приложить выдержку из предварительного медицинского заключения судебного эксперта Гнедича, осмотревшего труп по прибытии в морг:
Тело росту выше среднего, телосложения худощавого, развитие мускулатуры обыкновенное. Нос курносый, сплюснутый. Глаза широко раскрытые. Лоб низкий, покатый, в центре - округлое отверстие от пулевого ранения, вероятно послужившего причиной смерти. Волосы редкие, седые. Предположительный возраст: лет от сорока до пятидесяти пяти ..."
Генерал-прокурор изумленно приостановил чтение:
-- Что за чепуха? - он задумался.
Постепенно, его нахмуренное лицо просветлело. Еще раз пробежав глазами донесение, он отложил его в сторону и, поглаживая волевой подбородок, неожиданно улыбнулся:
-- Ловок, прохвост!...
5
"Боже мой, уже прошло семь лет!" Екатерина Николаевна задумчиво вздохнула.
На инкрустированном будуарном столике, некогда принадлежавшем Вильгельму Гогенцоллерну, стояла обрамленная серебром фотография, датированная 1913 годом. С едва пожелтевшего дагерротипа улыбалась Катенька, неотразимо-обворожительная в легком облаке свадебного наряда. По-детски наивные, широко распахнутые глаза таили неуловимую, заметную сейчас только ей самой, тревогу. Рядом, словно усмехаясь собственной удали, браво застыл навытяжку сорокадвухлетний подполковник 15-го стрелкового полка.
Злые языки и по сей день с особым рвением утверждают, что двадцатилетняя разница в возрасте и стремительная карьера Катенькиного избранника, есть ни что иное, как расчетливая сделка между ее властным родителем и никогда не упускающим своего Сергеем Александровичем. Как бы то ни было, Екатерина Николаевна, в свое время, с покорностью приняла волю отца и, вопреки бытовавшему мнению, была уверена в искренности своей любви к супругу.
"Цветочник запаздывает... Набрал Сереженька полный дом немцев... Десять слуг - ни одного лица... Улыбаются, улыбаются, а что на уме?... Этот Курт - вурдалак сущий... Уж попросить Сережу, чтоб спровадил его куда..." Треклятая застежка никак не поддавалась. "Баронесса еще один роман Мендеса обещала... Говорила, что "Месть Служанки" поинтересней "Детей Греха" будет... А вообще надо будет самой из Москвы у "Сфинкса" выписать... Без книг здесь и вовсе тоска..." Белый костяной гребешок - игрушка пальчиков изящных, нежно огладил завитой локон. "К вечеру все готово будто... Сережа говорил, офицеры из России будут... из Петербурга..." И вдруг сдавило, защемило сердце непонятно откуда взявшейся грустью. Пытаясь оторваться от нахлынувшего, госпожа Красовская резко поднялась из-за столика.
Маленький Франц пребывал на вершине блаженства: ему было поручено раскладывать на сверкающих подносах заманчиво благоухающие артишоки, фаршированые шампиньонами, рубленым трюфелем, зеленью и раковыми шейками. Весьма полезными можно было расценить приятельские отношения с Иваном - всемогущим властителем кухни, генеральским поваром. Даже мать, служившая у господ уже более года до сих пор побаивалась грозного на вид, усатого славянина в неизменном белом колпаке. На самом деле, Иван был вовсе не злой, и мальчик немного жалел взрослых, не способных разобраться в тонкостях русского характера. Кто бы еще научил Франца виртуозно играть в ножичек, правильно разжигать огонь в печи, управляться с диковинным медным самоваром и выговаривать самые трудные русские слова? Никто, кроме Ивана, не умел выпускать такие ровные и красивые кольца табачного дыма, раскуривая солдатскую трубку. Никому больше не было по силам одним махом поднимать огромные чугунные котлы и ловко перекладывать раскаленные докрасна печные кольца.
Перемещаемые усердным Францем, артишоки чудесным образом уменьшались в количестве. Покосившись на довольную физиономию малолетнего помощника, повар усмехнулся в усы, продолжая вымазывать маслом глубокую сковородку:
- Ну что, Федя? Это, брат, не эрзацы лопать!
- Угу.
Запыхавшись, в кухню вбежал наряженный в синюю ливрею и белые перчатки перепуганный привратник Отто. Остановившись на пороге, старик поманил мальчика пальцем и зашептал по-немецки:
- Извинись перед поваром и дуй к цветочнику... Э, скажи, что господа ждать не любят... Коли помощь ему нужна - не отказывай. Давай, одна нога здесь - другая там!
С грустью оставив свое занятие, Франц пулей вылетел в коридор. Не рассчитав скорость на повороте, он с разбегу уткнулся в золотые пуговицы на чьем-то суконном животе. Подняв глаза, он с ужасом узнал хозяина дома. - Куда это вы, сударь, так торопитесь? - ничуть не смутившись, добродушно воскликнул Сергей Александрович.
Перепуганно стрельнув глазами, мальчик отскочил и тотчас резво юркнул в ближайшую дверь.
- Ну-ну, только лоб не расшибите, молодой человек! - кинул ему вдогонку хозяин и прошествовал в залу. Там, наводя последний блеск, бесшумно сновала челядь. В доме военнного коменданта Восточного Берлина генерал-майора Красовского ожидали высоких гостей.