Аннотация: Дополнение к сборнику рассказов Читатель! Если тебе понравился текст, можешь оценить его в рублях. Счет 2200 1529 8365 1612
МЕДИЦИНА БЕССИЛЬНА
Солнце еще игралось с одинокими желтыми листьями на верхушках голых деревьев, мокрая прелая трава только начала склоняться к сырой земле под тяжестью выползающего из оврага тумана, как Больного потянуло ко сну.
Может, в этом виновен был ранний холодок - уверенный и жесткий вестник заморозка, пронизавший худое тело до мозга костей. Желание спать вполне могло быть желанием укрыться в тепле.
Может, ему просто все надоело: ежевечерний заход Солнца, прозрачность вечернего воздуха, на котором он всякий раз ожидал появления звезд и исчезновения радужной ленты на Западе.
Раньше он каждый вечер впитывал в себя. Втягивал внутрь каждый миг уходящего дня, сам растворяясь в нем. Вставал же со своего кресла-качалки далеко заполночь.
Все было просто. Как часто говаривал он себе: "Может, это последний закат в моей жизни. Так лучше умереть вот так - созерцая прекрасное, чем в потной, измятой постели".
Это была правда - Больной был неизлечим.
У правды была иная, более прозаическая сторона: тихие боли во всех частях тела превращали ночь в вечный кошмар борьбы с бессонницей. Бессонница оставляла его один на один с самим собой в темной палате, заставляя его созерцать серо-синий потолок и метаться, метаться. Вертеться с бока на бок, поправлять подушки и соскакивающее одеяло.
Обмануть себя не удавалось. Сначала он пытался делать это с помощью анальгетиков. И перестал чувствовать свое тело. Ему стало казаться, что он уже умер. В опровержении этого Больной поднимал то руку, то шевелил пяткой. Он видел во тьме колышущиеся тени, но не мог различить - его ли это живая рука или просто загробный фантом. И он стал бояться, что не застанет миг своей смерти.
Он потребовал снотворного, доза которого стала возрастать раз от раза. И вскоре Больной стал замечать, что днями бродит объятьях ватного полусна, безвольный, вялый, с лекарственным привкусом на губах. И пробуждается только к ночи.
"И это - последний день моей жизни?" - спрашивал он себя, и ему делалось дурно. Особенно, когда вспоминал, что вчерашний день был точно таким же. И позавчерашний...
Он отрекся от снотворного, помогая себе по утрам большими чашками кофе, плотным завтраком и утренним променадом, закончившимся гимнастическими упражнениями.
К вечеру Больной приходил в палату усталый, принимал теплую ванну и лежа в ней, с блаженно смыкающимися веками чувствовал, как тело его наливается силой.
Но однажды он не вышел к завтраку, хоть ничего особенного не случилось. В чем скоро убедились врачи. Просто открыв глаза и привычно поднявшись, уже запуская ступни в гамаши, перед последним пружинным движением, толкающим его под холодный душ, о отчетливо осознал тупую бессмысленность своих занятий.
"Хочешь, чтобы в гроб положили гуттаперчевый, увитый бицепсами труп? Ты просто тянешь время до смерти. Стараешься выклянчить или выбить, как из боксерской груши, пару деньков, которые проведешь точно также - в пробежках, гимнастическом зале и на площадке для занятий тайцзыцзюань".
Он остался в кровати, полуприкрыв глаза, старясь увидеть сон, который решительно стряхнул пять минут назад.
И сон ему приснился - радужный, веселый. Он летал в том сне. С ним происходили чудесные вещи. Так он стал поклонником снов, урывая для них самые лакомые часы - после еды, после прогулок, которым он остался верен лишь из одного убеждения: прогулки хороши для сна. Он полюбил сложные игры - не слишком долгие, но утомительные для ума, который активно отдыхал во сне.
Сны, поначалу, платили ему взаимностью. Он научился видеть сны с продолжениями, порой путешествуя по призрачным пространствам неделями, изучая все их закоулки, знакомясь со всеми персонажами и населяя новыми. Порой, просто живя в них, как дома.
С каким нетерпением, временами, он ожидал скорого сна, чтобы встретиться там с кем-то, что-то продолжить. Он совершенно разучился думать днем, чтобы думать во сне, а еще больше - не думать о главном. Чтобы прогнать все чаще навещавшую его мысль: "Так и проспишь весь остаток жизни".
И сны предали его. Нет, они не ушли - они превратились в кошмары. Все чаще неожиданно попадал он в страшные миры, населенные чудовищами, злодеями и страхами.
Поначалу он пытался сопротивляться. Вступать в борьбу с призраками и на первых порах побеждал. Но борьба эта его изматывала. Уже без прежнего трепета ждал он мгновения встречи щеки с мягкой наволочкой. Теперь Больной готовился к неизбежному - к сражению. И однажды сдался - не смог заснуть. Не хватило мужества.
Врачи сказали, что это от нарушения режима, малой двигательной активности, от чрезмерного сна. "Попросту от пересыпа!" - подытожила сиделка. Прописали ему возобновление практики упражнений и большее общение с людьми.
Больной, было, последовал их совету - и стал общаться. Сначала со всеми подряд: санитарками, горничными - желая им доброго утра, расспрашивая о детях и доме. С врачами он подолгу беседовал о новинках медицины. В процедурных шутил, заигрывал с медсестрами, порой целуя их в щечку или легко щипая за выпуклые места.
Одна из них, весьма озабоченная чем-то, приняла все всерьез, хотя слыла за девицу вовсе несерьезную. С ней Больной имел достаточно сладких минут в кабинке для умащивания лечебными грязями.
Сражая всех наповал пышущим весельем, непобедимым жизнелюбием, он в свободное от процедур время с радостью придавался поеданию деликатесов, в которых прежде видел мало толку. Трапезы он разделял с веселыми собеседниками, угощая их по-царски. На их смущенные вопросы о цене таких обедов он отвечал стандартной шуткой, что и после смерти у него еще кое-что останется на черный день, и заливался беззаботным смехом, демонстрируя ряды белых зубов.
Спал он теперь без опаски, поскольку сны вовсе перестали ему сниться. Пристрастился к комедиям по телевизору, к детским мультикам с беготней зверушек. Сам стал бегать трусцой.
И вот однажды, труся по саду, улыбаясь зеленой траве, цветам, голубому небу, солнцу он наткнулся, как на финский нож, на укоризненный взгляд, брошенный украдкой. И вспомнил: все в этом санатории приговоренные. Он же своим жизнелюбием делает их последние дни невыносимыми. Одаривая их роскошными обедами, легким и ужасно дорогим вином, улыбками и веселостью - он отбирает у них самое ценное, что еще осталось: смирение со смертью и печальное прощание с прошедшей жизнью.
Из жизни смиренной уйти нетрудно - из хорошей жизни, где все в последней раз...
Он сел на траву и заплакал. Выплакавшись - ушел к себе и заперся наглухо.
Больной предался чтению. Поначалу - художественному, позже - и вовсе философскому. Порой приходили ему мысли, и он сам начинал писать, но, вскоре бросал, понимая, что труда своего, даже самого небольшого, он все равно не закончит.
Теперь он все больше лежал с раскрытой книгой на коленях и смотрел в потолок, то, обдумывая тот или иной силлогизм, то попросту дремля. Сентенция для размышления приходила ему одна и та же: "Какая разница, умру ли я дураком или умным? Все равно умру. Накачивать мышцы мозга - все равно, что упражнять тело".
Чтение показалось ему пустым занятием, кроме книг, написанных такими же, как он обреченными.
Не без доли восторга узнал он, что выпал ему в жизни редкий, уникальный шанс - осознать свою конечность и насытить каждый свой день, каждую секунду ощущением жизни. Что есть у него возможность пережить в свои последние дни почти столько же, сколько иные не переживают за всю жизнь.
Он начинал день с тихой радости рассвета, с облаков и трепета листвы, с капли росы на крупных ягодах клубники, с почти невидимого пара над кружкой кофе, с запахов свежего сыра и масла, с благоухания трескучей корочки недавно испеченного хлеба. С плотного шрифта газет, упругими строками своими подтверждавших, что человечество все еще живет заботами, а сводки катастроф сообщали о несчастных застигнутых врасплох внезапной смертью, отчего их жизнь обрывалась посередине, так и не завершенная логичным финалом прощания и встречей с иным.
Днем ему вспоминалась вся прожитая жизнь. Сначала слагаясь отдельными эпизодами: самыми яркими и запомнившимися, потом - полузабытыми. Позже припомнилось и вовсе позабытое, порой нехорошее. Тогда его терзал стыд, ему хотелось сделать для обиженных им людей нечто хорошее - извиниться, может - подарить что-то или просто передать привет.
По размышлению здравому выходило, что половину людей, а то и больше, он обидел не зря. Да и обидел вовсе: воздал по заслугам. Тех же, кого обидел... так теперь их мелкие обиды выглядели такими пустяковыми, что за них и извиняться было неудобно. Да и извинился он давно.
Оставалось на памяти еще два-три тяжелых случая, которые он простить себе не мог, и не мог за них оправдаться. Но люди к его позору причастные или давно умерли, или ушли из его жизни слишком далеко. Да и не отважился бы он просить у них прощения: вдруг простили бы ему, приговоренному, из жалости то, что он не мог простить себе сам.
Так, разобравшись с совестью, он преспокойно стал вспоминать иное. В памяти всплыло множество мелких, забавных и, в общем-то, бессмысленных теперь эпизодов, составивших огромную мозаику.
Он удивился ее многообразию. Удивился, сколь длинной оказалась жизнь его. И еще удивился иному: сколь часто он из года в год делал одно и тоже. Для чего? Зачем? Чтобы жить. Но вот он и пожил... и чем жизнь его отличается от однолетней жизни муравья или пчелы? Ведь, почти ничего не осталось после. Так, одни мелочи. А ведь мог, если бы. Да что о том вспоминать и жалеть теперь.
И он стал ждать смерть. Сердиться, что она запаздывает. В нетерпении ожидания он вспоминал свою жизнь бегло, помногу раз, отчего вся жизнь его слилась в единый миг. И вскоре этот миг стал так короток, что выделить в нем что-то стало невозможно.
Начались боли. Не очень сильные. Врачи сказали, что это не его боли, и не боли вообще, а нечто другое. Но Больной не стал их слушать. Он кричал, что боли его изводят, что он ужасно страдает. И действительно: боли стали не проходящими, лишив его покоя, сна, аппетита.
Больному вновь прописали обезболивающие, на этот раз более сильные. Теперь ежедневно он падал на дно замерзшего пруда, и оттуда - из глубины, созерцал сквозь толщу льда бессмысленное скольжение жизни вокруг.
Он требовал все больших и больших доз, пока к нему не пришел психолог и не сказал, что это и есть смерть, что он себя похоронил заживо и в действительности просит не обезболивающего наркотика, но конечную смертельную дозу. И продолжил, выключив диктофон и наклонившись к уху Больного: "Мы можем дать вам такую дозу, если очень неймется. Но, может, хватит у вас мужества подождать, пока все свершится своим чередом".
Потрясенный, вышел Больной на террасу и тупо уставился на поля, луга и далекие горы. Так и замер, не думая больше ни о чем. Так и стал созерцать одно и тоже, находя каждый день небольшие отличия от дня предыдущего, сам не сходя с места.
И боли ушли. Сильные боли. Остались лишь зуд внутри, легкое жжение да непроходящие колики перед сном.
Врачи настаивали на продолжении курса анестезии. Он отказался.
Теперь он слышал, он знал свою смерть. Слышал, как скребется она внутри, разъедая внутренности, будто мышь под полом прогрызает себе новый ход. Теперь он ощущал ее и перестал бояться. С каждым днем все более погружаясь в созерцание.
И вот сегодня он поднялся и направился спать, полагая более не просыпаться. Раз так - нечего тянуть и нежиться пейзажами.
"Пойти - лечь. Вытянуться. Закрыть глаза".
Больной закрыл глаза для пробы сразу, и чуть не столкнулся лоб в лоб со своим лечащим врачом, одновременно весело и серьезно поприветствовавшим его.
- А, Больной, сегодня вы что-то рано. Холодает. А я надеялся, что вы уделите мне хотя бы полчаса для серьезного разговора.
Больной молча уселся, сжав ладони в один кулак.
- Я вас слушаю, доктор.
Тот внимательно изучил его внешность, заглянул в текущие записи, вновь сверил их с внешним видом и, наконец:
- Напрасно вы так. Судя по симптомам, у вас есть еще месяца полтора, а то и вся пара месяцев.
- В моем положении это уже не так важно. Мне все равно.
- Не скажите. Мы хотели предложить вам...
- Сейчас! Сейчас предложить?! Не вы ли, доктор, говорили мне полгода назад, что операция бесполезна?
- Все так. Но наука не стоит на месте. Я и сейчас повторюсь: мой диагноз абсолютно точен.
- Что же, в таком случае, вы пришли мне предложить? Еще пару - тройку недель в дополнении к паре месяцев, благодаря новому чудо-лекарству. Слуга покорный!
- Чтобы вы сказали, если бы я предложил вам пару десятков лет?
Больной хотел что-то выпалить, но умолк и долго пребывал в недоумении.
- Почему я?
- Видите ли, метод этот новый. О нем все говорят, да и вы, наверное, в курсе. Просто у вас из всех наших пациентов, лучшие к этому показатели.
- Доктор, давайте начистоту.
- Генная инженерия. Есть возможность исправить ваш код ДНК. Вырастить нужное количество материала и вживить...
- Ну вот. А вы говорили: "Без операций".
- Если можно назвать процедуру, больше похожую на укол, операцией...
- Уколы. И все?
- Да. Почти все.
- Я что-то не понимаю. Мой организм состоит из больных клеток. Здоровых пока большинство. Но причина болезни - внутри каждой клеточки. В поломке генетического кода. Вы же должны поменять во мне каждую мышцу, каждый нерв, сердце мозг. Я прав?
- Конечно. Но это не все. Клетки не просто живут - они делятся. Старые отмирают, появляются новые. Каждые 10-15 лет происходит полное обновление организма. Так что сегодня вы немого не тот, каким были вчера.
- Ох, доктор, как я это чувствую.
- Вот и отлично. Мы исследовали ДНК всех наших пациентов, и пришли к выводу, что вашу ДНК исправить проще всего. Только одно звено.
Больной закрыл глаза и представил все спирали ДНК, что видел за свою жизнь. Бесконечные цепочки, головоломные коды. И в этой цепи - единственное воспаленное, изломанное звено.
- Из-за одной связи весь сыр-бор. Только из-за одного!
- Да. Но очень существенного. В очень важном месте. Еще полгода назад вас ждала неминуемая смерть. Теперь есть надежда.
- Каковы шансы?
- Честно говоря: фифти-фифти. Но! Только если вы дадите согласие в течение недели. Иначе будет поздно.
- Так вот оно что. Согласие под дулом пистолета.
- Бросьте! Я не кошелек у вас требую. Я жизнь вам предлагаю. И, если быть до конца честным, как первый пациент новой методики вы получаете лечение совершенно бесплатно.
- Значит - методика болезненная.
- Не более чем ваши скорые мучения. Впрочем, я вам гарантирую, что в любом случае мы приложим все усилия.
- И все же, доктор, я не понимаю, как всё будет происходить.
- Сначала мы радикально поменяем вашу кровь. В молодых клетках поменяем код. Они, в свою очередь, начнут делиться, делаясь, тем самым, неуязвимыми для болезни. За счет этого мы выиграем, как минимум, полгода вашей жизни.
За этот срок мы аналогичным образом введем во все ваши органы здоровые клетки. Есть риск, что мы можем не успеть. Именно те самые пятьдесят процентов. И здесь многое будет зависеть от вас. От желания жить.
Итак: новые органы, новая нервная ткань. Болезнь более не поражает их. Старые клетки потихоньку замещаются новыми, здоровыми. И все!
Вы у нас будете лучше прежнего. Это уж я вам обещаю.
Больной разнервничался настолько, что принялся почесывать голову. Доктор властно взял его за запястье и опустил ладонь вниз.
- Если вас что-то смущает, говорите теперь. Времени у нас мало.
- Не превращусь ли я в какого-нибудь монстра?
Как ни силился доктор, смех сдержать не смог и хохотал с минуту. Не в силах прекратить, прикрыл рот ладошкой и замотал головой.
- Что за дичь?! Вы, право, как ребенок.
- И все же?
Врач окончательно пришел в себя.
- Нет! Если говорить серьезно, то этот раздел ДНК отвечает за единственную функцию организма. Именно это звено - только за вашу болезнь. Заметьте, болезнь наследственная. Все дело в гене.
- И все?
- Все. Знаете, я, пожалуй, пойду. Холодно здесь. Будем считать, что мы договорились. Формальности уладим при утреннем обходе.
Доктор пожал безвольно обвисшую руку Больного.
- До завтра. Странно... другой бы сейчас меня на руках носил просто за то, что подарил надежду. Мы же дарим вам жизнь. Поймите вы это, наконец! Как вы себя чувствуете?
- Что? Ах, это... Спасибо, ничего. Согласитесь, любой в моей ситуации...
- Ваша ситуация пока уникальна. Вы - счастливчик. До свидания.
- До завтра.
Больной силился осознать произошедшее, но это не вмещалось в него, и он тупо разглядывал удаляющуюся спину доктора, все еще вздрагивающую от сдавленных смешков.
- Один вопрос, доктор.
- Слушаю.
- Ведь вы сказали, что это генетическая поломка? Врожденная?
- В вашем случае - да. Хотя случается, и очень часто совсем иные причины. Радиация. Загрязнение среды. Сами знаете. Наверное, вы много читали о свой болезни. Такие как вы, много читают.
- Значит: моя матушка и батюшка встретились, полюбили друг друга. Зачали меня. А их гены не сошлись. Значит, было что-то порочное в этом. Было нечто, заставившее это звено поломаться. А они дали мне жизнь. Жизнь, изначально должную закончиться здесь. На этой террасе, в этой больнице.
- Говорю вам как врач: все ваше теперешнее состояние можно назвать циклической темой, периодически всплывающей в вашем сознании. Обычный комплекс вины, обострившийся под угрозой смерти. Вы мучительно ищите ответ: "кто виноват в вашей смерти".
Скажу вам, как генетик: не ищите виновных. Обычная математика. Удвоение вероятности при встрече звеньев. Вероятность ничтожная, примерно такая, что вас убьет маленький камушек, вылетевший из-под колеса проезжающей машины. Простая случайная поломка. Мы просто сметем этот камушек с дороги.
- А ведь это судьба, доктор.
- Что - судьба?
- Если человек развивается из одной единственной клетки, где сплелись две спирали, то все множество будущих клеток он уже несет в себе. Именно в этой клетке предопределено ему умереть молодым или старым, глупым или умным. Пусть даже в одном единственном звене.
Ведь так? И, восставая против своего кода ДНК, человек восстает против своей судьбы, против родителей, допустивших, пусть и случайно, столь досадную ошибку. Против Природы. Всего мироздания.
Почему мы, живущие в полном достатке, так недовольны соей судьбой? Так страстно желаем ее изменить? Может таковая жизнь - жизнь животных нас уже не устраивает, и мы захотели стать бессмертными, стать богами. Что-то там подправить с помощью хитрых машин в коде ДНК.
Доктор слегка поежился, взглянул на почти угасшую полосу заката и тяжело выдохнул, пустив облачко пара:
- Ну, знаете ли, для меня это вопросы праздные. Я врач. Давал клятву. Я должен лечить людей. Всеми доступными мне средствами. Вот и все.
- Все, все. Знаете, доктор, я своего согласия не даю.
- Почему?
- Не даю и все! Судьба... значит - судьба. Я столько всего пережил за это время.
- Не хороните себя. Завтра вы проснетесь, и все будет по-другому.
- Не будет завтра, доктор. Я покоряюсь своей судьбе.
Набрав полные легкие воздуха, доктор крикнул.
- Прекратить!... Ну, вот что: если вам недорога жизнь, если вы сочли ее бессмысленной, то это еще не значит, что она кончилась. Не хотите биться за себя - сражайтесь за других. Вы первый - и на вас огромная ответственность. Завтра вы можете подарить надежду тем, от кого прячете глаза сегодня. И они тоже прячут. Завтра вы станете надеждой для них, послезавтра - спасителем. Может, именно в этом ваша судьба?
- Постойте! Постойте, доктор. Ведь, если сегодня я соглашусь на лечение, то завтра я стану другим человеком. А послезавтра - совсем другим. Через несколько лет, как вы говорите, и вовсе иным. И это буду уже не я. На одну миллионную, но уже не я. Я, прежний, навсегда останусь здесь, на этой террасе.
- Бросьте вы чепуху молоть! Человек меняется каждый день, и каждый час. Он стареет, многие умершие клетки уже не восстанавливаются. Другие клетки мутируют. Вы - с начала этого разговора к его концу уже изменились на одну десятимиллионную долю. А уж когда вы били ребенком, и теперешний разнитесь много больше, чем вы - сегодняшний больной, и тот - каким вы будете после излечения.
По дорожке под террасой прошаркал даун. Больной указал на него:
- Даже этот?
Доктор взглянул на пускающего слюну дебила, остановившегося и с блаженной улыбкой уставившегося на врача, будто увидел бога.
- Скажите еще, что он по-своему счастлив.
- А вы знаете, сколько ему лет? Вы знаете, сколько вообще живут дауны?
- Понятия не имею.
- Так вот: обычно они не доживают до сорока. Этому, благодаря нашим стараниям, почти семьдесят.
- Ну да! Никогда бы не сказал.
- Вот видите - чудеса науки.
- Чудеса, говорите. Ну, ну. Заманчиво.
Больной вновь задумался.
- Чудеса! Чудес не бывает. Все в нашем мире исчислено на небесах. А вы, грешные, только арифметику осваиваете. Неужели вы и в правду думаете, что можете счислить с помощью ваших чертовых железок всю небесную высшую математику?
- Я был бы не честен, ответив утвердительно.
- Вот видите. Вы хотите обмануть смерть. Поглядеть на этот экземпляр - так это вам почти удалось.
Семьдесят лет, говорите. А ведь он - немец. Слышал, что в те времена эсэсовцы занимались выведением новой породы людей. Спаривали гвардейцев с истинными арийками. Говорят, что даунов от них рождалось втрое против нормы. Вот оно (Больной указал на удаляющегося дауна) следствие ваших экспериментов.
- Не знаю. У меня нет на руках статистики. Думаю, там дело было в ином: дети воспитывались без матерей. А это, знаете ли, очень плохо сказывается на детской психике. Гораздо хуже, чем все генетические поломки вместе взятые.
- Я не о том, доктор. О другом - о главном. Неужели вам кажется, что природа также глупа, как этот даун? Что, заложив смерть в основу жизни, она не предусмотрела таких как вы умников?
Природа не создала ничего идеального, потому что это ей не нужно. Идеальное нужно нам. Вот она и заложила этот механизм поломок генов. Не ген смерти, сам механизм. И этот механизм для каждого свой.
Вы же выкидываете из живого этот механизм. Тем самым, делая всю остальную механику бессмысленной. Вы - самый ужасный губитель природы, самый страшный враг человека, выкидывающий из его конструкции "лишние" звенья, делая его заведомо примитивным.
- Вы еще "зеленых" на меня натравите или направьте на меня иск в Гаагский трибунал.
- Не буду я этого делать. Просто откажусь от лечения, потому что это буду не уже я.
- Советую вам до завтра преодолеть страх перемен. В любом случае выбор у вас один: или излечиться или погибнуть. Иного не дано.
Больной отвернулся и устремил взор к тому месту, где недавно был закат, потом перевел взгляд на звезды, потом - в себя. И не нашел ответа.
Лечебный центр оказался в затруднении: конечно, лечащий врач немного сгустил краски и слегка сократил сроки развития болезни. С целью благой - ускорить сроки согласия Больного. Время, на самом деле, поджимало. Болезнь была редка. Шансы на излечение - велики. На успешном лечении Больного строился весь дальнейший план развития и существования.
Помимо самого учреждения, грозившего в случае успеха стать одним из самых известных и дорогих, множество ученых и врачей грезило о карьерах и многом ином к успешным карьерам прилагаемом.
Нельзя сказать, что честолюбие и корысть главенствовали. Наоборот (редкий случай), они шли рука об руку с милосердием и состраданием. В данном конкретном случае весьма искренними.
Поэтому весь научный, управленческий и лечащий персонал был полностью уверен в своей правоте. И был готов свернуть на своем пути горы. Причем не только в переносном, но и прямом смысле: предполагалось улучшить горную дорогу через перевал. Взорвать пару скал, засыпать пропасти, проложить многорядное шоссе. Чтобы проезд в клинику был комфортен.
Упорство Больного - не гора. Сломить его предполагалось быстро.
Для начала к нему подослали психолога, но Больной отвернулся от него и всю проповедь молчал. Когда психолог выдохся, Больной вытолкал врачей из своей палаты взашей. Ко всему: отказался от пищи, от лечения, уколов и лекарств. Грозил отказаться и от воды, если его не оставят в покое.
Своим поведением он дал прекрасный повод. Консилиум решился принять крайние меры. Был составлен строго научный акт о временном помутнении рассудка Больного "на фоне прогрессирующих симптомов болезни в головном мозге". В анамнезе зафиксировано коллективное решение о кормлении и лечении насильственно.
В лабораториях плодились исправные гены, через капельницы и лапораскопы вливавшиеся и вживлявшиеся в несознательный организм.
Его возили на прогулки - но Больной слабел. Он упорно не хотел жить. Затуманенное сульфамидом сознание помнило теперь только одно: "он должен умереть".
Наступил кризис. Все ждали неминуемого. Экстренный консилиум заседал круглыми сутками. И нашел решение: через тонкую дырочку в черепной коробке взяли нейроны и тут же вживили в них ремонтный ген.
Походя были сделаны несколько важных открытий, но их описание решено было отложить до поры. Материал накапливался. Запах нобелевской премии уже витал в воздухе, и каждый новый рассвет над горами отсвечивал золотым профилем незабвенного изобретателя динамита.
Заставили размножаться даже нейроны - и через ту же дырочку серые клетки вживлялись в мозг.
Больно перестал двигаться. Не воспринимал свет и звуки, ни на что не реагировал. Но чуткие энцефалографы улавливали все: он слышал и видел. Сердце билось исправно. Он просто не хотел отвечать. Томограммы доносили о полной редукции органов.
У всех отлегло от сердца. Успех был полный, и дальнейшее существование Больного стало вновь заботой его лечащего врача. Весь врачебный, паче научный персонал засел стучать диссертации, статьи, доклады и прочие трактаты.
С первыми лучами весны Больной поднялся самостоятельно, спустился к завтраку и с завидным аппетитом съел три порции.
Все было в норме. Он был почти здоров. Почти - потому что молчал.
Поначалу это никого не смущало. Более того, придавало уверенности, что Больной не сболтнет лишнего репортерам уже роившимся вокруг. В его молчании был заключен дополнительный шарм.
Психологи мигом растолковали любопытной общественности, что шок возвращения из могилы бывает настолько велик, что и дар речи на время потерять можно. Такая реакция более естественна, чем неостановимый разговор выздоравливающего, который (будьте уверены) скоро вырвется наружу.
Время шло. Больному в больнице больше нечего было делать. Сенсации отгремели, многочисленные комиссии и делегации прошествовали торжественными маршами.
Теперь только самые нерадивые и нерасторопные заканчивали исследования и еще брали у Больного образцы ДНК. Но и им оставалась неделя - другая.
Пора было выпускать в мир полностью излеченного. Для этого требовалось немногое: вернуть ему дар речи. Психологи, как всегда, оказались бессильны. И тогда управляющий клиники прибегнул к мерам иным.
Тщательно исследуя все вещи Больного, все его учетные карточки, он наткнулся на список выданных ему библиотекой книг. Пробежав по нему глазами, он ткнул в нужную строку: "Вот кто нам нужен!"
Нужным человеком оказался автор известного трансмортального романа, чудом излечившийся в свое время от рака, ныне известнейший гуру всего человечества.
Вклиниться в его напряженный график ваяния мировой литературы оказалось очень сложно. Поначалу последовал отказ, но искушенный директор учреждения представил в личной беседе по прямому проводу Больного как уникальный литературный и гуманитарный материал. Соблазн оказался слишком велик.
Гуру прибыл. Его встреча с Больным была обставлена с известной скромностью на террасе. Когда нога Великого ступила на террасу, экс-Больной трескал шоколадные конфеты из огромной коробки и созерцал разверзшуюся горную цепь, в которой зиял проем новой скоростной трассы.
- Здравствуйте, - представился гуру. - Вы меня узнаете?
Больной повернул голову. Но, даже, не кивнул.
- Я приехал ради вас... Вы меня слышите?
- Он слышит, - шепнул лечащий врач.
- Хорошо. Так, стало быть, вы совершенно здоровы. Я могу вас понять. Вы читали мою книгу? Вот эту? Я подписываю ее вам.
Больной продолжал жевать конфеты. Маститый ментор повернулся к врачу.
- Оставьте нас одних. Пожалуйста.
Врач кивнул и удалился. Гуру прошелся по террасе, оперся руками на бордюр и долго созерцал окрестности.
- Красиво, а?
Больной молчал.
- Черт знает, зачем я сюда приехал. Хотел своими глазами увидеть чудо медицины. А что увидел? Простите - дебила. Да! Глупого, тупого дебила. Если честно - я вас презираю.
В свое время, я так хотел жить! Перед моим взором стояли корешки задуманных и уже никогда не написанных книг, никогда не осуществленных романов. И я работал: писал день за днем, чтобы хоть что-то успеть, хоть что-то закончить. И я знал: не могу ошибиться ни в одной строчке, ни в одной букве. Все должно быть гениально.
В сущности, все так и получилось. Вышел не самый большой и не самый этапный роман. Без литературных изысков, без изощренности мысли. Но самый искренний и самый честный. Рожденный единым дыханием - дыханием Смерти.
Роман, давший мне такую силу, что отступил даже рак.
А вы?! Вам все принесли на блюдечке. Вы даже пальцем не пошевелили для своего спасения. Вас излечили почти насильно.
И все из-за чего? Вы вбили себе в голову, что это уже не вы, но кто-то другой.
Чушь! Блажь! Человек постоянно должен изменяться, должен обновляться. Становиться лучше, в том числе и физически. Это уже не вы! А человек совершенный.
Как писатель, я вас понимаю. У вас отняли все самые яркие, самые насыщенные дни перед смертью, дав взамен тридцать лет спокойной, серой, унылой жизни. И вы не можете простить этого своим спасителям.
Но что мешает вам наполнить эту жизнь вновь! Вы же теперь знаете, какова она - настоящая жизнь. Так поделитесь этим с другими. Напишите книгу, в конце концов.
Да что там книга! Мне сказали, что своим выздоровлением вы открыли новый путь для всего человечества. Так гордитесь этим. Может, в этом и есть ваша судьба.
Гуру внимательно взглянул в глаза Больному.
- Хотя, вряд ли. Прощайте!
С тем ушел, не пожав Больному на прощание руки.
Настал час выписки. Нарочно было заказано и оплачено такси. Приуроченный к этому праздник отменили. Директор клиники счел, что рядовой, будничный характер выписки придаст событию больший вес и значимость. Впереди были новые трудности. Новые гены и новые болезни.
Толпа зевак была не нужна, но и лишний раз напомнить о себе не мешало. Одна съемочная группа весьма солидной телекомпании, один корреспондент центральной прессы. И это все.
Телевизионщики быстро отсняли сюжет, корреспондент лишь мельком взглянул на Больного, фотограф с трудом отбил всего один ролик фотопленки. Пресса отправилась в банкетный зал, двери которого затворили наглухо - не пропадать же закупленному к празднику угощению.
В палату, где больной укладывал чемодан, заглянул лечащий врач.
- Ничего не забыли?
Доктор прошелся по палате и обнаружил на подоконнике роман известного гуру. Любопытство пересилило скромность: врач раскрыл титул, чтобы взглянуть на автограф Великого, заодно оценить подчерк.
Почерк выдал у писателя цирроз печени, приближающиеся паркинсонизм и ишиас, возникло подозрение на прогрессирующий склероз. Окончательный диагноз он поставить не успел, поскольку наткнулся на жирную надпись, выведенную синим фломастером под автографом: "Трепач!!!"
Доктор смущенно закрыл книгу и спрятал в карман, обратившись лицом к больному, уже покорно поджидавшему его с чемоданчиком в руках.
Они миновали лестницы и коридоры в полном молчании. Врач всю дорогу обдумывал прощальную фразу и вскоре уверился в том, что особенные речи не нужны.
У парадного входа Больному пожали руки ходившие за ним медсестры, санитарки, сиделки, горничные. Даже охранники удостоились чести пожать длань Человека Совершенного, равно как и невесть откуда вынырнувшая процедурная сестра все воспринимавшая всерьез.
Властным жестом Врач прервал затянувшуюся процедуру прощания и единолично проводил Больного до поджидавшего его такси. Обнял на прощание, крепко пожал руку.
- Спасибо! Спасибо, что не хватило сил умереть!
И еще - не думай больше о старых и новых генах. Пройдет полгода - год, и ты полностью обновишься. Может, порой, пожалеешь о старом. Но выручит тебя новый человек. Ты еще всех нас переживешь. Помни об этом.
Больной протер глаза, открыл дверцу машины, плюхнулся на сидение, через опущенное стекло сказал своему врачу:
- Доктор, вы отняли у меня судьбу.
и дал знак ехать.
Врач улыбнулся окончательной своей победе. Поздравил себя и побрел обратно.
Праздновать вместе со светилами науки и прессы ему не хотелось. Он решил побаловать себя одиночеством и преподнести новость под занавес. Как и положено в хорошей пьесе.
"Победитель всегда одинок", - сказал он себе. Уселся в кресло, откинулся, и некоторое время сидел недвижно. Достал роман гуру, убедился, что все в порядке: короткая фраза фломастером подтверждала, что Больной на контакт с миром пошел.
Он стал листать роман, выхватывая отдельные фразы, уцепился за абзац и зачитался. Кое-что его позабавило, кое в чем он нашел чисто медицинские ошибки, что ставило под вопрос общий диагноз выставленный полвека назад онкологами автору. Понемногу, втянулся в процесс чтения: стиль был неплох, даже завораживал.
Подошел охранник и долго переминался с ноги на ногу, пока Врач не поднял голову.
- В чем дело?
- Этот ваш больной, что только что выписался...
Доктор улыбнулся и протянул охраннику книгу.
- Передайте это ему.
- Да нет, доктор. Он разбился насмерть. На скоростной трассе через перевал. Пятнадцать минут назад. Водитель превысил скорость. Гнал, как ненормальный. А ведь по виду не скажешь.
Книга гуру полетела в угол. Врач вскочил, подбежал к окну и долго смотрел на прореху в горах.
- Дурак! - только и смог он выдавить из себя.
СУХОЙ ЛИСТ.
Подхваченный порывом ветра лист взлетел выше черепичной крыши, покружил немного, словно выбирая, куда приземлиться, и начал по спирали спускаться вниз. Вдруг следующее дуновение бриза забросило его в чердачное окно. Прямо на синий циклопов глаз - линзу оптического прицела. И лист спас мне жизнь.
Честно говоря, на жизнь мне было уже наплевать. Я просто грелся на солнышке, выбрав сидением порог чьего-то дома, потягивал сигару и смотрел в никуда.
По привычке реагировать на всякое движение, глаза мои следили полет желтого листика без всякой задней мысли: "Вот и август уже, скоро осень. А с нашей высадки в мае я ни разу не искупался в море, хотя при самой высадке накупался более чем...".
В этот момент листок и залетел на чердак, где застыл в глубине черного пространства ("Вот удивительно?!"), и был закрыт чем-то черным. Я отчетливо разглядел в глубине чердачной тени ("Грамотно работает!") копошащегося снайпера. "Ах ты, зараза!!!"
Дальше я даже не осознал полностью, что делаю. Навык сработал раньше и быстрей уставших мозгов: автомат с колен, в проем чердачного окна короткая очередь по еле видному контуру, следующая длинная на предполагаемом уровне его груди, остаток магазина ниже - почти по самому карнизу. Вдруг успел залечь или свалился раненый.
Не упали еще на мощеную брусчаткой улицу куски красной черепицы, расколотые и подброшенные в голубое небо пулями со стальным сердечником из моего АК-47, как я уже кувыркнулся вперед - к ближайшему углу дома, сорвал с пояса гранату, вскочил, сдернув кольцо и отведя назад руку. Выставил ногу вперед (как на учениях) метнул "лимонку" в черную пустоту чердака с такой силой, что чуть не вывихнул плечо (лишь бы долетела).
Не посмотрев на полет гранаты, припал за углом спиной к стене, упершись в парапет каблуками берцев. Сменил магазин, передернул затвор, осторожно выглянул, готовый прошить очередями все, что шевельнется. Но среди вставшего столбом серого чердачного праха и розовой пыли от раскрошенной старой черепицы не увидел ничего. Только полет желтого листика - моего спасителя.
Лист был потрепан и чуть порван. Уже не ветер, а отраженная взрывная волна бросала его из стороны в сторону. И он парил не свободно, а как-то натужено, словно изгнанник, ищущий пристанища после пожара в родном доме. И все же это был тот самый сухой лист, и я шептал ему слова благодарности более похожие на молитву.
Зачем я это сделал?! Еще четверть часа назад мне всё настолько обрыдло, что не смог больше терпеть. Дошел до края, до точки. Меня даже не рвало от усталости, не трясло от отвращения ко всему. Я больше ничего не чувствовал. Верней чувствовал только одно - поскорей закончить бесполезные трепыхания, не слышать дальше стрельбы, ругани, взрывов, приказов из сорванных глоток, стонов и криков раненых. Хотелось одного: хоть на минуту стать обычным человеком.